Лафайет Бейкер и красавица Бойд
В предыдущие месяцы, когда Пинкертон весьма отличался на посту, для которого, казалось, обладал всеми необходимыми данными, за исключением опыта и воображения, на небосводе федерального военного шпионажа, вообще небогатом первоклассными светилами, взошла новая звезда — Лафайет Бейкер. Он оказался способным чиновником, одним из немногих в Америке шпионов и руководителей шпионажа, карьера и методы которого заслужили уважение европейских специалистов. Хотя сразу после гражданской войны он получил чин бригадного генерала, карьеру Бейкер начал рядовым шпионом, не состоя в армии. Бейкер, как истый «янки», показывал образцы своего товара до того, как называл цену или требовал заключения договора. Он устроил себе возможность лично представиться главнокомандующему и произвел на того благоприятное впечатление.
Бравый ветеран Уинфилд Скотт сидел в своей палатке, размышляя, что намерены делать Дэвис, Борегар и другие конфедераты. Мак-Дауэлл командовал федеральной армией добровольцев и ополченцев, боевые качества которых ещё не были испытаны, а у Уинфилда Скотта были солдаты, прошедшие сквозь огонь мексиканской войны.
Представившись генералу, Бейкер заявил, что хочет пробраться в Ричмонд в качестве соглядатая Севера.
Подробно побеседовав с Бейкером, Скотт решил ему довериться. Бейкер намеревался прикинуться странствующим фотографом. Мы привыкли считать фотографическую камеру отличительным признаком шпионажа; в мировую войну любой фотоаппарат в руках штатского, даже если человек находился на расстоянии пушечного выстрела от линии фронта, считался столь же опасным, как нападение с воздуха. Но в войне 1861 года фотокамера была ещё новинкой. Маскировка, выбранная Лафайетом Бейкером, сработала идеально.
Он с трудом пробрался мимо пикетов федеральной армии; его окликали, за ним гнались, в него стреляли и дважды даже задержали, как шпиона южан. Спасся он тем, что сослался на Уинфилда Скотта. Бейкер с облегчением вздохнул, только попав в руки кавалерийского разъезда южан; здесь он сразу проявил свой врожденный дар военного шпиона. Молодой фотограф имел при себе около двухсот долларов золотом, которые он получил от Уинфилда Скотта. Если бы южане его обыскали, эти деньги вызвали бы у них подозрение; но те этого не сделали, приняв его за бедняка. Бейкер таскал с собой поломанную камеру, негодную для снимков; но контрразведчики южан не догадались проверить её содержимое.
После пары дней заключения и наспех проведенного следствия южане нашли Бейкера настолько любопытным типом, что стали передавать его из одной командной инстанции в другую, все более высокую. В Ричмонде с ним беседовали Джефферсон Дэвис, Александр Стивенс, вице-президент южных штатов, и все видные генералы южан, включая самого Пьера Борегара. По-видимому, Бейкер побывал во всех полках южан, находившихся тогда в Виргинии. Он беззастенчиво обещал превосходные фотографии, «снимая» панораму каждого полка и во время обеда, и на плацу. Общелкав своей разбитой камерой весь штаб бригады, он заявил, что увековечил образы молодых генералов и офицеров штаба на групповом снимке, который так дорог всем военным, а в особенности молодым воинам, только что надевшим форму.
Ему на руку были аристократические предрассудки южан, смотревших на странствующего фотографа как на какого-нибудь торговца-мешочника, который не многим лучше, чем бродячий медник или сапожник, и во всяком случае стоит на одной доске со странствующим музыкантом, актером, книгопродавцем, коновалом и тому подобными клиентами мелких таверн. И все же Бейкер в сущности находился под арестом почти все время своей разведывательной работы и странствий южнее Потомака. Он чаще сидел в тюрьмах или караульных помещениях, чем в тавернах. В Ричмонде сам начальник военной полиции охранял его и держал под замком. Спасся Бейкер только потому, что президент Дэвис приказал отправить его для допроса к генералу Борегару, тогдашнему главнокомандующему южан. Бейкер, не колеблясь, передавал южанам те сведения, которые он якобы собрал во время своего проезда через Вашингтон. Руководители южан были довольны его информацией о положении северян, а он был доволен тем, что мог наблюдать за лихорадочными военными приготовлениями.
Постепенно он завоевал доверие военных кругов Виргинии и стал дейстовать свободнее. Но все не выполнял своего обещания проявить и отдать снимки, на что, наконец, обратили внимание. Это случилось в Фредериксберге, где его прямо обвинили в том, что он шпион «янки». Для Лафайета Бейкера наступил критический момент, он очутился перед альтернативой: либо предстать перед судом, жаждавшим продемонстрировать силу военного закона, либо умудриться улизнуть домой, к генералу Скотту. Он решил израсходовать остаток своего золота на приобретение инструментов, которые помогли бы бежать. Здание тюрьмы, в которую был заключен Бейкер, оказалось очень ветхим, и он с такой же легкостью взломал дверь своей камеры, с какой бросил свое снаряжение бродячего фотографа.
Передвигаясь по ночам с величайшей осторожностью, Бейкер пробрался к линиям федералистов. Молодой часовой его едва не пристрелил. Сдавшись в плен, беглец немедленно потребовал, чтобы его препроводили к генералу Скотту. В наши дни шпиону редко удается видеть главнокомандующего, разве что на парадах, после какой-либо победы. Но Бэкер умел убеждать, и вскоре Скотт и офицеры его штаба с изумлением слушали обстоятельнейший доклад, который сделал им бывший фотограф; память у него оказалась изумительной.
Генерал Скотт наградил Бейкера по его желанию: произвел в офицеры и открыл ему дорогу к быстрому повышению. Бейкер стал начальником военной полиции и единолично руководил большой группой шпионов и контрразведчиков.
На Западе генерал Гренвилл Додж, впоследствии прославившийся как строитель Тихоокеанской железной дороги, был назначен начальником секретной службы и умело управлял деятельностью доброй сотни шпионов. Одним из его агентов был способный, но эксцентричный «полковник» Филипп Хенсон, который после войны приобрел некоторую известность и зарабатывал скудное пропитание чтением лекций о шпионаже. Хенсона отличала выращенная за десять лет борода длиной в 6 футов и 4 дюйма. Сам Хенсон был ростом 6 футов и 2 дюйма, и когда эта величественная борода была не подвязана, он мог подметать ею пол лицея, ибо добрых несколько дюймов бороды волочилось по ковру. Как шпион, действующий за линией фронта мятежников, Хенсон проявил черты особого мужества. Генерал Натан Бедфорд Форрест, превосходный воин, называл Хенсона самым опасным шпионом федералистов, работавшим в расположении южан, и сожалел, что упустил удобный случай его повесить.
Это было, когда Хенсон решил поехать в Алабаму, чтобы повидаться с сестрой; там его арестовали и по приказу Форреста отправили в Вирджинию. Опасаясь испытать на себе безотказное действие многозарядной винтовки Энфильда, о которой острили, что она заряжается в воскресенье и стреляет все остальные дни недели, Хенсон, дождавшись наступления ночи, предвочел спрыгнуть на ходу с поезда. Добыв документы на имя отставного солдата армии южан, он отправился в разведывательную экспедицию в Ричмонд.
Там он заболел острым ревматизмом, но настолько справился со своей болезнью, что при появлении отряда полицейских сумел бежать и достигнуть берега реки; здесь его ждали спасители, высадившиеся с федеральной канонерки.
В гражданскую войну обе стороны предпочитали называть своих шпионов «разведчиками». Термин «шпион» применялся к ограниченной категории штатских осведомителей, остававшихся за линией фронта и редко лично доставлявших свои донесения. Генерал Додж первый использовал своих разведчиков для проверки слухов о передвижении войск южан, которые постоянно поступали от лиц, сочувствовавших северянам; обычно для этого применялась кавалерийская разведка. А так как драгуны федералистов славились не только своим невежеством и беспечным отношением к лошадям, но и грабежом мирного населения под предлогом «рейдов» и «разведок», любое ограничение этих «занятий», по мнению командующих войсками северян, было благом.
В период гражданской войны секретным агентам нетрудно было имитировать манеры, акцент и форму противника; это обстоятельство и сделало шпионаж и контрразведку широко распространенным видом авантюры. Но Додж, по-видимому, умел с большой пользой и искусством подбирать штатских агентов, причем его наиболее умелыми разведчиками-связистами являлись женщины. Некоторые его агенты были настолько бесстрашны, что много месяцев подряд оставались в тылу врага. Для получения сведений Додж организовал неуловимую цепочку женщин-связисток. Эти сторонницы федералистов обманывали начальников военной полиции южан, умоляя разрешить им поездку в район правительственных войск — «чтобы повидать своих родных-беженцев»; и почти во всех случаях, когда требовалось передать срочные сообщения, умели добиться пропуска от какого-нибудь чрезмерно любезного или слишком сентиментального южанина.
Самым одаренным и энергичным противником, с которым приходилось бороться агентам Доджа, был, по-видимому, офицер секретной службы южан Шоу, который в этой подпольной войне предпочел фигурировать под именем «капитана Колмена».
«Колмен» был «звездой» секретной службы генерала Рэджа, который проявил большой талант в подборе разведчиков и руководстве ими. «Колмен» совершил много смелых подвигов, пока, наконец, счастье ему не изменило — так казалось в ту пору — и его не взяли в плен.
Джеймсу Хенсалу из 7-го Канзасского полка генерал Додж доверил руководство шпионажем и контрразведкой в районе Теннесси. Однажды Хенсал и его сотрудники, сделав облаву, захватили врасплох группу штатских, на первый взгляд занимавшихся как будто законнейшей торговлей. Хенсал все же заподозрил их в контрабанде, но не сумел разоблачить ни одного из задержанных, хотя среди них находились «Колмен» и его бесстрашный курьер Сэм Дэвис.
У Сэма Дэвиса, на его беду, при допросе обнаружили компрометирующие документы.
— Где ваш начальник Колмен? — спрашивали его в сотый раз.
Дэвис упорно твердил, что никакого Колмена не знает, что у него вообще нет начальника, и что он уже много недель не разговаривал с офицерами южан.
Ему сурово напомнили, что он, как уличенный шпион, будет расстрелян или повешен, если не скажет правды. Ни угрозы, ни обещания не привели к обнаружению «Колмена», находившегося тут же среди задержанных штатских и опасавшегося, что Дэвиса шантажом или угрозами заставить его выдать. Опасения эти были напрасны, ибо Дэвис не сломался и был казнен как рядовой шпион, не сообщив ничего из того, что могло спасти ему жизнь. «Колмена» обменяли как безобидного сторонника мятежников. Позднее генерал Додж узнал от нью-йоркского биржевика Джошуа Брауна о том, как безуспешно разыскиваемый разведкой федералистов «Колмен» ускользнул из её рук благодаря самопожертвованию Дэвиса. Тронутый героизмом шпиона южан, генерал Додж впоследствии сделал взнос в фонд на сооружение памятника Сэму Дэвису, американскому герою.
В 1864 году молодой человек аристократической наружности предложил северянам работать на них в качестве шпиона. Он объявил, что ему нужен только конь и пропуск через линию фронта; получив требуемое, он обязуется доставить сведения об армии мятежников в Северной Вирджинии и об их правительстве в Ричмонде. Ему дали коня, пропуск и немного денег; он исчез, спустя две недели явился, как обещал, и представил письмо от президента южан Джефферсона Дэвиса на имя Климента Клея, эмиссара Конфедерации в Канаде, резиденция которого помещалась в Сент-Катерин, вблизи Ниагарского водопада.
Шпион федералистов сказал, что в конверте имеется только рекомендательное письмо; оно было собственноручно написано Дэвисом и пропущено невскрытым. После этого шпион правительства стал постоянным курьером мятежников между Ричмондом и Канадой; и все письма, которые он проносил в обе стороны, в Вашингтоне вскрывали и прочитывали. При этом следовало пользоваться бумагой и печатями подлинных пакетов, и военное министерство федералистов ввозило из Англии бумагу, тождественную той, которой пользовался Клей в Канаде.
Одна из перехваченных подобным образом депеш раскрыла план весьма опасной диверсии. Агенты мятежников должны были вызвать пожары в Нью-Йорке и в Чикаго, подложив одновременно в крупных отелях и многолюдных местах развлечений адские машины. Это дезорганизовало бы работу пожарных команд, вынужденных метаться от одного очага пламени к другому. Комендант Нью-Йорка генерал Дикс и начальник полиции Джон Кеннеди с недоверием отнеслись к сообщению о заговоре, затеваемом Клеем. Несмотря на то, что полицейские и военные власти приняли необходимые меры, пожар в Нью-Йорке все же начался в отеле Св. Николая и в некоторых других местах; но адские машины не взорвались одновременно, и ни одна из них не причинила серьезных повреждений и не вызвала паники.
В течение всего первого года войны через 24 часа после каждого заседания кабинета министров на Юг отправлялся доклад. Таким путем почти каждое сколько-нибудь важное решение правительства северян, представлявшее интерес для конфедератов, немедленно становилось известным в Ричмонде. Наладившая эту постоянную связь разведывательная организация состояла в основном из начальников почтовых отделений Мэриленда, которые почти поголовно, кроме троих, состояли на службе у южан, хотя и были назначены на эти посты федеральным правительством.
После того, как агенты федеральной секретной службы, находившейся тогда под руководством Лафайета Бейкера, разгромили их организацию, нужно было ликвидировать секретных агентов иного масштаба. Шпионы Юга, вроде Джеймса и Чарльза Милбернов, Джона Уэринга и Уолтера Боуи, долго боролись против превосходящих сил противника, которые их наконец одолели. Боуи однажды ухитрился улизнуть от четырех федеральных сыщиков, выследивших его на плантации Уэринга на реке Патюксент; он удрал от них, переодевшись негритянкой, несущей на голове корыто для стирки белья. Его задержали и допросили, но он убедил федералистских агентов, что в самом деле является негритянкой, служащей у Уэрингов, и сыщики его пропустили. Впоследствии Боуи застрелили после ограбления лавки в Санди-Хилле. Его бывший хозяин, сообщник и защитник Уэринг был арестован как агент Конфедерации, и все его имущество конфисковали.
Авраам Линкольн неоднократно заступался за обвиненных шпионов и сторонников южан и спасал им жизнь. Знаменитой стороннице южан мисс Белл Бойд чуть ли не половина армии федералистов облегчала своей чрезмерной любезностью и снисходительностью шпионскую деятельность
«Мисс Белл Бойд была поистине пленительна в кринолине», — писал об этой способной шпионке романист Джозеф Хергесхеймер Признанная сторонница мятежников, застрелившая федерального унтер-офицера, когда ей не было ещё восемнадцати, она проносила информацию через фронт федералистов не раз и не два, а десятки раз, и не только благодаря своему «романтическому очарованию». Ей удавалось это главным образом потому, что ни один правительственный офицер не хотел подвергнуться невыгодному сравнению с рыцарями Юга и проявить нелюбезность по отношению к женщине. Сила её обаяния и безответственность офицерского корпуса федеральной армии, а вернее всего незнание приемов шпионской и контрразведывательной работы были таковы, что даже когда Белл Бойд наконец арестовали, ей ничем серьезным не пригрозили и даже не обыскали. В тюрьму ей позволили взять чемоданы, и она сумела укрыть от своих якобы бдительных стражей не менее 26 000 долларов.
Очаровательная Белл, дочь федерального чиновника, родилась в Мартинсберге, в штате Вирджиния. Ей было 17, когда Юг приступил к мобилизации, и только в июле 1861 года она начала привлекать внимание северян. Вторгшиеся солдаты Севера пытались водрузить федеральный флаг над домом семьи Бойд. Когда мать Белл, как лояльная гражданка Вирджинии, воспротивилась этому, один из ненавистных «янки» наговорил ей грубостей и с силой распахнул дверь, которую миссис Бойд пыталась захлопнуть перед его носом. Белл, по её собственным словам, не выдержала: «Я вскипела негодованием, выхватила пистолет и выстрелила в него. Его унесли смертельно раненым, вскоре он умер».
В последующие месяцы федеральные войска не раз проходили мимо дома Бойдов в Мартинсберге, но никто из военных уже не пытался силой открыть дверь, которую миссис Бойд угодно было захлопнуть. Федеральные офицеры из штаба генералов Паттерсона и Кадуолдера произвели любезное расследование случайного убийства; приняв во внимание возраст мисс Белл, его признали неумышленным.
Результаты деятельности мисс Бойд высоко ценил генерал южан Джексон.
После очередной победы он писал:
«Мисс Белл Бойд!
Благодарю вас от имени моего и всей армии за огромную услугу, которую вы оказали сегодня вашей родине.
Всегда ваш друг Т. Д. Джэксон, командующий южной армией».
Белл Бойд продолжала оказывать свои тайные и почти всегда импровизированные услуги.
Война против этой красавицы-вирджинки казалась почти проигранной. Но Белл совершила крупный промах, доверив одно из своих писем в адрес генерала Джексона секретному агенту северян, случайно облаченному в серый мундир Юга. Военный министр. Стэнтон получил это письмо от генерала Сайгола и тотчас же отрядил сыщика федеральной разведки Криджа доставить мисс Бойд в Вашингтон.
Кридж, по словам его юной племянницы, был человек «малого роста, грубой наружности, с подлым выражением лица… и седоватой бородой. Все его черты были крайне отвратительны и выражали смесь трусости, жестокости и лукавства». Словом, Криджа нельзя было растрогать даже «особо романтическим обаянием», и дверь, которую он захлопнул, оказалась надежной.
Белл была арестантка не из покладистых. Через некоторое время её обменяли и отправили в Ричмонд в сопровождении некоего майора Фитцхью. В Ричмонде солдаты взяли перед ней «на караул», а вечером городской оркестр. сыграл под её окнами серенаду.
Позднее она совершила морское путешествие, посетила Англию и встретилась с федеральным морским офицером Сэмом Уайлдом Хардингом; тот был покорен первым же её взглядом и вышел в отставку, чтобы сделать её миссис Хардинг. Ей предстояли годы большой известности и ряд выгодных турне с чтением лекций, и она отнюдь не стыдилась своей славы «шпионки мятежников».
«Безумная Бет» и другие дамы
Самым ценным из шпионов, боровшихся против южан, была уроженка Юга, мисс Элизабет Ван-Лью из Ричмонда. Лишь немногие герои всемирной истории секретной службы могут соперничать с этой бесстрашной женщиной. Она — единственная американка, действовавшая во время войны в тылу противника.
Элизабет Ван-Лью, горячо ненавидя рабовладение, не гнушалась никакими средствами, если они были необходимы для успеха её дела: она выдавала друзей, следила за соседями и интриговала против вооруженных сил родного штата. Она не только ежечасно рисковала своей жизнью, но и подвергала опасности жизнь матери и брата, растрачивала состояние семьи и вела свою линию с неукротимым рвением, не раз рискуя стать жертвой самосуда разъяренной толпы.
Элизабет Ван-Лью жила в окружении знати, и все жители Ричмонда в той или иной мере её подозревали. Некоторые считали её ненормальной и она не протестовала против этого, всячески маскируя свою тайную работу, которую легче было осуществить под маской «безумной Бет». Ее спасало то, что уму заурядного вирджинца недоступна была самая мысль, что вирджинская аристократка в здравом уме могла выступать против дела южан.
Вирджинцы говорили, что она нелояльна, что она желает победы Северу, что она выступает против отделения южных штатов. Они были уверены и в том, что она яростная аболиционистка, ибо она дала вольную своим рабам-неграм и никогда не скрывала своего отвращения к рабовладению. Ее подозревали ещё и в том, что она помогает беглым неграм и содействует побегам «янки» из лагерей военнопленных.
Словом, в период между 1860 и 1865 годами Элизабет Ван-Лью подозревали в чем угодно, только не в том, что она — самый отчаянный и опасный агент среди «изменников». Ни один офицер или контрразведчик Юга не заподозрил в Элизабет Ван-Лью умелой и изобретательной руководительницы целой шпионской сети.
Никто не подозревал истины; а истина заключалась в словах генерала Гранта, с которыми он обратился к ней от имени правительства и армии Севера: «Вы слали мне самые ценные сведения, какие только поступали из Ричмонда за время войны».
Так как Ричмонд был во время войны столицей южных штатов, эта похвала главнокомандующего войсками Севера сразу выдвигает Элизабет Ван-Лью в ряды виднейших шпионов их главного штаба.
Она тратила свои личные средства на дело, которое считала защитой чести своей отчизны. Каждый её шаг был импровизацией и осуществлялся не только в полном одиночестве, но и наперекор многочисленным препятствиям в столице, кишевшей врагами.
Убедительнейшим доказательством её бесспорного права числиться в ряду лучших солдат передового отряда мировой секретной службы является то, что она, несмотря на выдающуюся роль, сыгранную на войне, все детали которой тщательнейшим образом изучены, не только достигла своих целей, но и сумела остаться малоизвестной, скромной женщиной, остаться в тени.
Для опасной части своей деятельности — пересылки сведений — она создала пять секретных точек связи, конечным пунктом которой был штаб генерала Шарпа. Начальным пунктом цели служил старинный особняк семьи Ван-Лью в Ричмонде, где она составляла свои шифрованные донесения и укрывала агентов Севера, пробравшихся в город по поручению верховного командования федералистов
Случались дни больших тревог и напряжения, когда ожидаемый федералист не появлялся, а доносились только слухи об арестованных и расстрелянных «проклятых шпионах-янки» Тогда она ухитрялась отправлять через фронт курьерами собственных слуг, но не прекращала доставки секретных сведений об обстановке в Ричмонде. О том, чтобы она лично пыталась пройти через фронт, данных нет.
Элизабет Ван-Лью родилась в Вирджинии в 1818 году, но образование получила в Филадельфии, где жила её мать. В столице Пенсильвании никогда не вели яростной антирабовладельческой агитации. Сторонники южан насчитывались там сотнями, и все же Элизабет вернулась в Ричмонд убежденной и ярой аболиционисткой. Одним из проявлений её новых убеждений явилось освобождение девяти невольников Ван-Лью. К тому же она разыскала и выкупила из неволи несколько негров, чтобы воссоединить их с родными, находившимися во владении семьи Ван-Лью.
Среди мелкопоместной знати Юга у нее, конечно, были единомышленники, и потому на неё совсем безобидную эксцентричность Бетти Ван-Лью друзья и соседи смотрели сквозь пальцы или ограничивались мягким порицанием. Надо иметь в виду, что в работе Ван-Лью играли выдающуюся роль дружеские связи её семьи. Главный судья южных штатов Джон Маршалл, пользовавшийся там непререкаемым авторитетом, был близким другом семьи Ван-Лью. Дженни Линд пела в гостиной вирджинского особняка Ван-Лью, где принимали и шведскую писательницу Фредерику Бремер, и многих американских аристократов.
Мать и дочь Ван-Лью были щедры, гостеприимны и обаятельны; им не ставили в укор их «прогрессивные» взгляды.
Элизабет минул 41 год, когда солдаты морской пехоты под командованием полковника Роберта Ли штурмовали паровозное депо у Харперс-Ферри и взяли в плен Джона Брауна. Казнь старика толкнула её в лагерь «чудаков» и «фанатиков», поклявшихся уничтожить рабовладение. «С этого момента, — записала она в своем дневнике, — наш народ находится в явном состоянии войны».
И она немедленно взялась за дело, посылая федеральным властям письмо за письмом и информируя их об обстановке, складывавшейся «там, на Юге». Она посылала эти письма почтой, и если кто в Вашингтоне и обратил внимание на её письма, то разве что незаметный чиновник, с которым не считалось правительство Бьюкенена. Природное влечение Элизабет к секретной службе избавило её от разочарования, когда на первых порах её старания не встретили достойной оценки. Она продолжала свои наблюдения, посылала донесения, в которых описывала деятельность, развертываемую на Юге врагами единства Соединенных Штатов. Энтузиаст своего дела, она была достаточно бесстрашна, чтобы выступать с речами, как ярая аболиционистка, на улицах Ричмонда.
Современники описывали Элизабет Ван-Лью как женщину хрупкого телосложения, невысокого роста, но представительную, очень живую и решительную. Даже вожди Конфедерации были покорены её кротостью и обаянием.
С презрением отвергнув возможность прикрыть свою секретную работу маской «лояльной патриотки Юга», она отказалась шить рубашки для солдат Вирджинии. Другие женщины Ричмонда шили или вязали, а когда «варвары-янки» приближались к городу, откладывали в сторону иголки и вооружались пистолетами. Но миссис Ван-Лью не шила и не вязала, а Элизабет, не покладая рук, собирала материал для своих донесений, изобретая собственную тактику и сообщая Северу почти все, что она узнала о мобилизации мятежников.
Вскоре после начала войны Севера с Югом Элизабет с матерью занялись помощью раненым военнопленным, посаженным в военную тюрьму. В военном министерстве в Вашингтоне очень быстро заметили, что ценность и точность сведений, посылаемых мисс Ван-Лью, не только ничего не потеряли от новой заботы, которую она взвалила на свои плечи, но, наоборот, возросли от ежедневного общения с пленными офицерами и солдатами северян. В числе этих пленных офицеров оказался полковник Поль Ревир из 20-го Массачусетского полка, который и после войны оставался ей преданным другом.
Комендантом омерзительной тюрьмы «Либби» был лейтенант Тодт. Она сумела создать впечатление, что её благотворительность одинаково простирается как на северян, так и на южан, и когда получила доступ в тюрьму, нашла в ней неиссякаемый источник военной информации, которую ей передавали шепотом военнопленные северяне.
Сведения поступали самыми разнообразными путями. Бумажки с вопросами и ответами были спрятаны в корзинах с продовольствием; в эти бумажки завертывали склянки с лекарствами, пока передачи не были запрещены из-за роста цен на продукты, вызванного блокадой северян. В книгах, которые она передавала для прочтения и последующего возврата, незаметно подчеркивали некоторые слова. Иногда, пока другие арестанты следили за сторожами и часовыми, ей удавалось побеседовать со вновь прибывшими и за несколько минут получить ценные сведения.
Лишь немногие офицеры и солдаты Юга серьезно беспокоили её своими подозрениями. Ее заботы о благополучии негров были настолько известны, что рядовому южанину она казалась просто «чудачкой». Своими «чудачествами» она поддерживала в окружающих убеждение, что фанатизм её взглядов — безобидное помешательство.
Нужно отметить, что её мать, которую никто не считал безумной, подвергалась куда большей опасности. Жизнь обеих женщин не раз висела на волоске. Только непрерывные поражения, которые в течение первых двух лет войны терпели неудачливые генералы северян, спасли Ван-Лью от насилий толпы, в которой неудачи везде пробуждают яростный гнев.
В газетных статьях открыто клеймили «позорное» поведение мисс Ван-Лью и её матери. И несмотря на это громогласно и публично предъявленное общественным мнением тяжкое обвинение, офицеры и влиятельные чиновники Юга продолжали посещать гостиную Ван-Лью Их долгие беседы давали обильную пищу Элизабет; она, как видно, научилась умению штабистов соединять воедино разрозненные сведения и совмещать их с информацией, полученной из других источников.
Единственным официальным взысканием, которому подвергалась когда-либо «жалкая, безумная Бет», было лишение права посещать военную тюрьму. Когда это случалось, она наряжалась в свое лучшее платье, брала зонтик и отправлялась прямо к генералу Уиндеру — начальнику контрразведки южан — или в приемную Джуды Бенджамина, их военного министра. Несколько минут хмурых взглядов и мягких упреков, несколько трогательных женских укоров — и «безумная Бет» возвращалась домой с разрешением посещать военную тюрьму, подписанным Уиндером, полномочия которого давали ему право подписать ей смертный приговор.
В других случаях кринолин и зонтик являлись помехой, и тогда «безумная Бет» переодевалась поселянкой. Домотканая юбка, ситцевая кофточка, поношенные постолы оленьей кожи и огромный коленкоровый чепец — гардероб типичной работницы с фермы — были найдены среди её вещей спустя целое поколение как вещественное напоминание о многочисленных ночных вылазках.
Вильям Гилмор Беймер, которому мы обязаны исследованиями жизни и деятельности Ван-Лью, прямо указывает, что её подход к президенту Джефферсону Дэвису в момент, когда он «меньше всего был начеку», свидетельствует, что она была гениальной шпионкой и руководительницей шпионской сети. У неё была необычайно умная молодая рабыня-негритянка, которой она дала вольную за несколько лет до войны. Эту девушку она отправила на Север и платила там за её обучение; но когда проявилась угроза войны, миссис Ван-Лью попросила Мэри Баусер вернуться в Вирджинию. Девушка немедленно приехала, после чего бывшая владелица начала готовить её к трудной миссии. Обучив Мэри Баусер, Элизабет Ван-Лью при помощи подложных рекомендаций, о которых мы можем только догадываться, устроила её на должность официантки в «Белый Дом» южан — резиденцию главы конфедератов.
О дальнейшем мало что известно, ибо ни один из живших когда-либо мастеров шпионажа не охранял так ревниво тайны своих подчиненных, как это делала Ван-Лью. Что слышала Мэри, когда обслуживала президента Дэвиса и его гостей, и что из услышанного она передавала Элизабет? Как удалось ей, не будучи разоблаченной, передавать сведения в дом Ван-Лью? И были ли её донесения настолько ценны, насколько этого можно было ожидать? На все эти вопросы нет ответа. Очевидно одно: никто так и не догадался о шпионской роли негритянки.
Мисс Ван-Лью не переходила через линию фронта и не рисковала своей жизнью, попадая в окружение врагов; она жила среди своих, в своем доме в Ричмонде, ставшем столицей отколовшихся южных штатов, где её знал каждый и где её общественное положение было для неё такой же защитой, как и личина «безумной Бет». Ее секретные донесения, зашифрованные личным кодом, часто бывали написаны рукой кого-нибудь из слуг. Преданные негры никогда и не подумали бы отказать в чем-либо «мисс Лизбет». Успех налаженной системы связи в немалой степени определялся кажущейся обыденностью действий её чернокожих курьеров. Вероятно, никто из них не сознавал до конца всей важности работы, маскируемой выполнением обыкновенных хозяйственных поручений.
Раздобыв для своих слуг и рабочих военные пропуска, дававшие право беспрепятственно циркулировать между домом в городе и фермой Ван-Лью, находившейся в окрестностях Ричмонда, Элизабет поддерживала непрерывное движение посыльных с корзинами между обеими шпионскими станциями: в каждую корзину с яйцами вкладывали, например, пустую яичную скорлупу со сложенной тонкой бумажкой. Разбитная молодая девушка, служившая швеей в доме Ван-Лью, сновала взад и вперед через линию фронта у Ричардсона, пронося шпионские донесения, зашитые в образчики ткани или в платье. Чтобы продемонстрировать эффективность своей системы, Элизабет Ван-Лью однажды после обеда нарвала в своем саду букет цветов, который на следующий день был доставлен к завтраку генералу Гранту.
Однажды мать и дочь Ван-Лью предупредили, что в «Либби» готовят побег. «Мы приспособили одну из наших гостиных, — писала Элизабет в своем дневнике, — темными одеялами занавесили в ней окна, и в этом помещении днем и ночью три недели горел небольшой газовый рожок; для беглецов там даже поставили кровати.
Все это указывает на то, что дружественное отношение президента Дэвиса, генерала Уиндера и других вожаков южан в известной мере препятствовало проведению официального обыска в доме Ван-Лью и принятию эффективных контрразведывательных мер. Женщинам, которые в Бельгии или в оккупированных немцами департаментах Франции вздумали бы в 1914–1918 годах «занавесить свои окна темными одеялами», пришлось бы самое большее в течение 48 часов объясняться с немецким фельдфебелем!..
Упомянутая нами гостиная Ван-Лью, конечно, не была самым секретным помещением вирджинского особняка. И биограф мисс Ван-Лью полагает, что её ссылка на гостиную с занавешенными окнами и необычайным расходом газа вероятнее всего служит просто дымовой завесой, пущенной ею по известным ей одной причинам. Даже в бережно хранимом от посторонних глаз дневнике мисс Ван-Лью ни единым словом не намекает на существование подлинно секретной комнаты и не упоминает о двери с пружиной в стене, за старинным комодом.
Секретная комната Ван-Лью представляла собой длинную, низкую и узкую камеру, расположенную там, где от плоской кровли веранды начинался скат крыши. Чердак у дома был квадратный, и между его западной стеной и скатом крыши помещалась комната, в которой во время войны постоянно скрывался какой-нибудь агент или беглец-федералист.
О существовании подобного убежища давно подозревали, но ищейки конфедератов так и не сумели его обнаружить. Маленькая девочка, племянница Элизабет Ван-Лью, обнаружила комнату весьма любопытным образом. Она пробралась ночью на чердак, чтобы посмотреть куда «тетя Бетти» отнесла блюдо с обильной едой. Загородив рукой свечу, мисс Ван-Лью стояла перед «темным отверстием в стене», из которого протягивал руку за пищей изможденный мужчина в поношенном синем мундире, с нечесаными волосами и бородой.
Если бы не это воспоминание племянницы Элизабет Ван-Лью, опубликованное после её смерти, секретная комната осталась бы необнаруженной.
В доме бесстрашных сторонниц Севера имелась ещё секретная ниша, служившая «почтовым ящиком» для шпионских донесений. В библиотеке был железный камин; по обе стороны его решетки находилось по пилястру, накрытому фигурой лежащего льва. Одна из этих фигур не была приделана к основанию наглухо, и её можно было поднять, как крышку. В выемку под львом Элизабет «опускала, как в почтовый ящик», свои донесения. Прислуга, начиная стирать с мебели пыль, приближалась к камину, украдкой вынимала донесение и через час относила его на ферму Ван-Лью, за город. Мисс Ван-Лью не давала своим чернокожим курьерам устных секретных поручений, и хотя она чувствовала себя в безопасности от подслушивания, неизменно практиковала столь необычную, несколько театральную манеру.
Разоблачить Ван-Лью пытались много раз. Гостей посещавших её дом, просили за ней следить. На них с матерью регулярно доносили; говорили, что их нужно повесить, дом их сжечь, что их нужно «избегать, как прокаженных».
Военным комендантом заключенных был одно время некий капитан Гибс. Каким-то образом Элизабет ухитрилась залучить этого офицера и его семью в свой дом в качестве постояльцев, и в течение всего времени их проживания у Ван-Лью Элизабет пользовалась их «протекцией». Когда военное министерство южан, чтобы укрепить кавалерию, стало обшаривать конюшни, Элизабет спрятала свою последнюю лошадь в кабинете, а чтобы заглушить стук копыт, обвязала их соломой.
В доме Ван-Лью шпионы Юга встречались со шпионами Севера, одновременно жили начальник военной тюрьмы и бежавшие из этой тюрьмы военнопленные, дезертиры и породистая лошадь, под стойло которой был отведен кабинет хозяйки, служивший и штабом секретной службы, и центром помощи военнопленным, и местом их укрытия.
На стороне федералистов действовали Эмма Эдмондс и Полина Кашмэн, два прославленных агента, рвение которых сравнимо лишь со рвением мисс Бойд или Элизабет Ван-Лью.
Эмма Эдмондс, уроженка Канады, была сестрой милосердия в Нью-Брансвике и шпионкой генерала Мак-Клеллана. Мисс Эдмондс никому не уступала в горячей преданности делу борьбы против рабовладения. В битве у Гановер-Кортхауза она села на коня и в качестве ординарца генерала Керни гарцевала под огнем орудий. Говорят, она одиннадцать раз тайно пробиралась через фронт как секретный агент северян. Курьезнейшим эпизодом всей этой войны был случай, когда однажды в Вирджинии Эмма Эдмондс загримировалась под негра. Неизбежным результатом такой маскировки стало то, что её отправляли на ночь в негритянские кварталы Йорктауна и в числе прочих негров гнали работать на укреплениях.
В другом эпизоде она фигурировала в качестве часового, в третьем даже украла винтовку у конфедерата. Бесправие негров на Юге говорило против маскировки «под негра», и, учтя свой неудачный опыт, в дальнейшем Эмма выдавала себя за ирландку, торгующую вразнос.
Полина Кашмэн — «Белл Бойд» камберлендской армии — странствовала в зоне боев, которую делали далеко небезопасной мародеры. дезертиры, перебежчики и вольные стрелки. Она попала в плен, и генерал Брэкстон Брэгг, сам пользовавшийся услугами многочисленных шпионов, приказал её расстрелять. Поданную просьбу о помиловании президенту Дэвису в Ричмонд не переслали. Спасла её «апелляция» совсем иного рода. Генерал федералистов Розенкранц наступал так стремительно, нанося поражения войскам Брэгга, что никто из южан не рискнул замедлить отступление, чтобы расстрелять Полину Кашмэн. С другой стороны, не было ни времени, ни лишних транспортных средств, чтобы увезти её с собой.
Так, находясь буквально на волосок от смерти, она, подобно Шульмейстеру в Вене, была спасена стремительным наступлением армии, которой служила столь бесстрашно.
Элизабет Ван-Лью была в числе тех ричмондских федералистов, чья настойчивость привела к злосчастному «рейду Дальгрена». Действуя на основании донесений, полученных от нее, от отца и сына Филиппсов и других шпионов федералов, работавших в Ричмонде, комадование федеральных армий отправило генерала Хью Джадсона Килпатрика, более известного под именем Киля, вместе со столь же неустрашимым молодым Ульриком Дальгреном, в кавалерийский рейд. Они приблизились к Ричмонду на расстояние пяти миль, но рейд не удался из-за предательства проводника-негра, сбившего отряд «янки» с пути.
Сын видного адмирала федералистов Дальгрен в 22 года был уже полковником и остался на действительной военной службе даже после ампутации правой ноги ниже колена. Во время упомянутого рейда он во главе сотни кавалеристов отбился от главных сил и погиб в стычке с вражеским патрулем.
Считая себя виновниками происшедшего, ричмондские шпионы приняли близко к сердцу это трагическое событие и решили не допустить, чтобы труп Дальгрена затерялся среди 10 000 могил на Оквудском кладбище. Учитывая злобу и страх, которые вызывало у южан одно только имя Дальгрена, шпионы полагали, что южане намерены оставить могилу кавалерийского полковника в безвестности. Они вырыли труп Дальгрена из могилы, которую им указал некий негр; опознать полковника было нетрудно по отсутствию ноги. Убедившись, что перед ними действительно труп Дальгрена, его похоронили снова, но уже в другом месте и в цинковом гробу.
Вопреки предположению шпионов, вожди южан хотели оказать услугу адмиралу Дальгрену и принялись разыскивать труп его сына, но до конца войны так и не смогли его обнаружить. Между тем Элизабет Ван-Лью через своих агентов доставила адмиралу локон с головы молодого полковника.
В феврале 1865 года, недель за шесть до заключения мира, один из секретных агентов федералистов привел с собой в Ричмонд англичанина, выдававшего себя за поляка. Годом раньше северяне извлекли немало пользы из шпионской поездки в южные штаты профессионального солдата, который, сражаясь в рядах федералистов, был ранен под Геттисбергом. Это был Ян Собесский, эмигрировавший из Польши правнук польского короля Яна III. С 4000 долларов, выданных федеральными властями, Собесский, именовавший себя графом Калесским, поехал в Мобил; потом двинулся дальше на север, по пути осматривая лагери и крепости южан. Он имел беседу с президентом Дэвисом, вице-президентом Стивенсом и другими представителями правительства и даже был приглашен на фронт к генералу Ли. Когда Собесский через один из портов Мексиканского залива и Гаванну вернулся в Вашингтон, у него в кармане оставалось только 332 доллара, зато в качестве отчета он привез немало ценной информаци.
Северяне явно задумали повторить удачный опыт с человеком, говорившим, что он прибыл из Англии, и называвшим себя поляком. Однако по прибытии в Ричмонд он немедленно выдал южанам своего проводника, федералиста Бабкока и. приверженца северян Уайта, с которым должен был поселиться в одной квартире, а также всех лиц, оказавших им с Бабкоком помощь по пути. Когда мисс Ван-Лью узнала об арестах, её охватил страх. Поляк, однако, слишком торопился завоевать своим предательством расположение южан и потому прозевал возможность разоблачить её и многих других секретных агентов.
Убедившись, что падение Ричмонда — вопрос нескольких дней, Ван-Лью просила генерала Бена Батлера, с которым поддерживала переписку, прислать в Ричмонд федеральный флаг. И через фронт южан ей тайно переправили большой флаг, пополнивший собой коллекцию разнообразных предметов, спрятанных в её доме. Когда в Ричмонде взлетели на воздух пороховые склады и военная эвакуация города была закончена, буйная толпа с факелами ринулась к особняку Ван-Лью, готовая осуществить многолетние угрозы.
Элизабет Ван-Лью не растерялась, смело вышла навстречу толпе и, глядя прямо в лицо разъяренным соседям, сказала:
— Я вас знаю. Том… и вас. Билли… и вас… Генерал Грант будет здесь через час, и если вы причините хоть малейший вред этому дому или кому-нибудь из проживающих в нем, ваши собственные дома запылают ещё до обеда!
Это вразумило толпу, и последняя опасность насилия отпала. Вскоре передовой отряд наступающей армии в пыльных синих мундирах ворвался в столицу южан. Еще до его появления Элизабет Ван-Лью, с трудом мирившаяся с необходимостью хранить в глубокой тайне свою верность Северу, первая подняла над своим домом федеральный флаг, который олицетворял сдачу Ричмонда.
Последующие годы выдались для Элизабет Ван-Лью мрачными и безотрадными. Президент Грант назначил её почтмейстером Ричмонда; на службе её вынуждены были терпеть, но общество подвергло Ван-Лью остракизму, не смягчившемуся до самой её смерти.
Элизабет Ван-Лью не получила ни доллара за услуги, оказанные ею армии федералистов; ей не возместили ни цента из тех денег, которые она так щедро расходовала из собственных средств ради единства Соединенных Штатов. Мало того, после ухода президента Гранта со своего поста её понизили в должности. Ее сделали мелким чиновником министерства почт, а потом лишили и этого скудного заработка.
Последние годы она жила в нищете, существовала на пенсию, назначенную ей друзьями и родственниками полковника Поля Ревира, которому она когда-то, помогла бежать из вражеского плена и предоставила убежище. И за ней преданно ухаживали верные ей стареющие негры, знамя освобождения которых в Ричмонде она подняла первая.
Перед всегерманским потопом
В 1829 году, когда во главе британского правительства стоял герцог Веллингтон, Роберт Пиль выступил с предложением реформировать полицию и расширить её права. Однако поскольку проект этот был поддержан Веллингтоном, реформа вызвала народное неудовольствие. Необычайно популярный полководец, которого благодарная нация вознаградила тем, что сделала самым высокооплачиваемым воином из всех когда-либо живших на свете, внезапно заподозрили в тайном намерении узурпировать верховную власть и захватить трон. Предполагалось, что полицейские агенты, наделенные непомерной властью, станут следить за каждым шагом почтенных граждан, совершать набеги на их дома, устраивать обыски и допросы по малейшему поводу и под вымышленными предлогами.
Разумеется, Веллингтон сохранил хладнокровие. Он ссылался на предметный урок — учреждение конных патрулей, так много сделавших для очистки окрестностей Лондона от разбойников и грабителей. Он напомнил англичанам о начале XIX века, когда ни один экипаж не мог проехать без того, чтобы не подвергнуться нападению, а путникам приходилось в любой момент быть готовыми вступить в бой с вооруженными злоумышленниками. И все же Веллингтону приписывали низкие честолюбивые замыслы, якобы толкнувшие его на создание постоянной армии вымуштрованных и обмундированных полисменов, которые должны были подчиняться правительству и быть независимыми от контроля местных налогоплательщиков. Назначение главой полиции Чарльза Роэна — боевого офицера и ветерана битвы при Ватерлоо — как будто ещё более подчеркивало намерение «Железного герцога» создать «настоящую жандармерию», которая как раз в ту пору существовала во многих абсолютных монархиях европейского континента. Нетерпимость англичан к новой, реформированной полиции в конце концов проявилась в тех презрительных кличках, какие получили полицейские. Они стали «бобби» в честь Роберта Пиля, и «сырыми раками», в честь синего цвета своих мундиров. Были даны и другие, ещё более нелестные клички.
Но уже спустя несколько лет ни один подданный британской короны, исключая неисправимых жуликов и отъявленных негодяев, больше не протестовал против новых правил поддержания общественного порядка и спокойствия, обеспечивающих защиту личности и имущества.
Иначе обстояло дело у французов.
Принц Луи-Наполеон, племянник императора, стал кандидатом в президенты с помощью ловкой политической интриги. Как все политиканы, прокладывающие себе путь к власти интригами, он горячо ухватился за ту самую систему шпионажа и репрессий, которая так долго душила его самого. Провозгласив себя Наполеоном III, этот узурпатор завел целую орду тайной полиции для борьбы со всеми конституционными гарантиями. Наряду с «дворцовой полицией» Наполеон III использовал также армию частных шпионов; ею командовал граф д'Ирвуа, на которого возллжили заодно и организацию слежки за полицией, что стоило около 14 миллионов франков.
У Наполеона III был свой отряд шпионов, как и у премьера Руэра и префекта полиции Пьетри. Собственную секретную службу имела даже императрица. Наконец, два отряда находились под наблюдением Нюсса и Лафаржа. Агенты эти не знали друг друга; но вся широкая шпионская сеть была столь распространена, что фактически одна половина Парижа усердно занималась доносами на другую половину.
Плодом всей этой системы явились так называемые досье. Это были особые папки, заводимые на каждого, кем бы он ни был, преступник или ни в чем неповинный человек, если только нужно было подвергнуть его постоянному наблюдению. В архивах префектуры хранились многие тысячи таких «досье», тщательно зарегистрированных и дававших возможность быстро навести любую справку. Обычно они заключали в себе клеветнические доносы агентов, основанные большей частью на самых лживых и нелепых сплетнях. В результате нередко совершенно безобидные люди обвинялись в «потрясении основ».
Как же политическая полиция Наполеона III действовала против подлинно опасных заговорщиков? Вечером 14 января 1858 года император в сопровождении императрицы и генерала Роже направлялся в Парижскую оперу. Шел «Вильгельм Телль», поставленный в бенефис популярной певицы, покидавшей сцену. Наполеон со спутниками ехали в трех парадных каретах, эскортируемых отрядом гвардейских улан.
Карета императора следовала последней и несколько задержалась у арки в тот момент, когда из остальных карет высаживались обер-гофмейстер и другие члены императорской свиты. Внезапно раздался оглушительный взрыв, за ним — второй и третий, после чего воцарилась полная тьма — от взрывной волны погасли все газовые фонари. Недолгая тишина сменилась криками раненых и умирающих, конским топотом, воплями перепуганных зрителей и звоном разбитых стекол.
Картина была ужасающая. Тремя бомбами, брошенными в толпу, окружившую Наполеона III, было убито и ранено 160 человек. Генерал Роже получил тяжелые ранения; один из осколков оцарапал висок императрице, другой пронзил треугольную шляпу императора. На наружных стенках кареты, в которой находился Наполеон III, были обнаружены следы 66 осколков. Однако Наполеон и его супруга, стремясь успокоить толпу, все же вошли в театр и заняли свои места.
Где же была и что делала в это время полиция, со всеми её шпионами, столь рьяно следившими друг за другом? Она всполошилась и рыскала по Парижу, отыскивая убийц. Один из главных заговорщиков уже был задержан. Случилось это фактически ещё до первого взрыва, когда жандармы арестовали иностранца по имени Пиери или Пьерэ, который бродил в районе Оперы.
За несколько дней до того парижская полиция получила сведения, что в Бирмингеме готовят бомбы. Лондон предупредил также о выезде некоего Орсини, неутомимого конспиратора. Брюссельская полиция, в свою очередь, предупреждала о подозрительных маневрах Пиери-Пьерэ. Но вся информация, своевременно полученная из Англии и Бельгии, не заставила французскую полицию принять необходимые меры предосторожности; в результате заговорщики спокойно прибыли в Париж и затем пробрались незамеченными на площадь Оперы. Министру внутренних дел Байяну и его подчиненному, начальнику полиции Пьетри, пришлось подать в отставку.
Первым допрашивал Пиери-Пьерэ полицейский чиновник Клод, который руководил его задержанием; после допроса Клод установил, что задержанный проживал в дешевом отеле под фамилией Андреас и что в одной с ним комнате жил некий де Сильва, выдававший себя за португальца.
Португальца арестовали и обыскали; он предъявил паспорт, выданный португальским консульством в Лондоне; это не помешало без труда опознать в нем де Рудио, подозрительного типа из Рио-де-Жанейро. При обыске у него в комнате нашли револьвер, патроны, кинжал с рукояткой из слоновой кости, письмо и бумаги, позволившие Клоду быстро установить личность арестованного. Оказалось, что де Рудио и Пиери были знакомы с неким бывшим военным Гомесом, он же Пьер Сюринэ, на которого указал полиции официант одного из ресторанов. Гомес имел неосторожность выдавать себя за англичанина и действовал в качестве «слуги» главного конспиратора Орсини. Вскоре после того как произошли взрывы, официант видел, как Гомес выглядывал из окна ресторана, находившегося наискосок против Оперы. Он казался крайне взволнованным и даже размахивал револьвером, чем и обратил на себя особое внимание.
Сам Орсини, человек до такой степени безрассудный и легкомысленный, что Мадзини прозвал его «пустозвоном», — также вздумал выдавать себя за английского коммерсанта. Он действовал под фамилией Олсоп и построил свой шифр на терминах пивоварения. Схваченный в ту же ночь, Орсини вместе с другими бомбометателями попал в расставленную полицейскую ловушку. Однако следует подчеркнуть, что полиция и разведка не проявили во всем этом деле никакой находчивости, а попросту использовали счастливый случай.
Всех задержанных по этому делу судили спустя пять недель; Орсини и Пиери отправили на гильотину, де Рудио и Гомеса приговорили к пожизненной каторге. Осколки бомб и пуль оставили следы не только на стенках кареты Наполеона III, но и на внешней политике Франции. Между недавними союзниками по Крымской войне начались трения; Сардинии был заявлен резкий протест «против экспорта итальянцев-бомбометателей»; ещё большее озлобление вызвало то обстоятельство, что Орсини и прочие нашли себе приют в Англии и там вынашивали свои планы.
Парламентский либерализм во Франции разлетелся вдребезги, как фонари перед Оперой. Имперские власти были облечены чрезвычайными полномочиями и получили право арестовывать и ссылать своих противников без суда; генералу Эспинасу было поручено осуществление этой противоречившей закону процедуры. Около четырехсот человек арестовали, причем все эти лица не имели никакого отношения ни к Орсини, ни к его бомбистам. Эспинас придумал изумительное средство: он потребовал определенной «квоты» арестов для каждого департамента Франции!
Именно в это время де Морни, сводный брат императора, активно вмешался в деятельность тайной полиции. Авантюрист, денди, знаток предметов искусства и спекулянт, де Морни являл собой образец мастера шпионажа. Темное происхождение нисколько ему не мешало, официальную информацию он ловко использовал для своих личных спекулятивных махинаций. Когда же этот авантюрист сменил политическое поприще, императорская секретная служба фактически осталась без вождя. Она работала так же плохо, как и любая другая отрасль государственного управления.
И этой низкопробной и дурно организованной секретной службе Франции вскоре пришлось вступить в состязание с прусской разведкой, возглавляемой самим «королем шпионов» Вильгельмом Штибером. Надвигались крупные политические перемены, весьма важные и притом совершенно не предвиденные Наполеоном III и его режимом.
Впервые после того как Шарнгорст и Штейн перехитрили Наполеона I, вообще впервые после Фридриха II, Пруссия приступила к организации секретной службы, достаточно сильной, чтобы начать тайное наступление против Франции. И сделал это возможным столь выдающийся государственный муж, как Бисмарк. Орудием его был Штибер — патриарх секретной службы и самый умный помощник «Железного канцлера» в области шпионажа мирового масштаба.