Ноябрь
Написал статью в газету летчиков Н-ского укрепленного сектора.
Заезжал командир Офицерского полка Ленфронта{204}. Просит приехать и выступить на тему «Литература и война». Побеседуем — главным образом о войне. О литературе — потом...
Вечером в Пубалте. Зашел к Добролюбову, — он готовит Октябрьский доклад — пишет, курит, сипит трубка... Потом говорит мне:
— Шесть лет я не был в отпуску. Семья зовет, молит... А ехать нельзя, не время... Когда возьму отпуск, — первое, что сделаю, — две недели спать буду.
(У каждого свое, но каждый обязан идти до конца. Лишь [354] порой прорывается что-то личное, которое прячешь сам от себя.)
Записал информацию о потерях противника на Балтийском море за июль — октябрь 1943 года (пригодится для листовок).
...Балтика свой счет увеличивает. Главные удары сейчас наносит балтийская авиация.
Вечером, по радио. — Наши войска, преодолев сопротивление противника, прорвались через «Турецкий вал» в Крым. Пути отхода немцев из Крыма — до суше — отрезаны. Пленных до 6000 человек за два дня.
Тихо... У нас все еще длится пауза — подготовка.
В 11 утра слушал декларации СССР, США и Англии. Да, содержание их глубокое, обстоятельное, с учетом самых различных моментов: и военных, и политических, и экономических, и юридических, но еще далеко не полное и не завершающее. В тексте упомянуты «объединенный штаб», подготовка новых военных операций. Затем — ряд принципиальных соглашений о Европе, — в частности, намечен статус демократической Италии. Ряд соглашений на будущее: о неприменении вооруженных сил в других государствах без взаимной консультации; об ограничении вооружений после войны и пр.
Обязательно надо подробно ознакомиться с комментариями иностранной прессы. Обращает на себя внимание тот факт, что конкретные сообщения о Европе ограничены Италией и Австрией.
Днем — в городе. Теплый, тихий, серый день... Листва облетела, и только некоторые деревья еще чуть рыжеют.
Прошелся по Невскому, был на Марсовом поле. Снова иное восприятие города, природы. Блокадная боль постепенно проходит, — ощущения все здоровее. Тема восстановления — перехода к будущему строительству — все увереннее входит в жизнь. История уже решила вопрос — кто победитель.
Опьянения, хмеля у меня на душе нет. Мы столько пережили, глядим так реально на жизнь, что воспринимаем все наши успехи и победы просто, сосредоточенно, трезво. В газетах [355] энтузиастических выступлений, статей нет... Подождем дел, вытекающих из новых соглашений.
Из быта. — Дети учатся... Один паренек (из заводских) за «аренду» учебников отдает другу свои неказистые игрушки.
— Зачем отдаешь?
— Я вырос, мне теперь книжки нужны. Мальчонке самая пора — играть, но он уже рабочий на заводе и пережил блокаду, ему не до игрушек!
В городе выдача праздничного пайка: 400 граммов риса, 300 — кондитерских изделий; творог, огурцы, сахар, чай, мыло, спички; 400 граммов мяса, 200 — масла, полтора литра пива, пол-литра водки, четверть литра вина, 250 граммов сухофруктов, 500 — компота, а детям — какао, сгущенное молоко, шоколад и орехи.
На расклеенных вчера по городу газетах это извещение (напечатанное внизу, в правом углу) — оборвано. Каждый хочет точно запомнить, «что дают»...
Ночью прочел до конца «Восемнадцатый год». Ряд очень ярких картин: бой под Екатеринодаром, Москва, анархисты; есть и «проходные» эпизоды. Трилогия — в целом — крупна, сама в себе несет эволюцию стиля, духа. Менялось мировоззрение автора, менялась и вещь. В последней части чувствуется некое «на тему». Первые части свободнее. Местами автор густо публицистичен, спускается до фельетона. Это портит трилогию, во есть места проникновенные, из глубины души. Вещь — очень русская...
Солнечно... Но уже во втором часу дня ложатся тени, как ранним летним вечером...
В немецкой прессе уже поговаривают об оборонительной линии Рига — Одесса; в английской — о линии Рига — Брест — Карпаты... Военная обстановка для Германии с каждым часом все труднее. Заменить кадры, создать новые ударные армии, возродить былую мощь немецкой армии — Гитлер не сможет.
Английские генералы говорят, что русские воюют с таким стратегическим мастерством, которое немцам и не снилось. [356] Мы теперь бесспорно имеем все преимущества ив резервах и в технике.
Немцы сейчас теряют Крым. Красная Армия получает новые стратегические базы и аэродромы...
После Днепра, форсированного с хода, что значит для нас Днестр?!
У нас идет непрерывная подготовка к зимним грандиозным наступательным операциям. Духом наступательного порыва проникнута вся Красная Армия, вся страна. Немцы передышки не получат!..
Политические результаты побед Красной Армии. — Мир, как Фома неверующий, «вложил персты», — прощупал немецкую армию, былое пугало! Мир увидел, что Красная Армия крепче, опытнее, искуснее. Советское руководство, советский народ, советская система выдержали испытание огнем. Советские люди заняли свое место в первых рядах человечества.
Наступление Красной Армии определило и определяет международную дипломатическую деятельность. Заседания Конференции трех министров — не в Лондоне, а в Москве!..
Хлебные нормы в Европе: в Германии — 345 граммов в день, во Франции — 300, в Бельгии — 250, в Голландии — 257, в Норвегии — 260, в Греции — 220. (Маловато!)
В 6 дня — на заводе имени Макса Гельца...
Сделал доклад о XXVI годовщине Октябрьской революции. Собрались в Ленинском уголке. Полно! Очень внимательна слушали. Потом традиционный концерт и бал... Я после доклада ушел, — усталость.
Широчайшие мировые отклики на Московскую конференцию...
Немцы главным образом интересуются военной стороной
соглашения. Есть сведения, что они продолжают переброску войск из Италии на Восточный фронт.
Идеи будет вести переговоры в Каире с министром иностранных дел Турции — Менеменджиоглу. Турция пора быть активней.
Упорнейшие бои у Кривого Рога... Наши десанты у Керчи, По английским данным, в Крыму находится пять немецких [357] дивизий плюс двести тысяч раненых, больных и выздоравливающих солдат (вывезти их уже не успеют),
(Весь день методический обстрел города.)
Пока тихо. С утра, в Пубалте, писал с увлечением очерк о торпедных катерах КБФ для «Ленинградской правды». Затем тут же написал статью для «Смены».
Отряд торпедных катеров КБФ при встрече с восемью немецкими тральщиками утопил пятерых и подорвал трех.
6 ноября 1943 года.
В газетах — карта фронта на 5 ноября. Внушительное продвижение!
Из откликов и заявлений.
Бурные изъявления чувств со стороны американцев и англичан: они очарованы приемом в Москве, духом России и т. и.
В Москве создана военная миссия — видимо, англо-американская — для постоянной связи с Верховным главнокомандованием СССР.
Союзники представили планы операций, разработанные в августе в Квебеке. «Русские с ними как будто согласились. Это должно закончить полемику о Втором фронте». (Английская газета.)
Англия и США довольны тем, что СССР согласился вступить в Международную организацию. (Страх перед возможностью заключения СССР «самостоятельных» блоков?)
Союзники обещают не повторять ошибок первой мировой 'войны разобщения стран-победительниц и изоляции России.
«Вопросы о Польше и Прибалтике будут решены наилучшим образом»(?!).
Все ждут освобождения Киева...
В городе праздничная атмосфера. Очереди у магазинов, выдача водки, белого хлеба. — С изюмом! Господи... [358]
Подумал: что сейчас предпримет Гитлер? Что думает его окружение? Кольцо сжимается, игра явно проиграна. Что произойдет с Германией? В связи с этим интересен недавний допрос немца-перебежчика. Это матрос из батальона «Ostland»{205}, уроженец Вупперталя. Бычья шея, огромные лапищи, мундир стального цвета, пуговицы с якорями, ботинки на гвоздях. Ведет себя самоуверенно — либо флотская немецкая «шпана», либо вышколенный разведчик:
— В Германии все говорят: «Jawohl»{206}, — никто не говорит: «Nein»{207}. Но все про себя думают: «Нет». За Гитлера? Процентов десять, не больше... Я? А что он мне дал? Моя отец в Вуппертале — хозяин упаковочной мастерской, мать — врач. Я с 1939 года на флоте, но как-то в Румынии (о, это было чудное житье, девушки, вино!..) сказал, что наши сами бомбят Париж, а сваливают на англичан, чтобы обозлить французов. И вот — готово: я в штрафном батальоне. На Балтийском море три таких учреждения: лагерь в Хэла (полуостров), в Виндаве и батальон «Ostland» на Финском заливе. В Хэла — побудка в 4 часа утра. Потом весь день с полным ранцем приходилось бегать по дюнам или таскать с места на место тяжелые бревна. Одни гибнут, а другие становятся дисциплинированными... Потом меня перевели в батальон «Ostland». О чем у нас говорят? Всякое. О Геббельсе вы не беспокойтесь, мы знаем его. Это величайший лжец. Ему и цветок придуман (есть такая игра — в цветы) «львиный зев», а Гитлеру — «пальма победы», а Гиммлеру — «незабудка», а народу — «травка, которая вечно дрожит»... У нас в батальоне ребята со всего флота. Гитлер боится флота, помнит 1918-й.
Но на вопросы: «Кто именно и что говорит? Кто против Гитлера? Назовите фамилии, части...» и т. д., — упорно молчит. Может быть, боится «просыпаться»?
— Мне надоело караулить побережье. Я сговорился с четырьмя... Ночью пошли. Нас заметили, обстреляли. Я переплыл реку Воронка, а остальные не сумели. Куда меня теперь пошлют? Что со мной будет?
Вот и разберись с таким субъектом. Один из подобных «перебежчиков» оказался диверсантом, расстрелян... [359]
В 4.30 дня — важное сообщение... Ура! Взят Киев!
В штурме Киева участвовало: двадцать семь дивизий, три гвардейских танковых корпуса и другие части.
По-видимому, немцы попались на предпринятый нами Криворожский удар, — туда они бросили резервы, там они отчаянно контратаковали, гам они пытались спасти марганец и железную руду, которые им все равно не удержать. А глав-вый удар грянул под Киевом. После Киева, наверное, пойдем на Буковину и Румынию. А охват: Николаев — Херсон — Кривой Рог — Кировоград — Одесса будет отработан фланговым маневром Красной Армии. Потеря Киева символизирует потерю Гитлером «восточного жизненного пространства», потерю Украины, то есть проигрыш всей войны на Востоке!
...Да, наш народ сумел отметить праздник! Все личное растворяется... Грандиозный взлет России — СССР неизмерим!
Вспоминаю Октябрьские дни 1941 года, свою взвинченность, абсолютную веру в победу, выступление на Подплаве. В 1942 году в этот день — премьера в Музыкальной комедии{208}. Завтра в этом же театре 100-й спектакль «Раскинулось море широко». (Прожит год!)
Думаю, что каждый должен оглядеться, подвести итоги, — разговор с самим собой. Выше творческую требовательность! Жестче — в глубины «я», в глубины духа, как бы трудно это ни было. От философского «равновесия» и духовного «покоя» меня всегда спасает мое нутро, мое боевое «я», моя революционная традиция. Сторонним наблюдателем, ироническим философом, циником или «вежливым» членом общества — я никогда не стану. Моя душа не такова.
Впервые за всю войну ворота нашего дома украшаются флагами. Три женщины стучат молотками. В нашей квартире предпраздничная уборка. Ухожу на час, чтоб не мешать.
В Пубалте готовится банкет-бал (75 рублей с персоны).
Звонок от генерал-лейтенанта Москаленко: «Пришлите, пожалуйста, за октябрьской посылкой». Отлично! — устроим и на Песочной банкет.
Седьмой час вечера! Радио передает Москву. Идет украинский [360] концерт, а мы все (в домике) собрались у репродуктора — ждем передачу торжественного заседания в Москве... А радио все передает марши и марши...
Думаю о развитии военных событий. Мысли о том, что германские фронты будут нами разрезаны, не оставляют меня. На очереди безусловно вся группировка «Nord», с которой будем расправляться мы — Ленфронт и КБФ.
«Товарищи! Говорит Москва! Через несколько минут будем транслировать торжественное заседание Московского Совета...» Несколько минут длится пауза... Затем — «ур-ра!» Нервный, счастливый комок подкатил к горлу — Россия!
Пытаюсь записывать, но слышимость плохая. Речь И. В. Сталина сжатая. Очень краткий обзор военных действий. Высокая оценка трудового тыла... Использовать все возможности для ускорения разгрома врага. Конкретное нацеливание: освобождение Эстонии, Латвии, Литвы, Белоруссии (мне послышалось — и Молдавии)...
Вечером были с С. К. у В. Инбер... Все радостно возбуждены, — разговоры, тосты... Сегодня у нас настоящий праздник! Вернулись домой в 4 утра.
Хороший солнечный день... Канонада — бьет наша артиллерия.
Получили телеграммы от «Правды», от многих московских друзей. Послали ответные...
Вечером — на 100-й спектакль «Раскинулось море широко». Играют с удивительным подъемом, легко и чисто. После второго акта — за кулисами короткий митинг. Приветствие директора театра; председатель Ленинградского комитета искусств зачитал приказ — благодарность театру, авторам и художнику. Мое ответное слово...
После спектакля поехали в гости. Собралась литературно-театральная компания. Бодро, «выключенно». [361]
Весь день дома — у С. К... Отдых...
Вечером читал «Русские поэты о Родине» (Фет, Некрасов, Блок, Белый, Брюсов, Есенин и др.). У Блока какая-то особая напряженность, щемящая боль... (Знание Петербурга особо помогает мне понять его.) Но как все горько, с надрывом, с душой в слезах.
Усталость от промелькнувших праздников... Иногда одолевает грусть: смутное предчувствие, неизвестность судьбы... Ночная тишина... Город отпраздновал — спит...
Солнечно, прохладно... Редкий обстрел города...
Мы уже не так настойчиво требуем Второго фронта, которого союзники, по-старому, побаиваются, ибо их дивизии все еще питают «страх божий» перед немцами...
Вечером гуляли. Лунная мягкая ночь, еще есть остатки праздничности в толпе, в радиопередачах. Трамваи, впервые за время войны, — с цветными отличительными огнями. Трамвай № 3 с красным и зеленым фонарями выплывает — как корабль — из мрака Новой деревни.
Зашли в кино, смотрели «Битву за нашу Украину».Фильм — в традиции документальных советских фильмов: довоенный пролог, все лирично; громы войны, трупы, пожары, разрушения, а затем — начало освобождения. В нескольких эпизодах чувствуется Довженко. Недостатки вещи: отсутствие подлинной эпичности, монтаж ряда однотипных хроникальных кусков, абсолютное отсутствие показа того, что гитлеровцы делали почти два года на Украине...
Ночь, тишина... Лежу и пробую хоть немного разобраться в том, о чем мало пишут и почти не говорят, — в людском, в «законе человеческом», в нормах, которые потрясены до основания... Пройдет война, выстроят новые дома, зацветут поля... А что будет с психикой людей, с выбитой из колеи жизнью? «Время исцелит одних, погубит других, народятся третьи». Этот ответ слишком упрощенный...
Я думаю: после войны надо искать цельности внутреннего [382] мира, а главное — ощутить покой, прочность, я не решаюсь сказать — счастье. Наше поколение настолько отравлено войнами, непрерывными сдвигами, изменениями, рывками, настолько утомлено и ко всему еще так привыкло к постоянному нервному возбуждению, что, может быть, нам уже не дано ощутить покой и тишину, — мы и сами их оттолкнем и опять окунемся в стремительный поток жизни, привычно рассекая его течение... Война!..
Если вдуматься в «ритмику» войны, в соотношение сил, в появление новых, разрушающих Германию факторов, — станет ясным, что дело близится к развязке.
Гитлер, между прочим, упорствует не из простого расчета «затянуть войну», а из желания создать новую «героическую» легенду — пусть после нового Zusarnmenbruch'a{209} — для продолжения сопротивления фашистской Германии в любых вариантах... Он хочет остаться в истории Германии, в ее будущем.
Наша задача — я думал об этом и раньше — убить все «легенды» о Гитлере, хотя это, может быть, труднее, чем разбить его армию. Немецкий национальный комитет ведет свою последовательную тактику духовного разложения этой гитлеровской установки.
Я хочу развить мысль, пришедшую мне в голову в ночь на 7 ноября: в канун нашего Октября, грянувшего еще во время первой мировой войны, действовало не солдатское «долой войну», а исторически необходимое: «России нужна иная организация, более высокая...»
Россию нужно было сохранить, сберечь — так хотела история. Мы выполнили это веление, — и в прошлом и сейчас... Во что нам все обошлось — особая тема. Ее постараются раскрыть историки и писатели. Но, в общем, это естественно: все действия, решающие судьбы наций, дорого оплачивались. Рыдаем ли мы сегодня над жертвами России во время татарского ига? Очень ли мы убиваемся сегодня по поводу «смутного времени»? Некий процент сил, жизней нужно отдавать в борьбе. Вспомним героев Гражданской войны. Это — как жертва! И Ленинград — в ряду этих жертв за будущее... [363] Из опросов военнопленных; — почти все читают советские листовки (их сотни тысяч), слушают наши радиопередачи. Снята с фронта особенно прислушивавшаяся к нашей пропаганде рота 212-й пехотной дивизии, состоявшая из эльзасцев. Читают сообщения о нормах питания военнопленных в СССР (моя листовка). Говорят, что «русские кормят пленных сытнее, чем в немецкой армии». (Сообщение 2-й роты, 58 и. д., 25 мая 1943 года.)
«...Большое впечатление произвела листовка с картой зимнего наступления. Вот это правда».
«...При русских передачах появляются унтер-офицеры, фельдфебели и открывают огонь по рупорам. Созданы специальные команды для сбора и уничтожения советских листовок».
Листовки действуют вернее радиопропаганды. Они «вещнее», точнее; они влияют больше, чем устные заверения о хороших условиях в русском плену. Страх перед пленом, въевшийся в душу немецких солдат, постепенно слабеет...
Отмечают, что понравилась листовка «Почему молчит Гитлер?» (моя). Вызвала интерес и взволновала солдат листовка об Орловско-Курской битве (моя).
В финских окопах слушают «Лахти»{210} и англо-американские передачи. Порой на волне «Лахти» работает радио «Свободной Финляндии» и дает острые политические комментарии...
Введен советский «Георгий» — орден «Славы» для рядового, сержантского состава и младших лейтенантов авиации: серебряная звезда на Георгиевской ленточке. Введена звезда-орден «Победа» — высшее военное отличие.
В московских газетах за 8 и 9 ноября очень интересны описания боев за Киев: исключительный по дерзости марш танковых армий через Десну, Днепр, Ирпень. Этот ночной марш — по горло в воде, танки заливает — пример волевой настойчивости, русской сметки, воинского упорства. Этот марш и внезапный удар танковых масс решили судьбу Киева в канун немецкого контрудара по русским переправам.
У союзников по-прежнему «смутные» бомбежки и медленное продвижение где-то в дождливых горах Южной и Средней Италии. [304] Получили приглашение на банкет ЛССЩ. Не пойдем — хватит, погуляли!..
В Англии намечена 30-летняя программа социально-экономической реконструкции: ввести обширные законы социального страхования (план Бевериджа); провести реформу образования, ибо до сих пор отсев учащихся из-за социально-экономических условий очень велик (70 процентов учащихся бросают учебу к 14 годам и идут на заработки) и т. д.
Насколько все эти реформы будут осуществлены — покажет будущее. Но дух прогресса, социальных сдвигов, плановости — в подражание СССР — развивается в Англии сильно.
В 7 вечера в Пубалте на совещании по итогам смотра художественной самодеятельности. В КБФ вовлечено в различные виды самодеятельности более пяти тысяч человек (!). Есть чему порадоваться: в войну, в блокаде, люди занимаются творчеством, дух их ясен и крепок, — искусство помогает трудиться и драться...
Приняты мои предложения о встречах 23 февраля и 1 мая 1944 года. Все время ставить новые цели, темы, издать художественно-методические пособия, обзоры и т. и. Обменяться опытом с городом, Ленфронтом, а в будущем — с Северным, Черноморским и другими флотами.
Вечером большая, хорошая, душевная беседа с С. К. Она говорит:
— Война дала мне новое самостоятельное мироошущение. Я очень поняла Ленинград, Балтику... От театра внутренне отошла, — тянет к живописи. Хочется еще больше дела, боевого дела... С тобой, Всеволод, мне все легко...
Дорогая моя... Живет, трудится, все сама делает... Все сама...
Читал Белинского — какая отрада!
Заморозки... На стеклах — ледяные узоры. Почти полная оголенность сада. [365] Рузвельт и Черчилль одновременно выступили с речами.
В Вашингтоне из представителей сорока четырех наций создана Администрация по оказанию помощи и восстановлению Объединенных наций — ЮНРРА (очевидно: United Nations Relief and Rehabilitation Administration). Будет намечен план снабжения освобожденной Европы продовольствием, товарами, сырьем и прочим...
Черчилль:
«Сейчас мы думаем о многом... Я сам руковожусь соображением, что кампания 1944 года в Европе будет самой суровой, а для западных союзников потребует наибольших жертв человеческих жизней по сравнению с тем, что было до сих пор...» (Из бюллетеней.)
Самое тяжелое позади, мистер Черчилль! Опять скользкие фразы... Неужели союзники собираются открыть Второй фронт только в 1944 году? Вслед за восторгами Московской конференции — снова холод жизни... А мы ждем от них дел и — в естественном представлении парода — равных нашим. Хотя, может быть, по своему типу, по историческому свойству и назначению англосаксы и не в силах приносить такие жертвы, как мы? Может быть, они слабее нас, и, может быть, наша борьба — это знамение завтрашнего дня Европы и мира? И мы — душа этого мира! И не мы ли говорили о системе Англии и США, как о системе разлагающегося капитализма? Очень и очень думать об этом! Непрестанно — за рамки речей, прессы и т. д.
2 часа дня. — Первый снег... Все тропинки в саду белы.
Написал две листовки к немецким морякам об итогах подводной войны: за шесть последних месяцев утоплено сто пятьдесят немецких подводных лодок с новейшей техникой... Затем — еще листовку об атаке англичан на линкор «Тирпиц». Линкор выведен из строя.
Письмо от Николая Чуковского. Он пишет мне: «Интересно только то, что связано с фронтом» (?). Я ответил ему резко: «Неверно! Интересно все — и тыл; и мир женщин в тылу; и жизнь наших молодых национальных республик, может быть впервые окунувшихся в битву, в историю; и мир тихих плановиков, которые уже составляют планы на 1944-1984 годы! Что нужно стране? Сколько новых домов, сколько новых фруктовых деревьев? На человека, может быть, десять, пятнадцать, то есть два-три миллиарда русских вишен, яблонь, груш — чтобы даже Маяковский не был в долгу [366] перед вишнями Японии{211}... Сколько нужно дорог, санаториев, заводов? Ведь задачи народа огромны! Сколько нужно книг, чтоб в каждой семье была библиотека по вопросам мировой культуры, истории?..
Читаю Белинского: переписку, статьи о «Евгении Онегине», отзыв на книги о Петре Великом. Как хорошо! (Хотя мятущаяся душа больного Белинского временами срывалась в пропасть отчаяния.) Великолепны статьи о книгах по истории.
7.10 вечера, по радио. — Стремительным ударом кавалерийских, танковых и стрелковых дивизий взят Житомир!
Красная Армия таким образом в ста километрах от старой границы! Это наиболее западная точка продвижения Красной Армии, — мы у двадцать восьмого меридиана. Конница и танки вышли на оперативные просторы. Рокадная железная дорога немцев (через Коростень — на север) перерезана.
Созданы 1 и 2-й Прибалтийские фронты.
На Ленфронте идет непрестанная концентрация сил в направлении Стрельия — Лигово. Через Финский залив перебрасываются войска. Тянут на баржах самоходную артиллерию, «катюши» и т. д. Для действий Балтийского флота необходимо ликвидировать Петергофский выступ немцев; открыть движение по Морскому каналу. Эти позиции дадут возможность флангового удара к Красногвардейску — главному узлу немцев под Ленинградом.
В декабре, видимо, встанут во весь рост проблемы Польши, Чехословакии, Венгрии, Румынии. Думается, что вот тут-то придут в действие силы «политической войны».
Серо... Снег немного стаял...
С утра пишу: «Литература и война». Решаю и для себя, [367] поскольку приходят сроки, основную тему, своей жизни и творчества. Я беру общий исторический ход России, — ее этапы, подъемы (Новгород, Москва, Петербург — Ленинград), ее кризисы, — и пробую проследить отражение этих событий в литературе, роль советской литературы... Задача труднейшая, но я пробую ее и поставить и решить, хотя бы для себя. Есть некоторые интересные штрихи: эпоха Петра нашла достойное отражение спустя сто лет (Пушкин — «Полтава» и «Медный всадник»); эпоха Отечественной войны 1812 года — спустя пятьдесят лет (Л. Толстой — «Война и мир»); эпоха 1917 года — быстрее, но тоже с дистанции.
Главный недостаток нашей литературы в неумении возвыситься до всемирного охвата, до горизонта Ленина... (Я смутно говорил об этом на 1-м съезде писателей в 1934 году.) Именно в этом главная проблема нашей литературы. Понять с высшей точки зрения международные процессы, новую фазу, ибо жизнь XIX — XX веков — это неумолимый, быстрый процесс объединения. Россия выступила со своими идеалами — мечтой о всемирной революции, Коминтерном. В эту концепцию жизнь внесла свои поправки.
Англия и США выступили с идеей Лиги наций — это сломано, рухнуло. Гитлер выступил с идеей «господства немецкой расы» — это сломано нами.
Сейчас, может быть на время, нации ищут решений: международная организация, Конференция «трех» и т. д. Во всяком случае, мы в центре великого процесса объединения наций. В свете этих событий война 1914-1918 годов — только трагическая драка народов, совсем не понимавших, за что они льют кровь. Конечно, в современной войне и от советских бойцов многое скрыто, результаты будут полностью ясны только потомкам тех, кто сражался. Но очень хорошо, что мы понимаем, за что воюем, и, восклицая: «СССР, Россия, Родина!» — мы знаем, что говорим нужнейшее для всех. Мы видим и чувствуем влияние наших идей, нашей системы даже в Англии и США, где еще недавно встречали только злобу, презрение и недоверие. Мы заронили критику, сомнения в душу Германии и заставили ее начать переоценку исторических явлений.
Литература должна все это понять и осветить.
В прессе ряд статей, ориентирующих Ленинград на восстановление промышленности в полном объеме: «Сделать город еще сильнее, еще краше, чем он был». [368] За время осады в ряды ВКП(б) вступило свыше тридцати тысяч ленинградцев. Приток в партию был таким образом выше, чем в довоенное время...
Думаю о городе. — Видимо, скоро немецкий фронт будет оттеснен. Облик города окончательно изменится, и хочется запечатлеть снова и снова, в памяти:
Традиционные невские ансамбли, прочерченные дулами зенитных орудий; закамуфлированные корабли; небо — в аэростатах заграждения.
Пустынность улиц, посеревшие афиши 1941 года, деревянные щиты у витрин, амбразуры, закрытый досками фальконетовский Петр — и только бронзовая длань его, простертая к просторам, к ветрам, вперед!
Закутанный в какой-то тряпично-деревянный шар — золотой кораблик над Адмиралтейством.
Выбоины от снарядов перед Зимним дворцом, полуразрушенные деревянные трибуны, сбитые буквы лозунгов над ними.
Памятник Суворову — он невредим (!), хоть и стоит третий год открытый.
Огороды, зияющие окна, бреши зданий, фанеры и раскрашенные холсты, закрывавшие руины домов в 1942 году, изодранные и пробитые снова в 1943-м.
Мертвые стада автобусов и троллейбусов в снегу... Темные улицы, пятна голубых фар. Голос диктора из рупоров. Симфония Чайковского над ночным городом... Обстрелы. Стук метронома. Вспышки, вспышки на темном небе, свист и гул разрывающихся снарядов... И люди, во что-то закутанные, исхудалые, с темными впадинами глаз на восковых лицах — и с неукротимой волей ЛЕНИНГРАДЦЕВ!
Все впитать, запомнить до конца дней, передать тем, кто этого не знал, не видел, не пережил.
Оттепель... Ветер с моря.
На душе хорошо. Чую, что для Ленинграда опять открываются просторы...
В 2 часа дня — на правлении в ЛССП. Уже совсем другая атмосфера: два отчета — о восстановлении секции критиков и секции драматургов. Избраны бюро, прошли творческие [369] совещания. Люди начинают осматриваться, приводить в порядок литературное хозяйство...
Вечером — поток мыслей о будущем, планы, фантазии... Сделать, например, сценарий: «Кругосветное путешествие», может быть музыкальный, на сюжете драматически-бодром — встречи советских людей с иностранцами; этнографические и социальные мотивы...
Не спится... Читаю «Историю философии» Гегеля. По ночам — вой корабельных сирен... Порой лязг и гул проходящих по улице мехчастей.
16 ноября 1943 года. Когда же начнется наступление Ленфронта?
...Днем, по поручению партийного бюро Пубалта, знакомился с работой отдела партийного учета. — С 9 утра до 12 ночи люди сидят в подвале, при электрическом свете. Работа требует кропотливого, внимательного отношения: в партийных делах все, до последней запятой, должно быть точно... Работают товарищи много: кропотливо восстанавливают подзапущенное в 1941-1942 годах хозяйство. Так и сидят все время в подвале. Успевают только радио послушать да прочесть газеты...
Шведской прессой положение Германии оценивается все мрачнее: «История дописывает последние страницы «Майн Кампфа». Они не похожи на первые...» — «Союзники не допустят повторения ошибок 1918 — 1919 годов в отношении контроля над Германией...»
По этому поводу американская пресса выступает с проектами и планами. Вот один из них, — Над Германией устанавливается строгий контроль на неопределенное число лет... Германия целиком оккупируется союзными войсками, вводится военная администрация. (Идет уже обучение нескольких сот американских офицеров для определенных городов.) В Германии устанавливается порядок, затем подбирается верховная военно-гражданская администрация из немцев. Проводится полное разоружение Германии. Никаких, даже «символических», немецких армий. Сохранится только необходимая полиция (добавим от себя — с профильтрованными кадрами). Арестовываются все военные преступники — по спискам союзных правительств. Быстрый, беспощадный суд над ними, в первую очередь над Гитлером и его помощниками... Националистические организации и партии запрещаются...
Останутся ли союзники верны этому плану? Советская точка зрения — еще не опубликована...
Ночью читал роман Т. Гарди «Тэсс из рода д'Эрбервилль».
Дождливо, серо...
Отправил в «КБФ» статью о разрушениях в Петергофе (по снимку с самолета)...
Спектакль «У стен Ленинграда» вызревает, оформление подано на сцену, все проверено. Идут прогоны... 20 ноября посмотрю генеральную...
Московская конференция безусловно произвела в Берлине серьезное впечатление... За два часа до опубликования ее деклараций Берлин пророчил срыв Конференции и разногласия среди союзников. Теперь переменили тон: «Возможны военные соглашения...» и т. д.
В иностранной прессе очень много статей о зимней кампании. Как всегда, обилие прогнозов, информация и дезинформация...
...Вечером, по радио. — Взяты Речица и Коростень. Разрезаны Центральный и Южный немецкие фронты! Я этого ждал! Теперь перерезать бы еще одну рокаду через Сарны — Лупинец — Барановичи!..
Сегодня год великого наступления Красной Армии. В этот день в 1942 году наша артиллерия дала 689 000 орудийных залпов, смяв немецкую оборону...
Сегодня наши штурмовики утопили сторожевой корабль противника; летчик Кротевич на горящем «иле» врезался [371] в тральщик противника и взорвал его; поврежден еще ряд кораблей...
В 5 часов смотрели с С. К. в Музыкальной комедии оперетту «Сорочинская ярмарка»...
Огромный зрительный зал. Здесь Александрийский театр играл «Ревизора», здесь выступали Савина, Варламов, Давыдов.
В театре относительно тепло, но большинство зрителей — в пальто. Полный свет, оживленно и почти полное ощущение нормы, несмотря на дневной сильнейший артобстрел.
В третьем акте — блестящий гопак с немыслимыми пируэтами, коленцами и пр. Сделать бы так современную вещь — озорную, веселую, динамичную... Весь вечер только об этом и думается... «Заразная» штука театр...
Сводка. — Нами оставлен Житомир (?). На Черкасском направлении успешно форсирован Днепр.
Весь день правил и редактировал «Крепость Кронштадт». Надо книгу сделать еще лучше, чище, точнее.
У С. К. последние треволнения перед премьерой... По ночам — монтировки, свет, обычные неполадки с рабочей силой и т. и.
Днем по городу провели большую партию пленных немцев.
Взял в библиотеке Пубалта комплект «Большевика» за полгода. Хочу проштудировать экономические статьи и обзоры.
Телеграмма из Клина: «Смертью героя погиб в районе Невеля Владимир Ставский. Горечь потери велика. Тарасенков».
Прощай, Володя, старый боец-коммунист, друг... [372] Из выступления комфлота адмирала Трибуца на последнем совещании командиров соединений. — Адмирал говорил о том, что Ленфронт ждет приказа, — готов к наступательным операциям.
— Мы вернемся в свои базы в Прибалтике! Помешает лед — пойдем берегом.
Театру КБФ дано задание приготовить одиннадцать бригад для выступлений в ныне еще занятых Петергофе, Кингисеппе, Нарве и других городах. Я договорился с Пергаментом, что, вернувшись в Таллин, устроим большой митинг. Вспомним точно все, что мы там говорили в августе 1941 года, уходя и обещая вернуться.
В 9.30 утра поехал на черновой просмотр спектакля «У стен Ленинграда» в Выборгский дом культуры... Спектакль вызревает — нужно еще три-четыре дня. Первые посторонние зрители дают хорошие отзывы. Были товарищи из Пубалта, Е. Добин{212} и др...
Порой на репетициях я воспринимал спектакль острее. Старая моя мечта: спектакль высшей патетики и трагедийности. В «Оптимистической трагедии» был этот принцип. Он во мне. Я его не потеряю. Я буду искать высокой театральности, но работы 1942-1943 годов были мне очень полезны...
Весь день писал по просьбе ТАССа статью для газет Союза — «Беспримерный подвиг народа» (о военной промышленности, стройках и т. д.)...
Вечером, по радио. — Статья члена Военного совета Ленинградского фронта генерал-лейтенанта А. А. Кузнецова о задачах Ленфронта:
«...Враг будет цепляться за каждый метр, ибо он боится расплаты. Наша задача: всемерно подготовиться к боям; усилить штабную и партийно-политическую работу».
Ленфронт усиленно готовится. (Погода все же задерживает, так как войска Волховского фронта по болотам идти не могут. Но синоптики предсказывают устойчивые морозы на вторую половину декабря.)
Читал «Доисторический человек» Обермайера. [373]
Снег... С утра слышна артиллерийская канонада — идут местные операции.
Днем был в Военном совете, беседовал с адмиралом Трибуцем и контр-адмиралом Смирновым. Спрашивали о моих дальнейших литературных планах.
Говорили об обстановке. — Операции идут на разных направлениях: бои у Гомеля и Речицы. По-видимому, части 1-го Украинского и Белорусского фронтов соединились. Серьезна немецкая операция — контрудар на Киевском направлении. Немцы сообщают, что Житомир — «это только начало». Наши активные операции — у Кременчуга, Черкасс и в излучине Днепра. С косы против Очакова немцы нас несколько потеснили, — им нужен проход к Николаеву. У Керчи затихло, но у крымских берегов топим немецкие корабли — лихо!..
— Как союзники?
— А ну их! Немцы тянут резервы из Норвегии, Финляндии, Франции, а союзники Лерос{213} отдают. Силы у них, видите ли, там недостаточные.
— Что на Ленинградском фронте?
— Противник упорствует, но на всякий случай подчищает тылы, строит оборонительные рубежи — Лужский и др.
— Как у нас, на Балтийском флоте?
— На «товсь»! Ждем приказа.
К 6 часам — в Выборгский дом культуры. Беседую с актерами. Пергамент вручил мне теплое письмо и небольшой подарок от труппы: чернильницу, пепельницу и два подсвечника — из патронов. Трогательно!
В зале — Военный совет, товарищи из горкома и несколько сот зрителей: девушки МПВО, моряки и пр.
В 7.05 начался спектакль (генеральная репетиция). Играли несколько связанно. Волновались. Реакции в зрительном зале — непрерывные, особенно в третьем акте. В конце, на аплодисменты, давали одиннадцать раз занавес. Я пробовал (во время спектакля) объективно понять и оценить работу свою и театра... Подходили, жали руку. Председатель Ленинградского управления Комитета по делам искусств товарищ Загурский поздравил и пригласил к себе на обсуждение спектакля 24 ноября в 5 часов дня. [374] Все разошлись...
Совершенно неожиданно подбегает бледный Пергамент:
— Член Военного совета считает, что спектакль не вышел. И, как он сказал, «крепко не вышел»...
Едем домой с неприятным чувством удивления... Столько вложено сил!
Поздно вечером звонок — контр-адмирал Смирнов: «Жду вас завтра для беседы...»
Продумываю спектакль. Некоторые актеры «не вытянули». Но в целом спектакль масштабный, острый, и никто в противном меня не убедит.
В 2 часа дня — беседа с начальником Пубалта. В 3.30 совещание в Военном совете.
Основные замечания: явный перевес отрицательных персонажей, образ комиссара скатился к шаржу, чрезмерна и вообще сомнительна роль князя Белогорского, офицерам не хватает кадрового вида, массовкам — четкости. Словом, замечания — «служебно-строевые». По их мнению, трагические дни сентября 1941 года должны выглядеть на сцене обычно, «чисто»... Откровенный показ тягот, травм, трудностей и их преодоление — режет глаз и ухо. Может быть, это с точки зрения 1943 года и понятно... Может быть, вполне понятно (?). Я молча все выслушал, записал...
В 5 часов — на третью беседу — в Ленинградское управление Комитета по делам искусств. Интересный и содержательный анализ пьесы и спектакля: об остроте и силе пьесы, образов; о смелых решениях режиссера и художника; о находках и т. д. Несколько критических замечаний: опять об отрицательных фигурах, о комиссаре, о Белогорском — бывшем белом офицере и т, д. Взял слово товарищ Загурский:
— Спектакль большого масштаба, общественного пафоса, романтической краски, выдумки, культуры. Волнует, испытываешь большое уважение к коллективу, создавшему этот спектакль...
Его прерывает телефонный звонок... Несколько удивленных реплик. Пауза... И Загурский смущенно говорит:
— Товарищ Вишневский, видимо, спектакль придется отложить, — нужны значительные доработки...
Я не привожу всех подробностей. Точная запись этого [375] дня и трех обсуждений останется в папке «О пьесе «У стен Ленинграда»{214}.
Наплывают воспоминания прошлых премьер 1930-1933 годов: трудности, муки, бои, дискуссии. Сейчас я воспринимаю все это спокойнее, привычнее. Но больно, очень больно...
Усталость...
В Пубалте, на партсобрании. — Некоторые, развивая темы задач дня, уже прорабатывают наш спектакль: «Пьесу не нужно было ставить...» и т. и. Выслуживающиеся крикуны! Им дал отпор начальник Пубалта:
— А где вы были до этого? Пьеса три-четыре месяца лежала у нас. В ней было, есть и останется много хорошего. (Молчат... Людская мелочь!)
Вечером у С. К. Сидим усталые, разбираемся в потоке отзывов, замечаний, пожеланий, требований и т. д...
Напряженно думаю об общих задачах литературы, о трудностях работы писателя и о том, как практически решить мне судьбу данного спектакля. Его во что бы то ни стало надо довести до массового зрителя. Видимо, сейчас по обстановке нужен не философский спор, не трагический рисунок, а просто ударный, агитационный посыл. Я это понимаю, но мне казалось, что и на этот раз я писал «оптимистическую» трагедию...
Думаю весь вечер, ночь. Надо сохранить эту работу — первую большую пьесу об обороне Ленинграда, — пусть переделки, доработки... А этот вариант останется для будущего.
Не спится...
Читаю дневник Ширера (американского корреспондента в Германии в 1939 — 1940 годах). Очень интересная вещь, но отвлечься не мог. Все время — вторым планом — мысли о спектакле. Работать, вперед! Никакие психологические, литературные и служебные «окружения» не смогут меня ослабить и не ослабят. И не то еще переживал!
Общественный шум вокруг спектакля большой. Было много звонков: «Говорят, интересный спектакль». — «Когда премьера?» и т. д. Шофер Пубалта сказал моему: «Комиссар в театре на «о» говорит, как наше начальство, — вот из-за этого-то и спектакль сняли...» (Чудак!)
Всякого рода слухи, отклики... А я думаю и думаю о пьесе. [376]
С утра (скрепя сердце) написал план доделок и поправок к спектаклю. Надо, должен!
Днем беседовал с начпубалта товарищем Рыбаковым. Он:
— Переживаю, думаю... Говорил с комфлота, — спектакль решили сохранить, выпустить. Пойдите и вы нам навстречу. Я сообщил ему о своем решении.
Был в партбюро, заявил протест против возмутившего меня выступления о пьесе (на партсобрании)...
Зашел во 2-й отдел. Хорошо поговорил с Добролюбовым:
— Всеволод Витальевич, садись, дорогой. Не завидую писательской жизни... Вот последние сводки, бюллетени. Читаешь их — вроде все немцы разложились! А они держатся, и даже перешли у Киева в наступление.
Просмотрел иностранные сводки о политико-моральном состоянии германской армии. Да, они не дают полной картины... Видимо, и пленные подыгрывают, говорят кое-что с перепугу. Надо брать их показания с поправкой.
Вечером, по радио. — Английская авиация нещадно бомбит Берлин. Тревоги по десять часов подряд...
Читал книгу «Доисторический человек»: весьма интересны главы об искусстве доисторического человека, о давности человечества, об анатомии неандертальцев и кроманьонцев. В ближайшее время прочту о психологии доисторического человека.
Ночь... Работаю над текстом пьесы. Как быть с князем Белогорским? Ведь это подлинный факт из жизни: человек на фронте кровью, геройством вернул себе доверие народа.
Весь день работал... От некоторых, явно обостренных ситуаций, от некоторой резкости приходится отказаться. Я четко поставил себе задачу: флоту, городу, театрам страны дать боевой заряжающий спектакль. Да, это необходимо! Победная тема 1943-1944 годов сейчас нужнее, чем анализ [377] трагических дней осени 1941 года. Видимо, это действительно так. Об этой осени мы расскажем потом, после войны... Ввел другого комиссара, хоть и жаль мне расставаться с первым. Заставил себя убрать из пьесы Белогорского, так как кромсать этот образ не хочу...
Театр мобилизует трех машинисток для экстренной перепечатки пьесы.
Ночью снова читал «Доисторический человек». Человеческие знания в этой области еще смутны... Как увлекательна, до жути интересна эта область. Раскрыть генеалогию человечества, его духовную, культурную и материальную эволюцию! В 1934-1935 годах я был весь во власти этой темы, этих материалов. Много об этом читал, писал{215}.
Не мог заснуть до утра...
Днем был у начпубалта и вручил ему экземпляр пьесы, перепечатанный за одну ночь. Товарищ Рыбаков еще раз подчеркнул, что он «за» выпуск спектакля и по-прежнему считает, что он нужен флоту: «Прочту экземпляр сегодня же — и затем доложу члену Военного совета».
Послал письмо в горком товарищу Маханову с кратким изложением своего взгляда на происшедшее: «Я написал пьесу на труднейшую тему: об одном из наиболее трагических моментов в истории этой войны — об осени 1941 года под Ленинградом. Я шел как разведчик этой темы. Пьесу я давал прочесть многим товарищам и в Москве и в Ленинграде. Получил хорошие отзывы и разрешение на пьесу от Комитета по делам искусств.
Эта вещь — часть моей души, часть моего сердца. Вы дали хороший отзыв, санкцию печатать пьесу в «Звезде»... Затем произошел внезапный поворот. Видимо, он вызван тем, что со сцены текст прозвучал острее и трагичнее, чем в чтении. А армии и флоту в канун решающего наступления Ленфронта нужен спектакль в несколько ином плане. Надо во всем разобраться по-человечески, внимательно».
Я написал и о том, что трудности (в общем, обычные [378] в литературном деле) я преодолею, и твердо заявил, что спектакль будет, выйдет.
Скорее бы началось наступление на Ленинградском фронте!
Из обстановки. — Вся мировая печать расценивает Житомирскую битву как решающее, «последнее сражение» на Востоке. Немцы стянули много танковых дивизий (в сводке указано — восемь, из которых четыре переброшены из Франции, Норвегии, Италии (!) и Греции). «На каждые два метра — танк, а русские изматывают немцев, заставив их наступать в невыгодных условиях».
Вечером поехали с С. К. в «Асторию» на проводы корреспондентов «Красного флота»...
Из быта летчиков. — О будущем они не загадывают: «Разве об этом можно думать?» Иногда пьют, говорят, что это для «разрядки»...
Летчики ненавидят «ловчил» и трусов; чрезвычайно ценят точные статьи и очерки о них. Вырезают из газет, берегут. Любят правду. О себе говорят мало. Иногда, подвыпив, оживляются и рассказывают интереснейшие детали боев и своих психологических состояний.
Остались с С. К. в «Астории». Взяли наш старый номер — 115-й. На несколько часов — ощущение комфорта... Вспомнили свои приезды в Ленинград до войны, наши прогулки, отдых...
Опять налет на Берлин! Жестокие, систематические удары. Представляю все это живо; вспоминаю 1937 год и нашу поездку с А. Толстым и В. Ставским в Испанию через Берлин — Париж.
Усталость... Прочел III том «Мастера искусства об искусстве» (главным образом о французах). — Поток противоречий, крайний субъективизм; крайний эстетизм. Симпатичнее всех старики работяги: Курбе, Ренуар, Мане, Сезанн... Опять вспомнилась Франция (несчастная страна!), — страна тончайшего искусства.
Читал до поздней ночи «Песни французской революции». Мне хотелось немного переключиться. Поток мыслей, воспоминаний... Горький осадок последних дней.
Тихо... С 11 утра до 6 вечера писал очерк в «Правду» и «Красный флот» о С. М. Кирове. Вновь и вновь чистое, полное человеческого благоговения чувство к Кирову. Какой
удивительный человек! Какой жизненный путь, сколько светлого в Кирове! Так волнующе хорошо писать о ном. Это был человек непрестанного труда... Участвовал во всей политической и экономической жизни страны. Очень много читал: в библиотеке Кирова — сорок тысяч томов. Удивительно его внимание к людям, умение осуществлять заботы о них.
Вечером слушали пьесу А. Крона{216}. Пришли два офицера-подводника, Азаров, С. К., Ольга Константиновна и я. Крон читал более двух часов...
В целом — Крон шагнул вперед. Материал продуман...
Подводники сделали несколько замечаний. Угадывали, «с кого» Крон писал своих героев.
Ночью прочел пьесу Деваля «В понедельник, в восемь». Блестящая, злая, беспросветная. Нравы парижского общества 1936 — 1937 годов... Холодный скепсис.
В современной войне необыч(айно) возросла потребность в стратегическом сырье (всех видов)...
Примерные американские и немецкие расчеты таковы: армия в триста дивизий (шесть-семь миллионов человек) плюс военно-морской флот требуют в год:
30 млн. тонн стали
250 млн. тонн угля
25 млн. тонн нефти
10 млн. тонн цемента
2 млн. тонн марганцевой руды
20 млн. тонн никеля металлического
10 млн. тонн вольфрама и т. д...