Самые топкие софисты и самые ловкие прожектеры были посажены за работу; их ловкие приемы были способны [33] долго держать в заблуждении даже более проницательного человека, нежели президент...»{13}.

Далее Кейнс пишет:

«Им не было дела до того, как должна сложиться в будущем жизнь Европы; вопрос о ее средствах к существованию не вызывал у них тревоги. Все их помыслы, благие и дурные без различия, были посвящены границам и национальностям, равновесию сил, империалистическим расширениям, ослаблению могущественного и опасного врага, мщению и заботе о том, как бы, пользуясь своей победой, свалить невыносимое финансовое бремя на плечи побежденного противника.

Два противоположных плана будущего устройства мировых отношений боролись между собой — Четырнадцать пунктов Вильсона и Карфагенский мир Клемансо. Однако лишь один из них имел право на осуществление, ибо противник подчинился не безусловно: он выговорил себе определенные статьи, касающиеся общего характера мирного договора»{14}

Так посеяли зубы дракона, из которых должен был вырасти еще более гибельный конфликт, чем потушенный этим насильственным миром.

По крайней мере один человек, хотя сам и являвшийся участником происходившего, предвидел, что случится в будущем. 25 марта 1919 г. Ллойд Джордж направил мирной конференции меморандум, озаглавленный «Некоторые соображения для сведения участников конференции перед тем, как будут выработаны окончательные условия». В документе говорилось:

«Вы можете лишить Германию ее колоний, превратить ее вооруженные силы в простую полицию, низвести ее военно-морской флот на уровень флота пятистепенной державы, однако, если в конце концов Германия почувствует, что с ней несправедливо обошлись при заключении мирного договора 1919 г., она найдет средства, чтобы [34] добиться у своих победителей возмещения... Поддержание мира будет... зависеть от устранения всех причин для раздражения, которое постоянно поднимает дух патриотизма; оно будет зависеть от справедливости, от сознания того, что люди действуют честно в своем стремлении компенсировать потери... Несправедливость и высокомерие, проявленные в час триумфа, никогда не будут забыты или прощены.

По этим соображениям я решительно выступаю против передачи большого количества немцев из Германии под власть других государств, и нужно воспрепятствовать этому, насколько это практически возможно. Я не могу не усмотреть главную причину будущей войны в том, что германский народ, который достаточно проявил себя как одна из самых энергичных и сильных наций мира, будет окружен рядом небольших государств. Народы многих из них никогда раньше не могли создать стабильных правительств для самих себя, а теперь в каждое из этих государств попадет масса немцев, требующих воссоединения со своей родиной. Предложение комиссии по польским делам о передаче 2100 тыс. немцев под власть народа иной религии, народа, который на протяжении всей своей истории не смог доказать, что он способен к стабильному самоуправлению, на мой взгляд должно рано или поздно привести к новой войне на Востоке Европы»{15}.

Предостережение не было услышано. Германию заставили принять целиком на себя вину за войну, и на ее счет записали всю стоимость войны. Ее экономические ресурсы были подорваны, большая область отторгнута от Восточной Пруссии и передана Польше, за счет чего был создан Польский коридор.

Здесь нет необходимости останавливаться на всех подробностях, достаточно напомнить такой факт: чтобы принудить Германию выплачивать немыслимые репарации и сломить ее, Франция 11 января 1923 г. оккупировала Рур. Последовали финансовый крах Германии и огромная безработица.

Многие деятели в Британии понимали, к чему вело такое нарушение договора. Сэр Джон Саймон заявил, что это, [35] по существу, «акт войны». Член парламента Чарльз Роберте указал: «Роковые мероприятия, проводимые сейчас, в конечном итоге могут привести только к одному результату — новой мировой войне, которая, по моему мнению, будет означать закат цивилизации». Другой член парламента, капитан Р. Беркли, заявил, что «если и было в прошлом когда-нибудь действие, граничившее с актом войны... то приказ французского правительства об оккупации Рура является таковым». Журнал «Либерел мэгезин» писал: «Перспектива новой войны через несколько лет становится все более очевидной и определенной». А в ежегоднике «Либерел ир бук» говорилось: «С каждым днем неизбежность европейской войны становится все более и более очевидной... Осталось слишком мало времени для превентивных мер, а может быть уже и поздно что-либо предпринять, ибо психологическая рана, нанесенная немцам, возможно, настолько глубока, что не затянется до того времени, когда Германия соберется с силами и станет способной к возмездию».

Франция также стремилась к расчленению Германии, создавая блок независимых католических государств от Австрии до Нижнего Рейна. Во время оккупации Рура велась интенсивная пропаганда за отделение Рейнской области и образование независимой католической монархии в Баварии под вассалитетом Франции. К октябрю 1923 г. сепаратистское движение в Баварии достигло таких успехов, что, по указке Франции, 9 ноября премьер-министр Баварии решил провозгласить независимость. Это было как раз в пятилетнюю годовщину создания Германской республики. Гитлер принялся за ликвидацию статьи за статьей Версальского договора, так же как его создатели в свое время ликвидировали условия перемирия. 16 марта 1935 г. он объявил о введении всеобщей воинской повинности; 7 марта 1936 г. была ремилитаризована Рейнская область; 13 марта 1938 г. — аннексирована Австрия; в октябре того же года — оккупирована Судетская область Чехословакии; 13 марта 1939 г. — захвачена вся Чехословакия, а 21 марта 1939 г. Гитлер потребовал возврата Германии Данцига и разрешения пользоваться дорогой через Польский коридор с правом экстерриториальности.

Так колесо судьбы сделало полный оборот. Оправдывалось то, что предсказывал двадцать лет тому назад Ллойд [36] Джордж с его трезвым кельтским рассудком. А он говорил тогда, что передача свыше 2 млн. немцев под власть поляков «должна рано или поздно привести к новой войне на востоке Европы».

Это предвидели и другие. Десять лет спустя после предостережения Ллойд Джорджа Фоллик писал: «Создание Польского коридора в тысячу раз более тяжкое преступление, чем создание Германией в случае ее победы в войне коридора, допустим, через нынешний Каледонский канал{16} и передача Голландии этой полосы в 10 миль шириной с единственной целью ослабить Британию. Примерно так поступила Франция, предоставив Польше коридор, разрезавший одну из наиболее плодородных областей Германии.

Согласившись на этот преступный акт, союзники Франции совершили одно из самых тяжких известных в истории преступлений против цивилизации... Чтобы дать Польше морской порт, было совершено другое преступление против Германии: у нее отобрали Данциг и провозгласили его Вольным городом. Но из всего наиболее немецкого в Германии Данциг является самым немецким... Рано или поздно Польский коридор стал бы причиной будущей войны». Если Польша не вернет коридор Германии, «она [Польша] должна быть готова к самой гибельной войне с Германией, к анархии и, возможно, к возвращению в состояние рабства, из которого только недавно освободилась»{17}.

Из всего этого видно, что два требования, предъявленные Гитлером 21 марта 1939 г., отнюдь не были неразумными. Тем не менее британский премьер-министр Чемберлен, справедливо усмотрев в них предлог для новой агрессии, 31 марта в высшей степени опрометчиво дал Польше британские гарантии помощи. Было объявлено: «В случае любых явно угрожающих независимости Польши действий, которым польское правительство решит оказать вооруженное сопротивление, Правительство Его Величества сочтет себя [37] обязанным немедленно оказать Польскому правительству всю возможную поддержку»{18}.

Нет никакого сомнения в том, что Гитлер вызвал войну 1939—1945 гг., равным образом нет никакого сомнения и в том, кто и что вызвали к жизни Гитлера. Это — Клемансо, бесконтрольный, но все контролирующий председатель мирной конференции, и его шедевр — Версальский договор.

На рассвете 1 сентября 1939 г. вновь раздался грохот орудий, на этот раз возвещавший похороны второго Версальского договора и рождение второй мировой войны.

2. Цели воюющих государств

Военные цели воюющих сторон были прямым результатом их внешней политики. Давным-давно Клаузевиц указывал, что «война есть не что иное, как продолжение политики, только иными средствами». Он говорил, что «военное искусство на своей высшей точке становится политикой, дающей сражение вместо того, чтобы писать ноты»{19}.

Со времен Тюдоров и до 1914 г. Британия стремилась сохранять равновесие сил, то есть разделять путем соперничества великие континентальные державы и сохранять равновесие между ними. С точки зрения равновесия сил сразу было видно, кто являлся потенциальным противником. Врагом становилось не самое плохое государство, а то, которое больше, чем остальные, угрожало Британии или ее империи. Так как такое государство обычно было [39] сильнейшим из числа континентальных держав, британские государственные деятели в мирное время были на стороне второго по силе государства или группы государств, коалиция которых только слегка уступала сильнейшему государству. Исходя из этого принципа, они вовсе не стремились к уничтожению противника, ибо это навсегда расстроило бы равновесие сил. Вместо этого целью войны было такое ослабление сильнейшего государства, чтобы можно было восстановить равновесие сил. Как только достигалось нужное ослабление, начинались переговоры о мире{20}.

Французская политика со времен Ришелье и по сей день направлена на то, чтобы защитить свою восточную границу и держать Германию в состоянии раздробленности. Следовательно, политика Франции также исходила из равновесия сил, но не в Европе в целом, а среди германских государств. Германия, будь она Священной Римской империей, Пруссией, Вторым или Третьим рейхом, была единственной континентальной державой в Европе, которая могла соперничать с Францией{21}. [39]

Если сравнить эти две концепции равновесия сил, то видно, что они резко отличаются друг от друга. Если британская концепция исходила из существования по крайней мере двух равных или почти равных великих держав или групп держав, то французская концепция полагалась только на одну державу — на саму Францию. Следовательно, цели Франции противоположны целям Британии. И со времен Людовика XIV антагонизм между ними в различных формах прослеживается в основе почти каждого крупного европейского кризиса. Отсюда дурная репутация, которой пользовались концепции равновесия сил{22}.

Для того чтобы избежать повторения этих кризисов, в 1919 г. державы-победительницы, следуя советам американцев, согласились создать Лигу Наций. Коллективная безопасность должна была сделать излишним сохранение равновесия сил. Поскольку сами Соединенные Штаты не были европейской державой и не могли стать таковой, даже если бы они ратифицировали мирный договор, Франция осталась сильнейшей в военном отношении державой в Европе, и потенциально судьба равновесия сил автоматически перешла в ее руки. Тут-то и выступила на сцену традиционная французская политика. Это стало очевидным в 1923 г., когда Франция оккупировала Рур. В результате Британия постепенно вернулась к своей традиционной политике и начала выступать в пользу Германии, чтобы создать противовес Франции{23}.

Если бы в финансовом отношении Британия занимала положение, в каком она была в 1913 г., то есть если бы она оставалась мировым банкиром, отход от политики коллективной безопасности и возвращение к политике равновесия сил создали бы для нее сильные позиции: Британия могла бы позволить Германии перевооружаться, всегда зная, что если [40] Германия станет слишком сильной, Британия сможет субсидировать Францию и увеличить британский флот, авиацию и армию. Но Лондон перестал быть финансовым центром мира, этот центр переместился в Нью-Йорк. Возвращение Лондону былого значения было сочтено необходимым, для того чтобы политика равновесия сил могла снова стать эффективной. Чтобы способствовать этому, Британия в 1925 г. вернулась к золотому стандарту, затем вплоть до 1931 г. вела торговую войну с Соединенными Штатами, которая настолько поглощала ее ограниченные финансы, что слишком мало оставалось для британских вооруженных сил.

Чтобы выиграть время и скрыть истинное положение вещей, британские государственные деятели начали активную пропаганду за разоружение. Они заявляли, что новая война разрушит цивилизацию, и единственное средство предотвратить печальный исход — коллективная безопасность. К тому времени, когда Гитлер пришел к власти, британский народ был настолько загипнотизирован этой пропагандой, что, если бы какое-нибудь британское правительство предложило перевооружение, его устранили бы от власти{24}. Пацифистская пропаганда была настолько сильной, что, когда в сентябре 1939 г. разразилась война, правительство побоялось провозгласить свои истинные военные цели, а именно — поскольку германская политика силы, германский образ жизни, германская финансовая система, германские методы торговли были противоположны британским и поскольку их дальнейшее существование привело бы к германской гегемонии в Европе — нужно было положить конец их дальнейшему развитию, ибо от этого зависело [41] самосохранение Британии как великой державы. Величие Британии было создано и сохранялось поддержанием равновесия сил, ее будущая безопасность зависела от восстановления равновесия. Поэтому цель правительства в войне заключалась не в уничтожении Германии, а в таком ослаблении ее, чтобы можно было восстановить равновесие{25}.

3 сентября 1939 г., в день объявления войны, вместо изложенных целей была провозглашена другая цель войны — моральная. Конфликт принял характер крестового похода, стал идеологической, а не политической войной, то есть войной, в которой стремились уничтожить Гитлера и гитлеризм, так же как святой Георгий уничтожил дракона. Заявления представителей всех партий в палате общин сделали это совершенно ясным. Вот некоторые высказывания. Премьер-министр Чемберлен: «Я верю, что доживу до того дня, когда гитлеризм будет уничтожен и восстановлена освобожденная Европа». Гринвуд (лейбористская партия): «В результате этой титанической, беспрецедентной в истории человечества борьбы нацизм будет навсегда уничтожен». Синклер (либеральная партия):»... пусть мир знает, что британский народ полон, как сказал премьер-министр, непреклонной решимости положить навсегда конец господству нацистов и построить мир, основывающийся на справедливости и свободе». Наконец, Черчилль (юнионисты): «Речь идет не о войне из-за Польши или из-за Данцига. Мы сражаемся за то, чтобы спасти мир от чумы нацистской тирании, защищаем все то, что есть святого у людей»{26}. [42]

Таким образом, вместо мобилизации народа на восстановление равновесия сил народ был ослеплен ненавистью к «злу», и для него война стала борьбой между силами добра и зла{27}. Эта эмоциональная цель, как мы увидим, не только придала войне тотальный характер, но и привела в конце концов к такому ее исходу, который Британия старалась на протяжении 400 лет предотвратить, то есть к установлению в Европе гегемонии иностранной державы.

Россия в большей степени азиатская держава, нежели европейская, и, поскольку Британия была европейской державой, господствовавшей в Азии, уничтожение Британской империи, очевидно, отвечало интересам России. Но как добраться до Британии? — вот проблема, стоявшая перед Россией. Очевидно, было два пути: либо объединиться с Германией против Британии, либо устранить Германию как великую державу. И в том и в другом случае проведение британской политики равновесия сил станет невозможным.

С первого же дня, когда Сталин после Ленина занял пост генерального секретаря Коммунистической партии России, мир был необходим для осуществления новой экономической политики.

О точке зрения Сталина в то время можно судить по его словам из отчетного доклада XVII съезду партии в 1934 г.:

«А что из этого вышло? Германию они не уничтожили, но посеяли в Германии такую ненависть к победителям и создали такую богатую почву для реванша, что до сих пор не могут, да, пожалуй, не скоро еще смогут расхлебать ту отвратительную кашу, которую сами же заварили. Но зато они получили разгром капитализма в России, победу [43] пролетарской революции в России и — ясное дело — Советский Союз. Где гарантия, что вторая империалистическая война даст им «лучшие» результаты, чем первая».

В 1939 г. эта политика не изменилась. 24 августа 1939 г. «Правда» указывала:

«Первая империалистическая война принесла экономическую катастрофу, нищету и голод народу. Только революция могла положить конец войне и экономической разрухе... Нет никаких оснований сомневаться в том, что вторая война... окончится... революцией в ряде стран Европы и Азии и свержением правительств капиталистов и помещиков в этих странах».

Редактор «Контемперери Раша» Л. Лоутон писал в этой связи:

«Если предсказания «Правды» оправдаются и произойдут революции в ряде стран, предположим, даже в тех, которые являются врагами союзников, последствия будут поистине катастрофическими: советские республики возникнут на Рейне, в бассейне Средиземного моря и на Дальнем Востоке».

Ясно, что в то время Сталин не имел ни малейшего намерения принимать участие в «капиталистическом» конфликте, стремился по возможности избежать его. Выступая 10 марта 1939 г. на XVIII съезде партии, он говорил: «Соблюдать осторожность и не давать втянуть в конфликты нашу страну провокаторам войны, привыкшим загребать жар чужими руками».

Если огромные пространства России служили ей защитой, то в центральном расположении Германии таилась опасность; если морская страна Англия никогда не могла чувствовать себя в безопасности, пока она не господствовала на море, то равным образом континентальная держава Германия не могла считать себя в безопасности, не господствуя на суше. Именно этим обстоятельством, а вовсе не прусским духом объясняется германский милитаризм.

Войны Фридриха Великого, а позднее первая мировая война ясно показали опасность для Германии одновременной войны на два фронта. Больше того, первая мировая война продемонстрировала, насколько Германия уязвима и в отношении блокады. Чтобы застраховать страну против этих опасностей, Гитлер мечтал 6 союзе с Британией. Но такой союз был невозможен главным образом потому, что проводимая Гитлером после прихода к власти политика [44] бартерных соглашений и субсидирования экспорта нанесла смертельный удар британской и американской торговле.

Почему же тогда Гитлер не усмотрел в союзе с Россией, который можно было заключить еще за несколько лет до этого, куда более надежную гарантию против войны на два фронта? Ответ дан в 14-й главе второго тома «Mein Kampf». Здесь Гитлер излагает свою теорию «жизненного пространства» настолько ясно и подробно, что поистине удивительно, почему так часто спрашивали: «Зачем Гитлер вторгся в Россию?».

Гитлер начинает с указания на то, что «территориальные размеры государства важны в политическом и военном отношении, а не только с точки зрения продовольственных и сырьевых ресурсов». Он говорит, что в территориальном отношении Германия никогда не была и не будет, если она останется в существующих границах, мировой державой. Сравнительно с другими мировыми державами территория Германии невелика, еще хуже то, что эта диспропорция должна неизбежно привести к упадку или даже к исчезновению немецкого народа.

По мнению Гитлера, совершенно недостаточно требовать возвращения территорий только в рамках границ 1914 г., ибо они не охватывали всю семью германских народов. «Эти границы не были разумны и с точки зрения географических потребностей военной обороны». Они были не чем иным, как «временными границами, установленными в процессе незавершенной политической борьбы, и, по существу, являлись результатом сложившихся обстоятельств». Поэтому границы 1914 г. не имеют никакого значения. Нужно приступить к завоеванию территории других государств.

Обосновывая это положение, Гитлер писал: «Если то или иное государство приобрело огромные пространства, то это вовсе не значит, что оно должно удерживать их вечно. В лучшем случае владение такими пространствами говорит лишь о силе победителя и о слабости тех, кто поддался ему. Только сила дает право на владение. Если германский народ заключен в невыносимые территориальные рамки и обречен на жалкое будущее, то это случилось не по велению судьбы, и нежелание примириться с существующим положением вещей вовсе не означает нарушения законов судьбы. Свыше не предназначено другим народам больше земель, чем [45] германскому народу, и мы не можем винить Проведение за несправедливое распределение земель. Земля, на которой мы живем, не дар небес нашим предкам. Они должны были завоевать ее, рискуя своей жизнью. Так и в будущем наш народ не получит новые земли и вместе с ними средства к существованию как подарок от других народов, а должен будет завоевать их силой победоносного оружия».

Поскольку приобретение колоний, пишет Гитлер, не разрешает проблемы и поскольку «все убеждены в необходимости урегулировать наши отношения с Францией... мы, национал-социалисты, сознательно отказываемся от того направления нашей внешней политики, которого придерживались в довоенное время. Мы кладем конец вечному стремлению германцев на юг и запад Европы и обращаем свой взор на земли на Востоке».

Затем Гитлер излагает свой план: «Но сейчас, когда мы говорим о новых землях в Европе, мы должны в первую очередь думать о России и подвластных ей пограничных государствах. Кажется сама судьба указывает нам путь в этом направлении».

3. Стратегические соображения

Сравнительно с континентальными державами Великобритания не просто неуязвимый для нападения остров (за исключением атак с воздуха), но также и центр морских коммуникаций, которые обслуживают побережье Европы от Белого до Эгейского моря. Следовательно, в случае войны британский флот может подвергнуть блокаде все вражеские и нейтральные страны Европы и оказать помощь любому государству, необходимость поддержки которого диктуется британской политикой равновесия сил. Такая помощь может быть оказана либо прямо: субсидиями, поставками военных материалов, участием в борьбе британских вооруженных сил, либо косвенно: проведением десантных операций отвлекающего характера, постоянная угроза которых заставит противника распылять силы.

История многократно доказывала, что решение указанных задач лучше всего обеспечивает оборонительно-наступательная стратегия. Оборонительная в том смысле, что, пока Британия удерживает господство на море, она в [46] безопасности от нападения. Наступательная в том смысле, что это господство на море обеспечивает свободу действий в отношении любого объекта на море или на берегу в рамках стратегической зоны. Стратегия эта не является ни агрессивной, ни изоляционистской, она преследует чисто эгоистические цели. Будучи связанной с политикой равновесия сил, эта стратегия не имеет целью гарантировать мир в Европе, а служит предостережением континентальным государствам, что перед лицом военно-морских сил Британии не стоит затевать войну.

Во всех войнах, которые Британия вела в соответствии со своей традиционной политикой, оборонительно-наступательная стратегия доказала, что независимо от того, насколько сильна континентальная держава или как велики ее завоевания, пока Британия господствует на морях, инициатива находится в ее руках.

Основное отличие изложенной стратегии от применявшейся на континенте Европы со времен Наполеона и Клаузевица заключается в том, что если мощь на море зависит от безопасности баз и возможности свободно распределять свои силы, то мощь на суше определяется превосходством в силах и возможностью сосредоточивать их в нужном месте. В отличие от континентальной державы, мощь морской державы зависит не от людских ресурсов, а от стратегического (географического) положения.

Британская история дает многочисленные примеры этому. Так, в 1588 г., во время войны против Испании, население Британии составляло около 4,5 млн. человек. В 1702 г., когда против Британии выступали Франция, Испания и Бавария, численность населения равнялась 5475 тыс. В Семилетнюю войну оно возросло до 6467 тыс. и в 1800 г. — до 8892 тыс. человек. Британия победила во всех этих войнах, хотя численность населения государств, воевавших против нее, намного превосходила численность нашего населения.

Вопреки всему этому в 1914 г. Британия в значительной степени отказалась от своей морской стратегии в пользу стратегии континентального типа. Больше того, обескровленная и истощенная в последовавшей войне Британия в 1919 г. стала гарантом мира в Европе, мира, который она не могла гарантировать хотя бы потому, что у нее не было [47] людских ресурсов и материальных возможностей, чтобы играть такую роль и одновременно сохранять положение большой морской торговой державы. Развязка наступила в 1939 г., когда в результате того, что Британия приняла на себя роль псевдоконтинентальной державы и не могла направлять события в свою пользу, она оказалась в войне вместе со своим союзником Францией, не имея вообще никакой стратегической базы. Так инициатива перешла к Германии.

Цель Гитлера, как мы видели, заключалась в завоевании Lebensraum{28} путем войны с Россией. Теперь, в случае вступления в войну Франции и Британии, перед Гитлером вставала стратегическая проблема: разбить поочередно Польшу, Францию и Англию, перед тем как приступить к основной операции. За этими странами, как и в первую мировую войну, стояли Соединенные Штаты. Следовательно, чтобы история не повторилась, нужно было любой ценой предотвратить вступление в войну этой страшной силы. Это означало, что войну нельзя было затягивать. Какая же стратегия наиболее подходила для достижения этой цели?

Чрезвычайно важно правильно ответить на этот вопрос, ибо в противном случае трудно понять, почему при наличии стольких благоприятных факторов Германия не смогла победоносно завершить войну до вступления в нее Соединенных Штатов. Правильный ответ также объяснит причину того, что, несмотря на полный разгром Германии союзниками, Британия не добилась осуществления своих политических целей.

В высшей степени прискорбно, и не только для политических и военных деятелей, но и для истории, что Клаузевиц умер, не завершив своего труда по философии войны. Если бы этот труд был завершен, тогда утверждение Клаузевица — военная цель войны заключается в уничтожении вооруженных сил противника — было бы наверняка исправлено в свете его же убеждения, что иногда эта цель должна носить более ограниченный характер. Дельбрюк, первый среди многочисленных учеников Клаузевица, указал в «Geschichte der Kriegskunst» («История военного искусства»), что поскольку существуют два вида войн: ограниченная [48] и неограниченная, — постольку должно существовать два вида стратегии. Он называл их стратегией сокрушения (Niederwerfungsstrategie) и стратегией истощения (Ermattungs-strategie). В первой все сводится к генеральному сражению, во второй военные действия — только один из нескольких способов войны: маневрирования, экономического давления, политического давления и пропаганды. Применяя эти средства в сочетании и достигают политических целей.

Следуя учению Клаузевица, который при жизни не успел развить свои немногочисленные замечания по поводу ограниченной войны, германский генеральный штаб со времен Мольтке продолжал разработку первого вида стратегии в изложении Клаузевица, отказываясь согласиться с теорией Дельбрюка, что стратегия второго вида была не менее важной.

В 1914 г., когда Германии предстояло воевать на два фронта, она не имела сил для одновременного наступления на обоих фронтах; Германии было важно сломить как можно скорее сопротивление Франции на Западе, чтобы затем сосредоточить свои армии против России. Следовательно, согласно Дельбрюку, применение стратегии сокрушения против Франции оправдывалось. Дельбрюк считал, что после разгрома Франции Британия не сможет долго оказывать сопротивление, поскольку «ее прошлое политическое развитие не дает возможности Британии создать большую армию». По его мнению, она могла создать только символические вооруженные силы. «Каждый народ, — писал Дельбрюк, — дитя своей истории, своего прошлого и не может порвать с ними, так же как мужчина не может порвать со своей юностью»{29}.

Приведенное заявление Дельбрюка показывает, что он, как и большинство немцев, недооценивал потенциальных возможностей морской державы. Дельбрюк не понимал значения морской мощи. В противном случае он убедился бы, что именно стратегия истощения, которую он сам развивал, в прошлом принесла многочисленные победы Англии в континентальных войнах. История отнюдь не говорит о том, что Англия не могла участвовать в континентальных войнах на основе континентальной стратегии; история показывает, [49] что Англия всегда была готова воевать с континентальными державами на море.

Когда в Марнском сражении германская стратегия оказалась несостоятельной и наступил период позиционной войны, Дельбрюку стало ясно, что нельзя больше рассчитывать на генеральное сражение, что Германия должна изыскать иные средства для победы над врагами. Центральное положение между противниками давало возможность Германии сохранить инициативу. В этих условиях Дельбрюк предлагает на Западе создать крепкую оборону и ударить по России и Италии, с тем чтобы разрушить вражескую коалицию и изолировать Британию и Францию. В этой связи важны два фактора. Первый: «Не следует использовать такие средства, которые могли бы привлечь новых союзников на сторону западных держав». Второй: «Не дай бог, чтобы Германия пошла по стопам Наполеона... Европу объединяет одно убеждение — никогда не подчиняться гегемонии, навязываемой одним государством». После победы союзников на Марне Дельбрюк настаивал на том, чтобы Германия высказалась за мир путем переговоров и тем самым доказала, что она не стремится к гегемонии. «Он был твердо убежден, что война — следствие русской агрессии, и не видел при чин для Британии и Франции сражаться против единственной страны, которая «охраняла Европу и Азию от господства Московии». Убеждение в том, что Германия должна вступить в переговоры, вдвойне усилилось, когда в результате неограниченных действий немецких подводных лодок в воину вступили Соединенные Штаты. Следовательно, «сражение уже не было целью, оно осталось лишь средством. Если бы германские политические деятели потерпели неудачу в попытке убедить западные страны, что мир желателен, тогда можно было предпринять новое наступление на фронте, чтобы положить конец их колебаниям. Только координацией военных усилий и политических мероприятий можно было добиться успешного завершения войны».

Несмотря на доводы Дельбрюка, германский генеральный штаб был непреклонен и никак не хотел отказаться от стратегии сокрушения. В марте — апреле 1918 г. последовало бесплодное германское наступление. Стратегически это была ошибочная операция. «Прежде всего, накануне наступления состояние германской армии было таково, что [50] она не могла нанести противнику сокрушительный удар. Численное превосходство Германии на фронте было невелико, а резервы сильно уступали резервам противника. Снаряжение во многих отношениях также значительно уступало снаряжению противника, операции сильно затруднялись неправильной системой снабжения и недостатком горючего для мотомеханизированных частей. Все эти отрицательные стороны были ясно видны до начала операции, но верховное командование игнорировало их».

В результате Людендорф, начав наступление, был вынужден действовать по линиям наименьшего сопротивления, а не на решающем направлении, в чем собственно и состоит основа стратегии сокрушения; в данном случае надо было отрезать английские армии от французских и расправиться с первыми. Людендорф не сделал этого: когда возникали трудности в одном секторе, он из-за отсутствия общего резерва не усиливал войска в этом секторе, а наносил новые удары в другом, и в конечном счете «большое наступление превратилось в серию отдельных прорывов, не координированных друг с другом и безрезультатных».

«Здесь, — пишет А. Крейг, — Дельбрюк возвращается к основному положению всех своих исторических и публицистических работ. Соотношение сил должно было убедить верховное командование, что добиться сокрушения противника уже невозможно. Цель наступления 1918 г., следовательно, должна была заключаться в том, чтобы истощить силы противника и склонить его к мирным переговорам. Однако это было возможно только в том случае, если бы германское правительство само выразило желание установить мир. При наличии такого ясного заявления наступление германской армии принесло бы большие стратегические преимущества. Наступление можно было вести, исходя из учета имевшихся сил. Армия могла спокойно наступать на участках, наиболее благоприятных с тактической точки зрения, то есть там, где легче всего можно добиться успеха, так как даже небольшие успехи оказывали бы двойное моральное воздействие в столицах противника. Верховное командование потерпело поражение в 1918г. и проиграло войну потому, что оно игнорировало важнейший урок истории — взаимную связь между политикой и войной. Еще раз вернемся к основному положению Клаузевица: ни один [51] стратегический план нельзя считать законченным, если не учитываются политические цели».

Позднее мы увидим, что немцы, не приняв во внимание факт существования двух различных, но в равной степени важных видов стратегии, в 1939—1945 гг. повторили стратегические ошибки 1914—1918 гг. Это привело к еще более гибельным результатам, так как развитие техники в период между двумя войнами сильно изменило применение и того и другого видов стратегии. Мощь армии стала зависеть не от мускульной силы и количества, а от механизации и качества; произошла революция столь же глубокая, как и в давние времена, когда центр тяжести в вооруженных силах переместился от пехоты к кавалерии. Тогда основная проблема стала заключаться в том, как организовать подвоз фуража, чтобы накормить лошадей. Если удавалось лишить противника фуража или затруднить его доставку, тогда кавалерия противника выходила из строя. Противник, если он мог наладить снабжение своей кавалерии, оказывался в чрезвычайно выигрышном положении. Хотя ввиду обычного обилия пастбищ такие случаи не были часты, однако случалось, что великие нашествия гуннов и монголов, их «блицкриги» быстро выдыхались в районах, бедных кормами.

Если сено необходимо лошади, то горючее в равной мере необходимо машине. Если громадные кавалерийские армии создавались там, где были пастбища{30}, то индустриальные районы являются базой для создания огромных мотомеханизированных армий. Лишите противника пастбищ — и исчезнет источник, питающий его кавалерию, лишите противника промышленных районов — и снабжение его боевых машин быстро прекратится.

Механизация армий оказала огромное влияние на стратегию сокрушения и стратегию истощения. Лишить противника того, что может быть названо «важным стратегическим районом», то есть части страны, существенной для снабжения вооруженных сил, теперь нужнее, чем одержать [52] победу на поле боя, потому что таким путем подрывается основа его боевой мощи: армии, авиации и флота.

Следовательно, в следующей войне расположение важных стратегических районов в значительной степени предопределит стратегию агрессора. Если ключевые районы расположены достаточно близко от границ, что оправдывает поддержание первоначальных высоких темпов наступления до захвата этих районов, тогда наиболее эффективной оказывается стратегия сокрушения. Если же ключевые районы расположены далеко, применение такой стратегии чревато серьезной опасностью: перед лицом противника, умело проводящего отступление, как только иссякнет первый наступательный порыв, нападающий окажется в чрезвычайно невыгодном положении. Наступающие войска, по крайней мере часть из них, оторвутся от своих тылов, и, если противник сохранит хорошее управление войсками, он перейдет в контрнаступление, прежде чем наступающие соберутся с силами. Таким образом, один только факт отдаленного расположения стратегических районов противника требует применения стратегии истощения до тех пор, пока не удастся продвинуться к этим районам настолько, что можно будет пустить в ход стратегию сокрушения.

Как мы увидим, основная причина поражения Германии заключается в том, что немцы не поняли стратегического соотношения между темпами продвижения и пространством.

4. Тактические теории

Никакое собрание вооруженных людей нельзя считать армией, то есть организованными вооруженными силами, до тех пор, пока они не подчинены воле одного командира, ибо коллективное командование — это безусловный абсурд. Такое собрание вооруженных людей не является армией до тех пор, пока не налажено питание и снабжение. Армия, следовательно, состоит из трех элементов: тела — личный состав вооруженных сил, желудка — интендантство, мозга — командование. Уничтожение любого из этих элементов делает остальные два неспособными к действию. Отсюда существование трех тактических объектов. Первый элемент — личный состав, — подобно скорлупе яйца, занимает внешнюю, или передовую зону, второй и третий — командование [53] и интендантство — представляют собой желток и белок: они занимают внутреннюю, или тыловую зону. Существуют, следовательно, две тактические зоны при наступлении и обороне: передовая и тыловая. Вторую зону можно сравнить с важными стратегическими районами, описанными в предшествующем разделе.

В 1914 г. с началом позиционной войны фронты утратили фланги. Уже невозможно было обойти фронт и атаковать тыловые районы; основным способом действий стал фронтальный удар с целью прорыва. Очевидно, его можно осуществить следующим образом: массированным артиллерийским огнем пробить брешь во вражеском фронте и через эту брешь провести войска. Хотя сама по себе эта идея достаточно здрава, однако практически она была обычно неосуществима, и вот по каким соображениям:

1) стягивание артиллерии в течение длительного времени служило хорошим предупреждением противника о предстоящем наступлении;

2) длительная артиллерийская подготовка указывала противнику участок прорыва, давала возможность эшелонировать войска в глубину и перестроить свою систему обороны;

3) интенсивный артиллерийский огонь так перепахивал почву и уничтожал дороги, что колесный транспорт не мог продвигаться по полю сражения;

4) уничтожение траншей и создание на их месте зоны, покрытой воронками, никоим образом не разрешало задачи преодоления сопротивления противника, потому что при этом происходила всего-навсего замена одних земляных укреплений другими.

В сражении при Камбре в ноябре 1917 г. все эти трудности были преодолены путем применения танков. Танки были сосредоточены быстро и втайне, артиллерийская подготовка отсутствовала, и почва не была изрыта. Хотя это сражение не увенчалось успехом, тем не менее оно знаменовало собой революцию в тактике. Был найден способ быстрого прорыва внешней зоны обороны и последующего удара по тылам — системе командования и снабжения.

При положении вещей, существовавшем в 1918 г., открылись огромные возможности. Германские войска занимали фронт протяженностью 500 миль, боевая зона имела глубину около 5 миль, а тыловая — около 15 миль. В тыловой зоне находились штабы дивизий, корпусов и армий — мозг вооруженных сил, занимавших боевую зону. Теперь, [54] когда прорыв стал возможным, линейное построение позиций не только благоприятствовало ему, но и затрудняло немцам меры по ликвидации прорыва: чем больше растянуты боевые порядки войск, тем труднее сосредоточение сил. В этих условиях я выдвинул план, хотя и не оригинальный по идее{31}, но новый по методу. План заключался в том, чтобы напасть на штабы противника, прежде чем начать наступление на его войска. Войска оказались бы парализованными из-за отсутствия командования. Для этого мощные колонны быстроходных танков с сильным прикрытием с воздуха должны были пройти через боевую зону, проникнуть в тыловую зону и напасть на германские штабы дивизий, корпусов и армий. После уничтожения штабов, а следовательно, и парализации войск в боевой зоне наступление на них происходило бы обычным порядком.

Хотя маршал Фош положил эту тактику в основу плана наступления в 1919 г.{32}, однако испытать ее не удалось, так как война кончилась в ноябре 1918 г. Так эта тактика и оставалась теорией до сентября 1939 г., когда немцы, внеся некоторые изменения, применили ее в Польше, назвав «блицкригом».

Тем временем возникла другая теория, ставшая возможной благодаря механизации, на этот раз не на земле, а в воздухе. Согласно новой теории, решающее значение имеет моральный дух гражданского населения. Если удастся сломить террором моральный дух населения, тогда весь государственный аппарат и с ним военное командование будут дезорганизованы.

Наиболее горячим приверженцем теории «деморализующего удара» стал итальянский генерал Джулио Дуэ. Вскоре после окончания первой мировой войны он изложил свои взгляды в книге «Господство в воздухе». Он пишет: «Армии были лишь средством, с помощью которого народы [55] стремились расшатать сопротивление народов-противников; это настолько верно, что побежденными оказались те страны, армии которых одержали наиболее многочисленные и наиболее значительные победы, а когда исчезло сопротивление народов, то армии рассеялись или дали себя разоружить, а целый флот сдался противнику нетронутым.

Крушение сопротивления стран, которое во время мировой войны было достигнуто косвенным путем, независимо от действий сухопутных армий и морских флотов, в будущих войнах будет достигаться непосредственно, с помощью действия воздушного оружия. В этом заключается различие между войнами прошлого и войнами будущего.

И в достижении победы, несомненно, большее значение будет иметь бомбардирование с воздуха, вынуждающее эвакуировать города с сотнями тысяч жителей, чем сражение типа тех чрезвычайно многочисленных сражений, которые имели место в мировую войну без сколько-нибудь существенных результатов.

Страна, потерявшая господство в воздухе, увидит себя подвергающейся воздушным нападениям без возможности реагировать на них с какой-нибудь степенью эффективности; эти повторные, непрекращающиеся нападения, поражающие страну в наиболее сложные и чувствительные части, несмотря на действия ее сухопутных и морских сил, должны неизбежно привести страну к убеждению, что все бесполезно и всякая надежда погибла. А это убеждение и означает поражение»{33}.

Здесь следует отметить, что цель Дуэ заключалась не в том, чтобы заменить занятие важных стратегических районов уничтожением отраслей промышленности, необходимых для обеспечения действий вооруженных сил противника. Дуэ имел в виду значительно более катастрофичную по своим последствиям меру: заставить противника капитулировать, не используя против него ни армию, ни флот. Вновь и вновь это подчеркивается в его книге: «Я хочу только сделать упор на одном моменте, а именно на силе морального эффекта, который в состоянии дать подобные воздушные действия, — морального эффекта, могущего иметь еще большие последствия, чем сами материальные результаты этих [56] действий. Возьмите, например, центр крупного города и представьте себе, как будет реагировать гражданское население только на один налет одного соединения бомбардировщиков. Я нисколько не сомневаюсь, что налет произведет самое ужасное впечатление на население»{34}.

Затем, описав нанесенный ущерб, Дуэ продолжает: «Но то, что произошло в одном городе, может в тот же день произойти в 10, 20, 50 крупных населенных центрах определенного района. Известия о том, что произошло в пораженных центрах, распространяются в другие центры, которые сознают возможность подвергнуться ударам на следующий же день, в следующий же час. Какая власть сможет поддержать порядок в угрожаемых подобным образом центрах? Как заставить все учреждения работать обычным порядком? Как продолжать производство на заводах? И если даже удастся поддерживать видимость порядка и сможет производиться некоторая работа, то не достаточно ли будет появления одного только неприятельского самолета, чтобы вызвать страшную панику? Нормальная жизнь не сможет протекать под вечным кошмаром неизбежной смерти и разрушения.

И если на следующий день будут поражены другие 10, 20, 50 центров, кто сможет еще удержать обезумевшее население от бегства в поля и деревни, чтобы спастись из городов, представляющих собой мишени для неприятельских ударов?

Неизбежно должно произойти разложение, глубокое разложение всего организма, и не может не наступить вскоре момент, в который население, побуждаемое исключительно инстинктом самосохранения, потребует, чтобы избавиться от смертельной тревоги, прекращения борьбы на любых условиях.

Может быть, это произойдет еще прежде, чем сухопутная армия успеет закончить мобилизацию, а флот — выйти в море»{35}.

Таковы две выдающиеся тактические теории, порожденные первой мировой войной. Примечательно, что обе теории переносили проблему войны из материальной в моральную [57] сферу. Если удар по командованию противника преследовал цель деморализовать вооруженные силы, то цель удара по гражданскому населению заключалась в деморализации правительственного аппарата.

По идее обе теории сходны, однако они коренным образом отличаются друг от друга по методу. Если первая теория предполагает, что армия и авиация будут единым целым, то вторая теория исходит из их разделения — армия становится простой полицейской силой, вся задача которой сводится к оккупации страны, подавленной авиацией. Такая форма нападения с воздуха получила название «стратегической бомбардировки». Согласно первой теории, действия должны происходить только в военной сфере, целью стратегии по-прежнему остается генеральное сражение. Согласно второй теории, действия происходят только в гражданской сфере, целью воздушной тактики становится уничтожение основ цивилизованного существования. Какое влияние оказали эти теории в условиях, когда не было войны?

Первая не имела никакого влияния до прихода Гитлера к власти в 1933 г. Вторая получила широкую известность ввиду ее доходчивости. Аналогичные теории уже развивались во время первой мировой войны: в США бригадным генералом Вильямом Митчеллом и в Англии сэром Хью Тренчардом. В апреле 1918 г. Британия первая создала независимые военно-воздушные силы: воздушные силы сухопутной армии, носившие вспомогательный характер, были преобразованы в британские военно-воздушные силы — самостоятельный вид вооруженных сил.

На первый взгляд, это мероприятие, казалось, отвечало островному положению Британии, хотя и обеспечивавшему ей безопасность против нападения сухопутных сил, но затрудняющему поддержку континентального союзника наземной армией. Если бы утверждения Дуэ и других, мысливших аналогичным образом, были правильны, хотя по сей день ничто не доказало их справедливость, тогда вековая проблема, как с минимальными силами сыграть максимальную роль в континентальной войне, оказалась бы решенной. Военно-воздушные силы смогли бы в значительной степени заменить армию, бомбардировки британскими самолетами объектов на континенте сделали бы ненужным отправку больших экспедиционных сил за море. [58]

Положение Франции менее благоприятно; между ней и Германией нет Ла-Манша, кроме того, Франции недоставало людских ресурсов для новой войны против Германии. Чтобы компенсировать эти недостатки, Франция превратилась в искусственный остров, соорудив линию Мажино, которую можно уподобить плотине, защищавшей страну от германского наводнения. Французы не создали самостоятельных военно-воздушных сил по той простой причине, что они рассматривали бомбардировочную авиацию просто как средство увеличения дальнобойности орудий линии Мажино.

Два различных подхода к этому вопросу показывают, что если британский и французский генеральные штабы и имели хоть какую-нибудь ясную концепцию, то она заключалась в том, чтобы начать новую войну в том месте, где кончилась прошлая; на линии Мажино, заменившей старые линии траншей Западного фронта. Следовательно, по замыслу англо-французских штабов, война должна была начаться как осада, которая обеспечит достаточное время для производства необходимого количества воздушной артиллерии, чтобы стереть в порошок Германию, и постройки флота для проведения блокады. Если план был не таков, тогда трудно даже представить себе, в чем же он заключался.

К несчастью для Британии и Франции, Германия в 1933 г. подпала под влияние человека с весьма определенными политикой и планами, человека, соединявшего в себе качества реалиста, идеалиста и провидца, который для одних был :просто Гитлером, а для других самим богом. «Кто говорит, что я собираюсь начать войну, как сделали эти дураки в 1914 году, — кричал Гитлер. — Разве все наши усилия не направлены к тому, чтобы избежать этого? Люди в большинстве своем совсем лишены воображения... Они слепы к новому, к незнакомым вещам. Даже мысль генералов бесплодна. Они барахтаются в паутине технических знаний. Созидающий гений всегда выше круга специалистов»{36}.

Еще в 1926 г., когда Гитлер только писал второй том «Mein Каmpf», он полностью отдавал себе отчет в том, что в грядущей войне «моторизация» будет «преобладать и [59] сыграет решающую роль»{37}. Он верил в доктрину абсолютной войны Клаузевица и в стратегию сокрушения. Он считал войну орудием политики, а так как его политическая цель заключалась в захвате Lebensraum для немцев, то Гитлер соответствующим образом разрабатывал тактические планы. Целью Гитлера было в кратчайший срок при минимальном ущербе для материальных ценностей сломить волю противника к борьбе.

Его тактика основывалась на использовании пропагандистского наступления и последующего молниеносного удара. Гитлер пересмотрел теорию Дуэ с точки зрения последовательности действий: нужно подорвать моральное состояние мирного населения противника до, а не после начала военных действий, не физически, а интеллектуально. Гитлер говорил: «Что такое война, как не использование хитрости, обмана, заблуждений, ударов и неожиданностей?.. Есть более глубокая стратегия, — война интеллектуальным оружием... Зачем мне деморализовать его [противника] военными средствами, когда я могу достичь того же самого лучше и дешевле другими путями»{38}.

Из приводимой ниже цитаты из книги Раушнинга видна суть теории Гитлера:

«Место артиллерийской подготовки перед атакой пехоты в позиционной войне в будущем займет революционная пропаганда, которая сломит врага психологически, прежде чем вообще вступят в действие армии. Население вражеской страны должно быть деморализовано, готово капитулировать, ввергнуто в состояние пассивности, прежде чем зайдет речь о военных действиях.

Мы будем иметь друзей, которые помогут нам во всех вражеских государствах. Мы сумеем заполучить таких друзей. Смятение в умах, противоречивость чувств, нерешительность, паника — вот наше оружие...

Через несколько минут Франция, Польша, Австрия, Чехословакия лишатся своих руководителей. Армия останется без генерального штаба. Все политические деятели будут устранены с пути. Возникнет паника, неподдающаяся описанию. Но я к этому времени уже буду иметь прочную связь с людьми, которые сформируют новое правительство, устраивающее меня. [60]

Когда противник деморализован изнутри, когда он находится на грани революции, когда угрожают социальные беспорядки, тогда наступает долгожданный момент. Один удар должен сразить врага... Гигантский, сокрушительный удар. Я не думаю о последствиях. Я думаю только об этом ударе»{38}

В другой раз Гитлер говорил:

«Если бы я собирался напасть на врага, то поступил бы не так, как это делает Муссолини. Я бы не вел перед этим месяцами переговоров, не делал бы длительных приготовлений, я бы поступил так, как действовал всю мою жизнь: как молния в ночном мраке ударил бы по врагу»{39}

Хотя изложенные выше теории указывали, что будущая война будет значительно отличаться от прошлой, формы и принципы наступления и обороны оставались прежними. Для изучающего историю войны чрезвычайно важно представлять себе эти формы, прежде чем он приступит к рассмотрению военных действий в войну 1939—1945 гг. Несмотря на то, что эта война велась на различных театрах военных действий, в различных климатических условиях, чтобы критика имела опору, нужно знать основные формы наступления и обороны.

5. Формы наступления и обороны

Хотя есть много вспомогательных форм наступления, например путем предательства (пропаганды), блокады, обмана, отвлечения сил противника из главного стратегического района, террора, разрушения, однако на поле боя главных форм наступления три: с фронта, с фланга, стыла. Наступление с фронта делится на два типа: истощение сил противника и прорыв. В первом случае с противником входят в соприкосновение, втягивают его в бой, затем заставляют ввести в дело резервы и в конце концов настолько перемалывают силы противника, что их становится недостаточно, чтобы противостоять дальнейшему нажиму. Чтобы избежать истребления своих сил, противник вынужден начать отступление с риском подвергнуться преследованию. Следует [61] помнить, что преследование представляет собой новое наступление и должно проводиться свежими силами.

В современных условиях по возможности следует избегать этого наиболее примитивного типа наступления, потому что огонь обороны действеннее огня наступающего. Следовательно, даже в том случае, если обороняющемуся будет нанесено решительное поражение, наступающий, вероятно, заплатит за это непомерную цену. Это было ясно даже во времена гражданской войны в Америке, когда применялись еще орудия, заряжаемые с дула. Вот что писали два очевидца. Полковник Лимен: «Посадите солдата в окоп, а позади на холме поставьте хорошую батарею — и этот солдат, даже если он не очень хороший, сумеет отразить наступление трех солдат противника»{40}. Фрэнк Уилксон: «Перед выходом из Норт-Анна я обнаружил, что наша пехота устала от штурма земляных укреплений. Рядовые бойцы утверждали, что один хороший солдат, сидящий в укреплении, стоит трех хороших солдат, наступающих в открытом поле»{41}.

Классический пример прорыва дает сражение при Арбелах (так же, известное как сражение при Гавгамелах) 1 октября 331 г. до н. э., окончившееся победой Александра Македонского. Этот известный маневр заключается в следующем: Александр во главе 45-тысячной армии по диагонали подошел к стыку между левым крылом и центром персидской армии Дария. По численности она значительно превосходила армию Александра. Александр построил свою армию в виде клина: слева — фаланга (тяжелая пехота), справа — легкие войска, в острие клина — тяжелая кавалерия. Неуклонное движение фаланги вселило страх в персидские орды. Заметив разрыв в боевом порядке персидской армии в результате движения вперед нескольких кавалерийских отрядов, Александр двинул свои войска в этот разрыв. Прорвавшись на всю глубину, Александр повернул свою конницу влево и атаковал правое крыло персов с тыла. После этого вся армия Дария в панике обратилась в бегство.

Наступление с фланга также подразделяется на два типа: атака с одним охватом и атака с двойным охватом. [62]

Есть бесчисленное множество примеров наступления первого типа. Одним из лучших является сражение при Лейтене, выигранное Фридрихом Великим 5 декабря 1757 г. Образцом для Фридриха послужил знаменитый маневр Эпаминонда в битве при Левктре в 371 г. до н. э.

Быстро продвигаясь во главе 36-тысячного войска, Фридрих застиг врасплох австрийскую армию маршала Дауна, насчитывавшую примерно 85 тыс. чел. Даун спешно построил свои войска в линию: правый фланг упирался в болото, левый — в реку Швейдениц, а центр располагался в деревне Лейтен. Произведя демонстративную атаку на правый фланг армии Дауна, Фридрих под прикрытием возвышенности незаметно перебросил перед фронтом противника большую часть своих войск и обрушился на левый фланг армии противника, отбросив его к Лейтену. Затем он смял центр и все войска, находившиеся перед ним. Наполеон превозносил эту битву как "шедевр движения, маневра и решимости"{42}.

Классический пример двойного охвата продемонстрировал Ганнибал в бою при Каннах 2 августа 216 г. до н. э. [63] [64] Ганнибал разделил свою пехоту на три части: в центре — испанцы и галлы, на флангах — африканские части. На крайних флангах он поставил сильные отряды кавалерии. Перед ним стояла римская армия под командованием Варрона в таком же боевом порядке. Конница левого фланга Ганнибала атаковала и разбила конницу правого фланга римлян, прошла в тылу их боевого порядка, атаковала конницу левого фланга и рассеяла ее. Римская конница была изгнана с поля боя. Одновременно развертывался бои пехоты. Ганнибал построил центр своих войск полумесяцем, обращенным выпуклой стороной к противнику. Этот полумесяц был атакован римлянами и под их давлением стал медленно отходить назад, пока боевой порядок не принял вогнутую форму. В этот мешок Варрона и направил своих солдат. Неожиданно Ганнибал повернул африканскую пехоту на своих флангах соответственно направо и налево, а в тыл римского войска ударила карфагенская конница, к тому времени вернувшаяся из преследования. Армия Варрона была как бы поглощена землетрясением.

До изобретения самолета атака с тыла в строгом значении этого слова, то есть атака, не служившая прямым продолжением прорыва или охвата, могла проводиться только войсками, действовавшими независимо от войск, участвующих в основном бою или сковывающих противника. Превосходным примером такой атаки служит сражение при Чанслорсвилле. 2 мая 1863 г. генерал Ли приказал С. Джексону во главе 32-тысячного корпуса совершить 12-мильный марш, обойти фронт и правый фланг армии Хукера и напасть на нее с тыла. Джексон успешно выполнил задачу и полностью расстроил планы Хукера.

Оборона делится на две основные категории, прямую оборону и непрямую. Ко второй категории относится оборона огнем, маскировкой, созданием препятствий (в наши дни — заграждения, мины и множество противотанковых и противодесантных препятствий) и уменьшением размеров цели путем рассредоточения. Однако средства непрямой обороны носят лишь вспомогательный характер по отношению к прямой обороне, которая осуществляется в трех главных формах: линейная оборона, оборона районов и подвижная оборона. [65]

Примеры первой формы прямой обороны: Великая китайская стена, стены, сооруженные римлянами на границах, траншеи в первую мировую войну и линия Мажино. Примером второй формы прямой обороны, часто называемой в отличие от линейной обороны «обороной в глубину», служит система, разработанная строителями средневековых замков и военными инженерами XVII — XVIII вв. Эта система состояла из замков или крепостей, прикрывавших центры коммуникации и естественные пути подхода с целью замедлить движение неприятеля. Укрепления обычно располагаются в шахматном порядке на большую глубину.

Щит был самой древней формой подвижной прямой обороны, на смену ему пришли рыцарские доспехи, в наши дни появилась танковая броня. Самым древним примером групповой защиты может служить лагерь, окруженный повозками, к такой защите прибегали кочевые народы: гунны, монголы и др., позднее гуситы (в XV в.) и даже буры во время англо-бурской войны 1899 — 1902 гг., например в сражении при Паардебурге. Как мы убедимся ниже, последний вид обороны широко использовался во второй мировой войне.

На первый взгляд может показаться, что изобретение самолета принесло с собой новые формы наступления и обороны — в вертикальной плоскости. Но это не так. В свое время древнеримское «тестудо» было таким же важным средством защиты против снарядов, падавших сверху, как современная зенитная артиллерия и бетонные убежища. Когда в битве при Гастингсе 14 октября 1066 г. Вильгельм Завоеватель приказал своим лучникам стрелять вверх таким образом, чтобы стрелы сыпались на армию Гарольда, примитивными средствами он делал то же самое, что делают в наше время бомбардировщики, зачастую не добиваясь таких решающих результатов.

Из этого краткого экскурса в прошлое видно, что, хотя средства наступления и обороны стали неузнаваемыми, формы наступления и обороны остались неизменными. Величайшее изменение в ведении войны, возможно, произошло не в области тактики, а в области тылового обслуживания: переброска грузов и войск по воздуху. Это изменение носит коренной характер, ибо при транспортировке по воздуху не нужно считаться с дорогами или местностью. [66]

Раньше все передвижения производились на плоскости, теперь к ним прибавилось передвижение в пространстве. Сражения не ведутся больше только в районах, не говоря уже о линиях, как они большей частью велись еще в 1914—1918 гг., а происходят в объемах. Современное поле сражения можно сравнить с коробкой, в которой находятся армии. Независимо от того, находятся ли армии в движении или нет, они готовы или, по крайней мере, должны быть готовы в любой момент защищаться со всех сторон: сверху, с фронта, с тыла и с флангов — или вести наступление в одном или нескольких из этих направлений. Война стала значительно более сложной игрой; теперь в ней участвует больше фигур, но игра ведется на той же старой доске, ибо, несмотря на авиацию, исход сражения решается на земле. [67]