Июль
С утра предотъездная горячка. С. К. торопит...
Звонит Крон. Прочел «У стен Ленинграда». Поздравляет: «Пьеса взяла, взволновала... Не успел и пометок сделать...» Позже прислал письмо:
«Вещь большая, заражающая своим темпераментом, беспокойно-ищущей мыслью, мужественной интонацией, смелостью. Что это по жанру? Это трагическая оратория; разрешенный сценическими средствами монолог, где все персонажи — различные модификации автора, Вишневского. Это ваш разговор с самим собой вслух, столь же для себя, сколь и для народа. Князь великолепен. Сибирцев очень хорош, но слишком ощущается интеллигентом, пожалуй, даже дворянином, пусть коммунистом. Ряд великолепных сцен: немцы, разоблачение предателей и пр. За сценическую судьбу пьесы боюсь...»
Это верно... «Постановочные» законы и их «так надо» я знаю, они у меня давно поперек горла...
Пора ехать...
Несемся на нашем «харлее»{142}... Лахта, Лисий нос, Сестрорецк. Пустынно. Нависшее серое небо... Три контрольно-пропускных пункта. Напротив, через залив — Петергоф, там все еще немцы. Поезда ходят по Сестрорецкой ветке только вечером.
К часу дня в Дубровке. В речном протоке спрятана шлюпка. Восемь матросов ждут С. К. и меня.
«Весла разобрать... На воду!» — вышли в залив. Низкой темной полосой — Кронштадт. Высится купол Морского собора... Поставили паруса, покачивает. Виден финский песчаный берег. Финны сидят тихо. Наши форты их отучили брыкаться: сожгли поезда с боезапасом, потопили даже рыбачьи шлюпки, и вообще держат их в «страхе божьем».
Ребята на шлюпке — загорелые, матросские воротники выцвели на солнце, ленточки распластаны по ветру. Гребли хорошо... Подумалось: вот живая тема преемственности — старый Кронштадт, молодые матросы, но те же люди, та же кровь. Пахнуло чем-то удивительно знакомым, родным, простым. Ветер, море, гранитный камень... И над всем — бесконечное небо, молчание природы...
Сегодня на форту «П» радостный день — в Кронштадте выдают ордена девятнадцати товарищам и в их числе замполиту Суворову. [222] Здесь я был зимой, в начале 1940 года (война с белофиннами). Узнал некоторых товарищей, — тут есть командиры, бессменно прослужившие уже десять лет (!). Форт — это глыба бетона и железа, немного дерна, крошечный садик.
Обошел батареи, был на сигнально-наблюдательном пункте. Как раз шла перепалка с противником — на вражеском берегу видны разрывы мин, дым, пыль... В стереотрубу видны их дзоты.
На КП посмотрел карту, пункты, куда форты должны давать СО (сосредоточенный огонь). Осмотрел американский звукоуловитель и прожектора. Весь форт с осени 1941 года изрыт дзотами (для круговой обороны). Смотрел места попадания неприятельских снарядов — отколот лишь тонкий слой бетона... Матросов для смены впечатлений иногда отправляют работать на берег: в лес и на огород. Форт имеет береговые участки в Дубровке, Тарховке (подсобные хозяйства).
Белая ночь... Артиллерийская дуэль... На заливе караван в дымзавесах. С. К. наблюдает для зарисовок. Дребезжат стекла. Все это уже быт — два года!
В вечернем воздухе полоса финского берега. Гора Пухтола. Мы здесь крепко поработали в войну с белофиннами (1939 — 1940). Но тогда мы не представляли себе всей подоплёки событий, знали одно — отодвинуть опасность от Ленинграда. Мы не знали, что Ленинград был первой целью Гитлера. Здесь, по его расчетам, должно было взвиться в 1941 году немецкое знамя... Гитлер планировал первый бросок от финской границы («Линии Маннергейма») с дистанции в 35 километров. Но «Линия Маннергейма» нами была сломана в 1940-м, и Гитлеру пришлось изменить свой план.
...Глядишь на Кронштадт, на залив. На душе просто, гордо. Вот Кронштадт, о который разбились все попытки всех врагов.
1 час 10 минут дня. — По радио передают мою статью «Сила Ленинграда». Слушаем...
Зашел на сигнально-наблюдательный пост. Видимость средняя, но в стереотрубу хорошо различимы и петергофский и финский участки. Временами на берегу — в «мертвом лесу» — рвутся мины; видны дзоты финнов (сигнальщики показывают [223] мне места их замаскированных батарей), вьется дымок; изредка — автомашины. В прошлом году финны были храбрее, чувствовали себя как дома и даже днем ходили купаться. Их отучили шрапнельным огнем.
Сигнальщики рассказывали о себе, о своем житье-бытье на форту. Крепкий народ! Но матросы тоскуют по земле, и когда выходят на берег — гладят траву, обнимают деревья.
К концу дня пошли с начштаба Горюновым на шлюпке — глушить рыбу. (По совести говоря — занятие запрещенное, да как в такое голодное время отказаться от свежей рыбы?) Рыбы всплывали десятками: щуки, окуни, судаки. Мы вошли в азарт и, невзирая на близость финского берега, занимались рыбной ловлей до вечера. Стайки чаек кружили рядом, клевали всплывших окуней. На волнах мягко покачивало... Хорошо! (А матросам — чудная уха на ужин.)
Вечером в кают-компании, — за товарищеским «чаем» в честь новых орденоносцев, — командир дивизиона рассказывал мне о делах на батареях форта... Люди боевые. Большинство — кадровые. 52 процента всего личного состава — коммунисты и комсомольцы...
Плохая погода, — штормит...
Прочел центральные газеты. — Дана дислокация немецкой армии: на Восточном фронте — 211 дивизий (а не 180, как говорил Черчилль), 92 — в других районах Европы...
Подготовился к докладу о военном положении СССР для агитаторов и секретарей ячеек.
С 10 часов утра — доклады. Слушают хорошо.
Днем стреляли из тяжелых орудий по скоплению финнов.
Читал «Древние германцы» (Тацит, Плиний, Плутарх и др.). Как мне приятен этот суховатый и строгий стиль!..
К вечеру опять был на сигнальном посту. Видимость отличная, но финский берег сегодня почти мертв. Кое-где дымок я ни единого финна...
Меланхоличный-северный закат, — солнце садилось в иссиня-черную тучу, розово-дымчатые отсветы на облаках над Кронштадтом. Необычная тишина... Запах морской воды. Triste{143}...
На лекции для командиров форта обрисовал развитие Германии с XIX века... Затем о ходе войны за сорок шесть месяцев (1939 — 1943). Слушали внимательно. Много вопросов.
Днем — стрельба по финской батарее.
Зимой 1941-1942 годов на форту опухали от недоедания, но службу несли исправно; ходили в дозоры на лед; пытались отвлечься от чувства голода чем могли... У одного командира в январе родила жена. Товарищи мужа отдавали ей часть своего скудного пайка. Командир отправлялся в Ленинград к семье пешком, так как железнодорожное сообщение было прекращено. Шел — с утра и до вечера. Жену и ребенка удалось подкормить и летом 1942 года эвакуировать.
Вспомнил: мне недавно на кинохронике предложили посмотреть фильм «Дистрофия». Я отказался. Когда-нибудь потом, попозже...
Вечером ужинали с С. К., замполитом и начштаба (рыба, хлеб, масло, чай и по три стопки разбавленного водой спирта). Беседовали о прошлом, о будущем, о сроках войны.
С. К. говорит:
— Минимум год. Еще будем зимовать в Ленинграде.
Я:
— Ближайшие два-три месяца определят силы и намерения сторон. Союзники будут вынуждены так или иначе вскрыть свою позицию. Но кажется, они по-прежнему не торопятся... Черчилль каждое лето произносит скользкие речи: то о золотых полях Украины — 1941 год; то о том, что «Россия удивит немцев» — 1942 год; то о том, что неизбежны великие столкновения на Востоке — 1943 год... А Второго фронта нет... [225]
6 утра, по радио. — Немецкая армия 5 июля начала наступление на Центральном и Южном фронтах. Уничтожено 586 немецких танков, 203 самолета.
Что это? Проба сил или «решающее наступление»? (Черчилль, вероятно, доволен...)
Англичане произвели разведывательный десант на остров Крит.
В авиационной катастрофе на Средиземном море погиб генерал Сикорский... (Видимо, он мешал Андерсу? Какой сервис!)
В 12 часов: упорные бои на Курско-Орловском и Белгородском направлениях...
Штиль... Сплошь серебристо-серые тона. Форт бьет по финским батареям.
Проводит! С. К., — она ушла на катере «СК-4»{144} в Кронштадт. Будет там рисовать «Петропавловск» и постановки дымзавес.
Опять стреляем по финскому берегу.
Перечитываю «Исповедь» Руссо. Сквозь призму войны эта вещь порой как-то странно далека, даже мелка. Может быть, вам стала так чужда эта насквозь индивидуалистическая мирная жизнь, что мы понимаем ее меньше, чем прежде?..
Взял историю форта «П». Надо прочесть.
К концу дня — солнечно. Единственная собака форта, которую зовут и Джек, и Бобка, и Май — ловит крыс.
Вдали лавируют парусные шлюпки. Пролетают самолеты. Катерок тянет баржу с форта «О». Красивые (Беггровские{145}) облака...
За бетонной стеной — глухие выстрелы, но в данный момент на этом участке относительно тихо.
За ужином — оживленно. Все обсуждают последнюю сводку. (Генеральное наступление Гитлера?)
Вечером рассказывал замполиту о литературной жизни, о некоторых писателях, которые ему интересны. [226] Из подсобного хозяйства привезли землянику. Съел блюдечко. До чего хороша — два года не ел!
Крепкий сон.
Сегодня шесть лет войны в Китае, — упорное сопротивление.
В 6 утра, по радио. — На Орловско-Курском направлений наши части прочно держат оборону. На Белгородском — противник после отчаянных боев взял лишь два населенных пункта...
Во время обеда — сильный взрыв. В кают-компании задребезжали стекла. Оказалось, что в двадцати кабельтовых{146} тральщик подорвал мину. Как ощутим подводный взрыв!..
После обеда опять пошел на сигнально-наблюдательный пункт... Северные форты (в том числе форт «П») и батареи Кронштадта ведут огонь по противнику. Видны залповые разрывы шрапнелей. Стоит тяжелый грохот и гул. Стрелял и Лисий нос.
Видимость отличная, солнечно, West'овый{147} ветер (от 12 до 16 метров в секунду). При выстрелах — желтовато-бурые дымки, быстро относимые ветром... Узкий серп молодого месяца — на Ost'e{148}.
Стрельба продолжалась часа полтора.
Отличное самочувствие, — я несколько отдохнул, спал эти дни, принял ванну (на форту быт отлично налажен). Приятна и некоторая перемена в пище. А главное: выключился из работы над пьесой (которая отняла у меня столько душевных сил) и нахожусь в родной семье боевых балтийцев.
Капитан Завалишин — агитатор 1-го зенитного полка — попросил у меня консультацию. Сделал ему почти доклад об обстановке. У него возник ряд вопросов:
— Как СССР поступит в отношении Германии? У народа на сердце — месть. [227]
— Это все так, но вряд ли надо после победы восстановить против нас весь восьмидесятимиллионный германский народ, тем самым навязывая себе новую войну через двадцать — двадцать пять лет, а то и раньше. История с Гитлером может повториться в новом издании. Он ведь был вскормлен и поощрен чемберленами и пр.
Завалишин:
— Не поймут краснофлотцы сразу... Они могут ответить: «Фашисты убивали наших детей».
Я:
— Надо суметь объяснить им, если это до сих пор не сделано, в чем заключаются государственные интересы.
Завалишин:
— Да... А все же некоторые командиры считают, что с пленными церемониться нечего...
Я:
— А мне думается, что полезнее в среде пленных приобретать демократически настроенных антифашистов, друзей. В будущем Германия должна стать нейтральной, а еще лучше — дружественной.
Завалишин:
— А если не удастся? Мы и так были слишком добрыми себе на беду.
Я:
— Нас страхует наша мощь, укрепленные границы, возможный блок со славянскими государствами, несмотря на то, что этому-то капиталисты будут всячески мешать.
В 6 часов утра. — Упорные оборонительные бои на Орловcко-Курском и Белгородском направлениях. Крупные потери противника. Сообщается, что немцы ввели в бой до тридцати танковых, мото- и пехотных дивизий с целью взять Курск и срезать Курский выступ (а может быть, и окружить нашу Курскую группировку?). За три дня противник успеха не имел, потерял 1539 танков, 649 самолетов и до 30000 солдат и офицеров. Масштабно! Немцы подтянули авиацию на Орловско-Курское и Белгородское направления и с Запада и с Балкан.
OKW, видя неуспех генерального наступления, 7 июля сообщило о... наступлении Красной Армии и о том, что немцы [228] удерживают позиции, не вводя в дело основную массу танковых дивизий (!). Весьма примечательный оборот дела!
Временами канонада. Готовлюсь к большому выступлению. Погода очень плохая, дождь, небо все обложено. Вой ветра...
На Волховском фронте выступали делегаты Ленинграда, призывая к новым усилиям в борьбе за город...
Сегодня солнечно... На форту ознакомился с рядом закрытых документов: сводки, донесения, радиоперехваты и пр...
Жарко... Сегодня послали в Кронштадт катер за С. К.
Пролетают самолеты: и наши и противника. Фашистских «визитеров» форт встречает залпами зенитного огня. Любо смотреть, когда они, дымя хвостами, «ныряют» в волны Балтики. «Им уже не вынырнуть!» — смеются краснофлотцы.
Все эти дни немецкие батареи (из Петергофа) обстреливают Кронштадт. Над ним — дымы, доносится смешанный гул канонады и взрывов. Кто бы мог себе представить, что в Петергофе, в Стрельне будут военно-морские базы фашистов?..
Гляжу на цепь Северных фортов, на Кронштадтский собор, на южный берег... Мысленно видишь всю Балтику, будни флота, учебу, походы, радиосвязь, разведку, наблюдение, отдельные бои, — и все это отжимается в сухие странички сводок или в брошюрки. Представляю себе и более обстоятельную информацию: карты, донесения Главному морскому штабу со всех морских театров, всю невидимую «практику», которая будет через несколько лет, опять же отжато, изложена в «Истории войны на море» и т. и.
Но как непохоже на эти сводки подлинное биение жизни на флоте — во всех ее проявлениях — за эти два горьких года!
Противник подтянул к Ленинграду новые осадные орудия. В районе Пулкова при разрывах тяжелых снарядов — воронки в двенадцать метров диаметром и пять метров глубины. Под Ленинградом у противника пятнадцать аэродромов на южном и семь — на северном направлении. В мае немцы [229] перебросили к Полоцку двести тринадцать макетов самолетов для устройства ложных аэродромов (вовремя обнаружили!). Обстановка у нас накаляется...
Из истории Кронштадта и форта «П».
Крымская война показала отсталость военной системы России, хотя Кронштадт свою службу сослужил. Тотлебен — учитывая опыт этой войны — развил новые проекты создания крепостей России. Были усилены Свеаборг, Динабург, Николаев, укреплены Выборг и устье Невы. В русском фортификационном строительстве был сделан ряд смелых шагов, пожалуй, опередивших иностранное строительство...
В 1897 году началось строительство больших фортов «А» и «Б». Были произведены водолазные работы. Сотни лайб, барж и пароходиков подвозили к северному фарватеру камень и песок. В конце 1898 года выросли два островка. В декабре 1901 года были поставлены ряжи тыльного мола и волнореза, забиты сваи. Для островов засыпали 27947042 кубические сажени земли. В 1904 году на островах построили временные бетонные и камнедробильные заводы. В 1910 году началась сборка кранов и вышек. Вскоре основные работы были кончены. Форт «А» был назван «Граф Тотлебен» в честь автора новых проектов, героя обороны Севастополя. В 1912-м форт был оснащен орудиями. В конце лета 1913-го форт вступил в строй, — прибыли морские артиллерийские и пехотные части. К 1914-му было закончено все оборудование форта.
...Началась Гражданская война. 18 декабря 1918 года в 11 часов 25 минут финский отряд пытался напасть на форт. Огнем орудий финны были отбиты. Это была первая боевая операция форта «Граф Тотлебен».
В 1922-м — форт был переименован в форт «П».
В 1927 году он был модернизован.
В 1939 году форт поддержал наступление Красной Армии против белофиннов.
...Ныне непрерывная боевая активность в общей военной системе осажденного Ленинграда и Кронштадта.
В 7.30 вечера — в клубе, где собралось двести восемьдесят человек (все свободные от вахт). Провел с ними беседу о военной и военно-морской русской традиции. Говорил с увлечением, — внимание бойцов, ощущение переднего края, гул артиллерийских выстрелов — все настраивало подъемно, [230] светло. Тему, как всегда, взял с историческим охватом. Слушали отлично...
К ночи вернулась С. К. Она рассказала мне о своей работе в Кронштадте. Когда она рисовала линкор «Петропавловск» — обстреливали бухту, но многие из немецких снарядов не рвались. Из-за старого флотского суеверия («женщина на корабле приносит несчастье») командир «Петропавловска» побоялся разрешить С. К. жить на корабле, но создал ей отличные условия работы. Над кораблем шефствует Узбекистан, регулярно снабжают команду продуктами. (С. К. угощали шербетом и миндалем, вкус которых нами давно забыт.) Потом С. К. зарисовывала дымзавесы (поставленные с берега и с катеров), маскировавшие выходы в море подводных лодок и других кораблей. В Кронштадте два соединения катеров-дымзавесчиков с разветвленной службой. Завесы ставят быстро: простые, двойные, тройные — серые, розовые, желтые; закрывают ими объект, пожары, караваны и т. и. Работы хватает! С. К. привезла много этюдов. Недовольна тем, что послали за ней раньше условленного срока.
В «Красной звезде» — много статей об офицерской этике, о дисциплине, о взаимных приветствиях, о внешнем виде командира и т. д... В «Агитаторе Военно-Морского Флота» статья о некоторых старых русских орденах («Александра Невского», «Георгия» и др.). В частности, о Георгиевских крестах и о том, что старые матросы и солдаты теперь их снова носят...
6 часов утра. — Бои на Центральном и Южном фронтах продолжаются... Судя по цифровым данным, темпы и напряжение несколько спадают (!)...
Американская пресса считает, что удары союзной авиации по Руру и др. не смогли подорвать мощь немецкой армии, Гитлер начал большое наступление на Востоке. Поэтому создалась благоприятная ситуация для открытия Второго фронта на Западе.
Истребительный авиакорпус, защищающий Ленинград, преобразован в гвардейский. Корпус уничтожил 812 немецких [231] самолетов. Стремлению немцев «взять Ленинград с воздуха, если не удастся подавить его с земли» — было противопоставлено упорство и мужество ленинградских летчиков. 1-я германская воздушная эскадра генерала Келлера понесла огромные потери.
В 1943 году — преимущество у ленинградских летчиков... Неизмеримо выросла оперативно-тактическая выучка; бесперебойно обновляется материальная часть.
День теплый, дымка, Süd-Ost'oвый{149} ветер. Редкие артиллерийские выстрелы...
Читаю о боях русской армии в Восточной Пруссии в августе 1914 года. Хочу проникнуть вновь и вновь в законы процессов войны. Идущая сейчас Орловско-Курско-Белгородская битва, несомненно, является этапной. Либо Гитлер хотел упредить одновременный удар союзников с востока и с запада, размолоть часть наших резервов и этим испугать союзников, — оттянуть их вторжение в Европу; либо это его последняя отчаянная попытка разбить Красную Армию и выиграть войну, что абсолютно бесперспективно.
Ну, а как союзники? Хотя «где нет общности интересов, там не может быть единства целей, не говоря уже о единстве действий» (Энгельс, «Революция и контрреволюция в Германии»)...
В 7 вечера, радио из Москвы. — «Штаб союзных войск в Северной Африке передает, что в 3 часа ночи началось вторжение английских, американских и канадских войск на остров Сицилию. Операция развивается планомерно». Начало Второго фронта или очередная проба сил? (Проверил в библиотеке данные о Сицилии.)
Около. 10 вечера — на батарее. Сегодня тихо. Закат, изумительное сочетание темных тонов моря, берега, туч, дымчато-золотистых облаков, пронизанных веером солнечных лучей и чередующихся темных и светлых радиальных полос. В густой серо-синей туче — багровый диск солнца, потом сегмент. Запах моря. Чайки. Мошкара... Одинокая шлюпка с нашими рыбаками, силуэты двух краснофлотцев на волнорезе...
Ночью канонада... Вышел на гранитную стенку, Süd-Оst'овый теплый ветер. Догорают белые ночи... [232] Гул выстрелов. Мыслями унесся к южным берегам, к Средиземному морю: июль, жара... Идет битва за Сицилию. (Вспомнил Италию, нашу поездку туда в 1936 году.)
В 6 утра, по радио. — Бои на Курско-Орловском и Белгородском направлениях. Противник ведет «бесплодные атаки». На Белгородском направлении наши контратаки. Потери противника растут (с 5 но 10 июля: 2338 танков и 1027 самолетов). Цифры, видимо, превышены...
«Правда» пишет, что эта битва будет вспоминаться народом наравне с боями за Ленинград, Москву и Сталинград.
В «Красной звезде»: драться за каждый метр земли!
На отдельных участках в воздухе — до пятисот немецких и советских самолетов. Тактика противника: всю мощь авиации на передний край, в помощь танкам.
В Москве — антифашистский митинг ученых.
Наши тылы все усиливают оборонную промышленность,
В 3 часа пошли с С. К. и замполитом на шестерке в Дубки. Надо сделать доклад корректировочным постам. Финны по нас не стреляли, так как боятся форта. Кроме того, попасть в идущую шлюпку с трех-четырех километровой дистанции трудно...
Морской простор! На веслах — шестеро гребцов, потных, здоровых...
На мысу — сигнальная вышка СНИСа{150}, у берега валяется обезвреженная мина, дальше — могилы краснофлотцев с форта. Входим в проток, ведущий к Разливу.
Сестрорецк (до тыловой зоны) пустынен, безлюден. Везде «остановившаяся жизнь»: голубые киоски с выбитыми стеклами, на улицах — всякая рухлядь: кровати, прогнившие тюфяки, брошенная обувь, ржавые кастрюли, миски, калоши. Валяются абажур, утюг, посуда, детские велосипеды, стулья... Все это грязное, сломанное. Тут следы и бегства населения и мародерства. Ряд домов разбит артиллерийским обстрелом, ряд домов разобран своими для блиндажей и пр. Ржавые железнодорожные рельсы у поворота к станции Курортная. Странно смотреть на вывеску «Маникюр». Пустая гостиница, [233] вызвавшая у нашего спутника мысли о пиве и раках. Он же: «Тишина немая в улицах пустых, и не слышно лая псов сторожевых...»{150} Заросшие сады, брошенные старые особняки — все это уже дровяной лом. Новые советские постройки, детские ясли, спортплощадки, сады — все мертво. Нет, не мертво, ибо природа жива, а нечеловечески тихо, отрешенно... Цветет шиповник, пахнет зелень, зреют яблоки, малина. Природа без человека! Шишки третье лето гниют под соснами, — их никто не собирает, не трогает.
Вокзал станции Курортная разбит... Идем к границе. Мы в восьмистах метрах от переднего края, временами слышна перестрелка.
Подымаемся на водонапорную башню курорта, — теперь это корректировочный пост форта и Н-ского стрелкового полка. Верх башни снесен снарядами. Все стены здания — в шрамах. На белом фасаде — из-под обвалившейся штукатурки — красные, как кровь, пятна кирпичей, вокруг — черные пороховые брызги. Остро и динамично. С. К., конечно, рисует... С пятидесятиметровой вышки виден финский передний край, проволочные заграждения, покалеченный лес, шоссе, несколько автомашин... Финнов не видно — они зарылись в землю.
Тишина... Парят стрижи, и на десятки километров — вершины сосен...
Смотрю по карте расположение финских батарей. На вышке — дежурный лейтенант и шесть краснофлотцев. Спустились с ними под укрытие, собрали остальных. Беседа длилась часа два, — слушали жадно, много вопросов. Корректировочные посты — важнейшее звено в организме форта.
После доклада решили использовать возможность побродить по сосновому лесу, — это ведь такая редкость! Посидели на свежей траве... Кругом заросли черники... Не вставая, пригоршнями рвали ее и наслаждались вкусом свежих ягод.
На душе от прикосновения к природе — удивительный покой! К разрушениям и опасностям, видимо, выработался иммунитет...
При возвращении — гроза. Сверкание молний, громовые раскаты... Мутное небо со стремительно несущимися грязно-серыми и черными облаками. Казалось, что огромная дождевая туча гонится именно за нашей шлюпкой. Гребцы налегли на весла, и мы успели подойти к форту до начала ливня. [234] Вечером дал замполиту консультацию на тему «Балтийский флот в Отечественной войне».
Ночью сильный огонь фортов по финскому берегу.
Радио, в 6 утра. — Атаки противника на Курско-Орловском направлении провалились. Упорные бои на Белгородском направлении... Утром 5 июля немецким войскам был зачитан приказ Гитлера: «Армия идет в наступление, которому суждено решить исход войны». Не вышло!
«Тактика танковых прорывов, которой нас обучали, провалилась», — говорит один пленный унтер-офицер, танкист 4-й танковой дивизии.
В нашей прессе и по радио — ровный, спокойный тон. О Курско-Орловско-Белгородском наступлении противника говорится наряду с информацией об уборке урожая, спорте и т. д.
Хороший показатель!
В 12.15 радиообзор центральных газет. — Об операции союзников на Сицилии: парашютисты были высажены вечером 9 июля; затем на транспортных самолетах и планерах были высажены войска, занявшие линию позади итальянской обороны. Особого сопротивления не было. Фронт высадки — 165 километров по южному берегу.
Читаю II том К. Маркса — о Германии, Англии, Ирландии, Индии; о Первом Интернационале (о его задачах, борьбе, о его ликвидации) и другие статьи...
Приказ: срочно выделить с форта людей в морскую пехоту. Видимо, дело идет к решительным боям и на Ленинградском фронте.
Днем провожали в морскую пехоту группу бойцов. Вещички, гармоника, прощание, ленточки бескозырок на ветру. Уходили моряки с готовностью: «Будьте уверены!» (Не посрамим, мол, чести форта)... [235] Вечером. начштаба рассказывал мне о своей служба.
Я подружился с этим умным, бывалым командиром. В прошлом он — инженер-электрик. В быту — тих, любит поговорить о рыбной ловле, о картошечке с укропом... Вглядеться бы получше в эту жизнь на островке! Сколько здесь разных людей! У каждого — свое... Но Пубалт торопит.
На Ленинградском фронте ежедневно, упорно уничтожают дзоты, НП{151}, склады боезапаса, пулеметные точки и блиндажи противника.
Ленинград по-прежнему обстреливается противником. Вместо подавленных нами батарей немедленно появляются новые. До сих пор!
Финны в последнее время усиленно занимаются обор(онительными) работами: боятся нашего удара. Время от времени сбрасывают ночью на парашютах свою агентуру. Недавно у Разлива задержали одну женщину-агента, двум другим удалось, уйти.
В Сицилии действуют 8-я английская, 7-я американская армия и канадские части. Эта группировка названа 15-й армейской группой. Высажен новый десант у Кальяри{151}...
Продумываю вновь и вновь тему России в историческом аспекте (с VIII века новой эры — вплоть до Октябрьской революции}...
Ночью — сильный артиллерийский огонь... Проход каравана...
Вчерашняя беседа с молодежью была простой и теплой. Рассказал им о молодости Ленина, об условиях, в которых до революции работала российская молодежь (в Питере и других [236] городах), о комсомоле, об эпизодах из Гражданской войны и пр. Мне задавали вопросы: об истории форта и Кронштадта; кто такой Козьма Прутков и т. д. Я в свою очередь спрашивал их, как учеба, питание, что им пишут из дома, что знают о немцах?
Один из краснофлотцев:
— Я в Туле был, работал на оборонительных сооружениях. Видел там пленных, они говорят, что Гитлер хочет быть всемирным царем, всех обмануть хочет...
Я задаю вопрос:
— Что вы знаете о своем противнике, о Финляндии?
— Финляндия... это, где Маннергейм и Рюти... Ну, немецкие холуи... И озер там много... Говорят, на каждого жителя по два-три озера.
В общем ребята здоровые, толковые, — главным образом из центральных областей, в подавляющем большинстве — комсомольцы. Отвечают просто, без строевой натяжки.
— Есть дисциплинарное взыскание?
— Есть.
— За что?
— Установку прицела наоборот делал. Задумался...
О питании. — Сейчас краснофлотцы получают 800 граммов хлеба, утром и вечером сладкий чай, нормальные обед и ужин. Вполне достаточно. Я привел им нормы немецкого пайка, — гораздо ниже.
Показали мне письма от родных; поговорили о чтении. Рекомендовал им ряд книг...
Расстались друзьями.
В Сицилии союзники создали два плацдарма, подвозят новые части. Взято в плен 7000 итальянцев. На остров прибыли генералы Эйзенхауэр и Александер.
Час дня. — Идем на шлюпке в Дубки. С выездом запоздали. Нас задержал начштаба, который не разрешал выпустить шлюпку — ветер до 17 метров в секунду. Потом несколько стихло... Идем на шестерке, под парусом. Ветерок 6 баллов — фордевинд{153}. Накрапывает дождь...
Из Дубков на грузовике — в Тарховку. Тут «совхоз» форта. Побродил по саду («8-я линия, дом 51» — запомнил вывеску на даче). Все заросло травой. На клумбе цветет одинокая роза. Шумят сосны... [237]
Бродил и думал о ближайших работах. Прочесть бы заново Белинского, Герцена, Чернышевского, Добролюбова — взять тему России... Меланхолические мысли о детстве, о потерянных близких, о родной природе на Балтике... Вдруг страшно захотелось хоть день побыть одному, вне дел, вне службы... Но надо ехать.
Обед накоротке: гороховый суп, надоевшая американская колбаса (в консервах), ее здесь все зовут «Улыбка Рузвельта», свежие огурцы (!), молоко и по блюдечку земляники. «Королевский обед». Кок и хозяева довольны, и мы довольны...
Едем на грузовике дальше. Береговое шоссе... По мере приближения к городу — больше людей и машин. В Лахте военные части, контрольно-пропускной пункт. Быстро пролетели Старую и Новую деревни, Кировский проспект. Вот и Песочная! Дома...
Нас ждал «сюрприз»: неразорвавшийся снаряд в нашем садике.
Приятно видеть свою комнату. Все чисто, вымыто. Шкаф, книги.
На большом столе у окна — много корреспонденции: от Таирова, от московских редакций, от друзей-фронтовиков и пр. Лежат пачки газет и журналов.
Только собрался читать, но помешала радиопередача: оперативная сводка за 15 июля. Наши войска, после контратак, прорвали сильно укрепленную оборону противника под Орлом (в двух направлениях): с севера по фронту протяжением 40 и на глубину — 45 километров ('.); с востока по фронту — 30 и на глубину — 20-25 километров... Таким образом, в летний период, средь бела дня, Красная Армия бьет морду фашистской армии, измотав ее в течение семи дней, и прорывает фронт противника, заходя во фланг его северной ударной группировке.
Радостное сообщение!
Думается, что на очереди удар во фланг по южной Белгородской группировке противника (от Купянска на Харьков) ...
И июля в «Известиях» статья, приоткрывающая некоторые стороны наших успехов. Производительность труда за полугодие 1943 года выросла на 78 процентов. Советская военная индустрия, по наиболее важным видам вооружения, выпустила за первое полугодие 1943 года в восемь с лишним [238] раз больше продукции, чем в 1942 году! Новые виды наших боеприпасов уничтожают новые немецкие танки «Т-6» и самоходные орудия «Фердинанд», — на броню которых так рассчитывал Гитлер и его штаб... Тактика врага тоже разгадана...
Другие факторы наших успехов — выучка войск, разведка всех видов, высокий пол(итико)-моральный уровень войск, наличие резервов и т. д. У противника действуют обратные факторы.
Да, и немцы стали не те, и мы стали другими.
Кошмарный материал обвинительного заключения по делу о зверствах командования и гестапо 17-й немецкой армии в Краснодаре. Истребление 7000 советских граждан, описание их казни в герметически закрытой автокамере с газом, отработанным в дизель-моторе большого автофургона.
Примечателен этот первый открытый процесс по делу фашистских главарей и их пособников.
Читаю центральные газеты. В «Известиях» резкая редакционная статья по поводу стихотворения Сельвинского «Россия». Для Сельвипского это тяжелый удар — особенно в дни Отечественной войны.
Сразу нахлынуло много мыслей, впечатлений и забот. Психологически город труднее, чем передний край. Это несомненно. Литературные неприятности и мои и друзей для меня горше и тяжелее любых испытаний. Это, видимо, неистребимый рефлекс от мучительной поры литературной борьбы тридцатых годов — своего рода остаточные травмы...
Наше наступление на Орловском участке фронта продолжается. Под ударами Красной Армии — уже сорок наиболее оснащенных дивизий противника.
В последние дни на Ленинградском фронте продолжалась активнейшая деятельность артиллерии и минометов...
Думаю о последней фазе войны. — Мы к ней идем, а может быть, уже пришли. Не сомневаюсь, что после победы нам будут чинить серьезные препятствия те же союзники. Думаю, что они стремятся к гегемонии в Европе и к расширению своих колониальных владений. Это было бы плохим итогом войны для остальных участников. Наш народ естественно пожелает заслуженных гарантий — мира и покоя на будущее.
Меж тем обстоятельства сложились так, что у Англии у США и после войны останутся огромные воздушные и морские силы, не говоря о наличии крупных армий, почти нетронутых войной (так есть, так, видимо, и будет). Думается, что они и впредь, преследуя свои цели (о которых — выше), не прекратят гонку вооружений. Эти факторы будут влиять на всю международную обстановку, заставят и нас не прекращать соответствующее оборонное строительство и пр. — если, конечно, не будут найдены формы компромисса.
Думать, что победа принесет рай, что в кисельных берегах потекут молочные реки — не нужно. Мы обязаны сделать максимум для упрочения военного и внешнеполитического положения СССР.
Звонили из Военного издательства. Моя рукопись — радиоречи и очерки за два года войны — очень понравилась. Хотят ее быстро издать. Но я хочу ее еще и еще редактировать, а как на это урвать время?
Был в Пубалте, — дружеская, хорошая встреча. Сообщили всякие «разговорчики» о ненужности политаппарата, политработников. Чушь! Ерунда! Политаппарат у нас отличный! Дело в методах, в организации, в новых формах работы.
В канун событий этого месяца на совещании политработников флотов выступил нарком ВМФ товарищ Кузнецов:
«Время дорого... Мы накануне крупных событий. Вам, балтийцы, надо забыть слова «мы не отдадим Ленинград», — пора думать о наступлении, о возвращении Нарвы, Таллина, Риги».
Отлично!..
Сегодня я получил предупреждение: быть готовым к участию в боевой операции. Ленфронт начинает!..
Еще новость: создается Германский национальный комитет... Видимо, обстановка позволяет начать консолидацию немецкой эмиграции и военнопленных.
Дополнительные данные о Германском национальном комитете. Пока создана инициативная группа из офицеров, солдат и пр...
Установка инициативной группы еще раз подтверждает, что СССР стремится к дружбе со своими соседями после войны. [240] Наше содружество на Западе, — с Польшей и Германией нового типа, а на Востоке — с Китаем и, может быть, с Японией было бы превосходной гарантией мира...
С раннего утра (с 5 до 8) сильный артиллерийский обстрел. Сейчас снова визг снарядов, двойные удары, разрывы, эхо... Опять и опять вой, свист, иногда шуршание пролетающего снаряда, иногда что-то похожее на шум поезда. Разрывы — вблизи и в отдалении. Потом — дождь и, сквозь шум дождя, опять и опять долбежка, свист и вой. Чьи-то вопли... Удары, грохот... Так несколько часов подряд.
Сейчас 10.30 утра. Есть попадания в завод имени Макса Гельца (рядом с нами), в радиостанцию, почту и др.
Пишу листовку к немцам: «Бойтесь окружения под Ленинградом — оно неизбежно» (аналогия со Сталинградом; краткая информация о делах под Орлом).
Опять методический, обстрел, сильные разрывы, близко... Снаряд попал в крышу бокового флигеля Пубалта. По улице грохочет тяжелая артиллерия — переброска войск. Сильный обстрел у Смольного, в центре и на нашем Васильевском острове.
Пошел в Пубалт. Все в убежище, но Рыбаков — у себя в кабинете. Поговорили с ним о текущих делах, о заданиях ко Дню флота.
Видимо, ряд писателей будет демобилизован, некоторые останутся в редакции «КВФ», остальные — при Пубалте. Стоит вопрос и о художниках...
Солнечно…
Надо подготовить экземпляр пьесы для Москвы. Если бы хватило времени еще поработать!..
Новые успехи союзников в Сицилии: число пленных уже более 20 000. Наступление идет на Катанию, — она под обстрелом [241] тяжелой артиллерии. Мессинский пролив закрыт для итальянских переправ. Господство союзников в воздухе и на море — подавляющее. Итальянская авиация быстро выходит из строя и уклоняется от борьбы.
16 июля Рузвельт и Черчилль обратились к народу Италии с воззванием (по радио).
Генерал Александер назначен губернатором Сицилии. Безусловно Италия в высшей кризисной фазе. Если она капитулирует, война может быстрее покатиться «под гору».
Да, за короткий срок — с 5 до 18 июля — мировая обстановка вновь стремительно изменилась. Произошел крах, небывалый крах гитлеровского наступления 1943 года на Восточном фронте. Немцы за тринадцать дней израсходовали больше боезапаса, чем за все время их походов в Польшу и во Францию, — и ничего не добились... Вероятно, мы накануне одновременных ударов СССР, Англии и США на южных направлениях (судя по всем объективным показателям). На других участках фронтов, видимо, будут вспомогательные удары — сковывающие и демонстративные.
День — ясный, жаркий. Густая листва сада пронизана солнцем, окна и дверь на балкон — настежь... Так неужели же это «эндшпиль» войны? Наша пресса сдержанна, суховато-строга, как в большинстве случаев. Это понятно: чуть ослабишь усилия, суровую устремленность — люди размякнут... А дорог каждый день, каждый час, каждое напряжение.
Написал статью «Вперед, смельчаки-моряки!» (для всех многотиражек КБФ) о Дне флота, о 25 месяцах войны. Привел ряд фактов о стойкости и о подвигах моряков. Вот один из них: немцы вели группу израненных пленных моряков и на ходу дразнили голодных людей корками хлеба; скованные моряки набросились на конвой и кандалами убили конвоиров.
В 3 часа дня поехал на трамвае в город.
Кажется, что ничто не напоминает позавчерашнего обстрела. Город с нерушимыми адмиралтейским и петропавловским шпилями, соборами, дворцами — прекрасен! А ведь пережито две тысячи налетов!.. Приоткрыты ворота Летнего сада, — там гуляют краснофлотцы. У «Иртыша»{155} стоят несколько девушек — с независимо-ожидающим видом... [242]
Сегодня в районах воскресник по благоустройству города. Вышло 64 000 человек. Уже собрано несколько миллионов штук кирпича, более тысячи тонн металла. Поправляют решетки, делают площадки для детских игр.
Возвращаясь домой (в 6 вечера), попал под грозовой ливень. Хлестали потоки воды, из-под ворот бежали мутные ручьи с размытой глиной, песком. Резкие громовые раскаты... Фиолетовые и розово-фиолетовые зигзаги молний отражались в мокром асфальте... Кучки людей, укрывшихся в подъездах; промокшие милиционеры. Машины, вздымающие на ходу фонтаны воды; остановившиеся трамваи... Серая пелена ливня над Невой, и белые пятна брызг на набережных. Я не шел, а почти плыл по воде, быстро стекавшей с тротуара. Сквозь шум дождя — радиопередача: иностранные новости.
Внутреннее состояние у меня несколько взбудораженное: суммируешь впечатления, последних дней, напряженно думаешь о новой фазе войны. Что еще предпримет Германия, спасаясь от неминуемого поражения?
Вечером собрались у С. К.: Крон, Азаров, замполит с форта «П», приехавший ко мне по поручению Камерного театра товарищ Оттен{156} и я. Ужин в складчину: хлеб (Азарова и Крона), американские консервы (Суворова), картофельный салат, три-четыре луковицы с нашего огорода, немного водки и вина (привез из Москвы Оттен).
Возбужденный разговор до 5 утра: о московских новостях, слухах, о Сибири, Барнауле, о друзьях, о Ленинграде и пр. и пр. Споры — в связи с моей пьесой — о национальном и националистическом...
Я развернуто говорил о том, что в войне мы остро познали себя с национальной стороны. Проснулись все чувства, мысли, инстинкты, воскресли старые боевые традиции... Надо видеть и понимать, что творится очень сложное новое становление наций. Россия, именно Россия, показала во всем своем величии всю силу своей новой организации, культуры, техники. И это фактически не только от 25 октября 1917 года, а из всего тысячелетнего и более русского пути, практики, многонациональных внутренних связей и т. д... Не надо сводить спор к тому, что «русское» — это и кнут, и Аракчеев, и реакция николаевской эпохи. Берите лучшее, главное — историческую сущность русского народа. Она в военных и духовных [243] качествах, в Невероятной выдержке, в порыве души парода, в его мечте, в его делах. Дайте нам сейчас выговориться, обрести радость и гордость: да, нас «150 миллионов»{157}, мы — « авангард мира, мы побеждаем фашизм!..
Из рассказов.
Идет огромная строительная и геологоразведывательная работа по всей стране... Потери в оккупированных районах возмещены огромными новыми разработками... Найдены ценнейшие породы в различных точках страны. Растут города... Во время войны возникли новые районы. Необычайны успехи новой экономики на востоке страны. Реэвакуация совершается с таким расчетом, чтобы Восток не терял необходимые кадры. Число предприятий там удваивается, утраивается...
Видимо, война всех втянула, напрягла. Потоки писем с фронта и на фронт. Жертвы, страдания, горький опыт людей пробудили общенародное чувство — против врага... Хочется знать больше и больше. Какая огромная картинища страны... Какой труд, какое упорство! Вот она — моя Россия!..
По радио. — Постановление Совнаркома СССР и ЦК ВКП(б) об уборке урожая и заготовке продуктов. Провести по-военному.
В Краснодаре публично (в присутствии тридцатитысячной Толпы) — повешены предатели, работавшие в гестапо. Выразительно и международно поучительно.
Думаю, думаю... Нужно писать статьи к Дню флота, а мысли — о пьесе, да, еще и о новой пьесе, которая как-то стихийно, смутно шевелится внутри... Вкапываться в людские недра!..
К вечеру пришел Пергамент, рассказал план спектакля «У стен Ленинграда». Ряд верных режиссерских мыслей и проектов... но пока без дерзости и ошеломлений. Чрезвычайно интересно видеть вскрытие своей пьесы и ее новый сценический путь. Пергамент берет главные узловые моменты пьесы, строит оптимистическую трагедию, выявляя силу, [244] стойкость, упорство героев. В центре — Сибирцев (это правильно), а рядом — коллектив, мощные массовки. Я записал все соображения постановщика по ритму, темпу и художественному оформлению. Художник спектакля — С. К...
Душный вечер... Раскрыл окна, дверь... Где-то за Невой глухо кипит артиллерийская канонада. Довольно длительная... В сумерках слушаю вечернее радио: первая бомбежка Рима! Представил себе зной, воздушную тревогу и первые взрывы в Вечном городе.
На Орловском участке фронта концентрический удар... Новое продвижение на 6 — 10 километров... Немцы бросают в дело резервные дивизии, предназначавшиеся для Италии.
К 22 июля (к Дню флота) надо дать очерки в «Правду»... С. К. пишет о дымзавесчиках.
В 11.30 сел за рукопись пьесы. Надо в темпе сделать последнюю шлифовку, может быть, поработать и ночью, хотя от этого себя отучил... Мне бы еще несколько дней спокойной работы! Сделать во что бы то ни стало, — послать в ЦК и в Комитет искусств.
ТАСС дает серьезный обзор, от 14 июля (задержка . материалов в пути?). В нем говорится, что энтузиазм иностранной прессы по поводу сицилийской операции не должен, заслонять сути дела: Красная Армия сдерживает 235 — 240 дивизий Гитлера, а в Сицилии — только 8 (!) итальянских дивизий.
Красная Армия — ключ ко всему положению на фронтах, Красная Армия заставляет Гитлера расходовать свыше половины своих военных и промышленных ресурсов плюс две трети авиации. Наличие русских войск в Сибири сковывает большое количество японских дивизий. Все это должно отрезвляюще действовать на союзников. В последних официальных заявлениях СССР по поводу хода войны — определенная нота разочарования. В Москву вызваны наши послы из США и Англии (Литвинов и Майский). Решение вопроса заключается не только в помощи России, а в быстром эффективном ударе Объединенных наций. Контроль над Сицилией дает [245] возможность начать наступление на Южную Францию, Италию, а может быть, и на Югославию. Сицилия — лишь генеральная репетиция штурма континента. Должны быть решены основные задачи: удар из Англии по Северной и Северо-Западной Европе!..
Лунная душная ночь. Глухая канонада, слабее, чем вчера. Не спится, — в голове теснятся мысли, спрессованные войной до отказа — все то же и то же... Бытие определяет сознание.
Пишу тезисы своего выступления в День флота. К 12.30 вызван в Пубалт, а в 7 вечера — в горком комсомола. Когда работать над пьесой?..
В час дня получил предписание срочно отправиться в Н-скую морскую железнодорожную артиллерийскую бригаду, — предстоит удар Ленинградского фронта. Есть!
Вместе с заместителем командира Н-ской морской железнодорожной артбригады еду на Охту в штаб бригады.
Беседа с начштаба. — За шесть месяцев 1943-го выпущено снарядов больше, чем за весь 1942 год. Снаряды отличного качества...
Берем приказы, план политотдела и едем.
Солнечно... Общий вид людей, дорог, полей стал лучше... Мчатся машины к линии фронта-, а навстречу грузовики, переполненные загорелыми девушками с огородов (где идет прополка), с торфяных участков... Единая слитная картина.
Быстро прошли к переезду, затем километр к батарее капитана Лезотова, где я был в январе. Пока я остановлюсь у него. Лезотов показал мне свое хозяйство.
Противник тщетно пробует подавить батареи бригады. По одной из батарей дал двести пятьдесят снарядов, но многие не разорвались; повреждений не было.
К ночи начался обстрел нашей батареи.
— Средства медицины на «товсь»?
— Так точно!
Восемь разрывов в воздухе, затем фугасные, — свистят близко... [246]
— Личному составу укрыться...
Иду на КП, — землянка, керосиновая лампа, барограф, часы, карты, телефоны... Считаем снаряд за снарядом: из сорока трех — тридцать неразорвавшихся! У противника либо дефекты во взрывателях, либо сказывается работа наших друзей.
Смотрю на карту Синявинско-Мгинского узла противника, — новая карта Генштаба по данным аэрофотосъемок и войсковой разведки. Хорошая — в январе таких не имели. Оборона противника на этом участке состоит из четырех пехотных дивизий; трех линий обороны, минных полей, засек и пр. Все сплошь насыщено пулеметами и минометами. Каждый фашистский полк имеет свою железнодорожную ветку, построенную на костях русских военнопленных и местного населения. Ряд новых грунтовых дорог. Много складов, укрытых стоянок транспорта и т. д. Это все — мишени для нашей артиллерии и авиации.
Вступаем в состязание с немецкой батареей, которая бьет по нашей... Координаты, данные.
— По батарее противника осколочно-фугасным... Прицел триста тридцать. Восемь снарядов, заряд беспламенный... Беглый огонь!
Торопливый ответный повтор по телефону.
— Не торопитесь, ну вас в болото!
Начинается стрельба... Противник скоро умолк, но через пятнадцать минут обстрел возобновляется... По телефону тут же рапорт:
— Дали восемь — Ольга-Федор (осколочно-фугасные)... Потом опять стреляет противник.
— Дать десять!.. Пер-рвое к бою! Угломер — двадцать один ноль шесть. Прицел триста тридцать. Шкалою три. Назад два, вперед один, снаряд на установку, огонь!
Приготовились в полторы минуты. Огонь... Беспламенный порох дает слабую вспышку. Вздрагивает от выстрелов землянка.
— Прицел на два, два снаряда, беглый огонь! «Дробь»!
Но противник снова отвечает, — два разрыва рядом. Значит, мы его не подавили. Может быть, координаты неточны? Сейчас он бьет по нашему соседу, полное накрытие: снаряд в площадку, под площадку, рядом... Бегут санитары...
Так проходит ночь. Наступление начнется в 4 утра — огонь армейской полевой артиллерии; в 4.30 — наш. Все готово, люди не спят. Временами опять стреляем, — звукометрическая станция делает засечки разрывов. [247]
В 3.15 утра.
— К бою ордена и медали надеть!
Короткая информация:
— Товарищи! Ленфронт переходит к активным действиям. Пришло время и нам принять участие в общем наступлении, которое идет на Орловско-Курском и других направлениях. Наша задача — подавить узлы сопротивления противника... (Все — деловито, коротко.)
Иду с КП на огневую позицию. Расчеты на «товсь».
4 часа 30 минут. — Начался огонь морской артиллерии. Лязгают замки и досылатели. Замки поглощают снаряды и длинные белые заряды. Желтое пламя, вихрь порохового дыма и газов. Обычная картина...
На наблюдательной вышке. — Утренний лесной болотистый пейзаж; красноватое солнце всходит над лесом. Гул, нарастающий гул, особенно в сторону Шлиссельбургского участка. (Зимой все это было несколько острее, новее, и зимний пейзаж был строже.)
Час за часом идет обработка немецкой обороны. Наша задача: разбить штаб 28-й легко-пехотной немецкой дивизии и их батареи.
Когда стрельба закончилась (выпустили сто девяносто пять снарядов), принесли полубелые хлеб, масло, сладкий чай. Хорошо!
Солнце — все выше; болотные цветы, недозрелая брусника... Проходят поезда с балластом. Все время гул артиллерии, а временами долгий рев «катюш»...
Некоторая пауза — можно и поспать... Днем — методический огонь. Готовимся к новому этапу наступления.
По радио: «Наши части в 16 километрах от Орла».
Батарея Лезотова вызвала три взрыва и пожары. Противник ставит дымовые завесы. Зенитный огонь немцев подавлен, — наша авиация бомбит их оборону с высоты 300-400 метров.
Вечереет... К ужину приехал начальник Пубалта. Сообщил, что передний край противника прорван.
Массированные налеты нашей авиации, волнами, — идут как на парад! В небе ни одного немецкого самолета. Как изменилась картина по сравнению с 1942 годом! [248]
На передний край, к Неве!
Еду на маленькой дрезине, «пионер». Ее ведет низкорослый краснофлотец Смирнов, который весело рассказывает о себе, отвечая на мои расспросы. Я именую его «начальником поезда». Дрезинка легкая, ее могут перенести с места на место два человека. Баллончик с горючим и какой-то чихающий моторчик.
Предвечерняя прохлада... В пути на разъездах наши железнодорожные батареи в маскировке из елок. Дрезинка весело катится по тем местам, где мы пешком ходили в январе. У моста паровоз набирает воду из болота, — приспособили насос. Валяются разбитые полусгнившие шпалы. В торфяной земле — черные воронки с черной водой, как двери в ад. Чащоба, трущоба — необитаемая местность... По ржавым рельсам бежит наша дрезинка, а там, где они перебиты, мой «начальник поезда», знающий весь путь, предусмотрительно вставил деревянные «пробки», и мы на малом ходу минуем опасные места.
Пахнет сыростью, болотом. Кругом сосновый лес. Повалены телеграфные столбы, тянутся новые провода окопной связи... Ехать мне весело: и эта забавная дрезинка, и краснофлотец Смирнов, и уходящая в самые окопы ржавая железная дорога без персонала — очень занятны. Кое-где рельсы искривлены снарядами, и тут мы едем тихо-тихо. Догорает вечерняя заря...
К вечеру мы бодро примчались к Неве. Нас встретил краснофлотец с поста «Роза». Эта «Роза» — вышка на огромной ели, с которой просматривается глубина немецкого расположения. Под вышкой бревенчатый сруб — тут живут краснофлотцы. Где-то в лесу пиликает гармошка, ноют комары, — расейское, неистребимое... Вспомнилась моя «Война»...
Мысли, ощущения переключаются... Урбанистический, политический, литературный мир, составляющий большую часть моего бытия, вновь вытесняется миром лесным, окопным. А может быть, это и есть большая часть моей жизни? Раздумья... Шагаю по лесу, хочется остановиться, сорвать недозрелую бруснику. Некогда, нельзя... Все годы жизнь меня подгоняет, торопит. Как-то в лесу под Сестрорецком было недолгое ощущение покоя...
Иду на передний край. Гати через болота, местами грязь, развороченная снарядами земля. Как все это знакомо! Да, война чудовищно уродлива! Выжженные поляны, сплошные порубки, варварски вырезанная кора сосен и елей, — это товарищи шоферы строили себе навесы... Отхожие места, лом, [249] разбитые дороги, по которым трудно пробраться... На карте, вероятно, все это выглядит красиво: доты, дзоты, дороги, сектора, номера. Почему же здесь не навести хоть элементарный порядок? Валяются куски сбитого еще в 1941-м советского бомбардировщика. Почему не убрать, не сдать на лом? Нет заботливого глаза, хозяйской «эстетической» руки. А ведь все можно было бы осилить, ведь два года тут сидят. Но никому дела нет... Отшвырнул пустую банку из-под консервов, валяется тут...
Землянки пехоты, дымок от кухни, огоньки... Где-то стучит мотор. Хлюпает болотная жижа под ногами, нещадно кусают комары. Спуск в окопы у поляны, где был аэродром. Зигзаги, зигзаги окопные; проросшая трава, которая мокрыми стеблями касается лица. Кое-где деревянные перекрытия. Узкие ходы — идешь боком. Вот опять подлинная война, и я мысленно возвращаюсь к своим окопным годам и не могу больше справиться со сложным, горьким чувством, которое меня не покидает. Это — мое субъективное и объективное отношение к беспощадности мира сего; это — знание войны, которое уже переполняет меня; это — тоска о безвозвратно потерянном; это — странные повторы ощущений, год за годом, — и так почти тридцать лет; это — вопросы, на которые никто не даст мне ответа; это — мучительные мои думы о жизни старшего, среднего и младшего поколений, которую я отчасти пытался показать в пьесе.
Сумерки... Шагаю дальше. Сырой могильный дух. Кое-где стенки окопов уже обвалились. Над нами бесконечное темнеющее небо. Сосны простирают к небу обуглившиеся ветви-руки. Покалеченные деревья — «мертвый лес»... Я видел его дважды, трижды, четырежды в моей жизни. Я описал его в моей «Войне» и в этих дневниках... Давление всех повторов, пожалуй, уже чрезмерно. «Мертвый лес», потрясший меня, я увидел тебя впервые в мае 1915 года вдоль шоссе за Ломжей...
Наконец выбрались из окопов. Вот и берег Невы — передний край... Дзоты, огневые точки. Здесь морской пулеметный батальон Ура. Изредка видишь группы красноармейцев. Один из них кричит моему провожатому: «Подплав, как дела?»
Лейтенант Веденькин — долговязый человек в кургузом бушлате — рапортует мне. Показывает свое хозяйство.
Берег, занятый немцами, близко (не более 800 метров). Ясно виден поворот Невы, роща, устье Мойки, совершенно разрушенное село Анненское: домов нет, — сгорели, торчат одни кирпичные трубы; руины церкви и школы. [250]
Наблюдатели и разведчики знают тут все устройство оборонительной системы противника.
— Вот там у них офицерский КП... А в подвале — пулемет. В амбразуру видно, как они копошатся.
— Вчера шли по берегу два «тигра». Мы их подбили.
Через Неву стремительно чиркают трассирующие пули. И вновь неистребимые жадность и любопытство охватывают меня. Но уже темнеет, и разглядеть то, что мне нужно, — трудно. Левее, в лесу, все время бьет артиллерия.
Совсем стемнело... Разводить огонь нельзя. Пью сырую воду, жую хлеб с куском давно опротивевшей пресной американской колбасы (консервы) и беседую с командиром роты пулеметчиков. Он из тех бойцов, которые дрались на «пятачке», дрались яростно, смело... Их было сто семьдесят автоматчиков — в живых осталось семь человек.
Занял место для наблюдения в дзоте, на берегу. Влево от него открывается широкая панорама. Видимость средняя. Наблюдаю с раннего утра. За все время — ни единой живой души: все в земле, все укрыто. Наша артиллерия, «илы» и «катюши» обрабатывают лес у села Анненского. Черные клубы дыма, клочья взлетающей земли. Мне кажется, что для пролома тройной линии обороны этот огонь и заходы небольших групп «илов» — недостаточны.
Все время строчат немецкие пулеметы. Очевидно, огневые точки не подавлены. Вчера наши разведчики проникли до руин церкви села Анненского.
Нахожусь на перед(овом) корректировочном посту. «Илы», заходя над участками противника, сначала разряжают ресы, которые с дымком вылетают из-под плоскостей, потом доносится звук, похожий на звериное чихание, после чего «илы» идут в пике, и из-под плоскостей бьет пламя автоматических пушек. Все это длится несколько секунд. У немцев одиночная бесцельная стрельба по самолетам. Бьют со скрипучим ревом «катюши», а в лесу, за Невой, — гулкие частые разрывы наших реактивных снарядов. Доносится рев шестиствольных немецких минометов, их залпы ложатся за лесом, частые разрывы, дыма не видно. Время от времени щелкают пули — по любопытным, высунувшимся из окопов. [251]
3 часа дня. — Не отрываясь от бинокля, обшариваю участок немецкого берега. На солнце резко выделяются скелеты зданий. Кое-где видны холмики — огневые точки...
Пауза, — все молчит, притаившись.
Попил воды, пожевал листочки щавеля, растущего тут же на бруствере.
Со второй половины дня пулеметная стрельба в лесу стала отчетливей; потом она опять заглохла. Сейчас хорошо различимы звуки и наших и немецких пулеметов.
Дошел по окопам на левый фланг. Там пункт Ладожской военной флотилии — для координации действий десанта и артиллерийского обеспечения... Поговорил с бойцами. Хорошие ребята!
Час за часом продолжается обстрел, заходы «илов».
К вечеру мне передали телефонограмму с вызовом в Ленинград: надо выступать в День флота, а я хотел бы остаться здесь.
Вечереет... Опять шагаю лесом, среди землянок, канав, черных луж. Иногда навстречу — один-два армейца. Тяжко ступая, идет навьюченная лошадь, ее ведет под уздцы старый солдат. Среди пней и коряг стоит американский «пигмей», забрался и сюда.
Вышел, к железной дороге, подождал «поезда» (дрезинку), она подошла — и мы помчались обратно, к батареям. Навстречу по шпалам, подпрыгивая — обозная пароконная, повозка с продовольствием. «Стой!» Дорог нет, — поэтому обозные повозки вынуждены использовать этот старинный путь: едут по шпалам, ежесекундно подпрыгивая, сваливаясь, и вновь выбираясь. Лошадям трудно. Мы на руках перенесли дрезинку — пропустили повозку.
На батарее умылся, выпил горячего чаю, На прощание побеседовал с Лезотозым — и дальше, в город.
Мчимся по пробитому в лесу коридору железной дороги. Теплый застойный воздух. Идем хорошим ходом, вглядываясь, нет ли встречного поезда... Приневские плавни, болота. Тишина безлюдных мест. На разъезде несколько вагонов, одинокий часовой...
За нами — поезд с Ладоги. Мы мчимся перед ним, потом, сворачиваем влево. На путях — вереницы тяжелых паровозов, обслуживающих Осиновецко-Шлиссельбургскую ветку. Здания, сараи, склады и, наконец, — Охта. Здесь эшелон штаба. Н-ской морской железнодорожной артбригады...Стой! Кто [252] идет?» Вызвал дежурного, пошел в штаб, который помещается в международном вагоне... Свежие газеты, городской телефон, радио. Контраст между окопом и этим вагоном так велик, что испытываешь странное чувство смещения.
Беседа с начштаба... И тут каждый занят своим делом: машина работает, — зубец к зубцу, винтик к винтику.
Включил радио. — Затихают звуки «Интернационала»; приглушенный голос сообщает, что район подвергается обстрелу...
Просматриваю газеты, но впечатления последних дней так остры, что сосредоточиться трудно.
Утром написал листовку для политотдела бригады: «Каким должен быть образцовый гвардии сержант»; дал заметку в газету бригады.
На трамвае № 12 еду с Охтинского кольца в город. Молчаливые пассажиры — преимущественно женщины. Вагон идет по Рождественским, петляет и выходит, мимо Греческой церкви, к Невскому.
Саперы и моряки строят новые дзоты: один у руин Знаменской церкви, другой — около Аничкова дворца.
Серость, хмурость, пустынность Невского проспекта вызывают во мне щемящее чувство боли...
Приезжие говорят: «Ваш город цел...» — но когда они внимательно вглядываются, то постепенно, различая дома живые от мертвых, начинают понимать меру разрушений и бедствий...
Беспрерывные артобстрелы... Немцы злобствуют и бьют час за часом, по площадям. Снаряд попал в трамвай на Литейном мосту — много жертв.
А в городе, несмотря ни на что, своя упорная жизнь. Люди работают, ухаживают за огородами. Наличие собственных овощей уже несколько подкрепило их здоровье...
В народе говорят: «15 сентября — мир». Откуда эти слухи?: Отчасти, из немецких листовок... Гитлер усиливает свою пропаганду, но и это уже ему не сможет помочь... Фашисты! Вон с нашей земли ко всем чертям!..
Принялся за дела. Написал в «Ленинградскую правду» очерк о батарее Лезотова... В Москву не успел отправить материал.
В 7 часов должен был ехать в ДКФ на большой флотский вечер, но из-за сильного обстрела его отменили.
Пубалт вручил мне посылку-подарок: водка, вино, печенье, конфеты, протухшая колбаса, масло... Посидели с С. К., выпили по два-три стаканчика (Грохот — разрывы...) Делюсь с ней впечатлениями.
Мысленно я еще на батарее, на Неве и... в будущем.
Радио выстукивает тревогу: «Район подвергается артобстрелу», — а хочется послушать последние известия. Неожиданно — пауза, после которой включается радиопередача: приказ Сталина, сжатый, фактографический. Это ответ на вопли и призывы Гитлера к «последнему, решающему наступлению». Гитлер хочет развязки, он ее получит!
5 июля противник бросил в наступление — с целью окружить наши армии на Курском выступе — тридцать восемь дивизий... 23 июля Красная Армия подводит итог: убито более 70000 немецких солдат и офицеров, уничтожено и подбито 2900 танков, 1392 самолета... Фронт немцев прорван. План их летнего наступления нужно считать полностью провалившимся.
Быстрота и решительность нашей операции, ее итог — будут иметь огромные последствия. Ну, а что же союзники? Вновь и вновь задаю себе вопрос: в чем (для нас) заключается проблема Второго фронта? Думаю, что это стремление сберечь силы и кровь народа, это желание ясности и мира, это желание выяснить толком, возможен ли серьезный компромисс с Англией, США и другими странами, а этих «других» — уйма. (Без компромисса мы назавтра опять должны будем запрячься в ярмо третьей мировой войны.) Но пока ответов нет, союзники уклончивы, неторопливы...
Ночью сильный обстрел.
Получил письмо от И. Альтмана, — прислал армейскую газету с моей статьей «Наша Россия»...
Готовлюсь к докладу в Московском районе. Там будет до тысячи человек молодежи.
Днем в Военном совете. Сообщил свои впечатления от поездки... [254] Пришла директива о сокращении некоторых писателей и художников и о закреплении остальных на штатные должности. Это внесет, наконец, ясность.
Днем солнечно, время от времени обстрел нашего района.
В 6 часов поехали с С. К. в Московский район. Июльское солнце, чисто подметенные улицы, редкие прохожие. Как вкопанные стоят девушки-милиционеры в белых перчатках — а кругом пустые дома с зияющими дырами окон. Широкий проспект, где в сторону Пулковских высот начинал расширяться новый Ленинград. Асфальт, красивое здание какого-то «торга», Дом культуры.
В фойе праздничная толпа, танцуют (главным образом девушки)...
Московский район примыкает (вплотную) к переднему краю. Район работоспособный: открыли свои торфоразработки, посадили 235 га картофеля — и этим обеспечили на зиму жителей питанием и топливом... Ведут хозяйство упорно, восстановили «Электросилу», уже начали выпуск агрегатов. Это безусловное достижение: ценнейший завод работает у самых окопов.
Приятно было побеседовать с председателем райисполкома, секретарем райкома и комсомольцами.
Зал переполнен. В открытые окна врывается гул орудий. Доклад сделал горячо, — стряхнул усталость и горечь окопно-болотных эмоций. Зал реагировал живо. Много еще сил и здоровья у ленинградцев!
Начался сильнейший обстрел, но он не прервал доклада. Когда я кончил, все кинулись... танцевать. Снаряды ложились в двухстах метрах, а девчушки, в праздничных платьях, беззаботно выделывали всякие «па»!..
В связи с Днем флота надо еще кое-что записать...
Война доказала, что система воспитания и обучения в Военно-Морском Флоте была прочной, правильной. Люди у нас стойкие, смелые. Тип советского моряка выявляется все яснее. Наша морская техника совершенствуется (но впереди крупнейшая задача: пересмотр судостроительной программы, конечно, после войны).
Противник, имея на Балтике в начале войны абсолютное превосходство, не сумел, не смог справиться с нашим Балтийским флотом...
Русские моряки показали себя достойными традиций России и ее исторических задач... [255]
Вечером у С. K. Пришел Оттен... По дороге к нам он видел, как осколком убило женщину... Разговор невольно сводился к последним жестоким обстрелам (которые длятся уже десять дней подряд) и к нашему сложному быту.
«Странный быт. На премьере «Принцессы цирка» я видел, как балерине Пельцер поднесли пятнадцать корзин с цветами и овощами. И тут же — дежурный МПВО кричал аплодирующей публике: «Граждане, вы подвергаетесь артобстрелу, давайте кончать! Всем — в бомбоубежище!» В трамвае мне сказал худой старичок: «Нет, умирать нельзя, надо же посмотреть, чем все кончится... Нельзя умирать».
Город ваш фантасмагоричен: и фронт и тыл. Так спокойно работать в условиях почти непрерывного обстрела — это за пределами человеческих возможностей. Вы все работаете из последних сил, не понимая этого. Вы либо герои, либо ненормальные».
Нам неприятны эти разговоры. Не надо нас сбивать с привычного ленинградского ритма. Он существует — следовательно, он возможен. Лично у меня еще нет «бокового» взгляда на Ленинград, нет и дистанции. Суммирую все потом.
Усталость... Ночью снова отчаянный обстрел, заснуть смог только под утро. Бьют по нашему кварталу, разрывы у домов №№ 4, 6 — рядом! Это, видимо, метят по штабу и Политуправлению.
По радио. — «Итальянский король принял отставку Муссолини. Маршал Бадольо формирует новое правительство». Это [256] интересная новость! Падение Муссолини, который был бессменным премьером с октября 1922 года, — еще шаг к победе над фашизмом. Муссолини — его основоположник. Он — ренегат рабочего класса, автор «нового миросозерцания», диктатор, террорист; пророк европейской реакции, лидер шумного, опирающегося более на мускулы и оружие, чем на мозги, движения. Падение Муссолини может стать началом развала «оси». Еще нет никакой дополнительной информации, но самый факт следует считать исключительно важным. Первое, пусть слабое, звено в гитлеровской системе — лопнуло! Это вызовет быстрые отклики в Чехословакии, Венгрии, Румынии, Польше, Югославии, не говоря уж о Германии.
Видимо, в действие приведены сильнейшие дипломатические средства помимо десанта на Сицилию и бомбежек Рима и Неаполя. Вероятно, сыграла роль и оппозиция итальянских военных кругов. Это не народное движение, а внутренний переворот. Может быть, и с англо-американским штампом? Одна часть буржуазии уступает место другой, — меняется ориентировка. Но факт остается фактом: победы СССР побудили союзников к более активным действиям и в результате — мы свидетели начала крушения фашизма.
А не итальянские ли фашисты писали:
«Фашизм чувствует в себе достаточно сил, чтобы преподать марксизму или ленинизму уроки права, политэкономии, морали и философии истории...»
Урок дали мы — под Москвой, Ленинградом, Сталинградом, Курском и т. д, Муссолини ушел, но Гитлер еще у власти. Добить его!..
Ночью воздушная тревога, отдаленный зенитный огонь. Ночи все темнее... Теперь могут возобновиться налеты фашистской авиации.
Наступление на Орел продолжается.
Бадольо ввел суровый военный режим, запретил все собрания, демонстрации и движение с вечера до утра. Вводится патрулирование, отменяются все выданные разрешения на ношение оружия и т, д. Видимо, это попытка предотвратить возможность народного восстания, сохранить аппарат, порядок и сманеврировать, — ища наиболее благоприятных условий для капитуляции или к ее оттяжке...
Война вступила летом, в частности в июле 1943 года, в новую фазу, — близится к развязке. Отсюда осторожное маневрирование Англии и США, непрерывное устройство своих дел «на будущее»... Война «невидимых сил», — все пружины международной дипломатии в действии.
Днем был в городе. Прошелся по Невскому. Июльское солнце, размякший от жары асфальт... Прилично одетые девушки, — выжили! [257] Стучат себе каблучками, независимые, бодрые. Это матери будущего поколения...
В городе площадь Финляндского вокзала называют — «Долина смерти»; Литейный мост — «Чертов мост». Эти районы чаще других подвергаются обстрелам. Ряд попаданий в Военно-медицинскую академию. Один хирург был убит во время операции, а больной — жив! Обстрелы стали центральной темой разговоров, так как город подвергается ежедневному методическому, а порой и шквальному обстрелу. Так не бывало с осени 1941 года.
Ночью очень близкий разрыв, град осколков по саду и по крыше домика. Затем воздушная тревога, гул самолетов, зенитный огонь. Осветительные немецкие ракеты гроздьями взлетают за заводом имени Макса Гельца, освещая всю улицу неестественным тревожным желтым светом. Сильный зенитный огонь. Трассирующие голубые пули бьют по ракетам. Самолетов много — сбрасывают бомбу за бомбой... Все это эффектно, но здорово мешает спать.
По комнате скользят желтые причудливые пятна — свет ракет пробивается сквозь листву дубов и лип. Взрывы...
Телефонный звонок, — Нина Кравец{158}:
— Как у вас? Наш район весь освещен ракетами.
— И у нас то же самое.
Видимо, перед крупным налетом немцы решили высветить весь город. Это для нас новый сюрприз. В стенку стучит С. К.:
— Отчего так светло? Что происходит?
Советую ей не волноваться, попробовать уснуть (кстати, она редко пугается). Иду к ней... Кажется, что все движется: тени бегут и бегут. Ракеты быстро догорают. Сильнейший огонь зениток, и, наконец, отбой.
Ни в одну войну у меня не было такой спокойной реакции на опасность. Вероятно, стал более философски относиться к происходящему. Порой это уже привычка, волевое выключение, отрешенность. Тут безусловно и сознательная установка и инстинктивная «самооборона». Если реагировать на все эти две тысячи налетов, на все эти тысячи — или сколько их там? — обстрелов, не хватило бы нервов. Видимо, в этом одно из объяснений выдержки всех ленинградцев. [258]
Медленный рассвет... Свист снарядов. По радио давно знакомый голос повторяет: «Район подвергается артобстрелу». К тому же — вторая воздушная тревога!.. Сквозь дрему, часа через два, слышу веселый сигнал отбоя.
Солнечно... Временами обстрел. Противник выматывает город. Не вымотать!
Побродил в саду. Огород пышный — все растет. Распустились большие пятиконечные звезды — цветы тыкв. Цветет розово-белая мальва. Капуста заворачивает листья в кочны, цветут огурцы; ботва у брюквы, репы, свеклы — жирная, хочется ее пожевать. Путано растет фасоль, рядом укроп, картофель. От всего — аромат, запахи... Поднимаются лук, помидоры, китайская капуста, отцветают бело-фиолетовые маки.
Постоишь, подышишь... Все с детства родное, привычное, — все эти цветы, овощи, растения, крапивная глухота у заборов, подорожники, лопухи, — и на душе делается тише, лучше. Природа будто говорит мне: «Я свое возьму — жизнь везде, всегда, во всем».
Масштабы наступления немцев:
1941 год — активный фронт более 3000 километров;
1942 год — активный фронт до 600 километров;
1943 год — активный фронт 200 километров (а основной удар танков — на 35 — 40 километрах!).
Так идет вниз кривая немецких наступательных возможностей. Немцы рассчитывали, что сужение фронта позволит огромной концентрацией модернизированной техники («тигры», «фердинанды») сломить любое сопротивление Красной Армии и прорвать любую глубину нашей обороны, а затем выйти на оперативные просторы, вероятно, к Рязани, Мурому... Просчет полнейший!
...Летние планы немцев на 1943 год полностью сбиты. Поражение пятисоттысячной немецкой армии на Курском выступе изменило и всю европейскую обстановку... Наконец, мы видим некоторое совпадение ударов Красной Армии с ударами союзников.
Но это еще не Второй фронт, — Сицилия лишь начало, пролог битвы за Европу. [259] Выяснилось, что итальянская армия плохо вооружена, да к тому же устаревшей техникой: танки — «фиат» 1925 года, «рено» 1935-го; старые пулеметы, винтовки и пр. Муссолини в эти кризисные дни обратился за помощью к Гитлеру. 19 июля произошла довольно бурная встреча: Муссолини требовал пятнадцать немецких дивизий, а Гитлер, скованный на Востоке, предвидя новые удары Красной Армии, отдать свои резервы Италии не может. Гитлер предложил Муссолини отвести итальянскую армию на линию реки По и там создать новый фронт вместе с немцами (то есть отдать часть Италии, чтобы прикрыть понадежней южный фронт Германии). Муссолини сообщил этот план на Большом фашистском совете. Предложение было отвергнуто шестьюдесятью голосами против десяти. Это — вотум недоверия, внутрипартийный кризис, крах руководства. Муссолини, учитывая безнадежность положения Италии и активизацию всех оппозиционных сил, включая королевский дом и Ватикан, заблаговременно подал в отставку. Фашистская итальянская система рухнула. «Вторая римская империя» бесславно кончилась, — все воинственные программы дуче лопнули.
...27 июля Черчилль в своей речи в парламенте угрожает в случае сопротивления Италии обуглить и испепелить ее от края до края и, во избежание этого, предлагает ей начать переговоры о капитуляции...
Бадольо с опаской оглядывается на Германию — не грянут ли с Бреннера{158} немецкие дивизии для оккупации Италии, но в то же время, несмотря на протесты Гитлера, выводит войска из Югославии и Франции. Это важнейший факт! Южно-Европейский фронт таким образом оголяется. Это открывает союзникам исключительные возможности и на Балканах и во Франции.
Обстановка накаляется, — все зашевелились...
Разговорился на улице со старым питерским дворником:
«Я всегда сыт. Лучше всего жил в первый год войны — на покойниках зарабатывал. Могилки рыл — хорошо платили. Покойники кончились — это к 1943-му... Умом пораскинул. Стал эвакуированных к вокзалу возить, конечно тележку приобрел. Опять же сыт. Потом кончились эти эвакуированные. Дома стали ломать. Я тут тоже руку приложил — дрова есть, и опять же сыт. Теперь вот огород завел — у меня пятьсот кочанов одной капусты. Пока хватит... А дальше? В столовую [260] одну дворником зовут, опять же сыт буду... Но не ворую, — я по-честному...»
Рассказывает с хитрецой, — старый пошлый тип, все видел...
За полночь — воздушная тревога, но потом ночь прошла относительно спокойно.
Солнечно, тихо...
Работаю над пьесой. Как ее встретят в Москве, какая судьба ждет ее? Ведь столько труда вложено. Но, видимо, надо брать поправку на время, на условия работы и на требования начальства...
Брожу по саду... Все мелочи — прочь! Думать еще напряженнее о современных людях, о России, и, может быть, написать новую пьесу...
Пока тишина... Днем кончил два акта. Еще день-другой работы. (Опять обстрел, резкие разрывы снарядов...)
Приехал Н. Воронов. Он вернулся из командировки в штаб Н-ской ударной армии и перед отъездом в Москву зашел повидаться.
Хотя наступление на Мгу и не получило успешного развития, но наши, однако, вплотную подошли к Синявинским ключевым высотам... Говорят, что скоро грянет удар всей (включая и Балтийский флот) артиллерии Ленинградского фронта по находящимся в Урицке осадным батареям противника, обстреливающим Ленинград. Давно пора!..
С утра редкие залпы по нашему району... Свист снарядов... Дождутся эти немецкие артиллеристы!
Работаю весь день... Многое в пьесе делается более четким, цельным, упругим... Найдено.
Из международной обстановки.
Генерал Эйзенхауэр, от имени правительств США и Англии, [281] обратился к итальянскому народу с призывом прекратить всякую помощь немецким войскам. «Вы можете получить мир немедленно (!), причем на почетных условиях». (Вот когда союзники заторопились.)
...В палате общин Идену был задан вопрос: будут ли Италии возвращены ее африканские колонии, если она решится на «почетную капитуляцию»? Идеи ответил: «Нет». Это серьезнейший прецедент!
Радио от 30 июля: немецкие войска перешли Бреннер. Немцы вторгаются в Северную Италию. Ими захвачены Триест, Фиуме, Пола, Истрия. Началось сопротивление итальянцев — немцам!
...Роммель приехал в Грецию. Беспокойство в Болгарии — острые политические споры об ориентации. Передвижение румынских войск в Бессарабии и Буковине.
Налеты на Гамбург 27 и 28 июля были чрезвычайно ожесточенными. Они продолжались по сорок пять минут.
Из немецких сообщений:
«В Гамбурге не осталось ни одного целого здания, — горы обломков, воронки, везде пожары. В полдень 28-го было темно, как в полночь. Торговый центр весь в дыму!»
Гамбург — основной порт Германии, и англосаксы, видимо, убирают конкурента с присущим им хладнокровием и расчетом.
...Германский посол дважды посетил в Токио японского министра иностранных дел.
Признаки острейшего беспокойства в Берлине.
Из обзора генерала Дитмара (от 30 июля):
«В войне с Советским Союзом мы имеем дело с превосходством противника в живой силе, с превосходящей силой инстинкта. Военные и политические возможности Советского Союза непрерывно растут, несмотря на громадные потери...»
Любопытные признания!..
Какой вал событий! Они нарастают все время. Август-сентябрь будут остро напряженными!