1915 год
16-20 ноября
С 12 по 15 ноября опять был в Петрограде, куда поехал по приказанию Пустовойтенко. Он поручил мне поговорить с редакциями, объяснить, что он не сочувствует тактике Носкова, не одобряет его поведение в отношении корреспондентов, просит опять послать корреспондентов и дает им право при первой же надобности обращаться к нему простой запиской, в которой и изложить все то, что они найдут нецелесообразным в распоряжениях и действиях Носкова, который к тому же скоро будет сменен. [284]
13-го Гессен, Гаккебуш, Аркадагский и Руманов собрались у Донона за завтраком (конечно, с вином), показав, что они вполне понимают мою роль в злополучном Бюро и отделяют меня от Носкова. Должен был быть «сам господин Проппер», но не приехал. Переговорив, было решено никого больше не посылать в наше «Бюро».
Конституционное настроение в военных кругах растет; например полковник гвардии просто, сидя у генерала В., очень резко говорил о царе и т. п. Не думаю, чтобы все это было сколько-нибудь серьезно, — просто штабное гвардейское фрондерство. Без царя они себе жизнь не представляют и во всяком случае долго ее не вынесут. Рабам нужна палка, и притом непременно из Успенского собора, чтобы удары ее были крепче, а ласка теплее...
Да, забыл как-то записать, что в Могилеве трется полковник Антон Станиславович Реут, командир польского легиона, кое-что сделавший в боях; он обвиняется в том, что при определении в армию представил подложный указ об отставке: он не полковник, а капитан. Сначала Реут присвоил себе чин подполковника, а позже уже и полковника. Начальник штаба хочет просить царя прекратить дело ввиду оказанной Реутом пользы армии.
В Борисовском уезде Минской губ. почти вся земля принадлежит вел. кн. Николаю Николаевичу и Колодееву. Первый получил ее от отца, продал в казну и через много лет выкупил обратно за ту же сумму (сотни тысяч рублей), а она стоит миллионы — лес, какого нет во всей губернии. Колодеев был сначала становым, служил ссудной кассой помещикам, платил за них налоги и пр. и скупал их земли в большом числе. Потом он стал исправником, но земельную свою деятельность продолжал и даже гораздо успешнее. Наконец, когда богатство стало так значительно, что в бессонные ночи совесть начала говорить, он решил послужить «культуре», вдруг ударился в культ Наполеона I и по этому пути быстро дошел до прямого маньячества в собрании всяких реликвий. Однажды он поставил у себя в имении на берегу Березины памятник Наполеону, но его заставили снять такое восхваление врага. Года два назад Колодеев умер. [285]
Сегодня в Орше к нашему поезду прицепили вагон только что назначенного министра путей сообщения А. Ф. Трепова. Прибыв в 11 ч 30 мин утра, он завтракал не во дворце, а у нас в собрании. Какая ужасная фигура, физиономия! Низкий, рыжий, без волос, усы торчат, губы плоские, лицо красное, — словом, совершенный Держиморда в форме шталмейстера. Держится очень напыщенно. Не успел нач. штаба подвести его к стулу, как Трепов бухнулся в него, не дождавшись Алексеева. Руки почти никому не подает. Губернатор А. И. Пильц, со своей шансонеточно-нетрезвой физиономией, пресмыкается перед временщиком, как лакей; полицмейстер Евтодиев наготове подать ему калоши; вся полиция на улицах в позе ожидания... Раболепство, пресмыкательство...
Если бы Треповы следовали обычаю булочника Филиппова, они могли бы писать на своих визитных карточках: «Поставщики высочайшего двора». Филиппов поставляет туда калачи, Треповы — сановников первых трех классов. И как среди Филипповых публика уже перестала различать фактических владельцев фирмы, так среди Треповых широкое общество ориентируется не всегда точно: Трепов — ну и довольно, дальше все ясно.
Глава дома — генерал Федор Федорович Трепов, бывший в 1865–1866 гг. генерал-полицмейстером в Царстве Польском и начальником 3-го округа корпуса жандармов; в конце 1870-х годов — петроградский градоначальник, отличавшийся суровой борьбой с народовольцами. С его именем связано дело Веры Засулич.
«Трепова сыновья»: Дмитрий, Федор, Владимир и Александр. Дмитрий стал заметен в должности московского обер-полицмейстера, пользуясь особым покровительством московского генерал-губернатора вел. кн. Сергея Александровича. Поклонник жандармствующего проповедника социализма Зубатова, он организовал московских рабочих, стараясь отвлечь их от левых партий. После неудавшегося покушения на его жизнь был командирован на Дальний Восток. С дороги его вернули и 11 января 1905 года сделали петербургским генерал-губернатором, а в мае — и товарищем министра внутренних [286] дел (Булыгина), предоставив ему фактическое управление министерством с необычным для товарища правом личного доклада царю. Девять месяцев его диктаторства зафиксированы в нашей памяти лозунгом «Патронов не жалеть, холостыми не стрелять». Общественное негодование было сильнее патронных заводов, и 26 октября 1905 г. Трепов был назначен дворцовым комендантом. Он стал главой «звездной палаты», избегнув покушения; вскоре (2 сентября 1906 г.) умер от болезни сердца.
Федор Трепов был губернатором, потом сенатором и членом государственного совета по назначению, начальником Юго-Западного края по гражданской части; с упразднением этой должности в 1914 г. он назначен в распоряжение принца Ольденбургского по санитарно-эвакуационной части.
Владимир Трепов — человек, прославивший себя сложной интригой в государственном совете против Столыпина вместе с П. Н. Дурново, Кобылинским и др. В 1905 г. черноморский губернатор, он вскоре перешел к делам торговли, избрав своей специальностью концессии, которые, как известно, прокармливают без труда и обильно даже таких нулей, как Андроников. Столыпин устроил ему и Дурново «отпуск». После смерти Столыпина Дурново вернулся в Государственный совет, а Трепова решили наказать огромной железнодорожной концессией в Сибири. Так он, несчастный, и мается с этими миллионными кандалами.
Александр Трепов был чиновником особых поручений при министре внутренних дел П. Н. Дурново и предводителем дворянства. Брат Дмитрий устроил его членом разных совещаний, где Александр был на виду у посещавшего их царя, а 1 января 1914 г. получил назначение в Государственный совет. Никакого отношения к путям сообщения, кроме брата-концессионера, он не имеет, что и послужило основанием для его нового назначения.
Щербачев с непонятной для всех быстротой пожалован генерал-адъютантом. Это заставляет многих обижаться за Алексеева. Острят, что Эверт получил в свое время алексеевский Георгиевский крест, а Щербачев — алексеевское придворное [287] звание. Между тем по всему видно, что царь очень ценит его и вполне на него полагается.
Царь малодушен. Если он причиняет кому-нибудь неприятность, то до последнего момента скрывает ее. Так было с начальником генерального штаба Ф. Ф. Палицыным. Подписав его отставку, он сказал во вторник, что в среду ждет; в среду говорил ему любезности, а в четверг тот узнал об отставке; так же дважды было с Ванновским: при оставлении поста военного министра и министра просвещения.
Алексеев не в силах влиять на назначения, так как часто они делаются помимо него. Он знает, например, сейчас, что отставка А. А. Поливанова решена, но царь ничего ему об этом не говорит; значит, и он должен молчать и делать вид, что ничего не слышал.
Носкова Алексеев понимает теперь вполне, а Пустовойтенко лукавит. Оказывается, в мой последний отъезд у нач. штаба был разговор с ним о Носкове, и Пустовойтенко характеризовал его как выдающегося... Он просто не имеет маленького мужества сознаться, что ошибся в сотруднике. Если сюда присоединить утверждение Носкова, что он опять наладил отношения с Пустовойтенко, то можно ждать с уверенностью, что у нас все пойдет по-прежнему. Алексеев видит всю неподготовленность самого Пустовойтенко, но после своих настояний о его назначении уже не хочет от него отделаться. Алексеев знает, что такой генерал-квартирмейстер не помощник ему в оперативном деле, но терпит, благо тот ни в чем ему не мешает. Жена Алексеева говорила об этом близким. На ее вопрос, почему он так держится за Пустовойтенко, Алексеев ответил: «Больших людей нельзя брать с фронта — там они нужней, а я и с ним обойдусь». Я понял это как-то сразу в первый день своего приезда в Ставку, зная Михаила Саввича за человека честного, работящего, но ординарного. Все делает сам Алексеев; за все время своего генерал-квартирмейстерства Пустовойтенко не составил ни одной серьезной бумаги или телеграммы.
А по словам главного начальника снабжении армии Юго-Западного фронта генерала Маврина, теперь карьера Пустовойтенко обеспечена. [288]
В № 45 «Огонька» напечатано факсимиле приказа царя от 23 августа о вступлении в командование армиями. Подлинник был отправлен нач. штаба Поливанову для хранения в архиве главного штаба. Теперь приказано разыскать, кто дал снимок в печать. Все пропустили, что еще прежде факсимиле было напечатано в «Военном сборнике».
11 ноября Щербачев вернул начальнику штаба проект прокламации к болгарскому народу, составленный советом петроградского славянского благотворительного общества, утвердив другой, составленный в штабе VII армии; это воззвание подписано: «Штаб русских войск». 13-го Алексеев телеграфировал ему о своем согласии на распространение воззвания в Болгарии разными способами и частью через румын.
Сегодня съехались главные начальники снабжении, главные начальники медицинской части на фронтах и представители фронтовых железных дорог для совещания об эвакуации раненых. Видел генерала Николая Александровича Данилова, называемого в отличие от черного Ю. Н. Данилова «рыжим», — постарел, потолстел. Я помню его капитаном л.-гв. Московского полка, только что блестяще окончившим академию генерального штаба и ради заработка в 300–400 рублей половину лета преподававшего нам, юнкерам Константиновского военного училища, съемку в Красном Селе в 1892 г. Тогда он произвел на всех нас чарующее впечатление своей манерой держаться, интересными рассказами из военной истории и удивительной ясностью понимания дела. В 1911 г. я встретил его в театре уже после блестящего промежутка службы — генерал-лейтенантом, начальником канцелярии военного министра. Когда началась война, он сам попросился на дело — ему дали снабжение Северо-Западного фронта; незадолго до увольнения Янушкевича предполагалось назначить его главным начальником снабжения всей армии. Управление снабжением Западного фронта недавно переведено из Смоленска в Минск, где штабы фронта II и X армий. Он немало способствовал удалению генерала Ренненкампфа. [289]
Будучи командиром Ахтырского гусарского полка, Павел Георг Карлович Эдлер фон Ренненкампф был изобличен в близости к казенному сундуку. Командовавший войсками Киевского округа Драгомиров предложил ему убраться; убрался в Сибирь. Там Ренненкампф стал известен в китайскую войну, потом в японскую и, наконец, получил корпус. Его карьеру считали оконченной. Но в его корпус входил Смоленский драг. полк, а им командовал князь Белосельский-Белозерский, человек со связями при дворе. Ренненкампф начал всячески расхваливать князя в приказах. Князь расплатился щедро: Ренненкампф получил Виленский военный округ, которым и командовал до войны, получив затем I армию. Лестным именем его не называют.
Зенитных батарей для обстрела воздушного флота у нас нет совсем. В Минске стоит батарея Терновского, могущая стрелять по аэропланам под углом 65°, не выше.
Царь уехал на Западный фронт, где еще не был.
Беспроволочный телеграф у нас все еще не дело, серьезно на него никто не полагается; пока около него только кормятся военные инженеры.
Чего только ни возложили в тылу на губернские и уездные присутствия по министерству земледелия: и дела Татьянинского комитета, и урегулирование движения беженцев, и скупку у них, выкормку и продажу скота местному населению, и пр. и пр. И все это так, вдруг, без всякой предварительной подготовки и разработки в мирное время. Все это еще и еще показывает, что до войны тыл никем не был затронут, он никого не заботил — ни Сухомлинова, ни Рухлова, ни Коковцева, ни Маклакова, ни Куропаткина, ни Беляева, ни Жилинского... Вот предатели и преступники!
Самый главный вопрос вчерашнего совещания начальников снабжения и др. по эвакуации раненых — необходимость изменить порядок передвижения санитарных поездов. Сразу же пришли к заключению, что это дело поставлено все еще ненадлежаще; пришлось, однако, констатировать, [290] что на Западном фронте у Данилова порядок вообще больший или лучший, потому что он ведет себя самостоятельно. Вчера, например, он заявил, что не может подчиниться всему, что, по-видимому, будет выработано совещанием, так как считает кое-что нецелесообразным. Он же поднял вопрос, которого никто не смел коснуться, но который, оказывается, всех давно волнует, — об именных санитарных поездах, т. е. содержащихся высочайшими особами и несколькими очень богатыми людьми. Таких поездов во всей армии 18; все они отлично устроены в смысле комфорта и роскоши обстановки, но с точки зрения железнодорожной, и притом эвакуационной, т. е. вывозной, мало удовлетворительны: очень тяжелы, требуют двух паровозов, а поднимают раненых вдвое меньше обыкновенных санитарных поездов, потому что очень неэкономны с местом: каждая сестра имеет купе и т. д. Главное, что нервирует всех невоенных, — это полное нежелание заведующих поездами считаться с графиком и правилами движения; эти привилегированные поезда требуют себе пропуска всегда и всюду, значительно нарушают правильность движения вообще. Когда один заведующий передвижением войск попробовал не исполнить требования княгини Щербатовой, то получил за это нагоняй. Теперь в совещании решено, пользуясь поддержкой принца Ольденбургского, представить царю правила, которые будут уже обязательными для именных санитарных поездов. С точки зрения военной, это тоже возмутительные учреждения. Наполненные высокопоставленными хозяевами и их приживалами, белоручками-сестрами и выслуживающимися врачами, они прежде всего не принимают тяжелораненых, предоставляя возню с ними и их трупами в дороге обыкновенным поездам. Затем почти все эти поезда обслуживают гвардию и поэтому скопляются там, где дерутся ее части, не берут с ранами ниже пояса, чтобы не нарушить pudeur своих сестер и сиделок... и т. д. Княгиня Щербатова, как и другие, пошла на это дело, думая, как и все, что война кончится скоро, а теперь, тратя в месяц 150 000 рублей, она становится злой и раздражительной. [291] Ей, например, принадлежит распоряжение, чтобы санитары выбирали в поезд раненых полегче, оставляя остальных без всякой помощи. Вот за это-то ее и хотел арестовать заведующий передвижением войск.
На совещании решено не принимать эти поезда в расчет, когда будут распределяться санитарные в поезда по фронтам.
По отзыву специалистов, половина общего беспорядка на железных дорогах объясняется неподготовленностью личного их состава, который меняется с каждым министром, и материальной необеспеченностью низшего персонала. Подъем, бывший среди них в начале войны, теперь схлынул, и все стали относиться к делу по-обывательски.
У Н. А. Данилова в штабе снабжения служит знаменитый московский градоначальник Рейнбот (теперь Резвой) в качестве генерала для поручений... Охота пачкаться...
На зданиях, занятых нашим штабом и расположенных близ царской квартиры, в частности над комнатами нач. штаба, строят вышки для стрельбы по цеппелинам из пулеметов. Это просто излишняя заботливость, показ ее царю. Общий ежедневный расход людей по всем линиям охранения Могилева — 1600 чел.; вторая линия охраны — в 20 верстах, воинские части там и расположены.
Интересно проверить в будущем, кто окажется прав в деле гражданского инженера П. И. Лазарева. С лишком два месяца ходила его докладная записка, поданная военному миниметру в конце августа 1915 г., о способе применения сырой нефти для нужд войны. От министра она пошла в главное артиллерийское управление, оттуда — в главное военно-техническое управление и теперь — в центральный военно-промышленный комитет. Вот какой он получил ответ из главного военно-технического управления:
«В ответ на вашу докладную записку, поданную на имя военного министра, с предложением способа применения сырой нефти в современной войне, главное военно-техническое управление сообщает, что предложенный вами способ [292] практического значения в военном деле иметь не может. Для использования предлагаемого вами способа потребуется громадное количество нефти, которую при настоящих условиях подвозки подать окажется невозможным. Организация устройства громадной сети нефтепроводов, необходимость устройства для сырой нефти герметичных хранилищ, оборудование накачивательных станций — очень сложно. При перемене расположения войсковой части потребуется перекладка сети нефтепроводов.Вследствие установленного ныне порядка все заявления изобретателей направляются в отдел изобретений центрального военно-промышленного комитета, поэтому ваша докладная записка одновременно с сим также передана в отдел изобретений ц. в. п. к, с которым вам и следует впредь сноситься по вашему предложению.
В оплату гербовым сбором вашей докладной записки и настоящего ответа на нее вам надлежит доставить в ц. в. п. к. (Петроград, Литейный, 46) гербовые марки на сумму 3 рубля 50 коп.»
Приехав сюда, Лазарев подал Алексееву записку и в два дня получил право поездки на Северной фронт для производства опытов, причем Рузскому послано еще и особое письмо. Посмотрим, чем все это кончится и какова-то прозорливость технического комитета.
Получил документы по делу коменданта ковенской крепости генерала Григорьева. Разумеется, он виновен прежде всего в том, что оставил крепость (выехал за линию фортов), когда этого и в мирное время нельзя делать каждый раз без особого разрешения начальства; во-вторых, в том, что не принял всех мер если не к защите самой крепости, то хотя бы к более медленной и, следовательно, более губительной для врага ее сдачи. Его оправдания неосновательны, потому что как комендант он не мог доверяться инженерам, должен был вопить, и если бы не добился усиления крепости, то хоть имел бы оправдание своему воплю. Но, не оправдывая Григорьева, генерала довольно-таки никчемного, надо сказать, что его непосредственные подчиненные заслуживают сурового возмездия. [293] Что там были второразрядные войска, это понятно: предвидя, что вообще крепость должна быть сдана, туда и не дали хороших войск; но они могли и должны были использовать их лучше. Картина жизни гарнизона и царящих в крепости порядков помрачающая.
Печатаю все полученное как документы, весьма характерные для нашей армии вообще.
27 июля 1915 г. вел. кн. Николай Николаевич телеграфировал коменданту Ковно:
«Сердечно благодарю персонал лазарета моего имени за молитвы и поздравление. Передайте доблестному гарнизону мою горячую благодарность за отбитие штурма. Уверен, что гарнизон с честью будет отстаивать крепость и с помощью Божией отразит все штурмы. Твердо на вас надеюсь, что вы проявите необходимую твердость, спокойствие и энергию и, когда нужно, личным примером будете поддерживать в войсках гарнизона геройский дух. Ген.-адъют. Николай».
Плохой пророк Верховный главнокомандующий...
Обвинительный акт о бывшем коменданте Ковенской крепости генерале от кавалерии Владимире Николаевиче Григорьеве
26 июля 1915 года германские войска начали штурмовать передовые позиции первого отдела крепости Ковно, а 4 августа командующий X армией генерал от инфантерии Радкевич телеграммой, поданной из Гродно в 9 часов, донес главнокомандующему армиями Северо-Западного фронта, что гарнизон Ковно бросил крепость и в полном беспорядке бежит и что коменданта крепости генерала от кавалерии Григорьева «нашли» около 7 часов утра у Румшишек (12 верст от Ковно), откуда он ехал в Жижморы (25 верст от Ковно). Далее в той же телеграмме значится, что остатки гарнизона представляют беспорядочную толпу, и, по заявлению коменданта, моральное их состояние исключает возможность не только перехода с ними в наступление, но даже и удержание ими какой-либо позиции. Вследствие этой телеграммы [295] комендант крепости Ковно генерал от кавалерии Григорьев был немедленно отрешен от должности и на произведенном затем по сему поводу дознании выяснилось следующее. Ко времени штурма крепости Ковно германцами она состояла из центральной ограды по обоим берегам реки Немана, через который перекинуто было несколько мостов, линии фортов, линии предфортовых охранительных и передовых позиций, разделенных на четыре отдела обороны: на левом берегу Немана — I отдел с фортами № 1, 2 и 3, от дер. Пипле до оврага реки Еси и II отдел с фортами № 4 и 5 от сего оврага до реки Немана против Пожайского монастыря; на правом берегу Немана — III отдел с фортами железнодорожным, № 6 и 7 к востоку от реки Вилии и IV отдел с фортом № 9 западнее реки Вилии, между которой и рекой Неманом расположен город Ковно. В частности, укрепления первого отдела обороны, на который обрушился главным образом удар германской атаки, состояли из линии фортовых укреплений в 7 верст длиной, укреплений охранительной позиции по линии форт Марва — фольварок Януце, Теляицы, Загрода, Марвиль — длиною 11 верст, отстоящей от фортовой линии на одну или полторы версты; передовой линии укрепленных групп Рингвальдишки, Доминиканка, Германишки, д. Януце на расстоянии от 1 до 2 ½ версты от предыдущей и сторожевой позиции по линии Пипле, Ольшаны, Годлево и Рынкуны в расстоянии от 1 ½ до 3 верст от предыдущей (длиной 16 верст). Как видно из приказа по крепости Ковно за № 7 от 26 июля 1915 года, гарнизон ее был распределен следующим образом. В первом отделе под общим начальством генерал-майора Транковского{8} — 1-й и 4-й пограничные полки, 6 дружин 96-й ополченской бригады, 2 батальона 495-го полка, 68-й и 71-й запасные батальоны, 2 конные Таурогенские сотни и 6 орудий артиллерии Стрелковой школы. Во втором отделе под начальством генерал-майора [296] Верховского — 5 дружин его 102-й ополченской бригады, 73-й запасный батальон и 1-я рота 72-го запасного батальона В третьем отделе под начальством зауряд-полковника Гейслера — один батальон 496-го полка и 72-й запасной батальон. В четвертом отделе под начальством генерала от инфантерии Лопушанского{9} — по три батальона 493-го и 494-го полков, один батальон 495-го полка, 2 батальона 496-го полка, морской батальон, 14-я ополченская и 3-я Таурогенская сотни, 6 орудий Сибирской скорострельной батареи и 7 орудий 14-й ополченской батареи. В резерве: в п. Понемон (за вторым отделом) — генерал-майор Кренке со 2-м и 3-м пограничными полками; на Горной Фреде (за первым отделом) — полк Стрелковой школы; на Зеленой Горе (на правом берегу Немана) — 3 сотни 10-го конного Рыпинского полка и 7-я Ковенская рабочая дружина. Кроме того, на фронте ф. Эдварис-Елизенталь (по оврагу реки Еси, южнее II отдела) — отряд полковника Воронова из трех дружин 31-й ополченской бригады, 42-й казачьей сотни и 4 орудия 2-й скорострельной батареи для обороны сей позиции и связи со вторым отделом и 3-м Сибирским корпусом, позиция которого начиналась южнее крепости от Люстберга (в шести верстах к югу от второго отдела и одной версте к югу от Елизенталя).Германцы заняли передовыми постами против четвертого отдела за рекой Невяжей линию Ларе Старые, Бернатовиче, Ежишки (1–1 1/2–2 версты от передовой позиции у Красного Двора) и окопались против первого отдела на линии Дзевальне, Подеришки, Дембово, Дворжишки, Мостойцы, Рашково и Длуга (в 3–4 верстах от сторожевой линии и отдела). Как видно из журнала военных действий и приложений к нему за № 270, 271, 272 и 265, в период времени с 26 по 31 июля против первого отдела атаки вели 261-й, 262-й и 263-й полки резервной германской дивизии и 165-й пехотный полк, а на опрос пленных 1 августа обнаружено появление в окопах третьей линии новых частей (по показанию [297] одних, — 251-й и 254-й, а по показанию других, — 258-й и 259-й резервные полки), части 2-го егерского батальона, 1-го Инстербургского ладштурменного батальона и 1-го драгунского резервного полка. 25 июля германцы делали попытку три раза наступать на фронт Стангвинишки — Таборишки (правый фланг первого отдела), но были отбиты артиллерийским и ружейным огнем и стали окапываться на линии Мостойцы — перекресток железной дороги и Пренского шоссе и деревни Поесе, ведя редкий артиллерийский огонь. В час ночи на 26-е германцы открыли огонь по правому флангу первого отдела, доведя его до ураганного, и в 3 часа ночи пошли на штурм передовых позиций по всему фронту первого отдела от Стангвинишек до Ольшан. Отброшенные к 4 часам утра огнем повсюду, кроме участка Дыгры на высоте 44,6, они заняли только эту высоту, но атакой 498-й дружины были к 5 часам утра выбиты оттуда.
С 10 часов утра и до 8 часов вечера 26-го германцы громили своей артиллерией весь фронт первого отдела, причем сильно повредили форт № 3 и разрушили окопы у Дыгр, после чего штурмом заняли позицию у Дыгр и стали распространяться во фланг и тыл позиции у Доминиканки, но подошедшими резервами были отброшены к Дыграм. В то же время отряд полковника Зеленского (2-я и 7-я Ковенские дружины, 2 сотни пограничников и рота моряков), находясь под перекрестным огнем с обоих берегов Немана и опасаясь обхода со стороны Доминиканки, не выдержал направленной на него с фронта атаки и отошел от Пипле на передовые позиции, но в 4 часа утра выбил германцев из 3-й линии Пипленских окопов.
27 июля прибыл в Ковно 415-й полк 104-й дивизии. В полдень 27 числа 508-я дружина выбила германцев из Кантелишек и Таборишек, но к 2 часам дня пипленский отряд под напором немцев отошел на позиции у Марвы, а с вечера германцы открыли огонь и повели яростные атаки по всему фронту первого отдела. На правом фланге германцы были отбиты при помощи вовремя подведенных резервов, и генерал Кренке контратакой занял потерянную 26-го позицию у Ольшан. На левом [298] фланге первого отдела войска генерала Карпова отошли на охранительную позицию Януце — Ражишки, и контратака здесь не имела успеха; также безуспешна была контратака сего отряда на Годлево и в ночь на 28 июля. Опросом пленных установлено, что за эти три дня противник понес большие потери (журнал военных действий, л. 247). К ночи на 28 июля сильно поврежден был форт № 2, но несколько частичных атак были отражены, и 28 июля противник вперед не продвинулся. 29 июля прибыл в крепость 416-й полк 104-й пехотной дивизии, причем оказалось, что 415-й и 416-й полки были вооружены японскими винтовками и имели по 315 патронов, которых могло хватить, по мнению коменданта, лишь на два дня упорного боя, а в крепости таких патронов не было (л. 250 об. журнала военных действий).
Днем 29-го неприятель открыл по первому отделу ураганный огонь и причинил им большую убыль войскам первого отдела и повреждения батареям. После энергичного ураганного огня днем 30 июля, германцы вечером повели атаку по всему фронту первого отдела, особенно на Доминиканку — Германишки. Штурм повторился в ночь на 31 июля, но немцы были отбиты. Через промежутки в 20 минут штурм повторился трижды, и немцы ворвались в окопы, но были подведенными резервами выбиты из них штыками. Получив подкрепление, немцы в 5-м часу снова бросились на штурм, но были снова отбиты. К этому времени войска первого отдела понесли огромные потери.
Из приложения № 265 к журналу военных действий видно, что уже 29 июля в первом отделе было 2 батальона 495-го полка (700 человек); за ними в резерве — один батальон 493-го полка (700 человек), 403-я дружина (500 человек); за ней в резерве — 504-я и 386-я дружины (800 человек), 404-я и 508-я дружины и первый батальон 493-го полка (всего 1000 человек), имея резервом полк Офицерской школы (1000 человек). От Германишек до Януце — 490-я дружина, 67-й и 68-й запасные батальоны (1400 человек) и за ними резерв: 71-й запасной батальон и 1-й батальон 3-го пограничного полка (всего 900 человек). От Януце по железной дороге — [299] 3-й и 4-й пограничные полки (1800 человек) с резервом в 2 роты 73-го запасного батальона (400 человек) и одним пограничным полком (до 400 человек). Наконец, в общем резерве первого отдела 509-я дружина (800 человек), 2-й пограничный полк (400 человек) и один батальон 415-го полка (800 человек). Во втором отделе — 512-я, 499-я, 489-я и 510-я дружины (3200 человек). В третьем отделе — один батальон 496-го полка и 72-й запасный батальон (1600 человек). В IV отделе — два батальона 490-го полка и один батальон 495-го полка (2400 человек), три батальона 415-го полка (2400 человек) и один батальон 493-го полка (800 человек). Четыре моста у Вершвы охраняли 2 роты морского батальона (270 человек) и в общем резерве у Фреды — 2 батальона 415-го полка и 3 батальона 416-го полка (4000 человек).
В общем войска I отдела обороны, по донесению коменданта, к 29 июля понесли потери от 50 до 75% в людях, а из приложения к журналу № 267 видно, что результатом бомбардировки 29 июля было следующее: на всех батареях были снесены козырьки, закрытия, развалены расходные погребки, подбита 42-линейная пушка и завалены 2-я, 35-я, 36-я, 37-я, 38-я, 27-я и 26-я батареи. Вместе с тем из приложения к тому же журналу № 270 от 1 августа видно, что, по показаниям пленных, потери у них незначительны (15–20–30 человек на роту и только в 166-м полку — до 80 человек на роту), ибо, по их словам, наша пехота не наступала и не задерживала их на одном месте, и потому они наступали, не ведя ружейного огня и прикрывались складками местности. По их же словам, до штыкового удара дело ни разу не доходило, и русские бросают окопы при подходе к ним на 1000 метров.
Вечером с 31 июля на 1 августа немцы перешли в наступление по фронту от Немана до Януце. Две атаки были отбиты огнем, третью атаку отбили штыками подошедшие резервы. В 8 часов утра 1 августа противник опять дважды штурмовал окопы у Доминиканки и занял их. За эти штурмы мы потеряли до 1300 человек. К 11 часам вечера германцы с боя заняли Германишки и, перейдя овраг реки Еси, заняли позицию Павице — Рынкуны — Павице — Погермонек. В [300] 4 часа дня 1 августа противник открыл ураганный огонь и вновь повел атаку на фронт Доминиканка — Загрода, но контратакой полка Стрелковой школы штурм был отбит. Далее журнал военных действий прерывается. По донесениям же 2 августа видно, что в 6 часов утра противник штурмом захватил позиции Доминиканка — Германишки — Януце и Загрода. По донесению начальника I отдела, 7-я Ковенская дружина (батальон 496-го полка) в отряде генерала Кренке, посланная на помощь, бросила оружие и сдалась. Под непрерывными атаками германцев к 4 часам дня войска левого фланга I отдела отошли с фронта Януце — Марвиль. В 6 часов вечера немцы стали прорываться к форту № 2, а к 11 часам вечера 2 августа наши войска отошли на линию фортов. По показаниям командира 96-й ополченской бригады полковника Толбузина, когда немцы стали снимать нашу охранительную линию, обходя ее со стороны Януце, то, кроме двух рот и 7-й Ковенской дружины, сдались части 71-го и 67-го запасных батальонов, а остатки его бригады — дружина 386-я (150 человек), 580-я (около 100 человек), 404-я (около 300 человек) и 490-я (50 человек) — отошли в убежище за фортовую линию. Вслед за сим немцы зашли в тыл фермы Марвы, и из бывших там 403-й и 508-й дружин его бригады и 6-й Ковенской дружины 403-я почти вся погибла, а остальные в ночь со 2 на 3 августа отступили берегом реки Немана (в 508-й осталось 174 человека, а в 403-й — всего 50 человек). По показаниям генерал-майора Кренке, начальника правого фланга I отдела, у него к 3 августа из 9000 человек осталось всего 3000. До 5 часов утра 3 августа крепостная артиллерия его отдела работала энергично; но, по мере того как орудия подбивали, огонь ее все слабел и 3 августа совсем прекратился.
3 августа начальником I отдела вместо генерала Транковского был назначен начальник 104-й дивизии генерал-лейтенант Цыцович. Далее, по показаниям генерала Кренке, на правом фланге I отдела произошло следующее: генерал Цыцович выслал ему в 6 часов утра на помощь 72-й запасный батальон капитана Воронова и один батальон 413-го пехотного [301] полка капитана Бимана. Куда прошел первый из них, свидетель не знает; он только видел толпу человек 300 нижних чинов всего батальона, бежавших в полдень от позиций к центральной ограде. Капитан Биман со своим батальоном занял участок позиции от форта № 1 до реки Неман, но затем донес, что форт № 1 якобы разрушен и брошен гарнизоном, а потому он, Биман, держаться на позиции не может. Ввиду сего свидетель разрешил Биману отходить к центральной ограде и донес о сем генералу Цыцовичу. Но вслед за этим с форта № 1 прибежал к нему телефонист с просьбой поддержать форт, в котором держатся три прапорщика с одним взводом, двумя орудиями и двумя пулеметами; и свидетель направил туда отошедших с фортовой линии 1000 человек с капитаном Биманом и подполковником Питкевичем, о чем и донес генералу Цыцовичу полевой запиской, ибо телефон не действовал. Затем он получил от генерала Цыцовича письменное приказание за подписью начальника штаба полковника Ростовского отходить на правый берег Немана, что его очень поразило, ибо он полагал, что, имея в резерве подошедшие полки 104-й дивизии, войска будут еще отстаивать если не линию фортов, то по крайней мере центральную ограду I отдела.
Приказав войскам своего фланга отходить с линии фортов за реку, он поехал с докладом об этом к коменданту крепости генералу от кавалерии Григорьеву, который приказал ему немедленно занять центральную ограду левого берега. Но по дороге свидетель потерял сознание от только что полученной контузии и был увезен каким-то прапорщиком в деревню Кормилово, где все время находились 8000 новобранцев его пограничной дивизии, из которых только 2000 были вооружены винтовками, да и то без штыков. По показанию полковника Толбузина, остатки дружины его 96-й бригады были отведены на правый берег Немана еще в ночь со 2-го на 3 августа на Зеленые Горы, а оттуда, по приказанию штаба крепости, — в деревню Довальговичи. О том, что делалось на левом фланге I отдела, свидетельствует пограничной дивизии генерал-майор Карпов, который показал, что [302] 2 августа от сдал командование войсками этого фланга генерал-майору Федорову и со своим 4-м пограничным полком занял позицию у Есинского оврага и впереди форта № 3. В 4 часа дня 3 августа он получил приказание (за чьей подписью — не помнит) отвести полк за Неман, что и выполнил еще засветло через постоянный Понемунский мост в полном порядке, а затем согласно полученному приказанию отвел полк в деревню Кормилово построенным в колонны при офицерах. Как отступали другие части, он не знает.
В отношении II отдела обороны начальник его генерал-майор Верховский показал, что немцы только раз пытались штурмовать его укрепления, но были отбиты. Когда же 3 августа неприятель ворвался в I отдел и обошел по берегу Немана позиции II отдела с фланга и тыла, а, кроме того, кто-то за спиной у его дружинников, расположившихся на берегу реки Еси, взорвал форт № 4, то он вынужден был отвести свои войска сперва на позицию к Застанскому оврагу, а затем часть их отошла за Неман по понтонному мосту выше комендантской дачи, часть переправилась на лодках, а часть воспользовалась мостом еще выше по Неману, и затем 3–4 роты собрались к нему в деревню Румшишки. Из приложенного к его показаниям донесения его к коменданту крепости 4 августа из Бичуна видно, что германцы начали наступать на II отдел после захвата форта № 3 в 7 часов вечера 3 августа. По показанию коменданта форта № 4 подпоручика артиллерии Лукина, форт взорван не был, и он находился в нем со своими 20 артиллеристами и 100 пехотинцами (из 200) до 11 часов утра 4 августа, когда, забрав пулеметы и приведя в негодность орудия и боевой комплект и поджегши муку, он на лодках под огнем немцев переправился на правый берег. Он был свидетелем лишь того, как с 8 часов 3 августа, в то время, как он, по приказанию начальника артиллерии отдела полковника Макарова, открыл огонь по 3-му форту, занятому, как ему сообщили, немцами, взорвалась сперва рядом с фортом № 4 батарея № 65, а затем начали взрываться все батареи между фортами № 4 и № 5. В то время ни впереди, ни с фланга форта № 4 нашей пехоты уже не [303] было, и разведкой обнаружена была лишь вправо от форта № 4 у Есинского оврага часть 509-й дружины (отряда полковника Воронова). Эти показания подтверждаются показаниями капитанов Эгдешмана и Кумакова, подполковника Биршерта и полковника Макарова.
Согласно показаниям Макарова, в 9 часов вечера подполковник Биршерт и капитан Эгдешман сообщили ему, что II отделу приказано зарыть жизненные части орудии и отступить в III отдел, после чего будут взрывать мосты. Он передал это приказание на батареи, фортам же приказал защищаться. По показаниям того же свидетеля, вечером 3 августа немцы по занятии в 5-м часу дня 3-го форта, направили свои силы через Есинский овраг на 4-и форт (о чем показывает и предыдущий свидетель) и в обход II отдела в тыл его мимо Наполеоновской горы к горе Лингсма, куда они и вышли к 8 часам вечера; прорыв же фронта I отдела обороны ими был достигнут около 4 часов пополудни 3 августа. По показаниям капитана Кумакова, в 5 часов вечера 3 августа 3-й форт был еще в наших руках, потому что когда около 4 часов пополудни, по приказанию генерала Верховского, открыл по этому форту огонь, то через час получил записку с 3-го форта от штабс-ротмистра Барановского с просьбой не стрелять по форту, так как он находится в наших руках. Это показание подтверждается показанием подполковника Биршерта, а также показанием коменданта форта № 3 штабс-капитана Ласского, по словам которого, после убийственного обстрела этого форта артиллерией II отдела бывшие в нем пограничники и батальон 104-й пехотной дивизии покинули его и ушли в III отдел, а за ними в 6 часов вечера покинул форт и он с оставшимися 5 артиллеристами.
К этому времени 3-й форт был совершенно разрушен, орудия частью подбиты, частью засыпаны. По показаниям полковника Федченко, в полдень 3 августа немцы развили сильнейший огонь по фортовой линии и центральной ограде I отдела, прорвали фортовую линию и частью пробрались за центральную ограду, покинутую нашей пехотой. Артиллерия ограды, которой руководил штабс-капитан Войцецкий, [304] работала до конца, расстреливая немцев в упор, пока они не забрались в тыл ограды. Штабс-капитан Войцецкий был ранен и взят в плен. В 3 часа пополудни 3 августа центральная ограда I отдела пала. Не руководимая начальниками в должной мере, а в некоторых случаях совершенно оставшаяся без офицеров, истомленная многодневными переживаниями от ураганного огня крупнокалиберной артиллерии, от которого не имела никакой защиты, перемешавшаяся и подчас невооруженная или вооруженная винтовками без штыков (показания штабс-капитана Дембского), пехота I отдела к 3 августа потеряла всякую боеспособность и не отступала, а, почти по общему определению свидетелей, бежала в беспорядке за Неман.
Относительно оборудования защиты I и II отделов в инженерном и артиллерийском отношении свидетельскими показаниями установлено следующее. По показаниям командира 96-й ополченской бригады полковника Толбузина (л. 44), бывшего первоначально начальником I отдела обороны, он по вступлении в должность сразу увидел, что некоторые участки требуют выдвижения окопов, чтобы увеличить обстрел и избежать мертвого пространства в линиях охранительных укреплений. Поэтому были вырыты заново окопы у Картишек, Януце, Загрод и Рамышек. Для обеспечения артиллерийских наблюдательных пунктов пришлось заново рыть окопы по линии Пипле, Сангвинишки, Таборишки, Дыгры, высота 44,6, Ольшаны, Годлево и Рынкуны, так как там были когда-то мелкие окопы. Пришлось вырубить лес перед Ольшанами, Годлевом и в тылу Пипле. Однако многое необходимое не было сделано. Не был укреплен Казимиржевский овраг, идущий впереди и вдоль фронта левого фланга отдела, и, как видно из показаний свидетелей и журнала военных действий, им пользовались германцы, скапливаясь в его мертвом пространстве в 300–400 саж. от укреплений охранительной линии. Не были уничтожены отдельные дома и другие постройки перед фронтом укрепления и остались не вырубленными леса, мешавшие обстрелу и служившие укрытием для немцев (показания полковника Федченко — л. 59, генерал-майора [305] Верховского — л. 51, капитана Кузичева — л. 190, полковника Дамича — л. 193 и капитана Штейнера — л. 194). Капитан Кузичев показал, что батареи на линии фортов I отдела были размещены очень близко одна от другой, отчего перелеты и недолеты по одной батарее давали поражения на соседних; прикрытия же для прислуги — землянки, казармы и козырьки — предохраняли лишь от пуль и мелких осколков. Эти землянки были покрыты одним или двумя рядами рельсов и землей; при попадании в них снарядов больших калибров они обрушивались и совершенно раздавливали рельсами находившихся в них людей, так что при сильном обстреле прислугу приходилось уводить с батарей и укрывать в канавах или оставлять на открытом месте.
Бетонных помещений на 3-м участке первого отдела не было. О недостатке бетонных убежищ свидетельствует капитан Штейнер. По показанию капитана Штейнера, окопы были полевого типа и горели от огня противника. По показанию полковника Толбузина, ему пришлось отойти с Ольшанской передовой позиции вследствие того, что в ее окопах загорелись козырьки. По показаниям генерал-майора Карпова (л. 37), козырьки окопов имели приподнятое над местностью положение и, выдавая противнику расположение окопов, облегчали пристрелку по ним. По показаниям подпоручика Флоренского (л. 186), фортовые убежища пронизывались бронебойными снарядами, для прикрытия же прислуги на фортах были бетонные козырьки в 2–3 вершка толщиной, покрытые дерном. По показаниям поручика Захарова (л. 189), землянки в первой и пятой группе 1-го участка I отдела были только на 27-й батарее, а остальные батареи укрытия не имели, и люди прятались под мостом через овраг. По показаниям капитана Селицкого, позиции (передовые) стали укрепляться лишь за месяц до начала боев, и пехота сидела в окопах собственной постройки, лишенных даже проволочных заграждений (л. 197). По показаниям капитана Смирнова, проволочные заграждения были устроены так, что в I отделе их колья свободно ломались немецкими автомобилями, а нижние чины перепрыгивали [306] проволоку (л. 115). Капитан Кумаков показал, что все батареи оборонительной позиции 1-го участка II отдела расположены были на линии фортов тонкой линией, причем большинство тяжелых батарей примыкали друг к другу. Только три батареи были вчерне окончены, а остальные 5 начали строиться 13 июля 1915 года и достраивались уже прислугой орудий. Форт № 4 — кирпичный, бетонированный; батарея № 65 — бетонная; батарея № 4 — кирпичная. Укрытий для прислуги и боевого комплекта не было других, кроме землянок, покрытых бревнами, и ниш. Снарядные погреба протекали и заливались водой. Прислугу приходилось уводить для прикрытия от огня в овраги. Проволочные заграждения были частью из колючей, частью из обыкновенной проволоки, и колья, забитые на 1–1 ½ фута, были высотой 4–5 футов, а то и меньше, так что через заграждения свободно можно было шагать. Расположенные впереди артиллерии окопы и редуты были чрезвычайно слабого профиля и не связаны ни между собой, ни с тылом ходами сообщений, почему приходилось к ним перебегать по совершенно открытому месту; взаимная поддержка окопов была крайне слаба. В неснесенных постройках перед участками до последнего времени жили обитатели (л. 128). По показаниям подполковника Биршерта, в пехотных окопах пулеметов было мало или совсем не было, несмотря на горький опыт Козлово-Рудзских позиций.
По показаниям полковника Макарова, батареи фортовой оборонительной линии были построены наскоро, исключительно артиллеристами, и только покрытие и обшивка их досками производилась инженерным ведомством. Все батареи были слабого профиля и заплывали в дождливое время грязью и водой. Форты были ниже всякой критики: казармы, убежища и капониры из кирпича, брустверы во многих местах обвалились и сползли вниз, во рвах — железные решетки, затрудняющие их обстрел; контрэскарповые стенки выпучены. Большинство батарей имело малый обстрел впереди лежащей местности, так как находящийся в 1700 саженях перед фронтом лес затруднял целеуказания (л. 168). По показаниям поручика Лукина, в [307] головном капонире форта № 4 от ветхости постройки кирпич сам вываливался из потолка. Вследствие оползней земли с валов из 6 орудий капонира могли стрелять только два, да и то после того, как своими же снарядами разбита была решетка перед амбразурами. В таком же виде были и горжевые капониры. Проволочные заграждения были редки и так узки, что через них люди шагали свободно; колья в них шатались. Козырьки на форте были так низки, что из-под них нельзя было стрелять, а бетонные доски на них были поломаны и треснуты во многих местах (л. 172).
Аналогичные показания дал штабс-капитан Минкевич относительно оборудования укреплений в районе форта № 5 (л 176). По показаниям ряда свидетелей, связь телефонная была только воздушная, которая во время боя постоянно обрывалась, а подземной связи не было, хотя кабеля для этого было значительное количество. Вследствие слабости передовых и сторожевых позиций они были быстро очищены, и тогда артиллеристы, лишившись своих наблюдательных пунктов, остались без глаз. Наконец, освещение впереди лежащей местности по ночам было слабым Эти обстоятельства имели последствием полную неосведомленность отдельных начальников о том, что кругом их происходило, а неосведомленность в свою очередь влекла за собой неоднократные случаи стрельбы по своим, подобные вышеописанному обстрелу форта № 3 с батарей II отдела. О таких саморасстрелах показывает генерал-майор Верховский (II отдел обстрелял отходивших со сторожевых позиций пограничников), прапорщик Богос (какая-то дружина 26 июля у Тылкилишек стреляла по пограничникам днем, а накануне ночью те же пограничные части расстреляны были дружинниками в спину; 25 июля 508-я дружина была обстреляна перекрестным огнем немцев и 490-й дружиной), штабс-капитан Ласский (атака утром 3 августа на форт № 3 ополченцами, в результате которой оказалось, что форт занят не немцами, а своими). Отсутствием телефонной связи объясняется, между прочим, приказание генерал-лейтенанта Цыцовича отступать за Неман, когда II отдел еще не был обойден и даже атакован с фронта, 3-й и 1-й форты еще не были заняты немцами, [308] а на центральной ограде работала артиллерия, находились батальоны его же дивизии, еще не принимавшие участия в бою (показания генерал-майора Кренке, полковника Федченко, штабс-капитанов Минкевича, Гольского и Ласского и других).
Как видно из показаний свидетелей, комендант поста генерал от кавалерии Григорьев знал о недостатках как артиллерийской обороны, так и инженерного оборудования крепости из донесений и докладов начальствующих лиц и при личном объезде крепостных позиций за несколько недель до приближения немцев к крепости (показания полковника Федченко, подпоручика Лукина, генерал-майора Бурковского) и тем не менее не принял должных мер к устранению этих недостатков, леса разрешил рубить лишь перед самым появлением немцев у крепости, лучшую артиллерию крепости (скорострельную) держал без дела на Зеленой Горе и только 29 июля часть ее разрешил поставить на усиление I отделу. Ко всему этому надо добавить, что, по показаниям начальника штаба крепости генерала Бурковского, комендант крепости всю оборону крепости вел единолично, и всякая попытка как свидетеля, так и прочих начальников крепостных управлений проявить личную инициативу или высказать свое мнение, не согласное с точкой зрения коменданта, или встречалась крайне недружелюбно и оставлялась без внимания, или вызывала нарекания и замечания — словом, принималась им как бы за личное оскорбление, так как он, прослужив 15 лет в крепостях, считал себя непогрешимым учителем крепостного дела, не терпел возражений. Предусмотренный (положением о крепости) совет обороны комендантом крепости ни разу не был созван на том основании, что мнение его коменданту не обязательно. Но этим он лишил членов совета возможности открыто обсуждать более важные вопросы обороны и высказывать свое мнение по ним, которое, по закону, должно быть запротоколировано в журнале совета. Точно так же, по показаниям полковника Федченко, заведующего практическими занятиями артиллерии, он, руководитель артиллерии, совершенно был устранен от реального участия в артиллерийской обороне крепости и только 2 августа получил [309] приказание коменданта отправиться в район I отдела для объединения огня этого отдела. Сам комендант вплоть до получения им извещения к 3 августа о том, что войска оставляют I отдел (по его показанию, это извещение он получил от начальника штаба 104-й пехотной дивизии в 12-м часу дня), находился в своей квартире в гор. Ковно, откуда и сносился по телефону с начальниками отделов и начальниками отделов артиллерии, и только раз выехал в I отдел на форт № 3. Таким образом, воочию он не видел ничего и знал о происшедшем в первом отделе только по телефонным докладам.
Спрошенный по обстоятельствам дела относительно событий, происшедших в крепости Ковно 3 августа 1915 года, генерал от кавалерии Григорьев объяснил, что, узнав в 12-м часу дня 3 августа об отходе войск I отдела по мостам за Неман, он приехал к железнодорожному мосту и, встретив там генерал-лейтенанта Цыцовича с его начальником штаба, потребовал от них восстановления порядка в частях войск и занятия позиций на берегу и на высотах за вокзалом и за шанцами, на что начальник штаба 104-й пахотной дивизии заявил, что ввиду данной обстановки (под шрапнельным огнем) это сделать невозможно. После этого и генерал Цыцович, и его начальник штаба скрылись от него, и он один указывал, куда направляться ротам, скорее кучам, чтобы занять берег до моста у Алексот. Растерянные, обалдевшие солдаты исполняли приказания, как автоматы, и, чтобы понудить их к этому, один из офицеров стрелял в своих солдат. Когда берег начал заниматься частью пехоты, а другая ее часть потянулась быстро на позицию у шанцев, он подъехал к телефону и в 2 часа пополудни сообщил о происшедшем генералу Лопушанскому в III отдел с приказанием держаться в этом отделе до последней возможности, а в случае крайности отойти за Вилию в III отдел к форту № 7. Около 6 часов вечера ему начальник штаба доложил, что вся пехота, не выдержав огня, направленного на горы, самовольно оставила III отдел и ушла в тыл; что он, Григорьев, в городе один, ибо в нем нет ни одного солдата, и что все небоевое также самостоятельно покидает город. Тогда, не получая никаких донесений от генералов [310] Цыцовича и Лопушанского, он, приказав артиллерии III отдела оставаться на месте и поддерживать огонь и зная, что мосты через Неман уже разрушены и потому форт № 6 безопасен, решил ехать в сторону форта № 7 к Кормилову, а затем и в другие пункты собирать войска.
В это время генерал Григорьев уже находился не у себя в квартире, а в убежище у Зеленых Гор, куда он переехал по настоянию начальника штаба. Решился же ехать собирать пехоту самолично потому, что толпы нижних чинов не слушались жандармских унтер-офицеров, которых он пробовал посылать, чтобы остановить уходивших, а из офицеров при нем только и были поручик Колюбакин и генерал Бурковский. Обгоняя обозы и кучки пехотинцев, главным образом пограничников, он после тщетных попыток остановить их доехал до Кормилова, где встретил генерал-майора Транковского (начальника пограничной дивизии), которому и приказал задерживать у Кормилова группы отходивших нижних чинов и офицеров, организовать их и войти в связь с генералом Лопушанским, выслать разъезды в Ковно и готовиться к утру перейти в наступление. Оттуда он поехал в Давалговичи, где, по полученным им сведениям, собралась 96-я ополченская бригада. Там он нашел остатки этой бригады 330 человек, из которых не более 100 строевых, совершенно истомленных и к бою не способных.
Узнав от жителей, что отступающие войска двигаются и по дорогам к пос. Румшишки, генерал Григорьев поехал туда По этим дорогам шли тоже группы нижних чинов вперемешку с обозами. Попутно он приказывал им идти к Румшишкам, чтобы там привести их в порядок и поставить на бивак. Там встретил он генерала Верховского и подполковника Грена, отдал письменную диспозицию и указал место для бивака за Румшишками и позиции для арьергарда и отошедшей из крепости полевой и гаубичной артиллерии. Так как генерала Цыцовича он не нашел по дороге к Румшишкам, то, предполагая найти его и остальные войска в III отделе, в районе 6-го форта, он решил было ехать туда к этим войскам, образовав у Румшишек их резерв. Но в 4 часа 30 мин [311] утра 4 августа к нему явился офицер из штаба 34-го корпуса с запиской, в которой говорилось, что командующий X армией требует от него доклада о положении дела. Тогда он решил ехать для этого доклада лично в штаб 34-го корпуса во Владыкино, к аппарату Юза, рассчитывая вернуться оттуда не более как через два часа, к 8 часам утра 4 августа, через Румшишки к форту № 6 и туда же подтянуть отошедшие и отдохнувшие за это время войска. Требование доклада, очевидно, вызвано было его телеграммой, посланной командующему X армией еще до выезда из убежища. Эта телеграмма гласила следующее:
«После 11 дней упорных и непрерывных боев войска гарнизона не выдержали и под сильным артиллерийским огнем разными выходами покинули крепость в направлении Кормилово — Провонишки. Непривычные к крепостной войне начальники разнородных пехотных частей, не усвоив крепостных правил, бросали крепостные позиции. Если удастся, задержу войска на линии Кормилово — Доволговичи — Провонишки, заставлю привести их в порядок и брошу на выручку Ковно, где I отдел находится уже в руках противника. Сношение через Янов. 28001. Григорьев».
Во Владыкино он доложил командующему X армией о положении дел и хотел вернуться к своим войскам, но получил уведомление, что отрешен от командования и что комендантом назначен генерал Лопушанский.
Вышеприведенные объяснения генерала от кавалерии Григорьева, однако, не соответствуют данным, установленным на дознании. Начальник штаба крепости генерал-майор Бурковский показал, что видел коменданта около 5 часов вечера 3 августа, когда он собирался переезжать из своей квартиры в убежище, а затем в 8 часу вечера было получено донесение о прорыве немцев через центральную ограду и об отступлении войск I отдела за Неман, о чем вслед за этим доложил лично, приехав в убежище, генерал-майор Кренке. Тогда комендант передал через начальника штаба 104-й пехотной дивизии генералу Цыцовичу приказание занять опять центральную ограду. Следуя потом за уехавшим из убежища по дороге на Кормилово комендантом, свидетель полагал, [312] что он едет на 6-й форт, где была связь с остальными отделами, но комендант поехал на Кормилово. Лишь в штабе 34-го корпуса стало известно, что не все войска ушли из крепости и что генерал Лопушанский принял над ними командование. Поэтому и свидетели, и другие лица убеждали генерала Григорьева вернуться на 6-й форт, а когда комендант со штабом выехал из Кошедар (штаб 34-го корпуса), то свидетель полагал, что они едут на 6-й форт. Но комендант приказал остановиться в м. Жижморы, мотивируя это тем, что ему надо отдохнуть хоть несколько часов. В Жижморах комендант был арестован и отправлен в город Вильно.
Генерал-майор Транковский показал, что он уехал из I отдела в 5 часов пополудни 3 августа, когда оттуда собирался уехать за Неман штаб генерала Цыцовича. Уже заметно было значительное движение частей войск из I отдела к мосту. В это время комендант подъехал к мосту, но когда свидетель вышел со штабом из казармы, то коменданта у моста не было. Затем он встретил коменданта в Кормилово в 2 часа ночи и тогда слышал, что он поедет на 6-й форт. О том, что комендант собирается утром перейти в наступление, свидетель ни от кого не слышал. Из дивизии свидетеля в Кормилово собралось лишь 800 человек вооруженных; с ними он и остался там, а 8000 новобранцев отправил в 4 часа ночи в Кошедары. В 9 часов утра ему сообщили, что генерал Лопушанский вступил в командование войсками. Дежурный по штабу 3 августа штабс-капитан Карлштадт, комендантский адъютант штабс-капитан Вылажанин, жандармский ротмистр Рек, начальник автомобильной команды прапорщик Фанстиль, комендантские адъютанты прапорщик Губский и поручик Колюбакин и комендантский штаб-офицер подполковник Сидорович показали, что в 10-м часу вечера 3 августа они — частью по личному приказанию коменданта или его начальника штаба, частью, узнав, что комендант выехал на 6-й форт, — отправились туда, где и застали полковника Федченко и много артиллерийских офицеров. Первый из них спросил штабных: «А где же комендант? Мы его ждем уже целый час, и неизвестно, где он». Не дождавшись коменданта, штабные вместе с обозами [313] направились в железнодорожный форт, куда прибыли к 2 часам ночи и заночевали. Туда приехал в 4–5 часов утра помощник старшего адъютанта штабс-капитан Шнеур и сказал, что комендант приказал штабу ехать в Румшишки.
В Румшишки они прибыли в 8 часов утра и там застали коменданта с начальником штаба и всеми офицерами оперативного отделения, интендантом и крепостным инженером. Через 2 часа комендант поехал в Кошедары и, приказав штабу и обозам отойти к Жижморам, куда приехал и комендант в 4–5 часов пополудни 4 августа. Штабс-капитан Шнеур показал, что когда он прибыл вечером 3 августа на 6-й форт, то застал там обозы и офицеров штаба, а также инженеров; связь с фортами еще была, но никто не знал, где комендант. По фортовому шоссе в полном порядке двигались части 104-й дивизии и другие части гарнизона. Все говорили, что приказано отходить, но не могли указать, кто передал такое приказание. Тогда же мотоциклист привез донесение, что железнодорожный мост взорван. Переехав затем к железнодорожному форту, свидетель видел, как мимо него на рассвете прошли части II отдела обороны с генералом Верховским во главе и, кажется, 73-й запасной батальон. В 7 часов утра свидетель приехал в Румшишки, где застал и коменданта, пытавшегося остановить и привести в порядок войска, но они шли группами и в одиночку по нескольким дорогам, и старания собрать их оказались тщетными — большинство разбредшихся частей собралось только на следующий день, 5 августа, в Жижморах.
По показаниям командира 73-го запасного батальона подполковника Грена, когда он встретился в Румшишках утром 4 августа с комендантом, то последний сказал ему, что оставил за себя Лопушанского. Комендант был сильно подавлен и не чувствовал себя начальником, его начальник штаба — тоже. От своего старшего в батальоне капитана он слышал, что когда батальон был еще на Зеленых Горах (около убежища коменданта) и снаряды стали ложиться около людей батальона, то этот капитан с адъютантом поехал к коменданту за указаниями, что им делать (полковник Грен был в это время [314] в Вильно). Комендант тогда собравшимся начальникам на все вопросы только твердил: «Господа, вперед, вперед, вперед». Это показание в последней его части подтверждает прапорщик того же батальона, батальонный адъютант Богос.
Начальник 124-й пехотной дивизии генерал от инфантерии Лопушанский показал, что за все дни штурма он, находясь в IV отделе, никаких сведений о том, что делается в других отделах, из штаба крепости не получал. 3 августа в 3–4 часа пополудни по телефону комендант сказал ему, что дела плохи, но что к 9 часам вечера надо рассчитывать на поддержку атакой 3-го Сибирского корпуса На вопрос же его, какие он может дать ему указания, комендант ответил, видимо, рассердившись: «Какие я вам могу дать указания? Действуйте сообразно с обстоятельствами». Больше сношения он с комендантом не имел, а в половине 9-го часа вечера начальник артиллерии крепости генерал-майор Данилов сказал ему по телефону, что коменданта нет, его не могут разыскать, и просил вступить в исполнение обязанностей коменданта С тем же обратился к нему и крепостной инженер. Когда он через конных ординарцев стал разыскивать местонахождение частей гарнизона и, найдя в Кормилово пограничную дивизию, восточнее форта № 6 дивизию 104-ю, вступил в командование ими и остатками своей дивизии, а именно: двумя батальонами, оставшимися в IV отделе, морским батальоном, бывшим у Алексотского моста, и двумя батальонами своей дивизии, занявшими, по распоряжению коменданта, еще в 3 часа пополудни берег Немана вправо и влево от железнодорожного моста и державшимися там под орудийным и пулеметным огнем немцев с возвышенного левого берега Немана до 4 августа, когда они отошли к форту № 6. Никаких приказаний или диспозиций на 4–5 августа он от генерала Григорьева не получал. К 5 августа его войска расположены были так: на левом фланге от реки до форта № 6 — остатки 104-й пехотной дивизии (в каком количестве, не знает), в центре перед Довалговичами и к форту № 6 — остатки 125-й дивизии (4 батальона по 400 человек в каждом и еще кое-какие части, собранные из отступавших с левого берега Немана), на [315] правом же фланга впереди Кормилово — части пограничной дивизии, две отдельные сотни, шесть сотен Рыпинского полка и три сотни войскового старшины Армейского. Была ли артиллерии при других дивизиях, не знает. Немцы в это уже время переправились через Неман у Алексоты, а может быть, и по железнодорожному мосту, так как в нем взорван был лишь один пролет. Показание это в части, его касающейся, подтвердил генерал-майор Данилов.
Начальник 102-й ополченской бригады генерал-майор Верховский показал, что у Румшишек собралось из его бригады 3–4 роты. В Румшишках он слышал разговор, но не от коменданта, что из II отдела немцы ушли, что туда подходит 3-й Сибирский корпус, что форт № 5 не занят, а туда послан кем-то инженер этого отдела подполковник Врочинский для ознакомления войск Сибирского корпуса с позициями отдела. Из показаний офицеров-артиллеристов I и II отделов видно, что после отхода с фортовой линии пехоты они, испортив орудия, отошли на 6-й форт, где собравшиеся артиллеристы III отдела с полковником Федченко во главе тщетно с 9 часов вечера ждали коменданта на совет для определения, что же делать дальше и как организовать оборону III отдела Не дождавшись коменданта, они с безоружными своими людьми пошли в Жижморы, а артиллерия III отдела осталась на фортовой линии оборонять ее. Эти показания подтвердил подполковник Федченко, добавив, что решение оборонять III отдел он и его товарищи артиллеристы приняли в 2 часа ночи. К рассвету на 6-й форт прибыл генерал Цыцович. Батареи III отдела открыли огонь, так как к ним стали поступать донесения о том, что немцы наступают, а у батарей нет пехотного прикрытия. Генерал Цыцович отдал приказание немедленно выслать для прикрытия батарей пехоту, укрывавшуюся за центральной оградой III отдела. В 6 часов утра прибежал нижний чин с докладом, что на 5-м форте во II отделе находятся 57 артиллеристов с прапорщиком Проктусом и не знают, что делать, так как там нет пехоты. Генерал Цыцович приказал тотчас же послать туда роту, но потом он передал свидетелю полевую записку прапорщика [316] 413-го полка Богдановича, сообщавшего, что, идя на 5-й форт, он встретил артиллеристов с форта, доложивших, что там орудия уже испорчены, замки брошены в колодцы и форт приведен в негодность.
В 2 часа дня 4 августа положение артиллерии III отдела стало тяжелым, так как некоторые батареи расстреляли все снаряды. Об этом генерал Цыцович доложил генералу Лопушанскому по телефону и получил приказание портить орудия и отходить, что и было исполнено, и тогда около 3 часов дня свидетель вместе с генералом Цыцовичем и его штабом выехал в Петрушаны, приказав начальникам фортов держаться до последней возможности. По показаниям прапорщика воздушной батареи Боровитинова, железнодорожный и деревянный мосты через Неман были взорваны лишь в 1 или 2 часа по полуночи на 4 августа. С позиции в III отделе он видел, что на правом берегу наша пехота была уже далеко от берега и отступала. В городе оставались лишь небольшие банды ополченцев и грабили винные магазины. В 7 часов утра немецкая пехота открыла огонь с левого берега по городу, но огнем своих батарей он заставил немцев отойти от берега и спрятаться в лес. Стрелял из двух орудий и, выпустив за час до 600 шрапнелей, он дважды отгонял немцев от берега. Между тем немцы спустились по Веселевскому оврагу к Неману и на 6 лодках, поданных им какими-то вольными, и на 3 лодках, добытых ими у господского двора Марвы, переправились в IV отдел. Тогда в 12 часов 30 минут дня 4 августа он, сняв крепостной флаг и забрав раненых, отошел на 7-й форт. Там люди с форта стали уже разбегаться, и получено было приказание начальника 3-го участка капитана Чередова, по приказанию Домберга, взрывать все и уходить. Двинулся и он, увозя на руках орудия, и 7 августа в 5 часов дня привел полностью 1-ю воздушную батарею в Вильно. Из встретившихся по дороге ополченцев 5–6 согласились помочь его людям тащить орудия, а другие так даже издевались над его артиллеристами.
Эти показания подтвердили в отношении 7-го форта штабс-капитан Рогуля и капитан Смирнов. Показания подполковника [317] Федченко подтвердили капитан крепостной артиллерии Бернацкий и капитан Домберг. Последний добавил, что вечером 3-м числа у него на 6-м форте был генерал Цыцович и по телефону в 8-м часу давал слово коменданту вернуть назад во что бы то ни стало свою дивизию, а затем отправился исполнять это обещание. Потом из комендантского убежища телефонист сообщил, что генерал Григорьев уехал на 6-й форт. Под утро 6 августа генерал Цыцович со своим штабом вернулся в убежище на 6-й форт. В 3 часа дня 4 августа генерал Цыцович, по приказанию генерала Лопушанского, приказал отступать, что и было исполнено артиллерией III отдела По показаниям капитана Заушкевича (начальник 1-го участка III отдела), еще с утра 3 августа, и пехота и артиллерия очистили I и II отделы обороны. Тем не менее, не имея пехотного прикрытия и обстрела на тыл и поражаемый ружейным огнем с тыла с 6 складов (всего ½ версты) переправившимися немцами, он отошел со своими людьми лишь 4 августа к батарее № 93, где нашел подпоручика Павлова с пулеметами и противоштурмовыми пушками. Пехоты и там не было. Наступление неприятельской пехоты от 6 складов вынудило их отойти на 6-й форт, который был уже оставлен. С этого форта он, не задерживаясь, в 6 часов вечера 4 августа отошел к железнодорожному форту, где узнал, что управление крепостью находится в Жестяных Бирилюшках, куда он и послал конного с донесением, но тот был остановлен казачьим разъездом, сказавшим ему, что в Бирилюшках уже немцы. С железнодорожного форта капитан Заушкевич со своими людьми (25-я рота крепостной артиллерии) ушел в 11 часов ночи с 4 на 5 августа в Кошедары. Таким образом, рота его была последней ротой артиллерии (да, вероятно, последней частью войск), вышедшей из крепости Ковно (л. 112).
По показаниям начальника 9-го форта IV отдела штабс-капитана Демиденко, он, по приказанию начальника отдела, в 4 часа пополудни 4 августа, испортив орудия и взорвав боевой комплект, отошел с прислугой на Жестяные Бирилюшки. Во время движения видны были пожары 6-го и 7-го фортов. На берегу реки Вилии его встретил в 7 часов вечера [318] начальник IV отдела полковник Баграмов. За весь 1915 год комендант крепости был на 9-м форте лишь один раз в июне или июле, сопровождая начальника Двинского военного округа. При этом он не интересовался обороной форта, а спросил только, для чего стоят бочки с водой, на что свидетель доложил, что эта вода против газов (л. 141). В тетради приложений к журналу военных действий крепости Ковно, помеченной 3 августа, находятся 4 экземпляра приказа № 9 с датой 4 августа 1915 года, Румшишки. По показаниям генерала Григорьева и его начальника штаба, приказ был отдан войскам гарнизона крепости, но, судя по данным дознания, никем, кроме генерала Верховского, не был получен и остался в делах штаба крепости. В этом приказе предписывается расположиться на ночлег авангарду генерала Цыцовича (104-я пехотная дивизия и все конные части и легкие батареи) в районе фольварка Цегемы — Коротевники — Шилины. Главным силам стать: 1) пограничной дивизии — в деревне Владыкино, 2) 102-й и 98-й ополченским бригадам — в районе Жижимор, 3) 124-й пехотной дивизии с полком Офицерской школы, запасными батальонами и всей артиллерией — в Жижморах. Обозам — восточнее Жижмор и штабу отряда — в господском дворе Терлиниках, там же и всем не упомянутым выше частям.
В приложениях к такому же журналу, помеченных 4 августа, находится телеграмма, озаглавленная так: «Разговор генерала Григорьева с командующим армией».
«Генерал Григорьев. — Командующий армией скоро подойдет. У аппарата командующий армией. — Генерал Григорьев. Специально приехал доложить о положении дел. Я в штабе 34-го корпуса получил вашу телеграмму с вопросами: все ли войска гарнизона оставили крепость? Почти все. Может быть, мелкие команды кое-где и остались. Занимавшие III отдел обороны оставили крепость, что я видел по некоторым частям его, встреченным мной сегодня ночью за крепостью. Генералу Лопушанскому предоставил действовать по обстоятельствам, ибо ожидал при канонаде города и окрестностей, что связь с ним может быть нарушена, что вскоре и [319] случилось, прибавив при этом: если под давлением неприятеля войска покинут город, ему представляется покинуть IV отдел, где он имел всего 2 батальона, и уходить тоже по обстоятельствам — или через Зеленую Гору позади 7-го форта, или правым берегом Вилии. Сегодня получил известие утром, что генерал Лопушанский со своими частями был у 2-го перепада железной дороги. 4-й и 5-й форты взорваны; 1-й, 2-й и 3-й разбиты 16-дюймовыми неприятельскими снарядами. Сколько испорчено орудий, мне неизвестно, но знаю: неприятелем подбито много орудий или засыпано, в остальных наверное вынуты замки. Что сделано с другими запасами крепости — сведений не собрал. Ночью было много сильных взрывов. Что с интендантскими не знаю. Гурты скота уведены. Госпитали эвакуированы. Собирая и останавливая отходящие войска, головы некоторых частей я догнал уже в Румшишках, где остановил для приведения всех в порядок и подсчета оставшихся рядов. — Здравствуйте, Владимир Николаевич. Что сталось с секретными ключами и делами крепости? — Все сожжены. — Я вас прошу временно оставаться при штабе 34-го корпуса в видах лучшего сношения с вами. Возлагаю на вас приведение в порядок и устройство расстроенных частей крепости. Части же, сколько-нибудь сохранившие боеспособность, передайте в распоряжение и подчинение командиру 34-го корпуса. В настоящее время я получил руководящие указания главнокомандующего, для приведения которых в исполнение требуется некоторое время, по истечении которого вы получите от меня дальнейшие указания. Может быть, вы найдете необходимым что-нибудь сказать по поводу отданного вам сейчас приказания? — Отступившие от крепости известные мне части расположены на большой привал к востоку от местечка Румшишки, где идет подсчет рядов. Но на ночлег отвожу их в район м. Жижморы и к западу от него, где прошу дать надлежащий отдых после одиннадцатидневного беспрерывного боя (точка все). — Ваши распоряжения я вполне одобряю. Надо принять самые энергичные меры, чтобы накормить людей, в чем вам, вероятно, может оказать содействие интендантство [320] 34-го корпуса. Штаб крепости должен оставаться там, где вы признаете наиболее соответственным при данных условиях (все). Если ничего не имеете еще сказать, то пока до свидания. Желаю вам всего хорошего».
Из имеющегося в деле приказа по крепости Ковно от 23 июля 1915 года за № 116 видно, какое значение генерал от кавалерии Григорьев придавал командному составу крепости. В приказе этом, между прочим, значится следующее:
«По бывшим уже здесь в крепостной борьбе примерам можно утвердительно сказать, что вся сила заключается в начальниках-офицерах и командирах. Если в офицерах и том или другом начальнике погас долг перед присягой, царем и родиной, то кому такие деятели нужны? Они только вред. Кто же покажет пример нижним чинам? Кто ими будет руководить? Удирать с поля сражения, да еще с такой частью, подло, преступно. Кроме опасности быть расстрелянной в спину, такая часть учится лишь бегать от врага, а не драться с ним. Стыдно г-дам офицерам заботиться о своей шкуре, когда царь и родина видят в них оплот нашей богатырской армий. Подумайте об этом все, г-да офицеры и начальники, и докажите, что не в спасении нашей шкуры дело, а в том высоком и великом, что называется родиной».
На основании вышеизложенного генерал от кавалерии Григорьев, 64 лет, обвиняется: 1) в том, что, состоя комендантом крепости Ковно в течение нескольких лет до текущей войны и все время войны с Германией в 1914 и 1915 годах, он своевременно не принял должных власти его предоставленных законом мер к тому, чтобы привести вверенную ему крепость в инженерном отношении в состояние боеспособности и организовать целесообразную артиллерийскую оборону ее, вследствие чего передовые позиции крепости, сооруженные наскоро, оказались слабого профиля, частью без проволочных заграждений, с легко воспламеняющимися от неприятельских снарядов защитными козырьками, без ходов сообщений и без укрытий, в должной мере предохраняющих от огня современной артиллерии. [321] А долговременные профили сооружения фортовой линии оказались запущенными, с оплывшими брустверами, выпученными контрэскарповыми стенками, плохо установленными проволочными заграждениями и без достаточного количества бетонных и других убежищ и укрытий, способных сохранить их гарнизон от огня даже осадных орудий средних калибров. Не озаботился оборудовать крепость сетью подземной телефонной связи, не озаботился вовремя снести постройки перед укреплениями, устроить оборону оврагов и срубить леса, мешавшие обстрелу подступов к оборонительным сооружениям крепости и дававшие укрытие неприятелю. Допустил размещение крепостных орудий на фронтовой линии столь скученно, что это способствовало успешному со стороны неприятеля обстрелу артиллерии крепости и быстрому приведению ее к молчанию; вместе с тем не озаботился снабжением охранительной и передовой линии укреплении достаточным количеством артиллерии и пулеметов. Вследствие бездействия власти с его стороны, при атаке германскими войсками вверенной ему крепости в конце июля и в первых числах августа 1915 года гарнизон крепости, неся огромные потери в людях и материальной части, приведен был в расстройство и вынужден был покинуть I и II отделы обороны, что предусмотрено ст. 142 п. 2, ст. 144 и ч. 2 ст. 145 кн. XXII С. В. П. 1869 г. изд. 4; 2) в том, что 4 августа 1915 года, состоя в должности коменданта крепости, в то время, когда во время боя с германскими войсками часть гарнизона крепости отошла за фортовую линию III отдела обороны к сел. Кормилово, Довалговичи и Румшишки, а часть пехоты и крепостная артиллерия IV и III отделов, оставаясь в укреплениях этих отделов, доблестно вели бой с германцами, заняв I отдел обороны и город Ковно, он самовольно во время боя покинул вверенную ему крепость и войска ее гарнизона и в 9 часов утра 4 августа уехал в штаб 34-го корпуса в с. Владыкино для доклада по телеграфу о положении крепости командующему X армией, имея полную возможность доклад этот сделать через одного из чинов своего штаба. После [322] доклада не вернулся немедленно в район крепости к ее войскам, а остался ночевать около м. Жижморы и таким образом оставил командование без уважительных причин, что предусмотрено ст. 245 кн. XXII С. В. П. 1869 г. изд. 4.
За изложенные преступные деяния генерал от кавалерии Григорьев предан главнокомандующим армиями Западного фронта, согласно высочайшему соизволению, суду особого присутствия Двинского военно-окружного суда в порядке 4 п. 334 и 1347 и на основании ст. 43, 1335, 1368 кн. XXIV С. В. 1860 г. изд. 4. Обвинительный акт составлен 7 сентября 1915 года в г. Витебске. Подлинный подписал и.д. Военного прокурора полковник Колоколов.
Свидетели: 1) командир 96-й бригады государственного ополчения полковник Дмитрий Алексеевич Толбузин, 2) заведующий практическими занятиями Ковенской крепостной артиллерии полковник Николай Дмитриевич Федченко, 3) начальник 102-й ополченской бригады генерал-майор Сергей Захарович Верховский, 4) Ковенской крепостной артиллерии капитан Николай Николаевич Кузичев, 5) той же части подполковник Николай Арсеньевич Дамич, 6) той же части капитан Владимир Сергеевич Штейнер, 7) командир 4-го Неманского пограничного пешего полка генерал-майор Янурий Федорович Карпов, 8) Ковенской крепостной артиллерии подпоручик Николай Михайлович Флоренский, 9) той же части поручик Николай Никодимович Захаров, 10) той же части капитан Николай Иванович Селицкий, 11) той же части капитан Николай Петрович Смирнов, 12) той же части капитан Федор Петрович Кумаков, 13) той же части подполковник Федор Владимирович Биршет, 14) той же части полковник Тимофей Петрович Макаров, 15) Ковенской крепостной артиллерии поручик Федор Петрович Лукин, 16) той же артиллерии капитан Александр Федорович Минкевич, 17) 71-го маршевого запасного батальона прапорщик Дмитрий Богос, 18) Ковенской крепостной артиллерии штабс-капитан Иван Иванович Ласский, 19) командир бригады сводной пограничной дивизии генерал-майор Александр Константинович Кренке, 20) Ковенской крепостной [323] артиллерии штабс-капитан Гаевский, 21) начальник штаба крепости генерал-майор Владимир Константинович Бурковский, 22) Ковенской крепостной артиллерии штабс-капитан Константин Константинович Карлштадт, 23) и. д. комендантского адъютанта штаба Ковенской крепости штабс-капитан Александр Ильич Вылаженин, 24) начальник Ковенской крепостной жандармской команды ротмистр Сергей Геннадиевич Рек, 25) начальник Ковенской крепостной автомобильной команды прапорщик Сергей Георгиевич Фанстиль, 26) и. д. комендантского адъютанта крепости прапорщик Иван Максимович Гукский, 27) комендантский адъютант Ковенской крепости поручик Борис Сергеевич Колюбакин, 28) комендантский штаб-офицер штаба Ковенской крепости подполковник Валериан Валерианович Волынцев-Сидорович, 29) 9-й конно-артиллерийской батареи и. д. помощника старшего адъютанта штаба крепости штабс-капитан Александр Константинович Шнеур, 30) командующий 71-м маршевым запасным батальоном подполковник Николай Николаевич Грен, 31) начальник 124-й пехотной дивизии генерал от инфантерии Николай Яковлевич Лопушанский, 32) командир Ковенской крепостной артиллерии генерал-майор Михаил Павлович Данилов, 33) Ковенской крепостной артиллерии прапорщик Александр Константинович Боровишинов, 34) той же артиллерии штабс-капитан Борис Николаевич Рогуль, 35) той же артиллерии капитан Вячеслав Александрович Бернацкий, 36) той же артиллерии капитан Вадим Александрович Домберг, 37) той же артиллерии капитан Георгий Андреевич Заушкевич, 38) той же артиллерии штабс-капитан Федор Владимирович Демиденко, 39) штаба Ковенской крепости генерального штаба капитан Игнатий Иванович Авчинников, 40) состоящий при штабе Двинского военного округа генерал-лейтенант Николай Алексеевич Пашкевич, 41) судебный следователь 2-го участка Мариампольского уезда Ковенского крепостного района Михаил Андреевич Подмешальский. С подлинным верно: Председатель суда генерал-лейтенант Толубаев. И. д. помощника секретаря зауряд-прапоршик Сульнев». [324]
Объяснения Григорьева, данные им на суде
По 1-му пункту обвинения.1)...»передовые позиции, сооруженные наскоро, оказались без ходов сообщения».
На предъявленном суду штабом крепости плане ее видно, что там, где ходы сообщения были нужны, они сделаны и показаны. Неясно, про какие передовые позиции говорится, но наскоро не могли быть сделаны даже окопы для застав сторожевых охранений в сторожевых позициях I отдела обороны, т. е. в шестой (6-й) линии, считая от центральной ограды, линии обороны дер. Пипле, Дыгры и Станайцы, так как у нас на все времени было достаточно.
Вопрос мог быть поднят о типах окопов, но ближе к противнику они были, как полагается, полевого профиля с ходами сообщения. По крепостной терминологии, передовые позиции (пятая линия обороны от ц. ограды) сделаны основательно, не наскоро, под руководством инженеров и на них было сделано все, что полагается. Я лично видел эти ходы сообщения и указывал еще дополнительные. В числе отпавших обвинений указывается, что передовые позиции сделаны хорошо, почему же здесь говорится, что они сделаны «наскоро»?
2)... «без укрытий, в должной мере предохраняющих от огня современной артиллерии».
Главный инженерный комитет не выработал еще чертежа защиты от современной могучей артиллерии (10'', 12'' и 16,8''), которую немцы подвезли к крепости. Хотя такую артиллерию мы ожидали, но сделать ничего не могли, в особенности я, как не инженер, за неимением не только чертежей, но и главным образом материалов. Наконец, разве возможно построить такие убежища по всей крепости, в особенности в шести линиях обороны (по мобилизационному плану, полагалось только 2 линии, остальные крепость сделала по своему почину) I отдела в военное время, когда главное инженерное управление в мирное время отказывало в [325] кредите даже на капитальную починку старых фортов? Почему я один должен отвечать за все упущения главных военных управлений, в руках которых удерживались все заботы о крепостях?
Несмотря на это, убежищ разных типов и укрытий от пуль, осколков и снарядов от 6'', 8'' и даже 11'' мортир было сделано в крепости за военное время очень много, почти на 2/3 гарнизона. Также в военное время были сделаны 18 бетонных казарм (в общем на 400 чел. каждая) на главной фортовой линии. Больше сделать не могли за отсутствием камня, цемента и др. материалов, израсходованных на устройство восьми армейских, не принадлежащих крепости полевых позиций.
3) ...»а) долговременного профиля сооружения фортовой линии — запущенными, с оплывшими брустверами, выпученными контрэскарповыми стенками и без достаточного количества бетонных и др. убежищ и укрытий, способных охранить их гарнизон от огня даже осадных орудии средних калибров».
С начатой постройкой новых фортов на старые форты за два последних года не давали кредита даже на сносный ремонт. Повторяю опять: почему же меня (одного) делают ответственным за старую крепость, которую я не строил и в течение войны, конечно, не мог перестроить заново? Это обвинение остается, очевидно, по незнакомству с крепостным положением в Киеве. Да и возможно ли говорить о выпученной где-то стенке или выпавшем кирпиче, когда от действий 12'' и 16,8'' снарядов бетон превращался в порошок.
4)...»не принял меры к оборудованию сетью подземной телефонной связи».
Принял все зависящие от меня меры: в крепости составлен был проект сети в 2 800 000 р., с работой на несколько лет. И проект этот был отправлен в гл. техническое управление на утверждение, где он при объявлении войны был затерян, но затем зимой найден и возвращен. Но кабели и разные аппараты (станционные, контрольные и др.), что гл. техн. упр. [326] должно было заказать за границей, не выслали с объявлением войны. При приближении в конце августа 1914 г. противника к крепости надо было управлять ее войсками и артиллерией по телефону, а потому раскатали воздушный кабель (как предполагалось и по мобилизационному плану): телеграфного около 800 верст и артиллерийского 1800 верст, которым и работали до последнего дня и часа, что подтверждают многие свидетели. Правда, воздушный телефон портился, но зато быстро и чинился, чего нельзя сделать под ураганным огнем с подземным телефоном, который, кстати сказать, и по проекту прокладывался от центра крепости лишь до фронтовой линии, с выпуском концов до охранительной позиции, а далее все равно прокладывался воздушный телефон.
Из изложенного видно, что неустройство подземного телефона, как от меня не зависящее, не может быть поставлено мне в вину.
5)...»не сделал распоряжения: а) вовремя снести постройки перед укреплениями».
Кто-то из младших артиллерийских офицеров заявил, что у него перед батареей в 1/2–2 верстах была оставлена постройка. Нельзя же обобщать один случай в общий, как сделал составитель обвинения. Вообще же не понят факт о наличии отдельных домов, небольших рощиц, отдельных деревьев и др. одиночных предметов, специально оставленных на очищенной от деревень, садов и лесов эспланаде для ориентировки на местности — без них стрелять трудно. На артиллерийских полигонах в мирное время специально строят декорации различных местных предметов (дома, мельницы, прожектора противника и проч.) для ориентировки, если нет естественных.
6) ...»б) устроить оборону оврагов».
Там, где было нужно, овраги приведены в оборонительное положение, но, конечно, не все, в чем не было и надобности. Почему считается не защищенным один из оврагов (кажется, Казимиржевский), когда нижняя его треть была укреплена, [327] а на две остальные было направлено много мортир и укрывшийся в них противник неоднократно выбивался оттуда огнем! Переспросите очевидцев.
7) ...»в) срубить леса, мешавшие обстрелу подступов к оборонительным сооружениям крепости и дававшие укрытие неприятелю».
Все подступы были открыты, так как все леса, предназначенные по плану обороны к уничтожению, были срублены. Если в 1915 году в крепости еще задались желанием расширить эспланду ввиду выдвижения вперед линий обороны, то и этот проект был почти выполнен, ибо в I отделе обороны, где шел главный бой, в направлении железной дороги и шоссе к границе остались только небольшие рощи, простреливаемые насквозь крепостной артиллерией, и остались лишь потому, что крепость, по приказанию свыше, должна была построить своими инструментами, материалами, рабочими и инженерами восемь армейских, не принадлежащих крепости позиций: 1) у Вержболово, 2) поперек шоссе на Волковишки, 3) Козлово-Рудскую (на 2 корпуса), 4) у Вильки, 5) Мунишканцы, 6) Бобты, 7) Вендлягола, 8) у Янова и даже 9-ю у Крони (инженеры и инструменты). Многие из этих позиций строились на дивизию, отчего крепость, тратя свои средства на других, сама часто и надолго оставалась без инструментов и материалов, но не жалела, так как работала на общее боевое дело. Я с готовностью шел на общее дело и помогал, чем мог; меня же теперь обвиняют в бездействии.
8) ...»допустил размещение крепостных орудий на фортовой линии столь скученно, что это способствовало успешному со стороны неприятеля обстрелу артиллерии крепости и быстрому приведению к молчанию».
Это обвинение — какое-то недоразумение. Очевидно, речь идет о батареях, так как орудия устанавливаются во двориках батарей, возводимых точно по чертежу.
Батареи размещались артиллерийскими комиссиями и, по существующим положениям и масштабам ожидаемой крепостной [328] борьбы, вполне правильно. Т. е. если батареи ставились в две линии (например, перед широким оврагом и позади него, что тактически необходимо), то не ближе 250 саженей, что вполне обеспечивает от перелетов. Кроме них, еще возводились запасные батареи, пока невооруженные, на случай разрушения первых. Вообще и это обвинение основано на показаниях лишь одного-двух свидетелей, которые не могли оценить применение германцами массового огня многочисленной и могучей артиллерии, стрелявшей не прицельно, а по площадям, где все встречаемое сносилось без разбора.
9) ...»не принял мер к снабжению охранительной и передовой линий укреплений достаточным количеством артиллерии».
В крепости не положено, но мной, что подтверждено свидетелями, было запряжено 30 крепостных орудий, имелось еще 30 полевых орудий и, кроме того, семь разных платформенных батарей (28 ор.), а всего 88 орудий. Все эти орудия были выдвинуты вперед на передовые и охранительные позиции в I отделе (а частью во II и IV отд. для стрельбы во фланге I отд.). Это обвинение и в обвинительный акт и в приговор попало по какому-то недоразумению и должно было отпасть в месте с отпавшими обвинениями о недостаточности пулеметов.
По 2-му пункту обвинения.
В 8 часов вечера 3-го августа по получении мной сведений, что вся пехота из крепости ушла в тыл, вызванный мной по телефону на 6-й форт начальник 104-й пехотной дивизии ген.-лейтенант Цыцович дал мне клятву, что он вернет всю ушедшую из крепости его пехоту (показание кап. Домберга, см. стр. обв. акта 29). У меня же оставалось тогда: в IV отделе обороны, у начальника 124-й пехотной дивизии генерала от инфантерии Лопушанского — 2 батальона (дружина тоже еще не сформированной 124-й дивизии) и у разрушенных мостов на р. Немане оставленные мной 2 батальона с целью [329] воспрепятствовать немцам устроить где-либо переправу; причем ген. Лопушанский получил от меня приказание перейти в III отдел обороны для занятия позиции позади 7-го форта, что он утром 4 августа и исполнил. Для всего же остального фронта обратной позиции — до 6-го форта и далее по Шанцевской горе до р. Неман у поселка Понемунь — не осталось ни одной пехотной части, что и подтвердили своими показаниями подполковник крепостной артиллерии Макаров, искавший и не нашедший пехоту утром 4 августа в соседних деревнях, и прочие артиллеристы III отдела обороны, показавшие, что они испортили орудия и окончательно отступили 4 августа в 4 часа дня только потому, что для их прикрытия не было ни одного пехотного солдата.
Окончив у своего блиндажа разные распоряжения, я через Зеленую Гору в 9 ч вечера 3 августа поехал на 6-й форт, во-первых, как на центральный пункт II отдела обороны, и, во-вторых, чтобы удостовериться, насколько успешно генерал Цыцович возвращает свою ушедшую пехоту. И при выезде из города на Вилькомирское шоссе (поворот на 6-й форт по шоссе) уже в сумерках увидел по всему полю и по обочинам шоссе массу отходящей пехоты, а по самому шоссе — обозы. У меня сразу появилось убеждение в том, что или пехоту увели их начальники по чьему-то приказанию (что дознанием и подтвердилось, так как говорили, что кто-то приказал), или она, истомленная 11-дневным беспрерывным боем, вышла из рук своих начальников, а потому остановить и вернуть ее есть мой долг как старшего начальника. Решив остановить пехоту во что бы то ни стало и желая при этом узнать, какие части здесь отходят, в темноте уже я проехал до первого дефиле (мост через р. Зверцу у пос. Кормилово), где и задержал голову идущих частей пограничной дивизии и разные команды ополченских дружин, приказав им становиться на привал. Из пос Кормилово через пос Янов в 12 ч ночи с 3 на 4 августа я послал свое донесение за № 28001, в обвинительном акте приведенное. Передав дальнейшие приказания явившемуся ко мне начальнику пограничной дивизии ген-майору Транковскому и приказав ему с рассветом идти в Ковно, выслав разъезды [330] к р. Вилии к ген. Лопушанскому для связи, я поехал назад к Ковно и свернул к югу на фольварк Довалговичи, где нашел остатки 96-й ополченской бригады. Затем, получив сообщение, что от 6-го форта и из II отдела обороны войска отходят к поселку Румшишки, я ночью же поехал на 6-й форт, но в темноте запутался в проволочных заграждениях, выехал к рассвету на обрыв к долине р. Немана близ полустанка ж. д. Неверовичи, откуда и увидел войска и обозы, идущие к пос. Румшишки. Если на Вилькомирском шоссе оказалась вся пограничная дивизия, то здесь по дороге в 10 верст длиной двигалась не иначе как вся 104-я пех. дивизия ген. Цыцовича, и он ее, следовательно, не остановил и не вернул к 6-му форту, что свидетелями и подтверждается. Желая спасти положение дела в ожидании на 4 августа помощи извне к 4-му форту (3-й Сибирский корпус), видя тем более, что на 6-м форте мне без войск пришлось бы играть лишь пассивную роль, я во имя долга службы и памятуя о значении на войне частной инициативы решил и здесь остановить отходящих лично, не надеясь на начальника 104-й дивизии. Доехав до пос. Румшишки, я приказал останавливать и ставить на бивак части, так как здесь было заметно большое утомление в людях. По дороге я здоровался с ротами и батальонами 413-го и 415-го полков 104-й дивизии и командами прочих отходящих частей, что дало мне право думать об отходе всей 104-й дивизии по чьему-то приказанию. Указанным приемом я остановил почти все части пехотного гарнизона, хотя отдельные части успели пройти до поселка Яново, ст. Кошедары и пос. Жижморы, куда ушли бы и остальные, если бы я их не остановил. В пос. Румшишки меня встретил офицер с запиской от штаба 34-го корпуса. Этой запиской командующей X армией требовал от меня доклада о положении дела. Писать подробное донесение и послать его назад через пос. Кормилово в пос. Янов потребовало бы 4–5 часов времени, и на мое замечание, что я не в состоянии этого скоро сделать, приехавший офицер сказал, что исполнить это быстрее можно через их штаб 34-го корпуса в фольварке Владыкино близ ст. Кошедары, где есть аппарат Юза, и что езды туда 30–45 [331] минут. Поэтому я и решил сам съездить во Владыкино и, доложив лично о положении дела, просить у командующего X армией указаний и помощи в данном случае, так как ему я был вновь подчинен.
Действуя в своем крепостном районе, куда входят ст. Кошедары, ф. Владыкино и прочие места, где я останавливал войска, и не имея в крепости определенной точки моего безотлучного пребывания, тем более что я везде оставлял ответственных начальников для дальнейших распоряжений, я думал лишь о пользе дела и не подозревал, что за эту отлучку буду предан суду.
Из разговора с командующим X армией видно, что во Владыкино я был задержан, следовательно и возвратиться к войскам я не мог а это невозвращение в обвинительном акте главным образом и определяет мою вину, наказуемую по ст. 245{10}.
Все мной сказанное как искреннейшая исповедь и подтверждаемое многими свидетелями указывает на то, что ничего позорного или преступного мной содеяно не было, и я неповинен в том, что пехотные части гарнизона, помимо физической их слабости, не были обучены, воспитаны и стойки и что начальники их не были авторитетны между ними и самовольно уходили с ними в тыл. Все эти войска недавно прибыли в крепость (за 10–15 дней до штурмов, даже за сутки, как 413-й, 414-й полки) и с похода или из поезда шли прямо на позиции в бой. Что сама крепость была слаба против современных могучих орудий и что она не могла противопоставить ураганному огню многочисленной артиллерии германцев такого же ураганного огня и по количеству, и по разрушительной силе снарядов, должно быть вам известно более, чем другим. Также, я думаю, вы не откажетесь подтвердить, как специалисты дела, что никакая крепость не может защищаться долго без помощи пехоты. Столь несчастливо сложившаяся обстановка дала печальные результаты. Но разве я один виноват? А Ковно упорно сопротивлялось отчаянным атакам двух с половиной корпусов германских [332] войск и могучей артиллерии двенадцать дней без какой-либо помощи извне и заставило немцев потерять при штурмах массу своих войск, в чем они сами сознавались и о чем сообщалось в иностранных газетах.
Приговор:
«По указу его императорского величества, 1915 г. сентября с 19 по 26 дня Двинский военно-окружной суд под председательством постоянного члена главного военного суда генерала от инфантерии Дорошевского, в открытом судебном заседании, в котором присутствовали председатель суда генерал-лейтенант Толубаев, временные члены: генерал от инфантерии Сирелиус, генерал от артиллерии Лайминт, генерал-лейтенант Макеев и генерал-майор Шварц, при исп. об. военного прокурора генерал-майоре Быстрицком, при участии помощника военного прокурора полковника Колоколова и при секретаре статском советнике Делле и при помощнике секретаря зауряд-прапорщике Сулькевиче слушал дело о подсудимом, бывшем коменданте Ковенской крепости генерале от кавалерии Владимире Николаевиче Григорьеве, преданном главнокомандующим Западного фронта, согласно высочайшему соизволению, суду особого присутствия Двинского военно-окружного суда по обвинению его в преступлениях, предусмотренных 142-й ст. 2 п., 144-й 2 ч., 145-й и 245-й ст. XXII кн. С. В. П. 1869 г. изд. 4. По послужному списку значится, что генерал от кавалерии В. Н. Григорьев родился 14 июля 1851 г., происходит из обер-офицерских детей, вероисповедания православного, в службу поступил в 1868 году, в офицерских чинах с 18 72 г., в настоящем чине с 1912 г., имеет ордена св. Владимира 2-й, 3-й и 4-й (с бантом) ст., св. Анны 1-й, 2-й и 3-й ст. (с мечами и бантом), св. Станислава 1-й и 2-й ст. (с мечами) и Белого Орла; серебряные медали за Шипку, в память войны 1877–1878 гг., на георгиевской и андреевской ленте; румынский жел. крест, серебрян. медаль в память царствования императора Александра III.
По соображениям вывода обвинительного акта с обстоятельствами дела, разъясненными в судебном следствии и в [333] заключительных на суде прениях суд признал генерала от кавалерии Григорьева виновным:
1) в том, что, состоя комендантом крепости Ковно в течение нескольких лет до текущей войны и все время войны с Германией в 1914 и 1915 гг., он своевременно не принял должных мер к тому, чтобы привести крепость в инженерном отношении в состояние боеспособности и организовать целесообразную артиллерийскую оборону ее, вследствие чего передовые позиции крепости, сооруженные наскоро, оказались без ходов сообщения и без укрытий, в должной мере предохраняющих от огня современной артиллерии, а долговременного профиля сооружения фортовой линии — запущенными, с оплывшими брустверами, выпученными контрэскарповыми стенками и без достаточного количества бетонных и других убежищ и укрытий, способных охранить их гарнизон от огня даже осадных орудий средних калибров; не принял мер к оборудованию сетью подземной телефонной связи; не сделал распоряжения вовремя снести постройки перед укреплениями, устроить оборону оврагов и срубить леса, мешающие обстрелу подступов к оборонительным сооружениям крепости и дававшие укрытие неприятелю; допустил размещение крепостных орудий на фортовой линии столь скученно, что это способствовало успешному со стороны неприятеля обстрелу артиллерии крепости и быстрому приведению ее к молчанию; вместе с тем не принял мер к снабжению охранительной и передовой линий укрепления достаточным количеством артиллерии, вследствие чего при атаке германскими войсками крепости Ковно в конце июля и в первых числах августа 1915 г. гарнизон крепости, неся огромные потери в людях и материальной части, приведен был в расстройство и вынужден был покинуть I и II отделы обороны. При этом суд признал, что, хотя генерал Григорьев и предпринимал некоторые меры к устранению вышеперечисленных недостатков крепости, тем не менее не вникал подробно в дело обороны крепости и не привлекал в должной мере подчиненных ему начальников управлений крепости Ковно к делу улучшения ее боеспособности; [334]
2) в том, что, состоя в должности коменданта крепости Ковно в то время, когда во время боя с германскими войсками часть гарнизона крепости отошла за фортовую линию III отдела обороны в с Кормилово, Довалговичи и Румшишки, а в крепости оставалась крепостная артиллерия и незначительная часть пехоты и саперов (так как остальная часть пехоты отошла) и часть пехоты и крепостная артиллерия IV и III отделов, оставаясь в укреплениях этих отделов, доблестно вела бои с германцами, занявшими I отдел обороны у г. Ковно, он, генерал Григорьев, самовольно во время боя сего 3 августа 1915 г., около 10–11 ч вечера покинул вверенную ему крепость и оставшиеся в ней войска ее гарнизона и вместо предположенной поездки на 6-й форт в действительности уехал в Кормилово, переезжая затем в Довалговичи, Румшишки, Жижморы, Кошедары и обратно в Жижморы; а затем 4 августа в 9 ч утра из Жижмор уехал в штаб 34-го корпуса в с. Владыкино для доклада по телефону о положении крепости командующему X армией, имея полную возможность этот доклад сделать через одного из чинов своего штаба, и вернулся затем в Жижморы в 11 ч утра того же числа, причем оставался все это время без связи с войсками оборонявшегося в крепости гарнизона и таким образом оставил командование вверенными ему войсками во время боя без уважительных причин с вечера 3 августа до 11 ч утра 4 августа.
Обвинение же 1) генерала Григорьева в том, что при описанных условиях передовые позиции крепости оказались слабого профиля, часть без проволочных заграждений с легко воспламеняющимися от неприятельских снарядов защитными козырьками, а долговременного профиля сооружения фортовой линии — с плохо установленными проволочными заграждениями и что он, генерал Григорьев, не принял мер к снабжению охранительной и передовой линий укреплений достаточным количеством пулеметов, суд признал недоказанным, так как передовые позиции были достаточного профиля, все с проволочными заграждениями, с защитными козырьками обычного типа; на сооружениях фортовой линии были нормальные проволочные заграждения и, наконец, [335] на передовой и охранительной линиях имелись пулеметы в количестве, которым располагала крепость; и обвинение 2) в том, что после доклада командующему X армией он, генерал Григорьев, самовольно остался в Жижморах и не вернулся немедленно в крепость Ковно к ее войскам, оставшись ночевать около м, Жижморы, суд признал недоказанным, так как установил, что в 11 ч утра 4 августа генерал Григорьев получил распоряжение оставаться на месте до дальнейших указаний, а затем в 4 ч дня того же числа был по телеграмме отрешен от должности и арестован, и по этим обвинениям признал генерала Григорьева невиновным. Затем суд признал наличие двух уменьшающих вину подсудимого обстоятельств, а именно — долговременную беспорочную службу и боевые отличия в сражениях (в войну 1877–1878 гг.), засвидетельствованные боевыми наградами. Обращаясь затем к определению свойства деяний, в которых подсудимый признан виновным, и к назначению за них наказания по закону, суд нашел, что деяние, изложенное в пункте 1, по своим признакам составляет предусмотренное 142-й, 2 п. 144 ст. XXII кн., С. В. П. 1869 г. изд. 4 противозаконное бездействие власти, выразившееся в неучинении должных распоряжений к приведению крепости в оборонительное положение, за что виновные в случаях особо важных, как в данном деле, подвергаются отдаче в исправительные арестантские отделения гражданского ведомства на сроки, определенные в 31 ст. Улож. Суд по обстоятельствам дела, и ввиду признанных уменьшающих вину обстоятельств, не находя возможным назначить заключение в крепости, определил отдачу в исправительные арестанские отделения по низшей мере 5-й степени сроком на 1 год. Деяние, изложенное во 2-м пункте, по своим признакам составляет предусмотренное 245 ст. той же XXII кн. самовольное оставление во время боя крепости, не вызывавшееся исполнением долга службы, за что виновные подвергаются: лишению всех прав, состояния и смертной казни или ссылке в каторжные работы от 4 до 15 лет, причем суд по обстоятельствам дела и ввиду признанных двух уменьшающих вину генерала Григорьева обстоятельств признал [336] возможным избрать низшее из указанных в законе наказаний, но в высшей мере, т.е. каторжные работы на 15 лет. Этому последнему наказанию подсудимый подлежит по правилам о совокупности преступлений.
По всем изложенным соображениям и на основании высшей меры 3-й степени 14, 16, 142, 2 п. 144, 2 ч. 145, 245 ст. XXII кн. С. В. П. 1869 г. изд. 4 и 906 ст. XXIV кн. С. В. П. 1869 г. изд. 4. особое присутствие Двинского военно-окружного суда постановило: подсудимого, бывшего коменданта Ковенской крепости генерала от кавалерии В. Н. Григорьева, как признанного виновным в противозаконном бездействии власти, выразившемся в неучинении должных распоряжений к приведению крепости в оборонительное положение и в самовольном оставлении во время боя крепости, не вызывавшемся исполнением долга службы, при уменьшающих вину его обстоятельствах, по лишению воинского знания, чинов, орденов, знаков и медалей, дворянства и всех прав состояния исключить из военной службы и сослать в каторжные работы на 15 лет с последствиями в 22–26, 27 и 28 ст. Улож о наказаниях указанными.
На подлинном имеется надпись: «Приговор утверждаю, 8 октября 1915 г. гор. Минск. Генерал от инфантерии Эверт».
Нач. штаба никогда не ходит в частные кинематографы, предоставляя это ежегодное удовольствие Пустовойтенко и Носкову. Пока они сидят там, он работает за двоих и несколько раз пройдет в конец коридора, где помещается генерал-квартирмейстер, чтобы спросить жандарма: «А генерала еще нет?»
Генерал-майор М. К. Дитерихс, генерал-квартирмейстер Юго-Западного фронта, по аттестации Пустовойтенко, ужасный интриган. Мысли сделать «сумасшедшим» генерала Михаила М. Драгомирова принадлежала ему, чтобы занять его место начальника штаба фронта, что, однако, не удалось. Теперь Иванов понял его.
Сегодня был здесь генерал-лейтенант Абрам М. Драгомиров, командир 9-го армейского корпуса, с двумя Георгиями. [337]
Правда, им служится легко благодаря памяти отца, но личные военные качества Абрама и без этого выдвинули бы его.
Сын своего отца, он знает военное дело как свое ремесло, занимается им и интересуется. Гражданственности ни с него, ни с подобных ему спрашивать, конечно, не приходится: политическое невежество отличает всех военных, а выдающихся и особенно. Положительно, кажется, можно занести, как аксиому, что эполеты с двумя полосками и диагональные — верное ручательство в политической безграмотности.
Все ожидают, что 6 декабря Алексеев получит генерал-адъютанта. Не думаю. Разумеется, это не будет оценкой его работы, знаний и способностей, но не было бы лишним просто для того, чтобы в идиотском общем мнении подравнять его с теми (Эверт, Щербачев и др.), кого он неизмеримо выше.
Недавно редактор «Правительственного вестника» князь Урусов обратился к нач. ген. штаба с просьбой о командировании в действующую армию сотрудника газеты Масловского. Беляев направил ее к Алексееву и приложил следующую «справку из дел отдела генерал-квартирмейстера главного управления генерального штаба»:
«Московский градоначальник письмом от 22 июля 1914 г. на имя начальника импер. Николаевской военной академии, но адресованным ошибочно бывшему уже в то время начальником генерального штаба генерал-лейтенанту (ныне генерал от инфантерии) Янушкевичу, сообщил, что, по имеющимся у градоначальника агентурным сведениям, Сергей Дмитриевич Масловский состоит сотрудником органов, хотя и легальных, журнала «Заветы» и газеты «День», но крайне левого направления».
Вслед за этим из департамента полиции поступило добытое секретным путем письмо из Петрограда от редактора журнала «Заветы» (легально издававшийся орган партии социалистов-революционеров, закрытый на все время войны), который рекомендовал С. Д. Масловского (псевдонимы коего С. Мстиславский и С. Димитриев) в орган конституционно-демократической партии и пацифистов «Русские Ведомости» для доставления ему обобщающих статей о событиях войны. Этот документ и послужил поводом [338] московскому градоначальнику сделать вышеприведенное сообщение о Масловском генералу Янушкевичу, который на письме градоначальника наложил такую резолюцию:
«Ген.-кв. и нач. имп. Ник. воен. академии. Это уже 2-й случай с г. Масловским. 1-й прошел благополучно. Если что-либо подобное повторится, придется уволить немедленно. Подобное направление в стенах академии недопустимо. 25 июля».
При сообщении согласно этой резолюции сведений о г. Масловском генерал-лейтенанту князю Енгалычеву в письме было отмечено, что в 1910 г. из министерства внутренних дел уже поступали указания о причастности г-на Масловского к деятелям партии социалистов-революционеров».
Сегодня Алексеев телеграфировал генералу Беляеву:
«Ходатайство о допущении в действ. армию кол. сов. Масловского отклоняется, о чем вследствие письма вашего высокопр. от 15 ноября уведомляю».
26 ноября здесь будет георгиевский праздник, из каждого корпуса приезжают по одному офицеру и по два нижних чина.
Проект Воейкова о мобилизации спорта утвержден Советом министров.