Заговор Локкарта
Следователь ВЧК Виктор Кингисепп{1} стоял у окна и неторопливо рисовал на стекле замысловатые фигуры. Поначалу это были разрозненные кубики, круги, треугольники. Затем Кингисепп соединил их прямыми линиями. Удовлетворенно оглядев свое «художественное произведение», он подошел к столу и на чистом листе бумаги быстро воспроизвел сделанные на стекле рисунки, озаглавив их единственным словом: «Схема». А сверху надписал: «Дело Локкарта...» В самом первом треугольнике поставил дату: «Начато 11 августа 1918 года».
Именно в этот день командир дивизиона латышских стрелков Берзин пришел к заместителю председателя ВЧК Якову Христофоровичу Петерсу и рассказал о том, что им, Берзиным, интересуется английская миссия, которую возглавляет генеральный консул Р. Локкарт.
В следующей фигуре рисунка Кингисепп обозначил дату — «13 августа», когда Берзин сообщил англичанам о своем «согласии» работать на них. А 14 августа на частной квартире Локкарта. в доме № 19 по Хлебному переулку, что возле Никитских ворот, Берзин встретился с молодым, спортивного вида англичанином, который, крепко пожав руку Берзину, представился:
— Локкарт.
Он был немногословен и очень четко сформулировал программу действий:
— Латышей необходимо готовить к восстанию. Чтобы вызвать их недовольство, следует задерживать и без того скудные пайки. Надо настроить людей против Советской власти, которая не умеет или не хочет сытно и вовремя кормить. За деньгами с нашей стороны дело не станет. Вашу платформу изложите завтра, когда я сведу вас с моими коллегами.
На следующий день Берзина представили французскому консулу Гренару и еще одному человеку, назвавшемуся на чистом русском языке Константином Павловичем.
— Я не хотел бы в этом деликатном вопросе иметь дело с русскими, — недовольно заявил Берзин.
Константин Павлович рассмеялся: [6]
— Не беспокойтесь! Вас ввело в заблуждение мое правильное произношение. Я — Рейли, лейтенант английской секретной службы.
— Впредь вы будете встречаться только с Рейли, — сказал Локкарт. — Это почти исключает риск.
Очередная встреча состоялась 17 августа за столиком в кафе «Трамбле» на Цветном бульваре. Рейли передал Берзину 700 тысяч рублей и попросил снять конспиративную квартиру.
— Там нам будет легче встречаться, — объяснил он. — А то здесь кругом глаза и уши...
Рейли расплатился, и они не спеша пошли к Петровке.
— Надо будет сделать так, — говорил матерый английский разведчик, — чтобы два полка латышей смогли по первому приказу уйти в Вологду и помочь английским частям быстрым броском из Архангельска отрезать Петроград. Сразу после этого латышские стрелки, оставшиеся в Москве, арестуют членов Совнаркома во главе с Лениным и отправят их в Архангельск... Хотя нет, Ленина, конечно, следует расстрелять на месте. На улицу выходят «отряды порядка», сформированные из бывших офицеров.
...Следующий кружок, нарисованный Кингисеппом, — встреча на конспиративной квартире, которую Берзин снял в доме № 4 по Грибоедовскому переулку. Здесь он получил от Рейли чисто шпионское задание: узнать, стоят ли пятидюймовые батареи между Черкизовом и Рогожской заставой, выяснить, правда ли, что семьсот латышей на станции Миткино охраняют пять вагонов с золотом, и, если это так, войти к ним в доверие и подчинить их себе.
27 августа Рейли вручает Берзину 300 тысяч рублей и дает ему поручение — организовать служебную командировку в Петроград, использовав ее для того, чтобы наладить контакт с тамошними «оппозиционерами-латышами».
— Зайдите в дом десять по Торговой улице, — инструктировал он. — Квартира тоже десять. Там живет Елена Михайловна Бою-жовская. Спросите ее, где Массино. Это пароль.
В Петрограде Берзину случайно удалось установить адрес конспиративной квартиры Рейли в Москве — Шереметьевский переулок, 3. Чекисты немедленно воспользовались этим и получили ордер на ее обыск.
Дверь открыла Елизавета Эмильевна Оттен, актриса театра. В глубине первой комнаты возле трельяжа стояла еще одна женщина. Увидев чекистов, она изменилась в лице и судорожно прижала к груди сумочку, в которой оказалось донесение, подписанное «Агент № 12». В этом донесении сообщалось и формировании дивизии Красной Армии в Воронеже, о графике работ Тульского оружейного завода, о количестве продукции, выпускаемой патронным заводом, и о том, что из-за острой нехватки хлопка производство боеприпасов сократилось в два раза...
Женщину звали Мария Фриде. Она показала: [7]
— Я первый раз нахожусь здесь. Утром вышла из дому за молоком, а на Воздвиженке ко мне подошел мужчина... Высокий такой... В полувоенной форме... Он попросил меня отдать этот пакет — сам на поезд опаздывал. И назвал адрес: Шереметьевский, три, квартира восемьдесят пять.
Следователь спросил у Фриде ее домашний адрес. Женщина смутилась, зачем-то оглянулась и лишь после этого как-то покорно, обреченно ответила:
— Дубасовский, двенадцать, квартира два. Группа чекистов была послана на квартиру Фриде. Хозяйка квартиры Оттен пыталась отмежеваться от Фриде, представив ее случайной знакомой.
— Она приносила мне пакеты только два раза. Я ее совсем мало знаю.
— А для кого она приносила пакеты?
— Для моего квартиранта.
— Он здесь живет постоянно?
— Нет, за последнее время почти не бывает.
— Почему?
— Он иностранец и стал бояться ареста — теперь же начали сажать иностранцев...
— Да? — удивился Кингисепп — А кто их сажает и куда?
— Ну, я не знаю, так все говорят... Словом, я встречалась с Рейли в скверах и передавала ему пакеты на улице.
— И часто носили пакеты?
— Часто. Он же такой известный театровед, у него большая корреспонденция...:
Зазвонил телефон. Руководитель группы, делавшей обыск у Марии Фриде, сообщил, что дела принимают крайне интересный оборот: на квартире Александра Фриде (брата женщины, у которой было обнаружено донесение), бывшего подполковника, военного судьи, найдено в потайном ящичке у зеркала 50 тысяч рублей; мамаша подполковника, когда чекисты вошли в дом, побежала в уборную — хотела спустить в канализационную сеть донесение агента № 20. А в донесении — данные о Севере России, и весьма подробные.
...Высокий, настороженно смотрящий сквозь пенсне Александр Фриде неторопливо, очень спокойно показывал:
— Я, право, не знал, что в этом конверте. Некий Джонстон — я с ним на улице разговорился, американец, по-русски ничего не понимает, — попросил передать это письмишко своей подруге в Милютинский переулок... Дом запамятовал и квартиру тоже... Ну и от греха попросил матушку бросить в унитаз, чтобы вы не подумали чего о нас. О времена, о нравы. Запуган российский интеллигент, запуган.
Отвечая на вопросы следователя, Фриде неохотно, но довольно подробно обрисовал господина Джонстона и место, где случайно, совсем случайно, они повстречались, воспроизвел тембр голоса [8] заезжего иностранца и его манеру близко заглядывать в глаза. Эти свои показания Александр Фриде подписал, после чего Кингисепп отпустил его. Но вдруг, когда Фриде был уже возле самой двери, остановил вопросом:
— Окажите, а это по просьбе господина Джонстона ваша сестра носила пакет госпоже Оттен в Шереметьевский переулок?
Фриде замер. Но, овладев собой, обернулся неторопливо, почесал мизинцем переносье, улыбнулся, махнул досадливо рукой:
— Ах память, память! Совсем забыл сделать вам заявление: я сотрудничаю с американским коммерсантом Ксенофонтом Каламатиано. Исполняю, так сказать, роль письмоноши. Судья-письмоноша, смешно, не правда ли? Ну вот и попросил сестру отнести по указанному адресу письмишко.
— А в этом «письмишке», — Кингисепп положил на стол две странички машинописного текста, — донесение агента номер двенадцать.
Фриде пожал плечами и промолчал,
— Пятьдесят тысяч ваши?
— Господь с вами... Каламатиано оставил на сохранение. Только поэтому я их и припрятал — сам нищ и гол.
— Понятно, — задумчиво проговорил Кингисепп, — понятно, гражданин Фриде. Может быть, еще что скажете?
— Да, считаю необходимым выяснить это недоразумение. Мис-гер Каламатиано — коммерсант, и я помогал ему в налаживании торговли с молодой Советской республикой. Коммерсант должен знать конъюнктуру рынка, суть происходящего. Информацию, которая стекалась ко мне, я обрабатывал и пересылал для него — он часто ездит — ив Шереметьевский переулок, и во французскую гимназию госпожи Морренс.
— Кто поставлял вам информацию?
— Это я сам, все сам...
— Неувязка выходит. Здесь данные о Туле и Воронеже, а вы из Москвы не отлучались. А вот это донесение — из Петрозаводска.
— Ах это... Да, да, это мне занес гражданин Солюс. Солюс и Загряжский помогали мне изредка.
Кингисепп закурил. Глядя прямо в глаза Фриде, спокойно спросил;
— Адреса сами писать будете или я запишу с ваших слов?
Марию Фриде допросили вторично. Она призналась, что по поручению своего брата передавала пакеты американскому консулу Пулю, который жил в Чернышевском переулке, и американскому гражданину Смиту — в Ваганьковском переулке. Однажды ездила с пакетом к американскому консулу во Владикавказ, за что получила помимо суточных 600 рублей от Смита.
Ночью кончился обыск в Милютинском переулке, у госпожи [9] Морренс, где жил Вертамон, которому Александр Фриде несколько раз относил пакеты. В креслах были обнаружены капсюли для динамитных шашек, 30 тысяч рублей, карты генерального штаба и матерчатые рулончики с шифром;
В течение следующих дней засада на квартире Фриде задержала студентов Хвалынского и Потемкина, а Загряжский и Солюс были арестованы у себя на квартирах.
18 сентября засада у американского консульства задержала гражданина Серповского, который был опознан Фриде и Загряжским как американский гражданин Каламатиано.
На первом допросе он вел себя довольно спокойно, уверенно отвечал на вопросы Кингисеппа, считая, видимо, неуязвимой свою версию. Да и следователь как будто не внушал опасности: задавал обычные вопросы, смотрел на него из-под опущенных век, казалось, полусонными глазами. Кингисепп выпрямился и неожидан-но попросил:
— Покажите-ка свою тросточку.
Он долго рассматривал трость, а затем отвернул большую костяную ручку и высыпал на стол шифры, расписки агентов в получении денег, закодированные адреса и имена агентов.
Той же ночью по показаниям Каламатиано были задержаны его подручные — Голицын, Ишевский, Политковский, Иванов и англичанин Кемберг Хиггс.
Были арестованы также Ольга Старжевская, хозяйка второй конспиративной квартиры Рейли, и заведующий автомастерскими Московского военного округа Трестер, возивший несколько раз Рейли на своей машине к себе на дачу.
А еще через несколько дней на конспиративную квартиру Каламатиано, где он жил по паспорту студента Петроградского университета Серповского, пришел чехословацкий гражданин, только что прибывший с оккупированного белогвардейцами и чехословаками Урала, и спросил:
— Как мне увидеть гражданина Серповского?
— Он скоро будет, — ответил ему человек, отрекомендовавшийся ириятелем Серповского. — Вы, собственно, от кого?
— Я из нашего штаба.
— Документы надежны?
— Да. Вполне. Я тут живу под именем Лингарта.
— А настоящее-то ваше имя как будет? — поинтересовался Кингисепп, когда лжелингарта доставили в ЧК.
Настоящим именем чех подписался в конце допроса: Пшеничко Иозеф. По его показаниям были взяты люди, снабдившие Пшеничко документами и хранившие его саквояж, в котором при тщательном обыске обнаружили тоже кое-что любопытное.
Через месяц Кингисепп положил на стол Феликсу Эдмундовичу Дзержинскому четыре толстые папки: там были вещественные доказательства, протоколы допросов, заключения экспертов, показания свидетелей. [10]
— Товарищ Кингисепп, — сказал Феликс Эдмундович, познакомившись с делом, — позаботьтесь, пожалуйста, о приглашении правозащитников к обвиняемым и оформляйте дело для передачи в Революционный трибунал ВЦИКа. Я думаю, трибунал должен судить их открыто, гласно — пусть весь мир узнает правду о заговоре, а то уже сейчас поднялся вопль в западной прессе: «Арестовали невиновных».
Для полноты картины раскрытия заговора Локкарта небезынтересно ознакомить читателя с воспоминаниями одного из чекистов того времени Яна Буйкиса, имеющими прямое отношение к нашему повествованию. Кстати сказать, из этих воспоминаний видно, какая напряженная, разносторонняя и опасная работа велась сотрудниками ЧК по выявлению врагов Советской власти и раскрытию их преступных замыслов.
...В июне 1918 года Я. Буйкис со своим товарищем Яном Спрогисом выехали в Петроград с заданием Феликса Эдмундовича Дзержинского — проникнуть в белогвардейское подполье и выяснить замыслы его руководителей. Подчеркивая значение этого задания, Ф. Э. Дзержинский объяснил Буйкису и Спрогису, что Петроград остается крупным очагом контрреволюционных организаций и туда ведут нити многих раскрытых заговоров и мятежей. [11]
Нет необходимости подробно рассказывать о том, сколько трудов, усилий, находчивости потребовалось посланцам «железного» Феликса для выполнения поручения. Важно одно: им удалось войти в доверие к членам подпольной контрреволюционной организации, познакомиться с Сиднеем Рейли и быть представленными самому шефу, некоему Кроми, — морскому атташе одной иностранной державы, который остался доволен ими. В конечном счете они настолько завоевали репутацию надежных людей, что Кроми доверил им доставку секретного пакета в Москву — главе английской миссии Локкарту.
Далее лучше прочесть то, что пишет сам Ян Буйкис.
«Мы понимали, что шпионы-дипломаты, доверив нам важные секреты, будут следить за нами и проверять. Наши предположения подтвердились. Рано утром в номере гостиницы «Селект», где мы остановились накануне отъезда в Москву, раздался настойчивый стук в дверь. На пороге стоял Сидней Рейли.
— Не возникло ли каких-либо затруднений с передачей письма Локкарту? Не нужна ли моя помощь? — с подчеркнутой вежливостью спросил он.
Было ясно, что неожиданный визит английского разведчика преследовал единственную цель: проверить, не попало ли письмо в чужие руки. Убедившись, что его опасения напрасны, Рейли в хорошем настроении покинул гостиницу.
Оставшись одни, мы усиленно обдумывали, как нам показать пакет Ф. Э. Дзержинскому, прежде чем вручить его адресату, Мы допускали, что в Москве за нами будет слежка. Поэтому, приехав в столицу, с вокзала пошли пешком, предпочитая тихие улочки и проходные дворы.
В тот же день пакет был на столе у Дзержинского. Феликс Эдмундович крепко пожал нам руки, поинтересовался нашим самочувствием и посоветовал хорошенько отдохнуть,
На следующее утро мы вновь были в кабинете Ф. Э. Дзержинского.
— Теперь идите к Локкарту и вручите ему письмо, — сказал он, возвращая нам пакет. — О результатах встречи сразу же ставьте меня в известность.
В 11 часов мы отправились к Локкарту по указанному нам адресу. Нас встретил крепкий, спортивного вида человек лет тридцати. Он не выглядел англичанином, в его внешности было нечто русское. Держался любезно, предупредительно, говорил по-русски без малейшего акцента, но был очень осторожен. Когда я подал ему пакет, он вскрыл его и долго перечитывал рекомендательное письмо от Кроми.
— Да, это Кроми! — сказал он и пригласил нас к себе в кабинет.
В своей книге «Буря над Россией», вышедшей за границей в 1924 году, Локкарт об этом пишет так: «Я сидел за обедом, когда [12] раздался звонок и слуга доложил мне о приходе двух человек. Один из них, бледный, молодой, небольшого роста, назвался Шмидхеном... Шмидхен принес мне письмо от Кроми, которое я тщательно проверил, но убедился в том, что письмо это, несомненно, написано рукой Кроми. В тексте письма имелась ссылка на сообщения, переданные мной Кроми через посредство шведского генерального консула. Типичной для такого бравого офицера, как Кроми, была фраза о том, что он готовится покинуть Россию и собирается при этом сильно хлопнуть за собой дверью...»
Думается, что комментарии к этим воспоминаниям Локкарта излишни.
Мы предстали перед английским «дипломатом» как офицеры царской армии, поддерживающие связь с влиятельными командирами латышских стрелков. Часть их, по нашим уверениям, изменила свое отношение к Советской власти, разочаровалась в ее идеалах и при первой возможности была готова примкнуть к союзникам. Естественно, что в глазах Локкарта мы относились именно к таковым.
Матерый разведчик был предельно осторожен и раскрыл свои планы не сразу, а после тщательного изучения и проверки нас.
На одной из встреч он наконец заговорил откровенно:
— Сейчас наступило самое подходящее время для замены Советского правительства и установления в России нового порядка. В организации переворота вы можете оказать большую помощь.
Далее Локкарт рассказал, как подкупами и провокациями он рассчитывал поднять против Советской власти латышские части, охранявшие Кремль и другие правительственные учреждения, а затем при поддержке контрреволюционных офицеров бывшей царской армии свергнуть Советское правительство. Локкарт считал, что первой задачей антисоветского переворота является арест и убийство Ленина.
— Да, да, — подчеркивал он. — Надо в самом начале убрать Ленина. При живом Ленине наше дело будет провалено.
Как первоочередную задачу Локкарт предложил нам найти надежного соучастника, занимающего командную должность в латышской части, охранявшей Кремль.
Рекомендуя применять подкуп, Локкарт заявил, что денег на это будет сколько угодно.
Затем Локкарт предложил нам подготовить план продвижения английского экспедиционного корпуса в Москву. Он особенно подчеркивал, что необходимо добиться содействия латышских стрелков, действовавших на Архангельском фронте. При этом Локкарт настойчиво рекомендовал подбирать новых надежных людей.
О планах Локкарта мы сообщили Феликсу Эдмундовичу».
Так развивались события, нашедшие столь яркое отражение в судебном процессе по делу Локкарта. [13]
«Известия Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета Советов Крестьянских, Рабочих, Солдатских и Казачьих депутатов» 3 сентября 1918 года опубликовали официальное сообщение о ликвидации заговора англо-французских дипломатических представителей против Советской России.
В конце ноября — начале декабря 1918 года состоялся судебный процесс по этому делу. К судебному разбирательству были привлечены 24 обвиняемых: бывший глава английской миссии в Москве Р. Р. Локкарт, бывший французский генеральный консул Гренар, лейтенант английской службы Сидней Рейли, французский гражданин Генрих Вертимон (судились заочно — Рейли и Вертимон скрылись от следствия, Локкарт и Гренар выехали на родину; взамен их Советское правительство добилось освобождения арестованных без каких-либо оснований за границей М. М. Литвинова и его сотрудников), американский гражданин Ксенофонт Каламатиано (проживавший по подложному паспорту Сергея Серповского), бывший подполковник, служащий управления начальника военных сообщений Александр Фриде, бывший генерал-майор Александр Загряжский, бывший офицер Алексей Потемкин, бывший чиновник московской таможни Павел Солюс, бывший подполковник генерального штаба Евгений Голицын, студент Петроградского университета Александр Хвалынский, корреспондент газет Дмитрий Ишевский, бывший служащий Цен-тролланбежа Леонид Иванов, чешский гражданин Иозеф Щпеничко. бывшая сотрудница распределительного отдела ВЦИК Ольга Старжевская, бывший заведующий автомобильным складом Московского военного округа Максим Трестер, артистка Художественного театра Елизавета Оттен, бывшая надзирательница женской гимназии Мария Фриде и бывшая директриса женской гимназии Жанна Морренс, бывший генерал-майор Петр Политковский, чешские граждане Ярослав Шмейц, Алексей Лингарт, Станислав Иелинек, английский подданный Кемберг Хиггс.
Локкарт и Гренар, будучи дипломатическими представителями, использовали свое особое положение официально аккредитованных в нашей стране лиц для прямого покушения на Советскую власть. Они создали для этой цели контрреволюционную организацию, ставшую центром подготовки антисоветских мятежей, диверсий и шпионажа. Рейли, Вертимон и Каламатиано принимали непосредственное участие в осуществлении этого плана, создали разветвленную шпионскую сеть, путем подкупа вербовали исполнителей для ликвидации руководящих работников советских органов.
Фриде и Загряжский были ближайшими сотрудниками Каламатиано и созданной им организации. Потемкин, Солюс, Голицын, Хвалынский, Ишевский, Иванов, Пшеничко, Старжевская, Трестер активно выполняли задания Каламатиано по сбору шпионских сведений о состоянии Красной Армии и положении в стране. Оттен, Мария Фриде, Жанна Морренс участвовали в тайной передаче [14] донесений, сводок и корреспонденции агентов шпионской сети. Политковский, Шмейц, Лингарт, Иелинек, Кемберг Хиггс укрывали агентов, способствовали более успешной их работе по собиранию шпионских сведений.
Дело рассматривалось в Москве в открытом судебном заседании, в условиях полной гласности, с участием обвинителя и 14 защитников. На суде присутствовали представители дипломатических миссий нейтральных держав (норвежской, шведской, датской).
25 ноября 1918 года — первый день процесса. В зале трибунала на отведенных им скамьях были размещены подсудимые. Заняли свои места должностные лица. Напротив обвинителя Крыленко{2} сидели правозаступники — видные адвокаты страны: Муравьев, Плевако{3}, Липскеров, Тагер, Кобяков, Сорокалетов и другие.
За столом трибунала, покрытым зеленым сукном, сидели члены ЦИКа Карклин{4} — председатель, его коллеги Галкин, Томский, Черный, Веселовский, Платонов, Сельтенов.
Защитники Муравьев и Липскеров выступили с просьбой отложить дело слушанием. Первый сослался на то, что ему было предоставлено мало времени для изучения обвинительного материала против Каламатиано; второй заявил, что его подзащитная Жанна Морренс не владеет русским языком, а обвинительное заключение на французский язык не переведено.
Несмотря на возражения Крыленко, указавшего, что просьбы адвокатов являются необоснованной затяжкой процесса, так как пять дней вполне достаточный срок для изучения следственных материалов, и что г-жа Морренс знает русский язык, трибунал вынес решение: процесс слушанием отложить на три дня, обвинительное заключение перевести на французский, английский и чешский языки.
Этот эпизод показывает, насколько скрупулезно отнесся трибунал к соблюдению требований ведения процесса.
Через три дня, 28 ноября, в 11 часов утра суд начал свою работу. Зачитано обвинительное заключение, председатель трибунала опросил всех подсудимых, за исключением не присутствовавших на процессе Локкарта, Рейли, Гренара и Вертимона. Подсудимые изменили свои прежние показания и виновными себя все, как один, признать отказались.
Первым был допрошен свидетель обвинения Яков Христофорович Петерс. Необходимость допроса трибуналом чекиста Петерса была очевидна, поскольку он был единственным советским гражданином, говорившим с арестованным Локкартом. [15]
— На конспиративной квартире был арестован человек, назвавший себя гражданином США. Когда меня как знающего английский язык попросили допросить его, он представился: «Лок-карт, генеральный консул Великобритании в Москве».
Я не имел формального права допрашивать человека, пользующегося дипломатической неприкосновенностью. Я сообщил об атом Локкарту и предложил ему, если он сочтет возможным, ответить на мои вопросы. Локкарт согласился и подтвердил свою связь и с Рейли, и с Каламатиано. В дальнейшем Локкарт был обменен на большевика Литвинова, арестованного английской полицией.
Адвокат Якулов заметил, что не подтвержденное документами показание свидетеля не является доказательным.
Петерс положил на стол суда листки бумаги:
— Я прошу трибунал приобщить этот документ к делу. Ознакомившись с документом, Карклин обратился к Каламатиано:
— Скажите, фамилия Андрэ Маршан вам знакома? — Да.
— Вы доверяете этому свидетелю?
— Да, бесспорно.
Карклин полистал дело, заложил страницу ладонью и сказал:
— Свидетель обвинения Петерс представил трибуналу письменное показание Андрэ Маршана. Я зачитаю вам его. Это письмо Маршана, личного представителя президента Французской республики Пуанкаре в России. Извольте послушать.
«Мне довелось присутствовать недавно на официальном собрании, вскрывшем самым неожиданным образом огромную тайную и в высшей мере опасную работу, проводимую сейчас определенными союзными представителями в России. Я говорю о закрытом совещании в американском генеральном консульстве 24 августа. Присутствовал американский генеральный консул Пуль и наш генеральный консул Гренар. Разумеется, я спешу это подчеркнуть, ни американский, ни французский консулы не сделали от своего имени ни малейшего намека о каких бы то ни было тайных разрушительных намерениях, но случайно я был поставлен в курс дела высказываниями присутствовавших там агентов. Так, я узнал, что английский агент готовит взрыв моста через Волхов неподалеку от Званки. Достаточно бросить взор на географическую карту, чтобы убедиться, что разрушение этого моста равносильно обречению на голод, на полный голод Петрограда, так как город оказался бы отрезанным от Востока, откуда поступает весь хлеб, и то в крайне недостаточных количествах. Французский агент добавил, что он работает над взрывом Череповецкого моста, что приведет к аналогичным последствиям, ибо Череповец — узловой пункт на линии связи с Сибирью. Я глубоко убежден, что речь идет не об изолированных намерениях отдельных [16] агентов. И все это может иметь один гибельный результат: бросить Россию во все более кровавую борьбу, обрекая ее на нечеловеческие страдания. Надо добавить, что эти страшные лишения будут направлены против бедных и средних слоев населения, ибо богатая буржуазия может уехать на Украину, к немцам и за границу, что, кстати говоря, и практикуется сплошь и рядом, а элементы, служащие Советскому правительству, избавлены им, правительством, от чрезмерных лишений, так как получают хоть и скудный, но все же паек, не дающий им погибнуть от голода. В этих разговорах о предполагаемых диверсиях принимали участие и англичанин Рейли, и американец Каламатиано, но ни разу речь не шла о борьбе с возможностью германского вторжения...»
Крыленко. Скажите, свидетель, как вы получили этот документ?
Петерс. Во время обыска особняка Берга, где скрывались служащие французской миссии, нами был обнаружен этот документ.
Крыленко. У меня больше вопросов к свидетелю нет. Обвиняемый Каламатиано, вы помните это совещание у консула Пуля?
Каламатиано. Я не помню подобных разговоров.
Крыленко. Вы же только что выразили доверие свидетелю Маршану. Или вы изменили свое к нему отношение?
Каламатиано не ответил.
Карклин. Обвиняемый Каламатиано, вы подтверждаете свои показания, данные на предварительном следствии?
Каламатиано. В общем, да.
Карклин. Вообще или целиком?
Каламатиано. Целиком.
Однако Каламатиано попытался уйти от неприятного ему показания Маршана, стараясь уверить суд, что он только коммерсант, представитель фирмы «Нанкивель». А сведения, дескать, собирал для того, чтобы знать объективную правду о той стране, с которой он намерен вести торговые дела.
Крыленко. Скажите, с кем из советских представителей вы должны были бы заключать сделки?
Каламатиано. С Народным комиссариатом торговли.
Крыленко. Вы вошли в сношения с представителями Нарком-торга?
Каламатиано. Нет еще, я не успел навести справок о положении на местах.
Крыленко. А не было бы логичным затребовать у той организации, с которой вам предстояло вести торговые операции, данные с мест? Я имею в виду данные Наркомторга?
Каламатиано. Вы правы.
Крыленко. Благодарю вас. (Смех в зале.) Почему вы не вступили в контакт с правительственным учреждением, единственным официальным контрагентом в переговорах? [17]
Каламатиано. Я упустил эту возможность, о чем сейчас крайне сожалею. Но поверьте мне: моя предварительная работа велась с самых благих позиций.
Крыленко. Вы называете «благими позициями» вербовку агентов, присвоение им номерных псевдонимов, расписки в получении денег за выполненные услуги?
Каламатиано. Это все делалось для облегчения работы. У меня плохо с памятью на русские фамилии.
Крыленко. Как фамилия агента номер 15?
Каламатиано. Это я.
Крыленко. Вы что же для удобства взяли и себе номер? Или у вас плохо с памятью и на свою фамилию?
Каламатиано. Я привлекал к работе людей аполитичных, беспартийных, людей, которые были бы сугубо объективны в сборе информации.
Шпион явно, деликатно сказать, говорил неправду, рассчитывая на доверчивых, наивных людей, но от суровых и неопровержимых фактов уйти было некуда?
Крыленко зачитал донесение агента № 12, в котором сообщалось: «Ружейный завод в Туле работает в одну смену. Выпускают главным образом пулеметы, выпуск винтовок снизился на 80%. В городе — штаб тульского отряда, при нем идет формирование дивизии. Формирование идет по полкам. Каждый полк должен насчитывать тысячу штыков, однако на фронт этот полк — видимо, в целях дезинформации — пойдет под номером стрелкового батальона».
Каламатиано. Я что-то не помню этого донесения.
Крыленко. Подсудимый Голицын, это ваше донесение?
Голицын. Да.
Крыленко. Вы его писали сами?
Голицын. Да.
Крыленко. Кому вы его писали?
Голицын. Агенту номер 15... господину Каламатиано. Я отвечал на поставленные им вопросы.
Каламатиано, как утопающий за соломинку, снова схватился за свою версию, утверждая, что он ставил своим агентам только такие вопросы, какие имеют отношение к налаживанию коммерческих связей с Россией.
Крыленко. Я прошу трибунал обратить внимание на этот вот документ, обнаруженный при обыске в трости Каламатиано. Я прочту его, чтобы напомнить обвиняемому «коммерческие вопросы». Цитирую:
«В сообщениях следует зашифровывать особо важные данные следующим образом: номера частей обозначаются как количество пудов сахара и патоки, а также цена на них. Дух войск — положение в сахарной промышленности. Номера артиллерийских частей — мануфактура и цены на нее. Дезертирство из рядов Красной Армии — эмиграция на Украину». [18]
Это ваш документ, Каламатиано? Прошу предъявить для опознания.
Каламатиано (осмотрев документ). Да. Это мой документ. Я хочу сделать заявление суду. По-прежнему не признавая себя виновным в шпионаже, я готов понести самую серьезную кару за проживание под чужим именем.
Крыленко. К чужому имени мы еще вернемся. Пока что поговорим о шпионаже. Каким образом эти донесения попали к Рейли?
Каламатиано. Я считал целесообразным обмениваться сведениями с моими британскими коллегами.
Крыленко. Рейли вы считаете своим коллегой? Как же увязать это? Он — шпион, вы — коммерсант?
Каламатиано. Я ничего не знал о его шпионской деятельности.
Крыленко. Значит, вы посылали Рейли только данные, имеющие отношение к коммерции?
Каламатиано. Вы совершенно правы.
Крыленко. Кто из ваших агентов номер 26?
Каламатиано. Солюс.
Крыленко. Я зачитаю выдержки из «коммерческого» донесения Солюса:
«Новгород, формирование частей Красной Армии медленное. Население губернии настроено резко отрицательно против Советской власти. Во Владимире работа по всевобучу остановлена из-за отсутствия комсостава, оружия и продовольствия. В Сарапуле местными военными начальниками мобилизованы солдаты 1893 и 1894 годов рождения и матросы 1898 года рождения. В Москве в первой и второй артиллерийских дивизиях порядок поддерживают исключительно инструкторы первой советской школы. Из перечисленных пяти тысяч солдат для пополнения четыре тысячи разбежались. Если кто и является в расположение, то только для получения обмундирования и за обедом. По словам солдат, положение Ленина безнадежнее. Из Арзамаса в Тверь передислоцирован специальный склад для аэропланов».
Это вы писали для Каламатиано, Солюс?
Солюс. Да.
Крыленко. Эти данные вы предназначали для Рейли, Каламатиано?
Каламатиано. Да.
Крыленко. Вы утверждаете, что это — коммерческие данные?
Каламатиано. Да.
Крыленко. Скажите, а письмо, которое вам привез Пшеничко, тоже коммерческого содержания?
Каламатиано. Я его не получил.
Крыленко. Мы его получили вместо вас. Вам его нелегально вез человек из штаба белогвардейского движения. Я зачитываю:
«Политическое значение нашего выступления (восстание чехо-словаков вкупе с белогвардейцами) — это возможность восстановления восточного антигерманского фронта. Временные областные [19] правительства, принявшие на себя власть в освобожденных районах, провозгласили Брестский мир недействительным. Эту же задачу ставит добровольческая армия Алексеева, пробивающаяся к нам с Юга России. Не сомневаемся, что центральное русское правительство, над созданием которого мы сейчас работаем, подтвердит эти международные акты».
Это тоже коммерческая информация, не так ли?! Каламатиано. Я ничего не знаю об этом послании. Карклин. Пшеничко, кто вам дал адрес Каламатиано? Пшеничко. Адрес Каламатиано-Серповского мне дали в нашем штабе.
Карклин. Как мог знать штаб повстанцев адрес коммерсанта, живущего на конспиративной квартире под чужим именем? (Обращаясь к Каламатиано.) Как вы думаете объяснить наличие в штабе наших врагов вашего конспиративного адреса и вашего конспиративного имени?
Каламатиано. Я никак не могу этого объяснить.
Крыленко. Считаете ли вы содержание документа, привезенного вам Пшеничко, политическим, а отнюдь не аполитичным?
Каламатиано. Да, считаю, но я утверждаю, что никакого отношения к этому документу не имел.
Крыленко. Обвиняемый Ишевский, вы писали эту записку Каламатиано? Ознакомьтесь, пожалуйста.
Ишевский. Да, это писал я.
Крыленко. Цитирую:
«2 июля 1918 года. Милостивый государь Ксенофонт Дмитриевич! Считаю, что наступило время подвести итоги нашей совместной деятельности. Содержание моего доклада, сами понимаете, далеко вышло из тех рамок, которые вы передо мной ставили первоначально. С первых же слов ваших после моего возвращения из командировки я заключил, что «фирма» и «условия транспорта» не что иное, как маска, прикрывающая политическую и военную разведку. В этом направлении я и вел наблюдение во время моей командировки».
Крыленко. Ишевский, скажите, вы считаете работу Каламатиано — в том плане, в каком он ставил задачи перед вами лично, — шпионской?
Ишевский. Лично я виновным себя ни в чем не признаю, ибо, убедившись, что Каламатиано явный разведчик, я всю связь с ним прекратил.
Крыленко. Значит, Каламатиано ставил перед вами шпионские задачи?
Ишевский. Я это написал со всей ответственностью и продолжаю считать это очевидным сейчас.
Каламатиано сидел бледный, с залегшими синими тенями под глазами. На лбу у него выступил пот, он старался скрыть дрожь в руках. Факты неумолимо изобличали его как шпиона иностранной разведки, поставившей целью свержение Советской власти. [20]
Суд перешел к допросу Александра Фриде, который сразу же заявил, что он готов признать за собой какую-то вину как ближайшего сотрудника Каламатиано, но только не в шпионаже,
Крыленко. Я хочу прочитать документ, имеющийся в деле. Цитирую:
«В Тамбове формирование частей Красной Армии протекает крайне медленно. Из семисот красноармейцев, готовых к отправке на фронт, четыреста человек разбежались. В Липецке вообще отказались ехать на формирование, сказав, что будут защищать интересы Советов только в своем уезде. Здесь также полное отсутствие патронов, оружия, снарядов».
Это отрывок из донесения вашего агента Солюса, которое вы поручили уничтожить матери. Не так ли? Ознакомьтесь, пожалуйста, с листом дела номер 192, том три.
Фриде (осмотрев лист). Да, это тот документ,
Крыленко. Это коммерческая информация?
Понимая, что бессмысленно отпираться от неопровержимого факта, Фриде на вопрос обвинителя не отвечает.
Крыленко. Это вы дали указание агенту Хвалынскому подыскать для Каламатиано конспиративную квартиру?
Фриде. Я.
Крыленко. Вы дали задание агенту Хвалынскому достать для Каламатиано чужой паспорт на имя Серповского?
Фриде. Да.
Председатель трибунала спросил А. Фриде, считает ли он обычным, когда торговый представитель живет в чужой стране с подложным паспортом и на конспиративной квартире?
Фриде попытался увильнуть от прямого ответа, спрятавшись за неопределенную фразу: дескать, все зависит от того, как рассматривать эту проблему.
Карклин. Я прошу ответить: закономерно это или нет? Нормально или нет жить по чужим документам в чужой стране?
Фриде. Нет. Не закономерно.
Крыленко. Подсудимый Загряжский, скажите, вы знали о том, что Каламатиано решил жить под чужим именем?
Загряжский. Да. Когда он сказал нам с Фриде, что будет теперь жить под фамилией Серповского, я понял, что дело принимает дурной оборот, и решил порвать с Каламатиано все связи. Я решил поставить об этом в известность Фриде, ходил к нему несколько раз, но не мог застать, а потом за мной пришли из ЧК.
Крыленко. Значит, переход Каламатиано на нелегальное положение вызвал у вас подозрение?
Загряжский. Конечно. Я понял, что это никакая не коммерция, а нечто совсем другое.
Крыленко. Что именно?
Загряжский. Политика... Разведка...
Крыленко. Скажите, Фриде, вы знали, что ваша сестра носит информацию для Рейли? [21]
Фриде. Не знал.
Крыленко. Каламатиано, скажите, вы предупредили Фриде, что он будет передавать сводки агентов Рейли?
Каламатиано. Да, предупреждал, считая, что Фриде будет передавать Рейли как представителю Великобритании только данные коммерческого характера.
Адвокат Муравьев задал Каламатиано несколько вопросов, имея в виду выявить в его защиту конкретные факты его действительной коммерческой деятельности. Но ничего другого, кроме того, что он является представителем фирмы сельскохозяйственных машин, «коммерсант» сказать не смог.
Крыленко. Тогда объясните нам, зачем же вашей фирме нужны данные о дислокации войск Красной Армии?
Каламатиано молчал. И действительно, сказать ему в свое оправдание было нечего.
Не коммерческая, а шпионская, подрывная деятельность Каламатиано со всей очевидностью вытекала не только из допроса его самого. Ее единодушно подтвердили и завербованные им агенты.
Обращаясь к Ишевскому, Крыленко спросил:
— Вы все-таки поняли, что Каламатиано и Фриде требовали от вас не коммерческих, но военных, шпионских данных?
Ишевский. Да, понял. И после этого порвал с ними отношения.
Крыленко. Но вы выполняли для них шпионскую работу?
Ишевский. Я считал эту работу коммерческой, а когда понял, что она шпионская, все связи с ними порвал.
Крыленко. Значит, поскольку вы для них шпионили немного, один только раз, вы и считаете себя невиновным?
Ишевский. Да.
Карклин. Значит, шпионить один раз — это не противозаконно, а несколько раз — это уже противозаконно?
Ишевский. В чем-то вы совершенно правы. (Смех в зале.)
Обвиняемый Голицын, работавший начальником отделения библиотек научных и учебных пособий военно-учебного управления Генерального штаба Красной Армии, признал, что организация, созданная Каламатиано и Фриде, была контрреволюционной и шпионской. Однако он оправдывал себя тем, что якобы передавал им не подлинные, а вымышленные данные, что будто бы брал сведения из газет и соответствующим образом обрабатывал их.
Крыленко. Это ваша сводка?
Голицын (ознакомившись с листом дела). Да.
Крыленко. Цитирую;
«В Курске — жизнь прифронтового города. Много войск перебрасывается малыми командами. Это очевидная симуляция силы ввиду ее недостатка. Проезжают малыми командами на [22] открытых платформах по железной дороге взад и вперед, создавая видимость военной мощи».
Из каких газет вы это взяли? А ваше сообщение о работе военного объекта — Тульского оружейного завода?
Выдумка о негативном отношении к заданиям Каламатиано и Фриде не сработала. И Голицын молчит.
Крыленко обращается к обвиняемому Иванову:
— Это ваша сводка для Каламатиано о движении воинских эшелонов?
Иванов (читает поданный ему лист). Да.
Защитник Плевако просит ознакомить его с записями Иванова,
Трибунал удовлетворяет ходатайство защиты.
Крыленко. Деньги от Каламатиано вы получали?
Иванов. Да, пятьсот рублей в месяц.
Крыленко. По его заданию выезжали в Минск и Витебск?,
Иванов. Да, считал, что собираю коммерческую информацию,
Крыленко. Эшелоны с войсками — коммерческая информация?
Иванов молчит.
Плевако просит Иванова дать личную оценку содержанию передававшейся им Фриде информации.
Иванов. Я очень нуждался, сбор этой информации был моим побочным заработком. Я не считал ее шпионской,
Допрос других привлеченных по делу лиц установил степень их участия в заговоре,
Обвиняемый Хвалывский признал, что он доставал паспорт на имя Серповского для Каламатиано, что он ездил по делам торговой фирмы в Симбирск, когда там были части из чехословацкого корпуса.
Подсудимая Жанна Морренс показала, что Вертамон жил у нее в гимназии, но ни о каких его противозаконных действиях она не знала. Чехи, снабдившие Пшеничко своими документами, заверяли, что помогали не контрреволюционеру, но чеху, потерявшему свои бумаги. Подсудимые Потемкин и Солюс подтвердили свое участие в работе контрреволюционной организации, возглавлявшейся Каламатиано и Фриде, но продолжали настаивать на том, что выполняли только роль торговых агентов, хотя в своих донесениях передавали представителям иностранной державы сведения военного характера. Правда, Солюс признал, что у него были сомнения, но Фриде будто бы своими разъяснениями развеял их.
Мы постарались передать все существенное из судебного следствия. Обобщение его и юридический анализ были даны в речи представителя обвинения Крыленко. Вот краткое изложение этой речи.
«...Все подсудимые — люди, по своему духу чуждые нашей революции, но мы не стали бы судить этих людей за контрреволюционные убеждения. Мы судим их за активные деяния, направленные против нашей страны. [23]Я особо хочу остановиться на роли «аполитичного» коммерсанта Каламатиано. Его работу по сбору разведывательных данных о наших воинских формированиях, об оружейных заводах, о путях сообщения, о настроении народных масс следует рассматривать совокупно с акциями международного капитала: с английским десантом в Мурманске и Архангельске, с японским десантом во Владивостоке, с чехословацким мятежом в Поволжье, на Урале и в Сибири, с выступлением белогвардейской армии на Юге России, с рекомендациями Локкарта и Рейли арестовать Советское правительство. Отсюда ясна цель поездки Каламатиано и агента Хвалынского к белочехам, отсюда такая пристальная заинтересованность «прифронтовым» Курском, отсюда посылка агента Солюса на север — ближе к англичанам. Сообщения агентов, передаваемые Каламатиано Рейли, человеку, которого Локкарт выделил как связующее звено с английским консульством, свидетельствуют со всей очевидностью о чисто шпионском и опасном характере работы Каламатиано.
Вину нельзя считать доказанной, если помимо признания обвиняемым своей вины суд не будет располагать уликами, совокупностью улик. И наоборот, можно считать вину доказанной, если подсудимый, отвергая вину, тем не менее уличен фактами. Факт — вот единственное мерило вины. Прочитайте документы: письма Андрэ Маршана президенту Пуанкаре или донесения агентов Каламатиано и Фриде; посмотрите на капсюли для динамитных шашек и на секретные карты Генерального штаба, обнаруженные на квартире француза Вертамона, и соотнесите это с лепетом обвиняемых о том, что они занимались «коммерческой» деятельностью, скрыв свои имена под номерами, упрятав своего шефа под чужим паспортом на конспиративную квартиру, передавая ему данные о численности дивизий и направлении военных перевозок. Соотнесите факт со словом — и вы придете к выводу: вина очевидная, вина доказана.
Я не вдаюсь в подробный анализ каждого документа — мы занимались этим все прошедшие дни. Я требую применения к Локкарту, Гренару, Вертамону и Рейли высшей меры наказания — расстрела. В отношении Каламатиано как главы резидентуры я требую высшей меры наказания. Высшей меры наказания я требую для двух ближайших помощников Каламатиано — для Фриде Александра и Загряжского. Той же меры наказания, расстрела, я требую для агентов и связных Каламатиано: Солюса, Голицына, Марии Фриде, Оттен, Хвалынского, Политковского, Ишевского, Иванова, Потемкина. Я требую бессрочного заключения для Пшеничко и пяти лет лишения свободы для Старжевской. И наконец, ввиду неустановления факта причастности к заговору я отказываюсь от обвинения Жанны Морренс, Кемберга Хиггса, Иелинека, Шмейца, Лингарта и Трестера».
Ввиду очевидных и неоспоримых фактов тяжелого преступления защита не могла выставить сколько-нибудь серьезных [24] обстоятельств, смягчающих вину их подопечных, хотя использовала для этого все возможности, Адвокаты Тагер и Муравьев весьма неубедительно считали сбор Каламатиано явно военных сведений как заинтересованность в ознакомлении с внутренней жизнью молодой Советской республики в мировом аспекте.
Защищавший подсудимого Иванова адвокат Плевако не мог не признать очевидного факта существования на территории Советской республики контрреволюционной шпионской организации, созданной с целью уничтожения Советского правительства, реставрации буржуазно-капиталистического строя. Но поскольку этот план не осуществился, просил применения к его подзащитному иной меры наказания, чем требует обвинение, если даже предположить, что Иванов все же отдавал себе отчет в шпионском характере своей деятельности.
Адвокат Полетика — защитник Александра и Марии Фриде — также не мог не признать, что Александр Фриде состоял на службе у Каламатиано и так или иначе способствовал выполнению поставленной им цели. Но он просил учесть, что Фриде не знал лиц, связанных с заговором Локкарта, а Мария Фриде была просто слепым исполнителем.
Старый опытный адвокат Кобяков, защищавший бывшего генерала Загряжского, видимо, хорошо понимал, насколько очевидна была вина Загряжского, и просто просил к нему гуманного снисхождения.
Не имея достаточных доводов, адвокат Михайловский все же высказал свое убеждение, что вина Оттен и Политковского не была доказана столь скрупулезно и точно, как остальных. Подчеркнув правильное требование обвинителя Крыленко — судить факт, а не предположение, он высказал надежду на оправдательный приговор своим подзащитным.
В своем последнем слове все обвиняемые просили снисхождения к ним за содеянное ими, степень которого они только теперь осознали.
Члены суда тщательно рассмотрели итоги судебного следствия и доказательства сторон, дифференцированно подошли к каждому подсудимому.
В приговоре Революционного трибунала отмечается, что представшие перед лицом правосудия лица привлечены к уголовной ответственности по обвинению в организации шпионажа и контрреволюционного заговора против Рабоче-Крестьянского правительства РСФСР. Суд признал установленной судебным следствием преступную деятельность дипломатических агентов империалистических правительств англо-франко-американской коалиции, пытавшихся при пособничестве представителей русских буржуазных контрреволюционных сил путем организации тайной агентуры для получения сведений политического и военного характера, подкупа и дезорганизации частей Красной Армии, взрывов железнодорожных мостов, поджогов продовольственных [25] складов и, наконец, свержения рабоче-крестьянской власти и убийства из-за угла вождей трудящихся масс нанести смертельный удар не только русской, но и международной социалистической революции. Попытка контрреволюционного переворота, будучи сопряженной с циничным нарушением элементарных требований международного права и использованием в преступных целях права экстерриториальности, возлагает всю тяжесть уголовной ответственности прежде всего на те капиталистические правительства, техническими исполнителями злой воли которых являются вышеперечисленные лица.
В твердой уверенности близкого суда над преступными империалистическими правительствами и законного возмездия от рук собственных восставших трудящихся масс Революционный трибунал при ВЦИК соответственно степени виновности каждого из подсудимых постановил: обвиняемых Е. Е. Оттен, Ж. Морренс, В. Кемберга Хиггса, П. Д. Политковского. М. В. Трестера, А. А. Лингарта, Я. А. Шмейца и С. Ф. Иелинека — считать по суду оправданными; О. Д. Старжевскую — подвергнуть лишению свободы сроком на три месяца с зачетом предварительного заключения и с лишением права состоять на службе в государственных учреждениях Советской республики; П. М. Солюса, А. К. Хвалынского, А. В. Потемкина, А. А. Загряжского, Е. М. Голицына, Л. А. Иванова, Д. А. Ишевского и М. В. Фриде — подвергнуть тюремному заключению сроком на пять лет с применением принудительных работ; И. И. Пшеничко — подвергнуть тюремному заключению до прекращения белочехами активных вооруженных действий против Советской России; Р. Р. Локкарта, Гренара, С. Г. Рейли, Г. Вертимона — объявить врагами трудящихся, стоящими вне закона РСФСР, и при первом обнаружении в пределах территории России — расстрелять; К. Д. Каламатиано и А. В. Фриде — расстрелять.
Прошение подсудимых во ВЦИК остановило немедленное приведение приговора в исполнение.
Через год Каламатиано был выслан из пределов России.
Следует отметить, что Народный комиссар юстиции Д. И. Курский писал по поводу этого приговора:
«Советская власть настолько окрепла, что ей не приходится прибегать к суровым карам в целях устрашения. Трибунал отбросил в этом деле привходящие соображения и подошел к процессу Локкарта с чисто деловой точки зрения. Не довольствуясь данными предварительного следствия, трибунал сам произвел тщательную проверку всего следственного материала, детально расследовав степень участия в заговоре каждого из подсудимых. Поэтому приговор не мог быть огульным, одинаковым для всех. Трибунал строго распределил подсудимых по категориям и покарал действительно виновных и участников заговора».
Листая пожелтевшие страницы пятитомного «Дела Локкарта», я как бы прикоснулся к Великому Времени Революции и к ее высшему Закону: Справедливости. [26]