«День Д» и азартная игра
Читатель, уже прочитавший предыдущие страницы этой книги, вряд ли будет склонен преуменьшать вклад военно-морской разведки в нашу победу на море. Она действительно была одним из немаловажных факторов, которые в комплексе смогли сковать активность военно-морского флота Германии — включая и его подлодки, что, в конечном счете, привело к его деморализации и к поражению.
Мы уже видели, как наша разведывательная сеть действовала до войны, как она помогла нам избежать сюрпризов на море, которые, не будь мы предупреждены, могли бы нанести нам удар с гораздо более серьезными последствиями, чем те, с которыми мы столкнулись в реальности. Мы также видели, как та же самая сеть, развитая и усиленная, чтобы суметь справиться с новыми многочисленными и сложными вопросами, поставленными войной, функционировала с такой эффективностью, которая превосходила границы возможного. По крайней мере, так казалось тем, кто наблюдал за событиями со стороны, не будучи знакомым с секретами ее механизма.
Именно работе военно-морской разведки мы должны быть в большой степени благодарны за успехи в нашей кампании борьбы с подводными лодками, а также, во многом, и в сражениях против Флота открытого моря, поскольку постоянно осуществлявшееся наблюдение за ним позволяло нам заранее парировать любые его действия. Больше того, без военно-морской разведки была бы невозможна подлинно эффективная и длительная морская блокада Центральных держав.
Теперь осталось рассказать о роли, которую разведка Адмиралтейства сыграла в срыве последней и самой амбициозной операции военно-морского флота, готовящейся немцами, пока революционный обвал не смел одним махом немецких военных вождей со сцены, по которой они так долго и так важно расхаживали.
История этого успеха, оказавшегося венцом всех наших усилий, начинается, вероятно, в мае 1918 года. К концу этого месяца Верховное Главнокомандование Германии больше не могло скрывать ни от народа, ни тем более от самого себя, проигрыш в азартной игре, которую вели их подлодки на морских коммуникациях, и на которую возлагались такие большие надежды с начала 1917 года. Немецкие субмарины пустили на дно суда с общим водоизмещением в миллионы тонн, это верно, и они продолжали взимать свои поборы в Ла-Манше, в Атлантике и в Средиземном море. Но, опровергая радужные прогнозы немцев, у союзников не разразился голод через полгода. Даже после пятнадцати месяцев варварской подводной войны морские коммуникации союзников функционировали вполне удовлетворительно, они сражались со все большей силой, и на помощь им прибыли американцы — новый и очень сильный союзник с почти неограниченным техническим и людским потенциалом. Можно даже сказать, что вступление США в войну было вызвано именно этой подводной войной, таким образом, оружие обратилось против тех, кто его использовал. Во всяком случае, даже оптимисты в немецком Генеральном штабе уже видели, что войну нельзя выиграть одними подлодками.
Ситуация на земле тоже не приносила ничего, кроме жестоких разочарований. Большое наступление, начавшееся в марте, не принесло ожидаемых результатов, которые обещал Эрих Людендорф: линия фронта союзников, несущих огромные потери, выгибалась, но держалась — прорвать фронт немцам так и не удалось. Благодаря свежим американским войскам, пересекавшим Атлантику таким мощным потоком, который никак невозможно было ограничить, потоком, возраставшим ежедневно, людские ресурсы союзников быстро увеличивались, тогда как силы немцев постоянно таяли.
Именно генерал Людендорф затеял новое наступление, но надежды на то, что в этот раз удастся прорвать фронт и нанести войскам Антанты решительное поражение, были очень слабыми. В общем и целом, с точки зрения немцев ситуация все больше становилась безысходной. И в этих обстоятельствах в умах немецких военных руководителей родилась трагическая идея бросить на чашу весов Флот открытого моря.
Адмирал Райнхард фон Шеер несколько раз предлагал эту идею, но до последнего момента, безуспешно. Кайзер все еще не хотел рисковать своими драгоценными броненосцами, тогда как политики тоже по-прежнему хотели сохранить флот в качестве козырной карты (или «обменного фонда») на случай мирных переговоров. Но, по мере приближения к трагическому финалу, эта оппозиция все более ослабевала. Наконец, Кайзер дал свое одобрение при определенных условиях, на то, чтобы в мае начать приготовления к большому морскому наступлению. Как мы, однако, увидим, военно-морское командование на самом деле решило не посчитаться с Кайзером и проигнорировать поставленные им условия.
В немецком Генеральном штабе, кажется, были совершено уверены, что Флот открытого моря находится в прекрасной форме и готов к победоносным сражениям. Но у британского Адмиралтейства были причины с этим не соглашаться. Уже почти год агенты нашей разведки в Германии сообщали о признаках деморализации среди личного состава немецкого флота. Летом 1917 года эти сообщения уже упоминали о мятежах, еще слабых и разрозненных, в Киле и в Вильгельмсхафене. Их подавили железной рукой, но по сведениям, продолжавшим поступать от наших агентов, было ясно, что болезнь загнали вовнутрь, но не вылечили.
Было много причин, подрывавших боевой дух немецких моряков. В первую очередь, очевидное отвращение Верховного Главнокомандования, к самой идее выйти на новую решительную битву с британским флотом не ускользнуло от моряков, которые, естественно и обоснованно, делали вывод, что их командование не верит в счастливый исход такого сражения. Хотя пропаганда официально раздувала Ютландскую битву как «победу», но моряки всех званий на Флоте открытого моря прекрасно понимали, что это сражение не просто окончилось с неопределенным результатом, но что немцы в нем сами едва избежали катастрофы. За время той короткой фазы, когда они вошли в непосредственный огневой контакт с основной силой британского флота, им пришлось испытать на своей шкуре такой безжалостный обстрел, что в их умах с новой силой укрепилось почтение к бортовым орудиям «Гранд-флита». «Никогда больше» — таков был общий вердикт, и, если верить капитану первого ранга Персиусу, этот вердикт был правильно понят Верховным Главнокомандованием, принявшим решение вступать в бой только при очень благоприятных условиях и в тесном боевом взаимодействии с подводными лодками и с дирижаблями.
Однажды такая попытка была сделана, в августе 1916 года, но безрезультатно. В этом случае адмирал Шеер сделал полуоборот, повернув назад на базу со всеми предосторожностями, получив с дирижабля сообщение, оказавшееся, как потом выяснилось, совершено ошибочным, о близости основных сил британского флота. При виде такой нерешительности, самый простой матрос не мог не сделать очевидного вывода. Таким образом, мы могли предположить, что уже тогда проросли первые зародыши пораженчества, которым через два года предстояло превратиться в густой лес.
Другой фактор, который без сомнений во многом был причиной падения боевого духа — минные операции британского флота в Северном море у немецкого побережья. После двух лет войны нам, наконец, удалось создать очень эффективные и надежные мины, и как только заводы обеспечили нас достаточным их количеством, мы начали систематические операции по постановке минных заграждении в каждом проходе, используемым Флотом открытого моря и его вспомогательными силами. Корабли всех классов, от броненосцев до подлодок, и даже переоборудованные торговые пароходы, выполняли эту задачу. Сколько всего было выставлено мин, не знает никто, но одна только 20-я флотилия эсминцев, «элитное соединение флота», как по праву назвал ее сэр Эрик Геддес, поставила больше двадцати двух тысяч мин.
Хотя немцы начали страдать от наших мин еще в 1917 году, но как раз с весны 1918 года они в полной мере ощутили последствия их применения. Все чаще они несли тяжелые потери. Тральщики разлетались на куски целыми флотилиями, сторожевики, патрулировавшие выход в море подлодок, взрывались и при выходе из баз, и на обратном пути, та же судьба подстерегала их «подзащитных». За шесть первых месяцев 1918 года более сотни немецких кораблей были уничтожены у немецких берегов Северного моря. В среднем подрывалось по четыре корабля в неделю. Ни одна эскадра или флотилия не могла чувствовать себя в безопасности, выходя в море.
Достаточно полную картину того, что пережили немцы в этот период, оставил нам покойный адмирал Шеер в своем военном дневнике. Процитируем несколько выдержек из него:
«Количество морских мин, выставленных в Северном море, бесконечно возрастало. Наши тральщики несли потери почти ежедневно, тогда как среди сторожевиков, эскортирующих подводные лодки во время их перехода через минные заграждения, потери были так велики, что к марту 1918 года у нас осталось всего четыре корабля такого класса. 29 марта сторожевой корабль «Бисмарк» столкнулся с миной и затонул, из экипажа спаслось всего трое моряков.11 мая. Траление мин согласно установленному плану. Обнаружены новые мины, и головной корабль 5-й полуфлотилии столкнулся с одной из них и затонул. Потери — 4 человека, включая командира полуфлотилии.
14 мая. «Орион» из 3-й полуфлотилии тральщиков, сообщил, что подводная лодка U-59, выход которой он обеспечивал, и тральщик «Фульда» попали на мины и взорвались.
15 мая. Во время попытки установить связь с U-59, сторожевой корабль «Хайнрих Ратьен» подорвался на мине и затонул.
16 мая. Флотилия вспомогательных тральщиков вышла на траление в место, где подорвалась U-59, и попыталась установить связь с подлодкой. В ходе этой операции тральщик № 14 задел мину, и то же произошло с миноносцем №78, направившимся ему на помощь. Оба корабля затонули. В результате попытки наладить связь с подлодкой U-59 были прекращены.
В ту же ночь миноносец S-27 из состава сторожевой флотилии Эмса задел мину и затонул во время сопровождения выходящей в море подлодки U-86. И так происходило день за днем».
Вот достаточно убедительное подтверждение того, как действовали эти постоянные потери от британских мин на нервы немецких моряков. Добровольцев, желавших служить на тральщиках («Himmelfahrtsdienst», «Служба смертников». как ее с пугающим удовольствием называли немцы),всегда не хватало и моряков на эти корабли приходилось назначать. После войны один немецкий морской офицер сделал следующее небезынтересное признание:
«После блокады, интенсивные минные постановки, проводимые британцами, были первостепенной причиной нашего ослабления и краха на море. Два первых года войны мы смеялись над вашими минами, которые обычно не взрывались, а если взрывались, то не приносили нам никакого вреда. Но потом у нас отбило охоту смеяться. Мины стали появляться просто тысячами, и каждый ее взрыв разносил корабль на куски. С начала 1917 года наши соединения тральщиков получили прозвище «Клуб самоубийц».Мы теряли корабли почти ежедневно, иногда по два или три в день. Часто случалось, что в наших проходах, полностью протраленных нами, которые мы еще ночью считали совершенно чистыми, на рассвете уже было полно мин, и первым вестником их появления был взрывающийся тральщик или миноносец, а иногда и два или три одновременно».
Третьей причиной и, возможно, самой непосредственной, падения боевого духа в немецком флоте, была та манера, с которой офицеры обращались со своими матросами. С самого начала войны кадровые морские офицеры старого режима проводили в Германии мощную пропагандистскую кампанию. Это движение, которое более или менее явно поддерживалось военно-морским отделом Военного министерства, преследовало двоякую цель. Во-первых, оживить национальный энтузиазм вокруг мощного флота, во-вторых, восстановить престиж офицерского корпуса на флоте. Благодаря этому массивному пропагандистскому внушению, почти повсюду в Германии, даже сегодня, многие верят, что большое матросское восстание на флоте в 1918 году было следствием не давления со стороны противника, а предательства «политиканов». Иными словами, легенда об «ударе в спину» действительно многими воспринимается как историческая правда.
Но доклады нашей разведки, с начала 1917 года, рассказывают совсем другую историю. Если расположить их в хронологическом порядке, то выстраивается подробная и достаточно точная картина тех процессов в среде Флота открытого моря, которые привели в своей кульминации к открытому бунту. По очевидным причинам мы не можем позволить себе цитировать эти донесения, но содержащиеся в них сведения были еще более подробно повторены и подтверждены в рассказе одного весьма авторитетного немца, господина Эмиля Альбольдта, который прослужил в немецком флоте более двадцати лет, на последнем месте службы он был мичманом. Его откровения будут новинкой для британской публики.
Его глубокие знания условий службы и жизни на флоте до и во время войны сделали господина Альбольдта одним из важнейших свидетелей, которых заслушивала в Рейхстаге парламентская комиссия, занимавшаяся расследованием немецкого поражения на море. Не из антипатриотических чувств, а из-за горького сожаления по поводу своей старой службы на флоте он написал пугающе откровенную книгу против тех, которых он считает виновными в его бесславном конце. («Die Tragödie der alten Deutschen Marine» — «Трагедия старого немецкого флота»)
Согласно его рассказу, хорошо документированному и подтвержденному другими свидетельствами, личный состав военно-морского флота Германии встретил войну с чувством веры в свои силы, умеренной здоровым уважением к британскому флоту. Но когда сонно проходили месяц за месяцем, а Флот открытого моря оставался в своих забаррикадированных портах, боевой дух моряков постепенно начал падать. Два серьезных поражения (в Гельголандской бухте и у Доггер-Банки), которые потерпели эскадры немецких крейсеров, не получившие помощи от броненосного флота, заставили моряков с огорчением задуматься о состоянии духа и о способностях своих командиров.
Частичный успех, достигнутый в Ютландской битве против британских линейных крейсеров, отнюдь не смог укрепить уверенности моряков, хорошо запомнивших, как досталось немецким броненосцам от огня кораблей «Гранд-флита». Господин Альбольдт категорически и с полной ясностью утверждает, что только пасмурная погода спасла немцев в Ютландском сражении, «от огня британцев, пушки которых разнесли бы на клочки весь наш флот, корабль за кораблем, благодаря их преимуществу в дальности стрельбы и в скорости». Профессиональная некомпетентность бывших офицеров старого флота , по его мнению, была причиной отставания немецких кораблей в вооружении и в скорости.
Но самое сенсационное откровение Альбольдта касается образа жизни немецких морских офицеров, то есть, как раз того момента, который постоянно подчеркивали в своих донесениях сотрудники нашей разведки. Именно этот фактор, больше, чем какой-либо другой, привел к катастрофическому финалу. Альбольдт рисует красочную картину жестокости и презрения, которые вынуждены были терпеть «нижние чины». В тот момент, когда рацион матросов был сокращен до минимума и сама еда, которую они получали, была неудовлетворительного качества, офицеры, утверждает он, продолжали наслаждаться благами жизни. Поставки вина в госпитали для больных и раненых были давно отменены, а почти ежедневные попойки офицеров спокойно продолжались.
Разумеется, полуголодных матросов раздражали их офицеры, проводящие время в пирушках и попойках с выбором наилучших вин. И уже тогда происходили первые инциденты, ставшие предвестниками плохого конца. Например, в июле 1917 года офицеры броненосца «Тюринген» как раз ужинали, когда внезапно струя из съемного палубного шланга ударила в потолок кают-компании, окатив водой всех сидящих в ней. «Виновных так и не нашли». В том же месяце офицерам Флота было приказано носить с собой заряженные автоматические пистолеты для личной самозащиты. На самом деле, об этом упоминалось и в одном из докладов нашей разведки того времени.
Недовольству экипажей еще больше способствовали невероятно жесткая дисциплина, принимавшая порой самые бесчеловечные формы, тираническая, даже жестокая манера обращения офицеров, самоуправные лишения матросов увольнений на берег. Летом 1917 года — примерно через год после «победы» в Ютландской битве — произошло несколько серьезных бунтов на некоторых кораблях, в том числе и на флагмане Адмирала флота, броненосце «Фридрих дер Гроссе». В одном случае на утренней церемонии поднятия флага на мачте вместо военного флага была поднята швабра, части такелажа и талей были порезаны, и бунтовщики угрожали выбросить за борт прицелы пушек.
Бесчисленные примеры эгоистического, высокомерного и излишне жесткого поведения офицеров, большей частью, цитировались из официальных документов. Господин Альбольдт описывает разительный контраст между этим положением вещей и ситуацией в британском флоте. С начал войны, говорит он, британские офицеры практически забыли о самих себе и завоевали этим уважение и признательность своих матросов.
Тогда как немецкие матросы в полуголодном состоянии и часто лишенные увольнений, были заперты в кубриках своих кораблей или в казармах, скованные железной дисциплиной, и не могли позволить себе хоть как-то развлечься, британские матросы получали обильное питание, ни по качеству, ни по количеству, не отличавшееся от еды их офицеров. Они могли заниматься любым спортом, и их командиры обращались с ними обычно как с достойными товарищами, а не как с презираемыми подчиненными. В результате мораль и дисциплина британских моряков оставалась на высоком уровне всю войну.
Комментарии господина Альбольдта по поводу последнего проекта выхода Флота открытого моря на генеральное сражение почти непосредственно перед перемирием, особенно интересны. Многие офицеры, как ему казалось, готовы были хвастаться тем, что Флот был взорван или хотя бы затонул в битве, лишь бы не видеть, что корабли оказались в руках британцев. Но немецкие матросы совершенно не разделяли этих мыслей и вовсе не хотели ввязываться в самоубийственное сражение только ради спасения престижа унижавших их офицеров. Они между собой часто обсуждали шансы на успех в том случае, если Флот открытого моря выйдет на открытый бой с британским «Гранд-флитом», и все единогласно приходили к выводу, что исходом такой битвы может стать только катастрофическое поражение.
Господин Альбольдт приводит длинный список серьезных доводов, из-за которых моряки утратили веру в свои силы. В 1918 году, пишет он, британцы приняли на вооружение очень мощный бронебойный снаряд, способный пробивать броню самых сильных немецких кораблей и, учитывая преимущество англичан в дальности стрельбы, немцы уже не могли надеяться на то, что им удастся ускользнуть. Кроме того, новые «секретные» минные поля, которыми немцы надеялись прикрыть свои фланги, уже были раскрыты англичанами. Кстати, частично благодаря постоянному наблюдению за немецкими минными заграждениями, которое вели наши сторожевики, а частично благодаря сведениям, получаемым нашей разведкой с немецких баз, расположение каждого минного заграждения становилось известным нам почти сразу же после его постановки.
Рассуждая о «легенде об ударе в спину», которая все еще имеет хождение в среде бывших морских офицеров, господин Альбольдт заявляет, что если кто и нанес этот смертельный удар, то в первую очередь, сам флот. Он цитирует по этому поводу профессора Бирка, видного гражданина Киля, который написал:
«Я с беспримерным негодованием и отвращением вспоминаю о поведении военно-морского флота, который в самый сложный час для нашей Родины ударил Армии в спину и заставил нас согласиться на те условия мира, в которых мы живем сейчас. Никогда еще мир не знал такой измены, как та, которую совершил немецкий флот в ноябре 1918 года. Масштаб этого преступления и его ужасные последствия, увы, заставили нас забыть о всех прежних заслугах флота».
Тут следует добавить, что слова господина Альбольдта, как хорошо информированного и правдивого свидетеля были подкреплены выводами профессора Вальтера Шюклинга, председателя комиссии Рейхстага, изучавшей причины немецкого разгрома, и написавшего предисловие к замечательной книге Альбольдта.
Если не считать сообщений разведки, поступавших к нам из Германии, первое полученное нами предупреждение о намерениях военно-морского командования осуществить какие-то важные действия, было, любопытным образом, скорее отрицательным. Весной 1918 года мы узнали, что немецкие операции по постановке мин в секторе «Дуврского патруля» и в проливе Ла-Манш постепенно становятся все менее обширными. На самом деле, они вскоре почти прекратились в секторе «Дуврского патруля». Многие из этих операций проводились маленькими подлодками -подводными минными заградителями типа UC, базировавшимися в бельгийском Брюгге. Всего было построено семьдесят девять этих маленьких подлодок, и, по сообщениям нашей разведки, около сорока из них еще были в строю в начале 1918 года. Однако со временем становилось все труднее раскрыть их местоположение, и, кроме того факта, что они, очевидно, покинули Брюгге, мы не обладали больше никакой информацией о них — временно.
Но военно-морская разведка быстро раскрыла этот секрет. Выяснилось, что все подлодки UC передислоцированы в Вильгельмсхафен и в Куксхафен, и периодически выходят оттуда в Северное море, загруженные минами. Но какая же их задача? Как бы не случилось так, что они создают большое заграждение перед Фёерт-оф-Тей, в 45 милях к востоку от скалы Белл-Рок? Как только одна UС сбросила свой смертоносный груз в указанном месте, закрыв очередную брешь в дуге, которая постоянно расширялась, она возвращалась на одну из своих баз на немецком побережье Северного моря, чтобы взять новую партию мин. Все лето они выходили и возвращались с точностью часового механизма. Минное поле беспрерывно увеличивалось в длину и в глубину, и немецкое военно-морское командование было убеждено, что эта операция останется в тайне.
Оно ошиблось. В июне 1918 года мы уже знали об его расчетах. Стоило один раз засечь местоположение флотилии подлодок UC, как можно было сравнительно легко следить за передвижениями ее кораблей. Теперь создание гигантского минного барьера в определенном районе не оставляло сомнений в их цели: загнать в ловушку «Гранд-флит», как только он выйдет из своих баз. Было ясно, что немцы рассчитывают на то, что линейный флот Великобритании в своем полном составе двинется на юг. А какая могла быть причина для этого направления движения нашего флота? Только одна — выход всего Флота открытого моря из своих баз. Теперь мы знали, и это подтверждалось и другими косвенными доказательствами, что противник задумал большое морское наступление. Зная об этом, мы довольно просто смогли принять необходимые упреждающие меры.
Нам не трудно было определить местоположение «секретного» минного заграждения. Большие части его были вычищены нашими тральщиками, но некоторые минные поля оставались нетронутыми, после того, как на наших секретных картах точно были отмечены их границы. Теперь они могли служить дополнительной защитой подходов к нашим собственным базам и, возможно, защищать от рейдов вражеских подлодок. Вплоть до самого окончания войны немцы пребывали в неведении относительно того, что их «секрет» раскрыт, и были уверены, что огромный минный барьер, выставленный их UC, англичанам неизвестен и потому ими не протрален.
В продолжение лета доказательства подобного рода поступали беспрерывно, большей частью, от наших агентов. Броненосцы, линейные крейсера и легкие крейсера Флота открытого моря по очереди направлялись на верфи Имперских Арсеналов, где их проверяли и готовили к сражению. Почти постоянно проводились учебные артиллерийские и торпедные стрельбы, в основном на Балтике, где им мало угрожали бы английские подлодки. Из армии демобилизовали рабочих-специалистов для пополнения персонала арсеналов в Киле и Вильгельмсхафене, чтобы ускорить подготовку флота и провести необходимый ремонт или модернизацию не только кораблей, но и баз, куда должны были для ремонта вернуться корабли после новой великой битвы в Северном море. Важным признаком было увеличение числа коек в госпиталях во всех главных портах.
Как невероятно это ни могло бы показаться, но британское Адмиралтейство гораздо больше знало о плане большого морского наступления немцев, чем даже сам германский флот. Это объясняется строгой секретностью, которой были окутаны планы, разработанные немецким военно-морским командованием, которые полностью отдавало себе отчет, что даже простой слух мог бы поставить под угрозу всю операцию. Тогдашний начальник главного штаба ВМФ адмирал Адольф фон Трота объяснял, что были предприняты все меры, чтобы предотвратить утечку информации. В своих показаниях перед комиссией Рейхстага, расследовавшей в 1925–1926 годах причины поражения флота, заявил, что в связи с относительной близостью к нейтральной Голландии и большим числом людей, ежедневно приезжавших в Вильгельмсхафен из близлежащих мест, следовало все время опасаться, что каждое необычное движение флота уже через несколько часов станет известным по другую сторону границы. (Тут следовало бы добавить, что, действительно, та отфильтрованная информация, которая поступала в Лондон через Голландию, неизменно была еще очень свежей.)
Учитывая это, главный морской штаб прилагал все усилия, чтобы максимально ограничить круг лиц, которые бы знали о тайне готовившегося морского наступления. Из двадцати офицеров, составлявших сам штаб, только каждый третий был в курсе плана. Ни один касающийся этих планов документ не направлялся в Главную штаб-квартиру в Спа, и было предложено вообще ничего не отправлять туда, пока флот на самом деле не вышел бы в море на достаточное удаление от баз. И, кроме того, как сообщил адмирал фон Трота, «нам было необходимо предпринять особые меры предосторожности при передаче сообщений по радио, потому что британские радиопеленгационные станции умели перехватывать немецкие шифрованные радиограммы, и всякий раз, когда хоть один корабль покидал рейд Вильгельмсхафена, англичане об этом знали».
Когда адмирала спросили, почему экипажи кораблей Флота открытого моря не были извещены о принятых решениях, он снова объяснил это требованиями секретности. Но из других свидетельств известно, что были серьезные опасения относительно того, как воспримут матросы эту новость, другими словами, личный состав в плане своей дисциплины и боевого духа больше не рассматривался как безупречно надежный.
При внимательном изучении свидетельств, рассмотренных комиссией Рейхстага через семь лет после окончания войны, всплыла история, которая показалась бы невероятной, если бы она не подкреплялась соответствующими документами. Это история о заговоре военно-морского командования с целью сорвать переговоры о перемирии, которые уже велись, выступить против Кайзера и правительства и одним отчаянным ударом поставить под угрозу будущее родины. Ведь если морское наступление и увенчалось бы успехом, пусть даже самой блестящей победой, это никак не изменило бы ход истории и не спасло бы немцев от поражения в войне. И даже если бы британский «Гранд-флит» потерял бы половину своих кораблей, то объединенные морские силы союзников все равно намного бы превосходили морские силы немцев. Потому и в таком случае возобновление морской блокады было бы только вопросом времени, и на поток направлявшихся в Европу американских войск эта гипотетическая морская победа немцев тоже вряд ли бы серьезно повлияла. Потому даже если бы Германия и одержала победу на море в октябре 1918 года, это только продлило бы ее агонию.
Но на самом деле перспективы такой победы были очень невелики. И если бы Флот открытого моря действительно согласно этому прожекту вышел в море, то этот поход закончился бы его сокрушительным поражением. В таком случае Германия оказалась бы в значительно худшем положении, чем это случилось на самом деле. Она бы рассматривалась странами Антанты как государство, нарушившее свое слово и воспользовавшееся мирными переговорами просто в качестве прикрытия военной операции. И за таким «проступком» последовало бы беспощадное наказание. Если сейчас немцы жалуются на слишком суровые условия Версальского договора, то им следовало бы знать о той страшной цене, которую пришлось бы им заплатить, если бы этот зловещий заговор в верхах немецкого флота не был бы своевременно сорван.