1915 год
22–30 ноября
К тону разговора Алексеева с царем. Как-то сидя на докладе в той комнате, где он всегда происходил, царь спросил нач. штаба: «А в этой комнате занимается кто-нибудь без меня?» — «Никак нет, ваше величество», — «Почему?» — «Да так, какая-то она неуютная, неудобная». Другой сказал бы: «Как можно, ваше величество, мы храним ее неприкосновенной и т. д.»
Когда Пустовойтенко поздравил царя с Георгиевским крестом, он, махнув рукой, сказал: «Не заслужил, не стоит поздравлять»...
Приезжающие из штаба Западного фронта удивляются нашей простоте во время обеда и завтрака. Прежде всего там все стоят точно на своих местах и чинно ждут Алексея Николаевича Эверта. Он входит не по-алексеевски — не торопясь, важно проходит к генеральскому столу и становится на свое место. Тогда штабной поп читает молитву, благословляет на все стороны столы, и после того все садятся.
Замечательная черта нашей служилой братии: как только человек по своей фамилии может быть заподозрен в неправославии, так он усиленно подчеркивает свое православное благочестие.
Мне удалось установить, что в телеграммах, получаемых нами с фронтов о «боевых эпизодах», Носков вычеркивает то, что сам по телеграммам и сводкам уже использовал для «Вечернего времени», и таким образом в этой газете появлялись подробности об эпизодах, совершенно запрещенных им под фирмой штаба Верховного даже для фронтовых газет, например рассказ в «Вечернем времени» 18 ноября о партизанском набеге под Невелем... Кажется, это решило участь Носкова в отношении к Бюро печати — он будет заменен полковником [340] Вандамом. Обнаружилась его проделка совершенно случайно. Во время его последнего отъезда я стал приводить в порядок телеграммы фронтов о боевых эпизодах и увидел вычеркнутым как раз рассказ о невельском набеге, а по «Вечернему времени» помнил его хорошо, как один из заметных в период нынешнего затишья. Сличив вычеркнутое с напечатанным Носковым, я только тогда понял, почему ему так хотелось сосредоточить рассылку «боевых эпизодов» отсюда. Суворинская газета требует нового, а его нет; Носков хочет денег, а их надо достать. Ну, вот предложение и ответило спросу. Возмущенный, я рассказал все это Пустовойтенко — пусть он знает, кому доверил чистое дело Бюро.
Сегодня Алексеев послал Иванову с фельдъегерем какой-то интимный пакетик от имени царя.
Сегодня Жилинскому во Францию пошла большая оперативная шифрованная телеграмма нач. штаба, им самим написанная. Очевидно, теперь они будут даваться время от времени, что и правильно; только не в коня корм.
Сегодня были: полковник фон Дрейер, выведший из боя уцелевшие части 20-го корпуса (прежде генерального штаба, потом из него удаленный), и бывший бесталанный командир л.-гв. Семеновского полка генерал-майор свиты Эттер. Вчера опять приехал В. М. Безобразов и о чем-то беседовал с нач. штаба. Он ходит как будто еще хуже, чем раньше.
Рескрипты на имя Куломзина и Родзянко приняты здесь довольно равнодушно, но и съезд монархистов не возбуждает разговоров. Вообще, этих людей ничем не выведешь из сонного безразличия, разве внеочередным «пособием»...
Сегодня прибыла комиссия с вел. кн. Александром Михайловичем. К большому неудовольствию, ему пришлось обождать в комнате Носкова возвращения Алексеева с репетиции завтрашнего георгиевского парада. [341]
Все приезжающие сюда в различные комиссии выражают свое удовольствие: дело на месте делается лучше, без прежнего моря бумаги: «Давно бы, — говорят, — так прошлой Ставке».
Уезжая, Носков просил полковника Бориса Михайловича Стаховича быть историографом парада для «Вечернего времени». Этот, думая, что на его долю выпало описание всей жизни России, потерял, бедный, голову и, преисполненный высокого понятия о данном ему «весьма ответственном и важном поручении», не ходит, а шествует.
К возвращению Носкова Пустовойтенко приготовил ему подарок: больше он не будет получать никаких копий с телеграмм из фронтов и армий, а «сообщения», согласно его же собственному проекту, составленному еще в сентябре, будут писаться каждым делопроизводителем по своему фронту и суммироваться у генерал-квартирмейстера Его фамилия вычеркнута из инструкции для дежурного по аппаратной офицера из числа пяти лиц, которым даются копии. Правда, это косвенно отразится и на мне — я не буду видеть этих копий, что очень жаль.
Перед отъездом в Петроград Носков получил от нач. штаба поручение передать Родзянко конфиденциальное письмо и, кажется, сказать на словах об его участии в интригах Рузского. Если последнее верно, то Алексеев поступил крайне неосторожно.
Сегодня громадный съезд всяких комиссий, что-то небывалое. Был помощник военного министра Беляев — маленькая головка, сухая корка, напыщенно важная канцелярская душа.
Дело со снарядами обстоит так, что сейчас их везде изобилие, во многих местах уже и не считают, а подойдет еще больше; у артиллеристов появляется опасение, как бы войска не стали бросать свои запасы; с другой стороны, и трубки на морозе портятся; поэтому думают о создании глубоких тыловых запасов вместо распыления их по армиям. Письмо начальника главного артил. управления Маниковского о том, что до сих пор (это было в октябре) ни один снаряд от военно-промышленных комитетов не поступил (оно было напечатано в «Новом времени»), сначала не было разрешено военной цензурой [342] — не хотели охлаждать общество, подчеркивая медленность работы общественных организаций, но Маниковский настоял, желая реабилитировать свое ведомство указанием, что получение снарядов есть продукт забот еще его. Одно время наши новые орудия стали рваться, но теперь этого почти не случается. Военно-промышленные комитеты, как и надо было ожидать, ведут дело не вполне добросовестно, в них много приязни к своим; вот цифры: казне полевая пушка стоит 7000 рублей, а военно-пром. комитеты ставят за 12 000 р.
Главный начальник снабжении Ю.-З. фронта Алексей Алексеевич Маврин — какой-то дикий человек, вроде Чингисхана. Петр Алексеевич Фролов — с Сев. фронта, на вид очень бурбонистый. Шуваев вообще очень нервен. Как-то в V армии, говоря с инженерами, он разгорячился, побледнел, потребовал воды и потом сказал: «Нет, видно, мои годы уже не позволяют мне жить всем сердцем».
На георгиевский праздник приехал англичанин, капитан подводной лодки, оперирующей в Балтийском море, потопивший немало немецких судов. Он привлекает общее внимание. Когда его представили Алексееву, тот сердечно жал его руку, англичанин отвечал тем же, но оба не произнесли ни слова — по незнанию языка друг друга.
Все приезжающие поражаются простотой Алексеева и, сравнивая его со своими местными падишахами, просто не верят, что это начальник штаба Верховного.
Царь поздравил всех приехавших георгиевских кавалеров строевых штаб — и обер-офицеров со следующим чином. Восторг и ликование.
Алексеев отправил три собственноручные ответные телеграммы.
1. Командующему I армией генералу Литвинову:
«Сердечно приветствую вас и доблестные корпуса I армии с праздником храбрых. Преисполнен в моей благодарной памяти чувствами глубокого уважения к доблести войск армии, проявленной в страдные дни, совместно пережитые». [343]
2. Начальнику штаба Кавказской армии генералу Болховитинову:
«Сердечно поздравляю всех офицеров генерального штаба с нашим общим праздником, а удостоившихся награждения Георгием — с праздником храбрых. Общими дружными усилиями пойдем к великой цели»{11}.
3. Командиру гренадерского корпуса ген.-ад. Куропаткину:
«Такое же сердечное поздравление и чувства глубокого уважения моему боевому учителю и наставнику, к которому навсегда сохраню эти чувства и преданность».
Председателю петроградской военно-цензурной комиссии генералу Звонникову Рузский приказал усилить цензуру вообще.
Вечером царь получил шифрованную телеграмму от английского короля. Она совершенно паническая: англичане думают бросить все в Турции и все силы устремить на защиту Египта, где немцы хорошо ведут свое дело. Николай так был взволнован этой депешей, что около 11 ч вечера пришел в управление к Алексееву, чего ни разу не было, показал ее (тот уже знал) и просил действовать энергично. Хорошо еще, что не стал навязывать советов какого-нибудь Воейкова Алексеев немедленно вступил в сношения, писал громадные депеши и в результате, кажется, удалось убедить французов и англичан, бросив Дарданеллы, оставить за собой Салоники — иначе их сейчас же займут немцы. Да, вот и не русские люди, а как все необдуманно, как все неподготовлено, как все через пень-колоду... А громадной важности стратегическое поражение англичан под Багдадом?
В пришедшем сегодня номере «Русских ведомостей» (от 25 ноября) очень смелый фельетон Пругавина «Книга Илиодора». В нем не столько об Илиодоре, ныне С. М. Труфанове, сколько о «старце», имя которого не названо, но понятно всем, потому что навязло в зубах всей России. [344]
Распутин — миф, это человек, который получил необыкновенную популярность — и по существу, и по распространенности. Это русская бытовая и политическая загадка Желание знать о нем что-нибудь создало целые легенды; они растут, множатся, принимают иногда донельзя чудовищные формы и размеры. Как-то Распутин с компанией попал в Москве в «Яр». Пьянство было великое — конечно, в отдельном кабинете. Позвали цыган. Разумеется, он стал держать себя с дамами и цыганками по-своему; те, особенно цыганки, отбивались, дрались и с помощью цыган, наконец, надавали ему тумаков. Тогда Распутин стал вопить: «Ах вы, сволочь черномордая, недотроги! Да как вы смеете, когда я саму царицу так же хватаю!» До какой степени все это становится известно народу, по крайней мере подгородному, видно из дела, разбиравшегося недавно при закрытых дверях в московском окружном суде. Серый мужичонка привлекался за оскорбление величества. Вызвали свидетеля обвинения, тоже серого мужика. Председатель спрашивает его: «Скажите, свидетель, вы сами слышали, как обвиняемый позволял себе оскорблять словом имя его имп. величества?» — «Да как же, вашество. И что только нес-то! Я и то уж ему говорил: «Ты все его, дурака, ругаешь, а лучше бы ее, стерву этакую...» Tableau!
У Алексеева в самом начале сентября был разговор с царем о желании Распутина приехать в Могилев, и тогда же было решено не пускать его сюда ни в коем случае{12}. [345]
Распутин всегда и всем, в том числе и принцу Ольденбургскому, пишет без личного обращения, просто начиная словом «Милой», а на конверте означает имя лица, как сам его называет в разговоре, например Белецкому — «Степану», Ольденбургскому — «Прынцу» и т. д. За свою протекцию он берет солидные куши, смотря по делу; за освобождение одного известного мне лица из политического заключения ему дали 5000 руб., за устройство продажи дома, принадлежавшего неразделившимся и очень ссорившимся сонаследникам, — 20000 руб. и т.п. Деньги эти почти всегда вносятся фрейлине Анне Сергеевне Вырубовой, но иногда и ему лично.
Вырубова и ее родная сестра М. С. Пистолькорс (обе урожденные Танеевы) в свое время были очень близки к царю. Вместе с графом Головиными они ближайшие к Распутину его поклонницы. Прибавить к ним княгиню О. П. Долгорукую, светл. княжну Е. Г. Грузинскую и вдову генерала Лохтину — значит назвать весь его главный штаб.
Доктор Греков был однажды в сентябре 1914 г. приглашен к больному Распутину, с которым жил в одном доме. Тот встретил его как-то исподлобья, скоро заговорил о том, что, верно, трудно вести лазарет, что надо принять в него берлинских студентов из русских, которые просят Распутина вернуть их в Россию. Когда осторожный Греков ответил, что раньше надо посмотреть, чему их там научили, Гришка многозначительно повторял: «Да, да, надоть, чиму учили». На другой день в лазарет Грекова приехали царь, царица и их дочери. Они оставались там три часа, очень внимательно все осмотрели; царь был крайне любезен с Грековым. [346]
Люди, умеющие вдумываться в массу известных им фактов, единогласно утверждают, что во всем культе Распутина, начиная с царицы и кончая сумасшедшей Лохтиной, с их стороны разврат и эротомания не играют первенствующей роли; это, несомненно, особый вид мистицизма, развившегося на почве модернизированной хлыстовщины. Все поклонницы Распутина искренно верят в его силу, в его проповедь и в основное ее правило: «Без греха нет покаяния; покаяние угодно Богу; надо грешить, чтобы каяться». Лохтина называет его «богом», говоря, что Христос — Илиодор. Люди, видевшие подлинные письма трех старших дочерей царя, говорят, что все они, даже Мария, преклоняются перед Распутиным и пишут о нем не иначе, как ОН — все большие буквы. Психоз зашел очень далеко, он глубок по своему уродству.
Сейчас Распутин принимает малознакомых в одном из номеров гостиницы «Северной», где приемом заведует какая-то француженка. За определенный гонорар пускается каждый; и — надо сказать правду — многие, кому удалось устроить через Распутина свои дела, разносят его имя по всей России, создают ему новых клиентов и т. д. Недавно в управление по ремонтированию кавалерии приезжали Распутин и две дамы. Он пошел наверх и сказал писарю: «Доложи генералу, что Гришка Распутин». Дамы остались на лестнице; одна из них курила. Генерал Химец принял его. Распутин просил назначить знакомого офицера в харьковское отделение по ремонту. Химец сначала ответил, что это очень трудно, что приказано принимать только раненых, но Распутин сказал, что потому и приехал, что знает все это. «Уж ты обязательно оборудуй». Химец проводил его до лестницы и, увидев сопровождавших дам, в тот же день приказал дать телеграмму о назначении офицера.
Гвардейский корпус на Юго-Западном фронте, но не в армии Щербачева.
23 ноября заведующий артиллерийскими приемками генерал Э. К. Гермониус послал из Америки в главное управление генерального штаба такую телеграмму: «Доношу для сведения, что, по сообщению Рутковского, ведающего кредитами, [347] промедление в платежах вызывается сомнением в отношении коммерческой умелости генерала Сапожникова со стороны английского казначейства ввиду высоких цен заказов, а в некоторых случаях и ненадежности фирм. Английское казначейство до перевода денег по таким заказам справляется в Соединенных Штатах о возможности расторжения контрактов для уменьшения убытков нашей казны, не нарушая в то же время срочности поставок»... Полагаю, что «коммерческая неумелость» должна быть легко расшифрована каждым.
Сегодня нач. штаба получил от главного редактора «Нового времени» Михаила Суворина просьбу «повергнуть к стопам е. и. в. всеподданнейшее ходатайство редакции о пересмотре дела о наложении тяжкой кары на сотрудника Алексея Ксюнина в связи с появлением заметки о нашем десанте. После рассказа, как она напечатана с разрешения цензуры, идет: «Редакция позволяет себе обратиться через посредство вашего высокопревосходительства со всеподданнейшим ходатайством к державному вождю российских войск в твердой уверенности, что раз правда дойдет до его величества, она должна восторжествовать». Сегодня же Алексеев телеграфировал Суворину: «Государь император повелел освободить Ксюнина от дальнейшего наказания. Председателю Совета министров сообщено». Горемыкину послана другая: «Г. имп. повелел 28 ноября освободить теперь же сотрудника «Нового времени» Алексея Ксюнина от наказания, наложенного на него Советом министров, предоставив ему обратиться к своей деятельности без каких-либо ограничений. О таковой высочайшей воле сообщаю вашему высокопревосходительству на распоряжение».
Носков окончательно отставлен от печати. Он отказался сообщить генерал-квартирмейстеру свой псевдоним в «вечернем времени»; там работает и полковник Корсун (псевдоним «М»).
Сделано распоряжение о прекращении почтовых сношений с районом западнее Днепра, начиная южнее Киева, ввиду массовых секретных передвижений, перегруппировки [348] войск и готовящихся операций. Это способ спастись от излишней осведомленности неприятеля.
Следствие по делу о Сухомлинове закончено; оно на 600 листах. Это еще не так много, как думалось, судя по разговорам. Есть, как говорит прапорщик Орлов, достаточно данных для привлечения не только за получение «комиссий», благодарностей и т. п., но и за преступное бездействие в деле обороны страны. Скоро следственное дело будет доложено царю. Недаром я привел в самом начале своего «Дневника» гром-победную статью... И он не хуже других; судьба только выбрала его, а не другого. Если бы народ мог, он выставил бы еще тысячи предателей и негодяев.
Приехал французский министр без портфеля Поль Думмер, представился царю и затем был им направлен к Алексееву. Еще не легче: французы просят нас дать им солдат — у них все людские запасы истощаются... Они не могут дать нам сюда своей техники, а потому просят нас дать туда наших людей. Алексеев говорил с ним долго, и они договорились, что так как послать во Францию полки нельзя — это может быть очень чревато и внутренними у нас событиями, и по военным соображениям нежелательно, да и командный состав нам самим нужен, — то к нам приедут французские генералы и офицеры, мы дадим им для опыта один полк, составив его из небольшого числа знающих французский язык офицеров, и попробуем, выйдет ли что-нибудь из такой затеи. Если да, то можно будет сформировать несколько полков и дивизий и уже послать их во Францию. Как раз во время этого разговора Алексеев получил телеграмму от исп. должность начальника генерального штаба Беляева, в которой тот высказал свой отрицательный взгляд на дело.
Министерство внутренних дел не принимает никаких мер для эвакуации 40 000 беженцев, оставшихся на фронте, а между тем военные власти доносят, что они мешают армии, голодают. Армии приходится кормить и одевать их, что [349] вовсе не ко времени и вообще не ее дело. Алексеев очень волновался сегодня по этому вопросу.
И было чему: у себя, на Северо-Западном фронте, он видел, что такое «беженство».
Слово это выбрано неудачно, но приобрело право гражданства. Бежали только достаточные классы, а масса гналась насильственно со своих земель и пепелищ, лишенная всего. «Беженцы» принесли в восточную часть России капиталы, на которые и жили на новом месте, «выгонцы» же доплетались иногда с половиной семьи, похоронив другую по дороге, с пустыми руками, голодные, больные, всем чужие. В этом ужасном явлении, которое наблюдала вся Россия до Уральского хребта, как нельзя полнее сказалась вся неспособность военной и гражданской власти и всего правительства предугадать последствия распоряжений, отдаваемых без сколько-нибудь вдумчивого к ним отношения. Военная власть, традиционно совершенно лишенная каких бы то ни было знаний экономической и бытовой жизни страны, не считала нужным вдумываться в отдаваемые ею приказы по очищению полей предстоящих сражений, а гражданская, видя приведение этих приказов в исполнение вне жизни, не сочла своим долгом приостановить его до основательной разработки. Говорить о такой разработке в мирное время у нас, конечно, смешно. Разве кто-нибудь, хоть в одном министерстве, не исключая, конечно, и военного, продумал возможность войны в реальных условиях ее Западного фронта?
Когда первые волны беженцев создали затор в железнодорожном движении и транспорте, а потоки выгонцев гнались плотной массой по всем другим дорогам, и сама армия первая стала ощущать беспорядок в очередном подвозе довольствия и боевого снаряжения, только тогда шайка правительственных злодеев спохватилась и стала обсуждать «новый», непредвиденный вопрос.
20 июня 191 5 г. вел. кн. Николай Николаевич телеграфировал главнокомандующему Северо-Западному фронтом Алексееву:
«Прибывшие только что гофмейстер Нейдгард и граф (Владислав) Велепольский доложили об уничтожении целых [350] селений на некоторых корпусных участках, о бессистемности эвакуационных распоряжений, о неправильно создавшемся, видимо, у населения и войск понятии, что это меры репрессии. Уничтожение частного имущества без оценки и без права сохранения его владельцами порождают уныние, озлобление, смуту. Прикажите все это немедленно устранить».
Год спустя после начала войны Верховному главнокомандующему глаза открыли два заинтересованных магната — до тех пор он и не подозревал ужаса войны под своим предводительством...
А 21 июля нач. штаба Верховного, «видя разнообразие во взглядах и способах проведения в жизнь вопросов эвакуации», просил начальников снабжения фронтов прибыть на следующий день в Ставку на особое совещание.
Результатом последнего было приказание Верховного:
«Уничтожать только то, что необходимо по военным требованиям, что мешает обстрелу; при уничтожении составлять акты, дабы население могло получать соответствующее вознаграждение; при уничтожении посевов на корню составлять также акты. Население не должно быть выселяемо со своих мест поголовно; только мужчины военнообязанные, от 18 до 45 лет, привлекаются работать у нас с организацией довольствия. Остающееся на месте население должно быть обеспечено запасом продовольствия. Широко привлечь все без исключения гражданские власти к выполнению этих мер, обратиться к населению с успокоительным объявлением через гражданскую власть. Последняя должна принимать все меры, работать, не покладая рук, чтобы внести порядок в передвижение того населения, которое добровольно покидает свои места, и направлять в строго определенные районы, не загромождая тыла армии»...
Как все это понималось на практике, видно хотя бы из приказа генерала Леонида Вильгельмовича Леша по III армии (Северо-Западный фронт) от 9 августа 1915 г.:
«Объявляю для сведения, что главным начальником снабжений армий Северо-Западного фронта для направления беженцев указаны следующие дороги:1) Белосток, Добжиневка, Великая Берестовица, Волковыск, Зельва, Яворская Руда, Дятлово, станция Новогрудок; [351]
2) Бельск, Нарев, Свислочь, Волковыск, Зельва, Слоним, Полонна, Барановичи;
3) Клешели, Каменики, Беловеж, Пружаны, Рожаны, Слоним, Полонна, Барановичи;
4) Высоколитовск, Каменец-Литовск, Шерешев, Пружаны, Ворожбиты, Картузская Береза, Яглевичи, Чемалы, Маловиды, станция Русиновичи;
5) Брест, Кобрин, Запруды, Картузская Береза, Яглевичи, Чемалы, Маловиды, станция Русиновичи.
Теперь же безотлагательно должен быть очищен весь тыловой район армии; для этой цели у всего населения до линии Поддубное, Кобрин, Ливенец, Каменец-Коширск, начиная с передовых окопов, сначала в первой полосе шириной 15 верст, потом во второй и далее в третьей должна быть произведена реквизиция скота у беженцев при оставлении ими своих жилищ, а реквизицию лошадей, повозок и сбруи — в конце маршрутов, при посадке на железную дорогу для следования внутрь империи.
У жителей, остающихся на своих местах, скот и лошади должны быть реквизированы теперь же. Возлагаю ответственность за очищение тылового района в должной полноте на корпусных командиров.
На каждом из вышеуказанных пунктов по дороге, указанной для беженцев из района армии, начиная с Кобрина, распоряжением губернатора должны быть поставлены: 1) полицейский пост для направления беженцев и поддержания среди них порядка, 2) питательный пункт и 3) амбулаторная лечебница».
Надо ли говорить, что такое преступно легкомысленное отношение к нуждам населения на территории в несколько десятков тысяч кв. верст (генерал Леш думал, конечно, что этого короткого, не обработанного в деталях приказа вполне достаточно) было не только в III армии.
Прослежу меры III армии и дальше. 23 августа приказано:
«Воспретить евреям скупать скот у населения. В оставленных нами районах осталось много скота, который попадает в руки противника. Ставлю это в вину интендантству [352] армии и особенно корпусным интендантам, которые, заставляя, как сам убедился, жителей мотаться из одного пункта в другой за сдачей скота и получением денег, заставляют их или бросать скот или продавать евреям за бесценок».
Распоряжение совершенно бумажное и, конечно, не имевшее никаких реальных последствий.
В тот же день генерал Леш издал еще и другой приказ:
«Согласно телеграмме главнокомандующего, рубежом, до которого следует предложить жителям, желающим немедленно выехать (а у остающихся теперь же) реквизировать крупный рогатый скот, лошадей и повозки, — определяю реку Щару от Слонима исключительно до Огинского канала, Огинский канал, озеро Выгоновское, местечко Погост, село Горынь. Из этого района вывезти теперь же все колокола, медь, цинк и другие предметы, подлежащее реквизиции».
Занявшись колоколами, забыли про скот.
Генералу Лешу ежедневно доказывали, к чему ведет вся эта преступная гражданская безграмотность военных властей и военные замашки гражданских властей. Он сам видел половину переживаемых населением разорения и ужаса, и 18 сентября издал приказ:
«Принимая во внимание крайне тяжелые для населения последствия сплошного уничтожения имущества на театре войны и поголовного выселения из района такового жителей, Государственный Совет при рассмотрении законопроекта об обеспечении нужд беженцев выразил пожелание, дабы: 1) удалялось и уничтожалось лишь то имущество, которое может непосредственно послужить на пользу противнику или препятствовать нашим военным действиям; 2) при уничтожении, по распоряжению военных властей, имущества непременно составлялись бы требуемые законом акты; 3) население при отсутствии крайней необходимости не выселялось бы принудительно и не лишалось бы необходимых запасов продовольствия; 4) лицам, добровольно покидающим свой кров, облегчалась бы возможность выбора временного местожительства; 5) члены одной семьи не расселялись бы по различным пунктам. Объявляя о таковом [353] желании, выраженном Гос. Советом, предписываю всем войскам вверенной мне армии вышеизложенное принять к руководству и исполнению».
Но было поздно: в районе III армии все уже было выметено или смертью, или ужасом бегства поневоле. Беженцы и выгонцы были далеко за пределами территории армии...
Это все одна сторона жизни и нашей неподготовленности понимать интересы населения.
В беженстве и выгонстве немалую роль сыграло еще и мародерство — позорное явление, сопровождающее каждую войну и каждую войну обнаруживающее отсутствие надлежащего внутреннего воспитания армии и духовной дисциплины. Да они и невозможны там, где казенное является принадлежностью всех, где ворующие генералы и офицеры не имеют права твердо, с открытым сердцем всеми способами добиваться неприкосновенности несвоего и воспитать людей в уважении к чужой собственности.
Перечитывая приказы по всем нашим армиям за все время войны, особенно же за 1915 год, то и дело видишь указания на мародерство, грабежи, реквизиции без денег, уничтожение, поджоги... Какой-то кошмар овладевает при этом чтении.
Приказ главнокомандующего Северо-Западным фронтом Жилинского от 5 августа 1914 г.:
«При занятии немецких городов брать от 6 до 10 заложников из числа обывателей (исключительно немецкого происхождения); кроме того, брать с них контрибуцию в размере по усмотрению командиров корпусов для уплаты впоследствии пострадавшим от немецких зверств в наших городах. Контрибуцию раскладывать только на немецкое население, а не на польское. О размерах наложенной контрибуции командирам корпусов каждый раз доносить командующим армиями, а также и о том, насколько она выполнена. Деньги надлежит сдавать под квитанцию в полевые казначейства».
Казалось бы, в обстановке войны это не так еще плохо. А что вышло...
Главнокомандующий Северо-Западным фронтом неоднократно предписывал «принять решительные и действительные меры к воспрепятствованию и прекращению расхищения [354] у жителей имущества и домашней движимости, а также отобрания скота и кормов без оплаты таковых» (например, № 215, 223, 286 за 1914 г.).
«Предупреждаю, — писал Самсонов по II армии, — что я не допускаю никаких насилий над жителями. За все то, что берется от населения, должно быть полностью и справедливо уплачено» (25 июля 1914 г.).
Через десять дней Самсонов снова пишет:
«Государь император призвал нас на защиту родных нам по крови славян. Поэтому все чины армии должны помнить, что, где бы ни находилась наша армия — в пределах ли нашей родины или в неприятельской стране, — славянское население и его имущество должно быть свято для русских войск. Особенно же это относится к полякам, с полной преданностью нашей родине ставшим грудью за общеславянское дело. Вместе с тем следует помнить, что русские войска воюют лишь с вооруженными силами неприятеля; мирное же его население, не причиняющее нам вреда, равно как и его имущество, должны быть неприкосновенны» (4 августа 1914 г.).
25 сентября 1914 г. главнокомандующий Северо-Западным фронтом «герой» Рузский приказал «скот, подводы, лошадей, фураж, вообще все необходимое нашим войскам у жителей неприятельской страны отбирать за деньги или квитанции, а при сопротивлении производить экзекуции». Разумеется, с нашей культурой поляки оказались в рядах неприятеля...
«В последнее время, — приказывал генерал Леш по III армии, — в районе расположения частей вверенной мне армии стали наблюдаться случаи появления в селениях казаков и др. нижних чинов, отдающих самовольно приказания жителям выселяться из деревень, поджигающих усадьбы, производящих потравы и забирающих бесплатно сено, клевер, овес и т. п. (Приведу один из многих примеров: в имении Реиовиц обозные и хлебопеки «выпустили воду из 13 искусственных прудов, выловили рыбу, лошадьми и скотом выпасли клевер и траву на 500 моргах, вытоптали во многих местах овес и другие хлеба».) Нельзя забывать, — заканчивал ген. Леш, — что в настоящее время мы находимся [355] на русской территории, населенной русскими людьми» (Холм, 2 июля 1915 г.).
Вел. кн. Николай Николаевич приказом от 26 июня 1915 г. повелел строжайше наказывать за все подобные поступки «до смертной казни включительно».
Ренненкампф вешал солдат, грозил, что и «впредь так будет поступлено с каждым, кто будет заниматься мародерством» (7 августа 1914 г.), расстреливал мародеров в присутствии всего гарнизона (10 августа 1914 г.), но так ничего добиться и не мог... Все эти меры скользили по верхам, а в глубине армии сидел вор и насильник.
Каплей, переполнившей чашу терпения вел. кн. Николая Николаевича, был дикий разгром. 26 июля летит телеграмма нач. штаба Верховного главнокомандующим фронтами.
«Владелец Берестечка Дубенского уезда Волынской губ. граф Рацыберовский заявил жалобу на уничтожение войсками зверинца без всякой надобности для военных целей. Верховный ввиду непрекращающихся случаев бесцельного разгрома имений повелел предавать военно-полевому суду командиров полков, чины которых будут изобличены в учинении погромов».
5 сентября 1915 г. генерал Алексеев телеграфировал главнокомандующим фронтами:
«Государь император повелел мне сообщить вам, что до его величества доходят многочисленные жалобы от разных слоев населения театра войны на чинимые войсками и особливо отдельными воинскими чинами обиды и угнетения населению: нередки грабежи, особенно часты поджоги, совершенно не вызываемые требованиями военной обстановки.Бывшим Верховным главнокомандующим неоднократно отдавались приказы и повеления, требующие водворения строгого внутреннего порядка в войсках, устранения грабежей и поджогов. Невзирая на это, государь император с грустью убеждается, что до настоящего времени повеления эти не приведены в исполнение и некоторые чины пятнают себя деяниями, недостойными русской армии. Этому особенно способствует большое число нижних чинов, находящихся в [356] тылу или самовольно отлучившихся или командированных, даже уволенных под разными предлогами в отпуск.
Его величество повелевает не останавливаться ни перед какими мерами для водворения строгой дисциплины в войсках и перед суровыми наказаниями в отношении отлучившихся от своих частей чинов и в отношении грабителей, мародеров и поджигателей.
Указываемая государем императором цель должна быть достигнута во что бы то ни стало. По железным дорогам и тыловым путям корпусов, особенно вдоль шоссе, должны быть командированы офицеры, состоящие в резерве, с конвоями для задержания отбившихся от частей. Эти люди должны понести быстрое и суровое наказание для примера другим.
Его величество повелевает начальствующим лицам, особенно командирам частей, обратить серьезное внимание на то зло, которое получило большое развитие в армии. Только неумолимой требовательностью, настойчивостью и заботами начальников и суровыми наказаниями виновных как в деяниях, так и в послаблениях могут быть устранены в значительной мере поступки, вызывающие справедливые жалобы и нарекания на войска. Чем менее воспитанными прибывают укомплектования, тем более строга должна быть дисциплина в частях и тем более неумолима требовательность начальников в отношении соблюдения внутреннего порядка.
Дабы облегчить достижение этой цели, государь император повелел указать на необходимость не ослаблять офицерский состав откомандированием в штабы, управления и тыловые учреждения и вернуть тех, кои уже взяты из частей, кроме признанных из-за ран и болезней могущими нести лишь нестроевую службу.
Его величество изволил выразить веру в то, что начальники всех степеней примут близко к сердцу все указанное и дружными усилиями вернут необходимый войскам порядок, устранят обиды населению, бессмысленные поджоги, уничтожение без нужды фабрик, заводов, грабежи; искоренят беспощадной рукой мародерство и бродяжничество в тылу отбившихся от своих частей и забывших свой долг нижних чинов». [357]
Когда, встречая приезжих с фронта, спрашиваешь, привело ли и это повеление к искоренению зла, получаешь ответ: «Да, стоя на месте, где все, что только возможно, разграблено, поневоле нельзя нарушить; ну, а там видно будет»...
Замечательна на Руси эта вера в строгость наказания; недаром, говорит русский человек, в Финляндии чуть ли не казнят за воровство — там и не воруют... Никто из этих умников (не исключая Николая и Алексеева) не понимает, что воровство — лучшее доказательство отсутствия культуры, а у финна-то она и есть. Расстреляйте половину армии, а другая все-таки будет воровать — такова природа русского человека... Романовы развратили всю страну.
Соседом мародера и вора является бродяжничество и распущенность в тылу.
Всякому, побывавшему в армии хоть неделю, бросалась в глаза ужасная распущенность в тылу. С объявлением войны дисциплина там была фактически отменена, т. е. повторилось то же самое, что обращало на себя серьезное внимание в японскую войну. За десять лет в воспитании армии не было принято никаких действенных мер, никто не подумал об организации тыла и с этой даже стороны, которая, казалось бы, так проста для понимания даже бесталанных наших военных.
26 сентября 1914 г. главный начальник снабжений армий Ю.-З. фронта издал следующий секретный приказ:
«В последнее время на военных дорогах и в населенных пунктах, входящих в тыловой район армий, замечается большое количество бродящих нижних чинов, одиночных и группами, ведущих себя крайне распущенно.Нижние чины следующих на укомплектование армий маршевых команд, а равно и частей ополчения, направляемых к местам назначения, совершенно не имеют воинского вида и отличаются полным, отсутствием среди них дисциплины.
Кроме того, зачастую означенные команды и дружины совершенно не обеспечены горячей пищей и хлебом, а между тем нижние чины не имеют иногда возможности приобрести необходимое продовольствие. [358]
Эти обстоятельства порождают среди нижних чинов мародерство, понижают дисциплину и делают их не пригодными к службе».
В приказе по IX армии от 10 марта 1915 г. читаем:
«Встречаю маршевые роты укомплектовании и отдельных нижних чинов с опущенными головами; вид у людей унылый; одеты небрежно и неряшливо; к строю относятся очевидно с полным пренебрежением, команды «смирно» не исполняют, после нее шевелятся. Требую от всех начальствующих лиц постоянно внушать людям, что высокий воинский дух требует иметь такой же отличный наружный вид. Головы всем поднять и иметь вид победителей, так как победить мы должны во что бы то ни стало»...
Приказ главнокомандующего Западным фронтом от 20 сентября 1915 г:
«В последнее время наблюдается скопление большого количества бродячих нижних чинов в тыловых районах армий фронта. Бродят партиями, бродят в одиночку, сосредоточиваясь в более крупных пунктах, где нередко производят различного рода беспорядки и даже грабежи»...
Кроме всего этого, начинаются открытые бунты, которых довольно много. Так, командир 8-го армейского корпуса 25 сентября 1915 г. подал царю следующий рапорт:
«Вашему и. величеству всеподданнейше доношу, что 18 сентября во время следования со ст. Озеряны на этап в Варковичи 78-й маршевой роты Кременчугского распределительного пункта произошло среди нижних чинов названной роты явное вооруженное восстание против начальника эшелона поручика 123-го пех. Козловского полка Пряснова. По получении об этом донесения был образован при 37-м Донском казачьем полку военно-полевой суд, которым были признаны виновными по 110 ст. XXII кн. рядовые Журавель и Новиков с присуждением к смертной казни через расстреляние и 13 нижних чинов, признанные виновными по пп. 3 и 7 ст. 144 и второй части 145 ст. кн. XXII и присуждены: 6 чел. — к четырем годам в исправительных арестантских отделениях, а 7 чел. — к двум с половиною годам в те же отделения. Приговор приведен в исполнение в отношении рядовых Журавеля [359] и Новикова 19 сентября; в отношении остальных приведение приговора в исполнение отложено до окончания войны. Кроме того, мной подвергнуты 85 нижних чинов той же роты телесному наказанию от 70 до 80 ударов розог; казнь и наказание розгами были произведены для назидания в присутствии нижних чинов как 78-й, так и прибывшей с ней 79-й роты. Генерал-лейтенант Драгомиров».
Царь приказал объявить это в приказах по всем армиям.
Ввиду того что немцы очень ослабили наш фронт, бросившись на другие театры, решено наступление начать теперь же, особенно на Юго-Западном фронте: там будут идти через Буковину и вплоть до Львова. Ох, что-то не верится в успех Армия Щербачева теперь, наверное, на Балканы не пойдет. Греция очень подняла нос, да и Румыния пять раз подумает после стольких удач немцев, о которых у нас почти ничего не пишут, — Дарданеллы, Багдад, Сербия, сообщение с Константинополем, вывоз оттуда лошадей, а туда ввоз оружия и пр. Все это сильно меняет планы союзников, еще три недели назад бывшие, казалось, совершенно сбыточными.
Верящий в свои силы Алексеев совсем без помощников и без людей. Около него никого. А ему именно сейчас так нужна помощь. При царящей неразберихе во внутренней политике, когда никто не стремится ни к какой стройной системе, если не считать ею угнетение и насилие, когда все министры чувствуют себя гастролерами, так нужна власть человека, который повернул бы механизм хотя бы в сторону честной службы интересам армии и обороны страны, разоряемой царским произволом и тупостью и подлостью его прислужников. Алексееву именно сейчас нужен человек, который ознакомил бы его с внутренними вопросами вообще и с вопросами гражданского управления на театре военных действий в частности. Хороший военный, он сам крайне плохо понимает жизнь страны, не видит в ней главного, путается в массе основных вопросов, начиная с политики, которая втягивает его в себя с самого нелепого конца. Еще трагичнее то, что он сам совершенно не понимает, как нуждается в помощи именно с этой стороны. Начальник канцелярии штаба по гражданской части член совета министра [360] внутренних дел князь Николай Леонидович Оболенский, оставшийся по наследству от прежней Ставки, так еще и не был здесь при Алексееве. Вместо него — Александр Александрович Лодыженский, ровно ничего не знающий юнец; и это все. Не проверят, ведь... Суворов преследовал «немогузнайство» и добился того, что теперь, с его легкой руки, каждое военное ничтожество из академии мнит себя готовым администратором в любой области. И ведь есть умные люди, но и они делят эту общую военную слабость.
Приехал генерал Шварц, «не доехавший» до Новогеоргиевска, но хорошо защищавший Иван-город; теперь он назначен в Карс. Невзрачный человек, совершенно не считающийся с внешностью.
Вел. кн. Александр Михайлович очень неодобрительно отзывается о Кондзеровском.
Алексеев считает отчисление неспособных генералов в резерв вредным для дела, но, к сожалению, не потому, что всех этих резервистов надо бы просто гнать со службы, и притом без пенсии и с волчьим билетом, а потому, что сейчас-де не время так часто менять начальников...
По-видимому, лейб-хирург проф. Д. С. Федоров пользуется особым расположением Деревенко. Тот сегодня очень долго суетился. «Где профессор?» — кричал он, когда усаживал в автомобиль дворцовую челядь при выходе ее из штабного кинематографа. Федоров катается здесь, как сыр в масле, ровно ничего не делает, получает массу, дамами весьма любим. Родной брат Деревенко состоит при нем в числе почетных лейб-хирургов.
Полковник П. А. Базаров и капитан А. К. Андерс поехали с военными представителями союзников на осмотр московских заводов и фабрик, работающих на оборону. Кстати, вот их современный состав:
генерал французской армии маркиз де Лагиш (до войны бывший в течение трех лет военным агентом Франции в России) с помощником капитаном Бюксеншютцем;
британской — генерал Хендри-Вильямс (бывший командир одной из индийских дивизий, впоследствии прикомандированный [361] к штабу лорда Китченера) с помощником полковником Робертсоном;
итальянской — полковник Марсенго (до войны занимавший пост военного агента в Испании);
бельгийской — генерал барон де Риккель (бывший начальник генерального штаба бельгийской армии);
сербской — полковник Лонткиевич (бывший военный агент во Франции);
в качестве представителей английского военного флота — адмирал Филлимор с помощником лейтенантом флота Парсонсом.
В поездке не принимают участие: представитель Японии генерал Накасима, уехавший на торжества коронации микадо, и представитель Черногории, находящийся на родине.
Поездка по заводам предложена Ставкой, чтобы показать, что мы делаем хорошо и чего нам недостает в производстве, и затем при их содействии получить от союзников помощь в слабых местах. Разумеется, после этого наши агенты, например граф Игнатьев во Франции, получат такое же предложение от французского штаба.
Да, любопытно, что когда весной прибыли в Россию французские артиллеристы с рабочими для расширения нашего производства снарядов, то, по мнению наших специалистов, оказалось, что их способы производства медленнее и хуже наших. Им указали на это деликатно, но открыть свой завод не мешали... Свежо что-то предание...
Пустовойтенко вводит в службу офицеров генерального штаба новое правило: надо пробыть в штабе дивизии не меньше года; кто пробыл меньше, те, несмотря на уже бывшее командование полком, награждение Георгием и производство в генералы, даже на командование бригадами, должны вернуться в штабы дивизии, где и отслужить установленный стаж. Конечно, недовольство общее. Сюда приезжал в одну комиссию командир бригады генерал-майор Иностранцев, говорил с Алексеевым и получил от него право не подчиняться новому правилу. Эта мера имеет серьезное значение: недостает офицеров генерального штаба, а они столько стоили [362] государству, что их надо использовать именно по их специальности, а не в строевом командовании полками и бригадами, для чего есть достаточный строевой элемент.
Воейков старается ловить каждый взгляд наследника, каждую его улыбку и хоть в чем-нибудь быть ему полезным — видит для себя вдали место министра двора. А Фредерикс хранит бесстрашный вид человека, который сам больше других удивлен, что еще здесь, а не в могиле.
Хорошее впечатление оставляет директор дипломатической канцелярии князь Николай Александрович Кудашев: держит себя просто, но достойно, ни перед кем не лебезит, не очень кичится своим положением и совсем не подчеркивает свой титул.
Благодаря Тихменеву некоторым Ронжин кажется человеком, знающим свое дело. Его давно надо было гнать в три шеи. Алексеев этого и хотел, но так еще и не нашел подходящего заместителя. А не нашел потому, что и сам придерживается рутины — не брать из низших, а непременно непосредственных по линии кандидатов. Ох, уж это кандидатство!...
Кстати, я слышал от солдат, что командовавший 60-м пехотным Замостским полком Тихменев был очень ими любим.
Полковник Стахович написал в «Вечернем времени» (29 числа) превыспреннюю статью о георгиевском празднике и ходит гордый своим литературным «успехом»...