3. Командиры

У них много общего. Дуайт Эйзенхауэр всего на год старше Эрвина Роммеля. Оба выросли в небольших городках: Эйзенхауэр — в Абилене, штат Канзас; Роммель — в Гмюнде, Швабия (ныне часть Баварии. — Примеч. пер.). Отец Эйзенхауэра работал механиком, отец Роммеля — школьным учителем. И тот и другой представляли собой классический немецкий образец главы семейства: требовали строжайшей дисциплины, прибегая и к рукоприкладству. Их сыновья были заядлыми спортсменами. Эйзенхауэр увлекался футболом и бейсболом, Роммель — велогонками, теннисом, греблей, коньками, лыжами. Оба стали кадетами: Роммель в 1910 г. поступил в Королевское офицерское училище в Данциге (теперь Гданьск в Польше. — Примеч. пер.), а Эйзенхауэр в 1911 г. — в Военную академию Сухопутных войск в Уэст-Пойнте.

И немецкий, и американский курсанты не отличались выдающимися способностями, но проявляли склонность к нарушению дисциплины. К примеру, Роммель всегда ходил с запрещенным моноклем, а Эйзенхауэр курил запрещенные сигареты. В военной форме они приачекали внимание женщин и завоевали сердца двух необыкновенных красавиц: в 1916 г. Роммель женился на Люси Моллин, через год Эйзенхауэр обвенчался с Мейми Дауд.

Их судьбы разминулись во время Первой мировой войны. Роммель участвовал в боях во Франции и Италии и удостоился [56] высоких наград (Железного креста первой и второй степени и вожделенного прусского ордена Pour le Merite — «За заслуги»), Эйзенхауэр служил в Соединенных Штатах командиром в одной из учебных частей и переживал, что ему никогда не удастся освободиться от этой участи. Тем не менее он, как и его немецкий коллега, демонстрировал замечательные лидерские качества.

Теодор Вернер, один из взводных командиров Роммеля, вспоминает: «Когда я впервые его увидел (в 1915 г.), он был щупленьким, почти юнцом, но смелым, вдохновленным и жаждущим действий. Боевой настрой командира с самого начала передался всему подразделению. Солдаты боготворили его за мужество и воинскую доблесть и беззаветно ему верили».

А вот что говорит об Эйзенхауэре сержант Клод Харрис: «Человек жесткой дисциплины, прирожденный солдат, но в то же время чуткий и внимательный к людям... Несмотря на молодость, он обладал высоким чувством ответственности, чем заслужил авторитет и уважение среди офицеров». Лейтенант Эд Тайер писал матери 1 ноября 1918 г.: «Наш новый капитан, его фамилия Эйзенхауэр, пожалуй, один из самых способных армейских командиров в стране... Он обучает нас приемам штыковой атаки. Причем заводит нас так, что мы топаем как угорелые, кричим, орем, готовые разорвать все вокруг в пух и прах, как в настоящем бою».

В промежутке между войнами Роммель оставался полевым офицером, а Эйзенхауэр — штабным. Продвижения по службе случались редко, но ни тот ни другой не думал о каком-либо ином поприще, кроме солдатского, хотя оба располагали всеми возможностями для того, чтобы преуспеть «на гражданке». Ими были довольны вышестоящие командиры. Начальник Роммеля писал о нем в 1934 г.: «Умственные способности и размер плеч превышают средний стандарт комбата». В то же самое время глава американского штаба Дуглас Макартур характеризовал Эйзенхауэра как «лучшего армейского офицера, который в случае войны достигнет самых высоких рангов».

Война сделала их обоих знаменитыми. Впервые о Роммеле узнали, когда он в 1940 г. провел через всю Францию бронетанковую дивизию. Но настоящую международную известность ему принес Африканский корпус, сражавшийся в пустынях Северо-Восточной Африки в 1941–1942 гг. Эйзенхауэр приобрел мировую славу в ноябре 1942 г. во время боев в Северо-Западной Африке, когда командовал союзническими силами. [57]

Несмотря на впечатляющие победы в пустынях, после того как Роммель проиграл битву под Эль-Аламейном осенью 1942 г., Гитлер стал называть его «пораженцем». 20 ноября союзники сбили 45 из 50 транспортных самолетов с топливом для немецких танков (помогла информация «Ультры»). Как вспоминает один из батальонных командиров майор барон Ганс фон Люк, Роммель тогда сказал ему:

— Люк, это конец. Нам не удастся удержать даже Триполитанию. Мы должны будем уйти в Тунис и вступить в бои с американцами... Наша гордость — Африканская армия, наши новые дивизии, высаженные на севере Туниса, — все это будет потеряно...

Майор Люк попытался возразить.

— Нет, — продолжал Роммель. — Мы не получим никаких подкреплений. Гитлер вычеркнул этот театр боевых действий из своих планов. Все, что ему нужно — «немецкий солдат должен стоять насмерть!». Люк, эта война проиграна!

Несмотря на свои сомнения, Роммель продолжал сражаться. Американцы, наступавшие с запада, ждали Африканский корпус в Тунисе. Там войска Роммеля и Эйзенхауэра впервые столкнулись в феврале 1943 г. в битве за проход Кассерин. Благодаря дерзким и внезапным атакам немцы вначале одержали верх над неопытными и необученными американцами, которыми командовали такие же неопытные и неподготовленные генералы, включая самого Эйзенхауэра (для него это были первые настоящие бои). Эйзенхауэр допустил немало ошибок, но, эффективно используя превосходство в материально-техническом обеспечении и огневой мощи, в итоге нанес Роммелю сокрушительное поражение.

В то время Роммеля мучили несколько недугов: высокое кровяное давление (гипертонией страдал и Эйзенхауэр), головные боли, нервное истощение, ревматизм. Отчасти из-за неважного здоровья генерала, отчасти для того, чтобы сохранить его репутацию (капитуляция в Северной Африке была неизбежной), отчасти из-за желания освободиться от ежедневно поступавших из Северной Африки просьб о новых подкреплениях Гитлер решил отозвать Роммеля, предварительно присвоив ему звание фельдмаршала. Оставшуюся часть 1943 г. Роммель провел, не имея какой-либо командной должности.

Эйзенхауэр оставшуюся часть 1943 г. командовал наступлением в Сицилии и Италии. Вначале нападение союзников [58] было успешным, но затем продвижение войск затормозилось. Американской 7-й армии (пять дивизий) и британской 8-й армии (четыре дивизии) потребовалось пять недель для того, чтобы выбить две немецкие дивизии из Сицилии. В Италии немцы смогли заблокировать союзников на дальних южных подступах к Риму.

Несмотря на неудачи и физическую усталость, Эйзенхауэр сохранял оптимизм. В письме жене он писал: «Когда нарастают стрессы и тяготы, люди начинают проявлять слабость. Командующий не имеет на это право. Он не должен показывать ни своих сомнений, ни страха или неверия». О том, как это ему удавалось, рассказывается в письме одного из его сослуживцев из Северной Африки: «Эйзенхауэр обладал необычайной энергетикой, чувством юмора, великолепной памятью и огромной верой в будущее».

Для Эйзенхауэра лидерство было не столько искусством, сколько мастерством, которое надо осваивать, как любую другую профессию. Он полагал, что «умению руководить людьми можно научиться, постоянно работая над собой как в практическом, так и в психологическом отношении». Генерал понял, как отражаются стрессы на способности лидера принимать решения, сохранять выдержку и уверенность, еще в Гибралтаре в ноябре 1942 г., когда заступил на свой первый командирский пост. Невзирая ни на какие трудности, «командующий должен поддерживать оптимизм как в себе самом, так и в солдатах, иначе противника не одолеть», — писал Эйзенхауэр.

Эйзенхауэр считал оптимизм и пессимизм «инфекциями, которые быстро распространяются от головы к ногам». Он был убежден, что настрой командира «оказывает воздействие на всех, кто его окружает». Поэтому, писал генерал, «я твердо решил вести себя и говорить с солдатами так, чтобы выражать лишь уверенность в победе, а свои собственные пессимистические и расхолаживающие мысли оставлять для подушки».

Эйзенхауэр никогда не разговаривал с подчиненными в манере, в которой Роммель беседовал с майором Люком. (Конечно, у американского генерала было больше оснований для оптимизма.) Но имелись и другие поразительные различия между этими двумя полководцами. Роммель проявлял нетерпение, когда возникали проблемы с материально-техническим или штабным обеспечением. Эйзенхауэр, прослуживший в штабе почти 20 лет, хорошо разбирался в таких вопросах. Роммель отличатся высокомерием, [59] в то время как Эйзенхауэр стремился создать себе имидж простого деревенского парня из Канзаса, который хочет чего-то добиться. Роммель ненавидел итальянцев и не скрывал своего к ним презрительного отношения. Эйзенхауэр испытывал врожденную симпатию к британским союзникам и делал все возможное для того, чтобы с ними тесно взаимодействовать. Роммель зачастую мог накричать на подчиненных, чем осложнял исполнение собственных распоряжений (в этом Эйзенхауэр был ему прямой противоположностью). Роммель вел себя как гений-одиночка, который руководствуется только вдохновением и интуицией. Эйзенхауэр демонстрировал качества настоящего «члена команды», организатора серьезных предприятий, генерала, который принимал решения лишь после тщательного их обсуждения со штабными и полевыми командирами и настраивал каждого на неукоснительное исполнение одобренной всеми программы действий.

В ходе сражений Роммель проявлял агрессивность, свойственную человеку, всегда готовому пойти на риск. Эйзенхауэр придерживался более взвешенной и расчетливой тактики. Роммель выигрывал битвы благодаря искусному маневрированию. Эйзенхауэр побеждал вследствие военного преимущества над противником. Роммелю пришлось командовать силами, уступавшими как по численности войск, так и в огневой мощи, и его тактика лавирования была оправдана. Эйзенхауэру выпала судьба вести за собой армии, практически во всем превосходящие немецкие. Вполне возможно, что генералы показали бы себя иначе, если бы поменялись местами. Хотя в этом можно сомневаться, учитывая их совершенно разные характеры и представления о лидерстве.

И все же, я повторяю, у них много общего. Историк Мартин Блюменсон писал о Роммеле: «Он был требователен к солдатам так же, как к себе. Самоотверженно работал и сражался, жил просто, целиком посвятил себя жене и сыну». Абсолютно то же самое можно сказать об Эйзенхауэре.

У обоих сложились крепкие, счастливые семьи. В течение всей войны каждый регулярно отправлял письма жене. Они писали о том, чего никогда бы не сказали другому человеку: делились своими надеждами и сомнениями, жаловались на неприятности военного бытия, выражали желание поскорее вернуться к уютному домашнему очагу, вспоминали дни, проведенные вместе после женитьбы. Почтовое общение с семьями предоставляло убежище от грохочущей вокруг войны. [60]

У каждого было по сыну. Манфред Роммель пошел служить в люфтваффе пулеметчиком в начале 1944 г., сразу же после того, как ему исполнилось 15 лет. Джон Эйзенхауэр поступил в Уэст-Пойнт и, окончив академию 6 июня 1944 г., отправился в армию. Дети, в отличие от своих отцов, преуспели совсем в других областях: Манфред стал политиком, а Джон — военным историком-писателем.

Роммеля и Эйзенхауэра объединяло и неприятие того, что заставляла их делать война. Они стремились к созиданию, а не к разрушению, к культивированию жизни, а не к ее уничтожению. Роммель однажды сказал, что, когда война закончится, он хотел бы работать гидроэнергетиком и строить гидроэлектростанции по всей Европе. (Его сын, став мэром Штутгарта, выступил спонсором внушительных строительных проектов в этом городе в 70-е, 80-е и 90-е годы.) При Эйзенхауэре-президенте были сооружены морской путь по реке Святого Лаврентия и межштатная система скоростных шоссейных дорог. Возможно, и Роммель, сохранив жизнь, совершил бы нечто подобное на посту канцлера Германии{11}. По крайней мере то, что мы знаем о нем, свидетельствует о возможности фельдмаршала стать таким же известным политиком, как Эйзенхауэр.

В октябре 1943 г. генерал Альфред Йодль, начальник оперативного штаба вооруженных сил, предложил Гитлеру поручить Роммелю тактическое руководство на Западе под началом фельдмаршала Герда фон Рундштедта, который в то время являлся главнокомандующим Западным фронтом. Рундштедту было 69 лет — слишком большой возраст для управления войсками в боевых действиях. Ему недоставало не только материально-технического обеспечения для армий, но и собственной физической энергии. Поэтому, несмотря на то что перед фельдмаршалом стояла задача соорудить неприступный «Атлантический вал», вне Па-де-Кале практически ничего не было сделано. Йодль рассчитывал на то, что Роммель сможет оживить строительные работы.

По обыкновению, Гитлер тянул время. Он не доверил Роммелю возглавить подготовку к отражению вторжения союзников, а приказал ему проинспектировать «Атлантический вал». Когда фюрер давал свои распоряжения, он подчеркнул особую значимость миссии: «Вражеское наступление на Западе — решающая [61] операция, и мы должны ее выиграть. Для этого нам необходимо безжалостно вытянуть из Германии все силы».

Роммель в течение двух недель декабря 1943 г. мотался между Северным морем и Пиренеями. Его потрясло то, что он увидел. Фельдмаршал расценил «Атлантический вал» как фарс, «плод воображения Гитлера... невероятный блеф, предназначенный больше для успокоения немцев, а не для защиты от неприятеля... который с помощью своих агентов хорошо знает об этом».

Исходя из своего опыта в Северной Африке, Роммель сказал главному инженеру, генералу Вильгельму Майзу, что контролирование союзниками воздушного пространства не позволит немцам подтягивать подкрепления к местам сражений. «Единственно, где мы можем выстоять, — добавил он, — это на побережье: там позиции противника всегда слабее». Чтобы создать настоящий «Атлантический вал», говорил Роммель, «нужны противопехотные мины, противотанковые мины, противодесантные мины, а также мины, которые могут топить корабли и десантные суда; нужны минные поля, через которые могли бы пройти наши пехотинцы, но не вражеские танки; нужны мины, которые бы взрывались, как только обрезается провод, мины с дистанционным управлением и мины, которые бы взрывались при любом нарушении светового луча».

Роммель предвидел, что наступление начнут бомбардировщики и морская артиллерия, за которыми последуют сброс воздушно-десантных войск и высадка на побережье. Он считал, что, независимо от того, сколько миллионов мин будет заложено, стационарные укрепительные сооружения смогут лишь сдерживать атаки противника, но никак не заставят его отступить. Контрнаступление в день «Д» должны обеспечить подвижные пехотные части и бронетанковые дивизии. Поэтому их необходимо как можно скорее перебросить к местам предстоящих боев.

Рундштедт категорически возражал. Он хотел, чтобы союзнические войска продвинулись в глубь Франции, где им можно было бы нанести решающий удар, используя их удаленность от американских и британских военных кораблей.

Это принципиальное расхождение в позициях двух командующих влияло на принятие решений вермахтом до, во время и после дня «Д». Рундштедт и Роммель всегда придерживались наступательной тактики, как, впрочем, и все высшие чины германских [62] вооруженных сил. Но теперь им пришлось заняться проблемами обороны. Немецкие генералы не привыкли к этому, хотя Красная Армия уже должна была научить их такому искусству. В стратегическом плане они так и не усвоили урок, преподнесенный русскими, — что в условиях Второй мировой войны наиболее эффективной является гибкая оборона, заключающаяся в том, чтобы выдержать наступление и нанести контрудар, когда силы противника растянутся по линии фронта.

Роммель исходил из того, что бомбардировки с воздуха затруднят передислокацию немецких войск, если не сделают ее вообще невозможной. Рундштедт считал, что в ходе сражения на побережье германские соединения окажутся под прямым обстрелом орудий союзнического флота.

Несмотря на разногласия, Роммель и Рундштедт отлично понимали друг друга. Во всяком случае, они были едины в том, что вторжение союзников произойдет, вероятнее всего, через Па-де-Кале. Рундштедт выступил с предложением передать группе армий «Б» Роммеля 15-ю и 7-ю армии, которые рассредоточились на территории от Голландии до реки Луара на юге Бретани. Гитлер согласился. 15 января 1944 г. Роммель принял новое назначение.

В конце ноября 1943 г. Рузвельт и Черчилль отправились в Тегеран на встречу со Сталиным. Советский лидер хотел знать, когда откроется второй фронт. Рузвельт заверил его, что вторжение определенно начнется весной 1944 г. Уже есть кодовое название, выбранное Черчиллем из перечня возможных вариантов, подготовленных британскими штабистами, — «Оверлорд». Сталин спросил, кто возглавит операцию. Рузвельт сказал, что решение пока еще не принято. Сталин в ответ заметил, что в таком случае он не уверен в серьезности намерений союзников. Рузвельт обещал, что назначение будет сделано в ближайшие три или четыре дня.

Несмотря на данное обещание, Рузвельт тянул с решением. Он предпочел бы назначить командующим «Оверлордом» начальника генштаба Джорджа Маршалла, а его пост передать Эйзенхауэру. Однако такой выбор создал бы совершенно абсурдную ситуацию: Эйзенхауэр возвысился бы над Маршаллом и, более того, над своим бывшим шефом — Макартуром, который уже командовал американскими войсками на юго-западном Тихоокеанском фронте. И все же Рузвельту очень хотелось предоставить [63] Маршаллу возможность возглавить действующую армию, которую тот воспитал, подготовил и вооружил. Когда Рузвельт в начале декабря 1943 г. прибыл в Каир, он попросил Маршалла выразить на этот счет свое мнение, надеясь, что таким образом проблема разрешится сама собой. Маршалл ответил, что готов выполнить любое поручение президента, однако не считает себя вправе в такой ситуации высказывать собственные пожелания.

Рузвельт с большой неохотой все-таки сделал выбор. На последнем совещании в Каире он распорядился, чтобы Маршалл от имени президента отправил письмо Сталину. Рузвельт продиктовал: «С данного момента командующим операцией «Оверлорд» назначен генерал Эйзенхауэр».

Этот самый ответственный в ходе войны пост достался Эйзенхауэру из-за отсутствия другой достойной кандидатуры. По крайней мере такой можно сделать вывод. Впоследствии Рузвельт, объясняя причины принятого им решения, говорил, что не мог спать по ночам, если Маршалл находился за пределами США. Кроме того, командующим должен был быть американец: Соединенные Штаты обеспечивали три четверти вооруженных сил «Оверлорда». Поэтому в итоге по принципу исключения выбор пал на Эйзенхауэра.

Но имелось множество аргументов в пользу выбора, сделанного Рузвельтом. Эйзенхауэр уже провел три успешные военные операции, причем при полном воздушном, морском и наземном взаимодействии с британскими войсками. Он хорошо ладил с англичанами, как и они с ним. Генерал Монтгомери, назначенный командующим сухопутными частями «Оверлорда», писал об Эйзенхауэре: «Его истинная сила заключалась в человеческих качествах... Он обладал магией притягивать к себе людей, как магнит. Стоило ему улыбнуться, и ты уже испытывал к нему абсолютное доверие».

Адмирал сэр Эндрю Каннингем, первый «морской лорд», говорил Эйзенхауэру, что приобрел огромный жизненный опыт, когда служил под его командованием в Средиземноморье. Он восхищался тем, как американский генерал сплачивал силы двух наций, создавал «одну команду» из людей с различным происхождением и воспитанием, а зачастую с конфликтующими и даже несовместимыми мировоззрениями. «Я просто не верю, — говорил Каннингем, — что кто-нибудь еще, кроме вас, способен на это».

Ключевое слово — «команда». Эйзенхауэр всегда придавал особое значение действиям по принципу единой команды, и [64] это его качество стало определяющим при назначении командующим операцией «Оверлорд».

7 декабря 1943 г. Эйзенхауэр встретился с Рузвельтом в Тунисе, когда президент сделал там остановку во время своего возвращения в Вашингтон. Рузвельта сняли с самолета и посадили в машину Эйзенхауэра. Когда автомобиль тронулся с места, президент обратился к генералу и как бы невзначай сказал:

— Ну что ж, Айк, похоже, тебе придется возглавить «Оверлорд».

Эйзенхауэр стал Верховным главнокомандующим Союзническими экспедиционными силами.

По настоянию Маршалла, Эйзенхауэр провел в Штатах двухнедельный отпуск, который сопровождался многочисленными брифингами и встречами. Он прилетел в Англию в середине января, приземлившись в Шотландии, откуда на поезде добрался до Лондона. 15 января 1944 г. Эйзенхауэр приступил к исполнению своих обязанностей.

Когда в июне 1942 г. Эйзенхауэр впервые посетил Лондон, для него был приготовлен номер в «Клэридже» — в то время лучшем и самом дорогом отеле города. Но ему пришлись не по вкусу швейцары в ливреях, богато украшенные холлы, черно-золотая гостиная и розовая спальня. Он перебрался в менее фешенебельную гостиницу, чтобы обеспечить себе более спокойное пристанище. Это был небольшой, скромный домик в Кингстоне (Суррей) под названием «Телеграф-коттедж».

Возвратившись в Лондон в январе 1944 г., Эйзенхауэр сразу же решил, что штаб-квартира операции «Оверлорд» не должна находиться в городе. Черчилль, американский посол и другие высокопоставленные лица могут заявиться в любой момент, и, кроме того, ночная жизнь большого города будет слишком соблазнительна для персонала. В течение двух недель командующий переместил штаб-квартиру в пригород, в Буши-парк. Здесь практически всем, несмотря на недовольство, пришлось расположиться в палатках. Для Эйзенхауэра помощники подобрали поблизости особняк на Кингстонских холмах, но генерал посчитал его для себя слишком большим. Он поинтересовался, кто занимает «Телеграф-коттедж», и узнал, что в нем разместился маршал авиации Артур Теддер, заместитель Верховного главнокомандующего. Тогда Эйзенхауэр настоял на том, чтобы обменяться резиденциями со своим замом. В итоге [65] он оказался в самом непритязательном доме по сравнению с генералами Великобритании.

Когда Роммель приехал в Париж в начале января 1944 г., чтобы встретиться с Рундштедтом (пребывавшим в роскошном отеле «Георг V»), город ему показался настоящим вавилонским столпотворением. Он, как и Эйзенхауэр, решил подыскать для штаб-квартиры какое-нибудь другое место. Морской помощник, вице-адмирал Фридрих Рюге, сказал, что у него на примете есть такое местечко. На пути с побережья в Париж ему довелось сделать остановку в «Шато-ла-Рош-Гийон» на берегу Сены в деревеньке из 543 жителей, находящейся всего в 60 км от Парижа. В продолжение нескольких столетий в этом замке проводили время герцоги Ларошфуко. В конце XVIII в. в нем гостил Томас Джефферсон, американский посол во Франции и друг самого знаменитого из герцогов — писателя Франсуа де Ларошфуко.

Рюге любил читать «Максимы» Ларошфуко и наносить визиты герцогиням. Он поведал Роммелю, что местоположение замка идеально — вне Парижа и примерно на равном расстоянии от штабов 7-й и 15-й армий. И его размеры вполне достаточны для того, чтобы вместить весь персонал. Штабисты Роммеля, скрежеща зубами, покинули Париж и поселились около деревеньки Ла-Рош-Гийон.

Для компании Эйзенхауэру нужна была собака. Помощники нашли ему шотландского щенка. Генерал назвал его Телек — сокращенный вариант наименования домика «Телеграф-коттедж». Роммелю тоже хотелось иметь собаку. Ему подыскали таксу. Оба пса спали в спальнях своих хозяев.

Можно привести и еще более значительные сравнения. Обоим было свойственно рваться вперед, невзирая на препятствия. Если и возникали какие-то сомнения и колебания, то они тут же преодолевались решительными действиями. И тот и другой отличались необыкновенным упорством. «Я готов пожертвовать всем, что имею, ради исполнения своего нового назначения и уверен в том, что добьюсь успеха», — писал Роммель жене. Эйзенхауэр по прибытии в Лондон заявил: «Мы подошли к той черте, за которой любое поражение будет иметь необратимые последствия».

Генералы задавали такой жизненный темп, который не могли выдержать их 50-летние коллеги. Каждый день с шести утра они уже были в дороге, инспектируя и инструктируя войска. Им [66] приходилось есть на ходу, довольствуясь лишь бутербродами, полевыми пайками и чашкой кофе, а возвращаться в свои штаб-квартиры далеко за полночь. Эйзенхауэр уделял сну в среднем часа четыре в день, Роммель спал едва ли больше. Но если американский генерал за сутки выкуривал по четыре пачки сигарет, то немецкий за всю свою жизнь не притронулся к табаку.

И все же было еще одно существенное различие между ними. Роммель, оказавшись в положении обороняющегося, не мог не сомневаться в исходе предстоящего сражения. Эйзенхауэр, напротив, должен был подавлять в себе любые колебания. 17 января 1944 г. Роммель сообщал жене: «Я думаю, что мы выдержим наступление и выиграем битву, если у нас будет достаточно времени, чтобы к ней подготовиться». Для Эйзенхауэра не существовало никаких «если». Перед ним стояли только конкретные цели. 23 января он доложил на совещании Объединенного комитета начальников штабов: «Для того чтобы наш удар стал решающим, необходимо избавиться от ожидания препятствий, неудобств и рисков. Мы просто обязаны добиться победы».

Пессимизм Роммеля отчасти объяснялся запутанной системой командования в вермахте. Гитлер требовал от всех неукоснительно следовать правилу «Ein Volk, ein Reich, ein Führer» («Один народ, один рейх, один фюрер»), но в войсках царствовал принцип «разделяй и властвуй». Гитлер намеренно смешивал полномочия своих подчиненных, чтобы никто точно не знал, за что несет ответственность. Эта ситуация усугублялась естественным и повсеместным соперничеством между военно-воздушными, военно-морскими и сухопутными силами. Роммель не распоряжался ни люфтваффе во Франции, ни флотом, ни губернаторами на оккупированных территориях. Ему не подчинялись штурмовые отряды СС, находившиеся во Франции, а также парашютно-десантные войска и подразделения противовоздушной обороны (остававшиеся в ведении люфтваффе).

Неразбериха в командовании сохранялась до самых последних дней перед вторжением. Например, предполагалось, что при приближении союзнического флота к побережью вся береговая артиллерия будет оставаться в распоряжении военно-морских сил. Но с началом высадки береговые батареи должны были перейти под командование вермахта. [67]

Хуже того, Роммель не знал: ему или Рундштедту предстояло возглавить сражение. Похоже, Гитлер хотел взять все командование на себя. Бронетанковые дивизии подчинялись только фюреру и могли быть задействованы лишь по его команде, в то время как верховная ставка находилась за тысячу километров от места предстоящих боев. Но именно на эти дивизии Роммель мог больше всего полагаться в первый день контрнаступления.

У Эйзенхауэра не было таких проблем. Его командование отличалось ясностью и определенностью. Генерал потребовал, чтобы ему передали союзническую бомбардировочную авиацию (американскую 8-ю воздушную армию, британское бомбардировочное соединение). Вначале он получил отказ. Но после того как Эйзенхауэр пригрозил уйти в отставку, если ему не предоставят возможности распоряжаться бомбардировщиками по своему усмотрению, Объединенный комитет начальников штабов его требование выполнил. После этого каждый солдат, пилот, моряк, каждое подразделение в Соединенном Королевстве руководствовались только приказами Эйзенхауэра.

Четкая командная структура способствовала созданию атмосферы единодушия в Верховной ставке Союзнических экспедиционных сил, что резко контрастировало с ситуацией в немецком генеральном штабе Западного фронта и в группе армий «Б». Разительно отличались и взаимоотношения Эйзенхауэра и Роммеля со своими непосредственными подчиненными. С большинством офицеров американский генерал служил вместе на Средиземноморье и из их числа назначал командующих армиями, корпусами и дивизиями. В то же время Роммель был едва знаком с командующими своими армиями, корпусами и дивизиями.

Это вовсе не значит, что Эйзенхауэру нравились (или его устраивали) абсолютно все, кто находился под его началом. Он, например, не симпатизироват генералу Монтгомери и опасался, что тот во время боя будет проявлять излишнюю осторожность. Но Эйзенхауэр знал, что Монти, единственному на данный момент британскому герою войны, нужно отвести главную роль, и он решил добиваться от него такого же взаимодействия, как во время кампаний на Средиземноморье. Эйзенхауэр считал слишком осмотрительным и пессимистичным командующего тактическими военно-воздушными силами вице-маршала авиации сэра Трэффорда Ли-Маллори и тем не менее также настроил себя на самое тесное сотрудничество с британцем. Эйзенхауэр высоко [68] ценил способности своего заместителя, маршала авиации Теддера, и главкома военно-морскими силами, адмирала Бертрама Рамсея. С обоими его связывала боевая дружба, завязавшаяся в ходе сражений на Средиземноморье.

Главнокомандующий сухопутными войсками генерал Омар Н. Брэдли был однокашником Эйзенхауэра по Уэст-Пойнту, давним и близким другом, суждениям которого он чрезвычайно доверял. Начальник штаба генерал Уолтер Б. Смит служил с Эйзенхауэром с середины 1942 г. и получил от него такую характеристику: «Идеальный штабной генерал. Надежная опора. Я хотел бы, чтобы у меня были десятки таких генералов. Тогда мне не оставалось бы ничего другого, как купить удочку, ловить рыбу и писать каждую неделю домой о блестящих военных победах».

Роммелю никогда не доводилось служить вместе со своими командующими: генералом Гансом фон Зальмутом (15-я армия) и генералом Фридрихом Долльманном (7-я). С Зальмутом его ссоры доходили до крика. Долльманн не имел достаточного боевого опыта, отличался слабым здоровьем и почему-то не терпел Роммеля. Ни Зальмут, ни Долльманн не были ревностными нацистами. Бронетанковой группой на Западе командовал генерал барон Лео Гейр фон Швеппенбург. Ветерана Восточного фронта Швеппенбурга приводило в ужас предложение Роммеля использовать танки на ближних позициях: по его мнению, это означало, что танки подменят стационарные артиллерийские орудия. Их разногласия так и не были разрешены, хотя это вряд ли имело какое-либо значение, поскольку в любом случае бронетанковая группа не входила в подчинение Роммеля.

Роммель снял с должности своего первого начальника штаба и поставил на его место генерала Ганса Шпейделя, шваба из Вюртемберга, которого знал еще со времен Первой мировой войны. Шпейдель был активным участником заговора против Гитлера и политически более искушен и подкован, чем его шеф. Конечно, ему удалось привлечь Роммеля на сторону заговорщиков.

Подходы Роммеля и Эйзенхауэра к предстоящему сражению существенно различались. Американский генерал всем сердцем верил в правоту дела, за которое боролся. Для него вторжение на север Франции имело целью не только освободить Европу от нацистской оккупации, но и навсегда покончить с фашистской чумой. Эйзенхауэр ненавидел нацизм и все, что было с ним связано. [69]

Роммель считал себя патриотом, но не нацистом, хотя иногда и подхалимничал перед Гитлером. Для Роммеля предстоящее сражение означало битву с врагом, которого он и ненавидел, и уважал. Он готовился к схватке скорее как профессионал, чем как борец за идею.