1915 год
11–20 октября
Привожу полученные сегодня телеграммы. Первая интересна своей описательностью, вовсе не отразившейся в очередных «сообщениях» 11 и 12 октября, — и таких бывает немало, — треплют все еще здорово; вторая да послужит документом, который впоследствии при сравнении с данными германцев и австрийцев, по всей вероятности, докажет, какими мы были плохими разведчиками.
Телеграмма начальника штаба V армии генерала Миллера генералу Бонч-Бруевичу от 11 октября:
«Бой 10 октября в 19-м корпусе протекал при следующих условиях: с 10 ч утра немцы начали развивать огонь по участкам 67-го и 150-го и правого фланга 151-го полков (дача Затишье, дом рабочих западнее мз. Шлосберг). К часу дня артиллерийский огонь противника, в котором участвовали многие тяжелые орудия калибров 18, 21 и 30 сантиметров, достиг необычайной силы. Окопы 150-го Таманского полка были сметены, защитники их уничтожены, и в образовавшийся южнее мз. Шлосберг прорыв проникла пехота противника, стремившаяся распространиться в направлении на Танненфельд и обойти в направлении на Иллукст левый фланг 17-й дивизии. Для противодействия распространению противника на восток были направлены из корпусного резерва сначала 149-й, а потом 152-й полки, которые задержали противника на линии речки Иллукст. В это же время густые колонны немцев повели наступление на 66-й и 67-й полки, занимавшие окопы западнее Иллукста, охватывая их [158] левый фланг, и на участок 151-го полка, на фронт Нейласен — Катринка. Части 17-й дивизии не могли сдержать немцев на своих позициях и отошли к Иллуксту, на улицах которого завязался штыковой бой. Но сдержать натиск противника 17-й дивизии не удалось, несмотря на самоотверженную поддержку артиллерии, стрелявшей под ружейным огнем противника, и полки дивизии были последовательно вытеснены из Иллукста и из окопов нашей второй линии обороны; бой завязался на опушке большого леса восточнее Иллукста. 151-й Пятигорский полк также не сдержал натиска противника и отошел за дорогу из Иллукста к оз. Сасали, где занял участок между железной дорогой и первым домом лесника; севернее этой дороги противник к этому времени занял м. Иллукст и всю дорогу к югу до правого фланга 151-го полка, захватил здесь дом лесника и окопы нашей второй линии. Двинутым на поддержку 2-м стрелковым полком противник был выбит из занятых им окопов и из дома лесника, и к 12 часам ночи дальнейшее распространение противника было остановлено. К этому времени положение корпуса было таково. 17-я дивизия: 65-й полк — состав 1200 штыков, в 66-м полку осталось всего 70 человек, 67-го полка не было совсем и в 68-м полку насчитывалось 400 штыков. Этими людьми и учебной командой 150-го полка была занята позиция по линии Борская — мз. Казимиришки — Мунде, шоссе на Двинск. Для артиллерии позиции совершенно нет, вследствие чего часть ее отведена на правый берег реки и может поддерживать пехоту, лишь стреляя на пределе. К противнику подошли значительные подкрепления и усилена тяжелая артиллерия. В 38-й дивизии осталось: в 149-м полку до 900 чел., в 150-м полку 30 чел., в 151-м полку около 370 чел., в 152-м полку 650 чел.; дивизия занимала линию: кладбище юго-восточнее Иллукста — излучина р. Иллукст под надписью Танненфельд и далее вдоль большой дороги до линии железной дороги. В 4 часа ночи генералу Долгову было передано следующее приказание: государем императором было приказано удержать Двинскую позицию во что бы то ни стало. Ввиду сего командующий армией приказал: [159] задерживать дальнейшее продвижение противника с помощью тех поддержек, кои к вам подтянуты от соседей, и упорно шаг за шагом отстаивать свои позиции до последнего человека впредь до прибытия ожидаемых подкреплений. Волю государя императора вновь напомнить войскам. В крайнем случае, в зависимости от слагающейся обстановки, частям 17-й дивизии отходить на предмостные укрепления у мостов 19-го корпуса, отнюдь не теряя связи с частями 38-й дивизии, подготовляя и поддерживая отражение атак противника возможно более сильным артиллерийским перекрестным огнем. Вам надлежит поддерживать непрерывно самую тесную связь с генералом Лисовским. С утра 11 октября противник перешел в наступление от Иллукста на учебную команду 150-го полка и 68-й полк, занимающие позицию от Козлишки до шоссе Иллукст — Двинск, а также на правофланговые полки 38-й дивизии; атака противника отбита ружейным и пулеметным огнем с большими для него потерями; противник окапывается в 600 шагах от наших окопов. В районе железной дороги спокойно. У дома лесника, севернее озера Сасали, взято два пленных 18-го резервного полка».
Телеграмма начальника штаба С.-Зап. фронта генерала Квецинского генералу Пустовойтенко от 11 октября:
«Принятыми за последнюю неделю мерами для поверки данных о противнике выяснилось следующее.На фронте озер Деммен — Мядель в первой линии установлены: на участке Деммен — озеро Дрисвяты — 88-я дивизия и 3-й полк 2-й дивизии; на участке озеро Дрисвяты — Видзы — 177-я бригада Ценгера, 2-я кавалерийская и 87-я дивизии; на участке Видзы — Тверечь — 4-я кавалерийская дивизия и бригада Эзебека; на участке Тверечь — Поставы — 3-я дивизия, баварская кавалерийская и 42-я дивизия; на участке Поставы — озеро Мядель — 58-я дивизия. Во второй линии предполагаются бригада 2-й пехотной дивизии и 1-я, 3-я и 9-я кавалерийские дивизии. Кроме бригады Эзебека, оба полка которой имеют лишь по два батальона, все остальные полки нормального трехбатальонного, 12-ротного состава. Число штыков в ротах в зависимости от прибытия [160] последних укомплектований колеблется от 100 до 200. Например, в ротах 88-й дивизии 150 штыков, в 177-й бригаде 100–120 штыков, в 87-й дивизии 150 штыков, в бригаде Эзебека 170 штыков, в 3-й дивизии 150 штыков, в 42-й дивизии 80–200 штыков; таким образом, в среднем состав роты — около 150 и батальона — около 600 штыков. Число сабель в эскадронах также ниже нормального: в эскадронах 2-й кав. див. — 80–120 сабель, в эскадр. 4-й кав. див. — около 130 сабель, в эскадр, баварской кавалерийской дивизии — около 90–100 сабель. Всего на фронте озер Деммен и Мядель в первой линии установлено 6 ½ пехотных и 3 кавалерийские дивизии, или 70 батальонов и 72 эскадрона. Во второй линии предполагается бригада 2-й пехотной дивизии и 3-я кавалерийская дивизия; считая батальон в 600 штыков и эскадрон в 120 сабель, на этом фронте будет 42 000–45 000 штыков и 8500–17 000 сабель.
На фронте от озера Мядель до реки Вилии в первой линии установлены: в промежутке между озерами Мядель и Нарочь — 62-я бригада 31-й дивизии, между озерами Нарочь и Вишневское — 75-я резервная дивизия и 9-я ландверная бригада, между озером Вишневским и Вилией — 10-я ландверная и 3-я резервная дивизия. Полки нормального состава, число штыков в ротах неодинаково: в ротах 31-й дивизии — около 175, в 75-й дивизии — от 110 до 200, в 10-й ландверной дивизии — 115, в 3-й резервной дивизии — 180–200; в среднем, вероятно, не выше 150, так что в батальоне можно считать около 600 штыков. Всего на фронте озеро Мядель — Вилия в первой линии установлено 4 дивизии, или 45 батальонов, во второй линии предполагается 32-я бригада 31-й дивизии; всего в среднем 27 000–30 000 штыков.
На фронте между Вилией и Неманом в первой линии установлены: на участке Перевоз — Крево — 79-я резервная дивизия, бригада Пфейля, 76-я резервная, 80-я резервная и Кенигсбергская ландверная дивизия; на участке Крево — Букатов — 89-я дивизия, 11-я ландверная и 83-я дивизии; от Букатова до Неровы — 169-я бригада 85-й дивизии и далее до Делятичи — 86-я дивизия. Все полки нормального состава, число штыков в [161] ротах колеблется от 120 до 200, так что в среднем в роте нужно считать около 170 штыков, а в батальоне — 700. Всего между Вилией и Неманом в первой линии установлено до 9 дивизий, или около 9 3 батальонов, во второй линии предполагаются 21-я ландверная бригада и 170-я бригада 85-й дивизии, всего в среднем 65 000–73 000 штыков.
В более глубоком тылу у противника можно предположить только 50-ю и 77-ю резервные дивизии, так как условно считавшиеся во второй линии 115-я, 54-я, 37-я, обе гвардейские дивизии и обе дивизии 17-го корпуса, судя по агентурным данным, переброшены на французский фронт, а 1-я ландверная дивизия, по-видимому, обнаруживается на Северном фронте (пленные 49-го ландверного полка).
На Минском направлении находится IX германская армия, из состава которой в первой линии развернуты: на участке Делятичи — Пегневичи — 84-я германская дивизия, далее к югу до Корелич включительно — 5-я резервная германская дивизия, от Корелич до Кайшовки — 49-я германская резервная дивизия, Кайшовка — Скробов — германская ландверная дивизия Бредова без 19-го ландверного полка, передвинутого в район к югу от Барановичей; к югу дивизии Бредова до Тарчицы, южнее которой до Одоховшизна — 4-я германская ландверная дивизия. Во второй линии считается условно 119-я германская дивизия, по агентурным данным, отправленная на французский фронт. Таким образом, всего на Минском направлении на фронте Делятичи — Одоховщизна в 80 верст находится от 6 до 7 дивизий пехоты, или 64–73 батальона; состав полков и батальонов в полках нормальный, в ротах 100–160 штыков; так, в 3-й ландверной — 100 штыков, в 4-й ландверной — 125 штыков, в 5-й резервной — 120, в ландверной Бредова и 49-й резервной — по 150 и в 84-й германской дивизиях — 160 штыков на роту; всего же на Минском направлении сосредоточено от 34 000 до 41 000 штыков.
На Бобруйском направлении развернуты в первой линии части бывшей 11-й германской армии: на участке Одоховшизна — Лабузы 35-я, а южнее до Ганцевич 16-я австрийская [162] дивизии с 51-м австрийским ландштурменным полком; в полках указанных дивизий по 6 батальонов, за исключением 50-го пехотного и 51-го ландштурменного полков, имеющих по 3 батальона; число рот в батальонах нормальное, в ротах 140–150 штыков. Но необходимо принять во внимание потери, понесенные 12-м австрийским корпусом в прошедших только что боях, и состав его не превысит, по-видимому, 13 000 штыков; в резерв за 12-й корпус в район Барановичей были передвинуты 9-й и 19-й ландверные полки 35-й германской резервной и ландверной дивизии Бредова; на участке Ганцевичи — Залужье развернута 47-я германская резервная дивизия; состав германских полков и батальонов нормальный, в ротах по 140 штыков. Таким образом, на Бобруйском направлении на фронте Одоховшизна — Залужье всего развернуто 3 ½ пехотные дивизии, или 49 батальонов, до 24 000 штыков.
На Мозырском направлении продолжают действовать части бывшей армии Линзингена В первой линии находятся: к югу от Шары по Огинскому каналу до Телеханы 35-я резервная германская дивизия без 9-го ландверного полка, передвинутого в район Барановичей; от Телехан на юг по каналу Ясельда — Припять до Невельских переправ развернуты 81-я и 82-я резервные дивизии 41-го резервного германского корпуса и 4-я германская дивизия. Во второй линии считаются условно давно не обнаруживаемые пленными 107-я германская и гвардейская германская кавалерийская дивизии, по-видимому двинутые в иные направления. Всего на Мозырском направлении на фронте в 120 верст развернуто противником от 4 до 5 пехотных и одной кавалерийской дивизии, или 37–47 батальонов, 24 эскадрона; состав полков и батальонов нормальный; в ротах, по показаниям пленных 35-й резервной дивизии, 130, а в остальных 150 штыков; в эскадронах по 100 сабель, следовательно, всего на указанном направлении действуют 21 000–29 000 штыков и 2400 сабель.
На Сарненском направлении части армии Пухалло: от Нобель до озера Белое развернуты 5-я германская, 11-я и [163] 9-я австрийские кавалерийские дивизии, поддержанные батальонами 22-й германской дивизии; от озера Белое до Оптово — части 11-й австрийской пехотной дивизии, к югу от которой до железной дороги Ковель — Сарны у Медвежка 1-я германская дивизия; и, наконец, во второй линии условно считается 106-я австрийская дивизия и 1-я бригада польских легионеров. Таким образом, на Сарненском направлении на фронте Нобель до указанной выше железной дороги в 70 верст действуют 2–3 ½ пехотные и 3 кавалерийские дивизии, или 30–50 батальонов и 72 эскадрона. Состав германских пехотных полков и батальонов нормальный, в ротах 100–150 штыков. В австрийских дивизиях: в 11-й — в полках 15-м и 55-м по 4 батальона, в 58-м и 95-м полках по 3 батальона; в 106-й дивизии в 80-м пехотном, 6-м, 31-м и 32-м ландверных полках по 3 батальона, в 30-м пехотном 2 батальона; в полках польских легионеров по 2 батальона, В ротах австрийских частей, по показанию пленных, до 130 штыков, в кавалерийских дивизиях состав полков нормальный; в эскадронах германских по 106, а в австрийских по 80 сабель. Учитывая только что изложенное о боевом составе, на Сарненском направлении действуют от 15 000–26 000 штыков и 6240 сабель».
Вчера я узнал, что вопрос о корреспондентах в армии вообще, а в штабе Верховного в частности имеет уже свою историю, которую можно исследовать по делам, находящимся в общем делопроизводстве нашего управления у полковника П. Л. Ассановича. Мое сообщение об этом не тронуло Носкова; ему хотелось отдалить от Пустовойтенко даже мысль о том, что раньше что-нибудь делалось в этом же направлении, и таким образом держать его в убеждении, что, претворяя полученную общую директиву, он затевает нечто совершенно новое, а для этого не надо было ни ворошить старых дел, ни побуждать Ассановича напоминать об этом генерал-квартирмейстеру.
Я был иного мнения и взял эти «дела» для прочтения. Теперь вижу, что там хранится если не очень большой, то очень важный по своему историческому значению материал. [164]
Прежде всего надо остановиться на анализе того взгляда на печать и корреспондентов, который создался в нашем генеральном штабе за два года до войны. Он прекрасно выявляется из «Положения о военных корреспондентах в военное время», которое и воспроизвожу почти полностью.
Положения общие
Ст. 1. Военным корреспондентом на театре военных действий считается лицо, особо уполномоченное редакцией издания или телеграфным агентством для сообщения сведений с театра войны и утвержденное в этом звании начальником генерального штаба порядком, в настоящем Положении указанным.Ст. 2. Кроме утвержденных начальником генерального штаба военных корреспондентов, ни одно лицо не имеет права посылать с театра войны какие-либо сведения, предназначенные для печати.
Ст. 3. Число военных корреспондентов, допускаемых на театр военных действий, ограничивается десятью русскими и десятью иностранными. Таким образом, всего на театр военных действий может быть допущено лишь двадцать военных корреспондентов.
Ст. 4. Военным корреспондентам разрешается пользоваться ручными фотографическими аппаратами.
Ст. 5. Кроме военных корреспондентов (ст. 3), на театр военных действий могут быть допущены три русских военных фотографа (из профессионалов), утверждаемых в этом звании начальником генерального штаба порядком, в настоящем Положении указанным.
Ст. 6. Военным фотографам безусловно воспрещается корреспондирование; им разрешается лишь помещать под фотографиями (иллюстрациями) краткие подписи-разъяснения.
Ст. 8. Взыскания и наказания, налагаемые на военных корреспондентов и фотографов за нарушение установленных для них правил, а равно порядок наложения на них взысканий и предания их суду определяется настоящим Положением. [165]
Ст. 9. Военные корреспонденты и фотографы утверждаются в этих званиях лишь после выдачи ими подписки в том, что содержание настоящего Положения им в точности известно и что они обязуются беспрекословно подчиняться всем его требованиям, а также и соответствующим взысканиям в случае нарушения этих требований.
Ст. 10. Утвержденные в своем звании военные корреспонденты и фотографы получают от главного управления генерального штаба особые о том удостоверения и нарукавные повязки. Ношение последних для них безусловно обязательно в тех местностях, в которых действует Положение о полевом управлении войск.
Ст. 12. Список военных корреспондентов и фотографов распубликовывается главным управлением генерального штаба для всеобщего сведения и сообщается начальнику штаба главнокомандующего (начальнику штаба отдельной армии) для отдания его в приказе.
Список должен заключать в себе:
1. Имя, отчество, фамилию военного корреспондента (фотографа).
2. Номер его нарукавной повязки, соответствующий тому номеру, за которым военный корреспондент (фотограф) занесен в список главного управления генерального штаба.
3. Представителем какого издания (агентства) является военный корреспондент (фотограф). Если издание иностранное, то также название страны, в которой выходит издание.
Ст. 13. Время отправления военных корреспондентов и фотографов на театр военных действий, а также лица и учреждения, коим они должны явиться тотчас по прибытии на театр военных действий, устанавливаются начальником генерального штаба.
О военных корреспондентах
Ст. 14. Военный корреспондент должен быть подданным того государства, в коем издается представляемое им издание (агентство). [166]Ст. 15. Лица, желающие быть утвержденными в звании военных корреспондентов, подают в главное управление генерального штаба прошение на имя начальника генерального штаба, оплаченное двумя гербовыми марками 75-копеечного достоинства.
При прошении должны быть приложены:
1. Удостоверение редакции (агентства) о том, что соискатель на звание военного корреспондента действительно уполномочен на сие редакцией.
2. Документ, удостоверяющий личность просителя.
3. Три фотографические карточки с собственноручной подписью просителя, надлежащим образом засвидетельствованные.
4. Свидетельство о благонадежности для русских подданных, а для иностранных — рекомендация нашего дипломатического представителя и военного агента в соответствующем государстве.
5. Залог в виде денежной наличности в размере:
1) для русских военных корреспондентов — двадцати пяти тысяч рублей и 2) для иностранных военных корреспондентов — семидесяти пяти тысяч франков.
Примечание. В случае утверждения просителя в звании военного корреспондента представленный им залог хранится при суммах главного управления генерального штаба для удержания из него штрафов, если таковые будут налагаемы на военного корреспондента. В случае же неутверждения просителя залог возвращается ему вместе с остальными документами, приложенными при прошении.
6. Нотариальное обязательство редакции (агентства) в том, что в случае уменьшения залога путем удержания из него штрафных сумм до половины первоначального размера редакция немедленно доводит залоговую сумму до нормы, указанной в пункте 5 сей статьи.
7. Нотариальное заявление просителя о том, что настоящее Положение в точности ему известно и что он беспрекословно подчиняется указанным в нем требованиям, а также и наказаниям, положенным за их нарушение, если таковые нарушения им будут допущены. [167]
Ст. 16. Лицам, утвержденным в звании военного корреспондента, выдаются от главного управления генерального штаба за подписью начальника генерального штаба особое удостоверение, заключающее в себе сведения согласно ст. 13, нарукавная повязка, а также из числа представлявшихся документов: а) документ, удостоверяющий личность военного корреспондента, и б) две засвидетельствованные главным управлением генерального штаба фотографические карточки.
О военных фотографах
Ст. 17. Военный фотограф должен быть русским подданным.Ст. 18. Военный фотограф избирается и утверждается в том звании начальником генерального штаба.
Ст. 19. Лицо, желающее быть утвержденным в звании военного фотографа, обязано подать в главное управление генерального штаба прошение на имя начальника генерального штаба, оплаченное двумя гербовыми марками 75-копеечного достоинства.
При прошении должны быть приложены документы, перечисленные в пп. 2, 3, 4 и 7 статьи 15 сего Положения, а также залог в размере десяти тысяч рублей наличными.
О пребывании военных корреспондентов и фотографов на театре войны
Ст. 21. Военные корреспонденты и фотографы на театре военных действий состоят в ведении начальника военно-цензурного отделения при штабе главнокомандующего, к коему они обязаны явиться немедленно по прибытии на театр войны и предъявить ему документы, полученные от главного управления генерального штаба.Ст. 22. Из числа документов возвращаются по их проверке военному корреспонденту: 1) удостоверение главного управления генерального штаба об утверждении военным корреспондентом (фотографом); 2) документ, удостоверяющий [168] личность; 3) одна фотографическая карточка, засвидетельствованная начальником военно-цензурного отделения при штабе главнокомандующего.
Все эти документы должны быть всегда при военном корреспонденте и немедленно предъявляться им для контроля по первому требованию военного начальства.
Ст. 23. Военные корреспонденты могут начать корреспондировать или работать ручным фотографическим аппаратом, а военные фотографы — начать работу по съемке сюжетов лишь по получении на то разрешения от начальника военно-цензурного управления при штабе главнокомандующего.
Примечание. Нарушение сего требования карается как нарушение правил, установленных Положением о военной цензуре.
Ст. 24. Военные корреспонденты (фотографы) для отвода им помещений обращаются к коменданту главной квартиры.
Ст. 25. Военные корреспонденты (фотографы) могут иметь при себе для личных услуг прислугу, но не более как одного человека на каждого. Свидетельство для прислуги на право проживания в районе расположения штаба главнокомандующего выдается комендантом главной квартиры по наведении им соответствующих справок.
Ст. 26. Военным корреспондентам (фотографам) и их прислуге воспрещается отлучка за пределы района расположения штаба главнокомандующего.
Примечание. Границы района расположения штаба главнокомандующего указываются военным корреспондентам (фотографам) комендантом главной квартиры. Ст. 27. Военные корреспонденты (фотографы), допущенные на театр военных действий, могут сложить с себя звание военного корреспондента (фотографа) лишь по особому о сем ходатайству перед начальником штаба главнокомандующего. Прошение о желании сложить с себя звание военного корреспондента (фотографа) подается через начальника военно-цензурного отделения при штабе главнокомандующего. [169]
Сложивший с себя звание военный корреспондент (фотограф) обязательно высылается с театра военных действий, причем до перехода им границы театра военных действий он подлежит действию правил сего Положения.
Правила корреспондирования для военных корреспондентов (фотографов)
Ст. 28. Военные корреспонденты (фотографы) осведомляются о ходе дел начальником военно-цензурного отделения при штабе главнокомандующего.Ст. 29. Военные корреспонденты при составления корреспонденции и военные фотографы при составлении иллюстраций обязаны в точности руководствоваться «Положением о военной цензуре» и одновременно опубликованным «Перечнем сведений, не подлежащих оглашению во время действия военной цензуры».
Ст. 30. Нарушение военными корреспондентами (фотографами) правил военной цензуры карается на основании Положения о военной цензуре.
Ст. 31. Вся корреспонденция, предназначенная военными корреспондентами к отправке с театра войны для печати, представляется предварительно начальнику военно-цензурного отделения при штабе главнокомандующего для цензурования.
Примечания: 1) представляемая для цензурования корреспонденция должна быть написана четко и разборчиво; 2) каждая отдельная корреспонденция должна представляться в двух экземплярах, один из коих остается при делах отделения; 3) иностранные военные корреспонденты должны представлять свои корреспонденции лишь на французском, немецком или английском языке. Корреспонденции на иных языках не пропускаются.
Ст. 32. Все фотографии, рисунки и прочее, предназначенное для изображения в печати, представляются военными корреспондентами и военными фотографами также в 2 экземплярах, один из коих остается при делах отделения. [170]
Примечание. При каждом изображении обязательно должна быть четко написанная объяснительная надпись. Иностранными корреспондентами надписи делаются лишь на французском, немецком или английском языках. Ст. 33. Отправление военными корреспондентами (фотографами) какой-либо корреспонденции или изображений, предназначенных для печати, без предварительного предъявления их начальнику военно-цензурного отделения при штабе главнокомандующего безусловно воспрещается.
О взысканиях, налагаемых на военных корреспондентов и фотографов
Ст. 34. Кроме общих взысканий, налагаемых за нарушение правил военной цензуры, на военных корреспондентов (фотографов) могут быть наложены особые взыскания за нарушение требований настоящего Положения в размере и порядком, ниже сего указанными.Ст. 35. Военный корреспондента (военный фотограф), замеченный в неимении на левом рукаве присвоенной ему повязки, подвергается за сие штрафу: в первый раз в размере от 25 до 100 рублей, во второй раз — от 100 до 300 рублей, в третий и последующие разы — штрафу в 500 рублей.
Ст. 36. Военный корреспондент (фотограф), отправивший без предварительного представления начальнику военно-цензурного отделения при штабе главнокомандующего корреспонденцию или иллюстрацию, предназначенную для печати, или хотя для печати не предназначенную, но затем напечатанную, подвергается за сие: в первый раз — штрафу в 300 рублей, во второй раз — лишению звания военного корреспондента (фотографа).
Ст. 37. Военный корреспондент (фотограф), отлучившийся без соответствующего на это разрешения начальника военно-цензурного отделения при штабе главнокомандующего за пределы района расположения штаба главнокомандующего, пробывший в отлучке не более трех суток и затем возвратившийся в район расположения штаба, подвергается за сие: в первый раз — штрафу от 3000 до 5000 рублей, во второй — [171] штрафу от 5000 до 10 000 рублей и в третий раз — лишению звания военного корреспондента (фотографа).
Ст. 38. Военный корреспондент (фотограф), отлучившийся без соответствующего на это разрешения начальника военно-цензурного отделения при штабе главнокомандующего за пределы района расположения штаба главнокомандующего и пробывший в отлучке более трех суток или же совсем не явившийся обратно, подвергается за сие лишению звания военного корреспондента (фотографа) и сверх сего: 1) если он во время отлучки будет пребывать в местностях, на кои распространяется действие Положения о полевом управлении войск, — заключению в тюрьму гражданского ведомства на срок от шести месяцев до одного года; 2) если он будет пребывать во время отлучки вне местности, на которую распространяется действие Положения о полевом управлении войск, — заключению в тюрьму гражданского ведомства на срок от трех до шести месяцев.
Ст. 39. Если военный корреспондент (фотограф) умышленно передастся на сторону противника, то подлежит за сие заключению в тюрьму гражданского ведомства на срок от 3 до 5 лет; если же, умышленно передавшись противнику, военный корреспондент (фотограф) даст ему какие-либо из сведений, перечисленных в опубликованном «Перечне сведений, не подлежащих оглашению во время действий военной цензуры», то предается суду на основании 108, 111, 111–1, 111–4, 112, 118–3 и 119 ст. Уголовного Уложения.
Примечание. Наказанию, установленному настоящей статьей, виновный может быть подвергнут не иначе как по приговору военного суда. Предание виновного военному суду производится распоряжением начальника штаба главнокомандующего по представлению о сем начальника военно-цензурного отделения при штабе главнокомандующего. Ст. 40. Военный корреспондент (фотограф), уличенный в шпионстве, предается на основании ст. 108. 109, 110, 111, 111–1, 111–2, 111–4, 112, 112–1, 113–1, 118, 118–2 и 119 Уголовного Уложения военному суду распоряжением начальника штаба главнокомандующего. [172]
Ст. 41. За преступления общие военные корреспонденты (фотографы) ответствуют на основании общих или исключительных законов, действующих в местности, в которой преступление совершено.
Ст. 42. Взыскания за нарушение требований военной цензуры, указанные Положением о военной цензуре, а также взыскания, перечисленные настоящим Положением, за исключением наказаний, указанных в ст. 39 и 40 сего Положения, налагаются на военных корреспондентов (фотографов) в административном порядке властью начальника штаба главнокомандующего по представлению начальника военно-цензурного отделения при штабе главнокомандующего.
Ст. 43. Наложенные на военных корреспондентов (фотографов), согласно ст. 42 сего Положения, административные взыскания обжалованию не подлежат.
Ст. 44. О каждом взыскании, наложенном на военного корреспондента (фотографа) и сопряженном с денежным штрафом, начальник военно-цензурного отделения при штабе главнокомандующего обязательно сообщает главному управлению генерального штаба для удержания соответствующей суммы из залога виновного корреспондента.
Ст. 45. Штрафные суммы (ст. 44), удержанные из залогов военных корреспондентов (фотографов), вносятся главным управлением генерального штаба в государственное казначейство в доход казны.
Ст. 46. Лишение военного корреспондента (фотографа) его звания (ст. 36,37 и 38) сопряжено с высылкой с театра войны в одну из внутренних губерний России и с отдачей под гласный надзор полиции до прекращения действий военной цензуры. Ст. 47. С прекращением действий военной цензуры военные корреспонденты (фотографы) должны лично явиться в главное управление генерального штаба для получения залогов полностью, если из них не производилось удержания штрафных денег, или в сумме, оставшейся за вычетом из залога штрафных денег.
Примечания: 1. При обратной выдаче залогов, проценты на залоговую сумму или часть ее не причитываются.
2. Залог [173] возвращается не военному корреспонденту (фотографу), а соответствующей редакции, если при внесении залога была сделана соответствующая о сем оговорка.
Ясно, что генеральный штаб 1912 г. не сумел подняться даже до высоты, на которой стоял штаб главнокомандующего нашей армией в турецкую кампанию 1877–1878 гг. с генералом Непокойчицким во главе... Не могу удержаться от исторической справки, которую делаю благодаря привезенной мною сюда книге М. Газенкампфа «Мой дневник 1877–1878 гг.».
Вот основные положения тогдашней постановки дела в полевом штабе главнокомандующего:
1) потребность общества в постоянном получении свежих известий с театра войны нельзя не признать подлежащей удовлетворению;
2) устранить корреспондентов фактически невозможно;
3) чем дальше они от армии, тем более недостоверный материал ими сообщается;
4) предварительная цензура их корреспонденции, равно как и требование дружественного тона последних будут вредны: то и другое получит немедленную огласку и положит прочное основание недоверию публики к допущенным корреспондентам;
5) каждый корреспондент обязуется не сообщать никаких сведений о передвижениях, расположении, численности наших войск и о предстоящих действиях;
6) словом, так как общественное мнение — такая сила, с которой нельзя не считаться, корреспонденты же влиятельных органов — могущественные двигатели и даже создатели этого мнения, то вообще лучше постараться расположить их в свою пользу, не ставя им таких требований, которым не согласятся подчиниться именно самые влиятельные и талантливые.
Вот как здраво и просто сорок лет назад смотрели на вопрос, теперь принявший такую нелепую форму. Конечно, изменились способы и методы войны, приемы разведки, оживился [174] телеграф, везде пробежали железные дороги и пр., и пр. Все это значительно меняет дело, но в сущности оно остается тем же.
А нынешние военные верхи уже в японскую войну 1904–1905 гг. пошли по пути полного игнорирования печати и запросов общества. Нынешним генеральным штабом вполне одобрен нелепый и грубо ретроградный опыт Куропаткина с тем привнесением «своего», которое должно было создать протекшее десятилетие страшной русской реакции. Это привнесение прекрасно сформулировано в телеграмме начальника штаба Верховного от 20 июля 1914 г. (т. е. в первый день фактического вступления Янушкевича в свою должность), посланной начальникам штабов военных округов: «Корреспонденты в армию допущены не будут»...
16 августа 1914 г. главнокомандующий Юго-Западным фронтом генерал Иванов «приказал принять к исполнению, чтобы ни в какие штабы и войсковые части не допускались никакие посторонние лица, особенно корреспонденты».
Печать, конечно, не могла примириться с таким положением «постороннего» — если не в армии, то в стране; она хорошо понимала, что военное начальство вправе и даже должно фильтровать личный состав корреспондентов с фронта и таким образом гарантировать честное соблюдение военной тайны, но никак не могла примириться с мыслью о своей «посторонности» вообще.
13 августа 1914 г. просился в армию известный «нововременец» Николай Александрович Демчинский, сообщив, что в турецкую войну он состоял корреспондентом при Николае Николаевиче Старшем, был принят им с полным доверием, умел держать все известные ему секреты штаба, мучается в данное время бездействием и хочет на седьмом десятке послужить родине пером военного корреспондента, как сыновья послужили в японскую войну своей жизнью, и пр. Письмо длинное, очень «патриотически» приподнятое (и удивительно безграмотное, не говоря уже об умышленном неписании «Ъ»). Разумеется, генерал-квартирмейстер Верховного Ю. Н. Данилов отказал.
16 августа 1914 г. Михаил и Борис Суворины как редакторы «Нового времени» и «Вечернего времени» просили великого [175] князя о допущении в армию их корреспондента Кравченко. На их телеграмме Янушевич пометил: «Отклонить в самых мягких выражениях, с указанием, что вел. кн., высоко ценя значение прессы и особенно «Нов. время» и понимая руководившие Сувориными побуждения, тем не менее в настоящую минуту признал это еще несвоевременным и поэтому не подлежащим удовлетворению ходатайство. При первой к тому возможности Кравченко будет вызван».
Вскоре поступили просьбы от «Вестника Европы», «Нивы» и других изданий, но также были отклонены. Курьезна телеграмма, полученная в Ставке 28 августа 1914 г.: «Разрешите корреспонденту лучшей народной газеты выехать в действующую армию. Одесская почта». 31 августа просился также телеграммой Василий Иванович Немирович-Данченко, но и он не удостоился. Издатель «Газеты-Копейки» Михаил Городецкий просил дать редакции право иметь своего корреспондента в армии, так заканчивая телеграмму: «Беззаветно служа всеми силами высоким идеалам, одушевляющим все доблестное русское воинство и весь русский народ, мы берем смелость просить высокомилостивого внимания вашего императорского высочества к нашему всепреданнейшему ходатайству, диктуемому горячим желанием послужить всеми своими силами царю, непобедимому русскому воинству и великой нашей родине». Напрасно Городецкий дал такой документ в архив будущей России...
«Гони природу в дверь — она влетит в окно»... Корреспонденты, конечно, нашлись в изобилии среди самих офицеров и разного рода тыловых работников. 7 сентября 1914 г. в приказе по I армии было объявлено: «В некоторых газетах появляются телеграммы и заметки под рубрикой «От собственных корреспондентов из действующей армии». Ввиду того, что, по повелению Верховного главнокомандующего, корреспонденты в действующую армию не допущены, появление в печати корреспонденции из армии недопустимо. Подтверждаю всем офицерам под строгой ответственностью и угрозой расследования не посылать из армии никаких корреспонденции и писем о военных действиях. Равным образом [176] раненые и больные участники кампании не должны помещать в газетах своих воспоминаний, не имея на то разрешения от соответствующих начальствующих лиц. Печатание корреспонденции из действующей армии должно быть совершенно прекращено».
18 сентября князь Павел Николаевич Енгалычев просил Янушкевича предоставить служащим Николаевской главной физической обсерватории А. А. Фридману и М. М. Рыкачеву, находящимся при наших авиационных отрядах, право сноситься с обсерваторией о своих метеорологических наблюдениях помимо цензуры и притом по специальному шифру. Усмотрев и здесь «корреспондента», ставка ответила отказом...
Очевидно, недовольство общества плохо понятой военными государственной тайной, под мраком которой творилась, например, «экспедиция» в Восточную Пруссию, дошло до военных властей. В приказе по той же I армии от 20 сентября 1914 г. находим уже нечто совершенно другое: «Вследствие выяснившейся острой необходимости в сообщении печати не только сухих отчетов о передвижениях наших войск и взятых трофеях, но и описаний подвигов наших частей и отдельных лиц и других материалов, дающих картинное представление о деятельности войск, приказываю во всех штабах корпусов и отдельно действующих отрядов назначить особых офицеров, которым был бы поручен сбор соответственных материалов и присылка их в штаб армии для дальнейшего представления этих материалов в штаб армии Северо-Западного фронта в целях официального или неофициального помещения этих данных в печати». Ясно, что давление было сделано из штаба фронта.
Тогда же великий князь Николай Николаевич разрешил отправить в армию десять корреспондентов, из них трех русских (!), по выбору начальника главного управления по делам печати гр. Татищева, указав, что в числе последних могли бы быть просившиеся особенно настойчиво: Немирович-Данченко, Кравченко и Демчинский. В конце концов группа была составлена из С. Ф. Бельского, Н. И. Кравченко, В. И. Немировича-Данченко, К. Н. Соломонова (Шумский), [177] С. Н. Сыромятникова («Сигма» от «Правительственного вестника»), А. М. Федорова, японского журналиста Оба, английских Вильтона, Перса и Мьюза, американского Вашбурна и французского Нодо (Демчинский незадолго до этого умер). Они выехали из Барановичей, где была Ставка, под руководством полковника Ассановича 26 сентября 1914 г. и совершили в 14 дней следующий маршрут: Ровно, Броды, Львов, Рава-Русская, Оскаль, Владимир-Волынский, Ковель, Сарны, Барановичи, Варшава, Козеницы, Варшава и Петроград. Стоимость казне всей поездки — 1150 рублей.
Заслуживает внимания формальная сторона этой затеи. 26 сентября генерал-квартирмейстер Данилов представил Янушкевичу переработанные Ассановичем «правила» генерального штаба, которые в тот же день и были утверждены.
Правила для русских и иностранных корреспондентов, допущенных в действующую армию
1. По прибытии в штаб Верховного главнокомандующего корреспонденты представляют документы, удостоверяющие их личность, и удостоверение от редакции тех периодических изданий, корреспондентами коих они являются.2. Корреспондентами даются подписки в том, что во все время пребывания их в районе действующей армии они будут строго соблюдать настоящие правила и подчиняться всем требованиям, которые могут быть сверх того предъявлены через назначенного состоять при корреспондентах штаб-офицера генерального штаба.
3. Поездки совершаются всеми корреспондентами вместе по заранее разработанному в штабе Верховного главнокомандующего маршруту и по указаниям состоящего при корреспондентах штаб-офицера генерального штаба.
4. Отделяться во время поездок и следовать отдельно строго воспрещается.
5. Назначается состоять при корреспондентах генерального штаба подполковник Ассанович, в помощь ему — корнет князь Тундутов. [178]
Кроме того, при корреспондентах состоит от министерства иностранных дел титулярный советник Солдатенков.
6. Каждый корреспондент получает от штаба Верховного главнокомандующего удостоверение, которое должен всегда иметь при себе; корреспонденты обязаны иметь нарукавную повязку, ношение которой обязательно во все время пребывания в пределах театра военных действий. Нарукавная повязка представляет собой полосу белой материи. Посредине полосы нашиваются из тесьмы буквы: В. К. (военный корреспондент) или В. Ф. (военный фотограф).
7. При каждом корреспонденте может состоять мужская прислуга по одному человеку на каждое лицо. На прислугу представляются документы, удостоверяющие личность.
8. Корреспонденты дают подписку не писать ни в настоящем, ни в будущем ничего, могущего быть использованным нашими противниками во вред нашей армии; все свои записки, заметки, фотографии, чертежи, рисунки, художественные эскизы и тому подобные собранные ими во время поездки материалы, касающиеся действий наших войск или войск противника или вообще касающиеся вопросов, имеющих военный характер, они обязаны представить по окончании объездов на просмотр в управление генерал-квартирмейстера при Верховном главнокомандующем через состоящего при корреспондентах штаб-офицера генерального штаба.
9. Все отправляемые корреспонденции — письма и телеграммы — должны сдаваться штаб-офицеру генерального штаба и подвергаться его цензуре. Решениям в этом отношении штаб-офицера генерального штаба корреспонденты должны беспрекословно подчиняться и после его цензуры могут или вовсе не отправлять корреспонденции, писем и телеграмм или отправлять таковые лишь в том виде, в каком посылка их будет разрешена. Все письменные материалы, предоставляемые корреспондентами для просмотра, могут быть написаны только на одном из трех языков: русском, французском или английском.
Употребление шифра безусловно воспрещается. Все сделанные во время поездок фотографии по их проявлении лично [179] корреспондентом-фотографом или фотографом штаба Верховного главнокомандующего подвергаются цензуре в этом штабе.
10. При составлении корреспонденции, записок, заметок, рисунков, художественных эскизов, фотографий и других материалов военного характера, предназначающихся для опубликования или распространения, корреспонденты и фотографы обязаны руководствоваться опубликованным в № 203 Собрания узаконений и распоряжений правительства от 26 июля 1914 г. «Перечнем сведений и изображений, касающихся внешней безопасности России и ее военно-морской и сухопутной обороны, оглашение и распространение коих в печати воспрещается на основании ст. 1-й раздела II закона от 5 июля 1912 года»; копия перечня выдается каждому корреспонденту вместе с экземпляром настоящей инструкции.
11. В случае нарушения сих правил или других требований, предъявленных через штаб-офицера генерального штаба, корреспондент, по представлению названного штаб-офицера, подлежит немедленной высылке из пределов театра военных действий и сверх того подвергается ответственности по закону.
12. Расходы по передвижению, квартирному размещению и продовольствию корреспондентов во время их поездок в размере не свыше 10 рублей в сутки на каждое лицо штаб Верховного главнокомандующего принимает на себя, причем все хозяйственные заботы возлагаются на состоящего при корреспондентах штаб-офицера генерального штаба.
А вот и копия коллективной «подписки»:
«Я, нижеподписавшийся, согласно правилам для русских и иностранных корреспондентов, допущенных в действующую армию, утвержденным 26 сентября 1914 года начальником штаба Верховного главнокомандующего, даю подписку.По п. 2 правил: во все время пребывания в районе действующей армии строго соблюдать настоящие правила и подчиняться всем требованиям, которые могут быть сверх [180] того предъявлены через назначенного состоять при корреспондентах штаб-офицера генерального штаба.
По п. 8 правил: не писать ни в настоящем, ни в будущем ничего, могущего быть использованным нашими противниками во вред нашей армии; все свои записки, заметки, фотографии, чертежи, рисунки, художественные эскизы и тому подобные собранные во время поездки материалы, касающиеся действий наших войск или войск противника или вообще касающиеся вопросов, имеющих военный характер, обязан представить по окончании объездов на просмотр в управление генерал-квартирмейстера при Верховном главнокомандующем через состоящего при корреспондентах штаб-офицера генерального штаба
Stanly Washburn
Bernard Pares
Mewes
H. Кравченко
К. Оба
Вас. Немирович-Данченко
Константин Соломонов
С. Сыромятников
Ludovic Naudeau
А. Федоров
С. Бельский
Редактор «Правительственного вестника» князь Урусов уже во время поездки просил Янушкевича поставить «Сигму» в условия работы, «которые вполне справедливо выдвигали бы его из ряда корреспондентов других газет». Письмо было послано из Ставки Ассановичу для сведения; никаких преимуществ Сыромятников не получил. Вскоре в письме на имя графа Татищева он очень неодобрительно отзывался о поездке, называя ее «военным пикником русской и иностранной печати», «пансионом благородных девиц» и т. п. Письмо это было... перлюстрировано и подшито к делу о поездке.
Бернар Перс (Bernar Pares) уже в пути просил выделить его из общей поездки, но получил отказ. Корреспондент «Русского инвалида» поручик В. В. Даманский (тоже поехавший) самовольно съездил на автомобиле в Перемышль и чуть не понес за это серьезного дисциплинарного взыскания, которое потом было отменено. [181]
Отмечу характерную деталь, на которую в Ставке было обращено внимание: из всех участвовавших в поездке A. M. Федоров единственный прислал Ассановичу 150 рублей для лазарета как бы в благодарность за расходы казны во время поездки.
1 октября генерал Беляев, по просьбе редактора «Русского инвалида», просил допустить корреспондентом в действующую армию уже известного нам полковника А. А. Носкова, Янушкевич отказал, сославшись, что газета уже имеет Даманского. Беляев отметил, что не считает последнего подходящим для этой роли, — статьи его не подходят к тону казенной газеты, а Носков все-таки допущен не был.
После общей поездки корреспондентов директор дипломатической канцелярии князь Кудашев выхлопотал Вашбурну право быть хронологически первым корреспондентом в армии. Это не помешало ответить отрицательно генералу Минкевицу на запрос его о командировании в армию английских корреспондентов.
27 ноября Е. А. Ганейзер просился от редакции «Русских ведомостей» в армию Радко Дмитриева, указав, что он сам — обруселый с детства поляк, любящий Россию и Польшу. Ему было отказано.
В феврале 1915 г. в штабе Кавказской туземной дивизии при вел. кн. Михаиле Александровиче состоял английской службы капитан Симпсон, делавший бытовые фотографии.
Корреспондент-художник журнала «London Illustred News» Сепинг Райт просил у великого кн. Михаила разрешения прибыть в дивизию для зарисовывания эпизодов, иллюстрирующих ее боевую жизнь и быт. Великий князь согласился, если он представит разрешение, но таковое Ставкой дано не было.
Кстати, о корреспондентах. 1 апреля 1915 г. генерал Беляев писал Янушкевичу, что просьба Брянчанинова о прикомандировании его к нашей военной агентуре в Лондоне отклонена; был против этого и Сазонов, находя, как и Беляев, «совершенно несовместимым для названного публициста какое-либо официальное положение при нашем дипломатическом представительстве в Англии с прикосновенностью к организации какой-либо пропаганды в названном государстве». [182]
В мае 1915 г. на фронты, не исключая и Кавказского, был отправлен особый военно-художественный отряд, сформированный с высочайшего соизволения. Начальник отряда — делопроизводитель военно-походной канцелярии гв. полковник В. К. Шенк, состав: профессор батальной живописи Н. С. Самокиш, ученики высшего художественного училища при академии Петр Котов, Петр Митурич, Петр Покаржевский, Карп Трофименко и Рудольф Френц, фотограф А. Штюрмер, матросы А. Герасин и П. Линник, ратники А. Селиверстов и А. Молодцов.
В июне 1915 г. была организована вторая поездка корреспондентов из Ставки на фронт, но сведений о ней я почерпнуть из дела не успел.
6 октября в «Собрании узаконений» был опубликован манифест об объявлении войны Болгарии, фактически подписанный только 7 октября.
5 октября Горемыкин телеграфировал царю в Ставку:
«Долгом поставляю всеподданнейше испросить всемилостивейшего соизволения вашего императорского величества на опубликование во всеобщее сведение с пометкой от 5 октября сего года одобренного Советом министров и одновременно с этим препровождаемого почтой нижеследующего проекта манифеста об объявлении войны Болгарии».
Дальше следовал известный всем теперь текст манифеста.
Царь одобрил его содержание, о чем и телеграфировал Председателю Совета министров вечером того же дня.
Изложу собранные мной сведения о начальнике штаба Верховного генерале от инфантерии Михаиле Васильевиче Алексееве. Он родился 3 ноября 1857 г. в небогатой трудовой семье. Окончив Тверскую классическую гимназию, поступил в Московское юнкерское училище, откуда был выпущен в 64-й пехотный Казанский полк; 1 декабря 1876 г. произведен в прапорщики. Вскоре молодой офицер получил и боевое крещение, пройдя в рядах своего полка весь тяжелый поход турецкой кампании. Девять лет он нес службу субалтерн-офицера, а в 1885 г. [183] стал ротным командиром. Тогда тридцатилетний штабс-капитан решил готовиться в Академию генерального штаба, в которую и поступил в конце 1887 г.
Служа 11 лет в строю пехотного армейского полка, Алексеев считался отличным офицером, товарищи знали его как человека большой энергии, выдающейся трудоспособности и твердости воли в преследовании поставленных — тогда, конечно, небольших — военных задач.
За долголетнюю службу обыкновенного строевого офицера Алексеев хорошо изучил русского солдата, сознательно и глубоко воспринял своей чуткой и простой душой богатство его духовных качеств, отлично узнал и русского офицера, убедившись на деле в его большой потенциальной силе. На себе самом и около себя Алексеев испытал и увидел недочеты военной организации, отражающиеся на спине солдата и на шее офицера совсем иначе, чем это кажется в штабных кабинетах. Таким образом, перед профессорами академии Алексеев предстал во всеоружии опыта и знания, которых так недостает громадному проценту молодежи, поступающей в академию сразу по истечении обязательного трехлетнего строевого стажа.
Окончив курс академии по первому разряду в 1890 г., Алексеев пошел уже по обычной дороге офицеров генерального штаба, но вскоре же стал занимать положения, уготованные судьбой далеко не для всех из них. С 1898 по 1904 г. был любимым офицерами профессором той же академии, а ныне состоит почетным членом ее конференции.
В японскую войну Алексеев показал свои способности, будучи генерал-квартирмейстером Маньчжурской армии, а окончательно убедил в них в 1912 г., когда при известии о мобилизации в Австрии в Спб. была устроена «военная игра» призванных туда командующих пограничными военными округами и их начальников штабов. Его решение поставленной тогда задачи показало, насколько он выше других, и тогда же было решено, что на случай войны с Австрией Алексеев будет начальником штаба фронта армий, направленных против нее. Он деятельно стал готовиться к этой роли. Таким образом, назначение в июле [184] 1914 г. не застало его врасплох — за эти годы им все было изучено, все было подготовлено. Жена его, Анна Николаевна, помогла ему собрать вещи обихода, а диспозиции, директивы, документы и карты неожиданно для нее оказались приготовленными и уложенными в нескольких чемоданах, скрыто стоявших в кабинете. Алексеев выехал из Смоленска, где командовал 13-м армейским корпусом, через 3 часа после получения телеграммы о своем назначении.
В год смерти Столыпина государю хотели показать маневры под Киевом. Командующий войсками Киевского округа Н. И. Иванов и бывший у него начальником штаба (1908–1912 гг.) Алексеев выбрали место в 40 верстах от города. Приехал Сухомлинов, основательно занялся вопросами о парадах и торжествах и потом поинтересовался все-таки районом маневров. Узнав, что это так далеко, военный министр возражал и предложил Иванову ограничиться наступлением на Киев, начав его с 5–6 верст. Иванов, поддержанный Алексеевым, тут же заявил министру: «Ваше высокопревосходительство, пока я командую войсками округа, я не допущу спектаклей вместо маневров» — и сделано было по его настоянию и выработанной Алексеевым программе.
Как командир корпуса Алексеев вел себя также необычно; например, за два года командования корпусом он ни разу не пропустил мимо себя войск церемониальным маршем, боясь, что иначе на подготовку этой театральной стороны дела будет отрываться время боевого обучения. Приезжая в полки, Алексеев никогда не прерывал текущих занятий и смотрел то, что делалось до него по имевшемуся в полку расписанию занятий.
Среди людей, понимавших, что собой представляет мало известный тогда широкому обществу Алексеев, на него не раз указывали как на кандидата при высоких военных назначениях. Так было и тогда, когда генерал Жилинский был назначен командующим войсками Варшавского военного округа, освободив пост начальника генерального штаба Редактор «Русской старины» генерал Воронов поехал к Сухомлинову и сказал ему:
— В настоящее время освободился пост начальника генерального штаба, и все знающие русское военное дело люди [185] просят, чтобы был назначен генерал Алексеев, который вполне этого достоин и имеет на то все права.
На это был получен следующий ответ:
— Генерал Алексеев не может быть назначен!
— Почему?
— Он не знает языков. Ну как же он поедет во Францию на маневры и как он один будет разговаривать с начальником французского генерального штаба?
На эти слова Воронов, возразил: «Никак не полагал, что назначение начальника генерального штаба зависит от языка». Слова его были прерваны Сухомлиновым, резко заявившим: «Вопрос решенный и назначение генерала Алексеева не состоится». Был назначен Янушкевич... («Рус. стар.», 1915, XII).
17 марта 1915 г. Алексеев был назначен главнокомандующим Северо-Западным фронтом, а с 18 августа фронт был разделен: Северный отдали Рузскому, а Западный оставили Алексееву.
20 августа 1915 г. Алексеев был уже на своем новом посту, сдав фронт Эверту, и принимал доклады. Генерал-квартирмейстером при нем несколько дней был еще Данилов; он не хотел, как предполагалось, быть назначенным в распоряжение военного министра и добивался корпуса. Пришлось это устроить, чтобы поскорее поставить на дело приехавшего уже Пустовойтенко, который гулял себе по городу.
При внимательном знакомстве с формулярным списком этого талантливого стратега нельзя не остановиться прежде всего на мысли, что за отсутствием во всю свою службу какой бы то ни было «руки» или протекции Алексеев обязан всем своим положением исключительно самому себе. У него оно действительно заслужено, он выделился исключительно своим упорным трудом в избранной специальности, обладая природными военными способностями.
Когда беседуешь с людьми, видящими Алексеева 15 месяцев войны изо дня в день, вполне понимаешь, какая гигантская рабочая военная сила заключена в этом среднего роста человеке. Многие годы неведомый широким кругам общества Алексеев работал над вопросами стратегии, приобрел в [186] этой области выделяющую его компетентность и — война родит героев — явил себя России в роли главнокомандующего армиями самого серьезного нашего фронта.
И теперь все время Алексеев работает неутомимо, лишая себя всякого отдыха.
Быстро он ест, еще быстрее, если можно так выразиться, спит и затем всегда спешит в свой незатейливый кабинет, где уже не торопясь, с полным поражающим всех вниманием слушает доклады или сам работает для доклада. Никакие мелочи не в состоянии отвлечь его от главной нити дела. Он хорошо понимает и по опыту знает, что армии ждут от штаба не только регистрации событий настоящего дня, но и возможного направления событий дня завтрашнего.
Удивительная память, ясность и простота мысли обращают на него общее внимание. Таков же и его язык: простой, выпуклый и вполне определенный — определенный иногда до того, что он не всем нравится, но Алексеев знает, что вынужден к нему долгом службы, а карьеры, которая требует моральных и служебных компромиссов, он никогда не делал, мало думает о ней и теперь. Дума его одна — всем сердцем и умом помочь родине.
Если, идя по помещению штаба, вы встретите седого генерала, быстро и озабоченно проходящего мимо, но уже узнавшего в вас своего подчиненного и потому приветливо, как-то особенно сердечно, но не приторно улыбающегося вам, — это Алексеев.
Если вы видите генерала, внимательно, вдумчиво и до конца спокойно выслушивающего мнение офицера, — это Алексеев.
Если вы видите пред собой строгого, начальственно оглядывающего вас генерала, на лице которого написано все величие его служебного положения, — вы не перед Алексеевым.
Царь немало мешает ему в разработке стратегической стороны войны и внутренней организации армии, но все-таки кое-что М. В. удается отстоять от «вечного полковника», думающего, что командование батальоном Преображенского полка является достаточным цензом для полководца. Многое Алексеев делает и явочным порядком, т. е. докладывает царю уже о свершившемся факте, и поневоле получает одобрение [187] — иногда с гримасой, иногда без нее. Иное дело личный состав: здесь царь имеет свои определенные мнения, симпатии и антипатии и сплошь и рядом решительно напоминает, что назначениями хочет ведать сам. Разумеется, такое вмешательство в значительной степени мешает и меняет все дело, всю мысль, а результаты получаются плачевные.
Алексеев понимает, что при царе как главнокомандующем он не может рисковать, так как неудача задуманного им риска сделает ответственным за него самого царя. Последнее время Николай становится особенно упрям и подозрителен.
Янушкевич и Алексеев — это два полюса и по характеру, и по темпераменту, и по своему отношению к делу. Янушкевич — человек гостиной, мягкий до корня, где такой же воск и безволие, как на поверхности; веселый, оживленный собеседник на темы салонов Петербурга, человек внешних радостей легко складывавшейся для него жизни; военный и администратор по случаю, который толкнул его туда, а не в министерство двора, финансов или департамент герольдии; без проникновения в чуждое ему по существу дело, знающий его постольку, поскольку оно освещено соответствующим докладчиком; теоретик до ногтя, типичный офицер нашего генерального штаба, преисполненный внешней недоступности, заботы о декоре своего высокого положения, по существу лентяй и, разумеется, как это должно быть при всех указанных качествах, человек, ведущий не всегда заметную политику по адресу своих возможных заместителей.
Алексеев — человек рабочий, сурово воспитанный трудовой жизнью бедняка, мягкий по внешнему выражению своих чувств, но твердый в основании своих корней; веселье и юмор свойственны ему скорее как сатирику; человек, не умеющий сказать слова с людьми, с которыми по существу не о чем или незачем говорить, военный по всему своему складу, природный воин, одаренный всем, что нужно руководителю, кроме разве умения быть иногда жестоким; человек, которого нельзя себе представить ни в какой другой обстановке, практик военного дела, которое знает от юнкерского ранца до руководства крупными строевыми частями; очень [188] доступный каждому, лишенный всякой внешней помпы, товарищ всех подчиненных, не способный к интригам.
В моем распоряжении имеются копии небольшой переписки этих двух разных людей, и, по-моему, она удивительно рельефно рисует обоих в отношении к делу, которому они служат. В нее надо только вчитаться, войти в тон — и тогда все станет ясно.
Главнокомандующий армиями Северо-Западного фронта генерал Алексеев — нач. штаба Верх. главн. генералу Янушкевичу 13 июня 1915 г.:
«Милостивый Государь Николай Николаевич. Приведение в исполнение намеченных преобразований по обращению пехотных полков в 3-батальонный состав и по обращению ополчения в боевые части обусловливается:а) соблюдением ст. 28 Положения о полевом управлении войск по утверждению штатов Верховным главнокомандующим;
б) необходимостью согласовать нумерацию вновь формируемых частей в общем порядке по всей русской армии, что может быть указано лишь штабом Верховного главнокомандующего.
При всем сознании крайней необходимости намеченных преобразований, выполнение их в присутствии противника, особенно ныне, после законченной им львовской операции, требует особого внимания, особых предосторожностей и последовательности в действиях, чтобы не быть застигнутым во время передвижений, ничего общего не имеющих с оперативными целями.
Отсюда ясно, что предварительное представление окончательного проекта по ст. 28 Положения и затем ожидание выхода приказа и вытекающей из него неизбежности действовать в точно определенных рамках — все это затруднит приведение намеченного в исполнение и потребует многих, может быть временных, отклонений от утвержденного.
Вследствие этого и крайней необходимости теперь же, без замедления, приступить к исполнению, прошу: [189]
1) смотреть на представляемые соображения как на намеченную программу действий, отдельные пункты которой по мере приведения их в жизнь будут представляемы на утверждение в приказах Верховного главнокомандующего;
2) установить по прилагаемой ведомости общую нумерацию формируемых частей;
3) разрешить теперь же переименовать и перенумеровать в порядке допущения впредь до утверждения Верховным главнокомандующим ополченские части в пехотные. Это даст возможность теперь же направить офицеров на упрочнение ополченских частей, находящихся в боевой линии, иначе офицеры неохотно идут в ополчение;
4) разрешить, не теряя времени и периода временного затишья, приступить к намеченной программе.
Обстановка ныне в присутствии деятельного противника настолько сложна, что всякая формальность, не вызываемая сущностью дела, может повести ко вреду, а потому ходатайствую о предоставлении полной свободы работы по переформированию в пределах намеченных программой с условием представления принятых мер на утверждение Верховного главнокомандующего.
Вопрос об артиллерии будет разработан в зависимости от утверждения основных положений настоящего доклада. Нужно перейти к батареям 4-орудийного состава и из полученного излишка материальной части и личного состава формировать новые бригады».
При этом был приложен подробный план, выработанный самим Алексеевым, при проведении которого в жизнь наша армия, в частности армии Сев.-Зап. фронта, незаметно для противника была бы приведена в порядок без новых сколько-нибудь больших расходов и практически в административном отношении дала бы большую гибкость и подвижность воинским частям.
Янушкевич — Алексееву 18 июня 1915 г.:
«Предложенная Верховным главнокомандующим мера перехода к трехбатальонным полкам имелась в виду главным [190] образом в целях экономии офицеров и винтовок, ибо как некомплект офицеров, так и недостаток винтовок, особенно в армиях всего бывшего Южного фронта, заставляют признать в этих отношениях положение критическим. Между тем предположенная вами мера перехода к трехбатальонным полкам в связи с созданием большого количества новых полков требует прежде всего значительного числа новых командных лиц и увеличения числа офицеров, из коих весьма много уйдут на штабы. В то же время эта мера отнюдь не даст экономии в винтовках. Поэтому Верховный главнокомандующий, признавая предположенную вами реорганизацию пехоты весьма желательной в будущем, не находит возможным осуществление ее в настоящее время в отношении увеличения числа полков и дивизий. На переход к четырехорудийным батареям Верховный главнокомандующий не находит возможным согласиться, считая, что этим артиллерия, несомненно, потеряет в могуществе. Реорганизацию гвардейского корпуса Верховный главнокомандующий не находит желательной, но признает крайне необходимым переход стрелковых полков в трехбатальонный состав — как гвардейских, так и всех прочих. Резюмируя это, казалось бы, намечается следующее: полки III и XIII армии, пришедшие в крайне незначительный личный состав, укомплектовать не до четырехбатальонного, а лишь до трехбатальонного состава; полки, находящиеся ныне в четырехбатальонном составе, хорошо укомплектованные, оставить так и лишь при необходимости использовать четвертые батальоны некоторых для развертывания всех двухбатальонных стрелковых полков, а равно и отдельной бригады в трехбатальонные полки. Что касается ополчения, то мера эта, конечно, вполне желательна в отношении частей, вооруженных трехлинейными винтовками; что же касается вооруженных берданками, а также японскими, которые не обеспечены патронами, то на переформирование их, казалось бы, следует смотреть с осторожностью, ибо такие части вряд ли могут признаваться вполне боеспособными». [191]
Телеграмма Алексеева Янушкевичу от 20 июня 1915 г.:
«Те или другие меры очень необходимы для скорого образования полевой, наиболее боеспособной части крепостных гарнизонов шести, с Брестом — семи крепостей, для чего нужно не менее 48 или 156 полевых батальонов. Из них не менее 48 полевых батальонов требуется неотложно предназначить для Новогеоргиевской крепости, каждый момент могущей подвергнуться изолированию при предусматриваемом сокращении длины фронта. В этом случае, который всегда будет внезапен, придется или включить крепость в целый боевой организм, именно 27-й корпус, с придачей ему еще одной, вероятно, 50-й полевой дивизии, что образует 48 батальонов, или набрать 48 отдельных полевых батальонов. Последнее всегда считал и считаю наносящим меньший ущерб боевой годности вверенного мне фронта, чем запирание в крепости столь трудно создаваемых боевых маневренных организмов. Только крайность или положительное повеление Верховного главнокомандующего побудят принять последнее решение и лишиться полутора корпусов из живой столь необходимой силы фронта. В той же мере я лишусь 68-й, 63-й, 73-й, 79-й, 57-й дивизий и еще трех для Бреста. Всего лишусь в поле 11 полевых дивизий. Недостаток винтовок и пополнений не позволяет рассчитывать на восстановление силы войсковых организмов III и XIII армий. Отсюда ясно, какого громадного количества боевых организмов в поле лишается вверенный мне фронт. Вот главный мотив переформирования. Что касается ополчения, то, повторяю, один факт переименования в полевые полки поставит все дружины фронта на путь улучшения в связи, конечно, с тем, что через два-три месяца волью в их ряды до 400 подготавливаемых собственным попечением молодых офицеров. Французы ведут всю войну четырехорудийными батареями, не жалуясь на недостаток могущества; германцы теперь постепенно переходят к таким же батареям. Могущество скорострельной артиллерии зиждется на количестве снарядов, а не на числе орудий в каждой батарее. В конечном выводе передо мной стоит неотложный важный [192] вопрос предназначения почти всем крепостям гарнизонов. Разрешайте вопрос или фронт лишится примерно пяти корпусов из шести своих основных армий, не считая растрепанных III и XIII армий; или же создаст эти гарнизоны из четвертых батальонов, сохраняя все боевые организмы. Решение это не допускает промедления».
Все на время было исполнено по проекту Алексеева, который и не считал предлагавшуюся им организацию постоянной. Не надо забывать, что, имея на своем фронте восемь армий из 12 и 7 крепостей, Алексеев в сущности был наполовину фактическим верховным главнокомандующим.
И при всем том, что я сказал об Янушкевиче, он заслуживает все-таки меньшего презрения, чем высказанное общественным мнением. Он сам всегда говорил, что стратегии не знает и оперативная часть — не его специальность. Когда ему дали Георгиевский крест, он созвал штаб и повторил это во всеуслышание, указав, что всеми оперативными успехами (?) обязан Ю. Данилову и помогавшим ему офицерам управления генерала-квартирмейстера, а потому считает себя награжденным незаслуженно. Конечно, он должен был бы категорически отказаться от своего ответственного поста, а не только часто «отказываться», но только за это его и нужно судить. Когда Янушкевич покидал Ставку для Кавказа, он сказал собравшимся недавним подчиненным: «Во всем происшедшем я один виноват» и дважды повторил свои слова.
Вел. кн. Николай Николаевич ценил Алексеева как глубокого знатока военного и стратегического дела, подчеркивал свое к нему расположение, называл его на «ты», что в их обстановке значит много. Когда надо было распутывать лодзинскую операцию, Николай Николаевич вызвал Алексеева с Ю.-Зап. фронта в Варшаву и, устранив своих «стратегов» Данилова и Щолокова, принял весь его план.
Николай Николаевич несколько раз ездил сам или отправлял Янушкевича и Данилова (или ездил с ними же) на Северо-Зап. фронт к Алексееву за советами и потом писал царю, что благодаря ему поступили так-то или так-то, вышли из [193] такого-то положения. Николай Николаевич послушал бы Алексеева и позже, весной 1915 г., когда он был так нужен для благополучного окончания галицийской авантюры, и просил не давать ему Северо-Западного фронта раньше ее окончания, но фронт надо было взять у Жилинского и возможно скорее передать, наконец, в надежные руки, чтобы хотя с весны сохранить его армии.
Не произошло бы даже и этого назначения, если бы Николай Николаевич не был так преступно церемонен в отношении людей, с которыми он связывает свою судьбу. Великий князь уже на пятом-шестом месяце войны хорошо понял, насколько неверна была его оценка Янушкевича, как трагически обманулся он в его знаниях и понимании существа военного дела; ему стала ясна и вся стратегическая безграмотность Данилова, заменявшего Янушкевича во всех оперативных вопросах. Не раз, выслушивая соображения этого «стратега», Николай Николаевич говорил ему: «Вздор, Юрий, вздор»... И великий князь в любви к России не нашел сил для немедленной ликвидации опереточного состава Ставки. Он знал, что начальник штаба Юго-Западного фронта Алексеев — единственный настоящий заместитель Янушкевича, но не имел сил разрубить затянутый временем узел. И когда царь, не высказав еще всего своего решения, под давлением Государственной Думы потребовал удаления Янушкевича, Николай Николаевич в глубине легко вздохнул — узел был разрублен без его участия, нравственной ответственности перед Янушкевичем не существовало. Ну а явственная ответственность перед страной? Они к ней все еще не привыкли.
В Петрограде, этом кладезе всяких сплетен, салонных и политических, уже и об Алексееве начали распространять анекдоты, столь же правдоподобные, как и о многих других. Например, завтракая у царя, Алексеев будто бы не дождался кофе, потому что не знал, что таковой всегда полагается, встал из-за стола раньше хозяина и т. п. Салонная сторона его жизни, конечно, самая слабая — он не человек тонкого общества, которое не может простить ему его плебейского происхождения и никогда не простит искренности. Начальник его штаба на [194] Сев-Западном фронте генерал Арсений Анатольевич Гулевич (бывший командир Преображенского полка) говорил, что когда Алексеева лишат его высокого поста, то он станет ничем; а он, Гулевич, даже и после отставки останется Гулевичем... Все это очень характерно для России, где высокие посты в тяжелые моменты народной жизни занимали люди не из дворцовых сфер, а после своего падения они как бы вычеркивались из списка больших людей, не имея поддержки в верхах, с которыми не связаны воспитанием и прошлым.
Кстати, о Гулевиче. Алексеев с ним почти ни о чем не советовался, а с Пустовойтенко был связан постоянным телефоном, по которому иногда они беседовали целыми ночами.
Алексеев глубоко религиозен; он всегда истово крестится перед едой и после нее, аккуратно по субботам и накануне больших праздников ходит к вечерне и т. д. Глубокая и простая вера утешает его в самые тяжелые минуты серьезного служения родине. Отсюда же у него неспособность всегда предвидеть чужую подлость, он готов в каждом видеть хорошее. Это не мешает ему часто в разговоре с близкими называть кого следует «скотами», «мерзавцами», «сволочью» и т. п.
Жена его очень симпатична, проста, деятельна и внешне до сих пор красива и моложава Единственный их сын, Николай Михайлович, корнет л.-гв. Уланского его величества полка, все время в строю. Этот вопрос разрешен тоже по-алексеевски: он не хочет, чтобы его сын подал пример «устройства» при безопасных штабах, а сын понимает это еще лучше.
Алексеев неприхотлив и обходится тем, что есть. Если ему подают за столом что-нибудь плохое, он говорит, что плохо, но ест. В мелочной повседневной жизни он нуждается в опеке, которая всегда и была на обязанности жены, а теперь — Сергея Михайловича Крупина.
Как умный человек Алексеев отнюдь не разделяет курс современной реакционной политики, чувствует основные ошибки правительства и ясно видит, что царь окружен людьми, совершенно лишенными здравого смысла и чести, но зато преисполненными планами устройства личной своей судьбы. Он не раз высказывал, что манифест об устройстве самостоятельного [195] Царства Польского должен был быть опубликован не тогда, когда вся Польша уже была отдана немцам, а в самом начале войны.
Память Алексеева изумительна. Как главнокомандующий С.-З. фронтом он, бывало, сидел и часами изучал карту и получаемые телеграммы. Затем садился к письменному столу и, уже не глядя ни на карту, ни в телеграммы, писал своим бисерным почерком директиву на трех-четырех листах, точно означая место каждого корпуса и дивизии, все пункты и т. п.
Имея орден Белого орла, вернее, право на него, он не носит его, потому что сам еще не купил, а казенного не прислали. Он глубоко презирает всех, кто не знает, что служит родине, но хорошо знает двор и помнит свою карьеру. И он убежден, что, если к весне 1916 г. дела поправятся, его удалят, чтобы дать закончить войну людям из «своих». А так как он ничего не добивается, то и служит по совести, пока нужен.
Адъютант Алексеева поручик граф Петр Ипполитович Капнист — человек очень несдержанный, нервный, совершенно не подходящий к занимаемому им месту даже при Алексееве, который совсем не дает ему никаких поручений и вообще не нуждается в адъютанте, как это принято понимать, не зная, собственно, что он должен делать. Капнист попал к нему адъютантом еще в начале войны, будучи призванным из запаса, когда Алексеев был начальником штаба фронта. Он постоянно жил в Париже и совершенно не приспособлен к какой бы то ни было службе и работе. Преданность Алексееву — единственное, что связывает последнего по рукам всегда, когда он, наконец, хочет отделаться от графа. С Капнистом было несколько инцидентов.
Раз на Северо-Западном фронте Алексеев слышал, как он в соседней комнате кричал на какого-то офицера. Он позвал Капниста и приказал немедленно ликвидировать эту историю. Офицер, однако, не согласился покончить так просто. Тогда Алексеев, встретив его на улице, сказал, что все знает, советует ему не придавать значения выходке Капниста и сам просит извинения за своего адъютанта. [196]
Кстати расскажу случай, характеризующий Алексеева как человека и начальника.
Он послал командующему какой-то армией приказание быть самому на месте и смотреть, чтобы офицеры в бою были тоже там, где надо, а не придерживались задов. Командующий армией отдал соответствующий приказ. Тогда командир одного из корпусов, который по своему и своих офицеров поведению в бою имел право не принять такого приказа, донес об этом Алексееву. Михаил Васильевич ответил телеграммой, что в пылу горячности сделал ошибку, не выделив чинов этого корпуса, и просил его извинить.
Не желая сближаться с дворцовой челядью, Борисов несколько раз, под предлогом болезни, уклонялся от приглашений к высочайшему завтраку. Наконец государь спросил Алексеева, действительно ли Борисов по болезни не может ходить к нему. Алексеев искренно ответил, что, конечно, болеть долго нельзя, иначе Борисов не ходил бы с Пустовойтенко и Носковым гулять по городу (что государь видит из окон), но что он дикарь и просто боится незнакомого общества. «А вы можете меня уверить, что это не чувство, направленное против меня?» — «Могу, ваше величество». На этом пока и кончилось.
Увольнение великого князя от должности Верховного главнокомандующего произошло совершенно для него неожиданно. Хотя в именном высочайшем указе о его значении от 20 июля 1914 г. и было сказано: «Не признавая возможным, по причинам общегосударственного характера, стать теперь же во главе наших сухопутных и морских сил, предназначенных для военных действий, признали мы за благо всемилостивейше повелеть нашему генерал-адъютанту великому князю Николаю Николаевичу быть Верховным главнокомандующим», и таким образом царь тогда же подал надежду на личное командование войсками. И хотя, с другой стороны, при первом разговоре его в начале августа 1915 г. о смене Янушкевича можно было догадаться о предстоящей смене и самого Николая Николаевича, но тогда великий князь все еще думал, что царь ограничится сменой Янушкевича, тем более что приезжавший в начале августа в [197] Ставку военный министр Поливанов говорил только с Янушкевичем и ездил в Волковыск для переговоров с Алексеевым. Потом через несколько дней Николай Николаевич понял, что царь лично вступит в верховное командование, но предполагал, что оно будет только внешним и до известной степени фикцией, что вызывалось, как ему говорили, соображениями чисто политического характера и желанием стать ближе к армии в момент наибольших ее неудач. Когда великий князь попросил царя назначить Янушкевича на Кавказ, он вовсе не думал, что создавал там помощника именно себе. Он полагал, что останется при царе фактическим главнокомандующим, и очень радовался назначению Алексеева как своего непосредственного сотрудника. Полученные им две телеграммы не опровергали этих предположений.
1. 16 августа 1915 г., 10 часов 38 мин дня из Царского Села:
«До моего приезда прошу тебя распоряжаться всеми войсками по-прежнему. Перерыва в этом быть не может. Желаю, чтобы генерал Эверт вступил немедленно в командование Западным фронтом, а генерал Алексеев отбыл в Могилев для занятия должности начальника штаба. На назначение генерала Янушкевича помощником по военной части на Кавказ согласен. Николай».
2. 18 августа, 3 часа 50 мин дня из Петрограда:
«Государь император соизволил подписать сегодня указы о назначении генерала Янушкевича помощником по военной части наместника на Кавказе и генерала Алексеева — начальником штаба Верховного главнокомандующего. Определение времени для отбытия генерала Янушкевича по сдаче им должности государь император предоставляет вашему императорскому высочеству, изъявляя желание принять генерала Янушкевича, если он поедет через Петроград. Генерал Поливанов».
Алексеев прибыл в Ставку вечером 19-го и тоже, будучи уверенным, что фактически ему придется работать с великим князем, находил эту комбинацию очень удачной для пользы дела. [198]
Царь приехал в Ставку 21 августа. На этот раз свой разговор с великим князем он начал странным вопросом:
— А когда же ты уезжаешь?
Николай Николаевич изменился в лице и, поняв все сразу же, ответил:
— Когда прикажете, хоть завтра.
— Нет, завтра не надо, поезжай позже.
— Слушаю. А быть мне завтра при докладе?
— Да, завтра будь.
На следующий день, 22 августа, царь уже не звал его на доклад 23-го числа За эти дни и Николай Николаевич, и главным образом Алексеев очень отговаривали государя от принятия на себя верховного командования, но их доводы не изменили его упрямого решения.
26-го великий князь выехал вместе с Янушкевичем.
Истинная причина его удаления — внушенная обеими императрицами и Горемыкиным боязнь, что при надвигающейся революции чрезвычайно популярный в армии и народе великий князь неожиданно для всех займет первенствующее положение. Каждый его шаг давно рассматривался именно под этим углом будущей узурпации трона. Немало масла подлила в тлевший огонек интриги и известная телеграмма Николая Николаевича, в которой он, благодаря за поздравления с днем ангела, на первом месте поставил рабочих... Лишенная ума Александра Федоровна, вся ушедшая в болезненный разврат, и боявшаяся потерять свое небольшое влияние Мария Федоровна, очень не любившая великую княгиню Анастасию Николаевну, не поняли, что великий князь — из всего их дома единственный принципиальный и глубокий монархист, который именно поэтому никогда не займет трона незаконным образом. Тупоумный Горемыкин психологом не был, а логикой также никогда не отличался.
Кстати, приведу телеграмму, отправленную Николаем Николаевичем наследнику 30 июля 1915 г.: «От всего сердца и всей души поздравляю с днем рождения. Горячо молю Бога ниспослать на тебя великие радости. Дядя Николаша». [199]
По проекту главнокомандующего С.-З. фронтом Эверта, из многочисленного состава безоружных людей в пехоте создаются особые гренадерские взводы с саперным инструментом и ручными гранатами. До сих пор все эти безоружные болтались в обозах и только увеличивали их беспорядочность и малую подвижность.
Генерал Безобразов скоро получит командование над образуемыми 1-м и 2-м гвардейскими корпусами. Николаю Николаевичу надо было удалить его от командования одним корпусом, чтобы царь дал два... Алексеев возражал, но был убит великолепной царской характеристикой: «Ну что вы, Михаил Васильевич! Он такой милый и такой веселый рассказчик и анекдотист!»
Жилинский все еще здесь, получает от Алексеева всякие сведения и наставления. Он многого не понимает, и его просто насвистывают, как военно-дипломатического скворца. Воображаю, что он там натворит, если только ему дадут большую самостоятельность.
Приезжал командир л.-гв. Семеновского полка генерал-майор Пороховщиков; так, бесцветность.
Назимов был очарован приемом Алексеева и говорил, что всюду и везде будет твердить о том, что здесь у нас атмосфера совсем другая, чем была прежде.
Князя Трубецкого и генерала В. А. Орановского, которые командуют большими конными отрядами, в армии называют «истребителями пехоты», но не неприятельской, а своей собственной, с ними действующей. Лестная репутация...
Для устройства помещения под Бюро печати мне пришлось иметь дело с комендантом главной квартиры жандармским генерал-майором Саханским и... «агентом» Краюшкиным, который состоит еще и в должности вахтера комендантского управления и, по выражению Саханского, одновременно «наблюдает и приобретает». Саханский молод, любезен, но очень мало развит. [200]
15 октября будет призвано под ружье — 400 000 чел.
1 декабря — 600 000
1 января 1916 г. — 400 000
1 февраля — 700 000
Представитель итальянской военной миссии Марсенго приходил узнать у Носкова о роли генерала Борисова — она для них все еще непонятна. Разъяснили. Сербский представитель полковник Леонткиевич глуповат. Вчера хотели поместить в «сообщении» сведения о действиях сербской армии, но, посоветовавшись с ним, решили запросить их правительство, что и сделано. Ждем ответа.
Французский представитель Д'Амад опять поехал на наш фронт, а потом через Архангельск на французском крейсере едет домой. С ним «ловчится» (армейское выражение) ехать Жилинский.
Жилинский получил большой пакет всяких инструкций и сведений, который с важностью носит сегодня целый день при себе. Завтра он едет. Надоела эта фигура.
Сегодня нач. штаба наложил резолюцию на приведенном мной докладе Пуствойтенко о нашем Бюро: «Согласен. При дальнейшем развитии и ознакомлении с личностями работающих корреспондентов можно разрешить и поездки на фронты».
В управлении генерального штаба Ю. Н. Данилов был душителем всего живого, человеком, развратившим все около себя. Отсюда и такой состав его сотрудников в управлении генерал-квартирмейстера.
Сегодня долго беседовали с Пустовойтенко. Чего не знает этот человек!
На фронт к Алексееву приезжало еще больше народу, чем здесь, ищущего мест и повышений, потому что все назначения делаются по представлению главнокомандующих фронтами; но часто ничего не получали и уезжали, скрипя зубами.
Уже в Ставку к Алексееву приезжал князь Енгалычев, бывший варшавский генерал-губернатор, просить места «не [201] меньше» начальника штаба фронта. Когда ему сказали, что эти места несвободны, он нашелся: «Так прогоните кого-нибудь, ну, хоть Бонч-Бруевича. Государь обещал поговорить об этом с Рузским...» Объяснили, что так не делается.
Когда он ушел, Алексеев его обругал. Этот молодец князь все еще получает жалованье по прежней должности (а за ним — и все подчиненные) и даже выпросил себе 6500 р. на представительство в 1916 году...
Воейков был недоволен назначением Пустовойтенко; они хотели провести кого-нибудь из своих. Пустовойтенко как-то сказал ему, что не дорожит этим постом, знает, что Алексеева и его прогонят, что ничего не ищет и совершенно удовлетворится дивизией, о которой и мечтает. Он хочет послужить еще два года и затем выйти в отставку, чтобы пожить еще для себя, т. е. сделать то, чего не мог сделать раньше.
При докладе нач. штаба о том, что такой-то начальник испортил боевое дело или обнаружил свою преступную нераспорядительность и пр., когда, казалось бы, надо было возмутиться, царь выслушивает все совершенно спокойно, как будто осенью говорится о пошедшем дожде.
Скажу о С. М. Крупине. До войны он был прапорщиком кавалерийского запаса и служил чиновником особых поручений при смоленском губернаторе Кобеко, живя в Смоленске и часто наезжая в имение в Рославльском уезде, принадлежащее его родителям. Это молодой человек очень прямой и честный, получивший образование в Лицее, сохраняющий внешний лоск, но не зараженный фанфаронством и самомнением. Он давно знаком с семьей Алексеева и друг его сына. Алексеев держал его при себе на фронте, перевел и сюда. Фактически Крупин исполняет обязанности адъютанта по очереди с графом Капнистом, гуляет с Алексеевым после завтрака, пьет у него днем чай и т. п. Человек провел меньше года в боевом строю, но производит впечатление знающего кавалерийского офицера. Он как-то сразу понравился мне, и симпатия наша, по-видимому, взаимна. По нему видно, что сделала эта война. По его собственным словам, до войны он был настоящим чиновником, националистом, человеком, [202] не особенно глубоко задумывавшимся над условиями русской жизни. Теперь он понял, что общество и правительство — два полюса; что в новейшей истории России был единственный момент, когда умное правительство, сохраняя свое внешнее достоинство, могло подать руку народу и создать страну, подобной которой не было бы в мире. Этого сделано не было, все упущено, правительство без созидающей власти, без творческой программы, но с большой злой волей; революция совершенно неизбежна, но она будет дика, стихийна, безуспешна, и мы снова будем жить по-свински. Во всем этом он признался мне, видя, что до известной степени я могу разделить его мысли, иначе, однако, представляя себе революцию: она создаст настоящую жизнь, пройдя тяжелый путь болезненного процесса... Да, и таких Крупиных теперь десятки тысяч. Он говорит, что сам знает многих, уму и сердцу которых ничего не сказал 1905 год, но все сказали 1914 и 1915 годы... Страшно думать о будущем, но и приятно, что можно его ждать.
Сегодня написал Д. И. Багалею, харьковскому профессору и городскому голове, чтобы он помог нам войти в сношения с редакцией «Южного края». Я считаю совершенно необходимым привлечь в наше Бюро либеральных представителей Харькова, Киева и Одессы, а Носков очень боится большого числа корреспондентов, и потому решено пока ограничиться Харьковом, который, по его мнению, представляет значительно больший центр, чем другие. Выбор газеты сделан им, несмотря на мои протесты.
Отказали редакции нотовичевского «Петроградского курьера» в присылке сюда корреспондента. Решено пока не выходить за пределы больших газет.
Натянули нос военному обозревателю «Русского инвалида» полковнику Клерже за включение в «обзоры» сведений, которые именно у него-то, в официальном источнике, и неуместны.
Японский и черногорский военные представители, оба генералы, только что вернувшиеся с фронта, по словам сопровождавшего их графа Замойского, ходили в атаку вместе [203] с нашими войсками и вообще держали себя очень храбро, за что и получили по Владимиру на шею.
На телеграмму от 9 октября Рузскому сообщено, что больше ему ничего дано быть не может. Отсюда его сегодняшнее распоряжение по войсками, обороняющим Ригу — Двинск:
«По уведомлению начальника штаба Верховного, на дальнейшее усиление Северный фронт рассчитывать не может. Необходимо собственными силами наилучшим образом выполнить поставленную нам государем императором задачу. Обстановка не позволяет до укомплектования армий всем необходимым задаваться планом общего наступления армиями фронта. До этого времени предписываю принять все меры к удержанию занимаемых позиций, предпринимая частичные активные действия, где нужно, для занятия более выгодного положения, и вообще при каждом удобном для сего случае. Для сего необходимо образовать в каждом участке боевого расположения достаточные резервы, а также и армейские резервы с целью нанесения коротких ударов для занятия выгодных в интересах обороны участков или с целью своевременной поддержки атакованных противником участков нашего расположения. Первую из этих задач надо выполнить по основательно выработанному плану. В частности, при разработке этих планов обращаю внимание:1. В V армии — на необходимость коротких ударов в районе Двинского плацдарма для постепенного расширения его и для занятия более выгодного расположения впереди ныне занимаемого; на необходимость также выработать меры воспрепятствования попыткам противника переправиться через Двину между Якобштадтским и Двинским плацдармами; расположенная здесь конница, поддержанная пехотными частями, приданными к ней, должна дать первый отпор противнику до подхода резерва, который должен быстро передвигаться к угрожаемым пунктам.
2. В XII армии необходимо обратить внимание на расширение Рижского плацдарма на тех же основаниях, как и Двинского плацдарма, обратив в этом отношении особое [204] внимание на район около Икскюль. Короткие удары должны быть направлены в сторону железной дороги Митава — Крейцбург, дабы немцы не могли ею пользоваться как линией подвоза боевых и продовольственных запасов, а также войск и артиллерии в целях переброски их вдоль фронта своего расположения. Ожидаю от командующих армиями представления мне разработанных планов действий на вышеуказанных основаниях».
В 12 ч дня приехал царь с Александрой Феодоровной, наследником и тремя дочерьми. Выйдя из автомобиля у губернаторского дома, наследник скатал снежок и побежал в прихожую — запустить кому-нибудь из своих за шиворот.
Командир корпуса генерал Владимир Александрович Ирманов прислал нач. штаба проект: невзирая на некомплект, послать в Болгарию десантом 24 корпуса и всю ее уничтожить... Так они, крупные начальники, прошедшие кампании 1877–1878, 1900–1901 и 1904–1905 годов, понимают обстановку!... А бедный Алексеев не знает, можно ли свободно располагать хотя бы двумя корпусами.
Ординарец Верховного корнет граф Адам Станиславович Замойский исполняет довольно низменные обязанности, часами находясь на площадке в том же выжидательном положении, что и дворцовая полиция.
Положение сербской армии становится очень критическим. Вот расположение ее противника на сегодня (см. с. 206).
Почти в самом начале войны немецкая печать уверенным тоном заявляла, конечно не без надежды быть прочтенной в России, что война требует не только геройства воинов и талантов руководителей, но и граждан — устроителей мирной жизни. Она предрекла нам то, в чем Россия уже имела мужество сознаться и что случилось на деле: Россия будет иметь все у себя дома и нуждаться во всем этом каждый день и в каждом углу. Немецкая печать хорошо знала, что мы не готовы к мобилизации нашей промышленности; знала, что мы не готовы к мобилизации своих путей сообщения. Так и случилось. [205]
Народ знает все это по своему домашнему хозяйству. Он страдает от недостатка в обиходе самых насущных продуктов вроде муки, сахара, соли и т. п. Люди не столь широкой массы, но стоящие у русла производительных сил России, знают еще и многое другое.
Известно, что берлинская биржа совершенно игнорирует теперь массу наших коммерческих и промышленных предприятий, еще так недавно привлекавших ее постоянное внимание. Известно зато и другое: она высоко котирует некоторые наши предприятия и в том числе акции товарищества Нобель. Знатоки финансов утверждают, что такая котировка может служить бесспорным признаком заинтересованности в этих предприятиях немецких финансистов.
Министр торговли и промышленности принял своевременно меры, чтобы русская нефть не поднималась чрезмерно в своей цене. Баку ответил на это распоряжение видимой покорностью: пуд нефти на месте стоит только 42 коп.
Но перевозкой нефти по Волге занимаются сами же нефтяники товарищества Нобель, «Мазут» и Черноморско-Каспийского. Доставка нефти подорожала на 400–500% и, например, в Нижнем Новгороде вместо прежних 12 коп. с пуда теперь поднялась до 70 коп. Таким образом, в Нижнем Новгороде нефть стоит уже не 56–55 коп., а 1 р. 12 коп.
Требование министра торговли соблюдено так же точно и неуклонно, как петроградские дровяники не смели ослушаться таксы градоначальника. Потребитель нефти познакомился с фрахтом, потребитель дров — с содержателями ломового извоза.
Земства озабочены сейчас созданием возможности изготовить к лету 1916 года нужный запас полевых кос и ничего не могут сделать из-за отсутствия в Центральной России чугуна, так мощно прославившего уральский район.
Россия вступает, пока не очень остро и не для всех заметно, в железный голод. Чугун на Урале стоит без движения, обычное добывание его значительно сократилось. А ведь это всегда значит, что и старое железо стоит в таком же количестве [207] без употребления: в новый хороший продукт оно идет наполовину с новым чугуном.
Благодаря этому возможны такие факты, что, например, пуд подковочных гвоздей стоит теперь 40 рублей, а еще недавно цена его не превышала 3 р. 50 коп. Недаром ковка лошади стоит теперь вместо 1 р. 75 коп. — 5 р. 50 коп. или 6 р. (Петроград, Москва). Гвозди эти и теперь в сущности не стоят дороже, но немногие заводы, делающие этот, казалось бы, простой, а на самом деле очень капризный продукт, знают, как мало их осталось для торгового рынка — все остальное закуплено в производстве казной для военных надобностей.
Недавно нашумевшая история с лопатами, прославившая имя г. Сироткина, получает еще более пикантный характер, если знать, что один из заводов Нижегородской губ. предлагал изготовить лопаты по 45 коп. вместо 75, не скрывая большой еще выгоды и при такой цене, но... получил отказ.
В промышленных кругах называют имена фабрикантов и заводчиков, получивших за год войны при неувеличившемся производстве в пять-восемь раз больше против обычного прибыль. А уж о таких, которые могли увеличить производство, и говорить нечего. Называют фабрикантов, поднявших цены на изготовленный до войны товар, считавшийся подлежащим бухгалтерскому списыванию в убыток, на 300–400 процентов...
И эти самые Минины 1915 года несут «на алтарь отечества» сотые части своих огромных прибылей, выражая свои высокие чувства суммами вроде 32 351 рубля, где само отсутствие круглых цифр надо понимать как сбор всего своего достояния...
Кстати, надо отметить явление, совершенно ускользающее от внимания общества: промышленные синдикаты, немало повинные в мирное время, показали себя неизмеримо выше выступивших из них под разными предлогами отдельных предприятий; я знаю много случаев, когда синдикаты категорически воспрещали своим членам неестественно поднимать цены и твердо держатся прежних цен с надбавкой лишь 10–15%.
В Сибири стоят овес, рожь, масло и многое другое.
На 1 октября под жилье беженцев было занято 120 000 товарных вагонов. [208]
На каждой сколько-нибудь значительной станции стоят неделями порожние товарные составы.
Города, не исключая Петрограда и Москвы, не могут добиться подвоза продуктов.
Широкое русское общество и тем более народ с каждым днем все острее и острее ощущают полную дезорганизацию в ведомстве путей сообщения. Они знают, что Россия богата всем; что в ней есть все, притом в громадном изобилии. Они знают, что постепенное материальное разорение растет; они же понимают, что истинная любовь к родине сейчас обязывает к молчаливому перенесению тяжелых материальных невзгод... Они все это знают и сколько могут молчат, но — будем говорить правду до возможною конца — они начинают страшиться одной действительно страшной мысли, понимая, как она ужасна для родины.
Мысль эта уже созревает, она близка к претворению в сознании и тем болезненнее в нем нарождается. Нашим врагам она является хотя и невооруженным, но верным и чрезвычайно сильным союзником. Велико преступление перед родиной людей, которые заставят ее стремиться возможно к скорому приближению конца народной войны, — ведь, эти мерзавцы знали бы и раньше позорный конец, если бы хотели знать и не хотели спекулировать.
Но люди, дела которых я представил здесь лишь в беглом перечне, думают другое. Для них война выгодна, она рождает не только героев, но эксплуататоров; она создает богатства, которые оплачиваются кровью воинов и слезами мирных обывателей. Однако, боясь за свое будущее, они и сами готовы отречься от этого завета и толкают страну на пагубный шаг. Вот эти-то воротилы жизни, закупившие сотни людей, всегда будут страшиться конца войны — им надо быть оборонцами до безумия, до полного потопа в нищете.
Преступление министров и окружающих их негодяев страшно, им всем — виселица на Марсовом поле.
Весь наш штаб снимался группой с царем и наследником. Сегодня я мог близко рассмотреть их обоих и долго наблюдать. [209]
Царь некрасив, цвет бороды и усов желто-табачный, крестьянский, нос толстый, глаза каменные. Наследник — очень женственный лицом, довольно красивый мальчик, походка его с заметным припаданием на одну ногу; он все время молчал. После фотографирования царь пошел принять доклад от Алексеева, а Воейков — к нам в комнату. Он просил допустить в Бюро печати представителя «Петроградского курьера», издаваемого Николаем Александровичем Нотовичем. Когда последний просил его вообще о покровительстве возникающей газете, Воейков спросил его: «А мне что будет? Какая гарантия, что я что-нибудь от этого выиграю? Напишите о том, что мне надо, — о «Куваке», и я пойму, что вы не будете травить меня в компании с «Новым временем!»...
Вообще взгляд дворцового коменданта на прессу очень нагл: «Все это без исключения мерзавцы — кто больше, кто меньше; и никому нельзя верить, пока не получишь печатную черным по белому гарантию, после которой обратный поворот уже менее возможен». Выступающее против «Куваки» «Новое время» он характеризует как газету, которая подрывает законность власти государя... Да уж подлинно: Суворины не знают, на какую ногу припадают. Если бы мы захотели пустить в Бюро их корреспондента, то он не пустил бы или потребовал бы, чтобы сначала газета напечатала статью, в которой все, прежде сказанное о «Куваке», было бы опровергнуто...
Воейковское определение наших администраторов: «Гучков в корню, Поливанов и Барк на пристяжке: что первый хочет, то последние и делают. Когда пристяжные на всем галопе сломают шею, коренник подхватит других. Эти люди сейчас делают то, о чем мечтали большевики и меньшевики»... Какое глубокое понимание общественной группировки!
«Я, знаете, большой психолог; я всегда и каждому могу сказать такое, после чего человек поймет, что меня не проведешь, нет! Я давно занимаюсь психологией. И прав генерал Газенкампф, который говорил, что вся разница между умным и дураком состоит в том, что дурак повторит глупость, а умный не повторит»... [210]
Такой разговор мы с Носковым выдерживали молча, иначе нельзя, надо вести политику для спасения своего нового дела, к которому сей лакей-психолог начинает очень присматриваться, заподозревая Алексеева в каких-то кознях против двора и царя.
Приехали в Бюро первые корреспонденты: Константин Маркович Соломонов (псевдоним «К. Шумский») и Григорий Григорьевич Перетц (псевдоним «Г. П.»).
Первый — отставной подполковник, носит форму офицера действительной службы, как имеющий золотое оружие за Порт-Артур; усики в унтер-офицерскую стрелку, сальная улыбочка; говорит очень авторитетно и сам смеется, что ежедневно должен писать две статьи — для утреннего и вечернего выпусков «Биржевки». Малый ловкий, умело учел момент, а статьи печет, как блины.
Перетц — полковник военно-юридического ведомства в отставке, ходит в штатском, сотрудник «Речи».
Оба поначалу довольны. Что будет дальше?
Послали телеграмму начальнику генерального штаба, чтобы сообщил, откуда Клерже взял сведения, использованные в № 226 и 229 «Русского инвалида». Он опять пишет о том, о чем писать нельзя и что неверно, а публика, видя это в официальном органе, конечно, придает значение. С этим органом военного министерства и раньше были неприятные столкновения. В июле 1915 г. между Янушкевичем и Беляевым шла переписка о несуразностях в обзорах «Инвалида», составлявшихся тогда редактором полковником Анатолием Дмитриевичем Шеманским. Он был отставлен и смещен на должность помощника редактора, редактором же назначен генерал Алексей Иванович Звонников, председатель Петроградской военно-цензурной комиссии. Но Шеманский не внял этой мере и не унимался. Тогда военный министр Поливанов решил вовсе прекратить обзоры впредь до приискания более подходящего лица. Этим последним и явился теперь полковник Клерже.
Прибывший сюда командир л.-гв. Уланского его величества полка Павел Александрович Офросимов завтракал сегодня [211] с нами полковником, а обедал уже генерал-майором свиты — царь произвел его лично.
Какой-то тенью ходит симпатичный генерального штаба генерал-майор Евгений Андреевич Искрицкий, состоящий для поручений при начальнике штаба.
Сегодня перевез Бюро печати из здания штаба в духовную семинарию и сам переехал из грязного «Метрополя». Моя квартира там же, в двух особых комнатах. Завтра начинается работа.
Вот уже который день в телеграммах с фронта констатируют в сущности переход противника к положению, которое так понятно для всех формулируется словами «без перемен». «Без перемен» и на нашем фронте. Можно надеяться, что пройдет еще несколько дней, максимум недели две, и мы станем свидетелями начала периода той тишины, которая так продолжительно отмечалась в свое время в полосе франко-германского фронта.
Не буду анализировать существо причин этого «без перемен»; не буду гадать, кто и когда создаст повод заговорить о той или другой степени активности. Здесь это «без перемен» заставляет задумываться с другой стороны.
Родина напрягала свои нервы, свои силы и свою бодрящую нервность в течение пятнадцати месяцев. Нервы поистрепались, силы поизносились, но их много — и еще как много! — в потенциале русской мощной души; бодрое настроение имеет шансы на возрастание.
И однако не знаю, как другим, но мне делается жутко, да, именно жутко.
Русский человек не в состоянии слишком долго поддерживать в себе то или другое настроение, сказывающееся в подъеме или упадке нервной чувствительности. Это и наш плюс, и наш минус в одно и то же время. Когда мы непосредственно не видим всех ужасов войны; когда мы начинаем видеть меньше раненых; когда списки убитых уже не так многочисленны, а нужда в сестрах милосердия и санитарных поездах слабеет; когда, словом, мы можем, хоть немного «отдохнуть» от пережитых ужасов, зная, конечно, что волна [212] их, и не одна еще, впереди, мы инстинктивно, в силу именно своей русской природы, проявляем меньшую нервность творчества, меньшую энергию в самоотверженной работе, меньшую, наконец, щедрость в отчуждении от себя материальных благ.
Между тем долг каждого русского, больше или меньше затронутого настоящей войной, использовать наступающий сравнительный нервный покой на наибольшую продуктивность личной общественной работы по содействию армии.
И прилив пожертвований для улучшения и расширения довольствия армии теплой одеждой, санитарной помощью и т. п., и участие личным трудом, и напряжение общественной, не говоря уже о промышленной, деятельности — все это должно быть развито и ведено с крайним напряжением энергии, с полной безостановочностью в эксплуатировании всех наших сил и средств.
Настанет время, когда все сделанное в полосу затишья пойдет в дело; и тогда мы все с гордостью скажем: тыл работал, когда армия так или иначе отдыхала.
И вот хочется крикнуть: «Не складывайте рук, работайте во всю ширь. Враг не дремлет, не отдыхает, он умело пользуется каждой минутой затишья и непрерывно, всесторонне и активно заботится о своей армии!».
С радостью нужно признаться, что этот призыв не может быть обращен ко всему русскому обществу. Нет, он адресован только к тем, кто очень устал, кто много переиспытал, кто очень уж многое отдал... А с каким бы невыразимым чувством радости встречена была бы мной весть о прекращении войны! Ясно, что наши шансы на победу очень слабы, а на разорение — уже все налицо.
Будучи на днях на Ю.-Зап. фронте, царь и наследник находились в 3–4 верстах от передовых линий, видя около себя артиллерийский огонь противника. Иванов просил разрешить наградить наследника Георгиевской медалью. Сегодня мальчик пришел с отцом на доклад Алексеева и, как рядовой, [213] получил в его присутствии медаль. Очень довольный, он в восторге побежал домой, ну а царю — развлечение в его ничегонеделании.
Дежурный по управлению полковник Корсун рассказывал, что сегодня за завтраком великий князь Дмитрии Павлович наводил серебряной тарелкой «зайчиков» на сидевших за столом великих княжон и других. Все принимали это молча, наследник очень смеялся, а японский военный представитель (все они едят у государя) отвечал зайчиками же своей тарелки и делал это очень оживленно. После завтрака, когда царь и его жена обходили присутствующих, наследник нетерпеливо повторял: «Мама, пойдем» и тянул ее к себе в комнату.
Курьезную иллюстрацию русской бюрократической жизни нарисовал генерал Борисов. Садится писарь с машинкой на площади у Александровской колонны и пишет во все военные учреждения: «Сего числа я сел у колонны». Получив такой входящий, все учреждения выпускают по исходящему с запросом, зачем сел такой-то и почему он уведомил об этом. При массе полученных входящих писарь просит уже дать ему помощника для подшивки бумаг, отвечает всем, что все будет сообщено дополнительно, и т. д. Опять получает запросы: предполагается ли своевременное оповещение в скором времени?... Снова отвечает, прося уже второго помощника Словом, скоро писарю прибавляют нескольких писарей с машинками, дают помещение, а года через три строят каменный дом для создавшегося таким образом нового департамента.
Сегодня Бюро печати начало функционировать. Корреспонденты работали; я уже просматривал их писания с точки зрения весьма неопределенной и увилистой военной цензуры Носкова. Дикое ощущение для историка общей российской цензуры, но его искупает цель учреждения и обстановка войны.
Вчера царь приказал генерал-лейтенанту барону Юлию Эдуардовичу фон дер Роопу осмотреть дороги «для выяснения причин неправильного движения и способов их устранения, [214] согласовав на месте все необходимые распоряжения с подлежащими управлениями железных дорог». Сюда вошли участки дорог:
Риго-Орловской, Либаво-Роменской, Полесских, Николаевской, Московско-Виндаво-Рыбинской, Московско-Киево-Воронежской, Рязанско-Уральской, Александровской, Сызрано-Вяземской и Московско-Курской. Ясно, что положение Рухлова пошатнулось.
Для угрозы балканскому театру и одновременно на случай присоединения Румынии к нашим союзникам в районе Бессарабии сосредоточивается VII армия, задачи которой пока точно мне неизвестны; состав ее значительно обновлен и пополнен.
Телеграмма начальника штаба Ю.-З. фронта генерала Саввича командующим VIII и IX армиями от 17 октября:
«Государь император повелел из состава войск фронта назначить бригаду конницы, начав немедленно посадку по подводе к избранным станциям и направляя эту бригаду в район Бендер, откуда дальнейшее назначение будет указано своевременно. Бригаде придать конную батарею. Перевозку производить, используя возможно полнее ныне существующие средства железных дорог. Главнокомандующий приказал назначить 2-ю отдельную Донскую казачью бригаду из состава VIII армии и 21-ю Донскую казачью батарею из состава Терской казачьей дивизии IX армии. О времени прибытия к станциям посадки донести».
Телеграмма Эверта начальнику штаба от 17 октября:
«Предназначаю 2-й армейский корпус в составе: 26-й и 43-й пех. дивизий, 2-го мортирного артиллерийского дивизиона, 4-го саперного батальона, 31-го Донского каз. полка и 27-й отдельной Донской казачьей сотни. Состав дивизий, по сведениям на 12 октября, 933 вооруженных, 1350 безоружных и 61 пулемет (в обеих), более точные сведения дополнительно. Прошу сообщить, требуется ли посадка 2-го корпуса вслед за строевыми частями 5-го Кавказского корпуса с их полковым и дивизионным [215] обозом или же после полной погрузки 5-го Кавказского корпуса со всеми его обозами. Гвардейский корпус оставляю на занимаемых местах и выдвижение его к югу считаю нежелательным Ввиду же ослабления X армии в резерве за ней временно задержу 3-ю гвардейскую дивизию».
Телеграмма генерал-квартирмейстера Западного фронта генерала Лебедева штабу VII армии:
«Сообщаю боевой численный состав частей, отправляемых с Западного фронта в Одесский округ: 1) 3-я Туркестанская стр. бригада: 99 офицеров пехоты, 2890 штыков, 10 пулеметов и легких орудий; 2) 16-й армейский корпус: 41-я дивизия — 9 батальонов, 161 офицер пехоты, 4919 штыков, 24 пулемета и 33 легких орудия; 47-я дивизия — 8 батальонов, 157 офицеров пехоты, 5026 штыков, 19 пулеметов и 32 легких орудия; 2-й дивизион 5-й тяжелой артиллерийской бригады — 12 тяжелых орудий; 16-й мортирный дивизион — 12 гаубиц; 3) 5-й Кавказский корпус: 2-я Финляндская дивизия — 8 батальонов, 117 офицеров пехоты, 5834 штыка, 27 пулеметов и 15 легких орудий; 4-я Финляндская дивизия — 6 батальонов, 122 офицера пехоты, 319 штыков, 35 пулеметов и 11 легких орудий; 3-й Туркестанский артиллерийский дивизион — 12 легких орудий; 30-й мортирный дивизион — 12 гаубиц; Сводная казачья бригада — 12 сотен, 30 офицеров, 1098 шашек; 4) 2-й армейский корпус: 26-я дивизия — 7 батальонов, 139 офицеров пехоты, 6532 штыка, 38 пулеметов, 28 орудий, 43-я дивизия — 11 батальонов, 158 офицеров пехоты, 6140 штыков, 20 пулеметов и 34 легких орудия, 2-й мортирный дивизион — 12 гаубиц».
Поливанов, приезжая в Ставку, был у Алексеева; они в хороших отношениях. Да и все министры, приезжая, бывают у нач. штаба; каждому из них, помимо разнообразного дела, хочется увидеть человека, который играет такую большую роль.
Сегодня Воейков долго развивал теорию, как нам держать в руках корреспондентов. Например, через месяц надо инсценировать [216] приход к ним околоточного с требованием немедленно выехать из Могилева. Они, конечно, приедут в Бюро; мы скажем Воейкову, а он милостиво оставит их в покое — вот они и будут дорожить своим положением. И, пожалуй, окажут поддержку «Куваке», как думает ее ловкий хозяин.
Вчера нач. штаба написал «Главнонаблюдаюшему за физическим развитием народонаселения Российской империи»:
«Ознакомившись с высочайше одобренным всеподданнейшим вашим докладом по вопросу о мобилизации спорта, я, со своей стороны, могу только еще раз, в дополнение моего всеподданнейшего доклада 12 сентября сего года № 4422, подтвердить крайнюю необходимость всех мер, ведущих к развитию допризывной подготовки мужского населения России. Следующим шагом должна быть общеобязательность допризывной подготовки. Всякая организация, увеличивающая число инструкторов, облегчающих трудную работу запасных батальонов, может быть только приветствуема, как существенно усиливающая боевую готовность наших армий».
Когда вчера царская семья садилась в автомобиль, чтобы ехать на вокзал, наследник все вертелся снаружи и шалил; когда влезала Ольга Александровна, он, шутя, ткнул ее кулаком в задние мягкие части...
Командующий V армией генерал Павел Адамович Плеве полез 18-го на немцев под Двинском; Эверт поставил его в известность о своем отрицательном отношении к такой затее, справедливо на этот раз указывая, что результатов ждать нечего. Потом Плеве его разубедил. Чем-то кончится эта операция?
Телеграмма Эверта начальнику штаба от 17 октября:
«Генерал Плеве предполагает 18 октября перейти в наступление для оттеснения немцев от Двинска, Генерал Литвинов приказал группе генерала Жилинского{6} также перейти в наступление в связи с V армией и овладеть районом Ниткелишки, Шилнишки, Ужвертыни, озеро Дрисвяты. Не [217] препятствуя этому распоряжению генерала Литвинова, считаю необходимым высказать следующие соображения. Ведущие наступление на Двинск немцы достаточно сильны, чтобы выдержать натиск ослабленных войск V армии вместе с группой генерала Жилинского. Неоднократный опыт показал, что частные переходы в наступление без должной подготовки и сбора превосходящих сил приводят лишь к бесплодным жертвам людьми и трате снарядов. Если даже допустить, что намеченная атака будет вначале иметь успех, то во всяком случае на развитие его сил не хватит, и приобретенное небольшое пространство не улучшит нашего положения настолько, чтобы окупить потраченные на него силы. По этим соображениям, а также имея в виду, что главную задачу настоящего времени составляет восстановление наших сил и средств, я полагал бы более целесообразным отказаться от намеченного наступления. Если же положение V армии требует оттеснения противника во что бы то ни стало, то для этого необходимо собрать для удара свежие силы: например, подвести в район генерала Жилинского гвардию в составе трех с половиной дивизий, 78-ю дивизию и 1–2 дивизии от V армии, подтянуть туда сильную артиллерию, и этой группой, почти армией, нанести удар в связи с наступлением V армии».
Телеграмма начальника штаба V армии генерала Миллера генерал-квартирмейстеру Сев. фронта Бонч-Бруевичу от 17 октября:
«Завтра, 18 октября, части Двинской группы V армии, а также 4-го и 14-го корпуса перейдут в наступление с целью разбить противника, расположенного перед Двинской укрепленной позицией, и отбросить его от Двинска, Для главного удара в направлении между озерами Свентен и Ильзен назначаются корпус в полном составе, два полка 53-й пех. дивизии и 1-я кавалерийская дивизия; артиллерия для подготовки атаки — 80 легких, 22 тяжелых орудия и 10 гаубиц — установлена; пристрелка батарей произведена сегодня. 4-й и 14-й корпуса будут атаковать на фронте Ниткелишки — [218] Ф. Грезенталь в связи с левым флангом 23-го корпуса; на остальную часть 23-го корпуса, также 19-го и 29-го корпуса возложена пассивная задача удерживать занимаемые позиции и содействовать атакующим частям артиллерийским огнем и поисками разведчиков».
Телеграмма генерала Одишелидзе генералу В. М. Жилинскому от 17 октября:
«Генерал Плеве считает, что успех наступления завтра, 18 октября, во многом зависит от решительности наступления войск, подчиненных генералу Жилинскому, во фланг и по возможности в тыл немцам, стоящим против Двинской позиции. Командующий армией требует от вас особенной решительности действий и напоминает вам важность задачи, которая выпадает в предстоящих боях на войска вашей группы».
В Яссах 16 октября было тайное совещание городского магистрата; решено предложить городские помещения под русские лазареты... Ясно, что лукавые румыны пойдут с нами в самый последний момент.
Генерал-лейтенант Муррей, начальник приехавшей сюда на днях особой английской военной миссии, имеет лицо умного человека и удивительно штатскую наружность, по виду — ужасно невоенную. Алексеев с ним очень почтителен и любезен, но искренно — не так, как с Жилинским. Цель миссии — ознакомление с размерами и силами русской армии и устройством ее тыла.
Третьего дня председатель Государственной Думы Родзянко прислал Алексееву печатную копию обращения некоего Арди о том, чтобы распространить среди болгар в десятках миллионов краткое, но сильное воззвание, для чего прибегнуть к помощи французских летчиков. «Спешите, спешите, пока не задушена Сербия!» — заканчивает свое обращение Арди. Начальник штаба написал: «Мысль правильная, хотя на богатые результаты рассчитывать нельзя. Прошу разработать [219] порядок осуществления». Генерал-квартирмейстер запросил мнение командующего VII армией.