Мировая Семилетняя война

История человечества знает целый ряд мировых войн — по крайней мере с эпохи раннего средневековья. Однако коалиции, образовывавшиеся в те столетия, имели скорее случайный характер. Когда Китай воевал против тюрок, тюрки против Ирана, Иран против Византии, а Византия против Аварского каганата, который, в свою очередь, враждовал с королевством франков, округлявшим свои владения за счет вестготов, то последние становились союзниками авар, персов и Китая в результате сиюминутной военно-политической необходимости, совершенно не планируя договариваться о совместных действиях с далекими азиатскими державами, а порой даже не зная о том, что творится на другом конце континента.

Совсем другой характер приобрели мировые войны, когда центр экономической жизни, «пассионарной» активности оказался сосредоточен в Европе. Теперь основная тяжесть военных действий падала на европейский театр — Нидерланды, Лотарингию, Германию, Испанию, Италию. Однако операции противоборствующих сил — как круги на воде — распространялись по всему миру. Друг против друга поднимались колонии европейских держав и увлекали за собой местные племена и государства. [491]

Деволюционная война, война Аугсбургской лиги, борьба за Испанское и Австрийское наследства имели действительно грандиозный характер — и по численности армий, участвовавших в них, и по размерам территорий, на которых велись военные действия. Семилетняя война завершила череду мировых войн, имевших причинами наследственные права, приданое правящих особ и т. п. Здесь борьба шла не из-за тонкостей какого-либо завещания или передачи прав младшим членам семьи. Причины этой войны были вполне ясны для всех ее участников.

Прежде всего бросается в глаза, что в 1756–1762 гг. сражались группы держав, принципиально различающихся если не строем, то по крайней мере государственной идеологией. Франция, Австрия, Россия — главные «фигуранты» одной из коалиций — отстаивали Европу монархическую, причем имеющую те конфигурации границ, которые сложились во время войн длительного правления Людовика XIV. Франция претендовала на гегемонию на левом берегу Рейна, Австрия – на правом. Спорные вопросы и территории были ясны и той и другой стороне. Версаль стремился подчинить Австрийские Нидерланды и прирейнские провинции Германии, продвинуться как можно дальше в Италии, используя противоречия правителей мелких государств Апеннинского полуострова. Здесь его целью был Милан — мечта Карла VIII, Людовика XII, Франциска I. Австрия, в свою очередь, стремилась не допустить усиления Франции в областях, являющихся буфером между ее основным (придунайским) массивом территории и землями, контролируемыми версальским двором, и добивалась усиления собственной власти в той же Северной Италии.

Ослабленные, раздробленные Германия и Италия были нужны обеим сторонам — и как предмет экспансии, и как политический барьер. Южнее лежала Испания, где царствовал Бурбонский дом, и в Европе уже начали привыкать, что это государство становится традиционным союзником Франции. К северу от Австрийских Нидерландов находилась Голландия, завоевавшая в прошлом столетии славу великой морской державы, однако ослабленная многочисленными войнами и торговой экспансией [492] Англии настолько, что уже не могла быть серьезным центром влияния в европейской политике.

На востоке Европы находилась громадная Россия — все еще сохранявшая статус terra incognita для многих европейских политиков. К ее новому положению, положению великой державы, привыкали медленно и неохотно. Тем не менее участие в войне за Польское наследство, жесткая и последовательная позиция, занятая Санкт-Петербургом в последние годы войны за Австрийское наследство, принесли свои плоды. Если на державу Петра Великого, возникшую как раз во время всеевропейской смуты начала столетия (войны за Испанское наследство), еще смотрели как на казус, то теперь с Россией стали считаться{1} .

Между Россией и Германией лежало огромное аморфное политическое пространство, знаменитая дворянская республика — Речь Посполитая. Давно уже не представлявшее сколь-либо серьезной военной и политической силы, это государство тем не менее считалось важным фактором в европейской «политический системе» (как тогда выражались).

Речь Посполитая была лакомым куском для держав, окружавших ее: России, Австрии, Турции, а с некоторых пор — и Пруссии. Понимая свою слабость, польские магнаты искали поддержки у внешних сил, и постепенно их симпатии сосредоточились на Версале. Франция, опасаясь чрезмерного усиления России и Австрии в случае раздела Польши, поддерживала сторонников независимости последней и стремилась во всем поддерживать турецкого султана — как гаранта неприкосновенности Речи Посполитой. Россия и Австрия уже дважды выступали совместно против Турции, и хотя последняя, конечно, могла «войти в долю» при разделе Польши, однако в этом случае ее недруги приобрели бы значительно больше.

Еще одним гарантом шаткого политического равновесия на востоке Европы был курфюрст саксонский, являвшийся одновременно польским королем. Если во время войны за Австрийское наследство Саксония лавировала между франко-прусской и англо-австрийской коалициями, то теперь было ясно, что Пруссия готова в любой момент поглотить курфюршество. Поэтому [493] Август III являлся естественным союзником Австрии. Однако, будучи королем Польши, он склонялся к Франции, которая могла бы гарантировать неприкосновенность его королевства{2}. Это двусмысленное положение саксонского курфюрста/польского короля, усугубляемое беспринципной политикой Брюля, его кабинет-министра, вынуждало Августа III принимать всевозможные меры для сохранения баланса сил в центральной и восточной Европе.

Важнейшим фактором, нарушавшим континентальное равновесие, являлась политика Англии. Укрытая Ла-Маншем и самым сильным флотом в мире, эта держава тем не менее имела три повода для того, чтобы вмешиваться в европейские дела.

В первую очередь — торговля. Войны, которые вела Британия во второй половине XVII — первой половине XVIII столетий, помимо своих непосредственных причин, имели целью нанести как можно больший урон тем державам, которые претендовали на видную роль в мировой торговле (прежде всего — Голландии и Франции). Вместе с тем Англия боролась за права и привилегии своих торговых представительств на континенте.

Вторым поводом была колониальная политика. Постепенно экономическая система Англии все более становилась связанной с сырьевыми рынками и рынками сбыта, имевшимися в Америке, Индии, Африке. Если Испания и Португалия, первые державы, создавшие колониальные империи, уже давно прошли пик своего развития, а экспансия Голландии была остановлена после англо-голландских войн, то Франция, наоборот, только начинала широкое (правда, крайне непоследовательное) освоение Канады и Индии, где в результате происходила перманентная малая война между французами и англичанами. Таким образом, вовлекая Францию в конфликты на территории Европы, Британия отвлекала ее внимание от заморских земель.

Третьим поводом являлись наследственные владения английских королей в северо-западной Германии — Ганновер. Эта земля, лежавшая в развитой торгово-промышленной зоне Германии, имела немалое экономическое значение. Она являлась удобным плацдармом для военного проникновения в Европу и сухопутной угрозы потенциальным противникам Англии. Наконец, нельзя [494] забывать, что Ганновер являлся величайшей ценностью для английских королей потому, что, будучи правителями этого независимого от парламента княжества, они могли ощущать себя хоть каким-то противовесом парламентской системе Британии.

Однако, являясь стратегически важной территорией, Ганновер был почти беззащитен перед сухопутным вторжением. Не обладая (и не стремясь обладать) значительной сухопутной армией, Англия была вынуждена строить свою политику на континенте таким образом, чтобы Ганновер был постоянно прикрыт войсками ее союзников. За несколько лет перед Семилетней войной России было предложено подписать т. н. субсидиарный договор, согласно которому англичане, в случае опасности их владениям, за свой счет разместили бы на территории Ганновера русский корпус, составленный из регулярных и казачьих полков (помимо этого, русскому двору предлагалось содержать за английский же счет армию в Курляндии и галерный флот на Балтийском море; суммы, которые предлагались Санкт-Петербургу, варьировались от 300 до 600 тыс. фунтов стерлингов). Безопасность Ганновера оказалась столь болезненным вопросом для Великобритании, что последняя ради избавления от реальных и мнимых угроз вела совершенно беспринципную и даже непродуманную политику. Удачное для Лондона завершение Семилетней войны стало результатом не тщательной ее подготовки, но военного гения Фридриха Великого и Фердинанда Брауншвейгского, оказавшихся в одном лагере с Британией.

Помимо Англии, к разрушению сложившегося в Европе баланса стремился и прусский король. Приобретение Силезии во время войны за Австрийское наследство не только наполовину увеличило территорию и население Пруссии, не только добавило к владениям Фридриха II экономически развитый регион, но и приблизило район развертывания прусской армии к Вене на несколько сотен километров. Пруссия утвердилась в самом центре Европы: заняв горные проходы на границе с Австрией, Фридрих II мог направлять свои армии в Богемию, на Вену и даже в Венгрию. Желание австрийской императрицы Марии-Терезии вернуть Силезию подогревалось, помимо естественных реваншистских настроений, стремлением обезопасить от вторжения жизненные центры своей державы. [495]

Переход Силезии к новому хозяину обернулся постоянной угрозой и Польско-саксонскому государству. Во-первых, территория Саксонии теперь была полуокружена прусскими владениями, и в Берлине почти не скрывали своих планов аннексировать это богатое курфюршество. Во-вторых, Силезия являлась барьером между Польшей и Саксонией, и, оказавшись в руках прусского короля, этот барьер стал непроницаемым.

Франция так же скорее терпела, чем приветствовала усиление прусского могущества. В случае его дальнейшего возрастания Фридрих II мог перестать быть проводником интересов Версаля в Германии: французский двор понимал, что, оккупировав Саксонию, Пруссия способна инспирировать раздел Польши. К тому же небольшие владения Фридриха II на Рейне и в Вестфалии (Клеве, Равенсберг и др.) могли стать причиной сопротивления прусского короля утверждению Франции в том же регионе.

Наконец, превращение Пруссии в сильное государство очень беспокоило российскую императрицу. Некогда территории Восточной Пруссии, Курляндии, Лифляндии и Эстляндии входили в состав единого государства — Тевтонского ордена. Хотя после гибели последнего прошло немало времени, прибалтийские владения России сохраняли постоянные экономические связи с городами Восточной Пруссии, а немецкоязычное население в Риге, Мемеле, Дерпте по-прежнему было многочисленным. Елизавета опасалась броска прусских полков от Тильзита к Мемелю, а затем — Риге. Интересно, что в архивах Сыскного приказа сохранилось несколько сообщений о французских и прусских шпионах, которые должны были собрать в прибалтийских землях России сведения об умонастроении их жителей. А в 1755 г. прусский генерал Манштейн{3}, долгие годы служивший в России, вступил по поручению короля в переговоры с русскими раскольниками с целью создать заговор по освобождению находившегося в Холмогорах свергнутого императора Иоанна Антоновича. Фридрих II собирался отправить в Белое море корабли вместе со специальным отрядом, имевшим целью освобождение царевича. Фридрих рассчитывал подготовить в Санкт-Петербурге дворцовый переворот и посадить на престол царя, [496] во всем ему обязанного. В случае неудачи дворцового переворота можно было бы попытаться развязать при помощи раскольников гражданскую войну.

В свою очередь, Россия сама стремилась к дальнейшей экспансии на Балтийском море и явно собиралась прибрать к своим рукам Восточную Пруссию — что было возможно лишь в случае слабости короля, сидевшего в Берлине.

Усиление Пруссии вызывало опасения в Санкт-Петербурге и по поводу влияния на польские дела: с Австрией, Турцией и Францией еще удавалось достичь равновесия, но Пруссия легко могла нарушить его, причем совершенно непредсказуемым образом.

Фридрих II понимал, что нарушает сложившуюся в Европе систему политических противовесов. Но именно поэтому он не мог остановиться на полпути. Строго говоря, Пруссии нужен был еще один период нестабильности, подобный войне за Австрийское наследство, дабы продолжить территориальный рост и утвердиться в качестве державы, чей политический вес стал бы залогом ее безопасности.

Именно отсюда проистекала тяга Фридриха к новизне. Просвещенный абсолютизм, идеи которого исповедовал он, поддержка самих просветителей, полученный им почетный титул «философа на троне», являются свидетельствами не только личных склонностей прусского короля, но и интереса ко всему, что разрушало установившиеся политические отношения и государственные идеологии его потенциальных врагов. В то же время для такого молодого, растущего государства, каким была Пруссия, концепция просвещенного абсолютизма являлась вполне приемлемой, так как она подразумевала развитие искусств, наук, образования, которое можно было направить на укрепление государства. Фридрих практически не сталкивался с проблемой борьбы между сословиями и вполне мог воспринимать свое государство как новое, прогрессивное.

Итак, политические интересы еще до 1756 г. предопределили расстановку сил в будущих коалициях: с одной стороны — Англия и Пруссия{4}, с другой же — большинство европейских держав, стремившихся и сохранить статус-кво, и добиться выгодного [497] округления границ за счет «прусского нахала». Однако в тот момент все привыкли к иной «системе», сложившейся еще в сороковых годах, — к тесному союзу Франции и Пруссии против Англии, Австрии и России. Именно поэтому англо-прусский союз произвел шокирующее впечатление на все европейские дворы.

Началась война, тем не менее, не в Европе, а в Северной Америке, и к ее началу приложил руку сам Джордж Вашингтон, будущий первый президент Соединенных Штатов.

В 1749 г. в Лондоне было утверждено создание «Компании Огайо» — финансовой группы, имевшей целью основать английское поселение близ истоков реки Огайо. Здесь, на западных склонах Аллеган, на территории, которая формально оставалась ничьей, однако входила в зону французских интересов{5}, предстояло в течение семи лет поселить двести семейств, создать фермы, форт и разрабатывать имевшиеся там залежи каменного угля. Плодородные земли, меновая торговля с индейцами сулили немалые барыши, поэтому в число пайщиков компании входили такие люди, как лорд Фэрфакс или Динвидди, будущий губернатор Вирджинии. Управляющим компании стал Лоуренс Вашингтон, сводный брат Джорджа Вашингтона.

Правда, дела у компании двигались медленно. Колонисты Вирджинии боялись многочисленных индейских племен, симпатии которых в большинстве своем были отданы французам и которые во время военных действий попросту вырезали окраинные поселения англичан. К тому же было ясно, что в Квебеке (столице французских владений) не оставят без внимания появление форта на границе долины Огайо, а это грозило столкновениями с регулярными частями французской армии{6}. К тому же Лоуренс был болен туберкулезом, практически не занимался делами и умер в 1752 г.

В следующем году французы, явно опережая соперников, построили ряд фортов на юге от Великих озер и в среднем течении Огайо. Единственное, чем смогли им ответить англичане, — это [498] миссией Джорджа Вашингтона, отправленного от лица правительства Вирджинии в новые французские форты. С одной стороны, он должен был объявить решительный протест от лица Георга II, с другой же — осуществить глубокую разведку французских укреплений и подходов к ним. Поскольку английский протест был оставлен без внимания, в начале 1754 г. вирджинцы начали строительство форта в верховьях Огайо, однако были прогнаны французами, создавшими на этом месте собственное укрепление под названием Форт-Дюкен{7}.

Весной 1754 г. наконец был собран воинский отряд — 159 человек при нескольких легких пушках, который во главе с Джорджем Вашингтоном отправился отбивать у французов земли для «Компании Огайо». По мере получения сведений из долины Огайо, Вашингтон все более убеждался, что сил для противостояния с гарнизоном Форт-Дюкена у него недостаточно. В мае во французском укреплении имелось порядка 1400 солдат и ополченцев, к тому же французов с восторгом приняли индейские племена{8}.

В конце мая отряд Вашингтона наконец преодолел Аллеганы, проложив дорогу на западные склоны этих гор, однако сунуться в долину Огайо не решился. Было решено построить укрепление под названием Несессити у подножия хребта Лоурел-Ридж. Вашингтон понимал, что наличие английского форта в этом районе имеет важное значение: Несессити мог быть плацдармом для войска, направлявшегося против засевших в Форт-Дюкене французов.

Однако вскоре произошел инцидент, который послужил поводом к Семилетней войне и к тому же на два с половиной десятилетия испортил мнение французов о Вашингтоне. Узнав от индейцев, что в направлении Несессити движется небольшой французский отряд, будущий герой войны за независимость решил нанести упреждающий удар. 28 мая он, с полусотней своих солдат, окружил отдыхающих французов (около тридцати [499] человек) и, неожиданно напав на них, убил не менее десятка, а остальных взял в плен. К досаде Вашингтона, из опроса пленных стало ясно, что он напал на отряд, сопровождавший французского парламентера, лейтенанта де Жюмонвиля, который нес послание, предлагавшее англичанам жить в мире с французами и не вторгаться на территории, контролируемые Форт-Дюкеном.

Сообщение об этом событии вызвало в Канаде, а затем во Франции всеобщее возмущение. В парижских газетах писали об «убийце Вашингтоне» и требовали отомстить коварным англичанам.

События в верховьях Огайо между тем развивались своим чередом. Ни Вашингтон, ни губернатор Вирджинии не собирались приносить французам извинений и пытаться разрешить конфликт дипломатическим путем. Вместо этого гарнизон Несессити был усилен до четырехсот человек, в том числе туда была послана регулярная рота из Южной Каролины. Вашингтон считал, что с таким отрядом он отстоит свое укрепление. Однако, когда 3 июля к Несессити подошло более тысячи индейцев и французов, выяснилось, что форт был расположен крайне неудачно. Его гарнизон отбил прямую атаку, но, когда французы заняли господствующие над Несессити высоты, выяснилось, что ни палисад, ни окопы не могут укрыть гарнизон. К вечеру было убито и ранено не менее сотни защитников, неприятель же не нес никаких потерь.

Убедившись в невозможности продолжения сопротивления, Вашингтон сдался на капитуляцию. Из-за того что в его отряде не было людей, толком знающих французский язык, в текст соглашения оказалась вкраплена фраза, где Вашингтон соглашался, что нападение французов было не нарушением мира, а местью за убитого парламентера. Таким образом Англия официально признала свою вину в произошедшем{9}.

После этого началась уже неприкрытая война по всему периметру англо-французских границ в Северной Америке. Зимой—весной 1755 г. Франция и Англия перебросили в Америку [500] новые регулярные части. Пользуясь появлением армейских подразделений, губернатор Вирджинии решил произвести нападение на Форт-Дюкен, чтобы одним ударом решить спор о сферах влияния по ту сторону Аллеган.

Летом около 2000 человек — два регулярных полка и несколько сотен вирджинской милиции под командованием генерала Брэддока — отправились по проторенной Вашингтоном дороге{10}. Несмотря на взвинченные «патриотически настроенными» вирджинцами и пенсильванцами цены на повозки и лошадей, Брэддоку удалось собрать большой обоз, в котором находились припасы на несколько месяцев и тяжелая артиллерия. Поскольку обоз двигался медленно, Брэддок пошел вперед с 1200 солдатами и легкими орудиями — рассчитывая, что его появление под стенами Форт-Дюкена застанет французов врасплох.

9 июля английский корпус был неподалеку от французской крепости. Утром Брэддок форсировал реку Мононгахил — безо всякого сопротивления со стороны французов. Наступавшие сочли это благоприятным знаком, так как по всем законам тактики переправа через реку является одним из самых критических моментов марша: укрепившись на противоположном берегу реки, французы могли бы дать оборонительное сражение.

Далее местность вновь становилась закрытой и дорога на Форт-Дюкен шла в низине, окаймленной двумя лесистыми грядами холмов. Именно здесь французы (около девяти сотен регулярных солдат, ополченцев и индейцев) устроили засаду. Дождавшись, пока авангард неприятеля втянется в низину, они открыли по нему шквальный огонь. Авангард состоял из регулярной инфантерии, которая просто не знала, как действовать в подобной ситуации. Командовавшие авангардом офицеры, ехавшие на лошадях, были перебиты в первую очередь, и лишенная управления толпа с криками бросилась к переправе.

В этот момент Мононгахил перешли основные силы Брэддока. Бежавшие обрушились на них, и началось смятение, которое только усиливалось огнем французов, переместившихся на опушку леса, окаймлявшего поляну перед рекой. Брэддок попытался выстроить солдат, чтобы дать ответный залп и перейти в штыковую атаку. Однако вместо французов под огонь попали вирджинские [501] роты (к несчастью, носившие не красные, как регулярные войска Великобритании, а синие, похожие на французские, мундиры), которые рассыпались стрелковой цепью и попытались выбить неприятеля с лесной опушки.

Беспорядочные залпы англичан вновь cменились паникой. Плотный и точный огонь французов разрушил остатки английского строя прежде, чем Брэддоку удалось направить солдат вперед. Командующий англичан пытался еще раз построить своих солдат, но получил тяжелое ранение в грудь{11}. Увидев своего генерала падающим с лошади, британцы обратились в бегство.

На поле боя остались лежать более пятисот убитых или тяжелораненых англичан. Индейцы бросились снимать с них скальпы и выворачивать их карманы, французы же оставили отступавших в покое, хотя энергичное преследование могло бы привести к полному уничтожению отряда Брэддока и захвату его обоза{12} .

Когда остатки англичан вернулись на западную сторону Аллеган, в Вирджинии началась настоящая паника. Ожидали вторжения огромных индейских орд, поддерживаемых многими полками французских колониальных солдат. Однако последние не считали себя в силах совершить подобную диверсию против английских колоний. К тому же бросок в Вирджинию сделал бы их в глазах всей Европы агрессорами — Франция же стремилась переложить всю ответственность за эскалацию военных действий на Лондон.

В отличие от долины Огайо, на другом участке границы англичане достигли неожиданного успеха. Еще по условиям Утрехтского мирного договора в их руки перешел полуостров, на котором располагается современная канадская провинция Новая Шотландия, во французских документах называвшаяся Аркадией. [502] Проблема заключалась в том, что ни в этом договоре, ни в договоре 1748 г. не были зафиксированы ее северные границы. Франция считала, что под Аркадией нужно понимать сам полуостров, англичане же включали в нее и территорию, соответствующую нынешнему Нью-Брансуику и даже часть правобережья реки Святого Лаврентия. Чтобы подкрепить свои права, французы построили несколько фортов на перешейке Шиньекто, соединяющем Новую Шотландию с материком и в устье реки Сен-Жан. Летом 1755 г. из Галифакса выступил двухтысячный английский отряд и последовательно занял укрепления на перешейке и в Нью-Брансуике. Французские гарнизоны, общая численность которых не превышала 500 человек, без боя сдавали позиции. В Квебеке главное внимание уделяли землям к югу от Великих озер и не имели свободных резервов для контрнаступления. Между тем в июне—июле англичане не просто заняли несколько приграничных фортов, но и обеспечили сухопутный коридор между Новой Шотландией и основным массивом своих американских колоний. Плацдарм для наступления на долину Святого Лаврентия был готов.

Следующим шагом англичан стало выселение французских жителей Аркадии. К этому моменту на полуострове жило более 10 000 человек, происходивших от первых переселенцев и сохранявших французский язык и католическую веру. Английские власти понимали, что во время военных действий эти люди в любой момент могут превратиться в «пятую колонну» франко-канадцев. В результате с августа началось насильственное выселение аркадийцев в другие колонии — от Джорджии до Массачусетса.

Летом того же года произошло еще одно открытое столкновение — на этот раз близ юго-восточных берегов Онтарио. Целью англо-американцев был форт Сен-Фредерик, прикрывавший дорогу к верхнему течению Святого Лаврентия. В корпусе, возглавлявшемся полковником Джонсоном, насчитывалось более 4000 человек, имевших легкую и тяжелую артиллерию, даже подобие инженерных частей. Все, что французы успели противопоставить неприятелям, — это около полутора тысяч солдат, ополченцев и индейцев, возглавляемых недавно прибывшим в Канаду бароном Дискау, некогда служившим под началом знаменитого [503] маршала Морица Саксонского. Несмотря на явное неравенство сил, французы имели столь низкое мнение о военных способностях неприятеля, что Дискау отказался от тактики засад и партизанских действий, приносившей до настоящего времени наилучшие плоды в борьбе против англичан. Он сам повел наступление, и поначалу ему удалось достичь успеха — рассеять авангард Джонсона в ситуации, напоминавшей бой при реке Мононгахил. Однако главные силы англичан заняли неплохо укрепленный лагерь, лежавший к тому же на высотах, господствующих над окружающей местностью.

Другой военачальник в другое время не рискнул бы атаковать. Однако барон Дискау, памятуя о победах французского оружия в прошлой войне, решил воспользоваться своим успехом, и небольшой французский отряд бросился на валы и окопы, защищаемые десятком орудий.

К счастью для французов, эта атака не превратилась в самоубийство. Огонь англичан сразу же заставил повернуть назад индейцев; за ними последовали ополченцы и солдаты. Джонсон не рискнул на контратаку или сколь-либо серьезное преследование неприятеля, так что потери нападавших оказались невелики. Однако раненный трижды барон Дискау остался на поле боя и попал в плен.

Экспедиция Джонсона привела к тому, что англичане укрепили свои позиции на реке Осуиго и создали угрозу линиям сообщений французов к югу от Великих озер. Однако, в сравнении с затраченными на ее проведение силами, она была не более чем полумерой и не изменила положение на подступах к долине Огайо.

Так или иначе, 1755 год стал в Северной Америке годом войны. Англичане и французы укрепляли границы, вели активные действия на «ничейных» землях, готовили плацдармы для будущего наступления. Из метрополий перебрасывали подкрепления, причем в 1755 — начале 1756 гг. пальма первенства здесь принадлежала французам. Они перебросили в Канаду в общей сложности более 8 батальонов регулярных войск и сотни рекрутов. Возглавить колониальную армию после пленения Дискау должен был маркиз де Монкальм, имевший хорошую военную репутацию. В качестве помощников ему дали Гастона де Леви, [504] будущего маршала Франции, и Бугенвиля, впоследствии — знаменитого путешественника.

Подкреплений было бы больше, не введи англичане с лета 1755 г. «неограниченной морской войны» против французских кораблей, приближавшихся к берегам Северной Америки или возвращавшихся из Канады во Францию. Уже Дискау довелось быть свидетелем такой войны: 7 июня, близ Ньюфаундленда, транспортная эскадра, на которой перевозились его войска, была неожиданно атакована английской флотилией адмирала Боскоуэна. Французские корабли охранения (три фрегата против одиннадцати линейных кораблей и фрегатов у англичан) приняли неравный бой, дав возможность транспортным судам достичь Луисбура — главного морского порта Канады. При этом два французских фрегата попали в руки англичан, один сумел уйти от погони{13}.

В ответ на это осенью 1755 г. союзные французам индейцы начали набеги на приграничные английские поселения. Особенно пострадали от этого фермеры западной Вирджинии — той самой колонии, которая и спровоцировала войну.

В 1755 г. Англия, готовясь к войне против Франции, решила ускорить заключение соглашения со своими потенциальными союзниками. Генерал Кейт, английский посланник при венском дворе{14}, представил канцлеру Кауницу проспект такого соглашения, согласно которому на Австрию возлагалась защита не только принадлежавшей Габсбургам Бельгии, но также Голландии{15} и Ганновера. Дабы обезопасить последний, австрийцам, помимо посылки на север Германии особого корпуса, предлагалось начать наступление на Пруссию, чтобы связать руки последней.

Хотя австрийский двор и готовил войну против Фридриха II и не собирался оставлять без защиты свои владения в Нидерландах, однако тон проспекта был сочтен оскорбительным. Англичане в очередной раз искали обезьяну, которая таскала бы для них из костра жареные каштаны.

Начался торг — по поводу количества войск, сроков их отправления, контингентов самих англичан. Последние готовы были [505] идти на уступки, однако отказывались присылать в Ганновер собственных солдат. Именно при обсуждении последнего пункта австрийцы с удивлением и досадой узнали, что английское правительство ведет переговоры с Фридрихом II.

Хотя Англия и давала в последние десятилетия немало примеров торгашеского отношения к политике и абсолютного наплевательства на интересы своих союзников, такой измены Вена от нее не ожидала. Заключив союз с Пруссией, Лондон оставлял Австрию в борьбе против самого главного ее врага. Между Австрией и Францией в тот момент не было настоящих противоречий: первая жаждала вернуть Силезию, вторая сосредотачивала усилия на борьбе с Англией. Получалось, что Англия предлагала повернуть все силы Марии-Терезии на достижение совершенно не нужных Австрии целей и при этом совершенно не стеснялась напыщенно напоминать ей о союзнических обязательствах.

Поразительно, насколько английские дипломаты в тот момент не понимали, что они делают. В Лондоне полагали, что могут создать против Франции коалицию из всех значительных континентальных держав. Договор с Австрией считался незыблемым, соглашение с Пруссией позволяло не беспокоиться за Ганновер, а субсидиарный договор с Россией — бывший, по мнению английских «политических аналитиков», делом нескольких месяцев — давал тридцатитысячный корпус русских войск, который можно было направить в Нидерланды.

Однако Лондон ошибался по всем пунктам. Во-первых, он ошибался по поводу Фридриха II. Последний сам готов был к войне с Австрией, рассчитывая на новые территориальные приобретения (в первую очередь — Саксонии, на аннексию которой Австрия, вероятно, ответила бы войной). Прусский король знал о военных приготовлениях русских в Курляндии, поэтому соглашение с Англией было нужно ему прежде всего как гарант безопасности со стороны России. В те годы считали, что английские деньги могут все и что внешняя политика России находится под влиянием капиталов лондонского Сити. Рассчитывая на это, Фридрих мог чувствовать себя в безопасности и сосредоточить всю свою армию на южных границах. Заключая 16 января 1756 г. союз с Англией, он ничем не обязывал себя по отношению к Австрии. [506]

Россия, которая была склонна принять условия субсидиарного договора, также поняла, что может оказаться в дураках. Подписание соглашения было приостановлено буквально в последний момент, когда английский посланник при российском дворе отказался внести в него пункт, согласно которому войска, размещаемые в Ганновере, должны были использоваться против прусских сил.

4 февраля 1756 г. Уильямс был вынужден сообщить об англо-прусском союзе, оправдывая это стремлением Лондона добиться при помощи подобного маневра безопасности России и Польши. Двуличность английской политики стала ясна не только императрице Елизавете, но даже такому стороннику проанглийской политики, как канцлеру Бестужеву.

«Расставание» России с Англией, правда, растянулось до поздней осени 1756 г., и связано это было не с огромными деньгами, которые англичане постоянно предлагали Елизавете, а с неопределенностью в отношениях с высокомерным Версалем. Несмотря на то, что англо-прусский договор помещал обе державы по одну сторону баррикад, дипломатические отношения были установлены не сразу, и вызывалось это прежде всего польскими делами. Еще незадолго до вторжения Фридриха II в Саксонию Брюль, кабинет-министр саксонского двора, позволял себе крайне грубо обращаться как со сторонниками России в Польше, так и с русскими посланниками. И даже после захвата прусским королем Дрездена французский двор оказывал давление на Августа III с целью недопущения прохода русских войск через территорию Польши. В Версале предлагали прямую высадку в Восточной Пруссии, опасаясь, что в противном случае временное пребывание русских корпусов в Литве или Померании станет постоянным и раздел Польши произойдет де-факто. Лишь в ноябре Уильямс покинул Санкт-Петербург, и только 31 декабря Елизавета подписала протокол присоединения к франко-австрийскому союзу. Таким образом, государство, которое было готово к войне в наибольшей степени из всех врагов Пруссии, в течение целой кампании оказалось выключено из борьбы.

Ошиблась Англия и по поводу Австрии. Последняя еще в 1755 г. вела переговоры с Людовиком XV, однако в тот момент [507] французское правительство не собиралось отказываться от союза с Пруссией. Англо-прусское соглашение сделало «бегство» Марии-Терезии из английского лагеря делом времени. И действительно, 2 мая 1756 г. в Версале был подписан австро-французский договор. А с 17 мая Англия и Франция уже формально находились в состоянии войны.

* * *

В книге Архенгольца более или менее подробно рассмотрены все кампании Семилетней войны, происходившие в Европе. Чтобы иметь более полное представление об этой войне, следует конспективно изложить основные события, происходившие в 1756–1762 гг. на морских и колониальных театрах военных действий, несколько более подробно остановившись на сражениях при Менорке (20 мая 1756 г.) и при Квебеке (на Равнине Авраама — 13 сентября 1759 г.).

Война на Средиземноморском театре началась для французов при очень благоприятных условиях. Несмотря на наличие неплохих военно-морских баз в Гибралтаре и на о. Менорка{16}, англичане в этот момент не имели на Средиземном море значительных морских сил. Некоторое время в Лондоне были склонны верить в серьезность приготовлений французов к десанту на Британские острова и сосредоточили большую часть своих сил против Бреста (основной базы атлантического флота Франции) и в заливе Ла-Манш. Пользуясь страхом англичан перед возможным «блицкригом», французы сосредоточили в Тулоне более 150 транспортов, на которые в начале апреля был погружен экспедиционный корпус герцога де Ришелье, имевший целью высадку на Менорке.

Лишь 9 апреля, получив данные о приготовлениях французов (война все еще не была объявлена), английское Адмиралтейство отправило в Средиземное море эскадру лорда Бинга (10 линейных кораблей, к которым позже присоединилось еще 3 судна).

Однако англичане опоздали. Уже 12 апреля французский флот вышел из Тулона и 19-го высадил на Менорке корпус Ришелье. Войска, защищавшие остров (не более 3000 человек), были стянуты в самый крупный город последнего — Порт-Махон. [508] Ришелье осадил крепость и вскоре поставил ее гарнизон в безвыходное положение.

Только спустя месяц после высадки французов адмирал Бинг подошел к острову. В Гибралтаре на его корабли был посажен пехотный батальон, который, конечно, не мог бы бороться с более чем 10-тысячным корпусом Ришелье. Поэтому англичане рассчитывали на победу в морском бою. Она позволила бы захватить в ловушку французские части, лишив их подвоза продовольствия и боеприпасов.

20 мая французский флот (12 линейных кораблей под командованием адмирала Галиссоньера), блокировавший залив, в котором находился Порт-Махон, отправился навстречу Бингу. По мощи бортового залпа эскадры были примерно равны; лишний корабль у англичан давал им лишь небольшое тактическое преимущество, которым к тому же Бинг так и не сумел воспользоваться.

Эскадры встретились на контркурсах, двигаясь кильватерными колоннами под острым углом по отношению друг к другу. Когда головные французские корабли проходили мимо концевых судов англичан, Бинг (находившийся на ветре) решил, что неприятель хочет выиграть позицию и ветер, обогнув по дуге его строй. По этой причине был отдан приказ «повернуть все вдруг» и лечь на обратный курс. Теперь эскадры двигались параллельно друг другу: английский адмирал видел, что у него имеется один «лишний» корабль. Поскольку инструкции, разработанные в Адмиралтействе, предусматривали линейный бой, где каждый из кораблей сражается со своим противником, не вмешиваясь в схватки соседей — дабы не помешать им, — Бинг вывел из строя одно из своих судов, после чего ему осталось рассчитывать только на Провидение да на выучку своих экипажей.

Затем на флагманском корабле подняли приказ «спуститься на противника». Для этого все корабли должны были повернуть на три румба, чтобы выйти на линию действительного огня, после чего опять лечь на курс, параллельный эскадре Галиссоньера.

На морских учениях англичане неоднократно отрабатывали эти маневры, целью которых было одно: поставить свои суда [509] как можно ближе к неприятельским, порой — борт к борту, и нанести ему артиллерийским огнем максимальный урон. Все другие виды ведения боя просто не рассматривались в инструкциях, так как считалось, что только действуя как плавучая батарея линейный корабль действительно в состоянии использовать всю свою боевую мощь. Маневрирование, окружение неприятельских кораблей, взятие их на абордаж — все это было оставлено в удел легким силам и гребным флотилиям, действовавшим на морских коммуникациях или вблизи берегов. Впрочем, победы и поражения последних не оказывали существенного воздействия на ход войн XVIII столетия.

Начиная с англо-голландских войн XVII века, тактика морских баталий становилась все более однообразной. Подобно тому, как во время сухопутных сражений, прежде чем перейти к штыковой атаке, полки поливали друг друга свинцовым градом, испытывая мужество и устойчивость неприятеля (в большинстве случаев штыковой атаки уже не требовалось, ибо у одной из сторон через некоторое время попросту сдавали нервы), так и на море плавучие деревянные крепости, имевшие по 60, 80, даже 120 пушек, выстраивались напротив друг друга и обрушивали на врага всю мощь своего огня. Битва выигрывалась не маневрированием, но грубой силой, скорострельностью орудий, хладнокровием артиллеристов, умением матросов бороться за живучесть своих кораблей — то есть гасить пожары, исправлять повреждения.

Можно догадаться, насколько революционным стало использование маневра по прорыву неприятельской линии и созданию огневого преимущества на каком-либо из участков схватки, который впервые в английской истории использовал адмирал Родней во время сражения близ Доминика (1782 г.), а затем ввели в практику адмиралы Джарвис и Нельсон.

Бинг не думал ни о чем постороннем уставу, стремясь начать «правильный» бой. Однако он не учел нескольких обстоятельств, которые сразу же поставили успех сражения под сомнение.

Во-первых, контр-адмирал Уэст, командовавший английским авангардом (5 линейных кораблей), совершил поворот не на три, а на семь румбов — то ли не разобрав сигнала, то ли считая, [510] что именно этот маневр поставит его суда прямо против французских{17}. Между тем строй кораблей Галиссоньера в тот момент был несколько вогнутым; таким образом, корабли Уэста оказались в совершенно невыгодной позиции по отношению к неприятелю. Англичане могли вести огонь лишь из носовых орудий, в то время как французы обрушили на них всю мощь батарей своего левого борта. Стремясь выйти из-под удара, Уэст повернул налево, но при этом стал отрываться от главных сил Бинга, все еще совершавших «спуск» на огневые позиции.

Во-вторых, «Интрепид» («Бесстрашный»), головной корабль центральной группы англичан, несмотря на то что его угловой курс по отношению к французам был куда благоприятнее, чем у судов Уэста, получил тяжелые повреждения рангоута и рулевой системы и стал выходить из строя. Простейший здравый смысл требовал от Бинга приказать тому покинуть ордер и без промедления устремиться за своим авангардом, чтобы не бросать Уэста без поддержки. Однако подобный маневр означал нарушение рекомендуемого уставом ордера, и Бинг приказал своим главным силам замедлить ход, пока повреждения не будут исправлены, дабы английский флот был в состоянии продолжать сражение в изначальном строю.

Идеальный порядок движения главных сил Бинга оказался нарушен, но, что самое скверное, его авангард почти на час был предоставлен самому себе.

Уэст заметил это и начал замедлять ход своих судов. Галиссоньер прореагировал на действия англичан изящным «па». Головные корабли его колонны стали поворачивать под ветер, и основные силы последовали за ними. При этом они проходили мимо сбившегося в кучу английского авангарда, поочередно нанося по тому артиллерийские удары, которые привели к огромным потерям среди английских моряков и тяжелым разрушениям на судах Уэста.

Когда «Интрепид» наконец закончил ремонт и Бинг подошел к своему авангарду, основная фаза боя была закончена. Галиссоньер занял удобную позицию под ветром, ожидая новой [511] английской атаки. Невооруженным взглядом было видно, что его суда находятся в отличном состоянии, — чего нельзя было сказать о кораблях Уэста.

Увидев повреждения на своих кораблях, Бинг счел за лучшее не вступать в новое сражение и ретировался к Гибралтару. Он даже не пытался высадить на Менорке десант, справедливо полагая, что Ришелье справится с тем без труда.

Это сражение вызвало во Франции небывалый энтузиазм — тем более что 28 мая гарнизон Порт-Махона капитулировал. Французы на время поверили в способность своего флота на равных сражаться с «владыками морей» — хотя было очевидно, что Галиссоньер не переоценивал свой успех и не попытался добить Бинга даже тогда, когда перевес в силах оказался на его стороне.

Английского же адмирала ждало отстранение от службы, а затем — суд. Поскольку воинственные круги во главе с Питтом все более забирали в свои руки власть над политикой Англии, им требовалась жертва — особенно жертва, связанная с партией тори. Неудачи первых месяцев войны вызвали в широких кругах английского общества жажду искупительной крови — и Бинг был казнен по приговору военного трибунала.

Однако захват Менорки так и остался исключением — при в целом пассивной стратегии французских морских сил. Объяснение тому простое: против шестидесяти французских линейных кораблей англичане могли выставить вдвое большее число судов того же класса. К тому же английские эскадры были лучше экипированы, обучены и руководились опытными, уверенными в себе адмиралами. Таким образом, стратегия французов вынужденно ограничивалась созданием косвенных угроз.

Главной такой угрозой была высадка на Британские острова. Еще во время войны Аугсбургской лиги, в 1690–1691 годах, французским экспедиционным войскам удалось поднять восстание в Ирландии, так что считаться с реальностью подобной угрозы англичане были обязаны{18}. Поэтому одно присутствие французской эскадры в Бресте вынуждало Англию держать почти половину своих кораблей в заливе Ла-Манш. Правда, блокада [512] Бреста в первые годы войны была непрямой. Близ этого порта располагался лишь усиленный дозор из быстроходных английских кораблей. Главные силы флота Ла-Манша находились в Дувре или в одной из баз на юге Британии.

Только в 1759 г., получив данные о том, что французы всерьез готовят высадку, английское Адмиралтейство отдало приказ о прямой блокаде Бреста. С этой целью близ французского берега отныне всегда находилось два десятка линейных кораблей англичан (под командованием адмирала Хоука), которые не позволяли французам выходить из бухты. Остальные корабли составляли оперативный резерв, находясь в английских базах в состоянии повышенной боевой готовности.

Тем не менее в конце лета того же года французы попытались сосредоточить в Бресте три из четырех своих действующих эскадр — Вест-Индскую, Тулонскую и собственно Брестскую{19}, — чтобы добиться численного превосходства в решающий момент и лишить англичан господства над Ла-Маншем хотя бы на несколько дней, необходимых для совершения высадки. 15 августа французский адмирал Де Ла Клю вышел из Тулона с эскадрой в 12 линейных кораблей. Французы считали, что Гибралтарская эскадра уже знакомого нам адмирала Боскоуэна (14 линейных кораблей) занята блокадой Менорки, а потому не сможет преградить им путь. Тем не менее за день до того, как Тулонская эскадра появилась на траверзе английской базы, Боскоуэн вернулся сюда с тем, чтобы отремонтировать и переоснастить свои корабли. Узнав от дозорного фрегата о проходивших французских судах, он тут же бросил свою эскадру в погоню.

Флотилия де ла Клю разделилась на две части. Меньшая (5 кораблей) укрылась в испанском порту Кадис. Оставшиеся корабли устремились на запад вдоль испанского побережья. Какое-то время казалось, что им удастся уйти: лишь замыкающее из судов де ла Клю ввязалось в бой с англичанами, шедшими за французской колонной сзади уступом, и оно в течение пяти часов выдерживало схватку с авангардом Боскоуэна.

Тем не менее англичане постепенно прижимали неприятеля к берегу. Де ла Клю, из опасений, что в случае выхода в открытое [513] море англичане его перехватят — а английские корабли обладали более высокими мореходными качествами в сравнении с французскими, — устремился в португальские территориальные воды и выбросил свои корабли на мель близ местечка Лагоа. Он рассчитывал, что португальское правительство по крайней мере интернирует корабли и экипажи. Однако Боскоуэн, действуя со свойственной ему безапелляционностью, вошел вслед за неприятелем в территориальные воды Португалии и захватил беззащитные французские корабли{20}.

Гибель Тулонской эскадры сорвала французские планы, тем не менее адмиралу де Конфлану, командующему Брестской эскадры, было приказано активизировать действия. Облегчала задачу осенняя погода с господствовавшими сильными западными ветрами и частыми штормами. Из-за погодных условий адмирал Хоук неоднократно отводил свои корабли от французского берега, и блокада становилась чисто условной. Именно в один из таких осенних дней в Брест прорвалась Вест-Индская эскадра.

Теперь де Конфлан имел 21 готовый к походу линейный корабль, не считая фрегатов и мелких судов. Когда очередной шторм заставил Хоука отвести большую часть своих кораблей от Бреста, французы решили улизнуть из ловушки. В случае удачного исхода попытки они могли направиться либо в Средиземное море, либо же (что являлось более предпочтительным) на одну из баз Вест-Индии, весьма подходящую для действий против английских атлантических коммуникаций.

Беспрепятственно выйдя из гавани, де Конфлан направился на юг, рассчитывая в случае опасности укрыться в какой-либо из многочисленных бухт южной Бретани.

Однако близ бухты Киберон, лежащей напротив острова Бель-Иль, он столкнулся с несколькими кораблями из блокадной флотилии. Шторм утих, и де Конфлану следовало бы уклониться от схватки, так как главные силы последней, наверное, уже преследовали его. Тем не менее французский адмирал дал связать себя артиллерийской дуэлью, и в это время на горизонте появились корабли Хоука. [514]

Резонно опасаясь сражения с численно превосходящим врагом (всего у Хоука в тот момент было 27 линейных кораблей различных классов), де Конфлан попытался прижаться к берегу в бухте Киберон. На его кораблях были лоцманы, знавшие эти места, изобиловавшие рифами и мелями. Он никак не ожидал, что англичане последуют за ним и дадут бой в тесноте незнакомой им бухты.

Тем не менее Хоук приказал следовать за неприятелем, после чего произошло сражение, напоминавшее известные отечественному читателю битвы при Чесме или Наварине. Англичане просто раздавили своим превосходством в артиллерийской мощи французскую эскадру. Семь кораблей, то есть одна треть сил де Конфлана, были захвачены или потоплены. У самих англичан получили повреждения лишь два судна, севших-таки на мели.

После битвы в бухте Киберон (20 ноября 1759 г.) французский флот потерял возможность угрожать Британским островам. Отныне французы ограничивались посылкой рейдеров-фрегатов{21} на английские линии и обороной собственного побережья. Даже вступление в войну Испании 4 января 1761 г.{22} не изменило соотношения сил. Англичане, в 1759–1762 гг. прибравшие к своим рукам французские острова в Вест-Индии, успешно захватили и два главных испанских порта на Атлантическом и Тихом океанах. 10 августа 1762 г. пала Гавана, а 5 октября — Манила.

Из успешных действий французского флота можно, пожалуй, назвать только рейд на Ньюфаундленд эскадры д’Оссонвиля в 1762 г., речь о котором пойдет ниже.

* * *

В 1756 г. могло показаться, что, как и на море, военные действия в Северной Америке будут происходить под диктовку французов. Индейцы наводили ужас на английских фермеров и плантаторов, а Монкальм, собрав трехтысячную армию, [515] захватил недавно отстроенные английские форты в долине Осуиго. Однако англичане копили силы и готовились к такому наступлению, которое привело бы не к частным приобретениям на границах Канады, а к полному уничтожению французской власти в этой стране.

Тем не менее и в 1757 г. инициатива оставалась на стороне Франции. Весной большой французский корпус под командованием Риго де Водрея, младшего брата нового губернатора Канады, опустошил английские магазины близ форта Уильям-Генри, который был создан год спустя после победы над Дискау. Поскольку [516] эти магазины предназначались для армии, которая собиралась в мае вторгнуться в долину Святого Лаврентия (со стороны южного берега Онтарио), рейд Риго де Водрея по крайней мере на год отложил генеральное наступление англичан на Новую Францию.

Летом под стены того же форта явился сам Монкальм с огромным по масштабам французских операций в Северной Америке войском в 7000 человек и принудил форт Уильям-Генри к капитуляции.

Неудачной для англичан оказалась и попытка захвата Луисбура. Для ее осуществления Адмиралтейство выделило флотилию в два десятка судов под командованием адмирала Лаундена. Однако по пути в Северную Америку она была задержана бурями, а затем понесла неожиданные потери от эпидемии. Пока Лаунден приводил в порядок свои корабли и экипажи в Галифаксе, французы перебросили в Луисбур эскадру из 23 кораблей. Ее присутствие вынудило англичан отложить свои планы до будущего года.

Однако в 1758 г. планирование и общее руководство кампанией в Северной Америке взял в свои руки Уильям Питт. Для того чтобы добиться подавляющего преимущества над противником, предполагалось сосредоточить в Северной Америке армию в 60 000 человек. (По этой цифре можно представить, насколько серьезно подошли на этот раз в Лондоне к заморским делам, — ведь число франко-канадцев, проживавших в Новой Франции, немногим превышало 50 000 человек.) Из них 15 000 предназначалось для завоевания Луисбура, еще пятнадцать — для наступления в районе оз. Шамплен, дороги по берегам которого выводили прямо к Монреалю. Несколько тысяч человек должны были действовать в районе Огайо{23}, остальные же являлись милицией, набираемой в североамериканских колониях и составлявшей общий резерв.

В начале июня 1758 г. англичане приступили к реализации главной части своего плана — одновременному наступлению на всех участках границы. Адмирал Боскоуэн осуществил высадку английского десанта близ Луисбура — морских ворот Новой [517] Франции. Действия англичан не застали французов врасплох, однако этим летом у тех не было возможности собрать флот, достаточный для прикрытия границ Канады.

Однако главная опасность грозила Новой Франции с юга. Генерал Эберкромби, назначенный Питтом главнокомандующим всех экспедиционных сил в Северной Америке, развернул наступление на форт Карийон, расположенный к югу от озера Шамплен (ныне — город Тикондерога на северо-востоке США). 15-тысячная армия Эберкромби медленно продвигалась лесными дорогами, тревожимая налетами франко-канадской милиции и индейцев. Французы при этом планомерно выбивали английских офицеров; в отличие от канадских ополченцев, привыкших к самостоятельным действиям, англичане без офицеров терялись и превращались в неуправляемую толпу. В частности, по пути к форту Карийон погиб бригадный генерал Хоу, отличившийся еще в войне за Австрийское наследство.

Пока армия Эберкромби продвигалась вперед, Монкальм выбрал место для будущего сражения и, собрав войска, готовил оборонительные позиции близ Карийона. В первых числах июля англичане оказались перед грядой высот, окаймлявших низину к югу от озера Шамплен. Эти высоты были укреплены засеками, траншеями и некоторым количеством полевой артиллерии. Посчитав, что открытая местность и многократное преимущество в силах делают его шансы на успех предпочтительными, Эберкромби приказал утром 8 июля начать атаку.

Однако случилось то, что стало закономерностью для военных действий в Северной Америке: атакующий потерпел поражение. Поскольку местность не позволила-таки Эберкромби развернуть свою армию, а совершать обход по буреломам и болотам он посчитал выше своего достоинства, английские бригады поочередно бросались на позиции французов — и откатывались назад, неся большие потери от снайперского огня оборонявшихся. Лишь к вечеру Эберкромби признал поражение и приказал остановить бессмысленный штурм. К этому часу число убитых и раненых англичан превысило 4000 человек — численность противостоящего им корпуса Монкальма.

Будь у французов больше войск, поражение Эберкромби было бы полным. Однако численное превосходство англичан не позволяло [518] даже надеяться на преследование, и Монкальм позволил неприятелю вернуться в Массачусетс.

Если в центре североамериканской линии фронта французы одержали блестящую победу, то на флангах преимущество оказалось на стороне их неприятелей. В долине Огайо франко-канадцы потеряли Форт-Дюкен, события вокруг которого стали поводом к войне, а на Великих озерах англичане заняли местечко Фронтенак, находившееся на пересечении коммуникаций французов к югу от озера Онтарио.

Еще тяжелее стала капитуляция Луисбура — после двухмесячной осады, многочисленных боев за прикрывавшие цитадель форты и длительной бомбардировки. Несмотря на ожесточенное сопротивление гарнизона Луисбура, генерал Эмхерст, командовавший английским десантным корпусом, проявил бульдожье упорство и недюжинное знакомство с осадными работами. Потеря этого порта сводила к минимуму возможности Новой Франции поддерживать связи с метрополией.

Впрочем, Версаль и не собирался предпринимать чрезмерных усилий для поддержания таких связей. Брест блокировали английские корабли, сухопутные войска были нужны для нового наступления в Вестфалии и для планировавшейся высадки на Британских островах. Весной 1759 г. в Квебек прибыло несколько сотен рекрутов — и это было все, чем могла помочь Канаде Франция{24}. Водрею пришлось ставить под ружье все мужское население колонии, что дало Монкальму к началу новой кампании армию почти в 17 000 человек. Однако ее боевые качества уступали тем небольшим, подвижным и очень организованным отрядам, которыми до сих пор действовали командиры франко-канадцев, — и это сыграло свою роль в сентябре во время сражения на Равнине Авраама.

Сражения при Квебеке оказались решающими событиями этой войны на Североамериканском континенте. Удобное расположение города делало его оборону возможной даже при тех небольших силах, которые имел в своем распоряжении Монкальм. Между тем потеря Квебека означала бы, что англичане [519] закрепляются на правом берегу р. Святого Лаврентия и получают доступ к самому сердцу Новой Франции. Поэтому близ колониальной столицы были собраны все свободные силы; на укреплениях в городе и вокруг него имелось около сотни орудий. Впрочем, большинство из них были устаревшими и не годились для действий в поле. Фактически Монкальм не имел подвижного артиллерийского прикрытия на случай открытого боя.

После неудачи прошлого года близ форта Карийон основные английские силы действовали под прикрытием флота, господствовавшего и на море, и в низовьях р. Святого Лаврентия. Под командованием адмирала Саундерса имелось до 200 судов различных классов (в том числе 10 линейных кораблей); впрочем, в операции против Квебека участвовала далеко не вся эта армада. Командовать десантным корпусом назначили 32-летнего генерала Уолфа, отличившегося при осаде Луисбура. Его бывший начальник Эмхерст соответственно сменил генерала Эберкромби, провалившего прошлую кампанию.

По английским данным, в распоряжении Уолфа имелось 8600 человек — регулярных частей, морской пехоты и ополченцев из английских колоний. Французы утверждают, что под командой Уолфа было более 20 000 солдат, однако тот, кто совершал эти подсчеты, явно причислил к полевым войскам команды судов Саундерса.

Скорее, численное преимущество было на стороне французов. Отряды Монкальма, а также гарнизон Квебека, подчиненный непосредственно губернатору Водрею, подкрепленные поголовным ополчением французских поселенцев и союзными индейцами, составили внушительную армию, числом не менее 13 000 бойцов. Впрочем, боевые качества этих солдат не были высокими — по крайней мере, это стало ясно во время сражения на Равнине Авраама.

К тому же задачей Уолфа являлся не штурм Квебека. Он должен был, используя прикрытие флота, занять выгодные для дальнейших операций позиции и дожидаться прибытия армии Эмхерста с оз. Шамплен. Именно этим и было вызвано его промедление в августе — начале сентября. Французы, похоже, знали об этом, так как занимались созданием укреплений, которые блокировали бы все подходы к Квебеку. Однако они не [520] пытались брать инициативу в свои руки (еще одно подтверждение неверия Монкальма в силы своей армии), ожидая, когда англичане сами поставят себя под удар.

Военные действия начались с того, что 26 июня Уолф высадился на обширном острове Орлеан, лежащем к востоку от Квебека{25}. Сразу после высадки одна из бригад перешла на южный берег р. Святого Лаврентия и установила несколько батарей на высоте Леви, находящейся как раз напротив Квебека. 9 июля две оставшиеся бригады Уолфа переправились на противоположный, левый, берег реки, устроив лагерь напротив тыльной стороны укреплений местечка под названием Монморанси, лежавшего в семи километрах от Квебека и являвшегося левым флангом длинной цепи прибрежных укреплений, сооруженных под руководством Монкальма.

В ночь на 18 июля часть английского флота под руководством самого Уолфа прошла мимо Квебека. Этот маневр оказался неожиданным для французских артиллеристов, и англичане не понесли никакого урона. Теперь они могли распространять свои набеги вверх по течению. Чтобы максимально уберечь Квебек от неожиданного нападения, Монкальм был вынужден растянуть свой правый фланг до мыса Руж, в десяти с лишним километрах от города. Таким образом, укрепленный кордон оказался слишком большим даже для 13-тысячной французской армии — тем более что он не предохранял французские поселения выше по реке: вскоре англичане совершили набег на местечко Трамбле в тридцати километрах от Квебека. Французы оказались заложниками своей оборонительной стратегии.

Впрочем, прошло немало времени, прежде чем англичане сумели воспользоваться осторожностью неприятеля. Посчитав, что диверсия против Трамбле отвлекла внимание неприятеля, Уолф 31 июля решил взять штурмом Монморанси, защищаемый отрядом де Леви. Однако этот пункт был подкреплен и французской линейной пехотой, и ополченцами-охотниками, так что ни необходимого численного перевеса, ни неожиданности англичане добиться не смогли. Их продвижению мешал не только прицельный огонь французов, но и проливной дождь, [521] превративший подступы к Монморанси в вязкое болото. Видя, что продолжение наступления грозит большими потерями, Уолф приказал прекратить атаки — и тот же дождь, что только что мешал атаке, позволил его войскам избегнуть преследования торжествующих врагов.

Эта — незавершенная — попытка стоила англичанам более 400 человек и заставила Уолфа изменить свой образ действий. Как отмечают сами английские историки, он начал кампанию запугивания, осуществляя практически непрерывную бомбардировку Квебека и местечек на французском берегу реки. Артиллерийским огнем снесли все высокие здания в Квебеке, в том числе — колокольню кафедрального собора. Эта кампания не прекращалась и в те дни, когда Уолф был болен. Наконец было принято решение о новом наступлении. Теперь решили воспользоваться туманом или плохой погодой, чтобы высадить лучшие английские линейные войска на правом берегу реки Святого Лаврентия и вынудить Монкальма принять бой на открытой местности лишь с теми силами, которые окажутся у него под рукой. К чести Уолфа, нужно сказать, что этот план был выполнен на все 100 процентов.

Для того чтобы ввести французов в заблуждение, англичане в течение многих дней совершали рейды по реке — выше и ниже Квебека. При этом на палубах их кораблей в боевом порядке стояла пехота, раздавались команды, барабанная дробь. Французы были вынуждены раз за разом бросать свои силы на те участки, близ которых появлялись англичане26 . К началу сентября настроение защитников Квебека сильно упало, хотя Монкальм и надеялся, что скорое приближение осенней непогоды заставит адмирала Саундерса увести свои корабли (а вместе с ними — и корпус Уолфа) на зимнюю стоянку{27}.

Между тем местом для высадки была выбрана небольшая бухта под названием Фулон, по созвучию с известным средиземноморским портом названная в английских источниках «Тулоном». Здесь береговой склон становился достаточно покатым, и [522] пехотные части имели возможность быстро преодолеть подъем, оказавшись на Равнине Авраама — большом поле, лежавшем на том месте, где сейчас расположена западная часть Квебека, район под названием Монкальм. Слева от облюбованного англичанами места берег был крутым и обрывистым; у французов там имелся даже небольшой пост — до 100 человек, которые возвели засеки и баррикады поперек тропинки, ведущей с берега прямо на вершину. Однако находившийся в полутора сотнях шагов от этой тропы пологий подъем на Равнину Авраама оставался незанятым.

12 сентября Уолф отдал последние указания войскам, которые уже были сосредоточены в лагере близ высоты Леви. В высадке должны были участвовать около 5000 человек — лучшие, специально отобранные им части 28, 35, 43-го и других полков, в том числе некоторое количество гренадер. Несмотря на решительный настрой английских офицеров и солдат, операция была очень рискованной: слишком близко от Квебека находилось место высадки (всего лишь в двух километрах от крепости).

Однако 13 сентября все сложилось для де Леви удачно. Во-первых, высадка английского корпуса поблизости от Квебека оказалась абсолютной неожиданностью для Монкальма, он всерьез никогда не рассматривал такую возможность. Поэтому отряд близ бухты Фулон не был усилен — несмотря на явное внимание англичан к этому месту и предупреждения губернатора Водрея, предчувствовавшего беду. Более того, командир французского поста отправил большую часть своих солдат на помощь крестьянам — убирать урожай на полях.

Во втором часу пополуночи корабли Саундерса, находившиеся напротив Квебека, начали обстрел города, после чего от них отделилась эскадра под командованием контр-адмирала Холмса, на которой находились десантируемые части. Приливное течение неторопливо пронесло их мимо укреплений Квебека, однако защитники последнего решили, что вся эта операция — не более чем очередной отвлекающий маневр неприятеля, и остались в городе. Когда корабли подходили к бухте Фулон, с них были спущены десантные лодки, которые медленно направились в сторону берега. [523]

И здесь англичанам повезло еще раз. Французы ожидали прибытия по реке нескольких лодок с продовольствием, собранным близ Монреаля, и непостижимым образом приняли английские суда за этот конвой. Историки ссылаются на то, что утро было раннее, возможно, над рекой лежал туман… Однако в Квебеке движение отряда Холмса заметили в два часа ночи, трудно его было не увидеть и с высоты над бухтой Фулон.

Когда первая лодка оказалась близ берега, ее окликнул французский часовой.

— Французы, — хладнокровно ответил один из офицеров, сидевших в лодке.

— Какого полка?

— Полка королевы!

— Что за судно?

— Лодка с провизией.

— Будьте осторожны! Вас могут услышать англичане!

Закончился этот странный диалог тем, что французы затихли, англичане же были вынуждены бороться с приливной волной, которая отнесла большую часть их лодок на расстояние почти в четверть мили выше избранного для высадки пункта. Однако те несколько десятков человек, которые все-таки высадились в бухте Фулон, блестяще решили задачу: они незаметно поднялись на обрыв и обрушились на спящих в своих палатках врагов.

Французы не оказали сопротивления нападавшим, и путь на Равнину Авраама был открыт.

Монкальм узнал о высадке Уолфа лишь в шесть часов утра — еще один факт, подтверждающий абсолютную неготовность французов к решительным действиям англичан. Приняв бомбардировку города, осуществляемую Саундерсом, за главную угрозу, он был попросту шокирован известием о происшедшем в бухте Фулон. Возникла дилемма, от решения которой зависело многое: либо атаковать высадившихся с теми отрядами, которые имелись у Монкальма под рукой, либо же дождаться корпуса Бугенвиля, находившегося с несколькими тысячами человек близ местечка Бопор, в полутора десятках километров ниже по течению реки Cвятого Лаврентия{28}. Поскольку посты, находящиеся [524] выше по течению, оказались отрезаны от основных сил, а Водрей настаивал, чтобы солдаты, входившие в гарнизон Квебека, оставались в городе на случай неожиданной атаки эскадры Саундерса, Монкальм мог собрать под своей командой лишь около 4200 человек. Более того, ему было отказано в просьбе усилить его части полевыми орудиями: де Рамсе, командир гарнизона, заявил, что ослабить оборону города не представляется возможным. В помощь полевым войскам выделили лишь три орудия.

Стоило ли Монкальму начинать атаку в этих условиях? К вечеру, после прибытия Бугенвиля и частей, оказавшихся «за спиной» Уолфа, он имел бы около девяти тысяч человек, — численностью его корпус почти в два раза превосходил бы высадившихся англичан. Однако два обстоятельства побудили французского командующего предпринять атаку. Во-первых, до вечера англичане, вероятно, сумели бы возвести на Равнине Авраама полевые укрепления, установить за ними тяжелую артиллерию (и еще неизвестно, соизволил бы де Рамсе на следующее утро выделить орудия для поддержки наступления) — и тогда штурм их лагеря обошелся бы французам дорого. Во-вторых, провианта в Квебеке оставалось всего лишь на два дня.

Пожалуй, последнее и стало решающим аргументом для Монкальма. Он не захотел ждать Бугенвиля, не стал раздумывать над тем, как спасти подходивший со стороны Монреаля продовольственный конвой и доставить его в город, не пожелал продолжения позиционной войны (хотя именно она в данном случае сулила французам более всего выгод). Монкальм понадеялся на удачу, на порыв своих войск, на то, что англичане, возможно, еще не завершили высадку и не приготовились к бою. Он поставил на кон в этот момент все, что у него было, — и проиграл.

Пытать счастья в атаке на открытой местности, когда под твоим началом войска, составленные по большей части из ополченцев, охотников, союзных индейцев, оказалось делом самоубийственным. Из «Истории…» Архенгольца мы помним, насколько тяжело было держать в руках самых лучших содат, когда они оказывались перед длинными линиями инфантерии, изрыгающей по наступающим залп за залпом. Даже прусские [525] полки — наиболее управляемые части из всех, сражавшихся на полях Семилетней войны, — неоднократно теряли при этом ритм наступления, координацию действий, и стоило немалых усилий, чтобы собрать их и повести в новую атаку.

Между тем основная сила канадских французов была не в регулярном бое, а в умении сражаться на пересеченной местности, в лесу, где главным орудием становились маневр и засада. Как показали это многие сражения, они были устойчивы в обороне, а в партизанской войне обладали превосходством даже над ополченцами-охотниками из английских колоний. Наилучшей для этих воинов была бы любая тактика солдат-индивидуалистов: рассыпной строй, неожиданные нападения, подвижная оборона — та тактика, которая спустя два десятилетия приведет английские колонии к победе в Войне за независимость. Жизнь в колониях, особенно в североамериканских колониях, с их необъятными, богатейшими, но враждебными просторами, требовавшими индивидуального усилия для выживания и успеха в борьбе за существование, воспитывала именно таких солдат. Атака в линейном строю органически была чужда им — да по-настоящему их и не обучали такой атаке.

Сознавая это, Монкальм попытался построить своих людей так, чтобы использовать все лучшие их качества.

Опорой атакующих были три небольших полка регулярных войск — около 700 солдат, которые двигались в центре наступавших, примерно в километре от реки. На правом фланге двигался отряд милиции — около 400 человек, — имевший подобие линейного строя. Здесь же находились орудия, взятые из Квебека. Другой отряд ополченцев, но большей численности, составлял левое крыло наступавших. Перед строем основной линии двигались небольшими группами не менее двух тысяч франко-канадских стрелков — правда, не разворачиваясь в стрелковую цепь. Наконец, союзные индейцы охватывали левый фланг англичан: многие из них имели на поясе скальпы, снятые с неприятельских голов при Монморанси.

Обилие стрелковых партий должно было, очевидно, компенсировать отсутствие достаточного количества полевой артиллерии: Монкальм рассчитывал, что меткий огонь ополченцев станет решающим аргументом во время атаки. [526]

Увидев приготовления неприятеля к атаке, Уолф, весь корпус которого находился уже на Равнине Авраама, также построил своих солдат. Небольшие подразделения прикрывали спуск к бухте Фулон, легкая пехота заняла позиции в тылу — чтобы предотвратить появление французских партий со стороны мыса Руж, а главные силы растянулись в линию от береговых откосов почти через все плато на расстояние более двух километров. Поскольку левый фланг англичан «повисал» в воздухе, Уолф расположил за ним эшелоном целый полк (15-й). Лучшие войска — несколько гренадерских рот — стояли на правом фланге: возможно, английский военачальник первоначально полагал, что главный удар французы нанесут именно здесь (чтобы прервать сообщение неприятеля с флотом). В резерве имелось еще приблизительно полтора полка. Таким образом, в первой линии на двухкилометровом фронте у англичан было порядка 3200 мушкетов — а это означало, что плотность огня при отражении французской атаки не шла ни в какое сравнение с плотностью огня при Коллине или Цорндорфе.

Французы начали наступление в 9 утра. Отряды застрельщиков приблизились к английским позициям, и под их прикрытием основные силы Монкальма двинулись вперед. Уолф также отправил вперед стрелков (уступавших числом французам) и, во избежание излишних потерь, приказал линейным частям лечь. Поскольку перезарядка мушкетов занимала немалое время, французы приближались медленно, наиболее сильная перестрелка шла на левом фланге английской линии, где давление индейцев оказалось настолько высоким, что Уолф перебросил туда пару рот из своего резерва.

Лишь около десяти часов французы приблизились на расстояние двухсот метров — и резко убыстрили шаг. По команде Уолфа английские полки поднялись с земли и приготовили мушкеты к стрельбе. Сам английский командующий был в этот момент ранен в запястье, но не дал отвести себя в тыл, оставаясь среди войск в ожидании решающего момента.

Во время движения линейные части Монкальма — судя по описаниям английских очевидцев — уклонились вправо. Таким образом, главные силы французов наступали на левую оконечность линии англичан, а левый отряд франко-канадской [527] милиции — на гренадерские роты. Самый ожесточенный огонь стрелки атакующих вели именно по крыльям английской линии. Сейчас уже трудно судить о замысле Монкальма, но похоже, что он хотел опрокинуть левый фланг Уолфа, чтобы затем полуокружить его центр и сбросить англичан в реку.

Однако сказалась выучка регулярных британских войск. Несмотря на огонь неприятеля (который, впрочем, не мог быть особенно метким, так как производился на ходу), несмотря на воинственные крики индейцев, они хладнокровно ожидали, «пока не будут видны глаза неприятеля», и лишь когда до того оставалось менее сорока шагов, командиры полков скомандовали: «Пли!»

Залп не раздался одновременно: скорее, огонь велся плутонгами, чем достигалась его непрерывность. Выстрелы бежали от флангов расположения войск Уолфа к их центру, а затем — обратно. Через несколько минут английский строй был укутан клубами порохового дыма, из которого безостановочно неслись сотни пуль.

Крики французов затихли, более того, англичане перестали испытывать на себе воздействие ответного огня. Британские офицеры приказали прекратить пальбу, ожидая штыковой схватки, но, когда дым рассеялся, стало видно, что французы бегут.

Ни добровольцы, ни линейные части не оказались в состоянии выдержать прекрасно организованного огня английской пехоты. Отсутствие артиллерии не позволяло надеяться на быстрое разрушение британских линий. Для этого, возможно, требовалось очень длительное воздействие со стороны тревожащего огня французской милиции — но нельзя забывать, что на открытом месте, подобном Равнине Авраама, она легко была бы отброшена неприятельской контратакой.

Нужно отметить, что последние минуты перед тем, как англичане открыли огонь, оказались для них самыми неприятными. Большая часть потерь корпуса Уолфа (около 650 человек убитыми и ранеными, то есть каждый пятый из стоявших в первой линии) пришлась на этот короткий промежуток времени — между тем, как линейные части британцев поднялись с земли, и тем, как они открыли огонь. В эти же мгновения смертельное ранение получил и Уолф, проживший после него лишь [528] несколько минут — которых, впрочем, было достаточно, чтобы узнать о бегстве неприятеля и победе своих войск.

Чуть позже получил смертельное ранение Монкальм, пытавшийся остановить бегство своих войск. Известие о смерти этого военачальника, олицетворявшего в глазах французов все их успехи в войне с англичанами, стало фактором, окончательно деморализовавшим армию. Несмотря на понесенные потери (более 1200 человек убитыми и ранеными — большая часть последних попала в плен), французы, после подхода корпуса Бугенвиля, опять получили численное преимущество над врагом. Однако армия Монкальма перестала существовать как организованное целое. Часть ее бежала с Равнины Авраама, переправившись через речушку Св. Шарля к северу от города, и повести ее в бой можно было бы только с помощью чуда. Другая часть укрылась за укреплениями Квебека, но и от нее прока было мало. У французов еще будет возможность доказать свою воинское умение, но пока… пока потрясение было слишком велико{29}.

Генерал Таунсенд, сменивший Уолфа, повел свои войска к Квебеку и начал строить полевые укрепления, готовясь к осаде города. Победа была блестящей, однако она еще не означала выигрыш кампании. В случае если бы французы упорно обороняли город, англичане, с приближением непогоды, вынуждены были бы прервать осаду. Однако Водрей полагал, что ресурсы обороны Квебека уже исчерпаны. Действительно, основные укрепления города прикрывали его со стороны реки, но со стороны суши — находились не в самом лучшем состоянии. Провианта не хватало, а теперь еще англичане перекрыли дорогу обозам из Монреаля. Поэтому Бугенвиль со своим корпусом и остатками армии Монкальма обошел по широкой дуге корпус Таунсенда, чтобы восстановить связь с Монреалем. Вскоре оттуда прибыл де Леви, принявший верховное командование. Однако 18 сентября комендант Квебека де Рамсе (по указанию Водрея) подписал условия капитуляции, согласно которым он вместе с 1800 солдат гарнизона был отправлен во Францию.

Англичане, заняв Квебек, срочно начали усиливать его укрепления. Они ожидали активных действий от нового командующего [529] французской армией. Однако тот понимал, что с голодной армией, не имеющей к тому же артиллерийского парка, он не добьется ничего, и поэтому приказал отступать к Монреалю — новому центру французского сопротивления.

Англичане могли торжествовать. Решительность Уолфа сделала окончательное завоевание Канады делом времени и терпения.

Кампания 1759 г. на оз. Шамплен также была в целом успешна для англичан. Эмхерст в начале июля вынудил малочисленный отряд Бурлямака, действовавший здесь, покинуть позиции близ форта Карийон и эвакуировать саму крепость. В течение июля—августа английская армия медленно продвигалась вдоль озера и лишь у северной оконечности его была остановлена большим укреплением Иль-о-Нуа — последней линией обороны перед Монреалем. Здесь Эмхерст, растянувший свои силы для защиты коммуникаций от нападений канадских партизан и индейцев, решил остановиться. Известие о взятии Квебека привело его к заключению, что в этом году и так сделано достаточно.

К весне будущего года французы оказались в отчаянном положении. Они были отрезаны не только от метрополии, но и от долины Миссисипи и Луизианы (англичане взяли форт Ниагара и перекрыли пути по Великим озерам). В руках де Водрея оставался лишь небольшой район вокруг Монреаля, а де Леви имел под ружьем не более четырех тысяч солдат{30}. Сказались большие потери прошлой кампании, возвращение многих уроженцев Квебека и его области домой (англичане угрожали репрессиями семьям тех франко-канадцев, которые находились в войсках де Леви), да и индейцы, понимая, что развитие событий складывается в пользу англичан, уже не столь охотно шли на королевскую службу.

От французов не ожидали активности, однако де Леви, понимая, что лишь отчаянная решимость может продлить сопротивление колонии, решил действовать вопреки здравому рассудку и в апреле, когда английские войска еще находились на зимних квартирах, начал марш, имевший целью отвоевание Квебека.

Корпусом, находившимся в бывшей столице Канады, командовал генерал Мюррей. Узнав о движении неприятеля, он [530] решил не отсиживаться за стенами города, а встретить его на передовой позиции — за рекой Сен-Фуа. Хотя в выступившем с ним отряде насчитывалось около 2500 тысяч солдат, Мюррей рассчитывал на многочисленную артиллерию, которой англичане были снабжены в избытке.

В двадцатых числах апреля де Леви подошел к реке и начал прощупывать позиции англичан. Разведка боем показала, что фронтальный штурм приведет к поражению, подобному битве на Равнине Авраама. Тогда французы прибегли к фланговому маневру, обойдя с правого крыла расположение английских войск. Местность и влажная почва не позволили Мюррею перебросить на угрожаемый участок достаточное количество артиллерии, и 28 апреля англичане в беспорядке откатились к Квебеку. При этом де Леви захватил несколько десятков английских пушек, что значительно усилило его импровизированный осадный парк.

Опасаясь предательства, Мюррей, по заведенному уже англичанами обычаю, выслал из Квебека всех местных жителей и сел в осаду, дожидаясь помощи из Галифакса и Луисбура.

Де Леви начал возводить некое подобие брешь-батареи, надеясь пробиться сквозь оборонительную линию англичан с западной стороны Квебека. Однако он столкнулся с недостатком продовольственных запасов: франко-канадцы уже съели практически все, что несли с собой, а окрестности Квебека были опустошены еще во время прошлой кампании.

Де Водрей собрал в Монреале речной конвой, который 10 мая направился к Квебеку. В случае благополучного прибытия его французы могли рассчитывать на ведение боевых операций еще в течение нескольких недель. Де Леви был уверен, что за это время Мюррей не получит сколь-либо существенной помощи и Квебек будет возвращен.

Однако англичане действовали не менее оперативно, чем их противник. 15 мая к Квебеку подошла из Галифакса небольшая эскадра. В тот же день английские фрегаты обстреляли французский лагерь, а 16 мая захватили конвой из Монреаля. Судьба Квебека была решена окончательно. Видя ее бесперспективность, де Леви сжег лагерь и, оставив близ города 40 заклепанных орудий, вернулся к Монреалю. [531]

Летом англичане возобновили планомерное наступление. Мюррей, значительно усиленный подкреплениями, медленно продвигался по правому берегу реки Святого Лаврентия. Де Леви уже не пытался атаковать его, армия французов стремилась задержать противника подвижной обороной. Однако последняя с каждым днем становилась все менее устойчивой, так как командующему войсками Новой Франции приходилось дробить свои силы, отправляя подкрепления то Бурлямаку, все еще удерживающему Иль-о-Нуа (против него действовал 4-тысячный корпус полковника Хэвиленда), то отрядам, находившимся в верхнем течении Святого Лаврентия: на них наступала армия Эмхерста, обошедшая бассейн оз. Шамплен с запада. На некоторое время Эмхерст был задержан близ форта Леви — что едва не нарушило график продвижения всех английских сил. Но в конце августа ресурсы сопротивления этого форта были исчерпаны, и Эмхерст вышел к Монреалю. Вскоре под стенами этого города соединились все три английских корпуса.

Хотя де Леви и Бурлямак призывали продолжать сопротивление, де Водрей, понимавший, что осажденные скоро окажутся в тисках голода, а многочисленные английские силы оставят без средств пропитания всех канадских колонистов, поспешил согласиться на почетную капитуляцию. Согласно последней, отряды ополчения расформировывались, а остатки регулярных войск (порядка 2000 человек) были отправлены во Францию.

Канада была потеряна для Франции безвозвратно. Последней попыткой получить хоть какую-то компенсацию за потерю долины Святого Лаврентия и последней вспышкой военных действий в Северной Америке стала морская экспедиция, предпринятая французами летом 1762 г. В июне французская эскадра во главе с графом д’Оссонвилем подошла к о. Ньюфаундленд, некогда принадлежавшему французской короне. Английские отряды, защищавшие остров, были немногочисленны, и французы легко заняли Сент-Джонс — его главный город. Понимая, что большего с наличными силами ему добиться не удастся, граф д’Оссонвиль обосновался в этом пункте и держался там до начала сентября — пока англичане не стянули на Ньюфаундленд войска из Новой Шотландии и Квебека. Лишь после начала [532] правильной осады д’Оссонвиль согласился на переговоры и капитулировал в сентябре того же года.

* * *

Еще одним театром военных действий во время Семилетней войны была Индия. К 1756 г. здесь сложилось относительное равновесие, выгодное в первую очередь французам. Если во время войны за Австрийское наследство французские колониальные войска нанесли несколько поражений англичанам и их союзникам, даже заняли Мадрас — крупнейшую английскую базу, то в период между 1748–1756 гг. они не только потеряли приобретения, но и начали уступать в необъявленной войне английской Ост-Индской компании.

Поэтому затишье, наступившее в англо-французском соперничестве в 1755 г., приветствовалось французским губернатором Лейри. Он вообще хотел, чтобы европейские колонии в Индии не вмешивалась в дела своих метрополий, стремясь не к противостоянию Англии, а к компромиссу.

Основное ядро английских и французских владений находилось в то время на юго-восточном побережье Индии, в области под названием Карнатик. Примерно в центре ее находилась столица французов, город Пондишери. В сотне с небольшим километров к северу от Пондишери располагался Мадрас. Города и фактории, принадлежавшие будущим противникам по Семилетней войне, располагались по побережью вперемешку; фактически европейцы занимали все удобные для торговли порты на побережье Индостана.

Индия де-юре считалась находящейся под властью Великого Могола — правителя, находившегося в Дели. Однако значительная часть центральных и западных ее земель была в руках конфедерации маратхов — племенного объединения, сложившегося в западном Индостане и лишь формально признававшего власть Моголов. Отдельные маратхские военачальники владели независимыми княжествами в южной и восточной частях могольской империи.

Однако даже оставшиеся территории контролировались местными навабами и субадарами — полунезависимыми [533] наместниками, правившими огромными территориями (Бенгалией, Аудом, Деканом). Наиболее важными для французов были отношения с правителями Хайдарабада, являвшимися законными главами всего юга Индии (в том числе и Карнатика).

Правда, и субадары не обладали полнотой власти: фактически Декан представлял собой конгломерат владений местных династов, могольских ставленников и маратхов.

В начале 50-х годов французы усилили свои позиции в Хайдарабаде благодаря предприимчивости капитана, а затем бригадира Шарля Жозефа Бюсси, величайшего из всех колониальных деятелей французской Индии. Создав боеспособную армию из обученных по французскому образцу местных воинов (сипаев), Бюсси к 1754 г. стал фактическим владыкой [534] Декана; Салабат, правивший в Хайдарабаде, полностью зависел от него.

Чем дольше продолжался мир, тем более усиливалось французское влияние. Семилетняя война стала для английской Индии великолепной возможностью разрушить складывающуюся колониальную империю.

В противовес французам англичане начали создавать базу для своего завоевания Индии в Бенгалии. В начале 1757 г., когда в Мадрас и Пондишери наконец прибыли сведения о начавшейся в Европе войне, главные силы англичан под командованием Роберта Клайва, энергичного и талантливого полководца, находились именно на северо-востоке Индии. Несмотря на выгодную ситуацию, Лейри не решился атаковать Мадрас, предпочитая добиться от британских представителей соглашения о нейтралитете. В ответ на это английский главнокомандующий захватил в марте того же года город Шандернагор, главную французскую факторию в Бенгалии, а 23 июля 1757 г. дал знаменитое сражение при Плесси, когда трехтысячная армия Клайва, составленная главным образом из колониальных войск (сипаев), взяла штурмом лагерь двадцатикратно превосходящей ее армии бенгальского наваба.

Обеспечив свой тыл, Клайв мог обратиться против французских владений на юге Индостана.

Лишь в апреле 1758 г. в Пондишери прибыл французский флот во главе с адмиралом д’Аше (8 линейных кораблей, транспорты, легкие суда), на котором находился экспедиционный корпус (3 полка регулярной французской пехоты, в том числе знаменитые Лотарингский и Ирландский{31}) и новый главнокомандующий всеми французскими силами в Индии, генерал Лалли-Толландаль{32}. Основной своей задачей он имел немедленное открытие военных действий против англичан и полное изгнание их из Карнатика. Во Франции полагали, что под командованием Лейри и Бюсси находится большая боеспособная армия, что Хайдарабад по первому слову из Пондишери выделит круглую [535] сумму на кампанию против британцев и что для быстрого достижения успеха нужен лишь опытный энергичный командир и подкрепление, составленное из ветеранов прошлой войны. Лалли до конца военных действий так и действовал в убеждении, что Индия — зависимая страна и что одно появление французских солдат обязывает любого индуса к безусловному подчинению. Вызванный из Хайдарабада Бюсси пытался привить своему новому командующему реалистический взгляд на вещи, но не преуспел в этом и более того — настроил Лалли против себя.

«Бешеный ирландец» (как за глаза звали Лалли) не пожелал дать прибывшим с ним полкам ни дня отдыха. Уже на следующий день после высадки (28 апреля) Лалли со своими тремя полками выступил к ближайшей английской колонии, г. Куддалур. Лишь форт Давида, прикрывавший гавань Куддалура, сооруженный по последнему слову инженерного искусства{33}, оказал упорное сопротивление французам. Возможно, Лалли и быстрее одолел бы его гарнизон, но Лейри откровенно саботировал поставки в армию, а д'Аше оказался отвлечен английской эскадрой адмирала Джорджа Покока, с которым в течение 1758–1759 гг. провел три безрезультатные битвы, после чего удалился на о. Иль-де-Франс. Так или иначе, морские перевозки также стали невозможны.

1 июня форт Давида пал34 , однако французы приложили слишком большие усилия для овладения этим пунктом, и настроения в экспедиционном корпусе, страдавшем от тропических заболеваний и не привыкшем еще к экзотическому рациону питания, были не самыми лучшими.

Чтобы поправить настроение, а заодно и финансы армии, Лалли предпринял экспедицию против раджи Танджура, города на юге Карнатика, разбил в правильном сражении его армию, однако так и не смог взять крепости, за которой укрылся индийский правитель. Понимая, что посреди враждебных земель его армии грозит гибель, Лалли вернулся в Пондишери и стал лелеять надежду, что после соединения с Бюсси достигнет решающих успехов. [536]

В сентябре деканская армия Бюсси и корпус Лалли заняли союзный англичанам город Аркат к северо-западу от Пондишери. Следующей целью «Бешеного ирландца» стал Мадрас. Несмотря на то, что наступал сезон дождей, а Клайв прислал в этот город из Бенгалии достаточное количество продовольствия и подкрепления, Лалли собирался взять его штурмом. Французский командующий не признавал никаких препятствий, рассчитывая, что его воля станет залогом непременной победы.

14 декабря французы заняли без боя «черный» (индийский) район Мадраса. Сипаи Бюсси начали грабить брошенное жителями имущество, вскоре к ним присоединились и солдаты Лалли. Через несколько часов французская армия была почти поголовно пьяна, и полковник Лоуренс, командовавший гарнизоном Мадраса, решил совершить вылазку. Через мост над р. Монтарон, отделяющей европейскую часть города от «черной», перешло несколько батальонов, которые устроили резню в прилегающих к мосту кварталах. К счастью для французов, регулярные части быстро пришли в чувство, и на узких улицах «черного города» началась ожесточенная схватка. Постепенно французы одолели нападавших. Лоуренс слишком поздно дал приказ отступать, и англичане в полнейшем беспорядке устремились к мосту. В результате артиллерия, находившаяся на городских стенах, не могла открыть огонь, так как отходившие войска гарнизона смешались с солдатами Лотарингского полка.

Однако по непонятной причине Бюсси, участвовавший во французской контратаке, приказал лотарингцам остановиться — и благоприятный случай ворваться на плечах бегущего неприятеля в Мадрас был упущен.

Началась осада — как и в случае Куддалура, утомительная и безуспешная. Когда же 16 февраля 1759 г. к Мадрасу подошел флот Покока, даже Лалли был вынужден отказаться от идеи генерального штурма.

Между тем англичане начали брать инициативу в свои руки. Зимой 1758/59 года Клайв послал часть своих сил из Бенгалии на юг. Британцы заняли Северные Сиркары (территория, лежащая к северу от Карнатика), привлекли местного правителя на свою сторону и после двухмесячной осады заставили капитулировать [537] местную французскую колонию — Масулипатам. Вскоре отряд из Сиркар вступил в Мадрас, где сосредоточились силы, достаточные для того, чтобы дать французам открытое сражение.

В декабре 1759 г. Лалли, подавив бунт в собственных войсках, вновь выступил против Мадраса. Его армию, насчитывавшую 3500 солдат (в том числе 1300 сипаев), сопровождал значительный отряд конницы маратхов, присоединившийся к Лалли благодаря посредничеству Бюсси. 22 января близ Вандиваша французы столкнулись с английским корпусом полковника Кута (более 5000 человек; из них европейцев — 2/5 ее состава). Англичане заняли несколько высот, собираясь отбить неизбежную атаку «Бешеного ирландца»{35}. Лалли понял это и решил не бросать солдат во фронтальное наступление, но, используя конницу маратхов, обойти левый фланг неприятеля.

Однако артиллерийский огонь отпугнул французских союзников, и, вместо продолжения боя, они отъехали в тыл армии Лалли, ожидая, чем закончится схватка европейцев. При этом Лалли едва не попал в плен: решив возглавить атаку индийской конницы, он вырвался вперед и в какой-то момент оказался с немногими адъютантами перед английскими позициями.

Видя замешательство в стане противника, англичане перешли в наступление, однако Лалли удачно расположил свои орудия в центре строя и благодаря их огню отбросил Кута. После этому ему вновь показалось, что настал благоприятный момент для атаки. Теперь в ней должны были участвовать горстка французских драгун и Лотарингский полк.

Лотарингцам наконец удалось ворваться в расположение неприятеля, захватить несколько знамен и орудия. Однако сипаи Бюсси в этот момент оказались связаны на противоположном фланге активными действиями индийских солдат Кута, в результате у Лалли не оказалось резервов, и контратакой свежих батальонов лотарингцы были сброшены с высот.

Почти в тот же момент левое крыло французов рассыпалось. Англичане обошли неприятельских сипаев с тыла, а когда под Бюсси пала лошадь, большинство его воинов решило, что их бригадир мертв, и обратилось в бегство. [538]

Увидев поражение французов, маратхи покинули поле боя, а через некоторое время вступили в переговоры с Кутом. Потерявший почти четвертую часть своих сил (в том числе и Бюсси, захваченного англичанами в плен), Лалли ретировался в Пондишери. После поражения он должен был бы готовить столицу французской Индии к обороне. Однако неуемная энергия гнала «Бешеного ирландца» вперед, и спустя месяц он вновь направился в сторону Мадраса — словно армии Кута не существовало!

К счастью для Лалли, его войско возмутилось и заставило французского командующего повернуть обратно. В противном случае оставшийся без гарнизона Пондишери мог бы достаться Куту, приближавшемуся к городу по другой дороге.

Неторопливость англичан дала французам еще год иллюзорного присутствия в Индии. Лишь осенью, после тщательной подготовки, Кут приступил к блокаде Пондишери. Сухопутные отряды англичан все ближе подходили к городу, а флот прервал подвоз провианта из имевшихся еще в руках французов факторий. В столице французской Индии начался голод. Лалли приказал выслать из города всех туземцев, затем реквизировал и сосредоточил на армейских складах все имевшееся продовольствие. Но было очевидно, что без помощи из Франции Пондишери долго не продержится.

18 января 1761 г. потерявший былую энергию и нарочито демонстрируемую силу воли Лалли подписал акт о капитуляции{36}. Пондишери был занят англичанами и спустя некоторое время разрушен почти до основания: мечты о великой колониальной империи французов в Индии так и остались мечтами. Англичане будут все активнее продвигаться в глубь Индостана, что вызовет в конце XVIII столетия профранцузские симпатии во многих индийских землях. В руках Парижа останется еще несколько прибрежных городов, однако у французов уже не найдется сил, чтобы вернуть себе положение, которое они занимали в Декане до 1756 г. [539]

* * *

Кто выиграл и кто проиграл в результате Семилетней войны?

Более всего потеряла, конечно, Франция — причем не только с точки зрения утерь обширных владений в колониях. Прежде всего у Версаля упал военный и политический престиж — как в глазах Европы, так и в глазах собственного народа. События Великой Французской революции были «запрограммированы» именно в эти годы.

С другой стороны, поражения французской армии стали стимулом для развития военной науки во Франции. Учебники, на которых воспитывался Наполеон и которые оказали решающее воздействие на реорганизацию вооруженных сил в Европе конца XVIII — начала ХIX столетий, создавались именно в годы после Семилетней войны.

Потеряла и Австрия. Силезия прочно вошла в состав Прусской державы, а в Германии сложилась биполярная система, с которой венскому двору отныне нужно было считаться.

Саксония и Польша, несмотря на восстановление этой комбинированной державы, окончательно превратились в третьестепенное государство. Из-за ослабления Франции раздел Польши стал неизбежен.

Пруссия утвердилась в качестве мощной европейской державы (а Фридрих приобрел заслуженную славу гениального военачальника) и могла на равных вести разговор с другими дворами. Однако напряжение, выпавшее на долю молодого государства, оказалось столь велико, что Пруссия на долгое время перестает быть источником беспокойства для Европы. К концу столетия живые формы, в которых развивалось прусское военное искусство, окостеневают, и развитие прусской державы оборачивается катастрофой под Йеной-Ауэрштедтом.

Более всего приобрела Англия. Захватив обширные территории, ослабив своего колониального соперника, заложив основы своей имперской власти и в Cеверной Америке, и в Индии, контролируя основные торговые пути, Британия получила мощнейший стимул для развития своей экономики. Военные заказы дали очередной толчок промышленности, а [540] разруха, царившая в Германии после окончания войны, сделала английские товары и английскую валюту желанными гостями на немецких рынках. Таким образом, огромные денежные «вливания», которые Британия совершила в прусского короля, вернулись с прибылью.

Правда, с приобретением Канады ситуация в североамериканских колониях значительно изменилась. Рассматривая долину реки Святого Лаврентия как военный трофей, англичане уделили ей чересчур много внимания, потеряв при этом контроль над территорией будущих Соединенных Штатов Америки.

Как ни парадоксально, Россия также только выиграла от этой войны. Русская армия получила бесценный практический опыт, участвуя в сражениях против лучших европейских войск и великих полководцев. Постепенно русские приобретали воинские навыки, поставившие их во время наполеоновских войн в один ряд с самыми воинственными европейскими нациями. Внешняя политика Санкт-Петербурга в течение нескольких десятилетий была сосредоточена на ближайших соседях России — и к середине девяностых годов, пользуясь ослаблением Франции и союзом с Австрией, Екатерина Великая захватила более половины территории Польши, отодвинула до Днестра границу с Турцией и утвердилась в Карелии и восточной Финляндии. Наполеону противостояло совсем другое государство, чем то, которое сражалось против Фридриха: более централизованное, развитое, богатое, имеющее владения, непосредственно граничащие с центральноевропейскими державами.

Когда в 1815 г. под власть Александра I перейдет Варшава и Царство Польское, это станет более чем щедрой компенсацией за возвращенную полстолетия назад Фридриху II Восточную Пруссию.

Вообще Семилетняя война оказала на Европу умиротворяющее воздействие. Огромные людские, финансовые, экономические потери, которые понесли большинство ее участников, затраты, не приведшие к достижению довоенных целей, приучили европейские дворы к осторожности. Всеевропейская война казалась делом, не окупающим затраты. Тридцать лет [541] конфликты будут иметь периферийный характер. Ни война за Баварское наследство, ни революция в Северной Америке, ни борьба России и Австрии против Турции, ни разделы Польши не переросли за рамки локальных конфликтов.

Многим из образованных европейцев Семилетняя война показалась «последним испытанием» на пути к цивилизованной и мирной жизни. Никто не предполагал, что это затянувшаяся пауза перед невиданной доселе бурей. Монархическая Европа привыкла к тишине и компромиссам — и оказалась не готова к тотальным войнам эпохи Великой Французской революции и Империи.