1916 год
11–20 марта
Наконец сюда пришел напечатанный генеральным штабом доклад М. Н. Ермолаева. Издан отлично, масса иллюстраций. Когда Ермолаев спросил там себе один экземпляр, ему отказали, мотивировав его же надписью «секретно»... Да и здесь не лучше: я прошу Ассановича послать автору 10 экземпляров (из 1500), а он говорит: «Один дать могу, а если надо больше, пусть особо просит Пустовойтенко».
Ермолаев был прав: нам ходить в наступление нельзя, выйдет еле то, что выходит и теперь на Западном фронте. Это поймут через месяц. Вот Верден — он славно держится второй месяц!...
Сегодня англичане демонстрировали свою кинематографическую ленту; присутствовали царь, Сергей и Георгий Михайловичи. Очень интересно. Наши военные зрители не могли не сознать благоустройство союзников.
И сегодняшнее сообщение так же врет по существу, как прежние; судя по этой носковщине (она же у него и в «Вечернем времени»), можно думать, что у нас все идет хорошо. Этому поверила и пресса...
У царя есть одна манера, делаемая им совершенно по-солдатски, — это разглаживание усов большим и средним пальцами. Она очень неизящна и употребляется тогда, когда [389] он или растерян или задумчив. Для психолога указание интересное.
Полки бригад, посылаемых во Францию, сформированы полностью из наших солдат (из запасных батальонов) и офицеров; французские офицеры будут только при штабе, в роли начальников команды разведчиков и т. п. Нижние чины едут только одетые и обутые, все остальное им и полкам дает Франция: оружие, обоз, снаряжение и пр.
Сегодня Алексеев послал Жилинскому вторую телеграмму об операции за 9–11 числа. Он закончил ее так:
«В общем операция развивается, хотя и медленно. Наша бедность в артиллерии вообще, а тяжелой особенно, ограничивает размер успеха пехоты, проявляющей большие и доблестные усилия».
Ясно, что союзникам втираются очки.
Когда сдался город Ковно, решено было вовремя спасать Брест, и очистка его — заслуга Шуберского, организовавшего ее на двух параллельных колеях поездами, отходившими через каждые 10 минут.
Сегодня Белецкий просил Штюрмера об увольнении в отставку... Ему предстоит неприятность особого рода: среди сенаторов обсуждался вопрос, как они должны реагировать на его действия в виде письма в газетах о своем бывшем начальнике. Группа сенаторов пришла к выводу о необходимости просить министра юстиции А. А. Хвостова как генерал-прокурора обратить серьезное внимание на имевший место случай и, если он найдет возможным, возбудить ходатайство о лишении «Степана» сенаторского звания.
Вчера Государственной Думой окончательно принят законопроект о военной цензуре, долженствующий заменить закон от 20 июля 1914 года. Надо ли говорить, что он значительно отступил от этого акта, выработанного в тиши военно-канцелярской бюрократии. Хотя следует указать также и на то, что ни в редакционной комиссии, ни среди членов Государственной Думы вообще не нашлось лица, вполне овладевшего предметом и которое могло бы ознакомить законодательное [390] учреждение с самой сутью дела и достаточно оттенить его. Фактов всплыло много, но нить их, их подоплека были прослежены гораздо слабее, чем это должно было быть сделано. Разумеется, в государственном совете проект Думы будет исковеркан, суть дела будет понята там совершенно своеобразно.
Иванов получает другое назначение — какое, никто, кроме Алексеева и Пустовойтенко, не знает. На его запрос, когда его может принять царь, Фредерикс ответил, что Николай рад его видеть после выяснения его преемника. Утром Иванов благодарил Алексеева за приятное ему назначение.
Гофмаршал князь Долгоруков, флигель-адъютант граф Шереметев и Воейков спрашивали сегодня за завтраком Муханова, куда назначается Иванов. Я думаю, что все они знают, что хотят попробовать, насколько штабные умеют держать язык за зубами. Впрочем, возможно, что им тоже неизвестно. Существуют две версии: или помощником Верховного главнокомандующего, или главным начальником двух соединенных военных округов — Киевского и Одесского. Если первое, то это шлепок Алексееву, который будет отодвинут посредником от Верховного главнокомандующего. Посмотрим...
Австрийские пленные офицеры из сербов назначены в сербский отряд, формируемый Лонткиевичем в Одессе; по сношению военного министра с министром иностранных дел установлено особое жалование, что царем и одобрено.
Сегодня Пустовойтенко просил генерал-квартирмейстера Юго-Западного фронта приказать принять меры, чтобы не повторялись случаи, бывшие в октябре, ноябре и декабре 1915 г.: стреляя по аэропланам, летавшим над нашей территорией, мы попадали бомбами и ружейными пулями на румынскую территорию.
Сегодня Алексеев отправил две телеграммы, доложенные царю уже в виде, совершенно начисто им самим написанном.
1. Куропаткину и Эверту:
«По поводу телеграфной переписки между главнокомандующими государь император [391] повелел сообщить вам, что раз начатая атака противника должна производиться безостановочно и настойчиво для достижения поставленной цели и расстройства возможных предприятий противника против Балтийского побережья. Предстоящее затопление некоторых участков местности должно быть теперь же принято во внимание, чтобы постепенным, последовательным перемещением частей в более возвышенные сухие районы обеспечить возможность продолжать развитие операции, не прибегая к перерыву в действиях без достижения результатов. Пополнение потерь и восстановление частей должно идти непрерывно; мы должны быть готовы к встрече свежих сил противника, подвоз которых даже с французского фронта не может быть исключен. Подробные соображения по дальнейшему ходу операции прошу сообщить для доклада государю императору и согласования действий. Его величество изволит быть твердо уверенным, что наше численное превосходство при существующем порыве и доблести войск должно рано или поздно обеспечить успех при бесповоротной решимости старших начальников, при умелом сосредоточении артиллерии вообще, тяжелой в особенности, в намеченных для удара пунктах, не разбрасывать ее по всему фронту. Свойства местности в настоящее время года позволяют, особенно Западному фронту, вести дальнейшее усиление своих сил на избранных для удара направлениях, к чему прибег и наш противник».
2. Куропаткину:
«13 марта государь император, знакомясь с соображениями вашего штаба, повелел сообщить вам, что лучшим способом противодействия замыслам противника против Балтийского побережья будет нанесение серьезного поражения ему на Двине, для достижения чего и должны быть направлены наши усилия и свободные силы, не задерживая значительного числа резервов ради только предполагаемой и гадательной во всяком случае операции противника, тем более что на побережье можно перебросить, хотя бы теперь, одну, если не две конные дивизии фронта, имея в виду, что Северный фронт самостоятельно выполняет предоставленную [392] ему часть обширной общей операции, а не содействует только Западному фронту».
Сегодня вечером, в 10 ч 30 мин, с батареи, охраняющей Ставку, заметили цеппелин с фонарями... Подняли тревогу; Алексеев и Пустовойтенко пошли с биноклем на нашу пулеметную вышку. Огня не стали открывать, не желая себя обнаружить при совершавшейся, разумеется, разведке. Все огни около штаба были потушены. В Лиде немцы сделали цеппелины на 130 верст ходу в час при запасе бензина на 12 часов. Этот и был из числа тех.
Шуваев ежедневно обедает и завтракает у царя, где получает приготовленный для него постный стол.
Телеграмма, посланная Николаем общеземскому съезду:
«Передайте собранию уполномоченных всероссийского земского союза, что я глубоко ценю его самоотверженный труд, одухотворенный верой в неминуемое торжество нашего правого дела на пользу нашей дорогой армии. Искренно благодарю всех деятелей земского союза за помощь, оказываемую ими нашим воинам, в размерах которой я мог лично убедиться при моем посещении фронта».
Николай Николаевич телеграфировал с Кавказа:
«Среди ратных трудов нашим героям отрадно получить приветствие всероссийского земского союза. Кавказская армия и я с одинаково глубоким уважением следим за деятельность союза, выполняющего с выдающейся энергией и умением свой долг перед царем и Россией. Всем благодарным сердцем мы ценим труды земских людей, испытывая каждодневно благотворные их результаты. Да поможет Господь уполномоченным союза выработать наилучший план дальнейшей помощи нашей сверхгеройской армии. От лица кавказского войска и от себя лично благодарю вас, князь, и прошу передать всем участникам съезда нашу горячую благодарность за приветствие по случаю взятия Эрзерума».
Общегородскому съезду были посланы также две телеграммы:
«Искренно благодарю съезд союза городов за приветствие и его неослабеваемую работу на пользу нашей армии. Николай». [393]«От лица Кавказской армии и от меня горячо благодарю IV съезд всероссийского союза городов за глубоко нас тронувшее приветствие. Высоко ценя деятельность союза городов, направленную ко благу славных войск Кавказа и к обеспечению дальнейших их успехов, я, со своей стороны, готов всегда поддерживать труд общественных организаций, вдохновляемый любовью к родине. При содействии местных людей я надеюсь постепенно разработать и провести в жизнь мероприятия, действительно необходимые для блага Кавказского края. Генерал-адъютант Николай».
Сколько фальши и трусости в депешах царя! Он ни в грош не ставит всю эту работу.
— Ваше величество, не прикажите ли своевременно приветствовать оба съезда? — спросил Алексеев на докладе.
— Стоит ли? — ответил Николай. — Вся эта работа — систематический подкоп под меня и под все мое управление. Я очень хорошо понимаю их штуки... Арестовать бы их всех вместо благодарности.
— Но, ваше величество...
— Ну, хорошо, хорошо, пошлите им. Придет время, тогда с ними сочтемся...
Сейчас получено следующее известие:
«Первый департамента государственного совета, рассмотрев внесенное по высочайшему повелению дело по всеподданейшему донесению верховной комиссии для всестороннего расследования обстоятельств, послуживших причиной несвоевременного и недостаточного пополнения запасов воинского снаряжения армии, постановил назначить, согласно статье 91 учреждения государственного совета, предварительное следствие по обвинениям, падающим на бывшего военного министра отставного генерала от кавалерии Сухомлинова и на бывшего начальника главного артиллерийского управления генерала от артиллерии Кузьмина-Караваева. Государю императору благоугодно было 12 этого марта возложить производство означенного предварительного следствия на сенатора тайного советника Кузьмина». [394]
Не без большой горечи царь согласился на такой шаг. Он так доверял Сухомлинову, последний так умел пользоваться его расположением...
Вся деятельность Кузьмина-Караваева прошла исключительно в гвардейской артиллерии: он занимал должность адъютанта генерал-фельдцейхмейстера, командира 1-й батареи, затем 2-го конно-артиллерийского дивизиона После этого он командовал 2-м дивизионом гвардейской конно-артиллерийской бригады и гвардейской конно-артиллерийской бригадой.
Кузьмин-Караваев был назначен начальником артиллерии Войска Донского, а в 1905 году призван на пост товарища генерал-фельдцейхмейстера. В 1909 г. он занял место начальника главного артиллерийского управления.
Уход Кузьмина-Караваева явился следствием тех обвинений, которые посыпались на артиллерийское ведомство, оставившее армию без снарядов в самый нужный момент. Виновниками этого печального явления, которое в свое время глубоко волновало всю Россию, и считались Сухомлинов и Кузьмин-Караваев.
Сегодня был здесь генерал-лейтенант Маниковский — начальник главного артиллерийского управления. Сидя утром за кофе в собрании, он довольно громко говорил с артиллеристами о рабочих казенных артиллерийских заводов и высказывал, что с ними нужна твердая власть и вникание в их материальные условия. Такой политики он и держится. Днем Маниковский доложил царю о своих деловых принципиальных расхождениях с Поливановым, особенно в области рабочего вопроса. Уехав отсюда, он стал еще тверже на своем посту. Любопытно, что когда речь зашла о назначении на его место из-за недоразумений с Поливановым генерала Похвиснева, то оба его помощника и 4 начальника отделений подали рапорты об увольнении из управления. Этот генерал — совершенный антипод Маниковскому: все для себя и ничего для дела; большой политикан и интриган. Маниковского все [395] очень ценят как простого, дельного, умного, лишенного генеральствования начальника.
Шуваев давал на Кавказ пространную телеграмму, в которой просил поддержать наш европейский фронт доставкой того, что у них имеется в изобилии, помня, что теперь уже нельзя жить правилом Янушкевича, установившего, как принцип, что каждый фронт питается тем, что есть на его территории, и не дает ничего другим, исходя из девиза: «Что мое — мое, и что не мое — тоже мое».
Был следователь Орлов; он писал сегодня докладную записку от имени генерал-квартирмейстера о том, что вместо «переводчика» он должен называться «судебным следователем по особо важным делам», так как только это соответствует его деятельности и поставит его следственный материал в настоящее положение для судов; теперь бывают случаи, что суды отрицают за его следствием официальное значение. Он отчислен от Западного фронта как переводчик ввиду сокращения их числа, и теперь остался за штатом. Наш генерал-квартирмейстер обошел его всеми очередными денежными наградами, не сочувствуя, как я знаю, теперь его деятельности. Орлов приехал с Юго-Западного фронта, где обнаружил 47 государственных изменников среди монахов Галиции и офицеров, причем один из них с золотым оружием. Дел о воровстве и пр. он вовсе не ведет, а ведает только государственной изменой и шпионажем, которыми занимался до войны в Варшавском военном округе одиннадцать лет. Мясоедовская шашка попала к нему после повешения, как бы на счастье... Он ее и носит. Сухомлинов уже говорил в комиссии, что если считать его виновным в непринятии мер для обороны государства, то он, в свою очередь, должен указать на своих помощников по генеральному штабу — Жилинского, Ю. Данилова, Беляева и других. Правильно.
Сивере просил исполнить просьбу VI армии о заминировании Перновского залива по линии Лиу — Такерорт.
Сегодня за завтраком царь огорошил Шуваева словами: «Сегодня я вижу вас у себя уже как военного министра»... Все стали передавать это друг другу, и скоро все протягивали [396] Шуваеву свои стопки, желая ему здоровья... Никто не ожидал ничего подобного. Шуваев практически умен; ум его простой, но здоровый; он умеет смотреть в корень реальных вещей; скоро определяет людей; честность его безукоризненна. При том положении, которое теперь отведено военной обстановкой военному министру, он справится со своей задачей. Я думаю, что, зная его хорошие отношения с Алексеевым, царь даже сказал ему, что рассчитывает на то, что Шуваев будет советоваться с Алексеевым по всем сложным делам. Разумеется, Шуваев не довел бы до того, до чего Поливанов довел Путиловский завод — две недели идет забастовка. Простой человек, мужичок, он пошел бы к рабочим, поговорил бы с ними и вполне все уладил бы. Барин-теоретик Поливанов, конечно, ничего этого делать не умеет. После завтрака Шуваев так же вышел в нахлобученной на уши папахе, руки в карманы, животом вперед — и пошел себе домой, как ходил всегда. Сразу видно, что и дальше этот человек не переменится и не напустит на себя министерскую внешность надутого олимпийства. Причина ухода Поливанова родилась в день назначения его на должность военного министра — царь не мог спокойно принять этого своего шага, сделанного как уступка Государственной Думе по политическим соображениями. Такие министры у нас не терпятся долго. Главные же поводы ухода Поливанова выясняются так: во-первых, он заявил в закрытом думском заседании о Путиловском заводе, что принять целесообразные и действительные меры для ликвидации осложнений с рабочими он лишен был возможности по своему бессилию в вопросах, соприкасающихся с общей политикой; и, во-вторых, Штюрмер указал царю, что Поливанов представил материалы по этому вопросу членам оппозиции в Думе, и потому им удалось сделать свои возражения содержательными и обоснованными.
Д. С. Шуваев родился в 1854 г. и по окончании оренбургской военной гимназии в 1870 г. поступил юнкером в 3-е военное Александровское училище. Прослужив около трех лет офицером в строю, Д. С. поступил в Николаевскую академию генерального штаба, которую окончил по 2-му разряду, и посвятил [397] себя военно-педагогической деятельности. В течение 5 лет он состоял штатным преподавателем Новочеркасского казачьего юнкерского училища, а потом 14 лет занимал должность начальника этого училища. С 1899 г. Д. С. — начальник Киевского военного училища с производством в генерал-майоры. В течение шести лет Д. С. оставался на этой должности и зарекомендовал себя прекрасным администратором и безупречно честным человеком В 1905 г. Шуваев получает в командование 5-ю пехотную дивизию, расположенную в пределах Киевского военного округа, а в 1908 г. назначается командиром 2-го кавказского армейского корпуса.
В августе 1909 г., в разгар ревизии сенатора Гарина, когда решено было поставить во главе интендантского ведомства человека, чуждого «интендантским обычаям и нравам», притом честного, Николаю указали на Д. С., как вполне удовлетворяющего этим требованиям. 8 августа состоялось это назначение.
Шуваев задумал ряд коренных реформ. В первую очередь он наметил реорганизацию приемки. Взяточничество, царившее в приемочных комиссиях интендантства, ставило в тяжелые условия поставщиков. Шуваев учредил при приемочных комиссиях особые арбитражные комиссии в составе представителей интендантского ведомства, войсковых частей и промышленности. Сюда подавались жалобы на действия приемочных комиссий и таким образом впервые был установлен контроль над деятельностью интендантских приемщиков. Но так как корень зла был не только в злоупотреблениях интендантов, но и в устарелости правил приемки, изданных в 60-х годах, Шуваев решил подвергнуть пересмотру и эти правила.
Он учредил в Москве вневедомственную комиссию для переработки описаний условий приема и всех кондиций поставки тканей на армию. В нее вошли представители армии, технических и научных сил, промышленности, профессор Московского университета и Технического училища, и т. д. Представителей же интендантского ведомства было всего четверо. [398]
Полтора года работала эта комиссия. На ее заседания часто приезжал главный интендант. Сюда вызывались профессора для докладов и экспертиз из Петрограда, Киева, Харькова и т. д. При комиссии были организованы особые подотделы для каждой из отраслей текстильной промышленности — хлопчатобумажной, шерстяной и льняной. Здесь при участии всех элементов, связанных с делом снабжения армии, была совершена огромная, сложная работа, следами которой остаются огромные тома трудов этой комиссии.
Основной особенностью всей деятельности Шуваева явилось его неизменное стремление работать совместно с общественными силами. Шуваев считает необходимым по всем вопросам советоваться с представителями промышленности, с людьми опыта и науки, не предпринимая ничего без серьезных и авторитетных указаний. Он вступает в близкие отношения с различными общественными учреждениями. Главный интендант — неизменный посетитель различных общественных съездов. И на последнем военно-промышленном съезде в первом ряду находился Шуваев при полном отсутствии представителей других ведомств.
В личной жизни и в личном обращении он очень прост. Но когда нужно, он проявляет непоколебимую строгость. Много в свое время говорили о приеме, который Шуваев оказал видным московским миллионерам-фабрикантам. Принимая их, он горячо стал говорить, что позорно не только брать взятки, но и давать их, и тут же перечислил каждому купцу, сколько в виде взяток роздано интендантским чинам. Фабриканты выбежали из кабинета главного интенданта, точно из бани.
Для суконной промышленности лозунг «мобилизация промышленности» был дан Шуваевым, который в своей речи, произнесенной в августе 1914 года на московской бирже, обратился к фабрикантам с призывом принять заботы об исполнении заказов на сукно, потребное для военного ведомства. После этого все суконные фабрики оставили частные заказы и перешли исключительно на работу для армии. Если армия одета, то честь и хвала за это Шуваеву. Он поставил [399] все на настоящую почву. Вся работа руководимого им ведомства делалась открыто, не келейно; открыто вырабатывались цены, принимались во внимание расчеты всех фабрик. Он застал интендантское ведомство в состоянии тяжелой разрухи. Всем известно, какой ужасной репутацией оно пользовалось. Раньше никто из промышленников не решался отправляться туда, не запасшись туго набитым бумажником. При Шуваеве взятка стала исчезать.
К чести Шуваева надо указать еще на одну мелочь. В своем разговоре с представителями печати он подчеркнул, что его предшественник оставил ему хорошее наследие... Это было благородно и по существу, потому что Поливанов работал как мог и умел, и по форме — это было рискованно для человека, ищущего одобрения свыше, где не одобряли деятельности Поливанова.
С Ивановым все выяснилось документально: Алексеев просил начальника главного штаба заготовить указы о назначении его членом государственного совета и состоять при особе его величества, определив его содержание, и о назначении Брусилова главнокомандующим Юго-Западного фронта Рескрипт Иванову будет составлен у нас в штабе. До этого Брусилову было сообщено о назначении, и он был запрошен, кем думает заменить себя и кого взять в начальники штаба фронта Он ответил, что VIII армию считает в данное время наилучшим передать Клембовскому, а начальником штаба просит назначить своего начальника штаба Сухомлина. Только в конце своей телеграммы к Алексееву Брусилов прибавил: «Постараюсь оправдать доверие государя». Очень просто и без лакейского лексикона.
По окончании Пажеского корпуса (род. в 1853 г.) службу свою Брусилов начал на Кавказе в 43-м, ныне 15-м драгунском Тверском полку, где зарекомендовал себя прекрасным кавалеристом. В чине ротмистра он по окончании офицерской кавалерийской школы был назначен на должность помощника начальника отдела верховой езды в этой же школе. Последовательно проходя должности командира эскадрона, сотни и начальника драгунского отделения школы, [400] Брусилов стал известен не только в России, но и за границей, как выдающийся знаток кавалерийской езды и спорта. Бывший тогда начальником кавалерийской школы Сухомлинов указывает на него, как на единственного достойного своего заместителя. В 1902 г. состоялось назначение Брусилова начальником школы. В 1906 г. он был назначен начальником 2-й кавалерийской дивизии, а через три года — командиром 14-го армейского корпуса. В 1912–1913 гг. он был помощником командующего войсками Варшавского военного округа (генерала Скалона) и затем получил 12-й корпус. Участвовал в турецкой кампании 1877–1878 гг.
Брусилов стал популярен с самого начала войны. Теперь его знает буквально каждый русский, но отношение к нему весьма различное. Генеральный штаб его почти не выносит, как не выносит он сам это архаическое учреждение, — уж очень он не похож на кабинетного червя, автора мертвецки скучных диспозиций и канцеляриста. «Берейтор» — презрительно называют его «моменты». Войска любят своего генерала, потому что видят в нем живую душу и способного вождя, если и лишенного заметного стратегического таланта, то зато отлично ориентирующегося в обстановке и умеющего ставить войскам исполнимые ими задачи. Бывало у него трудненько, но войска всегда видели, что, отмахав в ночь полный переход, они действительно шли недаром, их не нагонял казак с приказанием вернуться...
Брусилов как воспитатель своих войск ясен в нескольких приказах по армии. Приведу их.
«При мобилизации в состав армии влито большое число нижних чинов запаса, часть которых пробыла в запасе довольно значительное время и успела основательно забыть и совершенно отвыкнуть от требований дисциплины. Вид людей на улицах, одетых в форменную одежду, наглядно это подтверждает. Я не буду говорить о том доминирующем значении, какое имеет дисциплина для достижения успеха в предстоящих столкновениях. В твердой, железной дисциплине залог успеха — это вернейшее средство победы. Государь Император и вся Россия с полным доверием смотрят [401] на армию и ждут, что она с успехом выполнит свою великую историческую задачу. Чтобы быть нам на высоте положения и оправдать эту веру, надо приложить все силы, не теряя минуты времени, чтобы прибывших запасных обратить в солдат. Не мерами взыскания, окриками, а тем более рукоприкладством, которого в армии быть не должно, а твердым внутренним порядком, постоянным надзором, словом — воспитательными мерами, дисциплина должна быть быстро доведена до образцового состояния. Господа ротные командиры! Прошу вас проникнуться сознанием важности этого вопроса и приложить все ваше усердие, все ваше умение и при деятельном сотрудничестве младших офицеров, унтер-офицеров создать из вверенных вам частей крепкие духом роты. В сознание каждого нижнего чина должно быть внедрено, что высшая наша добродетель, ведущая к победе, это — дисциплина. Строй, строевая муштра это — одно из реальных средств для дисциплинирования людей. К сожалению, должен отметить, что не всеми гг. офицерами это сознается, почему приходится наблюдать там, где офицеру необходимо сделать замечание, указать, направить, упущения нижн. чинов остаются как бы незамеченными; в строю допускаются вольности, не разрешенные уставом, и т. п. Господа офицеры! Прошу понять, что такое отношение может повести к самым тяжелым последствиям, а потому оно преступно. Приказываю пользоваться каждой минутой для обучения частей и для укоренения железной, непоколебимой дисциплины. Не сомневаюсь, что в строевых частях работа так и ведется. Остаются многочисленные обозы и тыловые учреждения, на установление в которых твердого внутреннего порядка начальникам всех степеней обратить самое серьезное внимание» (№ 3, 29 июля 1914 г.).«16 сентября мной получена от главнокомандующего следующая телеграмма: «Замечено, что в городах офицеры и чиновники живут не при частях, а по гостиницам, отдельным квартирам. Воспрещаю это. Всем жить в районе своей роты или команды. Мне в голову не приходило, что могут найтись такие офицеры, которые в военное время могут [402] позволить себе поселиться не при своей части, а тем более найтись такие ближайшие начальники, которые не видят или не придают значения такому беспорядку. Буду надеяться, что это замечание главнокомандующего не касается частей VIII армии. Считаю нужным только указать, что есть такие элементарные правила внутренней жизни войск, которые должны исполняться без всяких напоминаний и указаний, а замеченные отступления от таких правил должны строго караться. Предо мной в этом будут ответственны не непосредственно виновные, а их старшие начальствующие лица» (17 сентября 1914 г.).
«К глубочайшему моему огорчению сейчас узнал, что между ранеными, направленными в Садовую Вишню, часть легкораненых в левые руки имеют ясные ожоги, что свидетельствует об умышленном членовредительстве. Приказываю всех таких раненых выделять в отдельные госпитали, немедленно же составлять дознания об умышленном членовредительстве и немедленно же, не ожидая выздоровления, предавать суду. Таких раненых не эвакуировать в дальний тыл, а тотчас по выздоровлении отправлять в свои части, с тем чтобы судебные приговоры о них привести в исполнение по окончании войны» (25 сентября 1914 г.).
«Прибывшие на укомплектование нижние чины до сих пор не получили погон своей части, носят форму, в которой пришли, потому в одном и том же полку часть с красными погонами, часть с синими и без номера полка.
Только могу удивляться, что командующему армией приходится указывать на такие упущения, которые не могут быть терпимы ни одним командиром части. Сознание принадлежности к известной части имеет слишком большое значение, принадлежность эта выражается прежде всего в известных частях одежды.
Считаю, что командир части, который не принял всех мер к тому, чтобы прибывающих к нему людей немедленно одеть в тот мундир, который он имеет честь сам носить, такой командир не понимает основ воинского воспитания. [403]
Приказываю принять решительные меры, чтобы нижние чины были одеты строго по форме своей части и немедленно же наложить на погоны трафареты.
Заметил также нижних чинов, одетых в крестьянские шапки. Требую не допускать это.
Обращаю на вышеизложенное внимание командира 7-го корпуса, в частях которого заметил эти отступления.
Если части испытывают какие-либо затруднения в удовлетворении мундирной одеждой, надо об этом доносить по команде мне, а не сидеть сложа руки, довольствуясь непозволительным маскарадом в одежде нижних чинов» (18 сентября 1914 г.).
«2-го этого июня мной в распоряжение командира 12-го корпуса генерала Альфтана, кроме войск, бывших в его подчинении раньше, были даны вся 35-я дивизия и бригада 20-й дивизии, с целью наступлением не только сдержать натиск немцев в промежуток между 2-м Кавказским и 12-м корпусами, но и восстановить наше положение на фронте Любачув — Краковец. Из поступивших за 2 июня донесений и из личного доклада 3 этого июня командира 12-го корпуса вижу: Первое — наступление было организовано и начато больше для виду, чем с твердой решимостью победить или умереть; в таком случае, очевидно, успех и не мог быть. Второе — технически наступление повели так, как дай Бог вести его испытанным, стойким частям с надежными кадрами, т. е. повели его редкими цепями, где каждый стрелок должен работать самостоятельно, по собственным соображениям; но было забыто главное — что ныне люди мало обучены, а офицеров мало. Теперь для успеха наступления надо вести его густыми цепями, а поддержки иметь еще в более густых цепях и даже в колоннах. Немцы так и делают и теряют меньше нас, потому что у них в строю дисциплина и строгий порядок. Кроме того, сзади надо иметь особо надежных людей и пулеметы, чтобы, если понадобится, заставить идти вперед и слабодушных. Не следует задумываться перед поголовным расстрелом целых частей за попытку повернуть назад или, что еще хуже, сдаться противнику. Все, кто видит, что целая [404] часть (рота или больше) сдается, должны открывать огонь по сдающимся и совершенно уничтожать их. Третье — многие из гг. начальников стремятся только управлять подчиненными им частями и это даже тогда, когда до очевидности настало время уже командовать, а не управлять. К вечеру 3 июня из семи начальников пехотных дивизий, бывших в составе 12-го корпуса, трое находились в д. Липина, а остальные в той же деревне, где и штаб корпуса. И это в то время, когда, по крайней мере, некоторые части чуть не бежали, а остальные колебались. Не знаю, где в это время были командиры полков, но допускаю, что, глядя на начальников дивизий, и командиры полков в это время собрались где-нибудь по два и по три. Генералы и командиры частей не только могут, но и должны быть сзади, чтобы управлять, но до поры до времени. Если какие-либо части дрогнули, вперед не идут, а некоторые уже и поворачивают, — место начальников впереди, а не на центральной телефонной станции, где можно оставить и адъютанта Никаких оправданий в малом числе штыков быть не может: чем их меньше, тем легче перейти от управления к командованию, а это-то теперь зачастую только и дает успех.
Мы начали отступать не по своей вине, но отступаем уже второй месяц. Пора остановиться и посчитаться, наконец, с врагом как следует, совершенно забыв жалкие слова о могуществе неприятельской артиллерии, превосходстве его сил, неутомимости, непобедимости и т. п. А потому приказываю: Первое — при обороне занимать передовые окопы наименьшим числом стрелков, располагая сзади поддержки и резервы в несколько линий. Наступать густыми цепями, чтобы держать людей в руках, за ними двигать поддержку и резервы еще в более густых строях, не боясь потерь, которых при бесповоротном движении вперед всегда меньше. Второе — для малодушных, сдающихся в плен или оставляющих строй, не должно быть пощады. По сдающимся должен быть направлен и ружейный, и пулеметный, и орудийный огонь, хотя бы даже с прекращением огня по неприятелю, на отходящих или бегущих действовать таким же способом, а при нужде [405] не останавливаться также перед поголовным расстрелом. Третье — дисциплину всегда и везде, а тем более в строю, поддерживать строжайшую, забыв на время судебные порядки. Четвертое — начальникам всех степеней, до начальников дивизий включительно, в бою выбирать себе такое место, чтобы видеть бой, а не только слышать его. Пятое — во время боя доносить все без мрачных прикрас, бодро и правдиво. Шестое — не пугаться прорывов и обходов, прорывающихся брать в плен, а обходящих обходить в свою очередь, для чего иметь резервы и живо всеми силами помогать соседям. Седьмое — разведку и наблюдение за флангами высылать возможно дальше и обязательно иметь боевое сторожевое охранение, не заставляя бодрствовать всех. Восьмое — помнить, что дальше нам уходить некуда: под Львовом мы должны удержаться, разбить немцев и погнать их, а потому поменьше заботиться о следующих оборонительных рубежах, а укреплять и оборонять те, на которые поставлены. Девятое — помогать соседям не только огнем, но и наступлением, памятуя, что оборонительный образ действий, принятый армией, не исключает, а требует развития самых энергичных активных действий на отдельных участках, в зависимости от обстановки, по инициативе ближайшего начальства.
Глубоко убежден, что VIII армия, в течение первых восьми месяцев войны прославившаяся несокрушимой стойкостью и беззаветной храбростью, не допустит померкнуть заслуженной ею столь тяжкими трудами и пролитой кровью боевой славы и приложит свои усилия, чтобы побороть врага, который более нашего утомлен и ряды которого очень ослабли. Слабодушным нет места между нами и они должны быть истреблены, а мы должны по-старому побеждать врага на радость и пользу батюшки царя и матушки России» (5 июня 1915 г.).
«3 декабря в 14-й роте прапорщика Захарова 45-го Сибирского полка до вечера люди не имели горячей пищи, якобы на том основании, что ко времени большого привала пища не была готова. При опросе моем нижних чинов выяснилось, что рота эта и накануне не имела горячей пищи, равно не [406] имела ни хлеба, ни сухарей, в то время как соседние роты пищу получали. Мы требуем от солдата громадного напряжения, и солдат это дает, но необходимо, чтобы он был сыт. Ставлю заботу о том, чтобы солдат имел ежедневно горячую пищу, первейшей обязанностью всех начальствующих лиц, несмотря ни на какие препятствия. Те начальники, у которых солдат голоден, должны быть немедленно отрешаемы от занимаемых ими должностей» (6 декабря 1914 г.).
Брусилова считают мастером солдатской беседы; он-де умеет подогреть людей своим даже написанным словом. Вот несколько его приказов:
«Славные войска армии! 9 сентября вы переходите в дальнейшее наступление. За эти дни в ваши доблестные ряды влито много новых боевых товарищей. Старые солдаты! Вы в ряде боев дали уже не одну победу государю и России. Помните же и передайте вашим новым соратникам, что перед вами будут те же австрийцы, которых вы неудержимо гнали от Збруча до Коропеца, которых вы наголову разбили на реке Коропец и Гнилой Липе. Вы сами видели, как отходил противник, бросая в ваши руки орудия, миллионы патронов, парки, обозы. Помните же, что это те самые австрийцы, которые собрали против вас под Львовом вдвое превосходные силы, чтобы вырвать из ваших рук столицу Галиции г. Львов, и все это разбилось о вашу непоколебимую стойкость и храбрость! Это те самые австрийцы, которые в один-два дня сдавали вам такие крепости, как Миколаев и Галич. Враг перед вами тот же, но уже сильно расстроенный, потерявший много орудий, потерявший веру и надежду на успех. Вам предстоит теперь не бить противника, а добивать его. Теперь верую в вас, молодцы, и не сомневаюсь, что при вашей испытанной уже храбрости и доблести дружным и смелым натиском вы погоните и дальше врага. Влившиеся в ваши ряды вновь прибывшие — те же русские солдаты, с тою же удалью; они послужат вам надежной подмогой. Бог вам в помощь в дальнейших боевых трудах!» (7 сентября 1914 г.).«Соседняя с нами славная III армия по сложившейся обстановке должна была отойти назад, а вместе с ней отошли [407] и вы, богатыри, до этого времени всегда наступавшие и зимой, в беспримерно трудном походе перевалившие через хребет Карпатских гор. Теперь на новых сильных позициях мы, с Божьей помощью, простоим недолго и опять двинемся вперед на врага. Если он первый атакует — тем лучше: вы его встретите губительным огнем и всесокрушающим штыком; пусть он разобьет себе лоб о наши позиции, ибо мы не сделаем ни одного шагу назад, а как время придет — бросимся на него, опрокинем и погоним назад. Да поможет нам Господь и дальше честно и храбро исполнять наш священный долг защищать царский престол и дорогую нам родину» (3 мая 1915 г.).
«После десятимесячной упорной борьбы в Галиции, после блестящих наших побед на Гнилой Липе, Верещице, под Перемышлем и тяжелой борьбы в суровое время в Карпатах, доблестная VIII армия в первый день св. Пасхи перешагнула Карпатский хребет. Наши победы заставили противника напрячь все свои силы, чтобы сдержать наши победоносные удары. Врагу это удалось; он собрал большие силы, и временно мы должны отходить. Теперь мы стоим на рубеже дорогой нам родины. Я к вам обращаюсь, потомки тех чудо-богатырей, которые сделали славным имя русского солдата. Государь и вся Россия, ваши отцы, матери, жены и дети ждут от вас, что вы честно исполните свое святое дело, на которое вас послали царь и отечество; ждут, что вы спасете их от ужаса вторжения жестокого врага; ждут, что вы защитите святые храмы от осквернения, защитите ваше добро, имущество, честь ваших жен, матерей и сестер и свято исполните свой долг так, как то обещали, целуя крест и св. евангелие. Твердо верю в доблестные войска VIII армии, твердо верю в русского солдата. С нами Бог!» (17 июня 1915 г.).
Брусилов — первый командующий армией, вступивший в соглашение с общественными организациями, давший им возможность послужить родине, как только стало ясно, что все казенное или безнадежно, или крайне мизерно по сравнению с реальной нуждой. Это лучшее доказательство тому, насколько «берейтер» был выше остальных своих коллег и [408] насколько мало он дорожил служебной карьерой, зная, что сочувствие общественным организациям даже если не составляло проступка, то во всяком случае набрасывало некоторую, вполне определенную тень.
Маниковский оставался у царя после всех и затем уехал.
Сегодня Фредерикс запрашивал мнение начальника главного штаба о пенсии и мундире Сухомлинову.
Куропаткин известил, что получил 47 000 ручных ножниц, и просит поспешить с высылкой ручных гранат Новицкого, в которых ощущается большая нужда.
Операция на Западном фронте должна считаться совершенно неудавшейся. Теперь двигаться дальше нельзя: все растаяло, люди идут и стоят в воде по колено и выше, укрыться негде, не в чем, немецкая артиллерия обстреливает их, как баранов. Горячую пищу не подвозят. Наша артиллерия, особенно тяжелая, может оказаться в руках неприятеля; легкая при выстреле осаживает по ступицу колес; скорость движения 1 верста в час. Кавалерия совершенно не может быть пущена в дело — все болота растаяли. Словом, случилось то, что все, начиная от Алексеева, и должны были предвидеть, открывая операцию так поздно в болотистом и озерном районе II армии, как 5 марта II армия потеряла уже около 50 000 нижних чинов. К этому добавьте все то, что является нашей специальностью: видя, что соседи гибнут, командиры полков не подают помощи, сами далеко от частей. Батальон 301-го полка, например, повернул назад, фронт атаки был прорван, и мы во многих местах пробились назад «в исходное положение» опять со страшными потерями — например, 16-я дивизия. Плешков Рагозе, Рагоза Эверту все время телеграфируют, что ничего из всей затеи не выйдет. Эверт не знает, что сделать, а сделать должен он — операция отдана в его распоряжение.
Да, теперь я ясно вижу, что война нами проиграна — это уже бесповоротно... Разруха у немцев, успехи на фронтах союзников, природные богатства России — все это; может быть, приведет к победе, но это не будет победой со стороны армии... Больно, до судорог сердца больно сознавать это, но это [409] ясно, это можно ощупать — до того все отчетливо. Начальство не видит этого, оно решается губить людей и до чего доиграется?... Страшно становится.
Ряд мерзостей. Начальник штаба Киевского военного округа генерал Ходорович, желая отделаться от мужа своей дамы сердца, выслал его; это довольно известный там адвокат. Дело дошло до Алексеева. Запрос. Вернули мужа. А главный начальник Киевского военного округа генерал Троцкий ничего не понимает и во всем доверяется Ходоровичу.
Принц Ольденбургский должен был изготовить в своем ведомстве к 1 марта 6 000 000 противогазовых масок, а сделано всего 35 000... Теперь помимо Ольденбургского образован особый комитет, который и приступил к экстренной заготовке.
На фронте уличен в государственной измене целый ряд лиц, в том числе какой-то генерал или полковник Иванов. Приезжал кто-то сюда просить за них во дворец и кончилось тем, что высшим наказанием назначено заключение в тюрьме на два года без лишения прав.
Вел. князь Сергей Михайлович недавно отчитывал Кондзеровского после завтрака за его положение о льготах для старших офицеров в батареях, составленное нелепо и даже не показанное предварительно артиллеристам. Кондзеровский краснел, сопел и чувствовал себя плохо.
Кудрявцев возмущался при офицерах генерального штаба той схоластикой, которую преподают в академии под видом военной истории и искусства военного дела. Оказывается, что ни один профессор никогда даже не назвал 32 томов, лично написанных Наполеоном I; никто их не изучает, никто не знает, и никто не знает даже о том, что два тома уже изданы на русском языке в переводе самого Кудрявцева. Между тем именно изучение Наполеона в его собственном изложении и критике, как величайшего и последнего знаменитого полководца, казалось бы, должно было быть одним из главных предметов. Его методы войны и боя сейчас не только не забыты, но реставрированы французами: штурмовые колонны, артиллерийские резервы и т. п. А наши профессора еще накануне войны кричали, что то и другое — [410] нелепость, всячески изощряя свое плотское остроумие на «развенчание» Наполеона. Последний вообще в среде немецких и русских военных ученых не считается за полководца. Да, это и есть все то, что видишь и слышишь... Во всем ужас. Все академические профессора — какое-то немощное зубрение, представление «содранных» с иностранцев, больше немцев, диссертаций, защищаемых в какой-то консисторски замкнутой атмосфере.
Генерал Борисов — поклонник Наполеона и его стратегию считает живой до сих пор. Это предмет частых его споров с Пустовойтенко.
Каким-то роком Академия генерального штаба вечно была под гипнозом всего немецкого, как и наша Академия наук. Обе они до сих пор не могут занять своего надлежащего места. Первая изучает чуть ли не по буквам Блюхеров, а вторая, следуя старой традиции, считает за настоящую и единственной присущую науку — семнадцатую пуговицу сто сорок девятого кафтана Ивана Калиты. И эти блюхеровцы и эти кафтанщики издавна и преемственно заполнили оба учреждения, куда свежим силам почти нет ни прохода, ни проезда. Разве революция смоет всю эту немецкую почву и заставит взяться за науку на пользу сегодняшнего дня страны?
Академию наук пробовали перелицевать — Шахматов, Лаппо-Данилевский, Котляревский тому доказательство, — но не хватило ни сил, ни выдержки; немецкие гири так и тянут в схоластический вздор, считая живую жизнь России не делом науки. Наука — это что-то мертвое, холодное, бесстрастное, далекое, что-то уже нечеловеческое, что-то лишеное любви к человеку, что-то за пределами его горячечных исканий, что-то недоступно важное... А кое-кого из академиков надо помелом, а значительную часть других посадить за живую научную работу, подсыпав им перцу и жизни. Романовы сознательно сторонятся науки, боясь ее разрушающего начала, а народ ведь потребует ее на свой суд и скажет: «Кто дал вам право заниматься пуговицами, когда вся страна не имеет ни одного здорового учебника по любому предмету, когда университеты, следуя вашему примеру, ушли в [411] какую-то мурью, когда популяризаторы вроде пресловутого Рубакина заполонили своим вздором книжный рынок?! Потрудитесь-ка нарушить свой жреческий покой и взяться за дело. Не о пуговицах следует думать, когда погибаем в невежестве».
Справка о работе нашей телеграфной аппаратной:
| 10 марта | 1915 г. | 140 депеш | 14 240 слов |
| 1 августа | 1915 г. | 241 депеша | 26 325 слов |
| 1 октября | 1915 г. | 309 депеш | 32 100 слов |
| 1 декабря | 1915 г. | 334 депеши | 36 868 слов |
| 1 января | 1916 г. | 321 депеша | 30 764 слова |
| 15 февраля | 1916 г. | 442 депеши | 45 473 слова |
| 13 марта | 1916 г. | 504 депеши | 52 814 слов |
Австро-венгерская армия для общества — какой-то вопрос; о ней говорят или больше или меньше, чем она заслуживает. Приведу поэтому статью «Morning Post» от 17 марта.
«В настоящее время на различных театрах военных действии находятся 3 000 000 австро-венгерских войск. Гарнизоны оккупированных территорий, люди, занятые в санитарной службе и т. п., составляют еще 1 000 000. Таким образом, можно считать, что в настоящее время в рядах австро-венгерской армии находится 4 000 000 человек.Австро-Венгрия мобилизовала все свои силы. Больше, чем 4 000 000, она не может выставить, так как это привело бы к гибели всей промышленности.
В числе этих 4 000 000 находятся лица от 43 до 50 лет и недавно призванные категории 50–55-летних. Призывные последней категории находятся в тылу армии. Первоначально было предположено не посылать на передовые позиции лиц в возрасте 43–50 лет. В законопроекте о призыве лиц этой категории это вполне ясно оговорено. Однако австро-венгерский генеральный штаб решил, что он не может отказаться от свободного распоряжения призванными в войска лицами в старшем возрасте. [412]
На русском фронте находится 1 700 000 австрийских войск, на итальянском фронте — 500 000, на Балканах — 200 000. Остальные войска находятся внутри страны.
Внутри страны в настоящее время обучаются 18-летние юноши, которых призывают в войска каждый месяц.
43–50-летние, прошедшие службу в войсках, посылаются немедленно на позиции, как вполне обученные солдаты. Большая часть лиц других категорий проходит курс военного обучения, продолжающегося несколько месяцев.
В венгерском парламенте сильное возбуждение было вызвано высоким процентом лиц в возрасте 43–50 лет, признанных годными к военной службе. В некоторых областях врачебные комиссии признали годными 90% всех призывавшихся. Это объясняется тем, что представитель военного министерства контролирует докторов, производящих освидетельствование призываемых. Во многих местностях военные власти были вынуждены устроить поверочное освидетельствование рекрутов, так как даже для военных властей стало ясным, что 90% — чересчур высокий процент, так как в обычное время среди лиц в возрасте 20–30 лет только 74% оказывались годными для военной службы.
Так как комиссии, производившие освидетельствование призываемых, признавали годными всех лиц, не страдающих туберкулезом, не сумасшедших и не калек, то оказалось возможным призвать в войска 500 000 человек. Эти новые призывы должны пополнить потери, понесенные Австрией. Конечно, боевые качества этих новых войск гораздо ниже качеств первоначальной австро-венгерской армии.
В настоящее время 50% австрийских войск состоят из лиц, никогда не служивших в войсках до войны. 20% австрийских солдат прошли 2 месяца военной подготовки. Наконец, 20% австро-венгерских войск состоят из лиц, служивших в войсках за последние 30 лет.
Насколько велика нужда в людях видно из того, что все городские служащие, за исключением тех, которые совершенно не могут быть заменены инвалидами и женщинами, призваны в войска. В одной только Венгрии 13 000 инвалидов [413] заменили призванных в войска должностных лиц сел и маленьких городов.
По мнению одного венгерского статистика, имеющего доступ в правительственные учреждения Австро-Венгрии, ни Россия, ни Германия не потеряли столько людей, сколько Австрия. В начале войны всего больше солдат потеряли немцы. Потом наибольшие потери понесла Россия. В конце же последнего года всего больше солдат потеряла Австро-Венгрия.
На основании официальных списков потерь (до сих пор опубликовано 320 таких списков), отчетов госпиталей и других документов можно утверждать, что в течение первого года войны австро-венгры потеряли 3 000 000 человек. В это число не входят 200 000 человек, умерших от болезней. В числе этих 3 000 000 находятся раненые, из которых некоторые 2–3 раза возвращались в строй. Можно полагать, что из 3 000 000 ранено 60%, стало инвалидами 15% и 20–25% способны только к нестроевой службе.
На восточном театре австро-венгерская армия потеряла с начала войны и до 15 февраля 1915 года 540 300 убитыми, 2111500 ранеными и больными и 548 000 пленными.
На Балканах из рядов австро-венгерской армии выбыли 117 900 человек убитыми, 265 900 ранеными и 80 000 пленными.
На итальянском фронте австро-венгры потеряли 63 700 человек убитыми, 218 700 ранеными и 30 500 пленными.
Кроме того, в Бельгии венгерские гусары и артиллеристы потеряли 1600 человек убитыми, 400000 ранеными и 600 пленными. Таким образом, из рядов австро-венгерской армии выбыло около 4 100 000 человек. Из этого числа необходимо вычесть 1 ½ миллиона раненых, которые после выздоровления вернулись в строй.
Венгерские войска потеряли 400 000 убитыми.
Надо признать, что, несмотря на громадные потери и на весьма затруднительное экономическое положение, а также на упадок духа, австро-венгерские войска, в особенности гонведы, во многих случаях проявили свою доблесть». [414]
Когда Голомбиевский прибыл сюда и явился к Пустовойтенко, тот просил его даже не показывать ему бумаг, которые будут предназначены для прочтения начальником штаба; а на днях спрашивал его, не появились ли около него «любители почитать», намекая на то, что могли оказаться люди, которые стали бы ходить в его комнату для прочтения лежащего на столе.
Говорят о назначении Кондзеровского начальником главного штаба. Он коренной там человек, и его влияние как дежурного генерала главного штаба чувствовалось всегда очень ясно. Когда подчиненные только слышали, что говорящий с ними называл имя Кондзеровского, их охватывал трепет. Когда им говорили, что это дело надо доложить именно Кондзеровскому, они делали вид, что говорящий не отдал себе отчета в произнесенных страшных словах, и, подходя к кабинету помощника Кондзеровского полковника Архангельского, долго не решались войти, одергивались, поправлялись, как молодой ефрейтор, назначенный ординарцем к командиру полка.
Чтобы подчеркнуть, насколько неожиданны сейчас назначения вообще, какой-то остряк пустил слух, что Борисов будет полевым интендантом...
Пильц «получает» иркутское генерал-губернаторство, освободившееся от не принявшего еще его Белецкого...
«Иркутский генерал-губернатор, сенатор, тайный советник Белецкий уволен, согласно прошению, от должности иркутского генерал-губернатора, с оставлением сенатором». «Товарищу министра внутренних дел, действительному тайному советнику Пильцу всемилостивейше повелено быть иркутским генерал-губернатором»... Вот как окончилось сенсационное дело...
Сегодня вчерашним числом подписан указ об увольнении Поливанова и назначении Шуваева. Итак, министерская чехарда происходит и в военном ведомстве... Мне кажется, что это постоянное гастролирование министров есть результат [415] сложного нервного состояния царя. Даже он не может не понимать, что такое прыганье совершенно расстраивает весь механизм управления страной в столь трудное время. Камер-лакея своего он держит годами, понимая, как трудно новому человеку привыкнуть к массе своих мелочных обязанностей. Следовательно, здесь источник не в области понимания, а в области чувствования. Царь видит, что все расшатано, еще больше расшатывается; хватается за людей, снова видит, что в короткий срок они не оправдывают его надежд, берет других и т. д. Разумеется, все это в значительной степени объясняется и сторонними влияниями, но в корне — его чувствованием, что корабль трещит по всем швам, и понятным желанием спастись самому и по возможности спасти команду... Ни в одной стране никогда не было ничего подобного; он это знает, но силой понимания ему не побороть чувства тревоги.
Сейчас имел два разговора, полных большого интереса.
Зашел в комнату Пустовойтенко, по его приглашению, просто поболтать. По-видимому, он соскучился и хотел немного отвлечься от ежедневной расписанной жизни.
Мы вспомнили Варшаву, нашу поездку в его тамошнее имение, революционные настроения 1905 года... В это время вошел Алексеев и, поздоровавшись со мной, сел, прося продолжать нашу беседу, и прибавил, что пришел потому, что печь надымила в его кабинете.
— О чем же у вас речь?
— Просто вспоминали старое, когда встречались друг с другом совершенно в другой обстановке.
— Дань прошлому за счет тяжелого настоящего?
— Не то что дань, — ответил Пустовойтенко, — а просто некоторое отвлечение.
— Да, настоящее не весело...
— Лучше ли будущее, ваше высокопревосходительство? — спросил я без особенного, впрочем, ударения на свою мысль.
— Ну, это как знать... О, если бы мы могли его предугадывать без серьезных ошибок! Это было бы величайшим счастьем [416] для человека дела и величайшим несчастьем для человека чувства...
— Верующие люди не должны смущаться таким заглядыванием, потому что всегда будут верить в исправление всего высшей волей, — вставил Пустовойтенко.
— Это совершенно верно, — ответил Алексеев. — И вы знаете, только ведь и живешь мыслью об этой высшей воле, как вы сказали. А вы, вероятно, не из очень-то верующих? — спросил он меня.
— Просто атеист, — посмеялся Пустовойтенко и отвел от меня ответ, который мог бы завести нас в сторону наименее для меня интересную.
— Нет, а я вот счастлив, что верю, и глубоко верю в Бога, и именно в Бога, а не в какую-то слепую безличную судьбу. Вот вижу, знаю, что война кончится нашим поражением, что мы не можем кончить ее чем-нибудь другим, но, вы думаете, меня это охлаждает хоть на минуту в исполнении своего долга? Нисколько, потому что страна должна испытать всю горечь своего падения и подняться из него рукой Божьей помощи, чтобы потом встать во всем блеске своего богатейшего народного нутра...
— Вы верите также и в это богатейшее нутро? — спросил я Алексеева.
— Я не мог бы жить ни одной минуты без такой веры. Только она и поддерживает меня в моей роли и моем положении... Я человек простой, знаю жизнь низов гораздо больше, чем генеральских верхов, к которым меня причисляют по положению. Я знаю, что низы ропщут, но знаю и то, что они так испакощены, так развращены, так обезумлены всем нашим прошлым, что я им такой же враг, как Михаил Саввич, как вы, как мы все...
— А вы не допускаете мысли о более благополучном выходе России из войны, особенно с помощью союзников, которым надо нас спасти для собственной пользы?
— Нет, союзникам вовсе не надо нас спасать, им надо только спасать себя и разрушить Германию. Вы думаете, я им верю хоть на грош? Кому можно верить? Италии, Франции, Англии?... Скорее Америке, которой до нас нет никакого [417] дела... Нет, батюшка, вытерпеть все до конца — вот наше предназначение, вот что нам предопределено, если человек вообще может говорить об этом...
Мы с Пустовойтенко молчали.
— Армия наша — наша фотография. Да это так и должно быть. С такой армией, в ее целом, можно только погибать. И вся задача командования — свести эту гибель возможно к меньшему позору. Россия кончит прахом, оглянется, встанет на все свои четыре медвежьи лапы и пойдет ломить... Вот тогда, тогда мы узнаем ее, поймем, какого зверя держали в клетке. Все полетит, все будет разрушено, все самое дорогое и ценное признается вздором и тряпками.
— Если этот процесс неотвратим, то не лучше ли теперь же принять меры к спасению самого дорогого, к меньшему краху хоть нашей наносной культуры? — спросил я.
— Мы бессильны спасти будущее, никакими мерами этого нам не достигнуть. Будущее страшно, а мы должны сидеть сложа руки и только ждать, когда же все начнет валиться. А валиться будет бурно, стихийно. Вы думаете, я не сижу ночами и не думаю хотя бы о моменте демобилизации армии?... Ведь это же будет такой поток дикой отваги разнуздавшегося солдата, которого никто не остановит. Я докладывал об этом несколько раз в общих выражениях; мне говорят, что будет время все сообразить и что ничего страшного не произойдет: все так-де будут рады вернуться домой, что ни о каких эксцессах никому и в голову не придет... А между тем к окончанию войны у нас не будет ни железных дорог, ни пароходов, ничего — все износили и изгадили своими собственными руками.
Кто-то постучал.
— Войдите, — ответил Алексеев.
— Ваше высокопревосходительство, кабинет готов, просвежился, — доложил полевой жандарм.
— Ну, заболтался я с вами, надо работать, — сказал Алексеев и пошел к себе.
Я вспомнил всех чертей по адресу не вовремя явившегося жандарма: мне так хотелось довести разговор до более реального конца. [418]
— Вы думаете, — спросил меня Пустовойтенко, — что начальник штаба будет сейчас работать? Нет, после таких бесед у него всегда только одно желание: помолиться.
— А ваше мнение, Михаил Саввич, тоже такое же?
— Я по складу своего мышления мало гадаю о будущем, а пристально всматриваюсь в настоящее.
— И каким же находите его в пределах нашего прерванного разговора?
— Откровенно говоря, самым безотрадным.
— Ну, а Верховный?
— Он видит со слов своих приближенных, которым, конечно, не пристало рисовать ему какую-нибудь мрачность. Она невыгодна для них. Каждый, особенно нацелившийся на какое-нибудь жизненное благо, старается уверить его, что все идет хорошо и вполне благополучно под его высокой рукой. Разве он понимает что-нибудь из происходящего в стране?! Разве он верит хоть одному мрачному слову Михаила Васильевича? Разве он не боится поэтому его ежедневных докладов, как урод боится зеркала?... Мы указываем ему на полный развал армии и страны в тылу ежедневными фактами, не делая особых подчеркиваний, доказываем правоту своей позиции, а он в это время думает о том, что слышал за пять минут во дворце, и, вероятно, посылает нас ко всем чертям. Как может он что-нибудь видеть и знать в такой обстановке? Ведь при выборе любого человека на любое ответственное место видно, до какой степени он не понимает ничего происходящего в России.
— Да, тяжело в такой обстановке. Не завидую вам.
— Зато я завидую вам. Какое счастье знать, что ни за что не ответствуешь в настоящее время. Знаете ли вы, что приходится испытывать ежедневно?... Ведь ни один шельма министр не дает теперь окончательного мнения ни по одном вопросу, не сославшись на Алексеева — как он-де полагает. Все умывают руки, но делают это незаметно, тонко. Один Штюрмер чего стоит! Ведь набитый болван, но болван со злой волей, со злыми намерениями. Вы посмотрите на армию. За парадами да объездами ее отсюда не видят, а в ней сапога [419] целого нет, окопа порядочного нет, все опустилось, изгадилось. Да и в тылу не лучше. Там такой хаос, такой кавардак, что сил человеческих нет, чтобы привести в порядок.
— А государь заговаривает когда-нибудь на общие темы?
— Никогда. В этом особенность его беседы с начальником штаба и со мной — только очередные дела.
— Какой же выход, Михаил Саввич?
— Выход? По-моему, куропаткинское терпение...
На этом наш разговор закончился: меня позвали к телефону.
Сегодня был здесь благочестиво улыбающийся генерал Артамонов. Напялил все ордена, обвесился медалями, как министерский курьер, во всю грудь — вид довольно глупый. Приехал «наниматься». Эта фигура стоит отметки. Командуя корпусом в мирное время, он обращал особенное внимание на знание каждым солдатом дня своих именин, престольного праздника их деревенского храма и жития святых, изображения которых висели в казарме и на кроватях. Приезжая в часть, он прежде всего шел в церковь, молился там на полу, в поклонах, потом шел на опрос указанных сведений, а о военном деле иногда не было и полуслова. Так его и прозвали «фарисеем» и, конечно, при его приезде убирали все образа с кроватей и назубривали со священником всю духовную «словесность»... Его 1-й корпус входил в армию Самсонова. Артамонов был жалок не менее командира 13-го корпуса Клюева, до того он был не на своем месте. Корпус спасся совершенно случайно. Впрочем, надо отдать справедливость: он не лишен личной храбрости. Вот рассказ офицера лейб-гвардии Литовского полка, лично командовавшего ротой, прикрывавшей последний мост под Сольдау. Артамонов перешел мост и остался с ротой, сидя на валу ее окопа, поливаемого артиллерией. Уже выбыла треть роты, а он сидел спокойно; потом посмотрел на часы, сказал, что время. Мост взорвали и рота стала отходить. Может быть, этим он думал загладить неудачу своего корпуса, сознавая, что его карьера окончена. Впоследствии он был реабилитирован. Николай Николаевич поцеловал его, сказав: «Очень рад, что [420] ты оправдался». Немного спустя он втерся в XI армию Селиванова, осаждавшую Перемышль. Как только крепость была занята нами, Селиванов подал рапорт о возвращении своем в государственный совет по усталости и болезненному состоянию, Иванов же назначил комендантом Перемышля Артамонова. Первое, что он сделал, — попросил американского корреспондента Вашбурна снять его в такой позе: в комнате висит большой, в рост, портрет Франца-Иосифа; впереди него и немного в стороне стоит Артамонов, положив руку на спинку стула... Понимайте, дескать, о русском герое-генерале, который попирает монархию австрийского императора... Полагаю, что все это свидетельствует о большом уме генерала...
Первый же его приказ по крепости очень возмутил гарнизон: там очень много воздавалось австрийцам, сохранялось оружие их офицерам, признавалось, что к ним нужна особая любезность и пр. Приказ был на двух языках: на русском и немецком. Хотя Артамонов не подписал немецкого, дав это сделать своему начальнику штаба, но он его просмотрел и одобрил. Николай Николаевич был очень возмущен этим и хотел немедленно удалить Артамонова, но за него вступился Иванов, и вел. князь уступил. Этот приказ подшит в особое дело, находящееся у нас в дежурстве. Немного времени спустя, он упустил 20 000 пленных, которых вдруг не стало к поверочному со стороны штаба фронта подсчету. За это он главным образом и был отставлен.
Вчера в Париже в министерстве иностранных дел происходило первое заседание военного совета представителей всех союзных держав.
Англию представляют премьер Асквит, Эдуард Грей, лорд Китченер, Ллойд Джордж и главнокомандующий английской армией на западном фронте Дуглас Хег. Россию — наш посол в Париже А. П. Извольский и генерал Жилинский. Представители Италии — премьер Саландра, министр иностранных дел Соннино, главнокомандующий итальянской армией генерал Кадорна и товарищ военного министра, заведующий делом снабжения армии генерал Дальолио. Бельгия [421] представлена премьером, занимающим и пост военного министра, бароном де Броквилем и министром иностранных дел бароном Бейенсом. Сербия — Николой Пашичем и Иованом Иовановичем, бывшим посланником в Вене. Япония — послом в Париже Матсуи. Францию представляет премьер Бриан, военный министр генерал Рок и главнокомандующий Жоффр.
Конференция выработала меры к увеличению общих ресурсов союзников — как экономических и финансовых, так (и особенно) военных.
Этому большому военному совету предшествовал целый ряд предварительных совещаний, на которых совершена была подготовительная работа, и теперь союзникам придется только торжественно подтвердить уже состоявшиеся частичные соглашения, подтверждающие полную их солидарность как в войне, так и при будущем мире. Как жаль, что от нас там Жилинский...
Сегодня военный министр, дождавшись опубликования указа о своем назначении, выехал отсюда в Петербург. Алексеев, Пустовойтенко и другие провожали его, как покидающего здешнюю свою жизнь. На поздравление Тихобразова по случаю назначения Шуваев ответил ему, как хорошо знакомому товарищу сына: «Что теперь поздравлять! Вы вот поздравьте-ка через год!...»
Клембовский просил Брусилова не назначать его командующим VIII армией, ссылаясь на то, что он лишен боевого счастья, как его аттестовал командующий IV армией Рагоза. Брусилов сообщил об этом Алексееву и добавил, что такого несчастливца он не хотел бы иметь начальником штаба. Алексеев написал Брусилову, что все знают, что Клембовский этого места не добивался, что и в штаб фронта попал помимо своего желания, но стоит выдвижения; а насчет счастья фарисействовать не надо. Брусилов ответил, что царь повелел Клембовскому остаться в штабе до ознакомления Брусилова с фронтом. [422]
Командующим VIII армией назначен Каледин. Воин хороший, но, как и все они, лишенный всякого понятия о России, ее страданиях, чаяниях, настроениях и нуждах. А ведь у армии своя территория, свое население.
15 марта в петербургских кругах уже знали о назначении Шуваева.
Оказывается Жоффр относится очень сдержанно к нашей помощи Франции особыми войсками. Это затея его политических врагов Галлиени и Думмера. И он, конечно, прав; не придается значения этой помощи и здесь; просьба Думмера, по заключению По, произвела в Ставке неприятное впечатление, о чем По было сказано, а им сообщено тотчас же своему правительству.
Сегодня Алексеев отправил Жилинскому сообщение о ходе операции за 12–15 марта Вот его заключение: «Наступающая весна, разлив рек, болот, заболоченность почвы вынуждают на время задержать дальнейшее развитие операции; подвоз стал труден до крайности». Да, все это следовало предвидеть; все это ясно было с самого начала разговоров об операции.
Итак, это была вторая операция при Алексееве и она тоже не удалась.
Третьего дня вернулся адмирал Филлимор. Он ездил в Александровск (севернее Колы) на Кольском полуострове. Война продвинула вопрос о скорейшем проведении дороги в незамерзающий порт в Екатерининском заливе на Мурманском берегу. Надо связать станцию Званку Северной железной дороги с Петрозаводском, последний — с Кандалакшей и Александровском и таким образом получить зимний путь в Белое море. Дорога, связывающая Александровск с Кандалакшей, длиной 300 верст; половину от Александровска должны были построить англичане, половину от Кандалакши — мы. Мы свое сделали, а они построили всего 15 верст. По мнению англичан, мы не выполнили всех обязательств в смысле довольствия их рабочих и пр. Разобраться в этом конфликте и наметить способы для скорейшей смычки пути и было задачей, порученной английским правительством [423] своему адмиралу. Филлимор признал, что англичане прислали очень плохих инженеров, рабочие канадцы оказались вообще малопригодными. Мы бесчеловечны к пленным славянам: там на работах в болотах и тайге их тысячи, 85% болеют цингой, а немцев и венгров нет — их и не смеют туда послать. Эти же сдавшиеся нам из принципа люди гибнут. Александровск охраняется английским броненосцем и несколькими мелкими судами. Адъютант Филлимора простудился в дороге и остался выздоравливать на броненосце.
Сообщение наше с Жилинским и вообще с Францией идет так: отсюда в Александровск, оттуда передают по океанскому кабелю в Англию, дальше на берег Франции по другому кабелю, потом в Париж.
Немцы истратили под Верденом 5 000 000 снарядов, то есть столько же, сколько французы за время Шампанской операции.
Горбатовский назначен командующим VI, а Радко Дмитриев — XII армией. Куропаткин назначил их сначала наоборот, но Алексеев и царь нашли неудобным, чтобы болгарин защищал столицу и вел операции в Финляндии.
Радко Дмитриев любим подчиненными и войсками за свою мягкость и беззаветную личную храбрость. Однако, этих качеств у нас мало: в нашей армии нужна твердая власть и неудержимая энергия в смысле очистки авгиевых конюшен. За все время командования III армией (с 5 сентября 1914 по 7 мая 1915 г.) Радко Дмитриев не прогнал ни одного начальника, не сместил даже с должности... Эта мягкость у нас не должна оцениваться положительно. Образцом его неумения говорить с войсками приведу приказ от 23 сентября 1914 г.:
«Воины-богатыри III армии! Разбитый вами в австрийских боях противник собирает последние свои силы и осмеливается наступать на нас с целью спасти из крепости Перемышль запертую там нами австрийскую армию. Нам предстоит встретить его и окончательно сокрушить. Я уверен, доблестные воины, что вы на этот раз, подобно предыдущим боям, сумеете доказать врагу, что русский солдат непобедим. Вы повалите окончательно врага и порадуете великого нашего [424] государя и матушку Россию новой победой. Вперед же, молодцы, и да поможет нам Бог в великом и славном деле, за которое уже пролита кровь наших братьев-соратников!»
Юго-Западный фронт отправил на Северный фронт 9 обозных транспортов, а на Западный — 4, и стонет. Сегодня Иванов давал об этом пространную телеграмму.
5-й армейский корпус (Балуева) собрал за эту операцию 12 192 винтовки; в других частях II армии собрано меньше, но все же дело сбора оружия налажено.
Николай уехал в Царское Село. Указом от вчерашнего числа Иванову повелено быть членом госуд. совета и состоять при особе царя.
Артамонов еще здесь; был на завтраке у царя, сегодня обедал у нас. Держится, как лакей, знающий, что еще немного поклонов — и он опять будет барином. Его просил к себе на фронт Иванов. Теперь Алексеев воспользовался переменой и, сказав, что, может быть, Брусилову он будет неугоден, послал бумагу о зачислении Артамонова в резерв чинов Северного фронта.
Сегодня принц Ольденбургский подробно телеграфировал царю о гибели госпитального судна «Португалия». Царь ответил телеграммой: «Глубоко возмущен. Непременно обнародовать повсюду».
К Иванову для переговоров ездил генерал-адъютант Трепов, пробывший там от поезда до поезда. Он начал с вопроса, не хотел ли бы генерал немного отдохнуть. Тот понял его буквально и ответил, что сейчас, когда на его фронте нет ничего важного, он ничего не имел бы против небольшой передышки, но что вообще с удовольствием оставался бы на своем месте. Вот почему, когда Иванов узнал, как толкуется его ответ, он и дал вчера телеграмму Алексееву и Фредериксу, как главнокомандующему главной квартирой: «В опровержение неправильного толкования моих слов считаю нужным подтвердить, как и говорил Трепову, что с удовольствием бы остался на фронте»... Что это значит? [425]
Когда Иванов прочел письмо царя, привезенное Треповым, то заплакал как ребенок. В письме было указание на болезнь старика и его просьбы об отдыхе в виде дважды заявленной царю усталости — раз при Николае Николаевиче, когда царь ответил, что рассчитывает все-таки на его силы, вторично при Алексееве, когда Николай промолчал.
Сегодня царь подписал вчерашним числом рескрипт на имя Иванова, составленный Алексеевым, написав на нем сверху. «Хорошо».
«Николай Иудович.24 июля 1914 года Австро-Венгрия объявила войну России.
Я вручил вам главнокомандование над армиями, предназначенными для борьбы с этой державой, с полным убеждением, что знание врага и местных условий, ваш обширный боевой опыт, приобретенный в войне 1904–1905 гг., послужат залогом успеха и победы.
В памятные дни великой галицийской битвы с 13 по 30 августа 1914 года предводимые вами доблестные войска одержали полную победу над австро-венгерской армией. Занятие Львова, обложение крепости Перемышль и глубокое вторжение в Галицию явились следствием этой победы.
Наступление врага на линию реки Вислы с угрозой Варшаве встречено вверенными вам войсками смелым маневром, вынудившим австро-германскую армию после длительных и упорных боев к общему отступлению.
Наши материальные недостатки, сказавшиеся уже с ноября 1914 года, приостановили дальнейшее развитие наступления предводимых вами армий, но, невзирая на это, армии эти, отбив ряд попыток неприятеля освободить обложенную крепость Перемышль, принудили гарнизон ее сложить 9 марта 1915 года оружие и проявили мужественный и смелый почин к форсированию Карпатских гор.
При полной бедности в материальных средствах в апреле 1915 года на доблестные армии Юго-Западного фронта выпала тяжелая задача отстаивать шаг за шагом от сильного [426] числом, богатого артиллерией врага свои завоевания и поставить предел вторжению его в нашу землю.
С глубоким чувством благодарности я вспоминаю ваши труды за истекшие 20 месяцев войны на славу родины, ваше искусное предводительствование армиями, вашу любовь и заботу о войсках.
Эти тяжелые месяцы неустанных трудов повлияли на ваше здоровье и силы. Снисходя к желанию вашему, я с грустью освобождаю вас от забот по предводительсгвованию и руководству действиями вверенных вам армий и призываю вас к деятельности в качестве члена государственного совета Но, желая в лице вашем сохранить при себе умудренного опытом и знаниями сотрудника в ведении великой войны, я назначаю вас состоять при особе моей в убеждении, что с присущей вам преданностью мне и России вы и впредь посильно приложите ваш труд для достижения великой цели — победы.
Пребываю к вам навсегда неизменно благосклонный, глубоко вас уважающий и сердечно благодарный
Николай».
Приехал сюда хлопотать о получении конного корпуса временно им командующий генерал-лейтенант Казнаков.
Во время своей северной поездки Филлимор говорил поручику Зуеву, что англичане очень недовольны своими дипломатами и, наоборот, считают, что лучшие дипломаты — русские... Они очень недовольны и своим генеральным штабом. По этому поводу в Галлиполи англичанами был даже сочинен анекдот. Пойманный турок, хороший стрелок, на допросе у англичан: «Сколько ты получаешь награды, если убьешь из ружья нашего рядового? — Один пиастр. — А за нашего офицера? — 5 пиастров. — А за нашего генерала? — 10 пиастров. — А за нашего офицера генерального штаба? — Вешают. — Почему? — Потому что уничтожение офицера вашего генерального штаба улучшает ваше положение»...
Положительно эту истории надо сделать девизом на зданиях, изданиях и на фуражках всех созданий академии нашего генерального штаба. [427]
С Юго-Западного фронта получены точные сведения, что там все, начиная с самого Иванова, были поражены сообщением, привезенным ему Треповым.
Алексеев отправил Жилинскому телеграмму о наших особых бригадах: «Вопрос — совершенно второстепенный, которому вмешательство дипломатов придало неподобающее значение. Ни о каком неприятном впечатлении вследствие того или иного решения на государя, тем более на Ставку, не может быть и речи. Его величество, представляя две бригады Франции, считает, что высшее военное французское командование должно решить, как использовать их: во Франции или в Салониках, и притом обе вместе или головную в одном, вторую в другом месте. Нужно только твердое окончательное решение».
Командующий I армией приказал командирам корпусов «исследовать обстановку минувшего наступления, выяснить причины наших неудач и скорее сообщить о них ему, чтобы своевременно ознакомить войска с прошлым опытом, дабы самим не повторить чужих ошибок. Что-то совсем не по-русски.
Аверьянов сообщил начальнику штаба Западного фронта, что посылаются 12 600 лошадей ввиду экстренной в них надобности.
«Весеннее половодье все более стесняет район операций войск обеих сторон. Противник в своем сообщении признает, что в предшествовавший период наших подготовительных действий, наша артиллерия вела огонь при расходе снарядов в размерах еще невиданных на Восточном фронте»; «молодой состав наших полков горячо рвется в бой несмотря на невероятные трудности, вызываемые местностью, превращающейся в болото». Вот все, что наконец сегодня появилось в сообщении штаба о неудавшейся операции II и V армий.
Прибыл новый военный представитель Японии. При приветствии меня, по представлении полковником Базаровым, он учтиво раскланялся и сказал: «Очень рад вам представиться». Очевидно, заученная фраза. Кондзеровский сказал ему, что с ним хочет повидаться вел. князь Георгий Михайлович до своего отъезда на фронт. [428]
Сегодня Иванов послал Родзянко следующую телеграмму:
«Вследствие телеграммы от 16 марта, сообщаю вашему превосходительству, что вопрос о возможно полном обсеменении полей в пределах Юго-Западного фронта подвергся своевременно всестороннему рассмотрению. Не имея возможности по условиям боевой обстановки прекратить работы по устройству укрепленных позиций, устройству нужных для армии мостов, постоянному исправлению дорог, я, с целью большего освобождения принудительно привлекаемого на эти работы населения, неоднократно просил министров военного и земледелия о высылке на фронт до 100 000 пленных и 75 000 рабочих дружин из ратников старших возрастов. К сожалению, за исчерпанием всех военнопленных на нужды внутри империи и за отсутствием свободных от назначения ратников, мое ходатайство не было удовлетворено. Для того чтобы дать возможность населению обсеменить свои поля, я отдал распоряжение, чтобы с 10 марта по 20 апреля на период сева некоторые работы в более глубоком тылу были сокращены и чтобы все принудительно привлеченные на работы одиночные рабочие от населения на указанный период были отпущены домой и заменены полностью командированными нижними чинами некоторых войсковых властей. Что касается подвод от населения, то за полной невозможностью заменить наряжаемые подводы войсковыми обозами и военными транспортами, работающими по подвозу к армиям ныне, в период весеннего бездорожья, с полной напряженностью, совершенно освободить население от наряда подвод не представляется возможным. Для возможного облегчения населения в этом отношении число взимаемых подвод в тыловом районе сокращено на период сева почти наполовину, в районах армий также значительно сокращено, приняты меры к равномерному распределению подводной повинности между всеми губерниями театра войны. Независимо от этого губернаторам театра войны предложено организовать к половине посевного периода смену подвод, оставшихся на работах, подводами, владельцы которых успеют обсеяться, или же организовать обработку [429] полей наряженных на работы крестьян их односельцами. Упоминаемого в телеграмме вашей безвозмездного наряда рабочих и подвод на разного рода работы в пределах фронта не делается, все принудительно привлекаемые рабочие и подводы оплачиваются из утвержденных мной или соглашенных с чинами государственного контроля посуточных окладов. На период же обсеменения полей с 10 марта по 20 апреля мной повышены цены для добровольно остающихся на казенных работах одиночных рабочих и принудительно привлеченных подвод до следующих размеров в день: мужчине — 175 копеек, женщин — 125 коп., подростку — 80 коп., одноконной подводе — 425 копеек, пароконной подводе — 600 копеек, при продовольствии людей от казны, но на своем фураже. Что касается наряда воловьих подвод, то от фронта распоряжения о наряде именно воловьих подвод не делалось; вероятно, это частное распоряжение местной администрации, которой вместе с этим даются указания. Распоряжения о воспрещении единичных покупок скота для землевладельцев не делалось, а были сделаны распоряжения, воспрещающие скупку скота с коммерческими целями и для вывоза из пределов фронта. По этому вопросу вместе с тем даются разъяснения губернаторам. Принимая все меры к возможно большему облегчению для населения нарядов на совершенно необходимые для армии работы, которые прекратить или не производить я не могу ввиду обеспечения боевых действий армии, я указал войти с ходатайством о возможно большем развитии и сформировании военно-рабочих инженерных дружин и особых рабочих транспортов, что даст возможность уменьшить повинности населения».
Георгий Михайлович едет на Западный фронт благодарить некоторые войска за недавние их усилия; он заедет в 40-ю дивизию, 40-й и 14-й Сибирские и 1-й армейский корпуса, 76-ю дивизию, 5-й армейский и 3-й Сибирский корпуса и 25-ю и 55-ю дивизии.
Распоряжениями Куропаткина при дворе уже недовольны. [430]
Вчера Беляев просил Алексеева высказаться по вопросу, не надо ли сейчас же дать Хороссанскому отряду на Кавказе новое назначение ввиду возможных осложнений в Афганистане. Сегодня Алексеев ответил начальнику генерального штаба так, что тот должен был понять всю неуместность своего вопроса без каких бы то ни было данных для решения его со стороны начальника штаба Верховного главнокомандующего: «Вопрос этот требует разработки. Я не могу взять его на себя, ибо не имею никаких данных для решения, какие силы может выставить возможный противник, что мы имеем ныне в Туркестане, какие наименьшие силы нужно иметь теперь как гарантию для обеспечения сосредоточения, сколько нужно подать и план действий хотя бы в скромном виде. Разработку надо поручить местному начальству. В случае разрыва с Афганистаном нужно образовать отдельную армию, какого бы она ни была состава. Нужно теперь же подготовить формирование этого штаба и назначить надлежащего и знающего начальника штаба армии. Передачу Хороссанского отряда нужно, конечно, отложить, ибо Хороссан будет представлять часть туркестанского театра военных действий».
Сейчас начальником штаба туркестанского военного округа состоит генерал Воронец, который, конечно, и не «надлежащий», и не «знающий». Он ездит чуть не ежедневно к пленным, делает им всякие любезности и вообще ведет себя там так, что его давно надо гнать вон.
Формирование в Одессе сербского отряда идет неладно. Туда направляют пленных хорватов, словенцев и сербов; они не знают, зачем приезжают; узнав, в чем дело, иногда отказываются и их опять надо направлять в Воронеж к воинскому начальнику. Недавно так попал туда австрийский полковник Коссенович. «Ввиду выяснившегося крайне вредного направления его и еще семи офицеров» 5 марта они были направлены в Воронеж под усиленным конвоем и теперь их направляют в один из отдаленных военных округов.
Куропаткин запрошен, желает ли он иметь в резерве чинов фронта Артамонова. [431]
Сегодня Иванову послан рескрипт с фельдъегерем.
Уезжая отсюда, Шуваев сказал на вокзале Алексееву и Кондзеровскому, что, в согласии с мнением первого, ни один полковник генерального штаба не будет произведен в генералы, не прокомандовав год полком. На это он испросит высочайшее повеление.
Чтобы судить, насколько силен хаос в организации нашего командования, приведу пример 29-го армейского корпуса: с сентября 1914 г. по июль 1916-го через него прошло 19 разных дивизий...
Дитерихс донес, что 18 марта в Киеве задержана телеграмма за № 2682 из Астрахани в Киев, Владимирская, 16, «Обществу Двуглавый Орел» следующего содержания:
«Подготовлен решительный натиск на Верховную власть; молите государя не слагать самодержавия, нельзя отдать Россию сумасшедшим. Сообщите это в Одессу, Кишинев, Херсон, Аккерман, Житомир, Нежин, Витебск, всем киевским. Получение подтвердите. Тиханович-Савицкий».
Только сегодня Пустовойтенко запросил Леонтьева о том, как генеральный штаб думает использовать опыт войны и дать армии дополнения и изменения существующих уставов, и просил сообщить, сделает ли это генеральный штаб или лучше поручить Ставке. Просто потрясающе!
Приказание начальника штаба Верховного главнокомандующего:
«До настоящего времени меры борьбы с болтливостью чинов армий, вредящей тайне, решительных результатов не дали. По поступающим из многих источников сведениям, лица, принадлежащие к составу армий или учреждений, не соблюдают должной осторожности и сдержанности, особенно в разговорах в общественных местах. Многое также свободно передается семьям, а оттуда очень быстро получает широкое распространение.Замечено, что эта преступная болтливость постепенно приобретает все большую и большую беззастенчивость, требующую применения действенных мер борьбы с этой опасностью. [432]
Это обстоятельство обратило на себя внимание его императорского величества, повелевшего, чтобы начальствующие лица всех степеней прежде всего вновь обратились к патриотическим чувствам вверенных им чинов, напомнив им опасные последствия малейшей в указанном отношении неосторожности и нескромности.
Государь император твердо верит, что путем разъяснений на соответствующих практических примерах можно ярко и убедительно представить весь вред, приносимый военному делу подобного рода болтливостью и добиться соблюдения должной осторожности как в разговорах, так и в письменных сношениях.
Вместе с тем его императорское величество повелевает виновных в несоблюдении этого основного требования, предъявляемого военными обстоятельствами к каждому истинному слуге царя и родины, подвергать взысканиям со всей строгостью законов, давая широкую огласку как обстоятельствам совершенного преступления, так и наложенным за него взысканиям, с упоминанием, кем именно это преступление было совершено».
Борьба с болтливостью ведется с самого первого дня войны, но для ее успешности нужны такие меры, которые вообще не в духе немецкой власти, вот почему до настоящего времени все меры «не дали решительных результатов». Как пример укажу на полковника Черепанова. Он писал очень много лишнего своей жене и сыну и часто помещал такие сведения о расположении войск и пр., что просто непонятно, как он был смел. Все это было замечено, приказано расследовать и если не обнаружится злой умысел (дело доходило до условных депеш), то взыскать дисциплинарно с указанием в приказе. Эверт ему и сделал анонимный выговор в приказе от 31 января 1915 г.:
«Один из чинов вверенной мне армии позволил себе в ряде писем своим родным сообщать сведения о войсках, не подлежащие оглашению. Подвергнув виновного в таком легкомысленном отношении к соблюдению военной тайны строгому взысканию (неправда. — М. Л. ) и отставив его от [433] производства в следующий чин (получил вскоре же. — М. Л.), подтверждаю к неуклонному исполнению приказы главнокомандующего Юго-Западным фронтом 1914 г. №№ 34 и 279, которые вновь объявить в приказах по всем частям и учреждениям вверенной мне армии.Приказываю также всем начальствующим лицам вновь подтвердить и разъяснить своим подчиненным, как офицерам, так и нижним чинам, тот вред, который может быть принесен армии непростительной болтовней, как в письмах, так и на словах, о местах расположения, передвижениях и действиях частей войск и высших войсковых соединений, и предупредить подчиненных, что в дальнейшем такие болтуны будут предаваться военному суду за разглашение военных тайн».
24 ноября 1914 г. главнокомандующий Юго-Западным фронтом пробовал взять мягкостью...
«Отмечаю усилившуюся в последнее время несдержанность в разговорах. Так, например, были случаи открытой передачи, даже генералом, в обществе и общественных местах, а также в присутствии людей, неспособных разобраться в услышанном, сведений о задачах армий, о распоряжениях высших начальников, донесений о переменах в составе армий. Обращаясь к высокому чувству патриотизма, носимому в себе всеми русскими людьми в эти великие дни, прошу помнить, что иногда мелкое, неосторожно обнаруженное сведение может послужить во вред делу, что везде могут найтись уши, которым нужна такая неосторожность, и что лучшим средством против них есть или отказ раз и навсегда вести разговоры о ближайших военных событиях, находясь в общественных местах и в присутствии лиц, не имеющих прямого отношения к делу, или немедленное оставление армии. В особенности прошу о принятии зависящих от каждого мер к тушению слухов — как злонамеренно пускаемых, так и рождающихся от той же несдержанности в разговорах. В противном случае слух растет и может принести непоправимый вред делу».
Приказ небывалый, потому что совершенно лишен достодолжного генеральского конца: «Виновные и т. д...» Были [434] приказы и грозные, но, повторяю, болтливость нисколько не устранена. Сплетня лежит в природе русского человека, и притом в двух видах: так сказать, фотографическая и гиперболическая. Первая, исходя от человека, самолично видевшего или слышавшего какой-либо факт, или от лица, пришедшего к известному заключению от данного факта, начинает нарастать, как только делается достоянием вторых лиц... Дальше она переходит в гиперболическую и на шестом-десятом «очевидце» принимает иногда самые нелепые формы. Каждый ведь вспомнит, что он когда-нибудь слышал от третьих лиц о том, что сам хорошо знал совершенно в другом виде. Мы до такой степени привыкли к тому, что в нашей уродливой жизни все возможно, до такой степени не верим ничему, исходящему от официальных источников, до такой степени прониклись уверенностью в их систематической, глубокой лживости, так упорно всегда и во всем ищем худшее, так мало любим свою страну и еще меньше имеем инстанций для апеллирования к правде, что органически не можем наложить на себя узды молчания, боясь, что она затянет нас до полного порабощения своего духа. Благо родины, а во время войны — еще и армии, не рисуется нам так ясно, как европейским народам; мы не в силах отказать себе в удовольствии поделиться чем-нибудь, особенно отрицательным, не стесняясь присутствием постороннего лица. С другой стороны, как не поделиться кое-чем с родными, близкими — ведь им все так интересно и все так мало известно... Ведь если не от нас самих, то больше не от кого им узнать правду — она крепко замкнута на прочный русский замок, который сковал публичное и печатное слово...
Сегодня Смирнов вступил в командование своей армией, Рагоза вернулся в IV.
Вернувшийся от Плешкова наш подполковник Михалькович, командированный временно, по его просьбе, в его штаб, говорит, что нет одной причины, вызвавшей неудачу [435] операции; их много: молодость частей, их неопытность, погода, время года, отсутствие подвоза, рознь среди начальников, отсутствие инициативы, суета, созданная Рагозой и Эвертом, и т. д. На отчете Михальковича о том, что разделение II армии на группы было одной из причин неудач, Алексеев написал: «Это хороший ответ на лепет Рагозы».
Сергей и Георгий Михайловичи столуются теперь в собрании. Второй еще больше учтив с Алексеевым, приходит раньше его и т. д.