1915 год
21–31 октября
Великий князь Борис Владимирович, устроивший себе через мать место походного атамана при царе, отнятое для него у войскового наказного атамана казачьего войска Василия Ивановича Покотило, назначенного 8 марта 1915 года, явился недавно к Алексееву и заявил, что царь приказал отпускать [220] ему на представительство 25 000 рублей в год. Алексеев спросил у царя — оказалось, ничего подобного. Конечно, теперь это враг... Ну и семейка!
Генерал Борисов, человек очень властолюбивый в смысле влияния на стоящих на виду людей, в последнее время несколько в колких отношениях с Алексеевым, который не дал ему возможности простирать далеко свое влияние на ход здешних дел. Он слишком заметно для всех влиял на Алексеева на Сев.-Зап. фронте, и потому последний, перейдя сюда, решил отбросить это влияние, ставившее его иногда в очень неудобное положение. Помогла еще и жена, которая боится, что влияние Борисова будет создавать мужу неприятности с царем В результате Борисов сразу был отдален. Так, он хотел жить рядом с комнатами Алексеева, а пришлось поселиться рядом с Пустовойтенко; утром он пил чай с Пустовойтенко, но все добивался пить кофе с Алексеевым. Наконец, последний сказал Пустовойтенко: «Ничего с ним не поделаешь, говорит, что не может не пить кофе; ну, пусть приходит ко мне». А Борисов, не зная об этом разговоре, уверяет Пустовойтенко, что начальник штаба просил его бывать по утрам... Все эти мелочи мало кто знает и замечает, но Борисов остро и больно чувствует охлаждение, никуда не показывается и никого не видит.
Полковники генерального штаба нашего отделения Скалон и Базаров не берут полков, которые им предлагали уже несколько раз как самым старшим в нашем управлении. Обвинять их, именно их двоих, было бы, однако, несправедливо: оба совершенно незнакомы со строевой службой, потому что все время были вне ее. Виноваты те устроители русской армии, которые создали тысячи таких невоенных военных, и те, которые не могут понять, что такие люди не должны привлекаться в строй во время войны, когда поздно учиться на чужой крови.
Корнет Н. М. Алексеев имел разговор с Пустовойтенко, который, по совету Борисова и Носкова, решил сам переговорить с ним. Пустовойтенко убеждал молодого человека выйти из строя, чтобы успокоить отца, который нервничает и тем иногда, может быть, портит дело государственной важности. [221] Он все выслушал, очень достойно заявил, что из строя не уйдет, и вчера же отправился в свой полк.
Непонятная слабость вел. князя Николая Николаевича — начальник военных сообщений Ронжин — искусственно раздул свое управление, преобразованное теперь в главное управление военных сообщений. Он получил помощника в лице генерал-майора Николая Михайловича Тихменова, сотню чиновников и т. д. Оклады громадные. Словом, помпа полная, а дело все-таки не двинется, потому что в основе сконструировано глупо и кабинетно.
Бюро наше не скоро наладится благодаря Носкову, которой идет уж очень ощупью и с излишней осторожностью и боязливостью. Пустовойтенко сам уже заметил это и хочет, чтобы как-нибудь нач. штаба поговорил прямо со мной; конечно, это было бы полезно. Разумеется, и в конструкции Бюро есть существенные дефекты: боязнь печати как таковой, непонимание права страны знать в значительной мере истину положения и неумение поставить Бюро вполне искренно; выделение крайней левой печати вовсе за пределы общения с нею — еще более грубая ошибка, но этого здесь же просто некому усвоить, даже и с поправками, оговорками и т. п.
Помощник нашего журналиста поручик Николай Иванович Давыдов женат на родной сестре жены Алексеева. Человек очень скромный, он никогда не говорит об этом вообще, держит себя с товарищами отлично и корректно. Он написал много стихотворений из военной жизни и одно дал мне на просмотр. Я посоветовал исправить размер и отдать в печать — очень недурно.
Шумский — типичный газетчик нашей пореформенной эпохи, когда идеи стали дешевы, а информация, сенсация и наглое, но авторитетное невежество заполонили прессу. Это фокусник-китаец, который как-то на моих глазах в Екатеринославе тянул изо рта бесконечную телеграфную ленту; тянул, тянул и напутал такие ее клубы, что заполнил всю громадную сцену городского театра... Так пишет Шумский, типичный водолей, сдабривающий свою воду таким количеством просто выдуманных цифр, соотношений, «фактов», [222] «законов стратегии» и т. п., что назавтра сам верит, как Хлестаков, в свои 30 000 стратегических доказательств. Промышленник от начала до конца, человек, вполне стоящий, по нашим временам, своего министерского оклада. Данное ему конфиденциально, сказанное только для его личного сведения — все идет в дело...
Перетц пока вполне корректен, добросовестно относится к своим обязанностям, но, по-видимому, под влиянием нужды часто в одной и той же статье повторяет одни и те же длинные слова... Он печатает свои «обзоры» и в «Дружеских речах» Бафталовского...
Корреспондент «Русских Ведомостей» Николай Андреевич Панкратов, чистый человек, мало понимающий военное дело, очень тоскует в непривычной для него обстановке.
Константин Владимирович Орлов от «Русского слова» — ремесленник, редакционный газетчик, человек, прошедший огонь, воду и медные трубы, но сохранивший живую душу, которую так мало ценят у Сытина, что, в противоположность Суворину, даже и не покупают.
Комендант Ковенской крепости генерал Владимир Николаевич Григорьев отдачей под суд обязан Алексееву.
Замечательно, что и наша, и германская главные квартиры одновременно создают Бюро печати. Мой проект, как оказывается, почти полностью осуществлен немцами, но с той их грубостью и прямолинейностью, которые делают их бюро властным и давящим всю печать.
В организации штаба до Алексеева и Пустовойтенко царил ужасный хаос, не велось даже журналов для записи всех бумаг и телеграмм, а записывалось только то, что поступало до 9 часов вечера... На Сев.-Зап. фронте они застали те же порядки. Однако и теперь, как при Данилове, нет людей, назначенных ведать сколько-нибудь самостоятельно тем или другим делом; все получают только поручения и состоят именно делопроизводителями. При такой системе ни один вопрос не получает быстрой и основательной разработки или даже подготовки; Пустовойтенко самому думать некогда; дела об одном и том же предмете часто поручаются разным [223] лицам (например, иностранным корреспондентам и у Ассановича, и у Базарова). При этом соседство кабинета Пустовойтенко с одной стороны через дверь с Борисовым, с другой — через тонкую переборку с Носковым многим затыкает рот, и важные вопросы остаются не выясненными. Как только кто-нибудь начинает какой-нибудь серьезный доклад, оба соседа, особенно Носков, ревниво оберегающий генерал-квартирмейстера от всех наших полковников, сейчас же появляются в кабинете... Сплошь да рядом я заставал Носкова сидящим у своего стола и напряженно слушавшим, что говорится у Пустовойтенко, взятого им под гнетущую опеку.
Пользующийся расположением царя генерал Дмитрий Григорьевич Щербачев вместо своей XI получает VII армию как более значительную по размеру и получившую более серьезные задачи. Царь хотел назначить его в августе генерал-квартирмейстером Ставки, но, по настоянию Алексеева, назначил Пустовойтенко.
Н. И. Иванов начинает терять все свои симпатичные стороны и обращается в дипломата, притворяющегося мужичком. Он так дорожит сохранением своего положения, что уже совсем перестал рисковать, без чего боевого фронта вести нельзя.
Приказ по штабу Верховного главнокомандующего от 1 октября:
«Государю императору благоугодно было осчастливить меня сего числа телеграммой следующего содержания:«Благодарю вас и всех чинов моего штаба за молитвы, благопожелания и за готовность служить и впредь, не щадя сил и здоровья. Передайте вашим сотрудникам, что я глубоко ценю их ревностное служение в нынешнюю небывалую войну. До скорого свидания.
Николай».
Телеграмма эта явилась ответом на посланную мной всеподданнейшую телеграмму следующего содержания:
«Государю императору. Сегодня, в высокоторжественный день восшествия вашего императорского величества на всероссийский престол, чины штаба вашего величества, вознося Господу [224] Богу горячие молитвы о даровании здравия и многолетия вашему величеству, ее величеству государыне императрице и его императорскому высочеству наследнику цесаревичу, всеподданнейше повергают к стопам вашего императорского величества их верноподданнические поздравления и заверения работать, не щадя сил и здоровья, на благо вашего величества и Родины. Генерал от инфантерии Алексеев».
Телеграмма генерала Александра Ивановича Литвинова по I армии:
«Приказываю: завтра, 23 октября, генералу Жилинскому продолжать наступление, дабы решительными и полными напряжения действиями содействовать развитию успеха, достигнутого войсками Двинской группы V армии, и сломить сопротивление упорного, но уже сильно поколебленного неприятеля. Наступление вести в тесной связи с войсками V армии. Остальным корпусам армии выполнять прежние задачи».
Телеграмма генерала Плеве командирам корпусов V армии:
«Приказываю: завтра, 23 октября, Двинской группе V армии и войскам, подчиненным генералу Жилинскому, продолжать выполнение поставленных им задач. Ожидаю от войск полного напряжения энергии, для того чтобы развить завтра достигнутый успех и окончательно сломить сопротивление упорного, но уже сильно поколебленного врага».
Телеграмма генерал-квартирмейстера Юго-Западного фронта Дитерихса Пустовойтенко:
«Число и организация партизанских отрядов указаны в телеграмме начальника штаба фронта от 28 августа № 1768 на имя генерала Алексеева. Ввиду плохого знания чинами туземной конной дивизии местного языка в Полесье сформированный из состава этой дивизии партизанский отряд расформирован, почему в настоящее время имеется всего 11 партизанских отрядов. Присвоение означенным отрядам определенных штатов представляется нежелательным: кратковременный [225] опыт действия этих отрядов выяснил необходимость постоянного видоизменения их состава. Условия местности и обстановки заставляют действовать то исключительно конных, то исключительно пеших, то тех и других вместе. В партии и отряды выделяются соответствующие лучшие офицеры и нижние чины; присвоение определенных штатов не отвечало бы идее организации партизанских отрядов делая их как бы регулярной частью».
Мне поручено Пустовойтенко оценить значение рукописи «Существует ли русская опасность?», присланной нач. штаба инженером путей сообщения Николаем Борисовичем Емельяновым. Резолюция Алексеева на объяснительной записке автора:
«Брошюру изучить. Готов дать средства для отпечатания на шведском языке и широкого распространения, если она может рассеять страх и опасения шведов в отношении России».
В мае 1915 г. Ставка издала на шведском языке брошюру «Svar pà» «Ett varnin gsord» af Sven Hedin. Russalard rramträngande t ill Atlanten och de Rusk-Svenska relationernas tramtid», Ingeniör Nikolaj Emelijanoff, 1915 (Ответ на «Слово предостережения» Свена Гедина) в количестве 30 000 экз. Теперь автор написал вторую, по-моему, совершенно ненужную; написана она очень хлестко, но без серьезных данных, а в отношении Финляндии и вовсе неблагоприятно. Я так и высказался в своей записке генерал-квартирмейстеру.
В апреле 1915 г., по повелению Верховного, штабом VI армии была напечатана на средства военного фонда брошюра «Кайзер без маски» и вскоре после того переведена на шведский и французский языки. Этим же летом Военный совет, по представлению отдела по устройству и службе войск управления генерального штаба, отпустил известному издателю В. А. Березовскому 1000 р. на издание на немецком языке «Воюющей Германии», которую имелось в виду распространить продажей в нейтральных государствах Позже Ставка уведомила Березовского, что брошюра будет разбросана в Германии. К сентябрю 1915 г. было отпечатано 11 000 экз. [226]
Шумский показывал мне доверенность американского оружейного завода А. Вейса на имя его и какого-то «князя Михаила Михайловича» (кажется, грязного афериста Андроникова) на принятие ими от русского правительства заказа на ружья. Это дело провалилось, потому что теперь, после поездки министра финансов Барка, все заказы пойдут в Англию, а до того дело тянулось. Шумский очень жалеет, что сорвался хороший куш за такую «литературную» комиссию...
Встретил того Владимира Михайловича Черемисинова, ныне полковника, с которым в 1895 г. мы поручиками держали в Москве предварительные экзамены для поступления в академию генерального штаба. Вспомнили гостиницу «Брест», где жили вместе пять дней. Я не мог тогда вынести атмосферы, созданной съехавшимися будущими «моментами». Мне были глубоко противны их разговоры о личной карьере, о баллах; их подсиживания друг друга во время диктовок и сочинений и т. п... Я как-то вдруг прозрел тогда и, несмотря на прекрасные баллы, полученные мной на первых трех экзаменах, решил бежать из этого омута, экстренно подал рапорт и вернулся в полк. Велико было удивление полковых товарищей, а я сам был рад, как удачно бежавший от степного пожара. Начальник штаба VII армии генерал Головин привез Черемисинова сюда как будущего помощника генерал-квартирмейстера VII армии.
Очень приятное впечатление производит главный интендант генерал Дмитрий Савельевич Шуваев.
Какая везде и во всем стройная система лжи! И как она постигается в своем центре — в штабах больших единиц! Все, положительно все основано на лжи. Лжет начальник отряда, когда доносит, что с боем взял такой-то населенный пункт, — тот был очищен неприятелем еще за двое суток раньше и взят без всякого сопротивления, а стреляли только для вида, чтобы написать об этом и не получить подвоха от артиллерии... Лжет генерал, когда сообщает о подвиге в своем присутствии рядового Иванова, беззаветно храбро бросишегося в немецкий окоп и там заколовшего с десяток немцев, — генерал не был на месте, но тонкое указание на свое [227] присутствие на передовых позициях уже гарантирует ему боевую награду, как находившемуся у окопов неприятеля... Лжет захвативший 1000 пленных, а фактически сдавший всего 500, — 500 недостающих не были и взяты, а показываются как убитые во время сражения при неизбежной суматохе... Лжет тот, кто трижды в течение двух суток сообщает о постепенном взятии такой-то позиции, желая этим обратить внимание на трудность своего положения и на свою решимость и твердость, — позиция была взята сразу, хотя, может быть, и не без некоторого сопротивления... Лжет тот строевой начальник, который представляет штабного офицера за отличие при передаче приказания или при выработке плана атаки, — надо помочь штабному, чтобы заручиться его помощью по проведению своей собственной награды... Словом, все систематически врут... И все это знают, многие осуждают, некоторые смеются и сами врут... Нескончаемая цепь лжи и подлости! Не врет только рядовой Иванов — тот делает свое дело молча и никому не доносит о своих подвигах, а они громадны, сказочны, потрясяюще безумны в этом хаосе неустройства, голода, босоножия, болезней.
Такое тяжелое обвинение, конечно, надо подтвердить документами. Вот их несколько из сотен мне известных.
«Часто получаю, — писал командующий IV армией Эверт в приказе от 10 июля 1915 г., — преувеличенные сведения о силах противника и интенсивности боя. Такие донесения дают совершенно неправильное представление об обстановке и могут повлечь за собой несоответственные распоряжения. Было, например, донесение о наступлении значительных сил противника на открытый якобы фланг корпуса; в действительности оказалось, что никакого наступления не было, и это сведение получено от проезжающего казака».
Приказ не подействовал — сделали вид, что не поняли его. Эверт пишет другой (24 июля 1915 г.):
«Последнее время замечается частное повторение выражений «яростные атаки», «адские атаки», «адский огонь» и т, п., между тем как в результате были случаи, когда одна-две роты отбивали эти атаки одним огнем. Такие выражения излишне [228] затемняют обстановку. Мужественная стойкость наших войск не нуждается в сгущении красок; между тем все эти выражения заполняют телеграммы, делают их многословными и перегружают телеграф, на что уже обращалось внимание».
Человек правды, Алексеев писал в приказе по С.-З. фронту от 27 июня 1915 г.:
«В войсковых донесениях очень часто умалчивается о потерях, понесенных во время боев в людях и особенно в материальной части. Иногда говорится, что «потери выясняются», но только в виде исключения я получал результаты этого выяснения. И только спустя месяц, даже более, из требовательных ведомостей, отправляемых начальникам снабжений, приходится уяснять размер утраты, иногда трудно объяснимой. Требую, чтобы в будущем от меня не скрывали потери. Неудачи всегда возможны, и, если часть честно выполнила свой долг, потеря в людях и утрата материальной части не могут лечь на нее пятном. Зная истинное состояние части, можно составить своевременно соображение о пополнении. Рассчитываю, что более не повторятся случаи умолчания о потерях и утратах от начальников, на обязанности и ответственности которых лежит решение вопросов о боевом применении частей. В основе отношений должна быть положена полная откровенность частей и полная осведомленность начальников».
Сегодня у нас было совещание с начальниками цензурных отделений трех фронтовых штабов о том, какие сведения печатать во фронтовых и армейских периодических изданиях, как их передавать сюда, не давать помимо Ставки петроградскому телеграфному агентству и пр. Сумбурный, развинченный Носков поразил всех своей бестолочью, полной неосведомленностью и явным непониманием цели организованного им самим совещания. Во всяком случае эта беседа дала мне еще очень ценные новые сведения. Везде видна полная неорганизованность, как будто вся армия живет первый месяц. Нигде ни в чем нет устройства, никакой взаимной работы. Как пример укажу лишь на одно. «Боевые эпизоды» в газетах Ю.-Зап. и Западного фронтов излагаются так, что при сопоставлении двух-трех номеров каждой из них с другой делается ясен стык фронтов; а так как это, конечно, самое слабое место, то немец туда и [229] бьет. Начальникам цензурных отделений все это известно, они сами и рассказывают, но и из них никто до сих пор не догадался сговориться с редакцией газеты соседнего фронта и нарочно печатать у себя некоторые эпизоды соседнего фронта, чтобы сбить с толку противника А между тем из беседы видишь, что бывшие у нас на совещании подполковники Смирнов, Терехов и Сахаров и подпоручик Лашкевич — еще лучшие офицеры, не погрязшие в тине. План издания фронтовых и армейских газет точно так же не выработан; на Ю.-Зап. фронте «Армейский вестник» издается более года, а еще теперь штаб никак не может решить, для какого, собственно, читателя он печатается... Это видно и из каждого номера.
С принятием Алексеевым нашего штаба началась реорганизация работы штабов вообще. Для иллюстрации приведу телеграмму Пустовойтенко генерал-квартирмейстеру Западного фронта от 9 сентября: «По соображениям оперативного характера, начальник штаба Верховного нашел нужным повременить с оглаской в печати данных о боевых действиях в районе Верхней Вилии, исключив таковые из сообщения для печати 8 сентября. Между тем эти данные появились в обзоре «Нашего вестника» 7 сентября, а оттуда проникли в другие газеты. В том же обзоре есть выражения и фразы, слишком неосторожные при известной близости этой газеты к первоисточникам, как, например, «Немцы против Якобштадта пассивны, продолжают укреплять свои позиции; на линии Ворняны — Сморгонь развивается встречное сопротивление». Во избежание дальнейших несогласованностей начальник штаба приказал, чтобы в печатных изданиях штаба фронта помещались лишь данные из сообщений штаба Верховного, без всяких толкований к ним. Мелкие эпизоды и подробности могут быть напечатаны, однако строго сообразуясь с духом и сущностью сообщений штаба Верховного».
Сегодня наше продолжавшееся совещание было посвящено вопросу о военной цензуре на театре военных действий. Здесь хаос и неурядица прямо потрясающи! Все приехавшие [230] единогласно констатировали, что совершенно не понимают своей задачи и вместе с тем лишены всякого надлежащего руководительства.
Граф Д. А. Олсуфьев присылает начальнику штаба Ю.-З. фронта Саввичу воззвание правых организаций, прося оказать содействие через цензоров к напечатанию; правый Саввич возвращает его, говоря, что не знает теперь ни левых, ни правых. Губернаторы, начальник главного управления по делам печати и многие другие предписывают военным цензорам всякие стеснения, ежедневно отменяют закон и пр. Начальники цензоров, бывшие у нас, сразу согласились со мной, что гражданские власти явно прячутся за их спину в массе своих беззаконий, и потому вполне одобрили мою мысль организовать при Ставке центральный по управлению военной цензурой орган, который точно проводил бы закон о военной цензуре, но ничего больше, не входя ни в какие политические соображения.
О генерале Михаиле Дмитриевиче Бонч-Бруевиче рассказывают как о человеке, совершенно невоспитанном, крикуне, дерзком, не пользующемся репутацией умного человека Начальник штаба Западного фронта Михаил Федорович Квецинский — молодец, человек с инициативой и очень вдумчивый.
Подполковник Сахаров хвалит Щербачева, говорит, что он из тех немногих, которые и сейчас еще готовы идти вперед. Было время, когда его XI армия очень растянулась и ей угрожал прорыв. Щербачев стоял-стоял на позициях, наконец, донес «Не имея сил стоять, вынужден атаковать». Сегодня Щербачев был у нас на завтраке — худой, выше среднего роста, скромный.
Второй день корреспонденты (Шумский уехал на Северный фронт) сидят почти без материала; Носков в своей бездельной суете и интригах не успевает подумать о них, а мою помощь в приготовлении достаточного материала как-то систематически устраняет. Человек постепенных мер, он совершенно не склонен делать что-нибудь решительно и до конца, а все понемножку — ну, и материал хочет давать им понемножку. Ругаюсь я с ним целыми днями; говорю, что так делать [231] нельзя, что если ему все еще неясен общий план нашей работы, то не надо было и приглашать людей, давая редакциям обещания, и пр.; говорю, что нельзя прятать по-страусиному свою голову от немецкого шпионажа, не желая обнаружить существование Бюро тем, чтобы не разрешать представленным у нас четырем газетам одновременно говорить об одних и тех же фактах, если сами корреспонденты ничего не имеют против такого совпадения их сообщений, совершенно к тому же отказываясь делить их между собой или получать разное поодиночке, в каких-то «полусекретных» беседах. Носков твердит свое: «Нельзя в видах военных обнаруживать одновременное снабжение нескольких газет одним и тем же материалом». Потом он сразу же переходит в тон начальника и говорит, что этот вопрос решен им без каких бы то ни было уступок корреспондентам. Вместе с тем его уже «утомляет» чтение их корреспонденции, занимающее у меня, а значит и у него, не более... часа в сутки. Он нервничает и ничего не додумывает до конца. Причина ясна: он весь ушел в личное дело. Он сознался мне, что хочет спихнуть полковника Скалона с занимаемого им места генерала для делопроизводства и поручений при генерал-квартирмейстере и сесть на него, чтобы больше получать и увеличить таким образом свою пенсию, теперь определяемую для него, если бы оказалось нужным, из оклада 100 рублей в месяц, получаемого им в мирное время в качестве преподавателя военного училища. (Весь гонорар его по преподаванию был до 500 р. в месяц; а это только штатный.) Вот это-то спихивание и заставляет его ежедневно лакейски ходить с Пустовойтенко в кинематограф от 8 ч 30 мин до 10 ч 30 мин вечера, а днем от 2 ч 30 мин до 4 ч 30 мин гулять с ним или с Алексеевым и затем в течение дня несколько раз ловить время, чтобы забежать к Пустовойтенко и убеждать его, что на месте штаб-офицера для делопроизводства и поручений, на котором ему приходится дежурить по управлению и не иметь в своем распоряжении офицеров генерального штаба (Скалон не дежурит и имеет таких офицеров), он не в состоянии по неимению времени вести Бюро печати как следует... Все это меня возмущает [232] до крайности. Как сметь говорить такие вещи, имея свободными 23 часа в сутки... Видит все это и Пустовойтенко, от которого я слышу о Носкове самые нелестные отзывы.
С сегодняшнего прочтения ставлю на одобренных Носковым корреспонденциях и статьях штемпель:
«Штаб Верховного Главнокомандующего препятствий к печатанию этой статьи не встречает. «...» 191... года.Генерального Штаба, Полковник».
На более решительное одобрение Носков не пошел. Вообще все боятся обнаруживать Бюро. Скромный аншлаг о нем продержался на дверях во дворе семинарии только... три дня: Воейков не очень-то одобряет...
Сегодня корреспонденты так были обескуражены неожиданным предложением Носкова последовать примеру Шумского и поехать на фронты или в... Петроград, что решили выяснить свое положение вообще. После ухода Носкова они обратились ко мне за советом, говоря, что думали написать ему коллективное письмо, но отложили эту мысль до переговоров со мной.
Мне ценно доверие, которое я заслужил своим вниманием к их профессиональным интересам и сообщением им целого ряда таких сведений, которые крайне важны и сами по себе, и для последующей их здесь сознательной работы. Я посоветовал приготовить тезисы для беседы и пригласил Носкова в Бюро, куда он и пришел в 11 ч вечера из... кинематографа. Как я и думал, увидев, что эти люди не будут долго молчать, он сразу же струсил. Уполномоченный ими Перетц говорил спокойно, и в конце концов Носкову были поставлены «пожелания»: 1) осведомлять их ежедневно и не на лету в столовую собрания о ходе событий, подробно комментируя «сообщение» штаба; 2) давать материал для очерков операций, уже отошедших в прошлое; 3) не предлагать им уезжать, так как в свободе своего передвижения они и не сомневались... Он говорил много, эти разговоры — просто болезнь его, но обещал все исполнить.
Пользуюсь «сводками сведений о противнике» на 21 октября, присланными из штабов фронтов. [233]
Северный фронт Против него расположена неманская армия Бёлова (почему-то фронт везде пишет «Белов») в составе 149–171 бат. и 95 эскадронов; из них около 53–57 бат. и 23 эск. стоят от Рижского залива до п. Сетнен и около 96–114 бат. и 72 эск. — от п. Сетнен до озера Дрисвяты; штаб Белова в Шавли, причем ближе к озеру расположены дивизии Бекмана и Ценгера.
Западный фронт. От оз. Дрисвяты до оз. Нарочь стоит X германская армия (72 бат. и 71 эск.); от оз. Нарочь до Вселюба — VIII герм. армия (126–147 бат.); от Вселюба до оз. Выгоновского — IX герм. армия (116–117 бат. и 24 эск.); от оз. Выгоновского до Любашева — армейская группа Гейдельброка (31 бат. и 24 эск.); от Любашева до жел. дороги Ковель — Сарны — части IV австрийской армии Пухало (17–29 бат. и 72 эск.).
Юго-Западный фронт. От жел. дороги Ковель — Сарны до Н. Почаева — 190–200 бат., от Н. Нечаева до Подгайца — 115 бат., от Подгайца до Черновиц — 125–130 бат. и 80 эск.; между всеми этими австрийскими войсками кое-где вкраплены германские части.
Высшее командование немецкими армиями распределено так: от Рижского залива до Вселюба — фронт Гинденбурга, от Вселюба до Любашева — фронт принца Леопольда Баварского, от Любашева до Черновиц — фронт Линзигена.
К. В. Орлов сегодня уехал в Москву, поняв, что ему, репортеру, у нас дел гораздо меньше, чем обозревателю военных событий «Русского слова» Михайловскому, который, однако, сюда не приедет. Панкратов написал о своем сомнении в редакцию. То и другое, конечно, правильно.
Орлов рассказывал, что Дорошевич за последние годы держит себя вдали от сотрудников, но их материальные интересы всегда отстаивает перед Сытиным, который его побаивается, и притом его одного. Никакой единоличный редактор в «Русском слове» невозможен, потому что с каждым приездом Дорошевича в Москву он должен будет стушевываться: [234] Дорошевич не терпит ничьего мнения и всех заставляет делать все по-своему.
«Волшебник» наживает большие деньги не только потому, что, получая от Москвы крупные суммы, сам расплачивается со всеми неизвестными Москве петроградскими сотрудниками, но и потому, что имеет еще всякие другие ресурсы, неизбежные при малой разборчивости популярной газеты. В делах «политики» он вообще ведет дело так, что Москва вполне в его руках, и, уйди он сегодня, завтра газета надолго останется без «большой политики».
Начальник штаба III армии писал 21 октября начальнику штаба Западного фронта, что при опросе в плену наших нижних чинов они очень охотно рассказывают немцам все, что знают, «о недостатке снарядов; о месте, где обучались, и т. д.». «У многих нет сознания позорности плена и по пути в места постоянного содержания редко у кого возникает желание бежать. Наиболее пассивным элементом являются ратники старших возрастов, которые открыто говорят: «Слава Богу, что попались в плен, теперь останемся живы». На предложение бежать из сотни находится один, и то после долгих уговоров и доказательств о том, что безразлично — умирать ли от голода или от неприятельской пули. Пользуясь отсутствием патриотизма и сознанием долга у наших солдат, германцы и австрийцы широко комплектуют пленными свои тыловые учреждения. Многие из бежавших из плена показали, что видели обозы от 200 до 300 повозок, где исключительно были наши пленные; для присмотра за ними назначалось по одному германцу на 10–15 человек... Все этапы, хлебопекарни, кухни — как полевые, так и местные — обслуживаются нашими пленными. Доходит до того, что немцы переодевают наших пленных, ездящих при полевых походных кухнях и обозах, в германскую форму, на что те безропотно соглашаются».
Больно приводить эту бумагу, но одна правда должна руководить мною. Зло сознанное — уже половина зла. Да, сдача была, и иногда позорная, не имевшая никаких извинений для армии в целом. Приведу нисколько документов из прошлого. [235]
В конфискованном военной цензурой письме из 3-го парка 1-й гренадерской парковой артил. бригады от 3 ноября 1914 г. находим:
«Киевский полк отличается бегством, иногда без серьезного повода; соседние полки просили даже заменить Киевский полк другим, так как они таким поведением открывают фланг соседей. А надо просто убрать командира полковника Веревкина, фаворита начальства».
В письме неизвестного от того же дня:
«Я поднялся из окопа, и моим глазам представилась невероятная картина: роты справа и слева, поднявши белые флаги, сдаются немцам. Нечто невероятное! Из другого полка, сидящего рядом с нами, также попало в плен 8 рот».
Из письма служащего в 5-м Сибир. мортирном дивизионе на имя Н. Н. Ч.:
«Потери у нас громадные. 14-я Сиб. дивизия в составе 16 000 чел. ввязалась в бой 2 ноября 1914 г., 11-го в ней было 2500. 13-я Сиб. вступила в бой 2 ноября, 16-го в ней оказалось вместо 64 рот всего 3 роты; некоторые роты состоят всего из 15 чел. Почти одна треть сдалась в плен. Идет усиленный обстрел пулеметами, много убитых. Вдруг какой-то подлец кричит: «Что же, ребята, нас на убой сюда привели, что ли? Сдадимся в плен!» И моментально чуть ли ни целый батальон насадил на штыки платки и выставил их вверх из-за бруствера».
Из приказа по IV армии от 21 ноября 1914 года:
«Мной усматривается из полученных донесений слишком большое количество без вести пропавших нижних чинов, из числа которых большая часть, несомненно, попавших в плен. Приказываю произвести и впредь производить в полках строжайшие расследования об обстоятельствах, при которых могли иметь место подобные недопустимые случаи, и по данным расследований составлять списки всех нижних чинов, сдавшихся, не использовав всех средств к сопротивлению, до штыков включительно, для предания их по окончании войны суду по законам военного времени. Копии списков препровождать в штаб армии для надлежащего направления в случае, если по возвращении из плена эти нижние чины не попадут в свои части, а также сообщать на родину о позорном поведении не исполнивших свой долг перед царем и родиной». [236]
Из приказа по II армии от 19 декабря 1914 года:
«Стойкость, мужество и геройская храбрость русского воина была всем известна с самых древних времен, и имя русского чтилось и уважалось даже нашими врагами. За полтораста лет до этой войны мы также дрались с немцами, но тогда о сдаче не было речи. Напротив, немецкий король говорил тогда; «Русского солдата мало убить, надо еще повалить». Такова была русская стойкость. К великому стыду, теперь замечается, что в эту войну русские сдаются в плен. Неужто мы, сыновья и внуки героев, дошли до того, что, забыв присягу, забыв позор, который пленные приносят своему полку, армии, родной матери, святой Руси, измалодушествовались до страха перед врагом? Не может этого быть! И этого нет: главная масса армии — честные солдаты, и они свято несут свой долг перед родиной. Попадаются же только отдельные трусы, забывающие, что они носят честное русское имя и позорящие его. Не будет же им ни пощады, ни милости! Предписываю начальствующим лицам разъяснить всем чинам армии смысл статьи 248 кн. XXII Св. воен. постан. Предписываю подтвердить им, что все сдавшиеся в плен, какого бы они ни были чина и звания, будут по окончании войны преданы суду, и с ними будет поступлено так, как велит закон. Требую сверх того, чтобы о всяком сдавшемся в плен было объявлено в приказе по части с изложением обстоятельств этого тяжкого преступления — это упростит впоследствии разбор их дела на суде. О сдавшихся в плен немедленно сообщать на родину, чтобы знали родные о позорном их поступке и чтобы выдача пособия семействам сдавшихся была бы немедленно прекращена. Приказываю также: всякому начальнику, усмотревшему сдачу наших войск, не ожидая никаких указаний, немедленно открывать по сдающимся огонь орудийный, пулеметный и ружейный».
Через полгода Смирнов дает новый секретный приказ II армии (4 июня 1915 года):
«Величайший позор, несмываемое пятно, гнуснейшее предательство, перед которым блекнут самые низкие, чудовищные преступления, — это измена отчизне. [237]Солдат — защитник Престола и Родины.
Солдат — мощь и гордость отчизны.
Кто из нас, от первого генерала и до последнего рядового, смеет даже мыслить о бегстве перед врагом, уступая ему наши цветущие поля и города с родным, близким нам населением?
Какой честный воин может дойти до низкого, гнусного малодушия и добровольно сдаться в плен, имея еще силы сражаться?
Ни одной минуты мы не можем, не должны забывать, что наше малодушие есть гибель для святой, для единственной по глубине и силе материнского чувства матушки России.
В настоящей войне с вековым врагом славянства — с немцами — мы защищаем самое великое, что только когда-либо могли защищать, — честь и целость Великой России.
А тех позорных сынов России, наших недостойных братьев, кто, постыдно малодушествуя, положит перед подлым врагом оружие и сделает попытку слаться в плен или бежать, я с болью в сердце за этих неразумных безбожных изменников приказываю немедленно расстреливать, не давая осуществиться их гнусному замыслу. Пусть твердо помнят, что испугаешься вражеской пули, получишь свою, а когда раненный пулей своих не успеешь добежать до неприятеля или когда после войны по обмене пленных вновь попадешь к нам, то будешь расстрелян, потому что подлых трусов, низких тунеядцев, дошедших до предательства родины, во славу же родины надлежит уничтожать.
Объявить, что мира без обмена пленных не будет, как не будет его без окончательной победы над врагом, а потому пусть знают все, что безнаказанно изменить долгу присяги никому не удастся.
Предписываю вести строгий учет всем сдавшимся в плен и безотлагательно отдавать в приказе о предании их военно-полевому суду, дабы судить их немедленно по вступлении на родную землю, которую они предали и на которой поэтому они жить не должны.
Приказ сей прочесть во всех ротах, батареях, сотнях и отдельных командах с подробным разъяснением и приложить [238] специальное старание, дабы смыслом его особенно прониклись ратники ополчения, поступившие в ряды армии».
21 января 1915 г. главнокомандующий С.-З. фронтом Рузский писал нач. штаба:
«К прискорбию, случаи добровольной сдачи в плен среди нижних чинов были и бывают, причем не только партиями, как сообщаете вы, но даже целыми ротами. На это явление уже давно обращено внимание, и предписано было объявить всем, что такие воинские чины по окончании войны будут преданы военному суду; кроме того, о сдавшихся добровольно в плен сообщается, если это оказывается возможным, на их родину. Указания Верх. главн. будут вновь подтверждены. Хотя после принятых мер число случаев добровольной сдачи в плен значительно уменьшилось, и были даже примеры, когда пытавшиеся сдаться расстреливались своими же в спину, но тем не менее случаи эти будут повторяться и в будущем, пока не устранится главная причина их — отсутствие офицерского надзора, являющегося следствием крайнего недостатка офицеров. Необходимо принять самые энергичные меры к возвращению вылечившихся офицеров, находящихся ныне во внутренних губерниях России. Об этом я просил уже несколько раз, но офицеров до настоящего времени возвращают очень туго. Войсковые части, случайно узнававшие о своих офицерах, которые, будучи здоровы, медлят с возвращением в строй, от себя принимают посильные меры, побуждая к возвращению путем угрозы представлять их в будущем к увольнению без пенсии и мундира».
Приказ по IV армии от 4 июня 1915 года:
«Одна из женщин-врачей, вернувшаяся из германского плена, привела в своих показаниях случай массовой сдачи в плен нижних чинов одного из полков, главным образом ратников, которые в разговоре с ней объяснили причину сдачи тем, что им «надоело сидеть в окопах и они измучились». Главнокомандующий, сообщая мне об этом позорном факте, приказал поставить о нем в известность всех войсковых начальников, с тем чтобы они использовали этот случай для своих приказов и соответствующих бесед с нижними чинами. [239]Пора нам, наконец, откровенно признаться, что рядом с примерами высокого мужества, высоко развитого чувства долга и самоотверженности замечаются примеры малодушия, отсутствия преданности долгу и любви к Родине, что и сказывается на числе без вести пропавших. Необходимо добиться во что бы то ни стало развития у нижних чинов сознания, что сдача до использования всех средств борьбы с противником представляет с их стороны измену, а наряду с этим необходимо также пресечь возможность сдачи в плен людей с недостаточно развитым чувством долга, укоренив у всех нижних чинов убеждение, что сдающиеся добровольно будут уничтожены огнем собственных пулеметов, ибо к трусам и изменникам другого отношения быть не может. Приведенный выше эпизод имел место не во вверенной мне армии, но и среди частей IV армии случаи преждевременной сдачи также, к сожалению, бывали.
Так, во время майских боев в окрестностях Опатова в одном из полков произошло следующее. Наступавший на неприятельскую укрепленную позицию батальон залег перед проволочными заграждениями в ожидании приближения соседей. Когда выяснилось, что соседи не подойдут, батальону приказано было отходить назад. Но так как отход приходилось совершать под огнем противника, то часть отошла, а часть предпочла вместо этого остаться лежать на местах и сдалась в плен неприятелю. Все это произошло на глазах нижних чинов 300-го пех. Заславского полка, находившихся под начальством штабс-капитанов Ильичевского и Кочкина, которые, будучи возмущены столь очевидным нарушением сдававшимися своего долга, приказали открыть по ним огонь. Штабс-капитанам Ильичевскому и Кочкину, проявившим вполне правильный взгляд на дело и необходимую для данного случая решительность, объявляю от лица службы благодарность. Такими же правильными взглядами, а равно твердостью и решительностью приказываю проникнуться и прочим войсковым начальникам и, отбросив в сторону всякие гуманные соображения, совершенно недопустимые при условиях настоящей войны, безмилосердно расстреливать [240] забывших присягу. Наряду с этим приказываю пользоваться каждым удобным случаем для ознакомления нижних чинов с такими эпизодами из боевой жизни войсковых частей, которые могут послужить примером для остальных.
К числу последних может быть отнесен, например, случай с батальоном 187-го пех. Аварского полка, который в бою 8 и 9 ноября 1914 года у сел. Льгота Мала и Виклов, действуя под командой полковника Заря и будучи окружен австрийцами, не только не положил оружия, но перешел в наступление, отбросил неприятеля, взял в плен 27 офицеров, 826 нижних чинов, 8 пулеметов и захватил более 1500 винтовок».
Истинные причины этого позорного и ужасного явления, по моему мнению, не совсем те, на которые указано в приведенных документах.
Все базируется на страшном общем народном недовольстве своей жизнью, на сознании, что все равно никакими жертвами во время войны не купить новой жизни, нового ее строя. В России человек потерял себя и сделался крайним индивидуалистом, не видя ничего от общества и ближних. Совершенно атрофировал он в себе сознание связи общего блага с огромным целым; он сознает, что в этом целом им никто не дорожит, что он стоит только в счету вагонов пушечного мяса... Ведь любовь к родине отходит в нашем внутреннем сознании все дальше и у многих миллионов совершенно атрофировалась, заменившись самым свинским эгоизмом. Если бы не это ужасное отмирание высокого чувства, у нас не было бы повального воровства, повального игнорирования общих интересов, повального устройства своих собственных личных благ, чего бы они ни стоили родине.
Мнения о Щербачеве различны: у Пустовойтенко, Носкова и Давыдова отрицательное; у Сахарова, Терехова и Крупина — положительное. Терехов рассказывает, что Щербачев, будучи начальником академии генерального штаба, дал в ней свободу научным течениям, не удушая молодое течение, которое отстаивало необходимость отказаться от детального изучения [241] войн Юлия Цезаря и т. п. и обратить особенное внимание на войны 1870–1871, 1877–1878 гг. и японскую. В числе молодых бунтарей против стратегической схоластики был и Головин, взятый теперь Щербачевым на должность начальника штаба армии, кстати, она будет расположена около Одессы.
Пустовойтенко очень хочет придерживаться закона, особенно в назначениях офицеров генерального штаба, но видит, что вообще в России по этому пути идти не рекомендуется...
Рузский ведет интригу против Алексеева, пользуясь для этого председателем Государственной Думы Родзянко.
Кое-какие меры против интриги Алексеев принял — не знаю только пока, какие именно.
Резолюция Алексеева на моем заключении о рукописи Емельянова: «Отклонить предложение г-на Емельянова и вернуть ему рукопись. Думаю, что не дело штаба искать подходящее лицо для составления труда, это дело Мин. И. Д. Если же будет предложение ценного труда, я готов дать средства на его издание».
Приведу, кстати, письмо какого-то сумасшедшего Вольфрида Унгера к вел. кн. Николаю Николаевичу от 5 сентября 1915 г. из Сердоболя, написанное на шведском языке вперемешку с английским, и притом довольно безграмотно на обоих. По его мнению, России нужен диктатор, которого он и видит в лице вел. князя; против немцев надо использовать все русские войска, а потому следует вывести их из Финляндии и тем показать ей полное свое доверие; надо организовать в Финляндии производство военных предметов, провозгласить автономию страны. «Я хочу сообщить в. и. в. следующее: я люблю только ее королевское высочество принцессу Марию Английскую, и если ее высокие родители, их величества король Георг V и император и королева Мария дадут свое согласие на наш брак, то мы отдадим себя в распоряжение России и Финляндии». «Моя Мария — это победа для Англии, Франции, России, Италии и Бельгии! Ваше и. в., дайте Финляндии автономию под нашим и наших детей управлением на вечные времена, и мы сделаем все, чтобы на деле помочь союзным государствам добиться победы! Дайте [242] мне власть принять меры, которые я признаю возможными в Финляндии, и я клянусь вам, в. и. в., в верности как Финляндии, так и нас самих!»
Носков уехал сегодня в Петроград по своим личным делам. Пользуясь этим, Пустовойтенко приказал мне составить проект доклада нач. штаба государю о том, что надо сделать для печати, чтобы поднять интерес к ней в обществе в области освещения военных событий. Я написал, кончив в половине четвертого ночи.
«Из бесед с разнообразными представителями русского общества за последнее время становится все яснее и яснее, что общество и народ начинают утомляться впечатлениями войны, впадая даже в некоторое к ней равнодушие. Между тем это обстоятельство не может не иметь серьезного значения для армии и для всей страны, так много делающей по собственной инициативе для борьбы с врагом. И утомление, и равнодушие нельзя не отнести в значительной степени к малой осведомленности общества и народа в области, естественно, ему очень близкой и родной, — в области войны, ставшей народной и охватившей все классы и сословия империи без исключения.
Единственный широкий и наиболее надежный источник осведомления — печать — лишена возможности, с одной стороны, получать интересные, но совершенно верные сведения, с другой — предавать их гласности. Целым рядом условий печать поставлена в такое положение, при котором она совершенно не имеет возможности удовлетворить запросы общества вследствие крайней скудости, туманности и неверности даваемых ею сведений и освещения всего, относящегося к ходу военных сведений. Главная причина такого положения печати — отсутствие необходимого руководства, а это последнее происходит в свою очередь вследствие полного отсутствия какой бы то ни было связи между печатью и единственным компетентным для нее органом — штабом Верховного главнокомандующего. [243]
Развитие и поддержание интереса к войне в обществе и в народе настоятельно побуждают принять возможные меры к тому, чтобы громадная сила печати не оставалась не использованной, и притом наиболее интенсивно и широко. Пример наших противников в этом отношении заслуживает серьезного внимания, как давший исключительно благоприятные результаты. Вместо сколько-нибудь правдивых и интересных для страны сведений в населении создается масса всевозможных слухов, часто очень нелепых и далеких от истины, а потому и крайне вредно отзывающихся на интересах армии и упорной борьбе с врагом.
Между тем до настоящего времени русская печать в течение пятнадцати месяцев независимо от своих направлений дружно и единодушно призывает общество и народ к борьбе до конца, к бодрости духа и к упорной работе на благо родины.
Для предоставления русской печати нового круга интересных и полезных сведений представляется целесообразным нахождение в месте расположения штаба нескольких корреспондентов наиболее влиятельных столичных и провинциальных газет, руководимых в этом отношении самим штабом.
Насколько выясняется из имеющихся в распоряжении штаба данных, в настоящее время интерес населения к войне мог бы значительно возрасти, если бы было найдено возможным предоставить печати при основном условии, что все сообщаемое ею должно зависеть каждый раз от соображений военного характера и никоим образом не приносить какого бы то ни было вреда ходу наших военных действий, права помещения следующего рода сведений и материалов:
1. Опровержения лживых и злонамеренных измышлений иностранной печати о русской армии, отношениях к ней населения и т. п.
2. Упоминание в связи с современными событиями имен главнокомандующих армиями фронтов, командующих армиями и командиров корпусов, с приведением в некоторых случаях названия и номеров наиболее отличившихся подчиненных им частей войск, если есть полное убеждение, что эти сведения уже безусловно известны противнику. [244]
3. Биографии и черты из боевой, прошлой и настоящей жизни командного и руководящего состава нашей армии.
4. Описание подвигов наших многочисленных героев, которые, будучи известными народу, быстро поднимут его настроение и станут близки его сердцу.
5. Более подробные сведения о действиях нашего флота.
6. Сведения о действиях нашего воздушного флота и бронированных автомобилей, особенно интересующие общество.
7. Описание таких наших операций, которые отошли уже в прошлое, но все еще живо интересуют общественное внимание, независимо от своего положительного или отрицательного для нас результата.
8. Ознакомление с лживо составляемыми сообщениями штаба верховного командования неприятельскими армиями.
9. Биографии и черты из боевой жизни неприятельского командного состава.
10. Указания фамилий неприятельских военачальников.
11. Указания названия неприятельских частей войск, несущих большие потери от наших боевых действий.
12. Подробности внутреннего быта неприятельских армий.
13. Описание фактов, указывающих на расстройство неприятельских армий.
14. Указания на расстройство в хозяйственной и общественной жизни неприятельских стран.
15. Схемы фронтов расположения противников, обнаруженного в боевых столкновениях, но отнюдь не при разведке.
16. Сведения, которые могли бы поддержать русских людей в мысли, что наша армия, хотя и понемногу, но благодаря народу снабжается всем тем, чего прежде была временно лишена.
17. Рисунки, чертежи и описания наших ружей, снарядов, орудий, понтонов и т. п., хорошо известных противнику, но совершенно незнакомых очень ими интересующемуся русскому читателю.
18. Ознакомление путем описаний и чертежей с приемами ведения войны (сторожевое охранение, боевая разведка, самоокапывание, служба связи, стрельба и пр.), которые также [245] хорошо известны противнику и также незнакомы и очень интересны для общества и народа.
19. Элементарные сведения из стратегии и тактики, которые облегчили бы читателям сознательное понимание боевой обстановки, помещаемой в ежедневных сообщениях штаба Верховного главнокомандующего.
20. Статьи, в которых авторы, осведомленные о событиях в пределах, допускаемых военными соображениями, имели бы возможность высказывать свои личные мнения о возможном ближайшем будущем и тем создавали бы интерес среди любящих такого рода статьи читателей.
21. Обвинительные акты и приговоры военных судов в отношении всех должностных лиц, о привлечении и осуждении которых в обществе, и особенно в народе, ходят самые темные слухи.
Все эти сведения должны помещаться после одобрения их штабом Верховного и, таким образом, ни в коем случае не могут принести вреда армии.
Для осуществления второй задачи — облегчения печати предавать гласности подобного рода сведения и материалы — необходимо коренное исправление особого Перечня сведений и изображений, касающихся внешней безопасности России и ее военно-морской и сухопутной обороны, рассмотренного Советом министров 24 июля 1915 года.
Уже 31 июля 1915 года Верховный главнокомандующий обратил внимание на многочисленные случаи неправильных действий военной цензуры, зачастую допускающей произвол в своих отношениях с печатью, и предложил военным цензорам, осмотрительно пользоваться статьей 31 Временного положения о военной цензуре, предоставляющей цензорам право не допускать в печати сведений, вредных, по мнению самого цензора, для военных интересов; не переходить в произвол и проявлять в отношении печати особенно осторожное обращение (телеграмма начальника штаба Верховного главнокомандующего генерала Янушкевича от 31 июля 1915 г. главнокомандующим армиями фронтов и главнокомандующим и командующим отдельными армиями). [246]
Co значительно меньшей строгостью и большей разборчивостью военной цензуре следует относиться к пунктам 2, 3, 14, 19, 20 и 29 названного Перечня и тверже помнить примечание 2-е к п. 30-му».
Пустовойтенко одобрил этот проект, не согласившись только с 15-м пунктом, взятым мной — и притом единственным — из мыслей Носкова.
Наконец-то вчера царь возложил на себя Георгиевский крест. Подробности получения его расскажу позже, когда сам хорошо узнаю.
Сегодняшняя телеграмма его главнокомандующему Ю.-З. фронтом Иванову:
«Сегодня свиты моей генерал-майор князь Барятинский передал мне орден святого великомученика и победоносца Георгия четвертой степени и просьбу георгиевской думы Юго-Западного фронта, поддержанную вами, о том, чтобы я возложил его на себя. Несказанно тронутый и обрадованный незаслуженным мною отличием, соглашаюсь носить наш высший боевой орден и от всего сердца благодарю вас, всех георгиевских кавалеров и горячо любимые мною войска за заработанный мне их геройством и высокою доблестью белый крест».
Наши полковники генерального штаба получили уже 4-й раз за войну «пособие» в 800 рублей. При окладе в 800 р. в месяц это пособие очень существенное. Зачем-то в больших штабах выдают его и в мирное время. Впервые утверждавший такую выдачу Алексеев отказался получить что-нибудь лично, и потому неудобно было получить и Пустовойтенко и Кондзеровскому, а последний очень прицеливался на солидный куш. Янушкевич — не Алексеев, он не отказывался от пособия и, получая по 5000 руб., давал Данилову, Кондзеровскому и Ронжину по 1200 руб.
Уж который раз Пустовойтенко говорит мне о неприятном влиянии на Алексеева его жены, указывая, что, несмотря [247] на свою близость, он бессилен бороться с ним. Это значит, что делается кое-что такое, чего сам Алексеев, человек излишне мягкий, не сделал бы, а потому вряд ли влияние отрицательное. Влияние Борисова падает очень заметно. Нач. штаба вообще не любит не чувствовать своей самостоятельности.
Вот история получения царем Георгиевского креста. В день его отъезда отсюда, когда выяснилось, что на Ю.-З. фронте занято твердое положение, нач. штаба в своем докладе сказал, что такое командование дает царю право считать себя кавалером Георгия 4-й степени. Неимение им этого единственного ордена, бывшего у отца и деда, всегда было неприятно Николаю, что он очень непрозрачно, и притом несколько раз, давал понять Алексееву. Царь ответил: «Ну полно! Что вы, зачем?» Иванов как-то узнал об этом (вероятно, через кого-нибудь из придворных), собрал фронтовую георгиевскую думу, а та, конечно, постановила, и он, как старший из всех кавалеров ордена (2-ю степень имеют он и в. кн. Николай Николаевич, получивший ее после него), донес об этом царю. Последний был очень доволен, и 25 октября сам телеграфировал об этом оттуда Алексееву. Вот и льстивое постановление думы, как один из типичных документов нашей военной среды:
«Георгиевская дума Юго-Западного фронта на заседании 21 октября 1915 года сочла своим священным долгом иметь суждение о высоком значении изложенного в телеграмме Верховной Ставки от 16 октября сего года события посещения и 13 октября его императорским величеством и наследником цесаревичем Юго-Западного фронта. При сем георгиевская дума усмотрела:что присутствие государя императора на передовых позициях вдохновило войска на новые геройские подвиги и дало им великую силу духа;
что, изъявив желание посетить воинскую часть, находящуюся на боевой линии, и приведя таковое в исполнение, его императорское величество явил пример истинной воинской доблести и самоотвержения;
что, пребывая в местах, неоднократно обстреливаемых неприятельской артиллерией, государь император явно подвергал [248] опасности свою драгоценную жизнь и пренебрегал опасностью в великодушном желании выразить лично войскам свою монаршую благодарность, привет и пожелания дальнейшей боевой славы.
На основании вышеизложенного георгиевская дума Юго-Западного фронта единогласно постановляет:
повергнуть через старейшего георгиевского кавалера генерал-адъютанта Иванова к стопам государя императора всеподданнейшую просьбу:
«Оказать обожающим державного вождя войскам великую милость и радость, соизволив возложить на себя орден св. великомученика и победоносца Георгия 4-й степени на основании ст. 7-й статута.
Председатель — командир 12-го арм. корпуса генерал-лейтенант Каледин.
Состоящий в распоряжении главнокомандующего армиями Юго-Западного фронта генерал-лейтенант Баташев.
Командующий 15-й пех. дивизией генерал-майор Ломновский.
Командующий 10-й кавалерийской дивизией генерал-майор Марков.
Командующий 2-й Заамурской Пограничной дивизией генерал-майор Ступин.
Свиты его величества генерал-майор князь Барятинский.
Генерал-квартирмейстер штаба VIII армии генерал-майор Стогов.
И. д. генерала для поручений при главнокомандующем армиями Юго-Западного фронта полковник Духонин».
Телеграммой на имя царя Иванов просил о награждении наследника серебряной медалью 4-й степени на георгиевской ленте в память посещения им вечером 12 октября раненых в районе станции Клевань, в сфере дальнего огня неприятельской артиллерии, а также пребывания 13 октября в районе расположения корпусных резервов XI и IX армии. Но это было только оформлением той медали, которую, как я рассказывал, наследник уже носит.
Закон от 5 октября 1915 г. об особых преимуществах для строевых офицерских чинов действующей армии, состоящих [249] в частях армейской пехоты, от начала до конца есть дело рук Алексеева, который говорил, что день 5 октября для него светлый праздник. Это делает ему большую честь; армейская пехота действительно несет на себе три четверти тяжести всей войны, особенно те батальонные и ротные командиры и младшие офицеры, о которых закон в сущности и позаботился.
Автограф адъютанта начальника штаба Верховного главнокомандующего:
Личный адъютант Начальника Штаба Верховного ГлавнокомандующегоШтабс-капитану Лемке.
27 октября 1915 г.
№ 41090.
С разрешения Генерала Борисова покорнейше прошу Вас, Господин Капитан, соблаговолите наложить на две прилагаемые фотографии разрешительные надписи для напечатания их в приложении «Русского слова» «Искры».
Поручик Граф Капнист.
Откуда такой громадный исходящей номер? Неужели граф Капнист пишет в день более 1000 бумаг? Нет. Он рассылает тысячи печатных воззваний о присылке подарков для армии, и каждый экземпляр имеет свой №...
Царь спрашивает иногда у приходящих к его завтраку или обеду такие вещи, что люди теряются в ответах, чтобы не обнаружить незнания. Так, раз он спросил Пустовойтенко, на какую дистанцию стреляют немецкие 42-сантиметровые орудия. «На 15–18 верст»... — Адмирал Нилов подбавил: «А под каким углом они стреляют?» — «Не знаю». Возможно, что это была легкая проверка знаний генерал-квартирмейстера. В таком случай он ее не выдержал. [250]
Прежняя Ставка «играла в войну», как здесь выражаются, живя в вагонах, помещая канцелярии в сараях и прачечных, когда можно было помещаться в удобных домах. Эта театральность — выдумка кабинетного Янушкевича, думавшего, что «походная» обстановка штаба придает ему больший военный характер. А на деле она только вредила ходу занятий и стоила немало денег. Специально выстроенные железнодорожные ветки в Барановичах и Могилеве обошлись в несколько сот тысяч рублей; при этом могилевская так и стоит без всякого употребления, потому что решено было занять в городе казенные здания...
Мой последний доклад о печати нач. штаба вполне одобрил; в субботу приедет царь, в воскресенье он будет ему доложен. По возможным от него результатам дело большое.
Пустовойтенко говорит, что, когда он прибыл с Алексеевым на Северо-Западный фронт, в разведывательном отделении штаба уже служил и работал прапорщик Владимир Григорьевич Орлов, призванный из следователей по особо важным делам округа Варшавской судебной палаты. Он тогда же потребовал у него доклад по делу шпиона Мясоедова, и якобы оказалось, что во всем обширном деле не было ни одного документа, объективно доказывающего виновность повешенного. Все инкриминированное Мясоедову было таково, что никоим образом не доказывало чего-нибудь неопровержимого. Вместе с ним судили еще несколько человек и часть их принуждены были оправдать, а впоследствии члены суда узнали от «поливановцев», что этот шаг не пройдет им даром. Дело Мясоедова, по словам Пустовойтенко, нужно было прежде всего именно Поливанову, чтобы утопить Сухомлинова.
Перетц говорит, что знает от своего товарища Потапова, бывшего членом суда, что действительно юридически дело было обосновано плохо и Поливанов вел сплошную интригу.
Орлов состоит теперь в прикомандировании к нашему управлению и работает в верховной следственной комиссии, где всячески ищет улик против Сухомлинова. Сегодня он [251] приехал сюда — лицо белобрысого Мефистофеля. Когда Пустовойтенко прибыл в Ставку, он застал Орлова здесь и очень был рад откомандированию его в комиссию. Пользуясь этим, он отчислил его от управления в распоряжение Западного фронта, где Орлов официально занимает должность переводчика при разведывательном отделении. Сегодня Орлов приехал, чтобы допросить Кондзеровского как свидетеля по делу Сухомлинова. Говорят, что Орлов из таких юристов, что если ему человек кажется виновным, то он не прочь и создать улики. Таково его убеждение. Честные штабы любят его присутствие: оно наводит страх на негодяев в области воровства.
Рузский — ставленник Сухомлинова. Царь любит последнего и очень не симпатизирует Поливанову, назначение которого было уступкой Государственной Думе, а таких министров самодержец, конечно, не жалует.
Бонч-Бруевич выделился благодаря изданиям «Тактики» Драгомирова после смерти автора; вдова была ему очень признательна, ввела его к Сухомлинову — отсюда его положение.
Был сегодня генерал-майор Александр Михаилович Крымов, командир Уссурийской казачьей бригады. Человек большого роста и грузной комплекции; говорят, очень умный, дельный и ловкий. Алексеев относится к нему очень тепло и долго с ним беседовал у себя в кабинете.
Телеграмма Рузского Эверту от 28 октября:
«В телеграмме генерала Квецинского сказано, что ваше высокопревосходительство находите, что решительного содействия от правого крыла вашего фронта без перегруппировки ожидать нельзя; корпуса подойдут лишь к проволочному заграждению, понесут большие потери и не в состоянии будут сбить противника даже с первой его позиции. Генерал Квецинский заканчивает свою телеграмму общим выводом, что ваше высокопревосходительство считаете возможным оказать содействие на своем правом крыле только более сильными поисками команд разведчиков. Отсюда естественное заключение, что на решительное содействие со стороны Западного фронта рассчитывать было [252] нельзя. По имеющимся сведениям, наступления значительными силами Жилинского проявлено не было, да и не могло быть, так как даже не было надежды, по словам генерала Квецинского, дойти до проволочного заграждения. По-видимому, вышло какое-то недоразумение».
Когда операция Плеве под Двинском, одобренная Рузским, провалилась, Рузский вдруг «недоразумевает»...
Это обыкновенно бывает, когда кто-нибудь захочет отличиться, не считаясь с другими. А столько народу погубили — около 15 000 чел.!
Вчера французский генерал де Лягиш одобрил план Арди обращения к помощи французских летчиков, посоветовал телеграфировать текст прокламации к болгарам нашему военному агенту во Франции и там же напечатать ее и сдать французской главной квартире для распространения; то же, что будет отпечатано у нас, послать штабу Черноморского флота для наших гидропланов.
Нач. штаба разгорячился на докладе начальника военно-морского управления контр-адмирала Дмитрия Всеволодовича Ненюкова. По плану Алексеева, нужен десант для Сербии; Ненюков доложил ему, что в Черном море ходят три немецкие подводные лодки, которые совершенно аннулируют десантную операцию... Тут нач. штаба стал раздражаться и очень повышать голос «Что мне за дело до этих лодок, когда там целый флот! Что вы мне докладываете!? Если боятся и не умеют, я их сниму с кораблей и сформирую из Черноморского флота пешие бригады! Это Бог знает что!» Ненюков примолк.
Сегодняшняя телеграмма Рузского начальнику штаба:
«Для успешной борьбы с нашим противником, обильно снабженным пулеметами, я считаю необходимым иметь не менее 8 пулеметов на каждый пехотный полк. В настоящее же время в армиях Северного фронта на 105 пехотных полков состоит налицо всего 503 пулемета, т. е. на 337 пулеметов менее необходимой нормы. Поэтому прошу не отказать [253] в распоряжении об отпуске недостающего числа пулеметов, причем, если невозможно отпустить теперь же все 337 пулеметов, то настоятельно необходимо возможно скорейшее снабжение полков хотя бы до нормы по 6 пулеметов на полк, т. е. отпуск недостающих до этой нормы 127 пулеметов. Прошу также распоряжений об отпуске Северному фронту японских винтовок для перевооружения частей, имеющих берданки, и австрийских или германских пулеметов».
Документ очень важный как потому, что бесспорно устанавливает количество наших полков на Северном фронте, так и потому, что доказывает, как Рузский, зная о приезде к нему царя, делает вид наивного прапорщика и просит то, чего вовсе нет в России, о чем и ему хорошо известно.
Когда Пустовойтенко, поговорив с нач. штаба, решил сбывать здешних полковников генерального штаба в полки, они обратились к кому-то во дворце. На днях на докладе царь, достав свой портсигар, вынул оттуда записочку, прочел ее и спросил о полковниках. Нач. штаба и Пустовойтенко доложили, что этот шаг надо сделать для пользы дела. «Ну, если для дела и без них никак нельзя обойтись, тогда конечно», — сказал царь и разорвал памятную записку.
Телеграмма помощ. воен. министра Беляева начальнику штаба:
«Телеграммой от 13 октября № 33273 я просил командующего VII армией сообщить мне общую потребность в недостающем имуществе для предназначенной к отправлению на Балканы войсковой группы с учетом того имущества, которое может быть для сего выделено из запасов Юго-Западного фронта и Одесского округа, с тем чтобы на основании этих сведений сделать распоряжение о высылке всего недостающего. В телеграмме от 24 октября № 16531 главный начальник Одесского военного округа, приводя общую потребность войск балканской группы, без учета выделяемого из запасов Юго-Западного фронта и Одесского округа, независимо от пополнения недостающего в частях штатного имущества, возбуждает вопрос об образовании для балканской [254] группы особых армейских запасов, принимая за основание нормы, указанные вашим высокопревосходительством в сношении 4 октября № 4901 и относящиеся к обеспечению 3-й Туркестанской бригады, предназначавшейся для отправки на Балканы через Архангельск. Исчисленная генералом Эбеловым в соответствии с этими нормами потребность представляется настолько значительной, что удовлетворение ее без существенного ущерба снабжению остальных фронтов произведено быть не может. Так, например, потребность в ружейных патронах определена почти в 25 миллионов, что при ежемесячной выработке этих патронов в 105–110 миллионов должно повести к полному прекращению более чем на месяц подачи патронов на остальные фронты. Равным образом удовлетворение заявленного требования на орудийные патроны сократит на 9 парков подачу таковых к прочим армиям. Если нормы снабжения в 1000 патронов на пехотную винтовку, 75 тысяч на пулемет и 1200 на орудие могли быть признаны соответственными для 3-й Туркестанской бригады, предназначавшейся для действий вне связи с тылом нашей действующей армии, то для балканской группы, имеющей общий со всей армией тыл, казалось бы, эти нормы должны быть признаны чрезмерными. Общая потребность в пулеметах генералом Эбеловым определена в 333, из коих 59 предназначаются для пополнения недостающих до штатов в полках, 224 — для доведения до двойного против положенного числа пулеметов и 50 — в запас группы. При ежемесячной производительности Тульского завода в среднем около 400 пулеметов удовлетворение означенной потребности повело бы к прекращению в течение месяца подачи пулеметов на остальные фронты. Свои соображения по снабжению балканской группы пулеметами я уже имел случай сообщить дежурному генералу при Верховном главнокомандующем. К изложенному присовокупляю, что даже отпуск балканской группе означенных пулеметов не решит вопроса об увеличении числа действующих пулеметов в полках, так как, кроме пулеметов, потребуются еще станки двуколки, упряжь, вьюки и прочая пулеметная материальная [255] часть, производство коей значительно отстает от изготовления пулеметов. По моему мнению, наилучшим решением этого последнего вопроса было бы придание полкам формируемых при Офицерской стрелковой школе кольтовских пулеметных команд. Из них первые 10 уже сформированы распоряжением главного управления генерального штаба и задержаны в Ораниенбауме до получения ответа на телеграмму № 34534; следующие же 20 команд будут готовы к выступлению в поход 6 ноября. Заявленная потребность в материальной части артиллерии весьма значительна и может быть удовлетворена немедленно лишь отчасти и то за счет имущества, высылаемого на фронты. Полевых 3-дюймовых орудий требуется 87, из них на пополнение некомплекта и замену негодных — 35, на образование 20% запаса — 42; немедленно могут быть высланы лишь 50 легких орудий с лафетами, передками и двумя зарядными ящиками. Кроме того, заявлено требование о высылке в запас группы гаубиц 48-линейных — 7, 6-дюймовых — 4, горных орудий — 5, 42-линейных тяжелых — 2, в счет каковой потребности может быть назначено в ноябре 5 горных орудий и 4 6-дюймовых гаубицы. Что же касается отпуска зарядных ящиков, потребность в коих только на образование запаса заявлена в 105 штук, то таковые могут быть отпущены, но без колес, так как недостаток в последних настолько велик, что вновь разрабатываемыми штатами парков допускается замена зарядных ящиков повозками произвольного типа. Парные патронные двуколки, потребность в коих определена в 45 двуколок, могут быть назначены только в декабре. Сообщая об изложенном, прошу ваше высокопревосходительство не отказать поставить меня в известность, каким порядком предположено образовать запасы для балканской группы, а равно на каких нормах этих запасов будет решено остановиться. Принимая во внимание, что балканская группа составляется из войсковых частей, выделенных из существующих фронтов, со своей стороны полагал бы соответственным образование запасов для этой группы произвести постепенно за счет как запасов прочих фронтов, так и имущества, высылаемого [256] в армию из внутренних округов империи, изменив соответствующим образом процентное распределение этого последнего имущества между фронтами».
Приехал генерал-майор Петр Иванович Секретев, начальник всех автомобильных рот в России. Вылощенный, гладко выбритый, отлично бинтующий на ночь свои выхоленные усы, кругленький, но высокий, красивый бравый молодец, но слава о нем «интендантская». Об этом говорят уже месяц. Он приехал подготовить почву для благополучной ликвидации своей «истории». Это ставленник Сухомлинова. По мнению Пустовойтенко, во всяком случае он не отказался от «даяния» как блага и с кем надо хорошо поделился. Секретев очень осведомлен в веяниях петроградских сфер и многое рассказал Пустовойтенко. Поливанов в руках Гучкова, который вертит им, как хочет.
Борисов обильно снабжается всякими документами и от Алексеева, и от Пустовойтенко как материалом для будущей истории войны и доказательствами для опровержения массы сплетен, которые неизбежны после войны. Прежнюю Ставку Борисов критикует всесторонне.
Вернулся Носков. Снова говорит, что или примет полк, или пусть ему дадут здесь под начало пять офицеров генерального штаба.
Последнее время в Москве заметен фельетонист «Альтус» в «Раннем утре». Это Гарвей, прославившийся лет 25 назад «историей» в издательстве Девриена. Ему принадлежит блестящий фельетон «Прыжок влюбленной пантеры», написанный по поводу увольнения министра внутренних дел Маклакова.
Приезжал генерал-лейтенант Гулевич, бывший при Алексееве начальником штаба Северо-Западного фронта. Принюхивает место, а сейчас состоит в распоряжении Рузского. Кабинетный военный, гостиный шаркун, верноподданная бесталанность. [257]
Был генерал-лейтенант Толпыго, знаменитый тем, что отдал немцам 10 пушек. Как он почтительно разговаривает с Кондзеровским и Ронжиным — на вытяжку и руки по швам.
Секретев очень любезен со всеми нами, маленькими людьми, понимая, что здесь всякий может пригодиться... Рабы, до мозга костей рабы, совершенно потерявшие уважение к себе!
Вчера у Алексеева был очень долго, больше часу, майор французской службы Ланглуа, привезший пакет от Жоффра; после него был начальник штаба корпуса жандармов Владимир Павлович Никольский; потом Алексеев имел продолжительный разговор по прямому проводу из своего кабинета с Эвертом; позже был заведующий беженцами сен. Зубчанинов. Прибавьте к этому еще человек двадцать генералов, офицеров и чиновников разного ранга — и вы получите самый обыкновенный день человека, который должен всех принять, со всеми побеседовать, всем дать определенные ответы на их часто весьма неопределенные вопросы и вести все дело самого управления армией.
Царь с наследником приехал вечером 30-го.
Носков снова пошел по линии интриги против Скалона и держится убеждения, что лучше распустить всех корреспондентов, чем вести дело одному с дежурствами по управлению и прочим, т. е. с ничегоделанием в лице своей персоны. Я опять ругаюсь с ним, но ясно вижу, что вообще на службе нет людей, которые думали бы о добросовестном выполнении дела; нет, все это чиновники 20-го числа и внеочередных «пособий». Какое ничтожество! Какой безвыходный круг. Кому из них дорога Россия? О ней все говорят не с большим одушевлением, чем о съеденной вчера плюшке (они еще есть у нас в собрании, и очень вкусные).
Да, кто после частного самостоятельного дела побудет в проклятом болоте казенной службы, тот поймет, как нелепы мечты о сколько-нибудь скором обновлении страны с этим подлым механизмом. Вот где школа жизни, вот где можно или стать революционером, или научиться презирать людей, или самому сделаться негодяем. [258]
Одно можно сказать, что при всяком перевороте — разумеется, левее кадетского — все русские чиновники, исключая рядовую мелочь, и все военные генералы и штаб-офицеры должны быть заменены в самый короткий срок, иначе любому перевороту грозит быть аннулированным пассивным сопротивлением этой гнусной банды. Сила ее страшна, она может свести на нет все реформы любой революции. Единодушие этой саранчи поразительно.