1916 год
Январь
Знакомый мне по печатанию в типографии Стасюлевича изданий «Сирина» владелец этой недавно основанной фирмы Михаил Иванович Терещенко бросил работу в киевском Красном Кресте, не видя в ней серьезного содержания из-за обстановки, в которую она поставлена сторонними обстоятельствами. Теперь он работает в киевском военно-промышленном комитете с моим знакомым проф. М. А. Воропаевым.
Умирает А. И. Гучков, отравленный, как сказал мне близкий к нему Терещенко, Распутиным и компанией (?). Терещенко не находит слов для характеристики происходящего во внутренней политике и при дворе. Иванова он считает более способным быть комендантом мирной крепости со служением молебнов и пр., Дитерихса — интриганом, Саввича — деятелем весьма отрицательного свойства. Очень хвалит генерала Крымова, а Алексеева считает единственным человеком в верхах армии; на победы вовсе не надеется.
Вчера моя жена получила письмо от солдат 12-й роты 436-го пехотного Новоладожского полка. Воспроизвожу этот памятник простой души:
«Мы со слезами на глазах вспоминаем нашего прежнего начальника, вашего супруга, который об нас заботился, как родной отец о своих детях, и разделял все радости и горе, и входил в положение каждого солдата, и помогал всем, чем только мог. Когда мы вспоминаем все его слова и дела, мы невольно обливаем слезами каждое его слово в письме. Все, что говорил он, всегда у нас в памяти, и мы с ними никогда не расстанемся. Они были справедливые и научные и надолго заставили дождать их и невольно приходится о них всегда думать. Мы только с грустью и слезами говорим себе, как жалко с таким начальником расстаться, который много знает и хорошо учит, и как худо, когда нет около такого начальника»...
Спасибо вам, дорогие товарищи! [5]
Видел в одном доме генерала от артиллерии Иосифа Карловича Гаусмана и члена военного совета генерала Константина Николаевича Ставровского. Ни тот, ни другой совершенно не курсе дел на фронте, в высшем командовании; словом, проявляют полное незнание. Из того, что говорил Ставровский, ясно, как бессознательно путают все, кто не знает правды, и какой вздор пускается по России такими «авторитетными» людьми. Особенно изоврался Петроград — можно написать целый сборник сказок из того, что складывается в этой сокровищнице сплетен, слухов, известий и россказней.
М. А. Васильчикова лишена звания фрейлины. О ней много писали в газетах.
Народ убежден, что вел. князь Николай Николаевич умер, но смерть его скрывают, — умер как мученик за Россию, неугодный царю. Даже офицеры в ведомстве военной цензуры распространяют эту басню.
В пришедшем сегодня номере «Русского слова» от 3 января прекрасная статья К. Чуковского «Не помогайте Вильгельму!». Это не вопль по нашей разнузданности, по нашему равнодушию ко благу России, к будущему ее народа; это меткие удары морской кошки. Он ни слова не сказал о нас, но каждая строка хлещет всякого, кто под нее попадается. Приведу несколько выдержек — газета так быстро теряется в общественной памяти.
«Даже обгорелые спички не пропадают в Германии даром. Немец, закурив папиросу, не выбросит потухшей спички, а спрячет ее бережно в коробочку, чтобы спичечные фабрики снова приделали к ней головку и пустили бы вторично в оборот. В результате — экономия огромная. Сколько сберегается дерева! Такое немецкое плюшкинство взбудоражило англичан чрезвычайно. Английская газета «Daily Mail» даже снимок с этой спички напечатала: «Вот урок, достойный подражания». «У немцев даже спички, и те сберегаются, [6] а мы мотаем свое добро, как безумные» — подхватили другие газеты и стали наперебой приводить примеры необузданных трат. Вот уже полгода, как призыв к экономии сделался в Англии лозунгом.Все охвачены азартом бережливости. Экономия стала общей религией. И пусть в этих обывательских планах о сбережении национальных богатств много наивного, анекдотически странного, я все же чувствую в них отражение гениальной английской гражданственности, внушающей всякому Джонсу и Джонсону, будто они страшно ответственны за судьбы Британской империи. Ничего, что в экстазе порыва многое доведено до смешного.
Леди Корнелия Уимборн основала специальное общество — женскую лигу военной экономии, Women's War Economy League. И в это общество демонстративно вступили такие аристократки-богачки, как герцогиня Сутерленд, герцогиня Бьюфорт, маркиза Рипон, княгиня Пемброк, виконтесса Рилуш, леди Айлингтон, — хотя им-то для чего экономить? Но каждой барыне, конечно, стало лестно примкнуть к такой сиятельной лиге. Дамы ринулись туда целыми толпами.
Вступающие в лигу обязываются:
1. Носить старомодные платья, не гоняясь за новейшими фасонами.
2. Ходить пешком, отречься от автомобилей (прибегать к таксомоторам дозволяется только с благотворительной целью).
3. Не приглашать никого к обеду ни к себе домой, ни в ресторан.
4. Не покупать заграничных товаров, предметов комфорта и роскоши.
5. Рассчитать лакеев и дворецких, доведя число прислуги до минимума.
Лига сразу приобрела популярность.
Каждый покупающий в настоящее время серьги, драгоценные камни, меха объявлен врагом государства. Каждый, кто заботится теперь о комфорте, считается пособником кайзера. [7]
Недавно в Лондоне министр финансов Мак-Кенна, обращаясь к рабочим, сказал:
«Нужно ли доказывать вам, что ваша расточительность во время войны опасна для всего государства? Усиленно покупая продукты отечественной и иностранной промышленности, вы содействуете повышению цен, способствуете дороговизне предметов и тем обижаете своих беднейших товарищей. Я согласен, что рабочий, у которого увеличился заработок, вправе предоставить жене и ребятам немного больше комфорта и роскоши, но не теперь же, не во время войны! А если вы будете тотчас же тратить все излишки своего заработка, то цены будут расти и расти и излишки перестанут быть излишками».
Заключительный рассказ особенно полезен нашим сознательным государственным ворам и несознательным расточителям народных богатств:
«Народ учредил свой собственный контроль над расходами военного ведомства при посредстве свободной печати.Газета «Daily Mail» напечатала следующее обращение к публике:
«Оргия мотовства
Среди миллионов наших читателей есть, конечно, такие, кому довелось быть свидетелями тех необузданных трат, которые, по слухам, наблюдаются ныне в морском и военном ведомствах. Всякое письмо с указанием на подобные факты будет нами принято к сведению. Имя автора останется в секрете».Читатели с готовностью откликнулись. Посыпалось множество писем с изобличением «возмутительных» случаев. Но так как эти случаи, к чести военного ведомства, оказались пустяшными, мелкими, далекими от всякой уголовщины, то всенародный контроль не только не скомпрометировал, но и, напротив, возвысил его».
И. В. Гессен приглашен начальником главного управления по делам печати Судейкиным на завтрак в ресторане. Редактор [8] «Речи» теперь только понял то, что ясно было раньше: Ставке нужна печать, а не печати Ставка, а потому он думает, что корреспонденты к нам не приедут — кому охота быть в режиме, который считали возможным одобрять в лице Носкова... Я был прав, когда доказывал вред носковщины. Вот теперь пусть делают что хотят с печатью. Это отличный урок.
Выехал в Ставку.
Приехал.
Пустовойтенко вдруг очень решительно настроился против печати: «Крушить и гнать всякого, кто хочет иметь свое мнение». Очевидно, это новое течение своих мыслей он сообщил и Воейкову, потому что последний при встрече сказал мне: «Как их хочет прижать Михаил Саввич! Молодцом!». Ассанович говорит, что не может долго терпеть такое положение, когда ему не дано ничего определенного. А вместе с тем Носков пишет «сообщения» и как-то и о чем-то сносится, по-видимому, помимо него с печатью. Носков, в свою очередь, рад, что у Ассановича при таком положении ничего не выходит...
4 января, в мое отсутствие, Ассанович решил побеседовать с Мочульским по прямому проводу. Вот их разговор.
«Ассанович. Здравствуйте, Александр Михайлович; дело вот в чем. Мне поручено принять от Носкова осведомление печати, которое возникло в Ставке на новых началах с приездом Носкова Может быть, вам об этом было известно, а может быть, что-нибудь рассказал штабс-капитан Лемке{23}. Для меня пока еще задачи, которые хочет выполнить Ставка по отношению к печати, не вполне ясны, но, считая, что Ставка должна что-то делать, я принял для пробы данный вопрос, доложив, что его следует вести в непосредственном [9] общении с Огенкваром{24}, который выполняет с начала войны роль осведомления и воздействия на печать; участие Ставки было ограниченное, но все сношения с печатью делались через Огенквар. Я думаю, что в данном деле необходимо, чтобы Ставка и Огенквар работали вместе, взаимно дополняя друг друга. Итак, первый вопрос: желательно ли это, вызывается ли необходимостью и как достигнуть взаимной согласованной работы? Вы в этом отношении наиболее в курсе дела, провозившись с печатью более года.Мочульский. Информация печати, выполняемая Огенкваром, имеет целью возможно быстро распространить полученные из Ставки сведения о ходе военных действий и боевые эпизоды — как в России, так и за границей; а равно предупредить нежелательное толкование военных вопросов, связанных с упомянутыми данными, которое всегда может иметь место в печати даже при наличии военной цензуры. С этой целью ведутся беседы, отнюдь не преследующие истолкование событий или цели обзоров хода военных действий; кроме того, по соглашению с министерством иностранных дел, в Огенкваре составляются и редактируются, с военной точки зрения, особые неофициальные брошюры для распространения в нейтральных государствах с целью поднять интерес к России в общественном мнении и сообщить благоприятные для нас военно-политические и экономические данные в противовес распускаемой нашими врагами лжи.
Эта работа основана на данных, поступающих в Огенквар ранее, чем в Ставку, и потому ей приличествует оставаться у нас. Затем, как известно вам, в прежнее время мысли, высказываемые Ставкой, как желательные для широкого распространения, под видом неофициальных статей также передавались в Огенквар и последним воплощались в статьи разного содержания, инспирированные для повременных изданий. С этой целью, не скрою, мной были завязаны связи с редакциями, любезно принимавшими к исполнению все, что им предлагалось провести негласно под видом редакционных [10] статей в сознание общества, как, например, была выполнена подготовка к оставлению Львова. Теперь, конечно, картина изменилась, но в печати, к сожалению, отсутствует руководящий взгляд самого общего характера на будущее. Мне кажется, что установление этого взгляда или хотя бы слабые намеки на него в той части, которую не сковывает военная тайна, должны принадлежать работе с печатью в Ставке или из Ставки через Огенквар. Кроме того, я должен сказать, что опыт показал: необходимая субординация прессы достигается совершенно равномерным отношением ко всем ее органам; между тем я не допускаю возможности посещения Ставки представителями всех без исключения газет, а в этом корень неравенства.
Снабжение лиц, посещающих Ставку, теми сведениями, которые передаются в Огенквар, бесполезно, так как эти сведения используются Петроградом, Москвой и агентством раньше, чем прибывают в Петроград корреспонденции и телеграммы лиц, выехавших в Ставку. Поэтому мне кажется, что полного отмежевания Ставки от такой силы, как печать, быть не должно, но общение с печатью не может быть непрерывным, как создавшееся в Огенкваре, и, так сказать, автоматически наиболее удачным разрешением вопросов. При полной нежелательности корреспондентских разглагольствований о стратегии и такого жонглирования данными разведки, которое, к сожалению, всегда имеет место у посетителей театра войны по требованию их же редакций, мне казалось бы целесообразным устраивать периодические объезды в благоприятное время корреспондентами, под руководством офицера генерального штаба, полей бывших сражений и ознакомление их с бытовой стороной армии. Выбор соответствующих лиц для этой поездки может совершаться в отношении иностранцев через отдел печати мин. иностр. дел, и в отношении русских — через главное управление по делам печати. Кроме того, конечно, громадное значение имеют интервью осведомленных лиц, для которых всегда стоит вызывать представителей прессы и особенно иностранцев; но это слишком деликатное дело. Штабс-капитана [11] Лемке я никогда не имел честь видеть и беседовать с ним. Вот откровенные мысли, которые я мог бы подтвердить многочисленными примерами опыта. Извиняюсь, что, излагая их, я вышел за пределы краткости и задач, свойственных только Огенквару.
Ассанович. Вопрос настолько обширный, что разрешите к нему вернуться еще неоднократно. Пока же не откажите передать штабс-капитану Лемке, который придет к вам или Жихору за ответом от меня, что письма, которого он ждет, пока не будет. Но я прошу Лемке поговорить с вами, Александр Михайлович, и доложить вам про имевший место опыт вызова в Ставку некоторых корреспондентов и взгляды Лемке на будущее. Вас прошу дать ему краткие поправки по его докладу{25} и рассказать что можно про работу Огенквара, Лемке был помощником Носкова и до войны занимался литературой. Также не откажите сообщить ему, каким порядком опубликовывался материал с боевыми эпизодами, посланный вам последний раз, кажется, в мае{26}. Пока прерываю разговор. Надо идти на общий завтрак, но разрешите вернуться к нему потом. Лемке должен быть у вас сегодня, так как завтра он выезжает в Ставку.
Мочульский. Слушаю, все сделаю. Жму вашу руку.
Ассанович. Спасибо, Александр Михайлович. Это пока весь разговор между нами. Жму руку, до свидания.
Мочульский. Слушаю. До свидания. Поклон всем».
Этот разговор очень интересен. Ассанович понимает, что Мочульский не во всем прав; вместе с тем своих мыслей у него нет — для меня это вполне ясно. [12]
Помощник редактора «Русского инвалида» Шеманский просил Пустовойтенко помочь ему возобновить свои «обзоры» в органе военного министерства.
Так как у нас никто не интересуется прежними «делами» и бумагами, то, не зная, что Шеманскому было запрещено писать «обзоры», ему сообщили, что вообще готовы увеличить осведомленность «Русского инвалида», но для этого нужны личные переговоры. Одновременно редактор «Р. инвалида» Звонников просил инспирирования из Ставки, о чем писал подробно Борисову. Раньше Носков хотел прижать «Р. инвалид» и уже делал это с помощью того же Пустовойтенко; теперь газету хотят поставить в преимущественное положение...
Когда я поведал Пустовойтенко кое о чем, слышанном в Петрограде о Распутине, он сдержанно предупредил меня, чтобы здесь я никому ничего об этом не говорил.
В Архангельск прибыли из Америки паровозы, но при заказе мы забыли указать, что топка теперь должна быть приспособлена для дров, и ее сделали для угля...
Царь не встречал Новый год. Все штабные и свитские были с ним в церкви; служба умышленно кончилась в 12 ч 15 мин ночи; царь поехал домой, а все штабные и некоторые свитские и конвойные — в наше собрание. Там было вино и прочее. Алексеев произнес тосты за царя, союзников, флот и армию; последний тост, говорят, был красив. За ним говорил генерал По, потом изрекал Кондзеровский. Алексеев вскоре уехал и веселье продолжалось уже в более интимных компаниях. Итальянский агент Марсенго пел под свою гитару шансонетки и т. п. Алексеев как-то сказал о Марсенго и его желании побольше знать о нашей армии: «Какой ему черт, болвану! Сволочная армия! Тоже еще — с претензиями».
Алексеев заметно начинает разочаровываться в царе, который сначала сумел приворожить его к себе деланным интересом к жизни армии и страны и своей искусственной порядочностью.
29 декабря Белецкий сообщил начальнику штаба докладную записку нашего вице-консула в Роттердаме барона [13] O. H. Ферзена от 29 октября 1915 г. и выписку из донесения вице-консула в Копенгагене относительно приглашения немецкими агентами молодых финляндцев для обучения их военному искусству с целью поднять восстание в Финляндии. «К сему имею честь присовокупить, что по моим указаниям предпринята проверка заключающихся в означенных приложениях сведений, о результатах коей я не премину сообщить вашему в-ству дополнительно».
Сегодня у начальника штаба были министры: путей сообщения Трепов и земледелия Наумов. Последний очень прост и развязен, держался как-то упрощенно — à 1а степной помещик. Очевидно, ему наговорили, что Алексеев — простой человек, он и решил быть ему в тон.
Австрийцы и немцы потеряли в декабрьскую операцию на Юго-Западном фронте около 50 000 чел.
27–28 декабря Алексеев послал Иванову телеграмму, в которой главнокомандующему фронтом Щербачеву и другим попало за способ ведения операции и боев. Например, день до вечера бомбардировали, ночь молчали, а утром, по обычаю, наступали. Конечно, немцы за ночь приводили в исправность все испорченное нами днем, подготавливались к атаке, и позиции опять были недоступными, а мы разбивали о них свой медный лоб.
Приведу очень характерный, весьма секретный документ, неопровержимо доказывающий, насколько нелепо шло развитие буковинской операции. При этом надо помнить, что, не желая уж очень конфузить свою армию, Щербачев о многом вовсе умолчал, а многое смазал.
Указания командующего VII армией командирам корпусов по управлению в бою
(30 декабря 1915 года № 0491)«Боевая операция армии (с 16 по 26 декабря) обнаружила ряд недочетов в управлении, на которые я признаю нужным обратить внимание для предупреждения повторения их в будущем. [14]
I. Задачи тяжелой артиллерии ставились слишком широко в расчете, что она все сметет ураганом огня. При неограниченном числе патронов это возможно, при наших же условиях необходимо:
а) ставить тяжелые батареи не далее 3–4 верст и вести методическую стрельбу с поверкой каждого выстрела по тщательно разведанным и распределенным между батареями постройкам противника или участкам заграждений;
б) безусловно иметь наблюдателей при передовых частях пехоты и притом не только на исходных местах перед атакой, но и во время исполнения самой атаки, иначе части могут понести потери от нашей собственной артиллерии, если она вовремя не получит указания о необходимости перенесения огня. Эти же наблюдатели должны сообщить, где именно огонь будет наиболее полезен, и могут корректировать его.
II. При атаках наши части, как пехота, так и артиллерия, в полной мере исполняли свой долг и не только доблестно шли вперед, но и врывались в окопы противника.
25 декабря австрийцы были застигнуты врасплох, и в первый же момент нами взято в плен 6 офицеров, свыше 500 нижних чинов и 7 пулеметов. Но во всех случаях мы не удержали захваченных пунктов и с большими потерями отбрасывались назад.
Здесь повторялась одна и та же ошибка: ворвавшиеся части вовремя не поддержаны и первый успех не закреплен за собой, невзирая на то что на своевременное подтягивание резервов не раз обращалось внимание.
25 же декабря имело место еще более печальное явление. Технически успех был подготовлен отлично; головные полки доблестно ворвались в окопы. Но вместо того чтобы немедленно принять меры к закреплению захваченного (для чего нужно было привести части в порядок, переделать окопы и приготовиться к встрече контратаки и лишь свежими частями затем развивать успех), одни бросились за уходящими австрийцами к Стрыпе, а другие, «положив» винтовки, начали обыскивать окопы и разбирать консервы, фляги, ранцы и т. п. [15]
Австрийцы при потере позиций всегда в первую минуту открывают сильный огонь и производят ближайшими резервами энергичную контратаку. То же было и здесь, а сверх того наша артиллерия продолжала сильный огонь по занятым своими окопам. Доблестно рванувшиеся вперед погибли или попали в плен, а занявшиеся разбором имущества были выбиты обратно, причем еще потеряли «положенные» ими винтовки.
Это показывает:
1) что головным полкам была дана недостаточно определенная задача;
2) что с первыми ворвавшимися не было на месте начальствующих лиц, которые бы не допустили людей в столь важную минуту до беспорядочного обшаривания окопов и установили бы порядок;
3) не было связи с тылом;
4) не было передовых наблюдателей для артиллеристов.
Только тем можно объяснить тот печальный факт, что наши войска поражались нашими же снарядами.
2-й, 3-й и 4-й пп. ясны без разъяснений. По 1-му считаю нужным указать, что при атаках так же, как и при наступлении с большого расстояния, старшие начальники не должны ограничиваться лишь постановкой общих целей, но обязаны управлять, последовательно указывая непосредственно им подчиненным лишь ближайшие — частные — задачи, которые обычно выражаются в овладении теми или другими местными предметами, для крупных частей — рубежами. Так, например, если корпусу в виде общей цели указан прорыв Стрыпы и развитие успеха в известном направлении (что дает ориентировку в смысле общей подготовки операции), ближайшей задачей корпуса, естественно, будет овладение высотами восточного берега Стрыпы и захват переправ. Эта задача, в свою очередь, распадается на: а) атаку избранной важнейшей высоты и закрепление ее за собой и б) развитие действий для овладения переправами.
С уменьшением силы частей (корпуса, дивизии, полка) частные задачи, естественно, должны быть меньше по объему [16] и ставиться определеннее и точнее; в пределах же полков и батальонов, например, подлежащие овладению местные предметы не должны быть удалены друг от друга более дальности ружейного огня. Только таким образом и возможно обеспечить взаимную помощь огнем.
Во время атаки части расстраиваются; чем большее встречают они сопротивление и чем больше вследствие этого проявляют доблести, тем больше расстройство их вследствие потерь; управление временно выпадает из рук начальников.
Эти части не могут сейчас же, не приведенные в порядок, направляться для нового удара. Все, чего от них можно потребовать, — это удержания захваченного.
Развивать успех в таких случаях нужно частями резерва, что и служит задачей соответствующих начальников, которые обязаны соответственно их направлять и вовремя быть осведомленными о местах нахождения подчиненных им частей.
Начальник, указавший лишь направление (полосу наступления), бросил свою часть на произвол судьбы и не исполнил своих обязанностей.
III. Я имел случай лично указать командирам корпусов, как я смотрю на правдивость донесений. Я вполне допускаю ошибки и никогда не буду карать, если такие ошибки не были следствием небрежности или упущений, но не потерплю даже самого малого сознательного уклонения от истины в донесениях.
В течение только что бывшей операции не один раз имели место случаи, что поступали донесения об овладении пунктами, которыми на самом деле мы не владели; части отходили, но об этом не доносилось; давались неверные сведения о месте нахождения частей и т. п.
Приказываю командирам корпусов произвести расследование о всех таких случаях и принять решительные меры к искоренению их до отрешения виновных включительно. На будущее же время ставлю обязательным для начальствующих лиц всех степеней имеющимися в их распоряжении средствами убеждаться в положении частей и своевременном [17] исполнении отдаваемых им распоряжении и принимать самые решительные меры к проведению их в жизнь.
IV. Связь должна быть тщательно организована не только в глубину, но и с соседями и между пехотой и артиллерией. Здесь так же, как и во всех прочих вопросах, нельзя ограничиваться формальностью; все должно быть глубоко продумано и соображено с обстановкой.
Так, между прочим, нельзя ограничиваться наличием связи со змейковыми аэростатами «вообще», телефон должен быть от наблюдателя непосредственно к командирам батарей, которые могут быть привлечены к стрельбе по его наблюдениям.
V. В этой операции, по-видимому, не все начальники верили в успех подготовляемых ими же самими действий. Все время шли разговоры о необходимости начала действий соседом, о недостаточном содействии соседей и т. п. И то и другое влечет за собой лишь вялость в действиях и запаздывание.
Не веря в успех, трудно проявить нужные быстроту и энергию.
Некоторая неготовность и трудные условия требуют лишь большой энергии в подготовке предприятия.
Кто чувствует себя не в силах проявить ее, тот в интересах общего дела должен иметь мужество сознаться в этом, но не тормозить общей работы.
По моему настоянию держать Алексеева в курсе русской и иностранной жизни, имея в виду, что он не располагает досугом для чтения газет, Ассанович предложил мне ограничиваться пока составлением обзоров печати, не особенно придавая значение несвоевременному получению газет. Сегодня я сделал первый обзор.
Цель моя хоть и скрыта от Ассановича и Пустовойтенко, но понятна: нельзя фактически править половиной государства и не знать ни аза в глаза в основных проявлениях народной мысли, народной боли и народных чаяний, особенно из левой печати, которая здесь всеми игнорируется. [18]
Был прапорщик В. Г. Орлов и говорил, что дела Сухомлинова и Секретева, по-видимому, до суда не дойдут — царь не хочет.
Ежемесячный отпуск на содержание автомобиля военного ведомства — 500 р., а стоит оно, даже по ценам декабря 1915 г., только 120–140 рублей... Поразительная щедрость, откачивающая из народного кармана не менее 2 000 000 р. в день...
31 декабря генерал-квартирмейстер Северного фронта Бредов просил всех генерал-квартирмейстеров сделать распоряжение о конфискации воззвания московского центрального кооперативного комитета, разосланного во все кооперативные учреждения империи и заключающего в себе «резкую критику деятельности правительства, требование народного представительства и ответственного перед народом правительства. Воззвание призывает к объединению кооперативных учреждений в одну мощную организацию». Все экземпляры его должны доставляться в штаб Северного фронта. Идиоты!...
Дитерихс сообщил:
«По агентурным данным Одесского военного округа, полученным якобы из достоверного источника от 4 января, против Бессарабского фронта действуют три австро-германские армии: I Пфланцер-Балтина, расположенная за линией Топоровце — Раранче, II армия Клаузена и III Ботмера — всего 600–700 тысяч, из них около 200 тысяч австрийцев, остальные германцы. Артиллерии — 25–20 полков, кавалерии мало. Главная квартира Макензена в Коломые, начальник его штаба Свиский. Агентура штаба фронта и IX армии указывала на сосредоточение в Буковине новых сил противника, однако не в таких явно преувеличенных размерах, тем более что, по некоторым данным нашей агентуры, в ближайшем будущем ожидается наступление германцев на Салоники, и что Макензен 3 января был в Нише. Совершенно фантастично соотношение германских и австрийских войск». [19]
Прочтя все это, Алексеев телеграфировал начальнику штаба Одесского военного округа:
«Благоволите относиться критически и вдумчиво к сообщаемым вами агентурным сведениям, не давая ходу явно вздорным. Это вредно. Потребуйте от начальника разведывательного отделения исполнения обязанности не простого собирателя сведений, а офицера, изучающего весь поступающий материал. Нужно уметь разбирать, сличать, оценивать».
Нужно уметь, прибавляю я от себя, ставить на должности людей, а не кукол и чиновников, не имеющих понятия о такой азбуке. Эта русская манера учить букварю под лезвием меча и все еще надеяться на исправление наших коренных недостатков доводит меня до бешенства. Все и всех учат, а люди гибнут миллионами, а страна разоряется так, что десятки лет нужны будут на ее возрождение... Да, Романовы все больше и больше обеспечивают себе виселицу, если только изнасилованная страна в состоянии будет заняться освобождением себя от ужасного царского кошмара.
Сегодня же послана шифровка Иванову о том, что царь, ознакомившись в подробностях с ходом операций на фронте, приказал сообщить, что замечает разрозненность в действиях армий его фронта и ожидает от Иванова достижения единства целей и управления. Это уж нос подлиннее...
В последних числах декабря Иванов донес, что благодаря массе прокламаций с обещанием возвращения на родину и получения полного немецкого пайка, усилилось до угрожающих размеров перебегание от нас к неприятелю евреев и поляков не только с передовых позиций, но и из тыловых учреждений. На другой же день Кондзеровский запросил дежурного генерала Кавказского фронта, что имеется против направления туда евреев и поляков со всего нашего Западного фронта.
В начале января Николай Николаевич просил Алексеева давать поменьше сведений о начавшейся кавказской операции в сообщениях штаба, чтобы не обратить на нее серьезное внимание противника. Поэтому сообщается очень немного и глухо. Дела там идут хорошо. [20]
Начальник штаба телеграфировал сегодня Жилинскому в Париж:
«Посылку бумаг нарочным офицером раз в месяц организую. С целью лучшего ориентирования предполагаю высылать вам еженедельно краткую сводку сведений о наших действиях и сводку сведений о противнике, а ежемесячно — те же сводки, но более подробно и сведения о составе армий, состоянии огнестрельных припасов, орудий и оружия».
Сегодня Эверт телеграфировал командующим армиями Западного фронта — копия Алексееву:
«К энергичным наступательным действиям и к сосредоточению необходимых для этого значительных сил можем приступить лишь при полной уверенности, что оставленные на остальном фронте силы в состоянии будут оказывать решительное противодействие всем попыткам противника вырвать инициативу из наших рук переходом в наступление на других участках. А для этого необходимо, чтобы занимаемые нами позиции представляли действительно несокрушимую оборонительную полосу, на необходимость чего я неоднократно уже указывал с сентября 1915 г. Из произведенного, по моему приказанию, генералом Кондратовичем осмотра фронта позиций I и II армий усматриваю, что они не представляют должной крепости, что может быть объяснено недостаточно серьезным отношением к этому вопросу со стороны всех начальствующих лиц. Приказываю принять самые энергичные меры немедленно для того, чтобы привести позиции в такой вид, который дал бы уверенность в возможности широкого маневрирования армии фронта».
Вот каковы наши позиции, вот что мы сделали на них за три с половиной месяца, а теперь будем работать во льду.
В Бухаресте, Стокгольме и Копенгагене учреждены особые агентуры, состоящие в ведении главного управления генерального штаба и называющиеся «Agence thelegrapriique du Nord et du Sud», попросту — «Нордзюд». Присылаемые ими сведения редактируются в генеральном штабе, в делопроизводстве полковника Водара подполковником Владиславлевым, и ежедневно сообщаются сюда Ассановичу. Сегодня [21] «Нордзюд» сообщил, что «мирные переговоры Черногории с Австрией прерваны, король Черногории уезжает в Италию. Ходят слухи, что виновницей капитуляции черногорской армии была итальянская королева, желающая сохранить престол для отцовской династии». Ассанович все время высказывает недоверие к агентам, подчеркивая в своих телеграммах неэкономную трату посылаемых Ставкой сумм и сообщение всякого мелочного вздора (все серьезное попадает одновременно в общую печать).
Правда, последний прием, как и было условлено, употребляется для отвода глаз нейтральных правительств от агентов, которые-де работают для прессы. Но во всяком случае агенты уж очень им злоупотребляют и Ставке приходится получать снятое молоко, а сливки пристраиваются Владиславлевым в «Речь», где он и сам энергично сотрудничает.
Агент Кюрц, переданный нашей армии из департамента полиции, работал в Румынии, теперь, по требованию Пустовойтенко, он передан Юго-Западным фронтом в его распоряжение, арестован и послан в Петроград. Подробности достану.
От всех управлений штаба, кроме генерал-квартирмейстерского, офицеры черной кости, т. е. не генерального штаба, приглашаются к царскому столу по особой очереди. Не генерального штаба штаб-офицеры нашего управления вовсе не приглашаются, потому что не указаны в списке, составленном Ассановичем для двора. Наш подполковник Протопопов поднял этот вопрос и довольно решительно разговаривал с Ассановичем Результат неизвестен, но черная кость очень им интересуется. Я заинтересован, как летописец, — надо же хоть раз побывать у царя.
Вчера царь (он здесь с 31 декабря) был в штабном кинематографе, дававшемся для учащихся средних учебных заведений города.
Заведующий оперативным отделением нашего управления полковник Иван Иванович Щолоков многое знает из прошлой Ставки, где он совершенно незаслуженно играл видную роль, и, как сам сказал мне, ведет записки для будущей истории войны. Вел их и Ю. Н. Данилов (черный). Щолоков вернулся с [22] Кавказского фронта, куда возил и откуда привез секретные документы. Во всех наших неудачах он обвиняет основной план военных министров после японской войны (Куропаткина и Сухомлинова): уже тогда стало ясно, что Россия будет нуждаться в армии, а не во флоте, и потому надо было вести энергичнее и шире развертывание наших сухопутных сил и средств, понимая, что наша линия обороны — меридиан Варшавы. Этого сделано не было; Сухомлинов вообще не понимал своего долга Французы пытались наступать в Шампани и еще раз подтвердили, что большое наступление невозможно без грандиозного снабжения снарядами и тяжелой артиллерией, между тем делать тяжелую артиллерию теперь, во время войны, невозможно. Французы сосредоточили тогда на разных параллельных линиях до 1000 орудий разных калибров и выпустили из них в три дня 3 000 000 снарядов. Тактический успех был, но чего он стоил... Многие орудия пришли в полную негодность. (Это все он сообщил мне со слов генерала Д'Адама) При Данилове Щолоков участвовал в разработке всех общих операций, теперь делает гораздо меньше — все взял в свои руки сам Алексеев, «не обременяя» даже и генерал-квартирмейстера Щолоков всегда был секретарем всех оперативных совещаний на фронтах (и здесь), когда туда выезжали вел. кн. Николай Николаевич и Данилов.
Николай Николаевич, ежедневно приглашавший его в Ставке к своему столу наряду с полковниками Скалоном, Самойло и Трухачевым, говорил с ним за это его пребывание в Тифлисе в общей сложности около 8 часов и очень интересовался настоящим ходом событий на нашем Западном фронте.
На выговор-телеграмму начальнику штаба от имени царя Иванов сегодня ответил:
«Основной целью действий IX армии в течение настоящей операции было отвлечение ее активными предприятиями сил противника от направления нашего главного удара, который производится VII армией, почему я и не считал себя вправе отменять задуманного командующим IX армией на 6 января наступления, которое к тому же приводило к занятию высот левого берега реки Хмкей, командующих [23] на значительное расстояние над правым ее берегом. Если в течение последних 6 или 7 недель произошла решительная перемена в той политической обстановке, которая имелась в виду вашими предложениями от 5 и 10 ноября, то прошу поставить меня о том в известность на предмет внесения необходимых и, вероятно, существенных изменений в операции Юго-Западного фронта. При этом считаю долгом добавить, что одной из главных причин неудач настоящего нашего наступления надлежит признать малочисленность мортирной и тяжелой артиллерии, малые ее калибры, малое число пулеметов и недостаточное снабжение всей артиллерии и пулеметов боевыми припасами. Если недостаток этих артиллерийских средств не может быть устранен к весне, когда обстановка может осложниться для нас неблагоприятно в политическом и стратегическом отношениях, то, несмотря на понесенные нами большие потери в людях и оружии, нам надлежит продолжать добиваться успеха в настоящей нашей операции с некоторыми в ней поправками, не исключая, быть может, коренного изменения района нашего главного удара».
Алексеев телеграфировал Иванову в ответ приказание царя продолжать наступление фронта, а затем, уже вечером, послал другую депешу, в которой сказал, что позволяет себе заметить, что доводы Иванова о неудаче операций не заслуживают серьезного значения, так как из телеграммы командующего IX армией Лечицкого, посланной командирам его корпусов, видно, что войска сами не сумели использовать своих сил и средств, не делали ходов сообщения, стреляли без толку и т. д; что пора кончать опыты, которые всегда так дорого нам стоят, требовать от армий точного исполнения своих указаний, а последние давать в строгом соответствии с указаниями Ставки и т. п.
В немецких газетах масса умышленно сочиненного вздора о нашей буковинской операции. Так, в «Berliner Tageblatt» (10 января):
«Сам царь принял на себя верховное командование над атакующими войсками; это показывает, какие надежды возлагались русскими на это наступление. Царь в сопровождении генерала По прибыл в Могилев и произвел [24] смотр войскам. Царь обратился с речью к солдатам, объяснил им важное значение предстоящих сражений и заклинал их исполнить свой долг».
«Nowa Reforma» (Краков, 10 января):
«Русские пленные рассказывают, что в русской армии часто происходят бунты среди солдат магометанского вероисповедания. Около двух недель тому назад в Хотине взбунтовались два туркестанских полка и отказались отправляться на театр военных действий. Полк казаков усмирил бунтовщиков. Взбунтовавшиеся полки отправлены в глубь страны, и по данному делу проводится расследование».
«Berliner Tageblatt» от 24 января:
«В руки австро-германских войск попал приказ генерала Иванова. В приказе говорится, что царь предписал взять Черновицы ко дню Крещения (6 янв.). Каждому солдату, которому удастся исполнить приказ царя, будет разрешено в продолжение двух дней грабить Черновицы. Каждому солдату, принадлежащему к составу роты, вошедшей первой в Черновицы, будет подарено 60 рублей. По словам пленных, инициатива русского наступления на Бессарабском фронте принадлежала царю».
Сегодняшняя шифрованная телеграмма генерала Дитерихса Пустовойтенко:
«Считаю нужным доложить некоторые выводы из длинной беседы с австрийским политическим агентом, известным вам от прапорщика Орлова. Агент офицер-академик работает в объединенном в Берлине австро-германском разведывательном бюро, руководимом фон Люцовым, при объединенном же австро-германском генеральном штабе. Агент первоначально поработал на итальянском фронте; по его словам, Италия серьезных боевых выступлений не предпримет, так как между Италией и Германией заключен будто бы договор, в силу которого, как бы ни кончилась борьба на других фронтах, Италии гарантировано присоединение Триеста и Триента. В феврале агент был послан во Львов для организации агентурной сети в тылу русских армий ввиду решенной операции на русском фронте. По его словам, ныне Германии приходится в третий раз менять план выполнения [25] такой операции, которая имела бы решительное влияние на исход кампании. Первый план заключался в разгроме Франции австро-германцами; план потерпел неудачу вследствие ошибок крон-принца и ввиду перехода русских в наступление, что выдало спешное возвращение австрийских корпусов с французского фронта Второй план, за успех которого ручался Гинденбург, заключался в разгроме русской армии и вызове этим в России революции. Ни того ни другого достигнуть не удалось, и в Германии сложилось мнение, что искать решения кампании на русском фронте не приходится.В силу этого в ноябре было решено по окончании частной, не предусматривавшейся ранее сербской операции перенести центр тяжести борьбы вновь на французский фронт и искать решительных результатов там. Для этой операции намечалось взять с русского фронта все, что только возможно, причем допускается постепенный медленный отход левого крыла, действующего севернее Полесья. Главные надежды на успех предстоящей атаки на французском фронте возлагаются на вновь изобретенный снаряд крупного калибра, наполненный очень ядовитым газом, который способен умерщвлять все живое на расстоянии до 500 метров вокруг разрыва. Специальная фабрика этих снарядов — в Берлине, и заготовка их идет в течение всей зимы. Если бы этот план все же не удался, то с весны намечалось перенести операции на наш Юго-Западный фронт, для чего агент и был послан в Волочиск для организации и подготовки новой агентурной сети; цель этой последней операции он объясняет тем, что в Германии и Австрии иссякают источники пополнения. Вместе с тем признается, что левое крыло германцев севернее Полесья занимает выгодное положение; южнее Полесья считается необходимым выдвинуться вперед, дабы захватить богатые по производительности земли и окончательно локализовать Румынию. После этого Германия предполагает будто бы остановиться на всех фронтах, создать непреодолимые по технике искусственные преграды, вооружив их главным образом колоссальной артиллерией и громадным количеством пулеметов, которые восполнят недостаток пехоты. [26]
В Германии считают, что при этом в продовольственном отношении будущий год будет гораздо легче, чем теперешний, так как культивировка захваченных земель даст достаточное количество продуктов для прокормления центральных держав».
Эверт донес, что 23 декабря около озера Вишневского немцы уже употребили снаряды с особым удушливым газом. Проф. Лавров нашел, что надо сделать исследование; кроме того, газ послан на исследование в Петроград, в комиссию по изготовлению удушливых газов и в лабораторию Юрьевского университета. Но уже и сейчас можно сказать, что наши противогазные маски вряд ли могут предохранить от этого нового орудия противника.
Трепов телеграфировал нач. штаба, чтобы он высказался по вопросу о немедленном взятии в казну Московско-Виндаво-Рыбинской жел. дороги, правление и персонал которой совершенно не в состоянии использовать силы дороги, везде стоят грузы и холодные паровозы. Дорогу ревизует генерал-лейтенант фон дер Рооп, при котором сейчас и находится весь ее начальствующий персонал. Что-то припахивает братцем-концессионером...
Плеве принимает меры для отправки выздоровевших офицеров в строй и в штабы на замену здоровым, которым место в строю... Явление, наблюдавшееся в японскую войну, но тогда его объясняли непопулярностью самой войны. Оно подсказало ген. Янушкевичу послать такое письмо начальнику главного штаба Михневичу от 28 июля 1914 года:
«Во время минувшей войны с Японией нередко наблюдались случаи, что эвакуированные с театра военных действий раненые и больные воинские чины по излечении от ран и болезней весьма продолжительное время продолжали оставаться вследствие различных причин вне театра военных действий. Во избежание повторных подобных случаев в настоящую войну имею честь просить ваше высокопревосходительство не отказать в принятии соответствующих мер к тому, чтобы оправившиеся от ран и болезней воинские чины незамедлительно возвращались к своим частям». [27]
Этот приказ нисколько не взволновал штабы, управления и тыловые учреждения: там все невидимо держится круговой порукой телоохранительной протекции, и все спрятавшиеся хорошо понимают, что, начиная со штабов фронтов, никто и никуда откомандирован не будет — такова практическая участь всех хороших слов в нашей армии, где закон и приказы пишутся не для исполнения, а для систематического и постоянного обхода... Посмотреть только, что за муравейники лодырей завелись в Петрограде, в этом центре трусящего тыла. Назову для примера хотя бы управление по ремонтированию кавалерии: там люди сходятся к 12 ч дня, чтобы позавтракать и, поговорив о новостях, разойтись в 2, а между тем штат управления на время войны усилен.
Приказы по всем армиям изобилуют мерами, принятыми для привлечения здоровых офицеров к своим прямым обязанностям. Приведу только один приказ по Северо-Западному фронту от 15 сентября 1915 г.:
«Из полученных Ставкой сведений усматривается, что ближайшие войсковые тылы переполнены вполне здоровыми строевыми офицерами, тогда как части, в которых продолжаются большие потери, имеют в качестве офицерского состава почти одних прапорщиков. Так, полковые штабы, обозы 2-го разряда, различные нестроевые должности в полках, штатные и нештатные, заняты в громадном большинстве частей здоровыми офицерами, которые ни разу не были эвакуированы. Ввиду неоднократных указаний о необходимости направления в строй всего здорового офицерства, главнокомандующий приказал отнюдь не позже 15 октября: а) все указанные должности заместить исключительно эвакуированными, главным образом вследствие ранений, офицерами; б) всех офицеров, ныне занимающих означенные должности, назначить обязательно в строй; в) откомандировать в строй всех офицеров, прикомандированных к обозам и полковым штабам. Распоряжение это отнюдь не отменяет разрешения при малом составе людей свертывать полки в 1–2 батальона, оставляя необходимое число офицеров, а остальных для сохранения кадра иметь в обозе 2-го разряда. На должность офицеров для связи и заведующих полковыми [28] обозами разрешено оставить здоровых офицеров; г) после 15 октября произвести распоряжением командиров корпусов фактическую проверку исполнения изложенного, предварительно поставив в известность командиров частей и начальников дивизий о строжайшей ответственности за невыполнение этого распоряжения».
7 января Белецкий писал нач. штаба:
«Ввиду поступивших в Отделение по охранению общественной безопасности и порядка в г. Петрограде сведений о предполагаемом крупном революционном выступлении в день 9 января представителей местной организации российской социал-демократической рабочей партии, распространении в значительном количестве прокламаций и попытках со стороны революционного подполья склонить к выступлению воинские части, — в период времени с 18 по 21 декабря минувшего года были произведены аресты наиболее видных членов названной организации в количестве 16 человек. При обыске у одного из задержанных были найдены типографские принадлежности, а также адреса оставшихся на свободе партийных лиц. По разработке этих адресов в ночь на 27 декабря были задержаны еще 7 лиц, явившихся также видными деятелями петроградской социал-демократической организации. Наряду с этим обыском, произведенным у лица, ведшего исключительно революционную работу среди нижних воинских чинов и печатавшего ко дню 9 января воззвания «К солдатам», обнаружены, помимо предметов тайной типографии, оттиски печати Петроградского комитета российской социал-демократической рабочей партии и 330 свежеотпечатанных экземпляров прокламаций от имени этого комитета «К солдатам», представляющей по своему содержанию призыв к прекращению войны, также к объединению солдат и рабочих для свержения самодержавия и устройства республиканского образа правления».
В деле нашего «Бюро» Ассановичем до сих пор ничего не сделано. [29]
Сейчас в Германии корова стоит 1000–1500 марок, курица — 10 марок, поросенок — 30 марок; хлеба очень мало, картофеля тоже, то и другое выдается всем и везде по специальным карточкам в крайне ограниченном, но для всех одинаковом количестве со свойственной немцам прямолинейностью. Странно как-то, но, конечно, целесообразно.
Пустовойтенко держит месяцы без всякого движения исправленное мной еще в полку Наставление для стрельбы из японской винтовки...
Здесь я прерываю дневник, чтобы снова вернуться к нему после исследования о военной цензуре, которое, хотя и отвлечет внимание читателя в другую, совершенно специальную сторону, но крайне необходимо именно на отведенном ему здесь месте. В последующих записях дневника, сделанных мной после основательного изучения вопроса о постановке дела военной цензуры, я все время буду иметь в виду читателя, уже хорошо знакомого с этим исследованием; без соблюдения этого условия мои записи будут малопонятны.
Военная цензура
В своих печатных трудах я уже неоднократно высказывал бесспорную, но и простую мысль: оценка любого момента всей внутренней политики нереволюционного правительства всегда безошибочно совпадает с пределами гласности и законностью проведения их на практике. Гласность — это камень, на котором историк пробует амальгаму общей политики. В истории дореволюционной России я не знаю исключений из этого правила: все моменты ее жизни в XIX и XX столетиях удивительно точно отражены в юридическом и административном положении печати.
До опубликования закона от 5 июля 1912 г. (21 июля 1912 г.) об изменении действующих законов о государственной измене путем шпионства свобода печатного слова в области военного и морского дела регулировалась главой IV Уголовного уложения 1903 г. «О государственной измене» и [30] пунктами 3 и 5 статьи 1034–4 Уложения о наказаниях{27}, а сама армия была защищена ст. 1034–5 Уложения, гласившей:
«Виновный в оскорблении в печати войска или воинской части наказывается заключением в тюрьме на время от 2 месяцев до 1 года и 4 месяцев», и статьей 281–1 того же узаконения: «Виновный в публичном разглашении или распространении: 1) заведомо ложных о деятельности правительственного установления или должностного лица, войска или воинской части сведений, возбуждающих в населении враждебное к ним отношение, подвергается заключению в тюрьме на время от 2 до 8 месяцев, или аресту не свыше 3 месяцев, или денежному взысканию не свыше 300 рублей. Если последствием такого разглашения или распространения было народное волнение, или противодействие власти, или нарушение порядка в воинской части, то виновный подвергается заключению в тюрьме на время от 2 месяцев до 1 года и 4 месяцев».
Глава «О государственной измене» содержала в себе двенадцать статей (108–119), из которых одни предвидели преступления, возможные в мирное время, другие — в военное.
Статьи первой категории вменяли в вину:
1) побуждение иностранного правительства к военным или иным враждебным действиям против России или к прекращению военного с нею союза, или к уклонению от заключения такого союза (ст. 110); [31]
2) обещание, прежде объявления войны, иностранному правительству за себя или за других содействовать его военным против России действиям (ст. 110);
3) опубликование или сообщение правительству или агенту иностранного государства, не находящегося в войне с Россией, плана, рисунка, документа, копии с оных или сведения, которые заведомо долженствовали ввиду внешней безопасности России храниться в тайне от иностранного государства (ст. 110);
4) снятие без надлежащего разрешения плана или составление рисунка или описания российского укрепленного места или установленных района или эспланады оного, военного судна или иного военного сооружения, предназначенного для защиты страны (ст. 112);
5) проникновение без надлежащего разрешения, скрыв свое звание, имя, подданство или национальность или посредством иных уловок, в российское укрепленное место, военное судно или иное военное сооружение, предназначенное для защиты страны (ст. 113);
6) заготовление средств нападения или защиты от неприятеля, заведомо негодных для употребления (ст. 114);
7) поставка предметов довольствия для действующей армии или ее госпиталей, или для действующего флота или его госпиталей заведомо вредных для здоровья или заведомо негодных для употребления предметов довольствия (ст. 115);
8) действия уполномоченного России, направленные к заключению договора с иностранным правительством заведомо во вред России, или дипломатические переговоры его с иностранным правительством, клонящиеся заведомо ко вреду России (ст. 116);
9) повреждение, сокрытие, захват или подлог документа, служащего заведомо доказательством права России по отношению к иностранному государству (ст. 117);
10) повреждение или перемещение пограничного знака или иное искажение линии государственной границы с целью предания иностранному государству части России (ст. 117). [32]
Статьи второй категории вменяли в вину:
1) способствование или благоприятствование неприятелю в его военных или иных враждебных против России действиях (ст. 108);
2) вступление в войско заведомо неприятельское или невыбытие из оного (ст. 109).
Из приведенного ясно, что, собственно, в печати и в речах и докладах на публичных собраниях возможны были нарушения лишь стст. 110, 111 и 108; и здесь же необходимо оговориться, что ни одна из этих трех статей печатным или публичным словом нарушена в России не была и притом совершенно сознательно, а отнюдь не по внимательности и бдительности полицейской власти.
5 июля 1912 г. был высочайше утвержден одобренный государственным советом и Государственной Думой новый закон, внесший весьма серьезные изменения в действовавший до того закон о государственной измене путем шпионства.
Здесь я остановлюсь только на тех преступлениях, которые могут быть совершены в печатном или публичном слове.
Прежде всего эти серьезные перемены состояли в изменении уже приведенной ст. 111 Уголовного Уложения: «Способствование правительству или агенту иностранного государства в собирании сведений или предметов, касающихся внешней безопасности России, или вооруженных ее сил, или сооружений, предназначенных для военной обороны страны»; при этом покушение также наказуемо.
Во-вторых, законом от 5 июля 1912 г. было введено новое понятие преступного деяния, вылившееся и в новую статью: «Опубликование, сообщение или передача другому лицу, в интересах иностранного государства, без надлежащего уполномочия: 1) долженствовавших сохраняться в тайне сведений или предметов, касающихся внешней безопасности России, или ее вооруженных сил, или сооружений, предназначенных для военной обороны страны, 2) плана, чертежа, рисунка либо иного изображения или описания российского укрепленного места, установленных района либо эспланады оного, военного судна либо иного сооружения, предназначенного для военной [33] обороны страны, или документа, касающегося мобилизации и вообще распоряжений на случай войны» (ст. 111–1).
Наконец, в-третьих, статьей 1 отд. II министру внутренних дел было предоставлено «воспрещать на определенный срок сообщение в печати сведений, касающихся внешней безопасности России, или вооруженных сил ее, или сооружений, предназначенных для военной обороны страны». (Эта статья тогда же вошла в устав цензурный под номером 113–1).
Это право, снова поставило всю печать в зависимость от личности министра внутренних дел и политики Совета министров, который, согласно той же статье, должен рассматривать перечень вопросов, подвергающихся изъятию из печати, и представлять их на высочайшее рассмотрение.
Таким образом, в сущности говоря, был реставрирован принцип ст. 140 доконституционного устава о цензуре и печати — принцип безудержного произвола, который так долго угнетал русское печатное слово{28}, и притом опять-таки эксплуатация этого произвола (а он у нас именно эксплуатируется, как природное богатство) отдана министру внутренних дел без всякой его зависимости в таком важном и специальном вопросе от мнения даже военного и морского министров.
Государственная Дума только позже (в 1916 г.) осознала, какую она сделала оплошность, поддавшись в 1912 г. на реакционную удочку — ловко замаскированную борьбу со шпионством Третья Дума приняла на себя великий грех такой своей опрометчивостью и крайне поверхностным отношением к юридическому существу проходящих через нее законов в целом.
Министр внутренних дел не спешил воспользоваться своим правом, понимая, что поспешность могла открыть глаза на истинную роль нового закона, И только 28 января 1914 г. был опубликован первый Перечень сведений по военной и военно-морской частям, оглашение которых в печати воспрещалось [34] на основании ст. 1 отд. II закона от 5 июля 1912 г. с указанием, что срок действия Перечня определен на год, т. е. до 28 января 1915 г. (Собр. узак. и распор, прав. 1914 г., отд. первый, № 26).
Вот этот перечень:
1.0 предполагаемых и вводимых изменениях в вооружении армии и флота.
2. О сформировании новых воинских частей и учреждений армии и флота и об изменении в численном составе существующих.
3. О вооружении строящихся и намеченных к постройке боевых судов флота.
4. О ремонтных работах на судах флота, временно нарушающих их боевую готовность.
5. О количестве боевых припасов и иных запасов для надобностей военного времени в войсках, укрепленных пунктах, портах и на военных судах.
6. О современном боевом состоянии и значении для военного времени крепостей, укреплений, военных портов и опорных пунктов (баз), о производимых в них работах по усилению их боевой готовности, а равно о предположениях по созданию новых и расширению или упразднению существующих укрепленных или опорных пунктов.
7. О боевом маневрировании и производстве стрельбы во флоте.
8. О ходе и результатах поверочных и опытных мобилизаций в армии и флоте.
9. О ходе маневров и подвижных сборов в пограничных губерниях и областях.
10. О прекращении увольнения воинских чинов в отпуск и о вызове к своим частям находящихся в отпуске и в запасе, о задержке увольнения воинских чинов в запас, о передвижении войск к границам и о фрахтовке или стягивании коммерческих судов к портам.
Примечание. Действие настоящего перечня не распространяется на те сведения, которые опубликованы или [35] впредь будут опубликованы правительствующим сенатом, или военным и морским ведомствами, или же разрешены будут к опубликованию названными ведомствами.
Внимательному читателю ясно, что строгое соблюдение этого перечня печатью не обеспечивало военной тайны, так как все сведения оставались доступными для речей и докладов в публичных собраниях. Министр внутренних дел тогда еще хлопотал о праве влиять и на содержание устного слова, которое, по его же милости, не очень-то процветает в России. Он хорошо понимал, что при том положении, которое у нас занимает устное слово, сколько-нибудь широкое оглашение военной тайны была едва ли возможно. Это одна сторона дела. Другая — перечнем общество было совершенно устранено от обсуждения военных и военно-морских нужд страны, то есть все военное и морское дело было изъято из сферы его компетенции. Правительство в лице Совета министров санкционировало столетнюю рутину, в силу которой все штатское, невоенное русское общество было поставлено далеко за пределы досягаемости до него вопросов защиты родины. Страна, как это уже указывалось мной неоднократно, никогда не признавалась способной понимать, а тем более влиять на боявшиеся света военное и морское ведомства, традиционно считавшие себя не подлежащими ничьему контролю и вмешательству, кроме верховной власти.
Все это и дало свои плоды...
Подписав первый Перечень за полгода до объявления войны, Н. А. Маклаков связал свое имя с актом, который сразу заткнул рты всем, кто собирался и должен был кричать о деяниях его сочлена по кабинету Сухомлинова, о трогательном единении с ним других членов горемычного министерского блока. Властно была сокрыта правда; страна успокоилась страшным неведением; Сухомлинова и его сотрудников по ведомству не беспокоило жало гласности; всем, кто мог и хотел вскрыть истинные результаты их предательской политики, сковали мысль и руки. Горемыкинское правительство сделало свое традиционное дело. [36]
12 июля 1914 г., когда гроза войны вот-вот должна была разразиться, был опубликован второй, новый, значительно дополненный Перечень. Разумеется, в такой обстановке за ним был raison d'ètre, но не за всеми пунктами одинаково основательный и бесспорный.
Если бы в п. 7 не была включена по настоятельной, как оказывается, просьбе Рухлова, невозможность обсуждения в печати «провозоспособности и технического состояния железных дорог», Россия не пережила бы в 1914–1916 гг. всего того хозяйственного ужаса и кошмара, которые выпали на ее долю, ибо неспособность негодяя министра так или иначе была бы парализована указанием на необходимые меры; у правительства были бы отняты основания держать Рухлова еще год у власти и дать ему прославить свое имя наравне с Сухомлиновым.
То же самое надо сказать и о п. 16. Заготовки не опасны, это не склады. Факт заготовок не может быть секретом, потому что даже готтентоты понимают, что во время войны надо производить усиленные заготовления; между тем, насколько было бы упрощено все дело заготовок и, главное, сколько миллиардов народных денег не попало бы в руки титулованных и других всякого ранга негодяев, сделавших себе из тайны заготовок верную доходную статью.
Пункт же 15 вызывает просто недоумение. О каких «предположениях по поводу военных действий армии и флота» идет в нем речь, не говоря уже о безграмотности самой кодификации? Кто же, кроме армии и флота, вообще способен на военные действия? Если здесь подразумеваются предположения высшего командования и низших штабов, то им самим хорошо известно, что вообще оперативная часть облечена военными законами полной тайной; если же хотели лишить права кого бы то ни было высказывать в печати свои мысли по поводу будущих военных действий, то это было совершенно нежизненно, что и обнаружилось с первого дня войны: «обозреватели», не исключая официальных органов правительства, начали свою работу тогда же.
Привожу и сам второй Перечень, изданный в отмену первого, с указанием в скобках цифр, соответствующих пунктам [37] первого Перечня («Собр. узакон. и распор. прав.», 1914 г., отд. I, №170).
1. Об устройстве, составе и численности всякого рода воинских частей и учреждений военного и морского ведомств, а равно о местах расположения и о передвижении этих частей и учреждений и об изменениях в их устройстве, составе и численности.
2. (3, 5) О вооружении, снаряжении, обмундировании, довольствии, санитарном состоянии, боевых качествах и всякого рода техническом оборудовании армии и флота или их отдельных частей, а равно и о всех предполагаемых и вводимых изменениях по этим предметам.
3. (1, 2, 6) О современном состоянии, вооружении, снаряжении, снабжении всякого рода запасами и значении для военного времени крепостей, укреплений, опорных пунктов (баз) и военных портов, а также о проектировании и сооружении новых и расширении или упразднении существующих, о численности и составе их гарнизонов.
4. О местах расположения и о передвижении отрядов и учреждений добровольной санитарной помощи.
5 (4). О производстве всякого рода работ в крепостях, укреплениях, опорных пунктах (базах), военных портах, на судах флота и по подготовке позиций, а также на заводах по изготовлению заказов военного и морского ведомств для надобностей военного времени.
6 (8). Сведения, указывающие на подготовку к мобилизации воинских частей и учреждений военного и морского ведомств, о приведении их на положение военного времени, о производстве поверочных и опытных мобилизаций, а также о всякого рода распоряжениях различных ведомств, касающихся мобилизации и сосредоточения армии и флота.
7. О сооружении провозоспособности и техническом состоянии железных дорог, о работах на них с целью развития провозоспособности, а также о деятельности их по перевозке войск и военных грузов; о строящихся и предположенных к постройке новых железных дорогах в пограничных губерниях и областях. [38]
8. О состоянии существующих и о сооружении новых грунтовых, шоссейных и водных путей в пограничных губерниях и областях и о работах, производящихся на этих путях.
9. О техническом состоянии, числе, протяжении и направлении существующих и об открытии новых телеграфных и телефонных линий и учреждений — как правительственных и земских, так и частных — в пограничных губерниях и областях, а равно о станциях беспроволочного телеграфа во всей империи.
10 (10). О прекращении увольнения воинских чинов в отпуск и о вызове к своим частям находящихся в командировке, в отпуске и в запасе; о задержке увольнения воинских чинов в запас; о поездках начальников отдельных частей и высших начальствующих лиц.
11. О неопубликованных высочайших приказах по военному и морскому ведомствам.
12 (7). О боевом маневрировании и производстве стрельбы во флоте.
13 (9). О маневрах и подвижных сборах в пограничных губерниях и областях.
14. О военных и военно-морских мероприятиях России за границей.
15. О предположениях по поводу военных действий армии и флота.
16. О всякого рода заготовках и складах для нужд военного и морского ведомств — как в России, так и за границей.
17. О поимке шпионов, о суде над ними и о приведении в исполнение приговоров.
18. Фотографические снимки, эстампы, рисунки и т. п. изображения, могущие дать сведения, не подлежащие распространению на основании сего перечня.
Примечание. Действие настоящего перечня не распространяется на те сведения, которые опубликованы или впредь будут опубликованы правительствующим сенатом либо военным и морским ведомствами или же разрешены будут к опубликованию названными ведомствами. [39]
Воспрещение сие действительно в течение года со дня опубликования.
Но вот гром грянул... Красиво приняла его Россия; приняла, как принимается первая весенняя гроза, так бесспорно доказывающая приближение тепла и солнечного света.
Блажен кто верует,20 июля последовал указ правительствующему сенату. К содержанию его и связанных с ним законодательных и административных мер мне придется часто возвращаться, сейчас же важно остановиться только на статье II этого акта. Как я уже говорил, устное публичное слово не было связано первыми двумя перечнями — они касались только печати. Теперь министру внутренних дел было предоставлено «воспрещать, по объявлении мобилизации и во время войны, сообщение в речах и докладах, произносимых в публичных собраниях, сведений, касающихся внешней безопасности России или ее вооруженных сил или сооружений, предназначенных для военной обороны страны».
Соответственно с этим тем же указом Уложение о наказаниях было дополнено новой статьей, предусматривающей, подобно п. 5 ст. 1034–4, «публичное оглашение в речах или докладе, а равно и распространение посредством печати по объявлении мобилизации или во время войны указанных выше сведений вопреки состоявшемуся в установленном порядке воспрещению их оглашения». Эти преступления караются заключением в тюрьме на время от 2 до 8 месяцев (ст. 275–2).
Нельзя не отметить существенную разницу этих двух карательных статей и невдумчивое отношение к ним кодификатора: ст. 1034–4 устанавливает ответственность всегда, ст. 275–2 — только по объявлении мобилизации или во время войны. Итак, с 20 июля 1914 года министр внутренних дел стал во главе влияния на все публичное слово в России — как [40] на печатное, так и на устное. Тогда же Совет министров положил представить на высочайшее утверждение второй Перечень, сделав его обязательным уже и для речей и докладов в публичных собраниях. Высочайшее утверждение последовало в тот же день и, таким образом, создался третий по порядку Перечень, буквально повторивший все содержание второго («Собр. узакон. и распор. прав.» 1914 г., отд. первый, №191). Но, по-видимому, такой поспешный ход утверждения третьего Перечня по существу уже не удовлетворил министра внутренних дел Маклакова. 26 июля 1914 г. был опубликован четвертый Перечень, значительно более полный и потому значительно более стеснительный для общественной мысли и народного мнения. Совет министров рассмотрел этот Перечень 24 июля и в тот же день представил его на высочайшее рассмотрение.
1 (1). Об устройстве, составе и численности всякого рода частей сухопутных и морских сил, а равно учреждений военного и морского ведомств; об изменениях в устройстве, составе и численности этих частей и учреждений.
2. О личном и командном составе войсковых частей и учреждений военного и морского ведомств.
3 (2). О вооружении, снаряжении, обмундировании, довольствии, санитарном состоянии, всякого рода технических средствах и боевых качествах армии и флота; о боевых и морских качествах строящихся и намеченных к постройке военных судов.
4 (3). О назначении, современном состоянии, вооружении, снаряжении и снабжении крепостей, укреплений, морских баз и военных портов; о проектировании новых и упразднении существующих, о численности и составе их гарнизонов.
5 (4). О местах расположения и о передвижении частей и учреждений, указанных в п. 1, а равно учреждений добровольной санитарной помощи.
6 (5). О производстве всякого рода работ в крепостях, укреплениях, морских базах, военных портах, на судах флота, [41] на заводах по изготовлению заказов военного и морского ведомств и о подготовке позиций.
7. О боевой готовности армии и флота.
8 (6). Сведения, указывающие на начало мобилизации определенных частей и учреждений, указанных в п. 1, о ходе мобилизационных работ и окончании мобилизации, о готовности означенных частей и учреждений к перевозке на театр военных действий, о прибытии туда как этих частей и учреждений, так и отдельных лиц, а также о всякого рода распоряжениях различных министерств, поскольку они касаются мобилизации и сосредоточения армии и флота на театре военных действий.
9. О порядке укомплектования во время войны частей и учреждений, указанных в п. 1.
10 (7). О провозоспособности и техническом состоянии железных дорог, о работах на них, производящихся с целью развития провозоспособности, а также о деятельности их по перевозке войск и военных грузов; о постройке новых железных дорог на театре военных действий.
11 (8). О состоянии существующих и о сооружении новых грунтовых, шоссейных и водных путей на театре военных действий и о работах, производящихся на них.
12 (9). О техническом состоянии разного рода телеграфных и телефонных линий и учреждений на театре военных действий, о числе, протяжении и направлении упомянутых линий — как военных и морских, так и правительственных, земских и частных — о станциях беспроволочного телеграфа во всей империи; о проведении новых телеграфных и телефонных линий на театре военных действий.
13. О стратегических и тактических свойствах местности театра войны.
14. О высочайших смотрах и объездах войск, а также о проводах и следовании войсковых частей, начальствующих лиц и отдельных офицеров армии и флота.
15 (11). О высочайших приказах в той их части, которая касается как отдельных лиц, так и целых частей и учреждений, указанных в п. 1. [42]
16. О содержании писем и телеграмм лиц, входящих в состав армии и флота.
17 (12). О занятиях, всякого рода упражнениях и стрельбах в армии и флоте.
18. О производстве поверочных и опытных мобилизаций частей и учреждений, указанных в п. 1.
19 (14). О военных и военно-морских мероприятиях России за границей.
20 (15). О предположениях и действиях армии и флота и о всякого рода военных событиях, а равно о всякого рода слухах, к ним относящихся.
21 (16). О заготовлениях для нужд военного и морского ведомств — как в России, так и за границей.
22. О потерях в личном и материальном составе армии и флота, о фамилиях выбывших из строя.
23 (17). О поимке шпионов, о суде над ними и о приведении в исполнение приговоров.
24. О волнениях среди жителей занятых нашими войсками областей, о железнодорожных, пароходных и других катастрофах, а равно об эпидемиях на театре военных действий, о взрывах и пожарах в частях и учреждениях, указанных в п. 1.
25 (18). Фотографические снимки, эстампы, рисунки и т. п. изображения, могущие дать сведения, не подлежащие распространению на основании сего перечня.
Примечание. Действие настоящего перечня не распространяется на те сведения, которые опубликованы или впредь будут опубликованы правительствующим сенатом либо военным и морским ведомствами или же разрешены будут к опубликованию названными ведомствами. Воспрещение сие действительно в течение года со дня опубликования.
Прежде всего надо отметить, что пункты 2, 7, 9, 13, 14, 16, 18, 22 и 24 введены впервые. Независимо от этого в пункты, бывшие прежде, введены более или менее существенные изменения, [43] из которых самым значительным было изменение пункта 15-го, получившего номер 20-й. Внимательный и вдумчивый человек не может не понять, что точное соблюдение печатью, ораторами и докладчиками приведенного Перечня было бы равносильно совершенному замалчиванию всей войны, всех обстоятельств жизни страны, всей внутренней политики, всех нужд армии и государства, всех его сословий и классов — словом, всего, что выходило бы из области изящных искусств, балета, частью театра и подобных сторон жизни. Все остальное, т. е. сама жизнь, было бы допустимо лишь постольку, поскольку Перечень нарушался бы, в силу примечания, со стороны сената и военного и морского ведомств, если бы они все-таки хотели поведать стране хоть что-нибудь. Ясно, что, как это всегда и бывает, бюрократически созданный закон не нашел полного применения в практической жизни и работе, и потому со дня своего опубликования (26 июля 1914 г.) он уже был осужден на обычную участь всех русских бюрократических актов: с одной стороны, на систематическое его игнорирование, с другой — на крайне произвольное толкование, опирающееся на нашу народную поговорку: закон, что дышло — куда повернешь, туда и вышло...
14 ноября 1914 г. было опубликовано дополнение к четвертому Перечню, состоявшее всего из одного пункта с примечанием, удостоившееся высочайшего одобрения 9 ноября («Собр. узак. и распор. прав.» 1914 г., отд. I, № 313){29}:
«I. О предложениях, постановлениях и мероприятиях по Совету министров, как связанных с чрезвычайными расходами на потребности военного времени, так равно вызываемых военными обстоятельствами. [44]Примечание. Действие сего Перечня не распространяется на те сведения, которые опубликованы или впредь будут опубликованы канцелярией Совета министров, или же будут разрешены ею к опубликованию.
Воспрещение сие действительно в течение года со дня опубликования».
Происхождение этого дополнения понятно: Совету министров надо было забронировать свою работу от выступления со стороны общественного мнения и контроля законодательных учреждений, а под такой пункт Перечня во время войны можно подвести буквально все.
С 12 часов ночи 25 июля 1915 г. четвертый Перечень по всей России уже не был ни для кого обязателен, так как в этот момент истек установленный годичный срок. Разумеется, русская печать и русское общество не воспользовались этой законной свободой и добровольно продолжали свое подчинение упраздненному временем распоряжению сената Только спустя шесть дней, 31 июля 1915 г., был опубликован новый, пятый Перечень, единственный внесенный в Совет министров министром внутренних дел князем Щербатовым и прошедший совершенно помимо верховной власти («Собр. узакон. и распор. прав.» 1915 г., отд. I, № 220).
Пункты 1–5, 8, 9, 10, 14, 17–23, 26 и 29 были буквальным повторением пунктов 1–5, 7, 8, 9, 13, 14–20, 23 и 25 четвертого Перечня; п. 30 соответствовал дополнению от 14 ноября. Поэтому я привожу только новые пункты (7,15, 16 и 28) и иначе изложенные (6, 11–13, 24, 25, 27) и два примечания.
7. О движении коммерческих судов — как русских, так и иностранных, — уходящих, прибывающих или направляющихся в русские порты или порты союзных с Россией государств и о передвижении доставляемых в Россию военных грузов, а также о количестве и составе этих грузов.
15. О результатах бомбардировки территории империи неприятельскими армией, флотом или путем нападения с воздуха. [45]
16. О потерпевших крушение у наших берегов военных коммерческих судах неприятеля и о работах по их спасению.
28. Сообщение сведений о деятельности предприятий, работающих для нужд государственной обороны.
6. О производстве всякого рода работ в крепостях, укреплениях, морских базах, военных портах, на судах флота, на заводах по изготовлению заказов военного и морского ведомств; о производящихся в связи с военными надобностями работах по оборудованию коммерческих портов и частных заводов с указанием мест нахождения этих заводов, по подготовке позиций.
11. О сооружениях, подвижном составе, провозоспособности и техническом состоянии железных дорог, о работах на них, производящихся с целью развития пропускной способности, а также о деятельности их по перевозке войск и военных грузов; о постройке новых железных дорог; о нарушении и перерыве нормального железнодорожного движения.
12. О состоянии существующих и о сооружении новых грунтовых, шоссейных и водных путей на театре военных действий и путей, служащих, военными дорогами, и о работах, производящихся на них.
13. О техническом состоянии разного рода телеграфных телефонных линий и учреждений на театре военных действий, о числе, протяжении и направлении упомянутых линий, как военных и морских, так и правительственных, земских и частных, о станциях беспроволочного телеграфа во всей империи; о проведении новых телеграфных и телефонных линий на театре военных действий и о прокладке новых телеграфных кабелей.
24. О заготовлениях для нужд военного и морского ведомств — как в России, так и за границей; о заготовлениях топлива и сырых материалов для заводов, выполняющих заказы военного и морского ведомств, а также о заготовлениях, делаемых Россией для отправления союзным государствам. [46]
25. О потерях в личном и материальном составе армии и флота, о фамилиях выбывших из строя, с указанием номера части или названия корабля и листа боевых действий, а также о числе заготовленных и свободных мест в разных пунктах для эвакуируемых.
27. О приостановке работ на казенных и частных предприятиях, о всякого рода нарушениях обычного течения жизни в местностях, объявленных состоящими на положении чрезвычайной охраны или на военном положении, о железнодорожных, пароходных и других катастрофах, а равно об эпидемиях на театре военных действий, о взрывах и пожарах в частях и учреждениях, указанных в п. 1.
Примечание 1. Действие настоящего Перечня распространяется на однородные сведения, касающиеся внешней безопасности союзных России государств и их военно-морской и сухопутной обороны.
Примечание 2. Действие сего перечня не распространяется на те сведения, которые опубликованы или впредь будут опубликованы правительствующим сенатом, либо военным и морским ведомствами, либо канцелярией Совета министров или же будут разрешены к опубликованию названными ведомствами и канцелярией.
Вот краткая история Перечня, которым руководствовались не только общество и полицейская власть, но и военная цензура как раз в то время, когда я приступил к изучению всего вопроса в целом.
Как уже было сказано, кроме указа сенату, 20 июля 1914 г. было опубликовано «Временное положение о военной цензуре».
«Признав необходимым не допускать по объявлении общей или частичной мобилизации армии оглашения и распространения путем печати, почтово-телеграфных сношений и произносимых в публичных собраниях речей и докладов сведений, могущих повредить военным интересам государства, и одобрив представленный нам по сему предмету особый журнал Совета министров, мы, на основании [47] ст. 87 основных госуд. законов, изд. 1906 г., повелеваем ввести в действие утвержденное нами Временное положение о военной цензуре», — вот основа указа. Разумеется, каждый, кто хоть сколько-нибудь понимает военное дело, не может быть принципиальным противником цензуры в период современной войны. Это признак, по которому можно определить наличие такого понимания. Разумеется, вовсе не значит, что все военные должны быть сторонниками военной цензуры, а все штатские — ее противниками. Для понимания важности военной цензуры нужно понимание тех способов, которыми ведется современная военная разведка. Сплошь и рядом пустое, по-видимому, обстоятельство, ставшее известным врагу путем печати и т. п., дает ему ключ к основательному решению целого ряда возникающих у него вопросов. Самому опытному военному специалисту нельзя предугадать, как и чем воспользуется противник, видя оплошность автора статьи, заметки, объявления, письма, телеграммы, записки, доклада, речи и т. п., а между тем страна дорогой ценой расплачивается за такие откровенности, армия теряет иногда десятки тысяч людей, сотни орудий и громадные количества предметов основного боевого снаряжения.
Введенная в момент единственного в нашей истории всеобщего подъема военная цензура была встречена совершенно спокойно; наученные горьким опытом откровенности и болтливости в японскую войну, общество и народ понимали ее истинную цель, не предвидя, как это часто бывало с нами, чем и как заплатят им за такое доверие... Члены Государственной Думы, принципиально высказывавшиеся в 1915–1916 гг. против военной цензуры, доказали, что кабинетная принципиальность делает их совершенно неспособными к практическому жизненному строительству. Впрочем, таких неизлечимо больных теоретиков оказалось вообще очень немного.
Совершенно иным должно быть отношение к самому порядку утверждения Временного положения о военной цензуре. Разумеется, раз война была объявлена так неожиданно, поздно было представлять проект военной цензуры на обсуждение [48] законодательных палат, и верховной власти поневоле пришлось бы прибегнуть к ст. 87 — этой спасительнице нашего бюрократического тугодумия, тупоумия, тугоделания и просто преступного равнодушия к ближайшим очередным нуждам страны. Проект Временного положения разрабатывался в военном ведомстве в течение трех лет (1911–1914 гг.) в комиссии под председательством генерал-квартирмейстера генерального штаба Ю. Н. Данилова. Сухомлинов это знал, видел, но не принял никаких мер к сокращению такой крайне длительной работы и к переносу ее после ответа морского ведомства в Государственную Думу. Это ведь не гусарские формы... Что касается Совета министров, то кто же там в состоянии был думать о том, что Россия может воевать; понимать, что война создаст совершенно необычные условия для всей внутренней жизни страны?... Ведь лучшим из крепколобого и слабоумного кабинета был Горемыкин, лишенный какого бы то ни было политического чутья и тем более государственного прогноза.
Совет министров даже и не знал о Временном положении, что ясно не только из последующей затем его переписки, но и из самого указа от 20 июля 1914 г. Ст. 9 Положения требует, чтобы в самом высочайше утвержденном положении Совета министров о введении военной цензуры, т. е. в известном указе от 20 июля 1914 г., «в точности определялись местности, на которые распространяется действие ее в полном объеме». Между тем в указе такое определение совершенно отсутствует — оно сделано в другом самостоятельном указе от того же дня, но и то не исчерпывающе, так как дополняется указом о Финляндии от 17 июля.
Основные положения закона о военной цензуре сводятся к следующему.
«Военная цензура есть мера исключительная и имеет назначением не допускать по объявлении мобилизации армии, а также во время войны, оглашения и распространения путем печати, почтово-телеграфных сношений и произносимых в публичных собраниях речей и докладов, сведений, могущих повредить военным интересам государства» (ст. 1). [49]«Военная цензура устанавливается в полном объеме или частичная.
Военная цензура в полном объеме заключается:
1) в предварительном просмотре произведений тиснения, эстампов, рисунков, фотографических снимков и т. п., предназначенных к выпуску в свет, а также текстов или подробных конспектов речей и докладов, подлежащих произнесению в публичных собраниях;
2) в просмотре и выемке как внутренних, так и международных почтовых отправлений и телеграмм без соблюдения правил, установленных для этого в ст. 368–1 устава угол. судопроизводства.
Частичная военная цензура заключается в просмотре и выемке международных почтовых отправлений и телеграмм, а также и просмотре и выемке в отдельных случаях, по распоряжению главных начальников военных округов, внутренних почтовых отправлений и телеграмм, без соблюдения правил, установленных для этого в ст. 368–1 Уст. угол. суд.» (ст. 6).
«Военная цензура в полном объеме может быть введена лишь на театре военных действий. В прочих местностях может быть введена только частичная военная цензура» (ст. 7).
«Действие военной цензуры прекращается с приведением армии на мирное положение или с окончанием войны тем же порядком, коим она была установлена» (ст. 10).
«На театре военных действий делами военной цензуры ведают: штабы главнокомандующих армий, флота и военных округов театра военных действий, по указаниям главнокомандующих или командующих отдельными армиями, по принадлежности» (ст. 14).
«Главная военно-цензурная комиссия состоит при главном управлении генерального штаба» (ст. 15).
«Местные военно-цензурные комиссии учреждаются при военно-окружных штабах» (ст. 18).
«На театре военных действий обязанности главной и местных военно-цензурных комиссий возлагаются соответственно на штабы главнокомандующих, армий, флота и военных округов театра военных действий» (ст. 29). [50]
«Военным цензорам вменяется в обязанность не допускать к опубликованию путем печати всякого рода сведений, хотя бы и не предусмотренных правилами, издаваемыми на осн. ст. 11 сего положения, но которые могут, по мнению цензора, оказаться вредными для военных интересов государства» (ст. 31).
Для лучшего понимания поясню сказанное наглядно.
| Театр военных действий (цензура в полном объеме) | Войсковой район (для развертывания и действий вооруженных сил) | Военное положение (район расположения армий фронта) |
| Тыловой район (для расположения запасов и тыловых учреждений) | Военное положение необязательно (районы военных округов) | |
| Остальная территория страны (цензура частичная) | Главная военно-цензурная комиссия в Петрограде и местные военно-цензурные комиссии при штабах воен. округов. | |
И так как такая обязанность военного цензора без вреда для существа дела, разумеется, по плечу лицам, только вполне подготовленным к пониманию своей роли и способным хорошо разбираться в самой целесообразности пользования своим правом, то на помощь военным цензорами вне театра военных действий, т. е. в деле цензуры почтово-телеграфной корреспонденции, и должен был прийти военный министр, которому, согласно ст. 11, предоставлено право, по соглашению с министрами вн. дел и морским, издавать подробные правила по применению Временного положения о военной цензуре. На театре же военных действий, т. е. в деле цензуры печати и речей, докладов и всей почтово-телеграфной корреспонденции, это право инструктирования военных цензоров предоставлено главнокомандующим армиями фронтов или командующим отдельными армиями (у нас — Кавказской). [51]
И, как показал опыт, все военные цензоры очень нуждаются, в этой помощи, но... она так и не была им оказана.
Естественно, что, предоставленные сами себе, все они набросились на Перечень министра внутренних дел, изданный согласно ст. 11 указа 20 июля 1914 г. только для печати и публичного слова вне театра воен. действий, но отнюдь не для корреспонденции. И по моему наблюдению, все лица и учреждения, причастные к военной цензуре, от цензоров до штаба Верховного главнокомандующего, считали и считают Перечень как бы обязательным и нераздельным приложением к Временному положению. Очевидно, так же смотрели на дело и военные министры и главнокомандующие армиями фронтов, считая поэтому ненужными какие бы то ни было другие правила и инструкции. Исключением был только генерал Рузский, о чем — в своем месте.
Очевидно, и военные министры, и главнокомандующие и штаб Верховного, несомненно пользовавшийся правами последних, — словом, абсолютно все высшие военные власти не усвоили ясного смысла ни закона от 5 июля 1912 г., ни указа от 20 июля 1914 г. Не надо быть юристом (а они в военном ведомстве есть), чтобы понять, что предоставленное министру внутренних дел право запрещения чего-либо печати и публичному слову может быть осуществлено им лишь вне театра военных действий, на территории которого он нуль. Следовательно, если военный министр, власть которого над военной цензурой почтово-телеграфной корреспонденции как раз совпадает с районом вне театра военных действий, мог почивать за спиной Перечня министра внутренних дел, то главнокомандующие фронтами и Верховный главнокомандующий никоим образом не могли и не должны были оставить военных цензоров своих районов без правил, указанных в ст. 11. Перечень мог войти в них как часть, но тогда он перестал бы быть самим собой, так как влился бы в содержание самостоятельного военного распоряжения.
Но если бы военные министры дали себе труд вникнуть в юридическую сущность вопроса, то они поняли бы (хотя бы после доклада толкового человека), что Перечень министра [52] внутренних дел совершенно не обязателен для военных цензоров почтово-телеграфной корреспонденции, а обязательным лишь для печати и публичного слова на подчиненной ему территории, которые сами, без какой-либо военной цензуры (в этой части России и не имевшей права на существование), должны были соблюдать воспрещение Перечня, неся за каждое его нарушение указанную в ст. 275–2 уголовную ответственность. Почтово-телеграфная корреспонденция и есть именно то, что предвидела первая часть ст. 11. Временного положения о военной цензуре; именно о ней-то она и говорит для того, кто умеет читать закон так, как он написан, а не толкуется юридически безграмотными штабными канцеляристами.
Вся эта азбука понята не была, не поняли ее и до самого конца войны, пребывая совершенно в своеобразном толковании вообще всяких законов, не обязательных у нас для господ военных...
Военно-цензурные учреждения и лица твердо усвоили только три статьи «Положения»: о суточных (ст. 23), о штатах (ст. 16 и 18) и о произволе (ст. 31).
Теперь, после анализа законодательных и административных актов, регулирующих постановку военной цензуры, я обращусь к практике жизни, рассмотрю, как они толковались, изменялись, дополнялись, систематически нарушались и отменялись волей административной и военной власти, и к чему все это привело к началу января 1916 года, когда я закончил изучение этого весьма важного и сложного вопроса.
Прежде, однако, замечу, что, как выяснилось в думской комиссии о печати, против чего не возражали и представители военного ведомства, «закон от 20 июля нигде на всем пространстве империи не применялся ни в одной из своих частей, хотя бы в течение одного дня, одного часа; он явился как бы мертворожденным», (стенограф. отчет Г. Д., сессия 4-я, стр. 1007).
16 июля 1917 года был подписан указ сенату о приведении на военное положение части армии и флота. 17 июля начальник генер. штаба генерал Янушкевич телеграфировал [53] всем начальникам военных округов:
«Ввиду бывшего в одном округе случая благоволите принять самые решительные меры к тому, чтобы от военных властей под угрозой карательных мер не исходили никакие данные для печати о ходе мобилизации и действий войск. Необходимо строго руководствоваться Перечнем, опубликованным в «Собрании узаконений» 12 июля за № 170. Необходимо срочное распоряжение, чтобы офицеры ни в обществе, ни в семьях, ни в письмах, ни в телеграммах не вели бесед, не писали об армии и военных действиях, помня о чрезвычайно нравственной ответственности перед Родиной. Виновные в нарушении изложенного должны привлекаться к самой строгой ответственности до отрешения от должности включительно».
20 июля вел. кн. Николай Николаевич был назначен Верховным главнокомандующим, Янушкевич — начальником его штаба.
В августе Янушкевич просил всех главнокомандующих армиями фронтов и начальников воен. округов «совершенно прекратить выдачу всеми войсковыми начальниками и штабами официальных сведений каким бы то ни было органам печати», так как печати будет сообщаться все, что надлежит, штабом Верховного главнокомандующего и главным управлением генерального штаба. Исключение из этого общего распоряжения сделано почему-то для начальника цензурного отделения штаба Юго-Западного фронта подполковника Геруа, которому разрешено сообщать печати неофициально некоторые подробности, не имеющие большой важности, присылая их копии в штаб Верховного главнокомандующего.
Тогда же нач. штаба Северо-Западного фронта генерал Орановский сообщил армиям, что главнокомандующий фронтом Жилинский строго приказал военной цензуре впредь не допускать к отправке с театра военных действий телеграмм и корреспонденции со сведениями не вполне достоверными, т. е., иначе говоря, дал ей право не пропускать ничего...
8 августа в «Новом времени» известие о взятии Гумбинена было помещено раньше, чем об этом было донесено в штаб Верховного. Приказано было взыскать с виновных. Оказалось, [54] что автор, член Виленского губернского правления Киселев, узнал об этом событии от жены командующего армией генерала Ренненкампфа, чем объяснялся и пропуск корреспонденции виленским военным цензором. 9 августа Янушкевич сообщил об этом министру внутренних дел, указав, что «виновник подлежит ответственности, а при повторении к нему будет применен со всей строгостью полевой суд». Разумеется, министр ответил, что теперь это его не касается, так как военные цензоры ему не подчинены.
15 августа генерал-квартирмейстер штаба Верховного Данилов просил главнокомандующих армиями фронтов не разрешать печатать о плохой отточке немцами своего холодного орудия, о высоких разрывах их шрапнелей, и «о других подробностях, характеризующих неудовлетворительное использование ими своего оружия».
26 августа старший инспектор типографий в Петрограде предписал типографиям, чтобы «на выпускаемых ими в свет изданиях не помещались бы сведения о том, что издание разрешено военной цензурой к напечатанию и кем именно из военных цензоров».
Это распоряжение формально не нарушало «Временного положения о воен. цензуре», но характерно как желание скрыть от глаз широкой публики институт предварительной цензуры.
27 августа 1-й обер-квартирмейстер генерального штаба генерал-майор Монкевиц обратил внимание генерал-квартирмейстера штаба Верховного Данилова на слабость цензуры в штабах армий, на что получил в ответ указание, что с этим належит обратиться не в штаб Верховного, а к главной военно-цензурной комиссии.
Это доказывает, как сам представитель комиссии, три года рассматривавшей проект Временного положения о военной цензуре, мало понимал основы нового «закона». Генерал Монкевиц поступил совершенно правильно, так как знал, что Главная военно-цензурная комиссия не имела никакого отношения к цензуре на театре военных действий.
4 сентября штаб Верховного просил главнокомандующих армиями фронтов и главных начальников военных округов [55] принять меры к немедленному прекращению печатания корреспонденции из действующей армии, в том числе совершенно прекратить появление корреспонденции А. Ксюнина в «Новом времени» и «Вечернем времени».
Формально распоряжение совершенно незаконное, так как Положение от 20 июля 1914 г. вовсе не предоставляет кому-либо права такого запрещения. Если же по юридической безграмотности военных властей им казалось, что основанием к этому может служить п. 20 четвертого Перечня, то и в таком случае речь могла идти о запрещении тех или иных тем, но отнюдь не формы и внешности корреспонденции, еще меньше — лиц их авторов.
10 сентября 1914 г. нач. штаба армий Юго-Западного фронта М. В. Алексеев сообщил генералу Данилову, что граф Бобринский просил прокурора петроградского окружного суда выяснить личность Ксюнина и привлечь его и редактора «Вечернего времени» к суду за корреспонденцию из Львова в № 863 от 31 августа, где сообщалось, что наши войска проходили мимо памятника Мицкевичу с преклоненными знаменами, так как это выдумка. Генерал Данилов снесся по этому поводу с управлением генерального штаба.
Снова нарушение Положения от 20 июля 1914 г., глава VIII которого совершенно не устанавливает какой-либо ответственности за текст, уже разрешенный военной цензурой. Зачем Совет министров занимался рассмотрением дела, вовсе его не касавшегося, надо спросить его председателя.
Пока шла переписка по бумаги генерала Алексеева, Янушкевич 11 сентября просил нач. штаба VI армии князя Енгалычева обратить внимание петроградской военной цензуры на то, что в «Новом времени» и «Вечернем времени» корреспонденции Ксюнина помещались сначала помеченными «из действующей армии», а после запрещения таких пометок стали появляться с указанием различных городов. По мнению нач. штаба Верховного, этого было достаточно, чтобы подвергнуть военных цензоров взысканию, а Ксюнина и братьев Михаила и Бориса Сувориных предать суду... Разумеется, началось расследование и оказалось, что все корреспонденции [56] Ксюнина цензуровались в Варшаве при сдаче их на телеграф, а потому петроградские цензоры уже и их не читали, основываясь на ст. 58 Положения: «Телеграммы, не разрешенные военной цензурой, задерживаются», и были правы, так как Положение не обязывает их не считаться с этим обстоятельством. 15 сентября начальник генер. штаба генерал Беляев сообщил ему, что вопрос о привлечении Ксюнина и редактора «Вечернего времени» Б. А. Суворина восходил до Совета министров и решен им отрицательно, цензор же подвергнут взысканию. «Великий князь изволил признать возможным, во внимание к предыдущей деятельности Ксюнина, на этот раз в виде особого исключения дело прекратить и разрешить Ксюнину свою деятельность» — так гласит особая справка штаба Верховного. Потом Ксюнин просил себе разные льготы, но ему было отказано с напоминанием, что достаточно и того, что ему вообще дано право работать...
23 сентября начальник генер. штаба генерал Беляев писал Янушкевичу:
«В Петрограде, находящемся на театре военных действий, было тем не менее признано необходимым, ввиду лежащей на военной цензуре огромной работы как по надзору за многочисленными органами печати, так и по просмотру почтово-телеграфной корреспонденции, учредить в отступление от законом указанного порядка местную военно-цензурную комиссию. Между тем одновременное руководство деятельностью Петроградской военно-цензурной комиссии со стороны двух взаимно независимых учреждений — штаба главнокомандующего VI армией и состоящей при главном управлении генер. штаба Главной военно-цензурной комиссии — представляется едва ли целесообразным и в случаях несогласованности взглядов и мнений этих учреждений может повести к разнообразию и неустойчивости предъявляемых военным цензорам и печати требований. Ввиду этого, считая необходимым определенно разрешить вопрос, прошу дать по этому предмету указание».
Итак, начальник генер. штаба как лицо, руководившее цензурой вне театра военных действий, счел возможным учредить, вопреки ясному смыслу ст. 13 и 14 Положения, на театре [57] воен. действий в Петрограде особую военно-цензурную комиссию. Мало того, он посадил ее между двух стульев, подчинив по связи с театром воен. действий — главнокомандующему VI армией, а по связи комиссионной организации — Главной военно-цензурной комиссии. Никто не считает Беляева военным, но канцеляристом он слывет исправным и потому, казалось бы, от него-то можно было бы ждать понимания ясного закона и формального к нему отношения. Но секрет его непонимания, как увидим, заключался в другом...
27 сентября Янушкевич ответил Беляеву, что Верховный главнокомандующий так повелел разрешить его вопрос:
«1. Компетенция Петроградской местной военно-цензурной комиссии распространяется только на гор. Петроград, а право надзора за ее деятельностью принадлежит исключительно Главной военно-цензурной комиссии, состоящей при гл. упр. ген. Штаба.2. На всей остальной территории района VI армии, за исключением гор. Петрограда, делами военной цензуры ведает штаб главноком. VI армией по своему усмотрению.
3. Петроградской местной военно-цензурной комиссии должны «быть предоставлены полностью права, лежащие в других местах соответственно на штабах главнокомандующих армий, флота и военных округов театра воен. действий, согласно ст. 7 Времен. положения о военной цензуре».
Штаб Верховного подал новому учреждению один стул, но не устранил сделанного нарушения закона, а лишь закрепил его своим авторитетом. Ни ведавший цензурой в армии генерал-квартирмейстер, ни принимавший его доклад начальник штаба, ни сам Верховный главнокомандующий не чувствовали неловкости в таком шаге. Никто из них не признал лучшим из выходов простое усиление штата цензурного отделения штаба VI армии, на что и закон давал полное право, и жизнь указывала с совершенной ясностью. Решение Беляева подсказано было ему из министерства внутренних дел: оно боялось потерять свое, хотя и косвенное, но сильное влияние на печать при переходе цензуры полностью в ведение штаба VI армии, так как знало, как мало склонен [58] был вел. кн. Николай Николаевич, а за ним Янушкевич и главнокомандующий VI армией, считаться с Советом министров, Горемыкиным и министром внутренних дел. Другое дело — генерал Беляев, подчиненный военному министру Сухомлинову... Беляев знал психологию штаба Верховного и потому умышленно не досказал своего мнения, дав, однако, понять, что цензура петроградской печати может доставить Ставке и штабу VI армии немало хлопот и неприятностей. Решение великого князя было таким, какого и ждал Беляев...
30 октября в штабе Верховного был получен отчет военно-цензурной комиссии при штабе Казанского военного округа, в котором, между прочим, указывалось, что: 1) письма на театре воен. действий почти не просматриваются, 2) штемпеля войсковых частей на конвертах в связи с указанием в письмах места написания открывают место расположения этих частей, 3) письма офицеров сообщают много материалов для шпионов, работающих вне театра военных действий.
На другой же день, 31 октября, был издан приказ Верховного главнокомандующего за № 133:
«Из донесений военно-цензурных установлений усматривается, что в письмах офицерских и нижних чинов продолжают обнаруживаться сведения о ходе военных действий, расположении частей и другие данные, кои, по закону и по существу, не могут подлежать оглашению во время войны. Хотя уже неоднократно указывалось на недопустимость подобного явления, тем не менее я еще раз обращаюсь к чувству патриотизма всех чинов высочайше вверенных мне армий и флота в уверенности, что в сознании важности переживаемого времени они сами воздержатся от сообщения в своих письмах не подлежащих оглашению сведений. Начальникам всех степеней повелеваю разъяснить подведомственным им чинам, какие именно сведения не подлежат оглашению, а также указать, что отправка писем с такими сведениями, помимо нарушения служебного и внутреннего долга каждого военнообязанного, является сверх того и бесцельной, так как на основании закона о военной цензуре [59] письма просматриваются ею, причем те из них, кои содержат сведения, не подлежащие оглашению, конфискуются и не доставляются по назначению».
Сделанная ссылка на Положение о военной цензуре неверна; согласно ст. 52 «если военной цензурой не будет пропущена только часть почтовою отправления, то после уничтожения недозволенного (путем заштемпелевания, уничтожения отдельных страниц и т. п.), такое отправление отсылается по назначению».
3 ноября был издан секретный приказ по VI армии за № 80.
«Председатель петроградской военно-цензурной комиссии рапортом от 28 октября сего года донес, что состоящий в числе военных цензоров магистр фармации отставной коллежский асессор Гаупт уличен в выемке из цензуруемых им почтовых пакетов различного рода ценностей. Произведенным по делу дознанием это донесение вполне подтвердилось. Установлено, что Гаупт, подвергая просмотру проходившие через его цензуру почтовые отправления, извлекал из них деньги и марки и присваивал их себе; при этом обнаружилось, что Гаупт присваивал преимущественно денежные вложения на имя русских военнопленных, оставляя нетронутыми таковые же на имя германских военнопленных. Кроме того, выяснилось, что при цензуровании писем Гауптом допущены существенные отступления от правил положения о военной цензуре, объявленных 20 июля сего года. Причем письма, адресованные родственникам военнопленных, направлялись не в бюро для военнопленных, а передавались для непосредственного отправления. Гаупт уже исключен из числа военных цензоров. Дело же о нем по окончании следствия на основании 1327 ст. XXIV кн. С. В. П. 1869 года, изд. 4-е (по редакции приказа по военному ведомству 1914 года № 464) подлежит передаче в военный суд для осуждения его по законам военного времени.Объявляю об этом позорном случае по армии и округу».
18 ноября председатель Совета министров Горемыкин обратился к Сухомлинову с секретным письмом, в котором указал на необходимость преподать военной цензуре (совершенно [60] не отделяя театра военных действии от остальной территории) руководящие разъяснения о недопустимости в печати сообщений и статей, подрывающих высокий авторитет Совета министров. Горемыкин уточнил это общее указание, назвав как примеры сообщения «о возникающих в среде Совета министров разномыслиях по отдельным вопросам, о находящихся в производстве Совета правительственных предположениях в области окраинных, инородческих, вероисповедных и иных однородных вопросов, о взаимоотношениях совета и законодательных учреждений и, наконец, о возможных перемещениях в составе Совета с суждениями о вероятных кандидатах на якобы освобождавшиеся министерские посты». И прибавил, что опубликование подобных сведений «может поставить Совет в затруднительное положение и возбудить среди заинтересованных кругов населения либо несбыточные надежды, либо нежелательные, с политической точки зрения, разочарования, а в некоторых случаях повлечь за собой обострение национальной розни и вражды».
Одновременно министр внутренних дел циркулярно известил губернаторов о всем сказанном, и они уже сносились с военной властью, «имея в виду существенную помощь военной цензуры».
26 ноября Янушкевич телеграфировал начальнику штаба армий Юго-Западного фронта генералу Алексееву:
«Издаваемый при вверенном вам штабе «Армейский вестник» иногда сообщает сведения, распространение которых является безусловно недопустимым. В последнее время было указание на способ наших действий в Восточной Пруссии и причины избрания того или иного способа, на демонстративный характер некоторых направлений противника и т. п. Наша печать знает, что названный «Вестник» издается при штабе фронта, противник — тем более. Поэтому всякому слову «Вестника» придается если не официальный, то официозный характер и заключениям «Вестника» придается непреложное значение. Ввиду изложенного Верховный главнокомандующий поручил мне указать на необходимость соблюдения крайней осторожности и тщательности редакции, без чего продолжение издания [61] должно быть признано вредным. Казалось бы достаточным ограничиваться перепечаткой сообщений, исходящих от штаба Верховного главнокомандующего, допуская объяснения лишь в пределах этих сообщений. Если все наше общество мирится со скудостью вестей с театра военных действий, то с этими же вестями должны мириться и войска. Усердно прошу вас дать необходимые указания».
8 декабря начальник штаба Верховного главнокомандующего предписал о направлении всех писем военнопленных из состава нашей армии в цензуру и об уничтожении таких, в которых находятся благоприятные отзывы о жизни их в Германии и Австрии.
30 декабря братья Михаил и Борис Суворины просили Янушкевича облегчить отправку телеграмм из Варшавы корреспонденту их газет Ксюнину, выразив желание, чтобы цензура их производилась в Варшаве особо для того указанным цензором, так как при таком порядке телеграммы не будут задерживаться в Вильно, куда все они направляются. Генерал-квартирмейстер Данилов просил нач. штаба Северо-Западного фронта генерала Орановского сделать зависящие от него распоряжения, а когда Орановский замедлил с исполнением, то вскоре получил напоминание. Цензором для телеграмм Ксюнина был назначен генерал Бельский. Вообще, переписка о всяких льготах и любезностях Ксюнину могла бы составить особое довольно толстое дело — видно, что «Новое время» и «Вечернее время» пользовались особым вниманием Ставки Верховного и других штабов, что и понятно: Суворины преемственно воспитали всю нашу подлую бюрократическую среду, в том числе все военные верхи.
1915 год был гораздо содержательнее и разнообразнее.
19 января генерал-квартирмейстер Данилов просил исп. долж. генерал-квартирмейстера генерального штаба Леонтьева дать распоряжение не печатать нигде о стрельбе немцев снарядами с ядовитыми газами и о потерях от них. Для проведения этого запрещения на театре военных действий было сообщено штабам фронтов. Однако 23 января в «Новом времени» появилась корреспонденция Ксюнина «Снаряды с дурманом»; [62] расследование обнаружило, что заметка разрешена еще 16 января и просто пролежала в портфеле редакции.
20 января в «Новом времени» была помещена статья «Ответ на германскую ложь». Это был перевод «Reponse aux mensonges allemands» из № 26329 «Journal de Petrograd»; оригинал же обращения на немецком языке за подписью «Das russische Obercomando» получен был в «Вечернем времени» при письме его сотрудника Редакция «Нового времени» полагала, что эта прокламация исходила от нашего Северо-Западного фронта. Первый перевод был помещен в вечернем приложении к «Вечернему времени» 19 января № 1003 с разрешения военной цензуры. Запросили фронты; они ничего не знали. Приказано было цензора уволить и напечатать опровержение от главного управления генер. штаба, которое и появилось в газетах 25 января.
22 января в «Новом времени» появилась статья Ксюнина «Польские легионеры». Сейчас же всюду было написано, что это неверно; что легионов никаких нет, а допущено только формирование ополченских дружин в губерниях царства Польского на общем основании, и приказано не позволять печатать что бы то ни было о легионах. Поэтому Янушкевич не мог разрешить и запрещенную цензурой обложку № 6 «Лукоморья», где был нарисован сторожевой пост от легиона в старинных польских костюмах.
26 января нач. ген. штаба генерал Беляев уведомил начальника штаба Верховного, будто министр юстиции сообщил военному министру, что курляндским губернатором, с разрешения главного начальника Двинского воен. округа, 21 ноября 1914 г. издано обязательное постановление о воспрещении частным лицам, проживающим в городе Либаве и в Гробинском уезде, отсылать корреспонденции в закрытых письмах. Военный министр признал, что министр юстиции, находивший таковое распоряжение незаконным, совершенно прав, и потому просил довести об этом до сведения генерала Янушкевича. Разумеется, главному начальнику Двинского военного округа было послано разъяснение его прав в области частной корреспонденции. [63]
28 января Янушкевич передал генералу Беляеву желание Верховного главнокомандующего, чтобы его ответная благодарственная телеграмма на имя председателя Государственной Думы не была опубликована раньше телеграммы на имя председателя гос. совета На другой день Янушкевич просил начальника глав, управления по делам печати графа Татищева, чтобы, согласно желанию военных агентов союзных с нами держав, речь Родзянко появилась во французских органах Петрограда. Татищев ответил, что будет исполнено.
В начале февраля штаб Верховного обратил внимание начальника канцелярии министерства двора генерала А. А. Мосолова на карту, приложенную к первому выпуску издания министерства «Его императорское величество государь император Николай Александрович в действующей армии», которое редактируется кормящимся около него генералом Дубенским. На карте были помечены даты остановок царя и в том числе в Барановичах; сопоставление же нескольких дней пребывания в одном и том же пункте открывало и само место нахождения штаба Верховного. 18 февраля Мосолов ответил, что распространение в публике издания еще не последовало, если не считать именных и нескольких проданных экземпляров. Начальник штаба указал, что в таком случае нет надобности в конфискации, но вырезать карту безусловно необходимо...
Этот инцидент очень полезно запомнить всем тем, кто склонен обвинять нашу прессу в нарушении военной тайны и в легкости определения состава этой тайны.
4 марта генерал-квартирмейстер Северо-Западного фронта генерал Бонч-Бруевич донес штабу Верховного, что начальник штаба Двинского воен. округа генерал Медведев просил его способствовать учреждению в Москве военной цензуры в полном объеме, так как из больших газет только московские не подвергаются ей и поэтому приносят в действующую армию такую литературу, которая совершенно не соответствует духу других изданий. Бонч-Бруевич полагал, что просьбу эту надо уважить или в крайнем случае учредить в Москве особый центральный военно-цензурный пункт, который просматривал бы все произведения печати, вывозимые из Москвы [64] на театр военных действий, чтобы таким образом можно было своевременно и более удобно вырезать или заштемпелевывать всякого рода статьи и рисунки, которые будут признаны вредными. А так как это противоречило бы статье 38 «Положения», то следовало бы... эту статью отменить.
И Медведев и Бонч-Бруевич обнаружили полное непонимание основ и незнание формальной стороны Временного положения о военной цензуре. Москва не была объявлена на театре военных действий, следовательно, по точному смыслу ст. 38, ни о какой цензуре в ней не могло быть и речи. Каково же было отношение со стороны штаба Верховного? Доклад Данилову сделал невежественный полковник Ассанович; генерал его одобрил и 8 марта покрыл своей подписью:
«В район театра воен. действий не могут поступать произведения печати, совершенно неподверженные военной цензуре, так как местностей, где бы не было введено хотя бы частичной военной цензуры, нет. Вместе с тем все произведения печати, выходящие на всей территории государства, подчиняются в отношении военных сведений одному и тому же Перечню. На основании этого Перечня, то, что не может печататься в районе театра воен. действий, не должно быть допущено к печатанию и вне этого театра. Если бы цензорами на театре воен. действий были замечены какие-либо упущения со стороны цензуры в районе, не входящем в театр военных действий, то об этом могло быть сообщено в соответственные местные военно-цензурные комиссии. А если какая-либо газета или издание, выходящее, например, в Москве, примет бы явно нежелательное направление, то таковые издания могут вовсе не допускаться к обращению в район театра в. д., согласно ст. 38 Врем. пол. о воен. цензуре, почему отмена этой статьи совершенно нежелательна».
Итак, генерал Данилов как председатель комиссии по выработке «Положения» и как генерал-квартирмейстер штаба Верховного, непосредственно ведавший делами военной цензуры, не знал: 1) что частичная военная цензура совершенно не касалась произведений печати, 2) что Перечень министра внутренних дел вовсе не был обязательным для [65] театра военных действий и 3) что нарушение Перечня было физически возможно, но наказуемо...
Когда приближался и наконец наступил день 27 марта 1915 г., никто, буквально никто из состава правительства и верхов армии не вспомнил, что в этот день, на точном основании ст. 87 основных законов (каковая служила основанием для подписания указа сенату 20 июля 1914 г.), автоматически прекратилось действие Временного положения о военной цензуре, так как соответственный законопроект не был внесен военным министром в Гос. Думу в течение первых двух месяцев после возобновления ее занятий, начавшихся 27 января 1915 г. Между тем в этот день было аннулировано не только Временное положение, но и все прочие, дополнявшие и изменявшие его распоряжения. Законного выхода у правительства не было, так как при функционировании Гос. Думы нельзя было снова издать Временное положение на основании 87-й статьи.
И опять-таки надо отдать должное нашей печати и обществу: они и в этом случае не пробовали сбросить с себя незаконные путы и добровольно продолжали подчиняться несуществующему закону. 13 апреля Янушкевич просил генерала Беляева принять меры к тому, чтобы в печати (разумея, конечно, обе столицы) вовсе прекращено было появление статей военных обозревателей, тот есть Н. Владиславлева и Г. Перетца в «Речи», К. Шумского в «Биржевых ведомостях», И. Оглина в «Русских Ведомостях», Михайловского в «Русском слове» и т. д. Разумеется, и это свидетельствует о полном незнании Положения о военной цензуре, которое совершенно не давало основания к такому беззаконному и нелепому распоряжению. Последнее фактически и не вошло в жизнь. Насколько военная цензура задушила проявление литературных дарований со стороны лиц, имеющих сколько-нибудь серьезное военное образование, можно судить по тому бросающемуся в глаза факту, что за всю войну у нас не выдвинулся ни один действительно популярный писатель по военным вопросам. Часть публики знает названных обозревателей, переливает их воду, но не придает им [66] серьезного значения, видя в них, по существу, только ежедневное пережевывание сообщений штаба Верховного. Ни один из них не явился и тенью авторитета, а между тем и у врагов и у союзников такие авторитеты появились. Когда я пробую указывать на эту сторону в Ставке, на меня смотрят, как на человека, явно склонного к помешательству.
20 апреля в «Вечернем времени» была напечатана статья о почтово-телеграфном ведомстве под заглавием «Китайский заказ восхитительного ведомства». Министр внутренних дел хотел привлечь редактора к ответственности в административном порядке, но это, по его мнению, оказалось невозможно, так как в действовавшем тогда обязательном постановлении петроградского градоначальника говорилось только о наказуемости за опубликование ложных сведений, а эту статью по существу и министр считал правдивой, но возбуждавшей враждебное отношение населения к органам власти. Тогда услужливый градоначальник князь А. Н. Оболенский опубликовал соответственное новое обязательное постановление. В номере «Вечернего времени» от 4 мая немедленно после этого была помещена статья Бориса Суворина «День за днем», в которой он отнесся к новому постановлению очень критически.
Генерал Беляев, неизменно шедший в ногу с министром внутр. дел, ознакомил со всем этим Янушкевича и поинтересовался взглядом на дело Верховного. Последний прочел обе статьи «Вечернего времени» и приказал сообщить начальнику генерального штаба, что он «признал справедливой мысль, проводимую в последней статье»...
Ни Беляев, ни Янушкевич совершенно не обратили внимания на одно обстоятельство, игнорируемое министром внутр. дел Маклаковым и петроградским градоначальником: никакие обязательные установления последнего не могли регулировать возможности печати в столице, еще 20 июля 1914 г. объявленной на военном положении.
8 мая Янушкевич писал министру внутр. дел:
«По имеющимся в штабе Верховного главн. сведениям, за последнее время в действующей армии приобрели широкое распространение некоторые газеты, издаваемые на еврейские деньги, с крайне [67] вредным для наших войск направлением, каковой, например, является газета «Петроградский курьер», высылаемая в армию в количестве до 50 000 экз. Признавая безусловно недопустимым распространение в войсках антинациональных периодических изданий, подтачивающих своими антимилитаристическими тенденциями геройский дух нашей армии, имею честь покорнейше просить ваше пр-во не отказать в своем распоряжении о полном воспрещении высылки газеты «П. к.» в действующую армию и о последующем почтить меня своим уведомлением».
13 мая Маклаков ответил очень ядовито, что по министерству внутр. дел не производилось никаких распоряжений о высылке в действ. армию «П. курьера», — здесь министр внутр. дел вспомнил, что петроградский почтамт на основании военного положения подчинен военному начальству... Пришлось сноситься с начальником генерального штаба... 12 июня Янушкевич сообщил ему, что признает безусловно необходимым полное воспрещение высылки газеты в действующую армию. 16 мая разрешено было писать в печати об употреблении немцами снарядов с удушливыми газами, но не указывать результаты их действия.
29 мая Совет министров одобрил представления министров иностранных дел и военного относительно корреспонденции дипломатических и консульских учреждений союзных и нейтральных государств.
14 июня это представление получило высочайшее утверждение и вылилось в форму положения об изменении и дополнении некоторых статей Временного положения о военной цензуре. Почтовые отправления и телеграммы дипломатических и консульских представителей союзных государств были вовсе освобождены от военной цензуры, а нейтральных государств — с некоторыми ограничениями, которые интересующиеся найдут в № 188 первого отдела «Собр. узак.» за 1915 г.
31 мая Совет министров постановил: «Устранить повсеместно в России из обсуждения в печати вопрос о досрочном созыве законодательных учреждений и о возможности [68] образования коалиционного правительства». Об этом было секретно сообщено по министерству внутр. дел и начальнику генерального штаба для внушения цензуре обеих столиц... Надо ли говорить, что законности в этой мере было не больше, чем ума и политического такта.
6 июня в официальном органе воен. министерства «Русском инвалиде» было напечатано приказание по VI армии № 123, которое по данным расположения воинских частей в армии признавалось совершенно секретным... Редактору приказано не допускать этого впредь...
8 июня штабом Верховного предписано не печатать нигде ничего о беженцах и эвакуации их из Галиции. Вот почему поток беженцев, затопивший некоторые города империи, был для общества уж совершенно неожиданным.
18 июня генерал-квартирмейстер штаба Верховного просил генеральный штаб не оповещать в печати списки погибших от удушливых газов противника.
24 июня старший инспектор типографий в Петрограде одумался и предложил типографиям «строго соблюдать ст. 41 устава о цензуре и воспроизводить на печатаемых ими произведениях разрешительную надпись в том виде, в каком она сделана на цензурованном подлиннике».
26 июня начальник штаба Юго-Западного фронта генерал Саввич секретно телеграфировал по армиям фронта:
«Ввиду получения подлежащих сомнению сведений, что еврейская печать и корреспонденция на еврейском языке в значительной мере способствует шпионству, главнокомандующий приказал воспретить выход и распространение газет, издающихся на еврейском языке, а всю корреспонденцию на еврейском языке конфисковывать».8 июля, по докладу начальника штаба, Верховный главноком. приказал:
«Военным цензорам, которые получают порционы, выдачу суточных денег прекратить. В тех случаях, когда походные или полевые порционы окажутся меньше суточных, установленных для цензоров, предоставить право на получение только разницы между порционами и окладами военно-цензурных суточных». [69]
Штатами, окладами и пр. ведает дежурный генерал Кондзеровский. О нем я уже говорил. Он остался верен себе и в этом вопросе: экономия на грош сегодня, а чем она отзовется завтра — это не входит в соображения штатных дел мастеров. Другое дело, когда речь идет о расходах крупных и эффектных. То же незнание закона и неумение читать его помогло специфическим способностям «дежурства». Ст. 23 Положения о военной цензуре гласит: «Лица, исполняющие обязанности военных цензоров, получают сверх содержания по занимаемой ими штатной должности суточные деньги в размере, устанавливаемом главным начальником военного округа, но не свыше 3 руб. в сутки». Кажется, совершенно ясно: содержанием каждого служащего называется все то, что он получает по своей должности — жалованье, столовые, добавочные, полевые порционные и т. д. Разумеется, законодатель имел в виду привлечь цензоров лишними 90 рублями в месяц Порхавший Янушкевич не вник в дело. Тупой Кондзеровский навел экономию... К чему она привела, увидим дальше.
11 июля 1915 г. министр внутр. дел князь Щербатов писал Янушкевичу:
«Применение на практике высочайше утвержденного 20 июля 1914 г. Времен. полож. о воен. цензуре, действующего около года, выяснило недостатки постановки военно-цензурного дела настолько значительные, что они вызывают частые нарекания со стороны лиц, представляющих на просмотр цензурных установлений произведения печати. Недостатки эти обусловливаются, главным образом, несогласованностью действий военных и гражданских цензоров, существенным различием отношения цензуры к печати в тех местностях, где таковая введена в полном объеме, и в остальной части Рос империи, где военная цензура действует лишь частично; и наконец — разнообразием и пестротой состава военных цензоров, не всегда удовлетворяющих требованиям возложенных на них высоких обязанностей. Ввиду изложенного представляется необходимым принять безотлагательно меры к устранению указанных недостатков, для чего, по мнению моему, надлежит объединить [70] действия военно-цензурных установлений — как находящихся на театре военных действий, так и вне его — в одном учреждении, в ведении которого состояли бы все лица военного и гражданского ведомства, надзирающие за печатью.Препровождая при этом записку о положении и деятельности военной цензуры, в которой изложены более подробно обнаруженные практикой недостатки постановки военной цензуры, а равно и составленный начальником (председателем. — М. Л.) Главной в.-цензурной комиссии по соглашению с и. д. начальника главного управления по делам печати проект желательных изменений в этом деле, имею честь покорнейше просить ваше высоко-во сообщить мне, по возможности, в самом непродолжительном времени ваше заключение по данному вопросу с таким расчетом, чтобы дело это могло быть окончательно разрешено до 19 июля — дня открытия сессии Государственной Думы».
К этой очень любопытной бумаге была приложена следующая записка:
О положении и деятельности военной цензуры
(После изложения конструкции органов военной цензуры по Временному о ней положению автор продолжает)
«Установление законом двоякого рода военной цензуры, полной и частичной, привело на практике к тому, что московские и провинциальные газеты свободно трактуют о том, что строжайше запрещено для изданий петроградских и для выходящих в местностях, объявленных состоящими на театре военных действий. Так, статьи об автономии Польши и Армении и о необходимости полного еврейского равноправия, изъятые военной цензурой из обсуждения петроградской прессы{30}, свободно печатаются московскими [71] периодическими изданиями. Содержание секретной записки главноуправляющего земледелием и землеустройством о земельном фонде, об изъятии которой из газетного обсуждения сделано было в Петрограде специальное распоряжение{31}, опубликовано в выходящих в Москве «Русских ведомостях». Такое положение дела вызывает естественное неудовольствие публики и нарекания и нападки на военную цензуру со стороны прессы. Но, не касаясь даже разницы положений, в которые поставлены периодические издания, выходящие в тех местностях, где введена полная военная цензура, и в тех, где цензура только частичная, нарекания в печати и в публике вызывают и действия военно-цензурных установлений тех местностей, где введена полная военная цензура.Ст. 31 Врем. пол. о воен. цензуре вменяет цензору в обязанность не допускать к опубликованию всего того, что, по мнению цензора, может оказаться вредным для военных интересов государства. Это требование закона, вызывает естественно, необходимость осуществления военной цензуры лицами, достаточно к тому подготовленными и опытными. Между тем во многих местностях состав военных цензоров чрезвычайно разнообразный и состоящий из офицеров, преимущественно отставных, преподавателей учебных заведений и чиновников гражданского ведомства, призванных из запаса. Это приводит к тому, что весьма часто в одном и том же городе в составе одной и той же военно-цензурной комиссии один цензор запрещает то, что разрешается другим. За недостатком подходящих людей в состав военной цензуры привлекаются иногда военным ведомством люди уже весьма пожилые, которым напряженная и носящая срочный характер цензорская работа не по силам, и даже люди с физическими [72] недостатками, как, например, в Киеве, где во главе военной цензуры стоит человек совершенно глухой.
Эта несогласованность в действиях и воззрениях на то, что допустимо или недопустимо к опубликованию в печати, отдельных военных цензоров вызывается, между прочим, и тем, что военная цензура в тех местностях, где имеются установления по делам печати ведомства главн. управления по делам печати, в состав которых входят лица с достаточным служебным опытом и познаниями, держит себя от этих установлений и должностных по печати лиц совершенно особняком, не привлекая их к совместной работе. Указанные несовершенства военной цензуры дают себя знать даже в Петрограде, где цензура эта организована на особых началах{32}. Она работает здесь совместно с комитетом по делам печати, все члены которого и лица, состоящие на правах членов комитета, получили звание военных цензоров при значительном числе офицеров военного и морского ведомств. Хотя все эти лица работают под ближайшим руководством и наблюдением председательствующего в названном комитете по делам печати, облеченного званием старшего военного цензора{33}, тем не менее даже при такой постановке дела в среде военных цензоров из лиц военного и морского ведомств проявляются нередко различные мнения о том, что допустимо что не дозволено к печати, и статьи различных газет по одному и тому же вопросу одним военным цензором разрешаются, а другим запрещаются.
В целях устранения такого рода несогласованности в действиях военно-цензурных установлений, как находящихся в местностях, объявленных состоящими на театре воен. действий, так и в остальной части империи, необходимо ныне же принять меры к объединению всех лиц военного и гражданского ведомств, на которых возложен просмотр произведений печати, в одном учреждении для руководства их действиями и придания им характера единства. [73]
Проект желательных изменений
Для объединения руководства военной цензурой печати и согласованности ее действий представлялось бы необходимым установить следующий порядок.1. Состоящая при главном управлении генерального штаба Главная военно-ценз. комиссия руководится в своей деятельности по вопросам, непосредственно связанным с войной (Перечень), указаниями главн. упр. генерал штаба, а равно и получаемыми ею через означенное управление или непосредственно указаниями высших штабов действующей армии{34}. По вопросам, непосредственно к войне не относящимся (внешней и внутренней политики, торговли и др.), — указаниями министра внутрен. дел. Указания и требования по вопросам военной цензуры, поступающие от остальных гг. министров и главноуправляющих, приводятся в исполнение не иначе, как с одобрения министра вн. дел{35}.
2. Основанный на вышеуказанных руководящих указаниях, а равно на требованиях закона{36} предписания Главной военно-цензурной комиссии подлежат обязательному исполнению всеми военно-ценз. установлениями как вне театра воен. действий, так и находящимися на таковом театре{37}.
3. В местностях, на театре воен. действий не находящихся, военная цензура печати законом не установлена и, следовательно, [74] исполнение требований военной цензуры по вопросам, не вошедшим в вышеупомянутый Перечень, для периодических изданий необязательно{38}. Ввиду этого г-н министр вн. дел, давая Главной военно-цензурной комиссии какое-либо указание по таким вопросам для исполнения его военной цензурой в районе театра военных действий, вместе с тем дает и соответствующее предписание высшему гражданскому начальству о подписании требования военной цензуры в местностях, на театре войны не находящихся{39}. Однако более целесообразным представлялось бы для создания периодической печати повсеместно одинаковых цензурных условий ввести цензуру печати не только на театре войны, но и вне такового, если бы это было признано не противоречащим соображениям внутренней политики{40}. О введении цензуры печати давно уже ходатайствуют главные начальники некоторых военных округов (Московского, Казанского)».
Князь Щербатов пользовался недурной репутацией; многие прочтут этот документ с краской стыда за него. Не покраснеет ли он хоть теперь?
18 июля Янушкевич ответил ему очень пространным письмом. После повторения главных положений его письма и записки шел ответ по существу: с обучением министра грамоте в поверхностно схваченном им вопросе.
«Подразделение военной цензуры, которое нельзя не признать отвечающим как условиям военного времени, с одной стороны, так и удобству печати и населения — с другой, вызвано следующими соображениями: [75]В районе театра военных действий для устранения того вреда, который могут принести печать и частная корреспонденция нашим военным интересам, Времен. положением о воен. цензуре (ст. 6) установлена как предварительная цензура печати и просмотр всей почтовой корреспонденции, так вместе с тем и право, предоставленое главнокомандующим и командующим отдельными армиями, в случае необходимости приостанавливать на определенный срок повременные издания, а также передачу почтовых отправлений и телеграмм. (ст. III Указа правит. сенату от 20 июля 1914 года).
Вне района театра воен. действий предварительной цензуры печати не установлено, равно как и просмотр и выемка почтовой корреспонденции и телеграмм допускается лишь в отдельных случаях, по распоряжению главн. нач. военных округов (ст. 6 Врем пол. о воен. цензуре).
В проекте желательных изменений, приложенном к письму, указывается на целесообразность постановки периодической печати повсеместно в одинаковые с театром воен. действий цензурные условия и упоминается, что о введении предварительной цензуры печати давно уже ходатайствуют главные начальники некоторых военных округов.
Если эта мера, по соображениям внутренней политики, является допустимой и принятие таковой меры будет признано необходимым также военным министром{41}, то возражений к сему со стороны Верховного главноком. не встретится. Но при этом является необходимым упомянуть, что при обсуждении Врем. положения о воен. цензуре со стороны различных министерств были сделаны самые категорические возражения против рассматривавшегося предположения об установлении одинаковой цензуры во всей [76] империи на основаниях, принятых для театра воен. действий, так как это фактически было бы началом возвращения на всей территории империи к принципу предварительной цензуры, что признавалось недопустимым.
С другой стороны, какое бы то ни было ослабление условий цензуры на театре военных действий в целях установления однообразия ее применительно к положению цензуры в остальной части империи, является еще более недопустимым по тем соображениям, что предварительная цензура более надежно устраняет возможность появления в печати сведений, долженствующих быть сохраненными в тайне.
Предварительная цензура, введенная на театре военных действий, должна, по мысли законодателя, надежно гарантировать достижение той цели, чтобы в районе, ближайшем к нашим боевым операциям, никакие сведения военного характера, которые должны сохраняться в тайне, не могли, хотя бы под риском последующего ответственности издателя или просто случайно, появиться в печати, что может легко иметь место при цензуре карательной, т. е. последующей.
С другой стороны, в местностях вне театра военных действий, то есть более или менее удаленных от района наших операций, вышеупомянутая опасность разглашения военных тайн является менее острой и возможной, почему в соответствии с мнениями представителей некоторых министерств и признано было возможным в районе вне театра военных действий отказаться от цензуры предварительной, идущей вразрез с новым законом о печати.
Если же некоторые редакции вне района военных действий, например, московские, находят для себя более удобным при наличии разрешения обходиться без предварительной цензуры, но все же представлять материал, готовящийся к печати, на просмотр военно-цензурных установлений, то это явление можно объяснить лишь недостаточной верой в отсутствие у цензоров произвола при применении Перечня и желанием снять с себя ответственность, между тем как, строго придерживаясь этого Перечня, редакции вне театра военных [77] действий, ничем не рискуя, могли бы вполне использовать предоставленную им общим законом свободу печати{42}.
В памятной записке, приложенной к письму, упомянуто, что установление законом двоякого рода военной цензуры, полной и частичной, привело на практике к различному применению ее, причем в частности указывается, что московские и провинциальные газеты свободно трактуют о том, что строжайше запрещено для изданий петроградских и выходящих в местностях, объявленных состоящими на т. в. д.
В этом отношении является необходимым прежде всего отметить, что для цензуры в Петрограде, хотя и находящемся на т. в. д., в самом же начале войны была учреждена местная военно-цензурная комиссия, право надзора за которой возложено на Главную военно-цензурную комиссию и, следовательно, петроградские издания поставлены существующими правилами совершенно в одинаковые условия с московскими и вообще провинциальными изданиями, выходящими вне т. в. д., цензура коих находится также в ведении соответствующих местных комиссий, наблюдение за деятельностью каковых возложено на ту же Главную военно-цензурную комиссию{43}. Поэтому отмечаемая запиской разница отнюдь не должна быть отнесена к недостатку существующих правил, но является лишь результатом недостатка руководства со стороны Главной в.-ц. комиссии и неправильности действий органов местной цензуры на практике.
В начале войны с соблюдением правил, установленных ст. 1 отд. II закона от 5 июля 1912 г. и ст. II высоч. указа правит. сенату от 20 июля 1914 г., был объявлен упомянутый выше [78] Перечень. Этот Перечень должен являться руководящим для всех органов цензуры и печати, как на т. в. д., так и вне такового{44}. Поэтому, казалось бы, что при правильном его применении не могло бы быть нареканий на то, что стеснения, обуславливаемые военной цензурой, являются различными для тех или иных районов.
В отношении самого Перечня следует заметить, что если он признавался не вполне отвечающим своему назначению, то возможность пересмотра его существующими законоположениями не исключена.
Отмеченные в записке недовольство публики и нарекания на военную цензуру, поскольку это явление касается самого закона, следует признать ввиду изложенного неосновательными и являющимися, вернее, следствием неправильного применения закона, происходящего от недостаточного знакомства органов местной цензуры и печати с Врем. положением о воен. цензуре и объемом требований, изложенных в Перечне, долженствующем действовать одинаково во всей империи; а также, по-видимому, от недостатка руководства со стороны Главной в.-ц. комиссии.
Хотя статья 11 Врем. положения о военной цензуре и предоставляет военному министру издавать подробные правила по применению Положения, а значит и вносить некоторые дополнения и изменения в упомянутый выше Перечень, но очевидно, что таковые изменения могут быть только частичными и во всяком случае не могут быть введены в действие без согласия министра вн. дел.
С этой точки зрения представляется совершенно неясным, каким образом мог произойти факт, что такие вопросы, как вопрос автономии Польши и Армении и о необходимости полного еврейского равноправия, а также содержание секретной записки главноуправляющего земледелием и землеустройством о земельном фонде, как то упомянуто в записке, приложенной к письму вашему, вошли в область рассмотрения военной цензуры, тогда как эти вопросы всецело [79] относятся к области внутренней политики и имеют лишь самое косвенное отношение к военным действиям, охрана которых от нескромных глаз только и должна составлять предмет военной цензуры.
Что касается т. в. д., то, действительно, статьей 11 Положения установлена некоторая свобода по изданию разъяснений к Положению, предоставленная главнокомандующим и командующим отдельными армиями в отношении подчиненных им местностей. Но такой порядок вызывается существом дела и от этого нельзя отказаться ни вообще, ни в смысле переноса этого права на Верх. главнокомандующего или иное лицо ввиду различия условий, в которых могут находиться те или иные части т. в. д. и необходимости нередко в принятии срочного решения.
Несогласованность действий военных и гражданских цензоров, о которой упоминается в письме вашего сиятельства и приложенной к нему записке, происходит, можно с уверенностью сказать, не столько от недостатков Положения о военной цензуре сколько от личного состава органов ее, и, может быть, как то уже отмечено выше, от отсутствия руководства и надлежащих указаний по применению этого Положения со стороны председателей военно-цензурных комиссий.
Как было уже упомянуто, ст. 11 Положения о в. ц. предоставлено военному министру, по соглашению с министрами вн. дел и морским, издавать подробные правила по применению Положения, ввиду чего, казалось бы, подобной мерой можно было отчасти исправить эти недостатки и достигнуть большей согласованности в действиях военных и гражданских цензоров вне т. в. д.
Что касается того же вопроса относительно т. в. д., то особенные условия военной цензуры в этом районе естественно приводят к тому, что цензура на т. в. д. должна находиться главным образом в ведении военных цензоров и руководствоваться исключительно указаниями штабов главнокомандующих и командующих отдельными армиями (ввиду различия условий, в которых могут находиться отдельные части этого театра), получающих лишь в необходимых случаях соответствующие [80] объединяющие разъяснения от штаба Верховного главнокомандующего.
Явление, отмеченное запиской и касающееся того обстоятельства, что военная цензура в тех местностях, где имеются установления по делам печати, держит себя от этих установлений и должностных лиц по печати совершенно особняком, не привлекая их к совместной работе, казалось бы, не могло бы иметь место при правильном применении Врем положения о в. ц., так как, согласно ст. 16 и 18 Положения, как в Главную, так и в местные военно-ц. комиссии обязательно назначается по три члена от ведомства вн. дел, а ст. 21 предоставляет министру вн. дел командировать, где это необходимо для надобностей военной цензуры, в соответствующие комиссии должностных лиц глав, управления по делам печати; к этому же следует добавить, что, согласно указанию ст. 20 Положения о в. ц., хотя в необходимых случаях к исполнению обязанностей военных цензоров вне т. в. д. привлекаются офицеры действительной службы, но вообще обязанности военных цензоров возлагаются на местных должностных лиц, наблюдающих за печатью, и чинов местных почтово-телеграфных учреждений. Если бы министерство внутр. дел могло еще более широко прийти на помощь военной цензуре, то надо думать, что со стороны военного министерства таковые меры могли встретить только признательность.
Следует, однако, иметь в виду, что упомянутые должностные лица, обладая большой подготовкой и опытностью в вопросах общего наблюдения за печатью могут явиться мало подготовленными к исполнению обязанностей военных цензоров, требующих специальных знаний, каковая причина и послужила главным основанием к тому, что наблюдение за военной цензурой Временным положением возложено на органы военного министерства».
При всем нежелании прерывать письмо генерала Янушкевича я должен дать разъяснение по приведенным им соображениям, чтобы читатель лучше ориентировался в сути дела.
Вопрос о взаимоотношениях военного ведомства с ведающим цензурой мирного времени министерством внутренних [81] дел освещен князем Щербатовым и Янушкевичем неполно, запутанно и неверно. Эта сторона наименее разработана во Временном положении и требовала со стороны руководителей обоими ведомствами — Маклакова и Сухомлинова — с первого дня войны установления большей точности и ясности. Но Маклакову они не были нужны, потому что именно отсутствие точности и ясности было почвой для захвата им видной роли в деле военной цензуры, а гусар Сухомлинов вообще не склонен был задумываться над такими вопросами, не имея для этого ни охоты, ни подготовки. Между тем вдумчивый и добросовестный анализ ст. ст. 15–22 Временного положения привел бы Маклакова, а за ним и князя Щербатова к убеждению, что руки министра внутренних дел должны быть убраны прочь, а Сухомлинова и за ним Поливанова — к сознанию необходимости отделить институт военной цензуры от цензуры обыкновенной.
На театре военных действий делами военной цензуры ведают штабы главнокомандующих армий, флота и военных округов (ст. 14 и 29) следовательно, военная власть распоряжается здесь без какого-либо вмешательства и сотрудничества власти гражданской.
Вне театра военных действий установления военной цензуры составляют: Главная военно-цензурная комиссия и местные военно-цензурные комиссии, подчиненные начальнику генерального штаба, т. е. опять-таки военной власти.
При этом члены, введенные в комиссии от министерств морского, юстиции, иносгран. и внутрен. дел, сохраняют свою подчиненность министрам, а председатели и члены от военного ведомства подчиняются начальнику генерального штаба или штаба военного округа (ст. 17, 19). Разумеется, делая членов самостоятельными, их, однако, не выводят из подчинения по специальной службе председателю комиссии и таким образом ставят их в некоторую зависимость и от начальника генерального штаба, и от начальника штаба военного округа. Но, конечно, указанного недостаточно, чтобы комиссии, а тем более их председатели, могли считать себя подчиненными министру внутр. дел. Специфический характер [82] членов комиссии от министерства внутрен. дел, командируемых от главного управления по делам печати, главного управления почт и телеграфов и департамента полиции, конечно, не мог бы не внести своего букета и в работу комиссий, но в Главной военно-цензурной комиссии они были бы в меньшинстве (3 против 5), а в местных — в одинаковом положении (3 против 3); следовательно, ни о каком полицейском засилье не могло бы быть и речи.
Ст. 12 устанавливает, что введение военной цензуры не освобождает подлежащие учреждения и власти от исполнения возложенных на них действующими узаконениями обязанностей по надзору за произведениями печати, почтовыми отправлениями и телеграммами, а равно за публичными собраниями. Это значит, что по всей территории наряду со штабами (театр военных действий) и комиссиями (вне театра) гражданская администрация, комитеты по делам печати и инспекторы типографий книжной торговли, а за ними и полиция должны осуществлять свои прямые обязанности.
Теперь обратимся к самому институту военных цензоров, т. е. к лицам, фактически осуществляющим военное цензурование печати, корреспонденции и публичного слова. Здесь закон менее ясен. Обязанности военных цензоров возлагаются на местных должностных лиц, наблюдающих за печатью, и на чинов местных почтово-телеграфных учреждений по соглашению военного начальства с главным управлением по делам печати и начальником почтово-телеграфного округа (ст. 20).
Разумеется, на театре военных действий, где цензура печати в мирное время была главным образом только последующей, не может найтись число чинов, достаточное для предварительной ее цензуры; в отношении же корреспонденции, которая должна просматриваться вся целиком, рабочий штат почтово-телеграфных учреждений еще менее способен обслужить ее цензурование. Поэтому вторая часть ст. 20 гласит: «В необходимых случаях, распоряжением главного начальника военного округа, для исполнения обязанностей военных цензоров при почтово-телеграфных учреждениях назначаются также офицеры действительной службы; исполнение [83] тех же обязанностей по наблюдению за печатью возлагается на чинов военного и др. ведомств, кроме судебного, по соглашению с подлежащими ведомствами».
Естественно, что военные цензоры печати работают в местных комитетах по делам печати, в силу ст. 22; но министр внутренних дел не имеет возможности оказывать решительное влияние на их работу, если военная власть комиссий и штабов оберегает их от его покушений своевременным созданием нормальных отношений, при которых и председатели комитетов по делам печати и министр внутренних дел понимали бы, что на время действия Положения о военной цензуре их подчиненные стали слугами другого ведомства. Практика, как это всегда у нас и бывает, далеко отошла от закона и упростила его нормы до такой степени, что министр внутр. дел, пользуясь своей властью над цензорами комитетов по делам печати, всю военную цензуру печати свел к соблюдению своих предписаний, а военное ведомство не сумело и не хотело отделить военную цензуру и вывести ее из-под влияния полицейского режима. Периодические издания вне театра военных действий, имея полную возможность печататься без предварительной цензуры, сами создали просмотр их военной цензурой, понимая, что он гарантирует их от судебных преследований и административного воздействия, учиняемых по инициативе тех же комитетов по делам печати, члены которых добровольно, таким образом, сделались военными цензорами. К этому-то именно и шла скрытая политика министерства внутренних дел. Местные военно-цензурные комиссии, совершенно по закону не касающиеся печати (ибо они учреждены там, где нет цензуры в полном объеме), все это видели, но делали вид, что ничего не замечают и не понимают.
В Петрограде же, благодаря учреждению военно-цензурной комиссии на театре военных действий, все было до такой степени перепутано, что главный начальник военного округа вовсе ничего не понимал и только рад был избавиться от нареканий в политических салонах, с которыми лучше умели считаться чины министерства внутренних дел. В столице [84] печать была в самом бесправном положении, и никто не думал вывести ее из него: всем так было лучше, кроме самой печати и общества, а их никто и не спрашивал, ими интересовались только постольку, поскольку некоторые органы можно было инспирировать в определенном направлении. Преступно вела себя Госуд. Дума, которая тоже не усвоила всего сказанного в полном объеме, не обратясь для этого к настоящим специалистам, а создав своих весьма легковесных «компетентных» осведомителей и докладчиков.
После этого длинного, но необходимого отступления продолжаю прерванное письмо Янушкевича.
«Последний вопрос, затронутый в письме вашего сиятельства, касается разнообразного и пестрого состава военных цензоров, не всегда удовлетворяющих требованиям возложенных на них обязанностей. В этом отношении приходится согласиться, что действительно военные цензоры находятся не на должной высоте, ввиду чего по району т. в. д. неоднократно штабом Верх. главнокомандующего делались указания на необходимость более тщательного выбора военных цензоров и на немедленное удаление их от исполнения цензорских обязанностей, если они своему назначению не удовлетворяли.Но в общем, к сожалению, в указанном отношении приходится считаться с громадной трудностью по привлечению к военной цензуре желательного элемента, ввиду совершенного недостатка для этого офицеров действительной службы и полной неподготовленности к обязанностям военных цензоров привлекаемых из запаса или отставки военных чинов и лиц других ведомств.
Если бы министерство вн. дел могло указать в разных пунктах как на театре в. д., так и вне его наиболее желательных для привлечения к военной цензуре лиц, то это могло бы в значительной степени облегчить действительно острый вопрос о неподготовленности военных цензоров.
К этому надо добавить, что при том количестве военных цензоров, в котором ощущается потребность, едва ли вопрос этот получил бы лучшее разрешение и при намечаемом [85] объединении всей цензуры в одном учреждении, ведающем всем личным составом военно-цензурных установлений.
Признавая же, как то отмечено выше, что состав военных цензоров является далеко не удовлетворительным, быть может, в целях ограждения печати от произвола отдельных цензоров было бы полезно стеснить их самостоятельность отнятием от них права, предоставляемого им ст. 31 Положения о в. цензуре, не допускать к опубликованию вообще всякого рода сведений, вредных, по мнению цензора, для военных интересов государства, и строго ограничить их деятельность лишь указаниями основного Перечня с дополнениями к нему, издаваемыми в соответствии со ст. 11 Положения о в. ц. Необходимо, однако, иметь в виду, что мера эта, несомненно, повела к ослаблению военной цензуры, так как все случаи предусмотрены быть не могут, а между тем права эти распространяются на военных цензоров т. в. д., т. е. на район, наиболее нуждающийся в строгой цензуре.
Принимая во внимание все вышеизложенное в настоящем письме, приходится прийти к заключению, что предполагаемое, согласно приложению к письму вашего сиятельства, объединение руководством военной цензуры в одном учреждении едва ли привело бы к улучшению цензуры и прежде всего, как о том изложено выше, ввиду совершенно различных условий таковой на т. в. д. и вне его.
Находя же в принципе желательным возможно большее согласование начал цензуры на т. в. д. и вне его, было бы весьма полезным, чтобы все изменения и дополнения к Временному положению о в. ц, которые проводятся на основании ст. 11 этого Положения, сообщались в штаб Верх глав, для принятия во внимание при руководстве военной цензурой на т. в. д.
Замеченные вашим сиятельством недостатки в постановке военной цензуры, поскольку таковые разобраны в вашем письме, казалось бы, происходят не от отсутствия однородных правил по цензуре на всей территории империи и неимения одного общего учреждения, ведающего всей цензурой империи и личным составом соответствующих должностных лиц, а прежде всего и более всего — от неправильного применения высочайше утвержденного [86] Временного положения о в. ц. и недостаточного знакомства и вдумчивого отношения цензоров и печати по отношению к названному Положению и особенно Перечню.
Дело цензуры в такое трудное и чрезвычайное время, какое мы переживаем, могло бы быть, прежде всего, значительно усовершенствовано преподанием руководящих правил по применению Временного положения о в. ц. вне т. в. д., а также привлечением к цензуре наиболее желательных и подготовленных и подходящих лиц, не ломая самого Положения в середине войны».
Янушкевич не ограничился этой отповедью и 23 июля написал еще и военному министру Поливанову:
«Согласно действующему Временному положению о военной цензуре, высочайше утвержденного 20 июля 1914 г., военная цензура вне района театра в. д. находится в ведении военно-цензурных органов, руководство которыми принадлежит военному министерству по главному управлению генерального штаба.Основанием для действий военных цензоров при исполнении ими обязанностей, возложенных на них упомянутым Временным положением о в. ц., служит Перечень. Перечень этот опубликован 26 июля 1914 г. с соблюдением правил ст. 1 отдела II закона от 5 июля 1912 г. и ст. II высоч. указа правительствующему сенату от 20 июля 1914 г.
В соответствии со ст. 11 Временного положения о в. ц., военным министром, по соглашению с министрами вн. дел и морским, хотя и могли бы быть объявлены некоторые изменения и дополнения к упомянутому Перечню, но эти изменения по существу могли быть, вероятно, только частичными и касаться вопросов исключительно военного характера.
Таким образом, как органам военной цензуры, так печати и обществу должно бы быть вполне известно, что, собственно, подлежит недопущению к оглашению во всеобщее сведение по условиям военного времени, чем и имелось в виду, с одной стороны, поставить действия органов военной цензуры в известные рамки, распространяя ее лишь на военные статьи, [87] затрагивающие определенную серию вопросов, а с другой стороны, оградить дело военной цензуры от нареканий в допущении произвола и неодинакового отношения ее в пределах империи, не входящих в т. в. д. и долженствующих находиться на всем своем пространстве в одинаковых условиях.
Между тем как в печати, так и в обществе все более появляется неудовольствие по поводу деятельности органов военной цензуры и как на наиболее яркий пример этому указывается, например, на то обстоятельство, что даже московские газеты выходят нередко с белыми местами, вследствие изъятий из статей, сделанных военными цензорами.
Этот факт, действительно наблюдаемый, вызывает тем большее недоумение, что в Москве, находящейся вне театра в. д., предварительная военная цензура не введена Положением, почему появление в газетах пустых мест может быть объяснено лишь частным соглашением, не основанным на законе, между военными цензорами и органами печати о предъявлении набранных статей военной цензуре на предварительный просмотр в типографских гранках.
Независимо от этого управляющий мин. вн. дел, возбуждая вопрос о различном отношении военной цензуры на театре в. д. и вне его, указывает на тот совершенно непонятный факт, что некоторые вопросы, как, например, об автономии Польши и Армении, об еврейском равноправии, а также записка главноуправляющего земледелием и землеустройством о земельном фонде, изъятые военной цензурой из обсуждения петроградской прессы, свободно печатаются московскими периодические изданиями.
Различное отношение к печати на театре в. д. и вне такового вполне понятно и неизбежно и вытекает из сущности дела, но по отношению к Петрограду по приведенным вопросам возникает два недоумения.
Первое вытекает из того соображения, что в Петрограде, хотя и находящемся на театре в. д., но являющемся центром империи и многочисленной периодической печати, военной цензурой непосредственно ведает местная петроградская военно-цензурная комиссия, руководство которой в силу [88] изложенных выше соображений нарочито возложено на Главную в.-ц. комиссию, руководящую также всеми местными военно-цензурными комиссиями вне т. в. д. Это было сделано именно в целях поставить петроградскую столичную печать в одинаковые военно-цензурные условия с внутренними областями империи в надежде, что руководство Главной в.-ц. комиссии оградит эту печать от произвола военных цензоров, несмотря на подчинение ее условиям предварительной цензуры военных статей, вытекающей из нахождения Петрограда на т. в. д. С другой стороны, является совершенно непонятным, как могли подвергнуться военной цензуре вообще поименованные вопросы, относящиеся к внутренней политике государства и совершенно не подходящие под те пункты, которые перечислены в Перечне, являющемся основой деятельности военной цензуры.
Наконец, по отношению характера деятельности военно-цензурных органов за последнее время нельзя не отметить также и того, что многие вопросы, которые в начале войны к опубликованию в печати не допускались, в настоящее время свободно допускаются (корреспонденции о недавних боях, упоминания мест расположения высших штабов, выписки из писем с т. войны и т. д.).
Все изложенное приводит, по-видимому, к заключению о совершенной необходимости ограничить пределы военной цензуры лишь объемом Перечня (который, весьма возможно, требует пересмотра), требуя в то же время применения этого Перечня с полной твердостью; и, кроме того, необходимо установить более детальное руководство органами военной цензуры со стороны Главной военно-цензурной комиссии.
Это особенно необходимо по отношению к военной цензуре вне района театра в. д., как находящегося во всех своих частях совершенно в одинаковых условиях и где в отношении военной цензуры могут быть предоставлены известные облегчения по сравнению с театром в. д., на котором военная цензура находится, естественно, совершенно в особых условиях как по отношению всего театра вообще, так и по отношению различных частей его в частности, которые могут находиться [89] совершенно в особых военных условиях. Поэтому ст. 14 Времен. положения о в. ц. ведение военной цензурой на т. в. д. и предоставлено штабам главнокомандующих армий флота и военных округов на т. в. д. по указанию главнокомандующих или командующих отдельными армиями по принадлежности.
Однако, признавая желательным возможно большее согласование начал цензуры на т. в. д. и вне его, было бы весьма полезным, чтобы все изменения и дополнения к Временному положению о в. ц., которые проводятся на основании ст. 11 данною Положения, сообщались в штаб Верх. главн. для принятия во внимание при руководстве военной цензурой на т. в. д.
Ввиду письма, с которым обратился ко мне по вопросу о постановке военной цензуры управляющий мин. вн. дел, я считаю долгом изложенное мнение по затронутым выше вопросам, которое разделяет Верх. главн., представить на ваше усмотрение».
Оба письма Янушкевича были составлены генералом Даниловым, что свидетельствует о том, что при таком важном случае он, наконец, занялся вопросом и усвоил хоть его основы, наделав ошибок в более или менее важных деталях, — до такой степени Положение о военной цензуре не поддавалось изучению военными властями.
13 июля нач. штаба VII армии генерал-лейтенант Стремоухов сообщил Данилову, что при цензуровании гранок одной из издающихся в Одессе газет «военной цензурой отмечено было появление время от времени в тексте сообщений морского отдела набора из нескольких десятков букв, представляющегося на первый взгляд ошибкой или небрежностью наборщика. При ближайшем ознакомлении с этим установлено, что в каждом из этих, по-видимому, не имеющих смысла наборов букв является постоянно одна комбинация из пяти букв то в начале, то в середине набора, представляющаяся как бы условным ключом для расшифрования всей системы. Путем комбинирования букв в двух случаях удалось составить фразы военно-шпионского содержания, из чего можно заключить, что описанное явление представляет [90] собой способ для шифрованных сношений по военной разведке». Штаб Верх. предупредил об этом все фронты и начальника генерального штаба.
29 июля начальник главного управления почт и телеграфов Похвиснев телеграфировал нач. управл. воен. сообщений штаба Верхов. генералу Ронжину:
«Из-за границы ежедневно в среднем получается 70 000 писем наших военнопленных, из которых военная цензура за недостаточностью личного ее состава пропускает лишь 50 000 в день, задерживая просмотром на две-три недели; остальные же 20 000 хранятся не просмотренными, причем в числе не просмотренных имеются письма, полученные в конце минувшего года. Последнее время усилением личного состава цензуры достигнуто ускорение в просмотре залежавшихся писем, которых пропускается в день до 75 000 штук. Однако, судя по положению цензуры, принятые меры недостаточны для устранения продолжающегося накопления писем военнопленных».
Отсюда с отменой суточных денег и начался беспорядок в цензуре корреспонденции. Масса почтово-телегр. и др. чиновников стала уклоняться от бесплатной работы.
Верховный главнокомандующий 28 июля получил следующую телеграмму от председателя Госуд. Думы Родзянко:
«По распоряжению начальника штаба Киевского военного округа, киевским газетам воспрещено печатать речи членов Государственной Думы левых партий. Госуд. Дума в ее нынешнем составе и настроении есть возбудитель бодрости духа и патриотического воодушевления для всей России; речи, произносимые в Госуд. Думе, есть сплошной призыв бороться во что бы то ни стало и работать для победы усилиями всей страны. В этом смысле по своей основной идее совершенно одинаковы речи ораторов как правых, так и левых партий. Из последних особенно сильно и горячо прозвучала речь Милюкова. Запрещать обнародование такой речи — это значит собственными руками уничтожать один из элементов победы — бодрый дух армии и населения. Нельзя забывать, что теперь сражаются и умирают люди не только правых, но и левых партий. Естественно, что для таких лиц ближе к сердцу идет [91] призыв забыть все и думать только о победе, когда этот призыв исходит из уст их же единомышленника При таких условиях запрещение печатать речи членов Госуд. Думы есть крупная государственная ошибка, о чем считаю долгом доложить вашему и. высочеству. Председатель Гос. Думы Родзянко».
На этом Янушкевич написал:
«Прошу срочно переговорить. Военная цензура отошла от своих задач. 29 июля. Ям».
В тот же день начальнику штаба Киев, округа было предложено отменить свое распоряжение, а 31 июля главнокомандующим армиями Северо-Западного и Юго-Западного фронтов, главнокомандующему VI армией, команд. VII и Кавказской армиями Янушкевичем была отправлена весьма знаменательная телеграмма:
«Верховным главнокомандующим обращено внимание на участившиеся случаи неправильных действий военной цензуры, указывающие на то, что далеко не все военные цензоры осведомлены о своих обязанностях и правильно их принимают, причем зачастую допускают произвол в своих отношениях к печати. Его и. выс. повелел обратить внимание органов военной цензуры на то, что руководящим основанием для деятельности военных цензоров должен служить тот Перечень сведений и изображений, касающихся внешней безопасности России, оглашение и распространение которых в печати воспрещается, новое издание которого 24 этого июля утверждено Советом министров. Только пределами этого Перечня, собственно, и исчерпывается область военной цензуры в отношении печати. Хотя, согласно статье 11 Временного положения о военной цензуре, предоставлено право главнокомандующим и командующим отдельными армиями издавать подробные правила по применению Положения, а следовательно и Перечня, но к этому надо прибегать с особой осторожностью, и предоставляемое этой статьей право может и должно быть использовано лишь в отношении сведений, не вошедших в Перечень, и притом таких, которые имеют прямое отношение к военным действиям и обстоятельствам, ими вызываемым, и лишь в тех случаях, когда временное дополнение Перечня вызывается [92] действительной обстановкой, в которой тот или иной район театра военных действий находится, а также когда требуется экстренное или срочное принятие подобного распоряжения. Еще с большей осторожностью должны военные цензоры пользоваться ст. 31 Положения о военной цензуре, предоставляющей им право не допускать к печати сведений, вредных для военных интересов, по мнению цензора. Право это отнюдь не должно никогда переходить в произвол, так как в таком случае придется лишить военных цензоров этого дискреционного права. Особенно осторожное обращение с печатью должно проявляться ныне, когда вся Россия воодушевлена общим патриотическим настроением и готова сплотиться в общей совместной работе для достижения полной победы над врагом. Военной цензуре следует стремиться избегнуть нареканий, которые часто весьма справедливы. О таковом повелении и указаниях Верх. главнокомандующего сообщается для зависящих распоряжений».
Эта телеграмма была, несомненно, крайне важна Она ставила точки над «i». Она указала военной цензуре, что взятый ею курс неверен, что вел. князь совершенно не разделяет ее вмешательство во внутреннюю политику, и, таким образом, она была перегородкой, которую штаб Верховного поставил между армией и военным министром и генералом Беляевым. Цензура вздохнула, но не надолго...
8 сентября управляющей министерством внутренних дел князь Волконский получил от Председателя Совета министров Горемыкина уведомление, что государь признал желательным не допускать напечатания отчетов земского и городского съездов. В тот же день он телеграфно предписал губернаторам о недопущении в периодической печати политических резолюций и речей съездов. В Киеве на этой почве произошло столкновение. На просьбу киевского губернатора во исполнение телеграммы министра начальник штаба Киевского военного округа 12 сентября сообщил ему, что резолюции и речи съездов, как непредусмотренные Перечнем, «если и могут рассматриваться военными цензорами, то лишь по личному их почину, применительно к ст. 31 Временного положения о военной [93] цензуре»; а 20 сентября написал губернатору, что, по указанию штаба главнокомандующего армиями Юго-Западного фронта, «политическая цензура не входит в круг обязанностей военных цензоров, и все вопросы, связанные с политической цензурой подлежат самостоятельному разрешению соответствующих чинов министерства внутренних дел». Губернатор был удивлен таким афронтом.
Это, однако, не помешало нач. штаба Киевского военного округа включить в изданные краткие указания для цензоров не допускать к помещению в газетах «тенденциозных политических статей, могущих дать неверное заключение о деятельности правительства или же вызвать неудовольствие среди других политических партий» (разд. III п. 18 указаний).
Потом начальник штаба одумался. 14 сентября, уже при Верховном главнокомандующем в лице царя и при нач. штаба генерале Алексееве, высочайше утвержден не ожидаемый никем в штабе всеподданнейший доклад Горемыкина от 13 сентября надписью Николая: «Согласен». Вот его содержание.
«В чрезвычайных условиях переживаемой войны, требующей напряжения всех материальных и духовных сил государства, существенно важным представляется правильное направление деятельности повременной печати и использование ее влияния на население к достижению единой всем русскими людьми цели — победы над врагом. На первой поре по возникновении военных действий печатное слово оказалось на высоте своего ответственного служения, дружно призывая общество к объединению перед лицом надвинувшихся событий, разъясняя сущность вражеских покушений и поддерживая патриотическое воодушевление. Однако такое положение нередко нарушалось выступлениями отдельных газет и изданий, вызванными либо узкопартийными расчетами, либо неясным пониманием допустимого к обнародованию в годину войны{45}. [94]Обстоятельство это неоднократно побуждало меня обращать внимание бывших министров военного и вн. дел, а также начальника штаба Верх. главноком. на необходимость преподания подведомственным им цензурным установлениям указаний о более тщательном, сообразно с потребностями времени, надзоре за печатью.
Особенно серьезное в обстановке войны значение приобретало ограждение доверительной стороны{46} правительственной деятельности. В этих целях высочайше утвержденным 9 ноября особым журналом Совета министров Перечень воспрещенных к оглашению в печати сведений, касающихся внешней безопасности России и ее военной, морской и сухопутной обороны, дополнен был особым пунктом следующего содержания: «Сведения о предположениях, постановлениях и мероприятиях по Совету министров, как связанных с чрезвычайными расходами на потребности военного времени, так равно вызываемых военными обстоятельствами». С тем вместе, считая безусловно настоятельным оградить Совет министров в качестве высшего органа правительственной власти от каких-либо неблагоприятных его авторитету суждений и признавая соответственным снабдить военную цензуру руководящими разъяснениями о недопустимых в этом отношении к появлению в печати сообщений, я вошел 18 того же ноября (1914 г.) в сношение с генерал-адъютантом Сухомлиновым, в коем указал, что к числу таковых сообщений должны быть отнесены: о возникающих в среде Совета министров разномыслиях по отдельным вопросам, о находящихся в производстве Совета правительственных предположениях в области окраинных, инородческих, вероисповедных и иных однородных вопросов, о взаимоотношениях Совета министров и законодательных учреждений и, наконец, о возможных перемещениях в составе Совета министров с суждениями о вероятных кандидатах [95] на якобы освобождающиеся министерские посты{47}. Независимо от этого я просил гофмейстера Маклакова о надлежащих в указанном смысле распоряжениях по ведающим делами печати установлениям в тех местностях империи, которые подчинены действию военной цензуры в полном объеме{48}.
Принятые таким образом меры ввели повременную печать в должные границы и, за частными отступлениями, вызывающими необходимые к предупреждению возможности их повторения распоряжения, деятельность газет и иных изданий протекла в общем нормально согласно условиям военного времени. Но с возникновением летом текущего года вопроса о досрочном созыве законодательных учреждений и с возобновлением их занятий, в направлении некоторой части нашей печати произошла резкая перемена. На страницах газет появились толки о создании ответственного перед законодательными учреждениями кабинета, о бездеятельности правительства в делах обороны, о предстоящей смене всего состава Совета министров, об образовании министерства народного доверия, о желательных во главе такого министерства лицах и т. д. Находя, при наблюдавшемся повышенном настроении общественных кругов склонности к восприятию сенсационных известий и готовности верить всяким толкам, дальнейшее распространение печатью подобных волнующих общественное сознание, нередко намеренно ложных слухов вредным и совершенно недопустимым, я обращался к управ. мин. вн. дел 15 августа 1915 г. с письмом об устранении указанного явления. Не прекращавшаяся и затем агитационная деятельность печати, в некоторых случаях выражавшаяся определенно в противоправительственных выступлениях и в стремлении подорвать авторитет власти, неоднократно останавливала на себе внимание [96] Совета министров и служила, согласно суждениям последнего, предметом моей переписки с камергером князем Щербатовым, генералом от инфантерии Поливановым и главным начальником Петроградского военного округа{49}.
Усвоенное некоторой частью повременной печати направление и непозволительные выступления отдельных газет обратили на себя высочайшее в. и. в. внимание, причем в. в. благоугодно было повелеть принять серьезные меры к недопущению в печати на основании слухов известий, касающихся предполагаемых в. в. назначений, так как сообщения эти могут быть напечатанными лишь после состоявшегося уже факта назначения кого-либо на должность, а равно указать, чтобы речи и резолюции московского съезда и статьи по поводу таковых не появлялись в газетах без предварительного просмотра{50}.
Последовавшие во исполнение сего распоряжения по подлежащим ведомствам оказали соответственное влияние, и за последние дни печать понемногу возвращается в сообразное с условиями военного времени русло деятельности. Существенным препятствием к окончательным в этой области предупредительным мероприятиям являются руководящие по военной цензуре указания, преподанные в циркулярной секретной телеграмме бывшего нач. штаба Верх. главнокоман. от 31 июля 1915 г. за № 2883. Указания эти, с которыми я познакомился лишь из-за письма генерала от инфантерии Поливанова от 9 текущего сентября, возлагают на военно-цензурные установления обязанность исходить в надзоре за печатью главным образом из Перечня и всемерно избегать пользования теми полномочиями, которые допускают постановку такового надзора на более широких основаниях. Ввиду этого, для отвечающей современной обстановке организации наблюдения за печатью и предупреждения дальнейшего развития агитационной ее деятельности, [97] представилось бы соответственным действие приведенных в упомянутой телеграмме за № 2883 руководящих указаний отменить.
Об изложенном всеподданнейшим долгом почитаю повергнуть на высочайшее в. и. в. благовоззрение».
Кому не понятно, что весь этот доклад, в сущности, направлен против первого Верховного главнокомандующего? Разумеется, сам Янушкевич не мог бы внести в дело военной цензуры такое радикальное изменение, которым была его телеграмма от 31 июля, — недаром в конце ее он и прибавил, что все ее соображения вполне разделяет Верховный главнокомандующий... Горемыкин не посмел в официальной бумаге написать то, что договорил на словах при докладе...
Получив 20 сентября копию этого доклада, совершенно уже обязательного для распоряжения об отмене телеграммы Янушкевича, Алексеев передал его генерал-квартирмейстеру для доклада ему с его соображениями об исполнении. Генерал Пустовойтенко, в свою очередь, передал доклад Горемыкина полковнику Ассановичу, заведующему делопроизводством штаба по цензуре. Полковник же, не вникнув в смысл высочайшей резолюции, вместо проекта соответствующего распоряжения по армиям только 26 сентября просил начальников цензурных отделений штабов фронтов и Кавказской армии «ввиду предполагаемой, по представлению председателя Совета министров, отмены телеграммы генерала Янушкевича от 31 июля за № 2883 сообщить, что было сделано по ее содержанию и могла ли эта телеграмма уже войти в достаточную силу».
Начальник цензурного отделения штаба VII армии Дитерихс ответил, что она устранила все прежние препятствия. Начальник цензурного отделения штаба Северного фронта полковник Риттих: «Либеральное направление газет определилось до вышеуказанной телеграммы — с момента назначения министром внутренних дел князя Щербатова» и теперь очень трудно отменить усилившую его телеграмму. Начальник цензурного отделения Западного фронта признал, что последнюю следует отменить. Горемыкин сам разослал [98] копии своего доклада главы, начальникам воен. округов. В ответ на запрос нач. шт. Северного фронта Бонч-Бруевича, как быть с этим докладом, полученным им от глав. нач. Петроград. воен. округа князя Туманова, генерал-квартирмейстер Пустовойтенко ответил 16 ноября:
«Высочайше утвержденный доклад Председателя Совета министров от 13 сентября этого года должен быть принят к руководству. Что касается регламентации не подлежащих обсуждению в печати общих вопросов, то на этот предмет со стороны мин. вн. дел никаких заявлений не поступало, а руководящим в этом отношении мог бы быть также упомянутый доклад преде. Совета министров».
17 ноября Пустовойтенко уведомил об этом начальников штабов всех фронтов и отд. армий, послав им копии самого доклада Горемыкина. Таким образом и телеграмма Янушкевича была отменена только 17 ноября.
26 сентября главнокомандующий армиями Северного фронта генерал Рузский утвердил секретные «Правила по организации и исполнению военной цензуры в пределах Северного фронта», составленные начальником штаба генералом Бонч-Бруевичем и приложенные к приказу от 30 сентября за № 44. Это единственные правила, изданные кем-либо на основании 11 ст. Временного положения о военной цензуре.
Приведу лишь те статьи, которые, не повторяя самого закона, дают указания по его применению на практике.
«Военная цензура имеет целью способствовать нашим органам контрразведки в обнаружении преступных в смысле шпионства или пропаганды лиц в составе армии и населения».«Петроградская местная военно-цензурная комиссия состоит из двух отделов: а) первый — собственно для города Петрограда и б) второй — провинциальный отдел, ведающий всем остальным районом этой комиссии вне районов армии.
Первый отдел, как находящийся в районе VI армии, в отношении военной цензуры всех почтовых отправлений и телеграмм, получения руководящих по сему указаний, подчиняется непосредственно штабу этой армии; по всем же [99] прочим вопросам военной цензуры непосредственно подчиняется и получает указания от Главной военно-цензурной комиссии, состоящей при главном управлении генерального штаба.
Та часть находящейся в ведении провинциального отдела территории округа, которая вошла в район действия армий, подчиняется в отношении цензуры соответствующим штабам армий, прочая же часть — штабу Петроградского военного округа.
Финляндская местная военно-цензурная комиссия в отношении цензуры подчиняется и получает непосредственно указания от штаба VI армии».
«При всех полевых почтовых и телеграфных конторах, состоящих в армиях, распоряжением соответствующих штабов армий должно быть назначено необходимое число военных цензоров, обеспечивающее просмотр возможно большего числа корреспонденции.
В тех пунктах, где нет штабов армий и местных военно-цензурных комиссий, лицом, объединяющим деятельность всех находящихся в данном пункте военных цензоров, должен являться начальник местного гарнизона, который в необходимых случаях входит в соглашение с местными гражданскими и почтовыми цензурными установлениями.
При наличии в данном учреждении нескольких военных цензоров один из них распоряжением штаба армии или местной военно-цензурной комиссии должен быть назначен старшим с возложением на него обязанности непосредственного наблюдения за исполнением военными цензорами своих обязанностей, распределения между ними работы и учета последней».
«Цензура телеграмм Петроградского телеграфного агентства возлагается исключительно на Петроградскую местную военную цензуру. Условными словами удостоверения, что данная телеграмма пропущена Петроградской цензурой и потому не подлежит дальнейшей цензуре на местах, будут помещаемые в заголовке телеграммы слова «вестник» или «военный вестник». [100]
Цензорам в почтово-телеграфных конторах просматривать возможно большую часть внутренней корреспонденции. Телеграммы, международные отправления, а также письма до востребования и по условному адресу просматривать все.
Просмотренные письма обязательно заклеивать».
«Обратить внимание на цензуру писем наших военнопленных, в которых, кроме уведомления о местонахождении и здоровье их авторов, описывается жизнь в плену весьма в хорошем освещении. Такие письма следует конфисковать, не доставляя по назначению; фамилии же авторов этих писем с имеющимися данными (имя, отчество, фамилия, часть войск, к которой принадлежат и т. д.) необходимо сообщать в особое отделение главного штаба по сбору сведений о потерях в действующих армиях для оповещения родственников.
Обратить особое внимание на цензуру писем из военных и частных госпиталей от раненых, в которых часто встречаются сведения, оглашение которых законом воспрещено.
Не пропускать писем от нижних чинов на родину, в которых говорится, что не следует производить платежа повинностей и арендных денег за землю и не делать вообще никаких взносов казенным учреждениям.
Обращать особое внимание на корреспонденцию, адресованную в редакции газет. Сообщений от военных корреспондентов из действующей армии и участников войны в газеты не допускать без разрешения начальствующих лиц согласно существующим законоположениям.
Совершенно не пропускать военной цензурой корреспонденции на еврейском и венгерском языках, а внутреннюю корреспонденцию — и на немецком языке; всю эту корреспонденцию, если нельзя процензуровать на месте, надлежит пересылать постпакетом в петроградскую центральную почтовую контору для военной цензуры и затем уничтожения.
С письменными сообщениями, страховыми и с объявленной ценностью на вышеупомянутых языках при выдаче получателю вложенных ценностей поступать согласно этим указаниям. [101]
Обратить внимание на бланки денежных переводов; а также на письма и конверты, к которым приклеены марки больших размеров или несколько марок, так как бывали случаи секретной переписки под этими почтовыми знаками.
Отрезные купоны денежных переводов с письменным сообщением на еврейском, венгерском и немецком языках по сообщении получателю наименования и адреса отправителя, если невозможно процензуровать на месте, уничтожать в присутствии цензора.
Все виды денежной корреспонденции с письменными сообщениями на названных выше языках выдаются только в помещении почтово-телеграфных контор.
Посылки, прибывающие в действующую армию и из таковой, не вскрываются, т. к. согласно распоряжению главного управления почт и телеграфов посылки должны подаваться открытыми и осматриваться чинами почтового ведомства.
Письма иностранных военнопленных допускаются только открытые на одном из следующих языков: русском, французском, славянских и немецком.
Письма эти направлять обязательно на просмотр местному военному цензуру или в штабы армий и в местные военные цензурные комиссии. Просмотренная и пропущенная цензурой корреспонденция отправляется постпакетом в справочное бюро при Российском обществе Красного Креста (Петроград, Инженерная, 4).
Если военный цензор не может процензуровать по незнанию языка иностранную и инородческую корреспонденцию, то отправлять ее в соответствующий штаб армии или в местную военно-цензурную комиссию.
В каждом почтовом учреждении у военных цензоров должны иметься списки лиц, корреспонденция которых должна обязательно подвергаться цензуре и задержанию; за отправителями и получателями такой корреспонденции должен учреждаться надзор. Списки эти сообщаются военным цензорам секретным порядком подлежащими штабами армий и местными военно-цензурными комиссиями. [102]
Со всеми письмами и телеграммами, нарушающими существующие указания и распоряжения по военной цензуре, поступать согласно ст. 52 Временного положения о военной цензуре. Независимо от этого об авторах этих писем сообщать с приложением соответствующих выписок из писем штабам армий или местным военно-цензурным комиссиям для привлечения виновных к ответственности (приказ Верховного главнокомандующего от 31 октября 1914 года № 133 и приказание от 20 апреля этого года № 28).
При цензуре произведений печати строго руководствоваться Перечнем сведений и изображений, касающихся внешней безопасности России, оглашение и распространение которых в печати воспрещается, новое издание которого утверждено Советом министров 24 июля сего. Пределом этого перечня собственно должна исчерпываться область военной цензуры в отношении печати, на что обратить особое внимание.
С большой осторожностью должны пользоваться военные цензоры ст. 31 Временного положения о военной цензуре, представляющей им право не допускать в печати сведений, вредных для военных интересов, дабы право это отнюдь не переходило в произвол.
Выход и распространение газет на еврейском языке не разрешается.
Военным цензорам строго наблюдать за исполнением редакциями повременных изданий ст. 40 Временного положения о военной цензуре, неуклонно исполняя в то же время ст. 41 того же Положения.
Примечание. Вечерними повременными изданиями считать выходящие в свет после трех часов дня.
Вырезки из других газет, где бы таковые ни выходили, при вторичном издании снова подлежат военной цензуре.
Все оригинальные известия и статьи, появляющиеся в местных повременных изданиях по вопросам о положении, условиях проживания и деятельности немцев — русских и иностранных подданных, — а также военнопленных, надлежит [103] направлять через соответствующие штабы армий или местные военно-цензурные комиссии в штаб фронта, невзирая на то, разрешены или не разрешены они военной цензурой. Если эти статьи на иностранных или инородческих языках, то при представлении следует прилагать и перевод их».
23 октября министр внутренних дел Хвостов сообщил нач. шт. Верх. главн. Алексееву, что редактор-издатель издававшейся в Одессе на еврейском языке газеты «Унзер лебен» Гохберг обратился к нему с прошением об исходатайствовании перед Алексеевым разрешения ему продолжать издание, приостановленное 27 июня главным нач. Одесского военного округа на все время нахождения одесского градоначальства на военном положении. Газета эта, по отзыву начальника главного управления по делам печати, не вела никакой противоправительственной пропаганды и вообще ее следовало бы возобновить для евреев, не знающих русского языка, читающих поэтому другие иностранные газеты, в которых сообщается масса всякого вздора о России. Алексеев запросил командующего VII армией, которому был подчинен глав. нач. Одесского воен. округа. Последний (генерал-губерн. генерал Эбелов) донес командующему VII армией что, «сколько бы еврейская газета ни была благонамерена по своему направлению, то обстоятельство, что цензурование ее по необходимости, поручается цензорам евреям, исключают всякую возможность уследить за тем, чтобы какие-либо малозаметные мелкие углы газеты не могли посредством особых знаков, близких к еврейской азбуке, служить для шпионских сообщений». Командующий VII армией согласился с этим и сообщил нач. штаба Верховного, что, кроме того, он должен был сообразоваться и с известным воспрещением главнокомандующего Юго-Западным фронтом от 26 июня 1915 года 12 ноября. Алексеев сообщил Хвостову, что ввиду таких обстоятельств он не признает возможным удовлетворить прошение Гохберга. 15 ноября последний вторично ходатайствовал уже перед самим Алексеевым, поддержанный письмом члена Гос. Думы П. В. Герасимова, но разрешения все-таки не получил. [104]
17 ноября генерал-квартирмейстер Западного фронта Лебедев уведомил Пустовойтенко, что «минским губернатором за последнее время препровождались в штаб фронта для сведения копии циркуляров главного управления по делам печати на имя губернаторов с предписанием мер против распространения в периодических изданиях отдельных вредных известий. Принятие этих мер возлагается на наблюдающих за печатью лиц гражд. администрации. В частности одним из этих циркуляров этим лицам вменяется в обязанность сообщать глав. управлению по делам печати о тех военных цензорах, которыми допускалось бы появление сообщений, запрещенных названными циркулярами». Лебедев не знал, как быть с исполнением этого, и рекомендовал установить порядок передачи таких распоряжений, если бы они были признаны обязательными для военных цензоров, через штаб Верховного.
30 ноября Лебедев сообщил копию отношения минского губернатора от 28 ноября на имя цензурного отделения штаба главноком. армиями Западного фронта:
«28 текущего ноября мной получена следующая шифрованная телеграмма министра внутренних дел: «Предлагаю неукоснительно наблюдать, чтобы ни под каким видом ни в каких органах печати не появлялось никаких упоминаний о Григории Распутине, всякое упоминание о котором возбуждает население против существующего строя. Проследите, чтобы не перепечатывалась статья Пругавина о книге Илиодора в «Русских ведомостях» от 25 ноября». Об изложенном считаю долгом сообщить для сведения».
6 декабря генерал-квартирмейстер штаба Юго-Западного фронта генерал Дитерихс сообщил Пустовойтенко о том же, что и Лебедев, уведомил его о получении штабом фронта следующей телеграммы начальника штаба Киевского военного округа: «Телеграммой № 1205 министр внутренних дел предложил киевскому губернатору не допускать в органах печати упоминаний о Григории Распутине во избежание возбуждения населения против существующего строя», — и просил разъяснить, подлежит ли это приказание исполнению со стороны военной цензуры, прибавив, что начальник [105] штаба фронта генерал Саввич приказал цензорам оказать свое содействие; он же обратил внимание генерал-квартирмейстера штаба Верховного, что вопросы внутренней политики ставятся в зависимость от взглядов отдельных личностей, почему получается неоднородность требований, предъявляемых к военно-цензурным органам и недовольство в случае отказа выполнить эти требования. А потому просил о выработке штабом Верх. главнокомандующего дополнительных к существующему Перечню положений о том, что должно воспрещаться военной цензурой к опубликованию в печати и произнесению в речах и докладах.
20 декабря 1915 г. нач. штаба Северного фронта генерал Бонч-Бруевич сообщил генералу Пустовойтенко, что телеграмма его от 16 ноября не может служить основой деятельности военной цензуры, так как доклад Горемыкина «составлен в общих выражениях и дает возможность широкого толкования указанных вопросов», чего нельзя допускать ввиду крайней неподготовленности военных цензоров, а потому и он просил выработать дополнение к Перечню и направлять все сношения гражданской власти через Ставку.
После своего успешного выпада 13 сентября по адресу штаба Верховного, Горемыкин решил пойти смелее и 7 декабря представил опять-таки неожиданно для генерала Алексеева, который просто систематически обходился им в вопросе цензуры, новый всеподданнейший доклад следующего содержания.
По вопросу о постановке надзора за повременной печатью
За время текущей войны в некоторой части нашей печати неоднократно наблюдались попытки широко использовать для противоправительственной проповеди созданное военными обстоятельствами и усложнившимися хозяйственными условиями внутреннее положение в стране. Под покровом громких призывов к единению во имя победы день за днем в общественное сознание внедрялось убеждение о [106] своевременности борьбы за власть. Деятельность, намерения, взгляды, мероприятия правительства в целях колебания его авторитета подвергались самым беззастенчивым истолкованиям, вплоть до распространения заведомо ложных слухов и различных измышлений. Совокупностью решительных распоряжений дальнейшее развитие угрожающей государственному порядку работы печати было пресечено. Но верные тем или иным партийным домогательствам газеты так называемого оппозиционного направления продолжают и доныне если не открыто, то путем всевозможных обходных приемов, подогревать в населении тревожные настроения и готовы учесть малейшее послабление для новых агитационных происков.Ныне Россия вступила в исключительную пору своего исторического бытия. Враг дерзнул проникнуть в наши пределы. После зимнего боевого затишья предстоит решающая борьба за честь и благо родины, за самостоятельность жизни связавших с нами свою судьбу народов. К этим великим дням для обеспечения конечного торжества должны быть собраны, сосредоточены и напряжены все силы, вся мощь страны. Перед лицом такой необходимости не может быть места ни узкопартийным стремлениям, ни взаимному недоверию, ни каким-либо иным подобным проявлениям, способным тормозить общий объединенный труд для подготовления победы. Призванное в. и. в. к ответственному служению в грозную годину войны к руководству внутренней жизнью государства, правительство должно быть и в его целом, и в отдельных его представителях ограждено от рассчитанных на расшатывание его авторитета посягательств, от мешающих спокойной его работе покушений.
В такой обстановке приобретает особенно важное значение вопрос о деятельности печати, обладающей при распространенности газетного листа и проникновении его во все слои населения огромным влиянием на общественное сознание. Деятельность эту во имя введений суровой военной необходимости следовало бы поставить в такие условия, которые предупреждали бы возможность обращения печатного [107] слова во вред потребностям данной исключительной минуты. Разрешение таковой задачи неосуществимо на почве общих законоположений о печати, построенных на началах почти полной ее свободы, особенно в области общественно-политических вопросов. Единственный для этого путь — неуклонное применение тех чрезвычайных полномочий, которые по военным обстоятельствам присвоены подлежащим военным и гражданским властям. В этом отношении, как убеждает опыт, до сих пор не установилось еще той общности взглядов и действий, которая является непременным залогом для планомерного достижения намеченной цели.
В связи с войной отдельные части империи разделяются в порядке управления на местности на: 1) входящие в район театра военных действий, 2) состоящие на военном положении, но не включенные в район театра войны, и 3) находящиеся на положении чрезвычайной охраны. На пространстве первых (в их числе Петроград) действует всецело власть Верховного командования, во вторых (в числе их Москва{51}) — власть военного министра и в третьих — министра вн. дел через главноначальствующих.
В местностях, входящих в район т. в. д., введена военная цензура в полном объеме, согласно Положению о которой, печатные произведения подвергаются предварительному до выпуска в свет просмотру; при этом, по силе ст. 31 того же Положения, военным цензорам вменяется в обязанность не допускать к опубликованию в печати всякого рода сведений, которые могут, по мнению цензора, оказаться вредными для военных интересов государства. При наличии приведенных постановлений поддержание правильного надзора за повременными изданиями требует, главным образом, усвоения военно-цензурными учреждениями того начала, что понятие «военных интересов государства» не ограничивается тесными пределами соблюдения военной тайны, что оно несовместимо с появлением в печати всяких сведений, статей, [108] сообщений и рассуждений, которые способны создавать настроения, ослабляющие не только внешнюю, но и внутреннюю мощь страны и подрывать доверие к поставленным в. и. в. властям. Само собой разумеется, однако, для военного начальства было бы обременительно входить в каждом отдельном случае в подробную оценку газетного материала с общеполитической точки зрения. Поэтому представлялось бы желательным закрепление более близкого участия в работе военной цензуры министерства вн. дел, вполне, по-видимому, осуществимое по действующему Положению о таковой цензуре. Соответственные руководящие указания, а равно некоторые необходимые для согласования и взаимодействия военной и гражданской власти распоряжения могли бы последовать по соглашению начальника штаба Верх. главноком. с Председателем Совета министров.
Вне района театра войны военная цензура не обладает правом предварительного просмотра предназначенных к выпуску в свет произведений тиснения. В этих местностях борьба со злоупотреблениями печатным словом возможна в порядке непосредственного воздействия на редакторов и издателей. Особые полномочия местной власти по военному положению и по положению о чрезвычайной охране достаточно широки. Едва ли могут быть сомнения в том, что угроза, например, приостановки издания или высылки упорствующие за пределы губернии представляется весьма серьезной и побудит деятелей печати внимательно относиться к предъявляемым им требованиям. Важно только, чтобы в данном случае повсеместно проводились согласованность и последовательность действий. В таком смысле общее руководство должно исходить от министров военного и внутр. дел, по принадлежности.
Докладывая изложенные общие соображения и не дерзая утруждать высочайшее внимание изъяснением подробностей желательных для отвечающей современной обстановке организации надзора за печатью, мероприятий, всесторонне разработанных в прилагаемой справке о суждениях образованного под главном упр. по д. печати частного совещания, [109] приемлю долг ввиду необходимости объединения распоряжений военной и гражданской власти всеподданнейше испрашивать высочайших в. и. в. указаний о дальнейшем направлении настоящего дела».
Справку, приложенную при этом докладе воспроизвожу в наиболее интересных извлечениях.
Состав частного совещания, заседавшего 7 ноября 1915 года: врем. и. обяз. нач. главн. упр. по д. п. шталмейстер князь Урусов, помощник управляющего делами Совета министров д. ст. сов. А. Н. Яхонтов, председательствующий в петроградском ком. по д. п. член совета главного упр. по д. п. д. ст. сов. С. Е. Виссарионов, в московском — член совета назван, управления сверх штата д. ст. сов. А. А. Сидоров, председатель варшавского ком, по д. п. д. ст. сов. М. А. Лагодовский и и. д. помощника правителя дел гл. упр. по д. п. тит. сов. Богданович. Совещание отметило, что «до настоящего времени об отмене известной телеграммы генерала Янушкевича военно-цензурные установления не уведомлены». Ярким примером несовершенства организации военной цензуры частное совещание сочло киевскую военно-цензурную комиссию. Состав ее: 4 офицера, член местного комитета по д. печати и представитель администрации.
«В работах своих она совершенно отмежевалась от комитета по делам печати и все выходящие в свет в Киеве издания разделила на три категории: 1) произведения печати, на которых ставится подпись военного цензора и за которые цензоры берут на себя ответственность (таковы все повременные издания с литературно-политической программой); 2) произведения, которые военная цензура рассматривает только с военной точки зрения, а в остальном предоставляет наблюдению комитета по делам печати; и 3) произведения, от рассмотрения которых цензура отказывается вовсе. Решение вопроса, какие издания подлежат представлению в военную цензуру, а какие печатаются без цензуры, предоставлено усмотрению не редакторов, а типографий. Хотя военные цензоры рассматривают издания первой категории не только с точки зрения чисто военной, но не допускают также суждений, [110] уголовно наказуемых и нарушающих обязательные постановления гражданских властей, тем не менее неопределенность в распределении изданий по категориям и предоставление типографиям права направлять их в цензуру по своему усмотрению, при отсутствии к тому же тесной связи между военно-цензурной комиссией и комитетом по д. печати, несомненно создают обширное поле для разного рода недоразумений и ошибок. Характерно{52} также, что штаб Киевского воен. округа принимает на себя обязанность давать циркулярные указания генерал-губернатору и начальникам губерний, входящих в район действия киевского округа о порядке представления печатных произведений в военную цензуру».«Со времени высочайшего утверждения Временного положения о в. ц. (20 июля 1914 г.) Главная военно-цензурная комиссия не была ни разу собрана, а все вопросы решались по представлению ее председателя, и. л. начальника главного управления генерального штаба генерала Беляева».
«Общество редакторов ежедневных газет Петрограда при отсутствии единства в действиях правительственных установлений, призванных в настоящее время ведать делами надзора за печатью, может, путем помещения на столбцах всех входящих в состав этого Общества газет, заявлений, не отвечающих видам правительства, способствовать развитию агитационной деятельности прессы в широких кругах населения. Насущность скорейшего принятия вышеуказанных мер вызывается также предстоящим возобновлением заседаний законодательных учреждений, так как петроградские газеты, как показал опыт, крайне нервно реагируют на происходящие в Государственной Думе дебаты».
14 декабря 1915 г. Председатель Совета министров Горемыкин писал генералу Алексееву совершенно доверительно:
«В чрезвычайной обстановке военного времени, требующего дружного напряжения всех духовных и материальных сил страны, существенно важным представляется правильное направление [111] деятельности печати и устранение из нее проявлении, могущих неблагоприятно влиять на спокойное течение нашей внутренней жизни. Разрешение этой задачи в надлежащей полноте находится в значительной степени в зависимости от согласованности действии гражданской и военной властей в применении предусмотренных действующим законом полномочий военной цензуры. Таковая согласованность не всегда, однако, соблюдалась за истекшие месяцы войны, и многие повременные издания пользовались создавшимся положением в противоправительственных целях, внося опасную тревогу в общественное сознание и разжигая политические страсти. Подобное явление, не говоря о возможных его последствиях в армии, самым отрицательным образом отражалось на настроениях тыла.Вопрос о прекращении дальнейшей агитационной деятельности печати служил предметом всестороннего обсуждения в образованном при глав. упр. по делам печати частном совещании, заключения коего изложены в доставленной мне министром вн. дел справке Справка эта повергнута была мной на высоч. е. и. в. благовоззрение при особом моем всепод. докладе, на коем государь император соизволил 8 декабря 1915 года собственноручно начертать: «Поручаю Председателю Совета министров условиться о нужных мерах с начальником моего штаба и доложить мне о последовавших по подлежащим ведомствам распоряжениях. Придаю значение также я более близкому участию министерства вн. дел в работе военной цензуры».
«Во исполнение таковой монаршей воли долгом считаю сообщить вашему выс-ву предположения мои о тех мерах, которые, согласно с заключениями вышеупомянутого совещания, могли бы быть приняты в целях обеспечения должного взаимодействия надзора за печатью с точки зрения общегосударственных потребностей переживаемого времени.
Прежде всего, представлялось бы необходимым преподать руководящие разъяснения военно-цензурным установлениям и чинам в том смысле, что возлагаемые на них обязанности, обусловленные исключительными обстоятельствами беспримерной борьбы с беззастенчивым врагом, требуют от них не только формального выполнения своего служебного [112] долга, но и особенно внимательного и вдумчивого отношения к существу порученной им ответственной перед родиной задачи. Следует помнить, что наш неприятель работает не только на фронте, но и в нашем тылу, стремясь создать в России внутренние затруднения путем возбуждения в обществе недоверия к власти и обострения недовольства. Поэтому военная цензура, просматривая предназначенный к выпуску в свет газетный материал, должна оценивать последний не с одной лишь узковоенной точки зрения, а и с общеполитической, дабы не допустить опубликования таких статей, сведений, слухов, рассуждений и сообщений, которые могли бы идти во вред сохранению общественного единения и воодушевления перед лицом вторгнувшихся в Россию вражеских полчищ. Соответственное истолкование существа предопределенных в ст. 31 Положения о в. ц. обязанностей военных цензоров могло бы последовать в порядке второй части статьи 11 того же узаконения{53}, причем для единообразия распоряжений по отдельным местностям общие указания по этому предмету на всем театре войны казалось бы желательным издать от штаба Верх. главн. Само собой разумеется, однако, что исчерпать заранее все те вопросы, которые по условиям данной минуты недопустимы к оглашению и к обсуждению в печати, было бы немыслимым. Очевидно также, что местные военные начальства не всегда осведомлены в тех видоизменяющихся особенностях обстановки внутренней жизни страны, которыми вызывается то или иное воздействие на повременные издания. Таким образом, представлялось бы полезным предоставить министру вн. дел оповещать ведающие военно-цензурными установлениями власти о тех вопросах, которые в данное время признаются по общеполитическим соображениям [113] подлежащими изъятию со страниц печати{54}. В свою очередь, во избежание разрозненности и несогласованности действий по отдельным районам, заявляемые в таком порядке пожелания гражданской власти должны приниматься военными начальствами к непременному осуществление, что и следовало бы вменять им на театре в. д. в обязанность общим распоряжением штаба Верх. главноком.{55} Этим было бы достигнуто и то приближение участия министерства вн. дел к работе военной цензуры, значение которого отмечено в вышеприведенной высочайшей резолюции.
В связи с изложенным выдвигается на очередь вопрос о личном составе военно-цензурных установлений на театре в. д. Вопрос этот возник в Совете министров еще на заседании 23 сентября 1915 г., причем признано было необходимым образовать для всестороннего его рассмотрения с точки зрения пополнения военных цензоров чинами гражданского ведомства особое междуведомственное совещание при военном министерстве. Названное совещание не приступало пока к занятиям, выжидая окончательного выяснения задач военной цензуры в зависимости от руководящих разъяснений относительно применения ст. 31 Врем. пол. о в. цен. Таким образом, если бы вашему выс-ву угодно было бы присоединиться к составляющим предмет настоящего письма предложениям, однообразная организация органов цензуры на театре войны, согласно ст. ст. 20 и 21 упомянутого Положения, будет разработана этим совещанием.
Далее существенно важным являлось бы точное определение подведомственности петроградской военной цензуры. В этом отношении ст. 14 Врем. положения от 20 июля 1914 года не оставляет сомнений в том, что указанная цензура должна быть подчинена подлежащим военным властям театра в. д. Таковая подчиненность, помимо формальных соображений, [114] была бы желательна и по существу, обеспечивая как единство руководства местными петроградскими военно-цензурными органами, так и большую быстроту и решительность распоряжений, столь нужную в применении к пользующейся широким распространением и влиянием столичной печати{56}. При таких условиях я полагал бы соответственным во изменение повеления бывшего Верх. главноком. возложение заведования петроградской военной цензурой всецело на главн. нач. Петроградского воен. округа.
Наконец, не могу не отметить, что преимущественно по практическим соображениям редакторам петроградских повременных изданий дается нередко льгота в смысле разрешения не представлять в военную цензуру весь предназначаемый к опубликованию материал. Несомненно, что подобная льгота, являющаяся в общем отступлением от правил Врем. пол. от 20 июля 1914 г., во многих отношениях весьма ценна для пользующихся ею газет, заинтересованных в срочности выпуска очередного номера. Следовательно, лишение такового облегчения составляет серьезную угрозу для данного издания и составляет надежное, как убеждает опыт, оружие для воздействия на периодические органы, проявляющие не отвечающее требованиям момента направление. Казалось поэтому правильным, чтобы в тех случаях, когда необходимость известного давления на уклоняющиеся в нежелательную сторону издания обусловливается общеполитическими соображениями, заявление министерством вн. дел о лишении такового издания указанной выше льготы было для военной цензуры обязательным.
Заканчивая на этом мои краткие соображения о тех мерах надзора за печатью, относительно которых государю императору благоугодно было высочайше повелеть мне условиться с [115] вашим высочеством{57}, и препровождая при этом список вышеупомянутого всеподданнейшего моего доклада и справки о суждениях частного совещания при министерстве вн. дел, в которых означенный вопрос освещен в надлежащей полноте, имею честь просить вас, милостивый государь, почтить меня вашим заключением по существу изъясненных предположений. По получении такового заключения я войду в переписку с главными начальниками заинтересованных ведомств о выработке согласованного по всей империи плана действий и о последующем не премину поставить вас в известность для одновременных распоряжений по входящим в район театра войны местностям.
Обязуюсь присовокупить, что если бы ввиду важности вопроса ваше высочество признали полезным личную со мной беседу, я сочту своим долгом по получении от вас извещения, выехать в Ставку Верх. главнокомандующего».
Генерал Алексеев получил письмо Горемыкина 16 декабря, прочел его довольно внимательно и написал на полях для генерал-квартирмейстера: «Прошу доложить. Ни слова нет о нравственном воздействии на печать, об обращении большей ее части в мощную союзницу. Средства для этого имеются большие. Цель важная». Эта резолюция очень характерна для романтика в вопросах внутренней политики Алексеева, который так и не мог понять истинной причины отсутствия государственной мудрости в членах нашего правительства. Да не подумают, что, говоря о «средствах», он имел в виду рептилиен-фонд. Могу утверждать категорически, что такой путь влияния на русскую печать Алексеев отвергал с негодованием, очень неохотно вступая на него даже в отношении к прессе иностранной и нейтральных стран (Румыния, Дания, Швеция). Помню, как он возмутился, когда Пустовойтенко сообщил ему о совете Воейкова послать надежного [116] человека для переговоров с редакциями о поддержке в обществе мнения о наших высоких стратегических успехах в Буковине. «Эта с... всегда только и умеет думать или с точки зрения задницы, или с точки зрения барыша. Каким надо быть циником, чтобы вступать на путь денежных подачек печати... Мерзавцы!» Это все я сам слышал в январе 1916 г.
Пока управление генерал-квартирмейстера (все тот же полковник Ассанович) готовило ответ Горемыкину, 18 декабря в Ставку была привезена Записка тов. мин. вн. дел С. Белецкого, подписанная им 17 декабря. Привез ее сам автор. Привожу ее полностью.
Несовершенства Временного положения о военной цензуре
По введении в действие 20 июля 1914 года Временного положения о военной цензуре обнаружились на практике его значительные несовершенства как с точки зрения организации цензуры, так и по существу ее компетенции.Несовершенства Временного положения в отношении организации выразились в отсутствии объединяющего органа и в существовании целого ряда военно-цензурных установлений в разных частях Российской империи, не находящихся между собой в органической связи (ст. 13 и 14).
Несовершенства второго рода проистекли, во-первых, вследствие установления двух видов цензуры: в полном объеме — на театре военных действий и частичной — вне театра военных действий (ст. 6, почтовая цензура); во-вторых, вследствие введения во Временное положение ст. 31. Эта последняя, с одной стороны, отступала от свойственного Временному положению узковоенного характера; с другой же, давая возможность толкованию ее в смысле включения в сферу цензурного рассмотрения вопросов не специально военных, как, например, внутренней политики, не создавала для такого толкования неоспоримого основания в силу весьма неопределенной формы ее изложения. [117]
Вследствие таких несовершенств и неясностей закона, естественно, терялась устойчивость в действиях цензуры и рационального наблюдения за печатью, что и вызвало целый ряд сношений между высшими правительственными лицами по указанным вопросам.
Пробелы в газетах. Письмом от 3 марта 1915 года Председатель Совета министров обратил внимание министра внутренних дел на недопустимость появления в газетах пробелов и высказал пожелание о печатании текста сплошь. На это гофмейстер Н. А. Маклаков письмом от 10 апреля 1915 г. возразил, что по техническим условиям, приводящим к необходимости вырубания из вылитых стереотипов исключенных цензурой мест, приходится мириться с появлением пробелов на страницах газет.
Положение цензуры при петроградском комитете по делам печати. 24 апреля 1915 г. Председатель Совета министров сообщил министру внутренних дел высказанные в Совете министров мнения о недопустимом направлении некоторых периодических изданий и о желательности совместного просмотра их военными лицами и чинами министерства внутренних дел{58}, а также и о привлечении в состав цензуры чинов министерства иностранных дел. 28 апреля 1915 г. министр внутр. дел ответил статс-секретарю Горемыкину, что образованная при петроградском комитете по делам печати работавшая под ближайшим руководством старшего военного цензора д. ст. сов. Виссарионова комиссия организована и действует на целесообразных началах путем объединения в общей работе цензоров из состава военных, морских и гражданских лиц и что интересы министерства иностранных дел вполне ограждаются непосредственными сношениями д. ст. сов. Виссарионова с представителем ведомства иностранных дел камер-юнкером Нелидовым. Приведенный отзыв был принят Советом министров к сведению{59}. [118]
Жалобы представителей прессы и проект усовершенствований цензуры, предложенный министром внутренних дел. Отказ начальника штаба Верховного главнокомандующего
11 июля 1915 г. управляющий министерством внутренних дел, ссылаясь на частые нарекания представителей прессы, вызываемые: 1) несогласованностью действий военных и гражданских цензоров, 2) существенным различием в отношении цензуры к печати на театре военных действий и вне театра (частичная цензура) и, наконец, 3) неудовлетворительным составом цензоров, — сообщил начальнику штаба Верховного главнокомандующего о необходимости установить порядок, выработанный председателем Главной военно-цензурной комиссии генерал-лейтенантом Звонниковым по соглашению с и. д. начальника главного управления по делам печати камергером Катениным и сводящийся к распространению военной цензуры в полном объеме на всю Россию. В ответ на это начальник штаба Верх. главнокомандующего в письме на имя князя Щербатова от 18 июля и на имя военного министра от 23 июля, напротив, признал единственно правильным, чтобы цензоры на театре военных действий руководствовались только Временным положением о военной цензуре и Перечнем, совершенно устраняли от рассмотрения вопросы внутренней политики и пользовались ст. 31 Временного положения лишь в применении к военным интересам.Описанное отношение генерал-адъютанта Янушкевича к политическим вопросам общегосударственного характера ставило правительство в тяжелое положение и еще более усиливало начавшуюся распущенность в некоторой части периодической прессы. [119]
Агитационная деятельность прессы и меры к ослаблению этого направления
15 августа 1915 г. Председатель Совета министров обратился к министру внутрен. дел по поводу появления в газетах вопреки дополнительному § 30 Перечня необоснованных сообщений о предстоящих перемещениях в составе Совета министров с суждением о вероятных кандидатах, а также слухов об образовании министерства общественного доверия, народной обороны и проч.{60}, и предложил преподать цензорам на театре военных действий о строгом исполнении сообщенных, на основании § 30 Перечня, запретов, а вне театра военных действий использовать особые полномочия в порядке Положения о чрезвычайной охране. 9 сентября 1915 г. Председатель Совета министров препроводил министру внутрен. дел копии письма от 2 сентября главного начальника петроградского военного округа и ответного письма Председателя Совета министров от 8 сентября до поводу воспрещения печатания статей по следующим вопросам внутренней политики: о возникающих в среде Совета министров разномыслиях по отдельным вопросам, дающим повод ко всевозможным неблагоприятным для совета в целом и для отдельных его членов суждениям: о находящихся в производстве Совета министров правительственных предположениях в области окраинных, инородческих, вероисповедных и иных однородных вопросов; о взаимоотношениях Совета министров и законодательных учреждений; о возможных перемещениях в составе членов Совета министров с суждениями о вероятных кандидатах на якобы освобождающиеся министерские посты; наконец, всякие измышляемые слухи о призыве к власти министерства общественного доверия, кабинета государственной обороны и т. д. [120]
Предположение об образовании особого межведомственного совещания
Приведенная и дальнейшая переписка Председателя Совета министров с министрами внутренних дел и военным, основанная на единогласном пожелании Совета министров об установлении взаимодействия между органами военной цензуры и гражданской власти в целях прекращения вредной агитационной деятельности печати (заседания 16 и 18 августа 1915 г.), привела к предположению об образовании особого межведомственного совещания в министерстве внутренних дел.
Предположение о дополнении Перечня
Ввиду неоднократных заявлений военных властей, что военная цензура не имеет права выходить за пределы военных интересов и принимать к своему рассмотрению статьи по политическим вопросам, касающимся внутреннего состояния страны и отношения к правительству, министр внутренних дел 17 сентября 1915 г. предлагал дополнить Перечень новой статьей, запрещающей опубликование статей и сведений, признающих несоответствие императорского правительства для организации обороны государства. Однако военный министр{61}, поддерживая прежнюю точку зрения, в письме от 22 сентября 1915 г. в то же время не нашел возможным согласиться и на дополнение Перечня.
Отмена ограничений применения 31-й ст. Временного положения
Такой взгляд военных властей на пределы действия цензуры, ярко выраженный в циркулярной секретной телеграмме бывшего начальника штаба Верх. главнокомандующего от 31 июля 1915 г. за № 2883 и развитый в приказе по армии [121] 1 августа 1915 г. бывшим главнокомандующим генерал-адъютантом Рузским, вызвал всеподданнейший доклад председателя Совета министров об отмене приведенных в названной телеграмме руководящих указаний по военной цензуре, который и был высочайше утвержден 14 сентября 1915 г. Таким образом, из приведенных данных видно, что военная цензура, сосредоточенная в исключительном заведовании военных властей, до последнего времени признавалась применимой только в узких пределах специального круга военных вопросов и всячески отстранялась военной властью от содействия правительству в борьбе с политической разнузданностью прессы. Воспретив цензорам принимать к своему рассмотрению статьи невоенного содержания и выработав штамп «Не подлежит рассмотрению военной цензурой», военные власти фактически ставили цензоров в необходимость подписывать своей фамилией устранение от рассмотрения резких статей политического характера, чем содействовали расшатыванию основ авторитета правительственной власти. Вследствие этого 23 сентября 1915 г. Совет министров признал необходимым выработать подробные правила о задачах органов военной цензуры по надзору за периодической печатью в общеполитическом отношении. Составление означенного проекта совет возложил на особое при главном управлении по делам печати совещание, с тем чтобы заключение совещания было представлено на одобрение совета. Вследствие этого при главном управлении по делам печати было образовано частное совещание, которое и выработало меры к прекращению дальнейшей агитационной деятельности в повременной печати.В совещании, проходившем под председательством исп. об. начальника главного управления по делам печати, участвовали председатели петроградского, московского и варшавского комитетов по делам печати и помощник управляющего делами Совета министров; никто из чинов военного ведомства на совещание не был приглашен ввиду ярко определившегося отрицательного отношения военной власти к поднятому вопросу. [122]
Результаты частного совещания
Мероприятия, выработанные частным совещанием, следующие:по мнению совещания, средства борьбы с отрицательными явлениями в печати могут быть двух родов, в зависимости от места происшествия, а именно:
1) на театре военных действий;
2) вне театра военных действий, но в местностях, объявленных на военном положении;
3) вне театра военных действий, но в местностях, состоящих в положении чрезвычайной охраны.
На театре военных действий военная цензура введена в полном объеме, т. е. установлен предварительный просмотр всех предназначенных к выпуску в свет произведений тиснения.
На основании 31-й ст. Временного положения о военной цензуре, военным цензорам вменено в обязанность не допускать к опубликованию всякого рода{62} сведения, которые, по мнению цензора{63}, могут оказаться вредными для военных интересов государства При таких условиях не может быть и речи о появлении в газетах статей о бездеятельности и попустительстве правительства в деле обороны, о необходимости его смены, о создании ответственного кабинета и т. д., ибо подобные статьи, дискредитирующие высших представителей правительственной власти, способствуют розни среди населения и лишают государство единения, необходимого для одоления врагов. На практике были иные результаты: на основании циркулярной секретной телеграммы бывшего начальника штаба Верх. главнокомандующего от 31 июля № 2883, было преподано указание исходить при цензуре только из Перечня и не допускать надзора за печатью на более широких основаниях.
Хотя 14 сентября этого года и последовало, как отмечено [123] выше, высочайшее утверждение всеподданнейшего доклада председателя Совета министров об отмене означенной телеграммы генерала Янушкевича по военной цензуре, но в исполнение это высочайшее повеление официально приведено военной властью лишь через 2 l/2 месяца{64}.
Достойно внимания, что ныне отмененное распоряжение генерала Янушкевича, вызвавшее на практике значительное уклонение большей части прессы влево, было отдано без предварительного сношения с Советом министров или министром внутренних дел{65}.
Означенная тактика бывшего представителя высшей руководящей военной власти вызвала стремление и на местах военной цензурной власти отмежеваться от органов надзора за печатью гражданского ведомства. Так было в Киеве и в Одессе.
Такое отсутствие живой связи между военно-цензурными комиссиями и комитетами по делам печати, несомненно, создает обширное поле для разного рода ошибок и недоразумений.
Описанное явление усугубляется еще тем, что в действующем законе совершенно не указано учреждение, которое объединяло бы действия всех военно-цензурных комиссий на театре военных действий{66}. Даже в Петрограде местная военно-цензурная комиссия, подчиняясь Главной военно-цензурной комиссии, находящейся при главном управлении генерального штаба, одновременно должна исполнять распоряжения командующего VI армией и главного начальника Петроградского военного округа. Подобное двоевластие влечет нежелательные последствия, внося двойственность в деятельность петроградской военно-цензурной комиссии.
Для устранения описанных дефектов в деятельности военной цензуры необходимо повсеместно установить единообразие в признании того или иного политического вопроса [124] не подлежащим оглашению по соображениям общегосударственного интереса.
Наиболее компетентным ведомством в деле признания какого-либо политического вопроса вредным к опубликованию является министерство внутренних дел.
I
На основании приведенных соображений, представляется целесообразным для прекращения агитационной деятельности некоторой части повременной печати принять на театре военных действий следующие мероприятия:1. Предоставить министру внутрен. дел, по собственному почину или по инициативе других ведомств (кроме военного и морского), сообщать главнокомандующим фронтами, командующим отдельными армиями и главным начальникам военных округов, какие именно вопросы признаются в данное время, с точки зрения государственных интересов, недопустимыми к опубликованию в печати; перечисленные военные власти, получив означенное сообщение министра внутрен. дел, тотчас же должны преподать их, согласно ст. 31 Временного положения о военной цензуре{67}, подведомственным им военно-цензурным установлениям к неуклонному руководству.
2. С целью обеспечить состав военно-цензурных установлений должностными лицами, подготовленными к цензурной работе и знакомыми с общеполитическими вопросами, необходимо просить начальника штаба Верх. главнокомандующего преподать подведомственным ему военным властям об установлении единообразия в организации военно-цензурных комиссий и о привлечении в них, по соглашению с министром внутренних дел, местных должностных лиц, наблюдающих за печатью.
3. Петроградскую «военно-цензурную комиссию изъять из ведения Главной военно-цензурной комиссии, подчинив ее главному начальнику Петроградского военного округа. [125]
4. Просить начальника штаба Верх. главнокоман. преподать подведомственным ему военным учреждениям указания, что в случае неисполнения редакцией какой-либо газеты, выходящей на театре военных действий, требований военной цензуры о непомещении каких-либо сведений, необходимо принять, на основании ст. ст. 32, 2 и 4 Временного положения о воен. цензуре, подобное издание в цензуру в полном объеме, обязав редактора представлять весь материал в цензуру для предварительного рассмотрения{68}.
II
В местностях, объявленных состоящими на. военном положении, но не входящих в район театра военных действий (Москва и Московская губерния), военная цензура печати на основании закона не действует. Здесь периодические издания представляют гранки в цензуру добровольно, закон их к тому не обязывает. В этом месте имеет силу только Перечень. Применение Перечня предписывает газетам не писать о том, что перечислено в Перечне, причем нарушение этого запрета влечет, на основании 275–2 ст. Ул. о нак., наказание в судебном порядке в виде тюремного заключения от 2 до 8 месяцев. Ввиду приведенных условии для некоторых московских органов создалась полная безнаказанность за напечатание статей, явно вредных в политическом отношении, но не заключающих в себе признаков уголовного преступления.Для пресечения тлетворного влияния прессы в местностях, объявленных на военном положении, представляется целесообразным принять следующие меры:
1. Изъять из общей подсудности, на основании п. 6 ст. 19 правил о местностях, объявленных на военном положении, [126] дела о нарушении Перечня и передать их на рассмотрение военного суда{69}.
2. Для прекращения появления в печати статей и сведений, вредных в политическом отношении, надлежит предоставить министру внутренних дел по предварительному соглашению с военным министром сообщать командующим войсками о допустимости опубликования в печати сведений того или иного характера. Командующие войсками, получив подобное извещение, объявляют об этом редакторам повременных изданий, предупредив их, что неисполнение предъявленного требования повлечет применение административных мер воздействия{70}.
3. Предложить военному министру преподать командующим войсками указание на необходимость выполнить приведенные в § 2 требования министра внутренних дел и применять в отношении не подчиняющихся им редакторов административные взыскания, приостанавливать издания газет, закрывать типографии и высылать виновных из пределов губернии на время военного положения{71}.
Наконец, что касается местностей, состоящих на положении чрезвычайной охраны, то необходимо, чтобы министр [127] внутренних дел преподал всем главнокомандующим указания о принятии мер, аналогичных с теми, которые изложены во II отделе, так как условия борьбы с вредными явлениями в прессе представляются в обеих категориях местностей одинаковыми.
Применением одновременно и повсеместно проектируемых мер может быть достигнуто единообразие при изъятии известной категории вопросов из обсуждения в печати.
14/25 ноября 1915 года министр внутренних дел препроводил Председателю Совета министров приведенную справку о суждении частного совещания по вопросу о прекращении дальнейшей агитационной деятельности некоторой части повременной печати.
Из дальнейшей переписки не видно, что заключение частного совещания было представлено на одобрение Совета министров, как еще 28 сентября 1915 г. предполагал сделать ст. с. И. Л. Горемыкин.
Напротив, 11 декабря Председатель Совета министров уведомил министра внутренних дел, что означенная справка частного совещания была повергнута им на высочайшее е. и. в. благовоззрение при особом всеподданнейшем докладе, в котором, излагая согласно выводам совещания общее направление периодической печати в связи с вопросом о постановке надзора за нею, ст. с. Горемыкин выразил предположение, что руководящие указания и распоряжения, необходимые для согласования и взаимодействия военных и гражданских властей, могли бы последовать по соглашению начальника штаба Верхов. главноком. с Председателем Совета министров.
На всеподданнейшем докладе Председателя Совета министров государь император соизволил 8 декабря 1915 г. собственноручно начертать: «Поручаю Председателю Совета министров условиться о нужных мерах с начальником моего штаба и доложить мне о последовавших по подлежащим ведомствам распоряжениях. Придаю значение также и более близкому участию министерства внутренних дел в работе военной цензуры». [128]
Во исполнение изъясненной монаршей воли Председатель Совета министров одновременно вошел в сношения с начальником штаба Верхов. главнокомандующего о тех мерах, которые, согласно суждениям вышеназванного частного совещания, могли бы быть приняты для облегчения обеспечения взаимодействия гражданских и военных властей к поддержанию надзора за печатью.
О предстоящем отзыве генерала от инфантерии Алексеева и о своих дальнейших предположениях ст. с Горемыкин выразил намерение поставить в известность министра внутренних дел».
Генерал Алексеев ясно сознавал, что полицейский режим Совета министров и министра внутренних дел ведет усиленную атаку на военную власть, всегда подозреваемую им в склонности попустительствовать; что успешно сопротивляться ввиду высочайшей резолюции от 8 декабря невозможно, но зная, как «скоро» идут дела в центральных учреждениях, решил затягивать совершение беззакония насколько мог, о чем и сказал Пустовойтенко.
19 декабря Алексеев писал Степану Белецкому: «С полным сочувствием идя навстречу пожеланиям, высказанным вами в записке вашей, считаю необходимым выработать проект согласования Временного положения о военной цензуре с теми идеями, необходимость осуществления которых указана жизнью». Поэтому он предлагал министру внутренних дел прислать в Ставку компетентное лицо для соответствующих предварительных переговоров.
Тем временем 22 декабря Алексеев ответил Горемыкину:
«Вполне разделяю мнение вашего выс-ва, изложенное в письме от 14 этого декабря о том, что правильное направление деятельности печати в чрезвычайной обстановке настоящего времени представляется существенно важным.Помимо тех больших средств, которые имеются, чтобы взять печать в руки, полагаю также существенно важным организацию нравственного воздействия на печать, с тем чтобы обратить ее в мощного союзника и привлечь к общей [129] работе по укреплению власти, усилению армии и к борьбе с врагом. Цель важная.
Со всеми мероприятиями, намеченными в упомянутом письме в. в., имеющими целью обеспечение должного взаимодействия военной и гражданской власти, в поддержании надзора за печатью вполне согласен и по соглашению с министерством вн. дел применение Временного положения о в. ц. на театре в. д. будет согласовано с правилами, вводимыми внутри государства.
В отношении тех вопросов, которые признаются по общеполитическим соображениям подлежащими изъятию со страниц печати, желательно, чтобы министр вн. дел оповещал не непосредственно власти, ведающие военно-цензурными установлениями на т. в. д., а меня для соответствующих распоряжений.
Всестороннее рассмотрение соответствующих статей Временного положения о в. ц. с целью привлечения возможно большего числа чинов гражданского ведомства для пополнения числа военных цензоров является желательным.
Подчинение петроградской военно-ценз. комиссии глав, нач. Петроградского в. округа считаю правильным, о чем вместе с этим сообщаю и, д. нач. генерального штаба для сведения и главнокомандующему армиями Северного фронта для зависящих распоряжений.
Что касается прочих необходимых распоряжений по военной цензуре на т. в. д., во исполнение указаний е. и. в. г. и. от 8 этого декабря, о котором в. в. сообщили мне в письме от 14 декабря, то таковые будут сделаны по получении от в. в. упомянутого в этом письме плана согласованных действий в империи по всем заинтересованным ведомствам».
Главнокомандующему Сев. фронтом было написано 23 декабря.
19 декабря генерал-квартирмейстер штаба Северного фронта Бредов уведомил генерала Пустовойтенко о «весьма важном упущении», сделанном на всем театре военных действий в отношении военной цензуры корреспонденции: оказалось, [130] что письма, опущенные в вагоны почтовых поездов, идут вовсе без всякой цензуры. Ввиду этого Бредов предложил целый ряд практических распоряжений, которые и были Ставкой одобрены.
К великому моему сожалению, как раз в мое отсутствие, когда я был в Петербурге, в конце декабря в Ставку приехал командированный Белецким член совета главного управления по делам печати Виссарионов. Его ждали на совещание, которое предполагалось по просьбе того же Белецкого, но Виссарионов не нашел его нужным и ограничился переговорами относительно необходимости скорейшего внушения военной цензуре, чтобы она, помимо Перечня и своего права, на основании ст. 31 Временного положения о военной цензуре, налегла на внутренние политические вопросы. Он очень недолго беседовал с Алексеевым и Пустовойтенко, а главным образом говорил с Ассановичем. Последним ему предложил написать главнокомандующим фронтами и военному министру о таком содействии, но с указанием, что это делается «по просьбе министра внутренних дел». Виссарионов нашел такое указание очень нежелательным ввиду возможных нападок печати на министерство... Вообще, вся его подлая беседа была развитием той же тенденции свалить все на военные власти и таким образом не нарушить отношений с Государственной Думой, которая была бы лишена возможности сделать запрос. Результатом его приезда и было письмо Алексеева к главнокомандующим фронтами от 7 января:
«14 сентября этого года его императорскому величеству благоугодно было изъявить согласие на отмену указаний по военной цензуре на театре военных действий, сообщенных телеграммой от 31 июля этого года за № 2883.Необходимость этой отмены вызвана была тем обстоятельством, что ввиду указания телеграммы о том, чтобы военные цензоры руководствовались при цензуре печати исключительно «Перечнем сведений и изображений, оглашение которых воспрещено законом», военная цензура узко поняла свои задачи и совершенно отстранилась от наблюдения [131] за вопросами, которые, хотя и имели, казалось бы, прямое отношение к внутренней политике, но в сущности очень живо касались военных интересов государства.
Создавшимся положением воспользовались многие повременные издания в противоправительственных целях, внося опасную тревогу в общественное сознание и разжигая политические страсти.
На докладе по этому поводу Председателя Совета министров государь император соизволил 8 декабря 1915 года собственноручно начертать: «Поручаю Председателю Совета министров условиться о нужных мерах с начальником моего штаба и доложить мне о последовавших по подлежащим ведомствам распоряжениях. Придаю значение также и более близкому участию министерства внутренних дел в работе и военной цензуры».
Во исполнение таковой монаршей воли, для обеспечения взаимодействия военной и гражданской власти в поддержании надзора за печатью, с точки зрения общегосударственных потребностей переживаемого времени представляется необходимым преподать руководящие разъяснения военно-цензурным установлениям и чинам в том смысле, что военная цензура должна оценивать представляемый на просмотр газетный материал не с одной лишь узковоенной точки зрения, а также и с общеполитической, дабы не допускать опубликования таких статей, сведений, слухов, рассуждений и сообщений, которые могли бы идти во вред доверию к правительству и сохранению общественного единения и воодушевления перед лицом вторгнувшихся в Россию вражеских полчищ, т. е. во вред военным интересам государства в самом широком смысле этого слова.
Вследствие этого надлежит указать военным цензорам на театре военных действий на их обязанность, согласно точному смыслу ст. 31 Временного положения о военной цензуре, воспрещать к опубликованию в печати статьи по тем вопросам внутренней политики, которые будут признаны министерством внутренних, дел вредными для общегосударственных интересов или которые будут содержать в себе суждения, умаляющие авторитет правительственной власти. [132]
О тех вопросах, обсуждение которых в печати будет воспрещено министерством внутренних дел, своевременно будет сообщаться штабу Верховного главнокомандующего как ведающему, согласно ст. 14 Вр. пол. о в. ц., делами военной цензуры на всем театре военных действий, а последним — штабам главнокомандующих армиями фронтов и главнокомандующих и командующих отдельными армиями для зависящих от них распоряжений.
Далее, для создания живой связи между военно-цензурными комиссиями и комитетами по делам печати, надо иметь в виду следующее.
Статьями 20 и 21 Вр. полож. о военной цензуре определено, что обязанности военных цензоров прежде всего возлагаются на местных должностных лиц, наблюдающих за печатью, и чинов местных почтово-телеграфных учреждений. Кроме того, там, где это окажется необходимым для надобностей военной цензуры, министру внутренних дел предоставлено усиливать соответствующими чинами состав комитетов по делам печати и почтово-телеграфных учреждений.
Чины министерства внутренних дел, кроме того, должны входить в состав всех военно-цензурных комиссий, согласно штатам, установленным ст. 18 Временного положения о военной цензуре.
Поэтому представляется необходимым широко воспользоваться этими указаниями закона для привлечения к работе по военной цензуре комитетов по делам печати, где таковые имеются, в полном составе{72}, и вообще чинов министерства внутренних дел.
Следует также иметь в виду, что статья 12 Положения о военной цензуре, гласящая о том, что введение военной цензуры не освобождает подлежащие власти от исполнения возложенных на них действующими узаконениями обязанностей по надзору за печатью, должна пониматься в том смысле, что органы надзора за печатью продолжают осуществлять лежащие на них обязанности лишь по выходе в свет тех или [133] иных повременных или непериодических изданий (цензура карательная, а не предварительная).
Независимо от изложенного замечено, что в некоторых местах представителям прессы предоставлено направлять в военную цензуру лишь тот материал, который признается самими редакторами подлежащим представлению в цензуру, причем большая часть материала подобных изданий печатается без предварительного рассмотрения.
Подобные льготы, обеспечивая известное удобство для повременных изданий, обязывают в то же время таковые к более осмотрительному охранению военно-государственных интересов.
Вследствие этого, если бы пользующееся данной льготой издание нарушило оказанное ему доверие и посредством опубликования сведении или статей по воспрещенным вопросам или каким-либо иным путем нарушило приказание военно-цензурной власти (ст. 69 Временного положения о военной цензуре), то подобное издание должно быть немедленно лишено пользования описанной льготой, а в особо важных случаях и приостановлено на все время действия военной цензуры, причем типография, в которой печатается такая газета и если она принадлежит редакции, может быть закрыта, а редактор подвергнут высылке{73}.
На основании всего изложенного, во исполнение высочайших указаний, прошу ваше высокопревосходительство о нижеследующих распоряжениях по военной цензуре в районе фронта:
1. Разъяснить военным цензорам через подведомственные военно-цензурные установления, что ст. 31 Временного положения о военной цензуре отнюдь не должна быть истолкована в узком смысле, то есть исключительно с точки зрения Перечня, а напротив, на основании означенного законоположения, военные цензоры не только могут, но и обязаны входить в рассмотрение представляемых им статей политического характера и никоим образом не разрешать к [134] опубликованию всего того, что может вредить интересам военного могущества государства в широком смысле этого слова.
2. По получении от штаба Верховного главнокомандующего указаний о воспрещении к обсуждению в печати каких-либо вопросов, признанных вредными с точки зрения военно-государственных интересов, срочно делать распоряжения в пределах фронта о приведении их в исполнение.
3. С целью обеспечить состав военно-цензурных установлений должностными лицами, наиболее подготовленными к цензурной работе, надлежит теперь же войти в сношение с министерством внутренних дел о привлечении к военной цензуре всех местных должностных лиц, наблюдающих за печатью.
4. В случае неисполнения редакцией какой-либо газеты требования военной власти о непомещении каких-либо сведений или об изъятии из обсуждения каких-либо вопросов, необходимо принимать решительные меры в отношении редакторов и в случае, если изданию было предоставлено право представлять в цензуру материал не в полном объеме, подчинять, на основании статей 32, 2 и 4 Временного положения о военной цензуре, подобное издание цензуре в полном объеме, а в особо важных случаях — приостанавливать издания, закрывать типографии и высылать виновных из пределов соответствующих губерний на все время действия военной цензуры»...
Посылая копию этого распоряжения воен. министру Поливанову, Алексеев прибавил:
«По просьбе представителя министерства внутрен. дел сообщаю на усмотрение вашего выс-ва о тех мерах по военной цензуре, которые желательно было бы принять, по мнению этого министерства, в местностях вне театра в. д., объявленных на военном положении: 1) изъять из общей подсудности, на осн. 6 п. 19 ст. правил о места., объявлен, на воен. положении, дела о нарушении Перечня и передать их на рассмотрение военного суда».
Итак, романтик Алексеев скрепил все то, что ему подсунули реальные политики Горемыкин и Белецкий, опиравшиеся на высоч. повеление, ими же и продиктованное. Не [135] имея никакого понятия о законе, регулирующем военную цензуру, нач. штаба Верх. главнокомандующего не нашел поддержки со стороны генерал-квартирмейстера, а последний основывался на знаниях своего докладчика — полковника Ассановича...
3 января начальник штаба Северного фронта генерал Бонч-Бруевич телеграфировал генералу Алексееву:
«Ввиду особых условий цензуры в Петрограде главнокомандующий вместе с полным подчинением петроградской местной военно-цензурной комиссии главному начальнику Петроградского военного округа как в отношении цензуры всей почтовой корреспонденции, так равно и цензуры газет и прочих произведений печати просит о передаче также в полное распоряжение главному начальнику округа петроградского комитета по делам печати. Без участия этого органа главный начальник округа не в состоянии будет осуществить сложную цензуру газет и произведения печати в Петрограде, так как имеющиеся военные цензоры для этой работы не подготовлены».
Вот до чего довело военную цензуру горемыкинское старание привести печать к режиму Николая I.
10 января Алексеев написал об этом министру внутренних дел Хвостову, но из-за невнимательности полковника Ассановича в письмо вкралась очень существенная ошибка: там говорилось о передаче комитета не в полное распоряжение, а в полное подчинение главного начальника военного округа. Представляю себе, как был поражен Хвостов, видя обычную затем форму конца письма: «Прошу уведомить, не встречается ли препятствий с вашей стороны к таковому подчинению и, если не встречается, то прошу о зависящих распоряжениях»... Ответа от министра внутренних дел не было получено до 1 июля 1916 года...
Ни Ассанович, ни Пустовойтенко не сочли своим долгом ознакомиться с вопросом в целом, хотя бы в таком важном случае, и представить начальнику штаба основательно мотивированный доклад, из которого и он, а с его помощью и царь как Верховный главнокомандующий поняли бы, какая цепь вопиющих правонарушении [136] сковала печать и одновременно государственный смысл Председателя Совета министров и полицействующего товарища министра внутренних дел. Алексеев имел бы основание ознакомить царя с сущностью дела, защитить печать и отбить впредь у всякого охоту вмешиваться в дело помимо себя самого. Впрочем, не замечая, я сам впадаю в романтизм... Во всяком случае, у Алексеева было бы верное представление о сути дела, а следовательно, и пригодное для борьбы оружие.
Все это разбилось о равнодушие Пустовойтенко и полное непонимание дела Ассановичем.
И как будто нарочно, именно в то время, когда русская правительственная, а за нею и военная власть силились охолостить нашу печать, хлопотали о систематизации лжи, попирали законы и все не могли найти достаточно сильных мер для скрытия от народа правды, — именно в это время генерал Жилинский прислал в Ставку правила французской военной цензуры.
Разумеется, ими не заинтересовались ни генерал-квартирмейстер, ни его докладчик, и на другой же день правила были просто подшиты к делу. Между тем они представляли серьезный интерес для каждого, кто все-таки хочет правды, но признает военную тайну.
I. Военные операции
Мобилизация. Состав и численность формирований. Боевые приказы. Диспозиции, расположение, движение войск, сведения, касающиеся материальной части и военных судов.Фортификационные работы. Устройство новых средств сообщения.
Постановка мин.
Планы воздушной обороны.
Полеты воздушных кораблей и движения военных судов противников.
Результаты производимых противником бомбардировок.
Минные атаки судов, место и время минной атаки, направление движения и род груза атакованного судна; какой срок [137] продержалось на воде взорванное миной судно; средства, употребленные для отбития минной атаки и для спасения.
Средства, употребляемые для борьбы с подводным лодками.
Склады и способы снабжении военных судов противника.
Тактические наблюдения, инструкции и приемы.
По всем упомянутым предметам могут опубликовываться только официальные сообщения.
II. Личный состав
Назначения и перемены в высшем командном составе — могут опубликовываться только офиц. сообщения.Потери — цифровые данные только по офиц. сообщениям.
Остальные сведения могут опубликовываться только по просьбам семейств, но они не могут содержать ни указания части, к которой принадлежал пропавший, ни обстоятельств его гибели раньше истечения 3 месяцев. Этот срок может быть продолжен всякий раз, когда высшие штабы признают такую меру необходимой.
III. Материальная часть
Новые снаряды или введенные в употребление после начала военных действий.Производящиеся опыты.
Предохранение против средств борьбы противника.
Морские сооружения.
Заводы, работающее для нужд армии.
Положение вооружения, материальной части и продовольствия.
По всем этим предметам могут опубликовываться только офиц. сообщения.
IV. Фотографии, кроки, карты
Могут опубликовываться только с особого разрешения для каждой фотографии, крока или карты. [138]Это разрешение может даваться военным министром или высшим штабом заинтересованной страны, на территории которой расположено изображаемое место или которая пользуется производимой материальной частью. Фотографии, рисунки и карты должны представляться в цензуру с приложением текста, при котором они будут опубликованы.
V. Метеорологические сведения
VI. Сведения внутреннего порядка и морального
Перемещения высших государственных чинов и лиц, исполняющих важные общественные обязанности, — могут опубликовываться только официальные сведения.Аресты и протесты шпионов, дезертиров, контрабандистов или союзных подданных, занимающихся торговлей с врагами — придерживаться отчета, изложенного точно и без комментирования публичных прений; избегать опубликования всякого рода промедлений, относящихся к розыску или задержанию обвиняемых.
Покушения и происшествия на заводах, работающих для государства — только офиц. сообщения.
Побеги пленных и лиц, живущих на захваченных землях — избегать всех деталей, относящихся к пройденной упомянутыми лицами местности, к лицам, которые могли содействовать предприятию, и о примененных при побеге хитростях.
Опубликование приемов, позволяющих переходить границу, охраняемую врагом или запрещенную, и письма военных — не ранее 3 месяцев. Этот срок может быть продлен, если высшие штабы признают то необходимым.
Интервью военных — безусловно воспрещено.
Посещение журналистами фронта, лагерей и промышленных заведений, работающих для армии — лишь то, что будет разрешено офицером, уполномоченным сопровождать посетителей.
Помимо изложенных указаний обращаются к патриотизму писателей и публицистов союзных наций, чтобы они сами [139] устраняли все сообщения, могущие, по их мнению, затруднить дело высшего командования.
Они должны избегать всякой оценки и тенденции, которая не способствовала бы усилению взаимного единения и уважения союзных наций или которая могла бы показаться оскорбительной государству еще нейтральному.
Чтобы закончить эту главу, мне остается остановиться еще на некоторых частных вопросах, ненормальность которых ясна после просмотра громадных дел о цензуре в архиве штаба Верховного главнокомандующего.
Только полное непонимание типографского и газетного дела могло быть причиной нелепого требования ст.ст. 32, 37 и 44 Временного положения о воен. цензуре, заключающегося в обязательстве представлять военным цензорам рукописи и подлинники произведений тиснения, предназначенных к выпуску в свет, и вслед за одобрением их не делать в тексте никаких изменений и дополнений. Нет такого автора, который не пожелал бы сделать ряд поправок самого разнообразного характера, когда видит свое произведение в корректуре. Исключить авторскую корректуру — значит исказить науку и испакостить литературу. Типография же, которая хочет набрать что-либо нелегальное, вовсе не стеснена в этом кабинетными статьями — их всегда можно обойти. Еще нелепее ст. 77, карающая типографа за авторскую корректуру тюремным заключением до трех месяцев. Жизнь властно отменила эти статья с первого же дня, но, разумеется, не отмененные властью, они давали повод к притеснениям неугодных лиц, редакций и типографий.
Такой же кабинетностью явилась ст. 41: «Представляемые в военную цензуру книги, рукописи, рисунки и т. п. должны рассматриваться без всякого отлагательства». Тут уж не надо было никаких специальных знаний, чтобы понять, что отсутствие указания предельного срока сводило неотлагательность к неделям, а иногда месяцам, как и было во многих городах из-за отсутствия необходимого числа цензоров, особенно после «экономического» разъяснения дежурного канцеляриста Кондзеровского. [140]
Цензура корреспонденции производилась совершенно вопреки Перечню и закону. Авторы последнего вовсе не предвидели бесплатной пересылки корреспонденции в армию и из нее, и военная цензура погибла в миллионах писем. Жизнь сразу включила в число военных цензоров корреспонденции чиновников посторонних ведомств, отставных военных и женщин, которые официально были допущены к исполнению своих обязанностей только в апреле 1916 года.
Ст.ст. 50–53 ежедневно грубо нарушались, а ст. ст. 54 и 55 остались пустым звуком.