— Понимаете, народная, священная! — говорила Женя друзьям. — А мы где? В тихой заводи, в университетском инкубаторе! Нечего сказать — достойная позиция! [9]

Временные неудачи наших войск не приводили Женю в уныние. Она непоколебимо верила, твердо знала, что никому и никогда не поставить на колени наш великий народ. На ее глазах Москва, неузнаваемо преображаясь, становилась неприступной крепостью. Она чувствовала, понимала, что советский народ под руководством Коммунистической партии только развертывает свои неисчислимые силы, готовясь сокрушить и уничтожить врага, посягнувшего на свободу, независимость и честь Родины Поэтому Женя, как и все советские люди, считала невозможным для себя оставаться в стороне от битвы, решающей не только судьбу социалистического Отечества, но и судьбы всего мира.

В эти суровые октябрьские дни 1941 года Центральный Комитет ВЛКСМ объявил добровольный набор комсомолок в армию.

Когда 10 октября Женя встретила у входа в университет Катю Рябову, свою сокурсницу, уже обсудившую эту новость с другими студентками, черные глаза Кати сияли радостью.

— Завтра идем в ЦК — и на фронт! — звонко сказала она, обнимая Женю.

— А меня, как думаешь, возьмут? — с беспокойством в голосе спросила Женя.

Катя сразу поняла, что имела в виду Женя, откуда у нее эта неуверенность, сомнение. В извещении о добровольном наборе подчеркивались два обязательных требования к девушкам, желающим идти в армию: они должны иметь хорошие показатели в учебе и быть спортсменками. Кат» удовлетворяла обоим этим требованиям. К тому же еще до войны она окончила пулеметную школу при Осоавиахиме. Но Женя не увлекалась спортом.

Чем можно было утешить подругу? Только одним:

— А ты скажи, что спортсменка. Это ведь не обман — в армии научишься.

Женя так и решила сделать. Тут же позвонила Дусе Пасько, студентке четвертого курса, — они еще в июле, подружившись во время совместной [10] работы в совхозе Дединовр на Оке, договорились, что пойдут вместе на фронт.

И вот, встретившись у ворот университета, студентки направились в Центральный Комитет комсомола. Они шли по улицам Москвы, вспоминали студенческую жизнь, которая уже казалась им далекой.

4

Когда Женя и Дуся подошли к зданию ЦК ВЛКСМ, они увидели у входа группу девушек. Подруги удивленно переглянулись, — они думали, что будут первыми. Женя разочарованно протянула:

— Вот это сюрприз... — и тотчас же добавила от души: — Ну, конечно, мы с тобой, Дуся, не одни. Таких девушек много. И это так хорошо!

Весть о призыве Центрального Комитета комсомола быстро распространилась среди молодежи столицы. На заводах и фабриках, в институтах и учреждениях начался отбор комсомолок, желающих добровольно пойти на фронт. Отбор был строгий, придирчивый, и многие девушки, опасаясь, что их кандидатуры почему-либо отклонят, сами направлялись в ЦК ВЛКСМ.

Несмотря на ранний час, помещение комендатуры было переполнено. Стоял несмолкающий гул голосов. Девушки настойчиво добивались пропуска в отдел кадров. Установилась очередь.

Женя и Дуся, очутившись в шумной толпе молодежи, очень скоро разобрались в обстановке. Они узнали, что набор идет уже третий день, что каждую девушку опрашивают о состоянии здоровья, о положении семьи, имеет ли она какую-нибудь военную специальность.

— Вот беда! — раздавался чей-то голос. — У меня ведь нет никакой военной специальности! Что же я скажу?

Женя хорошо понимала такое волнение...

Но тут она услышала, что командование Вооруженных Сил по ходатайству ЦК комсомола приняло решение о создании специального женского авиационного полка. Его формирование было поручено Герою Советского Союза Марине Михайловне Расковой, прославленному штурману экипажа самолета «Родина», совершившего в 1938 году знаменитый перелет из Москвы на Дальний Восток.

Узнав об этом, подруги повеселели. Как хорошо было бы попасть в этот полк, стать авиаторами! Здесь, наверное, пригодится и их знание математики, астрономии. Но удастся ли? Ведь добровольцев так много...

И действительно, в вестибюль входили все новые и новые девушки — из университета и институтов, с фабрик, заводов, из учреждений, а то и просто школьницы, решившие на всякий случай попытать счастья, с унынием предчувствуя, что им откажут.

Таня Масленникова, опасаясь, что с ней и говорить не станут, — ведь [11] ей было всего восемнадцать лет, — захватила с собой в ЦК ВЛКСМ пачку документов. Тут были и характеристики комсомольского комитета и фабкома, из которых явствовало, что Татьяна Николаевна Масленникова с честью носит звание члена ВЛКСМ, является одной из передовых ткачих фабрики имени Фрунзе, и свидетельство об окончании средней школы, и, на всякий случай, зачетная книжка вечернего текстильного техникума, куда она поступила перед войной.

Коренастая, быстрая в движениях Маруся Логачева, подруга Тани по фабрике, держалась куда увереннее, и на то у нее были основания.

С первых дней войны она решила пойти на фронт. Ей сказали: «Нельзя. Вы — помощник мастера, член фабричного комитета комсомола, такие люди нужны и в тылу». Когда ей удалось, наконец, уговорить секретаря партийного комитета фабрики, то запротестовал секретарь комсомольской организации: «Что я стану делать, если у меня заберут весь актив? Нельзя оголять фабрику!» Секретарь партийной организации согласился с ним, сказав Марусе, видя, как потускнели ее ясные умные глаза: «А ты не огорчайся, пойдешь, в случае чего, на оборону Москвы».

Но в тот же день, когда она пришла в вечернюю смену, начальник цеха Климов, сам собиравшийся в армию, несмотря на то, что его не хотели отпускать с фабрики, обрадовал ее: «Ну, Маруся, учил я тебя, жаль отпускать, да вижу, как ты вся измаялась. Что же, собирайся в путь: я узнал, что ЦК ВЛКСМ набирает комсомолок в авиационный полк. Ты — активная общественница, кандидат партии, тебя, конечно, возьмут!»

Услышав, что дело идет об авиационном полку, Маруся побледнела, даже всхлипнула: «Не возьмут меня...» Она помнила, как год назад комиссия отказалась принять ее в аэроклуб из-за того, что ее ноги оказались на два сантиметра короче, чем требовалось соответствующими правилами. Но Климов тут же успокоил ее, сказав, что победа в воздухе подготавливается [12] на земле, что есть много важных авиационных специальностей, для которых вовсе не обязателен высокий рост.

На этот раз Марусю не задерживали. Чтобы отрезать все пути к отступлению, она тут же взяла расчет на фабрике, решив стать медсестрой, если не попадет в авиационный полк.

С обходным листком в руках Маруся встретила в цехе Зину Вишневу. свою соседку по общежитию. Та, взглянув на листок, сразу все поняла.

— Совести у тебя нет, — сказала Зина, и озорные глаза ее стали суровыми. — Тоже друг! Не могла мне сказать.. Маруся почувствовала себя виноватой. И в самом деле, как она могла за быть о Зине!

Эта своенравная, энергичная девушка, комсомолка, не хотела оставаться в стороне, когда над Родиной разразилась буря. Она дежурила в команде противовоздушной обороны, поступила на курсы медсестер, готовясь пойти на фронт. Все, что ее интересовало и заботило до сих пор, отошло на задний план, уступив место одному стремлению — воевать, своими руками защищать родной советский дом. После разговора с Марусей Логачевой Зина, кончив работу, поспешила в фабричный комитет комсомола. Секретарь комитета встретил ее угрюмо: в этот день его снова отказались зачислить в армию из-за серьезного физического недостатка. В ответ на жалобу Зины он отрезал:

— Хватит с нас Логачевой! Не всем воевать, люди нужны и в тылу.

Зина сначала пыталась убедить его, потом — упросить, кусая губы, отворачиваясь, чтобы не видно было слез обиды, выступивших на глазах А когда секретарь остался непоколебим, девушка стала кричать на него Но и это не помогло. Тогда она, резко повернувшись, вышла, кинув с порога, что разговор еще не окончен.

Ночью Зина вместе с Марусей собирала вещи, а утром опять пошла в комитет и спокойно сказала:

— Дай направление.

И секретарь молча протянул ей уже напечатанную и подписанную характеристику на члена ВЛКСМ, ватерщицу фабрики имени Фрунзе Зинаиду Ивановну Вишневу. [13]

Схватив ее, Зина бросилась к двери и потом долго не могла простить себе, что не сказала «спасибо» секретарю, не извинилась перед ним за грубость, допущенную накануне, не поняла, — а должна была понять, — что ему просто больно, горько чувствовать себя не пригодным для фронта.

И вот три подруги, три молоденькие текстильщицы фабрики имени Фрунзе, явились в ЦК комсомола.

5

Познакомившись с этими девушками, Женя и Дуся обратили внимание на только что вошедшую группу девушек. Они выделялись своей подчеркнутой уверенностью, независимостью, словно им уже сказали: «Все в порядке, товарищи! Отправляйтесь в часть...» По-хозяйски раздвигая очередь, они направились во внутренний коридор.

Дуся окликнула одну из них, самую молоденькую:

— Откуда вы?

Та бросила на ходу с явной снисходительностью, не поворачивая головы:

— Из МАИ.

Это была Наташа Меклин. В свои девятнадцать лет она уже не только горячо любила, но и неплохо знала авиацию. Закончив школу, она стала студенткой Московского авиационного института, уже видя себя в мечтах инженером-авиастроителем.

Три месяца Наташа вместе с другими студентками МАИ была на оборонительных рубежах. Вернувшись, она узнала, что институт готовится к эвакуации. Наташа отказалась покинуть Москву.

— Раз в армию не берут, пойду в ополчение, — заявила она.

Но 11 октября ей стало известно о призыве ЦК ВЛКСМ, о формировании женского авиационного полка. Эту весть принесла в институт Галя Докутович.

Галя родилась и выросла в Гомеле. Все, что она видела вокруг, вся собственная ее жизнь под ясным и мирным советским небом говорили ей о том, что мир предназначен для счастья людей.

«Не знаю, почему именно нравится мне литература, — писала Галя в своем дневнике школьных лет. — Очевидно, потому, что великую силу имеет она над человеческими умами и сердцами, учит человека глубже всматриваться в жизнь, в окружающее, смелее и чище жить». Но ее интересовала не только литература. Физика и история, биология и математика, музыка — до всего ей было дело и все ей легко давалось.

Потом пришло увлечение спортом, и она стала лучшей гимнасткой школы, дважды завоевав второе место на республиканских гимнастических соревнованиях. [14]

В девятом классе Галя увлекалась авиационным спортом. Она прыгала с парашютом, летала на самолете, на планере. «Как было весело натягивать амортизатор, взлетать и, пролетев на истинно бреющем полете десять метров, чувствовать себя героем!..»

И понятно, что, окончив в 1938 году школу, Галя поступила учиться в авиационный институт. Но грянула война, и все ее интересы, стремления свелись к одному — на фронт!

Она, так же как и Наташа Меклин, собиралась в ополчение и тут узнала о добровольном наборе комсомолок в армию. Чтобы действовать наверняка, Галя решилась запастись рекомендацией комсомольской организации института. «Не отпустим! — отрезал секретарь. — Фронту нужны самолеты, стране нужны авиастроители, изволь учиться». Это слышали затем и Наташа Меклин и другие студентки. В тот день, 11 октября, Наташа случайно встретила Галю на улице.

— Куда спешишь? — удивилась она.

Галя вместо ответа протянула свою рекомендацию. Прочтя ее и сразу поняв в чем дело, Наташа молча повернулась и со всех ног кинулась в институт.

По дороге в ЦК комсомола Галя зашла к своей землячке и подруге Полине Гельман. Рассказала ей о своем решении попасть в авиационный полк.

— Я пойду с тобой, — сразу же сказала Полина.

Галя стала ее отговаривать.

Еще 1 января 1940 года, поздравляя подругу с Новым годом, Галя пожелала ей «много-много счастья, в первую очередь вырасти на пятнадцать сантиметров, поступить в аэроклуб и успешно окончить летную школу». Из-за маленького роста Полину не допустили тогда к полетам. За время, прошедшее с тех пор, она, увы, не подросла. Да и физически она выглядела слабой.

Таковы были доводы Гали. Полина безоговорочно отвергла их. Когда Галя продолжала настаивать на своем, она медленно произнесла:

— Ты что, с ума сошла? Или ты забыла двадцать первое августа? — И голубые глаза ее потемнели. [15]

Двадцать первого августа подруги узнали из сводки Совинформбюро, что их родной город, город мирных советских людей, после ожесточенных боев захвачен гитлеровцами.

— Прекрати эти разговоры, я иду с тобой, — сказала Полина с необычной для нее резкостью и добавила спокойно: — Я сейчас соберусь.

У входа в здание ЦК ВЛКСМ они столкнулись с Наташей Меклин и Другими девушками из Московского авиационного института и все вместе пошли в отдел кадров.

6

Много лет прошло с тех пор, но не потускнели в памяти Григория Розанцева те дни, когда он возглавлял в Центральном Комитете ВЛКСМ отбор добровольцев-комсомолок в женский авиационный полк. Когда он беседовал с девушками, всем сердцем стремившимися защищать свою Родину, ему казалось, что ожило в новой красе то героическое время, которое воспел Николай Островский на страницах книги «Как закалялась сталь».

Перед ним проходили бесконечной чередой девичьи лица — сильные, нежные, суровые, капризные. В глазах многих девушек он видел бездумную горячность подростка, еще не твердо продуманное решение, а только порыв, но все они покоряли искренним пылом патриотических чувств. Во всем этом нужно было разобраться.

Розанцев и другие товарищи, участвовавшие в работе комиссии, проверяли, насколько серьезно стремление девушек пойти на фронт. Они нарочито нагромождали перед ними всякие страхи, во многом обоснованные, подчеркивали самые тяжелые стороны войны.

— Вы сознаете, что можете погибнуть? Война есть война, победа невозможна без жертв, — услышала Катя Доспанова, студентка медицинского института, приехавшая учиться из Казахстана.

— Я это знаю, — ответила она и, помедлив немного, добавила с укоризной: — Неужели вы не понимаете, товарищи, что, когда решаются: судьбы Родины, нам ничего не страшно?

Накануне Доспанова вместе со своей сокурсницей Таней Сумароковой [16] оыла в райкоме комсомола. Секретарь райкома даже возмутился, услышав от них — в который уж раз! — ту же просьбу. «Вы что думаете, я сам не хочу на фронт? — закричал он, вскочив из-за стола. — Мне говорят: «Сиди на своем месте!» И я вам это говорю. Кто же в тылу останется, если все активисты уйдут воевать!»

Но Катя и Таня решили во что бы то ни стало добиться своего, и в ЦК комсомола поняли их.

Розанцев много говорил девушкам о бытовых трудностях, связанных с фронтовой жизнью.

— Вот вы любите хорошо одеваться, — сказал он Саше Хорошиловой, студентке исторического факультета Московского педагогического института имени Ленина, которая пришла в ЦК комсомола, как на праздник, — в нарядном платье, легких туфельках на высоких каблуках. — В армии вам придется надолго забыть об этом.

Девушка покраснела, прикусив губы. Розанцев продолжал:

— Придется спать на земле, порой некогда будет умыться.

— Ну что ж, — прервала его девушка, — ведь я комсомолка! — Саша могла бы добавить, что она давно стремится на фронт — окончила школу медсестер, пыталась пойти в ополчение, ходила в военкомат.

Снова и снова, разными словами, разные девушки — работницы и студентки, служащие и вчерашние школьницы — говорили одно и то же в ответ на предупреждения о тяжести, невзгодах и лишениях фронтовой жизни.

— Все знаем, все обдумали. Мы идем на фронт, чтобы защищать Родину наравне с мужчинами, и, как все, будем биться до полной победы над врагом!

К Розанцеву подошла Руфина Гашева, дочь сельского учителя с Урала.

— Где вы учитесь?

— На третьем курсе механико-математического факультета Московского университета.

— Третий курс — это уже много! Не правильнее ли для вас было [17] бы продолжать учиться? Кадры нужны стране; обучение молодого поколения, а тем более научная работа, которая, может быть, вас ждет впереди, — большое дело!

— Нет. Я хочу воевать. Я должна быть на фронте.

— А вы представляете себе, что значит воевать, что такое фронт?

— Да, представляю. Я училась в снайперской школе, знаю пулемет, умею хорошо стрелять.

— Но вы отдаете себе отчет в том, что могут быть очень тяжелые условия, что придется находиться под огнем, рисковать здоровьем, жизнью, терпеть всякие лишения, иногда недоедать, недосыпать?..

— Я все это хороши знаю.

Что оставалось делать Розанцеву? Задать последний по очереди, но совсем не последний по значению вопрос:

— А родители?

В ЦК комсомола тщательно выясняли семейные обстоятельства девушек, желающих пойти на фронт, и если родители было против этого, если речь шла об единственных детях или предвиделись какие-либо затруднения для семьи, им обычно советовали остаться на месте.

Девушки, получившие отказ, шли жаловаться к другим работникам ЦК комсомола, возмущаясь несправедливостью. И если натиск заставлял работников ЦК согласиться с их доводами, они выходили из кабинета с сияющими лицами и кричали подругам:

— Бегу за вещами!

Но впереди их ожидали новые препятствия — мандатная комиссия и встреча с врачами. Решающее слово оставалось за представителями армии.

7

Сборный пункт женской авиационной части, создававшейся под руководством Марины Михайловны Расковой, находился в одном из зданий Военно-воздушной академии, в древнем Петровском парке.

Многие девушки, получившие направление от ЦК комсомола, с тревогой входили в это старинное здание. Они боялись, что военные люди, заседавшие [18] в этих армейских комиссиях, окажутся более требовательными, чем товарищи из ЦК ВЛКСМ. Но они решили без боя не сдаваться.

Саша Акимова, девятнадцатилетняя студентка исторического факультета, бодро заявила мандатной комиссии:

— Я давно хотела стать стрелком!

Пожилой офицер, сидевший за столом, поспешно начал поглаживать пышные усы, явно скрывая непроизвольную мягкую улыбку. А сидевшая рядом красивая женщина в авиационной форме, — это была Раскова, — дружелюбно осведомилась, как, собственно, Акимова представляет обязанности стрелка в авиации.

Саша только накануне, в ЦК комсомола, узнала о существовании в авиации такой специальности и думала, что стрелок или вооруженец — это тот, кто только стреляет с самолета...

Некоторые девушки, стремясь выдать себя за серьезных знатоков военной авиации, попадали впросак. Одну из них спросили:

— Раз вы так хорошо знаете самолеты, скажите, пожалуйста, какими пулеметами они вооружены?

В ответ последовало:

— О, многими! Есть, например, такой замечательный авиационный пулемет «Як»...

— Пулемет «Як»? — изумленно переспросила Раскова и от души рассмеялась. — Это же название самолета-истребителя.

В тех случаях, когда выяснялось, что военные знания девушки явно недостаточны, разговор затягивался.

Комиссия интересовалась, как девушка работала, училась, как представляет себе фронтовую жизнь, чтобы правильно определить, сможет ли она стать умелым, стойким воином.

Узнав об успехах Жени Рудневой в математике и астрономии, Марина Раскова одобрительно сказала:

— Штурману это очень на руку.

У Марии Логачевой спросили, узнав, что она не имеет никакой военной специальности:

— Как же вы будете воевать? [19]

— Научусь.

— Но это нелегко.

— А хорошее никогда не бывает легким. Я работать умею, спросите на фабрике.

— Может, вам лучше вернуться на фабрику?

— Нет, я буду на фронте бить врага.

А студентка Руфина Гашева горячо произнесла:

— Я хочу защищать Родину тем оружием, которое мне дадут, и оправдаю высокое звание члена ленинского комсомола.

Перед мандатной комиссией появилась Зина Вишнева.

— Почему вы хотите пойти в армию? — спросила у нее Раскова, ознакомившись с анкетой молодой текстильщицы.

— Потому, что хочу защищать Родину и могу воевать не хуже мужчин.

— Но вы не знаете военного дела.

— Производства я тоже не знала, а теперь — не последняя в цехе!

— Имейте в виду: на войне не каждый день приходится совершать подвиги. Может случиться и так, что изо дня в день придется охранять склады. Что тогда?

— Так всю войну я буду охранять, если прикажут.

Глаза Расковой потеплели.

— А как со здоровьем?

— Хорошо.

— А ноги не болят?

Она спросила об этом совершенно случайно, но сердце у Зины дрогнуло: ноги у нее действительно побаливали. «Откуда только узнала?» — подумала она со страхом, но ничем не выдала себя.

— Что вы, у меня совершенно здоровые ноги, я так бегаю...

Это она заявила и врачам, когда проходила медицинскую комиссию.

В день, когда заседала медицинская комиссия, девушки были особенно бодры, подвижны и веселы и, конечно, чувствовали себя особенно здоровыми.

Но надо же было случиться, что у студентки педагогического института Лиды Гогиной как раз накануне медицинского осмотра заболело ухо, [20] да так, что она не могла услышать слов, сказанных врачом. Он покачал головой.

— Но поймите, товарищи, это же случайно! — дрогнувшим голосом сказала Лида.

В это время дверь приоткрылась, и в комнату заглянули ее сокурсницы по институту Саша Акимова и Саша Хорошилова, которые не могли бросить подругу в беде.

— Доктор, она абсолютно здорова! — категорические заявила одна из них.

— У нее ухо заболело только сегодня, — умоляюще добавила другая, — А так она хорошо слышит, мы свидетели, мы с ней живем!

Врач, уже закончивший медицинское освидетельствование Лиды, улыбнувшись, написал против ее фамилии на листе: «Здорова».

И это было бы совершенно верно по отношению к каждой из девушек, приходивших в те дни в Петровский парк с мыслью о франте, о женском авиационном полку.

8

Формирование полка шло полным ходом. Марина Раскова вкладывала, в это дело всю свою неистощимую энергию. Ее ближайшими помощницами были известная летчица, участница рекордного перелета Севастополь — Архангельск Вера Ломако, летчица Тамара Казаринова, по политической части — Евдокия Рачкевич, первая советская женщина, окончившая Военно-политическую академию, и Зинаида Горман, имевшая значительный опыт партийно-политической работы.

Наряду с девушками, которые только со временем могли стать умелыми авиаторами, для полка подбирали уже подготовленные кадры. То были летчицы аэроклубов и Гражданского воздушного флота. Многие приходили сами, добиваясь личного приема у Расковой. Именно так попали в полк Женя Жигуленко и Катя Тимченко.

В Тихорецке, где жила с детства Женя Жигуленко, соорудили на стадионе парашютную вышку. Каждый день по дороге в школу, проходя мимо стадиона, Женя с завистью смотрела на юношей и девушек, прыгавших [21] с парашютом. Когда она сказала матери, что тоже хочет прыгать, та замахала руками.

— И слышать не хочу, и думать не смей — разобьешься!..

Женя, в ту пору семиклассница, худенькая девушка с пышной золотистой косой, ничего не ответила, лишь передернув плечами. Вскоре, накопил деньги, она пришла на стадион, купила билеты и несколько раз подряд прыгнула с вышки. И хотя это давало лишь самое отдаленное представление о воздушной стихии, судьба ее была решена.

Стремление молодежи в те годы стать авиаторами объяснялось бурным развитием советской авиации, многочисленными подвигами летчиков, которые изумляли мир выдающимися для тех дней победами.

Весь мир узнал имена Каманина, Ляпидевского, Леваневского, Водопьянова, Слепнева, Молокова и Доронина — первых Героев Советского Союза, участников героической эпопеи спасения челюскинцев. Советский народ гордился историческими беспосадочными перелетами Чкалова, Байдукова, Белякова, Громова, Данилина, Юмашева, которые впервые проложили путь из Москвы в Америку через Северный полюс, слывший до того неприступным. Советские женщины также внесли свой вклад в сокровищницу побед авиации страны социализма: экипаж самолета «Родина» в составе Гризодубовой, Осипенко и Расковой совершил выдающийся по тем временам перелет из Москвы на Дальний Восток.

Естественно, что советская молодежь грезила тогда об авиации. А Женя Жигуленко, школьница-комсомолка из небольшого казачьего городка, затерявшегося в северокавказских степях, иного будущего для себя и не представляла.

Чтобы быстрее осуществить свою мечту, она решила перейти из седьмого класса сразу в девятый. Ничего не говоря дома, подругам, раскрыв тайну лишь учительнице, руководившей классом, Женя все лето занималась с утра до вечера. Днем, прячась от жары, она забиралась с книгами, со свечкой в погреб, а вечером читала, решала задачи, пока глаза не слипались от усталости. Осенью Женя с хорошими оценками сдала все экзамены за восьмой класс. [22]

Став девятиклассницей, она заявила директору школы, что хочет поступить в аэроклуб.

— Нельзя, — ответил директор. — Ты занималась целое лето, а сейчас тебе тоже будет нелегко — с аэроклубом придется подождать.

Но Женю не так легко было убедить. Перейдя в десятый класс, она тайком от преподавателей и родителей, даже от подруг, подала заявление о приеме в Военно-воздушную академию имени Жуковского. Оттуда пришел ответ: «Женщин в академию не принимают». Тогда она написала письмо наркому обороны Клименту Ефремовичу Ворошилову. Из секретариата наркома сообщили: «Если вы имеете особое желание учиться в Военно-воздушной академии имени Жуковского, то надо сначала получить среднее авиационно-техническое образование, и тогда вопрос о принятии вас в академию будет рассмотрен».

Женя узнала о существовании дирижаблестроительного института — был тогда такой в Москве. Прочитав все, что было в библиотеке о дирижаблях и воздухоплавании, она сказала матери:

— Я поеду учиться в Москву, стану дирижаблестроителем.

Мать была против этого, ей не хотелось отпускать Женю.

— Не надо, — сказала она. — Подожди годок, время у тебя есть в запасе, а там станешь учиться где-нибудь поблизости от дома, на авиации свет клином не сошелся.

Женя думала по-иному. Кое-как сколотив деньги на дорогу, она, ничего не сказав родным, даже не простившись с ними, уехала в Москву. Школу она окончила отлично, и в институт ее приняли без экзаменов.

Начались занятия, а деньги, привезенные из дому, быстро растаяли. Женя, не объясняя в чем дело, попросила помощи в профкоме. Ей помогли, а потом стала получать стипендию.

Через некоторое время Женю во время занятий вызвали в приемную. Там ее ждала мать. Они расцеловались, поплакали, дочь дала слово, что больше огорчать родных не будет, и мать, успокоенная, уехала домой. [23]

В институте Женя подружилась с москвичкой Катей Тимченко. С 1940 года они вместе стали заниматься в Центральном аэроклубе имени В. П. Чкалова.

В первой половине дня — аудитории и лаборатории, лекции, семинары, во второй половине — аэродром, вечером — книги, расчеты, мысли о том, какие ошибки были допущены сегодня при полете... И время от времени — прыжки с парашютом уже не с вышки, а с самолета. А попутно ходьба на лыжах, езда на мотоцикле, участие в художественной самодеятельности.

В воскресенье 22 июня 1941 года к Жене вбежала возбужденная Катя и сдавленным голосом крикнула:

— Женя, война началась!

В первое мгновение Женя даже не поняла, что сказала подруга, так противоречила война всему тому, чем она жила, что ее окружало: и солнечным зайчикам на стенах комнаты, и пестрому шелковому платью, висевшему на спинке стула, и мыслям о каникулах, о море...

Потом, резко вскочив, выронив книгу, она воскликнула, глядя на подругу, которая принесла эту весть:

— Как это — война? Да быть не может!

...Вернувшись с оборонных работ, куда их посылал институт. Женя и Катя побывали в военкомате, райкоме комсомола, аэроклубе, везде просились послать их на фронт. Но всюду им говорили:

— Продолжайте учиться. В армию женщин не берут.

— Возьмут!

Женя предложила отправиться в управление Военно-Воздушных Сил Красной Армии.

— Летчики мы, в конце концов, или нет? Напрасно, что ли, нас учили в аэроклубе?

Узнав через знакомых фамилию полковника, начальника одного из отделов управления, девушки позвонили ему по телефону, и он, почувствовав по их тону, что они чуть не плачут, заказал пропуск.

Полковник был уже немолодой. Может быть, поэтому, вспоминая свою комсомольскую юность, он, слушая Женю и Катю, так тепло смотрел на них своими проницательными серыми глазами. [24]

— Вот что, друзья, — сказал он затем, — я, к сожалению, ничем вам помочь не могу, но слышал, что Марина Раскова формирует женскую авиационную часть. Обратитесь к ней, она бывает здесь.

— А она нас возьмет?

— Уж раз она набирает девушек, стало быть, и вы можете рассчитывать...

— Но где же мы ее найдем?

Полковник развел руками, давая помять, что ничем больше помочь не может.

Поблагодарив полковника, девушки вышли. Но когда полковник направился вслед за ними по своим делам, он увидел в конце длинного коридора удалявшуюся женщину в военной форме.

— Товарищи, погодите! — окликнул он Женю и Катю. — Кажется, это Раскова, вам повезло. Желаю успеха!

Девушки пустились вдогонку, но тут Раскова, по-видимому услышавшая слова полковника, повернулась и пошла им навстречу. Женя и Катя, растерявшись, остановились.

— В чем дело, друзья? — спросила Марина Михайловна, подойдя [25] поближе. И так как ответа не последовало, добавила дружелюбно: — Очевидно, вы летчицы?

— Мы окончили курсы... летали, прыгали с парашютом... учимся в институте, — наперебой заговорили девушки.

— Значит, короче говоря, собрались воевать?

— Разумеется!

Задав еще несколько вопросов и записав в блокнот фамилии Жени и Кати, Раскова дала им адрес сборного пункта.

— Приходите завтра, к концу дня, но засветло. Захватите документы, немного вещей, самых нужных, теплых. И имейте в виду: со сборного пункта вы уже никуда не уйдете, будете на казарменном положении.

— Значит, все в порядке? — спросила Женя, еще не веря сама себе.

— Будет в порядке, — ответила Раскова, и грудной ее голос прозвучал особенно сердечно. — До завтра!

В этот же вечер Марине Михайловне передали рапорт молодой летчицы — инструктора школы первичного обучения в Ката-Кургане. Она просила, чтобы ее послали на фронт.

— Попова, Попова... Почему мне так знакома эта фамилия? — задумалась Раскова, но в памяти не всплывал ни один эпизод, связанный с [26] неизвестной Поповой. — Может быть, она мне только кажется знакомой, фамилия-то очень распространенная. Ну да все равно!

И среди записей текущих дел появилась еще одна: «Послать вызов Поповой в Ката-Кургак».

9

Под вечер Женя Жигуленко и Катя Тимченко вошли в большую комнату, заставленную рядами коек. За окном виднелись пожелтевшие липы Петровского парка. Комната была пуста. «Неужели мы первые?» — подумали они с гордостью.

Но это оказалось не так. Здесь уже расположились летчицы, пришедшие в рождавшийся полк из Гражданского воздушного флота и аэроклубов. В этот момент они были во дворе на строевых занятиях и скоро шумливой гурьбой вбежали в общежитие.

Познакомившись со своими будущими подругами, Женя и Катя внимательно приглядывались к ним, с интересом прислушивались к их разговорам. Девушки обсуждали положение на фронте. [27]

Противник продолжал с боями продвигаться вперед. С этим было трудно примириться, но это ни у одной из девушек не порождало уныния, а тем более — паники. Они верили в стойкость своей армии, знали, чувствовали, что силы советского народа неодолимы. Жадно отыскивая в сводках Совинформбюро, на страницах газет все, что так или иначе отражало нашу мощь, они горячо откликались на каждый факт, свидетельствовавший о грозной для врага силе советского оружия, пока еще не проявившейся в полной мере.

Девушки вспоминали имена Николая Гастелло и других героев, обессмертивших себя подвигами в борьбе за Родину. А блестящая противовоздушная оборона Москвы — разве она не была провозвестником наших грядущих побед!

Фашистское командование предполагало сломить дух Москвы массированными налетами авиации, легко и просто удававшимися нацистам в Западной Европе. Но из сотен самолетов неприятеля, рвавшихся к Москвы, пробивались одиночки, да и те в большинстве случаев не уходили от возмездия на обратном пути.

— Скоро и мы пойдем в бой за советское небо, — сказал кто-то. — Интересно, на чем станем летать — на штурмовиках, бомбардировщиках, истребителях или связистами на «У-2»?

Завязался спор о том, какой вид авиации лучше, интереснее. Женя Жигуленко не вытерпела.

— Для меня это пока что вопрос второстепенный, — отозвалась она с горечью. — Вам проще: вы уже профессионалы, а мы еще только любители в летном деле.

— Терпение, терпение, — утешала Женя Крутова, опытный пилот. — Раз попали в летную часть, значит, не сомневайтесь — станете боевыми авиаторами!

— Пока солнце взойдет, роса очи выест, — со вздохом сказала Катя Тимченко.

— О, нет! Таким, как вы, никак не выест...

Чем дальше, тем ближе становились Кате и Жене их новые подруги. [28]

Это были такие же, как они, советские девушки, только раньше породнившиеся с авиацией.

Была здесь Нина Распопова, выглядевшая куда моложе своих двадцати семи лет. Спокойная, приветливая, с радушной улыбкой, очень красившей ее, она охотно рассказала «новеньким» о себе.

Нина родилась в дальневосточном краю. Отец ее работал на золотых приисках и немало покочевал, пока не осел в одном из них, в небольшом поселке. Здесь Нина окончила семилетку, вступила в комсомол, работала пионервожатой. Вскоре по комсомольской путевке она поступила в Благовещенский горнопромышленный техникум, где готовились специалисты для золотодобывающей промышленности.

Сначала преподаватели недружелюбно косились на нее: «К чему, мол, девушке браться за мужское дело? Не бывало еще такого, чтобы женщина командовала на приисках...» А потом примирились, видя, как хорошо она училась.

Но Нине не пришлось добывать золото. «Хочешь стать летчиком? — опросили ее в Хабаровском крайкоме комсомола и добавили: — Учти — дело оборонного значения, ты будешь у нас среди первых девушек-авиаторов». Нина мгновенно представила себе синее небо, в котором, как ласточка, плывет легкая, стремительная машина. А под ней — безбрежная тайга, где от прииска до прииска — день пути. А кроме того, это нужно, важно. «Хочу!» — воскликнула Нина. Но когда позже обнаружилось, что ее могут не взять в аэроклуб по молодости, она, не колеблясь, прибавила себе в анкете полтора года.

Она закончила Хабаровскую летную школу, потом школу планеристов В городе Спасске-на-Амуре, а в Омском аэроклубе она стала первым в области летчиком-планеристом. После четырех лет инструкторской работы ее направили для усовершенствования в Москву, в Центральный аэроклуб имени В. П. Чкалова. Здесь она стала летчиком-инструктором и перед войной успешно обучала молодежь.

— Понятно, почему тебя одну из первых направили сюда, — со вздохом сказала Катя Тимченко. [29]

— Это верно. Но сколько еще мне придется учиться, чтобы стать настоящим военным летчиком...

— Да, — подхватила сидевшая рядом Ирина Себрова, — всем нам еще учиться и учиться.

Ирина сравнительно давно связала свою судьбу с авиацией. Дочь московского рабочего, она сначала решила пойти по пути отца и, окончив школу фабрично-заводского обучения, стала слесарем, одновременно занимаясь на вечернем отделении техникума. А вскоре небольшая фабрика, где работала Себрова, командировала своих лучших комсомольцев в летную школу. Ирина ползла в их число и быстро обнаружила блестящие летные способности. После первого ее самостоятельного полета инструктор сказал: «Себровой я поставил бы не пятерку, а десятку...»

— Эта неосторожная похвала вскружила мне голову, — рассказывала она подругам в тот вечер, — и я начала куралесить в воздухе. Но я скоро поняла, что это к добру не приведет, и стала вести себя осмотрительно. Иначе не быть бы мне летчиком-инструктором, не обучать молодежь! А я уже обучила и выпустила двадцать пять молодых пилотов...

— Значит, ты скоро станешь хорошим военным летчиком.

— Трудно сказать, еще не известно, на какой машине придется летать. Но трудностями ведь нас не запугаешь, верно? Когда я пошла учиться на слесаря, меня стращали подруги: «Зачем ты избрала такую специальность — это не женское дело!» А я доказала, что могу быть отличным слесарем, не хуже любого мужчины. Потом в аэроклубе обучалась наравне с мужчинами. Значит, для нас, советских женщин, нет невозможного! Если надо, будем работать по двадцать часов в сутки, чтобы стать хорошими военными летчиками, и мы станем ими...

Пришедшие в полк в первые дни формирования женской авиационной части летчицы Таня Макарова, Зоя Парфенова, Люба Ольховская, Надя Тропаревская тоже окончили школы летчиков при аэроклубах и избрали авиацию своей профессией.

— Главное — не робейте, девочки, — сказала Таня Макарова Жене Жигуленко и Кате Тимченко и при этом так смущенно улыбнулась, что [30] не понять было, к кому в большей мере обращены ее слова — к «новеньким» ли, к себе ли самой?..

Тут в комнату вбежала Женя Крутова.

— Девушки, — крикнула она звонко, — наши сбили над Москвой еще шестнадцать фашистских самолетов!

И опять пошла речь о том, что-война только начинается.

В эту ночь воздушную тревогу объявляли дважды, но ненадолго: ни один неприятельский самолет не прорвался к Москве.

10

В следующие дни девушки приходили в общежитие большими группами — по двадцать-тридцать человек.

Вместе явились студентки Московского университета Женя Руднева, Дуся Пасько, Катя Рябова, Руфина Гашева, Полина Гельман, Аня Еленина, Леля Радчикова. Им навстречу вышла Ирина Ракобольская — студентка четвертого курса физико-математического факультета МГУ. Увидев ее, девушки обрадовались:

— Ты уже здесь!

— Вот молодец!

Ракобольскую знали все студентки, Она была членом бюро университетской комсомольской организации, часто выступала на собраниях, вела большую общественную работу.

Ее забросали вопросами. Выяснилось, что Ирина была дежурной по факультету, когда пришла телефонограмма из ЦК комсомола о добровольном наборе девушек в армию. Она приняла телефонограмму, опросила всех желающих, сделала то, что от нее требовалось, а потом и сама пошла. Ее зачислили сразу: отличница, активистка, физкультурница, была инструктором ГСО, прыгала с парашютом.

— А с родителями как устроилась?

Для многих это был больной вопрос.

Саша Акимова до последней минуты не решилась рассказать обо всем дома — жалела мать. А когда откладывать больше нельзя было и она [31] сказала маме, что уходит в армию, та схватилась за сердце: «Как же так... Не посоветовалась, не подумала...» Саша не могла ничего ответить. Выручил отец. «Что же, — сказал он глухо, поглаживая руку дочери, все еще казавшейся ему девочкой. — Война народная. Раз все воюют, надо воевать...»

У Ирины Ракобольской матери не было в Москве — она эвакуировалась. Из родных в городе оставался только дядюшка, преподаватель астрономии, лектор Московского планетария. Она пришла к нему с вещами, с рюкзаком за спиной. «Куда это ты собралась?» — спросил дядя. — «Меня берут в армию». — «Кем?» — «Преподавателем физики в военную школу», — тут же придумала Ирина. Дядя поворчал немного и успокоился.

Только все устроились, разместились по койкам, как в комнату вошла взволнованная молодая женщина с заплаканными глазами. Это была Раиса Маздрина, сотрудница Наркомата станкостроения, мать двоих детей. Она решила оставить их в тылу, а самой добровольно пойти на фронт, где в то время уже сражался ее муж. Девушки всего этого не знали и удивленно, даже несколько недоброжелательно, смотрели на нее. Они молчаливо, несговариваясь, наложили запрет на слезы: всем было тяжело покидать дом, родных, и все глубоко затаили свои чувства, не давали им воли.

Вот почему кто-то суховато спросил у Маздриной:

— Через ЦК ВЛКСМ прошла?

— Только сейчас оттуда.

— А почему глаза заплаканные, можно узнать?

— Можно, только дайте прийти в себя.

Успокоившись, она рассказала:

— В комиссии ЦК ВЛКСМ у меня из-за детей всю душу вымотали «Как же так, говорят, молодая мать и решаешься идти на фронт, а детей на кого бросаешь?» — «Ничего, говорю, все оставляют. Я комсомолка, хочу на фронт». После долгих объяснений, уговоров согласились наконец, и я поехала в наркомат за расчетом. Узнали в чем в дело и позвали к наркому Александру Илларионовичу Ефремову. Он — с тем же вопросом: «Как вы решаетесь оставить двоих детей? А как обеспечена ваша семья?» [32] — «Дети останутся с моей матерью. Она понимает... Она согласна...»

Опустив голову, она вытерла глаза и, вздохнув, продолжала:

— Узнав подробности о моем семейном положении, товарищ Ефремов распорядился сохранить пока мою зарплату для семьи. Распрощалась я со всеми, еду домой. Там никого нет. Беру вещи — теплый свитер, перчатки, запираю комнату — и вниз по лестнице. А навстречу — сестра. Она была под Смоленском, рыла окопы, ее отпустили. «Люба, говорю, я ухожу в армию». — Что ты, говорит, а ребята как?» Я уже было успокоилась, а она меня снова расстроила. Объяснила я ей все. Она проводила меня до ЦК комсомола, и здесь мы простились. А вы спрашиваете, почему заплаканная...

Девушки молчали, стараясь не смотреть друг на друга. Да и что было говорить! Тяжело расставаться с матерью, но матери расставаться с маленькими детьми еще тяжелее. Они это понимали и глубоко сочувствовали молодой женщине, простившейся с детьми, чтобы стать бойцом.

11

Прошло несколько дней. Девушки быстро свыклись со своей жизнью на сборном пункте, и она уже стала им надоедать.

— Больше всего на свете не люблю неопределенность! — говорила Женя Жигуленко вздыхая. И все ее понимали, с ней соглашались.

Неопределенностью девушки считали то, что военные занятия у них еще не начались — самолетов не было. Они жалели каждый потерянный, по их мнению, день. Но формирование части шло своим чередом, и время ее вступления в строй постепенно приближалось.

Вечером 15 января был отдан приказ обмундировать личный состав. Всем выдали полный комплект обмундирования: кирзовые сапоги, гимнастерку, брюки, белье, шинели. Началось переодевание.

Сцену переодевания девушки до сих пор вспоминают, как один из самых [33] веселых эпизодов своей военной жизни. Сапоги были от 40-го до 43-го размера вместо нужных 36, 35-го, а то и 34-го номеров. Их набивали ватой, бумагой и прозвали «котики», считая, что они похожи в них на сказочного кота в сапогах. Шапки оказались настолько велики некоторым, что когда командовали «равнение направо», шапка со звездой порой оставалась на прежнем месте, равнялась только голова, которая свободно поворачивалась под шапкой, как под куполом. А шинели и брюки были таких размеров, что в них могли влезть сразу два таких бойца, как Маша Логачева или Саша Хорошилова...

Все это, однако, никого не расстраивало. Военная форма радовала, а то, что она не очень изящна, — не беда, они ведь собираются воевать!

Обмениваясь шутками, посмеиваясь над самыми маленькими, худенькими подругами, которые утопали в обмундировании, девушки быстро подогнали форму под свой рост. Подрезали полы и рукава многих шинелей, укоротили брюки и гимнастерки, переставили пуговицы.

«Я стала совсем мальчиком, — писала Женя Руднева друзьям, — даже был такой случай: девчата из нашей группы сидели в столовой, одна из них говорит: «Вон какой хорошенький мальчик стоит у колонны. Ой, да ведь это Женя Руднева!»

Тем временем военная обстановка осложнялась. Фронт приближался к Москве. Все чаще и чаще над городом завывали сирены, возвещая воздушную тревогу.

Наконец был получен приказ: 17 октября, на рассвете, прибыть на одну из станций Окружной железной дороги, погрузиться в вагоны и отбыть в тыл для завершения формирования и боевой учебы.

Начались хлопотливые сборы. Быстро упаковали полковое имущество, сложили личные вещи в рюкзаки.

Семнадцатого октября, в предрассветной мгле, из ворот здания Военно-воздушной академии вышла небольшая колонна. Издали казалось, что это идут немолодые ополченцы — так неровен был строй, нечеток шаг. Только присмотревшись, можно было заметить жгуты кос, запрятанные под шапки армейского образца, тонко очерченные девичьи лица. [34]

Вспоминая впоследствии эти дни летчица полка Ирина Каширина писала в своей «Поэме о полку»: