1916 год
11–20 апреля
Англичане прислали еще 90 000 открытых писем военного содержания от солдат 1-й, 2-й и 3-й дивизий. Все эти письма будут разосланы поровну между всеми армиями (12-я, гвард. отряд и Кавказская).
Сегодня царь христосовался с офицерами и нижними чинами частей войск, несущих службу в Ставке: собственных его величества конвоя, Сводного пехотного и железнодорожного полков, гвардейского полевого жандармского эскадрона, авиационного отряда, пулеметной команды, отдельной батареи, особого батальона, местной караульной команды, команды электротехников и автомобильной, нестроевой роты, с матросами гребных шлюпок, а также бригадами кондукторов и проводников императорских поездов и кондукторов Риго-Орловской жел. дороги, сопровождавших императорские поезда. Присутствовали начальник штаба и высшие чины штаба.
Всех христосовавшихся нижних чинов подвергли предварительному физическому осмотру врача, обращавшего внимание особенно на рот и глаза.
В 4 часа дня франц. майор генерального штаба Ланглуа делал сообщение на русском языке о современной войне в виде беседы по наиболее интересным вопросам о приемах во французской армии.
Сегодня Пустовойтенко, оказавшийся в одиночестве (к Алексееву приехала семья, а к Носкову — жена), позвал меня гулять. [546]
— Вам Ассанович ничего не говорил про вас?
— Нет, а что?
— Да жандармы на вас обратили внимание...
— Где, какие, по какому случаю?
— Еще в феврале начальник разведывательного отделения Северного фронта полковник Рябиков, а теперь и наш полковник Озеровский сообщили, что вы печатались в каком-то журнале социально-революционной партии... «Былое»; кажется, был такой журнал?
— Но...
— Я знаю, что вы теперь держитесь так, как и надо держаться в мундире; знаю, что и в прошлом у вас не было никаких, собственно, партийных связей. И так как, однако, мне надо выдержать объективный тип, то я потребовал, чтобы Озеровский представил мне более точные данные... Вот чем они, мерзавцы, занимаются, вместо того чтобы ловить шпионов.
— Может быть, мне грозит какая-нибудь неприятность?
— Ровно никакой: пока я здесь, будьте совершенно спокойны.
— А вас лично я ничем не подведу?
— Ну, разумеется, нет. Это вздор.
Итак, вот разгадка той телеграммы Ассановича от 6 февраля, которой я вогнал его тогда в краску.
Заговорив еще о недавнем протестующем и будирующем настроении Борисова, я услышал от Пустовойтенко то же, что вижу и сам: генерал-лейтенант бросил эту свою роль и очень нервно относится к каждому случаю, когда его почему-нибудь не приглашают к высочайшему столу...
Пустовойтенко сказал, что из всех офицеров управления выше всех Носков, «у которого есть искра божия». Когда же я заметил, что лично давно поставил на нем крест, он сознался, что крест-то и он, все-таки, поставил.
Сергей Михайлович, по словам Пустовойтенко, — остроумный, правдивый, и знающий свое дело человек. Когда Лукомский просил дать ему дивизию, Сергей Михайлович сказал Пустовойтенко: «Не давайте, он ее убьет», то есть подведет под напрасные потери в бою. [547]
Пустовойтенко не произведен на Пасху в генерал-лейтенанты, потому что он и Алексеев считают, что раз он не пробыл 4 лет генерал-майором, то и нельзя производить в обход закона, чтобы не давать повода другим, с чем как раз они оба теперь и борются очень определенно. На мое же замечание, что ведь царь все-таки мог сам бы его произвести, Пустовойтенко ответил, что сам Николай никогда не идет на нарушение закона, а делает это только под влиянием докладов лиц, желающих что-либо облечь в форму его якобы личного желания. Сумлеваюсь, штоп...
Вел князя Николая Михайловича при дворе держат в сторонке, как стоящего на «левом» фланге царской фамилии.
В 12 ч 30 м дня царь уехал в Царское Село.
Вчера Сиверс запросил Пустовойтенко, как быть военной цензуре в Финляндии с помещением отчетов о предвыборных собраниях в сейм. Сегодня Пустовойтенко ответил, что военная цензура «должна выполнять свои законные обязанности», причем нет оснований препятствовать печатанию отчетов, если там не будут затрагиваться военные интересы, а сами собрания будут разрешаться местной администрацией.
Сегодня я сказал Пустовойтенко, что долго думал о нашем вчерашнем разговоре и опасаюсь, как бы для него не вышло каких-нибудь неприятностей. Он ответил: «Будьте спокойны, я уж не такой маленький человек, чтобы подчиненный мне жандарм мог сделать мне гадость».
Сегодня Николай Николаевич телеграфировал Алексееву в очень теплых выражениях свое поздравление, обращаясь на «ты». Алексеев ответил, что сознает, как ему «много дано», и боится, что не сумеет отблагодарить царя за все. И ужасно, что это его искреннее мнение.
Клембовский (на Пасху получил генерала от инфантерии) считается толковым человеком, а основ Временного положения о военной цензуре тоже не знает. Он прислал рапорт начальнику штаба о том, чтобы было сделано распоряжение о невскрывании военной цензурой писем, адресованных по должности [548] ему и генерал-квартирмейстеру фронта. А статья 5 ясно говорит, что это относится только к главнокомандующему и командующим отдельными армиями; все же прочие должностные лица пользуются этим только при снабжении письма своей должностной печатью, чего, конечно, нельзя сделать с письмом получаемым. Поразительно, как они все плохо знают и читают военные законы.
Бросив мысль о штабной газете, Кудрявцев затевает двухнедельный журнал Ставки чисто военного содержания; сегодня сидел и думал, совещаясь с Ассановичем, как назвать, какую дать программу и пр. Главный редактор — Борисов, его помощник — Кудрявцев.
Встретил в театре приехавшего сюда 12 апреля моего корпусного товарища инженера путей сообщения В. А. Крейслера, начальника Павла П. Салтанова Он занят составлением нового положения о гидротехнической организации министерства земледелия. На днях будет у меня и подробно все расскажет. Мы не виделись больше 20 лет.
Сегодня с раннего утра немцами начата операция против II армии. Уже днем Эверт телеграфировал Смирнову: «Представляется удивительным, что после нескольких часов боя весь 5-й корпус уже отходит. Весь 35-й корпус назначаю в ваше распоряжение». Дальше шли указания на предоставляемую II армии тяжелую артиллерию и т. д., а в конце был призыв к спокойствию и твердости... Под вечер Балуев доложил Смирнову, что 39-й, 40-й и 25-й полки, сильно пострадавшие и расстроенные, отошли в дивизионные резервы, а 38-й держится, но неуверенно. «Потери громадны»... Прав Ермолаев, прав!
Кондзеровский телеграфировал сегодня начальнику инженерного снабжения Западного фронта, что для предохранения от изобретенной немцами огневой струи англичане употребляют в траншеях огнеупорные мешки с песком, а для людей — огнеупорные костюмы, которые изготовляются в Англии [549] только одним заводом. «Английское правительство дало заводу большой заказ». Надо немедленно донести, нужно ли и сколько заказывать костюмов и мешков для Западного фронта. «Никаких других средств борьбы нет».
Ронжин запросил сегодня начальника штаба Западного фронта, не имеет ли он чего-нибудь против привлечения к рубке леса для заготовки дров и лесных материалов китайцев и корейцев, которые будут жить казарменным порядком в лесу под особым надзором. Северный и Южный фронты уже выразили согласие.
На днях министр иностранных дел Сазонов просил Алексеева поддержать его в том, что в Персии необходима наша армия в 10 000 чел.; только она и сможет держать там порядок и гарантировать целесообразность больших сумм, расходуемых нами на Персию.
Приехал генерального штаба генерал-майор Вальтер, бывший начальник штаба 1-го Сибирского корпуса (у Плешкова), а до того военный агент в Китае. Его решено назначить нашим представителем в английскую главную квартиру, где есть все, кроме русского. Об этом Китченер особо просил через подполковника Андерса.
Сегодня в 4 ч 30 мин дня началось совещание старших артиллерийских начальников Западного фронта и II армии и инспекторов артиллерии армии и корпусов под председательством Сергея Михайловича и при участии полковников Кудрявцева и Щепетова. Все разбирают свои грехи в мартовскую операцию... И то хорошо. Когда садились завтракать, Сергей Михайлович, видя, что все приехавшие его генералы собрались за столом на эстраде, пришел туда к ним, и образовался особый артилерийский стол.
Опять не могу не занести сюда дорогих приветствий от своих бывших товарищей по роте.
«Ваше Высокоблагородие, кое-что спешим вам послать о себе, как дорогому нашему командиру и учителю; первым долгом все по низкому поклону и от души желаем всего хорошего, а главное, вам, ваше благородие, здоровья. Сейчас наша рота стоит в резерве и нам делают противотифозные прививки; [550] очень трудно, доктор дает свободу всей роте, но команд. полка Новиков гонит на работу, не обращая внимание на страшную боль у нижних чинов от прививки. За малейшие неисправности нижних чинов Новиков бьет до крови всех ребят. Обращались за защитой к дивизионному врачу, чтобы таких побоев не было, но и врач до сих пор ничем не пособил ротам. Говорят, что есть у команд. полка с корпусным какая-то связь. Фамилия его русская, а в душе его настоящая немецкая кровь, жалости к солдату абсолютно никакой. Только где поколотят наши немцев, так сейчас же он спешит отомстить на солдатах своего полка и делается зверем. И вот это случилось 24 марта. Придя на кухню делов натворил, всем кашеварам — под ружье, Абакше (артельщику) — 16 час. Ваганову Михаилу — 8 час. и смещение с должности в роту за малейшую неисправность на кухне. Мы стоим ведь не в гарнизоне и не в городе и на позиции чистоты не сделаешь под открытым небом. Ваше благородие, после вас у нас уже 7-й командир роты. Командиры все прапоры, с ротой обращаться ничуть не могут, молодые еще; взводных командиров то уволит от командования взвода, то опять поставит, а Балянина и до сих пор по ставит на взвод, а за что — не знаем сами, он звание имеет старш. унт. оф. Ваше благородие, спасибо за подарки, к рождеству присланные. Хотели писать сами вам ответ и благодарить за подарки, но командир сказал, что сам поблагодарит за нас всех. 3-я рота не здоровается с командиром полка, в ней идет небольшой бунт; ею командует какой-то Щегловитый, прапорщик. Остаемся живы и здоровы и того же вам желаем Фельдф. Мартьянов, 6ывш. каптен. Ваганов, бывш. взводн. Балянин и писарь Латков».«В первых строках этого письма имеем честь поздравить вас, Ваше благородие с наступающим высоко торжественным праздником Воскресением Христовым и желаем мы все вообще вам всего хорошего, как встретить, так же и проводить в радости, а главное — в добром здравии. Еще, ваше благородие, сообщаем вам несколько слов о нашей жизни. Мы живы, слава Богу. Конечно, несколько скучно, когда все припоминаешь, как встречали на своей родине и со своими родными, а тут [551] вдалеке от своих родных и своей родины, под грохот орудии и свист пуль. Тоже вспомнишь: мы призваны для защиты своей родины, должны забыть все и помнить свято о своем долге и о защите своей родины. Меня хотели откомандировать в тыл по слабости ног, но почему-то оставили, на время или совсем — не знаю. Больше описать вам ничего не можем С искренним и глубоким уважением к вам бывшие ваши подчиненные Дмитрий Разоренов, Михаил Ермилов, Василий Кузнецов, Павел Теренин, Василий Харитонов, Игнатий Исаков, Михаил Фомин, еще от Никитичева, Ванчурина и Тегова, больше у нас нету, которые вас знали. Ждем ответа, ваше высокоблагор. Опишите, как ваше здоровье».
«Здравствуйте, господа Лемке, спешим вам всем послать по низкому поклону и всему семейству. Шлем мы письмо дорогому нашему командиру и учителю о том, как мы живем, и просим вас, не будете ли вы так добры переслать это письмо, но только, чтоб оно не могло попасть под цензора; если вы им посылаете посылки, то вложите, пожалуйста, в посылку, так оно пройдет незаметно. Спасибо вам за рождественские подарки; мы хотели вам писать благодарность каждый от себя, кто как может, но командир нашей роты сказал, что «я сам отвечу за всех». Прочтите наше письмо, как мы живем; поклон дорогому Павлику; он, наверное, нас забыл; остаемся живы и здоровы и того же желаем вам.
Христос Воскресе! Имеем честь поздравить вас с высокоторжественным праздником Светлого Христова Воскресенья и желаем оный встретить и проводить в добром здравии и благополучии. Мы пока все живы и здоровы, праздник собираемся встречать по-христиански, потому что стоим на отдыхе. Остаемся живы и здоровы и того же желаем вам, ваше высокоблагородие, известные вам писарь Латков, Иван Никандров, Петр Беляев, Фома Кузьмин, Людвиг Киявский, ефрейт. Иванов, рядов. Судаков и все остальные 11-й роты».
Вот ряд секретнейших дипломатических документов, освещающих историю наших сношений с Румынией.
Привожу их без всяких комментариев, как они подшиты в дело — хронологически. [552]
1. 25 июля (6 августа) 1914 г. Сазонов предложил во французской ноте:
«1) обязательство Румынии воевать с Россией против Австрии; 2) обязательство России не прекращать войну, пока не будут присоединены к румынской короне земли австро-венгерские, показанные на карте; 3) обязательство Румынии заключить мир только вместе с Россией; 4) обязательство России сохранения за Румынией ее теперешнего интегритета».
2. Поклевский телеграфировал Сазонову 30 июля (12 августа) 1914 г.:
«Братиано сказал, что он не может подписать приложенную вашим выс-ством конвенцию, так как это шло бы вразрез с принятым на недавнем совете решением. Он видит в нашем предложении доказательство дружеского к Румынии расположения и готов «prendre acte de notre proposition», если мы не будем требовать немедленного ответа и оставим вопрос открытым. Министр иностранных дел также объяснил мне, что румынское правительство не может теперь подписать конвенцию, но что предложения наши столь заманчивы, что оно не желало бы совершенно от них отказаться, причем какой-нибудь инцидент или взаимное обострение отношений Румынии с Австрией, может быть, и позволит здешнему правительству совершенно изменить занятое им положение. Со своей стороны, должен заметить, что всем известные чувства короля и существование союзного договора с Австрией исключают, по моему мнению, возможность каких бы то ни было враждебных выступлений Румынии против Австрии в настоящую минуту. Решение совета явилось именно компромиссом между только что указанными двумя факторами и здешним общественным мнением, враждебным Австрии. Если занятое Румынией выжидательное положение и не исключает вполне возможности активного против нас выступления, с другой стороны, требование наше немедленно высказаться за или против нас и неудовлетворенность наша нейтралитетом Румынии могли бы побудить короля и правительство принять неблагоприятное для нас решение».
3. Поклевский — Сазонову 19 августа (1 сент.) 1914 г:
«Некоторые здешние государственные люди уже начинают высказывать [553] опасение насчет того, что нейтралитет Румынии недостаточно нами оценивается и что нам следовало бы дать на этот счет какие-либо определенные обещания. У этих лиц и в некоторых органах печати проскальзывала даже надежда, что Россия отдаст Румынии за ее нейтралитет часть Бессарабии. Как я уже доносил, желание получить от нас некоторые обещания дважды выражал и Братиано, а здешний итальянский посланник некоторое время назад тоже указывал мне на необходимость более прочного обеспечения дружественного к нам отношения Румынии во время настоящей войны».
4. Римский посол Крупенский — Сазонову 3 (16) сентября 1914 г.:
«Сегодня навестили меня приехавшие в Рим для согласования румынской политики с политикой итальянской известные вам видные румынские деятели, которые, с ведома Братиано и по поручению Таке Ионеско, Филиппеско и министра финансов Костинеско, просили меня спешно телеграфировать вам, что если бы Россия согласились вернуть Румынии присоединенные в 1878 году бессарабские уезды, Румыния немедленно объявила бы Австрии войну и послала бы против нее все свои пять корпусов. Развивая свое предложение, названные лица оправдывали его, кроме доводов, почерпнутых в области этики и справедливости, невозможностью для Румынии идти с Россией без столь великодушного восстановления старых границ, так как обида, нанесенная союзной Румынии отторжением упомянутых уездов, все еще жива. Предложение это румыны обусловливали также необходимостью доказать королю, чтобы заставить его решиться на войну с Австрией, неоспоримую выгоду для страны такой сделки».
5. Сербский посланник князь Трубецкой — Сазонову 26 ноября (9 декабря) 1914 г.:
«В первый же день моего приезда в Бухарест я имел продолжительное свидание с Председателем Совета министров Братиано. Я с полной откровенностью изложил ему все соображения, которые вы не раз высказывали Диаманди в пользу немедленного выступления Румынии. Указав ему, что для наших непосредственных интересов выступление это не представляет уже особой ценности, так как благодаря [554] Богу мы не можем пожаловаться на наши дела на австрийском фронте, я добавил, что выступление Румынии представляет для нас серьезный интерес лишь как немедленная помощь Сербии, находящейся в тяжелом положении. Всякая же отсрочка в выступлении Румынии сделала бы последнее для нас безразличным «Я понимаю, что вам хочется всячески оттянуть решение, чтобы с наименьшими жертвами достигнуть наибольших результатов, — сказал я. — Но бывают минуты, когда нельзя при всем желании оттягивать решение, и непринятие его равносильно также решению, но самому неудовлетворительному и невыгодному».Внимательно выслушав меня, Братиано со своей стороны подробно и весьма определенно высказал свою точку зрения. Он очень долго говорил о том, как он ценит новую эру отношений Румынии с Россией и ваше личное отношение к его стране. Если бы война вспыхнула два года назад, Румыния была бы во враждебном России лагере. Этим одним измеряется значение достигнутого с тех пор переворота в отношениях между обоими государствами. Но на этом дело не остановится. Румыния перейдет открыто в лагерь России. Она предоставляет себе только воспользоваться выбором минуты, каковое право мы сами признали за ней. «В этом вопросе я остаюсь румыном и не могу оценивать вещи иначе, как с точки зрения румынских интересов, — сказал Братиано. — Война скоро кончиться не может. Я не могу поставить себя в положение Сербии из-за недостатка припасов. Я должен обеспечить себя в этом отношения, и, если в это время сообщения будут прерваны, мы их восстановим. Помимо того, имея национальные задачи на Балканах, я хочу быть обеспеченным со стороны Болгарии и считаю, что только когда она скомпрометирует себя действием в нашу пользу, ей можно будет поверить. Я понимаю, что для того могут потребоваться уступки, и после колебаний я решил стать на эту почву. Но, конечно, в этом отношении гораздо существеннее была бы решимость Сербии. К сожалению, до сих пор последняя не выказала достаточного сознания необходимости жертв. С другой стороны, Греция влияет на нее скорей в отрицательном смысле». [555]
На мои новые доводы Братиано ответил, что никто, как он, не ценил в той же мере уважения, которое Россия оказывает столь развитому у румын чувству независимости, но что он предпочитает, чтобы мы подготовили почву в Софии для балканского блока, потому что он слишком мало доверяет тамошним деятелям и опасается их склонности к шантажу. Не решаясь пока ни на какой окончательный шаг, он, очевидно, боится сколько-нибудь скомпрометировать себя в глазах Австрии. В этом отношении он остается себе верен, остается настоящим румыном, высматривающим, как бы побольше выиграть на чужих жертвах и поменьше принести их самому.
На этой почве установилась близость взглядов и приемов между Румынией и Италией. В беседах со мной румынские деятели самых различных партий подчеркивали солидарность своих интересов с политикой Италии. По их словам, последняя еще менее готова, быть может, к войне, чем Румыния, и еще менее расположена предпринять зимний поход. Вместе с тем согласованные действия обеих держав, когда они в состоянии будут выставить два миллиона штыков, окажут тем большее влияние, чем позднее они выступят. Ту же мысль развивал мне итальянский посланник в Бухаресте г. Фасчиотти, доходивший в своей откровенности до некоторого цинизма. По его словам, чем дальше тянется война, тем слабее в качественном и количественном отношении становятся армии противников. Следовательно, голос Италии и Румынии приобретет тем большее значение, чем позднее они положат свои силы на чашу весов. В беседах с Фасчиотти и румынами я старался насколько мог поколебать их уверенность в силе столь узких расчетов. При этом я высказал мнение, что они могут быть совершенно опрокинуты, если, например, Австрия в известный момент предложит заключить отдельный мир на условиях, приемлемых для России и Сербии. В этом случае пусть обе нейтральные державы не пеняют на нас, если мы примем в расчет только собственные выгоды, следуя примеру, который они сами подают в настоящее время. [556]
Развивая ту же мысль в разговоре с министром иностранных дел г. Парумбаро я сказал ему, что для меня непонятно какое-то подчинение румынской политики указаниям из Рима Мне кажется, что Италия не прочь занять место Австрии на Балканах, а потому боится, как бы Румыния не опередила ее началом действий, ибо тем самым руководящая роль выскользнула бы из рук римского кабинета и он сам принужден был бы последовать за Румынией. Между тем в данном случае интересы Румынии гораздо больше совпадают с нашими, ибо мы хотим независимости и равновесия балканских государств, а не ищем для себя какой-либо гегемонии.
Парумбаро признался мне, что за самые последние дни политика Италии начала смущать и румын. Им кажется подозрительным назначение князя Бюлова на пост в Рим Человек его веса и репутации едва ли принял бы подобное назначение, если бы не имел каких-нибудь оснований рассчитывать на успех своей миссии.
Вместе с тем он с непонятным для меня раздражением говорил о Франции. По его словам, Франция все сделала во время триполитанской войны, чтобы вооружить против себя Италию, которая к России, наоборот, питает самые лучшие чувства Мы должны быть благодарны итальянскому правительству за то, что оно сохранило теперь свой нейтралитет, вместо того чтобы напасть на Францию, что совершенно изменило бы характер войны.
Я возразил на это, что если нейтралитет Италии нам был действительно ценен, то, во всяком случае, для нас выгодно и то обстоятельство, что мы можем чувствовать себя не связанными никаким долгом благодарности по отношению к Италии, которая выбрала линию своего поведения с тем же холодным расчетом, который руководит ею и в настоящее время. Я вижу в этом только лишнее доказательство того, насколько узок подобный расчет, ибо, разрушая старые связи, Италия не закладывает прочных основ симпатий с новыми друзьями. Германская мудрость не шла дальше утилитарных расчетов; в результате она рискует самой большой опасностью для государства — полным моральным одиночеством. [557]
В заключение я высказал удивление малодоброжелательному отношению моего собеседника к Франции, которой Италия стольким обязана в своем прошлом и с которой у нее должна бы чувствоваться тесная культурная и племенная связь.
Фасчиотти возразил, что, если отношения между обеими державами не всегда носят тот искренний и дружественный характер, на который можно рассчитывать, то это не вина Италии. При этом он высказал мне опасение, что в будущем Франция не захочет примириться с мыслью, что Италия может стать могущественной. Между тем, по его словам, это должно быть естественным результатом нынешней войны».
6. Поклевский — Сазонову 21 декабря (3 января) 1914/ 1915 г:
«Завтра выезжают в Париж члены здешнего парламента Кантакузен и сын министра финансов Костинеско, а несколько дней назад выехали в Рим депутаты Диаманди и Истрати. На этих лиц возложено официальное поручение распространять во Франции и Италии убеждение в скором выступлении Румынии против Австрии; кроме того — воздействовать на общественное мнение Италии с целью скорейшего выхода этого государства из нейтралитета. Миссия эта едва ли имела серьезное значение, и она, скорее, является способом дать занятие нескольким особенно горячим сторонникам скорейшего выступления Румынии».
7. Поклевский — Сазонову 18 (31) января 1915 г:
«Братиано очень огорчен сделанным вашим высокопревосходительством заявлением Диаманди, который передал его сюда по телеграфу. Братиано заметил, что неделю назад вы выразили удовлетворение по поводу данных им объяснений, и он не может себе объяснить выказываемого вами ныне по отношению к нему недоверия. Не скрою от вашего выс-ва, что у Братиано вырвалась фраза: «Que Mr. Sazonow me traite de sousprèfet». Позволю себе высказать при этом мое глубокое убеждение, что наши понукания и уколы румынского самолюбия не ускорят активного выступления Румынии и что этого легче всего добиться созданием такой обстановки, при которой оно сделается наиболее вероятным». [558]
8. Сазонов — Поклевскому 14 (27) марта 1915 г.:
«Румынский посланник передал Грею, что румынское правительство решило выступить совместно с тройственным согласием в начале мая. Мишу просил хранить это соглашение в тайне, уполномочив поделиться им только с российским и французским министрами иностранных дел. Он добавил, что Румыния, не ставя свое решение в зависимость от выступления Италии, все же придает таковому большое значение. О вышеизложенном прошу вас не доверять ни коллегам, ни румынам».
9. Поклевский — Сазонову 18 апреля (1 мая) 1915 г.:
«Братиано был у меня лично сегодня и сообщил следующее. С самого начала общеевропейской войны он не только твердо решил не поднимать оружие против тройственного согласия, но, наоборот, всеми доступными румынской дипломатии средствами старался создать обстановку, которая ускорила бы возможность активного выступления Румынии на нашей стороне. Окончательное выяснение намерений Италии позволяет и румынскому правительству принять в ближайшем будущем участие в войне, но Совет министров желал бы предварительно точно определить посредством переговоров с императорским правительством границы будущих приобретений Румынии, а также заключить с нами военную конвенцию, которая, между прочим, предусматривала бы и вопрос о дальнейшем снабжении румынской армии военными припасами. Пожелания румынского правительства относительно будущей границы следующие: на юге она определяется Дунаем до устья Тисы и по последней идет до пункта на 15 километров выше Сегедина; а отсюда, минуя Дебречин, направляется до впадения Сомеша в Тису, далее по водоразделу последней до границы Галиции, по которой она будет следовать до Буковины и по границе последней — до Прута, который румынское правительство желало бы иметь окончательной границей между Россией и Румынией. Я заявил Братиано, что такая граница нарушила бы принцип национальности в трех местах, а именно в Буковине, в Банате и в Угорской Руси. Братиано ответил, что он готов пойти на уступки относительно Угорской Руси, [559] но что румынское правительство придает первостепенное значение границе по Пруту и Тисе в Банате и что в случае нашего отказа от предоставления Румыния линии этих рек он лично не возьмет ответственности за участие Румынии в воине и предпочтет сохранить нейтралитет до ее окончания. Относительно момента выступления Румынии Братиано высказал свое личное мнение, что таковое должно быть определено военной конвенцией и что в случае быстрого окончания предстоящих переговоров оно могло бы приблизительно совпасть со сроком, обусловленным Италией. В продолжительном разговоре я, конечно, не преминул высказать Братиано свое личное мнение о чрезмерности румынских требований и о необходимости точного определения срока активного выступления Румынии».
10. Сазонов — послам в Париже и Лондоне и Поклевскому 20 апреля (3 мая) 1915 г.:
«Сегодня я впервые виделся с Диаманди, который наметил следующие земельные приращения, которые Румыния желала бы получить за выступление вместе с нами против Австро-Венгрии: Буковину до Прута, Трансильванию, Банат до Тисы и часть Венгрии по линии от Сегедина до слияния Самоша с Тисой и далее по Карпатам до Буковины. Я ответил, что подобные притязания неприемлемы, так как мы не можем согласиться ни на отдачу под власть Румынии русского населения Буковины и Угорщины, ни на допущение румын к самому Белграду, для которого они могут стать не меньшей угрозой, нежели до сих пор были австрийцы. На этом пока кончился наш первый разговор, носивший, впрочем, вполне дружелюбный оттенок».
11. Поклевский — Сазонову 5 (18)июня 1915 г.:
«Несмотря на продолжительное и довольно бурное объяснение, мне не удалось добиться от Братиано большего в смысле сокращения срока для выступления Румынии, и он лишь, в конце концов, отказался от некоторых двусмысленных фраз, которые еще более затемняли смысл его предложения, исходящего вообще из предположения, что все румынские предложения могут быть нами приняты. Братиано ставит строжайшую тайну непременным условием дальнейших переговоров [560] и просит, чтобы, в случае принятия Румынией срока для ее выступления и начала переговоров с нами по военной конвенции, об этих обстоятельствах был осведомлен в Бухаресте, кроме него, лишь я. Не зная, как отнесется императорское правительство к ответу Братиано, я не считал себя вправе давать ему какие-либо указания на возможность дальнейших с нашей стороны уступок. Но я вновь настаивал, хотя и безуспешно, на неприемлемости его требований в Буковине, Угоршине и Торонтале.Если удовлетворение всех румынских требований невозможно, то мы могли бы сделать Румынии предложение, которое заключало бы: 1) максимум допускаемых нами уступок, дальше которых мы ни в коем случае не пойдем; 2) срок для выступления Румынии; 3) обещание по мере возможности снабдить Румынию военными припасами и другими предметами, в которых она может нуждаться».
Резолюция царя: «Весьма неудовлетворительно. Царское Село, 6 июня».
12. Поклевский — Сазонову 10 (23) июня 1915 г.:
«В ответ на сделанное мной, в соответствии с полученными указаниями, предложение Братиано выразил глубокую радость по поводу предоставления Румынии Буковины по Прут с городом Черновцами. На проведение будущей границы в Мармарошском комитете по течению реки Тисы он согласен. Что касается Баната, то Братиано, несмотря на все мои убеждения, по-прежнему находит совершенно необходимым для будущего спокойного существования Румынии отмежевание ее границами рек Дуная и Тисы. Он готов ввести в лежащую против Белграда часть Торонтальского дистрикта специальный нейтральный режим, может даже выкупить принадлежащие сербам на этой территории земли. Но он убежден, что выступление Румынии при нынешних тяжелых и увеличивающих риск условиях заслуживает особого вознаграждения. Братиано при этом отметил, что многие другие румынские политические деятели являлись горячими сторонниками более раннего выступления Румынии, но что теперь многие из них угнетены событиями в Галиции, между тем как на него отступление [561] наших войск не производит особого впечатления, и он лишь заботится о надлежащем обеспечении будущего существования румын. Братиано заверил меня тайно, что он готов обязаться выступить через 5 недель со дня заключения между нами политического соглашения, но мне не удалось убедить его считать этот срок с 10 июня. В конце разговора Братиано просил у меня 24 часа, т. е. до пятницы утром, на размышления для окончательного ответа относительно Баната Из всего разговора я должен, однако, вывести заключение, что в этом вопросе он едва ли уступит».
13. Поклевский — Сазонову 25 июня (8 июля) 1915 г.:
«Дабы получить средства для уплаты за заказанные за границей военные припасы и за купленные при посредств Франции 100 000 ружей, румынское правительство будет на днях просить Лондон о новом займе в 5 000 000 фр., причем тамошний румынский посланник получает предписание дать категорические заверения относительно того, что Румыния несомненно выступит на стороне четверного согласия. Сообщая мне о вышеизложенном, Костинеско горячо просил меня оказать содействие к тому, чтобы императорское правительство высказалось в Лондоне в пользу удовлетворения указанного ходатайства румынского правительства Министр указал мне при этом, что с начала войны Румыния затратила уже 400 000 000 фр. на вооружение и частичную мобилизацию, что она и впредь намерена не жалеть денег на усиление ее бытовой готовности, что подобные денежные затраты и делаются страной, которая желает остаться нейтральной, и что выступить Румыния может лишь на нашей сторон».
14. Извольский — Сазонову 25 июня (8 июля) 1915 г.:
«Делькассе сказал мне, что им получено вчера согласие лондонского кабинета на предоставление Румынии всего Баната, причем оба полагают взамен этой уступки обещать Сербии Землин с необходимой для стратегического обеспечения Белграда полосой. Таким образом, Братиано получает удовлетворение всех выставленных им требований и должен будет окончательно раскрыть свои карты. Пуанкаре считает, что сейчас все усилия должны быть направлены к скорейшему подписанию [562] соглашения с Румынией, выступление которой может вовлечь и Болгарию».
15. Извольский — Сазонову 28 июня (11 июля) 1915 г.:
«Сообщил содержание вашей телеграммы Делькассе, который высказал мне опасение, что поставленное вами условие относительно обязательства Румынии не румынизировать сербов в Банате может вызвать со стороны Братиано новые возражения и проволочки. По мнению Делькассе, раз во всем остальном между союзниками и Румынией достигнуто полное соглашение, необходимо как можно скорее добиваться от Братиано подписания соглашения. Что касается Сербии, то, по сведениям из Рима, Соннино, соглашаясь на присоединение к ней Сирмии с Землином и части земель между Савой и Дунаем, возражает против обещания касательно Хорватии».
16. Итальянский посол в Бухаресте Фасчиотти барону Соннино в Рим 13 (26) февраля 1916 г.:
«Братиано, которого я видел сегодня утром, очень жалуется на агитацию, развиваемую здесь русскими националистами и, в частности, адмиралом Веселкиным, комендантом порта Рени. Он имеет своих агентов-агитаторов в румынских и дунайских городах, где организовал информационное бюро, сведения которого сообщаются непосредственно его величеству императору, при котором Веселкин состоит в качестве флигель-адъютанта. Братиано уверяет, что Веселкин сообщает неточные сведения и что он — распространитель слухов, что Румыния пропустит русскую армию, которая перейдет границу без предварительного согласия, что без всякой пользы дискредитирует ее в глазах немцев».
17. Сазонов — Поклевскому 26 февраля (10 марта) 1916 г.:
«Во время посещения меня Филиппеско разговор мой с ним коснулся, между прочим, вопроса, по-видимому, очень тревожащего румын, о возможности перемены в болгаро-русских отношениях. Я решительным образом опровергнул основательность неизвестно откуда возникших слухов по этому поводу».
18. Поклевский — Сазонову 18 (31) марта 1916 г.:
«Таке Ионеско сообщил, что при обсуждении в парламентской комиссии [563] бюджета здешнего военного министерства бывший министр Арион спросил у Братиано, считает ли последний возможным, чтобы Румыния сохранила нейтралитет до конца войны. Вследствие уклончивого ответа Братиано, Арион спросил, связана ли Румыния какими-либо обязательствами с четверным согласием, на что Братиано ответил отрицательно. Тогда Арион вновь поставил вопрос, перейдут ли румынские войска через Прут в случае, если станет совершенно ясным, что победа останется на стороне центральных империй. На это Братиано заявил, что румынские войска ни в коем случае не перейдут через Прут, так как Румыния не может надеяться на сохранение за собой тех территориальных приобретений, которые ей, может быть, удалось бы временно получить от России. По словам Таке Ионеско, Арион объяснил своим друзьям последнее заявление Братиано существованием тайного соглашения между четверным согласием и Румынией».
19. Поклевский — Сазонову 20 марта (2 апреля) 1916 г.:
«Телеграфирую в Галац: Газета «Молдова» сообщает, что будто бы контр-адмирал Веселкин сильно избил палкой в Галаце в присутствии одесского градоначальника и нашего вице-консула румынского подданного скопца Володьина за то, что последний слишком мало пожертвовал на наш Красный Крест. Благоволите подробно донести об этом происшествии».
20. Извольский — Сазонову 22 марта (4 апреля) 1916 г.:
«Камбон сказал мне, что, по сведениям из Бухареста, Филиппеско вынес из пребывания в Петрограде не вполне благоприятное впечатление, вследствие замеченных им у нас течений в пользу Болгарии. По его наблюдениям, у нас возлагают всю ответственность на короля Фердинанда и его министров и склонны, в случае их низвержения, к сближению с Болгарией, где будто бы предполагается воцарение русского великого князя. Палеологу поручено обратить на вышеизложенное ваше внимание. Одновременно французскому посланнику в Бухаресте вновь предписывается осторожным образом осведомиться о намерениях Братиано касательно выступления Румынии на стороне держав согласия». [564]
21. Поклевский — Сазонову 24 марта (6 апреля) 1916 г.:
«Телеграфирую Картамышеву{82}: «Ваша телеграмма от 21 марта получена. Из ее содержания миссия с удовольствием усматривает, что при вашем содействии придумана особая версия, дабы по возможности скрыть от чужих весьма некрасивый инцидент с избиением румынского подданного Володьина. Имея, однако, теперь вполне верные данные о том, что инцидент с Володьиным имел место и именно так, как он описан в моей телеграмме № 186, и что присутствовал при этом Клименко, я крайне удивляюсь, что на запрос миссии вы позволили себе ответить не правдивым изложением фактов, а придуманной версией этого прискорбного случая».
22. Поклевский — Сазонову 7 (20) апреля 1916 г.:
«Несколько дней назад сын Филиппеско, возвращаясь с женой через Германию в Румынию, был задержан германскими властями в Линдау и затем выслан обратно в Швейцарию. Сегодня, 7 апреля, как раз, когда Филиппеско взволнованный рассказывал в жокей-клубе своим друзьям о некоторых возмутительных подробностях телесного обыска его сына и невестки и вообще ругал немцев, вошел германский посланник и, подойдя к Филиппеско, протянул ему руку. Филиппеско на это вскричал, что он не подаст руки фон Бушу, а приложит ему ногу ниже спины. Я был в это время в другой комнате и видел лишь потом огромное волнение среди членов клуба. Пока неизвестно, чем закончился этот инцидент. Маргиломан созывает комитет клуба, но положение последнего весьма щекотливо, так как почетным президентом клуба числится король, а двумя его вице-президентами состоят Маргиломан и Филиппеско.Буду следить за этим делом и дальше и постараюсь достать из того же неожиданного источника продолжение».
Алексеев телеграфировал Эверту:
«Ход событий 15 апреля в 5-м корпусе и конечные результаты боя, изложенные в телеграмме [565] Соковнина, заставляют серьезно задуматься над причинами и следствиями. Трудно согласиться с доводами командира 5-го корпуса. Мне лично кажется отсутствие инженерной вдумчивой подготовки, растерянность и отсутствие управления в бою, беспорядочность ведения боя, как результат частных усилии. Откровенно высказано, что телеграмма не обещает ничего доброго от контратаки, судя по подготовительным распоряжениям и группировке войск; система управления даст случай бесцельно растрепать другой по очереди корпус, тогда как безусловно необходимо наказать серьезно противника и занять свои позиции, так быстро утраченные. Позволяю изложить вам это только потому, что этим именно объясняется моя мысль на совещании 1 апреля о необходимости держать резервы, сообразуясь с возможностью выступлений слабого, но деятельного противника, причем после трех часов боя командиры корпусов уже будут доносить, что положение очень серьезно».
Эверт ответил, что согласен со всем этим, но думает, что наказание противника — особая операция, а не конец этой контратаки. Смирнову же он сообщил, что знал с вечера 15 апреля, что толку не выйдет, но не хотел вмешиваться в его распоряжения... Даст ему на помощь 1-й Сибирский корпус и просит совершенно не прибегать к группам, оставив за собой все управление и командование.
Балуев донес Смирнову:
«5-й корпус потрепан; конечно, перейти в атаку готов хоть сейчас, но будет жаль, если будут уничтожены и последние его кадры, ведь все лучшее погибло. Поэтому следовало бы, если возможно, оттянуть его в резерв и дать хотя месяц пополняться, влить укомплектование и подучиться. Немцам победа досталась нелегко, они должны были там понести большие потери, но уж очень их много было и лезли густыми колоннами, а их артиллерия буквально целый день засыпала все расположение корпуса и, надо полагать, что выпустила не менее 100 000 снарядов — все их снарядами изрыто. Господский двор Стаховце теперь представляет одни сплошные воронки и ямы».
Смирнов передал эту телеграмму и добавил, что [566] не имеет другого свободного корпуса на место 5-го, а 35-му одному не совладать.
А какова у нас подготовка фронта, видно также из телеграммы Алексеева начальникам штабов фронтов: генерал Залесский запросил у армий сведения о неприятельских позициях, нанесенных на карты с фотографий авиаторов, и до сих пор получил ответы только от II, III и X армий (Западный фронт). «Это показывает, что дело фотографирования неприятельских позиций до сих пор на фронтах не налажено. Считаю организацию этого дела вопросом неотложным и первостепенной важности и прошу сообщить, какие меры вы предполагаете для этого принять». Ответ ясен: прежде всего занумеровать эту телеграмму по входящему журналу, а затем... затем выпустить исходящий, составленный по всегдашнему рецепту вашего генерального штаба...
К численности нашей армии на Западном фронте к 10 апреля:
I армия — безоружных сверх комплекта 12 835; всего 17 818;
II армия — некомплект 6541; безоружных 16 253;
III армия — некомплект 607; безоружных 13 874;
IV армия — безоружн. сверх комп. 22 566; всего безор. 40 919;
X армия — 15 020; 22 530;
а всего на фронте безоружных 111 394 чел.; из них сверх комплекта 42 773.
Шуваев уведомил Алексеева, что на всеподданнейшем докладе его 13 апреля царь разрешил «производить на время настоящей войны небольшие хирургические операции, на точных показаниях врачебной науки не требующие применения общего наркоза, раненым нижним чинам без их на то согласия, по предварительному обсуждению каждого отдельного такового случая совместно врачами лечебного заведения и с отметкой о результатах такого обсуждения в историях болезни таковых нижних чинов».
Николай Николаевич ответил Алексееву, что и сам думал, что в Персии необходимо иметь не менее 10 000 чел., но не располагает для этого людьми и просит их прислать. [567]
Брусилов сообщил военному министру, что на фронте не хватает 6000 парных повозок и 200 хозяйственных двуколок, а потому нужны экстренные меры для их поставки, иначе страдает подвижность войск.
Нами заказано 1600 приборов для выбрасывания огневой струи.
Владимир Александрович Крейслер провел со мною почти целый день. Благодаря автомобильному спорту, он знаком с вел. князем Кириллом Владимировичем и Викторией Федоровной; она, по его мнению, умная, образованная женщина. По ее определению, царь может быть сравнен с водой в море: тут есть и зеркальная поверхность, и ласкающий глаз голубой блеск, и глубины; пока нечто погружено в эту воду, оно оказывает влияние на ее уровень, оказывает давление; но если вынуть это нечто — уровень опустится, давление исчезает. Влияние сильно, пока влияющий около. Отдаление их обоих от двора объясняется их решительным протестом против роли Распутина. Кирилл Владимирович — человек вполне честный и чуткий. Другое дело Борис. Как-то последний сказал Крейслеру: «Наша жизнь только и может проходить в вине». Будучи в отряде Виктории Федоровны, Крейслер массу видел за эту войну; с началом ее она организовала автомобильно-санитарный отряд, в котором он, граф Шувалов и еще кто-то являются главными. По совету главнокомандующего Северо-Западным фронтом Жилинского, отряд был придан 1-му армейскому корпусу Артамонова, так как вел. княгиня не хотела придавать его гвардии, чтобы не создавать разговоров о лучшей ее обставленности. Вся операция 14 августа 1914 г. под Сольдау прошла при Крейслере. На левом фланге X армии стоял 1-й корпус, а у него на левом фланге была 22-я дивизия генерала Душкевича, у которого начальником штаба был генерального штаба полковник Крымов. Одна бригада Душкевича была отрезана потому, что немцы стали вливаться в проход между ними. Тогда Душкевич, бывший в корпусе Артамонова, попросил у него автомобиль [568] для извещения 1-й бригады об опасности, но не получил его. Крейслер предложил свой (из отряда) и домчал генерала к бригаде под градом пуль. Душкевич был очень растроган, целовал Крейслера; Крымов тоже. Потом они возвратились назад. Артамонов был совершенно растерян; он действительно отступал последний, стоя на мосту через речку южнее Сольдау в своем генеральском пальто, распахнув красные полы и как будто искал смерти. Прорыв между 1-м и 13-м корпусами — дело рук Мясоедова, потому что корпус Кандратовича был отправлен не на эту линию, а за Илово, как будто по ошибке в приказе. Если бы Кандратович был на месте, план самсоновского штаба удался бы и охват немцев нами справа и слева привел бы их к катастрофе. Артамонов совершенно не способен не только командовать корпусом, но и управлять тремя человеками. До 14 августа он четыре дня стоял у Сольдау и совершенно не подумал об укреплении позиций, люди стояли, как болвашки, на равнине. Виноваты, конечно, и его подчиненные... Когда 1-й корпус отступил, Душкевич, уже назначенный командиром корпуса, и его начальник штаба Крымов держали в Млаве военный совет. План Крымова состоял в том, чтобы, в свою очередь, отрезать немцев, что и случилось бы, если бы не страх командира 3-й гвардейской дивизии Сирелиуса, который вдруг решил отступать, не предупредив об этом своих соседей... Потом это дело разбиралось, но Сирелиус сумел оправдаться.
Крейслер участвовал во многих рискованных и опасных делах, спасая раненых на своем автомобиле. Он получил Георгиевскую медаль и давно представлен к Владимиру 4-й степени за описанное доставление Душкевича в 1-ю бригаду. А теперь он находится под наблюдением контрразведывательного отделения Северного фронта, как лютеранин и человек, который в течение 7 лет жизни в Риге был знаком с немецкими баронами. Это его крайне возмущает, тем более что многие, и в том числе Пуришкевич, могут быть свидетелями его работы. Он говорил об этом с генералом Сиверсом. Тот сказал, что Куропаткин и он сам вовсе не поддерживают традиций Бонч-Бруевича, успокаивал его и просил продолжать работу. Вот уже [569] третий месяц он заведует всей гидротехнической организацией Северного фронта, не оставляя связи с отрядом, который там же. Я советую Крейслеру поменяться со Шлегелем и перейти в ту же организацию на Юго-Западный фронт.
Теперь он здесь для выработки положения о передаче всех частных и казенных технических учреждений и организаций на фронтах в исключительное ведение военной власти, временно выйдя из подчинения своим министерствам (земледелия, путей сообщения, внутренних дел). Это мысль генерала Залесского, которую тот настойчиво и проводит, пользуясь поддержкой Алексеева. Залесский дельный человек, только кажущийся мягким и нерешительным. Его помощник подполковник Егоров — также. Теперь на фронтах уже есть военные инженеры, которым подчинено все инженерное, а до недавнего времени ничего этого не было, и инженерной частью ведали штабы фронтов, причем офицеры генерального штаба, конечно, ровно ничего в ней не понимают, между тем под их наблюдением построена вся та позиция, на которой сейчас находится армия. Странно, что Алексеев не принял соответствующих мер гораздо раньше, — ведь это было ясно еще в августе — сентябре, когда мы начали останавливаться и переходить к новой для нас позиционной войне. Сколько месяцев пропущено зря, а немцы не теряли ни одного дня... Ох, как все это ужасно.
После мартовской операции Гурко подал мысль, нельзя ли путем затопления и заболачивания отогнать немцев от Якобштадта и увеличить плацдарм. Крейслер исполнил это задание и залил водой реки, на которой устроил плотину, громадное пространство. Немцы должны были отойти. Затем зимой гидротехническое сооружение обледенило крутой берег Двины и сделало его совершенно неприступным для атаки. Все это здесь пока неизвестно.
Полная неподготовленность генерального штаба приводит Крейслера прямо в бешенство; он не может говорить о ней сколько-нибудь спокойно. Крымов, например, так просто ни в грош не ставит всю эту публику. Недаром здесь о нем не очень-то высокого мнения. Между тем вот уже который человек [570] указывает мне на него как на выдающегося военного. Не очень-то благосклонен к своим коллегам и дельный генерал Миллер, начальник штаба V армии.
Сдача 3000 англичан туркам не произвела здесь сильного впечатления; они должны были сдаться еще 1 апреля, и к этому Англия была подготовлена... Однако, как неудачны все операции наших союзников в Азии. Сплошная необдуманность.
Царь (по телеграфу) приказал Алексееву сообщить Эверту, что он требует взять назад отданные позиции II армии, надеется на войска и уверен в них, лишь бы старшие начальники были на своем месте... Этот идиот никак не может понять, что отсутствие сколько-нибудь годных старших начальников есть вряд ли ни первая из 33 причин, по которым за отсутствием... пороха, крепость не салютовала Петру Великому. Например, генерал Смирнов, старик, часами раскладывающий пасьянсы, был на месте, пока начальником штаба у него состоял Квецинский, который фактически и командовал всей II армией.
Директор департамента полиции Климович прислал сюда 100 экз. Записки о земском союзе; в ней масса выпадов, характеризующих курс политики Штюрмера.
15 апреля 5-й корпус «оставил на поле сражения» 76 офиц., 9267 н. чинов, 16 орудий и 32 пулемета. Сегодня Эверт отвечал на приведенную мной телеграмму Алексеева, как всегда, массой слов, полным согласием и такой постановкой вопроса о том, как исполнить требование об обратном взятии территории: потерей еще трех корпусов путем наступления или упрочением современного положения II армии? И, как всегда, ждет от Алексеева «категорического» решения...
Ко вчерашней статье Носков «Боевое прошлое» в «Вечернем времени»: Голомбиевский рассказывает, что почти все, а особенно охранявшие поезд Алексеева жандармы, выбежали из поезда, потеряли голову, когда около стали падать бомбы; сам Алексеев преспокойно остался в вагоне и читал бумаги, а Гулевич — газету. [571]
Сегодяя Алексеев прямо орал на капитана генерального штаба, приехавшего из штаба гвардейского отряда и явившегося к нему в сопровождении Кондзеровского: «А это порядок? Безобразие! А это? А это??.»
Я уже несколько раз воспроизводил вздор, распространяемый иностранной прессой, без указания на его лживость, могущий потом считаться достоверным. Вот новые образцы.
«Во время последнего пребывания в Царском Селе, царь Николай произвел коренную реформу на руководящих военных постах. Полное крушение русского наступления, затишье операций на Кавказе и раскрытие крупных злоупотреблений в русской армии, чем был скомпрометирован целый ряд сановников, которым Николай II слепо доверял, — все это вынудило царя к чрезвычайной строгости. Нынешнюю поездку на фронт царь использует для проведения коренных реформ в Ставке. Следует считаться с крупными переменами в русском командовании. Генерал Брусилов уже давно играет выдающуюся роль в Ставке. Во время последнего посещения царем штаба генерала Иванова один только Брусилов предупреждал об опасностях русского наступления. Николай II упрекает своих полководцев, что они представляют неверные рапорты, рисуя все в розовых красках. Отставки генералов Поливанова и Иванова вызваны именно этим обстоятельством» («Reichspost» 11 апреля).«В Петрограде говорят о предстоящих крупных переменах в русском командном составе на Северо-Западном фронте. По общему мнению, предстоит уход генерала Эверта. Куропаткин попал в немилость. Говорят о возвращении генерала Рузского, который был принять царем Рузский посетил также и Штюрмера» («Pester Lloyd», 10 апреля). У Штюрмера-то «герой» был, и не один раз...
«Причиной отставки генерала Иванова явились неудачные попытки его прорвать австро-германское расположение на галицийском фронте. Генерал Иванов, правда, сам был противником наступления на этом фронте, так как считал, что его армии недостаточно к этому подготовлены. Неудачей генерала Иванова, однако, воспользовался его заклятый [572] враг великий князь Николай Николаевич, который со времени взятая Эрзерума снова начал играть выдающуюся роль. Бывший Верховный главнокомандующий убежден, что в свое время генерал Иванов содействовал его отставке, и поэтому решил освободиться от своего врага. Кроме того, генерал Иванов является сторонником заключения сепаратного и выгодного для России мира и считает, что продолжение войны не только не обещает России ничего хорошего, но грозит ей военным и экономическим крахом. Генерал Иванов, будто, в свое время, представил в высшие сферы по этому поводу особую докладную записку. Таким образом, русская военная партия видела в генерале Иванове своего врага и охотно присоединилась к великому князю Николаю Николаевичу, чтобы общими усилиями свалить ненавистного им главнокомандующего армиями Юго-Западного фронта» («Nowa Reforma» 14 апреля).
«Царь с генералом Брусиловым обходили длинный фронт рекрутов, когда незамеченный австрийский летчик сбросил несколько бомб, из которых одна попала в самую гущу войск. Не привыкшие к огню солдаты бежали в паническом ужасе, причем едва не пострадал царь. Щекотливсть положения была еще усилена тем обстоятельством, что царь совершенно растерялся. Он излил весь свой гнев на генерала Брусилова, не принявшего достаточных мер охраны, и вызвал обратно на Юго-Западный фронт уволенного уже генерала Иванова («Hamburger Nachrichten», 19 апреля).
«Великий Князь Николай Николаевич вскоре вновь будет назначен верховным главнокомандующим. Один из его врагов, генерал Иванов, пал после бессарабской катастрофы; положение другого, генерала Куропаткина, поколеблено поражением при Нарочи, где без всякой пользы погибла треть армии» («Vilag», Будапешт, 23 апреля).
Эверт все продолжает свою бесконечную телеграфную переписку с Алексеевым, ничего не давая по существу и защищаясь общими местами от уже заслуженных и возможных в [573] будущем нареканий. Он категорически заявил, что не имеет основания сменять Смирнова.
Министр путей сообщения Трепов прислал Алексееву письмо, полное «объяснений» причин неуспешной работы железных дорог; все оно пестрит новомодными глаголами «координировать» и «корреспондировать». Алексеев наложил резолюцию: «А как они будут координировать и корреспондировать, когда армия двинется вперед и оставит сзади только пустые сараи?». Пустовойтенко советовал Голомбиевскому не посылать этой резолюции, а значит и всего письма, Ронжину, чтобы лишний раз не плодить врагов Алексееву; но сделать этого, конечно, нельзя. И таких резолюций у Алексеева много и, конечно, на него злятся и против него вооружаются.
Крупин говорил с ним издалека о слежке за мной контрразведывательного отделения. Алексеев был вообще возмущен работой жандармов; говорил, что они пересадили в нее политический сыск, совершенно неспособны отказаться от него и даже провоцируют, считая это лучшим способом уловления... Я могу быть спокоен — меня не выдадут. Записку о своей литературной деятельности я подал Пустовойтенко вчера, совершенно, конечно, не скрыв ни своих сочинений, ни своего постоянного участия в левой периодической печати с самого начала этой деятельности.
К невинности Лодыженского и порученных ему гражданских делах. Он спрашивает М. С. Попова: «Пожалуйста, скажите, неизвестно ли вам, где находится положение об отчуждении земель?»; «Пожалуйста скажите, как поступить, чтобы отменить секвестр, ошибочно наложенный казенной палатой на недвижимое имущество?» — и т. д. Характерно также, что, присутствуя в качестве представителя гражданской власти в комиссии по выработке положения о лесорубочных работах на фронтах, Лодыженский, сидя при сплошном хаосе, подписал ерундовское положение, дал его утвердить Алексееву и только теперь из обращений фронтов узнал, что у них еще раньше были свои различные распоряжения, которые ныне нельзя согласовать с утвержденным [574] положением. Работу эту вторично приходится делать Попову.
Вина Алексеева не в том, что он не понимает основ гражданского управления и вообще невоенной жизни страны; а в том, что он не вполне понимает всю глубину своего незнания и все берется решать и по всему давать свои заключения. Казалось бы, штаб дня не может прожить без комиссии или бюро юрисконсультов, а между тем живет вот уже полгода. При Николае Николаевиче здесь в дипломатической канцелярии состоял профессор Грабарь, а после его ухода никого нет; теперь все важное идет Попову, но его положение совсем другое. И насколько военные не знают и не понимают закона вообще, видно из того, что Н. А. Данилов признал вовсе ненужным при себе юрисконсульта, тогда как именно при начальнике снабжения он необходим буквально каждую минуту. Дорогой ценой, миллионами будет расплачиваться страна за ежеминутные промахи, ошибки и незнание своих гражданских правителей во время войны.
Помощник Морсенго рассказал кое-что о положении Италии. Она сразу же захватила все австрийские и германские суда, выслала всех австрийцев и германцев и их дипломатов, запретила вывоз через Швейцарию и Германию; вообще повела себя совершенно определенно: объявила войну Австрии, но не объявляет ее Германии, как не объявляет и ей Германия. Италия боится, что немцы хлынут на нее через Швейцарию, так как та ее граница совершенно не защищена, а теперь ее уже нельзя защищать, иначе это будет для Германии явным поводом немедленно объявить войну. Между тем именно там находятся наиболее важные заводы и фабрики. Народ Италии в лице социалистов безусловно против войны, буржуазия — отчасти. Переменить правительство некому, так как все, сочувствующие войне, находятся в армии.
Сегодня Иванов прибыл в Петроград после того, как, по повелению царя, побывал для чего-то на Северном фронте.
«Новое время», «Биржевые ведомости» и «Русское слово» нет-нет да и поведают публике о том, как живет и ничего не делает выздоровевший... Рузский. И замечательно, что эти сообщения [575] появляются всегда в моменты, когда освобождается какой-нибудь большой военный пост, но, по неведению газет, неизменно день или два спустя после его замещения. Вчера «Русское слово» поместило большую корреспонденцию о приеме его корреспондента приехавшим в Петроград Рузским. Вся заметка кричит о «скромности» генерала.
«Чувствую себя теперь хорошо, совершенно оправился от болезни, от воспаления легких не осталось и следа. Сколько времени я проведу в Петрограде, не знаю. Слухи, которые циркулировали, будто я вызван в Петроград, неверны. Из Петрограда пока никуда не собираюсь — ни в Киев, ни в действующую армию, как об этом сообщалось. В работах государственного совета участия принимать не буду, так как я назначен неприсутствующим членом верхней палаты. Насколько я представляю себе положение на фронтах, сейчас особенно крупных событий не предвидится. Наше положение в данный момент безусловно благоприятное. Это я говорю по моему личному впечатлению, так как ни с кем еще из официальных лиц не говорил и вообще сведений ни от кого не получал.Вы спрашиваете, насколько верны слухи о моем новом назначении. Поверьте, что сейчас я об этом ничего не знаю. Я чувствую в себе достаточно сил и бодрости вновь вернуться в действующую армию, но пока никаких распоряжений не получил»...
Эверт продолжает свою телеграфную переписку. Только после настояния Алексеева на точном определении, что же надо делать, он послал начальника штаба II армии на позицию корпуса генерала Рещикова, и тот сообщил свои замечания Квецинскому, а Эверт пришел к окончательному выводу, что ему надо делать.
Английский король пожелал принять Жилинского, поэтому Алексеев просил царя разрешить ему выехать из Парижа в Лондон 25 апреля дня на три.
На рапорте генерала Клембовского от 15 апреля о том, что подчиненные адмирала Веселкина капитан 2-го ранга Яковлев, [576] бывший морской агент в Болгарии, и капитан 2-го ранга Нищенков пользуются двойными агентами — Периклом Зисисом и Иосифом Ламбриносом (что давно должно быть прекращено) — Алексеев написал:
«Адмирал Веселкин пользуется агентами самого скверного, подозрительного типа, врущими ему беззастенчиво и пользующимися, надо думать, удобствами сбора сведений у нас. Это нужно прекратить».