«Полицейские войны»
Опиумные войны — одна из самых экзотических страниц в военной истории XIX столетия. Необычно здесь все: Китай, этот противник европейских держав, экономический интерес, ставший «затравкой» к военным действиям (торговля чаем и опиумом), причины конфликта 1859-1860 гг., наконец — масштабы противостоявших друг другу стран и армий.
События опиумных войн (особенно первой) стали поводом для серий приключенческих новелл, публиковавшихся в лондонских и парижских иллюстрированных еженедельниках; известия об удачных операциях армий Гофа и Гранта оказывали заметное воздействие на европейские биржи, однако подлинное их значение если и было понятно в то время кому-то, то лишь очень небольшому кругу лиц.
Все дело в том, что перед нами, в сущности, одни из первых полицейских операций в международном масштабе{*1}, проводившиеся в целью защиты собственных экономических и геополитических интересов. Прикрытием им служили действительные или мнимые нарушения Китаем [359] неких установленных европейцами «правил игры», многие из которых даже не были оформлены в виде гласных договоров. Опиумные войны не являются колониальными в собственном смысле этого слова: ни Англия, ни Франция в середине XIX столетия просто не имели сил для того, чтобы установить свой политический или хотя бы экономический контроль над столь огромной и густонаселенной территорией. Поэтому действия европейских держав выглядели, как набеги лихих полисменов на злачные места лондонских трущоб. Англичане и французы стремились прежде всего доказать перед всем миром варварство, двуличие и слабость китайского правительства, а затем вынудить его согласиться с тем второстепенным местом, которое было уготовлено Пекину на международной арене.
Ведение войны как полицейской операции подразумевает веру в то, что некоторые страны могут выступать олицетворением мировой справедливости, наказывая все остальные за отступления от нее. Как в наши дни в Афганистане американцы, так и в середине XIX столетия в Китае англичане и французы заявляли, что они воюют не с народом (афганским, китайским), но с правительством, нарушившим законы человечности и межгосударственной морали. Это подчеркивалось самыми разными способами: вплоть до того, что во время кампании 1860 г. официально англо-французским солдатам был отдан на разграбление лишь один пункт, но зато какой! — загородный дворец китайского императора.
Мирные договора, заключаемые по завершении военных действий, также не имели целью особые территориальные приращения для европейских держав. Гонконг, полученный Великобританией, стал важнейшим торговым плацдармом и военной базой, но трудно сравнить его с пространствами, осваиваемыми Англией в те же годы, например, в Южной Африке.
Однако значение кампаний против Китая в общеисторическом масштабе куда больше, чем получение европейскими странами неких экономических выгод. [360]
После 1815 г. в Европе был установлен режим незыблемости границ и правящих династий, поддерживаемый Священным Союзом. Здесь функции жандарма в разное время выполняли Франция, Австро-Венгрия, Россия, Пруссия (обычно по просьбе оказавшегося в кризисе режима и с санкции других держав!). Но действия на Дальнем Востоке вначале Англии, а затем присоединившейся к британцам Франции доказывали, что эти страны решили перенести свои полицейские функции на весь мир. Перед нами просто очевидный пример той же самооценки, что движет сейчас натовскими стратегами.
Склонность к полицейским операциям Англия и Франция начали проявлять в канун Крымской войны. Во время последней, когда планы разгрома русской армии на Дунае и совместного с Австро-Венгрией вторжения в Малороссию оказались невыполнимыми, Лондон и Париж превратили боевые действия в последовательность именно «полицейских» ударов по наиболее уязвимым местам морского побережья России (все Черноморское побережье, Свеаборг, Петропавловск-Камчатский). Осада Севастополя в этой связи была хотя и решающим эпизодом войны, но, с точки зрения общей стратегии, только эпизодом {*2}.
После победы над Россией в Крымской войне мир на несколько лет приобрел однополярный характер: англо-французские союзники ловко играли на противоречиях обиженных друг на друга России и Австро-Венгрии, сближаясь то с одной страной, то с другой; они поддерживали национальные движения, видя в них залог ослабления «лоскутных империй»{*3}; на руку им были и противоречия между федералистами и конфедератами в США, этом быстро растущем экономическом монстре. Благодаря всему перечисленному Великобритания и Франция могли активно проводить колонизаторскую [361] политику, заполняя «пустоты» на карте мира (прежде всего в Африке и в Юго-Восточной Азии), а также придавать своей экспансии форму полицейских операций.
Так, уже в 1856 г. англичане использовали противоречия между Ираном и Афганистаном из-за Герата и выступили на стороне афганского эмира Дост Мухаммеда, тогдашнего их союзника. Военные действия развивались в основном на побережье Персидского залива и в Хузистане, где англичане заняли город Ахваз. В 1857 г. Иран был вынужден пойти на заключение мирного договора, по которому Англия становилась посредником во всех его спорах с Афганистаном.
В 1862 г. франко-англо-испанские войска начали прямую интервенцию в Мексику. Когда кратковременная «жандармская» кампания превратилась в войну на истощение, от коалиции откололась вначале Испания, а затем Англия. Французы пытались утвержать в Мехико власть своего ставленника Максимилиана до 1867 г., и это уже было не полицейской операцией. Однако интересно, что весной-летом 1863 г. обсуждался вопрос о такого же рода кампании, направленной против США, где центральное правительство в тот момент боролось против Конфедерации южных штатов{*4}. По крайней мере в период наивысших успехов генерала Ли, командовавшего Вирджинской армией южан, полицейская акция англо-французов была вполне возможна. В принципе от ее возможности не отказывались даже после битвы при Геттисберге.
Еще одним примером полицеской кампании были спорадические военные действия против Японии англо-франко-голландских сил в 1863-64 гг., имевшие целью утвердить в Стране восходящего солнца удобный для европейцев режим и открыть ее рынки.
Единству «полицейской коалиции» нанес непоправимый удар кризис 1864 г., связанный с «польским» и «датским» [362] вопросами, после которого скрепленный кровью солдат, погибших под Севастополем, но на самом деле весьма прагматичный союз Англии и Франции оказался расколот{*5}. После же 1866 г., то есть австро-итало-прусской войны, радикально изменившей расстановку сил в Европе, подобная коалиция вообще оказалась невозможной{*6}.
Тем не менее этот опыт дал свои плоды. Так, полицейские конфликты стали характерны для мира по окончании Первой мировой войны, когда господство Антанты казалось непререкаемым фактом. Англичане и французы «восстанавливали спокойствие» на своих подмандатных территориях Сирии, Ливана, Трансиордании, французы помогали испанцам бороться с Рифской республикой в Марокко, вся Антанта поголовно «отметилась» экспедиционными корпусами на раздираемых гражданской войной территориях бывшей Российской империи.
После развала СССР ситуация повторяется: 90-е годы ХХ столетия были свидетелями «Бури в пустыне», начало XXI века — «Несгибаемой свободы». Думаю, ближайшие годы добавят примеров полицейских операций, в большей или меньшей степени имеющих международный характер.
Тем интересней изучить первые примеры таких конфликтов{*7}.
Опиумные войны охватили два десятилетия, во время которых в Европе происходила одна из важнейших для истории [363] военного дела революций. Она была связана с появлением нарезного оружия и началом применения в военно-морском флоте паровых машин. Европейцы, как мы увидим, и так имели просто огромное преимущество перед китайцами в организации, вооружении, боевом опыте. Новые способы ведения войны, которые внедрялись вместе с нарезным оружием и паровыми двигателями, сделали это преимущество совершенно невообразимым.
Английская армия и флот перед войной 1840-42 гг.
Сухопутные войска :
Перед первой войной английские армия и флот строилась на традициях, заложенных великими Нельсоном и Веллингтоном. «Абукир», «Трафальгар», «Талавера», «Арапилес», «Витория», «Тулуза», «Ватерлоо» были магическими словами, которые казались пропуском в блестящее будущее. В общественном сознании прочно утвердилось мнение, что именно Британия стала главной силой, переломившей хребет «корсиканскому чудовищу». До настоящего момента в английских книгах, посвященных эпохе наполеоновских войн, испанский театр вкупе с действиями британского флота рассматриваются как важнейшие факторы борьбы против Франции.
К 40-м годам XIX столетия английская армия насчитывала около 120 000 человек, включая колониальные части. По сравнению с вооруженными силами других «мировых держав» она была небольшой (главной силой Британии традиционно являлся флот), но профессиональной, хорошо подготовленной и вооруженной по последнему слову военной техники. Особое внимание уделялось частям, размещенным в колониях; самой крупной группировкой являлась индийская.
Еще во время наполеоновских войн англичане избрали основной своей оперативной единицей дивизию. Последняя включала 2-3 бригады и части усиления: резервную артиллерию и кавалерийские полки, часто также сводившиеся в бригады. Базовым тактическим подразделением был полк, [364] насчитывавший порядка 1000 человек. В колониальных войсках бригада (как пехотная, так и кавалерийская) обычно объединяла 1-2 английских и 2 сипайских полка. Сипайские части формировались из представителей различных каст и народностей Индии, но лучшими считались войска, набранные на северных и северо-западных окраинах Индостана: горцы-гуркхи, мусульманская конница пуштунов и т. д. До сипайского восстания 1857-58 гг. из уроженцев Индостана формировали также инженерные и артиллерийские подразделения, однако после 1858 г. все «технологические» виды вооруженных сил вернули в руки англичан.
Главным структурным моментом артиллерии являлась 6-орудийная батарея, включавшая в себя 4 пушки и 2 гаубицы, использовавшиеся для картечного и шрапнельного боя. Батареи также объединялись в бригады, тяжелые орудия находились в резерве командующего армией.
Основным пехотным оружием в английской армии являлось дульнозарядное кремневое ружье, восходящее к эпохе наполеоновских войн{*8}. Лишь в 40-х годах начнется введение нового типа пехотного оружия, принципиально отличавшегося от кремневого благодаря применению капсюлей. Капсюльное ружье имело более высокую скорострельность (до 2 выстрелов в минуту) и надежность. Середина 40-х гг. станет свидетелем массового внедрения казнозарядного нарезного оружия, обладавшего более высокой дальностью прицельного выстрела{*9}, однако большинство солдат Индийской армии, участвовавших в китайской кампании 1840-42 гг., его еще не имело.
В артиллерии главным принципиальным различием с эпохой Наполеона стало принятие на вооружение шрапнельных снарядов, по сути являвшихся разрывными гранатами, начиненными пулями и снабженными дистанционной трубкой. В связи с усилением удельного веса орудий на поле боя [365] началось формирование особых частей горной и т. н. «ездящей» артиллерии{*10} — подвижных частей, которые должны были сопровождать войска как в условиях сложного рельефа, так и во время ускоренных маршей ударных групп.
Тактика англичан со времен Ватерлоо не претерпела кардинальных изменений. По-прежнему войска на поле боя комбинировали линейное расположение и колонны. С целью уменьшить потери от ружейного огня войска части приближались к неприятельской позиции в колоннах (под прикрытием застрельщиков, двигавшихся в рассыпном строю), после чего головы колонн разворачивались в линию, чтобы добиться участия в огневом бое максимально большего числа атакующих. Штыковая атака являлась крайней формой борьбы, особенно редко к ней прибегали в колониальных войнах. Впрочем, мы видели, что одна угроза рукопашной схватки заставляла китайские части покидать свои позиции. В случае же рукопашного боя штыки английской пехоты показали свое преимущество перед саблями и пиками. Для защиты от неприятельской конницы англичане использовали традиционный строй каре.
Английская кавалерия атаковала, разворачиваясь в широкие лавы: несмотря на постепенное изменение условий ее использования, английским офицерам не давали покоя лавры конницы Мюрата, за что они поплатились при Чилианвале (1849 г., англо-сикхские войны), а окончательно были «наказаны» русскими под Балаклавой. Впрочем, во время опиумных войн английская (и французская) конница играла эпизодическую роль (за исключением похода 1860 г.).
Флот :
Хотя английский флот, сильнейший в то время в мире, по-прежнему базировался на мощи линейных кораблей, имевших парусное оснащение, к 40-м годам в военно-морском деле происходят важные перемены.
Новым словом в корабельном вооружении стали бомбические орудия, которые начали вести огонь не только картечью [366] или ядрами, но и разрывными снарядами. Еще в 30-х годах эти орудия (системы французского генерал-инженера Пексана) показали на различных стрельбах потрясающие результаты. Особенно большие разрушения они наносили кораблям; что касается атаки морскими силами сухопутных укреплений, то здесь — из-за относительно небольшой дальности стрельбы — бомбические пушки должны были вводиться в дело лишь при условии массированного использования артиллерийских орудий, которое могло быстро подавить волю противника к сопротивлению, иначе деревянные корабли оказывались слишком близко к береговым батареям.
Появление новой орудийной системы поставило вопрос о бронировании судов. Уже Пексан предлагал заковать в особые «кирасы» наиболее уязвимые части корабля. Постепенно суда, предназанченные для непосредственной борьбы с береговыми артиллерийскими позициями и поддержки десанта (например, канонерские лодки), получили особое защитное вооружение.
Еще одним, причем решающим, шагом в реформе военно-морских сил стало использование паровых двигателей. К 1840 г. Великобритания имела около десятка боевых пароходов, и это число постоянно увеличивалось, в том числе и благодаря переоборудованию коммерческих кораблей. Особенностью их была небольшая осадка, высочайшая маневренность, возможность достаточно свободно размещать на судах такого рода бронирование и использовать их как десантные суда.
Пока пароходы (их водоизмещение было менее 1000 т) не могли соперничать с могучими парусными линейными кораблями или фрегатами. Областью применения военных паровых судов стали прибрежные воды Китая, а также его реки.
Однако именно в 1840-42 гг. английские пароходы показали, насколько отныне расширяются возможности флота. Особенно отличился при этом легендарный «Немесис», чьи рейды совершенно затерроризировали китайцев. Он выступал [367] и в качестве разведчика, и как корабль непосредственной артиллерийской поддержки десанта. Более того, «Немесис» стал грозой речных флотилий китайцев, показав себя как идеальное оружие полицейской войны против тогдашнего Китая. Подвиги этого знаменитого корабля стали стимулом для развития паровых военных судов во всем мире.
Хью Гоф :
Из всех военачальников, участвовавших в войне 1840-1842 гг., нужно выделить командующего сухопутным корпусом Британии Хью Гофа. Будущий победитель китайцев и сикхов родился в Вудстоуне 3 ноября 1779 г. Уже в молодости ему довелось стать участником почти непрерывной серии войн, которые Британия вела против революционной, а затем наполеоновской Франции и ее вольных или невольных союзников, разбросанных по всему миру. Находясь в рядах 74-го шотландского полка, расквартированного на мысе Доброй Надежды, он в 1796 г. принимал участие в захвате Кейптауна и голландского флота в заливе Салданха. Затем Гофа перевели в Вест-Индию, где в составе 87-го королевского мушкетерского полка он последовательно высаживался на Пуэрто-Рико, в Суринаме и боролся с пиратами острова Санта-Лючия.
В 1809 г. его отправили под начало Веллингтона, воевавшего против маршалов Наполеона на Пиренейском полуострове. Получив чин майора и став командиром полка, Гоф отличился во время операций близ города Порту, поспособствовав освобождению последнего от французской оккупации. Вскоре в бою при Талавере под ним погиб конь, а сам Гоф получил серьезное ранение. Первая большая порция славы пришла после битвы при Витории (1813), когда полк Гофа захватил жезл маршала Журдана. Гоф вновь был ранен при Ниве (конец 1813), после чего по указу короля Испании его произвели в рыцари Св. Карла. В связи с ранениями Гоф вернулся домой и несколько лет отдыхал от воинской службы, а затем командовал различными частями, расквартированными за пределами Англии. [368]
В 1830 г. Хью Гоф был произведен в генерал-майоры. Семь лет спустя его послали в Индию для командования майсурской дивизией колониальной армии. Через некоторое время в Китае разразились события, приведшие к первой «опиумной войне». Гофа сочли достаточно энергичным и опытным генералом для того, чтобы действовать в необычных условиях Дальнего Востока. Победы, одержанные здесь, выдвинули его в число «первых мечей» британской империи.
Незадолго до окончания «опиумной» войны Гоф получил первый дворянский титул — стал баронетом. В августе 1843 г. его назначили командующим британскими силами в Индии, и в декабре того же года он лично возглавил английские части во время войны с маратхами, разбив последних в решающей битве при Махараджпуре и захватив более 50 пушек.
В 1845 г. английская армия в Индии оказалась втянута в военный конфликт с сикхами (т. н. первая Сикхская война), которые претендовали на некоторые из территорий Северной Индии. Гоф быстро разрешил этот конфликт, проведя несколько энергичных операций. За свои заслуги он был повышен в дворянской табели о рангах, получив в апреле 1846 г. титул барона, а затем став лордом.
В 1848 г. разразилась новая война с сикхами. Гоф собрал 20-тысячный корпус и ворвался на контролируемую сикхскими вождями территорию. Однако в битве при Чилианвале (январь 1848 г.) его войска не сумели разгромить противника, добившись лишь незначительных тактических преимуществ и понеся тяжелые потери. Обе стороны объявили о победе, после чего наступил почти месячный перерыв в боевых действиях. За это время Веллингтон, давно уже завидовавший успехам некогда служившего под его началом Гофа, а также не любившие строгий нрав командующего индийской армией чиновники из Ост-Индской Компании так обработали общественное мнение Британии, что в Лондоне было принято решение заменить Гофа на Чарльза Нэпира{*11}. Но, [369] прежде чем последний успел добраться до места назначения, Гоф дал сикхам сражение при Гуджрате (конец февраля 1849 г.), которое сломило их военную мощь и предрешило исход войны.
В 1849 г. лорд Гоф вернулся в Англию, где получил от парламента пенсион в 2000 фунтов. 70-летний ветеран полностью отошел от активной военной службы, хотя еще в 1854 г. ему дали почетное звание полковника Королевской конной гвардии, а через два года послали в Крым с торжественной миссией — наградить в связи с победой в Крымской войне маршала Пелиссье и других союзных офицеров знаками ордена Бани. В последние годы жизни почести сыпались на него со всех сторон. Так, Гоф стал рыцарем Св. Патрика (причем это был первый рыцарь данного ордена, не относившийся к ирландской знати), ему даровали звание тайного советника, а в ноябре 1862 произвели в фельдмаршалы. Умер Хью Гоф 2 марта 1869 г.
Китай на пороге опиумных войн
К 1840 г. Китай оказался перед лицом системного кризиса. Эта огромная, преимущественно крестянская, страна включала в себя регионы, населенные различными этносами и исповедовавшими различные религии. Еще в XVIII столетии маньчжурская династия Цин (правившая Китаем с 1644 г.) сохраняла достаточно сил и энергии для внешней экспансии, которая позволяла консолидировать китайское общество. Именно тогда были завоеваны Халха (Северная Монголия), Джунгария и Восточный Туркестан (ныне Синьцзян), Тибет. В сфере влияния Китая находились Корея, Вьетнам, Бирма.
Однако на рубеже XIX столетия эта энергия начала исчезать. Как и многие кочевые народы, завоевывавшие Китай начиная с эпохи Троецарствия, манчжуры постепенно менялись под влиянием китайского образа жизни. Хотя императоры всячески препятствовали этому, стремясь, чтобы маньчжурские поселения были отделены от туземных, а сами маньчжуры оставались правящей военной элитой, фактически [370] они превратились в полицейскую силу, в которой мало что осталось от некогда непобедимых «косоплетов»{*12}.
Императоры династии Цин стремились законсервировать сложившееся положение в стране, в том числе и закрывая порты, чтобы сделать как можно меньшим объем торговли с иностранцами. Христианские проповедники давно находились в Китае под подозрением: считалось, что они приложили руку к появлению в Китае многочисленных сект, ставивших целью этническую реконкисту: свержение маньчжурского правительства и восстановление власти китайской династии Мин.
Однако в то время христианская проповедь не привела к образованию сколь-либо серьезной сектантской прослойки. Куда более опасными для Цин являлись буддийские организации, особенно Байляньцзяо{*13}, имевшее многовековую историю конспиративной работы и подрывной деятельности против неугодных правительств. По легендарным свидетельствам, это общество приняло активное участие в свержении власти монголов (в XV в.), затем неоднократно поднимало бунты против династии Мин, наконец в 1796-1805 гг. возглавило грандиозный бунт крестьян Южного и Центрального Китая, которое маньчжуры сумели прекратить лишь после поголовного истребления боевых отрядов повстанцев.
Несмотря на размах движения, оно стало лишь провозвестником будущих бурь. В 1813 г. общество Тяньлицзяо{*14} подняло восстание в провинции Чжили и на Шаньдунском полуострове — в самом сердце державы Цин. Сектанты подошли к Пекину и едва не захватили императорский дворец. Правительству удалось подавить и это движение, однако теперь антиманьчжурские восстания вспыхивали ежегодно. Особенно их провоцировали мессианские настроения китайского крестьянства, уверенного в скором завершении земной истории, которая будет ознаменована приходом месии, устанавливающего на земле справедливую власть вечных Небес. [371]
Чрезвычайно частыми антиманьчжурские движения были на юге империи{*15}, а также в недавно приобретенных землях Синьцзяна. Значительная их часть превращалась в затяжные партизанские войны, так что маньчжурская армия все в большей степени была вынуждена забывать о своем великом прошлом, приобретая навыки полицейской силы и привыкая к малой войне.
Постоянное давление на Китай оказывали и европейские страны. Особенную активность с конца XVIII в. развила Англия, надеявшаяся получить исключительные привилегии в торговле с огромной восточной державой{*16}. В 1816 г. она была очень близка к этому. Во всяком случае британский посол лорд Амхерст уже жил в Пекине и вел переговоры о деталях придворной церемонии, во время которой он будет представлен «сыну Неба». Однако английская чопорность сыграла с лордом злую шутку. Отказавшись соблюсти правила этикета и совершить девятикратное преклонение перед императором, он был изгнан из столицы. Этот инцидент побудил маньчжуров принять закон, запрещавший иностранным послам въезжать в Пекин{*17}.
Несмотря на все эти факторы, цинское правительство полагало, что находящаяся в его руках армия в состоянии обеспечить единство государства и противостоять внешним врагам. Теперь мы знам, наколько жестоко оно ошибалось.
Состояние китайской армии :
К 40-м годам XIX столетия население Китая насчитывало около 400 млн. человек, то есть превосходило население Европы и Северной Америки вместе взятых. Численность этнических маньчжур составляла немногим более 3% от этого числа, однако костяк сухопутной армии составляли именно маньчжурские части. [372]
Это были так называемые «восьмизнаменные войска», сформированные еще во время завоевания Китая династией Цин. Цветами знамен являлись желтый, белый, красный и голубой, а также желтый, белый и голубой с красной каймой и красный с голубой{*18}. Во время войн с династией Мин в цинские армии были включены также монгольские отряды и значительное число китайцев-диссидентов. Из них составили части, имевших то же знамя, что и маньчжурские войска. Иными словами, знаменные части подразделялись на восемь корпусов, каждый из которых состоял из маньчжурских, монгольских и китайских подразделений. Эти корпуса, впрочем, имели лишь административное значение, не играя никакой роли в организации армии на поле боя.
В знаменных войсках, рассредоточенных по важнейшим городам Китая, служили потомки завоевателей Срединной Империи, и только они. Именно с ними столкнулись англичане во время своего наступления на Нанкин.
Особое значение имели знаменные части, расквартированные в Пекине (цзинь-лу). Из них составлялась императорская гвардия, они служили также общим стратегическим резервом полевых войск. В связи с этим цзинь-лу подразделялись на полки, которые выступали и тактическими, и оперативными единицами (подобно «полкам» русской армии XVI столетия), причем в них могло включаться и 5-7, и очень большое количество рот.
Знаменные части, разбросанные по остальному Китаю (чу-фанг), подразделялись только на роты.
В Пекине располагалась примерно половина «восьмизнаменных» войск, общая численность которых составляла к 1840 г. более 200 000 человек.
Второй составляющей армии Цин являлись так называемые «подразделения зеленого знамени» (лу-ин). Они набирались среди китайцев и некоторых меньшинств национальных [373] окраин государства Цин. Это были в массе своей пехотные части, осуществлявшие охранную и гарнизонную службу. Они располагались как в городах, так и в особых лагерях, занимавших наиболее важные в тактическом отношении пункты. Данные части находились под непосредственным руководством губернаторов провинций{*19}; в некоторых районах Китая они участвовали в военных действиях против повстанцев и имели определенный боевой опыт. Списочный их состав превышал 400 000 человек, однако, по свидетельству европейских путешественников, он не соответствовал действительности. Многие офицеры и губернаторы вносили в списки «мертвые души», чтобы положить причитающиеся на жалованье и довольствие солдат суммы себе в карман.
Именно эти войска в большинстве случаев противостояли англичанам во время войны 1840-42 гг. Их обмундирование было похоже на обычную крестьянскую одежду, отличаясь о последней только синей курткой (у конницы — оранжевой), да значком, указывающим на роту, к которой принадлежал этот солдат.
В отличие от войск «зеленого знамени», «восьмизнаменные» части имели пестрое обмундирование, по сути являвшееся национальной одеждой маньчжур, монголов и подражавших им потомков китайцев-«диссидентов».
Вооружение китайских войск было крайне архаическим. В первую очередь это касалось огнестрельного оружия. Несмотря на довольно большое количество артиллерии, ее составляли пушки, отлитые многие годы назад, за которыми не велся должный уход и которые уступали как по точности, так и по дальности стрельбы английским орудиям. Естественно, ни о каких опытах с нарезным оружием не шло и речи. Артиллерия использовалась и при защите укреплений, и во время полевых операций, хотя с точки зрения европейцев полевая артиллерия китайцев была крайне малоподвижной. [374]
Что касается ручного огнестрельного оружия, то здесь отставание цинской армии оказалось еще бульшим. Удобным в обращении и относительно скорострельным мушкетам англичан противостояли допотопные фитильные ружья и тяжелые фальконеты, устанавливавшиеся на треножники. Такое ручное оружие только сковывало действия китайских полевых частей, не нанося настоящего урона подвижному противнику. По этой причине значительно бульшую роль оно сыграло во время защиты укреплений.
Основным видом вооружения маньчжурско-китайской пехоты и конницы оставалось холодное оружие: стрелы, сабли, пики. Пехотные части обычно строились таким образом, что в первых рядах стояли люди, вооруженные пиками, за ними находились стрелки из ружей и фальконетов, далее следовали воины, вооруженные мечами и луками, а завершал строй ряд солдат с копьями, на которых крепились знамена данной части — необходимый атрибут китайского военного дела.
Все это построение напоминало эксперименты с сочетанием в едином порядке пикинеров, мечников и первых аркебузьеров в европейских армиях середины XVI столетия.
Маньчжурская и монгольская конница являлась одним из видов конных стрелков. Маньчжурские всадники атаковали противника лавой, но, не доезжая до него, пускали стрелы, чтобы перейти к рукопашной только тогда, когда строй противника будет нарушен.
Обучение войск велось на старинный манер и исходя из традиционных для Китая представлений о военном деле. В частности, необходимым считалась тренировка солдат в духе ныне популярных восточных единоборств, когда владение холодным оружием приобретало почти акробатический характер, однако, при всей внешней эффектности движений, заимствованных из практик, напоминающих ушу, было совершенно неэффективным не только в условиях использования огнестрельного оружия, но и в борьбе с отрядом английских солдат, вооруженных ружьями и знающих всего пять-шесть приемов штыкового боя. [375]
Донесения русских офицеров, побывавших в Китае в XIX столетии (уже после «опиумных войн»), пестрят следующими наблюдениями:
«В то время в западном Китае не было редкостью встретить войска, вооруженные луками и стрелами и занимающиеся упражнениями, походившими на представления клоунов или на пляску малайцев…Кроме построений, ни с чем не сообразных, при таком строе войска убивали много времени на фехтование на саблях, пиках и алебардах, заучивая несколько приемов и производя их с акробатической ловкостью»{*20}.
«Все передвижения и все маневры этих войск [вооруженных уже по-европейски. — Р. С.] более всего походили на представление в цирке. Солдаты толком не умели обращаться с ружьями.После некоторого отдыха солдаты вернулись с местным вооружением (с луками, стрелами, длинными саблями, пиками и гингальсами). Видно было, что теперь они себя чувствовали несравненно лучше: ловко действовали своим первобытным оружием, кувыркались с обнаженными саблями и т. д. Стрельба стрелами производилась успешно, и все предпочитали ее стрельбе из ружей. В конце смотра каждый из присутствующих мог подумать, что побывал в театре…»{*21}
Таким образом европейцы в XIX столетии не испытывали никаких восторгов по поводу практического военного значения знаменитых «китайских боевых искусств».
Что касается офицерского корпуса китайской армии, то он формировался исходя из двух противоположных принципов. С одной стороны, в маньчжурских войсках низшие офицерские должности были наследственными. С другой, в китайских существовала система экзаменов, лишь сдав которые можно было получить офицерский чин и должность. Продвижение по службе, по крайней мере в мирное время, [376] также было связано с последовательным обучением и участием в конкурсах. Основными критериями при этом являлось владение традиционными видами воинского искусства — то есть демонстрация комплексов упражнений из разного рода единоборств, стрельба из лука и т. п. Нет ничего удивительного, что офицерский корпус в Китае оказался столь же косным и не готовым к встрече с европейской армией, как и рядовой солдат.
Китайский флот также не шел ни в какое сравнение с английским. Правда, он был многочисленен, так как с рубежа XVIII-XIX вв. пекинское правительство почти безостановочно боролось с пиратскими эскадрами, базировавшимися на многочисленных островах и островках близ юго-восточного побережья страны. Однако китайские джонки, вооруженные устаревшей артиллерией, уступали и в мореходных качествах, и в огневой мощи любому из английских боевых кораблей. Что же касается пароходов, то это английское «экспериментальное оружие» позволяло справиться с китайской речной флотилией практически любой численности.
Определенные проблемы для европейцев создавало массированное использование китайцами брандеров. Однако, даже в случае, если атака подобными судами получалась неожиданной, китайцам не удавалось довести ее до конца: лучшая маневренность английских кораблей, а также неприученность экипажей брандеров выдерживать плотный огонь из огнестрельного оружия приводили к тому, что все подобные попытки цинского флота оказывались неудачными.
Что касается боевых качеств армии Цин, то события XIX столетия выработали у европейцев крайне скептическое отношение к ним. Ни офицерский, ни рядовой состав не проявляли и той доли стойкости, которая требовалась от солдата. Лишь маньчжуры в исключительных ситуациях, оказавшись в безвыходном положении, сопротивлялись до последнего, но это становилось мужеством отчаяния, а не проявлением настоящей доблести. [377]
Правда, нужно отметить, что многие из поражавших европейцев качеств китайского солдата (трусоватость, неумение действовать в быстро меняющихся условиях, вероломство, рабское подчинение невежественному и часто малодушному командиру) на самом деле были вызваны тем, что ему приходилось сражаться в совершенно непривычной ситуации. Мы знаем, что во время восстания тайпинов происходили сражения, когда не только отдельные герои, но целые армии проявляли чудеса мужества, хладнокровия, выучки. Но то была китайская война, которая велась по китайским канонам. Англичане же разрушали представление защитников Срединной Империи о военных действиях, доселе казавшиеся китайцам незыблемыми. Европейцы не чтили традиций, не соблюдали военного этикета и даже не думали знакомиться с каноном Сунь-цзы, то есть воевали как самые настоящие варвары.
Каковыми, собственно, они и были.
Причины опиумных войн
Некогда мода на пряности гнала португальцев к Моллукским островам. В XIX в. серия войн с Китаем{*22} была спровоцирована модой на чай. Охватившая не только салоны высшего света, но и жителей большинства крупных европейских городов, последняя заставляла английских купцов снаряжать все большее количество чайных клиперов за листьями, которым в Европе приписывали чудодейственные свойства. Пройдут еще многие десятилетия, прежде чем китайская монополия на чай прекратится. Пока что пекинское правительство держало чайную торговлю в руках подконтрольного ему купеческого товарищества Кохонг (Гунхан) и не слишком охотно шло на расширение объемов торговли.
Еще одним из препятствий было требование китайцев покупать чай исключительно на серебро. Превращаясь в «хороший металл», оно постепенно дорожало, и складывалась [378] непростая для английских компаний ситуация: с одной стороны, расширение экспорта чая из Китая приводило к его удешевлению на европейских рынках, с другой же — серебро на контролируемых англичанами валютных рынках дорожало, добыча не покрывала спроса, а это не позволяло рассчитывать на увеличение прибылей.
Выход англичанам подсказало элементарное наблюдение за торговыми потоками. С 70-х годов XVIII столетия, сразу же после завоевания Бенгалии, англичане взяли в свои руки контроль над производством опиума, а уже в 80-х годах начали продавать его в Южном Китае. На северо-востоке Индии вскоре раскинулись огромные плантации, на которых выращивался самый простой и популярный в мире наркотик. Уже в 1816 г. объем продаж опиума в Китай увеличился до 22 000 ящиков в год (столь значительные объемы опиумной торговли и не снились большинству современных наркодельцов). Серебро, которое оставляли в Гуанчжоу английские купцы, торговавшие чаем, возвращалось в английские же руки. В Индии и Англии оно перестало быть «хорошим металлом», цена на него падала, в то время как в Китае возник дефицит серебра. Вместе с ростом в Поднебесной курса серебра (привозимого европейскими торговцами) падала цена на чай, и английские купцы могли уже не опасаться за свои доходы.
Нет сомнений, что «чайные» и «опиумные» клипперы работали на одних и тех же хозяев. Хотя английские представители и утверждали, что нужно разделять «честных» покупателей чая и наркоконтрабандистов, деятельность последних была слишком выгодна для первых, чтобы те не приложили к ней руку. Именно поэтому англичане столь серьезно восприняли угрозу прекратить контрабанду опиума.
Китайское правительство понимало, что вместо получения прибылей государство оказалось перед угрозой катастрофической утечки драгоценных металлов, которая могла вызвать кризис и так не слишком устойчивой денежной системы. Экономические сложности сопровождались повальной [379] нарокоманией, которая распространялась по Южному и прибрежному Китаю. Несколько сотен тысяч подданных императора Даогуана (1821-1850) превратились в физически и морально искалеченных людей; причем в массе своей это были активные личности, ибо на регулярное получение доз опиума необходимы суммы денег, отсутствовавшие у рядовых крестьян. Многие наркоманы пополняли ряды тайных религиозных и политических обществ, еще большее их число шло на преступления, чтобы раздобыть деньги для покупки наркотиков.
В 1837 г. при дворе Даогуана сформировалась влиятельная «национальная» партия, стоявшая за полное прекращение торговли опиумом и ограничение прав английских купцов. Ее возглавил знатный чиновник Линь Цзэ-сюй (1785-1850), который в декабре 1838 г. получил назначение в провинцию Гуандун в качестве комиссара с особыми полномочиями.
Дальнейшее читатель уже знает из книги. Чтобы было понятно настроение, с которым китайцы вступали в конфликт с заморскими варварами, советуем прочесть письмо Линь Цзэ-сюя английской королеве. (См. Приложение 1.)
Опыт кампаний 1840-42 гг.
Особая стратегия полицейских войн связана с их задачами. Здесь борьба ведется не против народа или государства в целом, а против неугодных лиц, им правящих. Сама возможность полицейских войн могла возникнуть только в Европе и только после событий Великой Французской революции, когда в головах людей правительство и народ были окончательно отделены друг от друга. Когда исчезла вера в то, что власть имеет небесную санкцию, многие правящие элиты оказывались в ситуации, когда внешние силы сталкивали их с собственным народом.
В Средние века римские папы, обычно не имевшие в руках реальной военной силы, добивались своего от могущественных светских государей, налагая на их владения [380] интердикт — запрет совершать богослужения. Страдал не только провинившийся перед понтификом король-герцог-граф, но и все его подданные. Теперь же объектом противостояния становился исключительно правящий эшелон: в результате на государство не просто производилось давление извне, оно взрывалось изнутри.
Следовательно, те формы войны, которые оказались выработаны в Европе к середине XIX столетия, требовали пересмотра. Что является первоочередной целью полководца? Армия противника? Но победа в ожесточенном, кровавом сражении может оказать шокирующее впечатление на население того государства, против которого проводится полицейская операция. Такие события, как Ватерлоо или Бородино, принципиально не укладываются в идеологию полицейских ударов (и требуют затраты иных сил и средств).
Не является целью и оккупация значительной территории, ибо это может привести к партизанской борьбе, превращающей боевые действия в войну на истощение.
Конечно, одно из непременных, просто-таки необходимых условий полицейской войны было налицо: абсолютное превосходство в военной технологии, дающее возможность вершителю справедливого возмездия считать свое положение во время конфликта более высоким, чем положение противника, а потому мнить себя именно полицейским{*23}.
Однако по-прежнему сохранялась необходимость в изобретении такой стратегии, которая позволила бы избегнуть соблазнов превращения частной операции в «войну до победного конца». На примере кампаний 1840-42 гг. мы видим, как англичане ищут уязвимое место противника, ищут, собственно, тот предмет, на который они хотят направить свои действия.
Когда становится окончательно ясно, что таким предметом является структура управления китайскими государством, британцы испытывают явное облегчение. Вместо показательных, [381] удачных, но совершенно беспорядочных ударов по китайским портам нащупываются подлинные жизненные связи внутри китайского государства. Успехи небольших английских корпусов уже подорвали военный авторитет пекинского правительства. Чтобы поставить его перед угрозой окончательной потери рычагов воздействия на общество, нужно было показать экономическую беспомощность власти. Именно этим мотивировался поход на Нанкин, после занятия которого англичане оседлали главную экономическую артерию страны. В тот момент голод грозил только Пекину, но нехватка продуктов в столице была такой пощечиной власти, что император спасовал перед этой угрозой.
Бутаков и Тизенгаузен неоднократно подчеркивают, что, несмотря на все усилия англичан, им не удалось вбить клин между маньчжурскими правителями и китайскими подданными Поднебесной. Действительно, в 1841 г. в районе Гуанчжоу действовали многочисленные подразделения пининтуаней{*24}, а правительственная пропаганда сочиняла зажигательные прокламации. (См. Приложение 2.)
Однако напомним, что весной 1842 года английский уполномоченный Поттингер уже вступил через своих агентов в сношения с южнокитайскими тайными обществами — т. н. «триадами» («саньхэхой»), носившими также название «обществ земли и неба» («тяньдихой»). В основном они имели антиманьчжурские программы и, несмотря на отсутствие четкой централизации, обладали на юге от Янцзы таким влиянием, что Поттингер мог надеяться при их помощи поднять против пекинского правительства половину государства.
Для победы в первой войне англичанам не понадобилась козырная карта народной революции{*25}. Впрочем, многие из английских политиков предвидели, что и без внешней поддержки тайные общества в Китае скоро поставят династию Цин на край гибели. [382]
Восстание тайпинов
Серия договоров, которые подписал Китай с европейскими державам и США в 40-х годах{*26}, стал причиной открытия китайских портов для торговых судов «западных варваров», многократного увеличения объемов торговли{*27} и, как результат, коллапса денежной системы государства Цин. Серебро стало слишком ценным металлом, что вызвало резкую девальвацию медной монеты, имевшей преимущественное хождение в «крестянском» Китае, и, в конце концов, жесточайший экономический кризис.
Сложная ситуация, в которой оказалась империя Цин, усугублялась постоянными крестьянскими восстаниями (и провоцировала их). Они разрывали связи между Пекином и провинциальным центрами власти, все более разъедая государственную машину.
Самым значительным событием в истории Китая XIX столетия стала история государства, основанного сектой Байшандихой{*28} и известного нам под именем тайпинского.
Секта эта была основана в 1843 г. сельским интеллигентом Хун Сюй-цюанем (1814-1864), который находился под влиянием христианской доктрины (к этому моменту в Китае уже около 700 000 человек исповедовали христианство в его католическом толке) и соединил с ней различные положения трех «китов» китайской религиозной жизни — конфуцианства, даосизма и буддизма. Если предшествовавшие тайные секты говорили о грядущем установлении всеобщего порядка, то теперь был найден враг, мешающий приходу царства небес: сатана. Борьба с ним входила в «небесный замысел» и вела человека к совершенствованию и спасению. Битва с сатаной была не только внутренним делом, но и всяческим сопротивлением внешним врагам грядущего общества справедливости. В первую голову [383] такими врагами (прислужниками сатаны) сочли правящую династию и маньчжуров.
11 января 1851 г. секта подняла своих адептов на вооруженную борьбу с маньчжурами, а уже в сентябре ее успехи были настолько велики, что в городе Юнъане было объявлено о создании государства Тайпин тяньго{*29}, а Хун Сюй-цюань был признан мессией, получив титул Небесного Князя (Тянь-ван).
Рассказ об истории грандиозной гражданской войны, полтора десятилетия сотрясавшей Китай, не входит в нашу задачу. Расмотрим только, как восстание тайпинов отразилось на политике Европы по отношению к династии Цин.
В марте 1853 г. тайпины захватили Нанкин, и это стало высшим военных успехом в истории их государства: держава Цин фактически оказалась рассечена надвое. Сюда было перенесено «небесное» правительство, и Нанкин на долгие годы стал столицей революционеров.
Экспедиция на Пекин, осуществленная тайпинами в том же году, не удалась (хотя их армия дошла до Тяньцзиня), после чего стало ясно, что одним ударом цинское правительство не свалить. У императора Сяньфына (1851-1861) оказалось много сторонников не только среди маньчжуров, но и в собственно китайской среде, недовольной реформами тайпинов (возвращавшими общество в состояние первобытного коммунизма) и их религиозной проповедью.
Европейские страны оказались в тупиковой ситуации. Объективно ослабление Китая было им на руку, да и христианские элементы учения тайпинов в глазах западной общественности говорили в их пользу. Однако трудно было прогнозировать торговые и экономические отношения с революционнным правительством, да и главные силы Англии и Франции в то время оказались заняты на «русском направлении»: с 1854 г. эти страны участвовали в Восточной (Крымской) войне.
Цинское правительство постаралось использовать ослабление военного присутствия европейцев. При этом притеснялись [384] не только купцы, но и христианские проповедники, которых и маньчжуры, и многие китайские обыватели считали виновными в зарождении движения тайпинов.
Однако до заключения Парижского мирного договора между союзниками и Россией англичане и французы не форсировали разрыв с Пекином, ограничиваясь лишь дипломатическими демаршами в ответ на активные действия Пекина. Зато спустя полгода после завершения Восточной войны они сосредоточили близ побережья Китая необходимые силы{*30} и, проведя две не слишком утомительные кампании, вновь поставили династию Цин на колени.
От окончательного падения последнюю спасло лишь то, что в это время в лагере тайпинов шла междоусобная борьба. Потеряв на внутренние «разборки» два решающих года (1856-57), а также не сумев скоординировать свои усилия с повстанческими армиями, действовавшими в других частях Китая (например, с 300-тысячной армией няньцзюней в Хэнани), они лишь в 1858 г. начали возвращать себе утраченные территории в долине Янцзы. Однако история показала, что время было упущено.
Перед кампаниями 1859-60 гг.
Англо -французы :
Вооруженные силы противников Китая за полтора десятилетия претерпели разительные перемены. Перевооружение войск шло полным ходом, вместе с перевооружением требовалась корректировка тактики.
Крымская война показала неоспоримые преимущества нарезного оружия перед гладкоствольным. Дальность, точность полета снаряда (пули) меняли представления о войне, впрочем, армии как всегда реагировали на перемены с некоторым опозданием.
Итак, в 40-50-е годы английская армия оказались оснащена нарезным винтовками системы Минье-Притчетта и различными ее модификациями. Несмотря на опыт Крымской [385] войны, французы не так быстро принимали на вооружение нарезное оружие, по-прежнему считая, что главной «страшной» (как говорил Наполеон III) силой пехоты является штык. Ко времени второй «опиумной» войны нарезные ружья являлись стандартным оружием лишь пеших шассеров (егерей), предназначенных для боя в расыпном строю.
Что касается артиллерии, то здесь еще только начиналось триумфальное шествие нарезных систем. Лишь отдельные французские и английские батареи были оснащены нарезными орудиями (например, пушками системы Армстронга), чья дальнобойность достигала 3000 м, а точность огня превышала гладкоствольную в 5 раз. Однако из-за сложностей с эксплуатацией дульнозарядных нарезных орудий они стали по-настоящему вытеснять гладкоствольную артиллерию лишь на рубеже 50-60-х гг., когда появились первые казнозарядные системы.
Обмундирование войск становилось все более приближенным к реалиям технологической войны: роскошные кивера вкупе с медвежьими шапками гренадеров уходили в прошлое, возрождаясь только на парадах. Зато тактика времен наполеоновских войн так до конца и не изжила себя. Уроки «окопной войны» под Севастополем не принесли плодов: во время франко-итало-австрийской войны 1858-59 гг. в атаку вновь шли колонны, предваряемые стрелковыми цепями.
Хотя англичане в момент приближения к линии обороняющегося противника и строились уже в две шеренги (те же французы сохраняли трехшеренговое построение), однако это было только первым шагом к совершенно новым методам ведения войны и, соответственно, подготовки солдат. Понадобятся три знаковых для военной истории XIX столетия события: австро-прусско-итальянская война 1866 г., франко-прусская война 1870-71 гг. и, наконец, Гражданская война в США, прежде чем из тактики будет окончательно вычеркнуто правило «Пуля — дура, штык — молодец!».
Но в противостоянии с китайской армией все эти недочеты какой-либо роли не сыграли. Огневое превосходство [386] европейских войск было настолько велико, что китайцам удавалось завязать борьбу лишь в случае, если их позиции были усилены естественными преградами и фортификационными сооружениями. Поскольку обе европейские армии имели в 50-х гг. богатый боевой опыт{*31}, а в их рядах было большое количество ветеранов, сражавшихся против восточных армий, союзников не могло смутить даже подавляющее численное превосходство неприятеля. Как когда-то конкистадоры Кортеса и Писарро, войска генералов Монтобана и Хоупа Гранта могли не считать врагов.
Еще более разительные изменения произошли в военном флоте. Английские и французские эскадры еще не отказались от линейных кораблей и многопушечных фрегатов. Однако все подобные суда, имевшие современную постройку (то есть постройку 50-х годов), были снабжены паровой машиной и имели гребной винт, который позволял им во время боевых действий не зависеть от ветра и течений.
Вообще винтовые суда все более вытесняли колесные пароходы: они были менее уязвимы и более подвижны. Постепенно паровой механизм перестанет являться вспомогательным средством; вскоре не винт или колесо будут дополнительным способом передвижения, а парусное оснащение.
Особенный интерес представляют действия канонерских лодок, в частности французских цельнометаллических. Хотя о постройке цельнометаллических судов говорили еще с 20-х годов XIX века{*32}, французские канонерские лодки стали первыми железными кораблями, которые на деле доказали свою «профпригодность». Становилось ясно, что суда нового поколения предоставляют вооруженным силам невиданные доселе возможности. Они могли проникать в такие реки, которые до этого казались совершенно закрытыми для действий европейского флота, причем металлическая конструкция делала их менее подверженными неприятельскому огню. Все [387] это создало идеальные условия для рейда европейского экспедиционного корпуса в глубь территории Китая.
Генерал Хоуп Грант
Из военачальников, участвовавших в кампании 1860 г., наибольшего внимания заслуживает генерал Джеймс Хоуп Грант. Родившийся в 1808 г. Грант с молодости был очень набожным человеком и нередко увлекал своим религиозным умонастроением окружающих. Несмотря на это, из него получился отличный офицер, а затем решительный и самостоятельный командующий армией. Хотя Грант и не прошел школу наполеоновских войн, но, возможно, именно по этой причине он оказался свободен от рожденных последними тактических предрассудков и стал одним из самых выдающихся английских генералов, участвовавших в колониальных войнах XIX в.
Первым настоящим испытанием для Гранта стали китайские кампании 1841-42 гг., в которых ему довелось участвовать в чине бригадного майора{*33}. С 1844 г. Грант вернулся в 9-й полк ланшеров (в котором служил с 1826), располагавшийся в Индии, и сражался в его рядах во время как первой, так и второй Сикхских войн. Упоминавшаяся уже нами битва при Чилианвале не стала темным пятном на его репутации. Хотя Грант и состоял в бригаде бездарного генерала Поупа, однако не участвовал в печально известной атаке последнего, когда полторы тысячи английских всадников потеряли из-за пересеченной местности порядок и бежали, едва на них бросился немногочисленный отряд сикхов.
Победа при Гуджрате сняла с армии Гофа сомнительные лавры Чилианвала, и вскоре Грант, получивший к тому времени чин лейтенанта-полковника, стал командиром «своего» 9-го полка.
Настоящая слава пришла к Гранту во время подавления сипайского восстания. В мае 1857 г. он получил под свое [388] начало кавалерийскую бригаду, расквартированную в Амбале (к северу от Дели), которая имела задачу отбить у восставших столицу Индии. Для небольшого соединения это было совершенно невыполнимым предприятием. Однако по дороге к Дели Гранту удалось рассеять несколько группировок восставших, а когда англичане собрали под стенами этого города достаточные для штурма силы, его конные полки приняли участие в решающих боях 14-19 сентября.
После этого Грант возглавлял различные подвижные группировки, сыгравшие заметную роль при освобождении Лакхнау, в битве при Канпуре, во время маневренной войны против таких командиров повстанцев, как Бахадур-хан, Ахмед-шах и т. д. В некоторых схватках его летучим отрядам противостояли многократно превосходящие силы повстанцев, однако Грант в любой ситуации выходил сухим из воды. Лорд Клайд, руководивший подавлением восстания, очень выделял 50-летнего вождя английской кавалерии, и после окончания восстания Хоуп Грант получил чин генерал-майора.
В 1860 г., когда возник вопрос о кандидатуре командующего английским экспедиционным корпусом, предназначенным для новой экспедиции в Китай, достаточно быстро остановились на Гранте, как офицере, проявившем себя наилучшим образом именно в стремительных и неожиданных операциях.
Во время краткой, но напряженной китайской кампании он проявил себя и решительным, и в высшей степени благоразумным военачальником. О последнем свидетельствуют хотя бы разногласия Гранта с французским генералом Монтобаном по поводу порядка овладения ключевыми для исхода кампании фортами в нижнем течении р. Байхэ. Принятый в конце концов союзниками английский план позволил им достичь успеха быстро и без особых потерь.
В 1862 г. Грант возглавил Мадрасскую армию в Индии. Спустя три года его положение стало еще более значительным: высочайшим указом он был назначен генерал-квартирмейстером английской Конной Гвардии. [389]
В 1870 г. Грант стал начальником учебного лагеря в Олдэшоте. Вероятно, он сам настоял на этом назначении, так как желал ввести в английской армии те способы подготовки, которые практиковали прусские военные. В частности, Грант требовал, чтобы во время маневров войска разделялись на две группы, становящиеся условными противниками: большинство английских военных теоретиков и практиков того времени считали подобные «парные танцы» ребячеством. Однако во время учений 1871-73 гг. Гранту удалось показать пользу от своих экспериментов, и к его аргументам стали прислушиваться.
Умер Хоуп Грант 4 марта 1875 г. от болезней, вызванных его многолетней службой в условиях тропического климата.
Китайская армия
Несмотря на опыт прошедших военных кампаний, китайская армия так и застряла уровне XVII столетия. Причин этому может быть названа масса: и косность мышления китайцев того времени, вызванная подчеркнутым традиционализмом их культуры, и отсутствие денег на реформу армии, и сопротивление военных чиновников, не желавших перемен, которые затронули бы характер их службы, и, наконец, гражданская война, бушевавшая практически на всей территории государства Цин.
Правда, теперь китайская армия пополнялась все более многочисленным отрядами ополченцев, которые формировали лояльные правительству губернаторы или помещики, не желавшие установления на их землях порядков Тайпин тяньго. Во многих провинциях именно они выносили на своих плечах тяжесть борьбы с повстанцами и представляли в тот момент значительную военную силу. Однако император Сяньфын не мог снять их с внутренних фронтов (многие из ополченческих отрядов вообще отказывались служить за пределами своих провинций), и ему оставалось надеяться на сопротивление «восьмизнаменных» частей и войск «зеленого знамени». [390]
Правда, китайцы уделили еще большее внимание фортификационному обеспечению подступов к столичному району. Из описаний Тизенгаузена видно, что китайцы все более умело организовывали огневую систему, благодаря которой могли закрывать угрожаемые направления перекрестным, фланкирующим огнем, профили их укреплений приближались к европейским стандартам (мы знаем, что на службе Цин в это время тайно состояли некоторые европейские инженеры-фортификаторы). Однако артиллерийское вооружение всех этих позиций оставляло желать лучшего, и к тому же оно находилось в неумелых руках. Несмотря на большое количество захваченных орудий, постоянно фигурирующих в рапортах союзников, китайцам на самом деле не хватало артиллерии, чтобы перекрыть все угрожаемые направления, поэтому англо-французские войска часто натыкались на уже оборудованные укрепления, где не было пушек.
Стратегия китайского верховного командования в отношении европейцев была пассивной, и именно поэтому они были вынуждены разбрасывать не занятые на «тайпинском фронте» войска по огромным территориям. Однако даже поняв после событий 1859 г., что главный удар англичане и французы нанесут в районе р. Байхэ, китайцы так и не сумели прикрыть весь угрожаемый район. Как это ни парадоксально звучит, но пекинскому правительству не хватало не только пушек, но и солдат. Поход 1860 г. был произведен европейцами очень удачно — и с точки зрения места, и с точки зрения времени. Ход войны оказался предрешен еще до ее начала.
Опыт кампаний 1859-
60 гг.
Штурм Дагу 25 июня 1859 г. обернулся пощечиной для англо-француских вооруженных сил. Впрочем, он был авантюрой, предпринятой без настоящей рекогносцировки и с малыми силами, авантюрой, рассчитанной лишь на то, что прошлые походы европейцев привели китайцев в состояние постоянного страха перед западными войсками и флотом. [391]
Если бы не упрямство адмирала Хоупа, явно запамятовавшего о тактике и идеологии полицейских операций, потери британцев и французов были бы значительно меньшими. Зато у европейцев появился еще один повод «примерно приструнить туземцев».
Поход 1860 г. стал показательной полицейской кампанией, осущественной небольшими силами, но при их абсолютном военно-техническом превосходстве. Внутреннее состояние Китая было таким, что англо-французы имели возможность заранее подготовить операционные базы (Чифу и Далянь), лежавшие на территории, контролируемой центральным правительством, и при этом им не было оказано никакого сопротивления.
Объектом для удара вновь стала власть. Ее желали поставить в такие условия, чтобы она безусловно признала право победителей диктовать свои законы. В одной из знаменитых передовиц лондонской газеты «Дейли телеграф» было написано следующее: «Так или иначе, нужно действовать террором, никаких поблажек! Китайцев следует проучить и заставить ценить англичан, которые выше их и которые должны стать их властителями».
Цель войны — силой добиться аккредитации английского и французского послов в Пекине — совпала с самим ходом операции: послы вошли в Пекин «в ранцах» армии-победительницы.
Однако этот, завершающий, акт противостояния совсем не был очевиден в его прологе. Как и в войне 1840-42 гг., первоначально думали ограничиться «решительными полумерами»: вначале разгромом фортов в районе Дагу, что принесло бы моральное удовлетворение за прошлогоднюю неудачу, а затем — занятием Тяньцзиня, находившегося в самой северной части Императорского (Великого) канала. Но, поскольку после начала восстания тайпинов коммуникации пекинского района вынужденно прошли в стороне от этого водного пути, операцию прошлось продолжить.
Сражения при Чжанцзявань и Багаолюй, сожжение летнего [392] императорского дворца и вступление англо-французов в Пекин стали эффектными завершающими аккордами войны. Генералы Грант и Монтобан могли по праву воображать себя новыми Александрами Македонскими, пустившими «красного петуха» в китайский Персеполис. При этом им удалось соблюсти необходимую меру: война опять не приобрела характера борьбы с китайским народом. Она была закончена достаточно быстро для того, чтобы даже жители столичной провинции Чжили{*34} не успели ощутить на себе всю полноту ее «прелестей».
Обратим внимание: война велась против правительства, исключительно в столичной провинции и под лозунгом принуждения императора к соблюдению им же подписанных договоренностей. Несмотря на то, что в этот раз понадобилось столь глубокое вторжение, идеология полицейской операции вновь была выдержана. Англо-французы старательно «не замечали» рядового населения, требуя от него лишь «политкорректности» — то есть занятий своими обиходными делами и продаже по сходным ценам необходимой провизии. Они вновь демонстративно отделяли народ от правительства.
Едва цель была достигнута, военные действия остановили и начали эвакуацию большей части оккупационного корпуса. Боги, следящие на небесах за мировой справедливостью, должны были бы радоваться и гордиться своими земными помощниками.
Однако радость эта имела определенный привкус горечи: складывалось впечатление, что на этот раз европейцы переборщили.
Что делать с Китаем?
Союзники не слишком хорошо отдавали себе отчет в том, что происходило с Китаем. Государство, казалось, распадалось на глазах, причем внутренние противоречия выражались [393] в нескольких формах. Наиболее очевидной была борьба национально-религиозных меньшинств за свою независимость. В 1854 г. в горных районах провинции Гуйчжоу востали племена мяо, родственные вьетнамцам, и их вооруженные отряды в течение 18 лет контролировали здесь значительные территории. Спустя год на границе с Индокитаем, в провинции Юньнань, началось движение народности пантай (хуэй), исповедовавшей ислам, которая создала обширное государство, построенное на принципах шариата. Лишь в 1873 г. маньчжуры ликвидировали этот очаг исламистов.
Еще одним центром мусульманских восстаний с 1862 г. стал северо-запад Китая{*35}. Вначале здесь поднялись дунганы. Затем к ним присоединились уйгуры и народности Синьцзяна. Там, в Восточном Туркестане, сложилось несколько государственных образований — в том числе Кашгарское ханство, которое одно время было официально признано Росией и Англией. Только к началу 80-х годов эти территории вернулись под контроль Пекина.
Вторым свидетельством распада оказалась борьба Цин с государством тайпинов и отрядами няньцзюней. Богатейшие провинции Китая были расколоты гражданской войной, в которой присутствовал и национальный элемент: тайпины являлись последовательными противниками любых компромиссов с маньчжурами. Несмотря на ряд относительных неудач, они представляли собой значительную силу и, ради свержения династии Цин, были готовы на союз с европейцами. Перед англичанами, французами, американцами появился соблазн привести к власти в этой огромной стране «свою» династию (предложение лорда Эльджина свергнуть Сяньфына, сделанное им под Пекином, подтверждает силу этого соблазна).
Впрочем, в отличие от времен первой опиумной войны, когда англичане собирались объединить пусть многочисленные, но аморфные организации, чтобы использовать их против центрального правительства, тайпины сами являлись [394] государственной структурой. И достаточно сильной структурой: союзники опасались, что могут своими руками создать режим, который будет куда более опасным противником, чем маньчжуры.
В случае, если бы союзники поддержали тайпинов, те действительно могли бы свергнуть власть Цин. Однако за это пришлось бы «пожертвовать» национально-религиозными окраинами, прежде всего мусульманскими, ламаистскими, а также Маньчжурией, вернувшись к границам государства времен династии Мин. Наибольшую выгоду в таком случае получила бы Россия, охватывавшая с севера своими владениями Срединную Империю. В 1858 г. между Санкт-Петербургом и Пекином был заключен т. н. Айгунский договор о территориальном размежевании, согласно которому левобережье Амура окончательно переходило в руки России, а Уссурийский край (ныне Приморье) становился предметом совместного владения. После вступления в Пекин иностранных дипломатов в 1860 г. император Сяньфын, опасаясь военного давления на северных границах своей державы, отказался от своих прав на Уссурийский край, полностью передав его в состав России. Англичане опасались тяготения к Петербургу Внешней Монголии и мусульманских народностей Синьцзяна. Один из английских дипломатов того времени сказал: «Еще несколько удачных кампаний наших войск — и половина Китая окажется в руках Александра II».
Именно поэтому после взятия Пекина Англия, Франция и США кардинально меняют свое отношение к династии Цин. Добившись значительных политических и торговых уступок, они начинают защищать маньчжурскую власть, как гаранта выгодных им соглашений.
Нужно отметить, что последняя сумела проявить завидную устойчивость. Воюя на несколько фронтов — против тайпинов, няньцзюней, национальных меньшинств, Англии и Франции, — она сумело сохранить свое влияние на 2/3 территории страны. Для этого приходилось откупаться от иностранцев территориями, контрибуциями и торговыми правами, [395] допускать в страну иноземных проповедников и «военспецов», разрешить влиятельным и богатым людям, борющимся с повстанцами, иметь фактически личные армии, однако династия Цин осталась-таки олицетворением идеи единого Китая.
Объединению государств-полицейских с побежденной ими династией помогли инциденты 18-23 августа 1860 г. в районе Шанхая. Главнокомандующий тайпинов Ли Сю-чэн, проводя успешное контрнаступление против цинских войск в районе нижнего течения Янцзы, вышел к Шанхаю и не смог удержаться от попытки занять этот стратегически и экономически важный пункт. Для европейских правительств произошедшее стало поводом перенести кличку «варвары» на тайпинов, а после заключения Пекинской конвенции начать поддержку маньчжурской династии.
Хотя западные державы официально обещали не вмешиваться во внутренние дела Китая, они оказывали Цин всяческую помощь. Их пароходы перебрасывали маньчжурские отряды в различные районы занятого тайпинами побережья, артиллерийские суда осуществляли огневую поддержку наступавшим правительственным войскам, а инструкторы помогали обучать солдат обращаться с огнестрельным оружием{*36}. Особенно активно англичане и французы участвовали во взятии города Сучжоу в январе 1864 г., а затем во время кампании 1868 г., когда остатки тайпинов (Нанкин пал летом 1864 г.), объединившись с няньцзюнями, совершили отчаянный марш на Пекин (при этом едва не захватив столицу).
Победив «революционеров», пекинские власти начали собирать государство, причем едва не оказались на пороге войны с Россией из-за северо-западных территорий{*37}. Однако расчет английских и французских дипломатов оказался точен: Китай так и не смог превратиться в сильное государство. [396]
Все попытки выступать на международной арене как суверенная сила легко пресекались западными державами, и это создало настоящий комплекс у правящей династии. Особенно показательна в этом смысле война 1884-85 гг. с Францией, произошедшая из-за французской оккупации Вьетнама (который в Китае считали своим протекторатом). Пекин проиграл эту войну, так по настоящему ее и не начав. В 1894-95 гг. последовала новая катастрофа: быстро набиравшая силы, развивавшаяся по западному образцу Япония без особых усилий выиграла войну с Китаем, в результате чего тот потерял о. Тайвань и был вынужден признать независимость Кореи.
Внешнеполитические неудачи, засилье европейцев, в которых большинство китайцев видело причину нескончаемого экономического кризиса и унижений, доставшихся на долю их государства, привели к антиправительственному, а затем направленному против иностранцев Боксерскому восстанию (ихэтуаней{*38}) 1899-1901 гг., во время которого была проведена классическая международная полицейская операция. Вооруженные силы сразу нескольких государств (Англии, Франции, США, Германии, России, Австро-Венгрии, Италии) за два месяца одолели сопротивление правительственных войск, поддержавших повстанцев, и, пройдя по пути корпуса Гранта-Монтобана, заняли Пекин (август 1900 г.). После этого 40-тысячный международный контингент в течение года добивал повстанцев, а союзные политики возродили центральное правительство и «в награду» себе подписали т. н. «Заключительный протокол», который стал основанием для экономического раздела Китая.
Если обобщать историю отношения европейских держав с Китаем в XIX столетии, то становится ясно, что в случае технологического превосходства группы каких-либо государств над какой-либо из «отстающих» держав путь полицейских [397] операций становится наиболее перспективным способом для установления экономического, а затем и политического контроля над последней. Здесь нет грандиозных битв, нет войны на истощение, нет массовых расправ с партизанами… а результат налицо: Китай, эта огромная, богатая страна с древнейшей историей и культурой, после серии подобных ударов стала похожа на боксера-тяжеловеса, попавшего в состояние «грогги», и на многие десятилетия превратилась в сырьевой придаток развитых держав.
О международных полицейских войнах говорят сейчас, как об особенности современной истории. Однако западный мир готовился к ним издавна и за последние два столетия накопил немалый опыт утверждения своих геополитических интересов в ситуации, когда мир становится однополярным, и любая «отстающая» от стандартов технологического прогресса страна может стать предметом особого, полицейского, внимания.
Не будем об этом забывать!
Р. Светлов