1916 год
Май
Царь телеграфировал сегодня:
«Председателю Государственной Думы. Приму вас 4 мая. Николай ».
Телеграмма вел. князя Александра Михайловича Алексееву:
«На сегодняшнее число имеется в запасе г. в. т. у. (главного военно-технического управления) 1 Вуазен с мотором, который мной направлен на Западный фронт, и 42 Перасоля с двумя гномами. Минимум еженедельной потребности отрядов в новых аппаратах составляет от 30 до 40 штук. Вы можете видеть, в каком безотрадном положении находится [632] авиационное дело; несмотря на все мои старания, оно не улучшается. Александр».
Дайте этому теленку сосочку! Прохвост!
Николаи Николаевич просил министра внутренних дел Штюрмера послать ему немедленно для охраны Офрского и Трапезондского районов 100 конных и 200 пеших стражников при 2 офицерах. Штюрмер сообщил Алексееву, что, «ввиду повышенного настроения населения на почве возрастающей дороговизны и частых забастовок рабочих», он совершенно не в состоянии найти в... империи такое число стражников, в которых к тому же ощущается некомплект, а потому просит его выслать их из числа возвращенных из Галиции или из «Завислинских» губернии. Алексеев телеграфировал распоряжение об этом Брусилову.
Он телеграфировал ему же, что «ввиду недостатка жиров в империи» не может согласиться на увеличение дачи сала для предохранения войск от цинги, тем более что для борьбы с цингой нужна лимонная кислота, овощи, лук, чеснок и т. п. и уменьшение количества солонины за счет увеличения свежего мяса... Россия, бедная, тощая, сухопарая Россия!
Безобразов именуется теперь «командующим войсками гвардии» и у него уже несколько отрядов ее.
Сегодня Литвинов вступил в командование I армией в ее новом составе; штаб в мызе Марцен.
Родзянко телеграфировал Фредериксу просьбу исходатайствовать у царя вместо 4 мая другой день, так как 3-го назначен большой франко-русский банкет под его председательством в присутствии французских министров, их офицеров и очень многих сановников; не быть — значит создать разговоры, очень нежелательные для пользы России.
В столовой нашего собрания выставлены ларец и грамота наследнику. Все очень богато, но истинного сходства со стилем XIV — XV веков нет, а язык грамоты в стиле салтыковского челобитствующего генерала, не знавшего, как еще себя принизить. Вот этот подлый текст буквально: [633]
ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ
Царевиче Наш, неизреченно возлюбленный, Солнце Младое да Светлое всея Руси, ее же Ты еси надежда Государь.Ото всех век да вещей стари сказан обычай на Святую Русь, им же она крепка изначала обыч сей во вся дни добро блюли, аки Веру Христову, всяк род русский и все Князи, Московские и Боговенчаны Цари Мономахова стола, еже Един и Свят на всей земле. И бысть тако: Егда наступаша Пасха и Господень день Воскресения Христова, то по утрене и обеден ранних Патриарх со игумены и иереями, воеводы да бояре стольники, да ратного строя всяк чин, собрашися на Царевом Верху в Сенех Крестовой Палаты вкупе и по ряду приносиша Целование Христово Царю со Царевича и Государевой Родне, мужска токмо пол.
И тако бысть, егда Государь пребываша на Москве; в лета же оны, егда Царь стояша на Ратнем поле, целование Христово по чину издревле бысть в Государевом ратнеем стане и вся сия быша в Государевом пути, в путинном шатре да и во всяк Царевом пристаньи.
Тако и ныне, Царевиче Наш, неизреченно возлюбленный, в день сей Христова Воскресения да токмо не по едину завету от прадеды, а зовом от сердца чиста да любовна к Тебе, мы все чины Государева Стана и служилые люди Единодержавного Родителя Твоею, земно кланяемся Тебе целованием Христовым да челом бьем: Христос Воскресе! Да к тому все мы, яко от едины усты истинно сказываем Тебе в день Святый в молениях наших ко Господу рцем: Христос воскресший и живый в Царственном Духе Твоем, Отроче, от изначального вздоха Твоего, да хранит Тя во всех путех Твоих и да утвердит, Святый, сердце Твое Царское вещим и добрым в радость Единодержавных Родителей Твоя — на славу нерушимую Святые Веры Христовой да в мощь непобориму Великой Отчины нашей; и да бысть сему на Тя от Господа по милосердию Предвечного на лета мнози и велика во истину и правду Всея Российской Державы надежды. [634]
На слово же наше сие душевное Ты, Царевиче Наш, неизреченно возлюбленный, гнева Твоего не имай, а токмо Царским оком Твоим грамоту нашу сию неискусну почти, и о сем бо возрадуемся вся мы радованием привеликим.
Грамота сия писана бысть в день Святые Пасхи, а в лето от Р. X. 1916 в день 11-й месяца, ркомаго Апрель.
Ото вся чины Государева Ратного Стана во дни брани лета 1916».
«Новобранцы 1918 года составляют до осени последний источник молодых укомплектований», — пишет Алексееву начальник главного штаба Михневич по делу об освобождении некоторых разрядов... Доигрались...
Алексеев отправил главнокомандующим фронтами следующую телеграмму:
«Государь император, выслушав краткий доклад о ходе боя 15 апреля у озера Нарочь, повелел объявить особливую его величества благодарность офицерам тех частей 5-го армейского корпуса, на долю которых выпала тяжелая задача по удержанию натиска неприятеля, производству контратаки, спасению своих орудий. Государь император с чувством удовлетворения останавливается на доблестном поведении офицеров, скорбя о тех, которые жизнью заплатили за высокое выполнение своего долга Его величество объявляет свое спасибо молодому составу нижних чинов, с которым полки вели этот бой. Государь император с верой смотрит на старые полки и бригады 5-го корпуса. Испытание, выпавшее на них 15 апреля, не сломит, а закалит их дух, и 5-й корпус в грядущих боях заплатит врагу победой, столь знакомой его старым знаменам».
Я слышал от слова до слова эту «скорбь» Николая.
— Потери громадны, особенно в корпусе, ваше величество.
— Ну что значит «громадны», Михаил Васильевич?
— Около пятидесяти процентов, ваше величество, и, что особенно тяжело, в том числе масса достойных офицеров.
— Э-э-э, Михаил Васильевич, такие ли еще погибали. Обойдемся с другими, еще хватит.
— Ваше величество, прикажете все-таки поддержать корпус и сообщить телеграфом выражение вашей искренней скорби? [635]
— Дайте, пожалуй, только не надо «искренней», а просто «скорби».
— Слушаю-с...
Алексеев, Борисов и Пустовойтенко не верят, чтобы Сухомлинов был изменником.
Штюрмер организовал, очевидно, просто фабрику политических записок для Николая II. Сегодня здесь получена опять-таки пронумерованная Записка по польскому вопросу. Если две предыдущие, о земском и городском союзах и общественных организациях, поражали извращением одних фактов и тенденциозными выводами из других, то эта является продуктом просто сознательной провокации. Привожу ее дословно:
«В последнее время в руководящих польских общественных кругах как за границей, так и в России наблюдается заметный поворот в пользу разрешения польского вопроса в духе австрофильской ориентации. Такая эволюция в политических воззрениях поляков, сравнительно еще недавно проявляющих русофильские тенденции, произошла под влиянием нижеследующих обстоятельств.Почти накануне войны в Галиции создались две крупные польские политические организации, а именно: Временная комиссия и Рада народова. Первая из них, объединявшая собой все крайние левые польские группы, с социалистами включительно, настаивала на необходимости австрофильской ориентации и беспощадной борьбы с Россией. Вторая же организация, в состав которой вошли умеренные группы, автономисты, клерикалы, народные демократы и т. д. придерживалась, наоборот, в своей деятельности русофильского направления.
До возникновения войны Временная комиссия признавала, что поляки могут навсегда избавиться от русского ига и добиться восстановления независимости Польши лишь путем вооруженного совместно с центральными державами выступления против России, и неоднократно пыталась войти по данному предмету в соглашение с Радой народовой для выработки общей программы действий. Но все эти попытки успеха [636] не имели, так как Рада народова в то время упорно отстаивала свою политическую платформу, в основу которой была положена идея о необходимости единения Польши с Россией.
Война застигла обе вышеуказанные руководящие польские группы врасплох. Между прочим, по объявлении в Австро-Венгрии мобилизации члены польских стрелковых обществ стали призываться в ряды действующей армии. Ввиду этого главарь польских стрелков Пилсудский, опасаясь, что созданные им кадры будущих польских легионов, растворившись в австрийской армии, утратят всякое значение, предпринял на свой страх и риск самостоятельное выступление и с отрядом в 400 стрелков вторгся в пределы русской Польши. Такое выступление Пилсудского среди умеренных польских партий вызвало взрыв ропота и негодования, причем руководившая общественными кругами Рада народова обнаружила даже стремление оказать Пилсудскому противодействие.
Но в это время, а именно в августе 1914 года, в Вене состоялась конференция польских политических групп. Взамен Рады народовой временно восседал в Кракове, в качестве центрального органа временного польского правительства, Верховный народный комитет. Председателем этого комитета был избран президент города Кракова доктор Лео, умеренный прогрессист. Сверх того, в состав комитета вошли наряду с представителями крайних польских партий также и представители умеренных групп, в том числе и некоторые члены Рады народовой. Однако последние, оказавшись в меньшинстве и не располагая в силу этого возможностью влиять на деятельность комитета в русофильском направлении, вскоре были вынуждены отказаться от участия в решениях комитета. Между тем победоносные русские войска в своем наступательном движении в Галицию стали приближаться к Кракову. Ввиду этого, опасаясь привлечения к ответственности за антирусскую политику Верховного народного комитета, доктор Лео поспешил скрыться из Кракова Вместо него председателем комитета был избран профессор Яворский.
Однако тот новый период, ознаменовавшийся значительным оживлением деятельности сторонников русской ориентации, [637] длился лишь до мая 1915 года. С отходом же русской армии из Галиции австрийские власти в отместку за проявленные поляками русофильские тенденции немедленно установили по отношению к польскому населению некоторые репрессивные меры и между прочим решили расформировать польские легионы. Так продолжалось до осени 1915 года, когда под влиянием военных успехов союзников австрийское правительство вновь изменило свое отношение к полякам и с целью привлечь их на свою сторону возбудило вопрос о будущем устройстве Польши. При этом бывшему министру финансов в Галиции Билинскому было поручено склонить руководящие польские круги к объединению на началах австрофилъской ориентации.
Но так как вопреки советам польских социалистов и радикалов австрийское правительство никаких определенных решений относительно будущего устройства Польши не вынесло, то миссия Билинского не увенчалась успехом, и раскол продолжался. Лишь в конце 1915 года, благодаря широко организованной в Привислинском крае австрофилъской агитации, представилось возможными созвать в Варшаве конференцию представителей крайних польских политических групп, которая обратилась к населению с призывом объединиться вокруг Верховного народного комитета и затем потребовать от австрийского и германского правительств окончательного решения польского вопроса. Одновременно такое же объединение польского общества под эгидой Верховного народного комитета было достигнуто и в Галиции.
В январе 1916 года, с согласия австрийского и германского правительств, в Кракове состоялась общая конференция представителей всех трех частей разделенной Польши, причем в качестве делегатов от Привислинского края в конференции приняли участие члены Государственной Думы Парчевский и Лемпицкий, а также адвокаты Патек, Кемпнер и другие либералы и умеренные. На этой конференций граф А. Тарновский от имени австрийского правительства заявил, что он всецело идет навстречу желаниям поляков объединить царство Польское с Галицией под скипетром Габсбургов, и что [638] германское правительство также ничего не имеет против этого плана, удержав за собой лишь Познань, взамен которой в состав будущей Польши решено включить некоторые русские области с выходом к морю. Вся конференция решение это поддерживала, после чего граф Тарновский указал на необходимость о таком решении конференции осведомить русских поляков и войти с ними в постоянное общение в ожидании окончательного обсуждения польского вопроса на будущем всеобщем польском конгрессе.
С этой целью граф Тарновский предложил организовать в Стокгольме, Копенгагене, Бухаресте и Лозанне особые польские информационные бюро с возложением на них обязанностей осведомлять зарубежных поляков о ходе польских дел. Тогда же было решено в конце апреля текущего года созвать в Кракове всеобщий польский конгресс; сверх того были намечены делегаты с информационной миссией к русским полякам.
Тотчас же после этой конференции состоялась частная конференция польских деятелей в Лозанне, на которую прибыл известный Дмовский. Под давлением сторонников австро-германской ориентации Дмовский выразил согласие действовать в среде русских поляков в интересах австро-германской ориентации. В этом смысле он послал составленную им записку в польский комитет в Москву, где она обсуждалась и вызвала много толков. Ближайший сподвижник Дмовского князь Витольд Чарторийский, руководитель польской группы центра в Галиции, также примкнул к этому соглашению и обещал выслать делегатов в Верховный народный комитет.
Перемена политического фронта в среде польских умеренных групп Галиции и царства Польского отразилась и на настроении поляков в Центральной России, в особенности на польской молодежи. С половины минувшего марта на закрытых собраниях в Польском доме в Москве и на частных собраниях поляков-беженцев горячо обсуждалось австро-германское предложение. В этих собраниях принимали участие, агитируя в пользу австро-германской ориентации, прибывшие [639] в Москву в конце марта делегаты от польского комитета в Стокгольме. Большинство поляков в России уже склонно принять австро-германское предложение. И только народовые демократы еще медлят примкнуть к остальным, выжидая окончательного решения вопроса на предстоящем польском конгрессе в Кракове, где будут присутствовать и представители от русских поляков.
Таким образом, австро-германская агитация достигла своей цели. Сначала она разобщила создавшееся слияние большинства поляков в русофильском направлении, затем объединила большинство вокруг своего предложения о возрождении независимой Польши под скипетром Габсбургов и, наконец, теперь собирается одержать окончательную победу и уничтожить в корне всякие симпатии русских поляков к идее объединения Польши под протекторатом России».
Приехавший с Кавказа полковник Эссадзе привез, по приказу царя, кинематографическую ленту Эрзерумского и Трепезондского дела. Очень недурно, а снято отлично. Да, трудности кавказских дел велики. Все старшие генералы производят хорошее впечатление. Царь был на сеансе с Сергеем и Георгием Михайловичами и Игорем Константиновичем.
Шлегель и еще несколько человек приехали прочесть журналы своего совещания и пр. Кое-что записано не так, как было, но это обычное явление всех казенных собраний, совещаний и комиссий.
Командир 21-го саперного батальона с Юго-Западного фронта говорил, что в декабре 1915 г. они вязли в липкой грязи, и этим отчасти объясняется неудача операции: резервы не могли успеть вовремя. Лошади порой были не в состоянии вывезти пустую повозку: колеса превращались в два широких залипших катка... Люди несли на ногах по несколько пудов; [640] сапоги оставались в грязи... Подвезти продовольствие было нельзя, и люди еще до недавнего времени часто голодали. Весной и летом 1915 года прозевали сделать дороги, а теперь вот опомнились и начинают.
Настойчивее других в деле ремонта дорог был Брусилов, но и ему удавалась это не всегда, до такой степени у нас укоренился взгляд, вообще отличающий русского человека: «Я починю, проеду, а другие будут ехать за мой счет? Слуга покорный!». Так рассуждают мужик и помещик во время мирного бездорожья, так рассуждает теперь всякая воинская часть. Понимание высшего интереса нам не дано, мы лишены его всей системой нашего подлого воспитания.
Чтобы видеть, в каком состоянии были пути нашего сообщения, приведу два приказа:
По VIII армии (Брусилов) от 23 сентября 1914 г.:
«Ввиду не прекращающихся дождей и беспрерывного движения войск и обозов грунтовые дороги в тылу армии пришли совершенно в непроезжее состояние, следствием чего может явиться утрата конского состава в парках и обозах. Всем войсковым начальникам, не исключая и тыловых учреждений, как-то: парков, обозов, госпиталей (не развернутых) и т. д., в районе их расположения наряжать свободных людей для очистки грунтовых дорог от наносной грязи, засыпки рытвин пучками хвороста, битой черепицей и всякими подходящими материалами. Приготовленный для ремонта дорог щебень расходовать экономно. Чинить все те дороги, по которым производится движение войск, имея в виду, что эта работа бесцельной не будет. В случае совместного квартирования нескольких частей дороги в пределах населенных пунктов делить на участки, назначая каждой части свой участок. Распределение на участки производить старшему из совместно квартирующихся начальников, на которого и возлагается ответственность за совершенную починку дорог. Комендантам штаб-квартиры и корпусным принимать энергичные меры по приведению дорог в порядок в районе их комендантств, привлекая к работам местное население и чинов охранных частей. Всем войсковым начальникам отнестись к [641] этой задаче от сердца, памятуя громадное значение дорог в нашем деле».
Из приказа по III армии от 30 марта 1915 г.:
«При открытии станции Лунков командиром 8-го железнодорожного батальона было обнаружено полнейшее пренебрежение к охране железнодорожных сооружений. А именно: зал I класса этой станции оказался отведенным под конюшню для лошадей 12-го саперного батальона, стены пакгауза разобраны на отопление 33-й артиллерийской бригадой, пол прожжен кострами, станция Новый Лупков сравнена с землей, по полотну дороги ездят обозы, даже стенки некоторых вагонов разобраны на дрова Неужели войска не могут понять, что железные дороги — их первый друг походный, помогающий им существовать и бороться во вражеской стране, а потому их надо оберегать, а не уничтожать?».
Сегодня Безобразов был у Алексеева с докладом.
Романовский едет старшим в комиссии во Францию и Англию с полковником Кудрявцевым и другими.
Сегодня получил вопль истерзанного сердца двух честных офицеров, сидящих в окопах близ Кеммерна на Северном фронте. Один из них — В. Н. Яковлев, прапорщик моего 436-го пехотного Новоладожского полка, бывший командир роты, ныне заведующий дивизионной учебной командой, другой сын известного окулиста Н. Л. Гиршман, прапорщик 435-го полка, младший офицер той же команды. Прибавить надо, что первый — старый акцизный чиновник, второй — ученый зоолог... Но оба — честные граждане любимой ими родины.
«Голубчик Михаил Константинович! Простите, что давно не писал, не ответил еще даже на ваше милое, сердечное письмо. Но вы, конечно, поверите мне, что сейчас, когда мы сидим на бочке с порохом, вся энергия, вся жизнь и остатки здоровья идут на работу по военному делу и на мысли, как бы нам помочь общему делу.Сейчас я сижу у Н. А. Гиршмана. Меня бесконечно мучила одна мысль, которой я поделился с ним; он и все младшие офицеры, мои и его, также тревожно затронуты. Думали, думали, [642] к кому бы нам. обратиться с просьбой или помочь ее провести, или получить указания, что это не годится, — тогда мы успокоились бы. И решили обратиться к вам, нашему милому товарищу и человеку с горячим сердцем и понимающему нас.
Дело в том, что сейчас мы находимся в 500–600 шагах от противника; он видит наши окопы, мы — его. Подойти к нему нельзя: он выставил на горке 4–5 пулеметов, и было бы глупо посылать на них батальоны. Если бы даже и взяли пулеметы, то все-таки игра не стоит свеч. Значит, весь вопрос в том, как подойти к нему с меньшими потерями и очутиться вблизи него приблизительно в таких условиях, как и он. Вот тут и приходится остановиться на том, что здесь необходимы какие-нибудь щиты. Не согласитесь ли вы со следующим: сплести туры, чем больше в диаметре, тем лучше, хотя бы в три аршина, длиной на отделение или на 4–6–10 человек, дабы они были сравнительно легки и подвижны, набить их старым бельем, старыми ватными теплыми пальто, мешками из-под муки, опилками и т. д.; скрепить сначала сеткой тонкой проволоки, а сверху прутьями. Подумайте, ведь, такой тур будет и легок и станет прекрасной защитой. Нужно его не надолго — пройти под его прикрытием 500–600 шагов. Ночью эти туры можно вынести за наши проволочные заграждения и катить к неприятелю; турами можно закрыть и пулеметные гнезда и фланкирующие окопы. Благодаря таким турам мы, подойдя к проволочному заграждению неприятеля, будем в таком же положении, как и он, — это тоже своего рода линия окопов. Вместо того чтобы идти сапой, стало быть, медленно и с потерями, мы в кратчайшее время будем перед врагом; из-за туров мы можем разбивать бомбами проволочные заграждения; наконец, не надо будет посылать батальоны неприкрытых солдат на окопы, где заведомо засели 4–5 пулеметов.
Возражают, что негде взять этого тряпья, мешков и т. д. Действительно, здесь мы достать этого не можем, но ведь если эта мысль хоть отчасти верна, то неужели дело может остановиться за этим материалом? А ведь при удаче этого способа мы спасаем тысячи наших солдат. Подумайте, сколько [643] вольется в них бодрости, доверия и отваги, если они почувствуют себя идущими под прикрытием щитов.
Голубчик, вы, конечно, сами поймете все счастье для нашей армии, если бы это оказалось осуществимым; вы поймете, почему это письмо так плохо и, может быть, несвязно написано: нас с Гиршманом охватило прямо счастье, когда мы вспомнили о вас, и мы сейчас же бросились писать вам это письмо. Вы понимаете, что каждая минута дорога.
Ради Бога, посоветуйтесь там по этому вопросу — здесь ничего ведь не пройдет, а если получится распоряжение свыше, то все задумаются и заработают в нужном направлении.
Я и Гиршман совершенно измучились, здоровье и нервы разбиты. Рады, что вместе сидим и друг друга утешаем.
Дорогой, просим вас, ради Бога, если это не годится, то ответьте поскорее, чтобы нам успокоиться, а то слишком тяжело сознание, что, может быть, и можно было помочь делу, да опоздали.
Жмем вашу руку и полагаемся на вас, как на самих себя и даже больше. Ваши В. Яковлев, Н. Гиршман.
Может быть, нужно не белье, а другой, более легкий материал, может быть, и ватные вещи тяжелы; но ведь мы-то здесь ничего испытать не можем, а там у вас все есть — и средства, и люди.
Еще: орудия их не расстреляют, так как туры будут перед проволочными заграждениями неприятеля, так что рядом с его окопами. Заграждения будут сбиты и артиллерией, а остатки гранатами из-за туров, так что для передвижения последних заграждения не помешают. Вообще, нельзя сравнивать идти ли под прикрытием или без него; ведь туры будут все время играть роль готовых окопов по всему пути передвижения».
Немедленно по получении я пошел в штаб, посоветовался с Кудрявцевым сделал выписку из письма, прося его дать ее генералу Борисову, чтобы срочно направить это дело. Переговорил, кроме того, с Пустовойтенко. Все сделал что мог, а результат... результат утонет в пучине бумаг и не всплывет у Кеммерна. [644]
Сегодня пошел просить у Пустовойтенко отпуск на две недели и, конечно, получил. Он сказал, что жандармы все еще наседают на меня, уже посвятили в дело генерала Воейкова и у Пустовойтенко с ним была беседа Теперь он получил от него вторую обо мне справку департамента полиции, которую и прочел мне под большим секретом.
Мне ставятся в ней обвинения: 1) что в 1905–1906 гг. у «одного лица, замешанного в участии в партии социал-революционеров», найден был мой адрес, и я тогда же был взят под наблюдение; 2) что в 1911 году мой адрес также найден у другого такого же лица, которое и посетило меня, но неизвестно, за каким делом, и ничего обнаружить не удалось; 3) что в 1911 г. у меня был произведен обыск, не давший никаких результатов, почему я и был оставлен на свободе, и 4) во время своего управления фирмой М. М. Стасюлевича я поддерживал сношения с лицами, изобличенными в участии в партиях социал-революционеров и социал-демократов... Все верно, не возражаю. Пустовойтенко сказал, что потребует теперь точного указания этих алгебраических лиц и пр. Я ответил, что снова прошу его просто откомандировать меня, чтобы не нажить самому неприятностей. Он отнекивался, но через минуту и сам нашел, что это будет более или менее целесообразно, хотя вся эта моя «аттестация» пойдет за мной всюду и, значит, меня надо назначить не в строй и не в штаб, где она меня «погубит», а в какое-нибудь тыловое учреждение.
— Разумеется, лучше всего, чтобы вы оставались спокойно здесь. Для этого мне надо поговорить с Воейковым и убедить его, что если что и было у вас раньше, то теперь, в 1914–1916 гг. нет и не было ничего.
— Сделайте, Михаил Саввич, все, как сами находите нужным, но, пожалуйста, помните, что я не считаю себя скомпрометированным и не раскаиваюсь в том, что имею не подходящий к мундиру образ мыслей.
— Во всяком случае, поезжайте теперь спокойно, а там посмотрим. [645]
О моем «деле» знает Алексеев, с которым Пустовойтенко уже говорил; он знает цену жандармской работе, но все-таки, кажется, все это ему не совсем приятно; ко мне он относится вполне хорошо.
Верстах в 25 от Могилева через Днепр сделан деревянный мост общей длиной 2 версты. Он никому не нужен, но может понадобиться для прохода войск. Когда узнали, что царь может приехать посмотреть это сооружение, то строители истратили на внешнюю, никому не нужную отделку 200 тыс вдобавок к 400 тысячам, в которые мог бы он обойтись без этих декорационных работ...
Опять приехал Палицын; завтракал сегодня у нас, обедал у царя.
Отчет о ревизии генерал-адъютанта Баранова по делу генерала Ренненкампфа напечатан и занимает несколько томов, каждый в палец толщиной. Одно сплошное мелкое и крупное взяточничество, лихоимство и мздоимство со всех и каждого, начиная с поставщиков и кончая базарными торговками... А Герцен думал, что немцы-русские хоть не воруют.
В архиве штаба хранится ненапечатанная корреспонденция, присланная в «Новое время» в октябре 1914 г.:
«Прошу извинить за непрошенное вмешательство, но в народе идет молва, что у генерала Ренненкампфа есть родственники в Германии, в каковых условиях всякая неудача может получить в глазах населения объяснение, может быть, и несправедливое по отношению к генералу, преданному России (например, потеря надлежащего спокойствия во время развертывания военных операций), но раз эти разговоры я слышу от простонародья и солдат (лица с высшим образованием тоже в этом грешны), на них нельзя не обратить внимания просто из-за поддержания настроения или же следовало бы выяснить действительную пользу и невозможность заменить Ренненкампфа. В Японии он воевал с другой национальностью, и там возражения, конечно, были неуместны. Основанием этих разговоров служат, между прочим, слухи о несообразных ни с чем наших потерях на фронте Восточной Пруссии». [646]
А с другой стороны, этот «доблестный герой» был недавно принят Александрой Федоровной в Царском Селе; аудиенция продолжалась более получаса... Свой своему поневоле брат.
Телеграмма, принятая сейчас из Петрограда нашей аппаратной:
«Государю императору. Славно бо прославился у нас Тобольске новоявленный святитель Иоанн Максимович, бытие его возлюбил дом во славе и не уменьшить его Ваш и с Вами любить архиепископство, пущай там будет он. Григорий Новых»...
Это фамилия Распутина. За все время пребывания царя в Ставке первая телеграмма Гришки. Списана мною буквально после особой контрольной в Спб. проверки.
Сгибающейся под углом в 90 град. Генрихсен назначен наконец управляющим Риго-Орловской жел. дорогой.
Сегодня днем приехала императрица Александра Федоровна со всеми детьми. Чай пили в вагоне (царь завтракал у себя дома), потом без наследника поехали в церковь ко всенощной, оттуда все к царю на обед, на который Алексеев и наши приглашены не были. Завтра наше представление Николаю по случаю его рождения.
Церковная служба придворного чина продолжается 1 ч 15 мин. Царь не любит концертного пения и потому при нем поют все самое обыкновенное.
Рузский в понедельник на Фоминой был у царя, но прием получил довольно сухой.
Сегодня приехал сюда корреспондент Русского слова Всеволод Владимирович Филатов, чтобы повидаться со мной и поговорить о положении вопроса о земском, о городском союзе, о том, как это дело, так испакощенное штюрмеровскими «записками», поправить хоть бы посредством печати; чтобы легализироваться как корреспонденту Северного фронта и, наконец, чтобы побеседовать с Алексеевым, которого он никогда не видал.
Он производит хорошее впечатление: очень живые глаза, симпатичное лицо; служит в Красном Кресте, приписан к отряду, из которого уехал в июне 1915 года — это нужно было [647] для занятия какого-нибудь положения, лишь бы не быть только корреспондентом. Хорошо знает Гурко и Радко Дмитриева, которого очень хвалит, особенно второго. Пишет большой роман из жизни войны. Говорит, что, будучи гимназистом в Орле в 1898 году, читал мои статьи в «Орловском вестнике» и на них воспитался. На курсах графини Паниной и в народном университете читал историю; был на греческой и балканской войне, а всю эту провел на фронте.
Я ориентировал его в начинающем сильно меняться взгляде военных верхов на земский и городской союзы, а представление Алексееву устрою завтра. Рузского он считает единственным талантом, саморекламирование его отрицает.
Оказывается, когда известный шлиссельбуржец Н. А. Морозов поехал на войну от Земского союза, и об этом кто-то оповестил в правой печати, союз отрекся от него. Морозов по чьему-то совету отправился к Рузскому. Тот принял его, сказал, что разрешает свободное пребывание на фронте, просил не оставлять дела и за всем внимательно наблюдать... Я же указывал, что этот генерал достаточно хитер.
Наше наступление Рузский считает невозможным, разве только одновременное: у нас, французов, англичан, итальянцев и у Салоников.
Князь Львов любит рекламу, хлопочет о ней. Так, «Times», узнав в конце 1914 года, что он ведет свой дневник, и надеясь на скорый конец войны, желал его купить, о чем просил Филатова похлопотать. Львов продать отказался, но обещал дать Филатову большое интервью, пожелав, чтобы тогда же был напечатан и его портрет. Портрет, однако, не появился, и князь был недоволен.
Гусарский его величества полк праздновал какой-то праздник. Первый тост был за Николая Николаевича, потом за командира полка, потом уже за царя...
Офицерство фронта очень возмущенно говорит о Распутине.
Отзывы Филатова о генеральном штабе, как и всех: чертово болото.
Якоби продолжает следствие. Царь сказал, чтобы при подозрениях на больших лиц его немедленно ставили в известность. [648] Работа совершенно изолирована от военного ведомства. Якоби знает только министра юстиции.
После обедни, начавшейся в 10 часов утра, царь и вся его семья приехали в его дом; мы все собрались в саду и около на площадке. Великие княжны посматривали в открытые окна. Потом тем же порядком, что и на Пасху, мы отправились туда Царь стоял в зале ближе к окнам, правее от него в углу — царица, наследник и четыре дочери по старшинству. Они в белых платьях и в шляпах с белыми перьями. Александра Федоровна постарела сравнительно с тем, как выглядела в 1894 году на свадьбе; лицо ее стало еще более злым и приняло какое-то мученическое выражение, как будто ей хочется крикнуть: «Как мне все это тяжело, как все это мучительно и ненужно». Девочки улыбаются. Наследник стоял, как связанный, не зная, что делать. Мы подходили к царю, кланялись, молча жали его руку, затем кланялись последовательно перед царицей, наследником и княжнами, целовали ее руки, а наследнику жали ее, кланялись Игорю Константиновичу и Фредериксу и выходили через столовую. Впрочем, глупое же и их положение: принимать поцелуи и пожатия рук от людей, совершенно неизвестных и проходящих, как в кинематографе. Сергей Михайлович, Кирилл и Борис Владимировичи, приехав из церкви в автомобиле за царем и его семьей, остались на площадке и потом пошли по домам.
В 12 часов, то есть как раз после конца поздравлений, царь пошел в штаб на доклад, а семья осталась одна, чего и хотела.
Борис Владимирович производит очень неприятное впечатление; смотришь на него и с ужасом думаешь: «И ты тоже мог бы быть царем»...
Вернувшийся граф Капнист опроверг рапорт Щербачева с помощью Ксюнина, бывшего при нем все время и написавшего теперь 6 страниц своих показаний о своем посещении штаба VII армии. Кажется, эта армия теперь очень уменьшена: всего два корпуса и одна дивизия, тогда как в некоторых по 5 корпусов. [649]
Высочайшим приказом 4 мая Покотилло утвержден в должности главного начальника снабжения Северного фронта.
На вторую бригаду, идущую в Салоники, Алексеев хотел бы назначить или Добрышина или Бредова. Кого назначит Николай, еще неизвестно. Она формируется в Москве, куда из полков присылают просто целые роты с офицерами. Насчет знания французского языка никаких мер не принято и распоряжений не сделано. Алексеев избрал для них путь из Архангельска по Атлантическому океану.
Вчера за обедом и сегодня за завтраком Александра Федоровна сидела справа от царя; рядом с ней наследник, слева Алексеев; по сторонам от наследника и Алексеева — дочери. Она на всех производит одинаковое впечатление — недовольной, злой, говорит мало и неохотно.
Алексеев сказал сегодня полковнику Л. К. Александрову, что война может кончиться так же неожиданно, как началась; причины — чисто психологические. Немцев не проведешь на изморе. Они все примут и переживут на своей систематичности и аккуратности. Но когда поймут, что ничего не смогут сделать ни у французов, ни у нас, то тогда и кончат... Ну, насчет «ни у нас», я думаю, дело будет иначе... Нас просто вздуют, как Сидорову козу.
Устроил сегодня представление Филатова Алексееву. Он очень рад и доволен.
В 6 часов вечера был кинематограф для офицеров в присутствии всей царской семьи. Княжны были оживлены, наследник особенно.
Александров говорит, что при Николае Николаевиче Кирилл Владимирович был капитаном 1-го ранга, приглашался им к обеду, как и другие офицеры, в очередь, и вообще его держали довольно далеко. На всех он производил хорошее впечатление своей простотой и порядочностью, а его успели-де разглядеть за столько месяцев ежедневной совместной жизни. «Сумлеваюсь, штоп эти другие были не простофили»... Он отговаривал царя принимать на себя командование и делал это, по его собственным словам, очень решительно и определенно. [650]
Александров сознался, что в армии вообще мало офицеров, которые вполне одобряли бы все происходящее у нас в среде правительства, что все лицемерят, говорят не то, что думают, и т. д. Словом, по его мнению, разложение несомненно.
От Италии приехал новый старший представитель миссии полковник граф Ромео. Марсенго отходит на второй план.
Генерал По все еще болен.
Филатов, как мы и условились, сказал Алексееву, что отношения Ставки с печатью все еще не налажены «Я никак не могу этого добиться», — ответил Алексеев. Когда Филатов изложил ему свое мнение об инспирировании печати, Алексеев сказал, что считает этот вопрос очень важным и просит его сегодня же переговорить о нем с Пустовойтенко. Потом они говорили о земском и городском союзах; Алексеев высказался о них с совершенной похвалой и доброжелательностью, особенно о Вырубове и князе Львове, но прибавил, что писал и Львову, что надо уменьшить число евреев за счет увеличения числа русских. Затем говорили о роли артиллерии в последней операции.
Пустовойтенко отнесся к мысли Филатова не особенно сочувственно. Сказал, что наладить отношения с печатью трудно, потому что она хочет обличать, а не помогать, и т. п. Что же касается инспирации, то предложил поговорить об этом со мной; тот же совет дал ему и Ассанович. Так они не поняли моего первого проекта.
В мысль Филатова об инспирации надо было внести несколько поправок и лучше продумать ее, применяясь к здешней ее встрече и осуществлению мозгами генерального штаба. Завтра он представит свою Записку прямо Алексееву, минуя Пустовойтенко.
Сегодня Филатов принес мне начисто переписанный проект своей Записки. Уверен, что ничего не выйдет: ни штаб не окажет доверия стране в лице печати, ни печать не кредитует доверия Николаю, инстинктивно боясь сделаться орудием еще новой лжи для спасения самодержавного деспотизма.
Впрочем, вот текст Записки. [651]
О пользовании печатью
I. Замечено вообще и в последний раз перед верденской операцией, что немцы умеют превосходно направлять печать и посредством ее ложных сведений отвлекать внимание противника от своих действительных предположений. Так, все внимание немецкой и нейтральной печати было сосредоточено на Ипре и потому ждали удара там и к нему готовились, а Верден упорно считали демонстрацией, о чем даже писали французские газеты.Достигнуть такого же управления русской, а через нее и нейтральной печатью в нашу пользу при настоящем положении мы не сможем в силу того, что с начала войны на такую сознательную помощь со стороны печати не было обращено должного внимания, но и теперь возможно постепенно установить руководство нашей печатью для трех целей:
1) Для более широкого осведомления публики и для придания газетам авторитетности. Для этого надо давать им сведения о прошедших и, когда возможно, о текущих операциях с не подлежащими сокрытию фактическими, статистическими и прочими данными; например: ежемесячные схемы фронта, о выдающейся деятельности отдельных лиц командного состава (у нас проведена полная анонимность войны, а достаточно вспомнить, какую роль сыграл для подъема настроения хотя бы Кузьма Крючков, герой очень маленький), о деятельности отдельных войсковых частей и т. д. Причем эти сведения должны даваться не в виде готовых статей, а лишь в виде материала; тогда во всех газетах будет появляться об одном и том же, но разно и лучше, живей написанное.
2) Для создания ложного представления у врага о предстоящих с нашей стороны операциях или о мерах нашей готовности для отражения его операций.
Для этого необходимо временами сосредоточивать в печати внимание на избранных штабом Верховного главнокомандующего пунктах фронта, посылая оттуда корреспонденции. Давать преуменьшенные или преувеличенные статистические сведения о наших силах и средствах борьбы, [652] а также о силах и средствах борьбы противника, чтобы повторением этих неверных сведений в разных газетах показать, что эти сведения получены из официального источника, и ввести тем врага в заблуждение относительно нашей осведомленности.
Кроме извращенных статистических данных, необходимо давать лживые описания той или другой деятельности армии или тыла, размеров и направлений перевозок войск. (Например, едет корреспондент по жел. дороге и пишет: «Движение все задерживается от массы войск, солдаты очень веселы, поют песни, играют на гармониках, и т. д.». Как будто это нечаянно проскочило, а уже нейтральные газеты схватят — и пойдет дальше.)
3) Равным образом указанное инспирирование может понадобиться верховному командованию для поднятия или успокоения настроения русского общества.
II. Ввиду того, что после 4–5 инспирированных в печати выступлений таковые могут быть поняты немцами, инспирации должны подлежать лишь важные операции и крупные вопросы боевой и тыловой жизни. Одним из серьезных способов заставить верить и считать инспирацию истиной явилось бы инспирирование в сторону предсказаний такого будущего, которое действительно и осуществится на дале. От находчивости штаба Верховного главнокомандующего зависит умение перемешивать инспирацию этих двух видов и тем привлекать внимание противника ко всей печати вообще.
III. Для организации такового инспирирования, необходимо соблюдение следующих условий:
1) Должно быть намечено небольшое число (4–5) влиятельных как у нас, так и особенно на Западе русских газет («Новое время», «Биржевые ведомости», «Речь», «Русское слово», «Русские ведомости»).
2) Сношения должны вестись не с редакциями, а с избранным из их состава доверенными сотрудниками, которые и будут посвящены в суть дела, и, конечно, из лиц, понимающих все его чисто государственное значение. [653]
3) Посредником между собой и сотрудником Ставка должна назначить лицо, которое пользовалось бы полным доверием обеих сторон. Причем следует иметь в виду одно важное условие: как показал опыт инспирирования в других областях, печать доверяет в этих случаях лишь лицам, хорошо известным ей по их литературной деятельности.
4) Этот избранный Ставкой посредник должен проживать в Петрограде, наезжая временами в Москву, деятельно поддерживать связь с обоими пунктами и внимательно следить за запросами общества и печати.
5) Весь сообщаемый ему из Ставки материал должен быть точно разделен на истинный и служащий для цели инспирации:
а) истинный может сообщаться прямо редакциям;
б) инспирируемый — исключительно избранным сотрудникам.
6) Разумеется, в отношения между посредником Ставки, редакциями и намеченными сотрудниками не должен входить элемент материальной заинтересованности.
7) При указании, о каком участке фронта надо усиленно писать, штаб должен учитывать возможность накапливания там врага, чтобы это, в конце концов, не оказалось бы опасным; пишущие в обсуждение этой стороны входить, конечно, уже не могут.
8) Для полного соблюдения тайны все инспирируемые статьи и заметки должны направляться сотрудниками из штабов фронтов или армий через фельдъегерей и разъездных жандармов в штаб Верховного главнокомандующего на имя указанного им лица и по разрешению к печатанию должны посылаться, каждый раз согласно просьбе, или прямо в редакцию, или обратно автору. Разрешение к печати (за сделанными красными чернилами исключениями и поправками) должно быть дано совершенно в категорической форме: «Печатать разрешается. Штаба Верховного главнокомандующего Полковник генерального штаба NN, число, месяц, год».
По предложению генерала-квартирмейстера, содержание представляемого обсуждено с штабс-капитаном Лемке.
Член редакции «Русского слова» Б. Филатов. [654]
Вчера царь послал телеграмму Николаю Николаевичу:
«Благодарю вас четверых за добрые пожелания. Ники».
Алексеев согласен, что для воздушной обороны Петрограда нужны три отряда, но сейчас создавать их трудно. Куропаткин предложил перевести туда кронштадтский авиаотряд и чудской гидроавиаотряд, но, как видно из телеграммы Алексееву в. князя Александра Михайловича, «и они еще не сформированы»...
Сегодня у царя завтракали его семья, Сергей Михаилович, Борис и Кирилл Владимировичи и Игорь Константинович. Сразу после завтрака Николай с семьей, свитой и Игорем Конст. поехали на вокзал и в 3 ч 20 м дня отправились на юг. Фрейлина Фелейзен вышла на площадку раньше, вместе с Воейковым, Фредериксом и Игорем; минут через 15 вышла семья. Две старшие дочери (Ольга и Татьяна) в красных платьях, две младшие (Мария и Анастасия) — в сероватых.
Наследник довольно подвижен, немного шаловлив, но ногу свою заметно тянет; она не дает полного движения и в колене сгибается плохо.
Гвардия переводится с Северного фронта на Западный, к Молодечно.
Николай Ник. телеграфировал Алексееву, что так как от него требовали содействия англичанам в багдадском направлении, то он его и оказывал, послав им на соединение части, но англичане, по-видимому, не предполагают переходить к активным действиям и отказались даже выслать что-либо навстречу нашей разведывательной сотне, направленной для связи с ними в Зорбатию. Между тем против Баратова теперь уже значительно превосходящие его турки. Боясь прорыва, он приказал Баратову войти в связь с генералом Чернозубовым, но все-таки натиск возможен; тогда Баратов вынужден будет отходить, тем более что его коммуникационная линия в 900 верст.
В Копенгагене дело «Нордзюда» ликвидировано; приказано «ввиду утомления Олеховского и трудности работы» вернуться ему в Россию, сообщив местным газетам, что агентство закрывается... Еще одна затея генерального штаба. [655]
Полевой интендант уведомил начальников снабжения, что «ввиду появления на фронтах цинги» необходимо усилить раздачу лука, чеснока и уксуса, нормы потребления которых следует установить распоряжением главнокомандующих. Цинга в армии страны, которая не знает, куда девать свои продукты, где гниет все на станции или прячется спекулянтами, где прежние и нынешние министры путей сообщения все еще живы и невредимы...
Теперь у нас уже не прежнее отношение к французам. Если не обратили внимания на доклады Кривенко, Ермолаева, Баклунда и Веденяпина, то Верден заставил одуматься, особенно при благосклонном участии нашей позорной мартовской операции... Теперь только и слышишь от генерального штаба: «Да, французы мастера дела, молодцы» и т. д... Но это отнюдь не стимулирует нас на желание сравняться с таким союзником; мы констатируем факт его превосходства — и только.
Вечером зашел Филатов рассказать, что Алексеев, получив его Записку, сейчас же послал ее Пустовойтенко. Тот пригласил Филатова к себе, прочел ее с ним и сказал, что скоро прибудет в управление офицер генерального штаба, который, живя в Ставке, это дело и наладит.
По цензуре в Петрограде приказано вскрывать все письма командующего V армией генерала Гурко.
Выехал в Петербург в отпуск на две недели.
Когда княгиня Гедройц поздравила Александру Федоровну со взятием Эрзерума, та равнодушно, на ходу ответила: «Ах, вот с чем...»
Вернулся из отпуска. Со мной в вагоне ехал артиллерийский полковник Кованько, игравший видную роль на вооружении и постройке Свеаборгской крепости. Это, по-видимому, деловой человек, умный, знающий, с большим кругозором в своем [656] деле. Крепость сумела так себя поставить, что проявляет большую самостоятельность, делая что нужно помимо Петрограда; часто это не особо нравится, но терпится, потому что делается все толково. Вся крепость высечена в скалах; инженерные работы обошлись за войну (а до войны их, собственно, и не было) в 18 000 000 рублей. Периметр ее 70 верст; обстрел соображен с дальностью неприятельских 24-сантиметровых пушек и вынесен настолько, чтобы защитить Гельсингфорс. Бывший комендант Бауэр ничего знать не хотел и вместе с инженером Пруссаком проявил преступное бездействие... Теперешний комендант Пащенко не мешает, и сам о чем может заботится. Начальник артиллерии Алексеевский — человек с умом и со способностью понимать чужие мысли.
Под Гельсингфорсом есть финляндский металлический завод, который и оборудует крепость. За 24 орудия он взял 1 ½ миллиона, а металлический завод в России за 12 просил 2 ½ миллиона; разница была и в сроке: последний обещал изготовить к концу 1918 года, а первый сделал к весне 1916 г. Маниковский сначала не знал, как быть, потому что при наших порядках деньги были отпущены на одно дело обоим заводам. Потом он решил вообще порвать с металлическим заводом и все дело было передано финляндцам. Они же наладили у себя производство патронов к японским ружьям, которых у нас вообще мало, а в Свеаборге и просто нет: дано было по 70 шт. на винтовку, тогда как на один курс стрельбы надо по 100... Маниковский не понимал, как можно сдать им заказ на патроны, когда казенный завод не брался оборудовать такое производство меньше, чем за год, но и здесь потом сдался, поняв разницу между ничем не заинтересованной казной и частным коммерческим делом.
Отношения Маниковского с Сергеем Михайловичем очень рогатые. Зато Кузьмин-Караваев, типичный «конник», с кавалерийскими замашками, пользовался полным покровительством великого князя.
Немало помог Свеаборгу Фан дер Флинт, которого Сергей Михайлович удачно назвал «главнокомандующим петроградским и ладожским». [657]
Кованько показал, мне фотографические снимки на расстоянии 1000 шагов — 4 верст с увеличением. Это прекрасная вещь незнакома у нас, в Свеаборге были только пробы, а немцы усиленно применяют ее при позиционной войне. Это очень ценное пособие. Конечно, к нему отнесутся у нас, как к новости...
По отзыву Кованько, моряки на Балтийском флоте работают отлично всю войну. Сумлеваюсь, штоп...
Носков говорит, что решил уходить в полк, потому что видит, что Пустовойтенко ему здесь ничего не сделает, а сидеть на месте офицера для поручений и делопроизводства нельзя — надо думать о будущем. Он удивляется, как Пустовойтенко не видит, что сам ничего не делает, что он превратился в канцеляриста, что все оперативное дело взято у него Алексеевым и частью Борисовым; последний тоже очень критикует поведение Пустовойтенко. Он очень счастлив, что получил теперь на всю свою жизнь запас стратегического материала, повысил свою пенсию и обеспечил себе положение, в сущности не занимая никакой должности. Борисов, по его словам, очень отговаривает его брать полк, чтобы не рисковать своей жизнью.
Приехал сенатор Кривцов. Это просто клоун, пресмыкающийся перед всеми, начиная с Воейкова Он держит себя уж просто неприлично, до того низкопоклонничает и пресмыкается.
Пустовойтенко сегодня сказал мне, что вопрос о моем уходе решен, — Воейков на этом настаивает и мне надо скорее уезжать. Он предложил мне самому подумать, куда, обещая всюду меня устроить и поддержать. Если на меня на новом месте будут коситься за сведения жандармов, то там он меня защитит, а здесь этого сделать не может. Посоветовал поговорить с Ассановичем и просить его все устроить. Я поговорил. Ассанович будет устраивать в управление генерал-квартирмейстера генерального штаба. Завтра должна пойти об этом телеграмма Пустовойтенко к Леонтьеву; о моем «политическом прошлом» отсюда сообщать не будут. В строй нельзя ни в коем случае... [658]
Придя на обед, Алексеев увидел меня и, обходя и здороваясь, спросил: «Отчего я вас давно не видел?». Я объяснил.
14–20 мая шли очень усиленные переговоры шифрованными телеграммами с итальянцами, французами и англичанами относительно просьбы первых, чтобы мы немедленно начали наступление на Юго-Западном фронте для оттягивания сил австрийцев, особенно сильно наседавших на итальянцев. Решено было начать наступление 22-го, что и сделано.
Мы потеряли пленными с начала войны больше 2 200 000 человек.
За 22–24-е нами взяты в плен на Юго-Западном фронте 881 офицер, 40 000 нижн. чинов, 77 орудий, 134 пулемета и 49 бомбометов.
Сегодня, в день рождения Александры Федоровны, царь получил из Евпатории телеграмму:
«Государю Императору. Горячо всем сердцем поздравляю. Помоги всесильный Господь. Серенький день, еду в собор, после в ванну; очень одиноко. Аня» (Анна Сергеевна Вырубова)...
Спросил дежурного офицера, следует ли переписать ее на парадный бланк. Бедный канцелярист долго думал и решил спросить начальство. Послали без переписки, сделав вид, что сами не знаем, что посылаем...
Здесь уже несколько дней живет Иванов.
Без меня был Штюрмер.
Генерал По по совету лейб-медика Федорова негласно едет лечить свою подагру в Ессентуки, где будет с двумя вестовыми.
4-му кавалерийскому корпусу Гилленшмидта было приказано еще 23-го двинуться в тыл немцев (в районе VIII армии); он не исполнил приказания. Брусилов повторил его Каледину и предписал, если Гилленшмидт этого не сумеет сделать, немедленно сменить его и назначить генерала Володченко.
Привет моего бывшего фельдфебеля Александрова:
«Имею честь, ваше высокоблагородие, уведомить вас, что письмо ваше получил 21 апреля, которое у вас было написано 26 марта, так что я был в отпуске, и мой земляк получил ваше письмо и замкнул [659] в сундук, а его без меня послали в командировку; только что вчера вернулся и подал мне ваше письмо. Я очень был рад, что получил от вас такое письмо, и показывал его своему начальству, всем своим сослуживцам, которые служили со мной в 11-й роте, и они много вам кланяются и желают всем доброго здоровья.Много я всему вашему семейству кланяюсь и желаю им доброго здоровья. Извиняюсь, что не мог попасть к вам, когда ехал из отпуска, так что у меня времени было совсем мало, даже чуть не опоздал и на поезд. Осмеливаюсь спросить вас, ваше высокоблагородие, где находится теперь Павел Михайлович: в юнкерском училище или же где-нибудь уже состоит офицером в полку? Через людей слыхал, что в бывшей нашей роте все живы, здоровы, только один убыл ефрейтор Леонид Орлов — он помер. Ваше высокоблагородие, не укажете ли мне адрес прапорщика Евг. Ходзицкого? Желательно узнать, где он находится. Извиняюсь перед вами, ваше высокоблагородие, что я вас все беспокою. Хоть беспокою я вас, но не могу вас никогда забыть, как только, Господи благослови, наступает день и на каждом шагу вспомнишь не раз во всем военном и домашнем обстоятельстве. Извините, ваше высокоблагородие, что много написал, тороплюсь, теперь у нас делов масса; выпекаем в сутки 582 пуда в 12 печках кирпичных. Счастливо оставаться. И. А. Александров».
Приехали военный министр Шуваев и министр торговли и промышленности князь Шаховской. Первый очень бодр и весел, второй — скромен и молчалив. Завтракали оба у нас. Алексеев сидел между ними. С Шаховским он не был очень разговорчив. После завтрака тот был у него. Пришел в залу Шаховской одним из самых первых, по-видимому, с Пуакекром. Шуваев пришел с Алексеевым. Когда завтрак кончился, Алексеев пропускал вперед Шуваева, тот не хотел...
— Нет уж, пожалуйста, — вперед министр.
— Ну, что такое, пожалуйте...
Потом взялись под руку и пошли. [660]
Сегодня я присутствовал, при третьей переделке подписанного начальником штаба приказа от 24 мая о том, что должность цензоров можно поручать женщинам. Там были пропущены жены офицеров. По просьбе Ассановича, я читал корректуру и обратил на это внимание. Ассанович приказал подать подлинник, написанный на машинке, перетереть строку, вписать туда «жен» и кончено... Разумеется, на этот раз хорошо, потому что дельно, но ведь так можно и другие подлинники приказов исправлять после подписания их приказывающим...
Сегодня был вызван по делам службы с Северного фронта генерал-майор Батюшин. Наружность обыкновенная, совсем не «разведывательная». Говорит, что Бонч-Бруевич ходит «тучей».
Сегодня Рузский из Петрограда вызвал Шуваева к аппарату (в кабинет Алексеева).
Вестовой при Бюро печати рассказал, что на днях он ходил верст за пять за город ловить рыбу. Вдруг попался ему гулявший там царь (приехавший на автомобиле), а наследник лежал на траве с босыми ногами, около него сидел Деревенко, делавший букет...
Операция у Брусилова идет хорошо. Но это не убеждает меня, что мы будем так же удачно наступать на германцев (на Западном и Северном фронтах) — еще неизвестно, чем стратегически кончится операция Брусилова.
Нелепая смерть лорда Китченера не произвела здесь сильного впечатления.
Сегодня прибыла владимирская икона Божьей Матери из московского Успенского собора На вокзале ее встречали царь с наследником, свита, наш штаб, войска. По городу процессия шла среди шпалер войск. Николай вернулся с вокзала на автомобиле, а когда икона подходила к его дому, вышел навстречу и пошел за ней в церковь, куда направились все военные со [661] своими дамами. Наследник с половины службы вышел с князем Долгоруковым, потом побежал в сад с Деревенко и его братом доктором, а Долгоруков вернулся в церковь. Деревенко вот уж некоторое время носит форму кондуктора флота Солдаты и конвойцы его не особенно балуют своим вниманием, а околоточные дворцовой полиции козыряют что есть мочи.
Это уже вторая икона; в августе 1914 года в Ставку была доставлена из Троице-Сергйевой лавры икона явления Божией Матери Сергию Радонежскому, написанная на доске от его гробницы.
Вчера здесь был Сазонов с правителем канцелярии Шиллингом. Он завтракал у нас.
Сегодня Шуваев уехал.
Подполковник А. К. Андерс отправился в Петроград, чтобы оттуда ехать принять штаб 1-й армейской кавалерийской дивизии, — одним грамотным офицером здесь меньше. Вчера утром он принял православие; это многих удивило.
Видя, что с моим отчислением ничего не приводится к концу, я просил Крупина переговорить с Алексеевым. Выяснилось, что он возмущен всем делом, удивлен, что Пустовойтенко не взял на себя ответственности за мое здесь оставление (а ею Воейков был бы удовлетворен) и хотел свалить оставление на Алексеева. Последний сказал Крупину, что речь идет о его непосредственном подчиненном, и притом хорошо ему известном, потому только Пустовойтенко и может решать вопрос о ручательстве. Выяснилось далее, что, вполне понимая мое положение, Алексеев, тогда же решая вопрос обо мне, сказал Пустовойтенко, чтобы меня назначили по эвакуации в Петроград. Между тем до сих пор Пустовойтенко не сказал об этом ни слова, а при разговоре с Ассановичем во время моего отпуска просто приказал ему отчислить меня поскорее куда угодно... Алексеев вообще очень удивлен, что до сих пор еще ничего не сделано, и сказал, что напомнит Пустовойтенко о своем приказании. [662]
Вечером был получен ответ от полковника Мочульского, запрошенного 27 мая Ассановичем относительно командирования меня в «Огенквар»; ни Беляев, ни Леонтьев не имеют препятствий к моему переводу. Теперь надо ждать, куда меня сунут: в эвакуацию или в «Огенквар». Следуя своему правилу, я ничего не делаю, чтобы решить этот выбор, так как не знаю, где лучше, и опять положусь на судьбу.
Сегодня был здесь за нашим обедом помощник Наумова Гербель. Он держит себя с Алексеевым очень просто. Красивый мужчина.
Де Лягиш уехал на свое место — военного агента в Петроград, а на место По явился без меня генерал Жанен, бывший генерал-квартирмейстер при Жоффре.
Сегодня царь в сопровождении наследника осматривал на вокзале поезд головного отряда Красного Креста Пуришкевича, остановив свое особое внимание на вагоне-библиотеке, где вся Михаил-Архангельская литература представлена в прекрасных переплетах. «Вот это мне нравится», — изволило произнести несколько раз его самодержавное идиотство.
Телеграмма князя Г. Е. Львова Брусилову:
«Ваш меч, тяжелый, как громовая стрела, прекрасен. Молнией сверкнула она на гневном пурпуре запада и осветила радостью и восторгом сердце России. Наши взоры, наши помыслы и упования прикованы к геройской и несокрушимой армии, которая с великими жертвами, полная самоотверженности, сметает твердыни врага и идет от победы к победе.С восторгом преклоняясь перед подвигами армии, мы одушевлены стремлением по мере всех своих сил служить ей и, чувствуя в эти дни вашу твердую руку, глубокую мысль и могучую русскую душу, всем сердцем хотим облегчить вам ваше почетное славное бремя».
Ответ Брусилова:
«Уповая на помощь Божию, опираясь на могучий непоколебимый дух армии и при духовной поддержке всей России, глубоко и твердо надеемся довести победу до полного разгрома врага. От всего сердца горячо благодарю вас за истинно [663] патриотическое приветствие и приношу вам и всему земскому союзу мою искреннюю благодарность за приветствие и пожелания».
Если я что-нибудь понял за девятимесячное здесь пребывание, то нет никакого сомнения, что вся операция Брусилова будет тоже фарсом и кончится стратегической трагедией.
Ночью никаких известий с Южного фронта не получено: гроза и буря препятствовали телеграфу.
Царь спросил на днях Алексеева, доволен ли он современным моментом. Алексеев ответил, что момент для него не существует, он — уже прошлое, а вся голова занята будущим, которое трудно угадать.
Операция подняла общее настроение.
Д. Д. Зуев подал рапорт об отчислении в Преображенский полк — ему совестно сидеть здесь, когда началось настоящее дело.
Наследник 25 мая произведен в ефрейторы...
Сегодня был момент очень тревожный. Разъезд от конного отряда графа Келлера ночью незаметно для себя перешел румынскую границу у села Мраморица. Не сопротивляясь, он сдался румынским властям. К парламентерам графа Келлера выехали румынские парламентеры с начальником 7-й кавалерийской дивизии и, узнав в чем дело, были совершенно удовлетворены, о чем румынский генерал и уведомил первого румынского министра. Ни наша артиллерия, никто в сражении накануне не нарушил нейтралитета Румынии, австрийцы же делали это несколько раз. Выяснилось все это здесь к 7 ч 30 мин вечера, а до тех пор с утра мы не были спокойны. Некоторые, однако, уверены, что все это — ловкость Келлера и ум румынского генерала: наш 3-й конный корпус прошел через румынскую территорию к Ваму, где сейчас идет бой, а разъезд оставил на расправу для дипломатов.
Ход операции уменьшился; наши части не могут продолжать такого неистового наступления, не приведя себя в порядок. [664]
Ассанович заявил мне, что Пустовойтенко приказал ему командировать меня в главное управление генерального штаба, куда я и еду 2 июня...
Вчерашним приказом начальника штаба разрешено вместо именной печати цензора ставить его номер — узаконено беззаконие, практиковавшееся на местах уже давно.
Воейков и Фредерикс впервые отсутствуют, когда царь здесь: они оба в кратковременном отпуску.
Оригинальна судьба Записки Филатова. Принимая у себя по какому-то делу Базили, Пустовойтенко решил, что это по его специальности, и передал ему секретную записку для ознакомления... Базили был удивлен, прочел, написал на ней, что вполне одобряет изложенные мысли, и вернул Пустовойтенко...
По моему исправленному экземпляру Наставления для стрельбы из японских винтовок так до сих пор ничего и не сделано... А вчера искали и не нашли какое-то наставление, написанное капитаном какого-то полка об обучении пехоты, тоже давно сданное Пустовойтенко.
Икону потащили на фронт; через месяц она вернется сюда.
Два солдатских привета:
«Здравствуйте, ваше высокоблагородие, шлю вам сердечный привет и желаю вам всех наилучших благ и от Господа Бога доброго здоровья и низко кланяюсь. А затем осмелился вам написать письмо, вчера увидав из вашей бывшей роты солдата, и он мне сказал, что он получил от вас письмо и передавал мне поклон; вот по этому случаю я поспешил написать письмо. Затем находимся мы на позиции, и редкий день, что вас не вспоминаем; только я вспоминаю, что кабы был у меня свой прежний ротный командир, его высокоблагородие капитан Лемке, тогда служил бы, как со своим отцом; жалко, но ничего не поделаешь. Затем виноват я в том, что раньше я не мог вам написать письма, но, конечно, я написал бы вам письмо, но адреса не знал; у вас был адрес писан в 11-ю роту, но меня там в роте не было. Мой адрес... Затем прощайте, бывшей вверенной вашей роты Степан Васильев». [665]«Ваше высокоблагородие, имею честь просить вас не оставить мою покорнейшую просьбу к вам. После призыва меня на военную службу, семья моя, состоящая из жены и 7-летнего сына, осталась жить при отце моем, которому я всю свою жизнь помогал по мере моих сил. В настоящее время, несмотря на то, что я состою на военной службе и от него не отделен, он жене моей не дает хлеба и жить в доме, а имущество свое распродает, обращая вырученные деньги в свою пользу; так, например, уже продал корову и лошадь, и также намерен распродать и все прочее имущество, состоящее из неединоличной собственности отца моего, а всего нашего семейства. Ваше высокоблагородие, не оставьте мою просьбу без внимания; вся надежда на вас, так как остаются незабвенные ваши слова обращаться к вам с просьбой, и вот в такую-то тяжелую минуту приходится нести моему семейству всякие терзания, нанесенные отцом моим жестокостью или же его грубостью. Ваше высокоблагородие, покорнейше прошу вашего разъяснения, вправе ли отец выгнать мое семейство из дому, есть ли закон, чтобы отец не давал ничего, и если, ваше в-благородие, придется и мне явиться без руки или же ноги, тоже уходить из дому безо всего? А он грозит! Так где же родина? В. в-бдие, нигде не найдешь прав. В. в-бдие, вы остались у каждого солдата в памяти, как учитель детей; вас нет, конечно, но мысли ваши и в настоящее время с нами; вспоминаются ваши рассказы, которые вы рассказывали и воодушевляли нас на борьбу за свое право. Остаюсь благосклонный к вам рядовой М. Демидов».
Когда I армия была реформирована, она тогда же перешла с Западного на Северный фронт.
Веселкин телеграфирует сегодня Нилову:
«В Совете министров в Бухаресте на вопрос короля о здоровье Филиппеско ответил: «Наконец, я напал на хорошего доктора — Брусилова». Сообщаю вам этот курьез».
Пустовойтенко посылает иногда оперативные телеграммы в своих копиях вел. князю Серею Михайловичу. Тот передал [666] мне сегодня телеграммы от 29–30 мая с просьбой вручить обратно, извиняясь, что они без конверта...
Вел. князь Игорь Константинович чувствует себя здесь очень свободно, шалит, балаганит, с царем развязен.
Сегодня Муханов запросил полковника Малявина, ведающего оперативным отделением Юго-Западного фронта, взяты ли Залешики, так как это неясно из фронтовых сводок, но видно, что заняты. Ответ Малявина поистине классический для нашего генерального штаба:
«Заняты ли Залешики, нам неизвестно. Надо думать, потому что Забайкальская дивизия расположена западнее его. Мы не указали этого точно, потому что не интересовались, занят ли этот пункт».
1-го или 2 июня начинает операцию Западный фронт; удар на Лопишино, демонстрации в других местах. Дело поведет 25-я дивизия и два полка 75-й дивизии.
Воейков просил Ронжина дать ему на ст. Воейково для ее расширения 500–600 пленных; конечно, исполнено немедленно.
Царь приказал пленных, взятых теперь на Южном фронте, сразу обратить на работы по всей империи.
Беляев запросил Алексеева, не имеет ли он препятствий к утверждению в должности главноуполномоченного Красного Креста VII армии... статс-секретаря Кривошеина... Такова форма по ст. 156 о полевом управлении войск.