1915 год
Ноябрь
Вчера и сегодня все генералы Ставки, кроме Саханского и Тихменева, завтракали у царя. [259]
Завтра ждут неприятности на р. Стырь. Жаль, что я не видел документов об этом.
Напуганный начальником штаба Ненюков полетел в Петроград.
Борис Суворин пользуется расположением генерала Борисова и Пустовойтенко, миросозерцание которых так же примитивно, как и его самого; понимания государственного дела нет ни у того, ни у другого, как, впрочем, и у всех им подобных.
Был начальник штаба 14-го корпуса генерал-майор Ромейко-Гурко; ранен в правую руку; размазня.
Поговорив с Пустовойтенко, Носков решил остаться здесь до Рождества и вести дело по-прежнему. В «Биржевых ведомостях» 31 октября напечатана длинная беседа Брешко-Брешковского с Рузским, которая пропущена цензурой Северного фронта и, значит, вполне верно воспроизводит слова ищущего популярности «героя». Воспроизвожу только самое бьющее в нос:
«В этом домике — штаб-квартира генерала Н. А. Рузского. Отсюда, из этой патриархальной глуши, с талантливой мудростью командует и управляет он с помощью телефонных и телеграфных проводов миллионами (?!) славных русских бойцов»...«Генерал гипнотизирует вас, набрасывает желанные перспективы скорых побед, зажигает вас манящими надеждами, в которые так хочется верить? Ничуть! Наоборот, он лаконичен, скуп на слова. И, если можно так выражаться, веришь не в его слова, потому что «он ничего не обещает», а веришь, глубоко веришь в него самого... Пожалуй, это сильней, неотразимей»...
«Одно могу сказать — я уверен, что теперь мы застрахованы от всяких неприятных «сюрпризов» со стороны врага. Их не будет уже и не должно быть».
«Ободренный, окрыленный верой, покинул я этот деревянный двухэтажный домик. Через каких-нибудь двадцать часов там, на фронте у Двинска, я убедился, что генерал Рузский принадлежит к числу тех, которые мало говорят, но [260] много делают. Нельзя не согласиться с этим — факты всегда красноречивее слов»...
Сегодня в городском театре в присутствии царя и наследника был один из многих сеансов кинематографа Скобелевского комитета. Ставились два комических номера и затем военные: кое-что из жизни Северного фронта, парады царя в Могилеве и наша группа с ним. Были великие князья Дмитрий Павлович, Георгий Михайлович и Борис Владимирович. Царь с наследником сидел в средней, губернаторской ложе, великие князья, Фредерикс, Воейков и другие — в ложах по сторонам; некоторые свитские были в партере. Алексеев был вдали, в стороне от свиты, но в том же ярусе, где ложа царя; с ним Пустовойтенко. Смешно смотреть, как Фредерикс, стоя за перегородкой, отделявшей его от царской ложи, все время заглядывал за нее и в ту ложу, где был Воейков. Как он стар и уродлив в своей припомаженной моложавости. Здесь же лейб-медик Федоров. У наследника есть гувернер-француз, который снят в фильме, изображающем домашнюю прогулку мальчика, вообще же его никогда не видно. Наследник шалит в саду, но как-то мертво, неживо. Наша группа хороша. Странно как-то видеть самого себя на экране. В антрактах мы все должны были вставать и становились лицом к царю, не получая приказа садиться до новой ленты.
Между прочими был генерал-губернатор Галиции генерал-адъютант граф Бобринский, красивый и на вид довольно симпатичный старик. Он, как и все его управление, продолжает «оставаться на своем посту». Все они в России и получают жалованье; он даже хлопочет о наградах, очевидно, не желая отставать от варшавского ген-губ. Енгалычева.
Упомянув о Галиции, нельзя не вспомнить всей этой нашей политической авантюры и не испытать чувство глубокого стыда за руководителей гнусной русификации. Не знаю, что будет при нашем втором вступлении в эту землю, если оно состоится, но первое вряд ли скоро изгладится из памяти простодушных галичан. Мы сделали все, чтобы оправдать давнишние [261] запугивания со стороны Австрии нашествием русских варваров. Туда хлынула грязная волна подлого чиновничества и жандармствующего сыска, уловляющего совесть духовенства и потирающих руки тыловых полицейских.
Армия неповинна во многом, что там произошло, но она всецело ответственна за полное предоставление края в руки всей этой опричнины, за свою неподготовленность к роли сдержанного завоевателя, за свое непонимание, куда и зачем она вступала.
«Поздравляю славные войска армии с переходом границы, — писал в приказе по VIII армии генерал Брусилов 7 августа 1914 года — Приказываю объяснить нижним чинам, что мы вступаем в Галицию, которая хотя и составляет теперь часть Австро-Венгрии, но это исконная русская земля, населенная главным образом русским же народом, для освобождения которого война и ведется. Русская армия не ведет войны с мирными жителями. Русский солдат для мирного жителя, к какой бы он народности ни принадлежал, не враг, а защитник; а тем более он защитник для родного по крови галичанина Я выражаю полную уверенность, что никто из чинов, имеющих честь принадлежать к армии, не позволит себе какого-либо насилия над мирным жителем и не осрамит имя русскою солдата. С мирным населением каждый из нас должен обращаться так же, как это было в родной России».
Разумеется, эти слова не есть предварительная подготовка Приказы по армии читаются в частях через два-три месяца, да и то не все и не везде. Приказать не значит сделать, а у нас этого-то и не могут никак понять. Мобилизационный план давно был готов. Генеральный штаб хорошо знал, какие части войдут в армии, предназначавшиеся для вступления в Галицию. Их надо было заранее соответственно подготовить, еще с 1912 года к пониманию того, что такое Галиция и ее население. Ничего этого сделано не было, даже боялись подать повод к мысли, что наши войска вообще воспитываются сколько-нибудь сознательно, чтобы этим как-нибудь не обидеть австрийского или германского родича и, чего Боже сохрани, не напугать их призраком войны, к которой оба немецких [262] императора готовились десятки лет, совершенно не скрывая от своих армий, с кем и где им придется бороться.
И вдруг при отсутствии всякой подготовки, да еще при систематическом отдалении офицерского состава от тени какой бы то ни было политики, кроме политики всемерного содействия домашнему черносотенству и угнетению народа, с девизом «Патронов не жалеть!», диким войскам пришлось вступать в благоустроенную переднюю Австрии...
Главнокомандующий Юго-Западным фронтом Иванов, разумеется, не без помощи своего начальника штаба Алексеева 10 августа издал приказ за № 40, который должен считаться одним из классических образцов нашей приказной литературы. Вот его полный текст.
«Обращаю внимание командующих армиями на отношения офицеров и нижних чинов всех частей и учреждений Юго-Западного фронта к населению Галичины и предписываю своевременно озаботиться необходимыми разъяснениями применительно к нижеследующему:При сношениях с поселянами необходимо помнить, что крестьянское население восточной Галичины представляет собой коренной русский народ. Поселянин в этих областях говорит на малорусском наречии, а интеллигент — на чистом русском языке.
Необходимо помнить, что если в Западной Галичине, населенной главным образом поляками, отношение наших войск к населению определится в зависимости от отношения к нам Галицких поляков, то в Восточной Галичине, населенной русскими, отношения наших войск, особенно к крестьянам, должно быть доброжелательным и мягким, чтобы они могли видеть в нас действительно избавителей зарубежной Руси от австрийского гнета.
Доброжелательное отношение к населению Галицкой Руси может выразиться в следующем:
1. Особая осторожность при реквизициях.
2. Уважение к местным святыням. Необходимо помнить, что русские Восточной Галичины униаты, по духу и стремлениям [263] весьма близкие к православию. Посещение униатских храмов и поддержка их нашими войсками рекомендуются. Желательна раздача населению крестиков и икон (бумажных) из Киева и Почаева, так как эти святыни особенно почитаются русскими галичанами{7}.
3. При приветливом, без заигрывания, отношении необходимо усвоить некоторые местные русские обычаи, например приветствие при встрече «Слава Иисусу Христу» и ответ «Слава навеки».
4. В особо уважительных случаях войска должны прийти на помощь голодающему русскому населению, которое может встретиться, выдачей муки или хлеба.
5. Гуманное и предупредительное отношение к перешедшим на нашу сторону раненым и пленным русским галичанам, которые оказались в рядах австрийской армии.
Необходимо ознакомить всех офицеров армий с нынешним состоянием Галичины по разосланной в штабы всех армий брошюре «Современная Галичина», составленной при военно-цензурном отделении штаба главнокомандующего. Ознакомление командного состава всех армий с положением и значением в Галичине каждого из элементов (русского, польского, еврейского и немецкого) поможет разобраться и установить необходимые отношения к той или иной части населения.
Необходимо помнить основы австрийской политики в Галичине, опирающейся на чиновников из поляков и в последнее время (с 1907 года) на так называемую «украинофильствующую» интеллигенцию («мазепинцы»), мечтающую об отторжении от России нынешней Малороссии и распространяющую свои идеи в части крестьянского населения.
Таким образом, нашим войскам придется встретиться в Галичине наряду с пассивно-доброжелательным отношением [264] к нам коренного русского населения с выжидательно-враждебным отношением «украинофильствующей» партии, особенно интеллигенции, и, наконец, с активным сопротивлением той части польского населения, которая заинтересована, как держатель власти в крае, и опирается на свои полувоенные сокольские организации (бойскауты), вооруженные австрийским правительством и обученные австрийскими офицерами. Активного сопротивления некоторой части населения (поляков, мазепинцев и социал-демократов) следует ожидать главным образом в городах: Тарнополе, Бережине, Львове, Стрые, Перемышле, Коломые, Станиславове, Черновцах, Бориславе, Дрогобыче.
Во всех случаях рекомендуется опираться на русскую часть населения, сознательно идущую навстречу России.
К брошюре «Современная Галичина» приложена схема с показанием тех пунктов, в которых находятся стоящие «за Россию» члены Галицкого «Русского Народного совета» (необходимо отличать от «Народного комитета» «украинофильской» организации) и сознательные сторонники Русской Народной партии. В числе последних на первое место надо поставить председателей читален имени Михаила Качковского (находятся во всех селениях с русским населением), а также «Русские дружины». Что касается духовенства, то часть униатских священников, бесспорно, идет навстречу России.
Католическое духовенство требует более осторожного к себе отношения. Особой бдительности и осторожности в отношениях к себе требуют монахи «базилианских монастырей», являющихся в последнее время центрами мазепинской агитации в Жолкиеве, Крешове, Крестинополе, Дрогобыче, Михайловке, Уневе (Золоческого уезда) и Львове.
При вступлении наших войск в Галицию мы во всех случаях должны смотреть на дружественное нам русское население как на родных братьев, сыновей единой Руси, от которой Галицкая Русь отпала в силу случайно сложившихся исторических условий.
Ныне при объединении славянства, теснимого германским миром, родная нам по крови Галичина с открытым сердцем [265] и добрыми чувствами должна войти в лоно великой Матери Руси».
Разумеется, как и должно было ожидать, брошюра «Современная Галичина» осталась неизвестной войскам, а выделенные ими из себя управители, занятые самой жизнью, не имели досуга на ее прочтение. Я не хочу этим сказать, что при знакомстве с брошюрой военно-цензурного отделения штаба фронта армия ее отдельные представители были бы поставлены на правильный путь. Отнюдь нет. Но только констатирую, что, идя на охоту, кормили собак... А ведь Иванов, командуя войсками Киевского округа, задолго до войны знал о плане кампании в Галиции.
И началась позорная галицийская эпопея...
«Для временного гражданского управления в местностях, занятых по праву войны, приказываю, — писал генерал Брусилов 10 августа, — назначить в каждом корпусе энергичного штаб-офицера для исполнения должности земского правителя в пределах корпусного района В помощь штаб-офицеру назначить необходимое число казаков. Временное управление в тыловом районе армии организовать распоряжением начальника этапно-хозяйственного отдела штаба армий, возложив исполнение обязанностей областного и окружного земских правителей на начальников этапных участков и этапных комендантов. Все местные гражданские власти должны продолжать действовать под наблюдением и руководством вышеуказанных штаб-офицеров и этапных комендантов. В случае же, если должностные лица местного гражданского управления удалились по распоряжению своего правительства или самопроизвольно, то на обязанности земских правителей назначить для гражданского управления занятого края других лиц, наиболее благонадежных из местных жителей. Назначенные в корпусах штаб-офицеры и этапные коменданты немедленно по вступлении в исполнение своих обязанностей должны объявить во всеобщее сведение: а) что религиозная и гражданская свобода, жизнь, честь и имущество мирных жителей будут обеспечены и охранены во всей их неприкосновенности, [266] если местное население будет воздерживаться от всяких враждебных отношений, попыток или действий против войск; б) что суд по делам гражданским и по тем из уголовных, кои не затрагивают интересов войск или не имеют политического характера, будет отправляться на прежних основаниях и по местным законам; в) что существующие в крае всякого рода местные учреждения — административные, хозяйственные, земские, городские и общественные и т. п. — должны продолжать действовать под наблюдением и руководством назначенных земскими правителями лиц и уполномоченных ими должностных лиц и что состоявшие на службе в этих учреждениях лица оставляются на местах и будут продолжать получать присвоенное им содержание; г) что земледелие, торговля, народная промышленность и вообще всякого рода мирные занятия населения, безвредные для интересов армии, не будут подвергаться стеснениям».
Каково было это попечительное отеческое управление, видно из приказа того же Брусилова на следующий день:
«До сведения моего дошло о бывших случаях грабежа и насилия в различных пунктах, через которые проходили войска и обозы. Так, казаками Терского и Кубанского казачьего войска произведены грабежи в с. Крогулец, 14-й парковой артил. бригадой — в м. Гржималове и др. Замеченных в мародерстве беспощадно пороть, причем эту обязанность возлагаю на всех без исключения начальствующих лиц, хотя бы виновные и не были им подчинены» (11 августа 1914).
В III армии (Рузского) было не лучше: казаки 1-го Кизляро-Гребенкского полка совершили открытый вооруженный грабеж (приказ от 9 сентября 1914 г.).
Затем в ряде приказов по армиям видны положительно бесчисленные указания на мародеров, грабителей, воров, поджигателей, насилователей женщин и девочек... Культуртрегерская работа шла так успешно, что президент академии наук вел. кн. Константин Константинович обратился к Верховному с ходатайством сохранить в Галиции в неприкосновенности хоть ученые учреждения и вообще памятники истории и науки. «Ввиду сего и по повелению Верховного [267] главн. вновь подтверждаю всем начальствующим лицам необходимость ограждения казенного, общественного и частного имущества от всяких посягательств» (приказ по III армии от 13 ноября 1914 г.). Рузский и дальше все писал...
Три дня спустя, 16 ноября, «народный герой» опять издает приказ:
«Ко мне поступают сведения о случаях грабежа и насилия над мирными жителями в районе расположения армии и в ближайшем тылу (штаб армии в Бржеско. — М. Л.). Я обращаюсь к добрым чувствам русского солдата, который всегда, во все войны отличался самым сердечным отношением к местному населению. Особенно ныне, в Галиции, где жители настроены к нам совершенно дружественно и видят в нас избавителей от австрийского ига, нашим войскам надо беречь свое славное русское имя и не нарушать права чужой собственности. Эти случаи насилия тем более прискорбны, что они производятся только отдельными лицами, которые между тем своими поступками набрасывают тень на целые войсковые части... Виновных в грабеже и насилии приказываю командирам корпусов предавать суду без всякого послабления, дабы первыми же примерами строгой по закону военно-уголовной кары удержать слабых от соблазна польстится на чужое имущество и в самом корне прекратить эти прискорбные для нашей славной армии случаи».
8 декабря главнокомандующий Юго-Западным фронтом приказал принять меры к водворению полного порядка во Львове, не допуская туда съезда офицеров, место которым должно быть не в тылу, а при своих частях. «Приказываю, — добавлял командующий III армией, приводя это распоряжение, — всем старшим строевым начальникам и начальникам частей вверенной армии следить самым бдительным образом за недопущением во Львов и другие города Галиции в тылу командования без крайней надобности офицеров и нижних чинов».
К январю 1915 г. дружественное население родственной нам Галиции «поделилось» с нами уже всем, что имело... Раньше крестьяне лишились лошадей, теперь у них «покупали» коров, на которых они рассчитывали пахать с весны... «Приказываю, — властно писал командующей VIII армией [268] 22 января, — не прибегать к такой покупке скота у тех крестьян, у которых осталось по 2 коровы без наличия лошадей или волов»...
6 марта 1915 г. Янушкевич телеграфировал главному начальнику снабжении Юго-Западного фронта генералу Маврину, чтобы тот оказал продовольственную помощь населению Галиции «не из принципа подачек», а требуя за нее продуктивную помощь армии по исправлению дорог и укреплений.
Какой-то досужий полицействующий администратор донес министру внутренних дел, что военная власть выселяет евреев из Галиции внутрь России. Министр поднял тревогу, и в результате — приказ Верховного, заимствуемый мной из приказа по III армии от 30 марта 1915 г.:
«Принимая во внимание, что у нас в России евреев и так слишком много, прилив их к нам еще из Галиции не может быть допущен. А потому Верховный главн. повелел при занятии войсками новых местностей всех евреев собирать и гнать вперед за неприятельскими войсками, а в местностях, уже занятых нами, расположенных в тылу войск, отбирать из наиболее состоятельных, имеющих среди населения значение и влияние евреев, заложников, которых и выселять в Россию в район оседлости, но под стражу, т. е. в тюрьму, а имущество их секвестровать. Имущество жителей, мало-мальски проявивших враждебность или заподозренных в шпионстве, конфисковать. Для выселения заложников министром внутренних дел назначены губернии Подольская и Черниговская, т. е. уезды, находящееся вне театра войны».
11 мая 1915 г. вел. кн. Николай Николаевич просил Кривошеина «сделать личную оценку предложенной графу Игнатьеву деятельности сравнительно с настоящей и лично решить, когда ему возможно выехать в Галицию». Привожу это обстоятельство, почерпнутое мной в документах, без всякой связи со всем остальным.
К абрису графа Капниста. На Северо-Западном фронте у Алексеева было такое обыкновение: войсковые телеграммы доставлялись ему в портфеле, который приносил жандарм; ключи были в аппаратной телеграфа и у Алексеева; он открывал [269] портфель и отсылал его пустой обратно. Любопытному Капнисту очень не нравился такой порядок, а ключа Алексеев ему не давал. Как-то граф решил прогнать жандарма, сказав, чтобы портфель принесли открытый. Журналист штаба князь Трубецкой послал жандарма доложить, что должен исполнять приказание главнокомандующего. Капнист вторично прогнал жандарма. Трубецкой пошел сам. Капнист встретил его, начал толкать из комнаты и кричать... Дальше — больше; наконец, он уже визжит и вынимает револьвер... В это время к графу подкрался один из состоявших при Алексееве для его личной охраны ингушей и выхватил из руки револьвер, а Трубецкой отдал портфель присутствовавшему при всей этой сцене О. М. Крупину и попросил вручить его главнокомандующему. Капнист выбежал на улицу, встретил у подъезда возвращавшихся с прогулки Пустовойтенко, Борисова и Носкова и начал плакать и кричать, что Трубецкой его оскорбил... На другой день, узнав обо всем этом, Алексеев приказал Капнисту извиниться пред Трубецким, а последний потребовал сделать это в присутствии всех тех офицеров и нижних чинов (писари, жандармы, ингуши), при которых он был им оскорблен. Капнист, скрепя сердце, принес извинение.
Несмотря на мои усиленные вчерашние отговаривания, Носков заявил корреспондентам, что теперь он вообще решил, что всеми ими надо управлять, нисколько не считаясь ни с их профессиональными и материальными интересами, ни с интересами представляемых ими газет, а исключительно с точки зрения интересов воинского дела и потому он предлагает им «подчиняться его команде» и слушать ее... Так, если он по военным соображениям заявит кому-нибудь «Поезжайте на фронт», надо ехать; если скомандует «Поезжайте домой на столько-то времени», надо уезжать и не возвращаться ранее определенного срока. Словом, «по особым соображениям» он будет регулировать число их при Бюро и доведет его до... 2, а остальные будут исполнять его команду...
Перетц заявил, что он согласен на это, считая интерес газеты выше личного самолюбия; Панкратов почти дал согласие подчиниться, и только Орлов всячески запротестовал. [270]
Когда Носков ушел, я разъяснил им, что, конечно, не может быть двух мнений — их считают за курьеров или прислугу, и им всем надо немедленно уехать и предложить редакциям решить вопрос о дальнейшей работе в таком Бюро. Все согласились, а Перетц тут-то и показал, что ему дороже всего 15 коп. гонорара со строки вместо платимых в Петрограде 8 и 400 руб. ежемесячного жалованья, которого в Петрограде он вовсе не имел... Вообще он готов на всякие ограничения лишь бы получать деньги; с точки зрения денег он уже показал себя в разных мелочах; товарищи его ценили. Он все прятался за спину И. В. Гессена, говоря, что за исполнение моего совета «Речи» может даже грозить новое закрытие. В конце концов Перетц был поставлен в такое положение, что должен был согласиться ехать в Петроград. Куда же выше в смысле самолюбия и гордости Орлов — этот сотрудник черносотенца Ф. Духовецкого, а теперь «Русского слова».
Ясно, что не Носкову вести это дело.
Вчера я просил Пустовойтенко запиской дать мне срочную аудиенцию, предупреждая, что дело может осложниться, но он как-то уклоняется и бегает от меня... Их дело; моя совесть чиста, и я очень рад, что все корреспонденты поняли, как я старался организовать все иначе, как боролся с Носковым, как возмущался его нелепыми проектами и выходками. По его словам, Борисов совершенно солидарен с ним (Борисову же нач. штаба дал просмотреть переписанный для царя мой доклад еще в день приезда Носкова, 30 октября). Пустовойтенко тоже, кажется, боится решительно браться за Бюро; у него был начальник военно-походной канцелярии барон Штакельберг и сказал, что не одобряет нахождения здесь «разных корреспондентов»... О, люди, какое вы ничтожество! Один из-за генеральского места, другой вообще из-за придворной карьеры, словом, каждый из-за чего-нибудь готов отказаться от своего мнения и достоинства.
Когда, наконец, у меня пропадет желание делать дело? Когда я стану рабом всей этой подлости? Когда я буду ценить личный покой на даром платимом жалованье? Когда я забуду о родине?... За службу в дружине и в полку в течение [271] 13 месяцев я возмущался ежедневно, но перед тем, что приходится видеть и знать здесь, все полковое, дивизионное и ревельское — совершенный вздор.
Силами этого слоя Россия никогда не воскреснет, нет! Ей быстро не подняться! Так мало людей, которые хотели бы сделать честное дело и были бы сильны. Есть болтуны, есть «дельцы», есть карьеристы, есть покорные слуги всякой мерзости, но почти нет людей честного дела, а тем более в таком количестве, чтобы прогнать всех остальных, занять их места, застопорить старую машину и пустить в ход новую. Тяжело убеждаться в этом, но это убеждение всех, кто хоть отчасти солидарен со мной в оценке людей. Да, прав был Н. К. Михайловский, когда, выслушав филиппики против гнусностей нашей прессы на моем докладе в Союзе писателей в 1904 году, тяжело вздохнул, крепко обнял меня и сказал: «Да вы, батюшка, настоящий Дон Кихот».
Товарищ министра вн. дел Степан Белецкий писал начальнику штаба 30 октября 1915 г.:
«С возникновением войны в министерство внутренних дел стали поступать сведения о подозрительном поведении некоторых групп татарского населения и о возможности якобы с их стороны враждебных выступлений в случае успеха турецкого оружия.Со своей стороны, турецкое правительство в связи с подготовкой к войне было озабочено возбуждением против России племен, населяющих главным образом Кавказ и Туркестан, и с этой целью командировало туда, по имеющимся сведениям, турецких эмиссаров для пропаганды среди мусульманского населения идеи панисламизма. Под влиянием этой пропаганды среди некоторой части мусульман Кавказа и Туркестана, действительно стало замечаться стремление к оказанию в той или иной форме активной помощи Турции.
Симпатии к единоверной Турции среди проживающих в империи мусульман, по-видимому, и в настоящее время поддерживаются турецкими и афганскими эмиссарами, так как среди кавказских и туркестанских мусульман стало замечаться стремление к проявлению симпатий в более реальной [272] форме — в виде денежных сборов на военные нужды Турции, а среди сартовского населения Туркестана образовались даже так называемые «маджахиддины» — тайные комитеты, имеющие своей целью ведение агитации за восстание против России и объединение всех мусульман под властью турецкого султана. Комитеты эти, по сведениям, вошли в сношение с афганским правительством, подстрекая его к выступлению против России и обещая свою помощь в случае открытия военных действий.
Вообще же некоторая часть мусульманского населения империи, сохраняя внешнюю лояльность, сочувственно относится к туркам и немцам и с интересом следит за действиями турецких и германских войск».
В известной степени все это верно. Немцы очень заняты противорусской пропагандой среди магометан и украинцев. С этой целью они создали у себя особые лагеря для наших пленных, где и обрабатывают их всякими способами, включительно до голодовок и побоев протестующих.
Генерал-квартирмейстер Юго-Западного фронта писал Пустовойтенко 30 октября:
«В последний период времени из г. Екатеринослава неизвестными лицами производится рассылка по почте в части войск прокламаций преступного характера, по содержанию своему специально предназначенных для войск, от имени областной организации РСДРП Южного горно-промышленного района 29 сентября на имя командира 9-й роты Симферопольского полка прислана прокламация от имени указанной выше организации, по содержанию своему аналогичная с прокламацией, представленной вам при сношении моем от 20 октября».
Корреспонденты Бюро уехали...
Носков говорит, что рад отдохнуть, и уверен, что они вернутся, а редакции «примут его команду». Прав Гоголь, сказавший об отнятии разума как первом наказании человека...
Я очень настойчиво искал хронологически первого указания, удостоверяющего недостаток снарядов. Оно сделано в [273] приказе по I армии от 7 октября 1914 года:
«Запас снарядов для легких пушек в настоящее время ограничен. Еще раз обращаю внимание начальников всех степеней на необходимость относиться к расходованию снарядов с бережностью, развивая огонь нужной силы только тогда, когда боевая обстановка этого требует, но избегая бесцельной или непроизводительной траты патронов».
Этим именно объясняется переформирование батарей легкой артиллерии Северо-Западного фронта из 8 в 6-орудийные (приказ главнокомандующего Северо-Западного фронта от 19 октября 1914 г.).
Когда и где говорил об этом генерал Ренненкампф в первый раз, я так и не нашел.
Борисов сострил: наши главнокомандующие фронтами требуют: один допинга (Иванов), другой советов (Эверт), третий вожжей (Рузский). Иванов совершенно обабился и осел. Эверт, остро страдая русской боязнью ответственности, действительно, часто советуется с Алексеевым, пользуясь прямым проводом. Рузский же все не может уняться, что он не на месте Алексеева, а то и Верховного.
Носков ходит гоголем, но в глубине души понимает, что сделал глупость; это ясно из того, что сегодня он назвал К. В. Орлова «бестией», поняв, что вчера тот нарочно вел с ним весьма определенный разговор, чтобы именно перед отъездом заставить, наконец, полковника поставить все точки над «и».
Вчера приехал министр иностранных дел Сазонов. Он получает здесь в течение всех суток массу телеграмм. Союзники предполагают начать бомбардировку Афин за то, что греки заложили мины у Салоник, намереваясь взорвать их десант.
Сегодня опять был сеанс в кинематографе в высочайшем присутствии. Шли пустые комические пьесы. Веселая жизнь...
Иванов как-то узнал, что командир Туркменской конной бригады вел. кн. Михаил Александрович самовольно уехал в Петроград. Он послал запрос начальнику штаба бригады: от кого получено разрешение на отъезд? [274]
Со всех фронтов сообщают, что полковники генерального штаба отказываются от принятия полков... Вот военные, вот руководители армии, так радостно получающие полки в мирное время, чтобы скорее добиться генеральского чина! Казнить надо этих сынов и отцов карьеризма.
Царь как-то спросил Алексеева: «Что, генерал Батьянов в отставке?» — «Никак нет, он в резерве и состоит почетным опекуном». — «А-а, значит, с заднего крыльца к моей матушке полез»...
Прибыл адъютант генерала Щербачева с очень важными бумагами. Царь едет сегодня в Одессу до 13-го. Надо передать Щербачеву бумаги, а адъютант его уже уехал. Царь сказал Алексееву: «Я думаю отдать их «Куваке» (т. е. Воейкову), но, боюсь, еще потеряет»... Решено просто дать фельдъегерскому офицеру, который всегда ездит при царском поезде.
Сегодня у Алексеева около 20 минут сидел министр внутренних дел Хвостов. Мужчина очень грузный.
Всем нравятся здесь частые поездки царя к войскам; Николай Николаевич ездил только в штабы фронтов, а войск почти не видел. Очень непохвально для полуфактического главнокомандующего, но совершенно понятно для нынешней куклы и было бы лучше, если б он поменьше носился, избавив боевые части от мирного лакейства.
Вчера у Носкова был член Государственной Думы Демидов и просил допустить в Бюро от «Русских ведомостей» Николая Александровича Максимова, пишущего под псевдонимом «Оглин». Хотя Носков знает, что в политическом прошлом последнего, с его точки зрения, не все благополучно, но дал согласие, надеясь, что таким образом будет хоть один корреспондент. Я известил об этом Аркадагского, объяснив подкладку и добавив то, что добавил мне Носков: «Потом, вскоре же, его можно и турнуть, а сейчас, пока нет царя, пусть побудет»... Вот так все и делается.
По поручению Носкова, читал секретный отчет о дарданелльской операции союзников, составленный капитаном 2-го [275] ранга Медведевым, находившимся на «Аскольде», также, хотя и пассивно, участвовавшем в этой авантюре. По его словам, англичане и французы здорово влопались и все еще не сдвинулись с места. Совершенно непонятно, как и те, и другие, особенно, казалось бы, основательные англичане, сунулись в воду, совершенно не зная броду. По самому же началу они потеряли около 30 000 чел. Начиная с высадки, все было не подготовлено и не обдумано, а общий план — форсирование Дарданелл, выход в Мраморное море и взятие Константинополя — оказался просто фарсом. Турки с помощью немцев так укрепили свои берега целой сложной системой искусно скрытых батарей, что союзники просто теряли голову от массы неожиданных на каждом шагу препятствий.
Прошло уже, считая с первого дня бомбардировки, 9 месяцев, а план не осуществлен и наполовину, несмотря на то что флот союзников по силе артиллерии и по числу больших и мелких судов во много раз превосходит силы турецкого флота. Береговые дарданелльские батареи вооружены таким старьем, которое совершенно бессильно в стрельбе с дальних дистанций. Мало того, входные батареи пролива обстреливаются союзниками и с Эгейского моря, и из самого пролива, а крупная артиллерия союзников свободно поражала внутренние форты просто поверх Галлиполийского полуострова... Англичане и французы всецело владели морем и были обеспечены в подвозе боевых и питательных припасов; и время было избрано ими очень удачное: весной и в начале лета в тех местах если не всегда, то почти всегда очень тихая погода... Турки же, наоборот, были, казалось бы, в самом невыгодном положении, включая хотя бы значительный недостаток снарядов, которые можно получать с трудом только через «нейтральные» страны. И при всех невыгодах своего положения они имеют одно: они ведут позиционную борьбу, имея для нее массу средств в своей гористой природе. Когда начатая 19 февраля н. ст. бомбардировка внешних фортов привела к тому, что все четыре серьезных укрепления Седиль-Бар, Эртогрул, Кум-Каде и Орание были снесены, предстояло двинуть флот по проливу и начать очищать его от батарей... Там-то союзники и поняли [276] ошибку своего плана: отлично скрытые до того турецкие батареи заставили их очистить пролив и направиться с десантом на Галлиполийский берег. Оказалось, что на эту операцию потребовалось почти столько же месяцев, сколько букв в самом слове д-е-с-а-н-т. И это не по оплошности наших союзников, а исключительно благодаря сущности самой операции. Ведь она состоит не только в подвозе и высадке войск, но и в большой и весьма серьезной подготовительной работе. Сначала идет разведка, потом подготовка силами морской артиллерии, которая постепенно приближается к материку. И вот разведка потребовала немало времени. А она очень разнообразна, до воздушной включительно... Вы идете смело на обстрелянное вами место берега, откуда вот уже целые сутки ни звука; вы сами видели, как оттуда бежал выбитый турок, подходите, начинаете высаживаться — и вдруг все погибают в течение нескольких минут под градом пулеметов, искусно скрытых совсем в неожиданном месте и умышленно не обнаруживавших себя до времени. Во многих местах потери были громадные, и только стойкость англичан и настойчивость французов могли побороть первые неудачи. Теперь на их опыте и мы знаем, насколько сложна и опасна всякая десантная операция на вражеской территории, какое множество мелочей надо предвидеть и какая должна быть гибкость всего плана операции, несмотря на его детальную предварительную разработку.
Нач. штаба сообщил сегодня фронтам о непринятии впредь в запасные батальоны только что призываемых без предварительного обучения их внутри империи.
Сегодня были за обедом бывший командующий VII армией генерал от кавалерии Владимир Николаевич Никитин и генерал-адъютант Константин Клавдиевич Максимович, с которым судьба сводила меня в Варшаве в 1905 году. Первый — развалина и шляпа; второй держится, но тоже плохондрос. Никитин до войны командовал войсками Одесского округа, но фактически несла эти обязанности его жена, что и знал весь округ.
В феврале 1905 года Максимович был назначен варшавским генерал-губернатором. На другой день своего приезда [277] в Варшаву бравый казачий генерал в продолжение трех часов уже занимался важным очередным делом вверенного ему громадного края: стоя на дворе дворца, он подбирал себе выездных лошадей и коляску. Было приведено около 40 голов. Сначала он их осматривал, потом лошадей закладывали в экипаж, пускали разными аллюрами, а генерал делал свои замечания, которые немедленно передавались присутствовавшими при этой процедуре офицерами друг другу. Затем лошадей выпрягали, проводили мимо Максимовича, уводили в сторону, закладывали других уже в другой экипаж и т. д., пока, наконец, лошади и экипаж не были выбраны. Я, тогда поручик 2-го крепостного Варшавского полка, призванный из запаса в японскую войну, был в тот день в карауле и изумленно наблюдал из гауптвахты за монтером конюшни.
Обращение генерала Борисова со своим денщиком иногда ужасно, тот совершенно им затерроризован.
При полковнике Щуцком, как командире полка, жила на фронте его жена Елена Константиновна в солдатском платье, над ней солдаты всячески посмеивались. При «дикой» дивизии вел. князя Михаила Александровича жила в форме туркменца madame фон Зон, ведавшая какими-то лошадьми, как дама известная в петроградском лошадином мире. Начальник штаба Ф. Д. Иозефович как-то изругал ее самыми неприличными словами; она жаловалась.
Приехал член палаты Михаила Архангела, ныне прапорщик с боевыми наградами Еленин, фанатический ненавистник евреев; в свое время смоленский губернатор Кобеко запретил ему лекции и за это был внесен Пуришкевичем в список подлежащих смене.
Циркулярами министра внутренних дел от 3 ноября за № 174862 и 174863 предложено губернаторам, градоначальникам и начальникам жандармских управлений принять меры к изъятию из обращения полученных кооперативными учреждениями воззваний московского центрального кооперативного комитета и о недопущении впредь дальнейшего их [278] распространения. 2 ноября состоялось постановление московского градоначальника о закрытии центрального кооперативного комитета.
Сейчас был разговор с Пустовойтенко о Носкове. Я рассказал ему все вкратце. Он понял его раньше, а теперь, как говорит, окончательно утвердился в своем мнении и решил передать Бюро печати полковнику Ассановичу, который будет точно следовать его указаниям и считаться с моим мнением. Перемена эта будет сделана исподволь. Подожду... Вряд ли, однако, выйдет толк: сам Пустовойтенко поразительно мало понимает дело, для которого вызвал меня сюда.
Пользуясь отсутствием царя, к Алексееву приехали жена и младшая дочь.
Сегодня Носков, у которого все делается вдруг, послал следующую телеграмму полковнику Мочульскому:
«Белые столбцы в газетах и пустые места в строчках, являющиеся результатом цензуры, ведут ко всевозможным догадкам, зачастую разгадываемым путем сопоставления. Это вредит делу и производит на общество нежелательное впечатление. Ввиду желательности устранения подобного недочета, на мой взгляд, необходимо, чтобы все газеты империи издавались без означенных пропусков путем сдвигания текста. Не откажите сообщить, можете ли вы это провести в жизнь».
Мочульский ответил:
«С начала войны много раз пытался бороться с белыми местами. В большинстве случаев это результат работы на «монотипе», из которого можно вырубать части отлитых столбцов при невозможности сдвигать остальные строки».
Носков временно успокоился.
Вчера нач. штаба получил следующее письмо от 6 ноября:
«Ваше Высокопревосходительство, Милостивый Государь Михаил Васильевич, постановлением Совета министров я выслан из местностей, объявленных на военном положении, за «нарушение оказанного мне доверия» и за «оглашение официально не обоснованного известия, касающегося военных [279] интересов» (слух о высадке десанта в Варне). Между тем:1) ничьего доверия я не нарушал, так как среди других слухов сообщил редактору и этот слух, ходивший по городу и известный, между прочим, и генералу Струкову;
2) заметки об этом я не писал;
3) кто поместил эту заметку, я совершенно не знаю, так как выехал на следующее утро на фронт;
4) 14 месяцев нахожусь в действующей армии, вывозил из-под огня раненых, имею за это Георгиевскую медаль, был контужен и никогда никаких секретов не разглашал;
5) вменяемая мне в вину заметка, написанная не мной, была среди прочих заметок, тоже не моих, представлена в цензуру и цензурой разрешена;
6) возложение на меня ответственности за пропуск цензурой слуха, ходившего по городу и не мной распространенного, не могу считать справедливым.
Скорблю не столько о незаслуженной высылке, сколько о том, что без всяких оснований брошена тень на мою лояльность.
Сотрудник «Нового времени»
Алексей Ксюнин».
Носкову поручено узнать истину. На его запрос по прямому проводу Мочульский ответил:
«Доверительно. Лично. Решению Совета министров предшествовало расследование. Насколько слышал, Ксюниным было разглашено сведение о Варне, несмотря на предупреждение генерала Струкова о невозможности его напечатания».
Пустовойтенко ведет себя в отношении Носкова явно сухо — настолько, что тот уже сказал мне об этом. В своей политике в отношении печати Носков еще не разуверился. Я сообщил сегодня Пустовойтенко его переписку о «белых местах». Он очень возмущен, что Носков без его разрешения сует свой нос в чужое дело.
Оказывается, мой доклад отдан был Алексеевым Борисову вовсе не для просмотра и внесения исправлений, а для хранения в особом архиве: только Алексеев и Пустовойтенко знают, что он отвергнут царем, сказавшим начальнику штаба: «Еще рано». Это было очень неприятно и для Алексеева, и для Пустовойтенко, [280] но Борисов этого не знает а Носков говорил мне, что он, Носков, отсоветовал Алексееву представлять подобный доклад и что нач. штаба вполне с ним согласился...
Увидев, что Кондзеровский и Ронжин ездят встречать и провожать царя, и не желая ни лакействовать, ни давать почву для сплетен и интриг, что Пустовойтенко будто бы избегает царя, он просил Алексеева поставить эти поездки на вокзал явно и для всех определенно. Алексеев согласился с такой постановкой вопроса, и теперь официально буду сообщать о присутствовании на вокзале определенных лиц.
К нач. штаба обращаются разные высокопоставленные лица с просьбами взять на себя и то, и се, чтобы привести в порядок страну. Например, Родзянко просил его взяться за урегулирование вопроса о перевозке грузов. И постепенно, видя, что положение его крепнет, Алексеев делается смелее и входит в навязываемую ему роль особого министра с громадной компетенцией, но без портфеля.
Какой здесь тихонький, скромный и очень простой Максимович — совсем, как в августе 1905 года, когда, завидев беспорядки на улицах Варшавы, он просто удрал в крепость Зегрже.
Сегодня, в день своих именин, Алексеев получил икону Михаила Архистратига от... князя Михаила Михайловича Андроникова, прозванного в Петрограде «червонным валетом». Это аферист высокой марки, придворный Хлестаков-Ноздрев; он сумел быть необходимым самым разнообразным людям и со всех и за все свои услуги получает хороший гонорар. Одному он помогает находить участников акционерного общества для эксплуатирования концессии, другому проводит устав промышленного товарищества или компании, третьему комиссионерствует по сдаче казенных заказов за границу и... удовлетворяя известную страсть Воейкова, постепенно приобретает популярность в определенном кругу и благоденствует. Еще воспитываясь в Пажеском корпусе, Андроников подавал надежды на дельца большой марки, не кончил курса и поселился в бедном отеле. Представляю себе положение Алексеева — икона ведь не подарок, ее и вернуть нельзя... [281]
В Новогеоргиевске мы потеряли более 100 000 чел. и 700 орудий. Немцы стреляли из 10-дюймовых, а сами поражаемы не были — вот основная причина. Вся армия отошла от крепости, предоставив ее самой себе. Многое объясняется паникой, охватившей гарнизон и население, все потеряли голову. Комендант генерал Николай Павлович Бобырь не внушал доверия к своим способностям — послали генерала Шварца. Он ехал туда из штаба Северо-Западного фронта, как на верную смерть. Когда он вышел из кабинета Алексеева, то много раз и тяжело прощался с окружающими; например, с С. М. Крупининым — трижды. С дороги он дал телеграмму, что заболел. Этой болезни никто в штабе не поверил. В крепость он уже, таким образом, не попал и вернулся назад. Алексеев тревожно ждал исхода операции... Вдруг получается клок радио-телеграммы, посланной каким-то инженерным подполковником: «Мы погибаем, все сметено, все в панике...» Всякое сообщение прекратилось. Потом получили сведения о сдаче... Алексеев был очень потрясен, сидел некоторое время взявшись за голову, потом полтора часа молился у себя в комнате на коленях и вышел уже спокойный. Вообще он укрепляет себя молитвой и молится истово, совершенно не замечая ничего окружающего; он всегда сожалеет, что вечерня такая коротенькая.
Блажен, кто верует, тепло тому на свете...
Когда крепость была уже на краю гибели, из нее вылетели 8 наших аэропланов. Один из них с летчиком Ливотовым попал в Барановичи, где и подвергся обстрелу из батареи при Ставке под командой капитана А. А. Савримовича...
Теперь нач. шт. волнуется за исход операции VII армии, которая должна пройти через Румынию на помощь сербам; возможно, что она десантирует в Греции. Щербачев избран Алексеевым и царем из трех кандидатов. Наш генерал для поручений Искрицкий сейчас в VII армии и ежедневно доносит Алексееву о результатах своего осмотра войск и их материальной части. [282]
Лорд Грей сообщил через нашего лондонского посланника графа А. К. Бенкендорфа телеграммой на имя нач. штаба, что такой его план об оказании помощи Сербии он вполне разделяет и находит лучшим из всех, бывших на рассмотрении союзников. Да, там надо ожидать событий в конце ноября — начале декабря...
Кондзеровский очень горд, что может распоряжаться кинематографом Скобелевского комитета в городском театре, и мягко-петушисто разыгрывает из себя театральное начальство.
Вчера Пустовойтенко сказал мне: «Я уверен, что в конце концов Алексеев будет просто диктатором». Не думаю, чтобы это было обронено так себе. Очевидно, что-то зреет, что-то дает основание предполагать такой исход... Недаром есть такие приезжающие, о цели появления которых ничего не удается узнать, а часто даже и фамилий их не установишь...
Да, около Алексеева есть несколько человек, которые исполнят каждое его приказание, включительно до ареста в могилевском дворце... Имею основание думать, что Алексеев долго не выдержит своей роли около набитого дурака и мерзавца; что у него есть что-то, связывающее его с генералом Крымовым именно на почве политической, хотя и очень скрываемой деятельности.
Тут часто толкается генерал-майор Шидловский — по службе моряк, по образованию военный юрист, по деятельности заведующий «Ильями Муромцами», около которых он и кормится.
Наша армия в начале войны была всего 1 1/2–2 миллиона и больше этого не была и потом; к весне 1916 г. она увеличится.
Царь и румынский король близ румынской границы. Ожидают их свидания, которое, однако, не входило в план поездки.
Полученное мной письмо Н. А. Панкратова ясно показывает, что нашим газетам хоть в морду плюй, а они все будут просить сведений... [283]
Как я и думал, к Носкову приходил фельдъегерь спросить, знает ли он, что от меня ежедневно идут толстые пакеты на фельдъегерский корпус... Было отвечено утвердительно.
Нейтральная печать в особом положении: группе ее представителей Ставкой платится 20 000 рублей в год; они просили на обзаведение своих корреспондентов и пр. еще 50 000. Летом заплачено до 1 января... Пустовойтенко не видит в этой затее никакого прока, но расход сделан был еще при великом кн. Николае Николаевиче и Янушкевиче.
Пустовойтенко говорит, что в исходе всей войны в лучшем случае нам, может, удастся выгнать немцев из России, на что нужно не меньше года, и на этом громадном успехе и придется остановиться.