Василий Семенович Емельянов (12.02.1901–18.06.1988) – советский ученый-металлург и видный организатор отечественной промышленности, вышедший из народной глубинки. Огромная жажда знаний, стремление стать специалистом высокой квалификации привели его по рекомендации ЦК Компартии Азербайджана в Горную академию, находившуюся в Москве.
После ее успешного окончания В. С. Емельянов некоторое время работал в промышленности г. Челябинска, а затем был переведен в Наркомат оборонной промышленности СССР заместителем Главного инженера по науке. Незадолго до фашистской агрессии против СССР он назначается начальником Главного управления Наркомата судостроения СССР и заместителем председателя Комитета по стандартам при Совнаркоме СССР, а в разгар Великой Отечественной войны в ранге наркома – Председателем комитета.
Именно в эти трудные годы раскрылся большой талант Василия Семеновича. Его основная деятельность в отечественной промышленности была посвящена исследованию и разработке новых сталей, технологии изготовления броневых плит, изучению газов в спецсталях и ферросплавах. Много он сделал как Председатель названного комитета в налаживании в стране стандартизации выпускаемой продукции.
10 апреля 1942 г. В. С. Емельянову и группе практических работников промышленных предприятий и научно-исследовательских институтов была присуждена Сталинская премия, как говорилось в постановлении СНК СССР, «за разработку технологии производства литых танковых башен».
В послевоенные годы Василий Семенович занимает ряд ответственных должностей в народном хозяйстве страны, несколько лет работает председателем Комитета по атомной энергии и в Международном агентстве по атомной энергии (г. Вена).
Он был избран членом-корреспондентом АН СССР, вторично (1951) удостоен Сталинской премии и награжден Золотой медалью «Серп и Молот» Героя Социалистического Труда.
Познакомила меня с В. С. Емельяновым его дочь Надежда Васильевна, которую я хорошо знал. Она работала научным сотрудником Института всеобщей истории АН СССР. Во время одной из встреч с Василием Семеновичем я обратился к нему с просьбой дать мне интервью по ряду вопросов, связанных с историей военной экономики СССР 1941–1945 гг. Он любезно согласился, и 5 февраля 1978 г. состоялась наша беседа, магнитофонная запись которой публикуется ниже. [553] Тогда же мы договорились о нашей новой встрече, но в силу ряда объективных причин она так и не состоялась...
Г. А. Куманев: Я рад, дорогой Василий Семенович, встрече с Вами и очень признателен Вам за согласие отложить все дела и приехать к нам в Институт истории СССР Академии наук СССР, чтобы ответить на ряд вопросов, которые меня особенно интересуют. Речь идет о предвоенных годах и о периоде Великой Отечественной войны.
Как известно, это было время больших перемен и потрясений, когда в процессе подготовки, а затем в огне развязанной фашистским блоком мировой войны решалась судьба всего человечества, его цивилизации.
Несмотря на обилие военно-исторической литературы о 1938–1945 гг., имеется еще немало тем, которых исследователи и мемуаристы пока не касались. Во многом, видимо, это связано с существующим положением, когда значительная часть документальных источников все еще закрыта для исследователей. Кроме того, есть немало тем, которые почему-то считаются у нас нежелательными для научного освещения.
При этом следует заметить, что многие ценные исторические сведения, к сожалению, не отразились в документах, а сохранились только в памяти нашего старшего поколения, очевидцев и участников предвоенных и военных лет. Оно уходит, и с ним безвозвратно уходит немало бесценных свидетельств о нашем прошлом, о людях той драматической и героической поры.
Вы, уважаемый Василий Семенович, принадлежите к числу тех государственных деятелей, кому выпала честь в те трудные годы решать важнейшие задачи по укреплению обороны нашей страны. Вы много повидали и Вам есть, что рассказать, а нам, историкам, все это следует использовать в своих трудах.
В. С. Емельянов: Да, это действительно так. Надо многое оставить, передать потомкам. [554] Я благодарю Вас, уважаемый Георгий Александрович, за приглашение встретиться и готов ответить в силу возможностей на интересующие Вас вопросы. Но поскольку тему нашей беседы невозможно исчерпать за то время, которым мы располагаем, я предлагаю сегодня посвятить разговор предвоенным годам, а в следующий раз – периоду Великой Отечественной войны. Вы согласны?
Г. А. Куманев: Конечно, согласен. Ведь это и возможность снова встретиться с Вами и более подробно о многом поговорить.
В. С. Емельянов: Чтобы быть более точным, дать более полные ответы, я с собой захватил и некоторые материалы, свои старые записи, которые делал по свежим следам тех памятных событий. Я буду их использовать. Ведь человеческая память имеет свои пределы. Итак, какой Ваш первый вопрос?
Г. А. Куманев: Меня прежде всего интересует, с какого времени, Василий Семенович, Вы стали учиться и работать в Москве, и в чем заключалась Ваша работа?
В. С. Емельянов: Я приехал учиться в Москву в 1922 г. Мне дали в ЦК Компартии Азербайджана письмо в ЦК РКП (б). Оно было подписано секретарем ЦК Компартии республики. В нем говорилось примерно следующее: «Просим оказать содействие товарищу Емельянову В. С. для поступления в Московскую Горную академию».
Приехал с этим письмом в Москву (в столице я оказался впервые), разыскал здание ЦК партии. Оно находилось возле нынешней Государственной библиотеки имени Ленина, где сейчас Музей архитектуры. Я вошел, вынул партийный билет. По нему прошел в здание ЦК (пройди-ка я сейчас по партбилету!), встретил там какого-то парня. Кстати, когда я уезжал, мне на конверте поставили штамп «секретно», хотя там секретного ничего не было. Но это мне помогало двигаться, я шел как дипкурьер. Этому парню я говорю: «У меня секретный пакет, к кому мне идти?»
«Надо к кому-то из секретарей ЦК», – отвечает он. – Сейчас Молотов здесь находится. Может быть, к нему пройдете?» И показал мне, как пройти. Я нашел небольшую приемную Молотова. Там сидел его молодой помощник. Я говорю: «У меня письмо к товарищу Молотову». Отвечает: «Он сейчас один, пройдите». И открыл дверь.
Молотов сидел над бумагами. Поднял голову. Мы поздоровались. «Что у Вас там?» Я подаю ему письмо. Он быстро прочитал и написал: «Тов. Удальцову. Надо помочь. В. Молотов». Спросил: «А где Вы остановились?» Говорю: «Я прямо с вокзала, нигде не останавливался». Молотов пишет маленькую записочку в Дом Советов – «Поместить на 3 дня». Потом вторую записочку пишет: «В «Метрополь». (Там была партийная столовая). На три дня, кормить обедом. В. Молотов». Наконец, пишет третью записку: «Выдать две банки мясных консервов. В. Молотов».
Я пошел в кабинет Удальцова. И там допустил непростительную глупость. [555] Оказывается, Удальцов был деканом факультета общественных наук. Он взял письмо: «Значит, Вы ко мне на факультет?» А у меня как-то вырвалось: «Я хочу делом заниматься». (Смех.)
Как это у меня вырвалось? Я потом очень ругал себя. Удальцов сильно обозлился: «А мы что здесь, бездельники?» Отвечаю: «Да нет. Дело в том, что по общественным наукам я бы мог и в Баку работать. Но меня сюда послали по горному делу. Я горняк. И послали изучать горное дело. Собирался заниматься геологией нефти».
Ну, он сменил гнев на милость. Написал соответствующее письмо и вручил мне.
Недавно я был в Кунцевской больнице (навещал больную жену) и встретил там Молотова. Мы с ним поздоровались. Кое о чем поговорили. Ведь он сменил меня в должности члена Совета управляющих международного атомного агентства в Вене и представителем СССР в этой организации. Я просил много раз освободить меня от такой нагрузки. Я ведь был еще председателем Комитета по атомной энергии. Приставал, приставал, писал письма. И вот однажды мне позвонил Андрей Андреевич. Громыко и говорит: «Мы Вашу просьбу учли и назначили нового представителя». Я говорю: «Кого?» Он отвечает: «Вячеслава Михайловича». (Мне даже в голову не могло прийти, что речь идет о Молотове). Спрашиваю: «Какого Вячеслава Михайловича?» Громко говорит: «Того самого, Молотова. Он только что от меня вышел. Минут через 15–20 будет тебе звонить. Прими его и расскажи, что за организация и т. д.»
И вот мы встречаемся в Кунцевской больнице, причем я его в недавнем прошлом начальник, он – заместитель. Поздоровались. Молотов говорит: «Можно с Вами пройтись?» Отвечаю: «С удовольствием». Он спрашивает: «Когда мы впервые с Вами встретились?» Я ему напомнил о той встрече в ЦК.
Молотов говорит: «Неужели я Вам отпустил две банки консервов? Я больше одной никому не выдавал». И добавил: «Вот были времена: секретарь ЦК распределял консервы».
Я Молотову говорю: «Можно мне об этом где-то написать?» – «А почему нет? Ведь это правда, пишите».
Таких эпизодов у меня много, и я не буду заполнять ими нашу беседу.
Когда я окончил Горную академию, побывал в довольно длительной командировке на заводах Круппа. По возвращении из Германии мне очень хотелось быстро реализовать наиболее ценное, что удалось там почерпнуть.
Моим начальником был Иван Тевадросович Тевосян. Мы с ним когда-то учились в Горной академии на одном курсе, в студенческом общежитии вместе жили, были большими друзьями. Он стал потом меня уговаривать, чтобы я остался у него в управлении. Я ведь после Горной академии попал в Челябинск и там некоторое время работал. В 1937 г. получил телеграмму за двумя подписями: Завенягина (был заместителем наркома тяжелой промышленности) и Тевосяна. [556] В ней говорилось, чтобы я откреплялся, т. е. снимался с учета и приезжал в Москву.
К слову, у меня в воинском билете очень любопытная надпись: «гражданская специальность – профессор», «военная специальность – рядовой необученный».
Приезжаю к Тевосяну, спрашиваю: «В чем дело?»
– Мы тебя назначаем заместителем Главного инженера в созданном не так давно Наркомате оборонной промышленности, будешь его заместителем по науке.
– Кто мною будет руководить?
– Рухимович. Теперь иди к нему.
Я тут же пошел знакомиться. Это было мое первое и, как оказалось, последнее посещение наркома оборонной индустрии страны.
Моисей Львович Рухимович был известным деятелем партии и Советского государства, принимал активное участие в революционном движении еще с 1904 г. В дни Великой Октябрьской социалистической революции был председателем Харьковского Военно-революционного комитета. После окончания Гражданской войны его направили на работу в угольную промышленность. На IX Всероссийском съезде работал «с чрезвычайной преданностью и чрезвычайным успехом», как отмечалось в одном из документов.
В 20-е и начале 30-х годов М. Л. Рухимович являлся председателем Высшего совета народного хозяйства Украины, заместителем председателя ВСХВ СССР и наркомом путей сообщения СССР, а в 1936 г. был назначен наркомом оборонной промышленности СССР.
Когда я вошел в кабинет Рухимовича, он приветливо улыбнулся, поднялся с кресла, поздоровался со мной за руку и сказал:
– Прошу садиться.
Первым делом спросил, занимался ли я когда-либо броней. Отвечаю, что нет и что последние два года мне довелось специализироваться на ферросплавах, когда я работал на Челябинском ферросплавном заводе.
– Я знаю об этом, – говорит Рухимович, – Тевосян мне о Вас рассказывал много хорошего. А Вы думаете для меня это не новое дело? Я никогда не занимался оборонной промышленностью. Но Вы запомните – у нас с Вами одна специальность – мы большевики. А все остальное – это побочное. Надо браться за этот очень важный участок. Насколько я знаю, находясь в длительной командировке в Германии, Вы ведь с Тевосяном изучали на заводах Круппа производство качественных сталей? Значит, видели, наверное, как там изготовляются и броневые стали?
Я это подтвердил и добавил, что видел их изготовление и на заводе Рохлинга в Вецларе.
– Тогда Вам все карты в руки, – сказал Моисей Львович. – Ведь другие такой возможности не имели. [557] Будет очень трудно – обращайтесь ко мне. Всегда постараюсь помочь. Я об этом просил и Тевосяна. Кроме того, начальник Вашего управления и главный инженер главка очень порядочные и грамотные люди, и они помогут Вам войти в курс дела.
Рухимович немного задумался и закончил нашу беседу словами, что перед нами стоят большие и сложные задачи. Но самое главное состоит в том, что решать их нам надо очень оперативно.
Глядя на наркома, я невольно подумал, какие же у него уставшие глаза. Видимо, времени для сна и отдыха остается мало.
– Желаю успеха, – сказал Рухимович и протянул мне свою теплую руку.
Так я стал заниматься броней. Тогда в 1937 г., была поставлена задача – создать Военно-Морской Флот пяти морей и океанов. Начали строить судостроительные заводы и расширять существовавшие. Расширяли Балтийский завод, завод в г. Николаеве, строили новый завод в Архангельске, стали создавать броневые производства. Броней для судов мы никогда не занимались. У нас, правда, был линкор или крейсер «Императрица Мария», но броня на нем являлась покупная, из-за границы. Вначале у нас был один такой завод с цехом по производству брони. Вот сейчас некоторые утверждают, что к обороне страны, к войне мы не готовились, но это не так. Это злостная болтовня. Это клевета. Вот в 1937 г. мы уже думали, что при особых обстоятельствах нам надо иметь еще такое же предприятие где-то на Урале. А в 1938 г. мы начали проектировать большой завод по производству стали в Челябинске
В это время Рухимович был освобожден с поста наркома оборонной промышленности и заменен братом Лазаря Моисеевича Кагановича – Михаилом Моисеевичем.
Когда я об этом узнал, то при очередной встрече с Тевосяном спросил его, чем вызвана эта замена. Но Иван Тевадросович ответил, что он «не в курсе дела», что ему причина смены руководства Народного Комиссариата оборонной промышленности не известна. Может быть, тогда это было действительно так. Однако вскоре для многих из нас не стало секретом, что Моисей Львович был снят с работы, а затем и арестован по обвинению в измене Родине. Он погиб в 1938 г.
Г. А. Куманев: Что Вы можете сказать о М. М. Кагановиче? Что это был за человек, брат такого крупного деятеля партии и государства? Каков он был на посту наркома оборонной промышленности?
В. С. Емельянов: Охотно отвечу. С Михаилом Моисеевичем Кагановичем я проработал около двух лет. Это был грубый, малокультурный, малокомпетентный в военно-хозяйственных вопросах и к тому же довольно шумливый человек. Что особенно его отличало от многих руководителей такого ранга – М. М. Каганович, казалось, никогда не умолкал. [558] Он постоянно говорил, говорил, говорил. При этом всех поучал, над многими насмешничал и подтрунивал. Но шутки его, разные анекдоты были, как правило, неуместными, топорными и нередко оскорбительными для тех, кого он высмеивал.
Михаил Каганович тоже принимал участие в революционном движении, имел в нем определенные заслуги, был членом партии с дореволюционным стажем. Однако в отличие, например, от своего предшественника – М. Л. Рухимовича он плохо разбирался в делах наркомата и наркоматом фактически руководили его заместители – И. Т. Тевосян, Б. Л. Ванников, М. В. Хруничев. М. М. Каганович же большую часть времени председательствовал на разных совещаниях. По прибытии в наркомат, он немедленно, по любому поводу собирал заседания, где кого-нибудь обязательно распекал, ругал и высмеивал.
Не отличался нарком также скромностью и бережливостью. Когда наркомат исключительно благодаря связям и напористости Михаила Моисеевича получил только что отстроенное здание Управления Московского метрополитена, сразу же развернулась его капитальная переделка. С особым старанием и роскошью отделывался огромный кабинет наркома. Там появились дорогие люстры, богатая мебель, панели из красного дерева и т. д.
Однажды я оказался невольным свидетелем разговора, состоявшегося между двумя заместителями наркома оборонной промышленности – Михаилом Васильевичем Хруничевым и Борисом Львовичем Ванниковым. Обращаясь к Ванникову, сильно взволнованный Хруничев заявил, что вопрос о грубости и бестактности М. М. Кагановича надо поставить в правительстве и добиться его освобождения.
На это Ванников заметил:
– Для снятия наркома, дорогой Михаил Васильевич, нужны более веские основания, чем грубость. Спросят: «А допускает ли товарищ М. М. Каганович какие-нибудь серьезные политические искривления или крупные ошибки в руководстве наркоматом?» И что мы ответим? Ведь все предложения и все приказы наркома по руководству оборонной промышленностью разрабатываются нами. Мы с тобой окажемся просто в глупейшем положении. Нет, уволь меня, с этим вопросом я не пойду.
Тогда Хруничев предложил Ванникову отправиться вместе к самому наркому и высказать ему все, что о нем наболело, начистоту.
Но Борис Львович ответил, что этот разговор ничего не даст, толку никакого не будет
Вскоре (это было в начале 1939 г.) Наркомат оборонной промышленности СССР разделили на четыре наркомата – авиационный промышленности, вооружения, боеприпасов и судостроения. И М. М. Каганович (не знаю, по чьей инициативе и поддержке) стал наркомом авиапромышленности. Правда, ненадолго: через несколько месяцев он оказался не у дел, и жизнь Михаила Кагановича трагически оборвалась{131}. [559]
Г. А. Куманев: О ком еще из руководителей нашего народного хозяйства предвоенной и военной поры Вы могли бы мне, хотя бы вкратце, поведать? Из того, что Вы уже рассказали, Василий Семенович, я понял, что у Вас были особенно близкие отношения с таким крупным государственным деятелем и организатором промышленного производства, как Иван Тевадросович Тевосян. Кстати, хочу заметить, что во многих публикациях, включая и энциклопедии, отчество у Тевосяна значится как «Федорович». Очевидно, так звучит перевод на русский язык?
В. С. Емельянов: Да, по-моему, именно в этом дело. Но мы все его звали «Иван Тевадросович», или Иван Теодросович».
Г. А. Куманев: К сожалению, о Тевосяне у нас не так уж много написано. Мало сейчас известно и о многих других руководителях советской экономики того времени.
В. С. Емельянов: Согласен с Вами, Георгий Александрович.
В годы мирного социалистического строительства и в суровый период Великой Отечественной войны выдвинулась целая плеяда талантливых хозяйственных руководителей – наркомов, их заместителей, начальников главков, директоров различных предприятий (комбинатов, заводов, шахт, рудников, строительных трестов) и др.
В этой, я бы сказал, славной когорте заметное место занимали те из них, с которыми мне довелось и посчастливилось не только часто встречаться по производственным и общественным делам, но и поработать вместе, рука об руку не один год и многому у них научиться.
Мой подробный рассказ об этих замечательных людях, конечно, занял бы много времени. Поэтому, отвечая на Ваш вопрос или пожелание, я немного расскажу о трех из них: Тевосяне, Хруничеве и Лихачеве. Это были типичные представители советской школы руководящих промышленных кадров: весьма авторитетные в рабочей среде, очень опытные, грамотные и инициативные.
Прежде всего, об Иване Тевадросовиче Тевосяне. Мы действительно были с ним большими друзьями, начиная с совместной учебы в Горной академии. Потом судьба свела нас в работе в наркоматах оборонной и судостроительной промышленности.
Он был человеком кипучей энергии, человеком дела. Себя не жалел и даже в самые ответственные и тяжелые дни думал и заботился о других. Люди, с которыми он трудился, это хорошо понимали и чувствовали. Тевосян никогда никого не поучал, не одергивал, не унижал. Он только советовал, а в спорах всегда убедительно разъяснял заблуждение оппонента и правоту своей точки зрения.
Характерной чертой Тевосяна была его постоянная тяга к знаниям. [560] Несмотря на огромную занятость, он много читал. Стол в его рабочем кабинете всегда завален книгами, журналами, газетами, справочниками, альбомами.
Как крупный металлург по основной профессии он выдвигается в Наркомате оборонной промышленности на должность начальника Главного управления по производству брони, затем главным инженером и начальником главка по кораблекрушению. Многих поначалу этот удивило: металлург – и вдруг ведущий специалист и руководитель кораблестроительного дела. Но недоумение, всякие разговоры на этот счет скоро прекратились, ибо Иван Тевадросович необычайно быстро познал не только азы, но и глубинные процессы, особенности и главные секреты судостроения. И когда после разукрупнения Наркомата оборонной промышленности Тевосян был поставлен вот главе Наркомата судостроения, этот факт уже мало для кого явился неожиданным.
Его всегда тянуло на заводы, ибо он считал – нельзя руководить только путем издания приказов и распоряжений. Надо проверить самому, как они эффективны и кто их реализует. Поэтому нарком Тевосян часто выезжал на заводы, в том числе и на предприятия, которые хорошо справлялись с планом, чтобы «поучиться у них». «К любой командировке необходимо тщательно готовиться, – говорил он, – хорошо знать все вопросы, которые следует разрешить. Иначе появление представителя наркомата может принести только вред». После его возвращения из командировок в наркомате наступало оживление: принимались меры по устранению выявленных во время поездок наркома недочетов.
Несмотря на огромную занятость Тевосяна административными делами, он всегда находил время, чтобы встретиться и побеседовать по разным вопросам. Часто рассказывал о встречах со Сталиным.
Однажды, это было где-то в июне 1940 г., вернувшись из Кремля, он позвонил мне и сказал, чтобы я зашел к нему поговорить о строительстве броневого завода.
Тевосян сообщил мне о состоявшемся интересном заседании Совнаркома СССР. Госплан докладывал план размещения промышленности в третьей пятилетке на Востоке страны. Намечалось развернуть в Сибири строительство большего числа заводов, преимущественно военных.
Сталин присутствовал на заседании. Он очень внимательно слушал доклад. Потом поднялся и сказал: «Вы подготовили нереальный план. Для того чтобы выполнить этот план, который Вы намечаете, нам надо на 20 или 30 млн. человек увеличить население в Сибири. Вы хотите знать, как я подсчитал? Я взял максимальную производительность рабочих (например, Ленинграда) и разделил цифры плана на эту производительность. Так вот средняя производительность труда одного рабочего в Сибири должна быть в 3,5–4 раза выше по сравнению с производительностью рабочих Ленинграда и других индустриально развитых районов СССР. [561] Надо или в чудо верить, или перемещать огромные массы людей в Сибирь. План нереален, и над ним следует еще поработать».
Это говорит о том, что уже тогда данные вопросы приковывали внимание руководства страны.
На этом заседании, по словам Тевосяна, Сталин особо подчеркнул необходимость форсированного развития промышленности Сибири.
В заключение своего рассказа о заседании Тевосян заметил, что он никогда не видел Сталина таким взволнованным и озабоченным. «Сталин стремится побыстрее превратить Сибирь в мощный индустриальный регион, но законно опасается, что за короткое время этого сделать не удастся. Стоит проблема – максимально сократить сроки строительства. Нам следует внести предложение об ускорении сооружения завода по производству броневой стали. Время тревожное, и надо спешить. Тем более что пока у нас еще много недоделанного», – сказал в заключение нашей встречи Иван Тевадросович.
Великую Отечественную войну он встретил на посту наркома черной металлургии СССР. И в столь грозное время Тевосян очень много сделал, чтобы эта ведущая отрасль нашей промышленности достойно справлялась с возложенными на нее задачами.
В сентябре 1943 г. ему было присвоено высокое звание Героя Социалистического Труда. В послевоенные годы Тевосян наряду с выполнением обязанностей наркома (министра) черной металлургии являлся заместителем Председателя Совета Министров СССР, а с 1956 г. был послом Советского Союза в Японии. Он скончался после тяжелой болезни в 1958 г. и был похоронен на Красной площади в Москве. Для всех его бывших коллег и соратников это была чрезвычайно тяжелая и очень горькая утрата.
Одним из блестящих организаторов оборонной индустрии был и Михаил Васильевич Хруничев – человек широкого кругозора, весьма подготовленный в техническом отношении, смелый, решительный и на редкость работоспособный. Всему этому как бы импонировала и его внешность: высокий рост, хорошее сложение, простое открытое лицо, приветливая улыбка
До прихода в Наркомат оборонной промышленности в качестве заместителя наркома он работал директором одного из крупных заводов. За короткое время замнаркома завоевал большой авторитет среди многих работников, связанных с выпуском военной продукции. И не потому только, что был простым, доступным и внимательным как руководитель, а главным образом вот почему. Хорошо разбираясь во многих делах, в том числе не входивших в его компетенцию, он решал возникавшие проблемы быстро и эффективно или подсказывал наиболее разумный выход из того или иного положения. [562]
Значительной части различных посетителей Наркомата оборонной промышленности не хотелось обращаться даже с важными и неотложными вопросами к наркому М. М. Кагановичу или к некоторым другим руководящим работникам наркомата из-за боязни нарваться на ругань и угрозы. Поэтому визитеров в приемной Михаила Васильевича всегда было предостаточно.
Мне не так часто в то время приходилось встречаться с ним. Но каждое общение с этим обаятельным и интеллигентным человеком оставляло в душе добрый след. Обращаясь к Хруничеву по ряду срочных дел, я неизменно получал у него дельные советы.
Вспоминается такой характерный для Михаила Васильевича пример. В конце 1938 г. в наркомате проводилось премирование наиболее отличившихся по итогам года его сотрудников. Им было выделено несколько радиоприемников, которые выпускались оборонными предприятиями, а также отрезы на платья и костюмы.
На торжественном заседании был зачитан приказ М. М. Кагановича о награждении. Однако по какой-то причине нарком отсутствовал, и собрание открыл М. В. Хруничев, который вручал и ценные подарки. Но как по-умному он это делал!
Называя по имени и отчеству награжденного и приглашая к столу президиума, он выходил к нему навстречу и вручал подарок. При этом буквально для каждого отличившегося у замнаркома находились не казенные, не трафаретные, а какие-то необыкновенно теплые слова. Атмосфера была по-настоящему праздничная, и об этом собрании потом долго говорили в наркомате.
Когда Народный Комиссариат оборонной промышленности был разделен, очень многие считали, что возглавить новый наркомат авиационной промышленности по своим знаниям, опыту, деловым качествам должен непременно Хруничев. Но тогда, как я уже рассказывал, прошла кандидатура Михаила Кагановича, совсем неподготовленного и для этой высокой и ответственной должности
В годы Великой Отечественной войны М. В. Хруничев много и плодотворно трудился на разных руководящих должностях. Работал и в качестве первого заместителя народного комиссара боеприпасов, и заместителем наркома авиапромышленности. Если я не ошибаюсь, в 1944 г. ему было присвоено воинское звание генерал-лейтенанта-инженера, в 1945 г. – почетное звание Героя Социалистического Труда и позднее – дважды присуждалась Госпремия СССР. В 1946 г. он стал наркомом (министром) авиапромышленности СССР. С 1955 по 1957 гг. и в 1961 г. работал заместителем Председателя Совета Министров СССР. На этом высоком посту в том же 1961 г. Михаил Васильевич скоропостижно скончался. Он был похоронен на Красной площади в Москве. Его имя сейчас носят несколько оборонных предприятий, промышленных объединений, учебных заведений.
Ну и, наконец, об Иване Алексеевиче Лихачеве. За его плечами была большая трудовая жизнь, которую он начал с совсем юного возраста на Путиловском заводе в Петербурге. [563] В годы Первой мировой войны – матрос Балтийского флота. Участвовал в Октябрьской революции и Гражданской войне. Учился в Горной академии и Электромеханическом институте. Затем был направлен на хозяйственную работу, где проявил себя талантливым руководителем, особенно когда в середине 20-х годов стал директором Московского автомобильного завода.
На этом посту Иван Алексеевич проработал около двух десятков лет. Он глубоко разбирался в автомобильном производстве, знал все его нужды и слабые места. Хорошо знал и все объекты, которые поставляли Московскому автозаводу изделия и материалы. Более того, он, кажется, лично знал в промышленных наркоматах, ведомствах и заводах сотни людей, непосредственно связанных с производством, планированием и финансированием руководимого им завода.
И если его родное детище нуждалось в каком-нибудь оборудовании или материалах, Лихачев немедленно отправлялся к тем, кто их производил, и там силой своей логики, убедительными доводами, образностью своего лексикона, как правило, добивался своей цели. Его можно было встретить и в кабинете наркома, и у заместителей наркома, и у начальника отдела, и у отдельных исполнителей, и на заводах-поставщиках. Лихачевская фраза «Выручай, браток» была его паролем и открывала доступ даже к зачерствелым сердцам людей. Иван Алексеевич безошибочно определял то главное, от чего зависит успех того или иного дела. И в поисках решения он буквально ловил каждое умное предложение, докапывался до мельчайших деталей, а найдя выход, включал на полную мощность свою энергию и настойчивость
В начале 1939 г. Лихачев назначается наркомом только что созданного Наркомата среднего машиностроения СССР, который занимался тогда выпуском танков. В течение этого года я встречался с ним довольно часто для обсуждения и решения общих задач, т. к. мы производили танковую броню. Вместе с ним мы неоднократно участвовали на заседаниях в Кремле у А. А. Жданова, которому в то время было поручено заниматься танками, и у Г. М. Маленкова по вопросам, связанным с выпуском минометов и других видов вооружения.
На этих заседаниях я не раз убеждался, как быстро освоил Лихачев производство новой для него оборонной продукции, какие он постоянно вносил дельные предложения, как решительно отстаивал свои позиции, не взирая на лица.
Менее двух лет находился Иван Алексеевич во главе Наркомата среднего машиностроения. Но он сумел за это время внести заметный вклад в развитие отечественного танкостроения. Приведу такой пример. Вы, наверное, встречали выдержку из одного интересного документа, опубликованного в соответствующем томе многотомной «Истории КПСС» и в 3 томе «Истории второй мировой войны». [564] Я имею в виду докладную записку, с которой в ноябре 1939 г. обратились в ЦК партии нарком обороны К. Е. Ворошилов, нарком тяжелого машиностроения В. А. Малышев и нарком среднего машиностроения И. А. Лихачев. После успешного испытания опытных образцов тяжелого танка (КВ-1) и среднего танка (Т-34) авторы документа сообщили Центральному Комитету, что наши танкостроители добились выдающихся результатов. Они сконструировали и построили танки, равных которым в мире нет.
Иван Алексеевич был принципиальным человеком, но порой излишне горячим. Конечно, не каждому нравились его прямота и смелость. Поэтому были в его биографии и некоторые безрадостные события. Избранный в марте 1939 г. XVIII съездом ВКП(б) членом ЦК партии на XVIII партийной конференции (февраль 1941 г.) по огульному обвинению (не могу точно сказать с чьей подачи) он был исключен из состава ЦК как якобы не обеспечивший выполнение соответствующих обязанностей члена ЦК ВКП(б). Незадолго до этого Лихачев был освобожден с должности наркома и вновь назначен директором Московского автозавода, где проработал еще 10 лет, снова проявив себя в качестве выдающегося организатора.
Большие заслуги Ивана Алексеевича в области машиностроения во время Великой Отечественной войны и после ее окончания были отмечены присуждением ему в 1948 г. Государственной (т. е. Сталинской) премии. В 1953 г. Лихачев становится министром автомобильного транспорта и шоссейных дорог, а в феврале 1956 г. на XX съезде КПСС (что все мы, его друзья, восприняли с большим удовлетворением) избирается кандидатом в члены ЦК партии.
Но напряженные годы сказались на его здоровье: подкралась болезнь и в июне того же года Иван Алексеевич скончался. Он был похоронен на Красной площади, а его имя отныне стал носить Московский автомобильный завод.
Что Вас еще интересует, Георгий Александрович?
Г. А. Куманев: Есть еще несколько вопросов, Василий Семенович, если я Вас еще не утомил.
В. С. Емельянов: Нет, нет, пожалуйста.
Г. А. Куманев: Хотелось бы узнать, Ваше мнение о том, каковы были в предвоенные годы военно-экономические отношения СССР с гитлеровской Германией и носили ли они для нас исключительно ущербный характер, о чем сейчас утверждается в ряде публикаций?
В. С. Емельянов: Военно-экономические отношения Советского Союза и Германии накануне войны строились, конечно, на взаимовыгодной основе и о каком-то ущербном характере для нас не может быть и речи. В декабре 1939 г. в Москву прибыла германская экономическая делегация во главе с Шнурре. В нее входили представители министерств народного хозяйства, иностранных дел, земледелия и несколько экспертов. [565]
Начались переговоры о возобновлении действия торгового договора, который уже длительное время фактически не действовал. Я в это время работал в Наркомате судостроительной промышленности (основная продукция была броневая сталь для судов) и входил в состав советской делегации. Нас предупредили, что есть возможность разместить в Германии заказы на оборудование. И вот тогда немцы согласились поставить Советскому Союзу наиболее трудные для нас части: броневые башни для орудий главного калибра военных судов. Мы знакомы были с этой технологией, потому что скрыть от нас ее было очень трудно. Уже когда я руководил практикой в Германии, на практику приехал очень способный инженер из Ленинграда. Он пришел ко мне и говорит: «Вы знаете, я видел, как отливают броневые башни для судов. Я говорил с немецкими мастерами, пригласил их в пивную, поговорили». И он показал мне соответствующие документы и материалы по этому очень важному делу.
Вот тогда мы впервые узнали новое о технологии производства броневых изделий, о возможности получать сложные конфигурации броневых изделий не путем штамповки и сварки, а путем литья.
Потом мы это перенесли на танки, в танковом производстве использовали. Несколько лет назад мне позвонили из Института истории Академии наук СССР. Может быть, от вас? Звонили от Нарочницкого. Приглашаем на встречу с историками из ФРГ в Ленинград. Но я не смог никак принять участие в этой встрече. Когда наши участники вернулись в Москву, мне позвонили и сказали: «Как жаль, что Вас в Ленинграде не было. Вы бы сумели опровергнуть домыслы немецких историков, которые утверждали, что русские специалисты чрезвычайно много получили, находясь в Германии».
– А что же мы там, в баклуши били?
Конечно, вряд ли следует подобное афишировать. Но факт остается фактом: мы оттуда получили и использовали немало очень полезного. Нам надо правильно оценивать все это.
Вот сейчас, в наши дни, меня страшно раздражают заявления, что мы, мол, много добывали за рубежом, чего у нас не было. А что в этом плохого, зачем изобретать велосипеды? Ведь этим занимаются все страны.
Помню, когда мы налаживали производство патефонов, мне Орджоникидзе прислал в Германию телеграмму: «Мы вам посылаем деньги, скупите все лучшие образцы патефонов и посылайте нам».
Ведь требовалось нашим конструкторам дать необходимый материал, чтобы они учились, творчески перенимали и исследовали.
Недавно я был в США. Напротив нашего представительства – большой магазин. Я зашел туда, стал знакомиться с огромным разнообразием товаров и увидел интересные лампочки. Продаются 3 лампочки: 30 ватт, 70 ватт и 100 ватт с их последовательным включением. Я купил такой набор и привез в Москву. [566] Был как член ВАКа на одном заседании, где присутствовал глава Аттестационной комиссии мой бывший студент Елютин. Я ему эти лампочки показал. Тогда он после заседания провел меня в одну комнату и показал наше отечественное изобретение, когда нажатием или поворотом рычажка постепенно разгоралась лампочка и не перегорала. Происходил плавный переход от малых мощностей ее к большим. Елютин говорит: «Один из наших институтов это сделал. Боюсь, что это отечественное изобретение уплывет за границу. Но ничего не могу сделать, чтобы его продвинуть, заставить организовать это производство. А Елютин – член ЦК, министр, т. е. далеко не рядовой деятель!
Так что, находясь за рубежом, мы перенимали все то ценное и полезное, что можно было быстро использовать у себя. Я тоже принимал в этом активное участие. Как-то мы начали осваивать химическую аппаратуру. Мне дали задание привезти немецкого специалиста для изготовления данной аппаратуры. Это было сделано. У нас был большой договор с заводами Круппа в начале 30-х годов, т. е. когда Германия переживала острый кризис. Только за оказание нам технической помощи мы заплатили большие деньги – что-то более 2 млн. долларов. Мы много всего получили и двигались дальше.
И уже в те годы по ряду военных производств мы занимали ведущее место. Ну, например, такой брони, какую мы делали, не было и у Круппа.
Помню, еще во время войны в Испании появились у немцев «мессершмидты». Сбить их было очень трудно. Оказывается, у этих самолетов была броня. Наконец, наши зенитчики сбили и сбитый образец переслали в Советский Союз. Мы проанализировали, и я, в частности, увидел сталь, которую мы встречали на заводах Круппа. Мы моментально стали изготовлять броню для наших самолетов, только более лучшего качества. Потом еще ее совершенствовали.
Каков Ваш следующий вопрос?
Г. А. Куманев: Не можете ли рассказать о Ваших встречах с И. В. Сталиным? Чему были они посвящены и каково Ваше общее впечатление об этих встречах?
В. С. Емельянов: Таких встреч уже в предвоенные годы было несколько, и я охотно поделюсь с Вами краткими воспоминаниями о некоторых из них.
Впервые, пожалуй, я увидел довольно близко И. В. Сталина на торжественном приеме в Кремле, организованном в честь героинь-летчиц Валентины Гризодубовой, Полины Осипенко и Марины Расковой после возвращения в Москву самолета «Родина», на котором они в сентябре 1938 г. совершили беспосадочный перелет на Дальний Восток, установив международный женский рекорд.
Прием проходил в Грановитой палате, где было установлено в форме буквы «Т» два сервированных больших стола. Мое место оказалось за длинным столом ближе к концу. [567] А в центральной части первого стола сидели Сталин, члены Политбюро ЦК ВКП (б) и правительства.
Когда появились виновницы торжества, все встали и начали аплодировать. Героини-летчицы подошли к Сталину. От волнения и наплыва чувств Марина Раскова расплакалась. Было видно, как по ее лицу буквально ручьями текли слезы. Сталин обнял ее за плечи. Посадил рядом с собой и стал гладить по голове.
Потом повернулся к Валерию Чкалову (тот находился близко) и сказал, улыбаясь: «Чкалов, что теперь делать будешь, смотри, куда женщины слетали?»
Чкалов засмеялся и воскликнул: «Много есть еще на земле «белых пятен», есть еще куда слетать, товарищ Сталин!»
Все снова зааплодировали.
Тут Сталин поднялся со своего места и произнес небольшую речь. Он сказал, что давно-давно, может, пять, а может быть, десять тысяч лет назад человечество жило охотой. Мужчины били диких зверей, птицу и приносили добычу домой. А женщины готовили еду. Иногда охотники приносили молодых животных и птенцов и отдавали их своим женам. А те их вскармливали и приучали. Ведь охота – дело ненадежное. Иногда повезет, а иной раз можно несколько дней быть голодным. Но у женщин в это время появился постоянный источник питания – одомашненные животные и птицы и таким образом в их руках сосредоточилась экономическая власть. Период этот, названный матриархатом, длился недолго. А потом женщина попала уже под двойной гнет – своего мужа и государства, которым управляли тоже мужчины.
В зале стояла абсолютная тишина. Все с напряженным вниманием слушали оратора. Сталин сделал паузу и с каким-то необычным юмором закончил: «Сегодня женщины отомстили нам, мужчинам. Что теперь ты, Чкалов, делать будешь?»
Раздался общий смех, зазвенели бокалы с вином, застучали ножи и вилки.
Этот прием запомнился мне какой-то удивительной простотой, душевностью, всеобщим радостным чувством от совершенного выдающегося подвига.
Никогда больше я не видел Сталина в таком приподнятом настроении.
Совсем иной характер носила другая встреча, состоявшаяся после XVIII съезда партии, который проходил в Москве в марте 1939 г. В ту пору многие рационализаторы и изобретатели трудились над созданием так называемой экранной брони для танков и к нам в Главное управление Наркомата судостроения СССР поступало немало самых разнообразных предложений.
Однажды начальник Автобронетанкового управления Наркомата обороны СССР Герой Советского Союза – Д. Г. Павлов рассказал мне, как во время гражданской войны в Испании, в которой он участвовал, наши добровольцы использовали в качестве бронетанковой защиты два склепанных вместе металлических листа. [568] Причем один лист, обращенный внутрь танка, состоял из простого котельного железа, а другой, наружный, изготовлялся из высококачественной стали, закаленной на очень большую твердость.
И вот позднее этот тип двуслойной брони «усовершенствовал» один инженер – некий Николаев, предложивший листы раздвинуть на расстояние чуть больше длины пули. Свою идею он разъяснял так: «Ударившись о первый лист из высококачественной стали, пуля затронет значительную часть главной силы на его разрушение. Поэтому второй лист встретит уже ослабленный удар, траектория движения пули изменится. Она будет рикошетировать, что усилит сопротивляемость второго листа».
Сильно сомневаясь в практической ценности николаевского «изобретения», я рассуждал: «Неужели не очевидно, что при пулевом обстреле первой же очередью из пулемета эта тонкая броневая кольчуга будет сбита с танка, а мягкое котельное железо никак не может служить защитой. Какая же это броня!»
Я и представить не мог, что с таким предложением могут обратиться на самый «верх», в Кремль.
Но, к моему изумлению, в ЦК и правительстве «изобретением» Николаева заинтересовались, и было решено рассмотреть его на заседании Совнаркома СССР с приглашением военных и работников оборонной промышленности. Получил приглашение и я.
В приемной в ожидании вызова (пока рассматривались другие вопросы) собралась большая группа военных специалистов, в том числе начальник Автобронетанкового управления Д. Г. Павлов, генерал-майор Н. Н. Алымов, полковник Пуганов, инженер Николаев и много других лиц, связанных с производством танков.
Г. А. Куманев: Василий Семенович, если это заседание было в 1939 г. или, во всяком случае, до мая 1940 г., то тогда ведь генеральских званий в Красной Армии еще не было. Я имею в виду упомянутого Вами Алымова как «генерал-майора».
В. С. Емельянов: Вы правы. Но, во всяком случае, он имел довольно высокое звание: или комдива, или комбрига. Так я продолжаю. И вот подходит ко мне полковник Пуганов, с которым у меня были дружеские отношения, и спрашивает:
– Ну а каково Ваше мнение, профессор, об этой броне?
В присутствии всех я привел свои основные сомнения, возражения и, резюмируя сказанное, заметил:
– Чудес на свете не бывает!
В это время нас пригласили в зал заседания. Народу там было немного. Я сразу узнал В. М. Молотова, К. Е. Ворошилова, Л.М.Кагановича, Н.А. Вознесенского, начальника Генерального штаба Б. М. Шапошникова, наркомов И. Т. Тевосяна, Б. Л. Ванникова, С. А. Акопова. [569]
А возле длинного стола, покрытого красным сукном, увидел И. В. Сталина в знакомом полувоенном френче. Он медленно расхаживал вдоль стола. В одной руке Сталин держал блокнот, в другой – карандаш и дымящуюся небольшую трубочку.
Все вошедшие быстро разместились. Председательствующий глава правительства Молотов сказал, что в Совнарком внесен проект о производстве танков с новым типом брони. Необходимо этот проект рассмотреть.
– Кто доложит? – спросил Сталин, обращаясь к Павлову. – Вы мне говорили, что эта броня уже усовершенствована. Автор предложений здесь? Пригласили его? Может быть, сразу его и послушаем?
Николаев поднялся со своего места.
– Расскажите о сути Вашего предложения.
Подойдя к столу, Николаев стал излагать свою идею. Нетрудно было заметить, что он избегал специальной терминологии, старался говорить яснее и попроще. Свое выступление инженер-изобретатель закончил довольно эффектно: мол, все современные типы брони являются пассивными средствами защиты, а предложенная им броня является броней активной, ибо она, разрушаясь, защищает.
Сказанное Николаевым произвело на присутствующих весьма положительное впечатление. Хотя приведенные им аргументы в пользу «активной» брони не поколебали моего отрицательного отношения к «открытиям» изобретателя, я слушал докладчика тоже с большим интересом. И даже подумал тогда, что он, видимо, способный инженер и не лишен таланта пропагандиста.
Во время выступления Николаева я почти все время наблюдал за Сталиным, который прохаживался вдоль стола, курил трубочку, иногда останавливался и что-то записывал в блокнот.
Когда докладчик закончил изложение своей идеи, Сталин перестал курить и повторил последние слова Николаева об «активной» броне:
– Она, разрушаясь, защищает! – И добавил: «Интересно. Вот она, диалектика в действии! А как относятся к Вашему предложению представители оборонной промышленности, товарищ Николаев?»
Николаев тут же ответил:
– Они возражают против этого типа броневой защиты, товарищ Сталин.
– А почему? – спросил удивленно Сталин. – В чем суть их возражений? Его лицо приняло строгий вид, он нахмурился и мне стало не по себе.
Николаев покраснел и, опустив голову, ответил:
– Свои возражения они никак не обосновывают и заявляют, что чудес на свете не бывает.
Я, конечно, сразу вспомнил о только что состоявшемся разговоре в приемной с полковником Пугановым, и холодок пробежал по спине. Лихорадочно подумал: «Николаев не назвал меня. [570] Видимо, он порядочный человек, и мне надо было еще до заседания спокойно, без колкостей разъяснить ему всю несуразность его предложения. Теперь же ясно, чем все это кончится».
– Кто так говорит?
Сталин подошел к Николаеву, и его глаза буквально впились в собеседника.
– Я не помню, товарищ Сталин, кто так говорил.
– Так не помните? Напрасно. Надо помнить таких людей. Сталин резко повернулся, подошел к столу, выбил из трубочки пепел и стал набивать ее табаком из коробки с папиросами «Герцеговина флор». Вынув изо рта раскуренную трубку, он снова обратился к Павлову:
– Вы мне рассказывали, что кто-то у Вас в Испании занимался этим типом брони.
– Занимался Алымов, товарищ Сталин. Он находится здесь. Алымов встал и четко доложил, как во время войны в Испании они наладили производство двухслойной брони, и такая броня была не пробиваема ни простой, ни бронебойной пулей.
Словно подытоживая его ответ, Павлов заявил, что для военных этот вопрос ясен и надо начинать выпуск таких танков. Сталин промолчал.
После короткой паузы Молотов предложил закончить обсуждение вопроса. Представленный проект был утвержден, и все приглашенные покинули заседание правительства.
Мы вышли из Кремля во втором часу ночи. Рядом со мной оказался полковник Пуганов.
– Вам не позавидуешь, – сказал он. – Выполнять такое ответственное поручение, не веря в его успех, неблагодарное дело.
Последующие события показали, что я оказался прав. Все образцы броневой защиты от пуль, подготовленные на основе предложения Николаева, не выдержали проведенных испытаний. С активной броней было покончено, но проблемы броневой защиты оставались для нас в числе наиважнейших.
Следующая встреча с вождем произошла в декабре 1939 г., когда шла война с Финляндией. В один из дней мне позвонил директор Северного завода, прибывший в Москву вместе с начальником конструкторского бюро. Он сообщил, что на заводе создана броневая защита для лыжников. Легкий щиток из броневой стали закрепляется на лыжах. Когда лыжник попадает в полосу обстрела, он может залечь, прикрепить щиток и передвигаться дальше ползком, толкая впереди себя броневую защиту. Директор добавил, что военные одобрили конструкцию, необходимые испытания проведены и надо бы скорее развернуть производство этих броневых щитков. Образец щитка вместе с лыжами руководители завода привезли с собой.
Я позвонил наркому судостроительной промышленности И. Т. Тевосяну и рассказал об этом предложении. [571] Тевосян ответил, что надо связаться с военными лучше с начальником Главного артиллерийского управления и заместителем наркома обороны Григорием Ивановичем Куликом. Если он согласен, то следует подготовить проект постановления правительства о производстве броневых щитков, определив их примерное количество.
Мне удалось быстро связаться с маршалом Куликом, который сразу же пригласил меня приехать к нему в Наркомат обороны вместе с работниками Северного завода.
Осмотрев щиток, Кулик решил доложить обо всем К. Е. Ворошилову и вышел из кабинета. Вскоре он вернулся вместе с наркомом обороны.
Ворошилов долго изучал изобретение умельцев Северного завода и затем сказал:
– Надо переговорить с Вячеславом Михайловичем. И стал звонить ему по телефону.
Молотов назначил встречу с нами в 5 часов. В кабинете председателя Совнаркома собралось 10–12 человек. После обмена мнениями Молотов подошел ко мне и сказал:
– Задержите директора и конструктора на один день в Москве. Не исключено, что товарищ Сталин заинтересуется этой конструкцией. Я сегодня вечером Вам позвоню.
Около 10 часов вечера он позвонил и сообщил, что завтра в 5 часов дня нам необходимо явиться в Кремль, в кабинет Сталина. Молотов также сказал, чтобы я связался с товарищем Поскребышевым насчет оформления пропусков.
На следующий день минут за тридцать-сорок до уставленного времени мы явились в Кремль. Нам объяснили, как пройти в кабинет Сталина, где я раньше никогда не был. В приемной Сталина мы подошли к Поскребышеву. Он поздоровался с нами, открыл дверь кабинета и сказал: «Проходите».
Там еще никого не было. Директор и конструктор завода положили лыжи, укрепили щиток и стали ждать появления хозяина кабинета. И вот вошли Молотов, Ворошилов, Кулик, Шапошников, нарком судостроительной промышленности Тевосян и нарком вооружения Ванников, который держал в руках образец нового автомата (видимо, принес его показать Сталину). Говорили все вполголоса. На это настраивала какая-то особая атмосфера, царившая в кабинете.
Ровно в 5 часов появился Сталин. Поздоровался со всеми за руку. Потом подошел к щитку, осмотрел его, опустился на колени и, увидев у Ванникова оружие, сказал:
– Дайте-ка мне автомат.
Получив от Ванникова автомат, Сталин лег на пол, просунул его ствол через щель броневого щитка и стал целиться. Он несколько раз менял положение, вынимал ствол автомата из щели, снова вставлял, передвигал щиток и т. п.
Все молча наблюдали эту необычную картину. [572] Наконец, эксперимент завершился. Сталин поднялся, вернул автомат Ванникову и высказал несколько пожеланий. По его мнению, было бы лучше щель для стрельбы сместить на 20 мм вправо, на щитке следует сделать полочку для запасной обоймы с патронами, чтобы боец был постоянно под броневой защитой. Кроме того, Сталин посоветовал удлинить открылки у щитка, чтобы избежать ранений в пах, которые стали в ходе боевых действий в Финляндии довольно частыми.
Конструктор с блокнотом в руках тщательно записывал все замечания вождя.
В это время к Сталину подошел Кулик и громко заявил, что необходимо обязать нашу оборонную промышленность изготовить для Красной Армии несколько миллионов таких щитков. Названная им цифра была «взятой с потолка» и абсолютно нереальной.
Сталин недовольно посмотрел на начальника ГАУ и с каким-то пренебрежением произнес:
– На всех заводах есть большевики, и они изготовят столько, сколько можно. Не надо думать, что Вы один беспокоитесь о вооружении Красной Армии, о защите наших воинов.
Сталин снова пожал каждому руку и вышел из кабинета.
В марте 1940 г. советско-финская война закончилась и к этому времени на фронт успела поступить только первая партия усовершенствованных броневых щитков.
Мне хочется немного рассказать Вам еще об одной из довоенных встреч со Сталиным. Где-то в середине 1940 г. я был приглашен в Кремль на заседание Политбюро ЦК, где рассматривался вопрос о литых танковых башнях. Отправились мы туда вместе с новым наркомом судостроительной промышленности Иваном Исидоровичем Носенко. Он сменил Тевосяна, который был назначен наркомом черной металлургии СССР.
Заседание Политбюро открыл Сталин и предоставил слово председателю Комитета обороны при СНК СССР маршалу Ворошилову. Тот доложил содержание подготовленного Комитетом проекта решения о литых танковых бронях. Листок с проектом маршал держал в руках. Сталин подошел к нему, взял листок и стал его читать. Затем, повернувшись к новому начальнику Автобронетанкового управления НКО СССР генералу Федоренко, спросил:
– Что Вы можете сказать о тактико-технических преимуществах литой танковой башни, товарищ Федоренко?
Генерал поднялся со своего места и, заметно волнуясь, стал говорить, что изготовление литых башен можно производить в литейных цехах, тогда как при штамповке отдельных деталей башен старого типа необходимы мощные прессы.
Сталин перебил Федоренко:
– Я Вас, товарищ Федоренко, спрашиваю о другом: не о технологических преимуществах, а о тактико-технических. Кто у Вас в управлении занимается военной техникой? [573]
– Генерал Лебедев.
– Он здесь?
– Так точно.
Обратившись к Лебедеву, Сталин снова задал тот же вопрос. Но генерал стал повторять то, о чем уже говорил его начальник. Сталин сделал недовольное лицо и довольно сердито спросил:
– Где Вы служите: в армии или в промышленности? Третий раз задаю вопрос о тактико-технических преимуществах литой танковой башни, а Вы снова отвечаете не по существу. Не лучше ли Вам перейти на работу в промышленность?
Генерал Лебедев побледнел. На его лице появились капельки пота.
И тут я почувствовал, что постановление о литых танковых башнях может быть не принято и надо действовать. Я поднял руку и попросил слово.
Сталин несколько удивленно и строго посмотрел на меня и сказал:
– Нас интересуют тактико-технические преимущества.
– Я как раз об этом и хочу сказать, Иосиф Виссарионович.
– Вы что, военный?
– Нет.
– Так что Вы хотите сказать? – спросил Сталин. (В его голосе я уловил какие-то недобрые нотки.)
Из своей папки я вынул карточки с результатами обстрела брони и подошел к Сталину.
– У старой башни, – сказал я, – сваренной из отдельных деталей, есть слабые, уязвимые места. У литой башни этого нет. Она равнопрочна. Вот результаты проведенных испытаний обоих типов башен путем обстрела на полигоне.
И я передал карточки Сталину. Он посмотрел их и вернул мне со словами:
– Это соображение серьезное.
Затем его заинтересовал вопрос, как изменится положение центра тяжести танка при переходе на новую броню. Сталин попросил ответить конструктора танка.
Однако конструктор смог только сказать, что если центр тяжести и изменится, но лишь незначительно.
– Незначительно – это не инженерный термин, – подчеркнул Сталин. – Вы считали?
– Нет, не считал, товарищ Сталин.
– А почему? Это же военная техника.
Я снова решил проявить инициативу. Поднял руку и громко произнес:
– Иосиф Виссарионович!
Сталин опять недовольно посмотрел в мою сторону, отвернулся и прошел дальше в противоположный от меня угол комнаты. [574] Я был обескуражен и сел на свое место. Подумал: «Почему он так смотрел на меня?»
Все разъяснил шепот соседа, сидевшего сзади меня:
– Никогда не называйте его Иосиф Виссарионович. Это он разрешает лишь узкому кругу людей. Для всех нас – он только товарищ Сталин.
Тем временем Сталин задал новый вопрос конструктору. Его интересовало, изменится и как нагрузка на переднюю ось танка при литой башне?
Конструктор едва слышно ответил:
– Незначительно.
– Что Вы твердите одно и то же «незначительно» да «незначительно»? А расчеты Вы сделали?
– Нет, товарищ Сталин.
– А почему?
Растерявшийся конструктор не знал, что сказать.
Сталин положил на стол листок с проектом решения и заключил:
– Предлагаю предложенный проект постановления отклонить как неподготовленный. Надо указать товарищам, чтобы впредь с такими проектами они в Политбюро не входили. Для подготовки нового проекта необходимо создать комиссию в составе Федоренко, его (он указал на наркома автотракторной промышленности Акопова) – и его (палец Сталина указывал на меня).
Вот пока все о некоторых встречах со Сталиным.
Г. А. Куманев: Благодарю Вас. Теперь у меня к Вам такой вопрос. Как и когда был образован Комитет по стандартам при Совнаркоме СССР, каковы были его функции и каким образом Вы оказались во главе этого комитета?
В. С. Емельянов: Отвечая на данный вопрос, хочу вновь вернуться к событиям, связанным с приездом в Москву перед войной немецкой делегации по экономическим вопросам, которую возглавлял Шнурре. Каких-то больших результатов при переговорах с этой делегацией достичь не удалось.
Заключенное 11 февраля 1940 г. после визита в Москву делегации Шнурре соглашение о товарообмене между СССР и Германией было под неусыпным контролем Сталина.
Для выполнения некоторых советских заказов германская сторона потребовала поставить никель, в котором Германия испытывала острую потребность. Нашими торговыми организациями в первую половину 1940 г. была направлена в Германию первая партия этого металла. Но вскоре вдруг оттуда получаем сообщение, что наш никель имеет 100 % брак и поэтому никак не подходит для производства различных марок стали. Он содержал слишком много меди. А наличие меди в никеле вообще весьма нежелательно. [575]
В правительстве стали разбираться, в чем дело. В Кремль на заседание Совнаркома был вызван нарком цветной металлургии А. И. Самохвалов, который заявил, что по всем своим показателям никель полностью соответствует стандарту. Кто-то из членов правительства поинтересовался: «А где у нас эти стандарты утверждаются?»
Тут-то и оказалось, что существовавший в недавнем прошлом при Совнаркоме СССР Комитет стандартов был упразднен. При этом Советский Союз оставался членом Международной организации по стандартизации. Но вот у нас какому-то умнику пришло в голову убедить руководство ликвидировать Комитет по стандартам, а дело разработки стандартов передать тем организациям, которые занимались выпуском продукции. И это неразумное предложение было реализовано. Сложилась парадоксальная ситуация: производители продукции сами на нее стали устанавливать все технические условия. Как говорится, каждый себе стал писать законы.
Обсуждение вопроса о стандартизации на заседании СНК СССР приняло острую форму. В итоге наркома цветной металлургии Самохвалова освободили от занимаемой должности и было принято решение вновь создать при правительстве Комитет стандартов. Его главной функцией стало утверждение технических законов государства – стандартов.
Утром 15 июля 1940 г., когда я пришла на работу в Главном управлении Наркомата судостроительной промышленности СССР, секретарь управления меня поздравила. – «С чем Вы меня поздравляете?» – спрашиваю ее.
– А разве Вы сегодняшних газет не читали?
– Еще не читал.
– Вот почитайте.
На последней странице было помещено небольшое сообщение, что т. Емельянов Василий Семенович постановлением СНК СССР назначен первым заместителем председателя Комитета стандартов при Совнаркоме СССР.
Постановление было принято ночью, со мной даже никто не разговаривал. Вот так я попал в этот комитет. У нас в наркомате работа по стандартизации оставляла желать лучшего, что отмечалось на коллегии при рассмотрении отчетов о выполнении плана по стандартизации. А теперь я должен участвовать в налаживании этого дела в масштабе всей страны!
За несколько дней до моего назначения (кажется, 10 июля) был издан указ. Уникальный и, пожалуй, единственный такого рода. В нем говорилось, что за поставку нестандартной, некомплектной и недоброкачественной продукции директоров, главных инженеров и начальников отделов технического контроля необходимо отдавать под суд и осуждать на срок от 5 до 8 лет. В эту же ночь был создан Комитет стандартов. Опытный инженер-механик Павел Михайлович Зернов стал его председателем в ранге наркома. Причем ни он, ни мы – его заместители – специально вопросами стандартизации ранее не занимались и поэтому не имели представления о том, как вести эту тонкую и сложную работу. [576] Ведь по существу требовалось создать рычаги для управления производством, чтобы поднять качество промышленной продукции.
Нам дали временное помещение – целый этаж в здании на проспекте Маркса, напротив гостиницы Москва. В этом здании располагался Госплан при Совнаркоме СССР.
И у нас в приемной почти всегда находились руководители наркоматов: наркомы и их заместители. Создавалось впечатление, что пришли они на заседание правительства. А цели их визитов в Комитет стандартов были связаны с разработкой и утверждением наших технических законов. Комитету были даны большие права. Мы могли отменять, изменять, вводить новые стандарты. Стремясь поднять качественный уровень промышленной продукции, работники комитета заносили в стандарты высокие показатели. Обсуждение новых проектов стандартов зачастую вызывало довольно горячие споры между потребителями и производителями продукции. Во время этих дискуссий выявлялось немало дефектов как в изделиях, так и в методах работы учреждений.
Очень сложной и напряженной была работа комитета в самом начале его деятельности. Именно тогда мы обнаружили, что большая часть из записанных в стандарты технических показателей нашими предприятиями не соблюдаются, а на многих из них в установленные технические законы никто никогда и не заглядывал. Кроме того, многие стандарты содержали недостаточно продуманные, а иногда и несуразные технические требования.
Вспоминаю в связи с этим разговор с наркомом рыбной промышленности А. А. Ишковым. Пришел он ко мне в комитет и говорит: «Не в чем селедку солить, нет ни одной стандартной бочки». Я спрашиваю: «Почему?» Он отвечает: «Утвержден такой стандарт, по которому самый лучший бондарь хорошую бочку не сумеет сделать. Там приняты требования к точности более высокие, чем даже в авиационной промышленности: ширина обручей – столько-то миллиметров, толщина – столько-то миллиметров, расстояние между обручами – такое-то, зазор между обручами – такой-то и т. п. Это черт знает что понаписали».
Я спрашиваю: «А кто все эти глупости утверждал?» Ишков отвечает: «В том-то и дело, что я сам и утверждал. Но сейчас такую несуразицу отменить я не могу. Это право передано вам. Но все остановилось».
Довольно скоро Комитет по стандартам завоевал уважение и определенный авторитет в народном хозяйстве. И главным образом потому, что свои постановления он принимал на основе анализа научно-технических достижений, опираясь на опыт лучших предприятий страны. [577]
Те же его решения, которые вызывали споры, представители наркоматов предпочитали обсуждать вместе с нами, а не обжаловать их в правительстве.
К началу Великой Отечественной войны нам удалось существенно продвинуться вперед по совершенствованию технических законов отечественного производства. И что особенно важно, – рассматривая вопросы, связанные со стандартизацией, мы имели возможность видеть и сильные и слабые стороны нашей экономики, ее сырьевую базу, состояние технологии производства, уровень технической подготовки кадров и, конечно, отношение людей к производству, выявлять как бездарных руководителей, так и грамотных и смелых рационализаторов, болевших душой за порученное дело.
В разгар войны Павел Михайлович Зернов был назначен заместителем председателя Госплана СССР, а затем заместителем наркома тяжелой промышленности. Меня же своим постановлением от 13 мая 1943 г. правительство утвердило председателем Комитета стандартов при Совнаркоме СССР с освобождением от работы первого заместителя председателя этого комитета.
Г. А. Куманев: А где и при каких обстоятельствах застала Вас, Василий Семенович, Великая Отечественная война? Вы в это время находились на отдыхе или продолжали трудиться в Комитете стандартов?
В. С. Емельянов: В это время я находился в отпуске, хотя последний раз отдыхал в 1937 г. и то только две недели. В первой декаде июня 1941 г. Председатель Комитета стандартов Павел Михайлович Зернов предложил мне поехать для отдыха в Сочи со всей семьей. Я получил путевку в санаторий СНК СССР, купил четыре билета в скорый поезд – себе, жене, дочери и сыну, – и мы стали готовиться к отъезду
Но можете себе представить: именно в эти дни мною овладела какая-то смутная тревога, предчувствие, что вот-вот произойдет нечто ужасное. Главное – вдруг начнется война. Я отгонял от себя эти мрачные мысли, но не мог успокоится. Накануне отъезда в субботу 21 июня, когда уже наступил вечер, я решил позвонить Ивану Тевадросовичу Тевосяну и посоветоваться с ним: ехать мне на юг или все-таки сдать билеты и остаться в Москве. «Если у него есть какие-то последние тревожные сообщения, то он, конечно, найдет какую-то форму, чтобы сообщить о них мне», – подумал я.
Я застал его на месте и, поговорив о разных делах, сообщил Тевосяну, что завтра собираюсь с семьей поехать на отдых в Сочи.
– Я очень рад за тебя, желаю хорошо отдохнуть, – сказал Тевосян.
– Значит, ты советуешь ехать?
– А почему бы нет? В чем сомнение?
– Уж больно обстановка какая-то тревожная. [578]
– Да ведь она уже давно напряженная. Пока они на Западе воюют, нам надо использовать мирное время. Поезжай и хорошо отдохни.
После разговора с Тевосяном я успокоился и наши сборы продолжались. Жена позвонила своей подруге Нине, работавшей в «Известиях», и та сказала, что обязательно приедет на вокзал нас проводить. Поезд отправлялся в воскресенье, в 11 часов с какими-то минутами. Утром около 10 часов, когда я запирал дверь квартиры, а семья уже ждала меня у подъезда дома, услышал телефонный звонок. «Нет, – решил я. – Никаких телефонных переговоров. Отпуск есть отпуск!» Если бы я знал, что это звонила Нина! Она уже знала, что началась война и с разрешения своего начальства решила предупредить нас, чтобы не уезжали из Москвы.
Приехали на Курский вокзал. Погрузились в свой вагон, заняв два купе. До отхода поезда оставалось, как сейчас помню, 20 минут.
Я попросил шофера подождать Нину, чтобы отвезти ее с вокзала домой. Но она так и не появилась. Моя жена разволновалась: не случилось ли что-нибудь с ее подругой. Но я ее успокоил: наверное, получила весьма срочное задание.
Но вот поезд тронулся. Пассажиров в нашем вагоне оказалось немного. В соседних купе ехали на отдых полковник и работник аппарата правительства, у которого была путевка тоже в наш санаторий.
Перед Курском полковник стал собирать свои вещи и, когда я проходил мимо его купе, спросил меня: «Вы в Курске не сходите?» Я ответил, что нам выходить дальше.
– Мне тоже дальше, но вот приходится сходить.
– Что же нужно, так нужно. Разные бывают обстоятельства, – говорю я.
Полковник посмотрел на меня с большим удивлением.
– А разве Вы ничего не знаете?
– А что случилось?
– Германия совершила нападение на нас. Началась война.
Эта весть меня просто ошеломила. В это время поезд подошел к Курску. Прощаясь, полковник посоветовал нам тоже немедленно возвращаться в Москву.
Я и мой новый знакомый – работник Совнаркома – решили сойти в Харькове, где у меня были знакомые, через которых, как я надеялся, будет легче достать билеты до Москвы.
Но вот в Белгороде в вагон сел новый пассажир, который стал подробно рассказывать все, что знал сам:
– Сегодня в 6 часов утра я слушал радиопередачу. Оказывается, в Германии произошел государственный переворот. Гитлер арестован, а к власти пришел новый канцлер Риббентроп. [579]
Мы, разумеется, верили всему, что он говорил. Стали держать совет: возвращаться в Москву или ехать дальше. Решили узнать более точные данные в Харькове и только тогда выбирать окончательный маршрут.
На вокзале в Харькове нам подтвердили, что подобные радиопередачи о якобы государственном перевороте в Германии действительно были. Мы снова посоветовались и приняли решение не выходить до Ростова, где одного нашего пассажира должны встречать. Там и узнаем более точные сведения.
В Ростове-на-Дону соседнее купе занял полковник госбезопасности. Мы познакомились. Я сообщил ему, где и кем работаю.
– Неудачное время Вы выбрали для отпуска, – сказал он.
Услышав от меня сведения о каком-то перевороте в Германии, полковник госбезопасности сразу же заявил:
– Все это глупости! Идет настоящая война. Германские войска и их союзники вторглись на нашу землю. Мой совет – доезжайте до Сочи, а уже оттуда держите обратный путь на Москву. Если же сойдете на какой-нибудь промежуточной станции, можете там надолго застрять. Я тоже еду в Сочи, но, конечно, не отдыхать. Оттуда сейчас тоже нелегко выехать: в первую очередь будут отправлять военных. Но Вам, может быть, поможет получить места в вагоне до Москвы директор санатория Совнаркома.
Когда поезд остановился около Туапсе, я вышел из вагона и в открытом окне встречного поезда увидел бывшего своего начальника – наркома судостроительной промышленности СССР Ивана Исидоровича Носенко. Мы поздоровались.
– Куда путь держишь? – спросил он меня.
– В Сочи.
– Ты что, с ума сошел? Знаешь, что там творится? Оттуда не выберешься. Сколько вас в вагоне?
– Шесть человек.
– А я от Сочи стою в коридоре, а в нашем купе двенадцать человек.
– Не выходить же нам здесь, – говорю ему.
– Ну, как знаешь.
И поезд с Носенко тронулся на Москву.
На сочинском вокзале нас встретил сотрудник санатория и доставил на его территорию, где было безлюдно, тихо и спокойно.
Директор санатория заявил нам, что в течение ближайших двух дней ничего не сможет сделать, чтобы отправить в Москву, но послезавтра что-нибудь попытается сделать.
– А может быть, война скоро закончится? – спросил он меня. Я ответил, что ничего не могу сказать.
Утром послышался гул самолетов, приближавшихся к городу, по которым был открыт огонь из зенитных орудий. Чьи это были самолеты, так и осталось загадкой. Поговаривали, что растерявшиеся наши зенитчики устроили стрельбу по своим. [580]
На третий день нашего пребывания в санатории его директор сумел все-таки выполнить свое обещание, снабдив нас даже купейными билетами. Мы еле протиснулись в вагон, весь забитый чемоданами. В конце коридора я вдруг увидел знакомого полковника госбезопасности. Знаками он дал понять, что в его купе можно как-то разместиться. Жена с детьми устроились на верхней полке, а я сел на чемодан, поставленный в коридоре.
Так мы добрались до столицы. На всем пути станции были запружены народом.
Разговоры шли только о военных событиях. О них говорили и скупые газетные сводки.
Впереди были долгие, неимоверно тяжкие месяцы и годы самой жестокой, самой кровопролитной и разрушительной войны.
Г. А. Куманев: Разрешите, дорогой Василий Семенович, сердечно поблагодарить Вас за Ваши столь обстоятельные и интересные ответы. Сообщенные Вами свидетельства будут обязательно использованы и учтены в нашей последующей работе. Пока же я буду с большим нетерпением ожидать продолжения нашей беседы. [581]