Глава четырнадцатая.

Решающее сражение мировой войны

Сведения о том, что немцы готовят в районе Курска решающее наступление, начали поступать в Москву уже весной. Первая дата была назначена на 3 мая, и это не было ошибкой стратегической разведки назвать Сталину эту дату. 2 мая 1943 года, когда Сталин послал в войска приказ о приведении их в состояние полной боевой готовности ввиду обозначившихся наступательных приготовлений вермахта. В особой директиве Центральному, Воронежскому и Юго-Западному фронтам от 8 мая 1943 года Сталин приказывает объявить состояние повышенной боевой готовности. Теперь мы точно знаем, что первоначально германское командование действительно наметило начало наступления на начало мая, но затем отложило дату удара.

Именно Гитлер в последний момент отложил наступление на 12 июня. А советская авиация уже нанесла превентивные удары по скоплениям германских войск. Теперь атака предсказывалась на период между 10 и 12 мая, затем между 19 и 26 мая. Нервозность Сталина в данном случае объяснима. Наблюдалось некое повторение 1941 года. Из Швейцарии точно назвали грядущую дату германского наступления — 12 июня и не вина разведчиков, что Гитлер в целях лучшей подготовки перенес и эту дату. Джон Кейрнкросс прямо из Блечли ездил на встречи с представителем НКВД Горским, снабжая того последними данными дешифровок германских военных директив. Огромное напряжение сказалось на Кейрнкроссе, и он слег. Но советские бомбардировщики уничтожили с его подачи 500 германских самолетов прямо на взлетных полосах — что было вкладом Кейрнкросса и в русскую и в британскую победу. Официально британское правительство также сообщало о «Цитадели» (включая точные сведения о названии самой операции). Но затем Лондон сообщил о словах посла Японии в Берлине будто германское командование решило отказаться от «Цитадели».

Гитлер наступил на горло своей импульсивности, теперь он был сторонником тщательной разработки «единственного исторического шанса». Потому он и смещает время битвы с марта (предложение Манштейна) на апрель, май, июнь, июль. Слишком многое поставлено на карту. Еще нет второго фронта, еще Италия — германский союзник, еще можно безгранично властвовать над сателлитами. Последний раз вермахт владел инициативой в мировом масштабе и на главном фронте Второй мировой войны — советско-германском. К тому же немцам понадобилось больше времени для оснащения их танковых дивизий огромными 68-тонными машинами «Тигр-2», равно как средними танками «Пантера» и самоходными орудиями «Фердинанд» с 88-мм пушками.

Следует прямо сказать, что обе противостоящие стороны на Курско-Орловской дуге знали о противостоящих им грандиозных силах. Вырваться из этого самого большого пекла удастся немногим. Но решимость сторон достигла пика — здесь, именно здесь решалась судьба мировой войны. Кровавый бой впереди никак не обещал пощады, но героическое самоотвержение уже стало частью национальной реакции на навязанную войну, и наш народ мог быть спокоен, его сыны в эту весну курских соловьев смотрели на будущее с жертвенной решимостью.

Гитлер окончательно прекратил все колебания только на совещании с военными 1 июля 1943 года, когда он сделал то, что французы называют tour d'horisont — обзор окружающего мира: Германия должна быть в безопасности с севера, юга и запада; для этого нужно «оставаться там, где мы стоим» — в Норвегии, Греции и на Сицилии, решая при этом судьбу войны на Востоке. Гитлер в этот день обращается к окружающим его военным чинам: пришло время показать подлинное германское превосходство на поле боя — только эта дорога ведет к окончательной победе. Первой ступенью пути вермахта к победе будет наступление на Курск, и начнется оно 5 июля.

Основным автором уже готового в малейших деталях наступательного плана был начальник штаба ОКХ Цайцлер. Концепция была такова: наступая с двух сторон, германские войска ликвидируют курский выступ при помощи сосредоточения на относительно небольшом участке невиданной доселе мощи — 2700 танков и самоходных орудий, прикрываемых с воздуха 1800 самолетами. (Польша, Скандинавия, Бенилюкс, Франция и Балканы были повержены при гораздо меньшей концентрации сил на отдельных участках фронта). На Курской дуге изготовились к бою 50 дивизий вермахта — 900 тысяч солдат и 10 тысяч орудий. Две трети пехотных дивизий были доведены до штатных 12500 человек. Танковые дивизии насчитывали по 16 тысяч человек и 209 танков и самоходных орудий. С севера выступают, подсекая основание Курского выступа, пятнадцать дивизий Моделя (восемь танковых). С юга, со стороны Белгорода, движется почти прямо на север 4-я танковая армия Гота в составе восемнадцати дивизий (одиннадцать танковых). Этим двум движущимся навстречу друг другу группировкам помогают два воздушных флота (4-й и 6-й).

Благодаря «Люси» Сталин читал стенограмму сверхсекретного заседания верхушки вермахта и приказ Гитлера уже 2 июля. 3 июля Сталин рассылает по войскам приказ: «Согласно поступившей в наше распоряжение информации, немцы могут перейти на нашем фронте в наступление между 3 и 6 июля. Ставка Верховного командования приказывает:

1) интенсифицировать разведывательную работу и наблюдение за противником с целью своевременного раскрытия его замыслов;

2) наземным войскам и авиации быть в состоянии готовности отразить возможный удар противника».

Командиры были удивлены несовпадением грозного предупреждения и явным затишьем на фронте. Немцы к северу от Белгорода и к югу от Орла как бы замерли. Прекратилось даже традиционное ночное передвижение танков и пехоты. И напротив, усиленное движение наблюдалось к югу от Харькова на дорогах, ведущих в Донбасс. Складывалось полное впечатление что немцы выходят из района в оконечностях Курского выступа. Германское радио широко освещало визит в Бухарест фельдмаршала Манштейна и награждение Антонеску германским крестом. Однако многозначительным обстоятельством было то, что вечером 3 июля Манштейн возвратился в свою штаб-квартиру, а фельдмаршал Модель выдвинулся на передовой командный пункт. Германские бомбардировщики нанесли на удивление меткие удары. Одна из бомб попала в штабное помещение командующего Центральным фронтом Рокоссовского, и тот не погиб по чистой случайности — он размещал свои службы рядом; после этого авианалета штаб Центрального фронта разместился в подвалах под старинным русским монастырем.

Примечательно то, что обе стороны были в данном случае твердо уверены, что грядущая битва будет решающей. И уже ясно было, что она будет величайшей битвой в мировой истории по численности задействованных сил и средств. В случае поражения советской стороны она лишалась размещенных здесь 40 процентов своих лучших дивизий и 75 процентов танковых сил. Это было бы несчастьем национального масштаба, почти непоправимым. Для Гитлера же поражение в ходе операции «Цитадель» означало практическое закрытие шансов на выигрыш на Восточном фронте. Германия уже едва ли смогла бы собрать еще такие грандиозные силы.

Хотя из Центра поступили довольно определенные приказы, Ватутин и Рокоссовский и сами не останавливали активную разведывательную деятельность. Пауза нервировала всех. Два месяца напряженного ожидания требовали подлинно стальных нервов. Но в конце июня в воздухе произошло нечто, что испытанные военные волки почуяли сразу, — это настоящее. Теперь знание, ориентация, а не безумный кавалерийский посвист стали главным фактором войны. 4-го июля на Воронежском фронте в отдалении услышали скрежет гусениц германских танков. Захваченные германские солдаты подтвердили, что идет интенсивная наступательная подготовка. Создаются пункты-трамплины, ударные позиции. Что-то произойдет между 3 и 6 июля.

Оружие битвы

Советская авиация теперь должна была следовать приказу Сталина: атаковать прежде всего железнодорожные составы и колонны автомобилей. И люфтваффе, и советская авиация с особой тщательностью выискивали и бомбили аэродромы друг друга. Советским истребителям наконец-то был отдан приказ прежде любой другой цели уничтожать наблюдательные самолеты противника. Понадобились два года войны, чтобы понять, что безобидная «рама» — важнейшее орудие противника, раскрывающее перед ним все поле битвы как на ладони. (Небольшой компенсацией было то, что именно от пилота сбитого «Хейнкеля-111» выли получены сведения о перемещении из Крыма к Харькову новых германских подразделений).

Согласно новой германской наступательной тактике в первом ряду атакующих колонн должны были идти «Тигры», за ними «Пантеры» и новенькие «Фердинанды»; лишь затем следовала штурмовая артиллерия. Германская пехота располагалась либо на танках, либо на бронетранспортерах. Плотность — 40 танков и 50 штурмовых орудий в добавление к 3000 пехотинцев на километр атаки. В головном секторе — 100 танков.

Советскую антитанковую тактику немцы называли «пакфронтом» — группа в десять человек с противотанковыми ружьями во главе с командиром концентрируется на одной цели. Минные поля прокладывались так, чтобы направить танковую колонну под прицелы таких групп, передвигающихся на значительном расстоянии. Танки оказывались в роли почти беспомощных мишеней. Стандартная советская противотанковая пушка калибра 76,2 мм могла поразить «тигр» только в упор, поэтому это меньше касалось «тигров», но «пантеры» и более старые модели несли серьезные потери. «Пантерам» «предназначалось» гибнуть на минных полях. Число «пакфронтов» было значительно, к тому же советские части защищали истребителей танков пулеметным и автоматным огнем. Пулеметчикам было строго приказано стрелять только по германской пехоте. В результате «танковый клин» немцев должен был пострадать еще до того, как он подходил к настоящим оборонительным позициям Красной Армии.

Советские части были явно сильнее немецких в артиллерии. Именно она, равно как и минные поля, должны были ослабить силу невероятного по мощи бронированного германского кулака. Немецким танковым экипажам было строго наказано, что помощь остановившимся танкам — не их дело, следует двигаться вперед и вперед. Подбитые танки, способные стрелять, должны вести огонь до последнего снаряда. Это был жестокий приказ. Остановившиеся — подорвавшиеся на минах танки становились довольно легкой целью советской артиллерии, разносившей живые мишени в клочья.

Германская авиация как бы обрела форму на уровне 1941 года. Возможно это был последний в данной войне случай, когда в небе германские асы проявили всю свою силу. Позднее они стали все более и более уступать советским летчикам.

Сражение на Курской дуге превратилось в самое большое во Второй мировой войне противостояние стали, огня и выдержки. Ни до, ни после мир не видел подобной концентрации бронетанковых сил. Немцы (их дневники) впервые увидели массу советской авиации. Никогда и нигде батальонно-полковые задачи не решались посылкой сотни фантастических танков, пехота впервые в немом изумлении и ужасе смотрела на невиданную войну моторов. В дело в конечном счете были введены основные танковые силы сторон — не менее 4 тысяч советских и 3 тысяч германских танков.

Именно у Моделя — на северном фланге Курского выступа — было 90 созданных Фердинандом Порше самоходных орудий «Фердинанд». Это был страшный противник танка Т-34, чрезвычайно опасный для артиллерийских орудий, но он не имел пулемета и был, так сказать безопасен (а точнее сказать, уязвим) для советской пехоты. Германское командование уже постаралось испробовать новые виды оружия против советских войск. Удивительно, как быстро советская пехота освоила методы борьбы с этим новым германским видом вооружений. Пехотинцы отрезали его от сопровождающих легких танков и, прикрытые собственными пулеметами, взбирались на его броню. Оттуда лучше всего было использовать огнемет в вентиляционный канал мотора. На худой конец срабатывала бутылка с зажигательной смесью. Итак, для нового германского вида оружия было смертельно опасно ворваться в зону советской стрелковой обороны, мощная пушка «Фердинанда» не спасала его от умелого бойца. Разумеется, взобраться на рычащую машину, изрыгающую невиданный огонь, могли только люди неординарной смелости. Но у них получилась фактическая нейтрализация оружия, ради которого немцы начали операцию «Цитадель» не в марте 1943 года (на чем настаивал Манштейн), а тремя месяцами позже, когда перед немецкими танковыми колоннами была не полевая целина, а множество линий окопов, минных полей и других укреплений.

Не был успешным и ввод в действие «Пантер». Предоставим слово самим немцам (в данном случае начальник штаба 48-го танкового корпуса): «Пантеры не оправдали возлагавшихся на них ожиданий. Они легко воспламенялись, система бензоподачи была недостаточно защищена, и экипажи были недостаточно подготовлены».

Канун

Перед Центральным фронтом — на северном основании Курского выступа, где Модель проверял последнюю подпругу, внезапно стало тихо. В десять вечера 4 июля 1943 года советский патруль наткнулся на группу из семнадцати немецких саперов, пролагающих дорогу в советском минном поле к югу от села Тагино. Один из немцев, инженер пехотных войск был взят в плен и Рокоссовский стал обладателем важнейшей тайны: в 4 часа утра — наступление, с которой немедленно поделился с Жуковым — тот был в штаб-квартире Центрального фронта.

Пленные сообщили о грядущем и в хозяйстве Ватутина — немецким солдатам выдали шнапс и рацион на пять дней. На той стороне были слышны лязгание гусениц и шум моторов. В полночь на 5-е Ватутин собрал командиров своего Воронежского фронта. Вопрос был непростой — произвести артиллерийскую контрподготовку или нет? Ведь она «съедала» более половины боеприпасов. Ватутин после совещания высказался «за», и 600 орудий двух его армий осветили небо. (При этом противотанковым орудиям было строжайше запрещено себя обнаруживать.) Авиация на фронте Ватутина произвела предварительную бомбардировку. Как оказалось, эти предварительные меры не остановили противника.

Германским войскам зачитали специальное послание Гитлера: «Солдаты Рейха! С сегодняшнего дня вы принимаете участие в наступательной операции огромной важности, от результата которой зависит все будущее войны и ее результат. Более, чем что-либо еще, ваша победа покажет всему миру, что сопротивление Германской армии безнадежно». Следует сказать, что, несмотря на всю тщательную предварительную подготовку, самих немецких командиров приказ наступать застал практически врасплох, поскольку вначале все воспринимали происходящее как всем уже давно надоевшие учения.

Русское слово «началось» английский историк Эриксон считает в определенном смысле непереводимым. Так вот, «началось» в 5.30 утра 5 июля 1943 года. Началась операция «Цитадель». По лирическим тургеневским местам в лучшее, святое время года противник обрушил на советский фронт все, что имел.

Северный фланг

Рокоссовский выдержал паузу до последнего — лишь за 20 минут до начала немецкого наступления заговорили орудия Центрального фронта. Жуков отдал такой приказ, не дожидаясь уведомления Сталина, его поздние воспоминания содержат выражение «симфония из ада». В ответ здесь, на северном фланге, заговорила германская артиллерия, и пехотные войска вермахта, выскакивая из балок — оврагов, столь характерных для русской средней полосы, бросились в прорыв. Пользуясь темнотой, четыре немецких батальона 9-й армии фельдмаршала Моделя, прикрываемые танками, выступили против Центрального фронта. Модель хотел пробить оборону сразу. Он поставил впереди девяти пехотных дивизий дивизию новых самоходных орудий «Фердинанд».

Замысел Моделя был таков: низвести острие атаки до малых пятнадцати километров и по ходу наступления постоянно вводить в бой новые подразделения, не давая русским опомниться. За огромными «Тиграми» так называемым «танковым клином» шли «пантеры» и PzKw IV — группами примерно по сто танков шли танки меньшего калибра, средние и легкие. Все они постоянно производили выстрелы, и зрелище изрыгающих на ходу огонь мощных танковых пушек было не для слабонервных. Они были встречены огнем невероятной плотности, такого германская армия еще не видела. Делится радист «тигра»: «Как только мы начали наступать, русская артиллерия начала вспахивать землю вокруг нас. Иван, со своим обычным хитроумием, приготовил свои пушки за недели вперед и продолжал концентрировать их даже под нашим артиллерийским огнем этим утром. Весь фронт представлял собой гирлянду вспышек. Казалось, что мы попали в огненное кольцо. Четыре раза наши доблестные «Росинанты» шли вперед, и мы благодарили судьбу за нашу хорошую крупповскую сталь».

Под защитой брони шла пехота, вооруженная карабинами и гранатами. Более тяжело оснащенные войска и техника двигались в бронетранспортерах и грузовиках. Строго говоря, это был полный отход от Гудериана, де Голля и Тухачевского к Мольтке-младшему, Жоффру и Хейгу, от идей мобильного использования танков к использованию их как большого щита для пехоты. От убедительных уроков Второй мировой войны к заре танковой стратегии в Первой мировой войне. Надежда на то, что какие-то из танков уцелеют даже в этом аду и в конечном счете прорвутся на простор.

На переднем крае советские сорокапятки могли рассчитывать лишь на поражение гусениц, и, почти обреченные, наши артиллеристы отчаянно били по новеньким гусеницам огромных «Тигров». Часто пушкой, в последние секунды бившей прямой наводкой, управлял единственный оставшийся в живых артиллерист. Антитанковые взводы с противотанковыми гранатами и бутылками с зажигательной смесью залегли на дно окопов, они ждали, когда мощные тигры перевалят через земляные укрепления и обнажат оставшимся в живых свою менее мощную тыльную броню. Упорство обороняющихся дало свои результаты, солдаты Моделя залегли, делая несколько метров за бросок. Их встречают автоматный огонь и гранаты неотступающего противника. Модель вызывает самолеты.

На стыке 15-й и 81-й стрелковых дивизий 13-й армии начала образовываться брешь, и немцы обнаружили ее немедленно. Пятнадцать «Тигров» рванулись в прогал, ведя за собой меньший калибр. Под их гусеницами оказалась первая линия советской обороны. К концу первого дня немецкого наступления Модель вклинился на 7 километров в глубину советских оборонительных позиций северного сектора. Для развития успеха Модель уже приготовил к югу от Орла две танковые и две механизированные дивизии. К чести Рокоссовского нужно сказать, что он сразу определил, что немцы не выложились полностью и у них есть сильные резервы. Медленно отступающему Рокоссовскому в полдень показалось, что он разгадал замысел немцев — те шли не к всегдашней их цели — железнодорожной колее ( в данном случае близ станции Поныри), а западнее, в направлении Ольховатки. В этом случае принятый вариант обороны следовало менять. Теперь некогда было держать 2-ю танковую армию в «золотом» запасе, следовало помогать перенапрягшейся 13-й армии. Иначе немцы расширят фланговую зону прорыва.

Дым застлал поля, где когда-то охотились герои русской классической литературы, где горел вечерний костер, а рассказам тургеневских охотников не было конца. Сейчас изуродованная степь была до горизонта забита искореженными орудиями и бронетранспортерами, вскопана выстрелами и обильно полита кровью потомков этих охотников. Но и их охота дала результаты. В советской сводке за 5 июля говорится о 586 подбитых немецких танках.

Перед новой атакой 3 тысячи орудий обрушились на армию Рокоссовского, круша его оборонительные сооружения. Ночью Константин Константинович просит у Сталина резервную армию, но та уже послана Ватутину. Если немцы, вопреки всему, прорвутся к Курску, Рокоссовский будет отвечать за оборону города. Не успело рассвести, а тысяча немецких танков уже шла вперед — 6 июля Модель ввел в действие новые танковые резервы. Внезапно появившаяся дьявольская сила — 250 танков в сопровождении пехоты — поколебали Центральный фронт. Генерал Пухов контратаковал, но прогнулся под неподъемной силой. Именно на этом этапе немцы ввели в дело в секторе от Понырей до Соборовки тысячу танков. Здесь, на фронте в 10 километров у Рокоссовского были 3 тысячи орудий и пять тысяч пулеметов. Он отбирает у менее задействованных соседей все возможные дивизии. Танки Батова, грузовики с пехотой от Черняховского, с миру по нитке — но фактом является, что в этот день, в этот черный день рукопашной схватки Модель продвинулся лишь на малую долю своего продвижения в первый день германского наступления.

Сейчас и здесь Германия бросила в бой всю свою огромную и организованную силу, здесь ее танки, самолеты и пушки не могли кивать на русский мороз или бескрайность степей. Здесь мерялись силой, умением и духом две армии, выставившие все, на что была способна огромная индустрия, национальная мораль и природное мужество. Здесь или никогда — вот девиз немцев в этом сражении. После Сталинграда у них уже нет презрения к пытающемуся соперничать противнику.

Мало кто более прирожденного кавалериста Рокоссовского любил лихую кавалерийскую атаку, Но и он приходит к мысли, что с него достаточно. После неудачной контратаки танков Родина 6 июля Рокоссовский приказывает закопать танки по башню в землю и сражаться без лихих безумств. Контратаковать дозволено лишь против германской пехоты и легких танков. Этот приказ был отдан вовремя. На следующий день немцы вводят в бой 18-ю танковую дивизию — 200 свежих танков. Именно эта дивизия возглавила наступление 7 июля 1943 года к западу от железнодорожной линии, ведущей к едва заметной на карте Ольховатке. 2-я и 20-я немецкие танковые дивизии двинулись к еще менее приметной деревне Самодуровке, еще одна ударная группа — к Понырям (железнодорожная станция между Орлом и Курском). Теперь Модель вел десять пехотных и четыре танковые дивизии, а советская пехота прижалась спиной к поныревской железнодорожной линии. Поныри переходили из рук в руки, на Самодуровку шли уже 300 немецких танков. Рокоссовский был прав в определении стратегической важности Ольховатки — с местных холмов просматривалась и простреливалась вся территория на восток, на юг и на запад — прекрасный трамплин для броска на Курск.

В небе этого дня еврейский парень лейтенант Алексей Горовец увидел себя наедине с двадцатью германскими самолетами. Не задумываясь он бросился в бой и ему удалось уничтожить восемь машин противника. Но сверху, невидимые для него, опустились четыре немецких истребителя и останки бесстрашного летчика, отныне Героя Советского Союза, рухнули на курскую землю.

Именно этот день был, в определенном смысле, решающим. Немцы продвинулись еще на десять километров, ничего не жалея для захвата Понырей. Борьба перешла за рамки человеческих рефлексов, это была битва в подлинном смысле этого слова. Мало что было видно, еще меньше из-за всеобщего грохота было слышно. Немцы оборачиваются всей силой к неприметной русской деревне Ольховатке, именно здесь жаждут они прорыва. Вот какие донесения идут от полковника Рукосуева, чьи солдаты стоят непосредственно у Ольховатки. «Бригаду атакуют до 300 танков. Батареи № 1 и 7 уничтожены, вводим последние резервы. Вторая батарея в действии. Просим снарядов. Я либо буду держаться, либо нас уничтожат. Рукосуев». Если бы не держался Рукосуев, погибла бы вся страна — немцы рвались вперед смертельно серьезно — со знанием, опытом и почти обреченностью. Но страна, вся Россия знала, что погибающие одна за другой батареи Рукосуева не отойдут. Погибнут, но не отойдут. Ни на метр.

Сонно спит сегодня Ольховатка, и нет уже на этой земле полковника Рукосуева. Но он не зря бросил своих молодых солдат в бой, который длился сорок восемь часов. Свирепая битва не привела немцев к господству над холмами Среднерусской возвышенности — единственной возвышенности на нашей великой равнине. Немцы пробовали подойти с различных точек к Ольховатке, кроме фронтальной. То, что защитники умрут по фронту, но не пропустят — это немцы уже поняли. Два года войны и их чему-то научили.

Под Ольховаткой проявила себя советская штурмовая авиация, ее удар ослабил германский напор. Среди небесных асов летел Алексей Маресьев, потерявший ноги после 18-дневного выхода с вражеской территории. Судьба подарила ему долгую жизнь, но не сам ли он, доблестный сын своей страны, вырвал ее из рук жестокой судьбы? И тысячи безымянных маресьевых шли в эти дни судьбе наперекор.

Идя к Курску с севера, Модель достиг максимальных успехов 9 июля. Далее войска почти остановились в своего рода клинче. Жуков говорит по телефону Сталину, что далее ждать нельзя, потому что далее отступать опасно. Решено контратаковать 12 июля. На северном клину германского наступления 11 июля советские бомбардировщики создали огромную дымовую завесу, под прикрытием которой Рокоссовскому удалось перегруппировать свои силы для наступления на Орел 12 июля. В 3 часа 20 минут утра этого дня Рокоссовский начал двухчасовую артиллерийскую подготовку из 3 тысяч орудий и минометов. 21-я гвардейская армия великого армянина, прирожденного воина и стратега Баграмяна успешно воспользовалась наступившей после артиллерийского грома тишиной. Ее продвижение вперед было неожиданно быстрым, и попытка немцев ввести в прорыв 4-ю танковую армию оказалась запоздалой. Германская оборона держалась лишь некоторое время, напор был отчаянным, и немцы, способные годами сдерживать весь мир, подалась. Войска Рокоссовского пошли по окопам и траншеям, которые они выкопали и которыми они сами владели неделю назад.

Южный фланг

У Воронежского фронта не было столь мощной артиллерийской поддержки, которой отличался Центральный фронт. В то же время у противостоявшего Ватутину генерал-полковника Гота были девять танковых дивизий — лучшее, что имели танковые войска Германии, — дивизии СС «Тотенкопф», «Дас Рейх» и «Адольф Гитлер».

В начале шестого утра 5 июля германские бомбардировщики появились над северным флангом 13-й армии генерала Пухова. Через полчаса бронированная армада поползла на фронте в сорок километров от Красной Слободки до Измайлова. С небес германские штурмовики прокладывали дорогу 200 германским танкам, сопровождаемым пехотой. В течение дня 5 июля эсэсовские танковые части Гота обрушились на сектор Черкасское-Коровино. Советские офицеры-наблюдатели определили цели германского выпада довольно быстро — 700 германских танков направились против 6-й гвардейской армии Воронежского фронта (Чистяков). После бомбардировки и еще одной танковой атаки немцы сумели создать понтонный мост через Северский Донец, и 60-тонные «Тигры» поползли по русскому полю на север и северо-запад в районе теперь уже 7-й гвардейской армии Шумилова.

Но Ватутин уже утром 5 июля пришел к выводу, что главной целю немцев на его фронте является Обоянь, а наступление на Шумилова (Короча) предназначено лишь для отсечения главных советских сил и использования резервов. Ватутин приказывает 1-й танковой армии Катукова прикрыть Обоянь и приготовиться к контратаке утром 6-го июля в направлении села Томаровка. Постепенно у Ватутина ситуация, увы, стала изменяться к худшему, и Катуков твердо посоветовал вести себя осмотрительнее. Пусть они атакуют. Как и на Центральном фронте часть танков была врыта в землю. В землю, которая была уже второй линией обороны. Два дня их страшной убойной силы заставили Ватутина отойти примерно на тридцать километров по ключевой дороге Обоянь-Курск. Но даже немцы отметили неслыханное мужество пятнадцати гвардейцев, вставших обреченным арьергардом уходящих из села Черкасского сил.

Вечером 7-го июля жара спала, и ночной свежий ветер принес туман. С рассветом танковые дивизии СС «Дас Райх» и «Адольф Гитлер» вырвались на дорогу, ведущую к Обояни. 400 германских танков с артиллерийским прикрытием и пехотой обрушились на 1-ю танковую армию Катукова в секторе Сырцево — Яковлево. Первым делом Катуков вызвал авиационное прикрытие. К северо-западу от Сирцева Катуков укрепил свои позиции дополнительными артиллерийскими частями. 67-я гвардейская артиллерийская дивизия была размещена среди танковых моторов. Задача была достаточно проста — не допустить немецкие танки в Обоянь. В 11 вечера 40-я армия Москаленко получает приказ отдать свои танки и артиллерию Катукову, 1-й гвардейской танковой и 6-й гвардейской армии. И тем не менее на протяжении 7 июля на фронте Ватутина немцы дошли до основной оборонительной линии. Теперь в штаб-квартире Манштейна с наибольшей надеждой стали смотреть именно на этот участок своих наступательных действий.

Приобретший известность своим упорством 48-й корпус и танковые дивизии СС вышли к пяти деревенькам на берегу невидной речки — Завидово, Раково, Алексеевка, Лучанино и Сырцево. Ночью пехота при танках («панцергренадиры») сумела захватить дома на противоположной стороне Псела, и Гот решил перевести через реку элиту — «Гроссдойчланд» и 3-ю танковую дивизию.

Дивизия СС «Тотенкопф» также попыталась создать плацдарм, но за ночь речушка, благодаря мощным дождям, превратилась в настоящий поток, а соседние поля — в тяжелые болота. Под прикрытием темноты советская пехота также перешла реку — но в противоположном направлении — с танками и пушками, и в результате нанесла двум танковым дивизиям тяжелые потери своим прямым кинжальным огнем. Созданная днем дымовая завеса скрыла маневры обеих сторон. Но в эти дни нечеловеческого напряжения ясно стало, по крайней мере, одно: советская артиллерия — страшный враг германских танков. Своего рода компенсацией немцам служила их штурмовая авиация. Недостаточным — Гот был вынужден «возвратить» две свои дивизии и переформировать. А советские войска продолжали контратаку и отвоевали часть деревни Завидово.

Маневрируя, Гот переместил 3-ю танковую дивизию на свой левый фланг с целью вернуть потерянное. На правом его фланге «Гроссдойчланд» постаралась пробиться через прогал между Лучанино и Сырцево, чтобы затем пустить в брешь «Лейбштандарт» и «Дас Рейх». Прицельный огонь немецких танков ослабил советскую артиллерию, «Гроссдойчланд» снова перешла речку и захватила Сырцево. Германская танковая армада сделала реальный шаг вперед и на следующий день развивала свой успех.

Немецкие танкисты 8 июля перегруппировались. В 10 утра 8 июля на семикилометровом участке Гот бросает главную ударную силу Германии — 500 танков — вперед по дороге на Обоянь. Впереди «Тигры» и «Фердинанды». Никогда еще, пожалуй, 4-я танковая армия Германии не выглядела столь впечатляющим образом. В ее составе пять танковых дивизий — «Гроссдойчланд», «Адольф Гитлер», «Тоттенкопф», 3-я и 11-я. Последняя отправилась на Обоянь прямо по шоссейной дороге, остальные к востоку и западу от нее. 9-го немцы, после многих часов отчаянной борьбы, сумели найти «слабое место» в «левом» центре советских позиций. «Отодвинув» советские войска примерно на четыре километра, германские танки пересекли небольшую реку Псел — последнее естественное препятствие на пути к Курску. Весь следующий день — 9 июля — эти элитные германские дивизии сражались против армии Катукова и пехотинцев Чистякова. Немецкие танки вошли в Кочетовку, где размещался штаб 6-й гвардейской армии Чистякова.

Немцы уже были в паре десятков километров от этой маленькой Обояни, незначительного городка, но важнейшего пункта обороны Курска с юга. Сражения были столь ожесточенными, что немцы решили упростить себе задачу и «переместили» осевую линию своего движения несколько западнее. Лучшие стратеги вермахта решили обойти эту проклятую Обоянь, и единственный обходной путь лежит через богом забытую деревню, произнести название которой могли лишь германские лингвисты. Перед лучшими немецкими танковыми генералами предстала совсем незаметная деревенька, важная холмами, на которых поставили ее география с историей. Забытую Богом до того дня. Отныне ее не забудут до тех пор, пока на нашей планете говорят по-русски. Отныне путь нашей истории пролегает через эту деревню — символ нашей стойкости и мужества, свидетельницу нашей любви к родине, через Прохоровку.

Стало очевидно, что кульминация битвы приближается. Немцы находились в состоянии постоянного наступления уже пятый день, и утомление не могло не сказаться. Гот видел контуры успеха в центре своих позиций, где «Гроссдойчланд» с боевой группой прошла сквозь деревню Гремучая — уже по ту сторону советских оборонительных позиций. Выйдя за эти оборонительные линии, генерал Хернлайн бросил полк панцергренадиров и сорок танков несколько налево, западнее линии советских войск, чтобы решающим образом ослабить левый фланг Ватутина. Советские войска были вынуждены отступить из деревни Раково, что стояла на пути у 3-й танковой дивизии немцев.

В ночь на 10-е Гот совещался с Манштейном и утром сказал своим подчиненным о необходимости собрать все силы, все штурмовые орудия и танковую пехоту в единый кулак и пробить линию советских укреплений между населенными пунктами Круглик и Новоселовка. К вечеру двух отчаянных дней немцы сумели захватить маленькую долину реки Пена, овладеть прибрежными селами и оттеснить советские войска в прибрежные леса выше Березовки. Образовалась зона прорыва примерно в 15 километров глубиной и 25 в ширину. Это и стало самым уязвимым и опасным местом обороны Ватутина. Незначительный результат для недельных боев элиты германских вооруженных сил. Но опасная точка, грозящая прорывом фронта для советской стороны. (В эту ночь «Гроссдойчланд» вышла с линии фронта на перегруппировку, замещенная 3-й танковой дивизией). Менее значительными были результаты Гота на его левом фланге.

Эсэсовцы сражались отчаянно; они достаточно хорошо знали, что тем, кто носил опознавательные знаки дивизии СС, было трудно, в случае попадания в плен, рассчитывать на выживание. То были последние дни, когда в войска СС принимали только немцев. Позднее Гиммлер начинает вводить в них добровольцев из других стран. Многие уголовные элементы нашли там пристанище. На голове претендентов взрывали гранаты, его закапывали в землю перед идущими танками и т.п. Их учили, что они «сверхчеловеки». Но, попадая на фронт эсэсовцы очень быстро убеждались, что «недочеловеки» не менее храбры, самоотверженны, энергичны, предприимчивы. И дело было не в природном мужестве. Их противники сражались за родину.

А тем временем в Вольфшанце Гитлер утром 7 июля 1943 года пришел в просмотровый зал. Здесь, на удивление не испытывая смущения перед фюрером, молодой инженер Вернер фон Браун, которому недавно исполнился тридцать один год, выступил с кратким объяснением к предстоящему цветному документальному фильму. Погас свет и почти недоуменным зрителям открылось поразительное зрелище — с бетонного основания в космос взлетела тринадцатитонная ракета. Возникло ощущение, что Германия, trotz alledem, вопреки всему, достигла степени непобедимости. Экстатически выглядевший Гитлер выражал своим видом нечто вроде «просите что желаете». Министр военного производства Шпеер попросил фон Вернеру звание профессора. Гитлер приказал немедленно прислать бумаги. «Я подпишу этот документ лично». Возвратившись после горячих рукопожатий в свой бункер, Гитлер заявил: «Ракета А-4 — это то средство, которое обусловит исход войны.… Это решающее оружие текущей войны, и мы можем произвести его с относительно небольшими затратами. Шпеер, вы должны максимально быстро реализовать этот проект. Рабочая сила и необходимые материалы должны поставляться немедленно…. Поставьте А-4 в одну категорию приоритетности с производством танков. Но его должны реализовывать одни немцы. Боже помоги нам, если об этом узнает противник».

Относительно последнего положения (об участии «одних немцев») следует сказать, что Гитлер быстро позволил Гиммлеру переубедить себя. Через шесть недель после дня, когда молодой фон Браун дал Гитлеру надежду на победу, Гиммлер привел свои аргументы — заключенные не имеют никакой переписки, контакты с внешним миром исключены. И СС возглавили самый секретный проект рейха. Ракеты будут строить заключенные концентрационных лагерей, которые впоследствии будут уничтожены.

Рейд Ротмистрова

В самом начале Курской эпопеи — ночью 6-го июля Сталин по телефону говорил с командующим 5-й гвардейской армией генералом Павлом Ротмистровым и приказал ему двигаться на юг, навстречу танковой армаде Гота. Для Ротмистрова звонок вождя прозвучал некстати — он намеревался в узком кругу отметить свой день рождения, гости начали собираться, но вместо традиционного русского стола они увидели ворох карт. Ротмистров размышлял над наилучшим маршрутом движения армии. Выпили захваченное у немцев шампанское, заправили танки и в половине первого ночи отправились в путь. Дорога была тяжелой. Армия шла день и ночь, уже не обращая прежнего внимания на свирепые «Юнкерсы-87», имевшие специальные противотанковые пушки. Советская авиация пыталась отвлечь этих «убийц» танков. Ротмистров сидел в грузовике, оборудованном под походный штаб. Теперь он старался не растерять своих танкистов, растянувшихся более чем на тридцать километров. Помогало радио.

Из небес командующий резервным фронтом Конев, «оседлав» самолет, наблюдал за происходящим, его задачей было контролировать подход подкреплений. Жара была удушающаяся, но что-то наметилось в природе — к перемене. Пока приятной неожиданностью была относительно небольшая потеря машин. Т-34 смело шли по бездорожью. Пыль проникала повсюду, но главным было то, что Ротмистров привел на решающую сечу в высшей степени боеспособную боевую силу. Теперь, чтобы победить Россию, нужно было уничтожить 5-ю танковую армию Ротмистрова. Разумеется, к 10 июля они смертельно устали, но святое сыновье чувство было выше физического истощения. Ротмистров отдал приказ: готовиться к большой танковой битве.

В ночь на 11 июля Жуков обстоятельно беседовал с Василевским. При всех сложностях, у них были и определенные основания для удовлетворения. Немцы не прошли, как в 1941-1942-х годах, через советскую оборону словно нож в масле. Они измучены неимоверно тяжелыми боями. Соколовский и Попов на севере готовятся к контрнаступлению против Моделя. Активное блокирование Моделя на севере позволяет всей силой развернуться к более удачливому Готу. Именно сюда следовало бросить все мобильные резервы. Именно сюда пришел лихой Павел Ротмистров.

Немцы все во власти наступательной стихии. Они изучают русскую территорию с труднопроизносимыми русскими названиями. Никаких Шеневальде. Где уязвимый пункт? Он должен быть непременно. До сих пор всегда был. Из штаба 3-й танковой дивизии Готу доложили, что русская оборона между деревнями Круглик и Новоселовка — место, на которое уже начали смотреть как на магистраль атаки, укрепляется и с каждым часом становится все менее уязвимой. Следовало нанести удар как можно быстрее — до создания советского оборонительного железобетона. Три известных танковых командира — Кемпф, Хойзер и Кнобельсдорф собрали примерно 600 танков, сила для страшного удара, необходимого Готу для выхода из этих проклятых линий обороны на стратегический простор. Дорога вперед была уже очень тяжела для немцев, несколько дней ведущих сражение. Гот повернул свои танки несколько к северо-востоку, в направлении маленькой железнодорожной станции, малому пункту, значимому лишь как станция на местной железной дороге, едва заметной даже на местной карте. На пути уже кое-что знающего о России Гота стояла Прохоровка.

Ватутину не оставалось ничего другого, как ввести в действие самое сильное свое оружие — 1-ю танковую армию Катукова, усиленную танковыми резервами фронта. Тут-то и наши танкисты услышали название деревеньки, куда привела их броня, — Прохоровка. Ночью Ватутин говорил со Сталиным. Ватутин говорит о ярости боев, он докладывает, что за один прошедший день подбито 332 вражеских танка, уничтожены 80 самолетов. Отбиты двенадцать атак. Сталин напомнил, что задачей является измотать немцев, а в нужное время «вперед двинутся Западный, Брянский и другие фронты». К Ватутину уже шла 27-я армия. По согласованию с курирующими южный участок дуги маршалами Жуковым и Василевским, Сталин приказал ввести в бой в районе Прохоровки два новых танковых корпуса — 2-й и 10-й. А 5-я гвардейская танковая армия Ротмистрова (часть Степного фронта Конева) уже двинулась из Острогожска дальше, к Прохоровке.

Прохоровка

Пять дней после 9-го июля, возможно, самые важные пять дней нашей истории. Готу становится ясным, что, имитируя продолжение движения на Обоянь, основные силы следовало бросить восточнее. Это обещает окружение и конечное уничтожение двух главных советских группировок, а также решение стратегической задачи — открытие дороги на Курск. В резерве у Гота дивизия СС «Викинг» и 10-я танковая. Вечером 10 июля этим двум дивизиям приказано выйти из далекого Донбасса, через Харьков выйти на Белгород и далее на север. Если провести прямую линию от Харькова до Белгорода и продлить ее на север, то ваш пишущий предмет уткнется в незначительную точку на карте, в Прохоровку.

В ночь с 10 на 11 июля 1943 года Центральный и Воронежский фронты докладывали Москве о ситуации у себя ежечасно. Всем становилось ясным, что приближается кульминация. 5-я танковая армия Ротмистрова полностью подчинена Ватутину и, согласно его приказу, размещена вечером 9 июля к северо-западу от Прохоровки. Ватутину же передается из Степного фронта 5-я гвардейская армия генерала Жадова. Двигаясь ночью, она прошла более ста километров к реке Псел и разместилась между Обоянью и Прохоровкой, готовая уже ранним утром умереть на своем рубеже, но не пропустить немцев к Курску. Важным обстоятельством было то, что Ватутин 10 июля, вопреки яростным атакам немцев в направлении Обояни, ощутил перегруппировку немцев и изменение ими главной линии продвижения. Немцы уже продвинулись сквозь советские оборонительные линии более чем на тридцать километров, они меняют центр наступательной инициативы, они сдвигаются восточнее — к Прохоровке. Именно этот пункт становится местом приложения наступательных усилий всей германской группы армий «Юг».

Немцы с юга уже ввели в дело основные свои резервы, теперь они будут наращивать авангард своего наступательного движения за счет флангов. Не попытаться ли ударить по этим ослабевшим флангам? Ставка дает согласие на предложенный Ватутиным маневр. Новоприбывшие гвардейские армии нанесут удар с севера, востока и запада в районе Прохоровки. Пятая гвардейская танковая армия Ротмистрова нанесет удар от Прохоровки на юг. В нее уже влились 2-й гвардейский танковый и 2-й танковый корпуса — всего более 850 танков, из них 500 — в первой линии.

Вопрос о массовой танковой дуэли встает в практическую плоскость. Что могли сделать Т-34 против вдвое более тяжелых «тигров» с огромной убойной силы орудием? Но они, основные танки великой России, были быстрее, маневреннее, могли юрко перемещаться и зайти грозному «тигру» в тыл или во фланг, нанести удар по менее защищенным бронеплоскостям. Два дня ушли на установку артиллерийских орудий таким образом, чтобы поразить как можно больше танков. Передовым частям следовало сражаться так, чтобы дать время танкистам подготовиться к удару прямой наводкой и при этом оградить путь к флангам. Жуков приказал установить противотанковые орудия вокруг Прохоровки десяти артиллерийским полкам. Из Москвы последовал приказ начальнику Генштаба Василевскому взять руководство грядущей битвой в свои руки.

Немцы не заставили себя ждать. На рассвете 11 июля 1943 года «группа Кемпфа» (6-я, 7-я и 19-я танковые дивизии плюс три пехотные дивизии) рванулась на Прохоровку с юга. В девять утра, совершая ложное обходное движение, «Гроссдойчланд» вместе с 3-й и 11-й танковыми дивизиями двинулись в сторону Обояни, а ровно через полчаса страшная сила — «Тотенкопф», «Адольф Гитлер» и «Дас Райх» — покатила к отныне бессмертной Прохоровке. Погода словно возмутилась. Отпели знаменитые курские соловьи, ушла нега лета. Косой дождь и шквальный ветер били в лицо, но люди словно не видели ярости природы.

Разведка работала четко, и перемещение германских войск фиксировалось тщательно, но остановить эту жестокую силу было почти невозможно. Сработала и важная, существенная ошибка: Ватутин ждал основных колонн немцев на своем правом крыле, а они перенесли основную тяжесть на левый фланг. Генерал Герман Гот, лучший германский танкист Второй мировой войны, обрушил свою 4-ю танковую армию на наименее защищенный советский участок фронта.

Как полагают некоторые военные специалисты, Ватутин расположил свои войска слишком «тонким слоем» (в отличие от Рокоссовского), потому-то немцы и дошли до Прохоровки. В данном случае это имело уже сугубо абстрактное значение. За Прохоровку, за происходящее после 11 июля перед Курском теперь перед родиной отвечали два маршала — Жуков и Василевский. На них смотрели Ротмистров и Жадов, готовясь к контрнаступлению. Солдаты Жадова вступили в бой на линии между Прохоровкой и Обоянью прямо с марша. Немало бойцов полегло, смысл их жертвы был в том, чтобы дать танкистам Ротмистрова время подготовить свои стальные машины. Немцам готовился неприятный сюрприз — две бригады были оснащены новыми самоходными установками САУ-85 с прекрасной могучей пушкой в 85 мм, смонтированные на шасси Т-34, — мобильный ответ на вереницу «Тигров» Хеншеля и «Пантер» Круппа.

В двух наших гвардейских армиях никто не спал в ночь на 12 июля — Великий день в нашей истории. Дождь среди короткого русского лета словно давал знать, что русский Бог не согласен с происходящим. Судьба огромной страны решалась в узкой лощине, ограниченной рекой Псел и железнодорожной насыпью. Перед Прохоровкой — чистое поле с небольшими садами и частными огородами, русская равнина. За дальними северными холмами прячется Ротмистров с лучшими советскими танками, теми, что создали любящие руки для своих защитников. Перед холмами — противотанковые батареи и несколько замаскированных танковых частей. На самом высоком из северных холмов командный пункт Ротмистрова. На Прохоровку идут с запада и юга серо-зеленые машины с ненашими крестами.

Невеселым был рассвет 12 июля. На поле, примерно 7 на 5 километров, готовилась ни до того, ни после не виданная в истории сеча. Около тысячи танков с каждой из сторон заводили моторы. Танковая армия Ротмистрова получила приказ сдержать движение немецких танковых колонн любой ценой. Ну, то, что русские в таких случаях не торгуются, хорошо известно. Но хватит ли сил? У Ротмистрова было примерно 900 танков. Срок запланированного заранее упреждающего наступления был перенесен на два часа раньше. Главная группа германских танков стояла к западу от Прохоровки — 600 танков. К югу готовилась к бою еще одна германская колонна из 300 танков. Немцы рассчитывали на 100 своих «Тигров».

Ротмистров приказал выкопать штабную землянку на невысоком холме, с которого хорошо просматривались окрестности Прохоровки. Мир был пока спокоен, и милая сердцу неброская русская средняя полоса представала в лучшем своем обаянии. Перед ним лежало большое пшеничное поле, бывшее в лучах встающего солнца золотым. А вдали виднелись лиловые леса, где, как твердо знал генерал, готовилась к бою танковая элита Германии. Разведгруппы слышали рев заводимых моторов, и было этих моторов сотни.

С традиционной пунктуальностью первый немецкий разведсамолет появился в небе ровно в шесть тридцать утра. Через полчаса появились германские бомбардировщики, и от них в небе стало тесно. Они бомбили не очень прицельно, исходя из того, что в рощах и перелесках могут быть танки и батальоны как чужие, так и свои.

В половине девятого утра Ротмистров послал в эфир кодовое слово: «Сталь, сталь». Словно волна прошла по войскам. Последовала довольно краткая артиллерийская артподготовка с советской стороны, завершившаяся залпом «катюш». Западнее Прохоровки в поле из всевозможных укрытий вышли четыре колонны советских танков, в основном наши милые Т-34. Им навстречу вдоль реки Псел практически синхронно вышел 18-й германский танковый корпус. Зрелище тысячи сражающихся танков случается в истории единожды, и оно было здесь. Обе стороны заранее не планировали такого лобового столкновения, но вот оно произошло, и тот, кто победит, повернет колесо истории в свою сторону. Дальнейшее Ротмистров скорее слышал, чем видел. Небо заволокло чудовищное облако, а лязг металла был ни на что не похож. Ярость людей с самого начала превзошла все мыслимое.

Пишет немецкий офицер: «Нас предупредили о противотанковых орудиях и некоторых статически расположенных танках, а также о возможности появления нескольких бригад менее подвижных КВ. В реальности мы встретили, казалось, бездонный поток бронированных колонн противника — никогда я не получал такого подавляющего воображение представления о русской мощи, как в этот день. Облака пыли сделали очень трудной помощь от люфтваффе, и вскоре множество Т-34 прорвались сквозь наши оборонительные сооружения и стаями устремились по всему полю битвы». В это же время в юго-востоку от Прохоровки советский 29-й танковый корпус встретился «лицом к лицу» с эсэсовскими танковыми дивизиями «Мертвая голова» и «Адольф Гитлер». По всему периметру — от западных подходов к Прохоровке и до восточных завязалось ожесточенное сражение. Особенностью было то, что стороны словно забыли об окопной борьбе, оба противника бросились друг на друга с великой решимостью.

И природа пришла в неистовство. Дождь хлестал нещадно, и гром гремел, и молнии смешивались с орудийным громом. Танки настолько перемешались между собой, что артиллерия и авиация прекратили свою работу — невозможно было отличить своих от чужих. Чем ближе подходили к передовым немецким танкам Т-34, тем меньше была значимость брони и пушек «Тигров», равными которым в советских рядах были немногочисленные тяжелые КВ. Завязалась индивидуальная битва, противники нашли себе достойные пары. Периодически танковые башни взлетали в воздух от прямых попаданий и летели буквально на десятки метров. Когда у танков заканчивался боезапас, танкисты просто шли на таран немецких машин. Когда останавливался мотор, танкисты выскакивали из башни и с гранатами, с бутылками с зажигательной смесью бросались на танки противника. Ожесточение битвы достигло предела. Обе стороны забыли о маневренности, об отходе было запрещено и думать, сила ломила силу.

После нескольких часов боя советские войска владели полем к юго-западу от Прохоровки, на котором было много трофеев, не говоря уже о практически плененных экипажах вражеских танков. Только быстрая контратака Кнобельсдорфа позволила немцам вернуть себе часть Прохоровки, но полностью истощенная «Гроссдойчланд» обязана была все же возвратиться на поле боя, поскольку 3-я танковая дивизия немцев оказалась отрезанной и обнажила фланги своих соседей.

Но после полудня стала складываться опасная ситуация — Ротмистров должен был внимательно смотреть на поля к западу от Прохоровки, где в деревне Андреевка 18-й танковый корпус немцев начал заходить во фланг его основных танковых войск. А мощная группа германских танков стала пробиваться через юго-западные пригороды Прохоровки, грозя зайти в его тыл. Именно в этот момент Ротмистров ввел в бой последние свои резервы второго эшелона — 24-ю гвардейскую танковую и 10-ю гвардейскую бригады. Сам первый танкист пишет об этих часах: «Земля стала черной и уставленной танками как пылающими факелами». На одном из этапов раненого командира вынесли из поврежденного снарядом Т-34 и уложили в воронку от взрыва. В это время германский «тигр» направился к поврежденной советской машине. Тогда водитель, Александр Николаев, быстро вскочил в оставленную горящую машину, завел ее и направился прямо на остолбеневший «тигр». Тот остановился, но было поздно, огромный огненный шар, приведенный Николаевым на полной скорости, окутал «тигр», и взрыв сотряс землю.

18 часов длилась невиданная танковая битва. Военное счастье переходило с одной стороны на другую много раз. А небо тоже бушевало, и молнии освещали уже вечернее небо — битва стала затихать заполночь. Семьсот танков застыли в самом необычном виде, с башнями и без оных. В русской степи стояли остовы трехсот немецких танков и среди них были семьдесят «тигров». Между ними искареженными лежали 88 орудий, 300 грузовиков. И сотни, тысячи солдат. Тяжелыми были потери и советской стороны, более половины пятой гвардейской танковой армии. Они отбили попытки обхода и слева и справа, они бестрепетно пошли лоб в лоб, они гибли нещадно, но противник — немцы уже никогда не пробовали испытать советские танки на мужество в непосредственном танковом столкновении. Немцы решили не продолжать лобовое столкновение.

Когда Ротмистров покинул свой наблюдательный пункт, неожиданно прояснилось. Небольшими группами санитарные части подбирали раненых. Относительно тихий гул моторов говорил об отходящих в укрытия уцелевших танках. Специальные группы немцев проверяли, что можно вывести с поля. Если данный танк не подлежал ремонту, немцы его взрывали. Вдали слышался звук подъезжающих грузовиков, это подходили бензозаправщики, подвозили припасы и питание. А на поле уже вышли саперы, они, не давая себе передышки, создавали новые минные поля. Ротмистров заснул только к утру, но ненадолго, разбудил авианалет. И все же страшное своей мощью движение лучших германских войск на Прохоровку с юга и запада было остановлено. Обоянь была рядом, но, чтобы ее взять, нужно было убить вторую половину армии Ротмистрова, а без этого советские танкисты не уйдут.

Битва не закончилась в один день, но она уже после первого дня дала одну определенность огромной важности: потери немцев были столь велики, что они уже не могли рассчитывать на решающий прорыв и развитие успеха в прорыве уже за спинами армий советского фронта. Те, кто, презрев все, бился до последнего у Прохоровки, без преувеличения, решили судьбу своей страны. Они погибли, но обескровили силы противника, ослабили его фирменную бронетанковую мощь настолько, что он уже не мог решить исход войны своей бронетанковой силой.

На следующие утро упорные немецкие танкисты — а это было лучшее, чем располагала Германия, — готовы были продолжить схватку. И они продолжили бой, но уже не рискнули идти напролом. Они попытались найти слабое место в советской обороне, но не могли. Три дня немцы фанатично бросались на Прохоровку, особенно упорным и опасным было движение немцев через реку Псел, что означало возможность обхода Прохоровки с запада в их пути на Обоянь. Дивизии СС сражались с решимостью обреченных, им противостояла армия Жадова, постоянно посылавшего просьбы о помощи Ротмистрову. Жадова можно более чем понять — его люди гибли беззаветно. Но и Ротмистров не мог распылять свой танковый кулак, к конце концов это было то уже немногое, что можно было противопоставить элите вермахта в случае крайнем, в случае неудачи у Курска. В этот святой час пехотинцы Жадова, действуя против лучших эсэсовских частей, сумели сбросить их на южный берег Псела. Ни через Прохоровку, ни в обход ее с запада лучшие генералы и лучшие части германской армии пробиться не смогли. Всё, всевластие вермахта на полях сражений окончилось, на этот раз уже «и зимой и летом». Элиту — танковую дивизию СС «Мертвая голова» — немцы были вынуждены вывести из фронтовой полосы. Танковая армия Гота потеряла половину своего личного состава и половину своих машин.

Согласно советским данным, во всей огромной битве противник потерял 2952 танка, 844 орудия, 1392 самолетов. Советские войска были буквально поражены количеством захваченных трофеев: пять тысяч автомобилей, 1392 самолетов, 844 орудия. Восемь дней длился этот титанический бой, и он указал на победителя. Немецкая танковая мощь — решающее оружие Германии в 1941-1943 годах — была обескровлена. В 3-й танковой дивизии осталось 30 танков, в 19 танковой — 60 машин, в 19-й — 17 боеспособных машин.

По немецким данным, на южном фланге Орловско-Курской дуги полегли десять танковых советских формирований. Поражены 1800 танков, уничтожены тысяча противотанковых орудий. За восемь дней боев танковая советская мощь уменьшилась вдвое. Но наш противник получил, по существу, незаживаемые раны. «Die Blutmuhle fon Belgorod» встала в один ряд с Брусиловским прорывом, а по ожесточению превзошла все богатые ожесточением битвы ХХ века. На великом поле Прохоровки найдены корпуса четырехсот германских танков. Война вошла в пик своего накала, более жесткого и жестокого противостояния война еще не знала.

Василевский и Ватутин могли вздохнуть облегченно: немцам прорыв не удался. Это окончательно показали и последующие дни — пути на север немецким танкам не было. А на севере Центральный фронт Рокоссовского тоже отбил атаку фантастической силы, и у него еще оставались силы в запасе. Вермахт уже никогда не забудет сражение ни у Прохоровки, ни у Понырей, где также произошло одно из самых кровавых сражений мировой истории. Нависшая над нашей страной реальная угроза начала ослабевать уже 13 июля — давление со стороны группы армий «Юг» постепенно ослабевает. Германский танковый гений Гудериан признал, что германская военная мощь претерпела «решающее поражение», что бронетанковые дивизии, которые рвались к Курску, будут еще «в течение долгого времени непригодны к использованию в бою». Это слова главного инспектора германских танковых войск.

Маршал Жуков прибыл 13 июля, чтобы своими глазами увидеть великое поле битвы. Он шел между сгоревших танков вместе с Ротмистровым и Хрущевым. Несколько раз они останавливались, чтобы увидеть невиданное — танки, как живые существа сцепившиеся друг с другом. Ротмистров вспоминает, что никогда не видел Жукова столь молчаливым. Василевский, видевший ту же картину, говорит о «неизгладимом впечатлении.… Битву танков не с чем сравнить на войне». 45 на 45 километров основного поля битвы еще многие месяцы были несравненным на земле местом, самый потрясающий монумент Второй мировой войны.

Ошибка Манштейна

15 июля 1943 года противники стали возвращаться к исходным позициям. И это означало, что не только блицкриг, но и коронное германское летнее маневрирование оказалось неспособным сокрушить оборонительные силы Советского Союза. Национальное выживание отныне было гарантировано. Гитлер вызвал в Растенбург Клюге и Манштейна. Гитлер запросил Манштейна и Клюге относительно перспектив дальнейших танковых действий. Их молчание было красноречивее любых слов. Клюге в конечном счете заявил, что продолжение наступательных действий невозможно. Манштейн еще не отошел полностью от первоначальной воинственности и предлагал подождать прихода резервов; но это уже не был тон «властителя Севастополя», трезвая оценка сложившейся ситуации заставила в конечном счете и его подчиниться реальности. Германское командование приняло решение прекратить наступательную операцию. Немцы стали испытывать тяжесть потерь под Прохоровкой, по меньшей мере, на данном этапе они занимают строго оборонительные позиции. Стало ясно, что «Цитадель» окончилась не вничью, а ослаблением германской мощи.

«Цитадель» была уже не по силам Германии. Она была официально прекращена, а германские войска возвращены на позиции, которые они занимали до 5 июля. «Выполнив свою миссию», нанеся тяжелые потери Ротмистрову, 4-й танковой армии Гота и «группе Кемпфа» пришлось убедиться в достаточности остающихся у противника сил и отправиться на свои исходные позиции на юге. Немцы пытались найти парадоксальные плюсы в проигранном сражении. Да, Курск они не взяли, но русским дорого обошлось их упорство. У немецкого командования было еще представление о том, что русским ничего не остается, как долго зализывать свои раны. Манштейн и стратеги меньшего калибра признавали, что Курская эпопея завершилась неудачей германской стороны, но все они шли дальше в своих умозаключениях и выводы их явились роковой ошибкой. Манштейн — и весь штаб Манштейна — были уверены, что после устрашающей, поразительной битвы, подлинного побоища, Ватутин и Ротмистров, понеся колоссальные потери, надолго загасят свой наступательный пыл. Германский генералитет полагал, что победа под Курском досталась Советской армии столь страшной ценой, что ей понадобятся еще несколько месяцев для минимального восстановления своих сил и для активных операций. В конкретной плоскости это означало, что до конца года советские войска будут способны лишь на немасштабные операции, будут приходить в себя. Это была крупная ошибка. Ошибочное суждение, дорого обошедшееся немцам. Они еще жили в 1941 году, а на дворе был 1943-й, и руководство вермахта ошибалось.

После сражения на Орловско-Курской дуге мы видим не малокровную анемию советских войск, а взрыв невероятной энергии. Позже Манштейн признает: «Мы надеялись, что нанесли противнику такой урон в ходе реализации «Цитадели», что можем рассчитывать на передышку на этом участке фронта. Ожидая подобного поворота событий группа армий «Юг» перевела значительную часть бронетанковых войск для решения задач на противоположном участке — в районе реки Донец». Почти все германские танковые дивизии были не только уведены от несчастливых курских полей в южные степи, но и задействованы в местных боях.

Да, Прохоровка и все остальное нанесли великий урон советским войскам, прежде всего бронетанковым. Та мощь, с которой Рокоссовский и Ватутин начинали битву, — тридцать пять дивизий бронетанковых войск — ушла с героями, не пощадившими себя. Но поле битвы осталось за Советской армией, а это во Второй мировой войне было важным обстоятельством. Ремонтные бригады могли спокойно восстанавливать частично пораженные машины. Советской танковой мощи очень помогало то обстоятельство, что в танковых войсках фактически весь технический состав базировался на одном типе танков — Т-34. У немцев было пять типов танков, и это в снабжении и ремонте осложняло им жизнь. А советские инженеры-ремонтники не имели многих проблем соперника, единообразие технической модели позволяло поставить ремонт и восстановление на поток. Накануне битвы, начавшейся 5 июля, в рядах советской стороны было 3800 танков. К 13 июля их численность упала до 1500 машин, но к 3 августа достигла численности 2750 машин. Работа механиков на передовой и беззаветных тыловых заводов восстановила танковую мощь Красной Армии. К примеру, к Ватутину в июле приходят три свежих полка самоходных орудий.

И тогда, когда никогда не выступавший за битву под Курском в июле Манштейн решил расправиться с миусскими частями Красной Армии, ее ударные части не потеряли воли к победе и продолжили орловско-курскую эпопею великим наступательным порывом. Ватутин, несмотря на тяжелейшие потери и фантастический шок от столкновения невиданных еще танковых армад, приказал уже 16 июля 6-й гвардейской и 1-й танковой армии устремиться вперед по шоссе Обоянь-Белгород. Через два дня поступил приказ Степному фронту Конева начать контрнаступление. Их решимость и мобильность были таковы, что уже через пять дней они дошли до позиций, с которых вермахт, его южный на Восточном фронте фланг стартовал 5 июля в направлении Курска. Ватутин, опаленный танковой битвой у Прохоровки, 24 июля дошел до немецких укреплений, прикрывающих Белгород.

Жуков и Василевский немедленно приступили к реализации второй части задуманного в районе Орловско-Курской дуги плана. В определенном смысле главное значение битвы на Орловско-Курской дуге состоит даже не в отражении Гота и Моделя, а в создании действенных предпосылок для последовавших наступательных операций. Две такие операции начались немедленно, в середине июля. Поворот судьбы заметен уже 14 июля. Правый фланг Центрального фронта изготовился к атаке. Советское командование быстро осуществляет планирование операций, главной целью которых является неукротимое перемалывание германских резервов (а в дальнейшем взятие «самого дорогого» приза войны — дважды оставляемого и освобождаемого многострадального Харькова, индустриальной столицы Украины).

Во-первых, на севере Курского выступа началась реализация операции «Кутузов» — удар по группировке германских войск в районе Орла и Брянска. Ударные советские войска сконцентрировались на очень узкой полосе наступления и сумели разорвать германский фронт. Несмотря на невиданно упорное сопротивление германских войск, операция эта принесла успех. Используя лучшую тактику Второй мировой войны — комбинируя действия пехоты, танков и авиации, советские войска разжали германский фронт и пустили в прорыв целую танковую армию. Ночью 20 июля ситуацию вокруг отчаянно защищаемого немцами Орла изучали Жуков и Василевский. К северу от Орла 11-я гвардейская армия Баграмяна продвинулась на рекордные семьдесят километров. Слева, южнее, Брянский фронт бился в отчаянных фронтальных атаках. С юга на Орловский выступ наступал усиленный танками Романенко Центральный фронт Рокоссовского. Партизаны предприняли отчаянный штурм железных дорог, главнейшими среди которых для немцев были магистраль Брянск — Михайловский и дорога, ведущая от Харькова к Белгороду. Было зафиксировано более 10 тысяч диверсий на дорогах. 17 июля Центральный штаб партизанского движения «распределил» участки железных дорог между отдельными отрядами, и началась так называемая «рельсовая война». Главная среди поставленных задач — разрушить пути сообщения с германскими 2-й танковой и 9-й армиями, выдвинувшимися далеко вперед в орловском выступе.

Германское командование придало орловскому выступу особое значение, сюда были направлены после 20 июля четыре танковые дивизии. Они остановили продвижение советских войск. Теперь уже немцы закапывали свои танки, блокируя продвижение противника на подступах к Орлу. Именно в это время на помощь наступающему Баграмяну пришел Баданов с 4-й танковой армией. У Баданова были новенькие 500 танков, и это была грозная сила. Но Ставка настаивала на том, чтобы эти танки были использованы в направлении Болхова, что привело Баграмяна в ярость — он требовал выдвижения этих танков против достижимого Хотинца в тыл германским войскам. Баграмян полагал, что прежние подвиги Баданова «вскружили ему голову». Предлагаемая ныне Бадановым операция прорыва была чрезвычайно трудным предприятием, тем более что фронтовая подготовка танковой армии не была завершена.

Два дня отчаянного пути к Болхову дали Баданову всего лишь два километра. И много потерь. 30-й добровольческий уральский корпус не знал страха смерти, но простреливаемые немцами позиции были почти непреодолимым препятствием. И все же отчаянная храбрость оправдывает себя, немцы начали вывод своих войск из болховского кармана. К рассвету 5 августа Баграмян и Баданов пробились через германские позиции и форсировали Оку. Они были готовы ко всему и на все, чтобы взять Орел, но немцы это поняли раньше и вывели свои войска из фактически обреченного орловского выступа. С точки зрения германского командования важнее было сохранить ударные части Ostheer. Результатом стало освобождение 5 августа Орла. А 18 августа советские танки вошли и в Брянск.

Во-вторых, началась операция «Румянцев», которую курировал непосредственно Жуков. Со стороны севера — с Брянского фронта Степному фронту Конева были переданы четыре артиллерийские дивизии, войска получили амуницию и продовольствие для независимых боевых действий на протяжении периода до двенадцати дней. Да, Катуков к 25 июля потерял половину своих людей и танков. И не было замены — Ватутин предупреждает, что на этот случай «нет ни человека, ни машины». Но оставшиеся живыми не деморализованы, они, как и вся страна, готовы на все. На полях день и ночь ремонтируют те танки, чья боевая часть это позволяет. В госпиталях в строй встают едва подлечившееся. Танковые экипажи выделены в особую категорию, врачи спешат именно к ним. Именно здесь мы обошли, переиграли великую германскую армию, продемонстрировавшую все, кроме такой решимости, неустрашимости, верности.

Уже в конце июля германские «рамы» и службы перехвата зафиксировали, что собирается советский кулак; 2 августа германская разведка группы армий «Юг» оповестила о подготовке советского наступления с позиций к юго-востоку от Харькова и вблизи Белгорода. И не ошиблась. Маршал Жуков готовил Белгородско-Харьковскую операцию со всем присущим ему тщанием. Как и все операции в его стиле, эта готовилась на широком фронте, с подготовкой глубоких прорывов. Жуков сосредоточил 230 орудий на направлении главного удара, до 70 танков на километр. Совместной удар 1-й и 5-й гвардейской танковых армий произвел впечатление выходом с севера и северо-запада на Белгород, с юга — заходом в тыл Харькову. Окружение Харькова осуществляли три фронта — Воронежский, Степной и Юго-Западный против 4-й танковой армии немцев и «группы Кемпф».

1 августа Жуков осуществляет последнюю проверку готовности войск и командования. Впервые наша армия на таком большом фронте осуществляет мобильные наступательные действия против вермахта, чьи генералы — наиболее признанные мастера таких операций. Ватутин взял на себя 4-ю танковую армию Гота, а Конев — «группу Кемпфа». В 5 часов утра 3 августа произведена пятиминутная пристрелка. Через полчаса орудия начали бить по избранным целям, а часом позже ударили все стволы, завершающими традиционно стали залпы «катюш», которые накрыли ближние окопы. В 8 утра вперед двинулись танки с пехотой на броне, они пробились через германские оборонительные линии за три часа. В 11 утра Жуков отдал приказ наступать 1-й и 5-й гвардейским армиям — их авангардным танковым частям.

На Степном фронте немцы, несмотря на предваряющий артиллерийский ад, сумели задержать наступающие колонны. Но Степной фронт Конева исправил ошибки первых дней и приблизился к Белгороду. 7-я гвардейская армия форсировала Северский Донец южнее Белгорода, перерезая уже упомянутую железнодорожную магистраль, связывающую Белгород с Харьковом. А севернее к Белгороду подошла 69-я армия, и Конев уже был в состоянии штурмовать город. Жуков, видя открывшуюся в германском фронте на линии противостояния с Коневым брешь, ввел в нее 27-ю (Трофименко) и 40-ю (Москаленко) армии. Этот смелый маневр позволил угрожать окружением двух танковых и трех пехотных дивизий. Немцы быстро разгадали опасность и их танки помчались по единственной дороге прочь из планируемого котла. Немецкие штурмовики делали вид, что атакуют советскую танковую колонну, входя в пике над своими же танками. Но это не сбило с толку начальника артиллерии Воронежского фронта генерал-лейтенанта Варенцова и его орудия нанесли удар, который вывел из немецкого строя примерно пятьдесят танков.

8 августа 1943 года начальник штаба сухопутных сил Германии Цайцлер прилетел в штаб-квартиру группы армий «Юг» к Манштейну. Тот сказал Цайцлеру прямо, что существуют две возможности:

— весь Донецкий регион эвакуируется полностью и немедленно;

— ему (Манштейну) придают с различных участков Восточного фронта десять боеспособных дивизий.

Цайцлер не мог согласиться ни с первым, ни со вторым вариантом. ОКХ не имело лишних дивизий. Цайцлер тянул время, а время не ждало. Кемпф, находясь в Харькове, мог превратиться в новый вариант Паулюса. Гитлер в особом послании приказал ему сражаться до конца, поскольку сдача Харькова «произведет неблагоприятное впечатление на Болгарию и Турцию». Но Манштейн в данном случае не желал жертвовать армейской группой, трансформированной тем временем в 8-ю армию.

Манштейн ощущает тяжесть складывающегося для немцев положения: «Действия нашей армейской группы в целом не могли быть долговременным ответом на возникшие проблемы. Потери в дивизиях были уже угрожающе высоки, а две дивизии были разбиты полностью в результате преследовавшего их постоянного перенапряжения.… Становилось абсолютно ясно, что противник полон решимости использовать все силы против южного крыла германской армии».

Маневр Жукова позволил значительно разъединить 4-ю танковую армию и «группу Кемпф» (которая вскоре станет 8-й германской армией). Советские войска, направляясь на юг и запад, нанесли удар по линии разъединения 4-й танковой дивизии вермахта и «армейской группы Кемпф». Главным призом стал многострадальный Харьков. Ротмистров приближался к нему с северо-запада, 57-я армия (генерал-лейтенант Гаген) — с юго-востока, а 7-я гвардейская армия шла прямо к городу с северо-востока. Чтобы взять столицу Восточной Украины, Ставка приказала Ватутину перерезать идущие от Харькова железнодорожные пути на Полтаву, Красноград и Лозовую, что он и сделал утром 11 августа. (Все это мало напоминало прошлогодние попытки Тимошенко и героического Городнянского взять Харьков, когда на танках они скакали как на тачанках. Мощь наступления 1943 года говорила об иной армии, иной стратегии, ином отношении к войне и новом умении).

Четвертая битва за Харьков была и последней, хотя Гитлер и приказал драться за него до конца. 19 августа 53-я армия генерала Манагарова вышла из густых лесов к северо-западу и западу от Харькова. Она первой и вошла в пригороды. Героическая танковая армия Ротмистрова, в которой осталось уже всего 150 танков, отбивала атаки элитных эсэсовских танковых частей, посланных Гитлером с юга. Радостная новость разнеслась 22 августа — разведывательные самолеты сообщили, что из города устремился (пока незначительный) поток в юго-западном направлении. К этим путям отступления была быстро подведена артиллерия 5-й гвардейской танковой армии, советские штурмовики взмыли в воздух. Штурм Харькова начался ночью, горел центр прекрасного города, когда-то выстроенного в столь необычном стиле. К рассвету 23 августа советские войска достигли центра города, и красный флаг был водружен над зданием Госпрома, центральной точки города. В полдень прозвучало официальное объявление об освобождении Харькова — самого большого из освобожденных доселе городов.

Кемпф впал в немилость, 8-ю армию возглавил генерал Волер.

Во время битвы на Орловско-Курской дуге на юге в советском военное руководстве появились новые лица. Генерал-полковник Толбухин покинул Северо-Западный фронт и возглавил Южный фронт со штабом в Новошахтинске. Он посчитал свои 28 стрелковых дивизий (пять армий), плюс 8-ю воздушную армию генерала Крюкина, хорошей ударной силой, и 17 июля 1943 года начал наступление против хорошо укрепленной немцами «Миусской линии», глубина обороны которой доходила до сорока километров. Начальный успех обошелся довольно дорого, и Толбухин запросил Москву разрешения возвратиться к исходным позициям, полагая, что его южная миссия не оправдала себя. Велико же было его изумление, когда Сталин передал благодарность Южному фронту — его жертвы не пропали зря, немцы не смогли перевести под Курск отсюда ни одной дивизии.

Толбухин и Малиновский (выступивший с юго-востока против позиций, защищаемых 1-й германской танковой армией) связали мобильные танковые силы немцев и исключили всякую возможность их выхода к хорошо укрепленным немецким позициям в Харькове и Белгороде. Немцы были вынуждены теперь встать на защиту владеемого ими Донбасса, а не думать о прорыве советского фронта ударом с севера. 3-й германский танковый корпус и две танковые дивизии СС начали 30-го июля наступление против Малиновского — здесь, на реке Миусс, они добились одного из последних своих тактических успехов на Восточном фронте, захватив (как они утверждают) четыреста противотанковых орудий и около двух тысяч пленных. Но, добиваясь локальных успехов здесь, Манштейн отвел глаза от того театра боевых действий, который становился главным на всем огромном советско-германском фронте. Германское командование проглядело концентрирование 24 бронетанковых дивизий на стартовых позициях нового наступления в пятистах километрах к северу. Результатом стало освобождение Харькова.

Новая стратегическая картина

Новая картина на советско-германском фронте сложилась в августе 1943 года. От Великих Лук на севере до черноморского побережья на юге на всем протяжении фронта шли жестокие бои, и это теперь было наступлением одной армии против другой, это было самое масштабное по сию пору наступление советских войск против германской армии. В центре против трех советских фронтов (Калининского, Западного, Брянского) в составе германской группы армий «Центр» были пятьдесят пять дивизий. Южнее против пяти советских фронтов (Центральный, Воронежский, Степной, Юго-Западный, Южный) сражались 68 германских дивизий. В целом на Восточном фронте Германия выставила летом 1943 года 226 дивизий и 11 бригад. На прямой линии от Великих Лук до Черного моря стояли 157 германских дивизий. Покорные союзники также поставляли вооруженную силу. Немцы были высокого мнения о финской армии и невысокого о прочих армиях союзников.

По числу дивизий Красная Армия, мобилизовав практически все взрослое население страны, начинает значительно превосходить Остхеер, но семь недель непрекращающейся битвы в июле 1943 года стоили советским войскам огромных потерь. В самой многочисленной советской танковой армии — 2-й — 25 августа насчитывалось всего 265 боевых машин. В армии Катукова было 162 танка, у Ротмистрова — 153. Наши отцы не пожалели этим страшным и великим летом своих юных лет, они горели в танках и гибли в воздухе, форсировали реки, лезли под танки, гибли в окопах. Они ничего не пожалели — смотрите, сколько танков не вышло из боя.

Но в общей обстановке, в настроении и мировосприятии, несмотря на потери, после лета 43-го происходят значительные перемены. Теперь к самоотвержению Сталинграда Курская дуга добавила уверенность, знание, навык, стратегическое видение, великое искусство маневренной войны. Вопрос о том, выстоим ли, уходит из сознания как солдата, так и генерала. Выстоим. Огромную еще заплатим цену, но выстоим. Таков главный итог феноменальной битвы на Орловско-Курской дуге.

Успех под Курском и Орлом подвиг Сталина впервые в течение войны посетить действующий фронт. 1 августа 1943 года он выехал с Ближней Дачи в Кунцеве на специальном поезде к ближайшей боевой точке. Закамуфлированный поезд прибыл на Западный фронт. На следующий день Сталин отправился на более северный участок — посетил Калининский фронт. Он остановился в простом крестьянском доме и не проводил никаких особенных совещаний, конференций и встреч. Краткий осмотр и возвращение в Москву. Размышляя над полученным опытом — или желая произвести впечатление, — Рузвельту он пишет: «Я обязан чаще лично посещать различные сектора фронта».

Спустя два дня после его возвращения в Москву произошло нечто новое. Вечером 5-го августа 1943 года Москва салютовала 122 пушками в честь освобождения Орла и Белгорода. Что отрадно отметить, эта великая победа была достигнута меньшей, чем прежние, кровью. Если Сталинград унес жизни 470 тысяч наших солдат и офицеров, то в битве на Курской дуге почили 70 тысяч человек. Последующий (двойной) прорыв немецкого фронта стоил жизни еще 183 тысяч наших воинов. К этому времени в войне СССР потерял погибшими, ранеными, пропавшими в плен и без вести пропавшими более 4 миллионов 700 тысяч человек. Воистину, Советский Союз выжил только потому что на заводах, фабриках и в сельском хозяйстве работали две трети всего женского населения страны.

Гитлер после «Цитадели» теряет нечто, что прежде так или иначе позволяло ему возвышаться над большинством германских генералов. Он признает неудачу операции под Курском. А ведь в первой половине 1943 года он менее, чем когда-либо, вмешивался в стратегическое планирование профессионалов. Именно они, пресловутые германские военные профессионалы, продиктовали все основные условия. Именно они избрали место битвы, род оружия, характер наступательных операций. Тотальное поражение усилило ненависть Гитлера к высокомерной военной прусской касте, теперь он открыто издевается над профессионалами, погубившими цвет бронетанковых войск Германии. Те платили ему растущей ненавистью. Между августом и декабрем 1943 года последовали пять покушений на жизнь Гитлера. Звериным чутьем Гитлер чувствовал опасность. «В любой момент я могу быть уничтожен преступником или сумасшедшим», — так было сказано еще за полгода до предприятия, осуществленного фон Штауффенбергом. Одиночество — равно как и всевластие Гитлера на вершине политической и военной машины Германии — становится очевидным. Именно в это время даже Гиммлер начинает искать подходы к западным державам. В этом же направлении начинают смотреть Геббельс и Шпеер — наиболее доверенные и приближенные к Гитлеру лица.

Еще важнее то обстоятельство, что поздним летом 1943 года резко ухудшается моральное состояние вермахта в целом. Дисциплина еще не нарушается, но вера в успех, моральная убежденность, доверительная солидарность офицерского корпуса начинают ослабевать и местами исчезать. Германские войска проходили и отдавали места, которые они еще вчера считали глубоким и надежным тылом, — Брянск, Полтава, Конотоп. Их бесчеловечное озверение достигло еще более высокого пика. Германские войска в бессмысленной ярости жгли и взрывали все то, что было средством жизни и выживания оккупированного населения. Армия агрессора уничтожала западную Россию, но Россия не позволяла делать это безнаказанно, немцы оставляли все больше могил своих солдат. И о наступательных операциях германские генералы вспоминали все реже, все их мысли теперь были заняты нахождением способов замедления своего отступления.

Италия

Получив 19 июля 1943 г. известие о том, что германское наступление в районе Курска и Орла захлебнулось, Черчилль быстро оценил масштаб происшедшего. Все его внимание в это время было обращено к Италии. Самый значительный союзник Германии в Европе переживал глубокий кризис. Фельдмаршалы и адмиралы Муссолини отступали на всех фронтах — в Африке, на Балканах, на Средиземноморье. Наступает момент выхода боев на собственно итальянскую территорию. 9 июля 1943 года западные союзники начали высадку в Сицилии (операция «Хаски»). Пришло время задуматься итальянскому генералитету как о судьбе страны, так и о собственном будущем. Основу этого генералитета составляли северяне, фавориты Пьемонтской династии, которые готовы были поддерживать фашизм лишь до тех пор, пока тот укреплял военную машину страны и поддерживал правящую династию. Но с гибелью значительной части военной элиты, поражениями на всех фронтах, унизительной зависимостью от немцев, угрозой оказаться в стане побежденных военная верхушка Италии начала пересматривать свое отношение к фашизму.

«Хаски» особенно поддерживали англичане. С успехом этой операции они могли рассчитывать на установление своего полного господства в Средиземноморье, на подрыв позиций Муссолини, на поход по итальянскому «сапогу» в Центральную Европу, в Южную Францию и на Балканы.

Гитлер, перебравшийся в Вольфшанце, был весь во власти событий вокруг Курска, когда американский генерал Паттон и англичанин Монтгомери высадились к востоку и западу от мыса Пассеро, начиная тем самым битву за Сицилию. 8 дивизий высадились с моря, 2 — с воздуха. У противостоящего им генерала Гуццони было 12 дивизий, но подлинную силу среди них представляли две германские дивизии (танковая «Герман Геринг» и 15-я дивизия «танковой пехоты» — «панцергренадир»). Это была эффективная сила, хотя и немногочисленная. Паттон двинулся по западной части острова, а Монтгомери — по восточной, отрезавшей немцам путь к итальянскому континентальному «сапогу». Здесь Монтгомери наткнулся на жесткое сопротивление дивизии СС «Герман Геринг». Он не смог подойти к Этне, к дорогам на Мессину и вынужден был отступить на запад. Гитлер послал в Сицилию дополнительно две германские дивизии и специального офицера, задачей которого было «надзирать» над итальянским главнокомандующим Гуццони.

Только 2 августа Монтгомери и Паттон сумели сомкнуть ряды и начали осуществлять консолидированное давление на северную часть острова. Морские десантные операции поставили итальянцев и немцев в весьма тяжелое положение. Уже 3 августа 1943 года Гуццони начал переправлять свои части на материк, а 11 августа к нему присоединились и немцы. 17 августа союзники вошли в Мессину. Таким образом, спустя тридцать восемь дней после высадки англо-американцев Сицилия была в руках западных союзников. Бои на Сицилии еще продолжались, а Черчилль думал уже о том, чтобы «пробраться по итальянскому сапогу как можно выше», благо хороший плацдарм — базы в Сицилии — этому помогал. Он диктует: «Пусть планировщики немедленно готовят оптимальную схему для высадки на западном побережье Италии с целью захвата порта Неаполь и начала продвижения к Риму, обрывая связи и оставляя позади силы «оси» в Западной Сицилии... Скажите планировщикам, пусть они бросят свои шляпы через забор, им не нужно бояться массовых потерь. Это работа крайней важности». Премьер закончил меморандум цитатой из «Юлия Цезаря» Шекспира, которая в данном случае могла быть отнесена ко всей антигитлеровской коалиции в июле-августе 1943 года:

В делах людей живет приливная волна,

Которая несет всех в будущее быстро,

Остановившись, бьет отбой она

И скорбно обнажает берег жизни.

Мы в бурном море, парус полон сил,

И мы должны спешить, пока судьба нам дует в спину.

А если остановимся, нас ждет крушенье.

Поражение в Сицилии на фоне орловско-курской неудачи вызвала несказанный гнев Берлина. Гитлер срочно выехал в Италию и в Фильтре встретился с Муссолини, чтобы сказать ему все, что он думает о трусости и вероломстве итальянцев. Потерявший интерес к окружающему, Муссолини рассеянно слушал старшего союзника. Тот пообещал прислать подкрепления и высокопарно упомянул «голос истории», который зовет их обоих. Муссолини же должен был думать уже не о голосе истории, а о собственном спасении.

Неудачный для «оси» ход событий на Сицилии оказал сильнейшее воздействие на итальянское политическое и военное руководство. Уже 25 июля Высший фашистский совет после шестичасовых обличений потребовал ухода Муссолини с поста премьер-министра. Вызванный в королевский дворец, он был арестован. Король Виктор-Эммануил подтвердил его отставку. Диктатора, доставленного на машине скорой помощи, заключили в военный барак. Маршал Бадольо стал новым премьер-министром.

Рузвельт вместе с Розенманом и Шервудом работал в своей летней резиденции Шангри-Ла над очередным радиообращением к стране, когда 25 июля из Белого дома сообщили о низвержении Муссолини. Это известие привело Рузвельта в эйфорическое состояние. Но с ощущением легкости крушения одного из лидеров «оси» пришла и проблема: следовало ли иметь дело с заговорщиками, сместившими Муссолини? Существовало данное полгода назад обещание требовать именно безоговорочной капитуляции. Рузвельт обрушился на прессу, обличавшую короля и придворных интриганов, совершивших дворцовый переворот. Но от этих упреков не исчезал насущный вопрос: будет ли Рузвельт, один из лидеров великой коалиции, иметь дело с королем, который долгие годы успешно сотрудничал с Муссолини, будет ли Рузвельт, высоко вознесший мораль «четырех свобод», иметь дело с назначенным королем премьер-министром маршалом Бадольо, известным как кровавый завоеватель Эфиопии? Все мысли президента были связаны с дипломатическим оформлением крушения Италии. 28 июля 1943 года Рузвельт выступил с очередным радиообращением к стране. «Первая трещина в блоке стран «оси». Преступный, коррумпированный фашистский режим в Италии развалился. Пиратская философия фашистов и нацистов не выдерживает противостояния». Итальянский флот направился из Генуи в североафриканские порты под контроль союзников.

Вечером 25 июля Черчилль смотрел в Чекерсе фильм «Под звездами Парижа», когда пришло сообщение об уходе Муссолини в отставку. Включили свет, и премьер-министр огласил добрую весть. Все зааплодировали. Выступая в палате общин 27 июля, Черчилль сказал, что выбор находится в руках народа Италии. Если он того желает, то может подписать мир и оживить «свои прежние демократические и парламентские институты». Если же итальянцы позволят, чтобы «немцы пошли своей дорогой в Италии», союзникам не останется выбора, кроме как продолжать войну против Италии «со всех сторон, с севера и юга, с моря и воздуха». При этом главным противником Британии остается Германия. Черчилль информировал Рузвельта 31 июля: «Моя позиция заключается в том, что, как только Муссолини и фашисты уйдут, я буду иметь дело с любой итальянской властью, готовой принести пользу. Я не имею ничего против признания савойской династии или маршала Бадольо при том условии, что они могут способствовать участию итальянцев в достижении наших военных целей. На пути к достижению этих целей хаос, большевизация и гражданская война. Мы не можем позволить усложнения задач наших войск. Вполне возможно, что после заключения перемирия и король и Бадольо уйдут в небытие и будут избраны новый принц короны и новый премьер-министр. Я бы не спешил с провозглашением права на самоопределение в настоящее время, выходя за рамки того, что записано в Атлантической хартии. Я согласен с вами в том, что мы должны быть очень осторожны и не бросать все имеющееся в общий плавильный тигель». Так он решил для себя проблему «безоговорочной капитуляции», о которой Рузвельт объявил в январе 1942 г. В конкретной ситуации Черчилль не только не требовал никакой безоговорочной капитуляции, но готов был иметь дело практически с любым (кроме Муссолини), политиком в руководстве Италии.

Рузвельт и Черчилль с удовлетворением констатируют гибель за последние 90 дней 85 германских подводных лодок. Немцы прослушивали трансатлантический кабель, и они записали разговор Черчилля с Рузвельтом, в котором премьер говорил, что может ждать предложений о перемирии от итальянцев «только один или два дня», и Рузвельт согласился с ним.

В Италии Черчилль и Рузвельт решили поставить третьего партнера по великой антигитлеровской коалиции — Советский Союз в положение стороны, не принимающей непосредственного участия в решении судьбы повергнутого противника. 22 августа Сталин обратил внимание Черчилля и Рузвельта на то, что «Великобритания и Соединенные Штаты заключают соглашения», а Советский Союз «представлен просто как пассивный наблюдатель... такое положение является неприемлемым и мы не потерпим такой ситуации». По мнению Сталина, следовало создать военно-политическую комиссию из представителей Великобритании, Советского Союза и Соединенных Штатов для рассмотрения вопросов, касающихся всех государств, которые пойдут на разрыв отношений с Германией. «Я предлагаю создать такую комиссию, а Сицилию избрать местом ее пребывания». Черчилль почти с негодованием отверг это предложение, представив его едва ли не вмешательством в чисто западные дела. Но история имеет свою иронию, и вскоре предстояло обсуждение вопросов, касающихся выхода из войны Финляндии. Об этом Черчиллю сообщил его собственный Форин-офис 23 августа. Несколько позднее вопрос встал в конкретной плоскости в Румынии; и в Венгрии прозвучали голоса в пользу выхода из союза с Германией. Наступит время, когда союзники начнут требовать участия в переговорах, касающихся капитуляции Румынии, Болгарии, Венгрии и других союзников Германии. Они будут настаивать именно на том, о чем просил Сталин в случае с Италией.

Даже Антони Иден полагал, что телеграмма Сталина была «не столь уж плохой», хотя Черчилль повторял свои возмущенные комментарии. После более зрелого размышления вечером 24 августа Черчилль сказал, что предвидит «кровавые последствия в будущем». И слово «кровавые» он употребил в прямом смысле. Сталин «неестественный человек, нужно ждать тяжелых последствий». Черчилль телеграфировал Эттли 25 августа 1943 г. «Черное пятно в нынешнее время — это возрастающая настойчивость Советской России».

Черчилль акцентировал опасения Рузвельта в отношении возможностей нежелательной внутренней эволюции Италии. Английская «Интеллидженс сервис» обоими политиками почиталась надежным источником, а она доносила, что крушение фашистских структур власти может привести к социальному взрыву, к укреплению позиций итальянских коммунистов. Черчилль делал вывод: никто не стоит в Италии между монархистами и коммунистами, в стране образовалась опасная поляризация социальных сил. В письме Рузвельту он доказывал: «Если у нас нет возможности немедленно атаковать Германию через Балканы, заставляя тем самым немцев уйти из Италии, мы должны как можно скорее совершить высадку в самой Италии». В это время новое итальянское правительство объявило, что будет продолжать сражаться на стороне Германии, но начало устанавливать тайные контакты с союзниками. Рузвельт и Черчилль поручили Эйзенхауэру принять капитуляцию на значительно более жестких, чем предлагал Бадольо, условиях. Последовал ультиматум, который правительство Бадольо приняло. Эйзенхауэр объявил об этом только 8 августа, когда его войска были уже полностью готовы к высадке в Салерно (окружение Бадольо надеялось на высадку севернее Рима, что защитило бы итальянскую столицу от неизбежных репрессий немцев).

Агония фашистского режима в Италии сохраняла перед союзниками прежнюю альтернативу — требовать безоговорочной капитуляции или вести переговоры с лицами, заместившими Муссолини. 18 августа Рузвельт и Черчилль поручили союзному главнокомандующему Эйзенхауэру оставить идею «безоговорочной капитуляции» и подписать с итальянцами перемирие на компромиссных основаниях. Рузвельт дал Черчиллю убедить себя в том, что непризнание заменившего Муссолини фельдмаршала Бадольо сделает Италию «красной». Соображения подобного плана привели Рузвельта позднее к признанию правительства Бадольо как воюющего на стороне антигерманских сил союзника. Весь этот период — между августом и октябрем 1943 года Рузвельт упорно искал свой вариант решения итальянской проблемы. Монархия как таковая его не интересовала, он готов был низложить Виктора-Эммануила Второго, но его чрезвычайно интересовала степень американского влияния на страну ныне и в будущем.

13 октября находящееся в Бриндизи правительство Италии объявило войну Германии. Итальянские солдаты присоединились к союзникам в боевых действиях против вермахта в направлении Рима, до которого оставалось полтораста километров.

Италия выходит из игры

Гитлер был в Запорожье, когда им «овладело странное чувство беспокойства», и он возвратился в Растенбург. Как и Черчилль, он решил пристраститься к дневному сну. Его разбудили в свете самой неприятной новости — Италия капитулировала. Сообщение о капитуляции Италии подтвердилось и передачей Би-би-си. И итальянский король, и маршал Бадольо дали обещание продолжать войну на стороне Германии, но немцы им уже не верили. Роммель пишет в дневнике 26 июля: «Несмотря на заявление короля и Бадольо, мы ожидаем лишь выхода Италии из войны». Муссолини в машине скорой помощи был послан на остров Понца, «чтобы оградить его от общественной враждебности». Йодль сказал Гитлеру в этот день: «Все фашистское движение лопнуло как мыльный пузырь». Гитлер немедленно приступил к планированию операции «Дубовое дерево», предполагавшую оккупацию Рима и восстановление власти Муссолини. Фельдмаршал Кессельринг получил кодированный сигнал «Ось», что означало приказ разоружить итальянскую армию.

Узнав о высадке западных союзников в Солерно, Гитлер приказал приступить к реализации еще более детализированного плана «Аларих», предполагавшего оккупацию всей Италии германскими войсками. Восемь дивизий немцев сумели стабилизировать ситуацию. Итальянцы сдались почти без сопротивления, немцы сохранили за собой две трети Италии, весь ее индустриальный север, заводы которого готовили для немцев оружие. Кессельринг и Роммель сумели быстро оккупировать страну и создать южнее Рима мощную заградительную линию. Роммель переводил войска через Альпы, чтобы контролировать большие города Северной Италии. Кессельринг во главе 10-й германской армии постарался блокировать союзническую высадку в Салерно. Немцы двигались быстро и с мрачной решимостью.

Управляемой бомбой немцы потопили итальянский линейный корабль «Рим» — часть флота, отправившегося (согласно условиям капитуляции) на английскую базу на Мальте. Итальянские территории на Балканах теперь контролировались германскими союзниками хорватами. Немцы перехватили и итальянскую зону оккупации в Греции, равно как и Додеканезские острова. Немцы спешно разоружали итальянцев, прежде контролировавших многое в Греции — портовые сооружения, военные базы. Итальянцев депортировали в Германию. К концу ноября 1943 года германская армия и авиация практически контролировала все Эгейское море.

10 сентября немцы оккупировали Рим. Одновременно германские войска покинули Корсику. А в горах Гран Сассо д'Италиа капитан Скорцени обманул 250 итальянских солдат, охранявших Муссолини — 13 сентября германский десант захватил арестованного Бенито Муссолини. Удивленный поверженный тиран был восстановлен во власти. В дневнике Геббельс записал: «Дуче не сделал из катастрофы, постигшей Италию, тех моральных выводов, которых ожидал от него фюрер... Он не отомстил предавшим его изменникам... Он — не революционер, как фюрер или Сталин. Он настолько привязан к итальянскому народу, что ему явно не хватает революционной широты в мировом масштабе».

Впервые мы видим вождей нацистской Германии думающими о реальных попытках раскола антигитлеровской коалиции. «Я спросил фюрера, — пишет Геббельс в дневнике 10 сентября 1943 года, — можно ли что-нибудь решить со Сталиным в ближайшем будущем или в перспективе. Он ответил, что ... легче иметь дело с англичанами, чем с Советами. В определенный момент, считает фюрер, англичане образумятся... Англичане не хотят допустить большевизации Европы ни при каких обстоятельствах... Как только они осознают это, у них останется выбор лишь между большевизмом и некоторым потеплением по отношению к национал-социализму. Сам Черчилль — старый противник большевизма, и его сотрудничество с Москвой всего-навсего преходящий момент». Вечером 23 сентября Геббельс обедал с Гитлером. «Я спросил фюрера, готов ли он вести переговоры с Черчиллем... Он не считает, что переговоры с Черчиллем приведут к какому-либо результату, поскольку тот слишком прочно находится в плену своих враждебных взглядов и, кроме того, движим ненавистью, а не разумом».

Немцы хорошо осознали, что гористые кряжи и холмы Южной Италии являются идеальным местом для оборонительной операции. Семь германских дивизий перекрыли Апеннинский полуостров. До 15 сентября существовала опасность того, что немцы вообще сбросят союзников, высадившихся в районе Салерно. Лишь прибытие подкреплений спасло десантный корпус, и союзники начали медленное продвижение на север. Командующий 10-й германской армией фон Витингхоф признал, что соотношение сил достаточно резко сместилось в пользу союзников. Началось отступление к первой из приготовленных немцами линий обороны. 1 октября англичане вошли в Неаполь. Но двухсоткилометровая зона обороны поперек полуострова крепла едва ли не с каждым днем. Началась упорная, кровавая, малоэффективная для наступающих западных союзников Итальянская кампания. 8-я и 5-я армии союзников вначале питали иллюзии относительно быстрого продвижения, но вскоре их оценки стали более реалистичными. Неумение этих армий скоординировать свои усилия было чрезвычайно на руку Кессельрингу. В октябре 1943 года он расположил 3-ю и 15-ю дивизии против 5-й армии союзников, а 1-ю парашютную, 16-ю и 22-ю танковые плюс 29-ю дивизии — на адриатическом фланге. «Герман Геринг» стояла в стратегическом резерве.

Союзная авиация помогала мало. Здесь началась самая кровопролитная в данной войне борьба западных союзников с вермахтом.

Союзники и Италия

Черчилль отводил в будущей Европе Италии особое место. 16 августа 1943 года он продиктовал: «Итальянцы хорошо знают, что английское и американское правительства не желают лишать Италию принадлежащего ей по праву места в Европе». Уже тогда в умозрительных схемах премьера создавалась своеобразная коалиция ослабленных западноевропейских государств во главе с Британией. То была своего рода подстраховка: если в союзе с США вес Британии опустится ниже определенной отметки, то следовало положиться на блок западноевропейских стран.

Рузвельт хотел получить все сразу: поставить под союзные знамена значительную часть итальянской армии и весьма внушительный военно-морской флот, — и, ради быстрого утверждения здесь, он готов был сохранить политическую структуру страны. Рузвельт явно страшился возможности анархии на Апеннинском полуострове.

В новых условиях Черчилль предложил Рузвельту пересмотреть общую стратегию в свете поражения Италии. После взятия Неаполя и Рима следует закрепиться на самом узком месте «сапога» и обратиться к другим фронтам. В этом случае одной из альтернатив были Балканы. «Мы оба, — говорил Черчилль, — остро ощущаем огромную важность балканской ситуации», надо послать «часть наших войск на средиземноморском театре для действий к северу и северо-востоку от портов Далмации». Одновременно предлагались действия возле Додеканезских островов в Эгейском море. На противоположном берегу Адриатики югославские партизаны сковали 34 германские и итальянские дивизии. Англичане послали сюда свою военную миссию с целью приободрить партизан и разобраться в их силах и в их взаимоотношениях. Именно в это время немцы завершают две крупные антипартизанские операции — «Черный план-1» и «Черный план-2», пытаясь окружить главные силы партизан. Пленных не брали. Немцы получили приказ убивать «людей и животных». В ходе этих операций были убиты 16 тысяч югославских партизан.

Рузвельт не считал на данном этапе и в данной военной конъюнктуре политически выгодным выдвижение американских войск на Балканы. Это отвлекало силы с «берлинского» направления (в случае внезапного ослабления Германии). К тому же подготовка удара в гористой местности требовала значительного времени. Существеннее всего: в Москве интерес США и Англии именно к Балканам поймут однозначно. В отношениях «великой тройки» трещина появится раньше времени. Поэтому Рузвельт пока не соглашался на прямой поворот западных союзников с Апеннин на Балканы.

Сталина абсолютно не устраивала та пассивная роль, которую западные союзники предназначали России в ходе итальянского урегулирования. 24 августа он объявил союзникам, что роль «пассивного наблюдателя» для него «нетерпима». Иден и Кадоган пытались убедить Черчилля, что так нельзя — вначале осуждать Сталина за то, что тот отстранился от дел, а затем за то, что тот «грубо присоединяется к вечеринке». Стремление СССР участвовать в обсуждении капитуляции Италии было воспринято Черчиллем и Рузвельтом как указание на то, что Советский Союз, увидев «свет в конце тоннеля» после битвы на Орловско-Курской дуге, стал более требовательным членом коалиции, самоутверждающейся державой будущего. Несомненно, Черчилль катализировал эти настроения Рузвельта летом 1943 года. В конце июня Черчилль говорил послу Гарриману, что Сталин желает открытия второго фронта в Западной Европе для того, чтобы предотвратить появление американцев и англичан на Балканах. (Пройдет всего лишь год, и роли поменяются: теперь уже западные союзники будут требовать от России их участия в румынских делах. Москва им ответит по прочувствованному ею итальянскому сценарию.)

Во все большей степени Рузвельт ощущал недовольство советского руководства тем, что, принимая на себя основную тяжесть войны, СССР не участвовал в важнейших дипломатических переговорах, на которых американцы и англичане решали в свою пользу вопросы послевоенного устройства. В конце августа 1943 года Сталин написал Рузвельту: «До сих пор все было так: США и Британия достигают соглашения между собой, в то время как СССР информируют о соглашении между двумя державами, как третью, пассивно наблюдающую сторону». Особенно возмутило Сталина то, как западные союзники определили судьбу Италии. Было ясно, что англосаксы намерены решать главные мировые вопросы не привлекая того союзника, который вносил основную плату в мировой битве. Скорее всего, у Рузвельта в эти дни, недели и месяцы были большие сомнения в том, не переиграл ли он. Отзыв Литвинова из Вашингтона (и Майского из Лондона) говорил о серьезности, с какой в Москве воспринимали обращение с СССР как с союзником второго сорта.

Весь мир, в том числе и уже насторожившийся Советский Союз, смотрел за тем, как ведет себя Рузвельт-дипломат с Италией. Если он сегодня договаривается с Виктором-Эммануилом и Бадольо, то завтра он сможет договориться с Герингом.

Возможно, Рузвельт подлил масла в огонь своим выступлением по поводу капитуляции Италии. «У меня нет оснований для беспокойства по поводу того, с кем мы имеем дело в Италии... пока мы не встречаем анархию. Сегодня это может быть король, либо нынешний премьер-министр, либо мэр города или деревни... Мы не может реализовать принцип самоопределения в первую же неделю, как только они сложили оружие. Другими словами, должен господствовать здравый смысл». С одной стороны, рузвельтовская дипломатия и информационная машина превозносили высокие принципы и единство союзников на основе приверженности им. С другой стороны, генерал Эйзенхауэр откровенно пренебрегал этими принципами, заключая перемирие с Италией на базе договоренности с деятелями прежней фашистской системы. Радио, фильмы, памфлеты и листовки говорили об одном, тайные переговоры американских генералов — о другом.

Мы видим, как параллельно с отчуждением в отношениях с СССР Рузвельт в период между маем и ноябрем 1943 года — как никогда ни ранее, ни позднее — прилагает интенсивные усилия с целью сближения с английским партнером. Напомним, в мае Рузвельт тайно совещался с Черчиллем в Белом доме. В июне Маршалл и Эйзенхауэр вели переговоры с Черчиллем в Алжире. В июле Стимсон обсуждал военно-дипломатические проблемы с Черчиллем в Лондоне.

Если США могут с такой легкостью игнорировать СССР в период важности его для своей безопасности, то почему нельзя представить, что Вашингтон на определенном этапе пойдет на сепаратный сговор с Гитлером (или с кем-нибудь из его преемников), как уже произошло в случае с итальянским перемирием, когда Америка посчитала Бадольо достойным партнером вне зависимости от того, что о нем говорят и думают другие. Разве на фоне этой сделки фантастичным было представить компромисс на Западе в условиях продолжающейся борьбы на Востоке? Среди военных уже звучали голоса, убеждавшие президента, что Советский Союз неумолимо преследует свои собственные интересы и пора американскому руководству взглянуть на дело трезво: интересы США и СССР диаметрально противоположны, СССР понимает лишь язык силы, США должны обеспечить (теми или иными путями) на момент окончания войны максимально благоприятное для себя соотношение мировых сил. Антирусскую позицию стали разделять видные дипломаты. С их точки зрения, СССР уже сделал свое дело, два года он сдерживал нацистов, значительно обескровил рейх, теперь нужно опасаться его собственного возвышения.

В эти дни боев в Средиземноморье Черчилль определяет то, что он назвал «верной стратегией» на 1944 год. Он выделил две ее части. Первая — максимум продвижения (после Сицилии) в Италии, желательно до реки По, «с получением возможности двинуться либо на запад — в южную Францию, либо на северо-восток, в направлении Вены». Вторая часть стратегии — высадка в Норвегии. «Оверлорд» же использовать как побочную операцию — «я не верю, что 27 англо-американских дивизий достаточны для реализации «Оверлорда» в свете исключительной боевой эффективности германской армии». В тот же день он поручает Комитету начальников штабов изучить возможности превращения гренландских айсбергов в плавучие аэродромы, массивные и непотопляемые.

Война на Тихом океане

В ночь на 27 июля 1943 года незаметно для американцев японские войска удалились с острова Киска на Алеутах. Высадившиеся на Киске американские и канадские солдаты были удивлены незаметным уходом японцев. Но южнее, на острове Новая Георгия они сражались со стойкостью самураев и американцы запросили подкреплений. 1 августа 1943 года японцы бомбили базу американских торпедных катеров на одном из Соломоновых островов, едва не утопив молодого морского офицера — будущего президента Кеннеди. 15 августа 6 тысяч американских солдат высадились на острове Велла Лавелла. 1 сентября американцы высаживаются на Бейкер-айленд с целью превратить его в опорный аэродром в сердцевине Тихого океана. 5 сентября 1943 года две тысячи американских и австралийских парашютистов захватили населенный пункт Наздаб в Новой Гвинее. На парашютах спустили и пушки. Японцы отпрянули к Лае, который, впрочем, был покинут ими 16 сентября.

За год боев на Новой Гвинее австралийцы потеряли 12 тысяч человек, но постепенно освобождали этот остров. 6 октября американцы высаживаются на центральном из Соломоновых островов — Коломбангара. А японцы 25 октября 1943 года завершают строительство железной дороги Бирма — Таиланд, в процессе постройки которой погибли 16 тысяч военнопленных западных стран. Открыта магистраль, но победного выхода к Индии ожидать было уже трудно. 26 октября новозеландская пехота высаживается на Моно-айленде в гряде Соломоновых островов. Американцы начинают наступление в направлении Бугенвиля. В ноябре они начинают операцию «Гальваник», в ходе осуществления которой высаживаются на атоллах-островах Гилберта, Макин, Тарава и Абемана. Американская бомбардировочная авиация нанесла удар по Формозе. Мы видим, что в Азии, как и в Европе, период пика угрозы начинает проходить. Для дипломатии это означало необходимость обратиться к будущему.

Бег к Днепру

По немецким данным, с начала войны по 31 августа 43-го года вермахт потерял на Восточном фронте 548480 солдат и офицеров. Более двух миллионов были ранены. Геббельс пишет в дневнике: «Удивительная вещь, каждый возвращающийся с Восточного фронта солдат считает себя выше большевистского солдата, но мы, тем не менее, постоянно отступаем. Советская сторона в состоянии публиковать списки своих побед каждый день». Гитлер впервые ставит перед Остхеер не наступательные, а оборонительные цели. Такого еще не было. 11 августа он соглашается с идеей Ostwall — создания огромного по протяженности Восточного вала, протянувшегося от ленинградских предместий, Орши и Гомеля на севере, по берегу Днепра и восточнее до Керчи. Эта супероборонительная линия получила название «линии Пантеры». Сюда — на великую стройку — предполагалось согнать рабов со всей Европы и под руководством германских офицеров соорудить неприступные оборонительные позиции. Вермахт придет в себя, военная промышленность произведет типичные немецкие чудеса, в руках Берлина будут Украина и Белоруссия — их эксплуатация (от людских резервов до никопольского марганца) даст новую энергию рейху. Впервые Гитлер ограничивает себя на Востоке, он впервые не верит в военно-наступательное решение. 8 сентября Гитлер прибыл в штаб группы армий «Юг» — в Запорожье. Манштейн обрисовал неприглядную картину ослабления позиций вермахта. Гитлер не ощутил прилива сил и упреки в саботаже надобностей Восточного фронта его угнетали. После полудня он улетел и никогда уже не был на территории СССР.

Накал битв в районе Курска, Белгорода и Харькова был столь велик, что в последующие недели все советские танковые армии были отправлены в тыл на переоснащение и пополнение. И хотя в сентябре они были очень нужны на огромных, раскинутых от Заполярья до субтропиков фронтах, бронетанковая мощь была практически исключена из боевых действий. Нуждалась в воссоздании своих сил и артиллерия. На протяжении всех огромных фронтов артиллеристы в ходе битвы под Курском получили почти двадцать семь миллионов снарядов и мин, но они использовали за это время сорок два миллиона снарядов. Не всегда обращают внимание на работу железной дороги, но она в ходе Орловско-Курской операции подверглась — особенно в прифронтовых районах — такому бомбовому удару, что только время и неимоверные усилия могли поставить ее обратно на ноги.

Сталин же был уверен, что скорость, с которой немец дошел до пригородов столицы и волжских берегов, предполагает возможность и реальность столь же быстрого отступления. Наверное, ему припоминался опыт 1920 года, когда поляки в мае взяли Киев — а в августе Красная Армия (Сталин был на южном фланге наступающей армии) подошла к Варшаве. Так и сейчас Сталин предполагал, что самоуверенные немцы решающим образом перенапряглись. У них нет стратегических резервов. У них — во время самой страшной войны на выживание — самый высокий в Европе жизненный уровень!. Они авантюрно играют со своей судьбой, они будут наказаны. Сталин видел в качестве продолжении операции, в ходе которой блистательно был взят Харьков, — выход на берег Днепра. Сталин хотел буквально одним ударом возвратить Донбасс и плодородные поля Украины, он хотел лишить германское руководство возможности стабилизировать свое правление на оккупированных территориях. Он требует движения до Киева. Конечно, если представить себе высадку западных союзников в обещанных августе-сентябре 1943 года, то Гитлеру пришлось бы бросить на Запад минимум 50-60 дивизий — ведь рейх был почти пуст в 1943-1944 годах — и тогда продвижение советских войск было бы упрощено.

На советской южной части фронта собираются грандиозные силы. Буквально изнемогающая страна выставляет 2633 тысячи человек на пяти фронтах — Центральном, Воронежском, Степном, Юго-Западном, Южном. Здесь 2400 танков, 2850 самолетов, 51 тысяча орудий. Это значительно больше того, что имеют здесь после Курска немцы — полтора миллиона человек, две тысячи танков. Впервые у вермахта меньше, чем у противостоящей стороны, самолетов.

Итак, несмотря на ожесточение летних боев, Красная Армия в период между концом августа и началом сентября 1943 года берет на себя решение огромных задач сразу после взятия Харькова. Воронежскому фронту поставлена задача двигаться в направлении Полтавы и Кременчуга, выйти к Днепру и даже захватить плацдарм на его западном берегу. Центральный фронт идет в направлении Хутора Михайловского, достигает в начале сентября Новгорода-Северского, заходит на Киев и даже, если обстоятельства будут благоприятствовать, до Чернигова. Степной фронт дойдет до Днепропетровска и создаст плацдармы на западном берегу великой реки. Юго-Западный и Южный фронты пробьются до Запорожья и Херсона, овладев южным течением Днепра.

Такие крупные партизанские объединения, как отряд Ковпака, активизировались летом 1943 года, проводя весьма существенные операции на правобережной Украине. Отряды Федорова, Сабурова, Наумова были лишь частью партизанской борьбы, на которую очень рассчитывали в Москве. Из штаба (расположенного на фронте Ватутина) руководитель украинского партизанского движения Строкач готовил нечто вроде второго издания «рельсовой войны». Киев, Кременчуг и Днепропетровск должны в решающее время стать недосягаемыми для германского снабжения из рейха.

Во исполнение задуманного Центральный фронт (Рокоссовский) начал наступление 26 августа силами трех армий. Особенно успешными были действия 60-й армии генерала Черняховского, который, после недельных боев, вышел к реке Десне на довольно широком фронте. Паника немцев была ощутима в том, что они начали выводить свои расположенные южнее танковые силы, чтобы не оказаться оруженными ударом Черняховского с севера. На юге Южный фронт Толбухина взял Таганрог. 2 сентября 1943 года 3-я гвардейская армия Юго-Западного фронта Малиновского форсировала реку Северский Донец, а 8 сентября освобожден Донецк, столица Донбасса.

Жаркий август сменился золотым сентябрем, в воздухе застыла паутина. В свете быстро меняющейся обстановки Ставка и Генштаб 6 сентября приказывают Центральному фронту продолжить движение в направлении Чернигова (с видами на Гомель). Воронежскому фронту — взять Переяславль и подойти к Киеву с юга. Степному фронту — взять Кременчуг. Спешат подкрепления: Воронежский фронт Ватутина получает 3-ю гвардейскую танковую армию и 1-й гвардейский кавалерийский корпус; 61-я армия отходит к Центральному фронту Рокоссовского; Конев (Степной фронт) получает 37-ю армию из резерва и 5-ю гвардейскую армию (Жадов) от Малиновского.

Главная цель Жукова на этом этапе — уничтожить старую знакомую — 4-ю танковую армию Гота, один из самых эффективных инструментов вермахта. Он отправляет против нее едва оправившуюся танковую армию Катукова. К 14 сентября северный фланг фельдмаршала Манштейна (группа армий «Юг»), прикрывающий столицу Украины, начинает поддаваться. 4-я танковая армия Гота разделена на три фрагмента. Обычно хладнокровный Манштейн уведомляет Гитлера о значительном ухудшении его положения на северном фланге. У наступающих советских армий возникает большой шанс, дорога на Киев почти не прикрыта. Черняховский увеличил плацдарм на западном берегу Десны (он немедленно становится фаворитом Сталина). 15 сентября его 60-я армия входит в Нежин — Гоголь был бы доволен. А южнее правофланговые армии Ватутина обходят Полтаву и прижимают восемь германских дивизий к шевченковскому Каневу. И Тарас Григорьевич был бы доволен.

Этот смертельный бег к Киеву полон драматизма. Возможно, у Черняховского был шанс, повернув на юг, отрезать значительную часть отступающих немецких войск (до 13 дивизий). Но Жуков, по собственным причинам, не санкционировал такой поворот, и Черняховскому с его четырьмя корпусами было приказано 18 сентября сомкнуться с правым флангом Ватутина, с его 38-й армией, чтобы вместе выйти к Днепру у Киева. Итак, 60-я армия Черняховского пошла не на юг, а на север, укрепляя позиции 38-й армии, перед которой ставится задача захвата берега Днепра севернее украинской столицы. Днепр становится всеобщей целью, и почти все фронты в беге к нему показали, что 43-й — это не 41-й год. Центральный фронт Рокоссовского прошел почти 250 километров, форсировал Десну южнее Чернигова и его передовые отряды вышли к великой славянской реке, символе единства России, Белоруссии и Украины, 21 сентября. В последующие дни на днепровские берега вышли соседи Рокоссовского. В ночь на 22 сентября передовые части 3-й гвардейской танковой армии с ходу постарались пересечь Днепр. А южнее пленитель Паулюса Шумилов со своей 7-й гвардейской армией пересек Днепр ночью 25 сентября у Кременчуга. На следующий день к Днепру вышел Юго-Западный фронт Малиновского, его 6-я армия закрепилась на двух правобережных плацдармах южнее Днепропетровска. В ход шло все: подготовленные партизанами плоты, импровизированные понтоны, лодки всех размеров и конфигураций.

Представляется, что мы присутствуем при практическом повороте в течении войны. Да, на Курской дуге Красная Армия понесла жестокие потери. Но то, что она сумела сразу же за взятием Харькова не только не остановиться в изнеможении, но начать наступление против лучших сил вермахта и в течение месяца с небольшим выйти к Днепру, говорит о том, что война решительно изменила свой характер. В частности, это сказывалось в том, что получает развитие военно-воздушная разведка. Советское командование получает «глаза», оно начинает детально ориентироваться в состоянии противника, в перемещении войск противника, в слабых местах его обороны. В период рывка к Днепру это обстоятельство проявило себя впервые внушительным и эффективным образом.

Бедой советских войск была все еще недостаточная организованность, согласованность, слаженность. В этой славной гонке к Днепру наступающие армии быстро обгоняли службы снабжения, и страдания вследствие этого были велики. К примеру, строители мостов безнадежно отставали от тех, кто доблестно пробивался к берегу великой реки. Танкисты страдали от отсутствия горючего, войска по много суток не имели более или менее нормального питания. И все же войска, прошедшие ад Прохоровки и Харькова, неукротимо рвались на Запад. Партизаны поднимали с днепровского дна затопленные немцами баржи, ремонтировали их и танки переправлялись на высокий правый берег. 9 сентября Ставка специально указывает на необходимость форсировать реки с хода. Она оповещает о наградах, которые ждут прорвавшихся первыми уже за Десну. Командующие армий получат орден Кутузова первой степени, командиры корпусов — Кутузова второй степени. За форсирование Днепра у Смоленска и южнее обещалось звание Героя Советского Союза.

Советские войска к последней неделе сентября создали двадцать три плацдарма на западной стороне Днепра — большие и малые, от нескольких сотен метров до тридцати километров. Особенно внушительным выглядел плацдарм у Букрина (глубиной 15 километров к 24 сентября). Чтобы укрепить и расширить его, Жуков решает выбросить воздушный десант. Его осуществлением командует генерал-майор Затевахин. Воздушные силы (Голованов) обеспечивают транспортно-бомбардировочной авиацией — 50 транспортных самолетов ПС-84, ночные бомбардировщики Ил-4 (150 единиц) и Б-25. Ночью 26 сентября 3-я воздушно-десантная бригада начала операцию: 296 воздушных вылетов обеспечили посадку 4575 человек, но они опустились весьма разбросанными по большой территории, а немцы увидели опасность с неба. Самая большая группа (600 человек) действовала в тылу немцев в районе Канева. У них была простая и тяжелая задача — держаться в этом насыщенном немцами районе до прихода 40-й армии. Это весьма трагическая история. Парашютисты действовали отдельными группами, в октябре они ушли в Черкасские леса и воссоединились со своими только ночью 14 ноября.

Смоленск и после

Противник в ходе летних битв стоял опасно близко к столице. Ставка ставит задачу перед Калининским фронтом (Еременко) и Западным фронтом (Соколовский) задачу осуществить продвижение на западном направлении, нанести поражение группе армий «Центр» и освободить Смоленск. Перед двумя этими фронтами стояли, по советским оценкам, сорок германских дивизий. Наиболее мощными их элементами были 3-я танковая армия вермахта, 4-я армия, часть 2-й танковой армии. План был таков: Западный фронт в начале августа наносит удар в направлении Ельни и, в случае успеха, движется на Рославль. Вместе с Калининским фронтом они освобождают Дрогобыч и поворачивают на Смоленск. От Ставки координатором битвы за Смоленск назначен был маршал артиллерии Воронов.

Эта первая попытка пробиться на запад по ближайшей прямой не была удачной. Дни за днями шли в кровавых боях, на юге вершились большие дела, а два ближайших к Москве фронта недалеко ушли от первоначальных позиций, и Ставка приказала приостановить операцию. Второй план действий на смоленском направлении был создан 22 августа. Теперь Западному фронту предписывалось наступать не на Рославль, а на Ельню — и она была наконец взята 28 числа. Еременко бросился вперед, но и герою Сталинграда не светила удача, и после двух недель безрезультатных боев Ставка снова приказала остановиться. Третья — и решающая — фаза наступила 15 сентября 1943 года — это наступление было подготовлено лучше. На следующий же день взято Ярцево, много русской крови пролито там. 17 сентября Баграмян берет Брянск и Бежицу — Брянскому фронту приказано постараться зайти в тыл группе армий «Центр». 10-й армии Попова следует как можно быстрее выйти на реку Сожь. И ослабленные летней кампанией немцы, наконец, подаются: взят Рославль и открывается дорога на Смоленск.

Утром 25 сентября 1943 года после длительной и кровопролитной операции старинный Смоленск очищен от немцев. Варвары сожгли старинный город дотла. А земля здесь особенно обильно полита кровью — первые атаки Соколовского загасили люфтваффе (организовавшее тщательное слежение за движением его войск) и поднаторевшие с декабря в оборонительных боях немцы. Логика последних была единообразна: при таких потерях Россия не может стоять в боевом строю долго. Главный просчет немцев в этой страшной войне. Прежде чем германские генералы поняли, что сможет, вермахт уже потерял всякий шанс. Важно было то, что в боях за Смоленск и округу два фронта связали 55 немецких дивизий — в тот момент, когда основная масса советских войск отчаянно рвалась к Днепру.

Несколько дней в начале звонкого октября на огромном фронте стояло затишье. Но склонились над картами генералы, теперь в Ставке думали только о двух славянских столицах — матери городов русских Киеве и столице самоотверженной Белоруссии Минске. Их нужно было освобождать своими силами — именно в это время, в ходе московской конференции министров иностранных дел СССР, США и Великобритании Москва узнала 29 октября о том, что даже весна 1944 года не является окончательным сроком высадки западных союзников в Европе, что возможно «смещение даты на один-два месяца». Огромным контрастом прозвучало обещание советского правительства начать войну против Японии «спустя три месяца после окончания войны в Европе». Это обещание было выполнено, как известно, пунктуально. Характерно, что Гитлер именно в это время требует от посла Осимы «сохранять угрозу Советскому Союзу с востока».

Сталин явно чувствует себя увереннее. Он пообещал западным союзникам помощь на Тихом океане — значит, он уверен в будущем на германском фронте. Молотов предлагает меры, явно направленные на приближение финала войны в Европе: заставить Турцию вступить в антигитлеровскую коалицию, потребовать у Швеции права воспользоваться ее военно-воздушными базами с целью более интенсивных бомбардировок Германии.

А в Германии впервые оторопело начинают воспринимать шаги Советской Армии как явственное приближение к границам рейха. Генерал-полковник Цайцлер пишет своей жене: «Ад опустился на Восточный фронт». Гитлер впервые открыто санкционирует общее отступление. Так называемая активная оборона превращается в постоянный отход. 26 октября фельдмаршал Клейст без санкции командования отдал приказ оставить Крым, но Гитлер вечером того же дня отменил это распоряжение. Геббельс пишет в своем дневнике, получив сообщение о гибели 20 тысяч советских солдат под Житомиром: «Когда же это кончится! Советы имеют резервы, о которых мы никогда и не мечтали, которые не могли себе представить даже в своих самых пессимистических оценках».

А в Освенцим прибыл новый врач — Йозеф Менгеле, 32 года. Он начал опыты над людьми, в ходе которых погибли тысячи заключенных. Всегда безупречно одетый в медицинскую белую форму, всегда в белых перчатках, Менгеле едва заметным движением стека отбирал «способных к работе» и безнадежных, которым была уготована газовая камера. Окружающие прозвали его «ангелом смерти». Тысячи и тысячи людей зависели от мановения руки этого садиста. Вспышки болезней он «лечил» своим путем; узнав о случаях тифа, он немедленно послал 1042 цыган в газовые камеры. Но что-то начало говорить и нацистским вождям, что время их безнаказанности уходит. Летом 1943 года Гиммлер принимает решение создать особую группу № 1005 для сокрытия следов массовых захоронений, для сожжения жертв массовых убийств. Специальные инспекторы находят, что гигантские крематории Освенцима слишком хорошо видны. Вокруг начинается посадка быстрорастущих деревьев.

Вашингтон и конференция в Квебеке

Рузвельт пока не считал на данном этапе и в данной военной конъюнктуре политически выгодным смещение направления действий американских войск на Балканы. Это отвлекало силы с «берлинского» направления (в случае внезапного ослабления Германии), к тому же подготовка удара на гористых Балканах требовала значительного времени. Пожалуй, существеннее всего: в Москве интерес США и Англии именно к Балканам поймут однозначно. В отношениях «великой тройки» трещина появится раньше времени. Поэтому Рузвельт пока не соглашался на прямой поворот западных союзников с Апеннин на Балканы. «Операции на Балканах должны быть результатом появления новых возможностей, к которым мы должны быть готовы», т.е. ситуацию на Балканах нужно будет использовать по мере возникновения новых шансов, но нельзя их было делать главным фронтом для Запада. Это позиция уберегла антигитлеровскую коалицию от преждевременных потрясений.

Черчилль обсуждал с Рузвельтом принцип действия будущей международной организации. Как записал А.Гарриман, «Черчиллю была по душе идея скорее очень широкой и неопределенной ассоциации, чем жесткого формального договора». Это должна была быть ассоциация «достаточно гибкая, чтобы приспосабливаться к историческому развитию». Элеонора Рузвельт заметила, что такое понимание ослабило бы всю концепцию ООН в целом. Премьер-министр не согласился с ней. «Любая надежда ООН покоится на лидерстве, являющемся производным от интимности связей США и Британии, преодолевающих непонимание русских — а также китайцев». Общая схема послевоенного мира была для Черчилля достаточно проста: США и Британия составляют силовую основу мира, другие великие державы — СССР (в первую очередь) и Китай приспосабливаются к англосаксонскому руководству. У Черчилля были большие сомнения в отношении Китая — «ему еще предстоит стать нацией». Подлинной проблемой будет лишь Россия.

Среди всех забот военного времени тогда — летом 1943 года — одна воспринималась Вашингтоном и Лондоном как требующая внимания, коррекции, дополнительных усилий, — зашедшие в тупик дипломатические отношения с СССР. Западные союзники предлагали Советскому Союзу заплатить страшную цену. Зная о степени напряжения на советско-германском фронте, они хладнокровно смотрели на миллионные жертвы СССР. Первоначально они обещали открыть второй фронт в 1942 году, потом в 1943 году, а теперь без особых извинений перенесла свои планы на неопределенное будущее. Могло ли это не сказаться на искренности, на прочности союза, которому предстояло не только победить в войне, но и стать основой послевоенного урегулирования? Что, очевидно, также действовало на советское руководство — это с легкостью излагаемые мотивы о миллионах избирателей польского происхождения, в то время как миллионы советских людей находились на грани гибели.

Еще один вопрос вставал во всем объеме. Война началась для СССР вторжением немцев по проторенной дороге, по которой прежде шли французы, поляки, шведы. И даже в самое отчаянное время, в конце 1941 года, советское руководство думало о будущих западных границах страны. Оно обратилось к американскому правительству, которое в свете пирл-харборского опыта могло бы понять СССР как жертву агрессии. Важнейший знак — тогда Рузвельт не ответил на письмо Сталина. Что должны были думать в Кремле об американских союзниках? А ведь от Вашингтона просили лишь фиксировать статус кво анте. Прекращение помощи в 1943 году усилило негативные стороны восприятия союзника. В Москве теперь могли резонно полагать, что американцев и англичан в определенной мере устраивает ослабление России, теряющей цвет нации, мобилизующей последние ресурсы.

Именно тогда, в тревожные дни накануне сражения на Курской дуге, союз дал трещины, сказавшиеся в дальнейшем. Факт отзыва Литвинова из Вашингтона и отказ от встречи с Рузвельтом говорили о наступившем в Москве разочаровании. Вашингтон и Лондон в своем долгосрочном планировании допустили существенную ошибку. Они довели дело в советско-западных отношениях до той точки, когда идея «четырех полицейских», тесного союза США с СССР, Англией и Китаем оказалась подорванной. Нельзя было — без последствий для себя — оставлять Советский Союз вести войну на истощение в течение полных двух лет, с 1942 по 1944 год. Нельзя было думать о двух-трех миллионах избирателей, игнорируя легитимные нужды безопасности великой державы. Встретить Красную Армию на советских границах — это стало казаться Черчиллю (и отчасти Рузвельту) политически привлекательным. Мы видим влияние подобных идей в дискуссии с Объединенным комитетом начальников штабов 10 августа 1943 года: президент выказал явный интерес к Балканам, куда, по его словам, англичане хотят попасть раньше русских. Хотя он не верит, что русские желают установить свой контроль над этим регионом, «в любом случае глупо строить военную стратегию, основанную на азартной игре в отношении политических результатов».

Что касается Китая, то, как пишет американский историк Дж. Бернс, Рузвельт «хотел подготовить Китай к получению первостепенной роли в послевоенном мире так, чтобы тот стал членом высшего совета мировой организации и помог привести азиатов к новому мировому партнерству». Рузвельт видел в Китае остов своей новой азиатской политической структуры. Рузвельт начинал готовить почву для того, чтобы США сменили Англию в качестве главного представителя Запада в Азии и на подступах к ней. В середине 1943 года Рузвельт смещает фокус своего внимания на Средиземноморье. Овладение Италией представлялось ему верным способом получения надежных гарантий встать у руля европейской политики при решении судьбы Европы.

К этому времени американская армия выросла (после трех лет мобилизационных усилий) с полумиллиона человек до четырех с половиной миллионов и к концу 1943 года должна была составить 7,5 млн. — феноменальное армейское строительство. Новая сила означала новую значимость в коалиции. Новую коалиционную стратегию следовало обсудить в англичанами. С Черчиллем была достигнута договоренность о встрече в Канаде. Рузвельт направился в Канаду 17 августа 1943 года.

Черчилль опасался, что американцы откажутся активно действовать в Средиземном море; если представители высшего советского руководства найдут общий язык с американцами, тогда англичане «могут остаться в одиночестве». В повестке дня Черчилля в августе 1943 года стояли две главные задачи: контроль в Европе и сохранение британской империи. Высадившись в Галифаксе, Черчилль направился в Квебек поездом. По прибытии в город Квебек премьер получил телеграмму от Сталина с поздравлениями по поводу победы на Сицилии и с согласием на трехстороннюю встречу.

Во время квебекской конференции Рузвельт и Черчилль жили в царящей над городом и рекой Святого Лаврентия цитадели. Их помощники расположились в Шато Франтенак, где и происходили рабочие заседания. Оба лидера немедленно поздравили Сталина с взятием Харькова: «Поражения германской армии на этом фронте образуют вехи на пути к окончательной победе». Черчилль послал Сталину стереоскоп и слайды с видами разрушений, причиненных британской авиацией германским городам.

В американской делегации Стимсон и Маршалл настаивали на подчинении всего прочего главной цели — разгрому Германии. Стимсон недавно вернулся из Лондона, и ему был хорошо известен идейный багаж, с которым приехал в Канаду Черчилль, поэтому он жестко сказал Рузвельту: «С рациональной точки зрения, мы не можем надеяться на поражение нашего германского врага, если будем находиться под британским командованием». Сталин никогда не поймет осуществляемую Западом тактику осторожных действий, для него они всегда будут имитацией активности.

Самым насущным вопросом Квебекской конференции был «Оверлорд» — высадка в Нормандии. Как преодолеть Ла-Манш? Генерал Исмей вспоминает: «Если бы неожиданный посетитель зашел в ванную комнату Черчилля, то увидел бы тучную фигуру в цветастом халате, сидящую на стуле в окружении тех, кого американцы называют «бронзовые шлемы», т.е. высших военных чинов. В одном конце ванны адмирал, опустив руку в воду, изображал бурное море, а бригадный генерал показывал, как будет устроен волнорез. Случайный посетитель едва ли поверил бы, что перед ним британское верховное командование изучает самую масштабную в мировой истории высадку войск».

Рузвельт, видимо, к концу лета 1943 года приходит к заключению, что кунктаторство в Европе ставит под угрозу попытку США глобализировать свое влияние. Решимость президента теперь уже не откладывать высадку во Францию была сразу же видна всей английской делегации. Настаивать на дальнейшей отсрочке броска через Ла-Манш стало для Лондона опасно. Как понял быстро ориентирующийся в ситуации Черчилль, добиться своих собственных целей англичане могли, лишь осторожно настаивая на необходимости получения контроля над Италией. В результате Черчиллю удалось «оставить» задачу продвижения на север Италии в списке обязательных операций 1944 года, хотя главной задачей под мощным на этот раз напором американцев была названа высадка союзных войск во Франции 1 мая 1944 года. Более того, Рузвельт после трудных дебатов добился от партнера по коалиции согласия на высадку в Южной Франции вскоре после основного десанта на севере страны. Было решено, что в Европе совместным контингентом войск будет командовать американец (предполагалось, что генерал Маршалл), а в Юго-Восточной Азии английский адмирал Маунтбеттен. Обиженный генерал Брук, которому раньше было обещано командование в Европе, пишет: «Совершенно очевидно, Уинстон сдался, несмотря на все прежние обещания. Он спросил меня, что я чувствую, и я ответил, что ничего кроме замешательства».

Рузвельт, пожалуй, также впервые здесь всерьез говорит об операциях на Балканах. Что будут делать западные союзники, если немцы примут решение отступить к оборонительным рубежам по течению Дуная? Президент сам отвечает на свой вопрос: «Самым безотлагательным делом является подготовка нами балканских дивизий, особенно состоящих из греков и югославов, действующих в своих собственных странах». У президента были большие сомнения не в отношении принципиальной возможности появления западных союзников на Балканах, а в отношении конкретных возможностей реализовать этот замысел. С его точки зрения, такая операция отвлекла бы западных союзников от действий на центральном — «берлинском» — направлении. Гораздо удобнее было бы положиться на вооруженные Западом местные дивизии. И нет сомнения, что президент говорил в данном случае о получении этими дружественными «балканскими» дивизиями контроля на Балканами именно до прихода русских.

Второй по важности вопрос — отношения с Россией. Черчилль размышлял о контактах с Красной Армией на ее левом фланге — у англичан появлялся шанс получить зону влияния в Турции и на Балканах. Он обсуждал с военными вопрос о возможности помощи СССР в освобождении Крыма, о высадке десанта в Румынии, об овладении контролем над Дарданеллами. Это был бы «самый эффективный способ протянуть нашу правую руку России». Черчилль в эти дни размышлял о том, о чем он позже предпочел забыть: «Очевидно, что русские недовольны нынешним статусом проливов, и я не думаю, чтобы они забыли о обещанном им нами в предшествующей войне Константинополе».

Чтобы иметь дипломатический буфер в значительно охладившихся отношениях с СССР, Рузвельт и Черчилль выдвинули идею созыва представителей внешнеполитических ведомств трех великих держав. В начале сентября 1943 года президент убедил А.Гарримана стать его полномочным представителем при советском правительстве — он выдвинул задачу обсуждения с советским руководством послевоенных планов. В послании, направленном в Москву 4 сентября 1943 года, Рузвельт снова предлагает Сталину встретиться в Северной Африке после 15 ноября.

Третий важнейший вопрос — ядерный. Черчилль и Рузвельт пришли к соглашению о сотрудничестве на всех стадиях реализации атомного проекта. Решающим было то обстоятельство, что Рузвельт пришел к выводу: в великой послевоенной четверке две державы будут ядерными — США и их ближайший партнер, это придаст Америке прочность тыла, свяжет ее надежными узами с крупнейшей западноевропейской страной. «Если Россия выйдет из войны, приближаясь к овладению атомной бомбой, и выявит намерения расширенного контроля в европейской зоне, Англия могла бы эффективно противостоять ее планам», — полагали американцы в Квебеке. Рузвельт и Черчилль в Квебеке подписали секретное соглашение: 1) никогда не использовать атомное оружие друг против друга; 2) не использовать его против третьей стороны без согласования взаимных позиций; 3) не сообщать атомных секретов третьей стороне без взаимного согласия; 4) ввиду преобладающего участия США в проекте, американский президент определяет общую политику в данном вопросе; 5) в Вашингтоне создается Комитет по объединенной политике, именно в его рамках будет происходить обмен закрытой информацией. В официальной истории Комиссии по атомной энергии говорится: «Оба — и Рузвельт и Черчилль — знали о роли, которую играл в их дипломатии тот революционный прорыв в технологии, который по своей значимости превосходил даже кровавую борьбу против нацизма». Теперь Англия и Америка стали атомными партнерами. «Я очень благодарен, — писал Черчилль Гопкинсу тремя неделями позже, — за всю вашу помощь в обсуждении вопроса и его удовлетворительном решении»

На фоне советско-американского отчуждения лета 1943 года, когда США копили силы, а СССР сражался за национальное выживание на Курской дуге, американо-английское согласие в атомных делах говорит о строе мыслей западных союзников. Создавался союз, защищенный готовящимся «сверхоружием», для осуществления западного варианта послевоенного устройства. Обе стороны наметили стратегию дальнейшего ведения войны против стран «оси». Было решено в начале лета 1944 года начать вторжение в Западную Европу. Были очерчены контуры итальянской кампании.

И все же Черчилль боялся закрепления положения «младшего» союзника. К тому же неподвижность в отношении Востока была чревата опасностями. Имея все это в виду, 3 сентября 1943 г. Черчилль предложил Сталину и Рузвельту встретиться в Эдинбурге или Лондоне. Предлагалась следующая повестка дня: «Что делать с Германией после ее поражения? Если делить оккупационные территории, то как?» Премьер-министр ставил также более широкий вопрос: «Будут ли в мире зоны влияния? Или англо-американцы, как и русские, будут «играть по всему полю»? Разумеется, счел нужным указать с самого начала Черчилль, «не может быть никаких сомнений в том, что мы заинтересованы во всех частях мира. Мы не можем закрыть глаза на события в любом из регионов мира, потому что даже из отдаленных региональных процессов могут возникнуть предпосылки новой войны».

В Квебеке Рузвельт говорит Черчиллю, Идену и Маккензи Кингу (премьер-министру Канады) о том, что нуждается в Китае «как в буферном государстве между Россией и Америкой». Президент без обиняков заявляет также о том, что подобная буферная зона ему нужна и в Европе. Это новый нюанс. Все более ясно, что дни Германии и Японии сочтены, что Советский Союз победоносно выходит в Центральную Европу, что контакты с СССР напряжены из-за саботажа Западом открытия второго фронта, что США могут еще долго быть заняты Японией, в то время как СССР пока не дал обязательства выступить на Дальнем Востоке и мог бы иметь возможность после победы над Германией развязать себе руки в Европе.

Договоренность о встрече

Теперь антигитлеровская коалиция производила военной продукции в три раза больше, чем страны «оси». Поток военной продукции через Атлантику значительно превысил потопляемый немцами тоннаж. Битва за Атлантику была выиграна. Военное производство США в 1943 году превысило показатели годичной давности на 83 процента. И все же, как считал Рузвельт, «мы все еще далеки от достижения наших главных целей в войне... Достижение этих целей потребует еще большей концентрации нашей национальной энергии, нашей изобретательности и искусства».

Американская пресса критиковала главным образом государственный департамент. Авторитетный военный обозреватель Дрю Пирсон заявил в печати, что глава госдепартамента Корделл Хэлл «давно известен своими антирусскими настроениями». Выступая по радио, этот же обозреватель обрушился на главных помощников Хэлла, на ведущих лиц госдепартамента: «Адольф Берль, Джимми Данн, Брекенридж Лонг хотели бы на самом деле, чтобы Россия подверглась как можно более обильным кровопусканиям, — и русские знают это». Государственному секретарю пришлось приглашать советского поверенного в делах А.А. Громыко для опровержения обвинений. Хотя все требования формальной дружественности были соблюдены, в отношениях двух величайших стран антигитлеровской коалиции царило жестокое похолодание. Летние битвы 1943 года в центре России Советская Армия вела собственными силами. Определенное увеличение материальных поставок по ленд-лизу не могло служить достаточным прикрытием хладнокровного калькулирования Белого дома.

Рузвельт в конце августа 1943 года размышлял, не слишком ли далеко он зашел в отчуждении с главным воюющим союзником. В беседе с главой католической церкви в Америке — кардиналом Спелманом Рузвельт говорит, что Черчилль — неисправимый романтик, а они со Сталиным — реалисты. Лучше заведомо согласиться на советскую разграничительную линию в восточной Польше, Прибалтике, Бессарабии, Финляндии. «Лучше согласиться с ними великодушно... А что мы можем сделать?» Воевать с Россией Америка и Британия не намерены. Рузвельт, собственно, был готов, что при определенных обстоятельствах зоной влияния России станет Венгрия, Австрия, Хорватия. Он был очень впечатлен производительностью военной индустрии России. «Русское военное производство столь велико, что американская помощь, за исключением грузовиков, едва ощутима». В начале сентября президент, как уже говорилось, убедил Аверелла Гарримана переехать в качестве посла из Лондона в Москву, сделав его своим полномочным представителем при советском правительстве. Рузвельт выдвинул задачу обсудить с советским руководством послевоенные планы сторон. Возникла идея личного обсуждения этих вопросов со Сталиным. В послании, направленном в Москву 4 сентября 1943 года, предлагается встреча в Северной Африке после 15 ноября.

Происходит своеобразное тектоническое смещение. Немцы остановлены под Курском, они отступают к Днепру. Возникает передышка и — впервые — благоприятные перспективы для продвижения советских войск на Запад. В этой ситуации, говоря уже не с позиции слабости, советское руководство ответило на американское предложение о встрече согласием. Тому было много причин, но важнейшие — опасение негативных результатов напряженного состояния коалиционных отношений (1) и явное стремление прервать традицию англосаксонских союзников решать основные вопросы между собой (2). Ответ Сталина поступил к Рузвельту 8 сентября. В нем содержалось предложение встретиться «большой тройке» в Иране в ноябре — декабре 1943 года.

На столе Рузвельта лежал датированный октябрем 1943 года доклад начальника ОСС (Отдела стратегических служб) У.Донована, в котором американская разведка считала, что СССР склонен к договоренностям, не питает сепаратных намерений, может быть лояльным партнером.

После несомненного успеха «разведки боем» на московской конференции, где Соединенные Штаты представлял госсекретарь Хэлл, Рузвельт хотел лично удостовериться, что дела на важнейшем участке его дипломатической борьбы идут в нужном направлении. Двадцать первого октября Рузвельт прощупал, как будет действовать жесткий подход: «Я не могу выехать в Тегеран». Президент предложил встретиться в Басре, на берегу Персидского залива. «Если вы, я и мистер Черчилль не сумеют ныне договориться из-за нескольких сот миль, это обернется трагедией для будущих поколений». В конечном счете решающим оказалось то обстоятельство, что Рузвельт, обдумывающий мировую диспозицию сил и готовящий дипломатический ответ на вопросы столь обещающего для Америки завтрашнего дня, оказался больше заинтересованным во встрече и потому уступил советской стороне. Восьмого ноября телеграмма Рузвельта уведомила Сталина, что географические маневры окончены и президент направляется в Тегеран.

У Рузвельта появилась довольно любопытная идея совместного с СССР военного планирования. Он предложил Черчиллю встретиться вдвоем в Северной Африке и пригласить туда Молотова вместе с советской военной миссией, делегированной советским Генштабом. Именно этого Черчилль боялся более всего. До сего момента лишь англичане были допущены на высшие военные советы американцев, они были привилегированными ближайшими союзниками и не желали терять своего положения ни сейчас, ни в грядущие годы. Черчилль категорически выступил против «идеи приглашения советского военного представителя для участия в заседаниях наших объединенных штабов... Этот представитель заблокирует все наши дискуссии... 1944 год полон потенциальных опасностей. Крупные противоречия могут проявиться между нами, и мы можем взять неверный поворот. Или мы снова пойдем к компромиссу и рухнем между двумя стульями. Единственная надежда заключается в созданном климате доверительности между нами... Если этот климат исчезнет, я полон отчаяния за ближайшее будущее».

Рузвельт, не желая отчуждения англичан в момент ключевых встреч с русскими, отошел от идеи военных консультаций, хотя, нет сомнения, они были бы тогда очень полезными в любом случае. Ситуация на фронтах требовала такой координации. Военная необходимость вошла в противоречие с дипломатической стратегий (в данном случае англичан). Рузвельт сожалел о неудавшемся. Он говорил в эти дни, что присутствие русского генерала на совещаниях было бы лучшим способом укрепить доверие советской стороны к союзникам на решающей фазе войны и дипломатии. «Они бы больше не чувствовали, что их обводят вокруг пальца».

Обдумывая свою политику на послевоенный период, Черчилль в сентябре 1943 г. все более открыто начинает говорить о союзе англоязычных народов, о том, что Великобритания и Соединенные Штаты разделяют общую концепцию того, что «справедливо и достойно». Обе страны стремятся к «честной игре», разделяют «чувство беспристрастной справедливости и прежде всего любовь к личной свободе». Черчилль всячески превозносит «божий дар общего языка» — бесценное орудие для создания нового мира. Он говорит в эти дни даже об образовании общего гражданства между Соединенными Штатами и Великобританией. «Мне хотелось бы верить, что англичане и американцы будут свободно пересекать океан, не думая, что они иностранцы, приезжая друг к другу». Такой союз открыл бы безбрежные перспективы для «расширения того пространства, где говорят на нашем языке».

Черчилль предложил сохранить объединенный англо-американский комитет начальников штабов после войны «ну, скажем, еще на 10 лет». (Черчилль объяснял Эттли, Идену и Объединенному комитету начальников штабов, что это «его самая любимая идея»). Сохранение объединенного комитета штабов дало бы обеим странам «огромные преимущества». Предусматривался обмен офицерами в военных колледжах, система совместной подготовки войск, обмен новыми видами оружия, результатами новых исследований, «общее использование военных баз, фактическое взаимосплетение двух стран». В третий раз в своей жизни сталкиваясь с проблемой нарушения европейского баланса в ущерб Британии, Черчилль полагал, что делу может помочь лишь привлечение крупнейшей неевропейской страны.

В телефонном разговоре 10 сентября 1943 г. с Иденом, Черчилль сказал, что «наши отношения с русскими развивались бы лучше, если бы вначале мы сумели обеспечить тесные связи с американской стороной. Очень важно для нас не позволить русским пытаться каким-либо образом сыграть на противоречиях с Соединенными Штатами». Черчилль отмечал растущее влияние побед СССР на расстановку сил, возникающую в Италии, где западные союзники пока не владеют контролем над всей ситуацией. Но более всего Черчилль считал в этом смысле взрывоопасной зону Балкан. Здесь он предвидел возможность быстрых и резких перемен в Венгрии, Румынии и Болгарии, «которые открывают доступ к Дарданеллам и Босфору для русских».

Идену, отправляющемуся в Москву, Черчилль сообщил о своей беседе с новым советским послом Гусевым. «Я сказал ему о нашем желании сотрудничать с Россией, быть с нею друзьями, что мы видим, какое большое место она займет после войны, и мы приветствуем это и сделаем все возможное, чтобы укрепить хорошие отношения между ними и Соединенными Штатами». Самое большое раздражение у Черчилля вызывало выдвигаемое Москвой пожелание присутствовать на заседаниях англо-американского объединенного комитета начальников штабов. Здесь дело касалось самых дорогих для Черчилля материй, здесь он готов был стоять до конца. И ничто не настораживало его больше, чем те операции, которые предусматривали хотя бы косвенное взаимодействие американской и советской сторон.

Именно имея в виду возможность усиления Советского Союза, Черчилль указал Идену 6 октября 1943 года: «Я не знаю, в каком состоянии будет Германия после окончания войны, но мы не должны ослаблять ее до крайней степени — мы можем нуждаться в ней против России». Как записала одна из стенографисток, члены кабинета министров были «поражены до ужаса, услышав все это». Черчилль очень хотел, чтобы Иден узнал в Москве, «что русские действительно думают о Балканах, и поэтому он задал ему следующий вопрос: Будет ли их привлекать возможность нашей инициативы в Эгейском море с целью включения Турции в войну и открытия Дарданелл и Босфора... Заинтересованы ли они еще в высадке во Франции?»

Московская конференция

Московская конференция министров иностранных дел трех великих держав, состоявшаяся в октябре 1943 года, имела, вопреки мрачным предсказаниям, определенный успех. Идя навстречу западным союзникам, СССР предложил создание трехсторонней комиссии для подготовки создания всемирной организации — в 1943 году это было даже более серьезным шагом, чем предлагавшаяся западными союзниками декларация о намерениях в этом вопросе. Английскую делегацию на этой встрече министров иностранных дел более всего интересовали вопросы мирного урегулирования с Италией — здесь были затронуты главные интересы англичан — обеспечение связей с отдельными и уязвимыми частями империи через Восточное Средиземноморье. Хэлл же зондировал почву создания института «четырех полицейских», четырех главных сил послевоенного мира, он был занят выработкой декларации четырех великих держав (трое представленных плюс Китай) о послевоенном мировом устройстве. Желая скрепить межсоюзническое сотрудничество и приблизить день открытия «второго фронта», советская сторона согласилась подписать указанную декларацию. С той же целью Сталин сделал поразившее Идена и Хэлла обещание выступить против Японии после победы над Японией.

Выступая в Мэншн-хаузе 9 ноября 1943 года, Черчилль предупредил, что «не наступило еще время для расслабления, для светлых мыслей о радостях мира и победы». В руках Гитлера еще находятся четыреста дивизий. Черчилль особо отметил роль в текущей войне Советского Союза. Хотя «в Сицилии и Италии Великобритания имела честь внести преобладающую долю и заплатить самую большую цену», в то время как американцы, австралийцы и новозеландцы осуществили «блестящие операции» на Дальнем Востоке, «я рад признать и даже провозгласить, что самым выдающимся событием этого примечательного года является победоносное продвижение русских армий от Волги к западу через Днепр, освобождение, как сказал маршал Сталин, двух третей русской земли от завоевателя». В ходе этой борьбы «русские советские армии нанесли глубокие удары по общей структуре германской военной мощи. Устрашающая чудовищная машина германского могущества и тирании преодолена и разбита русской доблестью, военным искусством и наукой».

Однако с этого времени (осень 1943 года) в стратегии Черчилля начинает просматриваться еще один элемент. Черчилль прохладно относится к высадке в Северной Франции уже не только потому, что следует экономить силы и дать выдохнуться СССР и Германии. Он видит, что военный баланс на Западе очень быстро начинает смещаться в американскую сторону. Англичан и американцев уже трудно было назвать равными союзниками. Американцы становились главной силой западной коалиции, поскольку их превосходство в наземных войсках становится преобладающим и дальнейшее накапливание их сил лишь еще более умаляло роль Лондона. Черчилль же, разумеется, не хотел становиться «слишком уж» очевидным младшим союзником. Мы видим, как в это время, находясь на пути к Тегерану, Черчилль начинает позволять себе критические замечания в адрес американской политики. В своем дневнике Иден записывает впечатления Черчилля об американском президенте и методах его руководства: «ФДР является очаровательным джентльменом из провинции, но методы бизнеса, деловые методы у него почти отсутствуют. Так что Уинстон обязан постоянно перехватывать инициативу там, где возникает необходимость. Я был поражен исключительным терпением, с которым он это делал».