Советско-японский конфликт в районе озера Хасан в 1938 г.

Со второй половины 30-х гг. количество японских и советских войск и вооружения на Дальнем Востоке неуклонно возрастало, причем, на основании показаний перебежчика, начальника Дальневосточного управления НКВД Г. С. Люшкова, японская сторона пришла к выводу, что последние значительно превосходят по своей численности и вооружению. В 1938 г., по отношению к 1937 г., численность советских войск здесь выросла на 105 тыс. человек — более чем в 10 раз по сравнению с первоначальным планом и соответственно в 2 раза увеличились ассигнования на военное строительство{187}.

Еще бóльшим поводом для обеспокоенности японской стороны явились дешифрованные телеграммы руководства советских пограничных войск на Дальнем Востоке с требованием увеличить запасы боеприпасов, не достигавшие и половины необходимого количества, а также занять сопку высотой около 150 м на государственной границе к западу в 2,3 км от озера Хасан (Заозерную), поскольку она еще не была оккупирована японскими войсками.

И хотя российский историк Ю. В. Георгиев, следуя традиционной точке зрения, считает, что к «агрессивным действиям» в связи с побегом Люшкова, то есть первой, прибегла японская сторона{188}, другой российский историк А. А. Кириченко, опираясь на документальное изучение [172] этого вопроса, писал, что этот побег привел Сталина и ярость, и, судя по всему, Кремль одобрил инициативу заместителя наркома внутренних дел Фриновского и начальника ГУ РККА Мехлиса «дать самураям по зубам».

6 июля 1938 г. на Заозерной появилось несколько конных советских пограничников и начались фортификационные работы; 11 июля здесь появилось уже 40 красноармейцев, а 13 июля — еще 10 человек для продолжения упомянутых работ{189}.

Поскольку граница, проходившая, как предполагалось, в этом районе по вершинам холмов (водоразделу), не была демаркирована, то создавалось положение, при котором за каждой из сторон фактически оставались те высоты, которые занимали войска соответствующей стороны. Поэтому первоначально командующий японской армией в Корее генерал К. Койсо не придал особого значения донесению о появлении советских пограничников на высоте Заозерной (по-китайски — Чанкуфэн).

Однако в канун готовящегося наступления японских войск на резиденцию китайского правительства в г. Ухань активизации советских войск вблизи стыка границ СССР, Маньчжурии и Кореи генеральный штаб Японии придал важное стратегическое значение и, предприняв ответные действия, решил проверить, не кроется ли за активными действиями советских войск на границе с Маньчжурией и Кореей каких-либо далеко идущих планов военного вмешательства в японо-китайскую войну{190}.

Не исключено, что тем самым, учитывая напряженность в отношениях между СССР и Германией, а также с государствами Запада, определенные круги Токио, связанные с военными, решили попытаться заработать на активных ответных действиях политический капитал.

С этой целью после консультаций с военным министром Итагаки министр иностранных дел Японии Угаки дал указание в ее посольство в Москве о соответствующем дипломатическом демарше. [173]

15 июля поверенный в делах Японии в СССР X. Ниси потребовал от Советского правительства отвода советских войск с высоты Чанкуфэн (Заозерная), являющейся «частью территории Маньчжоу-го» как государства, дружественного Японии и находящегося под ее покровительством.

20 июля с аналогичным заявлением к наркому иностранных дел М. М. Литвинову обратился срочно вернувшийся из поездки по странам Западной Европы посол Японии в СССР М. Сигэмицу. Последний заявил: «Японское правительство, вновь изучив этот вопрос на основании данных, имеющихся у японского правительства, пришло к заключению о принадлежности этого района Маньчжоу-Го. К тому же маньчжурское население утверждает, что на высоте, о которой идет речь, оно отправляло религиозные обряды»{191}.

В обоих случаях, ссылаясь на русско-китайский протокол 1886 г. и приложенную к нему карту, советские дипломаты заявили о неоправданности японских утверждений о том, что высота Заозерная (Чанкуфэн) расположена за пределами территории СССР и что советские войска, заняв ее, нарушили государственную границу Маньчжоу-Го{192}.

Той же официальной точки зрения придерживаются все советские историки, которые писали об этом конфликте, за исключением В. П. Сафронова. Он считает, что причиной эскалации конфликта послужили действия отряда советских пограничников по охране сопок Заозерная и Безымянная, предпринятые 9–10 июля 1938 г. по приказу командования в ответ на проведение в прилегающем к ним с запада районе японскими войсками фортификационных и разведывательных мероприятий и эвакуацию местного населения (правда, вопрос об обоснованности претензий сторон в отношении нарушения линии границы им не рассматривается){193}. Но историки не обратили внимания на то, что даже в обычно охотно цитируемых или пересказываемых [174] ими материалах Токийского трибунала говорится, что, по утверждению СССР, граница проходила по гребню сопок между рекой Тумень-Ула и западным берегом озера Хасан, к западу от которых размещались японские пограничные войска, усиленные в начале июля 1938 г., и что, с другой стороны, японцы утверждали, что граница проходила восточное этой линии, но западнее озера Хасан{194}.

«Когда в 1946 г. начался Международный военный трибунал в Токио, где судили главных преступников, — писал А. А. Кириченко, — то советская сторона обвинения пыталась собрать доказательства японской агрессии у озера Хасан. По запросу МИД СССР начальник главного штаба ВМС адмирал Головко в ноябре того же года сообщил, что в результате проверки в Гидрографическом управлении ВМС была обнаружена карта 1–2 (Хунчунь) масштаба 1:500000, изданная Управлением военных топографов в 1933 г., на которой государственная граница СССР показана восточнее озера Хасан. В 1938 г. эта карта была по приказанию соответствующих властей изъята, а имевшиеся в Гидрографическом управлении оставшиеся экземпляры были полностью уничтожены. Не осталось карты у нас, но экземпляры выпущенной в СССР карты оказались в руках японцев, оккупировавших Маньчжурию».

Иначе говоря, по русско-китайскому Хунчуньскому протоколу 1886 г. даже в той интерпретации, какую ей давала советская сторона, нашей стране принадлежала только восточная половина сопок (высот) Заозерная и Безымянная, а советские пограничники заняли их вершины целиком.

Но проблема состояла еще и в том, что в самом протоколе ни Заозерная, ни Безымянная поименованы не были, и японцы использовали это обстоятельство для того, чтобы считать, что красная линия на приложенной к Хунчуньскому протоколу карте пересекает не две упомянутые сопки (высоты), а расположенные гораздо южнее, начиная с [175] отмеченной на той карте немного севернее р. Тумень-Ула (Туманган) пограничной сопки № 52. И в таком случае граница при ее продолжении оказывается восточнее сопок Заозерная и Безымянная и западнее озера Хасан, причем именно так, как она изображена на карте, подготовленной в результате инспекции этого участка границы, проводившегося в период 1915–1920 гг. Китайской республиканской армией. На картах генеральных штабов Китайской и Российской империй эта граница была проведена по водоразделу сопок даже восточнее озера Хасан, но к западу от озера Хасан в соответствии с русско-китайским соглашением 1861 г., основанном на русско-китайском Пекинском договоре 1860 г. По этому договору во изменение русско-китайского Айгуньского договора 1858 г. данный район вместе со всем Уссурийским краем лишался статуса кондоминиума (совладения){195} России и Китая и переходил во владение России.

Генеральный штаб Японии, утверждая, что основным правовым документом для определения границы на этом участке является Пекинский договор 1860 г., готов был отдать предпочтение границе, описанной в Хунчуньском протоколе, но не подтвержденной, правда, документальными источниками, а именно: в интерпретации, отраженной на китайской военной карте, составленной на основе пограничной инспекции периода между 1915 г. и 1920 г., то есть по линии, проходящей между озером Хасан и высотами Заозерная и Безымянная к востоку от последних против его северной и центральной частей, а южнее — по гребню сопок, тянущихся на юг до сопки, обозначенной на карте, приложенной к упомянутому протоколу под № 52.

Дело осложнилось тем, что маркирующие границу столбы были утрачены, а проволочные или деревянные ограждения границы отсутствовали. Исторически спорная территория вообще составляла часть Кореи. Поэтому сопка Заозерная (Чанкуфэн) именовалась по-корейски Чагго. [176]

И не маньчжурское, а корейское население до возникновения конфликта в этом районе справляло на этой и других сопках свои религиозные праздники{196}.

Возражая против аргументов, приведенных наркомом иностранных дел СССР М. М. Литвиновым, которые исходили из того, что «красная линия на карте обозначает границу вдоль всего водораздела, и воды, которые текут к западу и впадают в реку Тумень, принадлежат Китаю, а воды, текущие к востоку и впадающие в море, принадлежат России», японский посол М. Сигэмицу, дав другое, упомянутое выше, толкование этой части Хунчуньского протокола, заявил, что «у Японии имеются права и обязанности перед Маньчжоу-Го, для выполнения которых она может прибегнуть к силе и заставить советские войска эвакуировать незаконно занятую ими территорию Маньчжоу-Го»{197}.

Но М. М. Литвинов остался непреклонным, и 20 июля военный министр Итагаки и начальник генерального штаба принц Каньин представили императору Хирохито датированный 16 июля оперативный план вытеснения советских войск с вершины высоты Чанкуфэн (Заозерная) силами двух пехотных полков 19-й дивизии Корейской армии Японии без применения авиации. Цель контрудара заключалась в том, чтобы в результате «разведки боем» выяснить, не намерена ли советская сторона открыть второй фронт в Китае.

Император критически отнесся к применению вооруженной силы против СССР, осудив произвольные действия армии, и заявил, что лично он против этого, так как не желает войны с Советским Союзом. В ответ на это Итагаки, не ожидавший такой реакции, решил обмануть Хирохито, сказав ему, что решение применить силу против СССР в районе к западу от озера Хасан уже согласовано с морским министром и министром иностранных дел, хотя оно было одобрено только на следующий день советом пяти министров с их участием. [177]

Это решение гласило: «Мы провели подготовку на случай возникновения чрезвычайного положения. Использование подготовленной военной силы должно будет осуществиться по приказу императора после переговоров с соответствующими властями»{198}.

Отсюда некоторые советские историки делали неверный вывод, что «на совещании пяти ведущих министров японского правительства план нападения на советскую территорию в районе озера Хасан был одобрен императором»{199}.

В действительности, как это признал Токийский трибунал, что видно даже из приведенной цитаты, вытеснение советских пограничников с высот Заозерная и Безымянная должно было бы начаться после упомянутых дополнительных консультаций, если в результате их император отдаст приказ, санкционирующий начало боевых действий японских войск.

После возражений Хирохито в ту же ночь из Токио руководству японской армии в Корее была направлена телеграмма с приказом № 204 о временном приостановлении начала военных действий, так как правительством Японии было принято решение попытаться урегулировать конфликт по дипломатическим каналам, не исключая возможности прибегнуть к соответствующим мерам в зависимости от изменения обстановки{200}.

«29 июля небольшой отряд советских войск нарушил линию границы, продвинувшись на южный (обращенный к Маньчжурии) склон сопки Сячаофэн (Безымянная), расположенной в 2 км к северу от сопки Чанкуфэн (Заозерная), — пишет японский историк X. Есии, — и начал укреплять свои позиции».

Получив об этом донесение, командующий 19-й дивизией генерал-лейтенант К. Одака единолично решил, что наступил тот момент, свидетельствовавший о таком изменении обстановки, которое требовало прибегнуть к соответствующим мерам, то есть к применению силы, для [178] того, чтобы вытеснить советских пограничников с высоты Безымянная. После разведки боем силами одной роты японцы сломили сопротивление красноармейцев, но позднее были отброшены подоспевшими к ним подкреплениями.

Для достижения успеха своего контрудара командир 19-й дивизии японских войск принял произвольное решение о необходимости занять господствующую над зоной конфликта сопку Заозерную и 31 июля двинул туда основные силы своей дивизии, сообщив вышестоящему руководству, что предпринимаемые им меры вызваны якобы новым нарушением границы с советской стороны.

В ответ на эти действия из ставки японской армии пришел приказ ограничиться оборонительными действиями и, не пересекая государственной границы, вести бой силами одной 19-й дивизии. Но в ответ на предыдущие нападения японских войск в период со 2 по 6 августа советские войска дважды переходили в наступление силами до двух дивизий с применением танков, авиации и артиллерии.

Вплоть до 10 августа включительно 19-я дивизия японских войск, неся огромный урон, вела ожесточенные оборонительные бои{201}.

4 июля М. Сигэмицу в беседе в НКИД СССР заявил, что японское правительство планировало урегулировать конфликт в районе к западу от озера Хасан как локальный дипломатическими средствами, и предложил для этого приостановить военные действия. М. М. Литвинов согласился на предложение японского посла при условии отвода японских войск за пределы рубежей, установленных Хунчуньским протоколом, как они были истолкованы советской стороной, в соответствии с красной линией, обозначающей границу по вершинам сопок, которая проведена на приложенной к этому протоколу карте.

Однако М. Сигэмицу снова подверг сомнению интерпретацию прохождения этой линии по всему водоразделу сопок и высот, тянувшемуся с севера на юг в районе к [179] западу от озера Хасан, и сказал, что эту карту японцы видят впервые.

В ответ на это М. М. Литвинов настаивал на своей прежней позиции, заявив, что «о замене Хунчуньского соглашения другим не может быть и речи», хотя японский посол вопроса об этом не ставил.

7 августа он вновь предложил М. М. Литвинову взаимно прекратить военные действия, оставив войска на занимаемых ими позициях с тем, чтобы создать комиссию из представителей СССР, Маньчжоу-го и Японии для определения линии границы.

Советский нарком отверг это предложение, потребовав отвести войска Квантунской армии также из зоны конфликта в районе железнодорожной станции Гродеково, севернее высоты Заозерная{202}.

После вытеснения японцев в результате ожесточенных боев 6–9 августа за линию, обозначенную на карте, приложенной к Хунчуньскому протоколу, как ее понимала советская сторона, 10 августа японская сторона, потеряв 600 человек убитыми и 2,5 тыс. человек ранеными (при советских потерях: 792 человека убитыми и 3279 ранеными), согласилась на прекращение военных действий с 11 августа с взаимным оставлением войск СССР и Японии на позициях, где они находились на предыдущий день.

«Для редемаркации спорного участка границы, — писал Л. Н. Кутаков, — создавалась смешанная комиссия». Советская сторона настаивала, чтобы она работала на основе договоров и карт, снабженных надписями полномочных представителей России и Китая.

11 августа военные действия были прекращены, и вопреки утверждениям печати о том, что советский флаг развевается на вершине сопки Заозерная, представитель МВД Японии на пресс-конференции «с горечью» заявил, что он установлен «не на самой вершине (расположенной на самой границе между СССР и Маньчжоу-го по Хунчуньскому протоколу. — К. Ч.), а чуть-чуть в стороне». [180]

Занятие войсками СССР не только советской части высоты Заозерная, но и всей высоты Безымянной после интенсивного артиллерийского обстрела этих высот, то есть и ее несоветской части, подтверждают и другие источники.

Согласие советской стороны на создание смешанной комиссии по редемаркации границы и признание спорным ее участка в районе конфликта, о чем писал Л. Н. Кутаков, являлось, по нашему мнению, принципиальной уступкой японской стороне, которая ставила под сомнение справедливость позиции СССР в течение всего предшествующего периода.

В свете такого аргумента это представляется противоречащим согласию СССР признать спорность линии границы и провести ее «редемаркацию». Заключение Токийского трибунала гласило, что «цель нападения и его результаты, если бы оно было успешным, достаточны, по мнению трибунала, для того, чтобы считать эти военные действия войной», и что сами «операции японских войск носили явно агрессивный характер».

Кроме того, изъявительное наклонение вывода о том, что это была война, и притом агрессивная, противоречит сослагательному наклонению в отношении оказавшихся в действительности нереальными, лишь предполагаемыми Токийским трибуналом, результатов военных действий японских войск по отстаиванию своей версии прохождения границы на участке, в конечном счете признанной советской стороной спорной.

К тому же, выводу о том, что правительство Японии или, по крайней мере, совет пяти ее министров развязали агрессивную войну и районе озера Хасан, противоречит текст процитированного выше решения части его правительства (пяти министров) о применении вооруженной силы в этом пограничном конфликте только при следующих трех условиях: 1) при возникновении чрезвычайной ситуации, под которой понималось нарушение границы [181] советскими войсками; 2) после дополнительных переговоров с соответствующими властями; 3) после получения приказа императора.

При вынесении оценки действий здесь Японии против СССР как агрессивной войны, в отличие от ее несомненно агрессивной войны против Китая 1937–1945 гг., важно было бы учесть возражения императора как высшего руководителя против развязываний такой войны и тот факт, что, как признается Токийским трибуналом, он был введен в заблуждение относительно согласия на применение силы против СССР со стороны министра иностранных дел и морского министра.

Утверждение Токийского трибунала и вслед за этим советских историков о том, что Япония заранее готовилась к войне с СССР и что от нее его избавил решительный отпор, который был дан японским войскам Советским Союзом в канун Второй мировой воины, одновременно с Китаем и СССР, что можно было бы еще, куда ни шло, списать на авантюризм японской военщины, но и разведывательным донесениям из Токмо Рихарда Зорге в 1936–1938 гг.

В 1936 г. Зорге подчеркивал: «Япония не сможет выступить как активный союзник Германии... По этим причинам преждевременно ставить вопрос о войне Японии и Германии против России»{203}.

В 1937 г. он сообщил: «Японская экспансионистская политика может быть направлена с севера (на юг. — К. Ч.). Поскольку Япония продвигалась в Южный Китай, ее экономические, политические и военные интересы в отношении проблем Юга встали на первый план. Этот факт означает, что Сибирь не является главной целью японской экспансии»{204}.

Зимой 1938 г. Р. Зорге информировал: «Война против СССР не начнется ни весной, ни летом 1938 г. Летом того же года о событиях у озера Хасан он писал: «Вряд ли этот случайно возникший инцидент расширится»{205}. [182]

Член группы Зорге советник премьера X. Одзаки в июле 1938 г. сообщает Зорге: «Правительство и армия... опасаются, как бы этот инцидент не перерос в войну между Японией и Советским Союзом».

Однако такая оценка ни в коей мере не означала оправдания наступательных военных действий командования японских войск, дислоцированных в Корее и Маньчжурии, которые были предприняты без приказа из Токио, да к тому же в спорном районе и на территории иностранного государства.

Для оценки вооруженного конфликта у озера Хасан важное значение имеют выводы комиссии, созданной командующим Дальневосточным фронтом Маршалом Советского Союза В. К. Блюхером.

28 мая 1938 г. он «подверг сомнению законность действий наших пограничников у озера Хасан». Блюхер послал комиссию на высоту Заозерная и произвел расследование действий советских пограничников. Эта комиссия обнаружила нарушение ими границы на небольшую глубину (в три метра). В телеграмме на имя наркома обороны К. Е. Ворошилова он сделал вывод о том, что вооруженный конфликт был вызван здесь действиями нашей стороны и потребовал «немедленного ареста начальника погранучастка» и других «виновников в провоцировании конфликта с японцами».

Вместо выяснения этого предложения Блюхер был обвинен Советским правительством в пораженчестве. Сталин 1 августа 1938 г. в телефонном разговоре по прямому проводу заявил: «Скажите, т. Блюхер, честно, есть ли у Вас желание по-настоящему воевать с японцами? Если нет у Вас такого желания, скажите прямо...».

В. К. Блюхер был обвинен также «в дезорганизации управления войсками», в отказе от введения в бой авиации из «опасения поражений корейского населения»; в том, что он не ставил «ясных задач на уничтожение противника»; отстранен от руководства Дальневосточным фронтом [183] как «негодный и дискредитировавший себя в военном и политическом отношении» военачальник совершенно необъективным приказом наркома обороны Маршала Советского Союза К. Е. Ворошилова от 4 октября 1938 г. и позднее расстрелян.

Для того, чтобы придать этим обвинениям в адрес Блюхера видимость непредвзятого, отнюдь не субъективного подхода в оценке действий командования Красной Армии на Дальнем Востоке, 22 апреля 1939 г. нарком обороны К. Е. Ворошилов в своем приказе объявил о приговоре Блюхеру «тройки» Верховной коллегии Верховного Суда СССР под председательством В. В. Ульриха. Цель приговора заключалась, как нам представляется, в дезавуировании выводов комиссии маршала В. К. Блюхера о причине конфликта у озера Хасан.

Приговор «тройки» гласил:

«В период боевых операций у озера Хасан командование 1-й (Приморской) армии в лице командующего ее комдива Подласа, члена Военного совета бригадного комиссара Шуликова и начальника штаба армии полковника Помощникова проявило преступное бездействие, которое выражалось как в непринятии необходимых мер к воспрепятствованию вторжению японских интервентов, так и в плохом обеспечении боевых операций отдельных частей и подразделений армии. Признавая Подласа, Шуликова и Помощникова виновными в совершении преступлений, предусмотренных ст. 193–17, п. «а» Уголовного кодекса РСФСР, Военная коллегия Верховного Суда СССР приговорила:

1. Подласа Кузьму Петровича лишить звания «комдив» и подвергнуть лишению свободы в исправительно-трудовых лагерях сроком на пять лет с поражением в политических правах сроком на три года.

2. Шуликова Михаила Васильевича — лишению свободы сроком на два года.

3. Помощникова Александра Ивановича — лишению свободы сроком на три года...» [184]

Сфабрикованный характер этого приговора был настолько откровенным даже для сталинского руководства, что К. П. Подлас был вскоре досрочно освобожден с присвоением ему в 1941 г. знания генерал-лейтенанта, а М. В. Шуликову и А. И. Помощникову определенную меру наказания в том же приговоре было решено считать условной.

Такова наша интерпретация серьезного вооруженного конфликта на озере Хасан, правильное понимание которого, с учетом впервые вводимых в научный оборот архивных документов, будет способствовать уяснению истинных причин обострения отношений между СССР и Японией в рассмотренный период.

Черевко К. Б., главный научный сотрудник Института международных проблем Дипломатической академии МИД РФ, доктор исторических наук [185]