Рабочие против «рабоче-крестьянской» власти
В истории гражданской войны в России есть один весьма болезненный вопрос, из-за своей щекотливости все предыдущие годы окутанный абсолютным мраком. Степень закрытости этого вопроса беспрецедентна даже для советской историографии, всегда строго дозировавшей информацию о «времени оном». Это вопрос о роли рабочего класса в событиях тех дней.
Как вы сразу же можете догадаться, вопрос сей необычайно неприятен для марксистско-ленинского истэблишмента. Ведь постулат о том, что у нас была социалистическая революция в виде диктатуры пролетариата (как гегемона всего движения) — святая святых всей исторической теории коммунизма, не подлежащий даже обсуждению. Поэтому всякие разговоры на тему «А как это было на самом деле?» были смерти подобны для любого исследователя. Между тем сохранить желаемую идеологическую девственность можно было, лишь игнорируя факты, лежащие, что называется, на поверхности.
Прежде всего стоит задуматься вот о чем. Численность рабочего класса в России на начало XX века едва дотягивала до пяти процентов от общей массы населения. Понятно, что при такой раскладке ни о каком гегемоне и тем более о пролетарской революции речи быть не могло. Именно поэтому русские социал-демократы (так называемые меньшевики) вполне обоснованно заявляли: «В России нет условий для классической революции «по Марксу». Кстати, сам Маркс об этом писал. В силу местных особенностей здесь можно и нужно начинать с решения буржуазно-демократических задач.
И Ленин яростно спорил с этими доводами, хотя, безусловно, понимал их правоту. После октября 1917 года он неоднократно констатировал, что как минимум до весны 1918 года у нас не было социалистического преобразования — все сплошь буржуазные! Но сказать об этом открыто, скажем, в 1905 году — сами понимаете... И на страницах своего фундаментального труда «Развитие капитализма в России» Ильич старается доказать недоказуемое — создать видимость того, что в России стремительно растет пролетариат. В основном он делает это на сельском материале, то есть совершает легкую подмену — выдает за пролетариат сельскую бедноту, совершенно иную социальную группу.
Истина же была посередине мнений спорящих. В результате реформ Витте — Столыпина, вследствие стремительной индустриализации России (как тогда говорили, «Манчестер ворвался в Царьград»), численность рабочих действительно увеличивалась — не так стремительно, как хотелось Ленину, но процесс все-таки шел. Иначе и быть не могло — индустриальный рывок России в начале века был ошеломляющим. Достаточно вспомнить слова французского эксперта Эдмона Тэри о том, что «Россия движется вперед в геометрической прогрессии: если так пойдет и дальше — через 20 лет эта страна станет экономическим гигантом и будет доминировать над Европой и миром». (Увы, судьба сулила нам иное...)
Но здесь есть и еще одно «но». Говоря о численности рабочего класса в России, надо учитывать его региональную неравномерность в смысле процентного соотношения на душу населения. Пять процентов — это среднестатистический уровень. Можно назвать регионы, где эта цифра была на несколько порядков выше. Это, в первую очередь, наш родной край — Урал, который вообще формировался с петровских (как минимум) времен как промышленный форпост России со всеми вытекающими отсюда демографическими последствиями. На Урале рабочие преобладали не только до начала реформ Витте — Столыпина, но и до отмены крепостного права в 1861 году.
Правда, это не был пролетариат, а так называемые приписные — социальная группа, не имеющая аналогов в других социальных системах: своего рода промышленные крепостные (худшая форма крепостничества, по Мамину-Сибиряку). И все же это — прямые предки промышленного пролетариата. Любопытно, что после 1861 года, когда отжившая система «приписки» (так и хочется сказать «прописки») была упразднена, появилась теоретическая возможность превратить «приписных» в крестьян или мелких мастеровых — на этом, в частности, энергично настаивал Мамин-Сибиряк. Примыкавший по своим взглядам к народникам, писатель считал, что только таким путем можно избежать формирования на Урале настоящего пролетариата, и как следствие — возможности возникновения марксистской модели социального развития (что Мамину-Сибиряку представлялось катастрофой). Однако маминская идея — насаждать на Урале кустарные промыслы взамен крупной промышленности — была отвергнута самой логикой многолетнего развития края как одного из главных промышленных центров России. Ведь большинство крупных и средних населенных пунктов Урала так и назывались — «заводы» (отнюдь не города).
Естественно, что удельный вес рабочих здесь был намного выше, чем в среднем по России. И естественно, что марксистская пропаганда находила здесь отклик. Впоследствии это явилось причиной того, что край так и стали называть — Красный Урал (подразумевая сильное влияние большевиков), и именно поэтому так не хотел в 1918 году ехать сюда Николай II. По воспоминаниям очевидцев, он говорил: «Куда угодно, только не на Урал... Судя по имеющимся сведениям, Урал сильно настроен против меня». Как в воду глядел...
Но вот тут-то при детальном рассмотрении «рабочего вопроса» как раз и начинаются неожиданности.
То, что рабочее движение в целом по России активизировалось, начиная с начала века, — общеизвестно. Но под какими лозунгами? Сперва — под чисто экономическими: 8-часовой рабочий день, повышение оплаты и безопасности труда и так далее. Чисто политические лозунги появляются не сразу: все наиболее известные всплески рабочего движения 1901–1903 годов (демонстрации в Ростове, Сормове, Петрограде) были под чисто экономическими лозунгами — это, кстати, породило течение в марксизме, известное как «экономизм». Первое чисто политическое движение именно в рабочей среде (я намеренно опускаю деятельность П. Алексеева, С. Халтурина и прочих революционеров-рабочих последней трети XIX века — они примыкали к народовольцам) — это, как ни парадоксально, зубатовщина, или «монархический социализм». Его феномен многократно описан, и я не буду повторяться.
После краха этого движения 9 января 1905 года в рабочее движение — по принципу «маятника» — проникают леворадикальные идеи. Хотя далеко не везде — показательно, что в 1905–1907 годах на Урале было, в общем, относительно спокойно и событий типа Красной Пресни здесь не наблюдалось. В целом же общая тональность политических требований рабочего движения тех лет — общедемократическая ( «Долой самодержавие!», «Да здравствует Республика!», «Вся власть Советам!»), но отнюдь не антибуржуазная. Мы, к примеру, ни разу не встретим лозунг «Долой финансовый капитал!», который родится спустя пятнадцать-двадцать лет совсем в другом месте. Его автором был не кто иной, как Гитлер...
И еще один любопытный момент. Мы, глядя из конца XX века в его начало и наблюдая там Обуховскую оборону 1901 года (она очень напоминала по технике выполнения первомайское побоище 1993 года в Москве), 9 января и Ленский расстрел, легко поддаемся «психологической провокации» и думаем: «Какая острота столкновений труда и капитала!» А на самом деле это было (как это ни дико звучит) нормальное состояние общества в тот весьма специфический период истории капитализма, который Ленин назвал «империализмом» (весьма произвольно, кстати) и ошибочно принял за высшую и последнюю его стадию. История XX века показала: так называемый империализм был своего рода «переходным возрастом», за которым наступила зрелость в виде последующих стадий. Характерно, что сейчас на Западе слово «капитализм», как и «пролетариат», не употребляется, говорят — «приватизм».
И кризисные явления этого переходного периода отразились — так или иначе — во всех промышленных странах мира. Раньше всех — во Франции, об этом роман Э. Золя «Жерминаль». Причем в формах гораздо более острых, чем в России. Судите сами: во время шахтерских волнений в г. Патерсон (штат Нью-Джерси, США), переросших в настоящие военные действия с применением артиллерии и огнеметов (Джон Рид написал об этом книгу «Война в Патерсоне»), погибло больше людей, чем 9 января, на Лене и на Пресне, вместе взятых. И... никакой социалистической революции в Америке! Работодатели сделали свои, весьма прагматические выводы, и родился ... фордизм — система, ныне ставшая на Западе общепринятой. Нет оснований полагать, что в России это было бы иначе — если бы, конечно, не общий кризис, связанный с 1-й мировой войной, и не переплетение задач рабочего движения с целым букетом других (национальным, аграрным, общедемократическим). Но это уже специфика России.
И вот здесь-то нас ждет самое интересное.
Как уже отмечалось выше, основная доминанта в политических требованиях рабочего класса на 1917 год — общедемократическая. Как известно, именно позиция рабочих Петрограда предотвратила коронацию Михаила Романова уже после Февральской революции. Именно рабочие наиболее активно выступали с антивоенных позиций. Общеизвестный пример — взрыв недовольства в апреле 1917 года в ответ на ноту министра иностранных дел Временного правительства П. Милюкова о необходимости войны до победного конца. С этих позиций рабочие поддержали и большевиков — вплоть до октябрьского переворота.
Эти общедемократические лозунги должны были неумолимо развести рабочее движение с новым победившим режимом — ведь там слово «демократия» едва ли не бранное! Посмотрите, кстати, полемику Ленина с К. Каутским на эту тему — весьма полезное для души и мозгов чтение. Конечно, «диктатура пролетариата» — это звучит заманчиво, привлекательно. Хотя 8-часового рабочего дня и сносной зарплаты, естественно, не заменяет.
Конечно, демагогия большевиков с их броскими лозунгами ( «Мировая революция!», «Кто был ничем, тот станет всем!», «Грабь награбленное!») манила, как пение мифических сирен. Но все это, так сказать, для этикетки. А что в начинке?
Почитайте статьи Ленина из тома № 36 полного собрания сочинений. Там вождь революции весьма откровенно высказывается по интересующим нас вопросам (датировка работ — с ноября 1917 года по март-июль 1918 года). Итак, слово Ильичу. «От трудовой повинности в применении к богатым власть должна будет перейти, поставить на очередь задачу применения трудовой повинности к большинству трудящихся рабочих». «Для учета производительности и для соблюдения учета необходимо устроить промышленные суды». «Подчинение, и притом беспрекословное, единоличным распоряжениям советских руководителей, диктаторов, выбранных или назначенных, снабженных диктаторскими полномочиями». «Это подчинение может принимать форму диктаторства, если нет идеальной дисциплинированности и сознательности, так или иначе, подчинение единой воле, безусловно, необходимо». «Вся наша задача партии — повести массу по пути трудовой дисциплины... и задач беспрекословного повиновения воле советского руководителя, диктатора во время работы». И т. д. и т. п.
И это диктатура пролетариата? По-моему, это диктатура над пролетариатом, причем такая, какая и не снилась ни царю, ни «проклятым капиталистам».
Кстати, насчет капитализма. Снова слово Ленину. Цитата из того же приснопамятного тридцать шестого тома. «Государственный монопольный капитализм есть полнейшая материальная подготовка социализма, есть преддверие его, есть та ступенька исторической лестницы, между которой и ступенькой, называемой социализмом, никаких промежуточных ступеней нет».
Так, пардон, за что боролись? За государственно-монополистический капитализм? Кстати, по Ленину, любая монополия есть загнивание: вот тут не ошибся Ильич — сие все мы на собственной шкуре чувствуем по сей день.
В общем, не надо быть Нострадамусом, чтобы понять: это явно не та цель, за которую боролись рабочие в Обухове, на Пресне, на Лене и на Выборгской стороне. Да и сам Ленин не строил иллюзий, говоря: «Мы знаем, как невелики в России слои передовых и сознательных рабочих». Еще бы, большинство «несознательных» заражены завиральными идеями демократии.
Гром грянул после разгона большевиками Учредительного собрания в начале 1918 года. Первыми на акцию протеста поднялись питерские рабочие. Их демонстрация будет расстреляна латышскими стрелками; количество жертв многократно превысит потери и января, и Лены. Ведь в общей сложности в ходе обоих столкновений — и в 1905-м, и в 1912-м годах погибло около трехсот человек. На могилу павших рабочих ляжет венок с надписью «Жертвам самодержцев из Смольного». И это было началом...
В предыдущих главах мы уже рассказывали об Ижевско-Воткинской рабочей дивизии — одной из лучших у ... Колчака. Дивизии, воевавшей с большевиками вплоть до 1922 года — до Волочаевки — под красным знаменем, ходившей в атаку с пением «Варшавянки», дивизии, где белые солдаты называли белых офицеров «товарищи». Нонсенс? А если посмотреть более широко, хотя бы в масштабах всего Урала? Протесты — в традиционных для русского рабочего движения формах политической стачки и демонстрации — прокатились по Перми, Кунгуру, Сарапулу, Бисерти, Шайтанке и многим другим городам и весям Урала.
Были и другие формы неповиновения. Рабочие ВИЗа к моменту прихода в город белых организовали митинг под лозунгом «ВИЗ не несет ответственности за убийство в Ипатьевском доме» и впоследствии оказали немалое содействие миссии Н. Соколова. А пермские рабочие-портовики уже после окончательной победы красных отказались «раскулачить» пароходовладельца-миллионера Мешкова (о нем мы рассказывали раньше) и... избрали его свои директором. Такие акции, кстати, имели место во многих городах России: в Калуге местные рабочие так же поступили с фабрикантом А. Раковым, отцом известного советского композитора. Раков, как и Мешков, был одним из пионеров русского фордизма, то есть акционирования предприятий.
О том, что многие соединения Восточного фронта, набранные из уральских рабочих (например, в Алапаевске, Верхотурье, Егоршино), представляют из себя «материал сырой и ненадежный», сообщал в конце 1918 года Троцкому член Реввоенсовета Восточного фронта И. Смилга. А в целом по стране? Забастовки в Петрограде, Орле, Туле, Брянске, Астрахани, Киеве, Омске, Саратове, Баку, Одессе — да был ли хоть один крупный промышленный центр в России, где бы рабочие не протестовали против «диктатуры пролетариата»? И не когда-нибудь, а в 1918–1920 годах, в то самое время, когда режим боролся за выживание.
А как же реагировали на все это большевики? Да в своем привычном стиле. «Избиение рабочих группками в 30, 40 и 60 человек имело место в Перми и Кунгуре. Обычно жертвы расстреливались, но чаще топились или рубились шашками» (из донесения английского консула Т. Эллиота). В конце 1918 года, при эвакуации Сарапула, большевики расстреляли всех заключенных местной тюрьмы (преимущественно там сидели рабочие-речники). О расстрелах, производимых карательным отрядом И. Малышева в Бисерти и Шайтанке, мы уже сообщали. Еще один английский дипломат, Д. Эльстон, сообщает: «Число зверски убитых в уральских городах неповинных граждан достигает нескольких сот». А впоследствии знаменитый русский историк С. Мельгунов, автор страшной книги «Красный террор в России», напишет: «В своей картотеке, относящейся только к 1918 году, я пытался определить социальный состав расстрелянных... Удалось получить сведения о 73 процентах погибших, из них рабочих и крестьян 33 процента». Нет слов...
А вот и кульминация антирабочего террора красных на Урале. По данным А. Деникина, число казненных рабочих в Ижевске и Воткинске достигает ... восьмисот человек. Это не считая членов их семей, на которых тоже распространялись репрессии. Не удивительно, что оба завода не могли начать работу и были законсервированы до 1924 года — просто некому было работать.
Может, это только на Урале имела место такая свирепая политика по отношению к «гегемону»? Ничего подобного. Вот только голые факты: кровавое подавление петроградской забастовки 1920 года; Колпинский расстрел 1921 года; массовые расстрелы рабочих в Омске в 1920 году (перед казнью рабочих пытали); убийство нескольких сотен рабочих чекистом Панкратовым в концлагере на острове Нарген близ Баку в 1920 году; многочисленные жертвы среди рабочих-портовиков во время Крымской резни 1920–1921 годов (там рабочих даже вешали); избиение рабочих в Тбилиси в 1921 году (свыше трехсот зарубленных); подавление пролетарских митингов в Одессе с применением пулеметов в 1919–1920 годах; печально знаменитый «ров смерти» в Саратове, не пустевший всю гражданскую войну — не менее трети там оказалось «гегемонов»; шестьдесят расстрелянных в сентябре 1920 года в Казани рабочих за требование ... восьмичасового рабочего дня; избиение в Орле, где рабочие на митинге затоптали до полусмерти Я. Свердлова в 1919 году; репрессии в Киеве, Архангельске, Туле, Брянске...
Жуткий апофеоз — бойня рабочих в Астрахани, здесь число жертв зашкаливает за пять тысяч человек только в течение марта-апреля 1919 года. Вина рабочих — митинг, на котором они обсуждали экономические проблемы задыхающегося от голода города.
Так что, увы, Урал не исключение. И тогда уральские рабочие взялись за оружие против «пролетарской» власти, которая расстреливала их. Вот сухая сводка вооруженных выступлений рабочих на Урале только за декабрь 1917 года — лето 1918 года.
Декабрь 1917 года — Ревда, Кушва, Ирбит, Камышлов, Березовский.
Январь-февраль 1918 года — Белорецк, Новомихайловск, Шемахинский завод.
Март 1918 года — Златоуст, Кизел.
Апрель 1918 года — Камышлов.
Май-июнь 1918 года — Полевской, Нейво-Рудянка, Северский, Павловский, Камбарка, Колчедан, Нижний Тагил, Шемахинский завод.
Июнь 1918 года — Невьянск, ВИЗ, Кусинский завод, Сатка, Бакал, Нижние Серги, Нязепетровск, Белебей, Ирбит, Златоуст, Шадринск, Екатеринбург.
Июль 1918 года — Шемахинский завод, Надеждинск, Суксун, Пермь, Березовский.
Август 1918 года — Пискор, Сеныч, Новомихайловск, Верещагино, Очер, Павловск, Оханск.
Август-сентябрь 1918 года — Камбарка.
Это только за полгода! Шквал восстаний, по сути, — рабочая война сопротивления. Кстати, И. Малышев был убит на этой войне в ходе карательной акции у Златоуста.
И тогда возникает сакраментальный вопрос: случайна ли Ижевско-Воткинская дивизия у Колчака? В свете всего сказанного — безусловно, нет. Восстание на западноуральских заводах — высшая точка протеста уральского рабочего класса против «рабоче-крестьянской власти». По такому же сценарию, кстати, развивались и пресненские события 1905 года: сперва стачка, а потом, когда коса нашла на камень, — восстание. А то, что ижевцы и воткинцы стали белогвардейцами — это в силу обстоятельств. Их вооруженное выступление было кульминацией антибольшевистской борьбы пролетариата, самостоятельной по своим целям и формам, но в условиях Урала 1918 года блокироваться повстанцам-рабочим, кроме белых, было не с кем. На Урале не было других мощных антикоммунистических движений (типа массовых крестьянских восстаний, которые происходили тогда в Сибири и на Украине). А в одиночку ижевцам и воткинцам выстоять бы не удалось, и они это отчетливо осознавали. Так и родился феномен белой рабочей дивизии — зримый символ крайне пестрого состава сил антибольшевистского сопротивления. Эта пестрота, к слову, — одна из причин поражения всего движения, так как ни цели, ни средства их достижения у большинства его участников не совпадали.
А то, что не только сами западноуральские повстанцы, но и все сражающиеся прекрасно понимали, что речь идет не о случайном событии, но о феномене самостоятельного рабочего сопротивления режиму, свидетельствует такой факт. Красные части, состоящие из мобилизованных рабочих центральной России, при соприкосновении с ижевцами и воткинцами немедленно переходили на их сторону, отнюдь не спеша это делать при столкновении, скажем, с дутовцами или каппелевцами. Как бы сказали марксисты, «пролетарская солидарность». Это и была она — в борьбе с антинародным режимом, как бы в насмешку назвавшим себя «диктатурой пролетариата».