Первое лето
Давнишняя радиопрограмма июня сорок первого года, пожелтевшая от времени, переносит нас в мирную эпоху — страна работала, отдыхала, строила планы на будущее. В праздничные и выходные дни радиорупоры включались в Ленинграде на площадях, в садах и парках. Радио приглашало поехать на Кировские острова, в Петергоф. В то «бестранзисторное» время пригородные поезда и автобусы, сады и пляжи казались спокойнее, чем теперь, но все-таки и в Парке культуры до ленинградца, уехавшего с утра из дому, могли бы донестись слова испанской красавицы: «Меня не любишь, но люблю я, так берегись любви моей...»
22 июня в полдень по ленинградскому радио должна была передаваться опера Бизе «Кармен».
В то воскресное утро график передач был безнадежно опрокинут. В 5 часов вызвали на радио главного диктора М. Меланеда, ему вручили обращение штаба МПВО к населению города, в котором содержались правила поведения во время воздушной тревоги. В 6 часов диктор начал чтение. Когда он закончил, раздались многочисленные звонки: просили объяснить, чем вызвана передача. Этого на радио не знали.
В 9 часов 45 минут поступило распоряжение транслировать Москву. По всем радиостанциям страны звучала музыка. Полчаса. Час. Два часа сплошной музыки. Это было необычно, необъяснимо. А пока передавали марши, в Радиокомитет срочно собирались редакторы, дикторы, артисты. Комсомольцы Радиокомитета планировали экскурсию в Русский музей. Но ее отменили. И многое другое было отменено в то памятное воскресное утро.
Передача, которая прошла в полдень, известила о новой главе нашей истории, военной главе. Тысячи, десятки [10] тысяч людей застыли у репродукторов. Ленинград, страна, мир услышали горькие слова.
Мы знаем о внезапности вражеского удара. Тем неожиданней оказались прозвучавшие сразу же за речью В. Молотова стихи: «Наши пушки вновь заговорили. Враг напал. Мы выступили в бой». В течение дня эти строки Юрия Инге, поэта-балтийца, повторялись несколько раз. Между маршами, последними известиями и первыми гневными откликами на вероломное нападение. Казалось, стихи даже не написаны, а родились сразу, сейчас, у микрофона. Однако в тот день Инге не было в Ленинграде, он уехал в начале июня в Таллин, к месту службы, а за несколько недель до отъезда написал свою поэму-плакат «Война — началась»{4}. Поэт писал ее по просьбе работников ленинградского радио, ощущавших напряженность международной обстановки, реальную угрозу войны.
Один стихотворный плакат подготовить заблаговременно удалось. Но сразу перестроить работу редакций было невозможно. Все теперь пришлось делать иначе. То, что вчера казалось важным и значительным, ушло из передач надолго — до мирных дней. Не только программы менялись, менялся весь стиль радиопередач. Их диктовали события.
Непременными материалами первых газетных полос стали фронтовые сводки — утренние и вечерние. В течение дня именно с них начинались многие передачи радио: «Слушайте последние известия. Передаем сообщение Советского информбюро». С тревогой, надеждой, болью слушали эти сводки. Гремела маршевая музыка, звучали призывные слова, звавшие на борьбу. «Радио было в те летние дни своеобразным штабом нашей бодрости и несгибаемости, — вспоминает артистка Радиокомитета М. Г. Петрова. — Дни проходили в каком-то высоком накале, достигавшем предела человеческой выдержки. Так было в июне, июле, в августе»{5}.
В летних передачах отразились известные иллюзии начала войны, искреннее убеждение, что враг будет разбит в ближайшее время. Это сказалось и в работе [11] центрального вещания, с которым в июне — августе 1941 года Ленинград был, как и прежде, тесно связан. Лишь после тяжких потерь лета стало очевидно — впереди долгий военный путь. По-иному зазвучали стихи и очерки, информация и репортаж — тверже, суровей. Они помогали реально оценить обстановку.
Все шире становилась аудитория радио. Его теперь не выключали, и можно было очередной выпуск «Последних известий» услышать повсюду — в парикмахерской, на трамвайной остановке. В своем дневнике Вера Инбер вспоминала, что знакомые услышали ее первое в Ленинграде выступление по радио, находясь в булочной. Ольга Берггольц написала в поэме «Твой путь»: «А тот, который с августа запомнил сквозь рупора звучащий голос мой, зачем- то вдруг нашел меня и поднял...» Радио стало вестником беды и надежды. Вопрос: «Что сказали по радио?» — касался не каких-то новостей в общежитейском смысле слова, он затрагивал каждого.
Все больше людей подходило к микрофону: рабочие, ученые, бойцы, домохозяйки. Выступавшие говорили о готовности к борьбе с фашизмом, рассказывали о своем личном участии в этой борьбе.
С самого начала войны все средства массовой информации были подчинены общим задачам. 30 июня областной и городской комитеты партии создали для руководства текущей агитационно-пропагандистской работой специальную комиссию. В нее вошли секретарь горкома ВКП(б) Н. Д. Шумилов, секретарь обкома К. И. Домокурова и редактор «Ленинградской правды» П. В. Золотухин. Около двух месяцев К. И. Домокурова одновременно возглавляла Радиокомитет{6}.
Решения партийных органов немедленно находили отклик в печати и на радио. Сразу после создания института политорганизаторов жилых домов (22 июля), после решения привести в полную боевую готовность все средства противовоздушной обороны (30 июля) соответствующие [12] материалы появились в газетах, а представители МПВО и политорганизаторы выступили по радио.
В июне горком партии утвердил писательскую группу при Радиокомитете, придав, таким образом, участию писателей в работе радио организационные формы: состав группы менялся, но для многих это стало главным делом военной поры.
Газеты, радио с самого начала войны — трибуна писателя. Раньше писатель мог уйти в творческий отпуск, неделями обдумывать новые замыслы. Теперь нельзя было молчать — бойцы ждали, что он скажет, как поддержит сегодня. Газетчиками, публицистами становились поэты, романисты, литературоведы. «Редакции газет, — заметил Илья Эренбург, — во время войны все чаще стали обращаться к писателю... Газеты отводят место не только статьям, памфлетам, призывам писателей, но даже стихам, рассказам, повестям, драмам. Это значит, что писатель может сказать то, чего не могут сказать другие. Это значит, что писатель умеет говорить так, как не умеют говорить другие»{7}.
Писатель мог сказать так, как никто иной. Писатель хотел, чтобы его слово сражалось.
Вот в каких условиях в последние июньские дни в хорошо знакомый ленинградцам дом на улице Пролеткульта{8} стали приходить даже те литераторы, которых раньше здесь видели не часто. В архиве ленинградского радио сохранился список писателей, поэтов и журналистов — корреспондентов Радиокомитета в период блокады. В этом списке шестьдесят семь имен, не считая штатных сотрудников. Среди них погибшие в дни войны Ю. Инге, А. Лебедев, Г. Суворов, О. Цехновицер.
За время войны Ленинград пережил несколько этапов борьбы. Каждый месяц и день были неповторимы. Ленинградец, переживший всю блокаду — с сентября 1941 до января 1944 года, — мог сравнить разные периоды своей военной жизни. И сравнивая их, он видел первое лето войны относительно спокойным: еще не бомбили и не обстреливали, еще не голодали, еще шли поезда через Мгу. Но аэростаты заграждения, затемненные окна домов, воздушные тревоги и пронзительно-горькие [13] сводки напоминали — враг близко, он рвется к центру страны, он угрожает Ленинграду. Об этом же изо дня в день говорило ленинградское радио.
В архиве сохранились многие тексты передач 1941–1945 годов, в различных фонотеках имеются записи некоторых выступлений — малая часть того, что тогда передавалось. Остальное можно лишь прочесть. Читая эти передачи сейчас, нужно представить, как они звучали тогда, их неповторимую интонацию.
К согражданам обращались видные представители ленинградской интеллигенции. 22 июня — академик А. Байков, 23-го — скульптор Г. Манизер (в этот же день передавались стихи А. Прокофьева «Поход» и заметка писателя В. Ставского «Кронштадт на страже»), 25-го — академик И. Орбели. 24 июня артист Н. Черкасов, исполнитель роли Александра Невского в одноименном фильме, говорил: «Бесславные потомки немецких псов-рыцарей забыли урок на льду Чудского озера. Кто с мечом к нам войдет, от меча и погибнет. На том стояла и стоять будет Земля Русская, Земля Советская».
Первое большое писательское выступление состоялось 27 июня. Выступал Б. Лавренев. Он напомнил слушателям о двух Германиях: «Мы знаем и глубоко уважаем и любим подлинную Германию, Германию Гете, Шиллера, Германию Гумбольдта и Коха». Писатель клеймил фашизм, запятнавший себя преступлениями. Обращаясь к славным страницам истории России, Б. Лавренев закончил свою речь словами: «Мы не остановимся до тех пор, пока самое слово «фашизм» не исчезнет из человеческого словаря, пока не будет растоптан вдребезги этот злейший и жесточайший враг человечества».
В первую военную неделю в литературном отделе радио возник замысел особой ежедневной радиопередачи, которая выпускалась прежде всего писательскими силами. В отличие от довоенных литературных передач, она должна была стать не хроникой писательской жизни, а радиолетописью военных дней. Но все же, когда Я. Бабушкин, В. Гурвич, В. Волженин работали над первым номером, они и подумать не могли, что вместе с О. Берггольц, Г. Макогоненко, А. Половниковым уже в октябре будут отмечать сотый номер Радиохроники и, главное, в каких условиях отмечать. И конечно же, нельзя было предположить, что выйдут в свет и двухсотый [14] и трехсотый номер, что около пятисот раз, вплоть до лета 1943 года, ленинградцы будут слушать передачу, которая впервые 1 июля 1941- го начиналась словами: «Товарищи радиослушатели! С сегодняшнего дня мы начинаем ежедневно выпускать передачи, которые мы назвали Радиохроника. В выпуски нашей Радиохроники будут входить статьи, рассказы, песни, стихотворения, фельетоны. Нужно бить заклятого врага не только оружием Красной Армии, но и словом, бить словом так, чтобы вся мерзость, вся подлость и все коварство фашизма были беспощадно обнажены».
Радиохроника по своему содержанию приближалась к общественно-политическому и художественному журналу, по оперативности — к газете. В специальном разделе передавалась новейшая информация с фронта, новости культурной жизни, звучали голоса защитников города. Писатели сами читали только что написанные очерки и стихи, к микрофону подходили актеры — они знакомили ленинградских слушателей с лучшими статьями советских публицистов. Мужественные, призывные, гневные статьи Ильи Эренбурга и Алексея Толстого гремели над ленинградскими улицами.
Хроника стала делом не одной литературно-драматической редакции — всего коллектива радио. Ведь материалы Радиоблокнота принадлежали и корреспондентам политвещания, они давали повседневную информацию. Музыкальное сопровождение, музыкальные заставки готовила редакция музыкальная. Позже, с осени, в Радиохронику стали включать репортажи, придавшие передаче динамичность, документальность.
Разумеется, не все номера этого журнала кажутся сегодня одинаково удачными. В первое лето Хроника лишь складывалась. Но вместе эти почти пятьсот номеров были ежедневным журналистским, писательским и редакторским подвигом. Лишь в отдельные дни декабря — января 1941/42 года случались перебои в выпуске Радиохроники.
Практически все ленинградские писатели и ведущие журналисты приняли участие в выпусках Радиохроники. При этом роль писателя на радио стала иной, чем до войны. Редакторы договаривались с литераторами о конкретных темах, жанрах, они практически давали заказ на то или иное произведение. В каждом случае учитывалась [15] специфика радио, ограниченность времени звучания. Так, готовя Радиохронику, ее авторы стремились к законченности каждой сценки и эпизода, потому что многие могли услышать лишь часть передачи.
Радиохроника выходила вечером, в одни и те же часы, как бы подводя итоги прожитого нелегкого дня. На открытие ставили очерк или фельетон, иногда статью. Завершали Хронику чаще всего сатирические материалы. Это была не обычная передача, не очередной литмонтаж. И хотя общий удачный замысел не всегда получал такое же конкретное воплощение, постепенно художественное своеобразие и политическая острота сделали радиожурнал неотъемлемой частью быта военного города.
Разговор о сегодняшнем становился жизненной необходимостью. Не было ни одного сообщения, заметки, какая бы редакция их ни готовила, в которых не звучала бы тема войны, всенародной борьбы с врагом. Все было подчинено этому, все жанры — и рассказ, и статья. Программы оценивались с одной точки зрения: «Что они дают фронту, как помогают воодушевить людей». Работники радио ощущали себя прежде всего пропагандистами.
В своей записке в Союз писателей руководитель литературно-драматического отдела радио Я. Бабушкин, имея в виду Радиохронику, отмечал: «Характер работы здесь ближе всего к газете: острая злободневность, сжатость, высокая оперативность, быстрый отклик на события». В этой же записке, относящейся к концу осени 1941 года, говорилось: «Литературными материалами радиовещания широко пользовались и пользуются 1) Оборонный сектор СП, 2) Агитбригады ДКА, 3) Агитбригады театра КБФ и центр, ансамбля ВМФ, 4) Театр ЛАНО, 5) Издательство «Искусство» (выпустило несколько сборников), 6) Газеты и литер, журналы (значительная часть после радио опубликована там)... В итоге материалами радио охватывается аудитория во много сотен тысяч человек»{9}.
Работа отдельных редакций Радиокомитета всегда связана между собой. Передачи дня, недели планируются в зависимости друг от друга. В военную пору [16] общие задачи еще более подчеркнули это обстоятельство. Летом 1941 года больше всего литературных материалов содержала Радиохроника, но литературно-драматический отдел широко пользовался помощью других редакций. В то же время писатели выступали и на политвещании, и в детском радиожурнале «Юный патриот» (только в июле — августе вышло двадцать его номеров).
Как стало ясно значительно позже, замысел Радиохроники был поистине счастливым. Он учитывал возможности радио и вместе с тем позволял при сравнительно небольших актерских силах и музыкальном сопровождении делать разнообразную по форме передачу. Все это оказалось бесценным в блокадную зиму. Какие-нибудь сорок минут вещания вобрали в себя поэзию и публицистику, драматическую сценку и сатиру. А пока, у своих истоков, Радиохроника завоевывала слушателей, становилась другом и спутником ленинградцев.
Первый номер Радиохроники открывался статьей писателя Михаила Козакова, затем передавались записки Ивана Кратта и выступление поэта Е. Рывиной «Вставайте, советские люди!..» Зарисовки И. Кратта «На площади», «Улица» рассказывали о сплоченности, человеческом взаимопонимании. Они были написаны с внутренней сдержанностью. И. Кратт рассказывал о ночной работе, скорее даже утренней, потому что июньская ночь в Ленинграде коротка. Хронику заключали памфлеты И. Меттера и стихотворный фельетон В. Волженина «Цари». Хлестко писал поэт о претендентах на «русский престол», об их жалкой судьбе, о том, что они готовы были въехать в Москву с немецкими обозами.
Материалы шли один за другим. Без всякого объявления включалась песня «Грудью встань за советскую землю». Стихотворный лозунг был мостиком от слов диктора к следующей за ним сатирической сценке.
Номер третий вышел 3 июля, он начинался с отклика-передовой на известное выступление И. В. Сталина. Этой речи посвящались стихи, затем шли очерк О. Берггольц «Комендант» и новая «Песня Максима» (позднее новые тексты писались и на другие известные мотивы; например, 26 июля был передан военный вариант песенки Кости «Тучи над городом встали», а несколько раньше вариант «Гибели «Варяга»). Поэты А. Гитович и В. Лифшиц сделали героя фильма «Выборгская сторона» нашим [17] современником, который не только вспоминает о прошлом, но верит в скорую победу над фашизмом. Текст «Песни Максима» дает известное представление и о характере материалов Хроники, и о настроении первых военных дней:
Десять винтовок на весь батальон,Едва замолкла музыка, диктор произнес: «Улицей этой врагу не пройти», — поет Максим. «В дом этот светлый врагу не войти», — поет Максим. Об одной такой улице, об одном таком доме — ленинградском доме — сейчас мы расскажем вам». Затем передавался очерк «Комендант». Именно после исполнения по радио эта незатейливая песня стала широко известна, она входила в репертуар фронтовых агитбригад, дала толчок к созданию новых импровизаций на знакомые темы.
В июле и августе Ленинград еще не был отрезан от страны. Передачи из Москвы, как и в мирные дни, транслировались ежедневно по городской сети. Вовремя приходили центральные газеты, работал междугородный телефон. Но ритм военной жизни сказался уже на всем. Рабочий день становился длинней, тысячи жителей уехали на оборонные работы в сторону Луги и Гатчины. Шли на восток эшелоны эвакуированных. Десятки тысяч ленинградцев сражались в рядах армии и народного ополчения. В этих условиях мало кто мог прослушать целую передачу до конца. Одно несомненно — в Ленинграде, как и во всей стране, не пропускали тогда сводок Информбюро. В этом смысле роль радио была здесь такой же, как и в других городах страны. Радиохроника [18] стала одной из многих передач, и слушатели не сразу выделили ее среди других, но постепенно она все более отражала потребность времени, в ней проявились важные черты военного радио, которое в дальнейшем сыграло в Ленинграде роль совершенно особую. Радиохроника привлекала не только отдельными, пусть и удачными материалами, но прежде всего единством замысла, законченностью целого. Случалось, что в ходе передачи совсем не называли авторов и лишь в самом конце объявлялись все ее участники. Некоторые номера Хроники носили характер тематический. Так, передача от 16 июля (Радиохроника № 14) начиналась словами: «Слушай нас, Краснознаменный Балтийский флот», и морским сигналом «Внимание!» После Указа о награждении моряков Балтики читались письма краснофлотцам. Затем шла сатирическая сценка — разговор рыб на морском дне. Специальный выпуск для Балтфлота передавался и в августе. Среди его авторов — Николай Чуковский, Юрий Инге, Евгений Шварц, Борис Лавренев, Леонид Соболев. Письма на этот раз были обращены к защитникам полуострова Ханко. В «Словаре для фашистских мореплавателей» высмеивались «успехи» немецкого флота. Такие номера собрать из имеющихся материалов было нельзя, приходилось каждый готовить специально.
Казалось, строгие временные рамки, оперативность, а порой спешка заставят авторов Хроники повторяться, ограничат их жанровые возможности. Между тем эти передачи поражают именно разнообразием жанров. Рядом со стихами, частушками, песнями здесь был очерк, статья или рассказ. Иногда очерк был написан в стихотворной форме. В номере девятом, вслед за сообщением о подвиге летчика Гастелло, прозвучала поэма Анатолия Мариенгофа «Капитан Гастелло», едва ли не первый поэтический отклик на подвиг героя. Это была газетная оперативность. О мужестве Гастелло «появились потом и стихи и поэмы, но этот отклик имеет особую цену. Он пришел к людям вместе с информацией о подвиге, в минуту его эмоционального восприятия. Работники ленинградского радиовещания, журналисты и писатели, авторы многочисленных передач, в ту пору прежде всего думали о войне, о человеке на войне, о победе. В результате их повседневной деятельности — на радио [19] и в газетах — появлялись произведения, ставшие фактом подлинного искусства.
Но говорить с Ленинградом нужно было каждый день. И здесь очерк, в том числе стихотворный, был явлением весьма примечательным.
«Рабочий Сигачев», «Боец Исмаилов», «Капитан Гастелло», «Батарея младшего лейтенанта Чаплина», «Сеня», «Александр Самохин» — эти стихотворные очерки А. Мариенгофа{10} не стали значительными художественными явлениями. Но потребность в такого рода конкретных, «адресных» вещах ощущалась. Подвигу нужна была гласность.
Люди слышали в стихах имена героев. А. Мариенгоф писал о машинисте, который, рискуя жизнью, обжигаясь, лез в еще не остывшую до конца паровозную топку, чтобы скорее отремонтировать паровоз и отправить состав к фронту, писал о первых летчиках — героях ленинградского неба, о плененном разведчике, не выдавшем врагу важных сведений.
Николай Тихонов написал «Балладу о лейтенанте танкисте Юхниче» (Радиохроника № 7), Александр Прокофьев — «Балладу о красноармейце Демине» (Радио- хроника № 25), Борис Лавренев — о летчике Трубицине (Радиохроника № 53).
Очерковый характер имели и немногочисленные рассказы, написанные в то время и передававшиеся по ленинградскому радио, в частности рассказы В. Каверина «Из дневника», «Трое», а также рассказ И. Кратта «Партизаны». Авторов прежде всего интересовала сама ситуация, описание подвига, а не характеры людей. Несколько иначе обстояло дело в рассказе В. Каверина «Прощальный салют» — истории подвига и гибели молодых бойцов. Раскрывая мысли одного из героев, автор стремился обрисовать его внутренний мир, рассказать о недавнем прошлом.
Большинство рассказов остропублицистичны, мысли авторов выражены прямо. В лексике, композиции, в определенности конечного вывода проявлялась пропагандистская направленность всех видов искусства. «Мы» и [20] «они», «свет» и «тень», «жизнь» и «смерть» — не боясь повторений, не избегая лозунга, писатели говорили о самом главном.
И если верно, что все искусство в первые недели войны стало пропагандистским, публицистическим, то это прежде всего коснулось песни. Уже в самом начале июля ленинградское радио неоднократно передавало «Священную войну» А. Александрова на слова В. Лебедева-Кумача, песню, написанную в первые же дни войны. В июле и в августе, кроме ежедневно звучащих записей классической музыки, не проходило дня без песни зовущей, призывной, боевой. Это были «Марш Народного ополчения», «Песня о часовом», «Песня о трех маршалах». И в Радиохрониках, и в других передачах дня повторялись песни уже известные и написанные только что. Трудно назвать поэта, не писавшего тогда текстов на музыку молодых композиторов Н. Леви, В. Соловьева-Седого, В, Сорокина.
Выполняя заказ редакции, авторы песен стремились оперативно сделать свою работу. Но именно такие песни, как «Играй, мой баян» (музыка В. Соловьева-Седого), написанные для одной радиопередачи, становились популярными в народе. Песни первого военного лета говорили о сегодняшнем подвиге и подвиге отцов.
Через много лет, в конце шестидесятых годов, вновь прозвучали песни, может быть, навеянные теми, давними. Например, «Комсомольской военной», которую написали композитор В. Соловьев-Седой и поэт Никита Верховский:
Было грозное время,И пусть многие из этих песен прозвучали лишь по нескольку раз, они оставили свой след в сердцах ленинградцев, уходивших в те дни в армию народного ополчения.
А рядом с песнями, рожденными в Ленинграде, звучали через радиорупоры и «Священная война», и «Песня смелых» на слова А. Суркова. «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой» — это слышали тогда и москвичи, [21] и ленинградцы, и Киев, и Севастополь. Песня была призывом и клятвой.
В то первое трудное лето нужен был не только голос бодрости, но и голос ненависти, презрения к врагу. Это чувство рождали частушки, песни, сценки, многие из которых впервые передало тогда ленинградское радио. И тут его работники выступили умелыми организаторами. Они, пожалуй, быстрее газетчиков поняли, как нужно людям острое слово именно в дни испытаний, и предложили темы сатирических произведений не только
A. Флиту, Б. Тимофееву, В. Иванову, но и писателям, для которых сатира была новым жанром. Такая пришла пора, когда требовалось уметь делать все или почти все. Сатирические стихи, песни на знакомые мотивы писали практически все авторы Радиохроники — Елена Рывина («Все хорошо, клянусь тебе, мой фюрер...»), Владимир Волженин, Николай Тихонов и, наконец, Борис Лавренев, предложивший «Соленые частушки» для второго специального выпуска Радиохроники, адресованного Балтфлоту. «Навостри, браточек, ушки! Струны сыпьте серебром! Мы соленые частушки вам сегодня пропоем». Такие грубоватые, «соленые» частушки нередко звучали в те дни по радио. С захватчиком, жаждущим русского хлеба и сала, можно было говорить только одним языком: «Всем как есть отпустим вам отбивные по задам». Так оно и было, захватчик получал угощение на нашей земле «со штыком стальным вприкуску, с меткой бомбой на закуску» (О. Берггольц).
Широко проявилось жанровое многообразие сатиры на радио. Басни и фельетоны, частушки и сценки передавались ежедневно. Изо дня в день писал их поэт
B. Волженин. «Героями» его произведений становились брехуны из департамента Геббельса и союзники Гитлера («Волчья скромность», «Несгораемая корова», «История «непобедимых» тевтонов», «Пейзаж»). На эти же темы писали Б. Тимофеев («На севере диком», «Четыре генерала»), В. Иванов («Румынские мальбруки», «Подарок итальянскому королю», «Румынский галоп»), В. Зуккау-Невский («Напрасная щедрость»).
До середины сентября, почти до того дня, пока не был вывезен из Ленинграда самолетом, писал сатирические сценки для радио М. Зощенко («Скандал в благородном семействе, или Двурушник Муссолини»). [22]
Нередко сатирики обращались к известным произведениям классики (не обязательно сатирическим) и делали, так сказать, современный вариант. Например, «На севере диком» — это вариант на тему стихотворения М. Лермонтова (из Г. Гейне) «Сосна». Б. Тимофеев написал о северном и южном — финском и итальянском — фашистах Рюти и Муссолини. Они отделены друг от друга, но между ними внутренняя близость, и ждет их общая судьба.
На севере диком, в глухом перепутьеСценки и памфлеты И. Меттера были посвящены разоблачению гитлеровских заправил. Писатель откликался на конкретные события. Так, сообщение о встрече в Берлине послов гитлеровской Германии в некоторых европейских государствах — сателлитах Гитлера послужило поводом для сценки «География по-немецки», в которой приводилась «стенограмма заседания фашистского географического общества «Долой Христофора Колумба».
Обычно фельетон строился на столкновении далеких друг от друга понятий, он давал готовую тему для карикатуры. Плакатность входила в авторскую задачу. Так было и когда говорилось о французском лавочнике, который возглавил батальон наемников, отправляемых на Восточный фронт, и когда писатель высмеивал «людоеда-вегетарианца» Гитлера, которому захотелось придать своему кровожадному облику некое «вегетарианское обаяние». В фельетоне об Адольфе Гитлере возникал выразительный портрет фашизма. «Держа в руках спаржу или какую-либо другую растительную пищу, он сидит на громадной горе трупов людей, убитых и замученных им самим. Он сидит на троне из человеческих черепов, людоед этот вегетарианец! Вот он кто».
Самыми интересными, значительными сатирическими произведениями ленинградского радио лета и осени 1941 года стали сказки и сценки Евгения Шварца. Каждый приход на радио этого большого художника становился событием не только потому, что в очередном номере Радиохроники появлялись его новые вещи. Вокруг [23] E. Шварца всегда была обстановка творчества, доброжелательства. Включение в Радиохронику таких сказок драматурга, как «Сон министра», «Дипломатическая конференция», «Союзники», заставляло требовательней отнестись и к другим материалам Хроники. Хлестко и остроумно были написаны Е. Шварцем «Похождения фашистского черта» — история о том, как фашисты заключили договор с чертом по имени Фриц («самый хитрый черт»), который, вернувшись с Восточного фронта, отказался от договора. В сказке «Сон министра» говорилось о мечтах высокопоставленного расиста вывести породистых германцев на специальных заводах. В «разговоре» спящего министра со старой ганноверской лошадью высказана важная для всего творчества Е. Шварца мысль о неизбежной победе добра над злом, о конечном торжестве человечности.
«Что ты этим хочешь сказать? — спросил министр шепотом. — Кони — это кони, а люди — это люди, — ответила старая, мудрая ганноверская лошадь. — И как ты ни старайся — время не повернет обратно и человек не станет зверем».
Конечно, далеко не все фельетоны, стихи и басни той поры пережили свое время. Лишь малая часть их была напечатана. Но прозвучав, они становились оружием, помогали бороться с упадническими настроениями, вселяли в людей уверенность. Первоначальный этап работы ленинградского радио военной поры относится к тем дням, когда враг был еще на дальних подступах к Ленинграду, когда его сдерживали у лужского оборонительного рубежа. Без боев июля и августа, без окопов, вырытых рабочими, студентами, домохозяйками, без армии народного ополчения трудно представить себе военный перелом сентября, когда враг, взявший город в осадное кольцо, был вынужден остановиться у его стен. Без пятидесяти трех номеров Радиохроники, без этих очерков, стихов, басен, репортажей нельзя понять дальнейшей роли радио уже осажденного города.
Именно в летние месяцы начал мужать, набирать силу талант Ольги Берггольц. Сперва была просто работа, очень много работы. Она писала сатирические стихи о болтунах («Чтобы дядя не болтал — за ушко и в трибунал»), она обращалась к немецкому завоевателю [24] Фридриху Мельцеру, рассказывая об «угощении», которое ждет его впереди, она писала множество басен на известные сюжеты, «под Крылова». Басню обычно предварял эпиграф из Крылова. Среди басен Берггольц — «Гуси», «Собачья дружба», «Горшок и котел». Последняя — о взаимоотношениях союзников, немцев и финнов, — имела эпиграф: «Горшок с котлом большую дружбу вел».
Басни, как и стихотворные фельетоны О. Берггольц — «Про Марью Иванну, про Ници-Ници и про то, что Геббельсу снится», «Итальянская бухгалтерия», «Отцу и сыну», «Худо немцу!» и другие, — были рассчитаны на разовое исполнение. Вот отрывок из июльского фельетона «Отцу и сыну»:
Расквасился Бруно БенитовичСтихи эти были частью той работы О. Берггольц на радио, которая привела ее к высокому искусству. Перелом в ее творчестве начался уже в августе. Июль — август — время поисков, оно отразило некоторые особенности литературы первого военного лета в целом. В выступлениях тети Даши, стихотворных агитках О. Берггольц, никак не узнать той «Дарьи Власьевны, соседки по квартире», которой посвящены стихи блокадной осени. Сначала был плакатный образ русской женщины, потом поэтесса обращалась ко много перенесшей соратнице по борьбе.
Артистка О. Казико (тетя Даша) советовала радиослушателям сдавать в фонд обороны цветной металл, становиться донорами: «Я ведь шуток не люблю, женщина я хитрая. Разорвусь, а насолю этой жабе Гитлеру» [25]
(Радиохроника № 36, 11 августа). Кстати, эти же стихи были помещены и в Окнах ТАСС, установленных на Невском проспекте. На одном из рисунков была изображена тетя Даша, сдающая свой самовар.
А еще мои поклоныСтихи выполняли свою агитационную роль, но, конечно, как и многие материалы ленинградского радио и печати, не отражали сложности нашего военного положения. Это в июле — августе объяснялось объективными причинами. В официальных сообщениях не говорилось о прорыве наших позиций под Лугой, о том, насколько враг близок к Ленинграду.
21 августа Военный совет фронта обратился к ленинградцам: «Над нашим родным и любимым городом нависла непосредственная угроза нападения немецко-фашистских войск». «Нависла непосредственная угроза...» «Нависла угроза...» Слова обращения звучали теперь по радио каждый день. Они определяли тональность всех передач радио. Лишь с этого времени стал возможен открытый разговор о смертельной опасности, непосредственно угрожающей Ленинграду. Чем яснее становился масштаб событий и надвигающейся беды, тем глубже были передачи, которые вело ленинградское радио.
Ежедневно шли по городской сети и в эфир материалы вещания политического: по нескольку раз передавались последние известия, регулярно — программы для молодежи. Каждый выпуск молодежной программы содержал материалы о лучших производственниках, молодых воинах, бойцах МПВО. Выпуск заканчивался напоминанием, что на исходе такой-то день Великой Отечественной войны. В молодежные передачи включались стихи-лозунги, стихи-призывы С. Спасского, В. Волже-нина, В. Зуккау-Невского:
Смертный бой не нами начат.Именно в августе О. Берггольц стала читать стихи, ознаменовавшие начало нового этапа в ее творчестве:
Вставал рассвет Балтийский, ясный,Речь идет не о поэтическом совершенстве именно этих строк — о самом духе стихов, звеневших как натянутая струна. О. Берггольц уже с августа сорок первого ощутила себя поэтом осажденного города. Ее стихи и радиовыступления становились не только боевым оперативным откликом, но и доверительным разговором с другом-ленинградцем. 30 августа в пятьдесят третьем выпуске Радиохроники, на другой день после того, как враг перерезал последнюю дорогу, связывающую Ленинград со страной, Берггольц взволнованно говорила: «Ленинградец, сегодня семидесятый день Великой Отечественной войны. Стрелки часов движутся к десяти, в городе уже почти темно, все стремительнее бегут последние трамваи, и ты, ленинградец, ускоряешь шаги, торопясь к дому. Улицы пустеют и замирают, военная ночь вступает в свои права... Помнишь ли ты, ленинградец, что ты на фронте, что ты воин. Ты воин, ленинградец, где бы ты ни был — в цехе, в конторе или в своей квартире, — потому что ты в Ленинграде... Так спроси же себя, ленинградец, что сделал ты для фронта сегодня, спроси для того, чтобы завтра сделать еще больше...»
Форма прямого разговора — вот тот ключ, который обрело ленинградское радио. Это был ключ к сердцам горожан, вместе с которыми защищали свой город журналисты, писатели, деятели искусства. Собственно, такой стиль, сочетавший митинговость с интимным, доверительным обращением, начал складываться уже перед войной, но развился он в грозные дни, когда, «по праву разделенного страданья», по праву общности судьбы писатели, журналисты, репортеры говорили от имени великого города. [27]