1916 год
Февраль
Полковник Терехов рассказал кое-что об организации разведки в больших штабах.
В мирное время он заведовал разведывательным отделением штаба самого важного военного округа — Варшавского. В год на покупку у немцев документов, планов и пр. ему отпускалось 35 000 р. Разумеется, это капля в море. Агентов у него было 10–12; иметь больше нельзя было по деньгам, а теперь в одной II армии в месяц расходуют 20 000 рублей. Трое агентов было в Вост. Пруссии, трое — в Познани и т. д. [236]
Ясно, что с объявлением войны пришлось все создавать заново, и только одна II армия имела тогда уже до 200 агентов.
Кто попал в агенты разведки, тому возврата нет. С самого начала каждого вступающего стараются так запутать и навсегда скомпрометировать перед своими, что потом, если он вздумает отойти от своей почтенной профессии, его или предадут немцам, или просто спустят со света. Больше полугода и одного обыкновенного шпиона не держат, потому что этот срок они служат «добросовестно», т. е. дают довольно ценный материал, а потом начинают шантажировать и лениться; затем их обходят поручениями, но держат под постоянным наблюдением.
Теперь их фотографируют в разных видах по штабам, а в мирное время это делалось иногда попросту в коммерческих фотографиях; поэтому ясно, что немцы могли просто покупать их карточки и подбирать коллекции, что и делали.
Цены за услуги были такие: например, за экземпляр справочной книжки для офицеров немецкого генерального штаба было заплачено 1500 р.; за массу документов об одной крепости в Познани в течение года было уплачено 20 000 рублей; даме за поездки в Германию за разными «материалами», под видом скупщицы контрабандных сигар, платилось по 300 р. за поездку. Некоторые агенты привозили ключи от секретных крепостных и других шкафов с немецкими военными документами; тогда в течение нескольких часов с них делали дубликаты и вручали агенту одну копию и оригинал; первую — чтобы он сам мог попадать в шкаф, подлинник — для возвращения на место, откуда было выкрадено на короткое время.
Секретные документы не всегда продаются, а иногда даются лишь на время; тогда с них снимают фотографию. Есть целая коллекция небольших книжечек со спичечную коробку, которые являются точной копией какой-нибудь печатной книжки или записанного дела.
Терехов по несколько раз в день и сейчас переодевается в штатское; револьвер всегда при нем; иногда его сопровождают два-три переодетых сыщика У агентов он никогда ничего не пьет и не ест, опасаясь отравы; даже не курит их папирос. [237]
Сейчас во II армии существуют три школы для агентов, где ведутся усиленные ежедневные занятия; вступившему туда тоже уже нет возврата...
И, будучи человеком, по-видимому, очень порядочным, Терехов говорит обо всем этом с увлечением, как любитель своего дела. Он дал за войну из Варшавы до 500 агентов разным штабам.
Генерала Николая Степановича Батюшина напрасно, по его мнению, считают знатоком разведки: почти все приглашенные им агенты оказались двойными. Работает он много, но дела своего как следует не знает. Дело Мясоедова поднято и ведено, главным образом, благодаря настойчивости Бонч-Бруевича, помогал Батюшин.
За январь 1916 г. в Бухаресте агентом «Нордзюда» истрачено 580 рублей и 450 рублей на экстренные дела, а в Стокгольме — 280 крон. Хорошо, что не больше при той бесталанности, с которой ведет это дело отчасти Ассанович, а наблюдает и руководит им, по закону, Пустовойтенко.
Носков сказал Ассановичу, как офицеру, заведующему печатью: «Слава Богу, что я не приложил свою руку к делу о белых местах, — теперь вас так проберут в Гос. Думе, что только клочья полетят». Ловко организовано...
Получив телеграмму Штюрмера, начальник штаба сказал: «Надо отстаивать». Пустовойтенко, конечно, за ним: «Надо поступать так, как я во время командования полком: в моем полку я командир и что приказал, будет исполнено».
Сегодня долго беседовал с Пустовойтенко о белых местах. Вот человек, лишенный всякого понимания гражданской жизни и тоже считавший, что оно ему и не нужно. «Все люди в России должны сейчас мыслить, как один человек, а потому — какие там белые места! Откуда они возьмутся? Когда я командовал Гроховским полком, то все 105 офицеров думали, как я, все одинаково; то же должно быть сейчас в России и в ее печати»... Однако я успел ему сказать все что надо и припугнуть Думой, чем парировал удар Носкова по [238] неповинному Ассановичу. Теперь пусть делают, что хотят. Он уже сдал на телеграф ответ нач. штаба Штюрмеру, но во время нашего разговора вдруг вызвал Ассановича и приказал ему немедленно снять депешу с аппарата (передача уже была начата) и ждать другую. Эта другая была послана сегодня же до получения письма, обещанного Штюрмером. Алексеев указал, что запрещение белых мест сделано в виде просьбы Горемыкина и желания царя, чтобы в вопросе о цензуре Ставка была в согласии с ведомством внутренних дел. «Председателем Совета министров возражений сделано не было и распоряжение вошло в силу. Означенное распоряжение (Ассанович, по свойственной ему рассеянности, написал «положение») явилось, таким образом, исключительным следствием желания бывшего Председателя Совета министров; поэтому, если в настоящее время отмена этого распоряжения, по вашему мнению, будет согласовываться с внутренними интересами государства, я отменю это распоряжение».
Теперь я больше ничего сказать не имею. Все!
Саввич командует 16-м корпусом.
Сегодня слышал происходивший за стеной доклад нач. штаба царю. Он характеризовал ему командующих армиями и командиров корпусов. Вопрос шел о выборе главнокомандующего Северном фронтом вместо Плеве и о замене этого кандидата кем-нибудь из командиров корпусов. Мало о ком Алексеев отзывался вполне хорошо, из первых — о Щербачеве, оговорясь, что декабрьская галицийская операция, конечно, неудачна, но, вероятно, это вина его штаба Он докладывает достойным тоном, в голосе его звучат серьезность, искренность и нелицеприятное, высоко понимаемое служение родине. В характеристиках людей он очень осторожен, но правдив. Царь и не замечает, что перед ним ежедневно происходит благоговейное служение долгу человека, который все еще надеется свести его в плоскость честного служение стране из пошлых плоскостей: Воейкова, Нилова, Распутина, жены и придворной челяди. Это просто какое-то митрополичье служение... Но не в коня корм. [239]
Представители министерства земледелия при полевом интенданте Владимир Андреевич Садовень и Николай Васильевич Рухлов (брат бывшего министра) ровно ничего не делают, что не мешает им получать громадные оклады, какие-то сказочные подъемные из Петрограда сюда, словом, синекурствовать даже без всякой декорации дела.
Эрзерум берут, как игрушку. Вот и мало от Юденича ждали. Конечно, смысл этого маневра разработан Алексеевым, но им он хорошо приведен в исполнение. Юденич, к сожалению, — не типичная фигура в нашей армии, а одно из привлекающих к себе широкие симпатии исключений. Когда началась война с Турцией, он был начальником штаба Кавказского военного округа. С большим чисто военным образованием, он проявил много военно-административных способностей, которые Кавказская армия оценила, как только вступил в дело: все было на месте и вовремя. Официально руководивший операциями бездарный канцелярист Александр Захарьевич Мышлаевский ничего без Юденича не делал. После нескольких удачных операций последний был назначен командующим армией. Работоспособность этого человека не уступает алексеевской, простота и скромность роднят их еще больше. При дворе его не особенно долюбливают, зная его совершенно независимый характер и органическое неумение кланяться. Жаль только, что, судя по многим бумагам о гражданском управлении Кавказом, и Юденичу не дано понимать азбуку государственной жизни, а слышанные мной некоторые его выражения показывают, что он во многом совершенно хаотичен, примыкая кое в чем к Пуришкевичу, кое в чем к... народным социалистам... Да еще около Николай Николаевич, то есть олицетворенный хаос всяких крайностей.
Сегодня нач. штаба получено большое письмо Плеве от 30 января. Он указывает, что соображения нач. штаба о крайней необходимости с глубоким вниманием отнестись к сбережению денежных средств государства уже преподаны им подлежащим чинам армий и учреждений фронта. «Я отчетливо вижу глубокое уже сознание ближайшими сотрудниками [240] важности высказанных вами соображений, постоянно сопровождаемое настойчивым с их стороны требованием осуществления всеми подведомственными им чинами и учреждениями разумной бережливости». На соблюдение строгой бережливости в расходовании средств учреждениями многочисленных инженерных организаций общественных и гражданских ведомств обращено особое внимание. «Даже при исполнении работ, признанных неотложными, многие отдельные части их, без особого ущерба обеспеченности успеха нашего, могли бы быть исключены из заданий инженерным строительствам и отнесены к делу самих войск, имеющих впоследствии использовать эти заблаговременные сооружения». «Полагаю уместным строго пресечь, как заблаговременные, все те работы по укреплению позиций, которые не требуют для осуществления своего столько времени, труда и искусства, что могли бы оказаться для самих войск непосильными. Полагаю также, что весьма существенного сокращения расходов действующей армии можно было бы достигнуть, включив разрастающуюся деятельность всевозможных многочисленных вспомогательных организаций в пределы удовлетворения действительно насущных потребностей нашей армии». «В составе организаций есть немало лиц, подлежащих привлечению в ряды армии, где и была бы использована их специальная подготовка без каких-либо особых расходов на содержание этих лиц. Между тем весьма крупное число таких лиц находит себе назначение во всевозможных организациях и получает освобождение от призыва непосредственно в состав армии. При этом лица эти сохраняют денежное содержание по должностям их постоянного служения, а в составе организаций приобретают, независимо от этого, право на особое еще весьма крупное вознаграждение, что и вызывает совершенно несообразное расходование средств государства». С этой стороны Плеве уже приняты некоторые меры. Направленная к дежурному генералу, эта бумага пришла от него с надписью: «Вопрос о привлечении на действительную службу уполномоченных разного рода организаций мной уже поднят ранее, начальник [241] генерального штаба ответил, что в будущем из лиц этой категории отсрочки предположено давать только тем, которым более 26 лет, остальные же подлежат призыву».
30 января генерал-квартирмейстер Западного фронта Лебедев просил о командировании на фронт для несения цензорских обязанностей по почтовой корреспонденции почтовых чиновников 1-го разряда и о возложении цензуры на местных земских начальников и на эвакуированных из занятых противником местностей классных чинов полиции. Пустовойтенко согласился только на первую группу лиц.
Очень много оживления внесла весть о взятии Эрзерума, сообщенная Ронжиным при выходе после завтрака из столовой. Он сам получил ее от нашего офицера, пришедшего для этого в собрание.
Генерал Михаил Алексеевич Пржевальский отличился тем, что неожиданно для турок ударил со своими туркестанским войсками на Эрзерум с севера. Он жил в Эрзеруме 6 лет под видом секретаря нашего генерального консула, на самом деле в роли военного агента, очень сблизился с турками, которых охотно принимал у себя дома, и узнал все что надо. За хромоту турки прозвали его «батал-паша». В числе передовых войск были и ополченские дружины, которые отлично работали.
Наши войска, следуя примеру турок, истребляют, при занятии селений... детей и женщин, говоря, что, по крайней мере, впредь будет спокойнее. Сидя в домашнем уюте, оцениваешь это как величайшее зверство, а побывав в атмосфере похода, даже не тяжелого и опасного кавказского, не прощаешь, конечно, но понимаешь.
Именем царя начальник штаба предписал Юденичу продолжать энергичное преследование турок.
Сегодня начальник штаба докладывал царю о слишком высоких окладах чинов нашего морского штаба Николай сказал, что подумает и завтра решит. Он говорит с Алексеевым очень ровным, спокойным голосом. [242]
Только сегодня получено письмо Штюрмера от 31 января. Поддержав соображения своей телеграммы, он приложил копию записки, поданной ему советом Общества редакторов ежедневных газет Петрограда, указав, что аргументацию его он «не может не признать вполне основательной», и добавив от себя еще новый аргумент «Накануне открытия сессии законодательных учреждений создавать какие-либо затруднения для печати нежелательно»... Вслед за этим получена и его телеграмма:
«По соображениям, основанным на внутренних в настоящее время интересах государства, покорнейше прошу ваше выс-во не отказать об отмене распоряжения о недопущении белых пропусков в газетах».
Начальник штаба телеграфировал главнокомандующим фронтами:
«Председатель Совета мин., по соображениям, основанным на внутренних в настоящее время интересах государства, просит об отмене распоряжения о недопущении белых пропусков в газетах, ввиду чего прошу исполнение по сношению моему от 15 января приостановить, сделанные распоряжения отменить».
Ассанович сказал мне: «Вы можете себя поздравить с победой».
Сейчас у начальника штаба сидит выписанный сюда Носковым сотрудник «Вечернего времени» А. Ксюнин.
Привожу выдержки из недавнего письма пехотного офицера Юго-Западного фронта, по мнению его же начальства, «правдиво рисующего современное отношение армии к происходящим событиям и заставляющего задуматься об устранении недочетов армии, которые так ярко отмечены в письме».
«Да, дух в армии пал, это факт неоспоримый. Об этом лучше всего можно судить здесь, в окопах... Жажда мира разлагает дух армии. Необходимо принять теперь же всевозможные меры, чтобы нашей дорогой родине не пришлось переживать новых тяжелых испытаний. Вера в помощь младшего офицерского состава не может оправдаться. Ведь мы, сидящие в окопах, — «обреченные». Офицеры это чувствуют так же, а может быть и сильнее, нижних чинов. Недаром [243] наше начальство постоянно грозит проштрафившимся в чем-либо офицерам, находящимся в близком тылу: «Я вас пошлю в окопы». Впрочем, эта угроза не сходит с уст начальства и по отношению к нижним чинам и очень часто приводится в исполнение. Как могут люди, глядевшие неоднократно в лицо смерти, потерявшие веру в победу, находящиеся постоянно и теперь под угрозой смерти и мечтающие о мире, внушить бодрость духа, веру в победу и сознание ее необходимости? При всем желании они этого сделать не смогут.Увеселения, музыка, игры... Но ведь мы фактически отдыха не имеем никогда: в те редкие дни, когда мы бываем в дивизионном резерве, роты почти ежедневно ходят за 6–8 верст на саперные работы, и то, что можно было бы сделать в несколько дней, из-за спешки, отсутствия заранее выработанного плана и отсутствия урочной системы (когда ее можно применять) и достаточного числа инструментов, работается долгие недели. В дни такого отдыха нет времени даже заняться обучением нижних чинов. А как это необходимо! В некоторых полках три четверти состава штыков состоит из 19-летних парней (солдатами их назвать нельзя), прошедших шестинедельный курс обучения в запасных батальонах и несколько недель обучавшихся в учебных полках или батальонах при штабах дивизий. Из-за необученности нижних чинов у офицеров совершенно отсутствует вера в своих солдат, и последние, конечно, это чувствуют и даже знают, потому что это не скрывается. Для поднятия духа в армии нужно прежде всего запретить между всеми чинам разговоры о мире как вредные и в настоящее время антипатриотические. Нужно изъять из обращения в армии газеты антипатриотические и пессимистически настроенные, вроде «Киевской мысли», кстати очень распространенной теперь у нас. Нужно запретить газетам вздорные корреспонденции под рубрикой «Толки о мире», да и вообще писать что-либо о мире. Нужно постоянно внушать офицерам, чтобы они старались быть как можно ближе к солдату, чтобы это требование, уже предъявлявшееся, не оставалось только на бумаге. А главное, нужно создать такой специальный орган печати с [244] талантливыми сотрудниками (непременно военными), который в понятном, ясном изложении сумел бы внушить всем чинам, что преждевременный мир приведет Россию на край гибели; который сумел бы внушить веру в победу и поднять дух армии. Это должна быть обыкновенная газета, ежедневная, с самым свежими новостями не только военной, но и внутренней жизни страны (потому что ведь нужно, чтобы этот орган пользовался доверием и любовью и охотно читался бы), но систематически преследующая определенную выше цель. Если нельзя создать такой специальный орган, нужно обратиться к существующим патриотическим (но не узко партийным) органам печати, которые с начала войны не переставали воспитывать в обществе бодрость духа и веру в окончательную нашу победу; они, думаю, добровольно и охотно согласятся взять на себя упомянутую выше миссию, тем более что это связано с увеличением их дохода.
Такие газеты нужно выписывать в роты и команды не по одному экземпляру на каждую, как это делается теперь, да и то не во всех полках, а десятками, и притом так, чтобы в каждую роту выписывалась не одна, а несколько газет, издаваемых в разных концах нашего отечества. Сознательное отношение к войне и к ее целям изменит дух армии. Нужно, наконец, более внимательное и любовное отношение к нуждам офицеров и солдат высших начальников, начиная с командиров полков.
Нужно, чтобы не только в официальных реляциях и газетах употреблялись выражения «наши доблестные войска», «наши чудо-богатыри», но чтобы и в действительности те серые люди, которые несут на себе всю тяжесть войны, не были только в положении подозреваемых в трусости, в измене (меры строгости необходимы — это истина неоспоримая), но чтобы еще более они видели доверие и веру в них и ободрение и поощрение не только в случае удачных операций: у нас не жалеют наград в случае удачи и чрезмерно скупы на них при неудачах, как будто удача или неудача зависят только от доблести войск, а не также, например, от тщательно продуманного и выполненного объединения, главным образом, [245] пехоты и артиллерии или от тщательного знакомства лиц, управляющих боем, с обстановкой в широком смысле слова и умения их ориентироваться в ней».
Из комментариев, сделанных к этому письму начальником 19-й пех. дивизии генерал-лейтенант Нечволодовым (автором патриотических учебников по русской истории) приведу наиболее существенное.
«Поразительно, до чего большинство полковых священников не умеют сказать даже самой обыкновенной проповеди. Некоторые священники так усердствуют в изображении ужасов войны и жестокости и коварства злого, сильного и искусного врага, впадая при этом в такой минорный тон, что могут вызвать только удручающее настроение вместо подбадривающего. Мне почти не приходилось слышать, чтобы священник сказал короткое, но искреннее и глубокое слово и упомянул хотя бы о том, что за каждого из нижних чинов ежедневно молятся его родители, и что, памятуя родительскую молитву, люди должны спокойно и бодро идти в бой за то правое и святое дело, за которое Россия ведет войну. Посещение окопов должно быть для священников ежедневным обыденным делом, причем в помощь им следовало бы командировать иеромонахов из монастырей, а также и надежных священников из беженцев. Теперь же, к сожалению, в весьма многих частях посещение священником окопов является столь же необычным, как и посещение их начальствующими лицами, причем обыкновенно результатом этого посещения является составление наградного листа с представлением посетившего окопы священника к наперсному кресту».«Полковые священники назначали за двухкопеечные свечи по 20 коп., мотивируя это тем, что воск очень вздорожал».
«Главная трудность занятий заключается в том, что данные опыта 18-месячной войны на нашем фронте и на фронте наших союзников совершенно еще не приведены в ясную и стройную систему».
«У нас до сих пор еще не установлены общие для всех армий типы окопов, ни в отношении профиля, ни в отношении плана». [246]
«Окопы, сооруженные военными инженерами в тылу, возбуждают иногда сильное недоумение — до того они неискусно применены к местности и совершенно не замаскированы. Иногда во время рекогносцировок, проезжая мимо таких окопов, приходится слышать мнение строевых офицеров: «Не дай Бог драться в таких окопах. Если придется их занимать, сейчас же выроем новые». Полная оторванность корпуса военных инженеров в мирное время от войск осталась, к сожалению, и на военное время, а потому иногда и встречается такая большая несогласованность во взглядах на сооружения тыловых позиций».
Дальше много говорится о том, что атака и оборона укрепленных позиций — дело совершенно неизученное в армии и никем еще не инструктированное.
Затем Нечволодов посвящает много места критике нелепых отношений начальства к подчиненным, резкости, ругани, одергиванию, грубости, вообще неумению уважать офицера, полной безнаказанности всех этих проявлений, непониманию психологии войск и солдата, имеющего такого обруганного начальника со стороны тех, кого он вообще не видит вблизи позиций и опасности.
«Ложные донесения составляют, к сожалению, довольно сильно распространенное зло в нашей армии».
Указывается на крайнюю несправедливость в раздаче наград, на неудовлетворительность статута о Георгии, когда нельзя просить о награждении, на массу обид в этой области и горького чувства бойцов, месть и личную злобу со стороны начальников.
Получил письмо от солдата своей роты Дмитрия Разоренова, прошедшего у меня и учебную команду.
«Во первых строках этого письма и первым долгом мы сердечно и ото всей души благодарим вас, ваше высокоблагородие, за вашу память и чувства к нам. Мы не знаем конца восторга от вашего письма и также не знаем его цены. Оно для нас очень дорого, как от любимого и справедливого, притом же глубоко уважаемого нашего начальника. Мы не ждали и даже не думали, что вы так отнесетесь к нашему письму. Ваше высокоблагородие, [247] простите следующее: не могу вас беспокоить, мы отвыкли думать о себе и также думать, чтобы о нас кто-либо думал, а когда получили от вас письмо (и прежде подарки), мы только об себе могли сказать, что есть добрый, любимый и наш добрый, глубоко уважаемый начальник, который помнит о нас вдалеке от своей родины. И еще, ваше высокоблагородие, все покамест живы и здоровы слава Богу и вам желаем ото всей души быть здоровым. Мы будем помнить о вас по свою смерть, и я в особенности; если суждено быть здоровому, вернуться с поля брани, я всегда справлюсь о вас, В. В. Б., и о вашем здоровье. С глубоким уважением к вам, В. В. Б., Дмитрий Разоренов».
Сколько здесь простой, глубокой симпатии и любви, сколько нежности — и только за человеческое отношение, всегда полное строгости по службе. Как мало надо этому солдату и как мало кто понимает его богатое, честное нутро.
Закончил разборку массы дел из особых походных железных ящиков делопроизводства Ассановича, похожих больше на свалочное место, чем на текущий архив военного времени, где так нужен порядок для быстрой полной справки. Очень характерно для этого типичного чиновника в мундире генерального штаба, что масса важных бумаг, например, телеграммы о смене вел. князя Николая Николаевича и Янушкевича и другие, подшита в дела, называемые спасительным «разное»... Системы никакой, хаос страшный. Все, что касается цензуры и корреспондентов (художников, фотографов), мной уже раньше было приведено в порядок. И вместе с тем мне не мешали снимать копии на глазах у всех присутствующих, просто не видя этого моего систематического занятия.
Ксюнин беседовал вчера с начальником штаба около часу; сегодня он был представлен на площадке, на ходу, уходившему с доклада царю и поднес ему свою книжку «Народ на войне». Это перепечатка бесталанных, но звучных статеек из «Нового времени». Не понимаю Алексеева, совершенно [248] не понимаю. Как можно оказывать какое-нибудь внимание таким господам?! Помню, впервые я видел Ксюнина в 1902 году как репортера «Петербургского листка» или «Петербургской газеты» на международном съезде криминалистов. Уж на что тогда были серые репортеры (один справлялся в бюро съезда, где помещается институт условного осуждения...), а Ксюнин, в пальто с серым барашковым воротником и в такой же шапке, был серее многих. И то было его настоящее место. После 1905 года вся газетная тля повылезла наверх, заняв по редакциям перерожденной информационной прессы выдающиеся места, с которых писателям идейной печати пришлось бежать без оглядки. Разумеется, после приема Ксюнина Алексеевым он был принят Пустовойтенко.
Сегодня начальник штаба докладывал царю о взятии Эрзерума спокойно, тоном профессора, уверенного, что после целого ряда мер больной выздоровеет и покажет свои силы.
Командиры гвардейских частей назначаются всегда царем, которому дают лишь список кандидатов.
В обществе ходят слухи, что все важные операции разрабатываются здесь на военных советах и что Куропаткин до командования гренадерским корпусом состоял членом такого совета. Все это совершенный вздор. Ни одного совета до сих пор не было.
На днях при разговоре о белых местах Пустовойтенко спросил меня: «Что же, когда приедут корреспонденты?» — «Они не приедут, пока не получат здесь подходящих условий для своей работы». — «Какие еще там условия!? Они очень просты: поддерживай армию и делай то, что нам надо». — «Этого мало» и т. д. Который раз все одно и то же, дальше ни с места.
Начальник штаба занят сегодня составлением той части доклада (самой главной), который Поливанов сделает Государственной Думе. Тут и состояние армии, и ближайшие надежды, и состояние продовольственного дела, снабжения и пр., и пр. Все это он пишет сам; его почерком будет около 7–8 писчих листов. Завтра надо этот доклад прочесть царю. [249]
На свадебном обеде сына Алексеев объявил С. М. Крупина женихом своей дочери. И что же? Кондзеровский поздравлял здесь Крупина и изъяснялся ему в своих теплых чувствах; за ним, конечно, Носков и другие.
В августе прошлого года царь хотел назначить генерал-квартирмейстером человека, удовлетворяющего трем условиям: 1) георгиевского кавалера; 2) строевого начальника; 3) популярного в армии. Кандидатами его были Щербачев и Абрам Драгомиров. Теперь Алексеев, оплошавший тогда, когда не представлял себе ясно роль свою и генерал-квартирмейстера Ставки, уже не может удалить Пустовойтенко, мучается этим и только иногда дает ему понять, что не совсем удовлетворен его работой.
Вчера у начальника штаба была довольно крупная беседа с принцем А. П. Ольденбургским (или, как теперь его называют, Ольденгородским). Тот, по обыкновению, стал скоро терять спокойствие, но и Алексеев прикрикнул: «Да что вы, ваше высочество, думаете, что мы все здесь заняты только санитарной частью?!» Стоял крик... Ольденбургский вообще ничего не имеет против, если его одергивают, — это действует на него успокаивающе.
Сегодня Алексеев читал царю свою часть доклада Поливанова для Думы. Общее с союзниками наступление выпадает на наш март — апрель. Безнадежна совместная работа с сильной итальянской армией; в планах союзников на нее возлагается мало. Ввиду неопределенности политического и военного положения Румынии там приходится держать лишние войска; нам тяжело на юге по невыясненности будущего. Лучшие из выставленных против России немецкие войска сконцентрированы сейчас на Северном фронте, на остальных наших фронтах они хуже, но зато мы преобладаем там почти вдвое. Сейчас мы имеем на Северном фронте 38 батальонов — 266 000 штыков, и 263 эскадрона — 35 000 шашек; на Западном фронте 517 бат. — 540 000 штыков. Вот все, что я успел записать точно. [250]
Ксюнину назначен прием у Воейкова; вероятно, последний осуществит свою циничную мысль о прославлении «Куваки», после чего только и сменит гнев на милость. Носкова он называет хвастуном, но все-таки ласков с ним.
«Затруднения, испытываемые Россией». Под этим заглавием появилась статья Диллона в февральской книжке «Contemporary Review». Она заслуживает быть приведенной здесь в выдержках как исторический документ, по которому можно оценивать внимательность изучения Англией своего союзника. Автор находит, что из трех держав согласия, вызванных на бой Германией в 1914 году, Россия была менее всех подготовлена к европейской войне. Свободе действий, а в некоторых случаях и свободе выбора России мешали финансовые, экономические и политические путы, постепенно и почти незаметно сплетенные Германией. Этой сетью некоторые органы русской национальной жизни были охвачены, парализованы и связаны с «фатерландом». Германские интриги и подпольные козни, скрытые под личиной симпатии то в пользу автократии, то в пользу социализма, одержали крупные победы в России: русские банки были порабощены германскими финансовыми учреждениями; старинные германские колонии в России были объединены и прекрасно организованы; красноречивые защитники и влиятельные сановники пропагандировали германские идеи и интересы в России, клонившиеся ко вреду русской государственной политики. Великая Россия была в полной зависимости от своего врага в деле военного снаряжения и всяких технических приспособлений, необходимых для ведения войны.
Со времен Петра Великого тевтонское влияние подобно раковой опухоли вливало тонкий яд в русский государственный организм, последствия чего только теперь обнаруживаются. В России было две дворцовые революции, вызванные реакцией против иностранного засилья.
Первым государем, возмутившимся против тевтонского господства в России, был Александр III, не скрывавший своего сильного недовольства германскими приемами. Однако враждебный германизму царь не мог освободить своих владений [251] от тевтонского яда без содействия армии чиновников. Последние оказали пассивное сопротивление и проект реформ оказался бесплодным. Для освобождения России из германской сети необходима была война между этими народами.
При драгоценном содействии своих сородичей в Прибалтийских губерниях, тевтоны германизировали Россию, проникнув во все сферы русской внутренней политики. Они имели представителей при дворе, в рядах негласной и парламентской оппозиции. На заводах и в других промышленных торговых предприятиях германцы организовывали забастовки, созывали митинги и составляли заговоры. Все в России делалось с ведома германцев; весьма редко даже конфиденциальные доклады царю составлялись без ведома берлинских властей и без вмешательства их агентов в Петрограде. В 1914 году весьма конфиденциальный меморандум стал известен в Берлине вскоре после представления его на усмотрение царя, оказав известное влияние на возникновение войны.
Экономическое завоевание России значительно облегчалось германскими колониями, рассеянными по всей России. Казалось бы, что колонисты имели возможность ассимилироваться, но многие даже не говорят по-русски. Они до сих пор считают себя германцами, а своим государем Вильгельма. Во время последних военных неудач России эти паразиты на политическом организме России проявляли свою радость всякими неподобающими способами.
Задолго до войны Берлин осознал значение этих колоний в деле мирного проникновения и политической пропаганды. В колонии посылались странствующее учителя из «фатерланда». Колонисты, которые, казалось бы, должны были бы более всего интересоваться плодородностью своих участков, стали приобретать земли, важные в стратегическом отношении. Немцы захватили в свои руки некоторые земства и сумели приобрести значительное влияние при выборах в Г. Думу. Министры царя с большим трудом перевозили сотни тысяч переселенцев в девственные леса Восточной Сибири, а в самом сердце Европейской России сотни тысяч пришельцев [252] при помощи германского колониального банка приобретали участки переселенцев.
Наряду с германскими колониями Россия была наводнена целым рядом промышленных и торговых германских предприятии, казавшихся вначале безвредными, но превратившихся в руках эмиссаров из Берлина в опасные орудия тевтонского господства. Германцы образовали синдикаты, произвели коренную ломку русской железнодорожной политики, монополизировали металлургические заводы. Крупную роль сыграли банки, на основание которых было собрано около 30 миллионов рублей. Эти банки набрали вкладов до нескольких сотен миллионов рублей, употребляя эти деньги на порабощение русских рынков, промышленных предприятий и отдельных личностей. Русские фирмы или разорялись недобросовестной конкуренцией или же были вынуждены присоединяться к синдикату, теряя свой народный характер. Готовясь к войне, которая должна была возвысить Германию над всеми народами, эти синдикаты следовали указаниям из Берлина, сеяли раздор между русскими фирмами и государственными учреждениями, организовывали забастовки, платили забастовщикам, лишая таким образом русское государство промышленных органов, необходимых в военное время. В момент объявления войны вся хлопчатобумажная промышленность России была в германских руках. «Deutsche Bank» организовал нефтяной синдикат, скупил массу акций русских нефтяных предприятий, а известный германский банк «Disconto Gesellschaft» провел одного из своих директоров в члены правления товарищества Нобель.
В царстве Польском, где оборот текстильной промышленности оценивался в 294 000 000 рублей, половина всех заводов принадлежала германцам, причем германские заводы выпускал товаров ежегодно на 150 000 000 рублей. На германские деньги был создан синдикат, потребовавший, согласно официальному расследованию, произведенному сенатором Нейдгардом, двойные цены за постройку военных судов в Николаеве. Это не слух; договор был предъявлен Гос. Думе [253] A. H. Хвостовым. Русский крестьянин платит налоги для постройки флота, и Г. Дума в патриотическом порыве ассигнует, скажем, 500 миллионов рублей для этой цели. Но русский народ должен заплатить лишних 500 миллионов, чтобы получить желаемое. Этот 100% налог взимается германскими паразитами с русского народа. Трудно придумать что-либо хитрее тевтонской выдумки, которая одновременно удовлетворяла жадность делающих деньги и наносила страшный удар русскому государству. Говорят, что половина акций известных Путиловских заводов принадлежит австрийским заводам Шкода.
В начале нынешней войны, когда нужда в военном снаряжении становилась все настоятельнее, заводы, находящиеся под руководством немцев и германских агентов, упорно уменьшали свою продуктивность. Вездесущие банки скупали зерно и сахар, запрятывая эти продукты в свои склады. Население страдает, ропщет и осуждает правительство. Гос. Дума упрекает власть за то, что она отдает население в жертву грабителям, обогащающимся при помощи германских капиталов.
Трудно переоценить значение и роль банков, финансированных германскими капиталами в России. Банки являются центром для собирания всякого рода справок и сведений. Их политическое влияние громадно. Эти банки содействовали германскому ввозу: в 1910 году из общей суммы русского ввоза 953 миллиона рублей на долю Германии пришлось 440 миллионов рублей. В 1901 году германский ввоз достигал 31% общего ввоза в Россию, в 1905 году процент этот повысился до 42%, а в 1913 году — до 50%. Если прибавить к этому чистую прибыль, полученную германскими промышленными и торговыми предприятиями в России, то станет понятно, почему Россию называли «крупной германской колонией». К экономическим результатам следует присоединить еще и политические.
Вначале германские предприятия в России отчасти создавались с целью избежать таможенного обложения на изделия промышленности. Получалась узаконенная контрабанда. [254] В России германскими были: ¾ текстильной и металлургической промышленности, все химические заводы, пивоваренные заводы, 85% электрических предприятий и 70% газовых заводов. В частные русские железные дороги вложено 628 миллионов рублей германского капитала. Из первых 32 выпусков русских городских займов 22 были выпущены в «фатерланде».
Необходимость вести борьбу со столь могущественным врагом в собственных пределах до невероятности усилила затруднения, испытываемые Россией. Незадолго до начала войны в России стало проявляться известное беспокойство, стремление свергнуть германское иго. Признаки подобного движения стали обнаруживаться в печати, в коммерческих кругах, в Гос. Думе. Все эти стремления получили яркое выражение в решимости русского правительства под руководством В. Н. Коковцова, отказаться от возобновления торгового договора с Германией. Результатом переговоров, в чем не сомневался покойный граф Витте, должна была быть русско-германская война.
Диллон не согласен с лицами, считающими, что война была величайшей ошибкой, сделанной Гогенцоллернами со времени объединения Германии. Берлин прекрасно знал, что Россия собирается лишить Германию всех преимуществ, дарованных последней односторонним торговым договором.
России пришлось взяться за меч рукой, парализованной проникновением в нее чужеземных микробов. Царю и его министрам пришлось импровизировать. Прежде всего надо был решить финансовые задачи, между тем Барк был новичком даже в вопросах общей финансовой политики. К счастью, его предшественник, что бы ни утверждали критики, был один из самых рачительных хозяев в России и скопил в гос. банке золотой резерв, превышавший 1603 миллиона рублей, не считая золотого запаса за границей в 140 720 рублей.
Хотя Россия — одна из самых богатых стран в Европе, но русские богатства еще под спудом, а потому являются вопросом будущего. У России были крупные долги и не было специального военного фонда, который имелся у Германии. [255]
Пришлось делать крупные заказы за границей, платя за них золотом. В то же самое время русский экспорт почти вполне прекратился. Благоприятный для России торговый баланс, достигавший 442 миллионов рублей, сократился до 85 ½ миллиона. У Германии был военный фонд; кроме того, она перед тем взыскала налог в миллиард марок, извлекла громадное количество золота из обращения и вообще планомерно мобилизовала свои финансы.
России пришлось импровизировать и вести войну на фронте в 2000 верст с тем, что имелась под рукой. Япония, которая, вероятно, после окончания войны получит крупные территориальные и денежные выгоды, постаралась доставить снаряжение своему новому другу и союзнику. За заказы за границей приходилось платить золотом, что повлекло за собой падение курса рубля. Англии и Франции также приходилось многое покупать вне своих пределов, но эти страны могут еще вывозить товары, поддерживая тем свою платежеспособность золотом. В течение первых трех месяцев прошлого года русский экспорт через финляндскую границу и Кавказское побережье равнялся всего 23 миллионам рублей, т. е. уменьшился на 93%.
Любопытно, что часть даже этой сильно сократившейся торговли продолжала вестись с Германией еще несколько месяцев после начала войны. Русское население вознегодовало, узнав, что его хлеб идет через Финляндию и Швецию в Германию. Следует опасаться, что эта торговля до сих пор не вполне прекратилась. Согласно официальным русским статистическим данным, за 10 месяцев (с августа 1914 г. по май 1915 г.) Россия купила в Германии изделий на 36 миллионов рублей. Это почти неизбежное следствие импровизации. Русское правительство взимало 100%-й налог со всех товаров, идущих из Германии, Австро-Венгрии и Турции. Но даже это не могло остановить ввоза из «фатерланда». Объяснение подобной аномалии кроется в непредвиденном и громадном вздорожании товаров на русском рынке. Некоторых металлических изделий (всякого рода инструменты, проволочные изделия) нельзя было достать ни за какие деньги. Тяжелый [256] налог оплачивался потребителем, а потому вовсе не был запретительным по отношению к германским изделиям.
Иностранцам трудно даже понять бедствие России, вызванное прекращением ее вывоза. Хороший урожай, вывоз зерна поддерживают платежеспособность России. Вывоз земледельческих продуктов — источник не только русского благосостояния, но и ее культурного развития. Народ остался без доходов. Только русский или иностранец, долго проживший в России, может понять, что значит подобный удар. Это один из наиболее сильных стимулов для громадных жертв, приносимых Россией, которая буквально борется за свою свободу, за прорыв железного кольца, отделяющего Россию от моря и западного мира Вот почему русское правительство настаивало, чтобы Делькассе и Эдуард Грей открыли Дарданеллы для русского зерна. Министры царя, не выжидая результатов борьбы за Галлиполи, выдвинули вопросы о Константинополе и проливах, настаивая на немедленном их решении. Это не было политической мудростью, но вполне понятно с общечеловеческой точки зрения. Если титаническая борьба, от которой, быть может, Россия страдает более других, должна принести ей какую-либо осязаемую выгоду, то таковой может быть только свободный выход к морю для общения со всем мирим. Однако России не следовало выступать с этими требованиями, так как дела держав согласия на Ближнем Востоке обстоят весьма плачевно. В настоящий момент Румыния и Болгария столь же страстно противятся господству России в Дарданеллах и Константинополе, как в былое время противились этому Франция и Великобритания.
Россия извлекала крупные доходы из казенных железных дорог и водочной монополии. Война чрезвычайно сократила перевозку грузов по железным дорогам, заняв большинство вагонов под военные перевозки. Почувствовался недостаток во всем: топливо вздорожало в Петрограде на 300%; в некоторых городах не было соли, сахара; мяса до сих пор мало в Петрограде; во многих местах мука и зерно продаются по чрезвычайно высоким ценам. Население испытывает жестокие [257] лишения, вызванные отсутствием предусмотрительности и предприимчивости, при наличии чрезвычайной жадности торговцев.
В Сибири зерно так дешево, что продается почти за предложенную цену, и земледельцы переживают там сильный кризис. С другой стороны, в Петрограде зерно продается почти по ценам, возможным только во время голода.
Воодушевленный героическим порывом (!) царь помог осуществлению смутного желания русского народа избавиться от пьянства и перейти к лучшей жизни. Одним росчерком пера он покончил с «пьяным бюджетом», приносившим 900 миллионов рублей в год. Нигде в мире подобное решение вопроса было бы немыслимым. Русский народ охотно примирился с этим и во многих случаях радостно приветствовал данное решение.
Тем не менее финансовые нужды правительства гнетущи, а меры по их удовлетворению приходится импровизировать. Трудно найти меру, способную остановить обесценение рубля. Некоторые русские публицисты предлагают международную финансовую конвенцию, но теории бесполезны. Причины обесценения рубля многочисленны, и некоторые из этих причин почти не поддаются исследованию. Одна из них — неполучение Россией золота в обмен за вывозимый хлеб; другая — отмена закона, установленного покойным графом Витте, о пропорциональном обеспечении бумажных денег золотым резервом. Витте часто говорил, что отмена этого закона вызовет даже большее обесценение рубля, чем предполагают финансисты. Хотя золотой резерв России до сих пор значителен, но произвольный выпуск бумажных денег слишком велик.
Вообще Диллон кое-что понимает и многое знает, во всяком случае больше Барка, Горемыкина, Рухлова, Сухомлинова и Николая, взятых вместе. Экономический корень нашей полной неустроенности еще покажет себя. Недалеко то время, когда вся Россия окажется без скота, мяса, масла, молока, без сапог, ремней, без тканей, угля, сахара и... хлеба; но разве это кого-нибудь около нашего идиота заботит... [258]
Сегодня впервые приехал в Ставку генерал Алексей Николаевич Куропаткин. Мы уже завтракали; входит в столовую небольшого роста старик генерал-адъютант и робко направляется к свободному у самого входа столику. Сопровождавший его штабс-капитан нашего штаба указывает ему на генеральский стол. Генерал направляется туда еще более робко. Мы начинаем вглядываться — Куропаткин? Но наши генералы еще не разглядели его. Наконец Кондзеровский командует «Господа офицеры!», и все встают. Куропаткин останавливается, очень истово кланяется нам на все стороны, его приветствует Кондзеровский и сажает на место Алексеева, завтракающего у царя (этой чести удостаивался только Дмитрий Павлович). Мы садимся. По окончании Куропаткин опять всем чинно кланяется и медленно выходит, говоря по пути: «Какая у вас большая семья». В робости этого генерала много деланного величия, — оно сквозит во всем. Он вызван, чтобы принять VII армию Щербачева, получающего Северный фронт.
Странная судьба этого человека Военная молва сопровождает его имя всегда указанием на слова М. Д. Скобелева: «Ты отличный начальник штаба, но не военачальник». Она ж единодушно указывает на его большие административно-хозяйственные способности, и почти никто не признает в нем способностей полководца. Опыт японской войны был, кажется, убедительным тому доказательством, но мы вообще истории не ценим и не умеем пользоваться ее уроками вовремя. Разумеется, Куропаткин не заслуживает того отношения к себе, которое он видел со стороны покойного вел. князя Владимира Александровича, думавшего, что он окончательно уничтожит его, называя при нем же, но, конечно, не прямо в глаза, Пердришкиным (куропатка — perderie). Однако Куропаткину надо отдать справедливость за мужество, с которым он легко мирится со всяким понижением в своем служебном положении. Не все способны на такое непротивление, а еще менее — на активное, по собственному желанию, унижение. С самого начала войны Куропаткин только и просил, чтобы ему дали корпус... И эта просьба была удовлетворена [259] лишь год спустя. Он получил гренадерский корпус, который при И. И. Мрозовском омрачил себя сдачей немцам в бою 26 сентября 1914 г. 17 орудий, в том числе двух батарей 1-й гренадерской артиллерийской бригады в полном состава.
Вот выдержка из приказа Эверта от 15 октября 1915 г., отданного по докладу Куропаткина вслед за принятием корпуса:
«6) биваки войск гренадерского корпуса в большинстве случаев найдены скучными. Приказано играть чаще музыке, в часы отдыха петь песни, а в праздничные дни организовать игры, что считаю необходимым и неоднократно уже требовал и в IV армии и в войсках фронта;7) в частях корпуса предложено установить регулярность церковных служб и общение священников с нижними чинами в целях укрепления последних в вере в промысл Божий. Придаю последнему особое значение и требую, чтобы полковые священники чувствовали себя в окопах как дома;
8) во всех случаях, беседуя с нижними чинами, рекомендовано усиленно внушать им необходимость не жалеть усилий и жертв для одержания полной победы над врагом и укреплять в них веру в непобедимость России».
Доклад Алексеева для Поливанова занял 15 страниц писчего формата (на машинке). Переписывал всю ночь подполковник Протопопов, который только от меня узнал на следующий день, что, собственно, он делал.
Вел. князь Николай Николаевич прислал сегодня Алексееву характерную для него телеграмму:
«Ввиду общего интереса, вызванного падением Эрзерума, просил бы вас приказать поместить в сведениях, даваемых для печати, данные о количестве взятых нашими войсками турецких орудий, что может служить показателем усилий войск и одержанного успеха».
К Ассановичу приходил чиновник министерства двора Суслов с просьбой просмотреть составленную там заметку о высочайшей аудиенции Ксюнину. Ассанович сказал, что со стороны штаба возражений нет. Но вот является Ксюнин от Воейкова и говорит, что последний нашел неудобным выделять [260] корреспондента «Вечернего времени» и заметка в печать не пойдет. Он же сказал не очень-то весело, что получил от Воейкова «всякие указания». Теперь надо ждать гимнов «Куваке». Борисов ввел Ксюнина в курс военных дел, Ассанович же от этой миссии почти отказался.
Вчера генерал Адабаш сдал петроградскую военно-цензурную комиссию бывшему начальнику 15-й кав. дивизии генералу Павлу Петровичу Любомирову.
Куропаткин совершенно неожиданно назначен вместо Плеве главнокомандующим Северным фронтом... Уже говорят, что Алексеев, сам не замечая, приготовил в его лице своего заместителя, но я думаю, что эти уж очень примитивные соображения, конечно, были им обдуманы и он уверен: Куропаткин именно его-то и не заменит. Сегодня перед обедом у царя Фредерикс очень усиленно жал Куропаткину руки, но точно известно, что во дворце еще не все знают то, что уже знают в штабе. Одни находят это назначение вполне естественным, даже полезным, другие — нежелательным, принимая во внимание мнение о нем армии и народа; но все признают в нем качества выдающегося администратора, и только некоторые готовы допустить в нем качества полководца.
Сегодня Куропаткин подробно изучал под руководством полковника Кудрявцева расположение своего фронта; ходил и в дежурство за списками генералов и их характеристиками. Очевидно предстоят смены и прежде всего — Бонч-Бруевича, Бредова и др.
К бестактности высших военных чинов. Когда осенью прошлого года поднялись слухи об эвакуации Киева, генерал Маврин сразу начал вывозить из города свою личную обстановку. Разумеется, создалась паника...
В помощь полковнику Щепетову назначен и прибыл к нам подполковник М. С. Михалькович.
Начальник штаба разрешил печатать за казенный счет 200 000 экз. брошюры Навоева «Как живется нашим пленным [261] в Германии и Австро-Венгрии». Разумеется, это очень примитивный топор, которым вопрос о повальной сдаче в плен не разрубишь.
Корнет граф Адам Станиславич Замойский, до войны церемониймейстер, теперь занимающий должность ординарца при Верховном, требующую трепки и суеты, занимает ее по собственному желанию, несмотря на свои 50 лет. Она нужна ему, чтобы быть поближе к центру и не давать забыть о разоренной Польше. Он все время будит внимание к ней и с этой стороны оказывает ей большую услугу.
Вечером царь уехал.
Из Стокгольма опять хвастливые уверения «Нордзюда», что деятельность его все развивается; что уже 30–40 провинциальных газет пользуются его бюллетенями; что налажены отношения с телеграфным агентством «Пресс-Централет». В Норвегии, однако, работа подвигается туго.
Съехались на совещание по вопросу о порядке отчисления чинов в резерв дежурные генералы армий и помощники не приехавших из них.
За отъездом царя Сергей Михайлович столуется с нами.
Ассановичем затребованы от штабов всех армий фронтов сведения о состоящих при них корреспондентах, чтобы знать, сколько их, кто они и пр.
Параллельное существование во время войны штаба Верховного и мирных органов военного министерства — главного штаба, главного управления генерального штаба и т. д., совершенно нецелесообразно. Практика войны показывает, что управление армией должно быть едино, и, конечно, в Ставке, оба этих учреждения должны вливаться в нее и исчезать в ней как сколько-нибудь самостоятельные, распуская лишних офицеров в строй и в тыловые учреждения.
Полковник Татаринов телеграфировал из Бухареста, что вчера представился румынскому королю и передал ему «поклон» царя. Прием был очень любезный, однако король избегал разговоров на политические и военные темы... [262]
Был корреспондент «Русского слова» Мечислав Станиславович Лембич, с Георгиевской медалью. Под псевдонимом Цвятковский он напечатал в декабре прошлого года описание своих приключений от Варшавы до нашего расположения, куда бежал. Теперь он недолго был в III армии, а сегодня отправился в Москву, чтобы опубликовать о намерениях немцев поднять революцию в Малороссии. За те статьи ему заплачено 6000 р., теперь он получает ежемесячно 900 р.; в III армии его показания по совершенному им бегству записали с его слов, считая их очень интересными. Это показание я видел; — оно будет приложено мной к его документам, чтобы опять устроить его на фронт; ему дана была отсрочка до 1 февраля. Теперь вообще выясняется число корреспондентов в армии, и это дело будет поставлено Ассановичем иначе — все и все через Ставку. Я научил Лембича, какие достать документы (письмо от редакции к начальнику штаба и аттестация от начальника цензурного отделения штаба III армии полковника Соболевского), чтобы получить нужное ему разрешение.
На 11 февраля в Ставке назначено первое совещание под председательством Верховного всех главнокомандующих фронтами и их начальников штабов. От Северного фронта будут одновременно Плеве и Куропаткин.
Сегодня за обедом был не только Сергей Михайлович, но и Кирилл Владимирович. По-прежнему Сергей сел на свое место, слева от Алексеева, по-прежнему же Кирилл — за отдельный стол с князем Ливеном. Алексеев предложил ему место, тот отказался; какой уничтожающей улыбкой заплатил ему начальник штаба за упорное невежество...
Когда вел. князь Николай Николаевич уже знал, что Янушкевичу надо будет уйти, Кирилл по какому-то делу поехал в штаб Сев.-Зап. фронта. Вернувшись оттуда, он сказал Николаю Николаевичу, что Алексееву пора на покой и что Гулевич, [263] начальник его штаба, — человек очень знающий, работящий и заслуживающий движения. «Кирилл, я знаю, куда ты гнешь и кем это инспирировано. Брось это! Гулевич не получит никакого хода, а Алексеев будет идти и идти. Не говори мне такого вздора».
Телеграмма о совершенно неожиданном посещении сегодня царем молебна, отслуженного в день возобновления занятии Госуд. Думы по случаю взятия Эрзерума, произвела здесь сильное впечатление; о ней говорили почти все. Наши полковники, считающие Думу вообще чем-то низшим и во всяком случае состоящей на подозрении, не знали, как же теперь понимать ее значение... Разумеется, она была реабилитирована в их глазах, и всегдашнее снисходительное отношение сразу сменилось почтительным преклонением перед авторитетом народных представителей... Много ли надо им для перемены своих мнений, вообще не крепких, не устойчивых и ничем серьезно не обоснованных.
В приезде царя в Думу с Михаилом Александровичем некоторые видят очень ловко рассчитанный ход. Во-первых, это как бы извинение перед Думой за последнее ее закрытие и признание ошибочности этого шага; во-вторых, это подчеркивание своей близости к ней, в-третьих, это желание показать свою близость с братом, в-четвертых, это желание показать, что брат не чужд влияния на государственные дела, в-пятых — дальнейшее присутствие Михаила на самом открытии Думы показывает, что глаз государев лично наблюдает за работой Думы. По-моему, все дело проще: «Когда вы хотите прославить подвиги моей армии — я с вами, а всегда мне на вас наплевать».
Вообще Михаил выдвигается. 17 января он назначен председателем Георгиевского комитета его имени и сегодня просил царя принять звание почетного председателя комитета.
Комендант главной квартиры генерал-майор Саханский рассказывал в группе офицеров в коридоре театра, какую роль играл Штюрмер еще недавно на придворных балах. Стоя в дверях танцевального зала со списком в руках, он указывал кавалерам, с кем из дам они должны танцевать... И жандармский [264] генерал говорит это с сарказмом, понимая, насколько такая «деятельность» мало приготовила к премьерству в правительстве да еще во время войны.
С утра в нашем управлении суматоха и приготовление к завтрашнему совещанию главнокомандующих фронтами.
Срочно подготовляются доклады, карты, схемы, отчеты и пр. по всем отделам штаба Куропаткин приехал сегодня и сидит за работой в той комнате, где Алексеев делает свои ежедневные доклады царю.
Алексеев очень почтителен в отношении к нему; в столовой подходит с поклоном, останавливается и ждет его руки; когда Куропаткин одевается в передней собрания, он его провожает, и сам одевается, когда тот уже выходит на улицу.
Плеве уволен и назначен членом государственного совета.
Пустовойтенко сегодня говорил мне: «Вы так убедительно доказывали мне ошибку с белыми местами, что мы решили согласиться. Ведь мы только поддерживали Председателя Совета министров. Но что же с ними, мерзавцами, делать, когда они сами ежедневно меняют свою политику? Сегодня просят о том, что завтра находят ненужным и даже вредным. Никакого курса и определенности. Не только Горемыкин, но и Белецкий просили о том же самом, а теперь уж не нужно... Ну их всех к черту! Лучше всего от них подальше».
На Юго-Зап. фронт допущен иностранный корреспондент Ж. Шопфер.
Сейчас вышел курьез. Н. И. Давыдов часто пробует шуткой мою силу, досаждая мне своими тыканиями в бок, в живот и т. п. и ожидая, когда я, наконец, начну мять его как следует. Сегодня я вышел в коридор дождаться Крупина — Давыдов около меня. Я шутя задал ем трепку. В это время идет начальник штаба и видит наше сражение. Мы встали смирно. Он ласково подает мне руку. «Здравствуйте.» — «Здравия желаю, ваше высокопревосходительство.» — «Остерегайтесь его. Вон какая рука-то», — говорит он, улыбаясь Давыдову, и проходит мимо. [265]
Носков под псевдонимом Я написал в «Вечернем времени» рецензию на свою же брошюру (псевд. Вещий) о Вильно-Молодеченской операции, которую издало само же «Вечернее время»...
Вагон приехавшего Эверта связан через нас прямым проводом с его штабом.
Суточная потребность Юго-Зап. фронта в мясе: для войскового района — 29 000, для тылового — 10 000 пуд. Если солонина будет доставляться, как было условленно, т. е. по 22 вагона ежедневно, то, учитывая постные дни, в неделю нужно будет мяса для войскового района 14 500, для тылового — 3000 голов, а, по сведениям уполномоченного министерства земледелия и интендантства, скот есть только по 1 марта.
Адмирал М. М. Веселкин уведомил, что румынский министр финансов Костинеско разрешил России вывезти из Румынии бензин, нефть и мазут без всякой компенсации и вообще ничего не имеет против вывоза и впредь чего бы то ни было, но при условии, чтобы эти переговоры велись прямо с ним Веселкиным, а не дипломатами, так как последние обязаны обращаться не к министрам, а к правительству, что возбуждает огласку и создает для правительства Румынии необходимость давать компенсации австро-германцам.
Сегодня был здесь солист его величества Н. Н. Фигнер; мы встретились в театре. Он заведует складом имени Александры Федоровны и полтора года переезжает с фронта на фронт. Торгует солью из своего имения, купил угольное дело и взял подряд на 2 миллиона рублей для московской фабрики, которую завел с братом. Очень хвалит Брусилова; оказывается, тот очень отрицательно относился к галицийскому наступлению в декабре прошлого года. Фигнер хотел представиться царю, но ввиду его приезда только завтра в 4 часа дня не успеет — торопится попасть в Москву: он хлопочет об оказании поддержки обществу Ткварчельских каменноугольных копей.
В театре во время спектакля дважды была тревога по поводу якобы замеченного над Могилевом неприятельского аэроплана Это возможно: завтрашний съезд может их привлекать. [266]
Оказывается, здесь есть одно учреждение, о существовании которого говорят очень редко и неохотно, с тенью какой-то боязни. Это военно-регистрационное бюро, состоящее при управлении коменданта главной квартиры. В других больших штабных пунктах бюро состоят при штабах фронтов и армий, а в мирное время — при штабах военных округов и корпусов. Дело чисто жандармское, но для лучшего улавливания своих жертв господа «военные регистраторы» предпочитают снимать жандармскую форму и надевают штабную — в этом виде они, конечно, не так бросаются в глаза во время исполнения своих обязанностей. А профессия — улавливание в армии всего того, что имеет дерзость думать и критически относиться к самодержавному строю и прочему. Начальник нашего бюро — полковник Евдахов, окончивший два курса академии генерального штаба и решивший променять стратегию на еще более питательный сыск. Его сотрудники все как на подбор очень держимордисты и вряд ли в состоянии выискивать крамолу — при их появлении все поневоле замолкают, как при Малюте Скуратове. Офицеры штаба относятся к ним очень недоверчиво и с большой осторожностью.
Сазонов сообщил, что Извольский дал знать из Парижа о начавшемся общем наступлении немцев на французском фронте.
К вечеру приехал Плеве.
Сегодня Беляев телеграфировал начальнику штаба: «В Петрограде запрещено военной цензурой опубликование речи депутата Чхеидзе, произнесенной в Государственной Думе 10 февраля. Сообщаю на случай, если ваше выс-во признает нужным отдать соответствующие распоряжения цензурным установлениям театра войны, в особенности в отношении перепечатки стенографических оттисков речи, которые, вероятно, будут разосланы».