Первое большевистское слово.

В годы империалистической войны в Елисаветграде было полнейшее политическое затишье. Одни из революционных работников были мобилизованы, другие выехали, революционные группы и кружки, которые здесь существовали до войны, теперь распались.

Только после февральской революции, в середине марта, начинается оформление социал-демократической партии. 28{1} марта была объявлена предварительная запись в члены РСДРП в помещении вегетарианской столовой по Ивановской улице, в доме Хороманского. В организационный комитет соц. -дем. партии входили следующие товарищи: председатель — Гайсинский и члены: Блюмкина, Янкелевич, Яновская, Теличко, Шканд, В. Бондаренко и Иван Куропятный. «Бунд» в количестве не более 3-х человек открыл запись в доме Островского, по Пашутинской улице. Тогда же, приблизительно оформились и другие партии.

В социал-демократической партии, вскоре после ее организации, начали появляться различные течения, как-то: оборонцы, интернационалисты, «новожинененовцы», и наметилась также группа, которая сочувствовала большевикам.
Но в те дни, это была слабенькая и малочисленная группа, без опытных руководителей, без связи с центром, без определенного знания большевистской программы и тактики. Самостоятельной работы среди рабочей массы группа почти что не вела и на общем фоне политического подъема была даже мало заметна.

Впервые сильное, толковое и искреннее слово о большевизме рабочие массы услышали от проезжающих с эшелонами большевиков.

Было это 7-го мая на Кавалерийском плацу, на митинге, организованном РСДРП. Здесь выступили проезжие большевики-матросы: Баранов и Агапов. Они говорили против войны, высмеивали «оборонческую» политику, говорили о братании на фронте, о вожде большевиков тов. Ленине и о руководимой им организации. [4]

Им оппонировал меньшевик Шмойс. Он исключительно говорил о большевиках и о Ленине, и говорил так, как писалось тогда о них во всех буржуазных газетах, т. е., повторял все сплетни и клевету о шпионаже, пломбированном вагоне и прочее. Речь Шмойса была так грубо враждебна, так явно питалась из буржуазных источников, что ее пришлось «поправлять», если можно так выразиться, самому председателю соц. -дем. организации Гайсинскому. Этот последний понял, что нетактичное выступление Шмойса может оттолкнуть от организации соц. -демократов и так малочисленную группу рабочих и поэтому постарался несколько сгладить неудачное выступление своего соратника. Он более-менее серьезно разъяснил идейное расхождение между большевиками и меньшевиками.

После него выступил с докладом об Интернационале тов. Добромильский, из числа сочувствовавших большевикам. Он подробно останавливался на позиции Ленина и большевиков в войне 1914 года, говорил о цели приезда Ленина в Россию, о том, как боролись и борятся большевики против войны.

Рабочих на митинге было много. Они внимательно слушали все речи.
В Елисаветграде, в то время, мало кто имел ясное представление о большевиках, а посему митинг 7-го мая можно считать началом разъяснителъной кампании о большевиках и большевистской программе.

После митинга о большевиках начали говорить рабочие на заводах.

Находилось все больше сторонников большевистских лозунгов, брались под сомнения те инсинуации, которые как из рога изобилия сыпались на большевиков со страниц буржуазных газет.

На заводе Эльворти образовалось большевистское ядро вокруг трех товарищей: Чернышева Михаила, Гуляницкого Трифона и Скульского Константина. Сперва на собраниях рабочих, созываемых заводским комитетом, эти первые рабочие — большевики не пользовались авторитетом, и бывали даже такие собрания когда после их выступлений слышались крики: «Долой». Но мало-по-малу рабочая масса классово-выраставшая, начала относиться к ним иначе, и вскоре все три указанные выше товарища были избраны в заводский комитет.

Создание самостоятельной большевистской организации

В начале сентября месяца в Елисаветград приехал партийный работник из Петрограда тов. Закс (Гладнев), в лице которого группа большевиков приобрела достаточно опытного и политически грамотного руководителя. Под его руководством группа начала оформляться организационно.

13-го сентября 1917 года на заседании организации РСДРП, тов. Закс от имени группы большевиков заявил о том, что в Елисаветграде образовалась фракция большевиков и требовал о предоставлении ей права на автономное существование в пределах Елисаветградской организации.

Против фракции возражали лидеры меньшевиков Штамм и Гайсинский.
Они указывали, что выделение фракции поведет к расколу партии, а партия-де и сильна своим единством. Тем не менее голосованием принято было предложение Игоря Тамма (интернационалиста), составленное в духе компромисса, а также была выделена комиссия, которой поручено было выработать детали взаимоотношений фракции и комитета РСДРП. [5]

Но никаких деталей не пришлось вырабатывать. После первых же заседаний комиссии, ее меньшевистское большинство так непримиримо себя повело, что вместо соглашения вышел разрыв, и большевистской группе было даже отказано в помещении. Тогда группа большевиков отбросила всякую мысль о фракции и решила создать самостоятельную организацию.

В воскресенье, 17-го сентября было созвано первое организационное собрание большевиков, на котором окончательно было постановлено создать самостоятельную организацию РСДРП (большевиков), стоящую на почве решений 6-го съезда, а также был избран партийный комитет. В состав этого первого местного партийного комитета вошли: председателем — С. М. Закс, товарищами председателя — Гуляницкий и Скульский, секретарями — В. С. Завадовский и Г. Гриншпун, казначеями — Райский и Горбаченко. Была избрана также комиссия по распространению литературы в составе: Шехтера (Тукова) и сестер Каневских. Размер членских взносов был установлен в размере 1% с получаемого жалования. После закрытия собрания между присутствующими были собраны средства на наем помещения (таковое и было нанято в здании Талмуд-Торы, где теперь помещается Дом Рабочих Подростков).

Первое время в новой организации не было определенного идейного единства. Особенно разногласица выявилась по вопросу об учредительном собрании. Часть членов партии настолько горячо высказывалась за учредительное собрание, что пришлось устраивать несколько специальных собеседований по этому вопросу. Одним из сторонников учредительного собрания был т. Диковский и в дальнейшем, когда большевики разогнали учредительное собрание в Петрограде, временно даже выступил из партии.

Тов. Диковский был активный работник, много сделавший для большевизирования рабочих, а позже, в период петлюровщины, он вновь вступил в партию. Мы умышленно остановились на т. Диковском, чтобы охарактеризовать те настроения, какие наблюдались тогда среди части большевистской организации.
В дальнейшем единая идейная основа вскоре была усвоена и Елисаветградская партийная организация большевиков, оформившись организационно и укрепившись идейно, ринулась на ожесточенную борьбу с меньшевиками и правыми эсерами в Совет Рабочих и Солдатских Депутатов.

Активными членами партии в этот период, кроме вышеупомянутых, по данным Истпарта были: Вл. Бондаренко и его жена Волкац, Пересунько, Рыбальченко, Люся Дымченко, Вера Завадовская, Дашевская, Доценко (убитый впоследствии деникинцами), Могилевский, Соловьева (безрукая), Баранов, Белоконь (расстрелян бандитами), Ганенко, Гармурар, Козенко Василий, Белаковская Маня, Белаковский Абрам, Лобанов и Лимба (латыш). [6]

Борьба в Совете{2}

Первое боевое крещение

События в то, полное движения время, шли в лихорадочном темпе — каждый день приносил известия о новых событиях и по ним строилась и местная партийная работа.

Революция шла вверх. Революционные массы, как море в бурю, время от времени поднимались мощными, бурлящими валами. На этих валах еле-еле носились уже «без руля и без ветрил» утлые меньшевистскоэсэровские челны. Во главе революционного движения все крепче и крепче становилась большевистская организация.

На последние числа октября в Петрограде собирали Всероссийский Съезд Советов, против которого было все Временное Правительство. Местный Совет готовился также посылать туда депутатов.

По вопросу о наказе депутатам произошло первое серьезное сражение, данное большевиками.

В совете в то время боролись 4 основных течения: меньшевики с лидерами Штаммом и Гайсинским, украинские социалисты, возглавляемые Беланенко, эсеры с Сиротою и Шинделем во тлаве н большевики, возглавляемые рабочими завода Эльворти: Гуляницким, Скульским и Чернышевым, а также и двумя товарищами, приехавшими из центра: Заксом (Гладнев) и Ю. Гольденбергом (Зорин). В общем большинство Совета было меньшевистско-эсеровское и относилось к съезду советов отрицательно.

Но высказываться об этом открыто уже было неудобно. Рабочая масса и часть солдат местного гарнизона высказывались за съезд.

Вот как образец, характерная резолюция 9-й автомобильной роты: «Принимая во внимание, что грядущий Всероссийский Съезд Советов Рабочих, Солдатских и Крестьянских Депутатов, будет являться важнейшим шагом к выяснению нашего внутреннего политического положения и, считая, что этот съезд должен будет открыть новую эпоху в нашей государственной жизни, мы, солдаты 9-ой автороты, постановили: требовать от Елисаветградского Совета Рабочих и Солдатских Депутатов обязательной посылки делегатов на съезд и поручаем нашим представителям голосовать за этого кандидата, который будет мужественно отстаивать немедленную передачу власти в руки Советов Рабочих, Солдатских и Крестьянских Депутатов».

Подобные резолюции сколько повлияли на тактику меньшевиков и они на заседании Совета от 14-го октября начали вилять. Лидер меньшевиков Штамм на заседании Совета высказался за посылку делегатов.

Он явно рассчитывал, что его выберут на съезд и он там заявит, что симпатии Елисаветградского Совета не на стороне большевиков, не за власть [7] советов, но в то же время самым фактом поездки можно было-бы избегнуть недовольства рабочей и солдатской массы.

Штамм предложил сразу же приступить к выборам. Тогда тов. Гомберг, от имени большевистской фракции Совета выступил с горячей речью, в которой указал, что мало выбрать депутатов, надо дать им определенный наказ и инструкцию. Он сказал: «Съезд собирается в тот момент, когда России грозит гибель, когда грозит гибель всем завоеваниям революции, когда Петроград собираются сдать немцам. Рабочие и солдаты поставлены будут в необходимость совершить акт, который не совершают не будучи пропитаны революционным чутьем, — придется поставить вопрос о передаче власти тем органам, которые выведут Россию из этого пагубного положения. Пока Советы власти не получат, правящие классы будут бороться, преследуя свои цели».

Так говорил т. Гомберг в своей большой блестящей речи от имени фракции большевиков и останавливался, кроме вопроса о власти, еще на вопросах о земле, о производстве, о политике мира, о голоде и мире.

«Выход один, закончил Гомберг, вся власть рабочим, солдатам и крестьянам. Не должно быть места заводчикам, фабрикантам и прочим угнетателям».

Большевиками в виде наказа делегатам была предложена следующая резолюция: «Елисаветградский Совет Рабочих и Солдатских Депутатов выбирает делегатов на Всероссийский Съезд Советов, руководствуясь следующими положениями: Революционная Россия в опасности; ее революционная армия и флот выбивается из последних сил, производство рушится, голод наступает. Необходимо всемерное напряжение всех революционных сил для того, чтобы спасти завоевания революции. С этой целью надо немедленно расторгнуть царские тайные договоры, объявить демократические условия мира, предложить перемирие на всех фронтах. Необходима немедленная передача всех помещичьих земель крестьянским комитетам. Необходим рабочий контроль над производством, государственный контроль над солдатскими бианками и всеобщая трудовая повинность... Констатируя неотложность всех вышеуказанных мер, Елисаветградский Совет Рабочих и Крестьянских Депутатов находит, что единственной гарантией проведения в жизнь всех этих мероприятий, может явиться только правительство, вышедшее из среды советов и контролируемое таковыми».

Так смело и определенно в Совете большевики еще не говорили и, естественно, что после речи т. Гомберга и резолюции поднялись страстные споры. Против большевиков выступили, сперва Тягай, правый эсер и лидер меньшевиков Штамм. Они говорили, что власть советов — это первый шаг, а дальше последует второй, — вся власть большевикам. Штамм обвинял большевиков в том, что они играют на инстинктах рабочих со своим вопросом о рабочем контроле над производством и что Совет этот пункт встретил сочувственно по недоразумению. Штамм предсказал даже, что в дальнейшем рабочий контроль приведет к переходу заводов к рабочим, а такая форма социализма близка к анархизму, причем подкрепил это утверждение примером, как в Харькове, в результате рабочего контроля, на одном из заводов, пришлось упразднить директора, который не хотел подчиняться контролю, рабочие взяли завод в свои руки, получили деньги из банка и т. д. . Эсеры и интернационалисты не возражали против резолюции, но и не соглашались всецело с нею. Их лидер Шиндель заявил:

— вопрос [8] о передаче власти стоит перед нами лишь теоретически, мы не понимаем от кого, от какого революционного центра идет требование передачи власти и каким образом это будет сделано. За резолюцию выступили украинские эсеры, но они преследовали свои цели, они готовились к захвату власти, думая использовать разногласия в Совете.

Тем не менее меньшевистско-эсеровское большинство так яростно ополчилось против резолюции, что фракция большевиков сняла свою резолюцию с голосования и удалилась с собрания. Меньшевики и эсеры внесли тогда свою резолюцию, но она провалилась, так как украинцы воздержались от голосования, а посему делегаты остались без наказа. Тайной баллотировкой избраны были на съезд левый эсер Журбинский и меньшевик Штамм. Фракция большевиков послала своего делегата Гуляницкого.

Это было первое серьезное выступление большевиков в Совете, которое открыло собою период ожесточенной борьбы внутри Совета, закончившейся полной победой большевиков.

Вопрос о признании власти Советов

Был ли Октябрьский переворот несколько неожиданным для местной большевистской организации, плоха ли была связь с центром, но в вопросе о переходе власти к Советам, лидеры проявили некоторую неуверенность. Характерно, что члены партии из рядовых резко и прямолинейно поставили вопрос о передаче власти Совету.

Октябрьскому перевороту было посвящено заседание местного Совета от 27 октября 1917 года. Меньшевик Глейзер, докладывавший о перевороте, предложил резолюцию протеста против вооруженного захвата власти в Петрограде. Ее горячо поддерживали эсеры, называвшие большевиков «захватчиками, предателями родины» и тому подобными «милыми» названиями. Тягай от имени правых эсеров призывал оказывать содействие войсковым организациям в ликвидации большевистского мятежа, напоминая об огромной ответственности перед будущим поколением, об учредительном собрании, которое может оказаться сорванным из-за большевиков.

После них выступил с речью тов. Закс. Он предостерегал Совет от скоропалительного осуждения переворота, а предлагал либо признать власть Советов, либо воздержаться от вынесения какой либо определенной резолюции. Но другие члены большевистской фракции, выступавшие после т. Закса, требовали безоговорочного и немедленного признания власти Советов.

Это заседание также кончается демонстративным уходом большевиков, так как Совет не дает закончить внеочередное заявление т. Заксу. Тов. Закс взял слово для внеочередного заявления и начал читать статью с перевороте из газеты «Известия Московского Совета». Его прерывают и баллотировкой заставляют прекратить чтение.

Меньшевики и эсеры проводят свою резолюцию протеста против переворота при 58 — за и 22 воздержавшихся.

31 октября созвано было экстренное собрание Совета по случаю возвращения делегатов со Всероссийского Съезда Советов в Петрограде.

Журбинский в своем докладе о съезде высказался в пользу переворота.

Он сказал: «Быть может, представители партии и ошиблись, но сотни тысяч трудящегося революционного населения ошибиться не могли». [9]

Штамм же, в своем слове, назвал Петроградское восстание «дворцовым переворотом» а Съезд Советов — «частным совещанием» большевиков.

Наряду с резолюциями интернационалистов и меньшевиков, большевики предложили следующую резолюцию: Совет считает заседавший 25 и 26-го октября в Петрограде Съезд Советов законно состоявшимся.

Совет считает, что следует приветствовать передачу всей власти в Российской республике в руки Советов и их революционных комитетов от рабочих, солдат и крестьян. Елисаветградский Совет приветствует созданную Съездом власть Народных Комиссаров и считает ее единственно законной до Учредительного Собрания.

На путь решительной борьбы

С внешней стороны в Елисаветграде все оставалось как-бы по старому: все тот же был Совет с меньшевистскими и эсеровскими лидерами во главе, все также заседала так называемая, «демократическая» городская дума, все также власть считалась в руках представителей Временного Правительства.

Но за внешней, оффициальной стороной, скрывалась трухлявеющая сущность. Наступала агония, последние судорожные движения дряхлевшего соглашательства. В сознании рабочих и солдатских масс все больше проникали идеи классовой борьбы и представление о большевиках, как о партии, которая руководит этой борьбой. Это давало возможность большевикам, как мы видели, все решительнее и решительнее напирать на меньшевистско-эсеровское большинство в Совете. С другой стороны на Совет напирали украинцы, которые стремились обеспечить власть в Елисаветграде за Центральной Радой, объявившей к тому времени себя высшим краевым органом. Вопрос о признании Центральной Рады был поставлен в Совете на заседании 4-го ноября. В своем докладе о Раде, украинский представитель Оконенко пытался искать поддержки у большевиков, напоминая, что украинский съезд в Киеве постановил не посылать солдат против большевиков. Большевики выступили против признания Рады краевым органом власти и указывали, что разрешение вопроса о федеративном строе является правом Учредительного Собрания. Резолюция украинцев была провалена и они демонстративно покинули собрание.

В городе назревала угроза вооруженного восстания, только оставалось невыясненным, кто будет возглавлять выступление: большевики или местные сторонники Центральной Рады. Эти последние имели в своем распоряжении вооруженных гайдамак и командиров, бывших членами Совета, как например Акацатов, украинский эсер, начальник юнкерского училища.

21 ноября к нам в город приехал тов. Зиновьев и читал лекции в городском театре об Октябрьском перевороте, а 25-го, с его участием, состоялось заседание местного Совета Рабочих Депутатов, на котором во всю ширину встал вопрос об организации Советской власти в Елисаветграде. Собрание длилось 12 часов: с 7 часов вечера до 7 часов утра и было очень бурным.

Началось с того, что заседание открылось без большевиков, которые в это время совещались. Тов. Закс по этому поводу заявил протест. Дальше он решительно предложил, чтобы немедленно был поставлен вопрос о [10] передаче власти Совету. Меньшевики и правые эсеры не соглашались.

Начался ряд внеочередных заявлений присутствовавших гостей, членов Петроградского и Минского Военно-Революционных Комитетов, а также членов Ревкомов Балтийского и Черноморского флотов. Они удивлялись равнодушному отношению Елисаветграда к современным событиям. Они говорили, что Елисаветград напоминает какой-то остров на бурном океане, и от имени революционных масс Петрограда, армии и флота призывали взять власть в руки рабочих. Тов. Скульский, который председательствовал на собрании, отказался тогда от председательствования и фракция большевиков постановила выйти из состава Исполнительного Комитета. В зале поднялся невообразимый шум. Тов. Зиновьев пытался несколько раз говорить, но его из-за шума небыло слышно. Наконец несколько начинает утихать. Слово предоставляется т. Зиновьеву.

«Вот товарищи, — говорит он, — ваше возбужденное состояние ясно свидетельствует об одном, что здесь долго и искусственно задерживался напор революционных сил. Гони природу в дверь, а она влетит в окно».

Тов. Зиновьев предлагает выбрать председателем левого эсера Журбинского и приступить к обсуждению вопроса о передаче власти Советам, «но если этот вопрос будет отвергнут, — предупреждает он, — то большевики обратятся с воззванием к гарнизону»

В ответ на это заявление меньшевики и эсеры демонстративно проводят в председатели представителя гарнизона, начальника Кавалерийской школы, украинского эсера Акацатова.

Начинается заседание. Зачитывается воззвание временного совета Народных Комиссаров в Херсоне и приступают к обсуждению вопроса послать-ли делегатов на съезд в Херсон.

Снова столкновение. Все фракции высказались за посылку делегатов с решающим голосом, только фракция большевиков заявила, что делегатам надо дать такой наказ, что если на съезде большинство представителей будет от земств и дум, то делегаты должны иметь только совещательный голос, а если большинство представителей будет от Советов, — то решающий.

Предоставляется слово по 20 минут для фракционных ораторов, чтобы они могли высказаться по 3-м вопросам, которые будут обсуждаться на съезде:
1) о текущем моменте, 2) об отношении к Центральной Раде и 3) об отношении к Рабоче-Крестьянскому Правительству.

От фракции большевиков выступает т. Зиновьев. «Еще в начале революции, — сказал он, — вопрос о революции стоял так: или власть Советов или коалиция. Последняя взяла верх и пережила все стадии вплоть до однородно-социалистической. Но мы предлагали ее месяца полтора-два тому назад и это было отвергнуто. И вот, теперь нам предлагают блок с народными социалистами, этими кадетами второй марки. Нам задают грозные вопросы об Учредительном Собрании, но где вы были, когда разгоняли Калужский Совет. Вы полагаете, что Учредительным Собранием должны упраздниться Советы, а мы говорим, что от постановлений, которое вынесет Учредительное Собрание, до проведения их в жизнь далеко, затем и нужны Советы, чтобы быть на страже».

В своем слове коснулся тов. Зиновьев и об отношении к Центральной Раде. Он сказал: «Украинцы не должны забывать нашей позиции в украинском вопросе. Мы с вами, мы поддерживаем все ваши законные требования. Но мы спрашиваем, почему украинцы не признают власти [11] Советов, которые не имеют совершенно буржуазии. В Раде 47 представителей от буржуазии, в этом ее слабость. Вы, — обращается он к украинцам, должны вместе с нами поддерживать Центральную Советскую Власть. Вы должны сказать, что во всей России вся власть должна быть советская».

В общем заседание кончается не совсем удачно для большевиков.

Но это была последняя призрачная победа меньшевистско-эсеровских лидеров в Совете. Именно лидеров, потому, что после этого заседания многие члены Совета стают на точку зрения власти Советов.

Слово к широким крестьянским массам

Среди рабочих большевистская партия уже пользовалась популярностью и симпатиями. Это обстоятельство и позволяет большевикам все увереннее и увереннее наступать на соглашательский Совет. Но для углубленной, постоянной работы среди крестьянства времени не оставалось.

Революция на селе разворачивалась. Массы революционизировались все больше и больше. Можно даже сказать, что революция на селе принимала большевистский характер, усваивала большевистские лозунги и осуществляла их, но все это полусознательно, без надлежащего руководства. О большевиках же, как о политической партии, селянство имело весьма слабое представление.

6-го декабря 1917 года в Елисаветграде открывается уездный крестьянский съезд под председательством эсера Лагутты, Мелешко и Колеснйченко были товарищами председателя, Илларион Компаниец (эсер), Черниенко и Нестеренко (украинские эсеры) — секретарями.

Здесь впервые селянские представители ознакомились с большевиками и с большевистскими взглядами на земельный вопрос.

Начался съезд докладом тов. Бонцаревича, недавно возвратившегося со Всероссийского Съезда Крестьянскик Депутатов. Он резко критиковал в своем докладе бывшее коалиционное правительство и старый Центральный Совет Рабочих и Крестьянских Депутатов. Он сказал: «С Кишкиными и Бурышкиными можно, а с большевиками нельзя?... Где же правда? В Петрограде рабочие получают по четверти фунта хлеба в день, но они знают, что виноваты в этом не Народные Комиссары, а те саботажники, которые не исполняют их приказа».

Такого рода заявления вряд ли могли нравиться эсерам, и они со всем пылом обрушились на большевиков. Из успевшего уже устареть хлама на свет были выволочены грязные сплетни: снова склонялось слово «шпион», Ленина сравнивали со Столыпиным, а сам председатель съезда пролил слезу по поводу того, что кадетская партия объявлена была вне закона.

После выступлений эсеров, начали говорить большевики. «Вы 8 месяцев толковали о земле — говорит тов. Гуляницкий — обращаясь к эсерам, но вы ее крестьянам не дали. Вы ввели смертную казнь. Для вас Учредительное Собрание — святое, но и для нас оно будет святым, если там не будет помещиков. Вы говорите, что нет власти. Власть есть, на нее претендует Рада. Пусть Рада, но в ней должны быть только рабочие, крестьяне и солдаты Украины. Раньше надо признать власть Петрограда, а потом Рады».

Тов. Козенко (большевик) сказал, что крестьян сюда собрали не для того, чтобы закреплять революцию, а для басен. «Необходимо, — заканчивает Козенко, — организовать твердую власть рабочих, крестьян и солдат». [12]

Совершенно неожиданным для эсеров был доклад эсера Иллариона Компанийца по земельному вопросу. Он начал свой доклад с того, что говорит: «Декрет Ленина о земле вполне выражает крестьянские идеалы».

Это произвело впечатление разорвавшейся бомбы. Аплодисменты на скамьях большевиков. Полная растерянность и возмущение среди эсеров.

Тут поспешили вмешаться украинцы и искуссно повернули съезд на национальный вопрос. Им удалось провести резолюцию, в которой съезд признал Центральную Раду, как орган власти на Украине, а также и то, что Елисаветградский уезд входит в состав «Единой, неделимой Украины, составляющей часть Российской Федеративной Республики».

Но не в этой резолюции — значение съезда, а в том, что здесь впервые был разъяснен декрет Ленина о земле и вызвал к себе сочувственное отношение со стороны крестьянства. Здесь были подорваны те устои, на которых строили свое политическое благополучие эсеры, мнившие себя полными выразителями крестьянства.

На переломе

Заседание Совета от 25 ноября и крестьянский съезд 6 декабря, это моменты высшего напряжения партийной борьбы, определившие собою начало победы большевиков.

Резолюции пишутся еще старыми словами, в старых выражениях, большевистская партия еще как будто терпит поражение за поражением.

Но побеждать уже становится все труднее и труднее, ряды «верных» редеют, а победные кличи меньшевистско-эсеровской трубы звучат уныло...

Это уж победа на бумаге; это последние судорожные попытки меньшевистско-эсеровских лидеров спасти положение и, как всегда так бывает, безрезультатные. Последующие события послужили сему подтверждением.

Организация большевистского Совета

С начала декабря в городе фактически наступило безвластие. Тоесть собственно, существовал еще Комиссар Временного Правительства, он даже издавал распоряжения, канцелярии работали и писали. Но никто уже распоряжений Комиссара не исполнял, авторитета никакого власть не имела и «поддержать авторитет» вооруженной силой она не могла, так как таковой уже не было. Кроме того, Совет заметно полевел, меньшевик Штамм как-то на заседании даже язвительно заметил, что все сидящие в Исполкоме становятся большевиками.

В такой обстановке собрался Совет 9 декабря. Большевики категорически ставят вопрос о власти. Тов. Чернышев, от имени большевиков, так и заявляет, что надо сегодня же избрать Военно-Революционный Комитет.

За организацию власти высказались и представители других партий, но они по разному на нее, эту новую власть, рассчитывали. Советская власть только до Учредительного Собрания, так думали эсеры и интернационалисты. Меньшевики, ставшие на точку зрения советской власти, понимали ее лишь как власть для установления порядка и думали, что она будет конструироваться из представителей Совета, думы и земства.

Такими, например, мнил себе Советы меньшевик Гайсинский. Лидеры сторонников Центральной Рады имели свои рассчеты на разношерстный [13] состав Совета, думая, при нужде расположить его к Центральной Раде. Из за этого не было возможности сговориться. Резолюция, внесенная интернационалистами, которую поддержали левые эсеры и большевики, собрала 76 голосов, а резолюция, предложенная меньшевиками и украинцами — 74.

Вопрос поэтому остался открытым и был перенесен на следующее заседание.

Но следующее заседание старого Совета уже не состоялось. Ждать его было совершенно бесполезно, и 21 декабря 1917 года 54-мя членами старого Совета и беспартийными рабочими был организован новый Совет Рабочих Депутатов. Накануне выбора этого Совета, большевики, интернационалисты и левые эсеры выдвигали идею об образовании рабочей секции при Совете. Против этого были меньшевики и правые эсеры. Но когда 21-го декабря был поставлен вопрос об организации самостоятельного рабочего Совета, меньшевики уже соглашались на образование рабочей секции. Это случилось потому, что к этому времени на заводах интеллигентам меньшевикам уже не доверяли, но события опередили меньшевиков.

Необходимо было организовывать не подведомственную Совету секцию, а самостоятельный орган, которому надо было выполнить ряд задач, невыполнимых в Совете с влиянием меньшевистской идеологии. Задачи свои этот новый Совет определил так: организация военно-революционного комитета и красной гвардии, регулирование и контроль над производством и организация вокруг себя рабочих масс.

В президиум Совета вошли: Паволоцкий, Шканд, Гуляницкий и Теличко, а членами Исполнительного Комитета были избраны: Чернышев, Скульский, Дьячков, Николаев, Ягода, Могилевский, Велоконь, Гессен, Гремлюк, Федоров, Спренжен, Рыбальченко, Кочерещенко, Щерба и Збешинский.

20 декабря новый Совет постановил предложить всем организациям, входившим в старый Совет, отозвать из него своих представителей. Этого можно было уже не делать, так как старый Совет фактически к этому времени прекратил свое существование.

Военно-Революционный Комитет и его деятельность

Избранный Исполнительный Комитет был преобразован 18 января 1918 года в Военно-Революционный Комитет, от имени которого и объявлено было в приказе по уезду, что власть перешла в руки Совета Рабочих и Крестьянских депутатов. В воззвании, выпущенном тогда же, население призывалось к спокойствию и воспрещались самовольные аресты.

Помещался Военно-Революционный Комитет в здании Кавалерийского училища. Здесь же издавался и «Бюллетень Елисаветградского Военно-Революционного Комитета».

Связь с уездом была налажена очень быстро. С разных сторон начали поступать приветствия Елисаветградскому В. -Р. Комитету. Из Новоукраинки была прислана следующая телеграмма: «20 января. Елисаветградскому Военно-Революционному Комитету. Новоукраинское общее собрание рабочих и крестьян приветствует В. -Р. Комитет и обещает ему полную поддержку. Просим дальнейших распоряжений и разъяснений. Председатель Щербак». [14]

Съезд солдат Братской волости телеграфировал: «Съезд солдат Братской волости, состоявшийся 19 января, постановил горячо приветствовать переход власти к Совету Р. К. С. депутатов. Приветствуем наших лучших борцов за свободу, равенство и братство».

По прямому проводу Бобринец говорил 19 января: «Бобринецкий Военно-Революционный Комитет приветствует образование Военно-Революционного Комитета в Елисаветграде и обещает ему полную поддержку».

Приказом Военно-Революционного Комитета от 19-го января состав Ревкома был расширен. Кроме вошедших туда членов Исполнительного Комитета, назначено было еще несколько комиссаров. Комиссаром почты и телеграфа назначен был Гилев, комиссаром железнодорожной линии от станции Шестаковка до станции Знаменка — Компаниец, комиссаром по борьбе с безработицей — Шиндель. В число членов Ревкома был принят делегированный железнодорожниками Цукунфт. 26-го января партийный комитет большевистской организации послал для усиления работы Ревкома членов партии: В. Бондаренко, Г. Кочерещенко, Божора и Сидоренко, которые были введены в Ревком.

Революционному Комитету, с первых же дней его организации пришлось готовиться к серьезной работе и борьбе. Худо было то, что служащие учреждений сабботировали, и выделенным товарищам трудно было с ними работать. Но главная угроза Ревкому шла со стороны гайдамаков, которые энергично готовились к вооруженному выступлению и аресту большевистского Ревкома. Гайдамаки были сравнительно хорошо организованы и вооружены.

Организация Красной Гвардии

В таких условиях организация Красной Гвардии становилась делом весьма важным и экстренным. Собственно, частично, Красная Гвардия была создана еще до организации Ревкома из членов партии и из части беспартийных рабочих на заводе, бывшем Эльворти. Эти красногвардейцы были разбиты на десятки и сотни. Каждая группа имела свой пункт. Рабочие охотно записывались в Красную Гвардию, особенно после заговора Корнилова. Но пока что этим солдатам революции не хватало одного, самого главного, — вооружения.

Совершенно случайно, оружие удалось добыть. 20-го января 1918 г. в субботу, рабочие, как всегда, закончили работу в 2 часа дня, остался на работе один только литейный цех. Член партии т. Гуляницкий из двора литейного цеха случайно заметил, что с линии железной дороги бегут мальчишки и тащат винтовки, патроны, гранаты и даже музыкальные инструменты. Он спросил мальчишек, где они все это берут, они ответили: на вокзале, на 5-ом пути стоит целый поезд, брошенный солдатами и полный оружия и боевых припасов. Тов. Гуляницкий сейчас вызвал Скульского и Чернышева, отправился с ними на вокзал и здесь отыскал брошенный поезд. Под угрозой револьвера, машинист подал поезд к заводской рампе, а уж здесь ждали его литейщики, которые выгрузили мигом все оружие и отнесли его в бывшую столовую, а два трехдюймовые орудия поставили во дворе завода около ворот, которые выходят к заводскому театру. [15]

Таким образом явилась возможность вооружить, и этим самым окончательно оформить Красную Гвардию. Партийный Комитет поручил на заводе быв. Эльворти члену завкома тов. Бондаренко произвести добавочную вербовку. Из каждого цеха выделена была комиссия, которая проверяла списки желающих вступить в Красную Гвардию. От каждого вступающего требовалось поручительство не менее 3-х человек. Такая строгая проверка вступающих была необходима для того, чтобы обеспечить Красную Гвардию от ненадежного элемента.

Вербовка прошла не без вмешательства меньшевиков и эсеров. Они запугивали рабочих тем, что Ревком никем не признан, и не может быть признан как власть, что ему не долго придется существовать, а другая-де власть будет преследовать тех рабочих, которые были в Красной Гвардии.

Однако, несмотря на эту агитацию, на призыв большевистской организации откликнулось свыше 600 рабочих. Из них, в первый день было отобрано 75 человек и отправлено в распоряжение Ревкома, а остальным записавшимся объявлено, что в случае надобности их вызовут особо.

26-го января, в 5 часов вечера, в помещении Кавалерийского училища, состоялось общее собрание членов партии. После обсуждения всех вопросов, связанных с организацией Красной Гвардии, на партийное заседание были допущены рабочие, которые вместе со всеми партийцами выбрали штаб Красной Гвардии. Туда вошли: Волков Сергей, Крадожон, Возный, Божор и Гуляницкий. Начальником Красной Гвардии был выделен Чернышев.

Разоружение гайдамацких частей

Общее собрание партии 26-го января, на котором был избран штаб Красной Гвардии, можно считать и началом вооруженного выступления, боевым крещением только-что организованных отрядов. Этой-же ночью по городу разъезжали вооруженные патрули, а отряды также были наготове, так как стало известно, что Украинская Рада готовит нападение на Ревком.

С гайдамаками, которые все время бряцали оружием и угрожали Ревкому, решено было покончить. 27-го и 28-го января Ревком энергично готовился к наступлению. На станции все время проходили эшелоны, и Ревком зорко следил за тем, чтобы обеспечить себя с этой стороны, выпровожая как можно скорее на Знаменку ненадежные части. В воскресенье 28-го января прибыл на станцию 657 Прутский полк, весь командный состав, которого был большевистский. Ревком вступил с ним в переговоры о том, чтобы полк помог ему обезоружить гайдамаков. Прутский лолк охотно согласился.

В 6 часов 15 минут раздался первый выстрел. В полном вооружении отряды партийцев и Красной Гвардии, под начальством Гуляницкого, Чернышева и других членов Ревкома, а вместе с ними Прутский полк и 9-ая автомобильная рота, обступили бывшее гарнизонное собрание, которое помещалось в одном из корпусов Кавалерийского училища, тут-же по соседству с Ревкомом. В гарнизонном собрании находился штаб гайдамаков.

Гайдамаки встретили наступавших стрельбой из помещения и некоторое время пробовали обороняться. В конце концов они были выбиты и начали с боем отступать к Большой улице (ныне ул. К. Маркса). [16]

Пока происходил бой в центральной части города, часть красногвардейцев на лошадях и автомобилях двинулась кружным путем к бывшему Дворянскому Собранию, где в то время заседала Украинская Рада. Помещение было оцеплено и все члены Рады арестованы. Их под сильным конвоем отправили в Военно-Революционный Комитет.

В то же время на помощь отступившим к мосту по Большой улице гайдамакам подоспел свежий отряд во главе с Князевым. Этот отряд помещался в Пушкинском училище и двинулся, как только ему дали знать, что гайдамаки отступают и им надо помочь. Красногвардейцы вынуждены были отступить к Кавалерийскому училищу. Гайдамаки-же в свою очередь укрепились в Пушкинском училище.

29-го января красногвардейцы и отряд бывшей тогда в городе анархистки Маруси Никифоровой{3} с пулеметами и бронированным автомобилем двинулись к Пушкинскому училищу. Был оцеплен весь район. Готовились к серьезному бою. Но, к счастью, большинство гайдамак за ночь разбежалось, а незначительная часть оставшихся немножко постреляла и сдалась.

Так, 29 января 1918 года можно считать днем, когда, после долгой и упорной борьбы во всех ее видах, в Елисаветграде была установлена Советская власть.[17]

В первые месяцы революции

Всем памятны первые дни... Неясные, тревожные, наполненные слухами, бурлящие изнутри.

У нас на заводе б. Эльворти началось со слухов о голодном бунте в Петрограде. Слухи шли дальше: говорилось о том, что на улицах Петрограда идут бои, что свергнуто старое правительство, что власть передана Думе. Но говорилось все это с опаской, пониженным голосом как что-то очень страшное, о чем развязывать языка нельзя...

Ничего достоверно мы не знали. Центральных газет не было, а местная газета ничего о перевороте не писала.

Совершенно случайно на завод попала Екатеринославская газета и из нее, мы, наконец, узнали, что слухи действительно правдивы, что в России революция, что старого правительства уже нет.

Эта весть облетела весь завод. В кровельном цеху собрался рабочий актив, который решил послать делегацию к местным властям — узнать определенно о том, в каком положении сейчас дела.

Делегация направилась в Городскую Думу, но тут ей ничего нового не сказали и велели быть спокойными. Делегация тогда направилась прямо к полицмейстеру Веришко за объяснениями. Веришко был поражен, растерялся (он, вероятно решил, что пришли уже его арестовывать), он объяснил делегации, что ничего не знает больше, чем мы знаем и сплавил нас поскорее к своему помощнику Романовскому.

Этот последний оказался потверже своего начальника.

— Вас провоцируют, — твердо и решительно заявил он. В Петрограде и Москве голодные бунты, вызванные временным недостатком хлеба, никакой революции нет и быть не может.

Но через несколько часов мы читали в специально выпущенном бюллетене о том, что старое правительство свергнуто, что сформировалось новое правительство, что Николай отрекся от престола...

В 2 часа дня на заводе был устроен обще-заводский митинг, на котором был прочитан бюллетень. Крики: «Ура! Долой царя!... Нам не надо кровопийцев!» — Все время прерывали чтение. Но на лицах черносотенцев, а их было не мало на нашем заводе, видна была угрюмая печаль.

Отшумели первые дни. Начала строиться жизнь по новому. Были избраны заводские комитеты, а по цехам — цеховые старосты. Начались выборы в так называемую «демократическую» городскую думу. Приступил к работе Совет рабочих депутатов. [18]

Председателем первого Совета был тов. Талалаев (тогда эсер, ныне коммунист). Большинство в нем принадлежало правым эсерам и эсдекам меньшевикам.

Поскольку мне помнится, первым деловым вопросом, был вопрос о том, что делать с полицией. Левая часть Совета настаивала, чтобы полицию распустить совершенно, заменив ее рабочими. Меньшевистско-эсеровское большинство настаивало лишь на частичном разоружении полиции, с оставлением большей ее части на службе. Окончательного решения не добились и вопрос был передан на заводы. Рабочая масса единодушно потребовала, чтобы вся полиция, от полицмейстера до последнего городового, была снята.

Так и сделали. Вместо старой полиции приступили к организации милиции из рабочих. Начальниками ее также были рабочие, а к ним в помощь выделены были юристы из числа присяжных поверенных. Одновременно было разоружено и жандармское управление. Архив был весь просмотрен и часть его передана в комиссию для установления личности провокаторов.

Несколько позже, по распоряжению Совета был арестован бывший пристав Гаробурда. Вокруг Гаробурды начала организовываться кучка темных личностей и, когда об этом стало известно Совету, мне и тов. Спренжену было поручено его арестовать. К нам присоединился и тов. Ульянов.

Втроем мы обошли несколько квартир, пока наконец нашли Гаробурду в доме Самотовкина. Здесь мы его арестовали, а затем привели в управление милиции. Толпа, собравшаяся около управления хотела с ним расправиться, но мы этого не допустили. По распоряжению воинского начальника — полковника Владимирова он был направлен в Екатеринослав, в маршевую роту.

Когда его отправляли на станцию, то рабочие хотели его убить, но был вызван отряд юнкеров, под охраной которых он был отправлен из Елисаветграда.

В дальнейшем главное внимание Совета было направлено на улаживание конфликтов на почве продовольственной. Рабочие были недовольны тем, что уменьшается количество товаров на рынке и что цены на них лихорадочно взвинчиваются. Волновались и солдатки, требовавшие выплаты им жалованья и пенсии. Совету приходилось их успокаивать, при чем это было далеко не легкое дело. Бывало так, что солдатки основательно таки трепали представителей Совета, как это было например, с товарищами Журбинским и Сонником.

Мы сказали выше, что все внимание Совета было направлено на улаживание конфликтов. Здесь приходится сказать, что это улаживание редко приводило к более или менее реальным результатам. Меньшевики и эсеры любили говорить, а надо было действовать.

В городе держалось крепкое монархическое гнездо — юнкерское училище. Три сотни прекрасно вооруженных юнкеров, в большинстве сыновей богатых помещиков и дворян, нового правительства не признавали. Здесь ежедневно пелось «боже царя храни», отсюда раздавались угрозы по адресу рабочих и крестьян. Здесь же держалась связь с Корниловым и готовилась ему помощь. Три громадных корпуса, ярко светившиеся по ночам, наполненные и постоянно охраняемые вооруженными людьми, — напоминали настойчиво об угрозе молодой революции. Об этом же говорил [19] и один из юнкеров в президиуме Совета. Этот юнкер (не помню его фамилии) сочувствовал революции, приходил в Совет и предупреждал об опасности. Вскоре начальство училища об этом узнало и исключило несколько юнкеров, в том числе и того, который приходил к нам в Совет, как элемент «неблагонадежный».

С юнкерским училищем что-то надо было делать, но Совет не знал и боялся что либо предпринимать. Начальник школы, он же начальник гарнизона, генерал Савельев, и почти все офицерство школы, держало себя вызывающе.

На 1-е мая 1917 года решено было устроить демонстрацию с участием гарнизона, а так как гарнизон Совету не подчинялся, а непосредственно генералу Савельеву, то Совет поручил комиссии, в состав которой входил и я, сговориться по этому вопросу с генералом Савельевым.

Начальник принял нас любезно и даже предложил нам чаю, от которого мы отказались. Когда мы объяснили ему цель нашего прихода, он сказал, что против демонстрации рабочих он не возражает, но об участии гарнизона он подумает.

Быть может, сказал дальше он, будет участвовать 154 дружина.
Что же касается юнкеров, то — они выйдут, если в демонстрации будут участвовать только рабочие, а если будет участвовать все население города, в том числе и евреи, то он «за верных сынов родины не ручается, может создаться конфликт и будут жертвы».

Дальше он заинтересовался планом шествия и, когда узнал, что шествие направляется в крепость к могилам павших борцов за революцию, то решительно сказал: «Нет, мои орлы туда не пойдут». Так мы ничего определенного и не-добились от генерала Савельева относительно участия гарнизона в демонстрации.

Демонстрация 1-го мая была особенно многолюдная. Участвовали в ней и воинские части (кроме юнкеров), которые вышли без приказа. Были и юнкера, но не с нами, а скорее против нас. В полном вооружении, на лошадях, они встретили шествие около Окружного Суда, пропустили его мимо и ехали все время сзади. Они ожидали инцидента и были к нему подготовлены. Не только сопровождавшие нас юнкера были вооружены, как бы собираясь в бой, но из всех окон, и дверей Кавалерийской школы торчали дула пулеметов. Но они вынуждены были разочароваться, демонстрация прошла совершенно спокойно и никаких инцидентов не было.

Однако дальше с юнкерским училищем выходило совсем скверное дело. Стало известно, что юнкерское училище держит связь с Корниловым, и по распоряжению начальника гарнизона, караул, который несли на станции дружинники из 154-ой дружины, заменен юнкерами.

Юнкера держали себя вызывающе и «нарывались» на скандалы. Однажды такое их поведение послужило причиной события, весьма чреватого последствиями для юнкеров.

Между рабочими и юнкерами на вокзале произошла ссора, кончившаяся дракой. Немедленно была вызвана дружина для того, чтобы какнибудь успокоить юнкеров. Когда о событии на вокзале узнал генерал Савельев, он сейчас же вызвал на вокзал 2 эскадрона юнкеров в пешем [20] строю. Дружина, сочувствовавшая рабочим, заняла вокзал и предвокзальную площадку, а юнкера верхнюю часть Вокзальной улицы. Между ними началась перестрелка. Когда рабочие завода услыхали стрельбу, они бросили работу и прибежали к вокзалу и вместе с дружинниками бросились на юнкеров. Кое-как удалось успокоить обе стороны. Юнкера были разоружены и часть из них, именно тех, которые были в карауле и подняли драку с рабочими, отправили в тюрьму.

Это происшествие послужило поводом к общему разоружению юнкеров и снятию генерала Савельева с должности начальника школы. Его отправили яко-бы для ареста в ставку фронта, а на освободившееся место назначили полковника Акацатова, преподавателя того же юнкерского училища, принадлежащего в то время к партии украинских эсеров. В скором времени юнкера под разными предлогами разъехались и в школе осталось только небольшое число обслуживающего персонала.

Разоружением юнкеров можно закончить первый, самый ранний период революции, когда у нас в городе было уничтожено монархическое гнездо и опасность каких либо с его стороны действий. Развитие революции вступает в новую полосу, — в полосу внутренней фракционной борьбы в Совете и постепенного роста влияния большевистской организации заканчивающегося установлением в Елисаветграде Советской власти.

Семнадцатый год в округе

На теперешней территории нашего округа, несколько изменившейся сравнительно с территорией прежнего уезда, расположены довольно различные по своему экономическому характеру поселения. В связи с этим несколько разнились и события в них в первом году революции. Рабочий поселок Знаменка и оживленный, торговый городок Бобринец приближались по характеру событий к Елисаветграду. На противоположном полюсе, сонный, тихий городок Новомиргород принял резолюцию «согласно распоряжения» без особенного интереса и волнений. В чисто Сельских местностях революция имела бурный характер, где, как например, в Глодоссах, чуть ли не с первых дней начинается классовая борьба между различными социальными группами селянства.

Характерно то, что во всех этих местах нашего округа, решающее влияние на ход событий имели солдаты, бывшие в отпуску или ушедшие с фронта. Они были наиболее сознательным революционным элементом.
Неся в себе самую горячую ненависть к старому правительству, пославшему их на ненужную и непонятную бойню, эти солдаты прошли кое какую политическую школу на фронте. Большинство из них были крайне революционно настроены и сочувствовали большевикам. Пребывая на селе они сделались носителями идей большевистской революции.

Как мы боролись

В июле месяце у нас стало заметным движение украинских самостийников, а в противовес ему образовалась группа, которая сочувствовала большевизму. О большевизме эта группа имела очень туманное представление. Единственно, что твердо было усвоено, это лозунг «Долой войну. « Только после Харьковского съезда железнодорожников, на котором было 40% большевиков, начинается идейное оформление Знаменской большевистской группы. В августе-же приехал в Знаменку из Петрограда тов. В. Алексеев, который стал руководителем большевистской организации, которая с этого времени начинает расти количественно и определяться в идейном отношении. Группа большевиков состояла из следующих товарищей: Назаренко, Величенко, Алексеев, Руднев и Г. Иваненко.

До Октябрьского переворота упорную борьбу пришлось вести с самостийниками, сторонниками Рады, которые всего яростнее нападали на большевиков. Но, надо сказать, что самостийники имели очень малое количество сторонников в рабочей массе. Не пользовались они популярностью и вообще среди населения. Это показали выборы в Учредительное [22] Собрание, где большинство получили эсеры. Значительное количество голосов было подано и за большевиков. Самостийники же заняли одно из последних мест.

Опыт выборов в Учредительное Собрание, все растущее влияние большевистской организации в рабочей массе позволяет ей (организации) проявлять себя все решительней. В ноябре месяце в местном Совете группа большевиков вносит предложение о роспуске Совета. Особенного сопротивления это предложение не вызвало и Совет был распущен. Новые выборы в Совет дали большинство сочувствовавшее большевикам.

Так легко справиться со старым Советом удалось потому, что в большинстве своем состоял он из интеллигенции и мало активных рабочих и служащих. Совет был слишком оторван от рабочей массы, чтобы быть способным на сопротивление. Правда, сейчас же после Октябрьского переворота, местная интеллигенция пробовала протестовать и даже на одном из объединенных собраний всех организаций под влиянием «горячих речей» и представителей интеллигенции была вынесена резолюция доверия Керенскому и не признания рабоче-крестьянского правительства. Но это была последняя слабая вспышка, не имевшая никакого значения для дальнейших событий.

Итак без особенной борьбы мы имели новый Совет. Сейчас же был избран Ревком, который забрал в свои руки власть как на поселке, так и на транспорте.

Главнейшей нашей задачей была всемерная помощь красноармейским эшелонам, которые двигались против наступавших немцев. В то же время приходилось разоружать тех солдат, которые разъезжались по домам. Это было особенно трудно. Не раз солдаты из эшелонов пробовали грабить в поселке. И если не было в Знаменке погромов и значительных грабежей, то в этом, смело можно сказать, — заслуга Ревкома.

В таких условиях обходиться без специального вооруженного отряда было в высшей степени трудно и мы приступили к организации такового.

Отряд был организован тов. Кондратьевым, совместно с военными работниками товарищами Фуреным, Бадиным и Васильевым.

Обстановка в Знаменке к тому времени была боевая. Знаменка считалась прифронтовой полосой, так как немцы двигались уже к Знаменке.

Из Зиновьевска к нам прибыл Полупанов со своим отрядом и взял в свои руки власть. Перед уходом из Знаменки Полупанов хотел взорвать вокзал и нам еле-еле удалось убедить его, что взрыв вокзала не остановит противника, а только возбудит против нас население и рабочих.

В 8 часов, 20 марта (по старому стилю) Ревком и некоторые члены Исполкома эвакуировались, захватив с собою ценный груз в составе 26 вагонов, где было военное обмундирование, оружие и продовольствие. Последними того же числа отступили Назаренко и Кондратьев вместе с подрывной командой. При отступлении они взорвали несколько стрелок и гидравлических колонок.

По пути в Россию Ревком принимал участие в разгрузке станции Харьков, помогал разгрузке Славянска, снабжал угрожающие районы оружием и продовольствием. Активная работа Знаменского Ревкома закончилась в городе Аткарске, Саратовской губ. , куда мы прибыли в июне мес. 1918 года и сдали остатки оружия и продовольствия Аткарскому Совдепу. [23]

16 августа, согласно протокола № 16, Ревком постановил послать на Украину для подпольной работы т. т. Назаренко, Кондратьева и Руднева.

Беличенко же и Алексееву предложено было переехать в Саратов, так как возвращение их на Украину было бы для них опасно, в виду их особенно открытой революционной деятельности до эвакуации. Товарищи Назаренко, Кондратьев и Руднев уехали в Знаменку и здесь руководили подпольной работой, поддерживая все время связь с подпольными организациями Кременчуга, Полтавы, Харькова и Киева.

1917 год в городе Бобринце

Первые вести о свержении самодержавия

О том, что в России революция и что царь отказался от престола я узнал от доктора Каминского. Он уже был назначен из уезда комиссаром города. Это было в воскресенье (точно число не помню).

Сперва я растерялся и не знал что делать. Побежал к полиции — никого нет. Вошел в канцелярию — пусто хоть все уноси. Полиция разбежалась. А из горожан никто кроме меня и доктора Каминского не знали о перевороте. Тогда я побежал на базар, купил красной материи, как сейчас помню, — на все деньги, что у меня были, собрал тут-же нескольких рабочих и они, нацепивши красные ленточки, заняли посты. Так у нас в Бобринце началась революция.

В этот-же день был арестован пристав Васильев. Он был посажен в тот самый погреб, куда он сам сажал арестованных местных революционеров. Через несколько дней пристава Васильева вместе с его сыном, ярым черносотенцем, отправили в тюрьму.

По предписанию уездного комиссара был избран общегородской комитет. В состав его вошли: доктор Неаполитанский, доктор Дубин, доктор Каминский и нотариус Калужский, — от интеллигенции: Починюк, Перикалов и я от рабочих; а остальные вошли от крестьян. Всех членов в комитете было 30. Проработав месяц комитет уступил свое место новой «демократической» думе.

Мне, как председателю союза рабочих пришлось организовать Совет Рабочих Депутатов, куда, кроме рабочих вошло много крестьян и солдат.

На первых порах Совет и дума слились как-бы в одно учреждение. Как это ни странно, но одновременно с Советом и новой думой, существовала и продолжала работать старая дума, которую в конце концов пришлось разогнать.

Из истории большевистской организации

В конце 1917 года, когда я приехал в Бобринец, в Совете Рабочих Депутатов уже чувствовалось большевистское влияние. Хотя оффициально большевистской организации и не было, но существовала группа, возглавляемая Петром Ефимовичем Мельниченко, которая считала себя большевистской, да и на деле проводила большевистскую линию. [24]

Первым делом эта группа повела решительную борьбу с думой, в которой засели представители помещиков и местной аристократии. Затем, по инициативе и силами группы проведено было обложение буржуазии и взято было имущество у помещиков и кулаков на учет.

Большую работу большевистской группе пришлось проделать в период выборов в Учредительное Собрание. Нам удалось добиться того, что беднейшая часть населения голосовала за список большевиков. После разгона Учредительного Собрания группа проводила кампанию по выборам на съезды Советов, уездный и губернский.

К этому-же времени относится и оформление группы большевиков в оффициальную организацию. Это произошло вскоре после того, как был организован Ревком. Часть членов Ревкома — большевистская инициативная группа во главе с П. Е. Мельниченко выпустила воззвание, в котором извещалось, что рабочие, работницы и беднейшие крестьяне, желающие вступить в большевистскую партию, должны явиться к 4 часам дня в помещение иллюзиона б. Торбина.

Желающих вступить в партию явилось 95 человек. Каждый, приходивший в зал собрания получал партийную карточку за подписью председателя П. Мельниченко и секретаря Куртова.

На повестке дня стоял доклад о международном и внутреннем положении и о связи с Елисаветградской партийной организацией. Для этой последней цели на данном-же собрании были выбраны делегаты на партийную конференцию в г. Елисаветграде.

Местной организации не пришлось однако приняться за серьезную работу, так как скоро немцы и гайдамаки пришли в Бобринец, часть членов партии была арестована и препровождена в Елисаветградскую тюрьму.

Бобринецкий Ревком и его деятельность

30-го декабря 1917 года солдаты фронтовики устроили митинг, на котором предложили населению выбрать Революционный Комитет. Ревком был избран и в его состав вошли: Удовиченко Григорий, Пугач Тимофей, Савинский — рабочий с завода, Иванов — плотник и еще 2 человека, фамилии которых не помню. Но этот Ревком просуществовал всего 10 дней.

6-го января из Елисаветграда прибыла сотня гайдамаков, под командой, если не ошибаюсь, Дмитрия Вербицкого, и весь состав Ревкома был арестован. Лишь после настоятельных требований и протестов со стороны крестьянства, фронтовиков и рабочих, удалось добиться освобождения членов Ревкома из под ареста. Гайдамак в Бобринец вызвал голова думы Грудницкий, специально для ареста Ревкома, который он называл бандой бунтовщиков.

Несмотря на арест первого Ревкома, через неделю, а именно: 12-го января, было организовано собрание из представителей крестьянства, солдат, рабочих, общей сложностью, до 60 человек, которое выделило новый Ревком{4} в составе 6 членов Союза, в него вошли: Мельников Леонтий — [25] председателем Ревкома, Петровский Константин — секретарем, Мельниченко Петр — заведующим продовольственным отделом, Берлин, Митрян, Щербина, (а после его отказа — Куртьев Кирилл) — членами. На следующий день Ревком издал воззвание, в котором население оповещалось, что Ревком ставит целью — борьбу за власть Советов.

Прежде всего было приступлено к организации отряда. В Елисаветградский. Ревком было послано 2 товарища за оружием, которые привезли оттуда пулемет и 75 винтовок. Через несколько дней Ревком имел в своем распоряжении 50 человек пехоты и 25 человек конницы, На содержание отряда была обложена местная буржуазия в 1 миллион рублей. Из этих же средств давалась помощь семьям солдат, убитых на войне.

Нельзя сказать, чтобы работа Ревкома проходила в спокойной обстановке. Меньшевики в Совете вели себя вызывающе и открыто агитировали против Ревкома. Однажды группа меньшевиков во главе большой толпы ввалилась в помещение Ревкома, разогнала стражу и изорвала книги и документы. Они требовали деньги, собранные с буржуазии. К счастью деньги хранились в банке и это обстоятельство несколько охладило налетчиков, так что тов. Мельниченко удалось кое-как успокоить толпу и выпроводить ее «с миром» из помещения Ревкома.

Было еще одно выступление меньшевиков из Совета против Ревкома.

Меньшевики решили воспользоваться отсутствием части отряда, который по телефону был вызван в Губовку. Они устроили митинг, настроили определенным образом толпу и двинулись к помещению Ревкома. Однако, оставшиеся красногвардейцы не растерялись и вместе с членами Ревкома вытащили пулемет на окно 2-го этажа Общества Взаимного Кредита и направили его на толпу. Толпа сейчас-же рассеялась.

Пришлось усиливать отряд. Из Елисаветграда от Ревкома было получено еще 125 винтовок и количество вооруженных сил, находящихся в распоряжении Ревкома, было значительно увеличено. Кроме этого отряда, который оставался в Бобринце при Ревкоме, вербовали еще охотников для Красной Гвардии. 50 человек таких было отправлено в Елисаветград.

Меньшевики, и «иже с ними бывшие», сидели теперь и тихо в Бобринце водворилось спокойствие, правда не на долго. По Украине двигались уже немцы с гайдамаками.

Как Ново-Пражцы организовали Советскую власть в городе Александрии

Первый митинг после переворота в Н. -Праге был устроен в марте нами, — приехавшими фронтовиками. После митинга была демонстрация.

Большое количество народа с музыкой двинулось по улицам, подходило к учреждениям, здесь снова говорились речи и снимали царские портреты.

После митинга часть наиболее активных фронтовиков разъехалась и заправилами в общественной жизни местечка сделались местные эсеры.

Большевистскую организацию удалось создать только после Октябрьского переворота. Наиболее активными членами ее были: Я. Егоров, С. Каралин, Ф. Несмашный, В. Любарский, П. Конинец, Ф. Просуника и Я. Резниченко. Партийному Комитету удалось раздобыть средства и [26] первым делом были отпечатаны и распространены воззвания, где разъяснялось, что такое большевики и чего они добиваются.

Организация росла. Прием производился общим собранием членов чуть ли не каждый вечер. Однако рост организации не выражался только в количественном ее увеличении; она одновременно укреплялась и внутренне. Не случайным является то обстоятельство, что именно Н. -Пражской организации пришлось создавать Советскую власть в тогдашнем уездном центре — гор. Александрии.

В Александрии, большевистской организации еще не было, а из политических партий существовала, правда, слабенькая организация меньшевиков, но она особенным влиянием не пользовалась. Власть же в уезде еще долго, после Октябрьского переворота принадлежала земской думе и управе. По инициативе нашего Н. -Пражского паркома в Александрию была послана делегация c тем, чтобы организовать там Советскую власть. Это было проделано сравнительно легко и просто. Делегация явилась на заседание уездного земства и внушительно потребовала, чтобы было издано постановление об организации в уезде Советской власти. Постановление было вынесено. С помощью наших делегатов и местных отдельных работников была проведена организация новой власти в самом городе и уезде, и уже в последних числах ноября был созван первый уездный съезд Советов.

В Новой-Праге в то время работа шла своим чередом. Здесь происходило разоружение частей, которые отступали с румынского фронта. Некоторые отряды оказывали сопротивление и не сдавали оружия, так что не обошлось дело и без вооруженных столкновений. Тогда же удалось задержать штаб армии румынского фронта. Он состоял из 3 автомобилей и обоза, которые двигались на Екатеринослав. В штабе найдено было 1,5 миллиона рублей денег; они были немедленно переданы в Александрию.

Проводилась большая работа и в селах. Постановлением Н. -Пражского Исполкома были выделены так называемые комиссары экономии. Они взяли на учет все имущество помещиков, а самим помещикам предложено было оставить имения.

В организации уделялось большое внимание политико-просветительной работе: издавались бюллетени, печатались воззвания и проводились часто митинги.

В общем организация Советской власти в Новой-Праге и волости проходила успешно. Однако с февраля месяца 1918 года поднимают головы Н. -Пражские контр-революционные элементы, в связи с приближением немецких и петлюровских войск. К этому времени был организован Революционный Комитет, в состав которого вошли: Козенец П., Гошевский С., Несмачный П., Каралин С. и Охим Д. Начата была подготовительная работа к эвакуации.

Первого марта, как было согласовано с Александрийским Ревкомом, мы должны были эвакуироваться в Александрию, но не успели этого сделать своевременно, а выехали из Н. -Праги тогда, когда был сдан Елисаветград.

Ново-Пражская контр-революция во главе с черносотенцем Коноплянко пыталась нас разбить, но успела захватить только Несмачного, который не в меру замешкался на сходе. Мы поспешно отступили к Александрии, но через Александрию пройти уже нельзя было. Там уже не было Ревкома [27] и местная городская охрана обстреляла нашу разведку. Нам пришлось погрузиться на станции Королевна.

По приезде на станцию Пятихатки я явился в штаб Полупанова с тем, чтобы он дал отряд, с которым можно было бы поехать в Н. -Прагу и освободить арестованного Несмачного. Отряд был послан в Н. -Прагу сейчас же. Начальник отряда Петренко, как только явился в Н. -Прагу, освободил Несмачного и объявил мобилизацию. Несмотря на весьма неблагоприятные условия и всю скоропалительность мобилизации, явилось на пункт свыше 600 человек. Из них был организован отряд названный Н. -Пражским полком. Перед отъездом из Н. -Праги Петренко взял 14 заложников, наложив на них контрибуцию в 10 тысяч руб. Заложники были освобождены под Королевкою.

Ново-Пражский же Ревком тем временем прибыл в Екатеринослав, а оттуда в Таганрог, где мы сдали все имущество. Товарищи частью отправились в полки, частью же были отправлены в Сибирь, я же с несколькими товарищами отправился в Луганск для организации рабочих Донбаса и для эвакуации металла с донбасовских заводов.

Борьба с самостийниками в Глодоссах

В 1917 году, после февральской революции в Глодоссах появилось сразу столько вождей, что и не перечесть. Все они лезли на трибуну, все они говорили от имени яко-бы всего селянства. В действительности же, селянство оставалось в стороне, а на селе распоряжались старорежимные «деятели». В земельном комитете, например, крепко засели бывший земский начальник, некто Вареха из Владимировки, да кулачки, вершившие дела еще при царе.

Так продолжалось несколько месяцев. Ораторы все время повторяли: «мы, трудовое крестьянство», а Вареха ходил по улицам в погонах интендантского какого-то чина, спаивал самогоном молодых хлопцев. Среди крестьянства начали уже раздаваться голоса недовольства. Надо было что-то делать, что-то предпринимать против этого старорежимного засилья в земельном комитете, да и в прочих учреждениях села. По инициативе наиболее активных крестьян из фронтовиков, сочувствовавших большевизму, было устроено собрание, на которое пригласили самых надежных ребят. Им было разъяснено, что негодящее-де дело терпеть бывшего земского начальника в земельном комитете, а одновременно говорилось и про временное правительство, что оно защищает буржуазию. На собрании мне было поручено выступить на сходе и выразить недоверие Варехе и говорить дальше против войны и против временного правительства

Сход состоялся на другой день. Но что это был за сход?... Когда одни после моей речи кричали:

—  «Правильно», — другие им показывали бомбы. Третьи кричали:

— На каком основании, по какому закону ты это говоришь? Эсеры особенно ополчились против нашей группы, и в своих речах с пеной у рта доказывали, что мы предатели и враги крестьянства. Но, очевидно, в настроениях крестьянства почуялась им немалая угроза, потому что вечером того же дня на своем совещании они постановили арестовать [28] некоторых из нашей группы. Узнавши об этом нам быстро удалось организовать группу единомышленников и хорошо их вооружить.

Таким образом аресты удалось предупредить.

Организованная группа называла себя большевистской, но идейно, правда, была очень слаба, ибо и ее руководители, в вопросах политики, в то время понимали мало. Моим, так сказать бы, помощником по идейной части был Василий Нестеренко (эсдек). Но что это был за помощник видно хотя бы из того, что он не позволял себя называть большевиком и был с нами лишь потому, что наша группа стояла во враждебных отношениях к эсерам, которых и он не переваривал. В конце концов с ним пришлось расстаться и продолжать работу самим.

Дела было много. Помещики преспокойно сидели в своих имениях и распродавали имущество, а Елисаветградский уездный начальник достаточно охранял их, оберегая, якобы от расхищения «народное добро». Тем не менее крестьяне в некоторых соседних селах помаленьку начали разбирать помещичьи усадьбы. Нашему отряду пришлось это сделать не потихоньку, а с большим шумом. Нами была разрушена бомбами экономия помещика Завадского, где свила себе гнездо монархическая активная группа.

После этого, из Елисаветграда был выслан в Глодоссы целый отряд милиции для того, чтобы несколько припугнуть нас и, кроме того, чтобы у крестьян отобрать забранные у помещиков вещи.

Запугать нас, однако, было трудно вообще, а тем более тогдашней милиции. Отряд мы встретили в полном боевом вооружении. Начальник отряда попробовал было нас пугать, но..., через несколько минут только пыль вздымалась по дороге: милиция удирала без оглядки.

Все это хорошо. Мы были сравнительно сильны, мы пользовались влиянием среди беднейшей части крестьянства. Но в то же время у нас не было хорошего идейного руководителя, мы были слабо организованы, у нас основательно временами хромала дисциплина. К счастью, с фронта возвращается Глодосский житель Шварцбург Борис, у которого было море энергии и беззаветная преданность большевизму. К тому же он был и политически хорошо грамотен. После его приезда организационная работа начала налаживаться. Мы тесно связались с партийной организацией Елисаветграда. Наша группа выросла численно, развернула и агитационную работу среди крестьянства, распространяла литературу, которую в большом количестве мы получали из Елисаветграда.

Однако, организационную работу снова пришлось сменить на боевую, снова на первый план выдвигается винтовка. Начали поднимать голову украинские самостийники — будущие петлюровцы, и их было здесь много, особенно во 2-й и 3-й, так называемых четвертях села, где жило зажиточное крестьянство. Первая же и четвертая четверть, населенная в большинстве беднотой, симпатизировали большевикам.

В начале зимы самостийники решили нас ликвидировать и повели, однажды, форменное наступление на первую и четвертую четверть. Они думали застать нас врасплох и перехватать по одиночке. Но об их планах мы были осведомлены самым точным образом. Они шли по улицам, растянувшись в цепь и стреляли. Мы в то время сидели в засаде и дали им возможность совершенно свободно дойти до конца 4-ой четверти. [29]

А когда они начали переходить по льду ставок, мы ударили на них перекрестным огнем. Самостийникам не поздоровилось, — они еле-еле утащили ноги.

Однако на этом не кончилось. В конце зимы самостийники чуть не убили тов. Шварцбурга, которому удалось спастись только благодаря своей находчивости. Самостийники становились все смелее и нахальнее в связи, конечно с тем, что они слышали о приближении немцев.

Мы же готовились к дальнейшей борьбе, как с ними, так и с немцами и командировали в Елисаветград нескольких товарищей за оружием.

Не успели еще командированные нами товарищи выехать из Глодосс, как самостийники предъявили нам ультиматум о сдаче оружия. Оружие мы не сдали, а отступили в Новоукраинку. На следующий день на Новоукраинку наступали уже украинские самостийники с немцами. Первое их наступление было нами отбито с большими потерями для них.

В день нашего ухода из Глодосс, из Елисаветграда в Глодоссы прибыл член нашей организации т. Вожор, с тем, чтобы предупредить нас, что немцы наступают. В Елисаветграде думали, что мы о движении немцев мало осведомлены. В Глодоссах тов. Божор был схвачен самостийниками и посажен в погреб, с тем, чтобы после допроса его расстрелять.

Об аресте Божора нам тотчас же сообщили в Новоукраинку. И мы обратились к командиру большевистского отряда Полупанову с просьбой чтобы он помог нам освободить т. Божора.

Однако, что-либо предпринимать решительное для освобождения Божора, было невозможно, — самостийники наступали на Новоукраинку. Только тогда, когда мы их отбили, по телефону из Новоукраинки было сообщено в Глодоссы, что если тов. Божор не будет выпущен, то Глодоссы будут смешаны с землей артиллерийским огнем. Узнав об этой угрозе, крестьяне потребовали освобождения Божора. Паника в Глодоссах была так велика, что большинство крестьян покинуло свои хаты и на подводах, забрав скот и кое какое имущество, выехало далеко в поле. Угроза подействовала и тов. Божор был освобожден.

Разоружение полиции в Новомиргороде

Когда стало известно, что царя уж нет, что в России революция, то и у нас начали поговаривать, что не мешало бы разоружить полицию.

Но, так поговорили, да и только. Полиция же тем временем, не дождавшись пока ее разоружат, сама бросила посты и спокойно выжидала, что будет дальше. Один лишь пристав Н. Фельдчинский пробовал удрать из Новомиргорода.

Было это 12 марта. По главной улице показался экипаж Фельдчинского, на котором он быстро ехал вместе со своим кучером. Тут из толпы народа бросилось ему навстречу несколько человек и потребовали, чтобы он остановился и сдал оружие. Кучер начал сильнее гнать лошадей, но в это время многочисленная толпа окружила экипаж и лошади остановились. Фельдчинский был арестован и заперт в пустую лавку, откуда, после допроса, его отправили в Елисаветград. Но и после ареста [30] Фельдчинского, гласные думы пытались задержать разоружение полиции, они собирались обратиться с запросом в Земскую управу. Но дело обошлось скорее, чем предполагали гласные думы и без всякого на то разрешения Земской управы. Всего разоружено было 28 стражников, 22 городовых. 5 урядников, пристав, помощник пристава и жандарм. Полиция была заменена милицией, а начальником ее был назначен Ночевный, бывший до переворота помощником пристава.

Вскоре в Новомиргороде был организован Совет рабочих, крестьянских и солдатских депутатов. Но в этом первом Совете, и рабочих, и крестьян, и солдат было очень мало, большинство было от интеллигенции и был даже в качестве депутата священник.

Эвакуация Елисаветградского Исполкома и Ревкома

В последних числах февраля немцы уже заняли Голту и от Антонова-Овсеенко была телеграмма с приказом Елисаветградскому Исполкому и Ревкому эвакуироваться в Полтаву. Было созвано экстренное совещание Исполкома и Ревкома по вопросу об эвакуации. Часть товарищей настаивали на том, чтобы не уходить, а вооружить рабочих и драться с немцами, но большинство, поддерживаемое комендантом города Веленкевичем, настояло на эвакуации. Они справедливо указывали, что рабочие еще недостаточно подготовлены для того, чтобы на них можно было возложить защиту города. На этом же собрании, которое кстати сказать длилось с 8 часов вечера до 6 часов утра, решено было забрать из банка 15 миллионов рублей денег, привезенных из Москвы членами революционного комитета, т. т. Чернышевым и Шинделем.

Комендант города Беленкевич сначала согласился было на изъятие денег из банка, но потом очевидно раздумал, не предупредив об этом Ревком. И вот, когда утром товарищи Бонцаревич и Щерба вошли в банк, то охрана, расставленная Беленкевичем, подняла отчаянную стрельбу. По городу поднялась паника. Все начали говорить о том, что большевики хотели перед уходом ограбить банк, а Беленкевич не допустил этого грабежа. Что думал Беленкевич — так и до сих пор нам не известно, но во всяком случае он дал своим поступком почву для самой злостной агитации против нас.

Мы пробовали сговориться с Беленкевичем, но он был тверд. Еле-еле он разрешил взять из банка 2 миллиона рублей; да и то половину из них насильно и угрожая нам пулеметами и расстрелом, заставил передать ему, в чем, правда, выдал нам расписку.

После этой «войны» с Беленкевичем лишь в 4 часа вечера мы выехали из города. Однако путешествие наше было очень неспокойно и все из-за тех же злосчастных денег, история с которыми так осложнила наш отъезд из Елисаветграда.

Прежде всего многие думали, что мы везем колоссальное количество денег и наш эшелон неожиданно оказался набитым всякого рода сочувствовавшими. Они тоже хотели уезжать, они тоже хотели «защищать» Советскую власть, но не даром; они надеялись, что на первом же полустанке мы разделимся указанными деньгами. Когда же они убедились, что [31] жестоко ошиблись в своих рассчетах, то гневу их не было предела. Они распространили слухи, что члены Исполнительного Комитета и Ревкома хотят поделить деньги только между собой, и мы от Елисаветграда до самого Харькова ехали под угрозой, что этой жадной толпе удастся спровоцировать нас и разграбить вагон с деньгами.

А тут, как на зло, с вагоном этим начались всякие неприятности.

Недалеко от Полтавы в нем загорелась ось и на станции Полтава он был отцеплен и загнан в тупик. Члены Ревкома об этом ничего не знали, так как отцепку сделал без их ведома начальник станции и проводник. В вагоне находились т. т. Теличко и Щерба.

Сейчас же распространился слух, что Теличко и Щерба удрали с деньгами. Но как, когда?... Прошло довольно долгое время, пока мы узнали о нашем вагоне и нашли его в тупике.

Тут снова недоразумение, кончившееся поранением тов. Рязанцева.

Когда я и тов. Рязанцев подошли к вагону и взялись за скобу дверей вдруг раздался выстрел и тов. Рязанцев закричал не своим голосом. Выстрелом из вагона он был ранен в живот. Поднялась страшная суматоха, мы начали отчаяннейшим голосом окликать товарищей Теличко и Щербу, и только после этого, они тотчас же открыли дверь.

Что же оказалось? Жена Теличко в то время как мы подходили к вагону, рассматривая револьвер, нечаянно выстрелила и ранила себе руку, а т. Рязанцева в живот. Товарищи Теличко и Щерба, услыхав выстрел, сразу решили, что это нападение на вагон. Только после того, как они осмотрелись и сообразили кто стрелял, а также услышали наши крики, они открыли дверь вагона.

С такими трудностями мы, в конце концов, добрались до Харькова.

В Харькове часть членов революционного комитета осталась и стала готовиться к отправлению на фронт, а другая часть отправилась в Таганрог, а оттуда в Москву, так как немцы приближались к Таганрогу.

Елисаветградский отряд

В Харькове часть членов Ревкома приступила к организации отряда для отправки на фронт против немцев. Отряд насчитывал 360 человек и его начальником был назначен т. Паволоцкий. Отряд состоял из пехоты, ачальником которой был назначен Киричков; конницы — с начальником С. Крадоженом и пулеметной команды — с начальником Никитенко.

Отряд после организации и недолгого предварительного обучения был отправлен на ст. Знаменка. По дороге на ст. Полтаве были обнаружены совершенно случайно 2 вагона новых пулеметов, пришедших, повидимому, из-за границы. Таким образом мы имели чуть ли не по пулемету на каждого человека.

На станции Знаменка мы уже застали несколько отрядов. По распоряжению штаба нас отправили на ст. Фундуклеевку. В день приезда в Фундуклеевку нам пришлось уже выступать против немцев. Со стороны ст. Каменка медленно двигался немецкий бронепоезд. Мы открыли по нем огонь из пушки. После нескольких выстрелов, снаряд сбил трубу паровоза и бронепоезд отошел к Каменке. С этого дня отряду пришлось выдерживать беспрерывные бои, без отдыха, без передышки. [32]

В эту же ночь снова была тревога. Со стороны леса показалась конная разведка, которую мы начали обстреливать. В это время начали обстреливать нас с тыла. Поднялась суматоха, начали в спешном порядке перегруппировываться. Потом оказалось, что стреляют свои. Один из революционных отрядов подходил к Фундуклеевке и, не зная кто в Фундуклеевке, выслал разведку. Мы приняли эту разведку за немецкую и обстреляли ее, а подходящий отряд принял нас за немцев и в свою очередь начал стрелять. Хорошо еще, что недоразумение быстро разъяснилось и закончилось без человеческих жертв, но ночь была потеряна и бесцельно пропало большое количество патронов.

На утро чуть свет, начали наступать немцы и гайдамаки. Немцы обстреливали станцию с легкой, а потом с тяжелой артиллерий. Фундуклеевка загорелась. Мы, продержавшись несколько часов, отступили поездом под страшным огнем. Один снаряд попал в эшелон и поезд разорвался на две части. Машинист удрал с паровоза. Положение создалось в высшей степени критическое. Но к счастью, в нашем отряде нашелся один товарищ А. Котлубовский, который умел управлять паровозом. Он выскочил на паровоз, дал ход и вывел весь состав из поля огня.

Мы отступили к станции Цыбулево, где к нам присоединился крестьянский отряд села Красноселье. Кое как выстроив свои отряды в боевой порядок, мы пошли в бой против наступающих со стороны Красноселья на Цыбулево, немцев. Бои продолжались целый день с переменным успехом, но к вечеру победа осталась за нами, — немцы отступили к Каменке. Наши ребята, увлекшись успехом, хотели наступать на Каменку, но их пришлось несколько попридержать. Люди были утомлены и голодны, так как с собой продуктов не было; ряды наши также сильно поредели, — было много убитых и раненых. В Каменке же были сосредоточены большие силы немцев и бросаться сломя голову, на явную неудачу, — было безрассудно. Был отдан приказ — отступить к Цыбулевой.

Вынужденное отступление несколько сказалось на настроении отряда.

Кроме того неприятно подействовало и то, что ни один из отрядов, стоявших на Знаменке, не пришел к нам на помощь, хотя мы все время давали знать в Знаменку, что еле держимся. И действительно правда, мы еле держались, от отряда остались жалкие остатки. С такими «рессурсами» дальше сдерживать немцев не представлялось возможным и мы поехали на ст. Знаменка.

Командующий войсками Козюра отдал приказ нам немедленно возвратиться на фронт и держаться во что-бы то ни стало, но матросы, наиболее боеспособная часть отряда, отказались решительно подчиниться приказу. Тогда ночью Козюра отправил нас в Екатеринослав. Из Екатеринослава нас направили в Павлоград, где было поручено эвакуировать продовольствие для Москвы. С этого времени мы сделались продовольственным отрядом, получив на то широкие полномочия, подписанные т. т. Троцким, Подвойским и Куновым. В продовольственном отряде работало нас всего 47 человек, это все, что осталось от трех с половиной сотен.

Большая часть отряда была перебита, некоторые не пожелали работать в тылу и отправились из Павлограда в боевые части армии, 15 же человек, в большинстве партийцев, уже из Москвы уехали на Урал, на Чехо-Словацкий фронт.

После эвакуации Ревкома{5}

Бои с отрядами М. Никифоровой

После эвакуации Ревкома в Елисаветграде буржуазия поднимает голову. На улицах появляется офицерство, даже генералы. Ревкома нет, а впереди грядущее «избавление». Как не радоваться, как не торжествовать.

А вместе с буржуазным и черносотенным элементом уходу большевиков радовались и меньшевики и правые эсеры и наиболее реакционная часть рабочих завода б. Эльворти.

Но с большевиками еще не все было покончено. Через город должны были проходить отступавшие части красной гвардии.

На другой день после эвакуации Ревкома меньшевики — члены распущенного Совета, яко-бы для обеспечения спокойствия и порядка приступили к организации боевых отрядов, для чего было роздано все оружие из арсенала быв. Юнкерского училища. Нечего говорить, что оружие давалось всем кто хотел. Вооружали население и вооружали определенно против большевиков. Кроме отрядов была создана домовая охрана со штабами, с запасами патронов, с офицерами-начальниками во главе. Вот эта-то вооруженная сила граждан должна была защищать буржуев и офицерство от возможного появления большевиков.

И действительно большевики явились. На станцию в самый разгар военных подготовлений к «гражданской самообороне» явился Беленкевич во главе отряда из армии Антонова-Овсеенко. Первоначально он вел переговоры о том, что-бы в городе был восстановлен порядок и разоружено население. Меньшевистско-эсеровские вожди упорствовали. Тогда он отдал приказ возвратить оружие в 24 часа, в противном случае грозил расстрелом всякому, у кого найдено будет оружие.

Прошло 24 часа. Оружие не было сдано, и Беленкевич приступил к разоружению. На Быковую, где сильнее всего была организована домовая охрана, и куда, временно собрались все резервы воинствующей буржуазии, отправился отряд Беленкевича на автомобиле. Но на В. Быковой улице отряд был обстрелян и принужден был отступить.

Неудача Беленкевича послужила сигналом и на вокзал повели наступление со всех концов города. В этом принимала участие домовая охрана, руководимая меньшевиками и эсерами: Бугаевым, Каслеркевичем, Алексеевым, Чернышевым и другими. Беленкевич отступил со своим эшелоном по направлению к Одессе, навстречу частям Антонова-Овсеенко, отступавшим из Одессы. Восставшие успели захватить несколько вагонов с обмундированием и продовольствием и разграбили их. [34]

Накануне разгрома отряда Беленкевича в городе образовался «Временный Комитет Революции» под председательством эсера Лагуты и заместителя его Шлянина. Сюда вошли также: Дрожжин, Мрачковский, Темкин, одним словом это был весьма трогательный блок меньшевиков, правых эсеров, кадетов и даже кое-кого поправее. Вот этот то, с бору да с сосенки, собравшийся «Временный Комитет Революции» вполне постарался оправдать надежды Елисаветградской буржуазии. Ее он защищал не за страх, а за совесть. Не без влияния его был совершен разгром Беленкевича.

На его же совести лежат также ужаснейшие бои Елисаветградских рабочих с частями М. Никифоровой и рабочими из Каменского, Екатеринославской губернии. 86 убитых и 140 раненых — результат вопиющей провокации, приведшей к боям 24–26 февраля.

После легко доставшейся «победы» над Беленкевичем, боевое настроение укрепилось. Город стал походить на вооруженный лагерь. Молодые люди ходили по улицам с винтовками. «Победители» делились «боевыми» воспоминаниями. Слова «цепь», «команда связи», наша «конница», слышались отовсюду. По улицам скакали офицеры, проводились телефоны, спешили нарочные.

«Временный Комитет Революции» создал штаб, куда вошли 2 генерала, несколько штабных офицеров и несколько рабочих для пущей видимости. Этот белогвардейский штаб принял в свои руки командование над вооруженными защитниками города и деятельно готовился к обороне.

Штаб прежде всего сгруппировал вокруг себя белогвардейский элемент для организации боевых отрядов во всех частях города. Один из таких отрядов был организован на Ковалевке, он помещался в доме помещика Шатова и во главе его стояли: сыновья Шатова, помещик Гонглеб, нотариус Волков, владелец спиртоводочного завода Макеев и др.

Ждали возвращения Беленкевича. Но неожиданно вместо Беленкевича к станции начали подходить эшелоны Маруси Никифоровой, именующей себя анархисткой уже бывшей в нашем городе месяц тому назад и оставившей не особенно хорошее о себе воспоминание.

Здесь надо несколько остановиться на первом посещении М. Никифоровой нашего города. М. Никифорова приехала к нам как раз в то время, когда Революционный Комитет готовился к разоружению украинцев, а именно -28 января. Отряд ее входил в состав частей Красной Армии Антонова-Овсеенко, но слабо подчинялся его требованиям. Сама М. Никифорова была натурой взбалмошеной, недисциплинированной, ее действия были определенно вредны для революции. Так и было в Зиновьевске в первый ее приезд. Она, ради «революционного эфекта» собственноручно расстреляла воинского начальника, полковника Владимирова. Она явилась во двор военкомата и вокруг нее собралась группа оборванных солдат, пожаловавшихся на полковника Владимирова, что он не дает обмундирования, хотя цейгаузы полны. Среди солдат были такие, что полученное обмундирование сплавили на толкучке, а затем снова являлись за новой получкой, но были и действительно нуждающиеся солдаты. М. Никифорова вошла в квартиру Владимирова, приказала ему одеться и, когда он вышел, выстрелом из револьвера убила его наповал. Вечером того же дня она устроила тихий разгром магазинов: все магазины были открыты и оттуда раздавались кому угодно товары. [35]

Маруся считала себя «архи-революционной», поносила Революционный Комитет за его яко-бы терпимое отношение к буржуазии, хвалилась его разогнать, а кое-кого даже расстрелять. Партийный Комитет, ввиду ее действий, решил принять меры. Комиссия специально выделенная для урегулирования отношений с М. Никифоровой, после совещания, длившегося целую ночь, предложила Никифоровой уехать из города, и Никифорова подчинилась, она увидела, что в распоряжении военно-революционного комитета имеются солидные вооруженные силы. 29 января она со своим отрядом даже участвовала в разоружении гайдамаков в Пушкинском училище, а через несколько дней оставила город.

И вот теперь, после ухода Беленкевича, вновь появляется М. Никифорова. Офицерство вспомнило убийство полковника Владимирова, перед глазами буржуазии встал призрак разгрома магазинов. Все всполошилось.

Остальное сделала провокация. Кем-то был пущен слух, что М. Никифорова совместно с Беленкевичем ограбила кассу завода и что поэтому нечем платить рабочим (между прочим факт ограбления кассира завода, известного черносотенца Повстянова никем не установлен). Заволновались рабочие. Досужие языки шли дальше; они настойчиво повторяли, что М. Никифорова приехала мстить за Беленкевича, что она хвалилась не оставить камня на камне от Быковой и Н. -Николаевки (рабочие окраины).

По всему городу раздались тревожные звуки набата. Штаб отдает приказание наступать, и вооруженная многотысячная толпа люто устремляется к станции. Никифорова отступает к первому разъезду Канатово и оттуда начинает обстреливать из орудий наступающих.

Тем временем меньшевики: Гайсинский, Якубовский, Соссин и другие поднимают тревогу во всех профсоюзах, а особенно в союзе «Металлист».

Они доказывают необходимость мобилизации рабочих для защиты города.

Уговаривать пришлось не долго. Руководители профсоюзов, а в то время таковыми были в большинстве меньшевики, очень скоро соглашаются на мобилизацию своих членов. Через какие нибудь 2 часа вооруженные отряды отправляются за город, против Никифоровой. Большая часть рабочих шла охотно, а меньшевики, оставшись, создали комитет обороны куда втянули и активных рабочих. Ко всей меньшевистской белогвардейской агитации прибавилось еще то, что рабочие знали, что Ревком выступал против М. Никифоровой. На Никифорову смотрели, как на предводителя шайки самых обыкновенных грабителей.

Конечно Марусю Никифорову нельзя зачислить в ряды тех, которые действительно боролись за власть советов, которые своей классовой, революционной самоотверженностью содействовали укреплению диктатуры пролетариата. Она была выброшена революционным вихрем на гребень тогдашних революционных столкновений, своей «архи-революционностью» ничего общего не имеющей с классовой пролетарской борьбой ей очень часто удавалось вести за собой даже рабочих. И, конечно, не всегда в пользу революции. Но несмотря на все это факт выступления части сагитированных меньшевиками рабочих Елисаветграда, вместе с буржуазией против Никифоровой являлся контр-революционным, ибо в сущности под флагом выступления против «бандитки Никифоровой» организовались все кто шли против большевиков, против советов. [36]

За Петропавловской церковью, в степи растянулся на несколько верст крепкою цепью фронт и началась настоящая война. Откуда-то появились пушки, их установили около церковной ограды, появилось большое количество пулеметов. Шла беспрерывная артилерийская стрельба, рвались гранаты. По улицам ездили тачанки с ранеными, а в некоторых местах, невдалеке от фронта разбиты были палатки красного креста. Суетились врачи, бегали сестры милосердия и санитары.

В это время буржуазия «работала» в тылу и, надо сказать, нескверно.

Целыми бочками на фронт возили пиво с завода Зельцера. Владелец спиртового завода Макеев распорядился об отпуске спирта в неограниченном количестве. Разъезжали подводы до верха нагруженные колбасами и булками. Местные дамы-благотворительницы, по старой привычке, организовали нечто вроде дамского комитета и пекли пирожки...

Было еще одно важное дело, которое входило в распорядительство буржуазии, это охрана города и ловля, уклоняющихся от мобилизации. Немало было таких рабочих, которые поняли истинный смысл событий и не желали итти на фронт. Таких насильно забирали, формировали из них маленькие отряды и, под конвоем, отводили на передовые линии. Бывали случаи, что охрана врывалась в квартиры проверять, нет ли кого из мужчин. Так например рабочего завода б. Эльворти Дичкова, бывшего члена Ревкома, не пошедшего на фронт, хотели расстрелять на месте, и спасло его только то, что случайно проходил по улице отряд рабочих, из которых многие знали Дичкова и взяли его под свою защиту. На каждом квартале стояло 5–10 человек вооруженных, следили за порядком и за тем, чтобы никто не уклонялся от возложенных на него обязанностей кровью защищать священное имущество буржуазии и ее жизнь.

А на фронте в то время, действительно геройски, действительно не жалея животов, дрались рабочие. Не трудно видеть, что произошло, так сказать, социальное разделение участников этой «священной войны». Рабочие и городская беднота были в самых передовых окопах и изображали из себя пушечное мясо, буржуазия же действовала в условиях более приемлемых для нее: «организовывала тыл». На всякий случай, чтобы в пушечном мясе не остывал геройский дух, во вторых линиях окопов сидели офицера и. вообще очень уж надежные люди, которые останавливали пулеметным огнем колеблющихся.

Так длилось двое суток. Бывали острые моменты, когда части Никифоровой подходили уже к первым землянкам города и снаряды рвались в центре, но их отбивали, и наоборот эшелону Никифоровой приходилось быстро удаляться из поля обстрела. В общем же положение оставалось неопределенным.

На третий день городская разведка доставила вести, что М. Никифорова получила подкрепление. И это было так. В Елисаветградскую провокацию втянули рабочих из Каменского. Кем-то дана была телеграмма в Екатеринослав, что на рабочих Елисаветграда напала банда, что рабочих чьют, что необходима срочная помощь. Рабочие из Каменского завода сейбас же бросили работу и выехали в Елисаветград. Многие поехали даже в своих заводских халатах.

Ночью они прибыли к отрядам Никифоровой. Здесь им сказали, что в Елисаветграде банда буржуазии и офицерства бьет рабочих, и что они [37] дерутся, вместе с рабочими, против банд. Каменцы сейчас же двинулись на фронт. Когда они подошли к окопам Елисаветградцев, — только серело.

Они спросили сидящих в окопах, кто такие, — и получив ответ:

— рабочие Елисаветграда, — смело начали подходить к окопах. Но тут их встретили огнем. Сидящие в окопах Елисаветградские рабочие думали, что это подошли части М. Никифоровой. Часть Каменских рабочих была перебита, часть побросала винтовки и сдалась в плен. Их отправили в город. Хотя здесь пленные рабочие рассказали все как было, хотя они показывали свои заводские удостоверения и даже рассчетные книжки, так что не могло быть сомнений, что пленные есть действительно Каменские рабочие и что они действительно, сделались жертвой провокации, все же их, как простых бандитов, в количестве более 40 человек, отправили в тюрьму. Пленных рабочих решено было расстрелять, но, к счастью, этот приговор не успели привести в исполнение.

Надвигались новые события. За пленных забыли. Снова были получены тревожные вести, что со стороны Знаменки идут к Никифоровой новые подкрепления, а со стороны Шестаковки будет проходить с румынского фронта армия красногвардейцев во главе с Антоновым-Овсеенко. Немедленно к Антонову была послана делегация, в состав которой вошли меньшевики и даже рабочие, но такие, которые были против Советской власти, как например, Демешко, Мартынюк и другие. Делегация выехала на автомобиле, но вместо того, чтобы ехать в штаб Антонова, она направилась к атаману Кульчицкому — начальнику партизанского отряда, оперировавшего против большевиков в районе Вознесенска, и просила его оказать городу помощь против красногвардейцев Антонова.

На фронте, в передовых линиях, о приближении отрядов Овсеенко ничего не знали, там сражались, хотя уже никифоровцы не нападали так энергично. Некоторое замешательство и суета началась в тылу, да коекакие отряды из города, вместе с одной пушкой, отправлены были на станцию. Особенного никто в этом ничего не увидел, так как части и раньше отправлялись в сторону слободки Н. -Николаевки, через вокзал, против Никифоровой. Но особенное началось тогда, когда по главной улице показался отряд матросов с красными лентами. Охрана разбежалась вмиг, побросавши винтовки и иное оружие. Оказалось, что как раз в то время как из города отряд подходил к станции, — подъехал к перрону со стороны Шестаковки бронепоезд под командой товарища Полупанова с вооруженными матросами.

Городская команда удрала на слободку Николаевку, оставив пушку, а матросы с Полупановым направились в город. Они подошли к Городской Думе, где в это время помещался комитет и потребовали освободить пленных рабочих Каменского завода. Комитету ничего не оставалось делать. Полупановцам был дан автомобиль, они поехали в тюрьму и освободили арестованных. Не обошлось без ошибок. К полупановцам примазался известный местный вор Васюта, который сказал им, что в тюрьме, кроме Каменских рабочих есть большое число пленных из отряда Никифоровой.

Матросы ему поверили, а Васюта, воспользовавшись этим, освободил всех своих товарищей по профессии. Васюта имел ввиду поспекульнуть и дальше на случайном доверии к нему полупановцев и посчитаться кое-с кем из рабочих, бывших начальниками милиции, но это ему не удалось, его разоблачили и он скрылся. [38]

На передовых позициях, к этому времени уже наступило затишье.

Эшелон Никифоровой отступил к Знаменке. Сражавшиеся на фронте рабочие узнали о провокации с Каменскими рабочими и узнали также, что в город прибыл отряд Полупанова.

Они после этого оставили фронт и ушли в город, где в это время развозились уже летучки с приглашением на митинг. В 3 часа на площадь выше нового базара, приехали Полупанов с Беленкевичем, которого он забрал в свой поезд по дороге. На площади собралось несколько тысяч народа, преимущественно рабочих. Полупанов ознакомил собравшихся с общим положением в России.

Толпа пришла в возбуждение, когда на трибуне появился Беленкевич, которого они недавно разгромили. Тогда Полупанов разъяснил кто такой Беленкевич, и что он не был прав в том, что допустил до вооруженного столкновения в городе из-за разоружения домовой охраны, а не разрешил недоразумения мирным путем. Полупанов даже заявил, что Беленкевич за свои поступки будет наказан. На этом митинг закончился. Рабочие разошлись удовлетворенные.

Во Временном Комитете Революции

«Временный Комитет Революции» образовался накануне разгрома Беленкевича. Он, как мы видели, был очень разношерстен по своему составу и стоял во главе городской самообороны, организовывал ее и идейно воодушевлял к борьбе против М. Никифоровой. Временный, столь громко названный, революционный комитет, собственно сделался выразителем желания местной буржуазии и руководил борьбой, не столько против Никифоровой, сколько против большевиков вообще.

И кое-кому из рабочих членов Временного Революционного Комитета становилось это ясным. На фронте еще шел бой, а часть членов потребовала прекращения наступления и посылки делегатов в красные части.

Предложено это было довольно настойчиво, под угрозой отозвать рабочих с фронта, разъяснивши им суть дела, и Комитет согласился. Делегаты были посланы к Асееву в Шестаковку и к Муравьеву в Знаменку.

Из доклада рабочего Тюнти, ездившего к Муравьеву, выяснилось, что Муравьев рассматривает Елисаветградское выступление против Никифоровой как контр-революционное и выставляет категорическое требование: резко отгородиться от буржуазии. После доклада т. Тюнти буржуазная часть Комитета заволновалась. Послышались возгласы по адресу сторонников соглашения:

— Что же вы хотите нас выдать, ну выдавайте, но не забудьте, что и вы далеко зашли и Муравьев вас не простит. У вас два выхода: или итти до конца с нами, или перерезать нас. Руководители «Временного Революционного Комитета» начали уже говорить на чистоту, без громких фраз, о защите порядка и рабочих от шайки грабителей М. Никифоровой.

Руководители, теперь заявили открыто, что они борятся с большевиками. Тоже повторилось и после доклада делегатов, ездивших к Асееву, 27 февраля.

Члены делегации: Сосна, Бубнов и Сачко убеждали Комитет не открывать военных действий против Советской армии и предлагали итти на мирное соглашение. Очень резко за соглашение высказались железнодорожники. Представитель железнодорожников заявил В. Р. К-ту: «Мы служили [39] правительсту при царском режиме, подчиняясь Николаевской палке мы служили Временному правительству, служили Совету Народных Комиссаров, служили Центральной Раде, правым, левым эсерам, меньшевикам, большевикам, наконец анархистам — Марусе Никифоровой, мы не можем больше, даем вам полтора часа сроку, и если после этого не начнутся мирные переговоры, мы покидаем станцию. Мы предлагаем немедленно отправить мирную делегацию на Шестаковку. Мы повезем ее на паровозе, освещая путь ее следования пожарными факелами, а впереди выставим белое знамя. Если под Шестаковкой путь разобран, мы от Лелековки поедем дрезиной».

Однако, на Комитет все эти заявления рабочих произвели не особенно большое впечатление. Грабоволенко заявляет: «Где гарантии того, что большевистские части не разграбят город если их пустить, а посему, пускать их не нужно». Бузько предлагает не допускать эшелон ближе, чем на пушечный выстрел. Гайсинский советует еще раз послать делегацию и заявить, что мирное соглашение возможно лишь в том случае, если будет дана абсолютная гарантия полной неприкосновенности граждан. А в общем Комитет постановляет, что если переговоры ни к чему не приведут, то принять все меры к обороне города, вплоть до объявления мобилизации всех граждан, способных носить оружие.

Пока в Комитете спорили, обсуждали резолюции и выносили постановления, на станцию прибыли красные части и, как раз в разгар споров по вопросу как бороться с красными, в помещении Комитета появляется начальник первого эшелона красных войск Додонов. Он предлагает Комитету следующие условия: 1) Безусловное признание Соввласти; 2) Материальная и моральная поддержка красных войск; 3) Разоружение и выдача офицерства и, 4) Разоружение домовой охраны с передачей всего оружия фабзавкомам.

Все условия были приняты Комитетом и подписан был договор между командованием советских частей и «Временным Комитетом Революции».

Это было 27 февраля (12 марта).

Тогда же командующий первой -армией тов. Асеев предложил «Врем. Рев. Ком. « организовать социалистическую, красную гвардию для совместной борьбы с контр-революцией, но «Комитет» отказался подписать воззвание. В меньшевистском органе «Известия Елисаветгр. Соц. партий» от 3 марта (16 марта) этот отказ формулирован, так: «Если расшифровать это воззвание, то окажется, что нас зовут к партизанской войне с АвстроГерманией и к гражданской войне с Центральной Радой». Начальник ополчения Сосна был назначен советским командованием помощником коменданта, но отказался; о своем уходе заявил и Лисиченко — второй помощник коменданта Додонова.

Жалкое возрождение Совета Рабочих Депутатов

Советские войска еще не ушли. Власть находилась в руках коменданта города Додонова. Необходимо было создавать какую-то видимость Советской власти на месте, в городе. Вот тогда-то меньшевики и создали жалкий ублюдок Совета, о котором они сами заявляли, что он «далеко не крайней левизны». [40]

2 марта (15 по новому стилю) в думском зале под председательством Ситника собралось что-то около 30 душ рабочих представителей от нескольких заводов. Это было первое собрание «возрождающегося» на смену старому большевистскому Совету, нового Совета, такого, каким представляли себе вообще Советы, меньшевики.

Первым делом этого, еще не совсем законного, Совета было воспрепятствовать советским войскам вывозить военное имущество. Членам «Совета» Мартынику, Гемедову и Щербине поручено было отправиться к коменданту Додонову и вместе с ним прибыть в «Совет».

Воистину «возродившийся Совет» попал в положение водевильного простака. Додонов явился и молча, спокойно выслушал все требования Совета, не забирать военное имущество.

— Так вы — Совет Рабочих Депутатов, начал говорить тов. Додонов, требуете оставления оружия? Для кого? — для немцев, которые борятся с Советской властью? Вы спрашиваете об имуществе, о пушках — оно принадлежит Советской армии. Почему я с вас не спрашиваю о разграбленном эшелоне, имущество, которого стоит 25 миллионов народных денег? Почему вы ничего не сделали для того, чтобы отобрать оружие из рук хулиганов; начать это мне — значит начать новую перепалку.

Конечно «Совету» ничего не оставалось делать, как молча выслушать тов. Додонова. Но вряд ли понимал этот ублюдочный Совет, в какое трагикомическое положение он себя ставит: в положение Совета идущего против Советской власти. Новому «Совету» не было времени, он был занят борьбой с большевизмом.

18 марта «Совет» был окончательно сконструирован из 57 человек.

В президиум «Исполкома» вошли: председателем И. Я. Шлянин, товарищем председателя Ф. П. Колосов, казначеем Зиновьев (рабочий завода Шкловского), секретарем Сабсай. Работал Исполком не долго, но свою работу начал с двух «знаменательных распоряжений»: одно об отмене всех распоряжений прежнего большевистского Совета, а другое об увольнении с должностей всех тех, кто был назначен тем же большевистским Советом.

Уход Советских войск

18 (5) марта по городу пошли провокационные слухи о том, что большевики оставят город, ограбят банки, устроят Варфоломеевскую ночь буржуазии, а потом взорвут Балашевский мост и, пустят несколько снарядов на город.
В ночь под 19 (6) марта Советские войска тихо ушли на фронт. Все осталось на своих местах, а ликовавшая буржуазия начала готовиться к встрече избавителей-немцев. [41]

В дни гетманщины и оккупации.

Немцы в Елисаветграде{6}.

21 марта (8 по старому стилю) на станцию Елисаветград прибыл из Новоукраинки первый немецкий отряд. Городская Дума, представлявшая в некотором смысле власть в городе, выслала на станцию делегатов, во главе со старым эсеровским лидером присяжным поверенным Я. А. Меттом.

На вокзале было много народа и Метт, повидимому, чувствовал себя не совсем в своей тарелке. Немцы предложили делегации отправиться в Новоукраинку для заключения договора с командованием, но Метт, а за ним и другой член делегации — меньшевик Роговский, отказались ехать. В Нозоукраинску поехал, как представитель Городской Думы, украинский эсер Панасевич.

Появление немцев в городе, их «железный порядок», радость буржуазии, устраивавшей им овации, неприятно подействовали на городскую рабочую массу. В то время, как буржуазия ликовала, рабочее население города высказывало явные признаки недовольства. Для поддержания своего престижа меньшевикам пришлось взять несколько оппозиционный тон. В передовице своей газеты «Известия Елисаветградских социалистических партий» уже от 22 марта было напечатано: «В то время, когда демократия с возмущением и горечью принимает порядок из рук немцев, буржуазия не скрывает своей радости и приветствует железный порядок немцев».

Для меньшевиков, видите ли, поведение буржуазии и ее радостное настроение было неожиданным и они предаются скорби по этому поводу.

Положение меньшевиков действительно сделалось жалким. С революцией они были развенчаны, с немцами выходило как будто не по дороге. Сами «Известия» писали: «на лево-поехати убиту быти, направо ехати-живу не бывати».

Немецкий «железный порядок» сейчас же показал себя, особенно в уезде. Возвращение помещиков, карательные отряды, многочисленные аресты и кошмарные расстрелы крестьян, — вызвали бурю негодования в крестьянской массе, а также и у рабочих. Ясно вырисовывалась миссия немцев на Украине. Помимо поддержки буржуазии и помещиков, немцы имели в виду выкачать хлеб и другие предметы первой необходимости, и делали это самым решительным, самым бесцеремонным образом. Меньшевики и эсеры начали бить тревогу.

На уездном крестьянском съезде 25 марта, многие из ораторов эсеров под влиянием впечатлений в уезде, упрекали украинских самостийников в том, что они призвали немцев на Украину. Один из ораторов, Петрищев, иллюстрировал цифрами количество продуктов, которые немцы должны вывести, согласно договора, из Украины до 1-го августа 1918 года, а именно: 2 миллиона пудов сахара, 600 миллионов пудов хлеба, миллиард яиц, миллион триста тысяч голов рогатого скота, кожи-сырья и т. д. Учреждаются комиссии по изъятию излишков продовольствия, конечно не излишков буржуазии, а излишков крестьянства.[43]

К этому прибавились и некоторые моральные ущемления. В Елисаветград приехал представитель министерства внутренних дел, некто Базилевич и потребовал немедленно снять красный флаг со здания Городской Думы, а вывесить национальный, украинский.

Немцам на Украине необходима была твердая самодержавная власть, ее же хотели помещики и буржуазия, и такая власть в лице гетмана Скоропадского появилась. 16 (29) апреля на Украине была объявлена самодержавная власть гетмана и начался период чернейшей помещичьей реакции.

Как реагировали на нее рабочие и, особенно, крестьяне нашего уезда, об этом ниже. Сейчас же остановимся на действиях местных «социалистических» партии.

1-го мая устроена была манифестация рабочих на могилу убитых в бою с Никифоровой. На митинге выступали ораторы эсеров и меньшевиков.

Часть из них еще переживала радость по случаю «освобождения» от большевиков. Талалаев даже отметил, что вот-де мы имеем теперь возможность свободно устраивать манифестацию, не спрашивая на то никакого разрешения. А меньшевик Роговский в пылу ораторского восторга предлагал назвать Кавалерийскую площадь, «Площадью Победы». Выступивший после него оратор, Броун, обнаружил несколько больше здравого смысла и понимания событий — «Победа над кем? — задал вопрос Броун, одной части трудового народа над другою? Нет. Это площадь поражения, площадь кровавого раскола внутри трудовой семьи и этот раскол положил начало конца революции».

Броун оценил правильно восстание против Никифоровой. Меньшевики считали и считают пожалуй сейчас это восстание революционным. Броун же прямо заявил, что восстание было в интересах буржуазии, и что рабочие были вовлечены в трудную, и очень непочетную роль. Слова Броуна на митинге имели большое значение. В рабочей массе пробуждались новые настроения и речь Броуна революционно оформляла их. Кроме того, эта речь была отражением мыслей и чувств некоторой части меньшевиков и эсеров, в сердцах которых еще теплились искры революционного огня и перешедших затем на сторону подлинной революционной борьбы.

Настроение рабочих, враждебное по отношению к создавшейся обстановке передалось в Совет. 3-го мая на заседании Совета (об этом Совете, о характере его деятельности и его составе, — смотри выше в очерке о «Временном комитете революции») затрубили о единном социалистическом фронте против контр-революции, против нового самодержавия. Немецкое командование ответило арестами членов Совета Я.А. Метта, В.Е. Метта, из эсеров Штамма и Соссина — из меньшевиков. Была введена также строжайшая цензура для газеты «Известия социалистических партий».

После арестов правые эсеры, меньшевики, украинские эсеры, Бунд, Поалей-Цион и объединенцы организовали блок социалистических партий, и выпустили воззвание, в котором призывали массы к борьбе против гетманцев. А потом, партии прекратили свое существование. Таков был позорный конец соглашательских партий. Они призывали к борьбе, но руководить, организовать массу для борьбы не пожелали. Они решили, что высказав свою точку зрения на события дня, они сделали все и умыли руки, предоставляя дальнейшее, самое главное и ответственное, — борьбу массе.

А к этому времени руководство и организацию масс в борьбе с немцами взял на себя большевистский подпольный Ревком. [44]

Оккупанты на селе

С приходом немцев утверждается черная, ужасная реакция, помещицко-дворянская. На село двинулись помещики во главе карательных немецких отрядов и села запылали, реками потекла крестьянская кровь. Помещики мстили. Но за местью следовало возмездие. Против кровавого помещичьего разгула стихийно поднимались крестьянские восстания. Сперва проявляясь отдельными вспышками, эти восстания выделяли из селянства наиболее активный, революционный элемент, который группировался в партизанские отряды. На сцену появились свои крестьянские вожди, свои герои и мученики революции. Понемногу партизанские отряды связываются едиными нитями подпольных революционных организаций и общими усилиями, извнутри подрывают немецко-гетманский порядок.

Ниже мы остановимся на некоторых крестьянских восстаниях, характерных как раз для первого периода немецко-гетманской реакции.

Канижское восстание{7}

Канижское восстание было самым грандиозным в нашем округе. Оно охватило целый ряд сел, тысячи крестьян; оно ознаменовалось настоящими боями с немецкими отрядами и закончилось самым ужасным образом для восставших. Канижским оно названо потому, что село Каниж лежало в центре групп восставших сел и в нем поэтому находился оперативный штаб.

Ближайшей причиной восстания была, как и везде, расправа помещика с крестьянами. В мае, в средних числах, в село Павловку явился помещик Лупенко вместе с австрийским карательным отрядом для восстановления своей экономии. Он оцепил деревню, сжег две крестьянских хаты для острастки, а затем согнал всех крестьян в одно место, где и началась дикая расправа. Крестьян били палками, шомполами, пытали раскаленным железом. Лупенко требовал выдачи большевиков и возмещения убытков по экономии.

После ухода австрийского отряда, крестьяне схватили Лупенко и его управляющего и убили их, а сами отправились в с. Каниж, в котором вокруг партизан А.Д. Данилова, Т. Полищука (зарубленного махновцами в 1920 г. ) и М.Т. Шушко-Сущенко, группировался боевой отряд из селян для борьбы с помещичьими экзекуциями. Отряд до прихода Павловцев насчитывал 80 хорошо вооруженных человек и действовал открыто. Скрываться было незачем, так как еще 12 мая немцы обнаружили разведку отряда и таким образом узнали о его существовании и следили за ним. [45]

Когда в Каниж явились Павловцы, был созван сход, на котором крестьяне, узнав о событиях в Павловке, постановили всем до одного выступить против немцев. В тот же день был из Павловки привезен пулемет, из Оситняжки — 12000 патронов, у ненадежных отобраны были винтовки, и на следующий день, 20 мая, крестьянская армия была готова к выступлению.

Командиром всех вооруженных сил был назначен Афанасий Данилов, его помощником — Полищук, начальником штаба — Шушко-Сущенко, начальником связи — Г. М. Смыченко. Командовал 1-й ротой Козинский, 2-ой — Скрыпчак, 3-ей — П. Данилов, 4-ой — С. Климов. Кавалерийским отрядом командовал Тимофей Полищук, лазарет был поручен Крыксину, бывшему священнику, недавно отрекшемуся от сана и добровольно предъявившему свои услуги. При штабе был еще активный советник Бурдильный, бывший прапорщик.

Весь отряд в 700 человек 20 мая выступил за село Каниж и расположился около кладбища. Вокруг села, на всех дорогах выставлены были сторожевые посты, в с. Павловку была послана конная разведка. Разведка установила, что немцев в Павловке нет, но что они стоят в селе Веселовке. Повстанцы направились в с. Веселовку, где и захватили немцев врасплох. Был разбит наголову немецкий эскадрон, забраны все лошади и оружие.

Повстанцы, после этого, разбились на три части и повели с трех сторон наступление на деревню Арсеньевку, где были сосредоточены большие силы немцев с артилерией и пулеметами. Немцы открыли по наступавшим огонь из орудий и пулеметов. До поздней ночи беспрерывно рвались снаряды и шла перестрелка. В селе Каниж поднялась паника, население начало эвакуироваться в степь, уводя с собою скот и детей.

На следующий день в Каниже, видя что восстание принимает затяжной характер и сопряжено с большими жертвами, наиболее зажиточные крестьяне отказались выступать против немцев, созвали свое собрание, постановили выдать немцам главарей и выделили свою власть. Старостой Канижа назначен был ими М. И. Пономаренко, а старшиной — Я. И. Сандул. Они выделили из своей среды охрану и расставили ее по всем дорогам ловить большевиков.

Тем временем немцы разбили повстанческий отряд, и одна его часть ушла в лес, а другая, состоявшая из менее устойчивых элементов, возвратилась в Каниж или рассосалась по окрестным деревням.

Немцы не сразу двинулись. Они, в количестве 2-х дивизий, целую неделю, медленно окружали село кольцом. Они думали, что в Каниже сосредоточены крупные повстанческие силы и видимо боялись. Изо дня в день над селом летал аэроплан.

Это была жуткая неделя ожидания. Все село чувствовало себя обреченным на смерть и с отчаянием наблюдало как все ближе и ближе сдвигалось смертельное кольцо немцев. Уйти никуда нельзя было, немцы расстреливали попадавшихся в поле крестьян, как например, расстреляны были: неучаствовавший в восстании П. И. Ткач, затем П. М. Данилов.

Наконец кольцо соединилось, и 3-го июня передние цепи вошли в село. Сразу же были расстреляны Коломиец Федор и Бурдильный Д. Т. Бурдильный был вызван по списку, имевшемуся в отряде. Через несколько [46] минут был расстрелян Петр Илькович, встретившийся немцам по дороге; он шел по дороге и нес на коромысле ведра с водой.

Затем всех жителей поголовно согнали в ограду около церкви. Один из крестьян, Слюсарь С. И. , несший ребенка на руках, попросил позволения отнести ребенка домой, но как только он повернулся лицом к своей хате, раздался выстрел и Слюсарь упал, убитый наповал. Другой крестьянин Буренко Прохор пустился бежать, но был убит по дороге.

Толпа стонала, кругом раздавались истерические крики женщин; как скотину на убой вели толпу, подталкивая прикладами, немецкие солдаты к ограде церкви. На проходе в ограду стоял с офицерами помещик Лупенко, брат убитого, со списком в руках и опрашивал каждого входящего.

Он задержал Макария Симбабу и Павла Танина, которых сейчас же около входа расстреляли. Через некоторое время был приведен И. А. Попов и тоже расстрелян здесь же.

В церкви еще шла обедня. По окончании обедни, когда на паперть вышел священник и псаломщик, всех крестьян построили в 4 ряда, поставили перед папертью и потребовали, чтобы священник указал большевиков.

Священник Кошуцкий ответил, что он недавно в этом селе и никого не знает. Священник лгал, так как в его доме и с его помощью Лупенко составлял список подозрительных, он очевидно не хотел открыто предательствовать. Тогда австрийский офицер ударил священника тростью и «батюшка» начал указывать. При чем называл фамилии наугад, какие ему приходили в голову. А когда раздался вопль крестьян:

— Батюшка, что вы делаете, ведь мы же не большевики, то «батюшка» без всяких сомнений ответил: «Нечего отказываться, вы все большевики».

Выдавал батюшка, а после начали выдавать кулаки. Всего таким образом было выделено 60 человек, которых отвели в поле и расстреляли двумя залпами. Это было вечером, в 8 часов, 3-го июня.

В ночь на 4-е июня на крыльях двух мельниц около церкви было повешено 8 человек: участвовавший в восстании бывший священник Крысин, Каприор С. М. , Чеботарь С. М. , Илькович О. П:, Гордус С. Н. , Смоленко из села Веселовки и еще двое из соседних сел.

Тогда же, 4 июня, кулаки выдали Г. Л. Односума, Я. А. Сандула, Захария Бондаренко и еще одного крестьянина из Малой Виски. Все они были расстреляны на том же месте, где были зарыты 60 расстрелянных крестьян.

Через несколько дней войска вышли из Канижа, оставив только карательный отряд. Этим отрядом были расстреляны: В. Ф. Симбаба, Семен Данилов, А. И. Вардион, Д. Я. Сердюк, М. Г. Владимиров. Ф. В. Мутян, П. Г. Гвардион, С. Г. Гвардион и Р. Ф. Ильиченко. Все перечисленные выше — канижские крестьяне. Кроме них было расстреляно 2 крестьянина из с. Панчево: Василий Марусяк и И. И. Шпиталь.

Часть арестованных крестьян вывезли в село Владимировку, в имение помещика Таранухи, где также расстреляли. Всего расстреляно и повешено было 117 человек.

Во время пребывания немцев, с самого начала до их ухода шли повальные грабежи и изнасилования женщин. Награбленное имущество отвозилось в Елисаветград на автомобилях, а также и на крестьянских подводах. [47]

После такого кошмарного кровопускания и разгрома, в селах вокруг Канижа наступила тишина. Помещики возвратились в экономии. Оставшиеся в живых бедняки платили контрибуцию. Подошло время уборки хлеба.

Старшина Сандул и староста Пономаренко выслали беднейшее население на уборку хлеба помещиков Лупенко, Иванова, Эльворти, Войненко и Сиротинского. Не забыли также и про себя: бедняки бесплатно убрали хлеб старосте и старшине. Некоторые помещики дали работавшим крестьянам вознаграждение хлебом, но этот хлеб также забрали старшина и староста.

Ищут большевиков

После расстрелов в Каниже, австрийцы прибыли в город Ново-Миргород и потребовали оружия и военной амуниции. Они применяли такой способ запугивания. На сходе выступает австрийский офицер и на ломанном русском языке говорит: «По указу Королевского величества ты уже не москаль, а значит, отдай оружие и амуницию. Кто не послушает, все равно найдем. У нас есть такая палочка, как не прячь оружие, все равно она найдет». Для острастки дано было несколько залпов в воздух. После этого народ был отпущен по домам. Угроза на некоторых Ново-Миргородских граждан подействовала, кое-кто принес оружие в штаб, а другие подбросили.

Затем начались поиски большевиков. На улицах арестовывались маломальски подозрительные; их отводили на станцию и запирали в сарай. Арестованных всячески понуждали и угрозами и уговариваниями, чтобы они указали на большевиков. Когда это ни к чему не привело, они выводили арестованных по одному и стреляли в воздух, и возвращаясь к тем, кто остался в сарае, говорили:

— Вот мы уже расстреляли тех, кого вывели из сарая, указывайте большевиков, а не то вам тоже будет, что и им. Однако это не помогало.

Тем временем крестьяне собирали сход, выбрали делегацию и потребовали освобождения арестованных. Арестованные были освобождены после того как все крестьяне дали поруку, что среди них нет большевиков.

Не выдали ни одного большевика

Второго июля в м. Ровное прибыло несколько немецких полков, а вместе с ними известный усмиритель крестьянских волнений в 1905–06 году, помещик Седлецкий. Немцы окружили все местечко и, постреляв некоторое время из пушек, начали сгонять крестьян на кладбище.

В Ровном был большевистский подпольный Ревком. Два члена его товарищи Лесничий и Отрошко замешались в толпу и также пошли на кладбище.

К 12 часам дня на кладбище собрано было все мужское взрослое население местечка. Началась порка. Перво-наперво выпороли 120 человек евреев и потребовали от них выдачи большевиков. Евреи молчали. Затем начали пороть крестьян, по очереди. Выпороли несколько человек и комендант потребовал у крестьян, чтобы они выдали большевиков, а иначе угрожал перепороть всех поголовно. Крестьяне были настолько хорошо подготовлены, что ни один из них не заикнулся выдавать, между тем, как большевики Лесничий и Отрошко стояли у всех на виду подле коменданта. [48]

Снова началась порка. Вызван был член Земельного Комитета Артеменко Семен и Руденко. Первому дали 45 ударов пробковой палкой, а второму 161. Комендант объяснил, что их бьют за то, что они делили частную собственность. После них выпороли еще 10 душ крестьян и всех старост.

Большевиков крестьяне все таки не выдавали, тогда комендант сказал: «Поморю голодом вас всех, окружу пулеметами и никого не выпущу если не выдадите большевиков». И действительно целые сутки держал крестьян на кладбище. Кое-кто из кулачества начали между собою уже поговаривать, чтобы выдать большевиков. Но остальные крестьяне, заметив, что кулаки шушукаются, сказали им, что если они выдадут хотя бы одного большевика, то они и их самих, и их семейства поубивают. Предупреждение подействовало и кулаки «успокоились».

Немцы подержали крестьян еще некоторое время, и видя, что ничего не выходит, распустили их по домам, Но на другой день, очевидно для поддержания «престижа» расстреляли 7 человек мирных, ни в чем неповинных крестьян.

Как оккупанты насаждали «порядок»

В мае месяце из Ольгополя в Кетрисановку прибыл первый австрогерманский отряд. Дня за два до его прибытия местная власть скрылась, не предупредив об этом никого. Немцы объявили о том, чтобы все население от 16 лет явилось в волость на сход. По распоряжению немецкого командования всех, приходивших позже известного срока отделяли, а затем их окружили солдаты, появилась бочка и приступлено было к порке. Крестьян по одиночке раздевали, пожили на бочку и били палкой из акации.

Один из немцев — солдат, выполнявших экзекуцию, бил довольно милосердно. Тогда подошедший начальник дал ему пощечину и собственноручно показал, как надо бить «по правилам». После «указаний» солдат уже бил «как полагается». Так выпороли всех опоздавших.

Ко времени порки съехались из окрестных сел землевладельцы, большие и малые. Они разместились на своих бричках и экипажах невдалеке от «лобного места» и любовались поркой, хохоча и приговаривая:

—  «Вот вам земля, вот вам инвентарь».

После экзекуции немцы стали по списку вызывать всех тех, кто занимал какие-либо должности при Соввласти или даже исполнял отдельные поручения. Кроме того вызваны были и те, кто получал имущество из экономии. Вызван был также и Д. Бронштейн (отец Л. Троцкого) или как его величал переводчик: «Отец царя Троцкого». Д. Бронштейн не ожидал ареста и находился в это время в Яновке, где была раньше его экономия и где он находился в артели после революции. Когда на сходе назвали его фамилию, крестьяне через верхового, сейчас же сообщили ему об этом и он немедленно уехал из дому. На следующий день в Яновку немцы отправили отряд, но Бронштейна уже не застали.

По списку на Кетрисановском сходе было вызвано и арестовано душ 300, их погнали в Ольгополь и посадили в цементовый погреб в имении Куна. В погреб налито было на поларшина воды. Арестованных тут продержали трое суток, а затем, всячески поиздевавшись над ними выпустили Среди арестованных находился и учитель села Береславщины (по соседству с Яновкой) Антон Федорович Вишневский. Вместе с другими должны [49] были выпустить и его, но ему пришлось задержаться. Выпускали арестованных по одиночке, при чем некоторых спрашивали, желая поиздеваться:

—  «Ну, знаешь теперь чья взяла»? Такой вопрос задали и Вишневскому, а этот ответил: «Знаю, народная». Его побили и снова задали тот же вопрос, на который получили тот же ответ. Три раза Вишневского били, но он не сдавался. Тогда его снова заперли в погребе. Только через несколько дней, по ходатайству крестьян Береславского поселка перед помещиками Ф. Вульфом и Гр. Лашкулом Вишневский был освобожден. Сидение в погребе далось ему не даром, он долгое время после него был опасно болен.

Селянство оружия не сдавало{8}

Когда в Субботцы пришли австро-германцы, то начались преследования всех тех, кто брал что-либо в экономиях. Их арестовывали, приводили в сельскую расправу и, по приказу капитана Саевского, начальника карательного отряда, били. Во время порки обязательно заводился граммофон.

Всего высечено было 72 человека. Из них трое: Манюта Иван, Зубенко Максим и Бреславский были засечены на смерть. Четырех красногвардейцев расстреляли, а именно: двух красногвардейцев из села Козарни, местного красногвардейца Барыченко Ивана и одного красногвардейца из села Кохановки.

Кроме того австро-германцы потребовали с каждого двора контрибуцию, по 100 руб. и больше. Затем забрали хлеб и потребовали выдачи оружия и «зачинщиков». Но население не дало ни одной винтовки, ни на кого не указало, как на «зачинщика». Тогда немцы арестовали трех крестьян: Пророка Алексея, Мищенко Ивана и Ефимова Николая. Население все таки оружие не сдало. Немцы стали стрелять из пушек с рассчетом напугать селянство, но и это не помогало. Так ни с чем немцам пришлось убираться из Субботцев.

Крестьянство эти расстрелы и издевательства озлобили и уже вскоре после ухода немцев, в Субботцах организовали подпольный ревком во главе с Демешко. Ревком организовал повстанческий отряд. Постоянно в распоряжении ревкома находилось 40 вооруженных повстанцев, а всего же в отряде насчитывалось до 500 человек, которые в любой момент могли выступить.

Ревком в Кетрисановке

Военно-Революционный Комитет в Кетрисановской волости был организован в последних числах декабря 1917 года. Это произошло на многолюдном волостном сходе крестьян. На сходе было много солдат, вернувшихся с фронта, которые выражали недовольство политикой Временного Правительства и Керенским. Фронтовиков поддерживала и часть наиболее активного крестьянства.

Крестьянство задавало вопросы руководителям схода, которые были из правых эсеров, о том, кто такие большевики, кто такой Ленин, что это [50] за Советская власть. Им отвечали в таком духе, что большевики — это разбойники, что Ленин — шпион, что сейчас идет распродажа России, а в общем взывали к патриотическим и даже религиозным чувствам.

Тогда на трибуну вышел человек среднего роста, лет 22, некто Мамренко, сын крестьянина соседней деревни, офицер военного времени. Он громко заявил:

— Я от партии большевиков и прошу дать мне слово. — Поднялся шум, но все-таки слово было дано.

Мамренко говорил всего лишь 20 минут. Он коротко охарактеризовал программу партии большевиков, сказал, кто такой Ленин, разоблачил деятельность правых эсеров и политику Временного Правительства. Свою речь он закончил словами: «Да здравствует т. Ленин, вождь великой Рабоче-Крестьянской революции». Весь сход аплодировал т. Мамренко. Тутже было внесено предложение об организации Военно-Революционного Комитета и передаче ему всей власти.

На этом-же сходе был избран Военно-Революционный Комитет из 18 человек во главе с председателем т. Мамренко. На другой день, на первом заседании Комитета было постановлено: 1) распустить земскую управу, 2) организовать для поддержки В. -Р. Комитета отряд кавалерии из 70 человек, 3) взять на учет все частновладельческие имения и назначить комиссаров.

В дальнейшем было взято из помещичьих имений около 120 тысяч пудов зерна и роздано крестьянам, нуждающимся в нем для посева. В некоторых помещичьих имениях были созданы коллективные артели.

В апреле месяце 1918 года через соседнюю Рощаховскую волость проходили с румынского фронта отряды офицерства под командованием генерала Щербачева. Они шли на Дон и терроризировали население, восстанавливая права помещиков. Об этом было получено известие через нарочного. Рощаховцы просили вооруженной поддержки у Кетрисановского Комитета.

На следующий день, утром, отряд Кетрисановского Ревкома, под начальством председателя Ревкома, двинулся в Рощаховскую волость. В результате боя под селом Воссиятским убито было несколько офицеров, захвачены бронированный автомобиль и пушка. Отряды Щербачева убрались из пределов Рощаховской волости, а отряд через 2 дня возвратился в Кетрисановку.

Немцы, к этому времени, уже заняли Елисаветград. В Кетрисановку приехали три товарища из Елисаветградского Совета на автомобиле и предупредили об угрожающем положении. На другой день они уехали.

Спустя трое суток, совершенно неожиданно, в Кетрисановку прибыл отряд немцев и гайдамак. Был арестован председатель Ревкома и 5 комиссаров экономии. В квартире председателя был взят немцами пулемет, который не успели спрятать, а только лишь испортили. Арестованных комиссаров на другой день выпустили, а председателя Ревкома тов. Мамренко, вместе с пулеметом, взяли на автомобиль и повезли в Елисаветград.

Когда население узнало об аресте тов. Мамренко и о том, что его увозят в уезд, то сбежалось к помещению Ревкома и стало требовать освобождения Мамренко. В ответ на это немцы засуетились около пулемета и начали готовить винтовки. Автомобиль тронулся, тов. Мамренко снял [51] шапку и крикнул крестьянам:

— Не поминайте лихом. Рыдание женщин было ему ответом. Плакали даже мужчины. Все говорили, что тов. Мамренко расстреляют.

Спустя 2 недели по волости разнесся слух, что Мамренко жив, что он убежал из тюрьмы. Я его поспешил найти. Он мне коротко объяснил, что удрал из тюрьмы с помощью Елисаветградского подпольного Ревкома и сказал: «Передайте всем, чтобы попрятали оружие, оно пригодится, а я уезжаю, так как здесь мне оставаться нельзя».

В волости началась реакция. Приехал немецкий карательный отряд, созвал сход, окружил его и выпорол всех крестьян, бывших на сходе. Было приказано возвратить все отобранное у помещиков имущество и уплатить контрибуцию. Развязались руки у помещиков и кулачья и повсюду в волости начались репрессии, как и в других волостях уезда.

Бои в Воссиятской волости

Со слов приезжавшей третьего дня делегации Исполнительного Комитета Совета Крестьянских Депутатов мы узнали, что на прошлой неделе возле Воссиятской волости между крестьянами и одним из отрядов генерала Щербачева происходил ожесточенный бой. В этом бою, который продолжался два дня, вышеназванный отряд был на голову разбит, крестьянами были разграблены в виде трофеев броневик, несколько орудий, хорошо оборудованный полевой радио-телеграф большой силы, грузовик, мастерская и несколько грузовых автомобилей.

Остальные отряды, во главе которых стоял генерал Семенов, были возле Нового Буга расстреляны австрийскими войсками.

По словам жителей тех местностей, где эти отряды проходили, они почти сплошь состояли из одних офицеров и генералов, а их лозунгом было: «Единая неделимая конституционная Россия», во главе с князем Михаилом.

Интересно отметить еще, что у этих отрядов имелись точные списки всех членов земельных комитетов и в каждой волости, куда они приходили, в первую очередь арестовывали и расстреливали членов земельных комитетов.

Сейчас в Воссиятскую волость прибыли австрийские войска генерала Кеноса. Что касается засева полей, то по словам делегации, из десяти посещенных ими волостей, в семи волостях полевые работы находятся в удовлетворительном состоянии и только в трех волостях, где проходили вышеназванные отряды — не удовлетворительны. [52]

В подпольи

Организация окружного повстанческого Военно-Революционного Комитета

Елисаветградский подпольный, повстанческий, Революционный Комитет начал организовываться в первой половине мая 1918 года, по инициативе группы, в которую входили Циницкий, Ланцман, Иванов и Радионов. Тов. Циницкий был послан в г. Курск для связи, получения инструкций и денег. Из Курска он привез явку для Одесского областного повстанческого Военно-Революционного Комитета, различные директивы, приказ № 1 и листовку, изданные Всеукраинским Военно-Революционным Комитетом. Он также привез некоторую сумму денег. В приказе № 1 говорилось о повсеместном восстании, всеобщей стачке и о борьбе с немецкими отрядами.

К этому времени приехал и Голубенке из Одесского Областного В. Р. К. В связи с его приездом было устроено заседание на квартире, где жили Иванов и Радионов. На этом заседании окончательно был оформлен наш окружной повстанческий В. Р. К. В состав его вошли: Туков, Циницкий и Радионов, М. Иванов и М. Ланцман.

Голубенко подробно информировал комитет о задачах подпольной работы в связи с текущим моментом, а также указал, что в район деятельности нашего комитета входят: Балтский и Александриевский уезды, и конечно Елисаветградский. Вся эта территория объединялась под общим названием Елисаветградский округ. В свою очередь мы постановили информировать областной В. Р. К о состоянии работы Ревкома и о движении австро-германских частей на территории округа.

Во вновь организованном В. Р. К. обязанности между членами были распределены в следующем порядке: Туков был прикреплен к Балтскому уезду, Циницкий должен был проводить работу среди профсоюзов города; Радионову поручено было вести работу по организации повстанческих комитетов на селе, а также собирать сведения о передвижении австрогерманских войск; Иванов же должен был помогать Циницкому и Радионову.

Вскоре вокруг В. Р. К. в городе выявился актив из следующих лиц: А. Авдеев, В. Белова, Фомина, Гармурара, Р. Бурмана, А. Тарнопольской, Веревочникова и Глинского (из Александрии). Подобрался также сельский актив в составе: братьев Бурмак, Завгорожного, Бусуйко, Гичко, Лебедева, Середнева, Отрошко, Белоусова (Губовка), Колесникова Тихона, Ткача и других.

К концу мая гетманская реакция распоясалась во всю. Нельзя было произнести слово большевик. Город превратился в вооруженный австрогерманский лагерь. Из деревень выкачивали и вывозили днем и ночью зерно, фураж и скот. По дорогам в город тянулись арестованные крестьяне [53] в сопровождении конвоев из австро-германских солдат. В такой (Обстановке приходилось начинать свою работу окружному В. Р. К.

В короткий срок были организованы повстанческие В. Р. К. в Балтском и Александрийском уездах, а также и во многих селах Елисаветград ского уезда. Окружной В. Р. К. также старался через них ввести в организационные формы стихийное повстанческое движение крестьян округа, которое возникало особенно часто после кровавого подавления Канижского восстания.

О массовой работе среди профессиональных союзов тогда нечего было и думать. С В. Р. К. связаны были отдельные члены союзов, но их к сожалению было очень мало. Наиболее активными из них были члены союза швейников; Злоцкий и Водовозов и союза деревообделочников Лоткин.

Из рабочих союза металлист в нашей работе принимали активное участие Яша Мартынов, Василий Герихов, Шадурский и некоторые другие.

Надежных помощников по распространению листозок и газет Ревком имел в лице социалистической молодежи, которая своим бесстрашием не раз удивляла гетманскую власть. Для Ревкома самым недоступным в смысле связи и снабжения литературой был завод Эльворти, но эта молодежь ухитрялась оклеивать листовками заборы и здания завода, а также разбрасывать их в самом заводе.

В Александрийском уезде организовался повстанческий отряд, во главе которого стоял Григорьев (украинский эсер). Наш В. Р. К. послал туда своего представителя Колесникова с тем, чтобы выявить политическую окраску этой организации и выяснить возможность сближения с нею, но эта первая попытка ни к чему не привела. Украинские эсеры всячески уклонялись от связи с большевиками и Ревкомом, и лишь позже, в период разложения гетманской власти, была установлена связь с Григорьевым через некоего Дмитрия Копеловского.

В. Р. К. к августу месяцу закончил работу По организации масс села, произвел учет повстанцев, оружия, наладил собирание и передачу сведений о передвижении австро-германских войск. В. Р. К. снабжал сельский актив литературой, листовками, газетой «Коммунист» которая издавалась Одесским областным комитетом, а также деньгами.

В августе месяце состоялся Всеукр. съезд В. Р. К., куда был делегирован и наш представитель. После этого съезда был созван Елисаветрадский окружной съезд Военно-Революционных Комитетов. Окружной съезд наметил дальнейший план организации боевых отрядов и развития партизанского движения. На съезде было принято решение воздержаться от отдельных партизанских восстаний и копить силы для общего восстания во всеукраинском масштабе.

Было постановлено также усилить культурно-просветительную работу в смысле более регулярного и частого снабжения села литературой, отвечающей текущему моменту.

После съезда из его участников-членов партии состоялась первая партийная конференция, на которой была намечена постановка на селе партийной работы.

На съезде выяснилась необходимость в организации своей собственной подпольной типографии. С этой целью был послан в Киев товарищ, который привез оттуда шрифт и типографскую краску. Эта типография была установлена в доме Суховольского по Петропавловской улице. [54]

Типографский станок со всеми принадлежностями хранился в специальном диване, который был сделан в ревкомовской столярной мастерской. Теперь Ревком имел возможность снабжать село литературой в достаточной мере.

Борьба с петлюровцами

В сентябре месяце произошел крупный провал явочной квартиры в Одессе с явками многих городов, в том числе и с явкою Елисаветградского В. Р. К. и партийного Комитета. В связи с этим областной комитет переехал из Одессы в Николаев. Сюда был командирован М. Иванов, где он и был арестован, но В. Р. К. об этом аресте ничего не знал, лишь по Одесским газетам было известно о многочисленных арестах подпольщиков в Одессе и Николаеве.

Елисаветградский Ревком, прождав некоторое время возвращения Иванова, стал готовиться к участи постигшей Одесскую и Николаевскую организации. Старые подпольные квартиры были очищены, найдены были новые. Однако обысков и арестов нам не удалось избежать. Однажды целый отряд вартовых оцепил явочную квартиру по Московской улице против большой синагоги. Эта была портняжная мастерокая. Вартовня застала в ней члена Губовского Ревкома, который не растерялся, сбросил пальто и начал что-то шить. Обыск длился очень долго. Вартовые допытывались кто Мирон ( «Мирон» был пароль Одесского Областкома). Они потребовали от всех присутствующих документы и арестовали одного из артельщиков по имени Арон, решив, что это есть тот «Мирон», которого они искали.

В этот же день был второй обыск на партийной явке. Произведены были также аресты. Но в общем Елисаветградская организация отделалась легко и работа ее не прервалась. Это объясняется тем, что гетманская власть в Елисаветграде совершенно была не компетентна в делах политического сыска.

В ноябре месяце на политическую арену выступают петлюровцы.

Украинские эсеры начали вести переговоры с В. Р. К. и партийным комитетом с целью выяснения какова будет большевистская позиция в. момент захвата петлюровцами политической власти. Ревком им сообщил, что против петлюровцев он никаких выступлений делать не будет, а напротив готов оказать им моральную поддержку в момент борьбы.

В средних числах ноября состоялся второй окружной съезд В. Р. К. на котором был избран окружной оперативный штаб в составе: Радионова, Циницкого и Колесникова (Губовка). Оперативному штабу поручено было приступить к созданию партизанских отрядов и готовиться к захвату власти. Съезд постановил подготовить почву в Губовке к объявлению Советской власти.

К этому времени приехал из центрального комитета Аким (Ровнер). Он нашел работу Ревком удовлетворительной и констатировал, что единственным тормозом является отсутствие средств. Он оставил для Елисаветградского В. Р. К. 50.000 из имевшихся у него 100.000 руб., которые он вез для Одесского В. Р. К. Елисаветградскому В. Р. К. предстояла большая работа по организации партизанских отрядов и по подготовке их к вооруженному захвату власти, а все это требовало большого количества денег.

Вскоре после отъезда Акима приехал к нам Могилевский. Его приезд был [55] как нельзя кстати, так как у нас ощущался недостаток в товарищах с ораторскими способностями. Тов. Могилевский был введен в состав членов В. Р. Комитета.

19 ноября, ночью, местные петлюровцы разоружили добровольческий офицерский отряд и ученическую роту. Переворот произошел бескровно.

На другой день после переворота петлюровский офицер явился в помещение союза «Металлист», где как раз происходило общее собрание безработных. Он обратился к собранию с призывом оказать помощь петлюровцам в виду опасности угрожающей со стороны гетманцев. Призыв этот поддержали и большевики. Масса безработных до 500 чел. двинулась к кавалерийскому плацу за оружием, но петлюровцы побоялись вооружать такое большое количество безработных и предложили составить список. Пока составлялся список, толпа разошлась.

К этому времени после долгих переговоров в состав В. Р. К. вошел представитель от левых эсеров Гордиенко, из Одесского Областного Комитета прибыл также Минский, который приступил к редактированию газеты «Спартак», издаваемой местным партийным комитетом. За этот период выделилось несколько активных работников, как например Дичков, Бухиник, Красильников, а на уезде Лесничий.

В связи с притоком свежих сил и изменением политической обета» новки партийный комитет переизбирается и переходит на легальное положение. Партия сосредотачивает теперь все силы на выборы Совета Рабочих Депутатов, куда направляются лучшие товарищи. Большую работу в партии проводил в то время тов. Клименко, который состоял членом Политбюро ЦК. Одновременно партийный комитет не ослабляет руководства окружным В. Р. К. , который оставался в подпольи до 2 февраля 1919 года.

В первых числах декабря, согласно постановления окружного съезда Ревкомов, в Губовке был избран сельсовет, куда вошли все члены подпольного Ревкома. Было отобрано имение у помещика Фирсова вблизи Губовки и в спешном порядке, приступлено было к организации партизанского отряда в 100 человек. Командиром отряда назначен был тов. Семенов помощником — тов. Белоусов — губовский крестьянин. В качестве политических работников в отряд парком назначил Фомина, Гармурара и Авдеева.

Петлюровский штаб, предчувствуя большевистское восстание, оффициально предложил командировать представителей от большевиков для установления контактной работы. Туда был послан от большевиков Радионов, а от левых эсеров Соколов. Петлюровский штаб, который возглавлялся тогда Вербицким, Островским и Мелешко, высказался в том смысле, что местные петлюровцы не против Соввласти, но что сейчас, до созыва трудового конгресса, не следует предрешать вопроса о власти. Они предлагали совместно бороться против возрастающего бандитизма. Свои заседания петлюровцы старались проводить без представителей партии, что было очень заметно. Наши представители также, ввиду готовящегося открытого выступления против петлюровцев, перестали посещать штаб.

В средних числах декабря петлюровцы объявили мобилизацию. Сельские В. Р. К. запросили окружный В. Р. К. как поступить с партизанами.

Окружный Ревком советывал всем явиться на мобилизацию. На мобилизацию явились все сроки, объявленные петлюровцами, чего они и сами не [56] ожидали. Они не были в состоянии ни накормить, ни разместить, ни обмундировать всю пришедшую массу крестьянства. Большую часть явившихся они распустили по домам.

Среди оставшихся мобилизованных, из которых были сформированы отряды, было много повстанцев, а также и членов сельских Ревкомов.

Через них окружной В. Р. К. установил тесную связь с петлюровскими частями. В артилерии находился Данилов, посланный Ревкомом специально для подпольной работы. В кавалерийские части был послан Левиков.

Таким образом, Ревком был точно осведомлен о состоянии местного гарнизона.

В Вознесенске, в это время между петлюровцами и Советом Рабочих Депутатов возникли трения, которые вылились в конфликт. Для улаживания его из Елисаветграда, была послана делегация в составе: Циницкого — от большевиков и Компанийца от эсеров. По возвращении делегации, в Елисаветград прибыла к нам в В. Р. К. делегация из Вознесенска в составе 8-х человек. Все они были члены подпольного Вознесенского В. Р. К. и информировали нас о положении дел в Вознесенске. С посещением этой делегации между Вознесенском и Елисаветградом установилась тесная связь.

Местные петлюровские власти собирались арестовать Вознесенских делегатов на вокзале, во время их отъезда, но В. Р. К. был своевременно об этом предупрежден и с вокзала делегаты были увезены на Ревкомскую конспиративную квартиру, снабжены деньгами и отправлены через Ровное в Вознесенск лошадьми. Что же касается конфликта между Вознесенским В. Р. К. и петлюровским командованием, то уладить его не удалось и Вознесенцы со своим партизанским отрядом вынуждены были отступить к району Бобринца.

Окружной В. Р. К. деятельно готовился к восстанию. Необходимо было в округе организовать такую силу, чтобы с ее помощью можно было захватить город. В распоряжении оперативного штаба было 4 партизанских отряда: Губовский, Елисаветградковский, Лозоватский и Ровенский.

Но все они, после мобилизации значительно поредели и их надо было пополнить и вооружить.

Во второй половине декабря на заседании В. Р. К., по докладу представителя Бобринецкого В. Р. К. Лебедева было постановлено приступить к подготовительной работе, к захвату власти в Бобринце. Для проведения этой работы туда был послан инструктор В. Р. К. Белов. Но в Бобринце произошла какая-то таинственная история. Через 2 дня приехал пом. нач. Губовского отряда Белоусов и привез с собою арестованного Лебедева по подозрению в убийстве Белова. Лебедев рассказывал, что Белов остановился в Бобринце у него, Лебедева, на квартире, где и покончил жизнь самоубийством выстрелом из револьвера. Так ли было в действительности, было трудно выяснить Ревкому, находившемуся на нелегальном положении.

Относительно положения дела в Бобринце Лебедев пояснил, что переворот в Бобринце без посторонней помощи трудно будет сделать. В. Р. К. дал распоряжение Белоусову перебросить Губовский отряд в Бобринец и совместно с Бобринецким В. Р. К. захватить город. Одновременно Ровенскому отряду было передано 2 пулемета, приказано было быть на готове и ждать распоряжений от В. Р. К.

Бобринец был занят. Для усиления партийной работы туда были [57] посланы товарищи Диковский, Пересунько, Ермаков и Сергеев. Последние два прибыли из Великороссии.

После захвата Бобринца, петлюровцы послали отряд во главе с Дмитром Вербицким, которому удалось на несколько дней овладеть городом. Под утро 6-го января, соединившиеся Губовский и Вознесенский отряды стремительным натиском выбили петлюровцев, при чем во время боя был убит атаман Дмитро Вербицкий и несколько казаков. Тогда петлюровцы послали в Бобринец карательный отряд с артилерией. 12-го января под напором карательного отряда губовцы и вознесенцы оставили Бобринец и отошли в район Казанки.

Захват власти в Елисаветграде

С момента захвата власти петлюровцы все время вели погромную агитацию, как среди населения, так и среди воинских частей. Агитация усиливалась особенно к концу пребывания петлюровцев, когда выяснилось, что положение Директории весьма шаткое и ненадежное. Погром, казалось в Елисаветграде — неизбежен.

1-го февраля вечером, на квартире Бриля состоялось совместное заседание Окружного Партийного Комитета и В. Р. К., на котором было постановлено этой же ночью, при помощи преданных большевикам воинских частей, произвести восстание в городе. Для руководства восстанием был выделен городской оперативный штаб в составе: М. Иванова, И. Радионова и Ланцмана.

Поспешность переворота объяснялась необходимостью расстроить тыл Директории. Восстания начаты были по всей Украине. О перевороте никто из других партий в городе не знал. Между прочим на заседании, при обсуждении вопроса о перевороте, присутствовал представитель Григорьева Дмитро Копеловский, помощник коменданта города. Ему партийный комитет предложил во время переворота занять пост коменданта города, но он отказался. В 12 часов ночи оперативный штаб занял помещение союза «Металлист» по Петровской улице, в доме Остроуховой и немедленно вызвал представителей воинских частей, членов партии, социалистической молодежи. У входа был выставлен пулемет и вооруженная охрана. Все это делалось почти напротив петлюровского штаба, который помещался на том же квартале в гостиннице «Россия». Когда пришли представители от воинских частей, то было выяснено, что на стороне петлюровцев находится галицийский полк, «курень смерти» Козубского, стоявший на станции, и часть пулеметной роты. На стороне большевиков была вся артилерия, кавалерия во главе с Левиковым и часть пулеметной роты; в общем не более 300 человек из всего гарнизона в 2000 человек. Правда, в нашем распоряжении была еще часть из рабочих.

Согласно выработанному плану, центральную часть города дожен был занять Тихон Колесников с елисаветградковцами, находившимися в петлюровских воинских частях. Он должен был разоружить Галицийский полк, арестовать командный состав и занять петлюровский штаб. Пересунько с Лелековки, со стороны слободки Николаевки, должен был занять вокзал, держа связь с артилерией. Артилерия в свою очередь должна была держать связь с кавалерией Левикова, а преданная большевикам часть пулеметной роты должна была склонить на свою сторону остальную часть роты. Восстание было назначено на 5 часов утра. [58]

В 2 часа ночи закончилось заседание. Оперативный штаб разослал по городу патрули и штаб петлюровцев был взят под особое наблюдение.

К 5 часам от Колесникова получилось сообщение, что он готов к выступлению, от пулеметной роты пришли колеблющиеся и изъявили свое согласие присоединиться. Ровно в 5 часов получены были сведения, что кавалерия и артилерия выступили. От Пересунько-же никаких сведений не поступало.

Отряды В. Р. К. заняли центральную часть города. Оперативный штаб перешел в Городскую Думу. Все внимание сосредоточено было на взятии вокзала. На вокзале удалось оттеснить Козубского и он отступил к товарной станции, но все же станция оставалась в руках петлюровцев.

Комендантом города был назначен Устинов. Артилерия была переброшена с вокзала в крепость. Из тюрьмы были выпущены арестованные в Бобринце партизаны Дударенко, Ермаков и Сергеев. Членам партии и сочувствовавшим рабочим было выдано из Кавалерийского училища оружие. По городу появились солдаты с красными бантами. В Ревком явились некоторые члены Совета.

Но к 12 часам дня картина резко изменилась. Еще с раннего утра по городу был пущен слух, что власть захватили евреи. Начали собираться кучки по улицам, которые разоруживали евреев членов партии. Все это делалось при активном участии некоторой несознательной части рабочих.

Петлюровцы, видя такое отношение к перевороту со стороны части рабочих, подняли головы, и воспользовавшись подкреплением, которое прибыло к ним со Знаменки, устроили контр-переворот. С наступлением сумерек, город был в их руках.

Петлюровский контр-переворот вылился в погроме еврейского населения, в разгроме базара и магазинов, который продолжался 3 и 4 февраля. К разгрому допускались только казаки и солдаты, то-есть, тот кто был одет в военную форму; частные лица к грабежу не допускались. Это вызвало недовольство со стороны «частных», которых было не мало.

Военно-Революционный Комитет воспользовался этим «благородным возмущением». Были вызваны партизанские отряды из Губовки и Лозоватки. Часть рабочих завода Бургардта готова была ударить на петлюровцев.

5 февраля артилерия под командой Данилова дала с крепости несколько орудийных выстрелов. Рабочие Бургардта первые пошли в наступление. Петлюровцы были разбиты и город снова перешел в руки Военно-Революционного Комитета.

7-го февраля подошли губовские и бобринецкие партизаны, а со Знаменки двигался со своим отрядом Ткаченко.

Перед вновь организованною Советской властью стояла трудная задача: одеть, обуть партизанские части и отправить их на фронт, который был невдалеке, около станции Помошная. Город был совершенно разграблен петлюровцами. Но все же кое как удалось одеть партизан. Обули их в валенки, оставленные петлюровцами, очевидно, в виду наступления теплых дней.

Вознесенцы и Ткаченовцы отправились на фронт. Прошло несколько дней и мы уже с Помошной имели телеграмму: «Даешь угля на греков и французов наступать». И вскоре еще сообщение: «Наши хлопцы вашими, валенками танку взяли.»

Против помещичьей реакции

В то время, когда в Елисаветграде петлюровцы захватили власть, в Бобринце господствовала гетманская варта. Бобринецкий подпольный Ревком, во главе с Лебедевым и другими большевиками был связан с Лозоватским партизанским отрядом, во главе которого стояли: Бусуйко, Дорошенко, Иванов и М. Шварц.

Этот отряд двинулся на Бобринец. В Алексеевке были арестованы отрядом управляющие имениями Задонского и Корфа и помещик Будерацкий.

В отряде было человек 60. К Бобринцу отряд подошел ночью и остановился около кладбища. Сюда явились Бобринецкие товарищи и решено было наступать на город и захватить варту, которая насчитывала около 180 человек. Со стороны Бобринецкого Ревкома связь с отрядом поддерживал все время тов. Онисимов, которого многие из отряда знали как испытанного большевика, бывшего члена Райисполкома.

На город напали с трех сторон: Онисимов с бобринчанами и частью лозоватских товарищей направились к парку, другая часть зашла с противоположной стороны и направилась к думе, третья зашла в город со стороны с. Алексеевки. Эта последняя часть быстро рассыпалась по главной улице, ворвалась в городской двор, затем в казарму, где находилась варта и, не дав ей опомниться разогнала ее. В это время вторая часть отряда, во главе с Онисимовым, напала на канцелярию, где находились начальники варты. Последние отстреливались и не хотели сдаваться. Лишь после долгой осады и после того, как была брошена в помещение канцелярии бомба, они сдались и город был взят.

Ревком объявил в городе Советскую власть. Отсюда часть отряда двинулась в Елисаветград, и ей пришлось влиться в петлюровские части, где им поручено было вести работу по разложению петлюровских частей.

Вместе с отрядом прибыл в Елисаветград я и Онисимов. Нам пришлось зайти в петлюровскую комендатуру и здесь мы случайно подслушали разговор петлюровского коменданта Михаила Вербицкого с офицерами. Он говорил, что необходимо в Бобринец послать своего коменданта с сотней казаков и разогнать большевистский В. Р. К. Среди офицеров был один,

Мизин, с которым был хорошо знаком Онисимов. Я посоветовал Онисимову переговорить с Мизиным и предложить ему взять обязанности коменданта, а меня в его помощники, чтобы спасти большевистский Ревком.

Так и было сделано. Онисимов был назначен комендантом города Бобринца, а я его помощником. В Бобринце председатель В. Р. К. Лебедев отнесся к нашему назначению подозрительно.

Из Елисаветграда в это время петлюровская власть телеграфирует Онисимову, чтобы он принял решительные меры против местных большевиков.

Онисимов отвечает, что все улажено. Однако В. Р. К. в Бобринце остается и действует по прежнему. [60]

Через некоторое время петлюровцы послали сотню на Новый Буг и Вознесенск разогнать там большевистские организации, а также поручили ей на обратном пути заехать в Бобринец и разогнать Военно-Революционный Комитет. Я и Онисимов предупреждали об этом Лебедева, но он ничего не предпринимал для организации боевой силы, для отпора петлюровцам.

Здесь несколько слов о председателе Ревкома Лебедеве. Он не пользовался авторитетом среди Бобринецкого населения, а другие члены Ревкома, назначенные подпольным Зиновьевским В. Р. К. населению были неизвестны. К этому присоединилось и то, что Лебедев мнил себя анархистом и слабо подчинялся окружному Ревкому. В результате бездеятельности Лебедева, петлюровская сотня, приехавшая в Бобринец, арестовала весь революционный комитет в количестве 13 человек, в том числе и Лебедева.

Арестованных членов Ревкома решили отправить в Елисаветград.

Офицер Вильчинский, который должен был их сопровождать, прямо заявил гайдамакам, что по дороге арестованных надо будет расстрелять.

Я это слышал и сейчас же сообщил об этом Деморацкому, Трембичу, Дорошенко и Пересунько (этот последний был членом Ревкома, но ему удалось спастись от ареста, благодаря знакомству с казаками сотни). Пересунько сказал, что у него почти весь второй взвод сотни-знакомые, и мы решили освободить арестованных.

Деморацкий, Пересунько и Дорошенко отправились к арестному помещению, я же с Носовым и Трембичем остались ждать их возле театра, готовые броситься на помощь в любую минуту. Пересунько был загримирован под атамана Вербицкого. Загримировали его артисты труппы Дубинина, возмущенные петлюровцами, которые под угрозой револьверов забрали к себе в гостинницу артисток. В час ночи Пересунько, выдавая себя за атамана Вербицкого, проник в арестное помещение и освободил арестованных.

После этого мы решили разоружить сотню, начав разоружение с первого взвода, наиболее разложившегося. Мы зашли на постоялый двор, где этот взвод помещался, и предложили им сдаться, сказав, что из Елисаветграда петлюровцы уже прогнаны и что там Советская власть. Среди казаков было много знакомых. Пересунько и эти последние были им подготовлены. Мы предложили арестовать взводного офицера, но он заверил, что он с нами и казаки его оставили. С первым взводом было покончено. Вместе с ним мы пошли разоружать остальные 3 взвода.

Второй и третий взводы находились в гостиннице Содомского. Мы вошли туда беспрепятственно. В первом же номере мы увидели такую картину: на кроватях спали офицеры, а между ними и Вильчинский, как убитые. Мы моментально отобрали у них оружие и документы, отобранные у арестованных членов Ревкома. То-же самое проделано было и в других номерах. Оружие у офицеров было отобрано и сами они были отправлены в арестное помещение. Дальше мы разоружили пулеметчиков, отобрали у них пулемет и выставили его на перекрестке Николаевской и Базарной улиц. Фомину, как знакомому с пулеметным делом, было поручено оставаться около пулемета и в случае надобности открыть стрельбу.

Закончить так успешно начатое дело нам помешал случай. После [61] того, как был унесен пулемет, один из пулеметчиков сам застрелился.

Петлюровцы, перешедшие на нашу сторону, подумали, что это мы его убили. Они подняли крик. Со всех сторон начали сбегаться разбуженные выстрелом и криком казаки. Прибыл также командир сотни Колесниченко, и догадавшись в чем дело, расплакался и начал убеждать казаков: «Козаки, діти, що ви робите?». Я сказал ему, что ничего особенного не произошло, что по распоряжению коменданта Онисимова мы арестовали пьяных бесчинствующих старшин и что при их аресте застрелился пулеметчик Гордиенко.

Из наших около себя я уже никого не видел: ни Пересунько, ни Деморацкого, ни Носова, ни Фомина около пулемета. Наше дело было проиграно. Я предложил коменданту послать по городу патрули, а сам пошел на городской двор, сел на лошадь, медлено поехал мимо суетившихся казаков, будто свой, и ускакал в Алексеевку.

За мной была послана погоня. В Алексеевке казаки окружили дом,

где я находился и потребовали, чтобы я выдал им оружие. Я через закрытые двери начал их уговаривать и указывал, что они продолжают дело немцев, что они идут против народа. Казаки, их было 8 человек, сперва не хотели ничего слушать, а потом помаленько начали вступать в пререкания. С 2 часов ночи до 6 часов утра длились эти разговоры; я стоял в сенях, а петлюровцы во дворе. В конце-концев моя агитация достигла цели, они обещали меня не трогать. Я выходить не соглашался и сказал им, что поверю лишь тогда, когда они пригласят соседей, чтобы они были свидетелями, что меня не тронут. Соседи подошли к дверям и я вышел.

Казаки посоветовали мне поскорей убраться из Алексеевки, а соседей попросили ничего не говорить никому; им было приказано доставить меня в Бобринец живым или мертвым.

Верхом я отправился в Лозоватку, а потом в Губовку к Демехину, у которого узнал, как можно попасть в Елисаветградский подпольный Ревком. В Елисаветграде, как раз против нового года, я был петлюровцами опознан, арестован и отправлен в тюрьму, откуда был освобожден во время большевистского переворота.

В Ровном

Борьба с Петлюровщиной

Повстанческо-организационный комитет в Ровном был оформлен летом 1918 года. Организаторами его были Лесничий Е. , Отрошко И. , Середный Д. , Ланецкий 3. , Батрак А. и Кривошеее Ф. Связь с Елисаветградским повстанческим комитетом поддерживалась через Иванова Михаила, который был знаком с Ланецким и Родионовым, членами Елисаветградского подпольного комитета. Через них Ровенская организация получала все инструкции и указания.

Вначале революционная работа заключалась в том, что проводились крестьянские собрания на кладбищах, по оврагам. Имелось ввиду организовать массу для борьбы с гетманом Скоропадским. Приступлено также было к организации повстанческого отряда. Скоро навербован был отряд из 30–40 человек надежных людей и добыто было для них оружие в Ровенской варте в количестве 26 винтовок. Эти винтовки были ночью вынесены при содействии Сталюка Федора и спрятаны у Отрошко Василия.

В этом дворе оружие лежало спрятанным во все время реакции. Во время прихода немцев 29-го июля, некоторые, как например, Козуля, пытались выявить и указать немцам спрятанное оружие, но не знали точно, где оно хранится.

Немцы расстреляли здесь 7 человек крестьян и выпороли 150 душ, при чем, некоторые из подвергавшихся порке скончались. После пребывания немцев в Ровном, реакционные элементы подняли голову. Вести организованно, пропаганду было очень трудно. Кроме того, Лесничего, Отрошко и других товарищей начали преследовать. Отрошко, Лесничий и Батрак вынуждены были уехать в Россию. В Москве все трое жестоко болели. По выздоровлении они снова вернулись на Украину в местечко Ровное.

Батрак совершенно отстал от работы, Отрошко же с Лесничим и другими товарищами связались с Елисаветградским повстанческим ВоенноРеволюционным Комитетом и вели работу по его указаниям.

По поручению Ровенского повстанческого комитета в первых числах октября 1918 года Отрошко был откомандирован в Елисаветград с паролем и явкою в мастерскую одного обойщика на В. -Донской улице. Отсюда вечером, вместе с хозяином мастерской, Отрошко отправился к нему на квартиру. Здесь были представители и от других сел и состоялось весьма важное совещание относительно работы на селе.

Кроме того, Отрошко держал личную связь с Ивановым Михаилом и Радионовым. Встречались они большей частью в доме союзов на углу Большой и Петровской улиц или же в одном из погребков по Большой улице. Отрошко информировал товарищей о работе Ровенской организации и получал от них указания. [63]

В последних числах октября, Отрошко и Ланецкий были командированы в Елисаветград для дачи информации о состоянии района и для получения плакатов и воззваний. К этому же времени Елисаветградский Повстанческий Комитет сделал медную печать для Ровного с надписью: «Ровенский Повстанческий Революционный комитет».

На квартире Иванова, куда Отрошко и Ланецкий отправились по одиночке, они получили печать, воззвания, лозунги, некоторую сумму денег для организационной работы и выездов в окрестные села. Получили также форму отчетности для отчетов о проделанной работе и израсходовании денежных сумм.

Работа в Ровном проходила в усиленном темпе. К декабрю уже был подготовлен отряд в 120–130 человек и ждал только приказа о выступлении. Связь была установлена с Бобринцем и Новоукраинкой, куда посылались Ровенские представители для информации о положении дел. Точно также приезжал к нам представитель из Бобринца. В Новоукраинке связь была с Кравченко Григорием и Черновым. Кравченко в последствии был захвачен в плен деникинцами под городом Севском, Орловской губернии, и расстрелян.

31-го декабря ночью, было устроено заседание повстанческого комитета, на котором постановлено было выпустить воззвание с лозунгом: «Пусть дрожит господствующий класс перед грядущей социальной революцией», за печатью Ровенского Повстанческого Революционного Комитета. Воззвание было выпущено и произвело большое впечатление. Оно подбодрило всех сочувствовавших большевистскому движению, и напугало реакционеров. Но после этого воззвания, петлюровские власти начали нас особенно сильно преследовать.

В последних числах января Ровенский Комитет решил выступить, с помощью отряда разогнать варту, захватить почту, телеграф, телефон и все учреждения, а также арестовать наиболее реакционный элемент. Все это и было проделано в один из дней между 28 января и 5 февраля (точное число не установлено). Отряд в количестве 60 человек с пулеметом напал вечером на варту, которая была быстро разогнана и часть арестована. Накануне выступления был убит начальник варты, его помощник и контролер по сбору хлеба. Их убили в то время, как они пытались удирать в Новоукраинку, где в это время находился атаман Козубский. Этот последний неудачно пытался провести в Новоукраинке мобилизацию и усиленно порол поэтому крестьян.

Власть в Ровном таким образом была захвачена. В течение 24 часов был организован конный отряд из 160 человек. Лошади отчасти остались от варты, а отчасти были взяты у кулаков на Печеной балке и в самом Ровном. Был также организован отряд пехоты в 240 человек, который сразу же был переведен на казарменное положение. В местечке было объявлено военное положение, выезд и въезд не разрешался. Члены революционного Комитета распределили между собою обязанности. Отрошко был назначен командующим отрядом. На другую ночь после переворота были произведены аресты среди приспешников буржуазии. Среди них был арестован известный еще с 1905 года своими жестокими расправами с крестьянством, помещик Седлецкий. На следующий день, он был по постановлению Ч. К. , временно организованной при Ревкоме, расстрелян. [64]

Расстрел произведен был в присутствии массы крестьян на той же площади, где немцы пороли крестьян.

К этому времени были изгнаны петлюровцы из Елисаветграда. Но в Новоукраинке, Вознесенске и других местах в окрестности петлюровщина еще держалась. Необходимо было наладить связь со всеми этими местами.

Ланецкий с этой целью побывал в Новоукраинке, когда еще был Козубский и в Бобринце (Ланецкий впоследствии скончался от тифа на ст. Зерновой при эвакуации). По телеграфу связь была установлена на другой день после изгнания петлюровцев. Немедленно была послана одна рота Ровенских товарищей в распоряжение Елисаветградского Повстанческого Комитета.

Конный отряд в 150 человек и отряд пехоты в 400 человек двинули к отряду Ткаченко, который наступал на Козубского под Помошной. Совместно с Ткаченко удалось выбить Козубского из Помошной и дальше из Голты. В Голте мы соединились со 2-й южной армией, которая состояла всего из 300–400 человек под командой Маркова и Соколовского. Общими силами были выбиты петлюровцы из Балты, где уже сформировали бригаду в составе: Знаменского полка из отряда Ткаченко, Ананьевского полка из южной армии и кавалерийского полка под командой тов. Киршула. Командиром бригады был назначен Ткаченко, его помощником — Марков. Отрошко был назначен командиром Знаменского полка. Вновь сформированная бригада вошла в 3-ю украинскую армию, штаб которой находился в Одессе. Эта бригада принимала участие во всех боях с петлюровцами, пока не оттеснила их за Днестр.

Ровенскне большевики в подпольи

В начале 1918 года в Ровном Андреем Каличем, приехавшим из г. Севастополя, была организована большевистская ячейка численностью в 15 человек. Имея в своем составе в большинстве неустойчивый крестьянский элемент, ячейка перед приходом немцев, петлюровцев и вследствие отъезда тов. Калича в Россию, распалась.

Когда с фронтов начали возвращаться ъсолдаты-коммунисты и с заводов стали наезжать на село рабочие, то снова встал вопрос об организации ровенской большевистской ячейки. Тогда же под руководством т. т. Лесничего Е. и Отрошко И. была вновь создана ровенская большевистская организация.

При организации в первую очередь было обращено внимание на вербовку новых членов партии из рабочего элемента — выходцев из крестьян м. Ровного и других сел, прошедших тяжелую пролетарскую школу на заводе, а также и крестьян-бедняков, прошедших суровую школу войны и начала революции. Ровенская организация насчитывала в то время в своих рядах около 14 человек, наиболее активными из которых были т. т. Отрошко Иван, Середний Денис, Ланецкий Тимофей, Батрак Андриан м другие.

Для большего успеха в работе в м. Ровном была организована рабочая артель в Ровенском училище товарищами Лесничим и Отрошко.

Там же в большей своей части разрешались все партийные вопросы в работе партийной организации. Массовая работа организации в подпольи [65] среди крестьян выражалась в распространении лозунгов партии, из которых один особенно ярко встает в моей памяти:

«Пусть дрожат господствующие классы перед грядущей социальной революцией».

Этот лозунг был расклеен по Ровному и разослан через мальчиков по церквям.

В то время имелись кооперативные организации по четырем частям Ровного, где проводилась пропаганда под наблюдением и руководством прикрепленных коммунистов.

Во время празднования 1 мая (период господства петлюровцев), вся организация под красными знаменами вышла из подполья открыто праздновать первое мая, что произвело на петлюровцев ошеломляющее впечатление. Это выступление обратило на себя всеобщее внимание крестьян, которые оставляя ряды «демонстрантов» с желто-блакитными флагами, переходили под красные знамена нашей организации. На наших красных знаменах реяли лозунги: «Да здравствует III Интернационал», «Да здравствует всемирная революция!»

В этот праздник мною был сделан доклад о значении 1-го мая, доклад был покрыт бурными овациями трудящихся слушавших его с громадным вниманием. Слышались лозунги: «Да здравствует большевистская партия, Советская власть и всемирная революция!»

Авторитет большевистской партийной организации неимоверно вырос, но одновременно усилилось и преследование ее со стороны петлюровцев.

Преследование это недолго продолжалось, так как петлюровщина сама себя вскорости похоронила.

Работа большевистской партийной организации встречала широчайшую поддержку бедняцкого населения, которое прятало для нас оружие — пулеметы, винтовки, скрывало партийцев в момент опасности и вообще активно участвовало в организации отрядов и восстаний. Особенно деятельным среди этих отважных революционеров-бедняков был Озерянский Гордей, батрак с 15-ти летним стажем, хранивший пулемет нашей организации.

После восстания был организован волостной партийный комитет большевиков, в состав которого вошли т. т. Арюхин, Зайчик П., Лесничий Е., Середний Д. и Дьяченко М. (первые два товарища выделились своей активностью в момент восстания).

Партийная организация поставила перед собой задачу разворачивания дальнейшей работы по организации ревкомов, для чего выделялись большевики-организаторы с кавалерийскими отрядами.

В течение нескольких дней было организовано до 35 ревкомов на территории Елисаветградского уезда, в следующих волостях: Семенастовской, Ровенской, Анновской, Татаровской, Витязевской, в части Нечаевской и др. Это был период, когда уезд был в руках петлюровцев.

В это время производилась работа по реквизиции оружия у помещиков и кулаков, в результате чего было изъято до 1200 винтовок и другого оружия. Нужно отметить много подлинных героических подвигов, совершавшихся во время разъездов наших отрядов. Отметим несколько таких моментов:

Один из наших отрядов во главе с тов. Таршиным Григорием (разорван бомбой в подпольи при деникинщине) под Братским разбил и [66] забрал в плен отряд петлюровской кавалерии, численностью около 85 человек, с полным обмундированием и вооружением. Второй отряд во главе с т. Сталиной Ф. в деревне Голодной (в 9 верстах от Н. -Украинки) разбил и захватил в плен штаб петлюровских частей, организованный на территории Екатеринославской губернии из офицеров в количестве 23 человек.

При этом были захвачены кроме оружия и обмундирования — печать штаба, военно-топографическая карта и проч.

Из других видов работы необходимо указать на проведенную в то время национализацию промышленности (мукомольной и маслобойной), а также национализацию у торговцев как хлеба, так и других товаров.

Производилась реквизиция у кулаков. Все добывавшиеся средства шли на удовлетворение нужд семей партизан, ушедших в отряды красных.

Не лишним будет описать, хотя-бы в кратце, работу Ровенского земельного комиссариата, которая является характерной для того времени укрепления Советской власти на селе. Землю бывших помещиков и зажиточных кулаков распределяли среди безземельного и малоземельного крестьянства. Крупные хозяйства, как например, б. Келеповского, Жуковского, бр. Шумановых, Белого и др. сохранялись все-таки в полной цельности.

Здесь организовывались коммуны и советские хозяйства. Это была очень тяжелая работа, даже и здесь приходилось нести жертвы. В образцовой экономии бывшего помещика Жуковского, например, был убит бандой Григорьева, преданный партиец-большевик, агроном т. Дьяченко Михаил на посту организатора коммуны.

После восстания партийная организация развернула большую работу как по воспитанию членов партии (читка «Коммунистического манифеста» и др.), так и по широкой массовой партийной работе среди широких трудящихся масс.

Очень характерны подробности тогдашнего настроения темного крестьянства. Лозунги (при докладах) с упоминанием «Коммунистическая партия», «Коммунистический Интернационал», масса встречала выкриками негодования. Произношение-же «Большевистская партия», масса встречала дружным криком «Ура».

За период, от восстания до падения ровенской коммуны и прихода Деникина, Ровенская организация большевиков насчитывала в своих рядах до 80 человек (организация до восстания имела 14 человек). С падением Советской власти в Ровном 30 членов организации ушли с красными партизанами на фронт.

В борьбе с гетманской вартой

В Елисаветградковку для подпольной работы я приехал из Великороссии, куда ушел вместе с эвакуировавшимися частями. Но немцы искали меня, чтобы арестовать, так как им было известно, что я принимал участие в боях против немецких войск на станциях Цыбулево, Фундуклеевка и Каменка. Мне пришлось на время уехать в Елисаветград к брату Андрею Самойленко. Брат был знаком с Кузьмой Авдеевым, который работал плотником, и представил меня ему.

Авдеев рассказал мне, что работает в подпольи и представил меня Мише Ланцману (по кличке «Кемский»). Ланцман дал мне задание организовать повстанческие отряды на территории Елисаветградковской, Цыбулевской, Федварской, Сентовской и Оситняжской волостей. Связь я должен был держать с Авдеевым, который жил по Гоголевской улице в д. Маляренко.

Немедленно после разговоров с Ланцманом я отправился в Елисаветградковку.

Первым делом в Елисаветградковке я собрал своих товарищей, бывших шахтерев Григория Федоровича Компанийца, Степана Никифоровича Нощенко, Василия Петровича Валько и Семена Скакуна. Им я предложил начать вместе со мной работу по организации отряда. Они охотно согласились.

В Елисаветграде Авдеев дал мне с пол пуда литературы и мы для начала решили распространить ее среди населения. Надо было дать знать, что большевики существуют. Через двое суток я ушел в Федварь. Посредством сторонника Петлюры Григория Полищука я познакомился с Филиппом Черва, Павлом Конником и Сумрыхиным, которые согласились охотно помочь организовать партизанский отряд. Первое собрание наше было в доме Конника. Здесь была заложена подпольная ячейка, которая в скором времени связалась с Елисаветградковской ячейкой. В Федварьской ячейке я оставил около 300 штук воззваний Одесского Областкома для расклейки в ближайшую субботу (базарный день в Федвари) и поручил подыскать надежных хлопцев в Оситняжке и Сентово и прислать их ко мне.

Возвратившись в Елисаветградковку я поручил Нощенко Степану и Василию Валько расклеить против пятницы (базарный день) на базарной площади воззвание. Население Елисаветградковки, Федвари и других сел было терроризировано немцами. Большинство даже ничего не слыхало о большевиках и думало, что выхода нет.

Тем радостнее набросилось крестьянство на разбрасываемые листки воззваний. Собрались кучками на базаре и жадно слушали. Были случаи, как передавали мне мои братья, что крестьяне плакали и целовали листовки, так тяжел был гнет немецко-гетманской оккупации. Варта совместно с австрийцами, пробовала отбирать листовки, но большинство крестьян попрятали их и повезли с базара по домам. [68]

После удачного распространения литературы я отправился в город сообщить Авдееву и Ланцману о результатах своей работы. Побыв 2 дня в городе, я снова, запасшись литературой, двинулся в Елисаветградковку,

На станции Цыбулево мне пришлось пережить несколько жутких моментов. За пассажирами на станции следил отряд вартовых. Когда я сходил с вагона, то очевидно чем-то показался подозрительным начальнику отряда и он спросил вартовых, указывая на меня, кто это? Вартовой Степан Клим, из Елисаветградковки великолепно знавший, что меня преследуют, успокоил начальника, сказав, что он меня знает, что я мирный хлебопашец и т. д.

Литературу в Елисаветградковке я сдал Василию Валько для распространения, а также поручил набрать отряд из надежных людей. Отряд должен был вербоваться так: Валько поручает нескольким самым верным товарищам, каждому навербовать 10 человек и в дальнейшем поддерживает постоянную связь лишь с вербовщиками этих десятков. Такое же задание дано мною было и Федварьской организации. Через своего шурина Александра Пащенко мне удалось организовать отряд в 30 человек в Севериновке и приблизительно такой ж в Красной Каменке.

В Елисаветградковке и Федвари отряды были вскоре организованы, в них насчитывалось 110 человек. Они были вооружены и готовы к выступлению. Я известил об этом Авдеева. Елисаветградский Ревком запретил нам вооруженное выступление, так как мы хотели сделать нападение на Знаменку, но велел быть наготове и копить силы.

Так продолжалось до Петлюровского переворота. Когда мы узнали, что петлюровцы начали борьбу с гетманом, я уехал за инструкциями в город, в Ревком, где получил распоряжение вступить со своим отрядом отдельной частью в ряды петлюровцев, но не открывать политического лица отряда.

С тем я и возвратился в Елисаветградковку. Здесь меня уже ждали.

В Елисаветградковке, среди интеллигенции, было немало петлюровцев, и они что-то слышали о том, что я веду какую-то подпольную работу. В день моего приезда ко мне явились два представителя от них: Медведев Андрей и Дементьев Савелий. Они сообщили, что готовятся к выступлению. Я им ответил:

— Выступайте, мы вам поможем. Однако, не знаю почему, петлюровцы не выступили.

Тогда я снова запросил Ревком о том, как действовать дальше и получил распоряжение выступить, но с условием, чтобы не был открыт большевистский характер отряда. В воскресенье утром, в базарный день, я вместе с 30-ью человеками из отряда, с карманным оружием, врасплох напал на варту, и разоружил ее. Это было так. Все участвовавшие в нападении незаметно, чуть ли не по одиночке подошли к помещению варты, которое находилось на базарной площади. Затем я и т. Нощенко также незаметно пробрались в помещение, вынули револьверы и направили их на захваченных врасплох вартовых. Те подняли руки вверх.

Вбежавшие товарищи забрали все оружие. Несколько вартовых тут же арестовали. Затем на квартирах уже арестовали начальника варты Компанийца, присланного из Александрии, и голову гетманской рады. В Елисаветградковке нами была объявлена власть Директории. [69]

Из Елисаветградковки я в тот же день с отрядом всаднииов в 10 человек поскакал в Федварь. Здесь мы арестовали урядника и нескольких вартовых, собрали сход и также объявили власть Директории. О перевороте кто-то дал знать в Александрию и меня в Федвари к телефону вызвал из Александрии уездный староста Мазуркевич. Он предложил мне восстановить прежнюю власть, угрожая в противном случае карательным отрядом. Я предложил ему в свою очередь немедленно оставить Александрию, так как я двигаюсь к Александрии с отрядом в одинадцать тысяч человек.

Он назвал меня бандитом и бросил трубку. Александрия вскоре была занята партизанскими отрядами Директории. В Елисаветградковке и Федвари власть находилась в наших руках.

Петлюровцы объявили мобилизацию. Из нашего отряда должно было итти чел. 80, но никто не пошел. В то-же время в Александрию петлюровским властям было донесено, что в Елисаветградковке-Федвари существует какой-то отряд подозрительной политической окраски. Нас было решено обезоружить, о чем верные люди поставили нас в известность.

Я сообщил об этом Ревкому. Ревком дал такое распоряжение: всем подлежащим призыву явиться на мобилизацию и сообщить о месте своего пребывания для связи с большевистскими повстанческими отрядами. Не подлежащим-же призыву партизанам спрятать оружие и разойтись по домам, но быть готовыми явиться по первому распоряжению Ревкома.

Так мы и сделали. 80 человек с Гаврилой Ямковым были отправлены в Белую Церковь. Здесь они связались с Бело-Церковской организацией большевиков и поддерживали тесную связь со мною. Оставшиеся партизаны разошлись по домам. Но и здесь они не сидели сложа руки — они просунулись в местные органы власти, которая таким образом фактически являлась не властью Директории, а властью большевиков.

Через некоторое время мною был получен приказ Ревкома собрать отряд и вести его в город, так как Ревком готовится к захвату власти.

Я послал распоряжение Ямковому в Белую Церковь о немедленном возвращении мобилизованных. Ямковой достал, благодаря Бело-Церковской организации, поддельные документы о том, что все прибывшие с ним мобилизованные должны отправиться в Александрию в распоряжение воинского начальника. Отряд Ямкового прибыл на станцию Цыбулево поздно ночью, выгрузился и явился ко мне в Вершино-Севериновку.

В течение суток явились и все те, кто был отпущен по домам. Весь отряд был затем собран в лесу «Плоская дача», где был устроен митинг и было дано распоряжение сдать всем оружие, а самим в одиночку и группками вливаться в петлюровские отряды в городе, сохраняя однако строжайшую тайну и ожидать дальнейших распоряжений.

Хлопцы так и сделали. Они все двинулись в город и им удалось устроиться в Галицийском полку. Даже еще больше, им удалось составить отдельную сотню. Ямковой попал в этот же полк.

По приезде моем в город из этой сотни была выделена тройка в составе: Ямкового Гаврила, Конника Павла и Умрихина. Степан Пащенко, был введен в оперативный штаб при Ревкоме. Тройка посещала партийные собрания и вела политическую работу в сотне. [70]

Мне недолго пришлось быть в Елисаветграде. Меня снова послали формировать отряды в тот-же район. Здесь мне удалось связаться с Коцуром и Кириченко, оперировавшими против петлюровцев на Чигиринщине, в районе Фундуклеевка-Цыбулево.

В моем распоряжении находился отряд свыше 50 человек, навербованных мною в Елисаветградковке, Цыбулево и Михайловке. С этим отрядом однажды ночью, мы напали с тылу на петлюровцев, дравшихся с Коцуром и Кириченко, чем вызвали среди них немалое замешательство.

Когда-же нам в ту-же ночь удалось разбить эшелон петлюровцев, шедший, на подкрепление, то петлюровские отряды в панике бросили фронт и отступили к Знаменке. Наш отряд соединился с отрядами Коцура и Кириченко. Сюда-же прибыла связь и от Григорьева, который оперировал около Долинской.

Отсюда меня экстренно вызвали в Елисаветградский Ревком. Я оставил свой отряд у Коцура и получив от него поручение установить связь с Ревкомом, прибыл в Елисаветград.

Через несколько дней было назначено восстание. Оно было приурочено к той ночи, когда в карауле должна будет стоять наша сотня под командой Ямкового.

Четвертого мая в Знаменке закончилось формирование 1-го Верблюжского полка. В честь этого события Григорьев выпустил универсал, в котором разрешил «погулять своему доблестному войску». «Доблестное войско» начало с того, что подойдя к еврейской синагоге убило еврейку-сторожиху и затем в продолжении нескольких часов убило еще 8 человек из жителей поселка и пассажиров застрявших в Знаменке.

Часть, евреев-жителей Знаменки ночью лесом прибежали в местечко [91]

Дмитровка, находящееся в 10 верстах от Знаменки. Состояние беженцев было ужасное: отец не знал где дети, дети не знали где родные, жены не знали где их мужья — мужья где жены. Каждый думал об оставшихся, что они убиты.

Пришлось выдерживать наружное спокойствие перед несчастными и в тоже время искать выхода из создавшегося положения. Каждую ночь можно было ожидать погрома в Дмитровке. Так продолжалось 2 недели.

Числа 16–17 мая председатель Волисполкома уехал в г. Александрию.

Его помощник и заместитель на другой-же день отъезда отдает приказ о высылке из Дмитровки всех беженцев. Бросились к нему:

— Куда? Везде идут погромы. — Куда хотите, хоть в могилу, хоть в море, мне все равно, — ответило «мудрое начальство» на просьбу евреев отменить распоряжение о высылке.

Положение сделалось ужасным. Все растерялись. Чувствовалась полная беспомощность. Оставалась единственная надежда — откупиться. Были собраны деньги и я (автор исполнял в то время обязанности помощника Продуправы. ) отправился к главарям банды Куцу и Фурману (местными) с просьбой не устраивать погрома. Главари согласились погрома не делать и потребовали выкуп в размере 10 тысяч рублей. Деньги велели принести в сад Шамовской учительской семинарии 19-го мая утром к квартире директора Шулькевича. В указанный срок 10 тысяч были принесены в условленное место. Но из квартиры Шулькевича вышел Куц и сообщил, что на их собрании, которое вот сейчас идет, было постановлено, что 10 тысяч мало, что нужно не менее 20 тысяч.

Немедленно была собрана дополнительная сумма, но когда деньги снова были принесены, то Фурман и Куц объявили: Идите домой, денег нам не нужно, на собрании решено сделать погром. Куц еще обратился ко мне с предложением:

—  «А ты если боишься?, то можешь итти ко мне, там тебя никто не посмеет тронуть». Очевидно кампания решила также обеспечить себя на всякий случай несколькими «спасенными жидами».

От «помощи» я конечно отказался и, возвратившись в Дмитровку, сообщил, что сегодня ночью можно ожидать погрома.

Действительно, в ночь на 19-ое мая начался погром.

Первыми жертвами были семья Червинских и еще несколько человек евреев из Знаменки, которых они укрывали у себя в доме. Убив в этом доме 13 человек, в числе которых было трое детей, банда набросилась на дом Любашевского, где также было убито 9 человек. Всю ночь грабили лавки и квартиры в этих домах. Сын Червинских Моисей, недавно возвратившийся из плена, был тяжело ранен.

Утром, когда погром прекратился, мы отправили последнего в местную больницу. Однако врач Андреев категорически отказался делать ему перевязку, мотивируя тем, что вот-де вы хотели коммуны, — теперь устраивайтесь сами. Мало этого, Андреев выгнал из больницы всех евреев-больных, в том числе красноармейца Стародубского, больного тифом с температурой в 39 градусов. Червинского мы отнесли домой и он через 2 часа скончался. Ужасный вид представился нам в доме Червинского. Все трупы находились в одной комнате. У детей были отрублены головы, взрослые были обезображены до неузнаваемости.

Так как погром производился в большинстве местными бандитами, то днем мы могли сравнительно свободно ходить. Однако точно выяснить, кто [92] еще убит не было никакой возможности. Люди были до того растеряны, что прятались не только от чужих, но даже и своим не доверяли.

Днем приехал председатель Волисполкома Евтихий Самборский и увидев меня спросил — «Ну как у тебя» — «Ограбили до тла» был мой ответ.

«Ничего подобного, у тебя не были» — сказал Самборский. Ясно было, что Самборский был осведомлен о событиях лучше, чем кто-либо другой.

Подошел еще один из местных главарей, и я начал просить их прекратить погром, обещая за это деньги и все что угодно. Самборский обещал, но потребовал в то-же время, что-бы евреи отдали все оружие, какое у них имеется. Этот приказ я категорически отказался передать.

Наступила ночь. Я скрылся на чердаке крестьянина Жмуры. Хотя Самборский и обещал спокойствие, однако ночь выдалась ужасная: погром возобновился с новой силой, убитых было больше. Перед вечером этого-же дня из Дмитровки вышла в Знаменку группа беженцев в 30 человек. Сейчас же за селом, около еврейского кладбища, группа была остановлена бандитами. Все были раздеты до гола, у женщин были вырваны серьги, все кольца были сняты, выбиты были золотые зубы.

Можно себе представить ужасную картину, когда вся группа голых людей бросилась на колени перед грабителями с мольбами пощадить им жизнь. После короткого совещания бандиты приказали всем бежать. Ужасен был вид несчастных людей, когда они голые с маленькими детьми на руках, в каком-то цепенеющем молчании, изо всех сил бросились от грабителей. Мужчины несли на руках более слабых женщин, многие из которых были в глубоком обмороке.

И так бежали эти несчастные, обезумевшие от ужаса 10 верст, до самой Знаменки, но все же не спаслись. Они попали на Знаменку в самый разгар погрома и большинство из них было убито.

В Дмитровке, как сказано, вторая ночь была кошмарна. То в одном месте, то в другом, раздавались душераздирающие крики, а за ними следовали выстрелы и крики смолкали.

На утро снова все затихало, только разгромленные дома, зияющие пролеты окон и дверей, разлетающийся по ветру пух, указывали на места разгула погромщиков. В селе было зловеще тихо. Только в разгромленных домах слышны были рыдания.

На третий день, сидя у телефона, я получил сообщение, что Самборский Фома (командир полка у Григорьева-личность чрезвычайно жестокая) приедет организовать Дмитровский полк. Вслед за тем получено было известие, что банда Григорьева понесла жестокое поражение. Явилась надежда, что погромный ужас наконец прекратится.

Самборский приехал организовывать полк. Был созван сход. Группа евреев с женщинами и детьми явились на сход и на коленях умоляли прекратить погром. Некоторая часть схода начала издеваться над несчастными, но большинство было против погрома. Было внесено предложение организовать обходы из крестьян-добровольцев и в каждый обход влить по несколько душ евреев. Но Фома Самборский категорически запротестовал против этого предложения и решительно заявил, что погрома не будет, так как он сам со своим отрядом будет дежурить эту ночь. Это обещание было дано с исключительной целью провалить предложение, так как вечером Самборский уехал в Знаменку. [93]

Третья ночь по своему ужасу и жестокости превзошла все предыдущие. Несчастные жертвы прятались где только возможно, но погромщики их находили, стягивали несчастных с чердаков и из других убежищ, убивали и изнасиловали женщин и девушек.

Наступивший день не прекратил погрома. Несчастные жертвы разыскивались на чердаках, в подвалах, в скиртах соломы. Убийцы обыскивали каждую щель. Наконец бандиты упились кровью, грабить уже было нечего. Погром прекратился. Оставшиеся в живых вышли на свет разыскивать близких. Многих нашли только через несколько дней в канавах за 8–10 верст за селом. Они представляли из себя полусгнившие трупы, которые можно было опознать лишь по предметам, не могущим уничтожиться разложением.

Но и этим дело не окончилось. При попытке хоронить убитых, бандиты начали стрелять, так что трупы приходилось зарывать крадучись, по несколько человек в гробу где-либо в огородах или в степи.

Курсанты Кавкурсов в борьбе с Григорьевщиной

16 апреля 1919-го года в гор. Зиновьевск прибыла первая группа курсантов, выделенная из состава Тверских кавалерийских курсов в количестве одного эскадрона под командой Савицкого. Прибывший эскадрон должен был положить начало кавалерийским курсам в Зиновьевске. Был объявлен прием желающих, организовано было 2 эскадрона и начались занятия. Однако занятия регулярно производить нельзя было, потому что в городе все время приходилось нести сторожевую охрану и быть всегда на чеку.

Когда стало известно, что григорьевцы обезоружили продотряд и караульный батальон, то у нас не оставалось никакого сомнения, что обезоружат и нас. Был поднят вопрос: сопротивляться ли григорьевцам или сдать оружие без боя. Ждать помощи нам было неоткуда, биться же одним, значило итти на верную смерть. Мы решили часть оружия спрятать, а часть-сдать.

9-го мая григорьевцы оцепили помещение курсов, расставили вокруг пулеметы и предложили нам сдать оружие, что мы и исполнили. Предварительно-же по трубам, по лестницам и иным укромным местам рассовали револьверы и винтовки сколько возможно было. Удалось спрятать даже пулемет.

Обезоружив все части, григорьевцы ушли из города, оставив на станции всего лишь один эшелон, который 11 мая был нами разоружен.

Оружие, захваченное у григорьевцев, было использовано для вооружения продотряда и отряда организованного партийным комитетом.

Надо было готовиться к защите города, так как Григорьев наступал со стороны Треповки. Боевой участок был назначен на станции Канатово.

Туда выехали, в числе прочих, и кавкурсы в количестве полу-эскадрона.

12-го же на Канатово был двинут весь состав школы. В это время на Канатовой уже шел бой. Прибывшие курсанты рассыпались по правому флангу и стали сдерживать наступление григорьевцев. Во время перестрелки обе стороны сошлись на довольно близкое расстояние. На правом фланге между курсантами и григорьевцами начались частичные переговоры.

Как той так и другой стороной были выделены парламентеры, которые [94] пошли по линии боевой цепи и прекратили перестрелку. В то-же время ловким маневром часть советских войск зашла григорьевцам в тыл на тот случай, если бы они отказались сдать оружие. Но григорьевцы сдали все оружие. В числе сданного оружия было несколько пулеметов и одно артилерийское орудие.

После этого часть курсантов, захватив с собой военнопленных, отправились в город. Позже прибыли и все остальные курсанты.

13-го мая получено было распоряжение снова двинуться на Канатово, так как со Знаменки двигались эшелоны григорьевских войск. Немедленно курсы в полном составе двинулись по шоссейной дороге на Канатово.

В ночь с 14:го на 15-ое мая григорьевцы начали обстреливать советские войска из орудий, Часть курсантов, заняв боевую позицию, вступили в бой с григорьевцами. Бой продолжался 5 часов, но все-же, вследствие значительности сил противника, нашим пришлось отступить. Главная же причина отступления заключалось в том, что стало известно об измене матросов батальона Черноморского флота. Этот батальон был прислан к нам для подкрепления, но он перешел на сторону григорьевцев и начал обстреливать нас с тыла.

Из боя вышла целою незначительная часть курсантов, большинство же выбыло из строя убитыми и ранеными. Некоторым курсантам удалось на станции Елисаветград вскочить в поезд, отошедший в Одессу, часть была захвачена григорьевцами в плен, остальные же рассыпались по городу.

При отступлении, я, еще один курсант и три красноармейца из продотряда, в числе которых был и комиссар продотряда, попали в Лелековку.

Крестьяне нас обезоружили и арестовали, а комиссара (еврея) расстреляли.

Вторичный захват города григорьевцами

Разбитый в мае месяце советскими частями, Григорьев с остатками своих банд бродил в июле по уезду и грабил. Он совершал налеты на совхозы, убивал советских работников, разрушал телеграфное и телефонное сообщение. Так, 2-го июля он разграбил совхоз в бывшей экономии Жуковского в деревне Антоновке, Ровенской волости. Во время перестрелки был убит организатор совхоза Михаил Дьяченко. Вслед за этим были разгромлены советские и артельные хозяйства около дер. Антоновки, в бывшем имении Майбороды.

В Ровном Григорьев уничтожил все учетные карточки на военнообязанных, снял все телефонные аппараты и перерезал провода. В Н. -Украинке им была разгромлена советская больница. 3-го июля в с. Семенастово он уничтожил все мобилизационные дела и забрал всех лошадей. В Хмелевом григорьевцы устроили погром и обобрали село. В Оситняжке бандиты расстреляли 3-х евреев. Отдельные группы григорьевцев подходили к самому городу.

Работа по организации советского аппарата в уезде сделалась почти невозможной. Набеги григорьевцев отражались на продовольственном снабжении города, так как крестьяне, боясь грабежей григорьевских солдат, перестали ездить в город на базар.

По сведениям советских отрядов, которые действовали против Григорьева в уезде, крестьянство относились к Григорьеву враждебно. Григорьевцы [95] вытаптывали поля, грабили крестьян и вообще мешали сельской работе.

В связи со всем этим вопрос о борьбе с Григорьевым снова выдвигается на первое место. Местный Ревком постановил, ввиду чрезвычайных обстоятельств, высшей военной властью в городе и уезде считать Военный Комиссариат, при котором организовывается Военный Совет.

По предложению Чернышева Ревком принял постановление отправить на фронт против Григорьева одну треть своих членов, путем добровольной записи желающих по фракциям. От фракции коммунистов при Ревкоме пошли на фронт: Сосна, Теличко, Дьячков и Гордиенко. От Крестьянского Исполкома пошли: Пашков, Коломейцев, Средний, Казанкум и Сахно.

Через несколько дней Григорьев совершил налет на город. В 4 часа утра григорьевцы и махновцы, под видом крестьян, на возах въехали в город со стороны Петропавловской церкви. Здесь они разбились на 2 группы.

Одна группа двинулась к Военному Комиссариату с тем, конечно, чтобы уничтожить все мобилизационные дела и сорвать мобилизацию, объявленную 5-го июля. Другая часть заняла вокзал. Григорьевцам удалось занять здание Военного Комиссариата, где они и укрепились.

Немедленно все находившиеся в городе советские части были приведены в боевую готовность и под их натиском бандиты в беспорядке отступили за город. К 6-ти часам город был очищен совершенно от бандитов.

Было взято много пленных, 4 пулемета, 2 бомбомета, много лошадей и повозок и прочего военного снаряжения.

Во время этого нападения в нашем городе находился председатель Всеукраинского Исполнительного Комитета тов. Петровский. Он тогда объезжал Украину и заехал к нам. Тов. Петровский во время обстрела находился на улице, и когда был двинут отряд для занятия станции, он стал во главе его. Во время боя был ранен Инспектор Народного Военного Комиссариата тов. Николаенко, приехавший с тов. Петровским и совместно с ним руководивший операциями по очистке города. Григорьевцы на станции совершенно разгромили вагон тов. Петровского и забрали печать Центрального Исполнительного Комитета.

13-го июля григорьевцы еще раз произвели нападение на город. В 4 часа утра они в количестве 2500 человек подошли незаметно к тюрьме (их всего менее ожидали с этой стороны). В тюрьме находился, как раз военный комиссар Русин с небольшим отрядом. Григорьевцы ворвались в тюрьму и выпустили всех арестованных, среди которых было много контрреволюционеров. Отряд военкома вынужден был укрыться в одной из камер верхнего этажа тюрьмы и здесь продержался, отстреливаясь до изгнания григорьевцев. Григорьевцы заняли крепость, все предместья Быковой и часть Пермской, до Б-Пермской улицы.

Против григорьевцев были двинуты все советские части по трем направлениям: на тюрьму, на Быковую и на Кущевку. Однако григорьевцы удержали занятые места и даже укрепились в Пушкинском училище. Так продолжалось до 12 часов дня, пока штаб не отдал приказания открыть по григорьевцам артилерийский огонь. Кроме того, около Петропавловской церкви высадился Вознесенский полк (прибывший на подкрепление нашим), и двинулся на Кущевку и отсюда стал напирать на григорьевцев. Советские части в городе с новым подъемом повели наступление и левый фланг [96] начал теснить противника. К 2-м часам город был очищен. Преследование григорьевцев продолжалось до 8 часов вечера. В этом бою со стороны красных частей было 20 товарищей убито и столько же ранено. Григорьевцы потеряли около 200 человек убитыми и ранеными. Григорьев со своими частями отступил к с. Сентово. Здесь, его убил Махно 29 июля, присоединив к своим частям остатки григорьевских банд.

Небезинтересно, в заключение, привести несколько фактов, характеризующих тогдашнюю деятельность, так называемых, лидеров мелко-буржуазных «социалистических» партий, в особенности меньшевиков.

Исключительно отличились «профессиональные вожди» союза Металлистов, они все время неизменно твердили о том, что они «в политику не вмешиваются», а фактически, конечно занимались политикой, но контрреволюционной.

Когда 11-го июля Ревком совместно с конференцией профсоюзов постановили мобилизовать 50% всех членов профсоюзов для борьбы с григорьевскими бандами и, когда почти все рабочие на этот призыв готовы были откликнуться, тогда правленцы металлистов все дело сорвали. Путем всякой агитации, они добились того, что ни один металлист не явился на мобилизацию, это конечно повлияло и на остальных рабочих. Характерно отметить, что из сел на мобилизацию явилось большое количество крестьян. Тов. Петровский, пребывавший тогда в Елисаветграде, заклеймил действия этих «вождей» в статье под заглавием «Позор предателям рабоче-крестьянского дела», он писал:

- В то время, когда отдельные группы из рабочих и железнодорожников отбивались от наступления григорьевских банд, все железнодорожники и рабочие в эти тяжелые 11–12-го июля дни позорно изменили своему рабочему делу — делу революции Украины и России. Пролетариат заводов и железных дорог, должен особенно отметить эту предательскую политику Елисаветградских рабочих, с возданием им должного отношения. Ни одна организация Елисаветградского пролетариата не пришла и не заявила, не только о поддержке, но даже о своем отношении к происходившей борьбе с контрреволюцией, которую вели лучшие сыны пролетариата, гибнущего за святое дело.

Позор предателям.

Елисаветград, 12-го июля. Штаб».

Необходимо еще раз подчеркнуть, что члены других профсоюзов принимали участие в подавлении григорьевщины, ибо среди них не велась такая предательская работа, как среди металлистов. 20-го июля в местной газете, в статье «Долой предателей из рабочей среды» писалось: «Рабочие всех других союзов с большей или меньшей готовностью, но однако подчиняются постановлениям конференции о мобилизации, а металлист — этот самый большой и организованный Елисаветградский союз, все время срывает постановления конференции. Так было в первый раз, так случилось и сейчас. Мало того, со стороны некоторых металлистов раздавались восклицания такого рода, что Деникин ничем не хуже Советской власти для рабочих, и что даже не Деникин расправляется с рабочими, а делает это Советская власть, и только сваливают на Деникина. Такие вещи говорят открыто на рабочем собрании».

Но рабочие очень скоро поняли своих «вождей», последующие события показали, что и пролетариат Елисаветграда, не имея в своей среде предателей, готов кровью заплатить за революцию и ее победы. [97]

Махновщина.

Союз Григорьева и Махно

После разоружения Советской властью махновских частей в ГуляйПоле в июне месяце 1919 года Махно ушел из Екатеринославского фронта и перешел в наш уезд. Местом для штаба он избрал местечко Глодоссы, а части свои расставил по соседним селам.

Отсюда время от времени, махновские отряды совершали набеги на богатые села и местечки: Новоукраинку, Добровеличковку и др. По подсчетам Добровеличковского населения в общей сложности махновцы в Добровеличковке забрали деньгами и имуществом на 10 миллионов.

При штабе Махно находились члены анархической конфедерации «Набат», среди которых было не мало елисаветградцев. Небезизвестные анархисты Волин и Суховольский читали лекции. При штабе была типография, где печаталась анархическая газета, листовки, воззвания и приказы. Сам Махно выдавал себя за идейного анархиста.

Встреча Махно с Григорьевым произошла 12-го июня (по новому стилю) в с. Камышеватом около Компанеевки. Сюда отступил Григорьев со своим отрядом, после нападения на город. В 10 часов вечера этого-же числа в Компанеевку (расположена через балку от Камышеватой) вступил и Махно. Григорьевцы не знали какие части вошли в Компанеевку и сперва завязалась перестрелка. Через некоторое время выяснилось, что в Компанеевке не Советские войска, а махновцы и стрельба прекратилась.

Ночь прошла спокойно. На другой день происходило «братание» Григорьева с Махно. Они устроили в клубе митинг, на котором был заключен «дружественный союз». В Компанеевке эти 2 союзника вместе со своими армиями простояли неделю.

Убийство Григорьева

25 июля Григорьев и Махно были в с. Оситняжке, в 12 верстах от Сентово. Наши сельские работники и коммунисты чувствовали себя не совсем хорошо, но все-же решили оставаться в Сентово.

26 июля в субботу, в 3 часа дня в село вошли отряды кавалерии и пехоты общей численностью до 2000 человек. Разместились они следующим образом: центр села заняли махновцы, затем по боковым улицам размещены были григорьевцы, а на окраинах села снова расставлены были махновцы. Григорьевцы были как бы в кольце и наверное это было сделано Махно умышленно, по плану.

Сам-же Махно с Григорьевым и оба штаба поместились в доме попа, недалеко от Исполкома. В Исполкоме все были на местах и напряженно ждали, что будет дальше. [98]

Когда штабы прибыли и начали размещаться, в Исполком явился отряд человек в 15 и под угрозой смерти потребовал от председателя доставить немедленно 20 пудов картофеля и 150 пудов овса. Затем они сорвали со стен советские плакаты, звезду с вывески и ушли. Председатель бросился исполнять поручение. Через полчаса снова тот-же отряд прибыл с подводами за картофелью и овсом. Все было готово, так как население, спасая жизнь своего председателя, немедленно снесло продукты. Махновцы уплатили за них украинскими деньгами.

Перед вечером зашел в Исполком Григорьев и велел созвать на 8 часов вечера всех крестьян на митинг. В указанное время много крестьян явилось в театр (в Сентово он очень большой по размерам, так как переделан был из конюшен воинского поселения). Оба атамана вышли на сцену вооруженные с ног до головы и говорили поочередно. Они говорили, что ведут борьбу с коммунистами во имя настоящей революции. Григорьев даже похвастался, он сказал: «За мою голову назначено 100 тысяч рублей, но пусть знают, что моей головы им не получить». И так как он «изволил быть» в хорошем расположении духа, то «пожертвовал» 20 тысяч рублей на оборудование театра. Собрание этим «благородным» жестом закончилось, было объявлено, что на следующий день, то-есть в воскресенье, будет сходка около Исполкома.

В воскресенье после обеда собралась сходка. Крестьян на нее явилось около 1000 человек. По селу курсировали все время махновские тачанки с пулеметами, но никто на это не обратил внимания. Первым явился Махно со своим штабом. Они вошли в сельсовет, пригласили туда предсельсовета Лапинского, его заместителя Бандуристого, зам. заведующего земотделом Антонова и начальника милиции Музыченко. При закрытых дверях состоялось совещанее. Махно встал и обратился к своему штабу грозно и. решительно: «Если сегодня с ним (из сентовцев никто даже не знал о ком идет речь) не будет покончено, то я вас всех постреляю».

Один из штабных ответил: «Сегодня все будет сделано».

Вошел Григорьев с двумя адъютантами. Расселись. Был избран председатель и секретарь. Один из присутствующих махновцев, здоровый малый в красной рубашке, встал и начал говорить речь, в которой за что-то упрекал (сентовцы не поняли) Григорьева. Последний был взбешен и в свою очередь очень горячо начал отвечать.

В это время со двора послышались крики. Оказалось, что два пьяных солдата: григорьевец и махновец подрались между собою. Махно выскочил из сельсовета и рукояткой револьвера избил физиономию григорьевца. Затем он возвратился в помещение и зло сказал Григорьеву: «Вас всех надо перестрелять».

Заседание, прерванное инцидентом с пьяными солдатами, снова началось. Поднялся сам Махно и обращаясь к Григорьеву спросил:

— Ты в своих универсалах писал: «Бей жидов, спасай Россию»? Григорьев встал, уперся рукою в стол и ответил: «Нет не писал и никто этого не докажет».

«Нет докажет» — крикнул Махно и с этими словами выхватил револьвер и выстрелил, ранив Григорьева в правое плечо. Сидящие махновцы также начали стрелять. Григорьев нагнулся и выбежал на двор. Отбежал шагов двадцать, стал на одно колено и принялся беспорядочно стрелять. К нему подскочил на лошади махновец и ударил шашкою в голову. Григорьев свалился. [99]

После этого был перебит весь штаб Григорьева. Махно приказал местным властям собрать трупы убитых и не хоронить, а выбросить собакам. Часть григорьевцев присоединилась к Махно, а остальные разбежались.

Махно после убийства Григорьева

После убийства Григорьева штаб-квартира Махно была перенесена из Глодосс в Добровеличковку. Численность его армии достигала 5000 человек. При штабе находилось до 1500, остальные были расквартированы в Глодоссах, Песчаном Броде, Липняжке, Тышковке и других селах. Все, что необходимо было для существования, бралось у жителей бесплатно.

Были отдельные случаи грабежей и убийств. Так например, был убит еврей кузнец Лахман за то, что пожаловался на махновца, неуплатившего за ковку лошади. Находили также убитых в подсолнухах и хлебах.

Так жили махновцы до начала кулацкого восстания против Советской власти. Когда началось это восстание, то Махно также принял в нем участие. Махновцы и восставшие кулаки заняли станцию Помошную.

В первых числах августа, начальник советского боевого участка Бирзула — Помошная т. Гуляницкий получил распоряжение штаба 45 дивизии очистить Помошную от восставших частей и махновцев. На Помошную был направлен броневик с красноармейцами. Бандиты разобрали пугь и бросились на броневик с косами, вилами и другим оружием. Красноармейцы выскочили из броневика и начали теснить бандитов. Об этом дали знать Махно. Через некоторое время явились махновские тачанки с пулеметами.

Красноармейцы сдались, а броневик махновцы захватили с собою.

Но все-же Гуляницкий со своим отрядом очистил Помошную от махновцев, которые отошли к Новоукраинке. Благодаря этому удалось пропустить несколько эшелонов из Одессы в Бобринскую.

Через 36 часов Махно вновь начал наступление на Помошную иему удалось ее занять. Красноармейцы отошли к ст. Глиняной. В это время из Вознесенска на Помошную прибыло 2 советских эшелона и попали в руки махновцев. Красноармейцев разоружили и раздели до-нага, а ночью всех их выгнали в степь. Большинство из них пешком добралось до Голты, где в то время находился начальник боевого участка Гуляницкий.

Махно прислал в Голту своего парламентера, анархиста Якова Суховольского, через которого предложил Гуляницкому перейти со всеми своими частями к нему для борьбы с Деникиным. Парламентеру был дан письменный приказ Махно очистить Помошную в течени 10 часов и сдать оружие Рабоче-Крестьянской Красной армии.

Стало известным, что со стороны Вознесенска наступают на Махно красноармейские части под командой Кнегницкого. Гуляницкий связался с Кнегницким для общих действий. Начался бой, который длился целые сутки, и Махно удалось выбить из Помошной. В этом бою погибла почти вся рота спартаковцев.

Все же Махно остался в районе Помошной. Здесь он под влиянием некоторых коммунистов, попавших к нему в плен, направился в сторону Н. -Архангельска и Жилковки для борьбы с деникинцами. К этому времени армия Махно насчитывала тысяч 20–25.

Кулацкое восстание против Советов

Петлюровцы организуются

Григорьевщина дала толчек для усиления петлюровского движения в уезде. Представители Петлюры разъезжали по селам и призывали крестьян к восстанию. Еще больше было агентов Деникина. Руководящую роль в подготовке и проведении восстания взяли петлюровцы. Штаб их находился в Компанеевке. Во главе штаба стоял учитель Герасим Онуфриевич Нестеренко — украинский эсер, Островский и офицер Гриценко. Они организовали все окружающие села: Антоново, Живаново, Сасовку, Егоровку, Раздолье, Терновую балку, Зеленую, Марьевку и др. села. Повстанцы выбрали свой комсостав, куда вошли: упомянутый Гриценко — учитель, украинский эсер, бывший офицер, Компанеевский крестьянин Николай Бардоша, учитель Виктор Орловский, агроном Митрофан Крикун и бывший фельдфебель старой армии Николай Рудченко.

Повстанческая стихия перекинулась в Губовскую, Нечаевскую, Калиновскую и др. волости. Всего повстанцев собралось до 10. 000. Они разбились на 2 группы: одна направилась на Елисаветград, а другая на Бобринец.

6-го августа, Бобринецкая караульная рота получила распоряжение из Зиновьевска — выступить в сторону Компанеевки для того, чтобы отвлечь повстанцев от наступления на Елисаветград. Вечером командиры роты начали готовить ее к наступлению. Однако в роте чувствовалось уже брожение. Кое-кто из красноармейцев успел уже удрать. Тогда командир роты Унтилов и политический руководитель Д. Конторович решились на крайний шаг. Они выстроили роту и предложили: «Кто за Советскую власть, стройся в одну сторону, кто против — в другую». Рота разделилась на 2 части. И та часть, которая осталась верною Советской власти, под командой военного руководителя Мамриенко, военкома Бусуйка, политрука Конторовича и командира роты Унтилова отправились к Компанеевке.

Во избежание ненужных жертв политрук Конторович составил письмок крестьянам, которое было отправлено через парламентера Мамриенко.

Письмо гласило:

«Дорогие товарищи крестьяне! Мы, красноармейцы, ваши сыновья и братья, обращаемся к вам с настоящим письмом и призываем вас не проливать невинной крови ваших же братьев рабочих и крестьян.

Мы красноармейцы сражались в рядах Красной армии, отвоевали и передали вам землю, а вы изменяете власти рабочих и крестьян и идете на помощь нашему общему врагу генералу Деникину, который стремится обратно забрать землю, растоптать свободу нашу своими ногами и превратить нас в своих прежних рабов. [101]

Мы красноармейцы, клянемся в преданности вам крестьянам и не желаем проливать вашей братской и невинной крови — многие из вас, по своей темноте пошли за генералом Деникиным, его агентами, которые обманывают вас и распустили ложные слухи о том, что красноармейцы и коммунары поджигают ваши села и хлеба в степи, дабы вас натравить на Советскую власть.

Дорогие крестьяне. Не верьте этим ложным слухам и вместе с нами сомкнитесь для борьбы против общего врага, который желает вернуть на трон царя и помещиков, уничтожить завоеванную свободу.

Смерть генералу Деникину! Да здравствует власть Советов! Ждем ответа через делегата.»

Повстанцы задержали Мамриенко и в то же время начали окружать роту. На расстоянии 200 шагов перед ротой выросли цепи. Начался бой.

Часть роты прорвалась и отступила на Бобринец. Часть же попала в плен.

Из пленных был тут-же на месте убит красноармеец Боярский, еврей по национальности и учитель по профессии. Парламентер Мамриенко в суматохе удрал верхом на лошади.

В этот же день 6-го августа выступил из Елисаветграда на Компанеевку отряд в 500 человек с броневиком. Отряд зашел в Компанеевку беспрепятственно. Но покуда отряд был в Компанеевке повстанцы на Елисаветградской дороге устроили заграждения с целью, очевидно, задержать броневик. Однако это им не удалось. Под огнем повстанцев дорога была расчищена и отряд возвратился в город, потеряв, правда, 18 человек убитыми. Свое дело отряд сделал. Он задержал повстанцев и дал возможность эвакуироваться из города Соваппарату.

Приход Деникина

16 августа, в воскресенье, повстанцы начали наступать на город.

Части Братского полка и комбатальон сдерживал наступавших до 7 часов вечера, пока не были погружены последние эшелоны, а потом отступили на станцию. Когда повстанцы заняли станцию, то они обстреляли только последний уходящий эшелон.

Еще на улицах города шел бой, а союз «Металлист», находившийся в тот период под влиянием меньшевиков, послал в повстанческий штаб делегацию осведомиться о целях восстания и уговориться насчет мер поддержания порядка в городе. Штаб дал ответ делегации в письменной форме.

11-го августа в помещении союза «Металлист», был организован «Временный Комитет управления городом». В него вошли: Бубнов В.И., Вакуленко Д.Ф., Гончаров Б.И., Зиновьев В.И., Касперкевич А.X., Крыловский И.3., Слободанюк И.И., Троилин, Харитоненко и Н.А. Якубовский.

Комитет выпустил воззвание, где говорилось о том, что наступил момент «единения рабочих и крестьян», о том, что причиною стихийно вспыхнувшего восстания были: чрезвычайка, смертные казни и реквизиции хлеба, что все это разъедало Советскую власть.

В аудитории завода б. Эльворти союз устроил митинг, который потом был перенесен в крепость. К чести рабочих надо сказать, что на [102] этом митинге их было мало. На митинге была избрана гражданская власть города. Приводим полностью протокол митинга.

Протокол соединенного митинга граждан г. Елисаветграда и крестьянповстанцев Компанеевской, Аннинской, Губовской и Покровской волостей, состоявшегося 11-го августа 1919 г. в крепости города. Председателем митинга был избран единогласно Д. Белкин-представитель Компанеевской волости, товарищем председателя Татарчук-представитель Аннинской волости, секретарем В. Христич и его товарищем Шлянин.

Слушали: Вопрос о гражданской власти города Елисаветграда и его уезда. После обсуждения и баллотировки.

Постановили: Создать таковую из 11 человек. Избранными оказались следующие лица: от местной трудовой интеллигенции — Попов, от мещан города — Дворниченко, от рабочих:

— Зиновьев, Воленко и Джуган, от крестьян: Белкин (Компан. волость), Козлов (от Аннинской волости), Лошня Алексей (тоже), Борзов (Покровская волость), Семенов (Лелековская волость), Токаренко (учитель).

По окончании выборов было внесено предложение и принято единогласно о том, что вышеуказанные имеют право кооптировать себе в помощь кого они найдут нужным для пользы дела.

О политическом лице этого комитета можно судить по следующим данным. Первым делом вновь избранный комитет послал делегацию в Знаменку к генералу Шкуро. Во вторник, 12-го, в час дня, новый комитет во главе с целой ватагой духовенства и толпы воспрянувшей духом буржуазии, чиновничества, торговцев базара, под пасхальный звон всех церквей города и с пением «Коль славен» — отправился на вокзал встречать деникинцев. А с вокзала вместе с приехавшими войсками все двинулись к собору, где был отслужен молебен.
В то-же время, под звон пасхальных колоколов, когда около собора раздавались церковные песнопения, деникинцы начали расправу. Возвращавшиеся с молебна могли «с приятностью лицезреть» несколько прогромыхавших биндюгов, сплошь набитых еле прикрытыми трупами.

Это были убитые около вокзала евреи. [103]

Удары революции.

Путь виселиц и расстрелов

Генерал Слащев в Елисаветграде

17-го ноября в Елисаветград приехал генерал Слащев. Его приезду предшествовала следующая телеграмма: «17-го ноября выезжаю из Знаменки в Елисаветград сам, так как в городе и его окрестностях есть какое-то неполное понимание единой России. Кто понял прошу прибыть ко мне».

Слащевскую идею о России действительно «не поняли» и об этом свидетельствует очень красноречиво та волна крестьянских восстаний, которая прокатилась по уезду, как ответ на действия карательных отрядов посланных в уезд Слащевым.

Население города Слащев приводил к «пониманию» мерами весьма упрощенными. Его приезд ознаменовался приказам о повешении на кавалерийском плацу 12 коммунаров.

Первым был повешен 18-го ноября член партии Андрей Стратиенко.

На виселице была прибита дощечка с надписью: «Петлюровец-бандит-коммунист А. Стратиенко».

В местной белогвардейской газете «Война и мир» от 25 ноября А. Стратиенко назван «Черный Ворон», будто-бы это была его кличка.

В действительности А. Стратиенко никогда такого псевдонима не носил, и был руководителем отряда по борьбе с контр-революцией. Этот отряд он организовал по поручению особого отдела от 6-го марта 1919 года. Со своим отрядом он арестовывал членов бывшего при гетмане «Союза Хлеборобов» и вообще тех помещиков и кулаков, которые принимали участие в карательных немецких отрядах и расстрелах крестьян.

Стратиенко был арестован у себя в доме, в с. Федоровке, где лежал больной тифом. 19-го ноября, на кавалерийском плацу выросло еще 11 виселиц. Между прочим повешен был некто И. Цесарский. Надпись на табличке гласила: «Бывший комиссар И. Цесарский». Никогда Цесарский комиссаром не был, а занимал очень скромное место в земельном подотделе. Остальные повешенные бывшие партизаны из отряда А. Стратиенко: из с. Федоровки — Гончар В.П., и Замуленко, из с. Доливовки: Трегуб П.И., Федорченко М.Е., Маштак В.Н., Федорченко Ф.Ф, из с. Вишняково: Кириченко С.М., и Дмитренко. Фамилии остальных двух покуда еще не установлены.

Эти 12 трупов, висевшие на площади в продолжении целого дня, страшно возмутили рабочую массу. Рабочие протестовали очень настойчиво и под их влиянием Совет профсоюзов послал к Слащеву делегацию в Знаменку. В состав делегации вошли: Н.А. Якубовский, Е.К. Вакуленко, Джиган, Касперкевич, Эльский, Ситников, Ясинский и Гольский.

К делегации Совета профсоюзов присоединились представители от городского самоуправления: Волотковский Б. П. — исполнявший обязанности гор. головы и член управы Погореловский И. С. От еврейской общины [106] поехали М. Г. Додин и Б. 3. Резников. От биржевого комитета И. В. Брон и от комитета помощи Добрармии Д. С. Горшков.

20-го ноября в 8 часов делегация отправилась в Знаменку. Здесь Мелиссарато-начальник Елисаветградского уезда провел их в вагон Слащева. Генералу была представлена докладная записка, в которой в очень осторожных выражениях писалось о том, что пора уж дать возможность городу жить в спокойных условиях. Кое-что делегаты добавили и от себя.

Так меньшевик Якубовский «просил не смешивать» социалистов-меньшевиков и эсеров с большевиками, которые одни лишь есть враги Добрармии.

Волотковский заикнулся было о смертной казни, что частые, мол, расстрелы, а особенно публичные казни через повешение, вредно отражаются на детей.

Слащев поговорил с делегацией что называется «по душам», пообещал все, что у него просили, и делегаты отбыли из Знаменки. Но все продолжалось в городе по старому: контр-разведка расстреливала десятками «при попытках к бегству», евреев били и грабили, помещики кутили и безобразничали, а рабочих арестовывали, очень часто не осведомляясь об их партийной принадлежности. Правда, президиум союза «Металлист» в списке своих членов, представленных в контр-разведку предусмотрительно поставил около фамилии большевиков и «подозрительных» кресты красным карандашом.

В Деникинской контр-разведке

В половине августа ко мне в квартиру ввалились неожиданные гости из контр-разведки: контр-разведчик Иващенко и капитан Няга, а с ними 2 агента Шестаков и Гора. Они произвели у меня обыск и нашли партийный билет и проездной железнодорожный билет из Сибири с надписью «политический». Меня арестовали и препроводили в помещение контрразведки, где я застал человек 20 арестованных.

В контр-разведке я просидел 3 дня и был бит беспощадно во время допросов... Наконец меня, избитого, еле двигавшегося, отправили в тюрьму.

На четвертый день пребывания в тюрьме, в 5 часов вечера меня и еще одного красного командира (фамилии не помню) вызвали, и 4 человека повели нас на валы крепости с определенной целью расстрелять. По дороге красный командир стал уговаривать солдат не расстреливать нас. На двоих из сопровождавших уговаривания и просьбы подействовали, они покинули нас и ушли куда-то. Блеснул луч надежды и мы с удвоенной энергией начали просить оставшихся освободить нас. Те долго не поддавались. Но потом согласились и повели нас в контр-разведку. В контрразведке они сдали нас Иващенко и капитану Няге.

В тот-же день, часов в 10 вечера нас с красным командиром снова куда-то увели. Вели нас Иващенко, Повстянов, Шестаков и еще один человек, мне неизвестный. На улице весь конвой выстроился сзади и скомандовал нам итти вперед. Красный командир стал спорить, указывая, что конвой арестованных сопровождает не по правилу, что надо двум конвоирам итти впереди нас, а двум сзади. Было ясно что конвоиры хотели нас по дороге расстрелять «при попытке к бегству». Во время спора Иващенко выстрелил в командира из винтовки, но промахнулся.

Красный командир бросился бежать, за ним погналось трое конвойных, а [107] возле меня остался один и если бы я не был так измучен и избит во время допросов в контр-разведке, то я конечно, тоже пустился бы бежать.

Красного командира догнали и Иващенко его застрелил.

На весь этом шум вышел капитан Няга, собралась толпа. Увидев меня, Няга выхватил револьвер и со словами:

—  «А эта сволочь еще жива», приставил револьвер к моему виску. Среди собравшейся публики поднялся крик — «Не расстреливать на улице. Мерзавцы. Убийцы... » Няга спрятал револьвер и сказал тихо конвоирам:

—  «В час ночи расстрелять его и Мельниченко» (Петр Ефимович Мельниченко-член Бобринецкой организации). Меня привели обратно в контр-разведку. Здесь Мельниченко меня успокаивал, советывал даже ложиться спать. Действительно ночь прошла, нас не тронули.

На следующую ночь привели много арестованных и занялись их расстрелом, а про нас очевидно забыли. На третьи сутки в камеру зашел Няга и, увидев меня и Мельниченко, спросил Иващенко:

— Почему эта сволочь еще не расстреляна?. — Неуправка, господин капитан, — отвечал тот.

На 5-ые сутки, меня и Мельниченко препроводили в тюрьму, где мы дожидались суда. Суд приговорил меня к смертной казни, но затем заменили казнь 8-ью годами каторги.

В 1923 году мне пришлось выступать на суде свидетелем по делу упоминавшегося выше Иващенко. На суде Иващенко заявил:

—  «Контр-разведка не знала бы кого арестовывать, если бы союз «Металлист» нам не помогал. Мы запросили союз «Металлист», чтобы они дали нам список коммунистов и бывших ответственных работников. Нам списка отдельного не прислали, но дали общий список членов, в котором против фамилий коммунистов и бывших ответственных работников поставлены были красным карандашем кресты.

Я очень заинтересовался этим сообщением и специально пошел в Допр на свидание к Иващенко узнать подробности. Иващенко мне снова рассказал о том, как они достали списки. Оказывается контр-разведка получила списки от секретаря союза Т. Но — добавил тут же Иващенко, — и председатель знал, что списки передаются. — Меня арестовали по этому списку? — спросил я. Да, — ответил Иващенко.

Деникинцы в Бобринце

Деникинцы едва успели осесться, как против них поднялись крестьянские восстания. Слащев разослал по уезду карательные отряды. Один из этих отрядов заехал и в Бобринец. Это было 17 ноября.

Перед тем, как попасть в Бобринец, отряд побывал в Яновке, где находилось имение отца Троцкого и арестовал там Григория Бронштейна, дядю Троцкого. Затем уже в Бобринце отряд арестовал жену Григория — Розу и подростка сына. Между прочим арест Григория Бронштейна с семьей был актом глупейшей мести. Григорий Бронштейн — помещик в колонии Громоклея, по своей жестокости и эксплоатации не отставал от всех помещиков района и наравне с другими помещиками видел в деникинцах спасителей.

У деникинских карательных отрядов было правило-расстрелять или повесить кого-нибудь в каждой деревне. Если не находилось виновного, они убивали попавшегося под руку крестьянина или еврея. Объявлялось, [108] что повешен такой-то бывший комиссар. Вообще, у деникицев была какаято комиссаромания: все арестованные обвинялись в бывшем комиссарстве и многим из этих несчастных пришлось за мнимое комиссарство заплатить жизнью.

Такою невинной жертвой деникинского террора в Бобринце сделались сыновья Л. Виноградова — оба беспартийные. Деникинцы искали в Бобринце Льва Виноградова, активного работника Бобринецкой организации. Но Лев из Бобринца во время скрылся. Не осталось также и других видных коммунистов: часть из них скрылась, а часть была арестована ранее и препровождена в тюрьму.

Но удовлетвориться таким положением было не в нравах деникинцев.

Расходившееся чувство мести требовало жертв. Если нет действительных виновников, — то можно кого-то сделать таковыми. Если Льва Виноградова коммуниста нет, то легко сойдут за коммунистов его братья. Ниже помещаем статью отца двух убитых деникинцами Виноградовых. Помещаем ее почти полностью, она ярко характеризует нравы белогвардейщины и методы борьбы деникинщины за «укрепление» своего господства. Случай, рассказанный А. Виноградовым в его статье, один из многих характерных эпизодов, говорящих о том, что деникинцы очень часто не разбирались в том — кого они убивают, важно было одно — навести как можно больший террор на население.

Статья А. Виноградова

«В августе 1919 года, в Бобринец въехало три броневика деникинцев.

Часа через 2 несколько душ из них явилось ко мне во двор. С ними было и двое из бобринчан. Я вышел им навстречу. Они сказали мне, чтобы я шел за ними и отвели меня в женскую гимназию, где помещался деникинский штаб. Здесь последовала маленькая экзекуция, именуемая допросом и меня отправили в тюрьму, где я уже застал трех знакомых: Мельниченко, Куртиева и одного немого парня. На другой день меня повели на допрос, то-есть попросту говоря на новую экзекуцию. Допрос заключался в том, что меня положили на кушетку и по очереди лупили нагайками. Лупили четверо по очереди до утомления.

«Допрос» окончен. Иду пошатываясь в камеру. Душит такая злоба, что даже боли не чувствую. Через час меня снова ведут на допрос. На этот раз допрос проходит иначе. Меня встречает как-то человек приличного вида, весьма вежливо здоровается и предупредительно даже подставляет стул. «Мне больно», что вас старика, так истязают, — вкрадчиво начинает он, «Мы знаем, ваша семья интеллигентная, вашим детям ничего не грозит и вам нечего скрывать их». Во мне кипит злоба, я не в силах сдержаться. Издевательство «приличного господина» окончательно выводит меня из себя и я кричу: «Мы все, и я и дети на стороне большевиков. Можете меня на кусочки резать, а детей я не выдам (Лева и Леня скрываются в это же время на чердаке этого же арестного помещения).

Он перебивает меня:

— Вы думаете, что Добрармия нуждается в ваших симпатиях? — Да, думаю... Безусловно нуждается... — Ну-с... разводит он руками — жалко, что вас еще будут мучить. Сами виноваты... Однако, через час меня освободили.

После этого случая в моей семье начала налаживаться сравнительно спокойная жизнь. Не то, что нормальная: Лева прятался в кирпиче, сложенном во дворе. Леня тоже не показывался, один только Миша свободно [109] ходил по Бобринцу — но все же нас не беспокоили. Позже Леня и Лева сорвали в корридоре часть пола, выбрали землю и устроили себе нору, в которой и находились все время, опасаясь обыска. Ляда в полу была так искуссно заделана, что заметить ее почти не было возможно. Собственно скрываться нужно было одному Леве, но Леня добровольно разделял с ним заточение, чтобы Леве не было тяжело одному.

Обыска деникинцы не делали, но шпики часто являлись под разными предлогами. Леня и Лева устроились настолько «комфортабельно», что даже умудрились газеты читать (в фундаменте пробили дыру для света).

Но так продолжалось не долго. Офицер Добрармии, помещик Кобзев приказал мне очистить квартиру. О неподчинении и разговора быть не могло — приказание было категорическое.

Пришлось выбираться. В Бобринце у меня был собственный дом, в котором жила помещица Будерацкая и пекарь Лапидус. Будерацкая по моей просьбе выбралась и мы переехали в освободившуюся квартиру. Леву и Леню перевезли в сундуке. Во флигеле помещалась пекарня Лапидуса, день и ночь толклись люди во дворе, а мне надо было как-то прятать своих детей. Сначала я просил Лапидуса очистить двор и квартиру, потом пригрозил ему.

Лапидус в ответ на это писал донос на Мишу, что он будто-бы говорил, что скоро деникинцам конец будет. Мишу арестовали.

Тем временем приезжает из Братского товарищ Левы, Резников и увозит Леву в Николаев, а оттуда в Одессу. Леня ехать не захотел. Он за себя не боялся и считал, что ему как беспартийному, никакой опасности не угрожает. Прятался же он ради Левы, чтобы ему не было так скучно.

Со дня на день ждем освобождения Миши. Леня живет почти что открыто, но на улице не появляется. Комендант Косяков нас успокаивает, что Мишу вот-вот выпустят. Все как-будто начинает устраиваться. Но однажды в ноябре месяце, в 12 часов ночи пришли «гости» с обыскам искать оружия, как они заявили. Поручик Шведов предъявляет мандат.

Оружия конечно не нашли, но вещей отобрали порядочно, — будто-бы военные. Шутит Леня:

—  «Разве и папины штаны тоже военные». Шутка за шуткой и Лене удается кое-как половину наших носильных вещей оставить.
Шутя как будто и его арестовали.

Леня спросил:

— Зачем вы держите брата, он парень нервный, наверное дерзнет начальству. Я бы хотел тоже попасть туда, что бы поскорее Мишу освободили». — «Пойдите — отвечает улыбаясь Шведов и арестовывает Леню.

Конечно, Леню арестовали бы так или иначе, но так вышло, что Леня сам как будто напросился на этот роковой для себя арест. Сидят Леня и Миша. Ходим мы навещать. Мать и сестру пропускают, а меня нет.

Прощай папа — повторил два раза Леня. — Ты поедешь — спросил Миша. — Какие разговоры с арестованными — гаркнул конвоир. Вот и все...

Моих детей везли в Елисаветград.

Глубокая осень. Погода сырая. Грязь невылазная. Едут 4 подводы, на каждой по 3 седока. На передней: пристав А.В. Белый, молодой Фирсов и третий сын помещика нашего района (фамилию забыл). На второй подводе незнакомые 3 офицера. На третьей арестованные Григорий [110]

Бронштейн с женой. На четвертой Миша и Леня. Я подал им теплую одежду и постели, так как накануне комендант Косяков сказал жене, что детей отправляют завтра в Елисаветград на суд.

Подъехало еще десять верховых с винтовками и подводы тронулись.

Плачет жена. Плачет дочь. Плачу и я. Хочется пожаловаться, что-то говорить. В стороне, между прочими любопытными стоит мой знакомый Г. Совкуцан с сыном. Я обращаюсь к ним: «И выбрали же время вести на суд в такую погоду, будут наверно ехать два дня». Сын Совкуцана, не со злого чувства, а так по глупому простодушию, меня «успокоил»:

—  «Если б их везли на суд, то это еще ничего, когда бы чего плохого не вышло, ведь это отряд Слащева. На что вы столько вещей дали».

Меня объял ужас. Этой мысли я не допускал. Я надеялся на Белого.

Белый был приставом в Бобринце и переехал незадолго до ареста детей в Елисаветград. Он был хорошо знаком со мною.

Когда мне сообщили, что Мишу и Леню везут в Елисаветград, я побежал на квартиру отряда в дом Бродского и на дверях столкнулся с Белым. — Вы чего здесь? — спросил я. — Да вот еду с этим отрядом в Елисаветград — ответил он мне.

Я очень обрадовался, рассказал, что этот же отряд везет моих детей и просил его, чтобы он не допускал издевательств над ними (о том, что их могут расстрелять у меня и мысли не было, я думал лишь о том, чтобы их не били в дороге). Белый мне ответил уклончиво:

— Я ничего бы, да только в военные дела я вмешиваться не имею права, я только воспользуюсь их подводой».

Признаться, как это не наивно, но его ответ меня успокоил. Слепота какая-то на меня нашла или что иное и сам не знаю. Теперь же слова Совкуцана во мне все перевернули. — Подводу и в город за детьми. Ищут подводу. Проходит 2 часа и к крыльцу подъезжает мальчишка на одном передке. Лошадь такая, что больше 3 верст не вытянет.

Бегу сам искать подводу. Встречаюсь по дороге с Васильевым и Кузьменко — бобринчане, поставщики фуража для деникинской армии, и вместе нанимаем хорошую подводу у некоего Волошина. Но Волошин соглашается ехать только завтра утром, обещая догнать отряд в Компанеевке.

Компанеевку объезжаем щелиной, но в сусловском трактире, где останавливались кормить лошадей, узнаем, что отряд полчаса тому назад как проехал и на задней подводе были 2 молодых еврея, один из них в очках.

— Все меня утешают:

— Да что вы себе думаете? Никогда отряд не будет даже бить, не то, что убивать до суда. Приехали в Елисаветград еще засветло. Побежал в тюрьму. Привратник говорит, что привезли сюда только Бронштейна с женой.

Я обегал все казармы юнкерского училища и отсюда пошел в милицию, застал там Белого. — Где мои дети? — Не знаю. Мы поехали быстрее и я не знаю куда их завезли. Зайдите завтра ко мне в канцелярию, 3-я часть милиции и мы выясним.

Иду в Бобринецкий заезжий двор Плотникова. Есть несколько человек бобринчан, но они так заняты коммерческими делами, что мое горе их мало трогает. Узнаю только, что на бульваре повешено 12 человек и висят уже вторые сутки. Кошмарная ночь. — Не может быть, чтобы были убиты [111] Миша и Леня... что они может сейчас... и в то же время все факты говорят за то, что наверное убиты.

Утром иду к Белому. С ним иду к коменданту. Отсюда меня посылают в Петербургскую гостинницу, затем на вокзал... На станции встречаю приехавшего из Бобринца П. Чемериса и слышу:

— Час тому назад я видел тела ваших детей. Они лежат возле скирд, в 7 верстах от города. Но на указанном месте были только следы крови. Крестьяне села Григорьевки, Компанеевского района, проезжавшие из города, подобрали тела и закопали их. Об этом мы узнали позже.

Зверства белых

Мне пришлось присутствовать при раскопке трупов расстреляных белогвардейцами во время господства их в Елисаветграде. Трупы кое как зарыты в районе крепостных валов. Ужасом веяло от виданного. Казалось, это кошмарный сон, а не действительность. Ужасную картину представляли собой эти растерзанные, разлагающиеся трупы мучеников революции.

В первой откопанной могиле было несколько десятков трупов. Яма узкая, не глубокая, длиной в 2, 5 аршина; в ней тесно уложены трупы, таким образом, что голова одного из них приходится к ногам другого; все полураздетые, замерзшие. Раскопки производились комиссией по отысканию жертв контр-революции во главе с председателем комиссии тов. Ралиным и врачем Любельским.

Трудно описать картину виденного. Лица, за малым исключением, представляли собой бесформенную окровавленную массу. Некоторые даже были объедены собаками; так паховая часть и ноги одного были совсем уничтожены и представляли собой клочья мяса. Откапываемые трупы складывались на подводу и увозились в мертвецкую городской больницы, где происходила экспертиза врачей и съемка фотографий. Внутренности вследствие огнестрельных ранений вывалились, а распухшие тела были покрыты сине-багровыми пятнами. Меня неотступно преследует образ одного из несчастных, человека средних лет высокого роста, с проседью, прекрасного телосложения. Правая часть лица его раздроблена и покрыта кровью.

Пуля войдя в правый бок залила все тело кровью, его последние минуты были кошмарны, это видно по гримасе застывшей на половине уцелевшого лица, бедняга наверно хотел защитить лицо или это было сделано инстинктивно, но правая рука прикрывает лицо и застыла в таком положении. О звании некоторых можно судить по остаткам белья крестьянского полотна, с вышивкой ворота и манжет, и по лаптям.

Ноги некоторых были окутаны мешком и завязаны. По тому несмертельному ранению которое было ими получено, видно, что несчастные погребены живыми. Некоторые откопанные ямы были полны белой массы, испускающей страшное зловоние. Это были разложившиеся до нельзя трупы расстреляных в первый период власти белых зверей.

Найдено еще несколько могил, где по словам обывателей есть около 300 трупов, к раскопкам которых уже приступили.

Выписка из газеты «Известий» от 10 февраля 1920 года. [112]

Деникинцы и кулаки в Лозоватке

До прихода деникинцев здесь существовал волпарком, в состав которого входили: председатель — Гичкал Илларион и члены — Щербина Петр Потапович, он-же военком, Шестаков Иван Кузьмич, Иванов Александр Варфоломеевич, Гинкул Степан Васильевич, Резниченко Филипп Леонтьевич, Ленчин Иван, Панченко Макар Павлович, Застава Тимофей, Степанов Степан Дмитриевич (60 лет), Франц Григорий Филиппович, Вишневецкий Петр Степанович, Бусуек Г. Т., Григорьев Андрей Панкратьевич, Погорелый Прокофий. Все перечисленные были из Лозоватки.

С приходом деникинцев, все товарищи, перечисленные выше, составили ядро подпольной организации.

Из беспартийных крестьян в подпольной работе комитета принимали участие: Тарасюк Иван Варламович, Вуйченко Александр Иванович, Вуйченко Иван Иванович, Вуйченко Василий Иванович, Лавриненко Яков Филиппович, Алексеенко Григорий Леонтьевич, Гудима Никита Григорьевич, Щербина Савелий Потапович, Щирый Сафрон Андреевич, Гинкул Андрей Васильевич, Коноваленко Максим Максимович, Алексеенко Сергей Леонтьевич, Скляренко И.Д., Лавриненко Антон, Берестовенко Яков Борисович, Харитоненко Назарий и Щербина Харитон Григорьевич.

Для связи с Бобринецкими товарищами были выделены тов. Иванов Александр и Гинкул Степан. Они поддерживали связь с Бобринецкой организацией через Вурьяноватого Прокофия и Августу Фридриховну Никель.

На первых порах мы получали директивы из Бобринца. Наша задача состояла в снабжении Красной армии людьми и. в агитации против Деникина.

Одновременно начало организовываться и кулачество для активной поддержки деникинцев. На хуторе Берестенковых, верстах в 10 от Лозоватки, находилась их, сказать-бы штаб — квартира. Однажды ночью, они сделали налет на Вуйченко Александра и ранили его в бок. На выстрел сбежалась вся наша организация и бросилась в погоню за нападавшими.

Удалось задержать только одного — Берестовенко Степана.

После этого в селе появился пристав с 5 стражниками. Впрочем пристав сам нас боялся и ничего не предпринимал. Однажды он получил предписание из Бобринца арестовать Гинкула и Иванова, как руководителей подпольной организации. Пристав позвал к себе одного и другого и начал хитрить; советовал добровольно сдать оружие и явиться в штаб в Бобринец, чтобы дать показания, что мол, за это ничего не будет и т. д.

Но кроме «советов» ничего более решительного не предпринимал. Только кулаки снова повторили налет. На этом раз они напали на Вуйченко И.

Когда пришли деникинцы в Бобринец, то и к нам в Лозоватку явился отряд, душ в 60 под командою бывшего начальника Лозоватской варты в 1918 году, Кравченко. Он был особенно зол на Лозоватку. Во время бытности его начальником варты, он сильно притеснял крестьян, и когда его при Советской власти арестовали, то Лозоватский сход дал приговор, в котором просили Кравченко расстрелять. Как-то ему удалось бежать из под стражи и вот теперь он явился в Лозоватку посчитаться.

На сходе он начал кричать:

— Кто подписывал приговор на меня, выходи! Никто, конечно, не вышел, тогда его казаки притащили на сход Голенко Константина Гавриловича, секретаря писавшего приговор и Шаповалова Данила Наумовича, бывшего председателя Ревкома и на глазах всего [113] схода начали бить их. Били их так сильно, что Шаповалов умер через 2 дня после побоев, а Голенко — через неделю. Затем Кравченко приказал снести оружие, иначе угрожал расстрелять каждого десятого. Несколько крестьян оружие принесли. Он забрал оружие, хлеб, скот, велел снять памятник, поставленный на могиле расстрелянных немцами и выбросить его в Ингул, и ушел из Лозоватки.

Через несколько недель из Антоновки прибыл в Лозоватку партизанский отряд под командой Ивана Крамаренко и Марка Видного. Вместе с нашими товарищами партизаны окружили помещение, где находился пристав со стражниками и предложили им сдать оружие. Стражники ответили выстрелами. Через несколько минут один из стражников выбежал из помещения и сообщил нам, что стражники перешли на чердак и один из них уже убит. Пострелявши из чердака, осажденные стражники спрятались в подвале. В подвал было брошено 2 бомбы и все стражники были убиты.

После этого помещение сожгли, предварительно вынесли оттуда все оружие в количестве 25 винтовок и 20 охотничьих ружей, отобранных приставом у крестьян.

Через два дня после убийства стражников явился отряд деникинцев в количестве 120 человек под командой офицера Коробко, владельца имения, расположенного вблизи Лозоватки. Деникинцы сожгли несколько хат, забирали скот, хлеб, пороли крестьян (Петр Лавриненко умер от побоев) и арестовали некоторых членов подпольной организации, а именно: Гинкула Степана, Иванова Александра, Щербину Савелия, Вуйченко Ивана и Щирого Сафрона. Дома Вуйченко и Щирого были сожжены.

Их загнали в дом, где помещался Ревком при Соввласти и подвергли страшному избиению. В отряде был один татарин, который отличался особенным умением избивать (за это он впоследствии получил чин прапорщика).

В экзекуции принимали участие и местные кулаки Щирый Иван Сафронович и Рудольф Селентин — житель немецкого хутора возле Терноватки. Иван Вуйченко не выдержал издевательств и тут-же сошел с ума. Тогда палачи прекратили экзекуцию и вывели трех человек: Гинкула, Иванова и Щирого Сафрона на улицу, поставили их в ряд и заставили перекреститься.

Коробко снял с себя башлык и сказал, указывая на Гинкула:

— Свяжите Компанеевскому танцору ноги, чтобы он не убежал». Гинкулу связали ноги. Затем Коробко скомандовал, чтобы дали залп по арестованным. Гинкул был убит наповал, Щирый и Иванов пустились бежать. Они успели пробежать несколько хат. Но тут навстречу им выскочил верхом на лошади из-за угла кулак Щирый Иван и убил из винтовки дядю своего Щирого Сафрона. По убегавшем Иванове деникинцы подняли стрельбу. Иванов бежал. Тогда Щирый и Селентин погнались за ним верхом на лошадях. Однако Иванов успел перебраться по льду через Ингул. Лед был тонкий и не мог бы выдержать лошадей. Щирый соскочил с лошади и начал стрелять с винтовки. Иванов упал раненый, тогда Щирый подбежал к нему и в упор выстрелил в голову.

После этого деникинцы расстреляли Щербину и Ивана Вуйченко и поспешно ушли из Лозоватки, так как приехал Иван Селентин, брат упомянутого Рудольфа Селентина, и предупредил, чтобы они скорей уходили, так как идет повстанческий отряд.

По дороге деникинцы расстреляли еще двух человек.

В борьбе с белогвардейщиной

На подпольной работе

В 1919 году 10-го августа председатель Елисаветградского Укома тов. Иванов перед эвакуацией поручил мне принять на себя руководство подпольной работой в городе и уезде. Секретарем подпольного комитета назначена была временно, до приезда товарища из Ц. К. Роза Каневская (Шепетовская).

Тов. Иванов передал мне явки: 1) Омельченко Кати, живущей в доме Борица по Союзному переулку, на Быковой, или на махорочной фабрике Рабиновича, 2) на Выгонной улице в квартире Волкова, где должна была быть вполне оборудованная типография, 3) у Жени Бардах по Московской улице, 4) на молочной ферме против зав. Зельцера у товарища (фамилии не помню) и 5) у Демешко, на Ковалевке, где также должна была быть типография. Были также указаны явки в Николаеве, Херсоне, Екатеринославе и Кременчуге. Явки из Харькова не было и ее обещали прислать позднее (последняя получена вообще не была и связи с Харьковом не удалось установить).

Тут же были мне представлены товарищи, которые были оставлены для подпольной работы. Это были: Лисунов Н. П. , который должен был держать связь между партийным комитетом и товарищами, находившимися в с. Владимировке, 2) Крамаренко, который должен был работать на уезде и держать связь с тов. Лисуновым, 3) Один левый эсер, фамилии которого не помню. Он должен был работать в Компанеевке. Был также оставлен для подпольной работы один студент-москвич, который оказался впоследствии аферистом и предателем (правда его донос в контр-разведку не принес никому никакого вреда, так как явка заблаговременно была перенесена). Затем был еще представлен подросток наборщик, которого можно было использовать для типографской работы.

Передача дел и распоряжений продолжалась до 2-х часов ночи, после чего я ушел на свою квартиру. Меня провожал до Петропавловской улицы тов. Слесаренко, который, распрощавшись со мною отправился прямо на вокзал.

На следующий день с утра началось наступление повстанцев с Компанеевки и соседних сел под руководством петлюровца Герасима Нестеренко. В первые две недели пребывания в городе деникинцев делать ничего нельзя было. Шли аресты. Контр-разведка расстреливала беспощадно.

На улицах обыскивали и арестовывали прохожих, казавшихся маломальски подозрительными.

Когда сравнительно стало тише, то я командировал тов. Розу в в Екатеринослав, чтобы тамошний подпольный комитет прислал товарищей для работы к нам, так как силы оставленные у нас были далеко недостаточны. В Екатеринославе т. Роза узнала, что Екатеринославская организация [115] арестована. Она отправилась тогда в Кременчуг. Но и здесь ее постигла неудача: за Кременчугской организацией была установлена слежка и она не работала. Так ни с чем т. Роза возвратилась в Елисаветград.

В то время как тов. Роза так неудачно ездила за подкреплением, в Елисаветград прибыла тов. Фаня Бершадская, командированная сюда для подпольной работы Центральным Комитетом. Она знала только одну явку-на махорочную фабрику к тов. Омельченко. Но в это время фабрика не работала и тов. Бершадская в течение 2-х недель никого из наших не могла найти. Только случайно, познакомившись с одной анархисткой, она узнала, что есть здесь коммунистка Роза и отправилась наугад к ней на квартиру. Муж тов. Розы сперва ничего не хотел говорить т. Бершадской и лишь только тогда, когда она показала мандат Ц. К. , сообщил мне и дал знать, чтобы я пришел к нему на квартиру. Тов. Бершадская приступила к работе.

По Покровской улице, угол Архангельской, была устроена конспиративная квартира, но ее вскоре пришлось переменить. Новую квартиру сняли по той же улице в доме бывшего владельца бань Ахты.

Из уезда приехал тов. Лисунов, по этому случаю и было устроено совещание, на котором было решено во что бы-то ни стало организовать подпольный Ревком в деревне Владимировке. Для организации Ревкома во Владимировку поехали тов. Лисунов и тов. Бершадская. Ревком был организован в составе: Грабовского, Чабаненко, Бурьянского и Лисунова.

Вскоре после организации Ревкома туда вошел еще тов. Данилов, который приступил к организации партизанских отрядов во Владимировке и соседних селах.

На 22 сентября было назначено в лесу Дедовой балки около Владимировки заседание подпольного Ревкома совместно с представителями подпольных революционных ячеек Губовки, Севериновки и других сел, где только такие ячейки имелись. Это должно было быть нечто вроде съезда.

Но сильные дожди помешали съезду осуществиться.

К этому времени относится приезд 2-х товарищей из Одессы. Один из них Свердлов, должен был поддерживать постоянную связь с нами. Они нам сообщили что в Одессе состоится съезд представителей уездных подпольных комитетов Екатеринослава, Херсона, Николаева, Голты, Вознесенска и других городов.

На съезд отправился я и Катя Омельченко. С нами ехал Свердлов.

Ехали мы подводой. По дороге Свердлов связал нас с Возйесенской подпольной организацией, где мы получили явку, а также дали и свою.

В Одессе мы остановились в Северной гостиннице. На другой день . должен был начаться съезд. Вечером все собрались на конспиративной квартире, но так как кто-то «заинтересовался» квартирой и подослал мальчишку, узнать что это за люди собрались, мы сейчас же разошлись.

На следующий день участники съезда собрались в новой квартире. Заседание продолжалось с 9 часов вечера до 2 часов ночи. После кратких информации представителей уездов было вынесено постановление о том, чтобы организации, имеющие в своем распоряжении партизанские отряды, ни в коем случае не выступали, чтобы не терять напрасно силы. В то же время мы должны были поддерживать непрерывную связь с Одесским подпольным комитетом и ожидать оттуда директив о выступлении всех партизанских отрядов единым фронтом. [116]

На третий день после съезда Катя Омельченко выехала из Одессы пароходом на Николаев, а оттуда поездом добралась благополучно до Елисаветграда. Она везла с собою 2 пуда литературы. Но дома она заболела тифом и через 6 недель умерла. Омельченко еще до болезни успела передать литературу паркому и литература была распространена частью в уезде, а частью в городе.

Я с тов. Свердловым выехали из Одессы позже. Нам было дано задание по дороге связаться с Балтой, Голтой и Новоукраинкой, что и было сделано. По дороге, в Черногорке нас, с ехавшими в той-же балагуле евреями арестовали деникинцы и направили на станцию, где стоял штаб дикой дивизии Слащева. По дороге я успел убедить своих товарищей по несчастью, не жалеть денег и зо что бы то ни стало откупиться, так как если они не откупятся, их расстреляют.

Мы предложили выкуп за весь наш «гурт» в 200. 000 руб. Белогвардейцы отказались, но дали очень недвусмысленно понять, что ежели мы добавим, то можно будет кое-что сделать. За 250. 000 руб. нас отпустили.

В городе нас ожидала пренеприятнейшая новость. Моей жене передали, что организация провалена и чтобы я не показывался на улицах, так как меня ищут. От тов. Розы я узнал, что некто Яков Гуштаб, арестованный контр-разведкой, во время допроса стал выдавать всех товарищей. Он сказал наши фамилии и дал приметы каждого. К счастью он не знал наших адресов за исключением адреса конспиративной квартиры Гука и домашнего адреса Василия Терехова. Гук и Терехов были немедленно арестованы контр-разведкой.

Оба они в контр-разведке дали показания, что все сказанное Гуштабом ложь и что они его даже никогда в лицо не видали. Николай Гук через несколько дней заболел брюшным тифом и его отправили в тюремную больницу, что же касается Васи Терехова, то его, беднягу, мучили страшно: три раза во время допросов его пытали. Поручик Иванов рукояткой револьвера изранил ему всю голову, однако Терехов стойко держался. Его отправили в тюрьму, через союз «Металлист», нам удалось в конце-концов добиться освобождения Терехова из тюрьмы.

В первых числах ноября нам удалось связаться с подпольной организацией Знаменки, где работали т. т. Левиков Николай, Францевич Николай и Завина. Из Знаменки прибыл Левиков, который информировал подпольный комитет о работе Знаменской организации. Через него была передана Францевичу и Завине просьба явиться в Елисаветград. По их приезде было устроено совещание, на котором было решено немедленно организовать Военно-Революционный Комитет. В состав Ревкома вошли: Францевич, Лисунов и Дубко (из боротьбистов).

Деникинской власти уже приходил конец. С севера их гнали красные войска, в тылу действовали партизанские отряды. Работа Ревкома в этот период проходила особенно оживленно. Началась подготовка восстания против Деникина.

На одном из партизанских собраний постановлено было связаться с рабочими завода б. Эльворти. Решили сделать это через союз «Металлист».

Выделенные товарищи отправились к председателю союза, объяснили ему все и попросили содействия, но председатель ответил решительным отказом:

—  «Знаете что товарищи, нам с вами не по пути, и в дальнейшем прошу вас больше не являться к нам». С этой стороны к рабочим таким образом [117] не удалось подойти. К сожалению это был единственно возможный путь в условиях того времени. Тов. Францевич пробовал завязать иными способами связи с рабочими, но особенных результатов из этого не вышло.

Для дальнейшей успешной работы требовалось печатное слово. Вспомнили, что где-то должен быть печатный станок, о месте нахождения должно быть известно Розе Шепетовской. Станок решено было установить в деревне Кульпинке, Владимирской волости, у одного лесника. Однако печатным станком нам не удалось обзавестись. В указанном Розой Шепетовской месте станка не нашли. Пришлось довольствоваться шапирографом, который имелся у анархистов и который они нам предоставляли для пользования.

Организация наша пополнялась. Прибыл тов. Теличко. Тогда же стал работать некий Кривовязёнко, о котором есть предположение, что он был провокатором.

Этому предшествовали нижеследующие обстоятельства. Однажды вечером на подпольную квартиру, помещавшуюся у Фани Бершадской, зашел один знакомый анархист и сказал, что подпольный комитет кем-то выдан.

Приблизительно через неделю Бершадскую снова предупредили о том, что надо быть осторожнее, так как в контр-разведке будто есть сведения о подпольщиках. На второй день Ревком нашел новую квартиру. Партийный Комитет собирался в разных местах. Нас, естественно, очень интересовало, кто же среди нас имеет связь с контр-разведкой. Перебирая в памяти всех товарищей нам показался подозрительным Кривовязёнко. Он однажды был на свадьбе своего младшего брата, где в числе прочих гостей был один известный шпик и немало деникинцев. За Кривовязёнко была установлена слежка и в случае подтверждения подозрений его решено было убрать.

Однако выяснить ничего не удалось, так как Кривовязёнко вскоре ушел в деревню и не возвращался в город до прихода Советских войск. Трудно сказать что либо определенное о Кривовязёнко, во всяком случае на его счет подозрения у нас были.

Приблизительно в ноябре же месяце Ревком связался со всеми партизанскими отрядами, действующими в уезде. Из Одессы мы получали литературу и газеты, которые распространялись как в городе так и особенно на уезде. Деникинцы особенно свирепствовали на селе. Ежедневно привозилось в город большое количество арестованных крестьян, которых расстреливали десятками. На селе росло возбуждение против деникинцев, усиливалась деятельность партизанских отрядов. Организация партизанского движения на селе становится главным делом подпольного Ревкома.

Как мы боролись с Деникиным

10-го августа, после окончания занятий в учреждениях, захожу впарком и застаю в нем какую-то странную суматоху. Спрашиваю в чем дело. Говорят -эвакуация. Секретаря я не мог дождаться и ушел. Вечером же встретился с тов. Михаилом Ивановым, который в то время был председателем паркома. Поговорив с ним, я предложил остаться в городе для подпольной работы. Тов. Иванов посоветовался с товарищами, которые меня хорошо знали и дал утвердительный ответ.

Из партийного комитета я ушел поздно ночью и направился на [118] станцию, где находились уже все выезжавшие. По дороге я догнал Теличко Михаила. На вокзале мы нашли состав, в котором устроились все товарищи. Я также пристроился на вагонной площадке, так как мне было поручено вести работу на селе и я, возможно скорее, дожен был попасть в с. Кульпинку, расположенную недалеко от станции Шестаковка.

Поезд простоял всю ночь. С утра началось наступление на город восставшего кулачества. Весь день пробыли на вокзале. Поезд не уходил.

К вечеру выстрелы слышались все ближе и ближе. Стреляли уже на НовоНиколаевке. Пули свистели над нашими головами. В это время двинулся впереди стоявший поезд с курсантами. За ним должен был двигаться и наш. Тут оказалось, что сбежал машинист. Одному из наших товарищей кое-как удалось пустить паровоз и мы благополучно доехали до ст. Шестаковка, где я и остался.

В Кульпинке я зашел к знакомому крестьянину и рассказал ему об эвакуации из города советских учреждений. Он меня попросил пойти во Владимировку, в волостное управление и предупредить его зятя, который служил в волисполкоме секретарем.

Когда во Владимировке я сообщил местным работникам, что в городе эвакуация, все в панике разбежались по домам. Мне пришлось ни с чем возвратиться в Кульпинку, где и пробыл целую неделю.

Как раз заканчивались жнива, начиналась молотьба. Крестьянство было занято своей работой, а я к тому же, откровенно сказать, не представлял себе достаточно с чего же собственно и как начать подпольную работу. Посему отправился в город, чтобы связаться с товарищами, оставленными для подпольной работы в городе.

Перед эвакуацией в партийном комитете мне дали явку на махорочную фабрику Рабиновича, к работнице Кате Омельченко. 18 августа утром я пришел на фабрику, но Кати Омельченко не было. На второй день повторилось то-же самое. Адреса ее никто сказать не мог. Мне ничего не оставалось делать, как снова отправиться в Кульпинку к своему знакомому крестьянину.

На этот раз в Кульпинке мне удалось встретиться с Александром Крамаренко, членом партии, работавшим в городе, в Земотделе. Он незадолго перед эвакуацией приехал сюда и должен был остаться, так как город уже был занят деникинцами.

Мы с ним решили организовать владимировских коммунистов и приниматься за работу.

Вторично я отправился в город, чтобы получить директивы от подпольного партийного комитета. На этот раз на фабрике мне удалось увидеться с К. Омельченко. Мы условились встретиться с нею вечером на макеевском бульварчике. Вечером мы встретились, поговорили и она пошла к тов. Онищенко-председателю подпольного паркома. Меня же просила подождать. Через час она верулась и сообщила, что Онищенко переехал на другую квартиру, адреса которой ей не удалось узнать. Почти неделю я никак не мог добиться свидания с Онищенко и совершенно случайно встретил его на улице. Тов. Онищенко сообщил мне, что к работе приступать еще рано, что надо обождать возвращения тов. Розы (секретарь подпольного паркома), которая уехала в Екатеринослав для установления связи. [119]

Так ни с чем пришлось мне отправиться в деревню. Здесь я встретился с Крамаренко и рассказал ему о положении дел.

Через несколько дней я снова отправился в город. Катя Омельченко познакомила меня с тов. Фаней Бершадской, приехавшей из Ц. К. Фаня горячо настаивала на необходимости начать работу по организации отрядов и деревне, чтобы расстраивать тыл деникинцев. Приезд Фани оживил работу местной организации и я получил необходимые директивы и инструкции.

В Кульпинке я встретился с Крамаренко и другими товарищами, сообщил им о том, что необходимо приступить к работе. Было устроено маленькое совещание, на котором мы приблизительно наметили план работы на ближайшее время. Для выяснения некоторых практических вопросов я вместе с Крамаренко отправились в город. Здесь было решено организовать во Владимировке первый подпольный Ревком.

На следующий день мы пошли в Кульпинку. С нами отправилась и Фаня Бершадская. Переночевав в Кульпинке рано утром мы отправились в лес, находившийся в 3-х верстах от деревни. Крамаренко отправился за товарищами, а я и Бершадская зашли к леснику-человеку вполне надежному. Через некоторое время к назначенному месту стали собираться товарищи. Всего присутствовало на собрании 10 человек: Грабовский Григорий, Чабаненко Иван, Данилов Афанасий, Полищук Ф., Бурьянский Н., Балануца С., зять моего знакомого из Кульпинки Чумачка и нас трое. Членов партии из них было 6, остальные беспартийные, но крепко связанные с партией и вполне надежные.

Бершадская сделала маленький доклад, в котором сообщила о положении дел на фронте и указала на те задачи, которые стоят перед нами.

С предложением организовать Ревком все согласились. В Ревком были выбраны: Лисунов, Крамаренко, Данилов, Грабовский и Чабаненко.

Председателем избран Чабаненко. Данилову было поручено приступить к организации партизанского отряда. Собрание закончилось. Тихенько был пропет «Интернационал» и товарищи разошлись.

Я с Бершадской направились к леснику, где думали переночевать, а утром отправиться в Зиновьевен. Но едва мы успели зайти в хату, как прибежала родственица Чумачка и предупредила нас, что в Кульпинку приехал деникинский отряд, человек в 20, который направляется во Владимировку, и наверное заедет к леснику. Мы с Бершадской немедленно отправились в лес. Не особено приятно было ночевать в лесу. Ночь была холодная, сырая, а мы были одеты на-легке. Утром у лесника мы узнали, что отряд лишь недавно выехал от него. Мы остались у лесника отдохнуть и на другой день пошли в город.

* * *

В городе на заседаний подпольного комитета Фаня Бершадская сделала доклад об организации Ревкома. Работа была одобрена.

Партийный комитет издал листовку-воззвание к населению под названием «Что дал нам Деникин». Часть листовок я захватил с собою в Кульпинку и сговорился с т. Бурьянским на счет их распространения.

Часов в 11 вечера Бурьянский верхом на лошади объехал все село и расклеил воззвание. На другой день прибыл отряд деникинцев для того чтобы выяснить, кто распространяет листовки. Было арестовано несколько крестьян. Их продержали целый день, ничего не узнали и выпустили. [120]

На другой день я отправился во Владимировку и передал оставшиеся листовки Грабовскому и Данилову для распространения.

В этот же день приехал во Владимировку деникинский агитатор, который привез с собой немалое количество и своей литературы. Собрали сход. Агитатор завел длинную речь о задачах деникинской армии и о зверствах большевиков. Тем временем Грабовский подошел совсем близко к столу, , где была сложена литература приезжего агитатора и всунул туда наши прокламации. Закончив речь агитатор начал раздавать свою литературу, а с нею вместе пошли к крестьянам и наши воззвания. После агитатора выступил Грабовский и в свою очередь разъяснил, что в действительности дал Деникин и что он даст. Агитатор пытался возражать, но крестьянство не дало ему говорить. Крестьяне были так возбуждены, что агитатор счел за благо поскорее улепетнуть. Собрание продолжалось. Тутже товарищ Грабовский сделал маленький доклад, в котором призывал активно бороться с деникинцами и просил крестьян помочь нашему партизанскому отряду обувью.

На следующий день я отправился в город. Работа в партийном комитете шла оживленно. Парком пополнился новыми товарищами из Знаменки. Был организован Военно-Революционный Комитет. Предпринимались шаги для связи с рабочими с целью подготовки восстания. В распоряжении комитета был печатный станок, возникал вопрос: где его поставить. Я предложил установить станок в деревне Кульпинке у лесника.

Товарищи согласились и я отправился в Кульпинку для переговоров с лесником. Лесника удалось уговорить и я возвратился в город. Со мною приехал и Крамаренко, семья которого жила на Н. -Николаевке.

Через несколько дней Крамаренко едва не арестовали. Дело было так. Однажды вечером пришел к нему на квартиру офицер с 2 полицейскими к спросил:

— -Дома ли Крамаренко. Этот последний сообразил в чем дело, пригласил офицера сесть, а потом предложил выпить и закусить.

Офицер после изрядной выпивки рассказал, что он пришел арестовать его как коммуниста и препроводить в комендатуру. Тогда Крамаренко попросил его в другую комнату и предложил две тысячи рублей. Офицер отказался. Пришлось набавить еще тысячу и дело уладилось. Офицер предупредил только, чтобы в 24 часа Крамаренко убрался из города. На другой день Крамаренко выехал в Кульпинку вместе со своей семьей. Здесь Крамаренку было поручено наладить связь с товарищами из Б. -Виски.

* * *

Еще до организации Владимировского подпольного Ревкома у тов. Данилова в с. Каниж имелся небольшой отряд около 100 человек. Этот отряд вел борьбу с помещиками и не давал им возможности отбирать взятое имущество.

Первый раз отряд активно проявил себе в экономии Эльворти в с. Брокови, около Канижа. Управляющий экономии начал отбирать у крестьян бывшее помещичье имущество, а также молотить хлеб для отправки его в город. Тов. Данилов предупредил его через представителей от отряда, чтобы он оставил свои затеи, но управляющий не обратил на предупреждение никакого внимания и продолжал отбирать у крестьян бывшее экономическое имущество. Тогда отряд ночью напал на экономию, убил управляющего, его жену и брата ее подполковника. При обыске в квартире управляющего найдено было большое количество погонов. [121]

После организации в Елисаветграде подпольного Ревкома партизанкий отряд Данилова развернул шире свою работу. В с. Панчево он разоружил государственную стражу в количестве 32 человек под командой Журоева. В с. Каниж был расстрелян староста Пономаренко за активную поддержку деникинцев. Была разоружена государственная стража в с. Ставидлах. Здесь же были расстреляны 4 помещика, которые жестоко издевались над крестьянами. Затем отряд направился в Ивангород, Киевской губ., где расстрелял 2-х деникинских офицеров, в тот момент когда отправился продовольственный транспорт для деникинского отряда в гор. Чигирин.

Возвратившись в Каниж, отряд Данилова встретился с партизанским отрядом Горбенко (псевдоним). Отряды соединились под одним командованием. Было решено двигаться на город.

В деревне Владимировке, где отряд стал на ночлег, был устроен сход.

На нем выступали представители Владимировского Ревкома, которые обратились с просьбой к населению поддержать отряд продуктами и фуражем.

Крестьянство откликнулось на этот призыв и снабдило отряд продовольствием и фуражем. Точно также крестьяне добровольно отдали все имевшееся у них оружие и патроны.

В тот-же день в 11 часов ночи во Владимировичу прибыло 3 офицера из контр-разведки. С ними был священик села Владимировки Страхович и один солдат. Офицера были приведены Страховичем, для того, чтобы арестовать Владимирских работников. Этот поп служил в контр-разведке и по его указанию было арестовано 52 человека из нашей волости. Ревком решил покончить с ним. Были выделены товарищи из местных работников, которым было поручено убить Страховича. Они ночью напали на его квартиру и так-как все они были местные и семья Страховича их знала, они были вынуждены расстрелять кроме него всю его семью. Но очевидно сам Страхович был только ранен и удрал в город, где и сообщил в контрразведку имена и фамилии тех, кто был у него в доме. После этого он прибыл с офицерами из контр-разведки. для расправы. О приходе офицеров мы ничего не знали. Ночью в квартире Грабовского состоялось заседание Ревкома. По окончании его большинство товарищей разошлись. Данилов и Чабаненко остались у Грабовского. Тов. Данилов заснул одетый, сидя за столом. Вдруг в помещение врываются приехавшие деникинские офицеры и требуют Грабовского. Проснувшийся Данилов выхватил наган и выстрелил в упор, но не попал. Офицера растерялись. Этим воспользовались Чабаненко и Грабовский, направили свои револьверы на офицеров, приказали взять руки вверх и разоружили их.

В доме настала тишина. Мы думали, что накрыты деникинским отрядом. На улице к тому же поднялся шум, Данилов отдал приказ становиться к окнам и стрелять. Но дело оказалось проще. Наша разведка пригнала попа Страховича и привела его к нам. Никакого деникинского отряда не было.

На утро мы допросили арестованых. Они сообщили нам, что во Владимировку из Анновки движется деникинский отряд. Их же послали сюда для ареста подпольных работников. Поп Страхович сам предложил помочь им, так как он будто-бы хорошо знает всех подпольщиков, а также их адреса. Ночью, по распоряжению Ревкома, всех их расстреляли. [122]

Но одного офицера, очевидно только ранили, и ему удалось удрать. В настоящее время он живет на Соколовских хуторах.

Тем временем наша разведка установила, что ко Владимировке движется неприятель. В 8 часов утра отряд подходил к селу. Подпустив его на окраину села мы ударили с двух сторон. Деникинцы понесли большие потери и отступили.

Через сутки сделалось известным, что на подкрепление разбитому отряду движутся из города новые части деникинцев Тов. Данилов отдал распоряжение отойти отряду к дер. Абрамовне, чтобы быть ближе к лесу.

При этом он одел на себя подполковничьи погоны, надели погоны также и другие партизаны. Это были те погоны, которые Данилов захватил во время нападения на экономию б. Эльворти. Таким образом отряд выдавал себя за деникинский.

В Абрамовке отряд расположился на ночлег. Все считали нас Деникинцами. Кулаки, один перед другим, приглашали к себе в штаб на ночевку. Штаб расположился в хате одного из них по фамилии Вареха. Угощал нас Вареха, что называется, от всей души и немало курей и уток было зарезано им ради приезда «дорогих гостей». Утром был созван сход, на котором мы все, выдавая себя за деникинцев, потребовали сдачи оружия, но никто оружия не сдавал. Тогда мы взяли 10 душ заложникнв и уехали. За селом, конечно заложников отпустили.

Из Абрамовки через Сентово отряд отправился на ночевку. Утром застава передает, что идет наступление на Любомирку со стороны Сентово.

Подпустив противника к самой Любомирке партизаны открыли огонь. Цепь противника начала заметно редеть. Мы держались упорно. К вечеру получены были сведения, что деникинцы получили большое подкрепление и мы отступили к лесу, рассчитывая утром внезапно напасть на Любомирку.

Но утром мы через разведку выяснили, что деникинцев много и завязывать бой с ними нет смысла. Тогда мы отступили по направлению к Холодному Яру, чтобы здесь связаться с Коцуром.

Во время боя в Любомирке Чабаненко был ранен, но его удалось захватить собой. В Любомирке, после нашего ухода, осталась жена Горбенко с мальчиком. Она была деникинцами расстреляна.

С Коцуром нам связаться удалось. Отряд остался в Холодном Яру и начальником его был назначен Полищук. Данилов же и остальные члены Владимировского Ревкома разошлись по деревням для работы во все увеличивающемся партизанском движении против деникинцев.

Не на жизнь, а на смерть

Меня вели расстреливать{10}. Это было в Николаеве в августе месяце, утром, часов в 9. Подошли к Ингульскому мосту. Тут я заметил, на правой стороне моста, ловил рыбу один знакомый рабочий. Мы встретились с ним взглядом. Закипела во мне кровь, в голове промелькнуло — не все-ли равно, умереть ли сейчас, или на несколько минут позже. Взмахом правой руки я сбил с ног одного конвоира, выхватил винтовку, раздробил ею голову другого и перескочил на другую сторону моста, где стояли подводы. [123]

Оставшиеся конвоиры подняли стрельбу. Между крестьянами поднялась паника, подводы сбились в кучу. Я бежал по направлению к морским канавам, не помня себя. На берегу, возле маленького садика в глаза мне бросилась дыра, в которую можно было пролезть человеку. Я влез туда и закрыл отверстие щебнем.

Живым не сдамся, решил я. В винтовке у меня было 5 патронов: 4 — для них, один — для меня.

Целый день я просидел, скорчившись в дыре. Жажда мучила так, что и передать невозможно. Наконец наступила ночь. Я вылез из дыры и направился в степь. Местность я знал хорошо и сразу же попал на линию железной дороги Одесса — Николаев.

Вдруг вижу, по дороге едет какой-то крестьянин. Я остановил его и, пригрозив винтовкой, заставил подвезти меня к Терноводим хуторам, что против Калиновки.

Крестьянин доставил меня туда мигом. Первым делом я бросился пить воду, и мне казалось, что в Ингуле не хватит для меня воды. На дряной лодченке, гребя руками, я перебрался на тот берег в Калиновку, где у меня были знакомые и находилась жена.

Здесь я сейчас-же созвал своих товарищей: Сосюка, Тарана и Логненко и рассказал им обо всем происшедшем. Они сейчас же достали лошадей и доставили меня в колонию Ефингарь.

Когда колонисты узнали, что я в колонии, они решили, что здесь мне оставаться нельзя, так как меня знают даже крестьяне окрестных сел и направили меня в колонию Израилевку, находящуюся в 100 верстах от Ефингари.

К вечеру того же дня я был уже в Израилевке. Извозчик Толкацнер подвез меня к одному домику, переговорил о чем-то по еврейски с хозяйкой, и меня пригласили войти. Я отдал хозяйке письмо. Она его прочла и сказала, что муж ее скоро приедет из Елисаветграда и тогда будет говорить со мной.

Утром я вышел побродить по колонии. Случайно мне удалось разговориться с молодым человеком, который показался мне внушающим доверие. Это был Самойлов Моисей Самойлович. Когда он спросил мою фамилию, я решил быть с ним откровенным и сказал свою настоящую фамилию. Оказывается, он обо мне слыхал, когда в 1919 году, мне с моим отрядом приходилось спасать соседние еврейские колонии от разгрома их григорьевскими бандами. Самойлов познакомил меня еще с некоторыми из колонистов.

Вечером приехал хозяин моей квартиры, очень радушно встретился со мною и сказал, чтобы я чувствовал себя у него как дома.

На следующий день уже вся колония знала, что у них находится Алейников. Евреи, приехавшие из Николаева, успели также рассказать о моем побеге. В колонии тогда стали поговаривать, что я слишком опасный гость, что из-за меня колония может пострадать. Однажды, в субботу к моему хозяину пришли зажиточные евреи и просили его как-нибудь выпроводить меня, но мой хозяин категорически им ответил, что его гость, то-есть я, пробудет у него до весны.

Меня и самого взяло раздумье:

— В самом деле, о том, что я в Израилевке узнают безусловно, станут приезжать отряды и дело не обойдется без осложнений для местных жителей. Решил отправиться к Махно, он [124] как раз двигался к Елисаветграду. Но израилевские товарищи и слышать не хотели о том, чтобы я от них уходил к Махно.

В октябре месяце приехала в Израилевку контр-разведка и потребовала, чтобы выдали ей «бандита» Алейникова, в противном случае угрожала поджечь колонию. Меня об этом своевременно предупредили и я, вместе с Самойловым и его братом скрылись в степи. Нужно отдать должное еврейскому населению колонии, оно рискнуло жизнью и возможностью грабежа, и не выдавало ни меня, ни других товарищей.

В ноябре месяце мне стало известно, что в Березнеговатом и Висунке вспыхнуло восстание и организовались отряды из крестьян, которые наступают на Херсон. Я решил отправиться на место восстания и уже уговорился на счет подводы, которая должна была приехать за мною из колонии Романовки, каковая находится между Березнеговатым и Висункою.

Последние дни я чувствовал какие-то недомогания, пошел к фельдшеру Томпакову и он меня, что называется, обрадовал:

— У вас настоящий сыпняк, ложитесь в постель. Рушились все мои планы.

Болеть мне приходилось в таких условиях, что я только удивляюсь каким чудом я выздоровел. Каждую минуту можно было ожидать облавы.

Шесть недель я лежал одетым. Все время около меня дежурили по очереди Гершаник и Толкацнер, чтобы во время увезти. Каждый раз, как появлялась контр-разведка меня с температурой в 41° уводили в какое-то потайное убежище. На 7-й неделе я встал, ходить сперва было очень тяжело, но аппетит у меня был волчий и очень скоро я забыл, даже что и болел тифом. Кормила меня чуть ли не вся колония, так что всего приносимого из еды трое таких здоровяков как я не могли бы поесть.

В декабре месяце я получил письмо от Баштанского Военно-Повстанческого Комитета, в котором меня приглашали немедленно приехать и принять командование. Они вырабатывали план наступления на Николаев.

Поехать я из-за слабости не мог. Потом я узнал, что белогвардейцы подавили Баштанское восстание.

Наконец, я оправился совершенно. Меня перевели на другую квартиру, где находился Будак, член партии, бывший Устимовский военком.

Вдвоем с ним мы организовали в Израилевке подпольный Ревком. Членами его были: Будак, я, Гискин, Меркович и Тогер. Самойлов в Ревком не вошел, потому что был болен тифом. Скоро Ревкому пришлось выступить в небольшом, правда, деле.

Это было в январе. Однажды вечером в Ревком прибежал староста колонии т. Славкин, очень взволнованный и сообщил нам, что в колонию приехал о фицер Лихошерстов и потребовал тачанку и 50 тысяч рублей, угрожая, что в случае неисполнения приказания, завтра колония будет разгромлена. Я сейчас же сообразил, что офицерик приехал поспекульнуть на запуганности еврейского населения колонии и велел Шульцу спокойно итти домой и ничего не предпринимать. Немедленно собрался Ревком и я предложил немедленно убрать офицеришку. Они сперва даже не поняли, что речь идет об убийстве, но когда разобрали, то от перепугу руками все замахали и начали даже кричать на меня. Со мною был согласен только Будак. Тогда мы вдвоем с Будаком начали их убеждать. Мы доказывали, что если не убить офицера, то колония будет разгромлена, что будет много убитых — не помогало, говорят:

— Если убьем, то будет хуже.

Тогда я их обозвал трусами и сказал, что пойду сам убью офицера, и [125] пускай-де потом не нарекают на то, что будет с ними (я был уверен, что колонии ничего не будет, так как офицер «действовал» в одиночку).

Подействовало. Они согласились. Распределили обязанности: Тогеру — приготовить лошадей, Ману — приготовить все необходимое для того, чтобы прорубить лед в ставу. Гискин должен был пригласить студента Гершаника, на квартире которого находился офицер. Мы с Будаком остались на месте для переговоров с Гершаником.

Ждать нам пришлось недолго. Гершаник пришел вместе с Гискиным.

Я объяснил Гершанику в чем дело. Снова потянулась волынка. Снова надо было убеждать и доводами и угрозами. Наконец, Гершаник согласился и, когда все было готово, мы все направились к дому Гершаника. Студент нам подробно разъяснил расположение комнат в доме и как попасть в комнату, где спал офицер. Мы с Будаком вошли в дом, пробрались в нужную нам комнату. Офицер спал. Я моментально схватил его за горло, Будак — за руки, завязали его и заткнули рот. Потом я взвалил его на плечи и вынес через огород Гершаника к условленному месту, где нас ждала подвода. Ребята взяли все его обмундирование и оружие. Все сели на подводу, положили офицера и поехали в степь, к ставу. Доехав до става, ребята пошли рубить прорубь, а я сидел на офицере. Когда прорубь была готова, я взял скрученого офицера и хотел с ним сойти на землю. Но он внезапно рванулся, ремень лопнул и офицер выскользнул из моих рук и бросился бежать. Будак выстрелил, но промахнулся, наш же офицер, совершенно голый, исчез во тьме. Мы бросились его искать, но ничего не могли найти.

Что было делать? Теперь положение принимало очень серьезный для колонии оборот. Нужно было подумать о судьбе колонии. Белые как-раз отступали и если офицеру удастся к ним добраться, то они колонию сметут с лица земли. Мы решили пробраться к красным и просить охрану для колонии.

В колонии о том, что офицер убежал мы не сказали ни слова и двинулись на Кривой Рог, где должны были быть красные.

Доехали до какой-то экономии. Слышим — стрельба. Обрадовались. Но вот задача:

— где белые, а где красные. Стоим и не знаем, что делать. К счастью невдалеке показался крестьянин. Я его подозвал к нам и стал расспрашивать кто и где бьется. Он нам объяснил, что красные заняли станцию Висунск и обстреливают Долинскую с броневика, а пехота красных наступает на лесок, где засели белые.

Следовательно, нам надо было пробираться на станцию Висунск. Я дал распоряжение заложить капсюли в бомбы, патроны подать на боевую и гнать лошадей галопом через мост. На случай, если будут задерживать, открыть ружейную стрельбу, а двоим бросить бомбы, чтобы поднять панику. Крестьянин предупредил нас, что неподалеку от моста стоит охрана белых. Однако, мост мы проехали благополучно. Никого около моста не оказалось, — белые в панике отступали. Мы погнали лошадей к вокзалу. Не доезжая до вокзала одной версты заехали в палки от подсолнечников и тут стали:

— не видно было ни белых, ни красных. Куда направляться — неизвестно. Видим, подходит к Долинской броневик. Но чей он? По всем признакам на Долинской должны уже быть красные. — Ну, а если нет? Мы все же решили ехать на Долинскую. В случае, если на Долинской белые — мне, Будаку и Гискину застрелиться, а остальным двум: Моисею Токарю и Ману выдать себя за подводчиков. [126]

Двинулись к станции. Нас заметили, навстречу двинулась тачанка с пулеметом и несколько вооруженных. Подъезжаем ближе и видим — красные.

От радости я упал в обморок и очнулся уже в помещении.

Но тут новая беда:

— нас принимают за шпионов. Сколько не объясняем, что мы бежали из колонии — не верят. Среди комсостава и красноармейцев — ни одного знакомого.

Начали нас обыскивать и... о ужас!... у Будака находят 2 георгиевских креста, медаль и фотографическую карточку подпоручика, очень схожего на Будака. — Все эти вещи Будак взял с собою при аресте офицера в Израилевке и сунул в карман.

Тут уж относительно нас ни у кого не оставалось никаких сомнений.

Шпионы.
А один красноармеец подходит ко мне, тычет пальцем и: Я тебя как облупленого знаю. Ты деникинский полковник.

Отправили нас под сильным конвоем в главный штаб.

Едем на нашей же подводе, но уже на положении арестованных. По дороге встречаем разведку. Спрашивают у наших конвоиров:

— Кого вы везете? Шпионов.

От дураки! Шлепнули б на месте!...

А наше положение: и трагическое и дурацкое. Еле добились до своих и попали в шпионы.

Приехали в деревню Ивановку. Подъехали к хате с красным флагом.

И тут наконец, встретился нам один телефонист, который хорошо знал Будака и объяснил своему начальнику, бывшему тут-же, что он знает Будака, что он был военкомом в Устиновке и активным революционером.

У нас от сердца отлегло — нашелся таки хоть один знакомый.

К вечеру мы были доставлены в штаб. Тут положение изменилось.

Тут я встретил своих ребят из Николаева. Хорошо знал меня и командир полка матрос Ткаченко.
Нас до утра оставили при штабе. Ткаченко нам обещал послать один батальон в Израилевку.

В 2 часа дня, мы вместе с батальоном двинулись в Израилевку. По дороге встретился нам один еврей, шедший из Израилевки в Сагайдак. Он рассказал нам, что убежавший офицер сейчас находится в Израилевке.

Первоначально убежавший от нас офицер попал в деревню Трибунову, но тут крестьяне его избили, так что ему снова пришлось удирать. На этот раз его приютили на хуторе возле самой Израилевки. Когда израилевские евреи узнали, что офицер находится на хуторе, делегация поехала на хутор и умоляла офицера не губить колонию. Они просили его сказать, что он был ограблен бандитами. Они его забрали с собою в Израилевку и уложили в постель, так как офицер отморозил себе руки и ноги.

В 4 часа дня деникинцы заняли Израилевку. В половине пятого подошли к Израилевке мы. Не больше получаса длился бой и деникинцы oбыли выгнаны.

Нас встретили как спасителей, бросались на шею целоваться. На слово офицера ведь надежды было мало, и опоздай мы немного, — неизвестно что стало бы с Израилевкой.

Жизнь в Израилевке пошла по новому. Был организован Ревком, в котором я несколько дней даже был председателем. Потом меня на посту лредседателя Ревкома сменил т. Самойлов, а я направился в Николаев.

Крестьянские восстания против деникинщины

Компанеевское восстание в конце сентября 1919 года

Не прошло и месяца с тех пор, как водворились деникинцы, а в уезде крестьянство готово было подняться против них. Собственно кулацкая часть села поддерживала деникинцев, как и поддерживала возвратившихся в имения помещиков, но середнячеству и особенно беднякам, пришлось скверно. Ниже при описании крестьянского нелегального съезда мы укажем ближайшие причины восстания, пока же что остановимся на деятельности Компанеевского повстанческого штаба.

Эта была в некоторой части участников та же организация, под руководством которой было поднято восстание против Советской власти в начале августа. Тогда в состав штаба входили петлюровцы и несколько офицеров деникинской ориентации. С приходом Деникина эти офицеры ушли. Штаб остался представленным исключительно петлюровцами. Во главе его по прежнему стоял Герасим Нестеренко, бывший учитель с. Обозновки.

Первые распоряжения деникинцев не оставляли никаких сомнений в том, что возвращается гетманщина. В экономии повозвращались помещики, началось разыскивание помещичьего добра, сопровождаемое арестами и побоями крестьян. Карательные отряды, которые приводились помещиками, расправлялись немилосердно. Крестьянство волновалось и естественно, наиболее активные его элементы проникали в Компанеевку, о которой известно было, что там есть вооруженные отряды и штаб. В штаб входит некоторое количество крестьян большевистски настроенных. Сюда же прибывают и некоторые из коммунистов.

15-го сентября, в Компанеевке, открылся уездный крестьянский съезд, на котором присутствовало свыше 500 делегатов. Здесь много говорилось об издевательствах деникинцев над крестьянами при расквартировании частей и пользовании подводами. Но особенно жаловались крестьяне на помещиков. Мало того, что крестьяне должны были платить аренду за помещичью землю, размеры этой аренды не были ограничены. Каждый помещик требовал столько, сколько хотел. А хотения помещичьи скромностью не отличались. Например, Соловьев в Устиновской волости требовал аренды по 2500 рублей за десятину. Возмущены были крестьяне и тем, что они должны были отдавать помещикам треть урожая.

Кроме того, каждый помещик действовал еще и от себя: отбирал свое имущество, приглашал карательные отряды, порол и расстреливал всех, кого считал подозрительным.

Съезд в этот день не закончился и собрался 22 сентября. На этом заседании была вынесена резолюция о необходимости широко повести агитацию против деникинщины. Но неожиданно съезд пришлось закрыть, так [128] как из города прибыл отряд в 15 человек и началась перестрелка. Закрывая заседание Нестеренко сказал:

—  «Настал момент открыто выступать против добровольческой армии».

Штаб решил начать восстание. В его распоряжении находилось несколько партизанских отрядов, а также была обеспечена вооруженная помощь со стороны крестьян многих деревень. Интересно отметить, что во главе многих восставших сел стояли коммунисты. Так, во главе повстанцев с. Федоровки стоял член компартии Чуприна Дмитрий, во главе Божедаевских крестьян стал коммунист А. Д. Индыченко. В восстании приняли участие и некоторые из эсеров (не украинских). Таким был Грабовский, ставший во главе Владимирских крестьян вместе с Иваном Чабаненко. Оба они позже вошли в партию коммунистов. Базильский поднял крестьян села Грузкого. Он был в то время эсером, но уже в 1920 году мы видим его членом компартии, исполняющим обязанности секретаря парткома Зиновьевского района.

В штабе большинство руководителей были петлюровцы.

Восстание было назначено на 24-е сентября. Все руководители в селах были извещены об этом специальным приказом штаба.

О том, что в Компанеевке собираются повстанцы дошло до города и Слащев прислал в Компанеевку следующий приказ: «До моего слуха дошло, что крестьяне Компанеевки, Обозновки и других деревень собираются тол пами и грозят Елисаветграду. Приказываю разойтись по домам, в противном случае толпы будут разогнаны оружием, а деревни сожжены». Этот приказ вызвал, у крестьян только насмешки и возмущение.

22-го сентября из Владимировки в с. Грузкое отправилось 300 вооруженных крестьян во главе с т. т. Грабовским и Чабаненко. 23-го сентября сюда-же прибыло 250 человек из Оситняжки. Севериновский отряд расположился в Божедаевке. Здесь был организован штаб в составе: Индыченко, Сокура Карпа и Дьяченко Федота. Под командованием штаба находились все указанные отряды повстанцев. Они должны были как только раздастся орудийный выстрел повести наступление на город с севера и занять станцию.

Компанеевская труппа должна была наступать на город со стороны Бобринецкого шоссе. Орудие обещал достать тов. Чуприна в Федоровке, но этого ему не удалось сделать, так как сельские -власти и кулаки не дали вывезти орудие. Вообще следует сказать, что кулаки относились к восстанию явно враждебно. Они так и говорили, что в восстании участвуют одни босяки и голодранцы. А кулаки Масляниковки и Арнаутовки, когда повстанцы проходили через эти села, пробовали даже уговаривать повстанцев не выступать.

24-го, на рассвете, началось наступление на город. Нестеренко наступал со стороны Бобринецкого шоссе, а Чуприна — через деревни Никаноровку и Черняковку. После боя город был занят, деникинцы отступили на Треповку. На 3 часа город перешел к повстанцам. Тов. Чуприна выпустил арестованных из тюрьмы. Повстанцы успели отпечатать и распространить листовку, в которой говорится, что они выступили против вековечных врагов трудового народа — помещиков и действуют по приказу атамана Петлюры.

Божедаевский же штаб все ждал условленного пушечного выстрела.

В 12 часов дня выстрел раздался и штаб отдал приказ выступить. Однако [129] выстрел не был сигналом своих, это стреляли из деникинского бронепоезда, подошедшего со стороны Знаменки. Бронепоезд начал обстреливать город, повели также наступление на город большие части деникйнской пехоты и кавалерии. Повстанцы не удержали города и должны были отступить. Во время отступления повстанцы потеряли многих из своих руководителей. Тогда-же был убит украинский эсер Островский. Несколько позже был арестован и расстрелян Беланенко.

Божедаевская группа подошла к городу как раз во время отступления повстанцев. Ей ничего не оставалось делать, как скорее поворачивать назад, так как бронепоезд находился уже на станции.

25 сентября деникинцы с трех сторон зашли в Компанеевку. Были посланы также казачьи отряды и в другие села.

Началась жестокая расправа.

Восстание крестьян с. Субботцы

Первое наше знакомство с деникинцами произошло при следующих обстоятельствах: в Субботцы приехал небольшой отряд и потребовал хлеба для армии. Население, отказало. Отряд уехал. На смену ему прибыл грузовой автомобиль с солдатами, которые начали самовольно забирать хлеб.

Несколько крестьянских хат было разграблено, било изнасиловано несколько женщин. Между прочим, солдаты разгромили квартиры Корецкого и Полыкуте, бывших председателя Ревкома и заместителя его.

В Субботцах между прочим, осталось несколько душ коммунистов.
Это были: Полыкуте Емельян, Гоян Яков, Грузин Иван, Посторонько Илья, и Брик Даниил.

Население было страшно возмущено таким поведением деникинцев и субботским товарищам не пришлось тратить времени и лишних слов для подготовки восстания. Восстали сразу. Восстали все как один. Грузовик деникинский поспешил удрать как можно скорее.

Субботцы выставили 500 винтовок и 2 пулемета. На помощь к ним пришли крестьяне из Цыбулевой душ 200, под командой Вакуленко; из Козарни пришло душ 100, под командой Майстренко Якова и из Вершинополья пришли душ 10. Во главе всех повстанцев стояли: Полыкуте Емельян и Гоян Яков.

Когда деникинцы подошли к Субботцам их встретили энергичной стрельбой. Бой длился двое суток. Во время боя деникинцы потребовали прислать к ним нескольких человек для переговоров. Мы к ним послали 10 душ. Деникинцы нашу делегацию арестовали и предложили повстанцам сдаться, пригрозив, в случае отказа, расстрелять делегацию. Крестьяне ответили, что если бы они угрожали смертью не то, что 10, а даже 20-ти человекам, все равно они сдаваться не намерены.

После этого бой загорелся еще ожесточеннее. Деникинцы подтянули два тяжелых орудия и начали бить из них по селу. Крестьяне отступили, потому что не хотели подвергать его разгрому. С повстанцами отступили на подводах все женщины и дети, так что когда деникинцы вошли в село, то там никого не было. Разграбив село, они отошли к Знаменке. Через некоторое время они снова нас посетили, собрали сход и потребовали выдачи [130] большевиков. На сходе крестьяне сказали, что среди субботцев таких нет. Тогда они заставили выбрать старосту и ушли, так как оставаться на ночь в Субботцах боялись. Больше деникинцы к нам в село не показывались.

Ответ на деникинскую мобилизацию

Первое время, так, приблизительно, с августа месяца, в Братском было спокойно. Правда приехал пристав и в частных беседах с крестьянами заявил, что он-де знает, что в Братском есть «вредные люди», но если будет все спокойно, то он гарантирует, что в местечке не появится ни один солдат. Станишевский был большой трус и боялся как-бы ему не попало, потому в первое время его отношение к крестьянам было даже немножко заискивающим.

Но уже в сентябре и октябре начались аресты, которые производились по доносам местных контр-революционеров. Однажды прибыл даже карательный отряд со списками в руках и произвел облаву. Арестовать ему никого не удалось и он уехал.

Настроение в местечке с этих пор делается все более напряженным, уговорам пристава никто не верит, а после неудачного покушения красноармейца Александра Белоуса на помощника пристава, репрессии усиливаются.

В ноябре месяце была объявлена мобилизация молодежи. На мобилизацию должно было итти немалое количество бывших красноармейцев, из одного только Братского 10 человек, ранее служивших в 3-ем Братском полку.

Братские красноармейцы решили помешать мобилизации. В день призыва, часам к 12, около волости собралась масса подвод с призываемыми.

Тогда местные красноармейцы начали выступать с речами против мобилизации. Стражников мы не боялись, а в случае чего все мы были вооружены. К счастью для них они и не пытались не допустить митинга. Уговаривать призываемых нам долго не пришлось. Подводы разъехались. Мобилизация была сорвана.

Теперь следовало подумать об организации, так как для всех было ясно, что деникинцы нам этого не простят. Нас было 9 человек: Сабин Климентий, Сирота Григорий, Руденко Даниил, Гончар Павел, Шеффер Антон, Чернов Павел, Литвинов Андрей и Вязовский Александр. Командиром был избран Сабин, а заместителем Сирота. Первым делом мы решили связаться с Сергеевкой, где были надежные товарищи. Сабин и Шеффер поехали туда организовывать отряд. В Сергеевке мы собрали всех бывших красноармейцев Братского и других полков и поставили вопрос об организации отряда. Все собравшиеся изъявили согласие и отряд был организован. Командиром был избран Афанасий Васильев.

Собрание наше длилось всю ночь. На утро прибыли в Сергеевку красноармейцы из Братского и сообщили, что в Братское явился карательный отряд, который производит аресты, обыски и грабит крестьян.

Немногим позже из Братского прискакало в Сергеевку 10 кавалеристов, которые спрашивали у крестьян, имеются ли здесь люди из Братского.
Крестьяне сказали, что не знают и посоветовали им обратиться в сельское управление. Они пошли туда. [131] Тогда мы решили их накрыть в сельском управлении и разоружить.

У нас был один автомат 25 — зарядный, три винтовки и 10 револьверов.

Огородами мы подкрались к управлению. Все кавалеристы вошли в помещение, только один оставался с лошадьми. Мы начали стрелять. Сперва они растерялись и кричали:

—  «Не стреляйте, мы выйдем», а потом, видимо убедившись, что нас не так уж много, приказали находившимся в помещении крестьянам лечь, и начали отстреливаться. Мы оцепили здание с 3 сторон, 4-я сторона упиралась в забор и показалась нам глухою. В действительности там было замурованное окно. С наступлением темноты они разобрали окно и удрали из управления. Одного нам удалось взять в плен, а остальные убежали в степь.

Мы забрали их лошадей, посадили на них своих кавалеристов и выставили на окраинах патрули. Мы предполагали, что из Братского двинут на Сергеевку отряд. Однако никто не появлялся. Тогда 3 человека: Сабин, Руденко и Сирота поехали верхом в Братское и остановились тут на окраине у крестьянина Михайлова Федора. Его мы попросили пойти в местечко и узнать, что там делается, а сами перервали телефонные провода, связывающие Братское с Бобринцем и Вознесенском. Михайлов возвратился и сообщил нам, что когда деникинцы узнали о перестрелке в Сергеевке, они поспешно удрали, взявши с собой отца Сабина и бывшего красноармейца Лебедика.

Мы, возвратились в Сергеевку и здесь простояли целую неделю. Деникинцы снова приехали в Братское в значительно большем числе чем раньше и с 2-мя пулеметами. Они послали к нам отца Сабина с требованием возвратить лошадей, пленного и явиться самим. Старик Сабин остался с нами. Деникинцы, не дождавшись его с ответом, вечером покинули Братское. Братские крестьяне, очевидно, распространили слухи, что нас в Сергеевке несметная сила.

В дальнейшем наступило такое положение, что в Братском был период безвластия, но сюда часто заходили отступающие деникинские части.

Однажды нам удалось отбить от обоза 5 подвод с телефонным имуществом.

Через некоторое время наш отряд перешел в Братское и сделался здесь фактически властью. Это было после разоружения нами группы офицеров. Они приехали в Братское на экипажах и остановились в доме Черткова, местного комерсанта. На рассвете всех их, сонных мы арестовали.

Между ними был сын кулака Волкова, жившего в Ананьевской волости, его сестра и еще одна женщина.

После этого мы собрали сход, на котором было решено не давать подвод деникинцам а также избрать комитет общественной безопасности.

Комитет был избран, но ничего не делал и фактически властью в местечке сделался наш отряд. К тому времени он пополнился крестьянами из соседних деревень. Отряд нес охрану местечка для чего каждый день назначался дежурный по гарнизону.

Однажды, в дежурство красноармейца Чернова, была обнаружена разведка деникинцев. Чернов немедленно начал бить в набат. Со всех сторон сбежались крестьяне, некототорые с винтовками, а большинство с вилами и топорами. Было выяснено, что со стороны Вознесенска наступает отряд деникинцев человек в 80 с орудием и 2 пулеметами. Наш отряд засел около моста, а крестьяне рассыпались цепью по речке. Был отдан приказ не наступать, а только защищаться. Но крестьяне не выдержали [132] и перейдя речку, пошли в наступление, за что дорого поплатились. Пока деникинцы стреляли из ружей и пулеметов, они кое-как держались, но когда раздались пушечные выстрелы, они в панике прибежали в село и почти все разбежались по хатам. Защищать село остался один наш отряд.

Перед началом наступления мы послали верховых в деревни Александровку и Каменоватку и оттуда как-раз во время подоспела помощь.

Тогда мы начали наступление с правого фланга. Сергеевские и Винтаровские крестьяне тоже стали обстреливать отряд. Бой длился целый день.

Наконец деникинцы отступили на ст. Кавуны, захватив с собой 7 заложников из жителей 2-ой части Братского. Оттуда они прислали на имя командира отряда письмо, в котором требовали возвращения арестованных нами прошлой ночью офицеров, угрожая в случае неисполнения расстрелом заложников. Офицеров мы расстреляли во время боя, естественно, по этому возвратить их им мы не могли. Посоветовавшись мы решили письма крестьянам не показывать и выяснили, что в заложники попали почти одни кулаки, за исключением двух бедняков: Марченко с сыном.

Братские кулаки послали на станцию делегацию во главе со спекулянтом Дитковским Ефимом, которая передала деникинцам список всех красноармейцев. Эта делегация выручила своих: кулаки, попавшие в заложники были отпущены, а бедняка Марченко и сына его деникинцы повесили, делегация за них не хотела ходатайствовать.

Через 5 дней мы узнали, что на Сергеевну наступают деникинцы со стороны Вознесенска. Когда мы подъехали к Сергеевке со стороны горы, то увидели, что горело несколько хат и часть деникинцев на подводах направляется в Братское. Мы двинулись на Каменоватку, чтобы оставить там бричку и лошадей и пешим порядком через лес итти к Братскому.

В это время со стороны Бобринца показалась цепь и подвод 200 деникинцев, которые направлялись тоже в Братское. Казалось Братскому будет конец. И вот, в последний момент, появились передовые отряды 54 дивизии. Они прогнали деникинцев и заняли Братское. Через неделю в Братское явился из Зиновьевска т. Кушников и организовал ВоенноРеволюционный Комитет. Большинство отряда вошло в ряды регулярной Красной армии.

Последние дни деникинцев в городе

В ночь под 25 декабря прибыл в Ревком один из товарищей и сообщил, что в Бережинку прибыл какой-то отряд, который ведет борьбу с деникинцами. Ревком решил во что-бы то ни стало связаться с этим отрядом. Утром я вышел в Бережинку, где на первой же улице встретил двух вооруженных партизан и попросил их препроводить меня к командиру отряда. Они меня отвели в свой штаб. Здесь меня встретил мужчина средних лет и после распросов о том кто я, назвал себя Гулый-Гуленко.

Я спросил его об их политической программе. Гулый-Гуленко повел меня в другую комнату, взял у своего секретаря воззвание Троцкого и дал мне его прочитать. Там было написано, что «великороссы не идут покорять Украину, а идут освободить ее от деникинцев, с тем чтобы предоставить Украине возможность избрать ту власть, которую народ захочет». — Вот на основании этого воззвания, — объяснил Гулый-Гуленко, — мы действуем совместно с красными войсками.

Я ему сообщил, что в городе имеется подпольный Ревком, в распоряжении которого есть партизанский отряд, так что в случае, если Гулый Гуленко имеет в виду напасть на город, то мы ему поможем. Гулый-Гуленко набросал план взятия города и, передавая его мне сказал, что город можно взять лишь в том случае, если точно придерживаться этого плана.

На этом наше свидание закончилось и я пошел в город. По дороге меня задержала разведка партизан и мне пришлось возвращаться к Гулому за пропуском. В это-же время привели к нему арестованных 4 офицеров и одного полковника. Когда Гулый увидел полковника, то очень обрадовался, подошел к нему, обнял и поцеловал. Оказалось, что это был его друг детства, а потом оба они служили в петлюровском правительстве.

Гулый увел своего друга в другую комнату, и долго с ним там разговаривал, а затем вышел и отдал приказ расстрелять офицеров. Караул вывел их и через 15 минут послышались выстрелы, — с офицерами было покончено.

После этого Гулый отдал приказ готовиться, так как через час будет из города проходить обоз, который сопровождает полсотни кавалерии.

Действительно часа через полтора или два показался по дороге обоз, растянувшийся верст на 2. Отряд Гулого, подпустив обоз сажень на 300, открыл огонь. В обозе поднялась паника, ломались подводы, вырывались лошади, но все же части обоза удалось повернуть и двинуться обратно в город. Кавалерия отстреливалась. Гуловцы бросились за обозом и, когда обоз скрылся в город, то и они с размаху бросились туда. Часам к 9 вечера половина города была в руках гуловцев, но через час отряд возвратился в Бережинку. Ночь прошла спокойно.[134]

Утром я вышел, в город, но крестьяне меня предупредили, что в город с этой стороны войти нельзя, так как деникинцы расставили цепи и никого не пропускают. Тогда я двинулся в сторону и вошел в город со стороны Бобринецкого шоссе.

На подпольной квартире на меня напали товарищи за то, что будтобы я дал партизанам неверные сведения о количестве войск в городе, в результате чего было предпринято неудачное наступление. Мне пришлось разъяснить им сущность дела. На второй день стало известно, что ГулыйГуленко отступил в неизвестном направлении.

В городе носились самые разнообразные слухи о том, что Кременчуг взят, что красные войска подошли к Знаменке, что город окружен повстанцами. Среди деникинцев замечалась растерянность. Мы повели работу среди деникинских солдат и в течение 2 дней сняли свыше 20 человек с караулов и ночью отправили их через фронт в красные войска. В отдельных частях среди солдат, мы обзавелись своими людьми, которые вели агитационную работу.

27-го декабря один из советских полков предпринял наступление на город. На рассвете поднимается стрельба. Часть распропагандированных солдат не пожелала итти в бой и пришла к нам. Их пришлось спрятать в погребах, сараях, квартирах.

Однако наступление было отбито и мы со своими спрятанными солдатами очутились в самом критическом положении. Деньги у нас все вышли. Кроме того неизвестно было что-же делать со спрятанными солдатами.

Кое-как нам удалось спрятать солдат в Кущевской школе, а деньги 50 тысяч Ревком постановил где-либо занять. Один из нас нашел какого-то мельника, Бороду — по фамилии, который согласился дать нам 50 тысяч.

Но когда Свердлов и Сенцов отправились к нему за деньгами, он дал только 20 тысяч. Сейчас-же часть этих денег была послана солдатам на харчи. Таким образом с этой стороны мы себя обеспечили и могли быть уверены, хотя в том, что солдаты, имея помещение и продукты, не пойдут выдавать нас в контр-разведку.

В городе тем временем шло повальное издевательство белогвардейцев над жителями. На улице нельзя было показаться. Город опустел. Только с гиком и бранью носились верховые патрули по опустевшим улицам, стреляя в воздух.

На подпольной квартире у Ф. Бершадской собирались парком и ревком в полном своем составе для обсуждения некоторых вопросов. Вдруг вбегает мальчик Бершадской и говорит, что во дворе деникинцы. Часть товарищей сейчас-же ушла черед парадное. Тов. Бершадская вышла во двор и действительно увидела, что офицер и несколько казаков что-то ищут. Бершадская начала разговаривать с офицером и даже предложила ему зайти в комнату. Офицер отказался и через несколько минут ушел вместе с казаками.
В один из последующих дней утром на подпольную квартиру зашел тов. Свердлов и сообщил, что в городе деникинских войск уже нет. Я и тов. Завина пошли посмотреть. Действительно в городе солдат было очень мало. Мы пошли на вокзал. Станция была забита отступающими войсками.

Около 20 составов стояло на путях, набитые солдатами и имуществом.
Мы осторожно распросили солдат, куда они едут. Они отвечали, что не знают.[135]

В городе осталось совсем немного войск. Прошло еще несколько дней.

Мы все время были наготове. Однажды к нам заходит хозяин подпольной квартиры и говорит, что слышны далекие ружейные выстрелы. Моментально все мы выскочили в корридор. Действительно где-то далеко стреляют. Через некоторое время выстрелы слышатся явственнее, можно уже расслышать такание пулемета. Начался обстрел станции из орудий.

Мы выскочили на улицу и увидели как поспешно уходили последние солдаты деникинцев.

Через несколько минут показались красные войска. Некоторое время слышны выстрелы в городе, все удаляющиеся к вокзалу.

Мы немедленно занимаем помещение бывшей городской думы и через 10 минут нам по телефону сообщают, что станция взята, деникинцев в городе нет.

Улицы переполнены народом. Город сразу приобрел праздничный вид.

Граждане стали подвозить к ревкому хлеб, колбасы, консервы для техъ кто спас их и их семьи от домашнего тюремного заключения.

И. Лисунов. [136]

На пути укрепления советов

Лицо контр-революции

Период разгула внутренней контр-революции — самая кровавая страница в истории развертывания гражданской войны на Украине и в частности на территории Елисаветградского уезда. Нашему уезду далеко не в меньшей, если не в большей мере, чем всему остальному черноморскому побережью пришлось вариться в этом клокочущем невиданного напряжения революционном котле. Своеобразное соотношение столкнувшихся социальных сил иа территории нашего уезда и было первопричиной того, что этот узел противоречий и интересов приходилось так долго и тщетно развязывать. Если с помещиками после Октябрьской революции в основе было покончено более или менее быстро и решительно, то борьба с крупным кулачеством на селе в нашем уезде оказалась необычайно длительной и упорной. Задача политического удушения кулачества оказалась очень трудной, ибо сельская буржуазия в нашем сравнительно зажиточном уезде была сравнительно крепка, она держала в крепком экономическом кулаке беднейшую часть села; кулак был достаточно хитер, чтобы в самый решающий момент борьбы прикрыться заманчивыми и увлекательными для мужика лозунгами, но в сущности всем своим острием направленными против него. Темному, путавшемуся в этих «платформах» и лозунгах крестьянину было не под силу ориентироваться. Крестьянин становился жертвой продажных ловких политических бандитов, прикрывавшихся патриотами-националистами и спасителями, порабощенной Украины». Этим объясняется первоначальный успех «народных восстаний» против «коммуны», подымавшихся бандитами атаманами по уезду. Этим объясняется, что леса в 1919–20–21 г.г. кишели бандитами, долго и упорно не дававшими успокоиться обстановке и укрепиться советской власти на селе. Кулаки необыкновенно крепко держались за свои места, они всем существом своим ненавидели и советы, и комнезамы, и комиссаров, которые обязательно были в их глазах «чужеземцами» и «жидами». Кулачество верно играло на националистической струне селянина, хорошо помнившего недавние прелести русского великодержавного сапога. Отведя революционную энергию пробудившегося селянства в свое националистическое русло, деревенская буржуазия пыталась направить эту силу на свою мельницу. Но это ей не удалось. После этого она уже стала надеяться исключительно на свои «вооруженные силы», кстати сказать, рассыпавшиеся под первым серьезным ударом, и начала ввязываться в безнадежные политические авантюры, что привело ее к окончательному крушению.

Атаман Тютюник, круживший некоторое время у Бобринца и чуть было не сломавший здесь себе шею, опубликовал такую политическую программу:[140]

Селяне!

1. Мы воюем теперь за то, за что и сразу воевали: за право украинского народа распоряжаться на своей земле, — за народную власть.

2. Идет весна. Объединяйтесь. Будем выпроваживать непрошенных гостей. Винтовки должны быть прочищены и смазаны.

3. Не поднимайте сами мелких восстаний. Организуйтесь и ждите сигнала. Сигнал будет дан Главным Атаманом Петлюрой.

4. Во время восстания ни один враг не должен уйти с Украины. Все оружие, отобранное у врага, должно быть в руках украинского народа.

5. Не верьте, что нет украинского войска, что Главный Атаман Петлюра, якобы, продался врагам украинского народа. Ложь и провокация! Оружие не будет сложено, пока хоть один враг останется на шее украинского селянина.

6. Меняйте хлеб только на сукно, мануфактуру, соль, сахар. Не берите советских денег, за которые ничего не купите. Они отменены Правительством УНР.

7. Земля тому, кто на ней работает. Требуйте от врагов товаров,
а не бумажных денег.

8. Ни с добровольцами, ни с коммунистами, ни с поляками не будет мира до тех пор, пока они не признают нашего права на свободную жизнь.

9. Все страны мира признали самостоятельную Украину, только русские добровольцы и коммунисты против нас.

10. Засевайте землю. Хлеб соберет тот, кто его посеет.

11. Вся власть украинскому трудовому народу! Долой чужеземцев, спекулянтов и жуликов! Украиной будут управлять люди, которых выберет народ.

По приказу Главного Атамана Правительства Украины сообщаю:

Заместитель Командующего войсками УНР Юрко Тютюник

Эта политическая «идеология», наглая и лживая, вся шла из украинского кулачества, она всеми своими корнями была в нем. Все эти Хмары, Яблочки, Колючие, Завгородние, Штили, Кваши, Черные Вороны, Кибецы, Стрюки, Громы и прочие трескуче-устрашающие названия атаманов, напоминающие индейских приключенческих героев забавной майн-ридовской романтики, — все это были шайки худшего бандитско-кулаческого пошиба, петлюровской окраски, петлюровской марки. Интересно, как формулировали свою политическую линию эти мелкота-громилы.

В сентябре 1920 года в д. Красноселье, на базарную площадь прискакал со своими молодцами атаман Хмара и объявил митинг. На вопрос селян:

—  «Хто ви такі?», Хмара напыщенно, «бия себя в грудь», кричал:

—  «Ми ті, котрі вам скажуть: беріть що ви маете — граблі, вила, лопати та ХОДІМ комуну виганяти». А атаман Иванов, появившись в районе Верблюжки, ничего более содержательного не придумав, провозгласил:

—  «Сини ображених батьків — геть більшовиків! [141]

Эти сколоченные на партизанский манер военные группы «батек» — защитников украинской независимости, часто движимые простым стремлением пограбить, тем не «менее держали теснейшую связь с зарубежными главбандитами, посылавшими на Украину своих аккредитованных при каждом атамане головорезов, и эти уже здесь «инструктировали» и представляли «Главного Атамана».

Такой заграничный представитель Петлюры, как потом оказалась, имелся также и в нашем уезде при шайке атамана Чухно, оперировавшего в северной части уезда в лесной полосе Нерубаевского леса. Подробности этого дела таковы в общем. Выделенная в 1920 году из 117 батальона ВЧК боевая группа в 250 человек при 7 пулеметах направилась для уничтожения многочисленной банды в районе Капитановки-Николаевки, где, по сведениям, она находилась. Имея содействие домовых охран сел Божедаевки, Букваря и Федваря, большевистский отряд возле поселка Тарасовки вступил в ожесточенный бой с объединенными бандами Завгороднего, Черного Ворона и Грома. Бой длился от 11 часов утра до поздней ночи.

Эти объединенные шайки имели общее руководство члена Холодноярского Повстанческого Комитета, бобринецкого помещика Чухно. Но все же шайка была разбита коммунистами между Ясиноваткой и Голиковой в Тимошевском лесу при активном подкреплении прибывшего отряда тов. Лиерера.

В виде военных трофеев было захвачено много лошадей с седлами, пулеметы, винтовки, шашки и т. д. Во время преследования было разузнано, что часть бежавшей банды скрывается в дер. Красноселке у попа, при чем среди скрывшихся имеются сам Чухно и петлюровский представитель при нем. Такой случай возможного искоренения банды в самом корне нельзя было упустить и принятыми мерами банду действительно обнаружили. Было оказано отчаянное сопротивление и в результате все 22 бандита были перебиты пулеметным огнем. Самыми замечательными трофеями, кроме обнаруженной при убитых массе украинских «денег», были карабины несомненно зарубежного происхождения, револьверы «Ноган», «Маузер». У Чухно нашли список новонавербованных бандитов, документы, «разрешающие» вербовать бандитов. У представителя Петлюры были найдены документы, удостоверяющие, что он командирован из Польши для связи с бандой, польские документы по вербовке бандитов в Елисаветградском уезде и директивы по разрушению железных дорог.

Необходимо было открыть глаза обманутому крестьянству на то, с кем и с чем они имеют дело, на все те «батьковские» затеи, которые в конечном счете готовили новое ярмо украинскому народу и бесчеловечную расправу с лучшими его действительными сынами.

Нельзя не указать на ту значительную роль, которую сыграла сельская интеллигенция в этом «национальном», как они понимали, движении, в этой великой эпопее столкновения действительно верных защитников Украины с ее фальшивыми. Учителя Величко и Щербаков, например, организовали вооруженное восстание в районе Куцовки и сформировали отряд, во главе которого стояли сами. Он провозгласили беспощадную борьбу с коммунистами и начали варварское дело расправы с семьями отступивших коммунистов.

Безусловно нельзя считать всю сельскую интеллигенцию ответственной за позорные преступления отдельных «интеллигентских» палачей.

Наоборот, мы знаем, что многие честные интеллигенты во время [142] бушевавшей в уезде контр-революции отличались своей упорной работой, искренней преданностью пролетариату и крестьянству. К этой части украинской интеллигенции, как к «заблудшим», аппелировала одно время петлюровщина, надеявшаяся, что «всеми покинутая и презираемая диктатура пролетариата» предстанет перед всем миром, как топчущая все культурное и идеальное кучка насильников и мракобесов, и таким образом, она долго не протянет.

Воззвание такого рода распространялось среди интеллигенции в 1920 году:

К интеллигенции.

Мы крестьяне-повстанцы, поднявшие оружие против насильников-коммунистов, обращаемся к вам, интеллигенты, с призывом оставить свою нейтральность и перейти на сторону восставшего народа.

Знайте, что теперь действительно близок последний, решительный бой.

Неужели ж вы, интеллигенты, которые есть плоть от плоти народа и которые должны быть его вождями, оставите его в борьбе против насильников в этот ответственный момент? Неужели только для того, чтобы получить несколько бумажек и быть обласканными комиссарами вы допустите, чтобы история прокляла вас словами поэта: «За шмат ковбаси свого батька-матір продаси».

Сейчас или никогда! Довольно промедления! Слышите, как по всей Украине раскатывается волна восстаний! Подайте руку помощи восставшему народу. Знайте, что все анти большевистские партии объединились теперь для общей борьбы с коммунистами. Оставьте разногласия во взглядах, подумайте о том, чтобы выгнать врага с нашей земли. В свою очередь мы, крестьянеповстанцы, обещаем интеллигенции полное уважение к ее работе, ее образованию и знаниям.

Интеллигенция!

Восставшее селянство зовет тебя в последний бой.

«Подай же руку Козаков! І серце чистеє подай,

І іменем святим Христовим Ми оновим наш тихий рай».

Да здравствует могучая повстанческая армия!

Окружной Повстанческий Комитет.

Со сгустками человеческой крови на саблях и именем Христа в тупых политических программах шло кулачество на защиту своей мошны и звало на этот же путь интеллигенцию.

Хозяйственный ущерб, который банды наносили катастрофически падавшему сельскому хозяйству, не поддается никакому учету. Не иллюстрирует ли многого тот факт, что благодаря прохождению Махно в некоторых районах неубираемый урожай полностью погибал на полях? При прохождении этих банд через села у беднейшего селянства забирались лошади, фургоны; сводился на-нет, разумеется, и остальной живой и мертвый инвентарь, иногда просто разрушаемый, сжигаемый налетавшими бандами, а иногда лишенный ухода и внимания из-за тревожной обстановки. [143]

Банды Хмары, Завгороднего и других ставили своей целью также разрушение железных дорог, целых станций, крушения поездов, разрушения продовольственных складов, и там, где были слабы красные сипы, они неизменно появлялись. На протяжении 1921–22 г.г. много раз происходили бои с бандами Завгороднего, нападавшими на полотно у станции Шестаковка. Во время хозяйничанья Махно в Новоукраинке был пущен по направлению к Ташлыку паровоз на полном ходу без управления. Ст. Цыбулево и прилегающие сооружения во время захвата бандитами подверглись полному разгрому и сожжению. Атаман Хмара, захватив Красноселье, повел агитацию среди селянства на многолюдном базаре и, возбудив наиболее враждебные слои населения, повел наступление на железную дорогу и разрушил ее на протяжении 2-х верст между Фундуклеевкой и Цыбулево.

Банды Хмары все время стремились разрушать преимущественно пути сообщения. Это, конечно, очень сказывалось на тогдашнем слабом положении молодой еще Советской власти и этот вид контр-революционной работы нужно считать наиболее разрушительным.

Нечего и говорить о том, какая судьба постигла те совхозы и коммуны, которые захватывались бандами. Вся неистовая злоба и звериная жажда мести бандитов срывалась на этих учреждениях. Коммунистов-руководителей самым жестоким образом убивали, коммуны сжигали и пускали по ветру. Советскую систему старались задушить в самом ее начале.

Контр-революционеры видели здесь олицетворение новых порядков, новых начал, новых форм труда. Коммуны в их глазах символизировали господство труженников, а не тунеядцев, и поэтому в своей гнусной агитации кулаки старались очернить, облить грязью, дискредитировать это великое социальное начинание — коллективный труд.

С установлением в дер. Оситняжке Советской власти кулаки сразу ополчились на коммунистов. Им, конечно, больше улыбалась петлюровская программа, которая допускала владение сорока десятинами, а не советская, наделявшая равно всех едоков. Слово «коммунист» они связывали с понятием о поголовном принудительном лишении всей собственности... вплоть до жены. Легковерные поддавались, и это было на руку кулачеству.

Срыв продовольственных кампаний занимал не последнее место в разбойничьей программе разных лесных «батек». Атаман Иванов расправлялся с теми, кто сдавал продразверстку. Махновцы в Компанеевке расстреляли двух продагентов, а третий бежал из под пуль.

Нельзя не сказать о той героической роли, которую пришлось сыграть на первых порах революции комитетам незаможников. Лучшие представители беднейшей части селянства работали не покладая рук над созданием и укреплением Советской власти, собирали продразверстку, навлекая на себя этим смертельную злобу буржуазии. Бандиты без пощады расстреливали и уродовали всех попадавшихся им в руки членов комнезама. Так погибли тов. Кича Тимофей (председатель комнезама дер. Среброярки), тов. Мартыненко В. (председатель комнезама дер. Оситняжки) и еще много активистов-незаможников по уезду. Атаман Иванов при прихождении через села, объявил, что им запрещаются «всякие КНС» и под угрозой расстрела воспретил сдачу продразверстки всененавистным большевикам. Но зато незаможники всячески противодействовали. Незаможники всеми силами содействовали приобретению оружия для большевиков и сами вливались свежими силами в утомленные большевистские отряды. Во время захвата [144] м. Братского отрядом т. Матюкаса ему общими усилиями снесли массу оружия и припасов. В 1920 году в Новомиргороде председателем комнезама тов. Суцулом был организован боевой отряд «Незаможник — на коня!» Этот отряд уничтожил наводившую ужас на население банду под названием «Шестая». После ликвидации всех банд отважный отряд влился в полк незаможников. В с. Осиковатом был расстрелян председатель КНС и податной инспектор, в Красносельи трагически погиб от рук банды незаможник тов. Кожемяка Петр.

20-го июля 1920 года был созван уездный съезд комнезамов в Зиновьевске, в Красноармейском клубе. Съехавшаяся беднота уяснила себе положение, получила более ясное понимание принципов и задач Советской власти и Коммунистической партии и, разъехавшись по местам, принялась с еще большим рвением за работу, га уборку хлеба, не только своего, но и помещичьего — озимого, во избежание продовольственного кризиса.

Незаможнее селянство Красноселья, предводительствуемое товарищами Кигилом и Рясиком, имея тесную связь с Александрийской подпольной организацией, самостоятельно приступило к организации вооруженного сопротивления бесчисленным бандам разных мастей. Организовали получение литературы, началась агитация, началось бесшумное концентрирование имевшихся в наличии верных большевизму сил. Был сколочен в Красносельи маленький отряд в 20 человек бедняков. Цыбулево тоже дало 20 человек, находившихся в полном распоряжении Ревкома; потом, в результате усилий актива бедноты сюда присоединились таким же образом организованные отряды Михайловки, Елисаветградковки. Составилась вооруженная группа в сотню человек. Так, стихийно вооружалась и стягивалась в единый крепкий кулак пробудившаяся масса.

Бандиты поумнее старались на первых порах «переубеждать», переманивать на свою сторону крестьян-активистов, имевших большой авторитет на селе и шедших с Советской властью. Вот что пишет по одному такому случаю б. член Красносельского Ревкома тов. Рясик:

—  «Я был болен сыпным тифом в июне 1920 года и был оторван от революционной работы и товарищей. Неожиданно ко мне являются восставшие гайдамаки и арестовывают меня от имени командира 1-го повстанческого чернолесского полка — атамана Соловья. Я не мог ходить от слабости, но меня грубо потащили в штаб. В штабе я увидел за столом своих односельчан — кулаков. Меня спросили, где мои товарищи — активные большевики — Кигим, Михайлов и др., но я ответил, что болен и ничего не знаю. Меня посадили в арестную камеру вместе с тремя незнакомыми мне арестованными. Вечером открылась дверь, вошел сам Соловей и вызвал по фамилии Ковальчука. Он собственной рукой накинул петлю на его шею и поволок за порог. Я остолбенел. Через некоторое время вызвали и меня к Соловью. Надеясь на свежее впечатление от предыдущей расправы, он сразу же предложил мне работать совместно с ним, дав пять минут на размышление. Я, конечно, вынужден был согласиться и меня немедленно назначили членом штаба и руководителем военными силами. Через 3 дня во время боя с красными я перешел на сторону моих товарищей».

Характерно иллюстрирует тогдашнюю обстановку такой маленький момент. По окончании сбора продразверстки в ноябре 1920 года в тогдашнем губернском центре Николаеве был созван 2-й губернский съезд Советов. По окончании работ съезда делегаты нашего уезда возвращались [145] обратно железной дорогой. Но по дороге оказалось, что бандой Грищенко у Хировки (у Черного леса) сделан налет на станцию, причем станция разрушена и охранники изрублены. Поезд с вооруженными делегатами вступает в бой и «между прочим» выполняет крупнейшее оперативное задание. Целая банда разбита. Вот как люди одновременно и растили новые зачатки и одновременно оборонялись с винтовкой в руках.

Внутренняя контр-революция ни на йоту не разнилась от внешней по гнусности осуществления своих целей. И та и другая выбирали самые уязвимые места истекавшей кровью революции. Когда была провозглашена мобилизация двух возрастов в Красную армию. Советская власть натолкнулась на тягчайшую преграду: банды в некоторых районах поставили себе твердой целью не допускать производство мобилизации и сорвать выезд новобранцев в Зиновьевск. Приходилось преодолевать и эти трудности, и в этих случаях проводники Советской власти на селе — одиночки коммунисты проявляли высший пример самоотвержения.

В дер. Красноселье мобилизованные неожиданно потребовали у предревкома удостоверения о том, что... они не по своей воле пошли в Красную армию, а мобилизованы. Когда предревкома попробовал разъяснить, то толпа попыталась с ним расправиться. Пришлось прибегать к иным методам и лишь после угрозы предревкома бросить в толпу бомбу злостные кулацкие агитаторы отступили.

19-го августа днем, выехавшие в Зиновьевск Красносельские призывники охраняемые несколькими милиционерами были встречены у леса пулеметным огнем засевшей банды Хмары. Был убит один парень, остальные разбежались. После всего этого, конечно, нельзя уже было думать о том, чтобы явиться в это село для проведения мобилизации без вооруженной силы.

Необходимо в специальных нескольких строках сказать о неизменном трагическом методе, сопутствовавшем все «операции» кулацких шаек — о необычайных, диких зверствах, граничивших иногда с тупым бесчеловечным варварством. Никто не отрицал того, что красные отряды тоже часто прибегали к формам жестокого отражения врага, но до такого рода озверелости и вандализма никто не доходил. Деревенская буржуазия, наиболее невежественная и вместе с тем, наиболее чувствительно затронутая в отношении своего кармана, не стеснялась в дичайшей мести и изуверстве.

Спокойное расстреливание безоружных-толп из пулеметов, женщины, дети, старики и больные люди «у стенки» — все это было в захваченных бандитами местах до ужаса обычно и естественно. Часто переходившие в руки красных населенные местности представляли собой кошмарные картины всеобщего разрушения и гор трупов. Мы не станем приводить типичных примеров «деятельности» кулацких головорезов в нашем уезде, но покажем наиболее потрясающие факты: В местечко Казанка, открыв пулеметный огонь, влетает банда Иванова. Он моментально связывается с местным кулачеством и спрашивает адреса местных коммунистов. Истребительный отряд большевиков, стоящий возле Казанки, узнает об этом и через 3 часа захватывает местечко. Он банду уже не застает, но находит 17 свежих трупов милиционеров у общественного амбара, изуродованных до неузнаваемости; у одного рука отрублена, у другого нога. У некоторых вырезаны животы, вывалены [146] внутренности и насыпана пшеница. Это атаман Иванов «протестовал» против продразверстки.

Жену коммуниста Коваленко бандиты за побег мужа поставили «к стенке»...

Милиционер Коваленко, революционеры Зеляховскнй, Богуславский вместе с двумя другими неизвестными им революционерами и одной женщиной были зарублены в Куцовке бандитами.

Подло преданные быв. офицером Варакиным в поселке Медовом № 2 отважные революционеры товарищи Павел Бучко (секр. волисполкома), Афанасий Кононец (б. матрос с «Потемкина», секретный осведомитель ЧК), Скрыпченко Семен (предревкома) были схвачены бандой Иванова.

Затем к ним присоединили тов. Будака Мину и всех повезли «пропустить сквозь решето». Когда подвода с арестованными в окружении банды проезжала греблю, тов. Бучко пытался выбросить партийную печать, но, получил за это страшный удар прикладом по голове и был оглушен. На двое гон от гребли остановились. Здесь пытки и издевательства продолжались от полудня до 10 часов вечера. Коммунистов ложили спиной кверху и медленно рубали тело до костей, чтобы причинить больше страданий, ложили животами кверху и тоже секли шашками, заставили руками рыть для себя землю. И лишь к концу всем четырем отрубили головы.

В Бобринце тютюновцами была убита маленькая девочка.

В декабре 1920 г. в Компанеевке махновцами были схвачены замначмилиции тов. Соловьев, замначуездной милиции Полищук и два милиционера. Все они были раздеты и возле церкви зарублены. Там же захватили 3-х продагентов, 2-х расстреляли, а третий бежал из под пуль.

28-го декабря в 1920 году в Новоукраинке махновцами было расстреляно и зарублено 50 человек.

Это только ничтожная доля всех деяний «батек» и атаманов. Таков этот густо орошенный человеческой кровью путь, пройденный украинскими людоедами — «освободителями».

1922–23 г.г. были годами решительного перелома на советско-антантовском фронте и соответственно стало ослабевать напряжение на фронте внутренней контр-революции. Банды начали заметно «сдавать». В 22–23 годах не было уже той залихватской, молодеческой самоуверенности бандитов. Они уже брели ощупью, они теряли уже почву под ногами, вместо былой опоры в несознательном крестьянстве они начали встречать враждебное отношение и сопротивление. Моральная база растаяла, политическая маска сползла, осталась только звериная бандитская морда. «Повстанческие» отряды начали разваливаться под ударами самого крестьянства, во имя которого они существовали. Первые ростки новой жизни, новых порядков изменили в корне самую деревню, ее дух, произведенный сдвиг сложился далеко не в пользу всех тех враждебных групп, которые надеялись на консервативность мужика, что «мужик опрокинет»... Все их надежды пошли прахом.

Ликвидация внешних фронтов позволила бросить все силы на внутренний фронт. Начавшие наезжать на село в большом количестве партработники и агитаторы провели громадную работу, и в окончательном подавлении бандитизма меньше всего уже играли роль наши вооруженные отряды. Объявленная амнистия окончательно развалила банды. Вопрос об [147] амнистии был поставлен на широкое обсуждение массовых собраний, особенно в тех местах, откуда вышли активнейшие бандиты (к примеру, Федварь, Елисаветградковка, Цыбулево, Красноселье). Эта агитация имела громадный успех и многие крестьяне предложили свои услуги «посредников» между властью и шайками. Для того, чтобы убедить бандитов в искренности своих намерений крестьяне ходили к бандитам в лес безоружными и убеждали их, что власть не хочет их далее преследовать, а предоставляет возможность перейти к мирной трудовой жизни. Это окончательно обезоружило бандитов. Так была достигнута победа. Бандиты десятками являлись в штабы отрядов и сдавали оружие. Незначительная часть закоренелых грабителей решила остаться на «лесном» положении и по истечении срока амнистии была истреблена при содействии их же раскаявшихся сотоварищей.

Вскоре были переловлены и сами атаманы. Поймали страшного атамана Захарова, неуловимого и жестокого Грома, раскаялся свирепый сподвижник Хмары Соловей и зажил мирной жизнью селянина в Цветном.

Недалеко от хутора Чебановка в бою была разгромлена окончательно банда Иванова и сам атаман убит. Возле Копинчаковского леса были пойманы главари банд — петлюровский полковник Зинкевич и его адъютант Железняк и переданы ЧК.

Аминистированный бандит Кость Олизько пишет: «Когда в нашем родном Красносельи укрепилась советская власть, была объявлена амнистия для всех желающих вернуться к честной жизни.

Большинство рядовых ребят вернулись. Атаманы же остались держаться в лесах. Когда после истечения амнистии были организованы отряды по борьбе с бандитизмом, в них вошли многие из нас, из амнистированных и таким образом общими усилиями банды были ликвидированы».

Общими усилиями обманутых, но опомнившихся, крестьян и советской власти, отнесшейся к ним в высшей степени чутко и великодушно.

Между прочим, поимка атамана Грома была обставлена интересной подробностью: его поймали, спасли от самосуда толпы в Оситняжке и привезли в Елисаветград; в городе в это время заседал уездный съезд советов; этот наводивший, ужас на целый район бандит был приведен в зал съезда и «продемонстрирован» перед делегатами...

Так из «национальних героев» жовтоблакитники превратились просто в интересных живых экземпляров пойманных хищников. Они отыграли свою черную роль.

Несколько лет «цветения» внутренней контр-революции и борьбы с ней дали много безвестных героев — мучеников революции, много отважных и самоотверженных людей, не щадивших себя во имя поставленной цели.

Сколько примеров беззаветной храбрости воинов — незаможников, сколько замечательных подвигов коммунистов на селе, окруженных бушующей враждебной стихией.

Вот коммунист — одиночка на селе описывает свои злоключения:

—  «После начавшихся по уезду кулацких восстаний коммунистическая организация была объявлена на военном положении и созвана в Елисаветград. На местах остались только одиночки — сотрудники. Я остался в ревкоме, написал воззвание к населению, и только принялся печатать его на машинке, как неожиданно ревком окружили налетевшие «повстанцы». [148]

Они ворвались в ревком (я успел револьвер и документы спрятать за барельеф), скомандовали «руки вверх» и обыскали меня. Я назвался чужой фамилией. «Повстанцы» прочитали список активных работников и начали опрашивать присутствовавших граждан, кто здесь имеется из указанных в списках. Моя фамилия значилась первой, но никто не решился указать на меня.

Повстанцев прибывало все больше и больше. По их «настроению» видно было, что мне не избежать расправы. Я с минуты на минуту ждал своей гибели. Из разговоров бандитов я понял, что часовыми заняты только двое дверей, а третьи они еще не знали. Я через эту дверь непринужденно вышел во двор, а затем пустился бежать через огороды. Раздались вслед выстрелы, крики и вся ватага пустилась в погоню. На бегу сняв пиджак и брюки, я в одном белье забежал в огород к знакомой женщине, молотившей подсолнухи, схватил палку и принялся неистово молотить.

Снятая одежда была женщиной моментально спрятана. Через минуту прискакали бандиты и к нам с вопросами: «Куда тут пробежал жид в синем пиджаке?» Мы ответили незнанием и они принялись искать по всей окрестности, изрубили всю дерезу, обыскали все закоулки.

Вечером я пробрался к речке, лег в болото, вымазался, чтобы не выделяться бельем и после этой операции пошел по направлению к Зиновьевску».

А вот подвиг другого коммуниста: «Поздно вечером получаем сведения, что шатается банда в районе Панчево. Наши бойцы были все вооружены винтовкам и даже одним пулеметом «Люис».

Мы с напряжением ждали налета. Всю ночь не спали наши ребята.

Утром неожиданно прискакал комроты тов. Никитенко и выстрелом известил тревогу. Мобилизованные кр-армейцы пришли в смятение и пустились кто куда. За ними пустились все остальные — кто в огород, кто в поле,

Я схватил пулемет и с криком «За мной!» с несколькими товарищами двинулся к мосту, чтобы не дать банде переправиться. Я сел и направил пулемет на мост. Бабы со своими корзинами проходили мимо направленного пулемета на базар и ничто не говорило о боевой обстановке. Неожиданно среди толпы появляется тачанка и на ней восседает компания «не журись» — шесть душ бандитов. Издали я их не мог точно определить и боялся открыть наугад стрельбу. Лишь когда стали виднеться винтовки и пулемет я начал стрелять. В моем пулемете произошла порча. Я оглянулся, товарищи все скрылись. Я один начал отступать под градом пуль, по дороге налаживая свой «Люис». Со второго квартала я его исправил и стал отстреливаться. Так я отступил до Новомиргорода, окруженный притаившимся враждебным кулачеством».

Эти немногие примеры многое говорят: о тех трудностях (малочисленность, враждебность села), которые сопутствовали работе коммунистов и о той стойкости, с которой коммунисты их преодолевали.

Коммунисты их преодолели и из первоначальной горсточки храбрецов — одиночек превратились затем в руководителей-массовиков, за которыми пошла вся деревня изгонять бандитизм. Это бесповоротно угробилоконтр-революцию, вышибло из под ее ног последнюю опору. 1923 год — переломный год — дал возможность поставить уже другие, не менее трудные [149] и героические задачи, как строительство, налаживание хозяйства и промышленности, укрепление советской власти.

Краткий, но славный путь революции ОТ ВИНТОВКИ — К ПЛУГУ И МОЛОТУ.

* * *

Роль меньшевиков во время разгула бандитизма в нашем уезде не требует специальных строк. Предатели и враги революции нисколько не разнились от предателей в центре. Достаточно воскресить в памяти короткую, но яркую и показательную историю первоначального сотрудничества коммунистической партии с левыми эсерами, изъявившим вначале готовность итти в ногу с бушевавшей революцией, а потом подло предавшими ее. Меньшевики на местах твердо усвоили эту линию своих центристских учителей и верно довели ее до конца. Елисаветградская большевистская организация, учитывая, что эсдеки ведут за собой кое-какое рабочее меньшинство, не решалась порывать с ними резко и определенно, и меньшевики постарались использовать свою относительную легальность в полной мере. Они влезли в овечью шкуру и в «мягких» словесных оборотах, преисполненных самой гнусной клеветы и затаенной звериной злобы, громили с советской трибуны советские порядки, обливая грязью коммунистическую партию, извращали действительность и призывали пролетариат к переходу на гибельный путь шарлатанствующих меньшевистских политиканов.

Мы приведем в виде яркой иллюстрации речи коммунистических и меньшевистских ораторов на заседании пленума горсовета, совпрофа и заводских комитетов.

Говорит Красный (большевик): « — В сложной путанице вопросов, вопрос о польской авантюре является главным. Мы желаем мира, поднятия хозяйства, борьбы с разрухой, приведения жизни в нормальную колею. Мы бросаем лозунги поднятия транспорта, повышения производительности; сводки трудармии показали, что мы подвигаемся вперед. Именно потому положение на фронте и отличается некоторыми успехами поляков, что мы отвлекли силы на транспорт и производительность, на воскрешение нашей страны, на подавление восстаний кулаков. Перед нами задача — разбить Петлюру. Он является ширмой, и даже польские паны считают его бандитом. Польша несет режим Деникина.

Нужно разбить Польшу, а кто думает иначе — тот предатель. Мы уверены, что победим, но медлить и опаздывать преступно. Все силы Красной армии, на фронт! На оживление промышленности и транспорта! Посмотрим, что думают рабочие Запада. Наступление поляков вызовет борьбу французских и польских рабочих против авантюры. III Интернационал растет.

Социалистические партии многих стран уже примкнули к нему. Наши меньшевики будут нам возражать и скажут, что мы дело международной социалистической революции основываем на рабочих наиболее отсталых стран, но мы уверены, что передовой рабочий класс Запада тем более не предаст мировую революцию. Меньшевики же с капиталистами предлагают не разрушать капиталистическую систему, а в сущности укреплять ее. Снова возвращаюсь к вопросу об Украине, в частности к Елисаветграду, чтобы поставить точку над і. Лишних слов не может быть о борьбе с поляками — это первый вопрос. Второй вопрос: рабочий класс Украины и в частности [150] Елисаветграда, должен бросить силы не только на фронт, но и на укрепление смычки с крестьянством. Все силы на фронт, на разруху! Кто против этого, — тот изменник».

Краткая, но насыщенная ясным содержанием речь большевика сменяется расплывчатой, хнычущей, беспринципной ораторией «социалиста».

Говорит Грановский (меньшевик):

—  «Часто водится так, что когда говорят о текущем моменте — едут в Англию и Францию. Нужно помнить о Кущевке и о Чечоре. Красный говорил, что поляки наносят ущерб Советской России. Два с половиной года льется кровь, опасность внешнего фронта есть, но есть фронт Кущевский и фронт Чечоры. До каких же пор будет этот хулиганский, антисемитский, антиреволюционный фронт? Красный говорит, что нужно агитировать крестьянство. Но нужно умело подойти к крестьянину. Раковский кричит о зверствах поляков над евреями. Мы тоже должны крикнуть: «Паны! День страшного суда идет, мы возвратим каинам каиново».

Это историческое визжание сменяется на вид более практической и революционной, но все-же фразеологией другого социал-демократа.

Говорит Левин (меньшевик):

В период гражданской войны революционная партия с.-д. призывает к борьбе с поляками. Поляки расстреливают, навязывают полонизацию.

Красная армия везде побеждает, на Кавказе, в Крыму, поляки также будут побеждены. Разруха развивается, но Советская власть выйдет победительницей из борьбы. Французский пролетариат опомнится. Мы, с.-д., сторонники борьбы с поляками. Киевские меньшевики сейчас на фронте, а те, кто по недоразумению делал ошибки, — тоже пошли на фронт. С товарищем Красным я во многом не согласен, ни с ролью III Интернационала, ни со многими другими вопросами. Но теперь не время ссориться и мы призываем к борьбе».

Этим двум меньшевистским крикунам опять отвечает представитель большевиков.

Говорит Красный (большевик):

« — Прежде чем мы начнем искать причину выступления поляков, мы скажем, что это удар в спину революции. Второй удар в спину революции — это заявления подобных Грановскому, который считает Кущевку, Николаевку, Чечору союзниками польского наступления. Тов. Грановскому не под силу национальный вопрос. Он хочет решать его огнем и мечем, а не путем агитации и перевоспитания массы. Дело в международном шовинизме. Представьте себе этаких революционеров — как с.-д. Они за нашу защиту, но они не согласны с ролью III коммунистического Интернационала! И если под нашим знаменем они говорят «но», то они нам не нужны.

Людей с оговорками мы будем изгонять. Постановка вопроса с точки зрения Николаевки и Кущевки недопустима. Меньшевики поставили вопрос до некоторой степени правильно, но решили его не по пролетарски».

Так решительно ставили вопрос подлинные пролетарии, которые вынуждены были в тяжкое время борьбы с белобандитами полемизировать с врагами, накинувшими на себя социалистическую маску. Этот враг был тогда очень хитер, он старался использовать все возможное для удушения революции. Даже такой акт пролетарской чуткости, как отмена смертной казни Советским правительством, был встречен свистом со стороны [151] меньшевистской своры и был использован для новой грязной кампании против победившего пролетариата. Вот какую статью напечатали в феврале 1920 года Елисаветградские меньшевики в своем листке «Труд»:

Шаг к победе

Смертная казнь отменена в Советской России.

Мы, всегда восстававшие против смертной казни, всегда говорившие о том, что среди социалистов не должно быть палачей, что смертная казнь — мера не только позорящая социалистическую власть, но и приносящая ей огромный вред, — что мы можем сказать по поводу отмены смертной казни? Станем ли мы бряцать в литавры, воспевая «великодушие сильного»? Нет, у нас не найдется подхалимства, нужного для того, чтобы восхвалять власть за то, что она не хочет быть убийцей.

Мы просто отвечаем, что практика смертной казни была преступлением против советской власти, преступлением против революции (ибо Советская власть — хороша она или плоха — власть революционная), и что теперь это преступление — слава богу устранено.

Мы с удовлетворением отмечаем, что отмена смертной казни несомненно вырывает крупный козырь у врагов революции и дает Советской власти моральный перевес над ее противниками.

Мы видим в отмене смертной казни победу революции не менее важную, чем победы военные.

Но отмечая все это, мы не можем и не хотим замалчивать и того, что этот шаг огромной важности сделан Советской властью недостаточно твердо и решительно, сделан в порядке ведомственного циркуляра, канцелярской реформы.

Что сказали бы Вы, если бы прочитали циркуляр о неприкосновенности личности, подписанный фон-Плеве? Как Вы отнеслись бы к свободе совести, провозглашенной Победоносцевым? Вы сказали бы, что неприкосновенность личности и свобода совести — вещи хорошие, но не Плеве с Победоносцевым подобает их проводить в жизнь. Сказали бы, что законы святы, да исполнители — лихие супостаты.

То же чувство испытываем мы, читая распоряжение об отмене смертной казни, исходящее от чрезвычайки и подписанное Дзержинским, из чернильницы которого вышел не один смертный приговор. Хорошо, что отменена смертная казнь, но сохранение при этом чрезвычаек — аппарата, укомплектованного специалистами по смертной казни — недопустимо.

Недопустимо сохранение совершенно безконтрольных органов, где пышно разрослись все ядовитые грибы полицейского участка из сыскного и охранного отделений.

Нам ведь отлично известно, что — не знаем как в Великороссии, — на Украине, кроме расстрелов, о которых публиковалось в «Известиях», чрезвычайки практиковали и расстрелы негласные, известно, что арестованных избивали, что процветала и взятка. Но ведь, эти негласные расстрелы, эти избиения и лихоимство производились «неофициально» и потому могут и должны быть устранены не официальным приказом, а уничтожением чрезвычаек, как бы они не назывались.

— Значит-ли, что не нужно бороться с контр-революцией? [152]

Конечно, нужно, но для этого нужно создать органы, не имеющие ничего общего ни с чрезвычайкой, ни с деникинской контр-разведкой.

И мы смеем думать, что уничтожение чрезвычаек гораздо больше сделает для борьбы с контр-революцией, чем все чрезвычайки вместе взятые.

Есть еще одно обстоятельство, в огромной мере умаляющее значение распоряжения об отмене казни. Это то, что по авторитетным разъяснениям, действие этого распоряжения не распространяется на Украину. А, ведь именно на Украине система чрезвычаек приняла особенно зловредный характер! Таким образом, опубликованный циркуляр надо рассматривать собственно не как отмену смертной казни, а как первый шаг к этой отмене.

Признавая огромную важность уже и этого шага, мы, настаиваем на том, чтобы, раз вступивши на этот путь, власть пошла по нему твердо и решительно, как подобает социалистической власти. Смертной казни не должно быть при Советском строе.

Есть барельеф одного французского скульптора: «Стена коммунаров» Стена, на которой выступают тени расстреляных у ней коммунаров-позорный памятник победы буржуазии.

Допустимо ли, чтобы победа над буржуазией была ознаменована подобным же монументом.

В ответ в органе елисаветградских большевиков «Известия» была напечатана следующая статья:

Шаг к белогвардейцам

С первых же номеров своей газеты меньшевики из «Труда» открыли кампанию против Советской власти. Мы уже слишком привыкли к интеллигентскому брюзжанию этих безработных мелкотравчатых политиканов, которых революция уже давно отшвырнула от себя и которые в процессе великой исторической борьбы пролетариата с буржуазией бессильно мечутся между борющимися силами, удостаиваются пинков и с той и другой стороны и в результате растеряли последние жалкие остатки своего политического багажа.

Всякому ясно, что теперь после того, как пролетариат изгнал меньшевиков из их последнего убежища — профсоюзов, куда они втираются в период господства реакции, им ничего больше не остается делать, как злобно скрипеть перьями и поучать коммунистов своему мещански-сладенькому маниловскому социализму.

И потому, когда меньшевики на страницах «Труда» снова завели свою старую хриплую шарманку, всякий сознательный рабочий вероятно подумал:

— Пусть тявкают меньшевистские моськи, советский слон всегда шел и теперь пойдет своей дорогой.

Мы со своей стороны полагаем, что отвечать на всякий выпад меньшевиков, политическое значение которых равно нулю, было бы делом в высшей степени бесполезным, нелепым и смешным. [153]

Однако, наглеющие с каждым днем меньшевистские писаки договариваются иногда до возмутительных вещей, когда приходится одернуть этих зарвавшихся молодцов и указать им их настоящее место является настолько необходимым, что приходится по неволе браться за это неблагодарное дело.

Мы имеем в виду статью «Шаг к победе», напечатанную в номере 12 газеты «Труд».

Размеры нашей газеты не позволяют нам подробно ответить на нее и цитировать все ее прелести. Впрочем, в этом нет нужды. Достаточно будет остановиться на двух местах из нее.

1) «Мы, всегда восстававшие против смертной казни, всегда говорившие о том, что среди социалистов не должно быть палачей, что смертная казнь — мера не только позорящая социалистическую власть, но и приносящая ей огромный вред — что мы можем сказать по поводу отмены смертной казни? Станем ли мы бряцать в литавры, воспевая «великодушие сильного». Нет, у нас не найдется подхалимства, нужного для того чтобы восхвалять власть за то, что она не хочет быть убийцей».

Итак, Советская власть была до сих пор палачем и убийцей. Впрочем, она и теперь, по мнению меньшевиков из «Труда», невидимому, остается такой же, так как рассматривая отмену смертной казни, как «ведомственный циркуляр», «канцелярскую реформу», и принимая во внимание, что этот «циркуляр» не распространяется на Украину, они видят здесь «не отмену смертной казни, а первый шаг к этой отмене».

Советская власть-палач и убийца. Так думают и открыто заявляют меньшевики (и деникинцы)! Советская власть — «единственное в мире правительство, которое не запачкано кровью». Так заявляет германская коммунистическая партия (спартаковцы) в своем воззвании ( «Известия» № 3).

Спартаковцы оказывается на счет Советской власти не согласны с нашими социал-демократами. Спартаковцы понимают, что в жесточайшей борьбе не на жизнь, а на смерть Советская власть должна бить своих врагов их же оружием, на удар отвзчать ударом. И, если Советская власть применяет наказание смертью, то эта мера, вынужденная, ибо, если с врагами революции не разправляться столь крутым образом и не устрашать их угрозой смерти, то давно бы уже Советская власть была задушена ее бесчисленными врагами, среди которых и меньшевики играли не последнюю роль.

Смертная казнь в руках Советской власти — это лишь акт самозащиты, это один из путей к подавлению врагов и установлению такого строя, при котором смертная казнь была бы ненужной.

Коммунисты — не меньшие противники смертной казни, чем меньшевики. Коммунисты сознают, что нет более тяжкого преступления, чем лишение человека жизни. Они также сознают, что среди социалистов не только не «должно быть», но и не может быть (заметьте себе, господа меньшевики, не может быть) палачей. Но разница между коммунистами и Вами, милостивые государи, та, что Вы способны лишь «говорить и вопить» в то время, как коммунисты умеют бороться и умирать за свои идеи и в частности за идею отмены навсегда смертной казни. [154]

Когда Советская власть казнит и убивает, то она не палач и не убийца, господа клеветники, она лишь делает, скрепя сердце, то, что она вынуждена делать для достижения великой цели. И разве из тех трагических положений, в которых часто оказывалась Советская власть при вашем благосклонном участии, она могла бы выбраться без красного террора.

Ни в коем случае.

Всякий, кто имеет глаза, чтобы видеть, и уши чтобы слышать, понимает, что, если бы Советская власть послушалась ваших маниловских советов и на белый террор отвечала бы меншевистскими фразами, то она была бы очень скоро задушена контр-революцией. Смертная казнь существовала бы, но уже не в руках Советской власти, она была бы направлена исключительно против рабочих и крестьян, она поглощала бы жертв в сотни раз больше и об ее отмене никто бы ни думал.

Пролетариат великодушен. Он не мстит, он борется. И в своей великой борьбе он пользовался и впредь будет пользоваться не кислосладенькими сантиментами меньшевистских болтунов и фразеров, а тем орудием, которого неумолимо требует суровая логика борьбы.

Были бы вы, господа, у власти при тех условиях, в которых находилась Советская власть, вы бы тоже применяли смертную казнь, если бы вы хотели или вернее способны были бы удержаться. За примерами ходить далеко не приходится. Разве вы, жалкие лицемеры, не вводите смертной казни для рабочих и крестьян, которые изнемогая от усталости, не хотели больше умирать за барыши ваших господ капиталистов и помещиков. Теперь, когда для торжества пролетарских идеалов нужны жертвы из среды этих же самых капиталистов помещиков и их прихвостней, то вы «говорите и вопите», что Советская власть — палач и убийца.

Поистине ваша наглость равна вашей тупости! И в тот момент, когда борьба достигла наивысшего напряжения, когда смертельные враги Советской республики, охватившие ее со всех сторон, готовы были задушить ее в железном кольце, между тем как на помощь им мобилизовала свои силы внутренняя контр-революция, чтобы взорвать Советскую власть извнутри, в это самое время меньшевики спекулируют на лозунге «Долой смертную казнь»! Это больше, чем глупость — это предательство! Меньшевики, как и белогвардейцы, ненавидят чрезвычайки, испытывают перед ними суеверный ужас и не могут говорить о них без пены у рта. Для нас же они -одни из органов аппарата пролетарской диктатуры, оказавшие много ценных услуг революции. И то, что инициатива отмены смертной казни исходит от ВЧК, является лучшим ответом на ядовитое шипение и бешенство всей черносотенной и контр-революционной кампании с меньшевиками.

Никто не думает отрицать того, что в чрезвычайных комиссиях, как и в других советских учреждениях бывали злоупотребления и неправды, но в этом виноваты отдельные люди, а не система. Система же Советской власти в общем правильна и неизбежна. Лучшим доказательством этого служит то, что она привела нас в конце-концов к победе.

Всякая политика познается по результатам. Что политика меньшевиков, когда они были у власти, привела их же к гибели — это также было неизбежно и также свидетельствовало о ее ошибочности, как и политика [155] Советской власти, приведшая ее к победе свидетельствует о том, что вся система Советского строя вместе с «чрезвычайками», «красным террором» и прочими жупелами меньшевиков и буржуазии оправданы ходом событий и что, следовательно, Советская власть не палач и убийца, как об этом злобно шипят и клевещут елисаветградские эсдеки, а есть «единственное в мире правительство, которое не запачкано кровью», как думают спартаковцы. Ни одна капля пролитой ею крови не может лечь пятном на совесть Советской власти, борющейся за уничтожение навсегда всякого кровопролития. Меньшевики хотели и хотят уподобить Советскую власть щедринскому карасю — идеалисту, который думал воздействовать на щуку своими проповедями морали и кончил тем, что попал щуке на обед. Такая же судьба постигла бы Советскую власть, если бы она была способна размякнуть от высокого идеализма меньшевистских карасей. И то, что Советская власть не захотела быть в угоду меньшевикам ни глупцом, ни предателем, дает им теперь наглость и цинизм называть ее палачем и убийцей.

Поистине, господа меньшевики, в своей ненависти к рабоче-крестьянской власти уподобились самым остервенелым деникинцам.

Но довольно! У нас не хватает ни места, ни охоты копаться в той грязи, которой меньшевики окатывают Советскую власть, но которая конечно, остается на них же самих. И поэтому второе место из очередного шедевра газеты «Труд», на котором мы думали остановиться, мы приводим во всей ее неприкосновенной прелести. Оно само говорит за себя.

«Что сказали бы вы, — вопрошает писатель из «Труда», — если бы вы прочитали циркуляр о неприкосновенности личности, подписанный фонПлеве? Как вы отнеслись бы к свободе совести, провозглашенной Победоносцевым? Вы сказали бы, что неприкосновенность личности и свобода совести — вещи хорошие, но не Плеве с Победоносцевым подобает их проводить в жизнь. Сказали бы, что законы святы, да исполнители — лихие супостаты. Тоже чувство испытываем мы, читая распоряжение об отмене смертной казни, исходящее от чрезвычайки и подписанное Дзержинским» Комментарии, как говорится излишни.

Да, комментарии действительно излишни.

* * *

Продовольственный вопрос был вопросом жизни и смерти как для трехмиллионной армии, истекавшей кровью на бесчисленных советскоантисоветских фронтах, так и для всей страны в целом. Величайший продовольственный кризис был прологом к голодной катастрофе, разразившейся к 1921 году. Советская власть прекрасно учитывала тогда всю важность этого самого жизненного вопроса, но не менее ясно это учитывала и внутренняя контр-революция, развернувшая немедленный широкий фронт срыва кампании. Дороги стали непроезжаёмыми для продработников, коммунистов, для подвод с хлебом и т. д. Развернулась серия бесчисленных убийств, взрывов, налетов. Внутренний белобандитизм не отставал от внешнего и контактировался с ним.

В октябре 1920 года в Зиновьевск прибыл с отрядом николаевский губвоенком тов. Ляшко с целью обеспечить нормальную работу по проведению продовольственной кампании, которая вследствие наводнения бандами [156] уезда была почти парализована. Особенно плохо обстояло дело в волостях, прилегавших к лесам.

Губисполком специально прислал 60 товарищей на уезд для укрепления советского аппарата по уезду, фактически лишенному тогда власти из-за разгула бандитизма. Нужно отметить, что Елисаветградский уезд был тогда одним из самых урожайных и богатых хлебом уездов на Украине, но так как весь хлеб перекачали к себе кулаки, то и получилось, что уезд отказался внести разверстку, не внесши хлеба за 1919 год. Партийный комитет снял всех лучших своих работников и послал их с прибывшим отрядом тов. Ляшко для немедленного сбора всего накопленного хлеба, для организации и укрепления советского аппарата на селе, а также для контролирования работы сельских и Волревкомов и Госконтор.

Необходимо было принимать решительные меры для пресечения бандитской деятельности кулачества. Выполнение продразверстки было поручено специальным экспедиционным отрядам с прикомандированными политработниками. В волости, которые проходились бандами, также посылались экспедиционные отряды со следственными властями для выяснения степени участия кулацкого элемента в восстаниях и выдаче партийных и советских работников бандам. Следственным комиссиям предоставлялись самые широкие полномочия. Это, безусловно, известным образом сказалось на ходе развития кампании по сбору продовольствия.

Неисчислимые препятствия в этой кампании преодолевались с большим трудом, так как здесь приходилось иметь дело с широкими массами селянства и также беднотой. Красочный пример: продагенты, получив директиву — сколько наложено продразверстки на данное село, — боялись сразу ставить полностью цифру селу, а сначала, скажем, сообщали 50%. По выполнении этого, они добавляли еще 25% и т. д. Многие продработники просто в деревню не показывались, а сидели при Госконторах.

О том, как необходимы были специальные отряды, говорят такие факты: Губовская волость совершенно отказалась от выполнения продразверстки. Предуисполкома снарядил и снабдил инструкциями вооруженный отряд и вместе с продработниками выслал его в Губовку. На второй день результаты были на-лицо: после прибытия отряда, немедленно выполнили наряд на 464 головы скота и большое количество хлеба. Ясно, что здесь имело место не настроение селянства, которое такими мерами не подавляется, а злобное подстрекательство и науськивание.

Во всем районе Нерубаевского леса развернулась планомерная разрушительная работа банд по срыву разверстки. В результате налета на Сентово были убиты два милиционера, разогнана власть. В Устиновке, во время облавы на базар, была попытка разоружить милицию. По дороге, у Бобринца был убит продработник, везший собранный фураж. На Эрделевку был произведен бандой налет, были забраны 300 мешков хлеба, много зерна было рассыпано. За отсутствием вооруженной силы никакие меры не могли быть приняты. Так контр-революционеры «успевали» в тех местах, где сопротивления они не встречали, где можно было бить лежачего.

В значительной мере ужасный голод 1921 года был результатом подвигов этих «защитников народа», и народом они за это прокляты так же, как и за остальные свои преступления. [157]

Дезертирство, которое вскоре превратилось в один из видов бандитизма, не было настолько угрожающим явлением, как, например, срывы продовольственной кампании, но оно было угрожающим постольку, поскольку отсюда в конце-концов шел бандитизм, и притом самого худшего вида — разлагающий армию и дискредитирующий ее.

Безусловно, дезертирство являлось в значительной степени порождением слабой политической работы среди красноармейцев. Но оно в еще большей степени являлось результатом засоренности армии негодным посторрнним элементом. Неопровержимы факты, что при первом появлении банд, местные уроженцы разбегались, пополняя ряды дезертиров и бандитов. К причинам развития дезертирства нужно также отнести несвоевременность подачи подвижного состава. Все это в совокупности поставило Советскую власть перед новым фактором развития бандитизма.

Наряду с вооруженной борьбой и вылавливанием дезертиров, партийные организации усилили проведение политработы, были организованы пятихатки и десятихатки. Работа эта себя в скорости полностью оправдала: добровольная явка дезертиров после всего этого достигла 80% Всего за это время кампании по ликвидации дезертирства было отправлено в запасные части 3169 дезертиров. Полностью оправдали себя пятихатки и десятихатки, показавшие за короткий срок всю важность своей работы не только в борьбе с дезертирством, но и в выполнении хлебной разверстки и сборе оружия. Налеты на полевые комиссии по борьбе с дезертирством сделались наконец, частным явлением, и лишь после особо жестких мер дезертирство было сведено на нет.

Уисполком, учитывая упущения, понимая, что зло нужно предупреждать, обратился в то тяжелое время с воззванием такого рода к новому набору новобранцев.

Ко всем мобилизованным

Распространением ложных и провокационных слухов, агитацией, различными небылицами и подпольной борьбой старается вся эта свора контрреволюционеров смутить ваши умы с тем, чтобы путем бунтов, восстаний и переворотов свергнуть Советскую власть и восстановить власть гнета, насилия и обмана.

Будущие непобедимые красные орлы! Не верьте подлым и хитрым зверям, которые притаились в ваших рядах и стремятся запутать вас лживыми вздорными словами и речами. Боритесь с ними и искореняйте их, [158] ибо это ваши враги, которые под маской друзей и приятелей, хотят погубить дело мировой революции и упиваться потом кровью пролетариата и крестьянства.

Арестовывайте и выдавайте всякого, кто станет провоцировать и клеветать на вашу рабоче-крестьянскую власть. Помните, что во главе правительства стоят ваши же товарищи и братья, те же труженники, с такими же мозолистыми руками, которые никогда не обманут, не продадут вас. Они решили отдать все свои силы, душу и жизнь за освобождение трудового люда и за устройство новой, лучшей и свободной жизни.

Мобилизованные! Идите решительно и смело в ряды непобедимых красных бойцов! Идите и не знайте поражений. Зажжем мировой пожар,
который озарит мир нищеты и горя.

Нас ждут измученные, исстрадавшиеся братья всего мира, ждут с верой и надеждой, что скоро алое зарево осветить земной шар и мы добьемся новой, лучшей жизни для всех стран и национальностей.

Елисаветградский Уездный Военно-Революционный Комитет. [159]

Борьба с бандитизмом

Бобринецкие коммунисты в боях с Тютюником

После моего выздоровления в марте месяце 1920 года, с появлением банды Тютюника в районе Малой Виски, я был командирован окружным партийным комитетом с товарищем Щербиной в качестве секретных сотрудников в части Тютюника. По пути следования в Большую Виску тов. Щербина заболел и я поехал один. Приехал я в Малую Виску как раз в разгар учиненного погрома на сахзаводе.

В райисполкоме и раймилиции власти уже не существовало. Явившись к тютюниковскому коменданту я предъявил документы якобы украденой у меня лошади и заявил, что имею следы подозрений на село Малую Виску.

Комендант оказал мне помощь в розыске лошади, а также квартиры и продовольствия, после чего на другой день банда отступила на Гапсино. Я встретился, не зная друг друга, с уполномоченным ГПУ тов. Стеценко, но скоро сошлись с ним во взглядах и после товарищеской беседы я отправился в Зиновьевск к секретарю окружкома т. Викторову с точными сведениями о составе и положении банды.

Банда избрала путь движения по направлению к Большой Виске, Плетеному Ташлыку, Семенастово, Куликовским хуторам и Обертасову.

Окружком, зная направление банды, устраивает стратегический оборонительный пункт в городе Бобринце и командирует меня собрать партизанский отряд и связаться с Бобринцем, поставив опорный пункт у города Бобринца.

Прибывши на место я немедленно созвал наиболее видных партизан и в результате совещания было признано необходимым вооружиться в течение пяти часов. Прибыло 50 всадников с разного рода оружием. Во время нашего сбора и отъезда разведка Тютюника на рассвете была уже возле деревни Золотницкой. Я по пути к Бобринцу во всех селах и домах делал короткие остановки, призывая крестьянскую молодежь вступить в ряды отрядов для борьбы с бандой. В городе Бобринце мы составили общую команду с местной караульной ротой, милицией и членами парторганизации. С 5 на 6 апреля 1920 года город Бобринец о его район были объявлены на военном положении.

В воскресенье, 6-го апреля Тютюник налетел на деревни Рязаново и Пустополье, а в 6 час. утра нами был пойман разведчик женщина-учительница, переодевшаяся в простую крестьянскую одежду. Удалось выяснить план наступления на Бобринец причем, тютюниковская кавалерия пошла в обход нашего правого крыла. Видя, что мы не устоим против наступающего неприятеля, в ночь на 7-е, под редким обстрелом мы оставили Бобринец. В 4 часа утра оставшаяся часть кавалерии с пулеметом отступила с боем путем следования на Александро-Рощаховку, Еланец и Вознесенск.

Задерживая противника 9 апреля мы перешли в контр-бои на хуторе [160] Селезнево, Кетрисановской волости, где произошла достаточно упорная перестрелка. В сопротивлении принимал участке весь хуторской кулацкий элемент на стороне Тютюника. В бою мы овладели хутором и я, будучи начальником конной разведки, отдал кулакам должное по заслугам.

После этого мы отступили через Кетрисановку к поселку Александровка и 10-го утром наша разведка захватила тютюнсвский пост на колокольне Кетрисановской церкви. Произошла пулеметная перестрелка, пост вынужден был обратиться в бегство. Бедняцким слоем крестьянства деревни Кетрисановки оказывалась нам активная поддержка: по бегущим тютюновцам крестьяне сами стреляли из обрезов и винтовок, скрываясь в канавах. Противник пошел нам в обход, появилась кавалерия с левой стороны поселка, наши отряды, под артилерийским обстрелом оставили поселок Александровку и отступили в деревню Щербачи.

В расстоянии одной версты от деревни Щербачи мы были окружены со всех сторон кавалерией и артиллерией. Все конные были спешены, подводы и обоз прикрывались сугробами и кавалерия пустилась в атаку со всех концов с криками — «Слава».

Подпустив ее без единого выстрела на растояние 40–50 шагов все товарищи, воодушевленные и с криками «Ура» дали залп. Кавалерия была рассеена и путь через Щербачи был пробит.

С противной стороны были три человека убитых, а также был убит атаман полка Алекса Диско — помещик из Харьковской губернии.

Бой продолжался пслчаса, а затем бросилась в контратаку кавалерия Тютюника. Мы отступили по направлению на Ингулец-Бабанку и Устиновку, по дороге отряд был приведен в порядок и для задержки преследовавшей банды были выделены две подводы с пулеметом и достаточное количество патронов при восьми бойцах.

Всякая попытка набега справа и слева нашей — «задержкой» отража лась пулеметным огнем.

Под 11 час. вечера мы прибыли в Устиновку, где фактически никакой власти не существовало. Приведши себя в селе в боевой порядок, мы расквартировали партизан, были выставлены караулы и сторожевые охраны. Я был дежурным по гарнизону. В селе было тихо. Только слышался лай собак да единичные выстрелы, говорившие за то, что село достаточно вооружено и бандитски настроено. После беседы с т. т. Дударенко, Мамриенко и Белоусовым, я поехал проверять караулы и часа в 2 ночи наткнулся на следующую картину: В помещении волостной милиции горел сильно дымивший черепок, три милиционера лежали пьяные. Я пытался вызвать дежурного или начальника милиции, но безуспешно. Мне пришлось обратиться за своей подводой, на которую погрузили милицейских пьяниц и два боченка самогона, две цынки патронов, шесть винтовок и всякий хлам.

11-го утром в шесть часов, мы оставили село и двинулись по направлению к Новому Бугу, с правого фланга все время придерживаясь тютюниковской разведки. Этого-же дня, часов в шесть мы вступили в Новый Буг. Отношение к нам исполкома и местной милиции было недоброжелательное, среди населения ползли самые провокационные слухи о занятии Зиновьевска и большей части Украины Петлюрой. Кулачество и местные эсеры лихорадочно вели агитацию против нас. Нам, был все же отведен район для расквартирования отряда, райисполкомом это было поручено [161] сделать начальнику милиции. После трех часов начальник милиции категорически заявил, что квартир нет, основываясь на том, что это беспокоит население в день празднования Пасхи. Нами была послана связь на станцию Новый-Буг, которую занимали товарищи Алейников и Савицкий.
Мы немедленно оставили местечко и прибыли на станцию.

Положение было тяжелое. В пакгаузе станции были размещены бойцы, но продовольствия не было, и только после переговоров с николаевским губкомом и губвоенкомом товарищем Ляшко мы получили по полфунта хлеба и по два яйца. 12-го товарищи Алейников и Исакович в шесть часов вечера выехали в местечко для присутствия на общем собрании граждан с целью заручиться продовольствием за наличный рассчет. Было одновременно предложено населению в ультимативном порядке сдать имеющееся у него оружие, так как по имеющимся у нас сведениям у населения имелось 700 винтовок, 2 пулемета, 2500 штук патронов, 6-дюймовое орудие, совершенно исправное, и к нему 680 снарядов. После такого предложения товарищи Алейников и Исакович были арестованы и разъяренная толпа попыталась расправиться с ними. Толпой руководил известный эсер Григоренко и другие. Товарищ Алейников заявил, что с ним толпа может сделать что ей угодно, но он не ручается за то, что местечко останется до рассвета в целости, ибо имеется на станции достаточная революционная боевая сила.

О происшедшем инциденте нам нелегально сообщил один железнодорожный служащий, хорошо знавший тов. Алейникова. Весь гарнизон срочно был приведен в боевой порядок при шести орудиях и 8 пулеметах. Встревоженные красноармейцы и партизаны в ярости двинулись колонами на местечко, но по пути встретили товарищей Олейникова и Исаковича под караулом. Ночь была тревожна, наши отряды ночевали вокруг местечка и ъ с рассветом были отозваны на станцию, по получении сведений, что между Долинской и Установкой происходит бой. 86 полк жал Тютюника по направлению к Установке, Березовке и Новому Бугу. Мы оставили станцию и двинулись навстречу отступающему противнику. В 12 верстах от местечка Новый Буг, у хутора Арбузы наша конная разведка обнаружила левый фланг противника, под резкой перестрелкой мы перестроили свои ряды, взяв влево в обход Березовку, где и встретились с тремя полками тютюновской конницы.

Конница была рассеяна пулеметным огнем и к семи часам вечера нами было занято село Березовка.

Нашим караулом в Березовке был пойман штабс-капитан Шереметьев. Интересен следующий факт: стоявший ночью на посту матрос окликнул:

—  «Стой! кто идет». Шереметьев отозвался — «Штабс-капитан Шереметьев», имея ввиду петлюровскую варту.

14-го утром нами был проведен сход в селе Березовке. Население нас встретило сочувственно и великодушно; не взирая на посевную кампанию, безоговорочно были предоставлены средства передвижения, после чего мы разделились на два отряда. Бобринецкая караульная рота, милиция, члены партийной организации и мой партизанский отряд двинулись на Бобринец. Товарищ Алейников, караульная николаевская рота, отряд моряков, и партизанские отряды вернулись на Новый-Буг. Товарищ Алейников смело и решительно принялся за проведение намеченного плана: в течение 4 часов он получил 600 винтовок, 2000 патронов, одно орудие, [162] 580 снарядов, полное довольствие людям, фураж для лошадей. Для этого нужно было выпустить из броневика около 400 снарядов, сжечь несколько домов. Прибыла массовая делегация крестьян с повинной, и с выдачей провокаторов, которые направлены в Николаевскую Губчека.

По возвращению в Бобринец, партизанские отряды, караульная рота, милиция, все сов. учреждения, и организации принялись за нормальную работу. Население города и охрана имели оживленный вид, принимая активное участие в выдаче лиц, оказывавших содействие банде Тютюника. Был восстановлен порядок, партизанский отряд, сформированный мною специально из незаможной части села, по распоряжению Окрвоенкомата был распущен, так как банда Тютюника была вытеснена за пределы Украины в Польшу.

В 1920 году в первых числах августа создалось опять угрожающее положение в нашем округе. Вспыхнуло кулацко-петлюровское восстание.

Центром формирования банды были Черный Лес, Знаменка, Цыбулево. Внезапно банда появилась на территории нашего округа, в 12-ти верстах от города Зиновьевска.

Предварительно согласовав вопрос в Окркоме о необходимости сформирования партизанского отряда я немедленно выехал в село Нечаевку на внеочередное совещание вол. ревкома и ячейки. Вопрос был разрешен, и ночью уже явилось 35 вооруженных бойцов, соединившихся с Нечаевской волостной и Компанеевской районной милицией, и на второй день мы выехали на место операции в село Покровское.

Общими силами караульного батальона и другими частями нашего гарнизона на рассвете второго дня банда была разбита на голову.

В последних числах сентября я был назначен членом ревтройки в Бобринецкий и Устиновский районы, где разгуливали банды Иванова. Кроме проводимой работы по выкачке продразверстки, выполнялась, еще не менее трудная задача по организации К. Н. С. и борьбе с бандитизмом, для чего в нашем распоряжении имелась достаточная вооруженная сила.

* * *

В январе 1920 года я прибыл в Бобринец со штабом 45-й дивизии.

Меня оставили военным комиссаром. Мы организовали революционный комитет, председателем был избран товарищ Турбин, работавший подпольно во время деникинщины; со всех сторон начали постепенно стекаться старые товарищи — Мамриенко, Бурьяноватый, Виноградов, Бусуек, появились «на свет божий» загнанные в подполье Михальчи, Пономаренко и еще ряд других товарищей. Жизнь начала налаживаться, входить в нормальную колею, отделы и учреждения были организованы, партийная организация росла и крепла, пользовалась авторитетом и популярностью.

Мы начали вылавливать деникинцев, распространять свое влияние на село по району. Была организована караульная рота, были взяты на учет все военно-обязанные, начался сбор оружия, проведение весенней посевной кампании. Все шло как нельзя лучше.

Но вот, появляется на горизонте не ликвидированная еще совсем петлюровщина, тютюновщина. В конце марта 1920 года получаем телеграфное сообщение из Елисаветграда, от Уездного Исполнительного Комитета и Военного Комиссариата о том, что в районе Плетенный Ташлык появилась банда [163] Тютюника в количестве трех тысяч штыков, в том числе 700–800 сабель, и что необходимо собрать роту и направиться в Елисаветград для усиления Елисаветградского гарнизона.

Не успели мы еще как следует собраться, как узнаем от товарищей, прибывших из Нечаевской волости, Чуприны и других прибывших с отрядом крестьянской кавалерии, что Тютюник уже возле Нечаевки, и подошел уже к Компанеевке; таким образом невозможно стало ехать на Елисаветград. Посоветовались товарищи Турбин, Мамриенко, Виноградов, Бурьяноватый, Белоусов и решили ликвидировать все учреждения, забрать все ценности, так как Тютюник не двинулся на Елисаветград, а на Бобринец, и отступить на Вознесенск.

Заранее с вечера вся рота, была подготовлена: пешая ее часть была отправлена на Кетрисановку. Кавалерия, а ее было человек 25, я и товарищ Мамриенко остались на ночь в Бобринце следить за движением Тютюника.

Ночью, благодаря частой посылке разъездов, разведка узнала что тютюновцы уже очень близко, заняли уже Софиевку-Орлово-Семкосовку, а перед утром хут. Коржевой. Только тогда, когда тютюниковская кавалерия входила в Бобринец и заняла его предместье со стороны Нечаевки, отряд нашей «деревяной» кавалерии снялся и покидал Бобринец.

Не успели мы выехать за город по направлению к Кетрисановке, как тютюновцы начали по нас стрелять из орудия и пулеметов. Мы приехали в Кетрисановку благополучно, а отсюда вместе с ротой снялись и двинулись на Вознесенск через Александровку, Рощаховку, Еланец.

В обозе имелись телефонные аппараты. Посреди пути между Кетрисановкой и Рощаховкой мы связались с Бобринцем, попытались узнать, что творится в Бобринце, сколько там тютюновцев и узнали, что четырех вольных граждан убили, по городу идут обыски, грабят евреев. На этом разговор прервался так как подошел какой-то торговец, как мы поняли из дальнейших разговоров, и интересный разговор продолжался уже с ним. Он заявил, что Тютюник в Бобринце продержится хоть до самой пасхи, попытался узнать сколько нас и где мы. Я прервал разговор. В Епанце мы связались с Вознесенском, начали просить помощи, которая и была обещана. Часа через два опять связались, из Вознесенска опять ответили, что вышлют помощь, а дальше заявили, что к нам прибудет из Братского — Братский отряд, с которым нам нужно соединиться в Рощаховке, откуда и наступать на Бобринец.

Часа в 4 дня мы были уже в Александровке и стали в ожидании Братского отряда. Его здесь не оказалось. Многие начали беспокоиться.

Вечерело. Братского отряда уже не ожидали. Необходимо было роту привести в боевую готовность, подсчитать оружие, отобрать его у неумеющих обращаться с ним. Необходимо было отправить всех женщин и детей, всю нестроевщину куда нибудь в безопасное место, чтобы в решительную минуту она не внесла смятения, паники, расстройства в боевую часть роты.

Подумали, посоветовались и решили всех неспособных и лишних отправить на Вознесенск, а самим подобрать хороших лошадей, подводы, распределить равномерно патроны и сделать налет на Бобринец.

Мы осмотрели лошадей и подводы. Настроение было бодрое. Двигались хотя и тихо, но скоро, и начали уже было подъезжать к деревне Селезневой, что в 12 верстах между Бобринцем и Рощаховкой. [164]

Разведка ехала впереди, и вдруг в темноте раздались выстрелы. Все всполошились. Раздался крик — «Тютюновцы!» Рота быстро остановила подводы, рассыпалась в цепь и двинулась вперед. После недолгой перестрелки, мы заставили тютюновцев бежать. Наш план не удался, мы себя обнаружили. Было решено переночевать, а на следующую ночь проделать то, что задумали.

Ночь прошла спокойно. Со станции Бобринец, на самом выезде из Кетрисановки, возле церкви, мы поставили караул. Рота была расположена в Новоалександровке, в двух или немного менее верстах от Кетрисановки.

В час или два утра раздается выстрел, караул и наблюдатель бегом направляются к роте. Оказывается, тютюновцы в количестве 15–20 сабель незаметно подъехали и напали на пост. Роте приказано было собраться вместе с кавалерией. Тютюновцы бежали.

Мы все думали, что этим дело и окончится. Но в тот момент, когда было намерение поставить опять пост возле церкви, была замечена с противоположной стороны, со стороны Рощаховки туча пыли, а за ней изрядная колона кавалерии, которая начинала уже принимать боевой порядок.

Крик распоряжение: «Рота по подводам, быстро отступать на Установку. От Новоалександровки и Кетрисановки отскочили верст на 5–7.

При въезде тютюновцы начали обстреливать наш обоз артилерийским огнем. Кавалерия развернутым фронтом сабель в сто двадцать — сто пятьдесят неслась во весь опор на нас.

Положение было критическое, опасное. Необходимо было быстро что нибудь предпринять. Удирать, или на подводах отстреливаться было бессмысленым — перебьют. Ожидать тоже нельзя было. Решили остановиться с подводами в лощине. Рассыпавшись в цепь пошли спокойно, не волнуясь, навстречу уже замедлявшим ход лошадей тютюновцам. Отошли от подвод, от лощины саженей 200. Тютюновцы, видно, решили использовать наше положение и начали охватывать наши фланги. Нами было решено не дать себя окружить на чистом поле: разобьют по кучке и перебьют. Тихо подается команда: «Каждому красноармейцу не волнуясь отступать к подводам, у подвод дать решительный бой», попадет всадник или лошадь — не тратить даром, но и не жалеть патронов, которых было у каждого красноармейца 30, а у некоторых не больше десятка. Отходили опустив винтовки, как будто с намерением сдаться, подошли почти вплотную к подводам. Тютюновцы как-то сразу приостановились, когда мы начали от них отходить, потом бросились как сумасшедшие в атаку с криком — «Слава Украине!» В ответ понеслось наше «Ура», выстрелы; красноармейцы ринулись вперед, стреляя почти» в упор. Тютюновцы нажали одним своим флангом, мы отбили, уложив командира сотни; нажали другим флангом, мы отбили.

Ранили нескольких и убили двух лошадей. Рота заставляет тютюновцев в панике бежать.

Удачно выдержав бой, мы на подводах быстро движемся в противоположную сторону, приезжаем в Установку. Патронов у нас нет, направляемся на Новый Буг. Перед вечером въезжаем в Новый Буг. Встречают нас жители враждебно. Оружия у них достаточно, есть пулеметы, одно орудие, 400 винтовок и много снарядов. Нет смысла оставаться ночевать в местечке. Мы едем на станцию, к нашей радости встречаемся с т. Алейниковым и его отрядом кавалерии в 25 сабель. [165]

Получаем патроны, приводим себя в боевой порядок. Воскресает дух, через несколько дней мы, начали гнать обратно проходящих тютюновцев.

Во время боя под Кетрисановкой наши бойцы геройски сражались. Проявили себя славно т. т. Мамриенко, Белоусов, Бойко.

Скоро в Бобринце жизнь опять наладилась нормально. Много было славных боевых товарищей коммунаров, много преданных беспартийных, погибших, оставшихся в живых, много сделавших за это время для революции.

Имен всех не помню. Елисаветградская и Бобринецкая организации много усилий приложили и много жертв понесли в борьбе с буржуазией и бандами.

Путь Махно через Елисаветградский уезд

25 декабря 1920 года Махно появился в с. Компанеевке. Шел он из Петровки и Лозоватой, причем, шея уже не как в 1919 году, заигрывая с коммунистами, а по пути своего следования бесчеловечно рубил всех попадавшихся ему в руки. В Компанеевке им были захвачены пом. нач. милиции Соловьев, пом. нач. уездной милиции Полищук и два милиционера; все они был раздеты и зарублены у церкви. Также он захватил 3-х продагентов, двоих расстрелял, а один удрал из-под пуль. Махно отступил под давлением красных частей, преследовавших его со станции Долинской.

Отсюда он направился в Ровное и в результате налета 27 декабря зарубил 18 человек коммунистов и красноармейцев. Из Ровного он отправился в Новоукраинку.

* * *

Я из своей квартиры направился в район милиции. Мне навстречу шел начальник милиции т. Громов и сказал:

—  «Тов. Назаренко, пересмотри сейчас все наше оружие и приготовь весь резерв; есть сведения, что в местечке Ровном «гуляет» банда Махно. Это узнано от двух товарищей, удравших из Ровного».

Я все исполнил. Тов. Громов позвал к себе милиционера, предложил ему одеться в крестьянскую одежду и поехать верхом в Ровное для получения сведений о положении и состоянии банды Махно. Когда милиционер выехал за Новоукрайнку по направлению к Ровному, то заметил, что на Новоукрайнку движется отряд. Милиционер моментально вернулся обратно с донесением. Сейчас же было дано распоряжение приготовиться в боевой порядок. Стоявший в Новоукраинке Черкасский полк начал располагаться вдоль главной улицы, по дворам. Но было уже поздно.

Первый полк Махно влетел в Новоукрайнку с обнаженными шашками, рубя по улицам налево и направо всех встречавшихся по пути. Вытащили из квартиры милиционера Семененко Федора и у порога расстреляли, милиционера стоявшего на посту у больницы также расстреляли. Следователя секретно-оперативного отдела зарубили. Весь Черкасский полк увели по направлению к Песчаному Броду, по дороге всех раздели и отпустили.

В общем, в Новоукраинке было «убито до 50 человек, в том числе и женщины. Банда была численностью в 2500 человек, вполне вооруженная и имевшая также 215 пулеметов и артилерию. Ясно, что при своей малочисленности Черкасский полк вместе с Новоукраинским гарнизоном не могли устоять, тем более, что нападение было внезапное. [166]

Банда, разграбивши город, в 6 часов вечера ушла к Песчаному Броду В 8 часов вечера, прибыла в Новоукраинку 11-я дивизия; красных, которая с самого Крыма преследовала по пятам Махно, а 29 декабря она направилась в погоню за этой бандой. После налета «батьки» Махно мы начали убирать трупы и восстанавливать свои учреждения, которые были разгромлены до неузнаваемости.

Разгром банды Иванова

Атаман Иванов появился с отрядом в 50 сабель кавалерии в районе Верблюжка — Новая Прага, со стороны Криворожского района. Он решил терроризировать власть на местах, производил налеты на работников, выезжавших в села, убивал их в дороге, производил нападения на продовольственных работников, запрещал крестьянам сдавать продналог, не допускал существования КНС. Все это он объявлял на митингах везде, где проходил.

Когда он появился на хуторе Чабановка, мы связались с Долинским и Казанским отрядами. Преследуя его с нашей стороны мы по распоряжению начальника гарнизона Александрии выслали разведку, которая столкнулась с его отрядом. Наша разведка вся была зарублена в результате двухчасового боя. Разведка была пешей и на подводах и состояла из милиции и самоохороны из коммунистов.

После того, как разведка была уничтожена, был вызван отряд 25 ди визии 14-ой армии, который после ожесточенного боя окончательно ликвидировал эту банду. Сам Иванов был убит во время сражения в районе Верблюжки, в деревне Чечелеевке.

После ликвидации банды Иванова в той-же деревне появились 2 бандита, оба помощника Иванова и засели в доме кулака. Отряд направился для поимки их и окружил двор, где они засели. Бандиты принялись отстреливаться. Целые 2 часа мы их не могли взять, тогда селяне предложили взорвать дом. Нами была брошена бомба, которая не разорвалась и была брошена обратно бандитами из окон во двор, где и разорвалась.

Вторая бомба разорвалась уже в доме. Загорелся потолок и занялась клуня с хлебом. Мы бросились спасать клуню. Выстрелом бандита из окна был убит т. Михаил Савич Троцюк, старый большевик. Они отстреливались пока дом не сгорел совершенно; помощник Иванова застрелился, а второй бандит и жена помощника Иванова бежали из дома. Они были пойманы после всего. Присутствовавшее местное крестьянство потребовало немедленно расстрела бандитов. После наших просьб и увещаний женщину удалось передать ГПУ, а бандит на месте был расстрелян.

Как мы ловили атаманов

Нашим отрядом были получены сведения, что банда Завгороднего оперирует в районе Ново-Миргорода и пятого Ивановского товарищества.

Туда и был брошен наш отряд. Банду там мы уже не застали, но нашли 5 свежих трупов красноармейцев В лесу возле Зайчевской дачи нами были обнаружены 16 человек всадников банды Завгороднего, которые попытались скрыться по направлению к с. Обозновке, преследуемые нашим конным отрядом. Возле Осиноватой [167] был нами зарублен один бандит, остальным бандитам ввиду позднего времени удалось скрыться.

Наш большевистский отряд остановился в с. Оситняжке и Божедаевке, где членами домовой охраны Индыченко и Гринченко совершенно неожидано был пойман знаменитый атаман Херсонщины Захаров.

Обнаружен он был следующим образом. Ночью, переодевшись в нищенские лохмотья, Захаров пробрался в деревню Божедаевку к племяннику атамана Грома (Голубова), жившему на краю села по соседству с домом Голубова. За домом Грома-Голубова наблюдала домовая охрана. Увидев ночью неизвестного человека, она заподозрела его и, арестовав, повела в штаб. В сенях помещения штаба арестованныйне заметно выбросил «Браунинг». Эта хитрость была обнаружена. При допросе он сознался, что он действительно офицер, атаман повстанцев Херсонщины Захаров. После допроеа арестованный был отправлен в Зиновьевск в отдел Николаевской ЧК, где первоначальное следствие подтвердилось.

После этого были получены сведения, что в Нерубаевском лесничестве находятся банды Завгороднего, Сироклина, Грищенка и Долженка. Я со своим отрядом выехал туда, а надзор за домом атамана Грома был поручен домовой охране.

По моем возвращении я выяснил следующее: Атаман Гром ночью явился к своему сыну. Домовая охрана хотела его арестовать, но он засел в доме и взять его было невозможно. Домовой охраной дом был сожжен, но атаману удалось скрыться. Стало известно, что сын атамана собирается ехать на ярмарку в м. Александровку, Киевской губ. У нас возникло подозрение, что на ярмарке сын должен встретиться с атаманом Громом.

В Александровку был командирован переодетый в штатское платье член партии т. Бекешенко, была найдена подвода при паре самых лучших лошадей и, чтобы не возбуждать подозрения, подводу взяли будто бы для доставки сахара из Александровского сах. завода.

Т. Бекешенко, приехав в м. Александровку при содействии парторганизации получил в помощь двух переодетых милиционеров, вышел на базар и стал следить. Вскоре им было обнаружено, что атаман находится на базаре. Т. Бекешенко и два милиционера набросились на него, связали и обезоружили. При нем оказались под кожухом два револьвера и лента патронов. Мы его связанным положили на подводу и поехали в штаб.

По дороге в лесу, который тянется на протяжении 8 верст атаман начал кричать «Выручайте». На крик из леса выскочило три бандита верхами и погнались за нашей подводой. Мы не стреляли, дали им подъехать на близкое расстояние и когда они подъехали вплотную к нашей подводе, т. Бекешенко соскочил, бросился совершенно внезапно на одного бандита, выхватил винтовку и приготовился стрелять. Они растерялись и повернули назад, а мы погнали лошадей во-всю в село Федварь.

В Федвари нас встретил патруль 1-й конной армий, который приехал туда для борьбы с бандитизмом и заготовки дров. Мы с патрулем отправились в штаб 1-й конной армии. Председатель ревтрибунала первой конной армии хотел оставить у себя арестованного нами атамана Грома, но мы не согласились. Тогда он дал нам охрану из 5 человек вооруженных красноармейцев, которые и сопровождали нас до села Оситняжки.

Когда этот бандит был доставлен в Оситняжский волревком, крестьяне окружающих сел собрались (около 300 человек) и потребовали его немедленного [168] расстрела. Нам с трудом удалось удержать крестьян от самосуда.

Опасаясь, что может произойти налет банды с целью выручить своего атамана, мы через 2 часа увезли его в Большую Северинку, где была расположена красноармейская часть. На второй день с помощью воинской части мы его доставили в Зиновьевск, где и сдали чрезвычайной комиссии.

В боях с бандой Хмары

В начале августа 1919 г. под напором наступавшей деникинской армии Советские войска отступили. Ответственные работники сов. учреждений ушли в подполье. В Красносельи был избран старшина. Деникинские войска у нас не стояли, но наезжали иногда за фуражем и продовольствием. Оставшиеся сов, , работники Кигим, Иосифов, Хоренженко, Михайлов, Гондарь, Рясик и другие вели подпольную агитацию и проводили заседания актива. В ноябре был организован подпольный ревком из трех человек: Кигим председатель, Рясик — заместитель и Михайлов — член. Организо ванный Ревкомом партизанский отряд стал теснить деникянцев, которые отступили на Зиновьевск, затем отряд вернулся обратно и мы принялись за строительство Советской власти у себя на месте.

В Красносельи Ревком стал функционировать легально. Партизанский отряд остался при Ревкоме для охраны, т. к. кругом в районе было неспокойно. Кулачество, недовольное Советской властью, начало организовываться в отряды. Самый крупный кулаческий отряд был организован в чутянском лесу под руководством Соловья и Хмары, кулаков из жителей села Цветного. К ним присоединились жители других сел и деревень, из Красноселья — два брата Шулики -кулаки, видные бандиты. Эта банда начала совершать налеты на советские учреждения и не давала планомерно развернуть работу.

В июле месяце на станцию Цыбулево прибыл советский отряд с броневиком. Броневик остановился на 153 вер., в Красноселье явилось несколько коммунистов с броневика и потребовали выдачи бандитов. Так как подстрекаемое кулаками крестьянство отказалось это сделать, то броневик дал предварительно несколько выстрелов для острастки и отошел в Хировку. Через несколько дней в понедельник утром, во время базара, бандитов человек 25 приехало на лошадях и повело агитацию за «самостийность Украины». Особый отдел в Знаменке получил сведения, что здесь находятся бандиты. В тот же день, часа в 2 дня появился броневик и начал обстреливать село. Бандиты после агитации было уехали, но. в момент стрельбы появились вновь в Красносельи в большзм количестве и потянув массу за собой, пошли в наступление на броневик.

Бой продолжался часа 2–3 и броневик отступил. Бандиты, совместно с «повстанцами», преследуя броневик почти до Знаменки, были встречены советскими войсками и вынуждены были разбежаться.

На второй день в Красноселье явились бандиты с Хмарой и, возбудив часть населения, пошли к ж. д. линии с целью взорвать путь, но в это время с Фундуклеевки вышел бронзвик и, остановившись в выемке на 152-й версте, выслал красный отряд навстречу повстанцам. На расстоянии 2-х верст от села завязалась перестрелка, во время которой несколько повстанцев было ранено и один -Чоколя Кузьма — убит. Бандиты отступили [169] за село, а на второй день снова собрались в Красноселье и направились к ж. д. пути. Это было вечером. На этот раз на расстоянии двух верст была испорчена ж. -дорожная линия между Фундуклеевкой и Цыбулево.

8 сентября (ст. стиля) прибыли красные войска и в принудительном порядке заставили кулачество Красноселья починить испорченный путь В течении одного дня путь был восстановлен.

Кавалерийская школа в боях с бандитами

В середине июля 1920 года все части школы собрались в Таганроге и 26-го числа того-же месяца начались занятия с курсантами всех трех отделений.

Необходимо было работать энергично, т. к. в первых числах августа предстояли переводные испытания в младших классах кавалерийского отделения. Работа и занятия в школе шли нормально на протяжении всего августа. 17/VIII был объявлен приказ о переходе кавшколы в ведение начальника управления запасных кавалерийских частей юго-западного фронта.

В конце августа школа получила приказ, который внес большие изменения в жизнь молодой школы приказ о переводе ее в город Зиновьевск. Выезжать из Таганрога необходимо было спешно.

Первыми покинули Таганрог курсанты кавалерийского отделения, которые под командой вр. и. д. нач. школы т. Павловского должны были сначала уничтожить в районе Гришине банды Махно и лишь после этого направиться в Зиновьевск. 3 эскадрона выступили и двинулись до ст. Гришине по железной дороге. Школа еще находилась в Таганроге, когда был получен приказ о переименовании школы в «Кавалерийские курсы красных командиров».

Оставшаяся в Таганроге часть курсантов, красноармейцев и постоянного состава выехала из города 7-го сентября. Переезд по железной дороге занял 7 дней. 14 сентября состав школы (кроме трехэскадронного кавдивизиона школы, отбывшего в район ст. Гришино) прибыл в г. Зиновьевск и расположился в помещении бывш. ремесленного училища по Вокзальной улице. Кавдивизион школы, разогнавши банды Махно, также двинулся в Зиновьевск. По дороге, в Знаменских лесах кавдивизион снова имел столкновение с бандитами. Знаменские леса давали приют бандай различных атаманов, оперировавших в эгих местах. Крестьянство, часто не разбираясь в положении, иногда принимало участие а повстанческом движении и поддерживало этих атаманов и «батек». Ехать этими районами, не принявши соответствующих мер, было опасно. Близость к железно-дорожному пути леса давали бандитам возможность делать частые нападения на поезда, устраивать крушения поездов, стрелять из-за деревьев в едущих по железной дороге и т. д.

Прибывши на Знаменку и получивши сведения о состоянии района и об условиях переезда по железной дороге, тов. Павловский приказал половине курсантов сесть на коней и, разделившись на две части, двигаться впереди эшелона по обеим сторонам железной дороги, выслав вперед еще и разведку. Все эти предосторожности, как показало дальнейшее, оказались далеко не лишними. На половине пути один из разъездов увидел какую-то группу людей. Курсант т. Несуленко, бывший в разъезде, крикнул:

—  «Кто такие?» [170] В ответ послышалось: «Мы со станции». Тогда он один приблизился к этой группе людей, не предвидя какой-либо опасности. В действительности это оказались бандиты, которые на вопрос т. Несуленко ответили «Мы повстанцы», а он, благодаря контузии, не разобрал. Т. Несуленко, приблизившись к бандитам, был захвачен в плен. Ему вскоре удалось бежать и своевременно предупредить своих о близости повстанцев, которые действительно, устроили нападение на эшелон, но после короткой перестрелки скрылись.

Недалёко от с. Михайловки дивизион снова был обстрелян из винтовок и пулеметов. Так дивизион школы прибыл в Зиновьевск и расположился на Балке.

* * *

Но не долго дивизион школы оставался в городе. Условия требовали быть наготове каждую минуту. Не успели курсанты еще расположиться, как им было предписано уничтожить банду Хмары, действовавшую в районе Знаменки. Под командой нач. школы т. Павловского и военкома т. Кабанова в составе 3-х эскадронов при двух орудиях дивизион выступил из города к Знаменке. Здесь дивизион повел наступление на село Дмитровку, в котором засел Хмара.

Бандиты не выдержали первого натиска дивизиона и бросились бежать. Курсанты ворвались в село, продолжали бой на улицах и окончательно разгромили банду.

Самому Хмаре удалось бежать в с. Верещаки, куда, преследуя его, двинулась и школа через станцию Знаменку; по дороге банда была выбита из села. Красноселья, где дивизион и заночевал.

Утром начался бой снова. Хмара, успев собрать свои рассеяные силы, уже сам повел их на Красноселье из с. Верещаки, но орудийным огнем школы его ряды были приведены в замешательство, а в последовавшей затем рукопашной схватке его банда окончательно была рассеяна и уничтожена. Командование дивизиона, понимая, что крестьяне исключительно вследствие несознательности и непонимания целей и задач Советской власти поддерживали банду, не применило никаких мер наказания к селу, признано было более полезным устроить в деревне митинг и познакомить население с целями Советской власти.

Этот митинг имел большое значение. Он открыл глаза многим из крестьян и заставил их из врагов Советской власти превратиться в ее сторонников. Этот перелом почувствовался сразу же после митинга.

По окончании митинга к командованию дивизиона явилась депутация от крестьянства с просьбой о помиловании. После этого один эскадрон школы возвратился в Зиновьевск, а два остались в Верещаках, окончательно закрепив за собою симпатии крестьянства. [171]

На путях к социалистическому строительству

Пролетариат, вышедши победителем из небывалой четырехлетней схватки с своими классовыми врагами, встал перед новыми еще более сложными и основными на своем пути задачами, чем прежние: привести к жизни огромную, разваленную в конец страну, влить новые соки и новую силу в истощенный и засоренный государственный аппарат, наново перекраивать и строить из ничего промышленность, упорядочить то состояние, которое получилось на селе в результате разгула кулацкой партизанщины и деникинского белобандитизма, вывести сельское хозяйство из небывалого, безнадежного казалось-бы тупика, в который оно было заведено империалистической и гражданской войнами. Положение было катастрофическое.

Ни единого радующего, здорового уголка в стране, ни малейшей надежды на экономическую помощь извне. Никакого порядка или плана даже в тех хозяйственных областях, которые более или менее сносно держались. Коммунистическому кругозору открылся беспредельный непочатый край самой черновой, тяжелой, серобудничной работы. В таких условиях открывался послевоенный период восстановления страны и надеяться приходилось исключительно на себя. Руки, обожженые порохом только что отгремевшей гражданской войны, взяли молот и лопату. Тем труднее казалась эта работа, что весь остальной мир, ощетинившийся против нас, ничего иного не находил для нашего великого начинания, как гнуснейшую клевету, грязь, широкий поход дискредитирования и насмешек, враг пророчил нам скорую «галошу», в которую мы должны были неминуемо сесть с нашими хозяйственными потугами. Врагу казалось, что рабочий класс неспособен сам на созидательную работу и придет рано или поздно к нему за машинами и товаром, которые тогда он сам не производил. Но пролетариат сумел быть не только солдатом революции, но и строителем ее; побеждать не только в шинели, но и в синей блузе. Так надеялись они, и так ставили вопрос мы.

Мы начинали с малого и кончаем очень большим. Если на своих заседаниях во время разгула внутренней контр-революции Елисаветградский Военно-Революционный Комитет рядом с постановлениями о расстрелах кулацких вожаков и организации вооруженных отрядов ставил такие «хозяйственные» вопросы, как утилизация, организация ассенизационного обоза, то после военной лихорадки чекисты говорили уже о возрождении кожевенной промышленности, усилении добычи дубовой коры, о решительном урегулировании топливного вопроса, о всемерной помощи кустарным предприятиям, об открытии рабочих столовых, об открытии 4-х прессовальных сенных пунктов. Там где можно было — исправляли, помогали дальнейшему развитию, там где нельзя было возродить — строили заново. Главный нерв уезда — телеграф к телефон — к концу бандитизма в уезде оказался в невозможном состоянии. Уезд был в некоторых своих частях парализован, ибо те районы уезда, с которыми не было связи, были словно отсечены.[172]

Отдел управления использовал все возможности для полного восстановления телефонной сети и под страхом строжайших мер работники напрягли все усилия. Пример: после прихода Тютюника в уезд, телефонная связь города была только с тремя волостями: Грузской, Аннинской и Лелековской. После приложенных усилий была налажена связь с волостями: Мало-Висковской, Новомиргородской, Панчевской, Каменской, Ровенской, Ново-Украинской, Анновской, Добровеличковской, Ново-Архангельской, Липняжской, Глодосской, Лысогорской, Тишковской, Песчано-Бродской, Устиновской, Кетрисановской, Витязевской, Грузской, Лелековской, Аннинской, Больше-Висковской и Компанеевской.

Также дело обстояло с телеграфом по уезду. Подотделом государственных сооружений были учтены все возможности ремонта мостов, больниц и школ города и уезда, на что было отпущено 2. 000. 000 руб. Ремонт школ потребовал 100. 000 рублей, ремонт больниц потребовал 400. 000 руб.

Эти средства были выделены. Серьезнейшим препятствием в ремонте школ и больниц оказалась недостача материала: стекла, леса, гвоздей, извести и т.д.; эти препятствия преодолевались с трудом, но все-же продолевались. Были специально обследованы мелкие мастерские и эти обследования показали, что оборудование оставляет желать много лучшего, производительность весьма низка, сырья имеется в слишком ограниченном количестве. В целях усиления кожевенного производства было заготовлено 6500 п. коры. Действительно упорны и героически были усилия в области добычи сырья для кожевенной промышлености. Использовались все возможности, плоть до предписания всем крестьянам, при рубке леса сдирать кору для кожевенных мастерских и направлять ее по инстанции; вплоть до предписания всем заводам, фабрикам и мельницам при топке сдирать кору и направлять ее в Совнархоз. Так не гнушались самой последней работы в развертывавшемся строительстве.

Для того чтобы иметь полное представление о нуждах и перспективах промышленности, подотдел средней и мелкой промышленности взял на учет 74 мастерских по городу и 27 по уезду. Все они ждали возрождения.

Отсутствие метала болезненно давало себя знать. Между прочим, все Зиновьевские заводы взял в свое ведение Усовнархоз, за исключением одной «Кр. Звезды», которая ввиду своего крупнейшего значения, но и наиболее тяжкого положения перешла в ведение Николаевского губсовнархоза, взявшего на себя обязанность восстановить завод.

Топливный фронт, который породил в белобандитском стане столько ожиданий и надежд на нашу катастрофу, был взят в ожесточеннейший «переплет» объединенными усилиями советского аппарата и широкой массы.

Угроза была велика. Железным дорогам, фабрикам, заводам, мельницам грозило свертывание и медленное, но верное умирание. Детям в детских домах и больным красноармейцам в лазаретах нужно было уделить внимание в первую очередь. Напряжение должно было быть сделано ибо положение угрожало человеским жизням. Были привлечены к самому активному участию в заготовке топлива все Волревкомы, Комнезамы. Уполномоченные уездного центра совместно с Волкомтрудами точно и определенно распределили топливную разверстку, все трудоспособное население было взято согласно условиям заготовки топлива на учет, населением была проявлена широкая активность и сознательность. Нельзя умалять значения этого факта, ибо только благодаря этому факту Советская власть [173] выбралась из этой топливной переделки. Начало великой творческой работы после успокоения обстановки было рассчитано исключительно на силы трудового коллектива. Эпоха заложников, контрибуций на буржуазию с целью выкачки средств, сменилась периодом добывания и их накопления через восстановление заводов и фабрик, через созидание и труд. Хозяйственное наследство, оставленное буржуазией пролетариату, было приведено в негодность, но та часть, которая составляла кое-какую ценность, была конфискована и всемерно использована на восстановительном фронте.

Отдел Управления принял соответствующие меры для ограждения имущества бежавшей буржуазии от расхищения и уничтожения.

Приказ № 13. 11 марта 1920 года.

Отдел Управления при Елисаветградском Ревкоме объявляет:

1) Все имущество бежавшей буржуазии, как движимое так и недвижимое, объявляется собственностью Украинской Советской Республики;

2) Все заместители бежавших владельцев, как то: управляющие, приказчики, или где таковых не осталось, дворники и соседи объязаны немедленно сообщить об оставленном имуществе в Междуведомственную Комиссию при Отделе Управления с предоставлением точных сведений;

3) Ответственность за сохранение имущества возлагается в частных квартирах на домовладельцев и в случае их отсутствия — на управляющих или дворников; в промышленных и торговых предприятих — на приказчиков и фабзавкомы.

Виновные в неисполнение означенного приказа будут преданы суду Военно-Революционного Трибунала.

В чрезвычайно тяжелых условиях протекала восстановительная работа Наробраза. Острый недостаток в опытных квалифицированных работниках, полный развал и разруха в школах, — вот что преградило дорогу Наробразу, пошедшему по пути реорганизации школьного дела. Но все-же работа развернулась решительным темпом. Были созданы четыре клуба в уезде, особое внимание было уделено размножению хат-читален по селам.

Художественной секцией было зарегистрировано 600 конфискованных пианино, которые сейчас же были распределены по культурно-просветительным учреждениям. Кинематографы и театры были конфискованы, тоже самое и в отношении частных учебных заведений, имущество которых было взято на учет. Организованная библиотечная секция собрала воедино все библиотеки бежавшей буржуазии и значение этих книгохранилищ было неоценимо. Как на яркий пример перехода Советской власти совершенно на мирные рельсы мы укажем на те широкие возможности, которые были предоставлены военным командованием Наробразу. Все учебные заведения города были заняты воинскими частями и лазаретами, но когда Наробраз перешел в активное наступление против развала и распада в состоянии народного просвещения по уезду, воинские части освободили все учебные заведения.

Так одна эпоха революции уступала место и роль другой эпохе, другому духу. Этот пример почти символичен и говорит о многом.

Работа Наробраза не исчерпывалась этим. Для поднятия квалификации учителей и качества учебной работы были созданы 2-хмесячные курсы по подготовке учителей, курсы по подготовке работников по дошкольному образованию. Но все-же учительский «кризис» был очень велик и самым пагубным образом отражался на общеуездном школьном строительстве.[174]

Несмотря на недостаток в педагогической силе Наробразом были в городе созданы 4 детсада для 225 детей, а в уезде были организованы 5 детских площадок. Также открылись счетоводные курсы и поднят вопрос об организации профтехнических и агрономических курсов.

Все эти мероприятия по введению жизни в нормальную колею тесно увязывались и шли в ногу е такими же мероприятиями по поднятию сельского хозяйства. Главнейшее внимание было обращено на организацию сельско-хозяиственных коммун и артелей, вокруг которых должно было группироваться все культурное и новое на селе; они должны были быть пионерами в отношении землеустроительных порядков, новшеств в землеобработке; они должны были вести село к многополью, лучшей и более прочной жизни, основанной на иных бытовых и материальных устоях.

Крестьянство, среди которого была проведена огромная пропагандистская работа, в лучшей своей части стихийно потянулось к организации таких коллективов. Эта работа наталкивалась на большие затруднения ввиду отсутствия инструкторского состава.

Намеченный план лесокультурных работ начал себя незамедлительно оправдывать. Агрономическим подотделом был устроен ряд специальных популярных лекций, которые с интересом слушались крестьянами.

Подъотдел животноводства взял на учет племенных лошадей в количестве 496 штук, рогатого скота 870 штук и закупил для заводской конюшни 14 жеребцов-производителей. Не обойдены были такие, казалось-бы второстепенности, как школа пчеловодства и птицеводства. Техносекция открыла на селе при земотделах прокатные станции, мастерские для ремонта инвентаря; та же техносекция отпустила для уезда 242 плуга, 109 культиваторов, 98 сеялок, 89 молотилок, 72 привода, 29 соломорезок, 46 веялок, 38 жаток, 76 борон и много других сельско-хозяиственных орудий, а также инструментов и ремонтных принадлежностей.

Мы приведем читателям резолюции 1-го уездного съезда председателей Волревкомов и Комнезамов по вопросу о земельном устройстве: « — Приветствуя решение 2-го Губернского Съезда Советов по вопросу о земельной политике, 1-й уездный съезд председателей Волревкомов и Комнезамов, в дополнение и развитие к резолюции по земельному вопросу 2-го губсъезда, предлагает Уездному съезду предволземотделов и агрономов, а также и Уземотделу составить и издать полные инструкции по всем отраслям социалистического землеустройства и земледелия, кои до сего времени недостаточно усвоены властями и населением.

Инструкции и положения разослать срочно на места для проведения их в жизнь».

Так и было сделано.

Достаточное, крепкое руководство города помогло крестьянству выбраться из омута развала и падения хозяйства, и это было одной из тех нитей, которые связывали пролетариат с крестьянством и которые мы сейчас укрепляем под лозунгом — «Союз города с селом».

В связи с коренным поворотом советской страны к трудовому строительству, встала задача создания твердой власти на местах и окончательного укрепления советского аппарата в уезде. Многое характеризует тот факт, что органы власти во многих селах совершенно отсутствовали, а там где они были — работали только днем, а на ночь уходили в огороды 174 и прятались от бандитов. Необходимо было предпринять новые действия, направленные на усиление власти в уезде.

За период работы по укреплению советского аппарата было вновь организован 101 Ревком в больших селах, преимущественно в волостных пунктах. Проведенные 37 волостных съездов Комнезаможей и сельских Ревкомов поставили своей ближайшей задачей дальнейшее укрепление восстановленной власти на местах; ту же цель преследовала присылка одновременно кадра стойких работников, часть которых была влита в состав Уездревкома. Легко понять, что с укреплением советского аппарата советское строительство раздвинулось еще шире и ярче. Мы приведем телеграмму Роста, тогда напечатанную во всей украинской печати, характеризующую в общем картину первых пор восстановительного периода.

Бодрое настроение в деревне

ЕЛИСАВЕТГРАД, 29/х. В уезде проводится «Неделя крестьянина», проходящая с большим успехом. Крестьянам раздается мануфактура и соль.

Ремонт инвентаря производится силами городских рабочих. Всюду ставятся спектакли и концерты. Приезжающие артисты всюду встречаются восторженно. Со всех волостей уезда поступают сведения о прекрасно проходящей разверстке. По заявлению председателя Увоенпродкома на красноармейской конференции, разверстка текущего года будет выполнена лолностью. Строительство разворачивается, перспективы очень хороши.

* * *

Так, закатав рукава, побеждал пролетариат с молотом в руках, так росло в своей сознательности и хозяйственной мощи селянство.

Во имя этого сдвига, во имя этого роста гибли неисчислимо люди в течение нескольких кровавых лет, голодали, пухли, умирали от болезней и ран, и по славной дороге, проторенной многими тысячами безвестных героев, пришла молодая Советская страна к достижениям и величию. Эта эпоха десяти лет по размаху, красочности и грандиозности событий несоизмерима со столетиями дореволюционного покоя и реакционной спячки.

Историческая встряска Октября будет глубочайшей бороздой на последующем развитии человеческого общества. Мы можем гордиться тем, что нам первым дано историей поджечь революционный фитиль, долженствующий взорвать старые общественные устои, нам первым дано сделать закладку нового общественного здания. И потому, что новая страна опирается на все честное, нелицемерное и отважное, что осталось в нынешнем человечестве — потому она победит.

Достижения на сегодняшний день велики, но недостаточны. Впереди дороги много больше чем позади. Но работа есть и достижения есть, — отрицать это могут только намеренные клеветники, вольные или невольные предатели. Разве не достижение советского Зиновьевска, что завод «Красная Звезда», который спасал совсем недавно посторонний Николаевский Совнархоз, теперь дает на 15 с половиной миллионов рублей продукции, между тем в 1922–23 г. он давал годовой продукции на 1, 8 миллиона рублей. Растущий в округе социалистический элемент базируется на этих предприятиях, на активности рабочего коллектива.

Разве не достижение, что в уезде, где со словом, «коммунист» вязали понятие о чудовище в человеческом образе, конфискующем жен — [176] в этом уезде сейчас растут и развиваются 3626 коммун и артелей с общим числом людей — 10743. Разве не побеждает социализм в сухих цифрах, показывающих, что социалистический сектор сейчас охватывает 69, 6% Зиновьевской промышленности (против 60, 8% в прошлом году), а частный сектор охватывает только 30, 4% (против 39, 2% в прошлом году)? Разве не о побеждающем социализме говорят такие цифры: социалистический сектор последние 4 года в общем товарообороте на Зиновьевщине рос в процентах так — 32–52–55–71, а капиталистический падал в процентах так — 67–47–44–28. Разве завет Ленина о вовлечении масс в кооперацию у нас остался только в красивых речах? С 1/Х 1926 года по 1/Х 1927 тода, количество пайщиков рабочей кооперации увеличилось по сравнению с предыдущим годом на 39%, а количество пайщиков сельпотребкооперации на 82%.

И так далее, и так далее.

Здесь красноречивых слов не нужно. Факты упрямы и говорят за себя. Они опровергают измышления тех, кто хочет доказать, что мы идем назад или в лучшем случае, топчемся на месте. Факты бьют по тем врагам, которые утверждают, что за 10 лет мы ничего, кроме массового уничтожения человеческих жизней, не сделали. Наоборот. Эти факты не только говорят, но они действуют. Они подкапываются под теорию об утопичности социализма в нашей растущей и развивающейся стране, они будят веру в угнетенных двух третях человечества, запертых в колониях, они воодушевляют передовой пролетариат Европы.

От Октября 1917 года, через победу над внутренним и внешним бандитизмом, через потери и поражения, через воспитание масс и перестройку общества — к социализму! [177]

Добавления{11}

Как вырос и окреп комсомол на Зиновьевщине{12}.

Вместе с развитием рабочего движения росло и ширилось революционное движение рабочей молодежи на Зиновьевщине. В историю революционного движения в нашем округе вписано много ярких страниц революционным движением молодежи.

До 1917 года в нашем округе не было самостоятельных революционных организаций молодежи, которые-бы своим существованием играли политическую роль.

Но классовое самосознание молодых рабочих росло еще задолго до 1917 г.

Отдельные молодые рабочие состояли в социал-демократических рабочих организациях и проводили свою тяжелую, упорную работу вместе с социалдемократическим ядром Зиновьевска. Когда с завода Эльворти снимали политически неблагонадежных, когда за ворота выставляли крамольников, среди них были и отдельные, молодые революционные рабочие.

«А когда в 1914 году черный «Союз русского народа» устроил манифестацию в честь объявления войны, под знаменами «За веру, царя и отечество», не было молодых рабочих. Это было первым проявлением классового самосознания молодых рабочих з среди которых находили более чуткую почву новые веяния» — вспоминает об этом периоде один из старейших ком-цев Зиновьевска т. Скурский.

Империалистическая война 1914 г. , вырвавшая из рядов рабочего класса лучшие молодые силы, собрала на фронт и большой кадр молодых рабочих Зиновьевска.

Завод Эльворти, основная промышленная база города перешел на оборону.

И в этот период специальная работа среди молодежи не велась. Как и до войны отдельные молодые рабочие принимали участие в революционной работе, в кружках, вместе со взрослыми рабочими.

Прогремели громовые раскаты империалистической войны. Революционный призрак, бродивший над Россией, призывал к восстанию, вносил разложение на фронте, охватывал Россию революционным пламенем. Первый революционный разряд смел трон с императорской короной.

Февраль 1917 года. В Зиновьевске к этому времени уже существует целый ряд политических группировок: большевики, меньшевики, эс-еры анархисты и др.

Большевистская организация в городе еще не достаточно сильна.

За организацию пролетарской молодежи в Зиновьевске берется меньшевичка Куперштейн, Вера Матвеевна (ныне член ВКП). Она группирует вокруг себя отдельных молодых рабочих, служащих, а также учащихся.

Затем в городе организуется клуб рабочей молодежи, куда на первых порах входят печатники и парикмахеры. Это был первый шаг к организации рабочей молодежи Зиновьевска.

Но и этот первый зародыш молодой рабочей организации уже пытался [180] загрызть буржуазный волк в овечьей либеральной шкуре. Об этом периоде один из основателей комсомола в Зиновьевске тов. Масленковский (ныне член ВКП) вспоминает: «Либеральная часть буржуазии начинает строить из себя «покровительницу» подростающего пролетариата и денежными подачками поддерживает организацию.

Меньшевики и эсеры в клубе, где собирались сотни молодых рабочих, начали воспевать хвалебные гимны «революционной» буржуазии и рисовали им золотые горы будущей, хваленной демократии».

В тон буржуазным либералам пели не менее буржуазные меньшевики.

Но не долго пришлось меньшевикам и эсерам быть «обремененными» воспитанием пролетарской смены. Июльские дни в Ленинграде, и Москве, лихорадочная подготовка к захвату власти большевиками, разоблачение керенщины, образование новых большевистских кадров, возвращение революционных солдат с фронта, усилили и большевистскую организацию города. Большевизм заражает молодых рабочих. Большевистский дух пробирается в стены клуба рабочей молодежи через голову его меньшевистских и им (меньшевикам) подобных руководителей.

В клубе создается инициативная группа для организации «партии молодых коммунистов», состоящие в большинстве из молодых печатников.

В нее входили т. т. Мошинский (ныне член ВКП), Шульман (убит григорьевцами), Николаевский (убит григорьевцами), Масленковский, Людмилова, Грановский, Вейсбиш (ныне член ВКП). Островский (убит){13}. Дерзнувшие «заниматься большевизмом» были выброшены из клуба, как разлагающийся и разлагающий элемент.

Выброшенная из клуба группа товарищей не оставляет борьбу за организацию партии молодых коммунистов, к ней примыкает новая группа товарищей: Плавский, Дикий, Корецкая, Наумов, Ярецкая, Минский (ныне члены ВКП), Поволоцкий (убит бандитами в 1920 году), Муравчик (убит григорьевцами), Вильков и Орехов. Все-же эту идею в жизнь провести не удалось. Этому помешала оккупация немцами Украины, загнавшая в подполье все революционное, большевистское...

* * *

После ухода немцев, после захвата власти советами, идея создания «партии молодых коммунистов» снова оживает. Вновь создается инициативная группа, которая обращается в большевистский партийный комитет с предложением организовать партию молодых коммунистов. К этому времени партийный комитет уже имел сведения об организации в России комсомола. Инициативной группе было предложено организоваться не в партию молодых коммунистов, а в Коммунистический Союз Молодежи.

В апреле 1919 года состоялось первое собрание Коммунистического Союза Молодежи Зиновьевска.

Опыта в работе не было. Опыт работы комсомольских организаций других городов не был известен, союз принимает случайные организационные формы; создаются два отдела: по охране труда молодежи и по проведению политико-просветительной работы.

Наряду с организацией комсомола, в городе начинают возникать различные мелко-буржуазные организации: Союз социалистической молодежи,[181] Союз учащихся и другие. Перед молодым комсомолом встает задача — бороться с этими анти-пролетарскими организациями, претендующими на влияние на рабочую молодежь. И Союз социалистической молодежи и Союз учащихся долго не могли просуществовать и скоро распались. Комсомол становился все популярнее среди рабочей молодежи.

* * *

Взять власть и отдать ее немцам или бороться до окончательной победы? Под руководством большевистской партии трудящиеся Украины боролись до победы. Вернувшиеся с фронтов и оставившие станки и поля дрались с внешними врагами и с внутренней контр-революцией, петлюровщиной.

Борьбой руководили большевики. Партийный комитет мобилизовывал членов партии и направлял их на фронт. Провел мобилизацию и комсомол.

На одном из заседаний Зиновьевского комитета комсомола было постановлено: мобилизовать 30% членов союза в Красную армию. Наш комсомол дал революции свой первый отряд.

Внутреннюю работу в комсомоле, и до того не особенно налаженную, пришлось сворачивать окончательно. Перед организацией стояла одна лишь серьезнейшая задача: помочь защите революции.

Мобилизация комсомольцев на фронт стала нередким явлением, а когда к 1-му мая Зиновьевск узнает об измене Григорьева и его приближении к Зиновьевску, о разгромах, сопровождающих его путь, Зиновьевский комсомол перешел на полное казарменное положение. 8 часов у станка, а затем 8–10–12 часов с винтовкой.

Григорьев приближался к Зиновьевску. Группа комсомольцев собралась на ст. Канатово с оперативной целью. Вот что рассказывает об этом эпизоде один из старейших комсомольцев Зиновьевска тов. Гривун (ныне член ВКП): Нас было несколько комсомольцев. Мы находились в Канатово.

В Знаменке, Треповке и Хировке григорьевцы — противник.

Наступал вечер. Нас было пятеро и мы направились в заставу.

Мы понимали, что нам надо зорко следить за приближением противника, чтобы об этом своевременно сообщить нашим.

Густая, как будто непроходимая, липкая темнота окутала Канатово... Маленькие, маленькие звезды казались подслеповатыми и мигали беспомощно, с трудом, прикрываемые черными тучами... Мы лежали в тревожном ожидании. Разговор вели тихо, тихо, боясь нарушить зловещую тишину ночи.

Но хотелось говорить, хотелось рассказывать. И каждый рассказывал о своей жизни, о своем участии в боях, в победах, в поражениях. Вдруг... послышались шаги. Но это оказались наши, пришедшие нас сменить.

Мы возвратились на вокзал. Часть товарищей здесь спала, опираясь локтями о стол, держа меж колен винтовки; другие были [182] в комнате дежурного по станции, где был и командир, и где люди рассказывали о великих незабываемых днях.

Звон телефонов прерывал наш сон. Но вот особенно резкий звонок. Звонила Треповка, — григорьевцы, противник. Телефон принес: Мы предлагаем вам сдаться и сложить оружие. Если вы не сдадитесь, мы сотрем вас в порох.

Наш командир ответил то, что ответил бы каждый из нас: Никогда не сдадимся. Драться будем пока сил хватит.

Наблюдение было усилено. Энтузиазм наш рос. Мы перестали чувствовать утомленность... Мы ждали к утру Григорьева».

Это один из сотен, из тысяч эпизодов героической, незабвенной борьбы комсомола, закалявшегося в огне гражданской войны.

... 10–12 мая разнузданные банды Григорьева, захвативши Зиновьевск, громили партийные и советские учреждения. Был разгромлен и комсомол. Члены союза вместе с членами партии ушли в подполье.

Через несколько дней начинаются военные действия против Григорьева. Вся городская организация выступила. Это было первое боевое крещение городской комсомольской организации. Вместе с членами партии члены комсомола дрались на передовых позициях. На поле битвы осталось девять комсомольских голов.

Кошмарные дни Григорьева миновали. Но они оставили разгромленный город, братские могилы и тысячи жертв.

Комсомол, как и партийная организация, начал подсчитывать свои силы. Их было немного. А жертвы, понесенные в бою, на много обескровили организацию.

«Казалось безумием восстановить всякую работу, тем более среди неокрепшей рабочей молодежи. Но не работать было невозможно и преступно перед надвигающейся новой грозой — деникинщиной» вспоминает один из основателей комсомола в Зиновьевске т. Дикий.

Организация была настолько разбита, что пришлось создавать новый организационный комитет. Организация была сколочена и ей дали название «Коммунистический Союз Рабочей Молодежи Украины». Несмотря на малочисленность членов КСМУ, созданный комитет боролся за чистоту своих рядов, и весь трусливый, негодный элемент был беспощадно вычищен из союза.

26 июля 1919 года в Киеве открылся первый Всеукраинский Съезд Союзов Молодежи. На этот съезд Зиновьевск послал также двух делегатов.

Всеукраинский Съезд объединил все революционные организации молодежи на Украине и этот союз получил название: «Коммунистический Союз Молодежи Украины» — КСМУ. Съезд дал основные директивы в работе комсомола.

После съезда работа комсомольской организации города несколько оживилась. Аккуратно выполнялись все наряды по посылке членов союза на фронт и на курсы.

Но история не позволяла еще комсомолу начать серьезную политиковоспитательную работу, заботиться о своем росте. Двигался Деникин. В ожидании его в конце июля уже была секретно выделена группа из более ответственных комсомольцев, которая на случай прихода Деникина должна была остаться в подпольи. [183]

Деникин наступал. Комсомольская организация помогла партийной в оборудовании подпольной типографии. А в середине августа 1919 года началась эвакуация партийной организации из Зиновьевска. Комсомольский комитет также получил 9-го августа распоряжение парткома эвакуироваться. Последним оставил в тот день станцию Зиновьевск эшелон коммунистов и комсомольцев, делающих временное отступление, чтобы затем напасть и окончательно победить.

Наступили тяжелые дни беспросветной деникинщины. Подпольщики остались проводить свою упорную работу.

* * *

1920 год. Отступление деникинцев. Бывшие в подпольи коммунисты и комсомольцы собираются в здании бывш. Городской Думы. Распрашивают своих освободителей — красных командиров. Взаимные поцелуи и поздравления с освобождением. Чувствуется несокрушимая спайка между коммунистами и комсомольцами.

Опять создается инициативная группа по восстановлению комсомола.

Созывается общее собрание всех находящихся в городе комсомольцев. На собрании избирается Временный Комитет. Это же собрание обсуждает вопрос о втягивании в организацию молодых рабочих, о том, как стать массовой революционной организацией молодежи.

Первыми откликнулись молодые печатники, создавшие комсомольскую ячейку (печатники, между прочим, долгое время играли руководящую роль в союзе). Затем откликнулась молодежь союзов «Кожевник» и «Швейпром».

Городская организация пополнялась рабочей молодежью.

Трудно было работать. Связь с центром наладить не удавалось. Руководства соответствующего не было. Организация шла ощупью в поисках верного пути.

К этому времени комсомол начинает проникать и в село. В апреле 1920 года, в Новоукраинке создается Союз Коммунистической Молодежи — Сокомол. Созданная еще в 1919 году в Бобринце комъячейка из революционной молодежи была перетворена в комсомольскую организацию. Создается комсомольская ячейка в Новомиргороде, в декабре создается комсомольская ячейка на станции Помошная и т. д. и т. д. Комсомол на селе организовался стихийно, часто превращался из комъячеек; партийные организации на селе были тогда еще слишком малочисленны и слабы и не сумели уделять внимания рождающемуся на селе комсомолу.

В Зиновьевск прибывает из центра инструктор, снабдивший организацию материалами и указаниями. Началась перерегистрация членов комсомола. Перерегистрация, хотя она прошла и неудачно, помогла учету организации, а в дальнейшем и ее оздоровлению. Худшая часть учащихся была из организации удалена.

И так, можно считать 1920 год — годом воссоздания Комсомола в Зиновьевске, началом его упорной работы в условиях мирного строительства.

За 1920 годом пришел и 1921 год. Комсомольскую организацию он застал еще не окрепшей, истощенной от фронтов, мобилизаций и подполья.

В организации еще было слабое пролетарское ядро. Кроме того, тяга к учебе забрала много хороших ребят в центр, поехали учиться. [184]

... Голод и нэп... шаг назад, чтобы сделать десять вперед. Международное положение Советской России, вылазки белых в Сибири, падение Советской Венгрии, экономическая разруха в стране, сплетни обывательщины, появление непа не могли не отразиться на настроениях комсомольцев.

Комсомол проводит борьбу с настроениями «военного коммунизма».

Комсомол разъясняет значение нэпа, комсомол начинает уделять внимание воспитательной работе. Несмотря на труднейшие условия работы, несмотря на то, что молодежь сокращалась с предприятий, комсомол разворачивал свою работу, брал верный курс на рабочую молодежь.

Для того, чтобы ближе подойти к рабочей молодежи, чтобы иметь большие возможности ее охватить, в городе создаются два райкома комсомола: железнодорожный и кущевский. Центр работы переносится в районы, где имеются клубы и где живет рабочая молодежь. Последняя начинает приходить в комсомол.

Начинает налаживаться связь и с некоторыми сельскими организациями. Начинается даже кой какой обмен опытом.

В 1921 году комсомольской организации еще не удается охватить молодежь завода «Красная Звезда» — основной пролетарской базы в округе.

Но влияние комсомола начинает и здесь постепенно сказываться. В мае 1922 г. организовывается ячейка комсомола при заводе «Красная Звезда» и одновременно ячейка при заводе бывш. Бургардта.

Тогда комсомольская организация города уже могла заявить, что рабочая молодежь находится под ее влиянием, что комсомол становится действительным руководителем рабочей молодежи.

В июне 1922 года созывается первая обще-городская конференция молодых металлистов. Конференция прошла с большим успехом и под руководством комсомола. Конференция еще более приблизила комсомол к рабочей молодежи и наооборот; на заводах начинается большой рост комсомольских ячеек.

Райкомы в городе реорганизуются. Комсомольцы Кущевского района создают ячейку пекарей. Создаются ячейки при скотобойне и маслозаводе.

Но тяжелое материальное положение молодежи и сокращение штатов на этих предприятиях разваливает последние две ячейки. Комсомольцы маслозавода и скотобойни вливаются к пекарям и создается одна сильная ячейка «Пищевкус». Это помогло лучшему вовлечению молодежи мельниц в комсомол! Комсомол начинает разворачивать свою экономическую работу. Проведенное бронирование сокращает безработицу среди подростков. Усиливается влияние комсомола на рабочую молодежь в частных предприятиях.

Поэтому, вступая в 1923 год, Зиновьевская комсомольская организация переживает большой подъем.

Комсомол начинает заботиться о более успешной квалификации подростков и молодых рабочих. Кроме созданной при заводе «Красная Звезда» школы ФЗУ создается еще одна школа ФЗУ — «Пищевкус». Местная промышленность начинает быстро крепнуть и расти. Промышленность черпает новую рабочую силу, сокращает безработицу и среди рабочей молодежи. Предприятия крепнут, увеличивается производительность труда.

Вместе с улучшением материального положения всего рабочего класса улучшается и материальное положение рабочей молодежи. [185]

Создается база для разворачивания политпросветработы. Самым популярным становится лозунг: «Грызите молодыми зубами гранит науки».

Начинают создаваться политкружки. Созданный комсомольский клуб становится популярным среди рабочей молодежи. Его ежедневно посещают 300–400 человек. Уком комсомола дает все больше указаний политпросветам ячеек. Начинает заметно оживляться ячейковая политпросветработа.

В 1923 году опять начинается бурный рост организации. Возникают комсомольские ячейки при заводе «Красный Профинтерн», при «Водосвете», у железнодорожников и кожевников. В 1922 году в городской комсомольской организации было 115 человек, затем сразу влилоссь новых 200 комсомольцев.

Начинают крепнуть комсомольские организации и на селе. Уездный комитет комсомола создает волостные комитеты КСМУ, которые ему облегчают работу по руководству сельячейками. Растет авторитет комсомола среди батрацкой и бедняцкой молодежи села. Этому помог еще первый окружной съезд батраков, после которого возникли новые комсомольские ячейки при совхозах.

Еще в 1922 году в Зиновьевске начинает зарождаться детское коммунистическое движение. Созванная обще-городская детская конференция помогла популяризации детских коммунистических групп «Юных Спартаков». 1923 год — был также годом развития и детской коммунистической организации.

1923 год — это год роста комсомола, расширения его влияния на рабочую молодежь в городе и бедняцко-батрацкую на селе, год укрепления комсомольской организации Зиновьевщины.

* * *

Вместе с Коммунистической партией живет политической жизнью и Коммунистический Союз Молодежи.

Вместе со всем пролетариатом, вместе со всем трудящимся миром он в 1924 году переносит великую утрату — смерть Владимира Ильича Ленина.

На это рабочая молодежь, как и весь рабочий класс, откликается своим ленинским призывом — вступлением в комсомол 1925 год, 26, 27-ой. Комсомольская организация становится массовой организацией рабочей молодежи, батраков, бедняков и лучшей части середняцкой молодежи. Комсомол в своих рядах насчитывает теперь в нашем округе около 11000 человек.

Через своих представителей в профессиональные организации комсомол помогает улучшению экономического положения рабоче-батрацкой молодежи.

Своей политико-просветительной сетью, своими политшколами комсомол ежегодно охватывает до 2000 ком-цев политическим образованием.

Комсомол откликается и помогает партии и советской власти во всей проводимой ими созидательной работе по социалистическому строительству.

Комсомол привлекает молодежь в производственные совещания, а этими к поднятию нашей промышленности, комсомол способствует вовлечению молодежи в Осо-авиахим, рабочие батальоны и этим помогает укреплению обороноспособности страны.

Как верный помощник партии — комсомол приходит к Десятому Октябрю.[186]

Эпизод из борьбы с григорьевщиной

В начале 1919 года, когда позорно пала власть гетманщины и немецкие полчища в страшном беспорядке покидали Украину, рабочие города Одессы стремительно организовывали боевые отряды для поддержания революционного порядка и для отражения на случай появления бандитизма.

Боевая дружина в количестве 80 чел. была также организована при союзе Рабочих Печатного Производства, Я вспоминаю день открытия записи желающих войти в боевую дружину. В небольшой комнате союза за столом сидели я и еще один товарищ. Вокруг нас толпилась масса молодых, здоровых, горевших желанием немедленно записаться. В углу комнаты в большом беспорядке были поставлены винтовки, ящики с патронами, ручные гранаты. Это все еще накануне было отобрано у польских легионеров. Все это выдавалось по очереди, записывалось. Получившие, с сияющими лицами отходили в сторону «в полном боевом порядке».

К вечеру была сформирована дружина. Я был избран политкомом.

Командиром был назначен один товарищ, переплетчик по профессии, фамилию которого я, к большому сожалению, забыл. Парень бывавший уже на всех фронтах и надо сказать — хороший парень. Один недостаток был у него: очень горячий и очень скверно говорил по русски, так что во время произношения команды все ребята в строю незлобно хохотали.

И вот через несколько дней ко мне явился товарищ в военной форме, высокий, стройный, который отрекомендовался:

— Перевалов, корректор одной из местных газет. — «Я хочу записаться а боевую дружину».

Рассказал, что был на фронтах, командовал в начале взводом, потом ротой. — «Прекрасно» — сказал я ему — «Вам придется взять дружину под свое командование».

К вечеру весь боевой отряд был в полном сборе. В большой комнате клуба, служившей для нас сейчас казармой, выстроилась дружина.

Мне как политкому пришлось взять слово по поводу назначения новогоначальника.

Предложение мое было принято. Т. Перевалов начальником прошел единогласно.

Отряд сносно снабжался продовольствием: рыбными консервами, замороженным мясом, папиросами. Только хлеб из тухлой гороховой муки, страшно безвкусный, напоминающий кирпич, расстраивал наши желудки.

* * *

Через недели три, т. е. в конце апреля 1919 г. после сформирования нашей боевой дружины, состоялся съезд печатников, на котором, я в числе еще двух товарищей — Гриши Венгриженовского (недавно умершего в Киеве) и Барга Израиля были делегированы на Всеукраинский съезд профсоюзов.

В Харьков мы прибыли 1-го мая ко дню международного пролетарского [187] праздника. Делегаты съезда в количестве 800 чел. шли стройными колоннами под красным знаменем съезда. Огромная площадь манифестирующих рабочих и красноармейских частей, горевшее на ярком солнце бесчисленное множество знамен, шум оркестров делали эту картину величественной и не забываемой.

У всех воодушевленные лица, полные радости и бодрости... С трибуны несутся пламенные слова ораторов, говоривших на многих языках, но все они говорят об одном и том же: о грядущей диктатуре рабочего класса во всем мире... И с этой надеждой я после окончания съезда ехал обратно в Одессу.

Вагон-теплушка битком набит отъезжающими делегатами. В вагоне, где я находился поместилось 60 чел. Сидеть негде. Все почти стоят опираясь друг на друга. Но у всех бодрый и веселый вид. Поют, шумят, шутят... И вдруг... Это было на станции Корыстовка, во время короткой остановки поезда... Врываются в наш вагон несколько вооруженных винтовками человек, на вид красноармейцы. На их фуражках были пришиты куски красной ленты. Один из них с широким веснущатым лицом, злобно окинув нас своим нехорошим взглядом, сказал: «Ну, жиды которые, выбрасывайся с вагона... » Сначали мы не поняли в чем тут дело. Многие из делегатов шумно запротестовали. Пробовали даже немедленно удалить их отсюда. Но бандиты были упорны... Нам ясно стало, что мы тут имеем дело с начавшимся проявлением григорьевщины... Уже откуда то неслись глухие слухи об измене Григорьева, что где-то бесчинствуют, грабят, убивают...

И снова угроза бандитов, но более решительная. «Слезай жиды, а то сейчас расстреливать будем»... На беду я с Баргом стояли как раз недалеко от входа и не могли быть не замечеными бандитами.

Поезд тронулся. Один из бандитов неожиданно схватил Барга и выбросил его из вагона на насыпь. Я бессознательно бросился вслед за Баргом, получив несколько ударов прикладом в спину.

Поезд медленно уходил. Я видел как из других вагонов выбрасывались люди. В догонку им стреляли из винтовок и раздавался дикий зверинный хохот.

* * *

Поезд оставил нас далеко от себя. Идти обратно на станцию было бесполезно и небезопасно, так как мы были уверены в том, что еще часть бандитов разгуливает там. Заметив проселочную дорогу, я предложил тов. Баргу пойти по этому направлению.

Был сильный ветер. Мы быстро шли по неизвестной нам дороге не зная куда попадем. По дороге мы встретили женщину и от нее узнали, что идем по направлению к Александрии и что туда 10–12 верст.

Мы вздохнули свободно. Ветер не переставал и от скорой ходьбы спирало дыхание и становилось трудно идти. Когда мы приблизились к городу, то обратились к первому попавшемуся навстречу нам еврею с вопросом:

—  «Где исполком?» Еврей испуганно озирался кругом, недоверчиво как-то посмотрел на нас, а потом сказал: «Исполком туда дальше, на краю, двухэтажное здание». А потом тихо добавил:

—  «Здесь находится атаман Григорьев с его штабом».[188]

Это было время, когда Григорьев еще не совсем выявил себя «самостийным батькой» и все бандитские выступления, исходящие под несомненным его личным руководством, отрицал.

И когда мы добрались до здания Совета Рабочих и Кр. Депутатов и очутились с глазу на глаз с председателем Исполкома, то последний на наш вопрос, почему Исполком не принимает мер против бандитов, оперирующих в нескольких верстах от города, ответил:

—  «Кого ж мы пошлем, когда вся боевая сила, имеющаяся в городе — это преданные атамана Григорьева».

И мы поняли, что есть здесь Совет, но нет власти Совета. Нам стало ясно, что мы попали из огня да в полымя. Здесь была главная резиденция изменника Григорьева. Отсюда он предполагал развивать свои бандитские действия против власти рабочих и крестьян. Что же нам оставалось делать? Уйти сэйчас отсюда в ближайшую деревню мы не решались, ибо нам было известно, что григорьевцы рассыпались во все стороны и производят налеты и убийства.

Мы решили выждать здесь день-два. За городом я приютился у одного еврея, а тов. Барг поместился у одного товарища, работавшего в Исполкоме.

Посредством указанного товарища мы связались с другими ответственными работниками, с которыми решили на вечер созвать в клубе профсоюзов конспиративное собрание, на котором обсудить создавшееся положение. Собралось человек 40. И когда встал вопрос о борьбе с бандитизмом на случай их выступления в самом городе, то оказалось что нет оружия.

* * *

На следующее утро, когда я вышел на улицу, то заметил, что там, где помещается Рабоче-Крестьянский клуб, на лестнице стоял солдат и с азартом срывал вывеску, прикрепленную под самой крышей, на которой имелась надпись: «Клуб имени т. Ленина». Я видел с каким бешенством эта вывеска была брошена на землю. Я слышал хохот и глумление собравшейся толпы...

И когда я пришел к товарищу Баргу и рассказал ему об этом, то он предложил мне сегодня же убраться отсюда во избежание попасть в лапы григорьевцев. Но перед нами была загадка — куда и в каком направлении, ибо ближайшие железнодорожные пути, как, например, станция Помошная уже были заняты бандитами, а по проселочным дорогам не менее опасно.

А в это время в самом городе царил ужас и страх... Еврейское население ожидало погрома. Прятались в местах, где менее опасно: в погребах, сараях, закрывали ворота и ставни... Может быть это был излишний страх, но евреи знали, до их сведения доходило, что недалеко отсюда, в местечке Кривом Озере вырезали много семейств и что по миру пущено много вдов и сирот... Кровь, невинная кровь льется рекой, а преступники, под знаменем и лозунгами «самостийной Украины» бешенным ураганом проносятся и несут с собой ужас смерти...

Под большим страхом пребывали партийцы-большевики и все те, кто считал себя сторонником советской власти... По улицам люди бежали как очумелые, спрашивая друг друга:

— Скажите, пожалуйста, какая здесь власть? [189]

А через час-другой, когда несколько человек, одетых в солдатскую форму, быстро подходили к заборам и что-то на них наклеивали, я понял, что случилось очень важное...

Толпа росла, где были наклеены «приказы» — крупными буквами был напечатан этот исторический «Универсал».

В нем было указано, что нужны советы, но без большевиков и без народных комиссаров, что править должны только крестьяне... А дальше говорилось языком решительным и более гнусным и развязным: «Берите лопаты, вилы, ружья, идите против большевиков и комиссаров — ТроцкихБронштейнов»...

Город находился во власти атамана Григорьева и его разгульной банды... Сам «батька» находился на станции и оттуда отдавал пьяные приказы из своего салон-вагона. К нему прибыли его верные сыны, которых он опаивал и одаривал подарками, награбленными ими же.

Банды рассыпались по городу, устраивали в домах пьяные оргии, и когда все пропивалось, шли по улицам, врывались в дома обывателей и безжалостно грабили последних.

* * *

Утром, я с т. Баргом направились в один из заезжих домов и после долгих просьб балагула решился отвести нас в Елисаветград. По дороге навстречу нам ехали крестьяне. Некоторые молчаливо бросали взгляд в нашу сторону, а некоторые злобно осматривая нас, бросали вслед:

— Коммуния едет...

Когда наша подвода с шумом ехала по улицам Елисаветграда, я заметил и тут нечто необычайное.

Центр города внешне был оживлен, но в этом оживлении чувствовался отпечаток какой-то тревоги. В особенности оживлен был бульварчик имени Ленина: скамьи, аллеи были переполнены людьми разных возрастов.

В особенности много молодых, державших в руках, свежий номер газеты «Набат».

Здесь мы узнали, что атаман Григорьев в известной степени простер свое влияние. На всех заборах красовался «Универсал». А что позорнее всего случилось здесь, это то, что тут состоялось собрание из представителей: рабочих завода Эльворти (ныне «Красная Звезда»), партии меньшевиков и эсеров и непосредственным участием, главным образом, представителей атамана Григорьева. На этом собрании стоял вопрос: общими усилиями взять власть в свои руки. Это была гнусная измена интересам рабочих и крестьян.

Анархисты в своем «Набате» били тревогу, выступая якобы против изменника Григорьева и старались «лягнуть» большевиков. Это была подлая политика — в мутной воде рыбку ловить.

Пробыв в Елисаветграде двое суток, я с т. Баргом рано утром выехали по направлению в м. Ровное, а оттуда держали путь на Вознесенск, откуда мы предполагали поездом направиться в Одессу. В Вознесенск мы приехали под самый вечер и остановились у сестры Барга, которая там проживала.

В противоположность Елисаветграду, здесь было спокойно, хоть среди населения и чувствовалась некоторая тревога. Прийдя в Исполком, мы застали несколько товарищей, в том числе Семякова, впоследствии зверски [190] растерзанного бандитами. Им мы рассказали все то, что видели на нашем пути.

Здесь меньше всего чувствовалась растерянность властей... Военный комиссар Семяков отдавал решительные приказы и военная часть беспрекословно исполняла их. Устраивались митинги, на которых рабочих и красноармейцев призывали на случай появления банд, дать самый решительный отпор. Побыв два дня, и заручившись необходимыми мандатами, мы отправились на вокзал, чтобы выехать в Одессу.

* * *

На вокзале стоял эшелон, прибывший из Одессы. Среди красноармейцев я узнал многих товарищей, которые состояли в Боевой Дружине Печатников. Оказалось, что они влились в эту военную часть и сейчас отправляются также в Одессу после боя под Елисаветградом. — «С нами также и тов. Перевалов был, но он сейчас в больнице лежит раненый», — сказал один из товарищей и тут же рассказал мне одну печальную весть о том, что убит Шехтман. Шехтмана я знал хорошо... Молодой наборщик, цветущий, с румянцем, что так редко бывает среди рабочих «свинцовой армии». В дружину он пришел почти накануне отъезда в Харьков. Записался, ему выдали винтовку. Добровольно влился в отправляющийся эшелон для борьбы с бандитами, и — славная смерть на революционном посту...

Наконец, пыхтя, медленно подходил поезд. После шестичасовой стоянки мы двинулись в путь. К утру мы подъезжали к Одессе. Наше тридцатидневное отсутствие сильно обеспокоило родных и друзей... Приехавшие делегаты со съезда передавали, что нас бросили с поезда и что они слышали после этого выстрелы. Не иначе, как мы убиты.

На одном из общих собраний партийной организации городского района один из присутствующих партийцев внес предложение почтить нашу преждевременную смерть вставанием... Было также предложение» отправить двух товарищей на поиски наших трупов... И неудивительно, что когда мы живыми и вполне здоровыми показались среди родных и друзей, то нам обрадовались как воскресшим из мертвых. В минуту огромной радости при встрече с Баргом, никто не думал, что через три месяца он уйдет от нас навсегда и безвозвратно.

Это было в августе. Советские организации эвакуировались. Уходил с ними и тов. Барг, забрав жену с собой. На вокзале уезжающие сидели в своих вагонах, ожидая отхода поезда. Вдруг — деникинский снаряд... Он разрывается крупными осколками, попадая в вагон — и смерть нескольких товарищей... Одним таким осколком снаряда был убит Барг... Он погиб на глазах своей жены, сидевшей рядом с ним...

Эвакуация Николаевского банка елисаветградскими большевиками{14}

После разоружения отряда гимназистов, тов. Завина, возглавлявший в начале 1918 года большевистский отряд, прибыл в Елисаветград, где и узнал, что Александро-Никопольский отряд разбит немецкими войсками и петлюровским черноморским куренем, находившимся в Глодоссах. В этом бою был убит командир пехоты тов. Клевцов. Красные понесли большие потери и немцы были уже недалеко от Помошной.

Завина, захватив паровоз, выехал на Помошную. На станции Плетеный Ташлык по аппарату выяснилось, что большевистский отряд отправился в сторону Вознесенска и что немцы недалеко. Немцы оказались приблизительно в верстах 12 от Помошной.

Добравшись все же до Вознесенска, были получены подробности: когда отряд находился уже под Бобринской, немцы пытались отрезать его, но отряду удалось отступить без потерь, и на станции Абодаш узнать, что в верстах 18 от ст. в Глодоссах находятся гайдамаки. Отряд разгрузился вместе с артилерией и двинулся на Глодоссы. Гайдамаки были немедленно выбиты, было даже захвачено желто-блакитное знамя. Здесь же отряд расположился на ночевку.

К рассвету гайдамаки собрали силы с окружающих сел и двинулись в наступление на отряд. Но в разыгравшемся бою они все же не устояли и отступили. К этому времени подоспела немецкая разведка, которая внесла замешательство в отряд, что дало возможность гайдамакам оправиться и пойти опять в наступление. При поддержке немецкой разведывательной кавалерии гайдамаки оттеснили большевиков и отряд отступил в беспорядке со значительными потерями. Но вся артилерия была погружена в эшелоны в полной целости и порядке под прикрытием наших орудий.

Большим козырем красных было отсутствие артилерии у противника. Громадное значение имело зенитное орудие, которое было установлено на автомобиле и не разгружалось, и орудие, установленное на броневике.

Из Вознесенска нечего было, конечно, и думать пробиться через Помошную на Елисаветград, так как с немцами наши были плохими вояками, и при одной вести — «немцы», падали духом. Решив не встречаться с немцами, отряд направился на Колосовку. По прибытии в Колосовку оказалось, что там расположен какой-то отряд, как потом выяснилось — штаб Муравьева.

На ст. Колосовка Завину, как начальника отряда, вызвал, к себе Муравьев. Завина взял с собою для предохранения от возможных случаев 10 матросов и пошел. В штабном вагоне ему было предложено немедленно сдать зенитное орудие и броневик. Завязались пререкания. Сначала мотивируя [192] отказ сдачи орудия его порчей, а потом просто отказавшись дать его, тов. Завина начал просить «разрешения» отправиться в Никополь и Александровск для пополнения отряда людским составом. Но Муравьев отказал.

По прибытии большевиков на ст. Водопой (возле Николаева) сейчас же были отправлены делегаты в Никополь и Александровск для вербовки красногвардейцев в отряд. Не прошло и 15 минут после посылки делегатов, как в вагон тов. Завины постучал адъютант Муравьева и заявил, что «командира большевистского отряда просит командующий Муравьев». Тов. Завина сначала подозревал, что жестокий Муравьев вызывает его с целью «пустить в расход», но все таки пошел, предупредив об этом товарищей.

С двумя товарищами Завина пошел к Муравьеву, остальные товарищи приготовили пулеметы и ожидали сигнала на случай надобности.

Здесь отряд был информирован о предстоявших операциях, возлагавшихся на Александро-Никопольский отряд. Оперативное задание было следующего характера: отряду было поручено утром направиться в Николаев для эвакуации ценностей из города. Эвакуация должна была быть, очевидно, очень неожиданной, в виду того, что немцы после занятия Одессы двинулись на автомобилях на Николаев и самое позже могли занять город через день.

В 6 часов утра, на следующий день отряд отправился в Николаев.

Муравьев опять предупреждал, что ценности придется вывозить при неблагоприятных условиях, говорил о том, что в Николаеве имеется большая группа анархистов, которая может попытаться этот момент использовать в своих политических целях. Был выработан план действий. Было решено ехать в Николаев с большой осторожностью, занять станцию и все главные пункты, расставив орудия и броневик в сторону моста через Буг, откуда предполагалось наступление немцев. Были приготовлены два грузовика, один легковой и один бронеавтомобиль. Завина поехал в совет для налаживания вопросъ об эвакуации банка. Грузовики, предназначенные для этой эвакуации, Ожидали на станции распоряжений.

Председателем николаевского совета было дано официальное распоряжение — отправиться в банк и начать перепись ценностей. Со станции были вызваны десять красногвардейцев для занятия караула в банке. Директор банка сначала противился, но потом смирился и немедленно было приступленно к описи ценных бумаг, золотых монет, денежных знаков и сейфов. Не прошло и двух часов, как в банк позвонил председатель совета известивший, что немцы находятся по ту сторону Буга и высказал сомнение в верности сил, находившихся в его распоряжении. Имевшиеся два орудия защищали переправу через мост. Осталось последнее средство — разобрать мост. Броневику было приказано продвинуться как можно поближе к мосту с рассчетом задержать немцев по ту сторону Буга на время, когда будет совершена эвакуация банка.[193]

В плену у гайдамак

Конец февраля 1918 года.

В Елисаветграде получены сведения о том, что немцы усиленно готовятся к захвату уезда.

Елисаветградский партийный комитет посылает на места своих представителей для информирования местных партийных организаций о положении на фронте.

Я был послан в местечко Глодоссы. Глодоссы тогда были петлюровским центром. Приезжаю туда и меня встречает известие о том, что вся местная партийная организация выехала. Я решил остаться в Глодоссах, выждать удобный момент и уехать.

Но это мне не удалось. Как видно, петлюровская организация была осведомлена о моем приезде и как только я зашел к одному крестьянину, явилось несколько вооруженных, которые арестовали меня и препроводили в «курень». Учинили допрос и заключили под стражу.

* * *

На третий день моего заключения неожиданно раздался орудийный гул. За эти три дня я никакими сведениями не пользовался. О происходившем наступлении я ориентировался лишь по тому, куда попадали снаряды.

Через некоторое время узнаю, что наступает Александро-Никопольский отряд с двумя батареями, под общим командованием тов. Завины, во главе с командиром тов. Клевцовым.

В петлюровских частях паника. Красные части успели уже захватить переднюю часть села и приближались все ближе и ближе... Петлюровцы готовятся к обороне своего «куреня»; меня перевели в противоположную от наступающих часть села и заперли в погреб.

А отряд красных, между тем, продолжает усиленно наступать. Ко мне является представитель «куреня» с предложением — взять на себя миссию вести переговоры с наступающими. Я согласился, но это не удалось осуществить, так как больше ко мне посланец не являлся.

Бой разгорается... Красные части захватили уже половину села... Обе стороны понесли большие потери. Часть наших красных бойцов взята в плен гайдамаками. Александро-Никопольский отряд потерял в этом бою своего командира тов. Клевцова. После потери командира красные части начали отступать.

В лагере петлюровской реакции временно торжествует победа. [194]

* * *

Когда главари петлюровского отряда пришли к себе в «курень», ими было отдано распоряжение — усилить ко мне охрану и отправить меня на прежнее место. В часов 9 вечера этого же дня ко мне с конвоем привели пленных. Немного погодя пришли следственные власти и начали допрос.

Допрос сопровождался зверскими избиениями пленных.

На рассвете явилась команда палачей и предложила пленным красноармейцам следовать за ними. Через некоторое время я узнал, что уведенные палачами красноармейцы были живьем закопаны в землю, одетые в мешки...

* * *

Третьего марта петлюровский «курень» подыскивал себе более защищенное помещение. Мой перевод в другое помещение был приурочен к моменту встречи похоронной процессии.

Между тем, в лагере петлюровцев паническое настроение не прекращалось. В Глодоссы прибыли некоторые части злынских гайдамак. По всему было видно, что они готовились к эвакуации по направлению к Хмелевому.

Вечером того же дня ко мне в арестное помещение снова явились представители «куреня» (Березняк, Хоменко и Милешко) с предложением начать переговоры с красными. В мое распоряжение предоставили телеграф для переговоров с Помошной. Но связь была прервана и меня под конвоем отправили на прежнее место. Потом они опять возвратились ко мне, с новым предложением принять участие в их совещании, на котором присутствовал Григорий Дахно.

Это совещание решило отправить меня на ст. Помошную и в НовоУкраинку для переговоров. Я отправился в ту часть села, которая была большевистски настроена. Крестьянство было охвачено паникой и вывозило свое имущество в поле. Мне пришлось их успокоить. Крестьяне дали мне подводу и я прибыл на ст. Ново-Украинка, а затем — оттуда с последним эшелоном приехал в Елисаветград.

Так закончилось моё пребывание в «гостях» у гайдамак.

* * *

Сведения о закопанных живьем красноармейцах подтвердились лишь через год. Их трупы были розысканы глодосским партизанским отрядом под командой Кальке и похоронены на базарной площади, в братской могиле.