Испытание боем

Под вечер с гор потянул едва ощутимый прохладный костерок. Сидя на ящиках из-под боеприпасов, Евгений Степанов и командир звена Антонов вели неспешный разговор. Возле истребителя работал механик Степанова Лирике.

— Ты на каких типах истребителей летал? — спросил Антонов. — Последний год на И-16.

— Что за беда: кто ни приедет в Испанию, все на «И-шестнадцатом» летали. Наверняка и ты просился в эскадрилью «москас».

— Просился.

— Зря. И-15 — хорошая машина. Самолет маневренный, на фигурах устойчивый. В бою с «фиатами», да еще над горами, «чато» незаменим. Правда, с «мессерами» сложнее, в особенности на вертикалях... Знаешь что: садись сейчас в кабину. Раз на «шестнадцатом» летал, на И-15 тебе нетрудно будет.

С удовольствием вдохнул Степанов тот особенный, с юности знакомый запах смеси эмалита, бензина и масла, который отстаивается в кабине каждого самолета.

Командир звена подозвал механиков. Те подняли я пост самолета и поставили его на козелок.

— Сидеть удобно? — спросил Антонов.

— Да!

— Как обзор?

— Нормальный.

Подошел автостартер, и механик начал соединять его хобот с храповиком винта истребителя.

— Сделай две пробежки по земле, потом взлетай. [122]

Я тебя прикрою. Смотри, верти головой на триста шестьдесят, шею не жалей. Здесь, — он указал рукой в небо, — раззяв не любят.

Заработал двигатель. Знакомый рокот мотора, лямки парашюта, туго обхватившие плечи, и задрожавшие на циферблатах приборов стрелки привели Степанова в привычное состояние предполетной собранности.

Известно в авиации: летчик показывает себя на взлете и посадке. И хотя задание, которое получил Евгении от своего инструктора, было простое, курсантское, Степанов знал, что за его полетом будут наблюдать несколько десятков опытных, придирчивых глаз, и волновался. «Не опозорься», — приказал он себе.

Сделав две пробежки по земле, Евгений взлетел. Взлет и посадка прошли нормально. Это он понял по улыбке и ободряющему жесту механика Энрике. Снова уйдя в воздух, он набрал высоту и выполнил каскад фигур высшего пилотажа. Вверху Евгений видел кружившийся самолет Антонова.

Маневренный «чато» понравился Степанову.

Сумерки легли на горы и землю, а Евгений продолжал крутить одну за другой пилотажные фигуры. Подлетел Антонов и показал рукой вниз. Истосковавшись по самолету, Степанов был готов до бесконечности носиться на своем вертком истребителе по еще незнакомому небу Испании. Но время было идти на посадку...

Еще два дня ушли на отработку приемов воздушного боя. Вот когда Евгений в полную меру оценил виртуозное мастерство своего наставника. Веселый и шумливый на земле, Антонов в воздухе становился собранным, напористым. От его внезапных, стремительных атак деться было некуда.

— Учти, Женя, — говорил командир звена, — хотя в небе места много, но когда самолеты сходятся в бою, и воздухе становится тесновато. В этой тесноте и сутолоке нужно видеть все: противника и своего командира, товарища, которому следует помочь, и многое другое. Поэтому все время смотри, смотри и смотри... И еще, как говорил Суворов, идя вперед, знай, как воротиться. Это к тому, чтобы ты очертя голову в драку не лез.

На третий день Серов в учебном воздушном бою проверил подготовку прибывших в эскадрилью добровольцев. После приземления коротко сказал:

— Можно в бой... [123]

Смеркалось. Потемнели невысокие горы на горизонте. Над аэродромом тишина.

О чем-то негромко поет механик Серова Карлос, помогая Энрике подкрасить белым эмалитом выведенную на борту самолета шестерку. Механики — земляки, оба из Хихона, шахтерского города на севере Испании.

Вдоль взлетной полосы медленно идет открытая легковая машина. Летчики-ночники дежурного звена осматривают направление взлета. Укутанные брезентом истребители ждут своего часа.

Этот час для Евгения наступит с рассветом. Завтра в бой!

У себя на Родине Степанов не был новичком в небе. Там он летал на первоклассных по тому времени истребителях. Те, кто дал ему крылья, знали свое дело хорошо. Но завтра... «Завтра в прицел твоего истребителя войдет не в парусиновый конус-мишень, не белый квадрат на полигоне — завтра перед тобой будет реальный противник», — так говорил Степанову час назад Серов.

С карабином в руке мерно прохаживается по стояние одетый в серый комбинезон и легкие парусиновые туфли часовой. Обманчива тишина на войне. В любой момент она может взорваться гулом моторов, разрывами бомб, треском пулеметных очередей.

Евгений лежит на порыжевшей от солнца траве. Уходить с аэродрома не хочется. «Чато» в полном порядке, но Энрике целый день возится у самолета. Еще бы! Его хефе {25} завтра идет в свой первый бой.

На землю рядом со Степановым присел Михаил Якушин. Сегодня он командир ночного патруля. Михаил быстро сдружился с вновь прибывшими пилотами.

— Что, о завтрашнем дне думаешь?

— О чем же еще...

— Понимаю! Ты давно летаешь, Женя?

— Семь лет. А что?

— Сколько раз ты видел разрывы зенитных снарядов?

— Раза два, — неуверенно проговорил Степанов.

— Ну и я не больше, пока не приехал сюда. В первом боевом вылете попали мы под сильный зенитный огонь. Наше звено — шли мы справа от Еременко — рванулось [124] в сторону. Потом пришлось догонять ведущего. Нужно сказать, здорово растерялись. А в начале июля мы впервые столкнулись с «мессершмиттами». Ты учти — машина опасная. Немцы сажают на «мессеры» лучших, проверенных пилотов. Мы уже слышали, что такие машины у фашистов есть, но в бою с ними еще не встречались. Так вот, в том бою я дал маху — моментально у меня на хвосте очутился фашист. Наверное, не пришлось бы нам с тобой беседовать, если б не Леня Рыбкин. Он заметил, что пулеметные трассы обжигают мою «восьмерку». Дело решали секунды. Леонид довернул свой «чато» и нажал гашетки. «Мессер» окутался паром и повалился вниз. Видно, Рыбкин повредил ему систему охлаждения мотора. После боя осмотрели хвостовое оперение моего истребителя — пробоин насчитали столько, что пальцев на руках не хватило...

— А куда же делся этот Рыбкин? — спросил Евгений. — Почему его сейчас в эскадрилье нет?

— Беда случилась. Дня за два до вашего прибытия Леня вышел из строя. Кровоизлияние у него от перегрузок, почти ослеп.

— Жалко.

— Хочу тебе, Женя, напомнить, еще вот о чем: «фиата» близко не подпускай. Из четырех пулеметов у него два крупнокалиберных, а они как секиры.

— Учту, Миша.

К ним подошли Энрике и Карлос.

— Эста тодо комформэ! Все в порядке! — доложил механик.

— Тебе пора отдыхать, Женя, — поднимаясь, сказал Якушин. — Аста маньяна! До завтра! — попрощался Михаил с механиками.

Летчики медленно пошли вдоль стоянки. Часовой отсалютовал карабином.

— А ты, Миша, быстро научился испанскому.

— Благодаря самим испанцам. Наши главные учителя — механики. Они нас учат испанскому, мы их — русскому. Надо же понимать друг друга.

Подойдя к дому, Евгений еще несколько минут постоял на улице. По небосклону скатился яркий золотистый комок. Метеорит, наверное... На другой стороне улицы послышались аккорды гитары, мягкий баритон запел протяжную песню.

Евгений осторожно прикрыл калитку и вошел в дом. [125]

Утром эскадрилья ушла к линии фронта. Это был первый боевой вылет Никиты Сюсюкалова, Семена Евтихова, Виктора Кустова, Михаила Котыхова, Григория Попова, Алексея Горохова и Евгения Степанова.

На исходе двадцатая минута полета. Степанов летит правее Антонова. Он ведомый.

Показалась линия фронта. Блеснула извилистая лента реки Эбро. Эскадрилья резко отвернула от курса. «Неужели противник?» — заволновался Степанов. Истребители, набирая высоту, нырнули в синеющее между облаками окно. Пропали все наземные ориентиры. «Чатос» летели над белой пеной облачности, расстилавшейся от горизонта до горизонта.

Сигнал Серова — и эскадрилья отвесно пошла вниз. «Зачем мы теряем нужную для боя высоту? Ведь противника нет?» Едва Евгений успел это подумать, как ниже себя заметил пятнистые от камуфляжа самолеты. Сливаясь с фоном местности, они мчались к переднему краю.

Противник! Забыв о наставлениях, данных ему перед вылетом, Степанов уже ничего, кроме фашистских истребителей, не замечал. Пальцы обеих рук впились в гашетки пулеметов, воздух располосовали пулеметные очереди. Только когда «чатос» прорвались сквозь боевой порядок «фиатов», Евгений отпустил гашетки.

После первой атаки строй эскадрильи раскололся на отдельные группы.

Евгений уже не видел ни Антонова, ни Серова. С трудом разбираясь в происходящем, он пятнадцать минут носился среди крестастых машин. В глазах мелькали свои и фашистские самолеты. Входили и выскальзывали из прицела «фиаты». В бешеном хороводе крутились самолеты, земля и серо-оранжевые горы.

Бой оборвался внезапно. Маневрируя, «фиаты» ушли к Сарагосе, под защиту своих зениток. Неожиданно для себя Евгений опять оказался рядом с Антоновым. Тот махнул рукой, давая сигнал подстроиться.

«Что ж теперь будет? Командира потерял, ни одного фашиста не сбил. Не похвалят меня за этот вылет», — удрученно думал Степанов.

Показался Бахаралос. Над аэродромом кружилось несколько И-15. Командир звена подал сигнал идти на посадку.

Евгений нехотя вылез из кабины. Подошел Антонов. [126]

— Как, камарада, понюхал пороху? Чего грустный? Утомился?

Евгений с удивлением посмотрел на командира звена:

— Утомиться не утомился, а веселиться вроде бы не с чего.

— Как не с чего? Двоих фашистов свалили, свою пехоту и танки прикрыли. Разве мало?

— Ведь не я сбил.

Антонов свистнул:

— Ах вот ты о чем. Если после каждого вылета так убиваться будешь, надолго тебя не хватит.

— Пустят опять в бой?

— Серова спроси.

Командир эскадрильи закончил короткий разбор вылета. Поблагодарив Мастерова и Короуза за сбитых «фиатов», он задержал Антонова и Степанова.

«Обо мне разговор будет», — подумал Евгений.

— Давайте присядем. В ногах правды нет. Серов опустился на землю. Присев на корточки, Антонов чертил пальцем что-то у своих ног. Степанов, опустив голову, не шевельнулся.

— Расскажи, Женя, что в воздухе видел? — спокойно спросил Серов. — И не стой, садись.

На лице командира светился неподдельный интерес к тому, что ответит летчик, вернувшийся из первого в своей жизни боевого вылета.

— Что видел? — переспросил Степанов — «фиаты» видел. По-моему, бой недалеко от Сарагосы вели. Взглянув на Серова, он замолчал.

— Так много сразу рассмотрел? Как тебе «фиат» показался? — постукивая спичечным коробком о пачку «Казбека», спросил Анатолий.

— Смахивает немного на И-15.

— А есть различия?

— Конечно. Вытянутый нос. Обтекатели на шасси. Радиатор. Да и крупнее он нашего И-15.

— Ты сам все это увидел или тебе Антонов перед вылетом расписал?

— И Антонов, и сам.

— Почему издалека огонь по фашистам открыл?

— Не знаю. Какая-то лихорадка охватила. Пикирую, пальцы к гашеткам прилипли — не оторвешь. Потом началось такое...

Серов посмотрел на Антонова и улыбнулся. Ему понравилось, [127] что Степанов честно рассказывает все как было.

— Знаешь, кто на «фиатах» летает?

— Известно, итальянцы.

— В общем, правильно. Хотя и не одни итальянцы. Но всяком случае, на фашистских истребителях летают подготовленные пилоты. А ты забыл об этом. Давай посмотрим на тебя со стороны. Согласен? В бою ты вел себя храбро, но неосмотрительно. Огонь с дальней дистанции открыл. Что же получилось? Во-первых, израсходовал впустую боезапас. Во-вторых, пилоты противника по такой стрельбе сразу могли догадаться, что ты еще «зеленый». Ну, а дальше сам додумай, что могло произойти. Хорошо, что он, — Серов кивнул на Антонова, — далеко от тебя не отходил.

— Я рядом никого не заметил, — удивился летчик.

— Помнишь пословицу: «Один в поле не воин»? Ты сегодня воевал, вернее, пытался воевать один. Бросил ведущего, вывалился из строя эскадрильи. Хорошо, что не попал в окружение этих волков. — Серов чиркнул спичкой о коробок. — Сгорел бы, как она. Понял?

— Тяжело все-таки в настоящем воздушном бою, — признался Евгений. — Накрутился. Голова гудит...

— Легко о войне кинофильмы смотреть да девушкам байки гнуть, — вмешался все время молчавший Антонов.

— Ну как, Антонио, пустим его еще раз? У Евгения перехватило дыхание.

— Хватка есть. Будет мозгами шевелить — будет летать, — подвел итог Антонов. Командир эскадрильи встал.

— Готовься. Пойдешь справа от меня. Но не отрываться, — погрозил он пальцем Евгению.

Прошла неделя. Уже не раз Евгений Степанов уходил в небо войны. Вместе с товарищами сопровождал Р-зеты. Огражал налеты фашистских бомбардировщиков. Летал с Серовым на разведку к Уэске и Сарагосе. Но на его счету еще не было ни одного сбитого фашиста. Это удручало летчика.

Полчаса назад Анатолий Серов произнес свое уже павшее привычным: «Время в полет».

Эскадрилья подошла к линии фронта. Разворот. Завиднелись пригороды Сарагосы. И тут со стороны Иберийских [128] гор появились двухмоторные машины. Над ними и по сторонам вились «фиаты».

Степанов несколько раз качнул самолет. Комэск сделал рукой успокаивающий жест: «Вижу».

«Нужно атаковать! Чего он медлит?» — волновался Евгений. И только когда «чатос» со стороны солнца бросились в атаку, он оценил выдержку Серова.

Серов и Короуз в упор расстреляли флагман бомбардировщиков. Опустив вниз остекленный нос, самолет пылающим факелом врезался в оливковую рощу.

Степанов атаковал замыкавший колонну бомбардировщик. Сближаясь, он успел рассмотреть вытянутый веретенообразный фюзеляж, обрубленные концы крыльев и двухкилевое хвостовое оперение самолета. Широкие моторные гондолы придавали незнакомой машине внушительный вид. «Нет, это не «юнкерс», у того форма крыла другая». Нацелившись в пространство между килями, Евгений старался поймать в перекрестие прицела кабину пилота. «Да ведь это «Дорнье-17», — осенила его догадка.

Евгений нажал гашетки. Фашист огрызнулся огнем. «Попробую с нижней полусферы». Опять на «чато» посыпался раскаленный металл. «Значит, у него и внизу пулемет? Нужно подойти ближе». Евгений подвел истребитель под углом к фюзеляжу бомбардировщика. Выбросив темные капли бомб, «дорнье» увернулся в сторону. Увеличив скорость, он устремился к Сарагосе. «Уйдет, проклятый!» Резким переворотом Евгений ввел машину в пике. К нему кинулись два «фиата». Открыв огонь с дальней дистанции, их пилоты пытались отсечь «чато» от бомбовоза.

«Чато» нырнул под пулеметные трассы фашистских истребителей. «Фиаты» пронеслись выше. Евгению казалось, что он уже целую вечность кувыркается возле будто заколдованной от огня фашистской машины.

Наконец в перекрестии прицела появилась передняя часть «дорнье». Степанов нажал гашетки, свинцовый град ударил в бомбардировщик. Из правой моторной гондолы потянулся дым. Самолет лениво качнулся. Евгений вновь нажал гашетки. «Дорнье» вспыхнул. Задрав вверх хвост, волоча за собой широкий буро-коричневый шлейф дыма, бомбовоз скользнул на левое крыло и стал падать на город.

Как завороженный, Степанов смотрел на падающую [129] вражескую машину. «Сбил, сбил, сбил», — стучало в висках... Забыв о том, что бой не окончен, он снижался вслед на горящим бомбардировщиком. «Дорнье» несся к серому прямоугольнику, на котором выделялись три ярко-оранжевые трубы. «Цементный завод», — догадался Евгений, вспомнив инструктаж Серова. Какое-то шестое чувство заставило летчика оглянуться. Он увидел подсвеченный солнцем серебристый диск винта — сзади на него делал заход «фиат». Всей спиной он ощутил дульные срезы раскаленных стрельбой пулеметов фашистского истребителя. Неужели конец?..

Евгений резко ввел машину в переворот. Противник промедлил. Но все же очереди пулеметов «фиата» полоснули по хвостовому оперению. «Чато» сразу сорвался в штопор.

Над островерхой крышей Сарагосского собора Евгений с трудом вывел в горизонтальный полет едва не врезавшийся в землю истребитель. Осмотрелся. Атаковавший его «фиат» падал вниз. Над ним стремительно набирал высоту И-15. «Кому-то я жизнью обязан», — подумал Степанов.

После посадки к нему первым подбежал Антонов:

— Молодец! Поздравляю!

Командир звена так радостно улыбался, будто не было только что этого изнурительного боя и над каждым из них не висела смертельная опасность. Товарищи дружески хлопали Евгения по плечу. Энрике восторженно смотрел на своего командира.

Подошел Серов:

— Ну как?

— Сбил!

Серов взглянул на хвостовое оперение самолета. Подергал свисавшие с обшивки стабилизатора и рулей клочья перкаля, пощупал пробоины в крыльях.

— Как же ты вывернулся?

— Сейчас не отвечу. Нужно подумать. Командир эскадрильи улыбнулся:

— Думай. За сбитый хвалю! А то, что разрешил фашисту себе на хвост сесть, — плохо.

Голос был строг, но глаза комэска смотрели доброжелательно.

Сигнал с командного пункта вновь поднял истребители в воздух. Степанов остался на аэродроме. Остаток дня вместе с Энрике он проработал у израненной [130] машины. Пришлось вспомнить навыки, полученные когда-то в железнодорожном училище и планерном кружке...

Еще Иван Еременко ввел в эскадрилье правило: по окончании дня обмениваться мнениями о проведенных боях.

Так было и в этот вечер. Под брезентовым тентом столовой царило оживление. Пришла долгожданная почта. Бережно разрывали конверты с письмами. Жадно набрасывались на газеты и журналы, присланные из Советского Союза.

Ужин не начинался. Ждали командира эскадрильи, уехавшего на Каспе, в штаб истребительной авиагруппы. Когда вошел Серов, вслед за ним появилась официантка Сильвия — смуглая, стройная девушка с копной иссиня-черных волос, в которые были умело вплетены красные и белые розы. Всегда сдержанная и застенчивая, она вдруг подбежала к комэску и несколько раз поцеловала его. Оставив на середине палатки застывшего от изумления Серова, Сильвия вслед за ним расцеловала сидевших рядом Антонова и Степанова. Поцелуй пришелся и на долю смущенного Вальтера Короуза.

— Но э компрэндидо! Не понимаю! — поднял руки вверх Анатолий.

— Муй аградэсидо! Очень вам благодарна! Ой кумпло десиочо аньос! Сегодня мне восемнадцать! Грасьяс пор су обсэкьо! Благодарю за подарок!

Сильвия подняла вверх три растопыренных пальца. Только тут летчики поняли, что сбитые два «дорнье» и «фиат» Сильвия приняла как подарок ко дню своего рождения. Ведь поцелуи достались тем, кто сегодня одержал победу в воздушном бою.

Начались шумные поздравления. Из-за стола вышел Рыцарев. Подойдя к девушке, он поклонился.

— Бриндемос пор вуестра салут! Пьем за ваше здоровье! — громко сказал Александр.

Подняв над головой бокал искристого вина, девушка сделала реверанс...

Когда ужин подходил уже к концу, Антонов постучал вилкой о край тарелки:

— Внимание! Сегодня у нас есть еще один именинник. Но только, тезка, не проси, чтобы я тебя поцеловал. Пусть [131] лучше Сильвия сделает это еще раз, — подмигнул он Степанову.

Услышав постукивание о тарелку и свое имя, Сильвия, почти не понимавшая по-русски, подумала, что камарада Антонио просит добавочную порцию. Скользнув за перегородку, она поставила перед ним полную тарелку жареного картофеля с большим куском баранины:

— Сирбасэ устэ! Угощайтесь, пожалуйста!

— Это тебе вместо второго поцелуя, — поддел Антонова Якушин.

Палатка наполнилась дружным смехом.

— Слушать будете? — с трудом остановил развеселившихся летчиков Антонов.

Дальше Степанов узнал о прошедшем бое такие подробности, которых он и не подозревал. Очень образно пересказал Антонов все мучения Евгения с «дорнье». Рассказал так, будто сам сидел в кабине его истребителя. В некоторых местах рассказа кто-то из летчиков вставлял замечание или отпускал острое словцо.

К Евгению наклонился Серов:

— Не обижаешься?

— Нисколько. Даже интересно.

— Если так, то хорошо. Да, а ты поблагодарил летчика, который снял «фиата» с твоего хвоста?

— До сих пор не знаю, кто это был. Думал, мой спаситель сам объявится.

Серов укоризненно покачал головой и глазами показал на Антонова.

Выйдя из столовой, добровольцы небольшими группами медленно двинулись к белевшему в темноте зданию общежития. Прохладный ветер шелестел листьями деревьев. В небе громоздились темные облака. Ярко вспыхнула молния, за горами раздались раскаты грома.

— Всегда так. Погрохочет-погрохочет, а дождя нет. Удивительно здесь природа устроена, — сказал шедший рядом со Степановым Антонов.

— Нам еще привыкать и привыкать к Испании. А хорош, значит, я был, если со стороны посмотреть, — проговорил Степанов, все еще находившийся под впечатлением только что прошедшего разговора.

— Ты все об этом? Думаешь, мы в первых боях выглядели лучше? Уверяю — нет. Но первый бой, в особенности первый сбитый самолет, многому учит. [132]

— Знаешь, у меня до сих пор перед глазами этот «дорнье» крутится...

— Знакомое чувство. Ты хоть сегодня ужинал с аппетитом. А я как сбил первого фашиста, так о еде и сне забыл. От радости носился по аэродрому и хвастал. Еременко это надоело. Вызвал к себе и сказал: «Не перестанешь бегать по стоянкам и приставать ко всем со своим «юнкерсом» — отправлю заведовать хозяйственной частью вместо Альфонсо. Там и наговоришься».

Помолчали.

— Хочу поблагодарить тебя, Антонио, — решился наконец Степанов.

— За что? — удивился тот.

— Извини, что поздно. Ведь это ты срезал «фиата»?

— Пустяки...

Евгений крепко сжал руку товарища.

Не раз после этого памятного дня Степанов поднимался в огненное небо войны. Испания, Монголия, Западная Белоруссия, Карельский перешеек, небо Москвы... В неравном бою сбивал врагов. Видел гибель друзей. Сам, израненный, покидал горящую машину. Но первый сбитый над Сарагосой фашистский «дорнье» запомнился навсегда...

Утром истребитель сверкал свежей краской, и, только присмотревшись, можно было обнаружить аккуратно поставленные заплаты. «Молодец Энрике! Отличная работа». И тут Степанов увидел завернувшегося в моторный чехол крепко спящего механика — видимо, тот всю ночь не отходил от самолета.

Евгений присел на ящик, стоящий у истребителя. Вынул из планшета блокнот и начал быстро наносить карандашом на бумагу свой «чато», здания Сарагосы, горящий фашистский бомбардировщик. Он хотел зарисовать финал вчерашнего боя.

Подошли Антонов и Аделина. Командир звена придирчиво осмотрел самолет. Удовлетворенно сказал:

— Золотые руки у твоего механика. Потом заглянул в блокнот Степанова.

— А похоже, — удивленно протянул он. — На память Сильвии за вчерашний поцелуй?

— Нет, для себя.

Голоса разбудили механика. [133]

— Вылазь, Энрике, из своей спальни, — засмеялся Антонов. — Нагрузил тебя новый командир работой?

Энрике Гомес, с осени тридцать шестого года работавший с советскими летчиками, все еще с трудом изъяснялся по-русски. Ему на помощь пришла Аделина.

— Не страшно, камарада Антонио. Эта машина живучая. Помните, в каком виде ее из-под Мадрида привезли?

— Как не помнить, — откликнулся Антонов и, обернувшись к Степанову, объяснил: — На твоем «чато» раньше Миша Петров летал. Горел он над Мадридом...

С волнением выслушал Степанов рассказ о посадке на нейтральной полосе, о спасении советского летчика республиканскими бойцами, о том, как Рыцарев и Энрике с помощью солдат из-под носа марокканцев вытащили обгоревший истребитель и через несколько дней восстановили его. Узнал Евгений и о том, что Еременко, веря в возвращение Петрова, долго не разрешал никому летать на его самолете.

Пока Антонов говорил, Энрике печально качал головой. Потом сказал:

— Несколько раз я ездил к Михио. А он все улыбался: «Мы с тобой еще повоюем, Энрике». Но мой командир так и не вернулся. Ожоги оказались очень тяжелыми. Его отправили в Валенсию, а потом в Советский Союз...

Евгений положил руку на плечо испанца:

— Не знал, что летаю на таком истребителе...

— Женя, покажи ему рисунок, — попросила Аделина. Евгений вынул из планшета блокнот. Энрике с интересом рассматривал карандашный набросок: «чато» в развороте, ниже — падающий «дорнье».

— Вот так мы с тобой фашиста завалили, Энрике! Испанец смутился, но видно было, что слова Степанова ему понравились.

— Камарада Эухенио, подарите мне ваш рисунок, — попросил он.

Степанов вырвал из блокнота листок. В углу сделал надпись: «Моему испанскому другу Энрике Гомесу в память о первом сбитом нами фашисте».

— Мучас грасьяс! Большое спасибо! Бережно сложив рисунок, Энрике засунул его в карман комбинезона. [134]

В дальнем конце аэродрома заработали моторы истребителей. Антонов взглянул на часы:

— И нам пора.

В воздух взвилась сигнальная ракета. Евгений быстро надел парашют, застегнул шлем.

— К запуску, Энрике!

— По-испански это будет «эн марча», — подсказала Аделина.

— Эн марча, — повторил Степанов.

— Я готов, мой командир! — ответил Энрике.