1915 год
Октябрь
Алексеев отправил всем главнокомандующим фронтами следующую очень характерную телеграмму:
«В данную минуту нам более, чем когда-либо, важно знать действительную силу и распределение находящихся перед нами австро-германских войск, имея в виду вероятность и возможность более или менее существенного ослабления их как результат неудачи во Франции и нового предприятия против Сербии. Размеры ослабления и переброски вдоль нашего фронта остаются неизвестными; может случиться, что во многих местах мы стоим против обозначенного противника, особенно XIV, IV и III армии. До настоящего времени наша [99] разведка не дает необходимых сведений, опросы пленных недостаточно тщательны и настойчивы, не выясняется число батальонов в полках, число людей в ротах и батальонах, что часто ведет к преувеличенным выводам о силе противника Необходимо сосредоточить опрос большинства пленных в штабах армий, произвести тщательную поверку всех имеющихся сведений и устроить более энергичный захват пленных. Работу эту нужно выполнить в течение ближайшей недели, чтобы к 10 октября иметь результаты».
Рузский, командуя армией в Галиции на Юго-Западном фронте, проделал штуку, которая очень характерна вообще для наших больших военных: во-первых, забыл об интересах русской армии и очень помнил об интересах генерала Рузского; [100] во-вторых, не исполнил отданного ему приказания, сознательно его нарушив. Положение войск в Галиции перед взятием Львова схематически показано на с. 99.
Главнокомандующий фронтом Иванов, вернее, Алексеев, бывший его начальником штаба, долго подготавливал план охвата австрийцев и, наконец, достиг того, что главную их армию можно было захватить в ножницы. Наш фронт состоял из двух частей под углом; Иванов требовал, чтобы Рузский шел в направлении А во фланг и тыл главной австрийской армии, наседавшей на Люблин — Холм в количестве 600 000 чел., на ходу оттесняя австрийский заслон, стоявший восточнее Львова в количестве 200 000 чел. Рузский отказался, считая это громадной ошибкой, и продолжал идти прямо на Львов (В). Так как, по «достоверным» сведениям, имевшимся еще в мирное время и не проверенным Рузским, Львов представлял из себя сильно укрепленный пункт с временными профилями, усиленными кое-где бетоном, Рузский будто бы боялся оставить крепость в тылу, тем более что тогда он уже связался боем с наступавшими на его фланг австрийцами. Следуя дальше, чем было приказано, он хотел отрезать пути сообщения австрийской армии, действовавшей против наших правых сил. Иванов не разделял всех этих его соображений и вторично приказал ему исполнить свое приказание. Тогда Рузский донес, что исполнит его... «в меру возможности», а сам все-таки пошел на Львов. Начальник его штаба генерал Владимир Драгомиров находил этот шаг громадной ошибкой и отказался писать приказ войскам о наступлении на Львов. «Хорошо! — сказал Рузский. — Я сам напишу!» — и написал и издал свой приказ. О взятии совершенно пустого города, а не занятии его, как следовало бы, Рузскому и Ставке донес вошедший туда генерал Щербачев (его корпус). Ставка узнала об этом раньше, чем Рузский, сообщение с которым было «случайно» не вполне налажено...
В официальных «сообщениях» штаба Верховного вся львовская операция, случайная и по существу крайне вредная, изложена была так, что Рузский сразу сделался героем войны. «После семидневного боя наша армия овладела передовыми [101] сильно укрепленными позициями Львова, вынесенными на 15–20 верст к востоку от города, и приблизилась к главным львовским фортам» (20 августа 1914 года). «Отступление австрийской армии после поражения у Львова обратилось в бегство, и в наши руки попало около 200 орудий, обозы и масса пленных, число которых выражается в десятках тысяч». «Уже 20 августа наши войска подошли на пушечный выстрел к Львову, форты коего не остановили нашего натиска 21 августа в 11 ч утра Львов был охвачен нашими войсками и взят. Вместе с ним в наши руки попала большая военная добыча» (21 августа). Была и просто ложь: «Наши войска ворвались на львовский вокзал на плечах отступавших австрийцев» (23 августа), а тех там давно уже не было...
Один намек на суть задуманной, но неудавшейся громадной операции сделан лишь в «сообщении» от 21 августа: «Наши войска двинулись в направлении на Львов, чтобы разбить высланный здесь австрийский заслон и действовать во фланг и тыл главным силам австрийцев». Но заслон проскочил совершенно нечаянно. Видя неудачу, штаб отдал все краски на описание львовской авантюры, а общественное мнение, ожидавшее результатов исхода операции, только намеком изложенной 21 августа, успокоил глухим указанием 25 августа: «Австрийская армия, действовавшая в Холмском направлении, отступает под натиском наших сил», усилив это успокоение 27 августа: «Австрийская армия, преследуемая нами, отступает в полном беспорядке».
...Но и до сих пор русский народ не знает, что австрийская армия в 600 000 человек преблагополучно выскользнула из приготовлявшихся ей ножниц, не сжатых своевременно Рузским, который и виноват в ее спасении.
Между тем стоило ему начать заходить левым флангом, слегка осаживая правый, и план Алексеева при поддержке Брусилова был бы выполнен. Но это был бы триумф Иванова и Алексеева... Николай Николаевич грозил Рузскому преданием суду (эту телеграмму генерал тщательно скрывал), а тот продолжал выполнение своего ненужного, но дешевоэффектного движения. [102]
Только после «взятия» Львова, в котором не было ничего подобного описанному услужливым корреспондентом «Киевлянина», Рузский повернул свой фронт и принял вместе с Брусиловым всю тяжесть боев отступавшей австрийской армии, которая, скользя своим левым флангом по их армиям, увела правый. Во время такого отхода австрийской армии очень хорошо работал корпус Радко Дмитриева, никому не показавшего приказа Рузского об отступлении и так и не отступившего. Когда потом «триумфатор» Рузский уходил главнокомандующим на фронт, Драгомиров в присутствии офицеров штаба «сознался», что был не прав, отказавшись подчиниться Рузскому, удивлялся его мужеству и взятию на себя такой ответственности...
Когда через несколько дней во время общего обеда в штаб III армии фельдъегерь привез Рузскому от государя Георгиевский крест, Рузский сделал вид, что был удивлен, расстроен, вышел из столовой к себе и долго не решался надеть отличие...
Он сознательно раздувал дело в Галиции и сумел его раздуть, а когда мы стали отступать, он же говорил всюду и всем, что всегда советовал вовсе не ходить в Галицию. Рузский умеет быть популярным, и только в этом действительно его большое искусство, особенно, если послушать разговоры о его простоте и скромности. Он всегда умел поддержать выгодные для себя отношения с печатью, особенно с Немировичем-Данченко наших нетурецких дней — с Брешко-Брешковским... Немецкая пресса тоже уделяла ему внимание. Вот, например, недавнее ее сообщение (12 сентября):
«Одновременно с принятием царем верховного командования генерал Рузский занял выдающееся положение в русской армии. Он считается наиболее талантливым из русских генералов. Рузский был смещен великим князем, видевшим, в нем опасного соперника. Теперь снова настало благоприятное для него время. Можно думать, что государь принял на себя верховное командование исключительно, чтобы получить возможность сместить великого князя, так как он не мог заменить Николая Николаевича никаким другим генералом, чтобы не повредить престижу царствующего дома. Среди всех генералов наибольшей любовью царя пользуется [103] генерал Рузский. Собственно, надо видеть в Рузском нового Верховного главнокомандующего».
О прославленном генерале общество вообще имеет совершенно превратные представления. После Львова его знают еще и как героя Варшавы, но эта удача его была делом простого случая. Алексеев подготовил там все до мелочей, все предусмотрел, а затем левый фланг его фронта отделили на другой фронт, и, таким образом, варшавская операция прошла по его плану, случайно осуществленному не им, а Рузским как командующим армией. Он в выборе людей всегда держится правил брать все серенькое, чтобы выделяться на этом фоне, и не имеет около себя ничего заметного. Один его начальник штаба М. Д. Бонч-Бруевич чего стоит.
Товарищ министра внутренних дел Джунковский уволен по личной, совершенно неожиданной для всех записке царя министру внутренних дел князю Щербатову: «Генерала Джунковского уволить от всех должностей». Обиженный Джунковский подал прошение, в котором указал, что после такого увольнения он не может оставаться и в свите; царь пометил на прошении: «А в свите оставить»... Логика не очень-то дружна с Романовыми. А ларчик просто открывался: как только Джунковский вступил в должность товарища министра и командующего корпусом жандармов, он сейчас же стал подбирать документы о роли и влиянии Гришки Распутина. Когда их собрано было достаточно, Джунковский составил доклад и через министра двора Фредерикса представил его царю. (Умный Воейков не захотел участвовать в этом деле, где ему, кстати, могло очиститься место тестя.) Ответом на его одновременную просьбу о личной аудиенции для дополнительных к докладу сообщений и была записка к кн. Щербатову.
Обер-прокурор синода Самарин очень определенно выражался о прикосновенности Распутина к церковным сферам и тоже кончил карьеру французской запиской на блокноте Горемыкину: «Самарина уволить; нельзя служить человеку, так настроенному против императрицы и ее друга»...
Все россказни о том, что здесь бывает и живет Гришка Распутин, официально именуемый Григорием Новых, что [104] царь пьет и т. п., — сплошной вымысел. Не больше правды и в легендах о Николае Николаевиче, и о том, как он неистово кричал на некоторых генералов, срывал с них погоны, убивал их и офицеров из револьвера; как на него покушались молодые отпрыски немецких (прибалтийских) фамилий; как он бил хлыстом офицеров, собравшихся в ресторане, и т. п. Великий князь знал обо всех этих баснях и, прощаясь с чинами штаба Верховного, сам указал, что, зная, чего от него ждали с первого дня назначения, он рад, что за тринадцать месяцев ни на кого ни разу даже не повысил голос. За все время своего верховного командования он кричал только один раз и то на своего личного адъютанта Владимира Ивановича фон Дерфельдена Он как-то долго вызывал его, а тот спал; искали, искали, наконец, явился. Вот тут Николай Николаевич и разразился: «Я научу служить!»
Это подтверждает мысль, как вообще складываются народные легенды. Объяснение очень простое. Народ и общество знают, какая масса мерзости делается и должна делаться при самодержавии в командном составе нашей армии. Все слышали в свое время о горячем, порывистом и несдержанном характере Николая Николаевича. Теперь ему придали благородные черты реформатора армии, ярого сторонника правды, решительного искоренителя лжи, удовлетворяя этим свой запрос на подобные положительные качества, — отсюда легенды не о том, что было и есть, а о том, чего так хотелось бы.
До войны отношение к Николаю Николаевичу было двойственное. Армия относилась к нему довольно сдержанно, особенно те части, в которые он в свое время приезжал не в духе, прогонял их с матерною бранью с места смотра и т. п. Но ценили его элементарную честность, знание службы, умение подчиняться долгу, прямоту и серьезное отношение к своим обязанностям, порицая, однако, распущенную крикливость, несдержанность и неумение выслушать объяснение признанного виновным в нарушении порядка службы. Общество в лучшей своей части знало, что великий князь был действительным членом черносотенных организаций и вдохновителем ряда реакционных мер, и этого было вначале достаточно, [105] чтобы отношение к нему создалось совершенно отрицательное.
Между тем, по уверению небольшого, близкого к нему кружка лиц, в психологии Николая Николаевича произошел серьезный перелом после женитьбы на Анастасии Николаевне Черногорской. Этот брак сгладил якобы его характер, сделал его более вдумчивым в свою роль старшего из всех родственников царя и заставил взяться за изучение русской политической жизни.
С 20 июля 1914 г., когда великий князь был поставлен в то положение, в котором лицо делается предметом общего серьезного внимания, Николай Николаевич стал очень быстро приобретать симпатии сначала армии, потом народа и общества. Тут, говорят его апологеты, он шире обнаружил все то, что таилось в его изменившейся натуре. Он показал, что рвется понять нужды народа, что уже хорошо знаком с политикой нашего правительства, которой, под влиянием жены, сочувствовал-де все меньше и меньше. Прошло три-четыре месяца войны — и Николай Николаевич стал уже просто популярен. В армии о нем говорили не иначе, как с восторгом и часто с благоговением; всепрощающее общество охотно дарило ему свое искреннее расположение, правительство... правительство Горемыкина и К° вело интригу, делая вид внешнего преклонения, — это знаю и я.
Незадолго до выезда Ставки из Барановичей Распутин прислал великой княгине Анастасии Николаевне телеграмму в 80 слов, содержание которой сводилось к тому, чтобы она не была горда, а была бы покорна и смиренна. Великая княгиня пришла в аппаратную, серьезно спросила, с какого аппарата прията эта депеша, и, смеясь, предложила хорошенько его продезинфицировать...
Я не буду повторять все то, что известно читавшим газеты во время войны и следившим по ним за всевозможными приказами и распоряжениями первого Верховного главнокомандующего, а приведу лишь несколько неизвестных документов, рисующих фигуру русского полководца.
Из приказа по I армии от 23 августа 1914 г.:
«Августейший Верховный главнокомандующий повелел: ввиду случая [106] в Нейденбурге, когда жители при вступлении наших войск в город открыли по ним стрельбу, принять к руководству, чтобы в подобных случаях такие города сжигались и уничтожались совершенно. Все имущество, пригодное для военных целей, секвестровать и отвозить, остальное сжигать. Предварительно сего следует предупредить о том жителей и дать возможность женщинам и детям покинуть город. Однако к этим действиям надлежит приступать не иначе, как по приказанию старшего из находящихся в данном месте начальников, и только после того, когда действительно установлено, что жители обстреливали наши войска».
Из приказа по III армии от 28 февраля 1915 г.:
«На донесение главнокомандующего о том, что командующие австрийскими армиями угрожают за каждого австрийского солдата, пойманного с разрывными пулями и за это нами расстрелянного, расстреливать двух русских пленных, Верховный главнокомандующий повелел за каждого невинно расстрелянного нашего пленного расстреливать 4 австрийцев, добавив, что у нас австрийских пленных на это хватит. Вышеизложенное повеление Верховного главнокомандующего принять к точному исполнению и при посредстве летчиков и разведчиков довести до сведения неприятеля».
16–18 августа 1914 г. VIII армия (Брусилова) выдержала бои и провела их очень успешно. Верховный главнокомандующий прислал телеграмму:
«Государь император, получив телеграмму с донесением о ходе боев последних дней и больших потерях, повелел мне ответить: «Да будет воля Божья. Вечная слава павшим в бою. Поблагодари и ободри моим именем геройские войска, — сердцем и душою с ними и с тобой. Будь тверд, Господь нас не оставит милостью своей. Претерпевший до конца, спасен будет». Государю императору, державному вождю нашему, «ура!», а врагам его — поражение! Воодушевленные царским словом, с новыми силами смело вперед и порадуем его новыми победами!Генерал-адъютант Николай». [107]
8 ноября 1914 г. Николай Николаевич послал телеграмму командующему III армией: «В наступившие решительные дни военных действий взываю к вашей твердости. Необходимо, чтобы вверенные вам войска были осведомлены о важности ведущихся боев и напрягли все свои силы и энергию, дабы победа была нашей. Не сомневаюсь, что раз герои наши будут об этом знать, то в сознании, что с нами Бог, они с полным воодушевлением и самоотверженностью исполнят свой долг и оправдают надежду на них царя и России. Верую, что Бог нам в этом поможет. Передайте сегодня же вверенным вам войскам об изложенном и о том, что я горячо благодарю их за самоотверженную боевую их работу последних дней».
Внимание к работе войск действительно отличало первое верховное командование. Я видел до сотни телеграмм, в которых великий князь, чаще собственноручно, спешил поблагодарить ту или иную войсковую часть за совершенную работу, и всегда с той теплотой и подъемом, которые так действуют на войска. Чаще случалось, что на великого князя действовало первое впечатление, что внимательный анализ, и притом спустя некоторое время, указывал ошибочность его восторженности, но ошибки в этом направлении вполне простительны, как диктует военная наука, когда имеется в виду плохая организованность армии...
Военное счастье Н. И. Иванова поколебалось с уходом от него Алексеева — сейчас у него неудачи.
Царь с наследником поехал из Царского Села в Псков к Рузскому.
Недавно при обыске в Петрограде в квартире Генриха Андрея Фишера найдены следующие документы, устанавливающее, как иногда принималось русское подданство:
1. Телеграмма из Москвы в Коканд Фишеру от 3 июня 1914 года:
«Должность оплачивается вознаграждением несколько тысяч. Телеграфируйте, согласны ли перейти в русское подданство. Кланяюсь».
2. Письмо Г. А. Фишера брату Людвигу Фишеру на немецком языке:
«Дорогой Леля, меня выбирают на днях директором пивоваренного завода «Соловьев и К°», и мне для этого [108] надо сделаться русским подданным, а потому похлопочи мне следующие документы (время не терпит): а) метрическое свидетельство или выпись о крещении, б) свидетельство от отбывании воинской повинности и в) еще документ (не знаю, как он называется), чтобы я снова мог без затруднений вернуться в германское подданство. Мои матрикулы в Спб. Генеральном консульстве, № 5386, 28/10 августа 1907 г., на 10 лет».
3. Из письма Л. Фишера к Г. А Фишеру от 27 сентября 1911 г. из Петербурга по-немецки:
«Любезный Андрюша, вследствие твоего письма посылаю тебе ответ, вложив в него твою метрику, которую я приобрел из кирхи. В консульстве мне сказали, что там не выдают особого удостоверения, чтобы вновь вступить в германское подданство; ты останешься германцем на столько времени, на сколько указано в матрикулах, хотя бы ты в промежуток этого времени был русским поданным, и ты можешь возобновить матрикулы, когда срок их истечет, еще на 10 лет. Потому для безопасности сними с них нотариальную копию, так как, вероятно, их у тебя отнимут, когда получишь русский паспорт. Воинское свидетельство ты из консульства получил, а когда потребуется тебе новое, то тебе надо написать об этом самому не в консульство, а в комиссию округа 15-й пехотной бригады и можешь сослаться на прежнее свидетельство, которое помечено 26 октября 1888 г.».
Я выехал в Петроград.
Был у редактора «Речи» Иосифа Владимировича Гессена. Он очень заинтересовался моим предложением и вполне его приветствует. Просит дать ему несколько дней подумать о деталях осуществления и пригласил позавтракать 7 октября, когда я вернусь из Москвы. Гессену принадлежит мысль об устройстве собеседования редакторов с Алексеевым для взаимного ознакомления или получения сведений, могущих усилить обоюдные надежды и планы. Общением с Алексеевым необходимо, по его мнению, поднять доверие общества к печати, которая, следуя за «высокоавторитетными источниками» главного управления генерального штаба, поневоле изолгалась. [109]
Фактический редактор «Биржевых ведомостей» Михаил Михайлович Гаккебуш (по новой моде — Горелов) принял меня у себя на дому с подчеркнутой любезностью и мещанской деликатностью. Он похож на человека, который во время помпезного обеда жует из рук колбасу, веря больше в то, к чему привык с нищего детства, чем в семиблюдный обед, который готов глотать только для поддержания тона, ему совершенно чуждого. Вся его небрежная фигура, костюм, повадка не согласуются с грубой роскошью обстановки его квартиры, где все кричит нежилой расставленностью приготовленной сцены и вдруг разбогатевшим parvenu. Он не преминул сказать мне, что получает от Проппера 30 000 рублей в год. Шумский (псевдоним Константина Макаровича Соломонова, военного обозревателя) получает у них по 3000 р. в месяц и еще в «Ниве» 1000 р. за четыре обзора в месяц. Заведующий хроникой в «Биржевке» получает 1000 р. в месяц, средний репортер — 500, порядочный — 800. Да, за десять лет после революции 1905 года газетное дело стало выгодным, обратилось в доходную профессию неучей и окончательно выкинуло за борт мечты об общественной кафедре, с которой еще недавно люди моего времени работали за меньшие вдесятеро гонорары и были горды своей деятельностью.
Проппер получает с газеты 300 000 рублей в год чистых.
Приведенную статью, написанную с одобрения Сухомлинова, отказались напечатать даже такие падкие на всякую рекламу газеты, как «Русское слово», а «Биржевка» напечатала и этим обеспечила себе поддержку Сухомлинова Гаккебуш просил меня о сотрудничестве, говоря, что и раньше напоминал об этом А. Измайлову, но тот все как-то не удосуживался поговорить со мной.
Назначенный недавно министр внутренних дел Хвостов имел особый разговор с Борисом Сувориным и Гаккебушем и сделал им визиты. Он обещал убрать Катенина (что и сделал) и назначить на его место начальником главного управления по делам печати того, кого ему укажут газеты. Вообще Хвостов заигрывает с печатью. [110]
Был у меня петроградский представитель «Русского слова» маг и чародей Аркадий Вениаминович Руманов — ловкий делец, говорящий одновременно языком чиновников центральных учреждений и залихватского провинциального адвоката. Казалось, он давно со мной на дружеской ноге и глубоко меня уважает, а на деле просто я им нужен, потому что оказался в положении, которое им нельзя не поэксплуатировать. Военный министр Поливанов, ухаживая за «Новым временем» и «Русским словом», недели две назад уже обещал устроить им корреспондентов в Ставке и организовать там же и цензуру их статей.
6 сентября при докладе его царю в присутствии Алексеева «была установлена необходимость более широкого осведомления отечественной печати и прессы дружественных России иностранных государств о ходе военных действий». Поэтому Поливанову тогда же и было дано разрешение предложить более значительным органам послать своих корреспондентов в Ставку. Когда начальник штаба вдумался в этот вопрос, он и решил организовать непосредственное общение с печатью без вмешательства военного министра.
Из 90–100 человек, служащих в Ставке (считая сверхштатных, фельдъегерей, конвой и т. д.), только служащие в управлении генерал-квартирмейстера, значит не больше 22 человек, знают содержание телеграмм с фронтов и из армий, а все их и ежедневно читают только Алексеев, Пустовойтенко и Борисов, часть же, и значительную, — Носков и я. Все служащие в остальных управлениях не знают и двадцатой доли оперативного материала, но им известны назначения, переводы, укомплектования и т. п. — словом, все то, что не составляет нерва и души военных событий. Военный министр знает то, что Ставка сообщает для публики, и еще не более 100–200 слов, составляющих дополнительную к нему телеграмму, в которую Носков включает только такие вещи, которые должны побуждать его к энергичной доставке укомплектований и военных припасов и снаряжения. Главное [111] управление генерального штаба, главный штаб и вообще все петроградские канцелярии и штабы знают войну только по «сообщениям». Между тем полковник Александр Михайлович Мочульский, служащий в управлении генерального штаба и ежедневно рассылающий по редакциям наше «сообщение», все еще собирает репортеров и диктует им сведения «из высокоавторитетного источника», высасывая их теперь одновременно из своего пальца, своей фантазии, из запаздывающих фронтовых «сводок» и частью из слухов, которыми Петроград всегда так богат. При Николае Николаевиче, особенно в первую половину первого года войны, генеральный штаб почти ежедневно получал еще текст особых сообщений, которые ему надо было развить и затем инспирировать печать, обнаруживавшую колоссальное невежество в военных вопросах, теперь хоть немного уменьшившееся. Ныне такое осведомление Ставкой совершенно прекращено. Как пример прежних особых сообщений приведу лишь одно.
14 июля 1915 года генерал-квартирмейстер Ставки Ю. Н. Данилов писал начальнику генерального штаба Беляеву, что необходимо неофициальными статьями подготовить русское и заграничное общество к возможности оставления нами Варшавы и линии реки Вислы. «Против нас огромные силы, почти вся австро-венгерская армия и 70 германских дивизий почти со всей германской кавалерией. Запас огнестрельных припасов у врага неистощим. В несколько часов он выбрасывает по одному пункту много тысяч снарядов». «Нашей основной линией обороны еще до войны была избрана линия среднего Немана и на юг до Бреста. Случайно армия оказалась сначала гораздо западнее, но теперь, когда противник собрался с силами, нам приходится стать в это положение». Развитие этого лживого откровения и было в разных газетах около 20 июля 1915 г.
Подобная инспирация в штабе Верховного была возложена на полковника Свечина, в Петербурге — на полковника Мочульского. Поэтому, когда последний, оставаясь в пределах особого сообщения штаба, говорил такое, чему никто потом не верил, он только исполнял свой служебный долг и [112] приказ высшего начальства. Печать на практике изверилась в этом источнике, но и до сих пор не порывает с ним связи; естественно, что общество изверилось в печати. Теперь надо поднимать это доверие — работа немаленькая.
23 июля нач. цензурного отделения Ю.-Зап. фронта полковник Попов запрашивал Ассановича:
«Прибыли из Варшавы корреспонденты английских газет и просят разрешить протелеграфировать в свои газеты о взятии Варшавы немцами. Благоволите срочно уведомить, можно ли разрешить такую телеграмму и когда предположено объявить о взятии Варшавы в телеграммах Ставки?»
Кстати, о варшавской эпопее. Приведу выдержку из письма санитара резерва санитаров Кр. Креста С. Лебедева от 9 июля:
«В окрестностях Варшавы жгут деревни, фабрики, взрывают мосты. У нас в резерве все казенные вещи погружены в поезд, ждем только приказа отправляться. И между тем в такое тревожное время наши офицеры, и в особенности заведующие, проводят почти все время в ресторанах и все с дамами. Днем процветает пьянство, езда на автомобилях, а ночью офицеры проводят время с сестрами. Водки и вина достают сколько угодно. Спирт они получают бочками. Бочонок разобьют и говорят, что в дороге пропало. Упомяну и о передовых отрядах. Нет такого отряда Красного Креста, где бы не было веселого дома, на который тратят наши трудовые гроши, пожертвованные на Кр. Крест».
Выехал в Москву.
Приехав в Москву, позвонил о своем адресе Сытину, и не дольше как через полчаса он уже сидел у меня в номере грязного «Гранд-Отеля»; нигде ничего лучшего благодаря туче беженцев достать нельзя, и то я плачу 9 рублей. Очень мил, учтив, — словом, Сытин, чующий поживу на рознице газеты.
Он рассказал мне, между прочим, что Прохоров нажил на своей мануфактуре за год войны столько, что покрыл банковские обязательства на 6 миллионов рублей и еще 7 миллионов припрятал. [113]
В редакции «Русских ведомостей» виделся с редактором Александром Аполлоновичем Мануйловым, Владимиром Александровичем Розенбергом и Александром Николаевичем Максимовым. И здесь полное сочувствие к моему предложению. Розенберг все подшучивал, на что я променял своего мирного «Герцена». Максимов — этнограф, теперь их военный обозреватель, человек совершенно и глубоко штатский, но после некоторой, хотя и не очень продолжительной подготовки к новому делу, немного ознакомлен со стратегией и тактикой — гораздо лучше, чем «стратег» «Русского слова» Михайловский. Разумеется, многие его замечания просто потешны; особенно, когда они высказываются с авторитетностью самоучки в специальном деле.
Встретил приехавшего к своей жене Василия Петровича Денисенко, дивизионного контролера 7-й кавал. дивизии. Рассказывает, что в полевой контроль армии никто никаких сведений не представляет, стараются его обойти; что наши грабили везде, что и как только могли, особенно казаки, которые вообще, по отзывам многих участников войны, потеряли все свое прошлое обаяние и превратились просто в «вольницу». В приказах по Северо-Западному фронту можно найти документальное подтверждение словам Денисенко. Так, 8 октября 1914 г. было объявлено, что «части войск не всегда сообщают управлениям полевого контроля сведения об отбитом у неприятеля имуществе»; 7 декабря 1914 г.: «Войсковые части продают казенное имущество тоже без уведомления полевого контроля»; 6 апреля 1915 г.: «При ревизии чинами полевого контроля внутреннего хозяйства некоторых войсковых частей обнаружены значительные остатки от сумм, отпущенных при мобилизации по особым бланкам из наличных фондов казначейств, достигающие в некоторых корпусах сотен тысяч рублей».
Приезд царя в Галицию был так обставлен, что всем видевшим его порядочным людям просто было обидно за этот гнусный водевиль.
Обедал с Сытиным, его зятем Федором Ивановичем Благовым и секретарем редакции «Русского слова» Николаем [114] Федоровичем Пономаревым. Благов вспомнил наш обед в апреле 1902 года, когда они с Сытиным приглашали меня редактировать «Русское слово», но я отказался от этой чести, не получив согласия их товарищества на немедленное удаление из редакции всех сотрудников, не исключая, конечно, Кугеля и в первую голову беспринципного Власа Дорошевича. Теперь Благов — призванный военный врач в окружном санитарном управлении. Он констатирует глупость инспектора Миртова, хаос, полный упадок настроения среди раненых, воровство и все подобное, всем уже хорошо теперь знакомое...
О деле сговорились быстро.
Вечером выехал обратно в Петроград.
Ехал в одном купе с горным инженером Мечиславом Альбиновичем Буйневичем, главноуправляющим Выксунскими горными заводами в Нижегородской губернии. Человек дела, он сообщил мне много интересного о положении рынка, создавшемся благодаря преступной нелепости министра путей сообщения Рухлова.
Почти прямо с вокзала подъехал завтракать к И. В. Гессену. Меня внимательно слушают — к этому надо привыкать. Сами говорят мало, чтобы не потерять возможность узнать еще что-нибудь интересное из первых рук.
Были у меня приехавший сюда Мануйлов и петроградский представитель «Рус. ведомостей» Константин Васильевич Аркадагский с намеченным ими кореспондентом Панкратовым. Я дал им все практические указания.
Выехал в Ставку.
Об Алексееве в России все говорят не много, но хорошо, что, однако, многим не мешает смешивать его с адмиралом, так позорно наместничавшим в японскую войну на Дальнем Востоке.
Сегодня в «Петроградском листке», «Петроградской газете» и «Вечернем времени» появилась фотография царя, [115] принимающего доклад Алексеева в присутствии Пустовойтенко. До этого царь подарил обоим генералам по небольшому снимку на открытках, а придворный фотограф дал им по два больших снимка.
Вернулся в Ставку. Носков очень доволен удачным исходом моей поездки. Он не был уверен в нем: настолько армия старалась порвать связь с печатью, чем пользовались Рузские и прочие господа, падкие на рекламу.
Алексеев получает по должности 40 000 рублей в год, Пустовойтенко — 25 000.
Из приводимой ниже телеграммы генерал-квартирмейстера VI армии генерала Бориса Петровича Баженова к генерал-квартирмейстеру Северного фронта генералу Николаю Эмильевичу Брелову узнал участь своей дивизии:
«В районе VI армии без перемен. Боевых столкновений не было. Последние эшелоны 109-й дивизии отбыли со станции Валк: вчера в 7 часов вечера — 2-й эшелон дивизионного обоза, в 11 часов вечера — 2-й эшелон 434-го полка 109-й парковый дивизион со станции Юрьев отбыл: первый парк двумя эшелонами — в 11 часов вечера и в 2 часа ночи сегодня; третий эшелон — пушечное отделение второго парка — в 5 часов утра сегодня. Таким образом, все части 109-й дивизии, за исключением ружейного отделения второго парка, из района армии выбыли. Ружейное отделение второго парка по окончании формирования выступит из Царского Села 14 сего октября».
Носков дежурит сегодня по управлению. Как юнкер на свидание, собирался молодой полковник к царскому завтраку — дежурный штаб-офицер генерального штаба нашего управления приглашается всегда. После завтрака он рассказывал, что наследник сыпал соль в сладкое в. кн. Георгию Михайловичу, мазал ему нос маслом и вообще вести себя не умеет. Все, конечно, очень рады его шалостям, все пресмыкаются, а царь останавливает недостаточно твердо. Разговор [116] за столом необщий и пустяковый. Алексеев и Пустовойтенко завтракают у царя через день; он хотел, чтобы ежедневно, и притом завтракать и обедать, но они отговорлись, потому что вся эта процедура требует немало времени. Придворные не понимают таких людей и таких решений.
Рузский прислал нач. штаба большую телеграмму, в которой, видимо, недовольный, но имеющий право быть им после высочайшего проезда, указывает на важность своего фронта и просит заменить второочередные полки первоочередными.
Видел дворцового коменданта свиты его величества генерал-майора Владимира Николаевича Воейкова, бывшего командира л.-гв. гусарского полка, хозяина «Куваки», носящего громкий титул «Главного наблюдающего за физическим развитием народонаселения Российской империи»... Из-за этого-то титула он и ходит к Носкову. Алексеев и Пустовойтенко не хотят решительно оттолкнуть его проекты о мобилизации спорта и передали их Носкову для умасливания и всяческой оттяжки в проведении их в жизнь. Вот копия доклада, представленного Воейковым Алексееву:
Общие соображения о значении физической подготовки для молодежи, долженствующей быть призванной в ряды действующей армии
Цель допризывной подготовки — создать материал, наилучше приспособленный для усвоения специальных знаний и требований военно-походной жизни и службы, а потому допризывную подготовку долженствующих быть призванными необходимо начать интенсивной разумной физической выработкой (гимнастикой) и тренировкой, хотя бы в самом необходимом для будущего солдата, т. е. в ходьбе и беге. Кроме прямой очевидной практической пользы от этого, известно, что всякий нормально физически развитый, подготовленный (здоровый) человек гораздо быстрее усваивает и требования теоретического курса, ибо в здоровом теле здоровый дух. Не следует смущаться никаким сроком, как бы [117] краток он ни был. Тренировка должна быть только разумно ведена, чтобы и в самый короткий срок дать необходимые результаты. Последовательная нормальная тренировка для пробегов даже на самые дальние дистанции ведется всего около месяца; ясно, что необходимое в этом отношении нашему солдату потребует и времени значительно меньшего. Польза же и преимущество в получении укомплектований, умеющих свободно, ловко и уверенно владеть своими членами, легко, быстро и неутомимо ходить и бегать, правильно дышать, живо и смело соображать при всякой обстановке — говорят сами за себя. Необходимость подобной тренировки даже в маршевых запасных батальонах действующих армий сознана из указаний горькой практики, так как укомплектования прибывали до сих пор, физически совершенно не приготовленными. Это сказывалось, очевидно, и на их общей подготовке, начиная с внешнего вида, вялости, неуверенности в своих действиях, а потому и в самих себе, быстрой утомляемости физической и нравственной и на общем состоянии духа. Несомненно, эти качества в бою не могли вести за собой уверенности в победе, а потому и дать саму победу. Исходя из этого, запасные бригады сами ввели у себя тренировку в беге во время движения на занятия и возвращаясь с таковых; успех не замедлил сказаться в последних укомплектованиях. Дополняя этим столь существенный пробел предварительной подготовки, запасные батальоны предпочитали ради сознанного значения тренировки жертвовать для нее даже специальным временем, столь ценным в маршевых батальонах.Предлагаемая мобилизованным спортом программа даст возможность заполнить этот важный пробел нашей военной подготовки предварительным допризывным обучением и тренировкой на местах молодых людей, имеющих быть призванными, не отнимая на нее специального времени от работы в запасных батальонах и тем оказывая неоценимую услугу общей подготовке нашей армии. Указанные в ней также отделы и строевой подготовки дадут молодым людям те необходимые основные знания, наличие которых представит возможность в запасных батальонах заниматься лишь их [118] практическим боевым применением, тем колоссально облегчив, а потому и улучшив работу запасных батальонов.
Из приложенной при записке программы занятий ясно, что досрочный призыв требует полутора месяцев. Алексеев очень сократил этот аппетит и придал своему докладу в этом отношении мягкость необязательности учения и притом по возможности на своих местах и по желанию призываемых. Царь согласился.
При Воейкове по делу мобилизации спорта состоят начальник офицерской фехтовальной школы полковник Мордовии и Вячеслав Измаилович Срезневский. Оба пресмыкаются, чтоб создать себе еще по липшему жизненному благу, а он с ними держится очень покровительственно. Как дико все это видеть мне, совершенно не бывшему в атмосфере какой бы то ни было «службы».
Слышал из соседней комнаты доклад начальника штаба царю. Он очень ясно и громко читает по заранее заготовленному конспекту; царь переспрашивает и интересуется не делом, а мелочами, фамилиями близких и т. п. Доклад делается Алексеевым в присутствии Пустовойтенко только в первой, оперативной части, а потом тот выходит и ждет конца, чтобы вместе с начальником штаба проводить царя вниз. В соседней комнате идет штабное безделье, только все ходят тихо и разговаривают шепотом.
Получена шифрованная телеграмма о крайней растерянности сербского верховного командования и об отчаянном положении сербской армии. Да, это так...
Никогда еще в мировой истории не выступали такие колоссальные армии, как в нынешнюю войну. Все цифры прошедшего побледнели. Наполеоновская «великая армия», представлявшаяся современникам такой громадной, насчитывала 600 000 человек. Самая большая по числу участников битва XIX столетия была под Кенигрецом, где сражалось 200 000 австрийцев против немного большего числа пруссаков. По окончании войны 1870–1871 гг. на французской [119] земле находилось 569 000 человек. Теперь же небольшая армия болгар состоит из 300 000. Генерал Френч имеет под своей командой армию в 1 000 000 англичан. Наша армия потеряла только одними пленными около 2 миллионов.
Современная война дала и другое новое: позиционную войну, войну окопов. Если представить себе, что на европейском фронте уже более года от Северного моря до швейцарской границы тянутся две беспрерывные параллельные друг другу линии окопов, мало изменяющиеся от обоюдных атак, нужно сказать, что и в этом отношении до сих пор не было ничего подобного. То же самое мы видим на нашем фронте, но только в более колоссальном масштабе: от Риги до румынской границы тянется изрытый окопами боевой фронт. Следствие — беспрерывная борьба на коротких дистанциях, дающих возможность каждой из сторон поразить снарядами как пехоту в окопах, так и артиллерию в ее несколько удаленном от окопов расположении. Редко приостанавливающийся ружейный огонь по всей линии, ручные гранаты и взрывы неприятельских окопов минными галереями — вот обычная картина этой борьбы. Постоянное напряженное состояние нервов, вызванное угрозой ежеминутной возможности смерти в передовой линии, сделало войну значительно более возбуждающей и истребительной, чем прежде.
Чем же вызвано такое широкое применение окопов, дающее войне в тактическом отношении еще небывалый характер? Очевидно, это реакция против современного огненного эффекта, скорострельного ружья и пулемета, могущих в течение короткого срока смести тысячи бойцов; против необыкновенно увеличившейся скорости и точности стрельбы артиллерии и разрушительного действия ее тяжелых снарядов. В первый раз окопы получили широкое применение во время Маньчжурской войны, под Ляояном и Мукденом, где Куропаткин в «терпеливом» ожидании подкреплений углублял свои войска в землю. То же самое сделали и японцы. Прежняя маневренная война исчезла по недостатку места для как тактического, так и стратегического охвата. При наличии таких обширных театров войны, как современные, это может показаться [120] парадоксальным, но оно так. Начиная с октября 1914 года на Западе никакое тактическое предприятие не может вестись иначе, как только фронтальным напором, имеющим целью вдавить фронт противника; натиск при удаче поведет к прорыву. В таком же положении находится дело и на нашем фронте. Этот недостаток пространства — явление, никогда еще не имевшее места в военной истории, — одна из величайших для нас неожиданностей, принесенных настоящей войной. Он тесно связан с системой окопов, потому что только их применение дает возможность как бы герметически закупорить фронты на таком громадном протяжении.
И в этом отношении наша армия оказалась приспособленной хуже других. Военное дело вообще хромало у нас всегда; обучение ему велось преимущественно словами, а командный состав не был приготовлен к пониманию его неизбежности и важности. Все наше военно-инженерное искусство ушло в постройку крепостей, бросив поле, а крепости, как доказала война, — зарытые в землю миллионы рублей, взятые в плен десятки тысяч людей. Военные инженеры оказались лишними в армии, их знания никому не нужны, а нужное в них совершенно отсутствует.
До какой степени вся полевая фортификационная работа была нова для нашей армии, насколько она нуждалась в азбучном толковании, видно из двух приказов Иванова по Юго-Западному фронту. Каждый военный будет поражен, если вдумается, насколько элементарны все данные там указания, насколько они просто повторяют «Наставление к самоокапыванию» и горько подчеркивают нашу преступную неподготовленность в мирное время:
«I. Предписываю во всех армиях фронта при занятии и укреплении позиций придерживаться следующего порядка выполнения фортификационных работ:1. Всегда начинать с расчистки впереди лежащей местности, чтобы открыть по всему фронту обстрел по возможности, на версту и никак не менее как на полверсты вперед, потому что впоследствии неприятель может не позволить того сделать. [121]
2. Окопы и укрепления тщательно применять к местности, имея в виду наибольший обстрел, настильность его, маскировку с поля, взаимную поддержку перекрестным огнем и отвод воды из внутренних рвов, обращая при этом внимание, чтобы окопы не подвергались анфиландному огню противника. Пехотные окопы строить каждый на роты и только в частных случаях на части роты.
3. Одновременно с постройкой окопов возводить шагах в 50–150 впереди них под своим фронтальным, лучше фланговым огнем искусственные препятствия и располагать их укрыто (маскирование), по возможности в треугольных рвах, чтобы препятствия не выдавали нашего расположения. Лучше, как показал опыт, исполняет свое назначение маскированный проволочный забор, чем широкая полоса искусственного препятствия, устроенного на горизонте и ясно видимого противнику. Срубленным лесом пользоваться и для устройства засек, перепутывая их колючей проволокой. Если время и обстановка позволяют, следует сразу же доводить полосу препятствия до трех саженей ширины, потому что впоследствии удастся, быть может, только по ночам, постепенно и с трудом уширить эту полосу до требуемой ширины.
4. На позиции вдоль и поперек разрабатывать пути сообщения, укрытые (хотя бы масками) с поля, и по открытым местам ходы сообщения для подвода во время боя резервов, подноса патронов и выноса раненых.
5. Укрепленной позиции в плане придавать групповой характер с промежутками; подступы к группам и промежутки должны обязательно обстреливаться перекрестным ружейным огнем.
Обращать внимание на подготовку опорных пунктов в группах, использование с этой целью местных предметов, особенно на образование второй линии обороны за слабыми участками позиции, обязательно в огневой связи с первой, но опорных пунктов не обносить полосой искусственных препятствий со всех сторон, чтобы не обращать их этим в «ловушки» для гарнизонов, а продолжать препятствия за [122] линию горжи и подводить под фланговый огонь из специально для того устроенных окопов.
6. Затем с течением времени окопы, укрепления и ходы сообщения усовершенствовать доведением их до полных профилей устройством козырьков и блиндажей для уменьшения потерь от шрапнельного огня, а там, где этого избежать нельзя, устройством добавочных траверсов, покрытий и убежищ для отдыхающих людей вблизи окопов и опорных пунктов и отхожих мест (по возможности блиндированных). Отхожие места чаще засыпать землей и отрывать новые (7 февраля 1915 г.)».
«II. Не во всех корпусах фронта при укреплении позиций придерживаются указаний, изложенных в моем приказе от 7 февраля с. г. за № 171, и, видимо, до многих начальников, особенно младших, приказ этот не доходит и сейчас.
Местность перед фронтом укрепленных позиций не всегда расчищается для должного обстрела, а ограничивается подчас 100–150 шагами. Окопы не располагаются группами, как требуется, а часто вытягиваются в длинные и непрерывные линии.
Также нередко вдоль всего фронта можно наблюдать и сплошную полосу искусственных препятствий, почти исключительно применяемой из проволочной сети, почему при таком взгляде на дело приходится ограничиваться шириной полосы препятствия в одну, много в полторы сажени, так как при этих условиях для более широкой полосы никаких запасов проволоки не хватит; между тем при этом затрудняется переход в наступление обороняющегося и занятие заблаговременно укрепленной позиции отходящими с боем войсками.
Часто укрепленная позиция не имеет глубины и состоит из одной линии окопов; между тем следует группы окопов, рощи и местные предметы, приведенные в оборонительное состояние, комбинировать так, чтобы в плане эти группы располагались в две линии в уступном или шахматном порядке и на расстоянии взаимной действительной ружейной (прямым выстрелом), преимущественно перекрестной и фланговой поддержки. [123]
О маскировке забывают, а между тем при нынешней губительной силе артиллерийского огня на маскировку в широком смысле и на приемы, заменяющие ее, надо обращать самое серьезное внимание.
К таковым приемам надо отнести передвижение резервов с места на место и вывод гарнизонов из укреплений в убежища, специально для этой цели устраиваемые сзади и несколько в стороне от укреплений, соединяя их ходами сообщения и обучая войска по сигналу быстро занимать банкет.
При малейшей возможности окопы доводить до полных профилей, устраивать бойницы и козырьки, ходы сообщения, а также и прочие усовершенствования, указанные в приказе № 171, не жалея труда и пота работающих, чтобы сберечь впоследствии много человеческих жизней и обеспечить успех доблестной службы войск.
Предписываю начальникам дивизий обходить свои укрепленные позиции и требовать от подчиненных знания и исполнения всех имеющихся указаний неукоснительно, а командирам корпусов — лично наблюдать за целесообразным применением «Наставления» и этих указаний и тщательным и своевременным осуществлением инженерного усиления позиций, прибегая, когда то потребуется, к законным мерам воздействия на нерадивых.
Командирам же корпусов проверять учет действительного прихода, расхода и хранения проволоки, нередко разбрасываемой войсковыми частями по разным хранилищам, а при уходе даже оставляемой неприятелю или раскрадываемой жителями (22 мая 1915 г.)».
Помогая Носкову как дежурному, дешифрировал телеграммы наших послов. Все шифры хранятся в дежурной комнате, в железном ящике, прикрепленном к столику, в свою очередь прикрепленному к полу.
Дворцовая полиция окружает дом царя, солдаты гвардейского сводного полка стоят тоже кругом него; особый пропускной пост дворцовой полиции и жандармов — при калитке сада, через которую только и можно ходить и к царю, [124] и к нам в управление. Всякое новое лицо должно быть кем-нибудь проведено; на пропускном посту должно быть о нем известно заранее.
Видел, как царь и наследник катались в автомобиле; сзади них еще несколько автомобилей с великими князьями, и свитой; в последнем сидит матрос разухабистого вида, с нахальной рожей; это «дядька» наследника — Деревенко. Он спас царевича во время крушения «Штандарта». Когда раздался треск судна и все подумали, что сели на мину, матрос яхты Деревенко схватил мальчика и бросился с ним в воду... С тех пор он персона; с ним все очень внимательны, заискивают, одаривают, угощают папиросами и т. п. Наследник уже большой мальчик, ходит с палочкой. И царь, и он в солдатских шинелях. Народ стоит возле выезда, но не очень-то в большом числе.
На доклад начальника штаба царь ходит к нам из своего подъезда мимо нашего дома в наш подъезд. Его сопровождают дворцовый комендант, дежурный флигель-адъютант и казак конвоя. Когда он выходит от себя, там звонят; наш дежурный штаб-офицер встречает его снаружи у нашего подъезда, рапортует и провожает наверх. Алексеев и Пустовойтенко при оружии, встречают его на верхней площадке. Николай. Николаевич, Янушкевич и Данилов встречали его у подъезда. Когда царь идет, уж никто не попадется ему навстречу — не принято, чтобы не ставить царя в «неловкое» положение, когда он не будет знать, как отнестись к встретившемуся вне установленного для всех случаев церемониала...
Насколько мы бедны оружием, видно из приводимых телеграмм.
Телеграмма нач. штаба Сев. фронта генерала Бонч-Бруевича начальнику штаба от 10 октября:
«6-й Сибирский корпус прибыл в состав Северного фронта без тяжелой артиллерии, и в настоящее время на 12 корпусов фронта имеется всего 8 полевых (и осадных) тяжелых дивизионов. В Рижском укрепленном районе тяжелых дивизионов нет, а во всей XII армии таковых имеется всего два. В составе V армии состоят остальные 6 дивизионов, из которых 5-й тяжелый, [125] вооруженный японскими орудиями, не имеет снарядов и, согласно телеграмме генерала Кондзеровского, 12-сантиметровые гаубицы дивизиона подлежат сдаче после израсходования снарядов, запас которых для них очень невелик. Во всех 8 тяжелых дивизионах по списку числится 16 скорострельных 42-линейных пушек, но налицо из них имеется всего 11, из которых некоторые сильно поношены. Таким образом, снабжение армии Северного фронта тяжелой артиллерией оставляет желать многого, а между тем наступать без тяжелой артиллерии невозможно. Ввиду изложенного и принимая во внимание, что наступление с нижней Двины благодаря нашему выгодному охватывающему положению весьма желательно, главнокомандующий приказал вновь ходатайствовать о спешной присылке тяжелой артиллерии».
Телеграмма начальника штаба Кавказской армии генерала Болховитинова дежурному генералу Ставки от 10 октября:
«Кубанский казачий атаман донес, что седьмые маршевые сотни собраны окончательно и будут готовы к выступлению 25 октября при условии своевременного получения винтовок. В настоящее время после выкомандирования шестых маршевых сотен у войска остается всего 293 винтовки казанского склада. 7 октября получено 1178, ожидается из Москвы 322, но этого количества винтовок достаточно для вооружения запасных пеших сотен, седьмые же маршевые сотни остаются не вооруженными. Возбуждено ходатайство мобилизационным отделом о спешном отпуске в распоряжение кубанского атамана не менее 3000 винтовок, так как, помимо вооружения седьмых маршевых сотен, крайне необходим некоторый запас оружия для высылаемых войском пополнений на Кавказский фронт, а также для обеспечения большого количества эвакуированных, скопляющихся при запасных пеших сотнях».
К этому положению наша армия велась систематически и давно. Ни артиллерийское ведомство вел. князя Сергея Михайловича, ни отдел по устройству войск главного управления генерального штаба как будто даже не предвидели явления, [126] совершенно обычного у нас в каждую воину: никто не ценит своего оружия, его бросают где попало, а в критическую минуту тысячи людей сдаются в плен с голыми руками. Ни то, ни другое учреждение совершенно не позаботились в мирное время настойчиво и глубоко провести в воспитание армии бережливости к оружию, которая так нужна именно нам. Только русский человек не может осознать собственность, если она принадлежит казне. Казенное — ничье.
Когда началась война, схватились, но было уже поздно: бережливость не создается приказами вдруг, а между тем ими-то только и пробовали бороться.
13 августа 1914 г. Верховный приказал собирать винтовки после убитых и раненых.
20 сентября в приказе по V армии сказано: «Выяснилось, что много русского и австрийского оружия, патронов, предметов артиллерийского имущества, одежды, обуви и снаряжения находится у местных жителей и на складах торговцев. Главнокомандующим Юго-Западного фронта приказано объявить, чтобы теперь же все лица, имеющие у себя указанные вещи, представили их в месячный срок местным военным и гражданским властям, причем будет выплачиваться вознаграждение: наша винтовка — 6 р., без затвора — 4 р.; австрийская — 5 р., без затвора — 3 р.; патрон — 1 коп., орудия или лафеты — по 1 р. за 1, ранец — 1 р., патронная сумка — 30 коп.».
17 октября в приказе по I армии сказано уже, что «укомплектования», направляемые в войска, будут приходить впредь частью невооруженными и без снаряжения; обязываю принять самые решительные меры к сбору на полях сражений ружей и снаряжения».
22 октября главнокомандующий Северо-Западным фронтом приказал привлечь обывателей к сбору оружия на полях сражений с платой по 5 р. за неприятельскую винтовку и по 6 р. за нашу.
Из приказа по IV армии от 16 декабря 1914 г.:
«Установленный приложением 10 к ст. 536 «Положения о полевом управлении войск в военное время» сбор винтовок [127] мало достигает цели. Оружие задерживается в госпитальных этапных складах и поэтому поздно попадает по назначению. Между тем нужда в оружии для снабжения им укомплектований и выздоровевших настоятельна.Ввиду изложенного, по приказанию главнокомандующего армиями Юго-Западного фронта, приказываю все имеющееся в госпиталях и в этапных складах оружие и снаряжение с получением сего приказа сдать заведующему артиллерийской частью этапно-хозяйственного отдела, которому указать место сдачи собранного оружия, и организовать починку его.
На будущее же время приказываю командирам корпусов установить постоянный и тщательный сбор оружия и снаряжения на полях сражений и все собранное безотлагательно отправлять с порожними повозками обозов и с зарядными ящиками парков.
Госпиталям оставлять самое минимальное количество оружия для выздоровевших, а все остальное сдавать в склады оружия».
23 февраля 1915 г. главнокомандующий Северо-Западным фронтом объявил:
«За истекший период войны войсковыми частями было утеряно весьма значительное количество винтовок, причем в будущем в случае непринятия соответственных мер в отношении правильного сбора оружия нельзя будет рассчитывать на надлежащее пополнение утери, так как для этого уже недостает имевшихся запасов винтовок и не будет достаточно тех, которые вновь изготовляются».
А месяцем позже Сухомлинов и его помощник Вернандер заверяли в частном собрании членов Государственной Думы, что вот-вот все снаряжение придет в полный порядок...
Тем же приказом по тому же фронту дано обширное наставление по сбору винтовок, еще раз доказывающее, как эта мысль была нова. Помимо самого сбора и его очень сложной организации, предписаны были еще следующие общие меры:
«1. Установить строжайшие наказания за каждую утерянную нижним чином винтовку, в особенности при нахождении нижних чинов в различных командировках в тылу. [128]2. Установить, чтобы легкораненые отправлялись на перевязочные пункты или лазареты со своими винтовками. Легкораненые, не принесшие винтовок, должны быть отправляемы обратно за винтовкой. Об изложенном должно быть поставлено в известность начальство перевязочных пунктов и лазаретов.
3. Установить, чтобы санитары, вынося тяжелораненых, захватывали бы и их винтовки.
4. Установить выдачу денежного вознаграждения в размере 50 коп. за каждую исправную винтовку тем легкораненым нижним чинам, которые кроме своей винтовки, принесут на перевязочный пункт еще винтовки своих убитых или тяжелораненых товарищей. Такое же вознаграждение в случае, если по обстоятельствам командир полка признает это возможным, может быть выдаваемо и при позиционной войне, когда винтовки после атак остаются впереди наших окопов, и сбор их связан с известным риском».
10 февраля 1915 г. Янушкевич писал начальнику главн. артил. управления генералу Смысловскому:
«Крайне заинтересован в выяснении фактического успеха принятых мер. Время идет. Ждать нельзя. Убежден, что содействие прибывших должно дать реальный толчок интенсивности работ. Все иностранное бесконечно запутывается. Лорд Китчнер категорически заявляет, что официально определенно твердо ему ничего не сообщено. Нет знающего и, главное, полномочного представителя-артиллериста. Тимченко совершенно бесполезен, если не больше, хотя в своей отрасли мог быть незаменим. В данном случае универсальность представительства только вредна. Необходимо кончить так или иначе с винтовками, усилив производство наших хотя бы до 100 000, равным образом усилить производство пулеметов и легких пушек. Возможность доказывается результатами противников и союзников. Постоянное искание лучшего только вредит. Происходящие события вызывают усиленный расход пушечных патронов. Прошу срочного ответа».
25 марта 1915 г. к приказу по Северо-Западному фронту была приложена следующая инструкция по укомплектованию пехоты в армиях фронта: [129]
«§ 1. Недостаток материальной части вызывает необходимость установить особый порядок укомплектования войсковых частей.§ 2. Опыт бывших боев показал крайнюю необходимость тотчас же после боя немедленно пополнять войсковую часть, неимение же под рукой укомплектования вызывает нежелательную приостановку боевых действий.
§ 4. Это делает желательным, чтобы при каждом пехотном полку состояло известное число безоружных, всегда готовых пополнить ряды полка.
§ 7. Кроме вышеозначенного полкового запаса безоружных, в каждой армии состоит армейский запас безоружных при запасных батальонах».
Из приказов по тому же фронту видно, что при контрольном осмотре оружия в некоторых частях обнаруживалось до 30% с неисправной подачей патронов, невыбрасыванием гильз, заржавевших и вообще негодных к употреблению. «Замечено мной, — писал командующий IV армией, — что оружие в частях войск находится в крайне запущенном виде; винтовки не чистятся, и от такого обращения большинство их побито и поцарапано и сплошь покрыто ржавчиной» (приказ от 19 декабря 1914 г.). И опять-таки в корне вина не солдата, вина в убеждении, сложившемся в армии еще со времен Суворова: «Пуля — дура, штык — молодец»; вина в крайне ненормальной постановке обучения стрельбе в мирное время, в отсутствии в войсках достаточного числа офицеров, теоретически и практически хорошо знакомых с ружейным огнем. Солдат палит, иногда закрывши глаза, потому что совсем не обучен как стрелок.
Стрелковое дело проходилось у нас в мирное время настолько неудовлетворительно, что боевая обстановка сразу выяснила все недочеты смотрового обучения. Все смотровые «проценты» остались где-то далеко-далеко сзади. В ноябре 1914 г. в приказе по IV армии было объявлено, что «наш ружейный огонь мало действен, так как пули летят через головы»; в декабре главнокомандующий Ю.-Зап. фронтом объявил, [130] что «по сведениям, полученным от нашего военного агента в Бельгии, немцы, указывая на отличную действенную стрельбу нашей артиллерии, говорят, что стрельба пехоты слишком высока, по-видимому, вследствие того, что люди при перебежках не переставляют прицелов или же стреляют из окопов без прицеливания».
30 марта 1915 г. в приказе по IV армии объявлено: «В целом ряде перехваченных секретных документов противника упоминается о том, что пехота наша стреляет слишком высоко, т. е. стреляет через головы противника, не прицеливаясь, причиняя германцам сравнительно с расходом патронов небольшие потери. То же говорится и про нашу артиллерию, стреляющую главным образом на высоких разрывах. Причем артиллерия даже систематически обстреливает все участки местности, где она только предполагает появление артиллерии или пехоты, и доходит до того, что обстреливает одиночных людей противника».
С самого же начала войны выяснилось также, что пехотные и кавалерийские начальники имели весьма примитивное представление об артиллерийской подготовке атаки. А между тем и до настоящего времени эта простая, казалось бы, вещь все еще не усвоена ими сколько-нибудь прочно. В этом отношении очень симптоматичен секретный приказ по II армии от 5 апреля 1915 г., который я привожу буквально, именно как серьезный исторический документ, доказывающий, какой азбуке приходилось учить высших начальников по истечении почти года беспрерывной войны. Ясно, что не знали даже азов боевою дела.
Приказ № 175
«Несмотря на вполне ясные, точные и обоснованные указания «Наставления для действия полевой артиллерии в бою», среди войсковых начальников разных степеней до настоящего времени существует довольно сильное разномыслие об использовании артиллерии в бою, особенно по вопросу об артиллерийской подготовке атаки. [131]Дабы раз и навсегда положить этому конец, считаю необходимым в дополнение и разъяснение приказания по войскам армии от 8 февраля сего года за № 26 объявить нижеследующее.
I
Пушечная дистанционная шрапнель назначается и действительно очень хороша для поражения исключительно открытых живых целей.Пушечная ударная шрапнель производит лишь ничтожное и весьма капризное действие, и рассчитывать на нее как на надежное средство для поражения даже слегка укрытых живых целей (за плетнями, досчатыми заборами и т. п.) трудно.
Пушечная граната назначается для разрушения легких построек, отчасти земляных сооружений и по щитовой артиллерии (комбинированная стрельба); хорошо действует по селениям и людям, находящимся в закрытых помещениях. На необстрелянные войска производит значительное моральное действие.
Для достижения ощутимых результатов во всяком случае требует точной пристрелки и, следовательно, большого расхода.
Таким образом, 3-дюймовая полевая скорострельная пушка отлично бьет всякого рода открытые живые цели, по закрытым же (даже слегка) живым целям, щитовой артиллерии (даже открытой), земляным сооружениям и проволочным заграждениям действие ее очень слабо, и необходим громадный расход снарядов, чтобы по целям такого рода получить хотя бы только несколько ощутимые результаты. Моральное действие гранаты значительно, но только на необстрелянные войска (п. 75 Наст, для действ, пол. артил. в бою).
Навесная шрапнель легкой полевой гаубицы (12-сант., 48-лин. калибра) благодаря сравнительно малой меткости, слабой окончательной скорости, малой глубине поражения и трудности хорошей пристрелки ею тоже не может служить надежным средством для поражения живых целей, укрытых окопами. [132]
Стрельба фугасной бомбой легкой полевой гаубицы по целям мелким, представляющим небольшую поверхность, как отдельные полевые окопы, небольшие их группы, отдельные строения и т. д., из-за незначительной вероятности попадания потребует для получения необходимого числа удачных выстрелов слишком много снарядов, почему, прежде чем решиться на такой их расход, следует хорошо рассчитать, стоит ли игра свеч.
Посему главными задачами легкой полевой гаубицы будут: разрушения всякого рода построек и земляных сооружений (в том числе искусственных препятствий), имеющих сравнительно значительные размеры (фугасная бомба) и обстреливание войсковых масс (напр., накапливающиеся резервы), укрытых крутыми скатами высот, берегами оврагов и т. д. (навесная шрапнель, п. 85 Наст. для действ. пол. арт. в бою).
Кроме того, хотя в этом направлении опытов в мирное время и не производилось, но можно с уверенностью полагать, что благодаря своим баллистическим качествам полевая легкая гаубица может огнем своей навесной шрапнели значительно ближе подвести атакующие войска к противнику (до 40 сажен).
Для устройства дымовой завесы тоже, очевидно, значительно выгоднее огонь легких полевых гаубиц, нежели из дюймовой пушки.
Главное назначение орудия тяжелой артиллерии: разрушение прочных построек и сооружений всякого рода, борьба с тяжелой артиллерией противника и вообще цели, находящиеся вне досягаемости 3-дюймовой скорострельной пушки и легкой полевой гаубицы.
Причем тяжелая пушка значительно метче и дальнобойнее гаубицы, гаубица же значительно разрушительнее пушки.
Ко всему этому в заключение необходимо еще прибавить: огонь, не наносящий поражения, кроме громадного расхода патронов, имеет еще тот серьезный минус, что подбадривает противника. [133]
II
Сражения выигрываются пехотой. Единственная задача артиллерии — помочь пехоте быть победоносной. Следовательно, согласование действий обоих родов оружия всегда сводится к поддержке пехоты артиллерией.Главнейшая обязанность полевой артиллерии в бою — самая решительная поддержка своей пехоты. Ее действия должны быть строго сообразованы с действиями пехоты как во времени, так и в пространстве (§ 364 германского устава легкой артиллерии 1907 г.).
Основное назначение артиллерии — содействие в бою войскам других родов (п. 1 Наст. для действ. пол. арт. в бою).
И, наконец, общая задача артиллерии в наступательном бою — проложить пехоте и облегчить ее боевую работу (п. 127 того же Наставления).
Основываясь на всем этом и сказанном выше о свойствах снарядов разного рода орудий полевой артиллерии, каждому войсковому начальнику необходимо твердо себе уяснить, что пехота может потребовать от артиллерии и что, когда и при каких условиях артиллерия может и обязана дать пехоте в главнейших фазах наступательного боя.
При сближении с противником (авангардный бой) для выяснения обстановки артиллерия обязана открыть огонь частью своих батарей — иногда отдельными взводами.
Части эти часто меняют позиции, стараются ввести противника в заблуждение; сфера их деятельности обязательно вне важных направлений будущей атаки и подальше от главного ядра артиллерийских позиций; общий характер действий — энергичный, смелый, решительный (пп. 129 и 130 того же Наставления).
Если противник не выдержит и откроет огонь — он обнаружит себя, что и требовалось; если нет — единственным побудительным к тому средством может быть только начатое одновременно с артиллерийским огнем наступление нашей пехоты. [134]
Это последнее рано или поздно, но уже обязательно заставит противника раскрыть свои карты, чтобы не позволить нашей пехоте водвориться без потерь вблизи позиции.
Где бы и чем бы противник ни высказался, необходимо сейчас же по нему открыть огонь, но огонь этот должен быть скорее характера демонстрации, чем серьезного действия: намерения его — принудить войска обороняющегося и особенно его артиллерию ввязаться в дело.
Наконец, под прикрытием действия авангарда выдвигается артиллерия главных сил. Наша пехота вступает в сферу действенного артиллерийского огня, и задача нашей артиллерии потушить артиллерийский огонь противника.
Артиллерийской дуэли, как это понималось ранее, т. е. когда в борьбе участвовала лишь одна артиллерия, а пехота безмолвно созерцала эту борьбу, не принимая в ней активного участия, в настоящее время нет и быть не может, так как такая борьба ощутимых результатов не может дать. И благоразумная артиллерия уклонится от такого состязания, побережет свои силы и снаряды для более интересных эпизодов, которые наступят, как только пехота начнет движение.
Остановить наступление пехоты, маневрирующей вне сферы оружейного огня, может только артиллерия противника. А чтобы она этого не делала, надо подавить ее огонь, привлечь на себя: артиллерия противника станет отвечать — завяжется артиллерийский бой, жестокий, упорный, усиливающийся в зависимости от того, насколько артиллерия противника мешает наступательному движению нашей пехоты (п. 136 того же Наставления).
При современных условиях (щиты, окопы) уничтожить артиллерию противника невозможно, и щитовая батарея, хотя и умеренно укрытая окопами, не должна опасаться полного уничтожения даже под самым бешеным ураганом огня.
Ввиду всего этого «артиллерийская дуэль, ведущаяся из-за укрытий, вызывая огромный расход боевых припасов, будет приводить, по всей вероятности, к весьма незначительным результатам...» и во всяком случае «не должна начитаться [135] преждевременно, но лишь весьма незадолго до настоящего решительного действия» (Ген. Ланглуа).
«Если можно подавить неприятеля артиллерийским огнем, то наступление пехоты совершается беспрепятственно. Но так как трудно своевременно добиться действия артиллерийского огня против неприятеля, благоприятствуемого местностью и занявшего укрепленную позицию, то пехоте не следует выжидать успеха артиллерийской борьбы. Ей следует наступать уже во время артиллерийской борьбы — тогда лишь она может рассчитывать на содействие артиллерии» (японский устав для пехоты).
Ввиду всего этого главнейшая забота артиллерийских начальников заключается в том, чтобы в течение всего боя поддерживать правильную соразмерность между действиями по неприятельской артиллерии и неприятельской пехоте и соответственно сему распределять задачи своих частей (п. 137 того же Наставления).
Характерная черта деятельности артиллерии в период подготовительного боя — прерывчатость огня. Действительно, противник избегает показываться, особенного упорства не проявляет, дабы сэкономить свои силы; а потому и артиллерии наступающего не приходится поддерживать непрерывного интенсивного огня, открывая его лишь по мере необходимости, чтобы придавить артиллерию или пехоту противника к земле. Ту же прерывчатость вызывает и вопрос о необходимости экономить снаряды, дабы в решительную минуту иметь их достаточный запас.
Вторая характерная черта — некоторая разбросанность. Протяжение фронта слишком велико, чтобы можно было сплошь обстрелять последний во всю его ширину; сосредоточивать же по определенным меньшим участкам рано, так как еще не выяснено, где главные усилия обороны и куда будет направлен решительный удар.
По мере развития операций и втягивания в бой все большего и большего количества войск, обстановка станет все больше выясняться, и начнет назревать момент решительного удара, который состоится, очевидно, не по всему фронту, [136] а только против известного участка неприятельской позиции.
Раз этот участок окончательно определен, необходимо против него и ближайших к нему подступов сосредоточить огонь превосходного над противником числа орудий. Кроме того, ввиду особого морального и материального действия флангового огня необходимо стремиться не только к приобретению количественного перевеса на намеченном для удара участке, но и придать своим батареям охватывающее расположение, стараясь расположить их по объемлющей дуге.
Вместе с тем время притянуть и тяжелую артиллерию для действия по укреплениям, разрушения закрытий, уничтожения искусственных препятствий и т. п. (пп. 138 и 139 того же Наставления).
К этому времени, безусловно, вся артиллерия вводится в бой, но, как и во все время сражения, ведет свой огонь одновременно с движением вперед пехоты.
Только угроза удара пехоты вновь оживит некоторые из уже подавленных батарей противника, откроет новые, до сих пор скрытые, и вызовет его пехоту на банкеты, — и тем даст нашей артиллерии благодарные цели для огня (п. 142 того же Наставления).
Иначе артиллерия может стрелять целые часы, целые дни, и в результате будет только опустошение зарядных ящиков, причем если после такой артиллерийской подготовки наша пехота, сочтя такую подготовку достаточной и двинется вперед, то ее ожидает то же, что случилось с нашей пехотой при атаке Плевненских редутов, когда ее встретил ружейный огонь свежего противника, не тронутого ни материально, ни нравственно и ободренного безрезультатной стрельбой нашей артиллерии.
Не точно ли то же повторилось с австрийцами при последней их вылазке из Перемышля, когда артиллерийская подготовка опередила движение пехоты на целые сутки?
Необходимо твердо помнить, что преждевременная бомбардировка влечет лишь к колоссальной трате снарядов и раскрытию своих намерений. [137]
Характеристика артиллерийского огня во время решительного периода боя: а) малая прерывчатость и б) полная сосредоточенность громадного числа орудий по сравнительно небольшому пространству, являющемуся объектом удара.
Во время самого удара, когда дальнейшее сопровождение пехоты огнем уже становится опасным, все усилия артиллерии должны быть направлены в тыл и на фланги атакуемого участка, чтобы отвратить всякую попытку подкрепления или помешать отступлению (п. 147 того же Наставления).
Успешно действующую артиллерию следует на все время атаки, т. е. пока не произойдет где-либо прорыв, оставить на первоначальных позициях.
Наилучшее действие шрапнели в 800–1500 сажен и начинает заметно уменьшаться лишь с 3 1/2–4 верст, почему передвижение артиллерии вперед не только делу не поможет, но может его и значительно ухудшить, так как поведет к обнаружению ее взорам обороняющегося, который, очевидно, не преминет это использовать.
Но раз только пехота наша заняла какое-либо сравнительно значительное пространство у противника, сейчас же необходимо части артиллерии податься вперед, чтобы помочь закреплению выигранного пространства за нами. Надо твердо помнить, что пехота может надежно утвердиться в захваченном пункте лишь при помощи артиллерии (п. 148 того же Наставления).
С прибытием этих батарей у наступающего создается исходный пункт для дальнейшего развития действий. Необходимо торопиться, не давать обороняющемуся опомниться и с помощью подходящих резервов врываться на новые позиции и таким образом переходить к последнему акту наступательного боя — преследованию.
Здесь от артиллерии лишь требуется не отставать от других, быть смелой, дерзкой, не брезговать любой позицией, лишь бы скорее сняться с передков и открыть огонь; грубая пристрелка — и сейчас же несколько очередей беглого огня, цель которого не столько материальный ущерб, сколько моральное воздействие (пп. 149 и 150 того же Наставления). [138]
Из всего изложенного выше ясно, что артиллерийской подготовки атаки как особого периода боя, предшествующего наступлению и атаке, т. е. периода, когда артиллерия ведет огонь, а пехота еще не наступает, нет и быть не может за все время боя — с самого его начала и до конца.
Даже термина «артиллерийская подготовка атаки» при всем желании не отыскать ни в одном из пунктов «Наставления для действия полевой артиллерии в бою».
И если исключение возможно, то лишь при особых обстоятельствах, подобных тем, в каковых находятся войска армии в настоящее время, и то только в отношении орудий больших калибров. Т. е. возможно, что на некоторых участках батареям мортирным и тяжелых дивизионов (или их части) придется открыть огонь до удара пехоты с целью разрушения местных предметов, окопов, укреплений, закрытий, порчи искусственных препятствий, производства пожаров и т. п.
Огонь этот (имеющий только что указанные цели) должен быть веден с места с полной интенсивностью, возможно более кратковременно и начат обязательно с таким расчетом, чтобы его заключительный период (а не окончание) слился с начальным периодом (а не началом) атаки. Т. е. не может быть речи не только о малейшем перерыве между окончанием огня и началом удара, но даже и о прекращений огня в момент начала удара.
Командующий армией, генерал от инфантерии Смирнов».
Ручные гранаты были для нас тоже неведомой новостью, хотя и употреблялись еще в Крымскую кампанию. В декабре 1914 г. командующий IV армией издал такой приказ (вообще Эверт писал больше других, не стесняясь обнаружить недостатки организации, за которую, конечно, часто сам не мог не отвечать):
«Из получаемых мной донесений видно, что употребление ручных гранат совершенно не налажено, причем в корпусах их возят в обозах или при саперных батальонах, а потому это новое средство (!!!) к отражению неприятельских и поддержке своих атак, как ручные гранаты, может остаться не использованным [139] до конца войны. Приказываю ручные гранаты выдать в полки и иметь в ротах офицеров и нижних чинов, обученных употреблению ручных гранат, причем при обороне или атаке опорных пунктов таковых снабжать ими в достаточном количестве. Случаи неожиданных взрывов, имевшие место в пехотных частях, всецело отношу к неумелому снаряжению и обучению, а потому и то, и другое предписываю производить под руководством саперных офицеров».
Когда с начала второго года войны нашу армию стали вооружать японскими винтовками, войска приняли на веру официальное «Наставление» для стрельбы из них, полное самых грубых ошибок в отношении баллистических свойств ружья. Я утверждаю это на основании полигонного испытания, которое сделал в учебной команде 436-го пех. полка. Мной были собраны все поправки и изменения и представлены генерал-квартирмейстеру Ставки Пустовойтенко в сентябре 1915 г., но еще в июле 1916 г. моя рукопись мирно покоилась в артиллерийской части нашего дежурства, а Северный фронт стрелял себе и стрелял в воздух... Я утверждаю, что только сознательные преступники могли выпустить такое «Наставление», которое совершенно гарантировало неприятеля от прицельной, а не шальной стрельбы из японских винтовок. Сухомлинов, конечно, подмахнул его на докладе соответствующего «специалиста».
Что сказать о современном Могилеве на Днепре (губернском)? Из многих вымирающих губернских городов (Смоленск, Калуга, Пенза) он не лучший. Небольшой, грязный, лишенный примитивных удобств, с четырьмя (!) вагонами одноконной тяги, идущими не шибче молодца солдата из стрелкового полка, пыльный, населенный еврейской беднотой, управляемый разнузданной полицией под предводительством солдафона, сгибающегося перед каждым придворным лакеем, — вот и все. Теперь, при Ставке, грязь немного повычистили, полиция подтянулась и приоделась, но это и все. Интеллигенция как-то совершенно не видна, да, судя по хроническим крахам драматических трупп даже при Ставке, по отсутствию библиотек и книжных магазинов, надо думать, что ее и вовсе [140] нет. Зато усиленно работают два кинематографа. Торговля самая жалкая, местной промышленности никакой. Учебные заведения поставлены на опереточную ногу, с какими-то допотопными учителями, а педагогическое начальство — все из разряда самого серого чиновничества 20-го числа. Учащаяся молодежь шляется по улицам, развратничает и хулиганствует.
В прошлом Могилев видел тоже несколько царственных особ. Здесь был со своей армией Карл XII; земляные валы говорят о былых боях. В «Карловой долине» он обедал. В 1780 г. в Могилеве произошло свидание Екатерины II с австрийским императором Францем I, в память чего ими двоими и произведена закладка кафедрального собора В 1839 г. здесь провел несколько недель наследник, впоследствии император Александр II. Заболев, он не мог продолжать своего путешествия, пока не поправился.
Мне удалось подобрать несколько отзывов разнородных газет наших противников, союзников и нейтральных по поводу вступления царя в верховное командование. Приведу их в наиболее интересных отрывках.
«Вел. кн. Николая Николаевича удаляют потому, что он, несмотря на несомненно проявленные им способности при наступательном движении, отвечает за русские катастрофы в Польше и Галиции, а также потому, что после этих неудач его влияние сломлено». «Ни для кого не секрет, что царь и многие члены царской семьи неохотно подчинялись воле великого князя. Его терпели, его не могли удалить, так как он пользовался авторитетом и имел много сторонников в армии и в политических кругах. Теперь слава его исчезла, и появилась возможность удалить его» («Berliner Tageblatt»).«Падение вел. кн. Николая Николаевича произведет сильное впечатление и вне России, особенно в Париже, где его обожали. Мы не можем не признать, что наш бывший противник был храбрым, и честным врагом. Может быть, и он был лишь жертвой отсутствия системы и царящих в России беспорядков, последствия которых, вероятно, сказались сильнее, чем несомненная энергия великого князя. Судьба его незавидная. Когда-то всеми чествуемый любимец и национальный герой, [141] он ныне с глубокой горестью покидает европейский театр военных действий, чтобы стать во главе Кавказа Может быть, в глубине его души таится надежда вернуться когда-нибудь в роли спасителя отечества от внутреннего врага» («Berliner Lokal-Anzeiger»).
Та же газета характеризует великого князя как полководца.
«Он обладал не только огромной энергией, но доказал свою талантливость в составленных не без его участия военных планах. Его план вступить в Пруссию с двумя армиями и соединить их в одну неотразимую силу был так же умен, как план нашествия на Восточную Галицию, чтобы парировать удар, направленный против русской территории. Но вел. князь обладает и большим упрямством, которое и заставило его вцепиться в идею взять Карпаты». «Его престиж достиг апогея, когда армия заняла почти всю Галицию и Буковину и когда он, к удивлению всего мира, пожертвовал тысячами людей в Карпатах. Вместе с тем тайный ужас охватил союзников. В газетных статьях чувствовалось, что вел. князь внушал им страх. Он идеальный тип для драм Шекспира. После его ухода поля сражений очистятся, но удастся ли царю найти человека, который мог бы заменить энергию вел. князя, — сомнительно. Не следует забывать, что русская армия привыкла к его железной руке».«У него не было друзей, многие боялись его и многие относились к нему с пренебрежением. К числу людей, отрицавших его стратегические способности, принадлежал и г-н Сазонов. В начале войны он добивался назначения двух главнокомандующих. Эти старания чуть не привели к министерскому кризису. Великий князь велел передать г-ну Сазонову, что он чувствует себя вне сферы власти министра иностранных дел и не желает влияния дипломатии на ведение войны».
«Когда поражения участились, английская и французская дипломатии заявили г-ну Сазонову, что Франции и Англии грозит быть втянутыми в эти поражения, если не удастся убедить вел. князя согласовать свою тактику с планами французов и англичан. Великий князь в конце концов согласился посоветоваться с выдающимся французским генералом, но оставил за собой [142] свободу действий и на будущее время. После этого ему прислали генерала По. Великий князь водил его в театры, устраивал балетные спектакли, обеды, но не пускался в обсуждения общих операционных планов. Генерал По предостерег вел. князя от настойчивого штурма Карпат, но вел. князь обиделся и, говорят, обошелся с генералом очень резко. После последних событий на русском театре военных действий Англия и Франция предприняли новый шаг, чтобы добиться ухода вел князя, причем поставили в зависимость от этого открытие новых кредитов. После этого царь стал во главе армии и назначил вел. князя на Кавказ» («Sdhlesiche Zeitung»).
«Hamburger Nachrichten» указывает на политические причины удаления. Когда начались либеральные преобразования, вел. князь пытался выступить против них.
«От него исходят все стремления образовать черный блок, объединивший реакционные силы. Всем известно, что в последнее время вел. князь хотел выступить против Думы». «Знаменательно, что теперь, после ухода вел. князя, открыли заговор на его жизнь. 50 человек арестованы».«Вел. князь видел в генерале Рузском опасного соперника Как неохотно царь отпустил Рузского, видно из того, что он написал ему письмо в самых теплых выражениях, благодаря Рузского за оказанные услуги. В Петрограде Рузский помимо своей воли, стал центром враждебных вел. князю кругов. Когда началось беспрерывное бегство русских, настал час генерала Рузского.
Что происходило на совещаниях верховного военного совета, мы, вероятно, никогда не узнаем. Есть основание предполагать, что царь вступил в верховное командование лишь для того, чтобы удалить вел. князя. Среди новых полководцев генерал Рузский командует самой важной группой войск на линии от Риги до Гродно; он состоит доверенным лицом царя и самый влиятельный из его советников». «Нам нечего бояться будущего, так как генерал Рузский уже показал, что он стоит ниже наших полководцев» («Post»).
«Едва ли перемена в верховном командовании изменит ход войны. Выступление самодержца всея России скорее является [143] доказательством предстоящего развала армии и государства. Падение вел. князя, довольно удачно руководившего в течение года армиями царя и достигшего некоторых успехов, нельзя объяснить одними военными соображениями. Правительство было вынуждено уступить все более и более настоятельному требованию видеть новых людей прежде всего во главе армии. Политическая роль, которую играл вел. князь, вероятно, облегчила решимость царя на такой шаг». «Немецкие военные писатели избегали говорить о русском Седане. Теперь же, когда смещение вел. князя — совершившийся факт, политики имеют полное право упоминать о Седане, ибо это событие — единственное, с которым можно сравнить уход вел. князя. Последний, несомненно, был представителем системы, которая на четвертом месяце наступления австро-германцев пала, как пала наполеоновская система под Седаном» («Vossische Zeitung»).
«Великий князь Николай Николаевич был убежденным панславистом и ярым ненавистником немцев. Уже в 1913 г. он находил политику Сазонова слишком слабой. В течение первых 6 месяцев войны германофильская партия с графом Витте во главе действовала против вел. князя, причем граф Витте, говорят, рассчитывал на влияние государыни. Но вел. князь взял верх; в России говорили, что двор — в Петрограде, а Россия — в главной квартире вел. князя. Он был истинным руководителем политики, даже внешней. К нему ездили г-н Сазонов и французский посол перед каждым важным решением».
«В качестве панслависта вел. князь был против планов Италии относительно Далмации. Бывший хорватский депутат Супилло и сербский посол Сполайкович на коленях умоляли царя защитить Сербию против Италии; их поддерживал вел. князь. Г-ну Сазонову и г-ну Палеологу лишь с трудом удалось добиться согласия вел. князя на союз с Италией».
«Бывший вице-губернатор в Черновицах Геровский уговорил вел. князя не соглашаться на уступку Румынии Северной Буковины. Изгнав полмиллиона евреев из Русской Польши, вел. князь разрешил Геровскому изгнать их и из Буковины. Такие же полномочия получили граф Бобринский [144] в Галиции, но воспользовался ими лишь в ограниченных размерах» (там же).
«Вел. князь в нынешнюю войну был не только Верховным главнокомандующим всех русских армий: его считали фактическим повелителем России, перед которым совершенно стушевывалась личность его племянника, царствующего императора. В качестве победителя он после войны, быть может, захватил бы в свои руки верховную власть, которой он фактически уже обладал. Ныне, когда судьба отвернулась от него, он пал жертвой не столько собственных ошибок, сколько вечного расстройства и беспорядка во всей государственной организации России» («Dzennik Berlinski»).
«Matin» называет решение царя началом «священной войны», в течение которой произойдут чудеса. Такие же надежды питает и «Temps».
«Принятие царем верховного командования означает, что немцы должны оставить навсегда надежду на тот мир, который они собирались заключить до зимы с Россией. Немцы теперь знают, что этот торжественно обещанный кайзером мир они могут получить, только уничтожив всю Европу, потопив английский флот, прорвав линию французского фронта и взяв Лондон, Москву, Рим и Париж, что кажется несоразмерным с талантами маршала Гинденбурга и адмирала Тирпица Отступление русской армии нисколько не повлияло на уверенность союзников в окончательной победе» («Figaro»).
«Corriere della Sera» говорит, что это не отчаянный жест или последняя карта России. «Царь чувствует себя обязанным прекратить войну лишь после победы. Обновление русской армии не может произойти сразу; могут наступить и критические минуты, но улучшение положения заметно уже теперь».
«Times» уверяет, что царь отправляется в армию с целью устранить внутренних и внешних врагов и освободить народ от немецкого засилья.
«Неизвестно в точности, чем вызвана эта перемена в командовании. Можно только думать, что в настоящий момент, когда не только от русской армии, но и от русского народа [145] требуются огромные жертвы, место царя во главе своих войск. Вел. князь Николай Николаевич был искусным стратегом; ему удалось соединить северную и центральную армию. Вся Англия верила в него».
Та же газета описывает любовь солдат к вел. князю Николаю Николаевичу, которую он приобрел как в мирное время, так и на войне. Она говорит, что Николай Николаевич был железным человеком и отличался необычайным умением присутствовать Именно в тех местах, где это требовалось. «Войне была посвящена вся жизнь вел. князя. Никто не сделал для русской армии более, чем Николай Николаевич».
«С прозорливостью, делающей честь высокому политическому разуму государя и его трезвому взгляду на положение вещей, он счел, что наступил час уничтожить средостение между царем и народом, созданное бюрократической камарильей. Царь понял, что для спасения России необходимо единение его с народом. Русский народ будет благодарен своему повелителю за то, что он разделил с ним опасность и принял на себя тяжелую ответственность защищать священную территорию родины. Русский народ так же, как и мы, увидит в этой благородной решимости лишнее подтверждение несокрушимой веры в окончательную победу. Принятие государем верховного командования доказывает, что стратегическое положение не только не безнадежно, но и находится накануне перемены к лучшему. Действительно, положение русской армии улучшается с каждым днем благодаря увеличению количества боевых припасов и постоянному притоку подкреплений» («Gaulois»).«На днях пришла приятная новость, что сам царь стал во главе своих войск с намерением сохранить за собой командование до тех пор, пока поражение не превратится в победу. Моральное и военное значения решения, принятого императором, различны; легче оценить первое, чем второе. Присутствие царя в рядах сражающихся армий и сосредоточение верховного командования в его руках преисполнит Россию доверием, воодушевлением и решимостью, причину которых [146] вряд ли в состоянии постичь англичане. Нельзя больше сомневаться в единении и решимости, повсюду царящих в России.
Новый начальник главного штаба генерал Алексеев в течение настоящей воины уже доказал, что достоин репутации, приобретенной им в турецкой (!?) и японской камланиях. Сейчас, впрочем, еще неуместно сравнивать его способности со способностями вел. князя» («Daily News»).
«Принятие царем верховного командования еще более придаст решимости его храбрым солдатам отстаивать родину. До сих пор русские крестьяне считают особу царя священной, а потому сознание, что он разделяет их судьбу и до некоторой степени лишения, вызовет сильное впечатление» («Daily Telegraph»).
«Государь принял на себя тяжелую ответственность верховного командования армиями не в качестве военачальника или любителя-специалиста. Для исторического романа достаточно присутствия на поле сражения одного такого государя. Между Николаем II и Вильгельмом II нет ничего общего. Последний прибегает постоянно к театральным эффектам и нуждается в одобрении галерки; о первом, избегающем всех феерических эффектов, у многих современников сложилось, вероятно, совершенно ошибочное мнение. Но Николай II может быть уверен, что приговор нелицеприятной истории будет в его пользу. Желание германцев исполнилось: вел. князь не руководит более армиями, выставленными против них. Известно, что немцы несколько раз покушались на жизнь вел. князя; эти покушения лучше всего характеризуют тевтонскую культуру («Morning Post»).
«Царская власть обладает какими-то мистическими и отеческими свойствами, неотразимо действующими на душу русского народа. Решение царя вновь свидетельствует о тесных узах, существующих между народом и царем-батюшкой. Принимая на себя верховное командование, царь ясно доказал, что не может быть сомнения в решимости России довести войну до конца» («Daili Chronicle»).
«Уход вел. князя наводит на печальные размышления. Берлин, вероятно, будет ликовать, а весь мир сочтет это доказательством [147] абсолютной неудачи бывшего Верховного главнокомандующего. Но такая точка зрения глубоко ошибочна: вел. князь не потерпел неудачи; наступление и отступление русских не было стратегической ошибкой. Причина русских неудач кроется в недостатке боевых припасов» (там же).
«Перемена верховного командования указывает на серьезность положения. Вел. князь Николай Николаевич оказал союзникам огромные услуги. Он внушал доверие всем, с кем встречался. Его искренность, простота и отвага снискали ему симпатии и преданность русских армии и восхищение русского народа. Его уважение к Англии и Франции сравнимо лишь с ненавистью, которую он питал к германским влияниям, причинившим России столь много зла. Цивилизация должна быть ему признательна за то, что он в течение долгих месяцев сдерживал немецкие полчища, особенно за вторжение в Восточную Пруссию, которое в самом начале войны оказало заметное влияние на ход военных действий на Западном фронте. Если впоследствии ему пришлось отступить, это объясняется двумя факторами, в которых он неповинен: недостатком боевых припасов и мало развитой железнодорожной системой» («Daili Mail»).
«Для всех русских война сделалась национальной, и поэтому не удивительно, что царь, по примеру героя Альберта Бельгийского, стал во главе своих армии. Двух верховных главнокомандующих не может быть. С того момента, когда ход событий потребовал присутствия императора во главе войск, уход вел. князя Николая Николаевича стал неизбежным» («Gazette de Hollande»).
«Вел. князь доказал свои военные способности, руководя в чрезвычайно трудных обстоятельствах отступлением русских армий. Ныне окончательно исчезла надежда австро-германских полководцев охватить или уничтожить русскую армию. Она сохранила свою неприкосновенность, и огромные жертвы, принесенные австро-германцами, были тщетны. Этот блестящий результат достигнут вел. князем» («Jornal des Balkans»).
Другая бухарестская газета «La Politique» говорит:
«С самого начала военных действий вел. князь Николай Николаевич [148] сумел одержать верх над оппозиционным течением, которое его политика встречала в высших придворных сферах и в лоне правительства, но его противники не сложили оружия. Неудачный ход военных событий в течение последних 4 месяцев способствовал торжеству противников вел. князя». «В настоящее время положение г-на Сазонова окрепло; последние перемены в высшем командовании подтвердили то, о чем говорили с самого начала войны. Антагонизм между вел. князем Николаем Николаевичем и г-ном Сазоновым кончился торжеством последнего. Некоторые хорошо осведомленные круги утверждают, что к довольно неожиданным для посторонних людей переменам причастны и союзнические дипломатические круги. Как бы то ни было, нельзя отрицать, что вел. князь впал в немилость чисто по политическим причинам, ибо поражения русских нельзя приписывать всецело высшему командованию, так как недочеты в организации могут свести к нулю лучшие распоряжения верховного начальника».
Царь с наследником поехал на Юго-Западный фронт.
Приехал полковник л.-гв. Семеновского полка Семен Иванович Назимов, когда-то нашумевший и снискавший высочайшее благоволение организацией «потешных»; сейчас он комендант этапного пункта. Какой-то развинченный, с мягкой чувствительностью, с женскими манерами и голосом и, видимо, добрый человек, что не мешает ему быть типичным карьеристом. Приехал, как выразился, в наше «святое святых»; это действительно общее на словах ощущение приезжающих. Рассказывал, как грабят казаки, как нелепо был обставлен наш совершенно неожиданный для него отход от Ново-Свенцян. Никто ничего не знал, не знал и он сам, этапный комендант! Бывшие у него казаки по обыкновению доносили, что все обстоит благополучно, а к вечеру пришлось бросить все это благополучие и стремительно удирать.
Привожу дословно привезенную им «записку», которую он представил начальнику штаба. [149]
Оборона и эвакуация станции Ново-Свенцяны
«29 августа сего года, находясь с двумя ротами вверенного мне этапного батальона и управлением в местечке при станции Ново-Свенцяны для открытия того же числа сборного этапа, согласно распоряжению этапно-транспортной части штаба X армии, я около четырех часов дня совершенно случайно узнал от сотника, прибывшего в местечко со сборной сотней 1-го Нерчинского полка, что Кукинишки заняты противником, который, двигаясь вперед, находится уже верстах в 15–20 от станции Ново-Свенцяны; причем, по словам казаков, на всем своем пути до станции Ново-Свенцяны они не встретили ни одного нашего солдата. Сам сотник с двумя офицерами и 80 казаками оторвались от своего полка, входившего в состав отряда генерала Казнакова. Получив данное сообщение, я во избежание могущей произойти паники и в целях предупреждения опасности, угрожающей станции, немедленно задержал казаков и привлек все находившиеся в районе станции и местечке военные силы для совместного действия против надвигающегося неприятеля, организовав из них оборону станции. В моем распоряжении оказалось: 1) две этапные роты вверенного мне батальона, в числе около 300 человек, вооруженных японскими винтовками с 60 патронами на каждого солдата; 2) 3-я рота 367-й пешей Минской дружины, находившаяся в распоряжении начальника жандармского полицейского управления железной дороги, в числе около 200 человек, вооруженных берданками; 3) взвод от 2-й роты 390-й пешей Минской дружины, находившийся в том же ведении, числом 50 человек, из них: 30 вооруженных берданками, остальные без винтовок; 4) три взвода от 4-й роты 382-й пешей Минской дружины, обслуживавших тыловой этап фронта, в числе около 100 человек, вооруженных карабинами; 5) 80 человек казаков 1-го Нерчинского полка Забайкальского войска. Всем означенным частям отряда мной были даны указания о мерах обороны станции, выставлены от рот полевые заставы и караулы по обе стороны станции, как это видно из прилагаемого при [150] сем плана, и высланы вперед казачьи разъезды, причем ввиду заявления командира сборной сотни сотника Жуковского о невозможности произвести должную разведку из-за чрезмерного утомления лошадей мной было приказано заведующему, прибывшему в Ново-Свенцяны с конским запасом гвардейского корпуса, предоставить казакам 15 лошадей из этого запаса, которые и были на следующий день ему возвращены обратно. Одновременно мной были даны распоряжения об отправке этапного имущества по узкоколейной дороге в Свенцяны и эвакуации находившихся в местечке госпиталей, казенных учреждений и местного населения. Поручику 4-го понтонного батальона, присланному накануне и начавшему с утра 29-го, по приказанию начальника штаба гвардейского корпуса, постройку моста через реку Жейманы, протекающую близ станции с западной стороны, я приказал приостановить постройку впредь до выяснения создавшегося положения. С ночи на 30-е стали поступать донесения о движении неприятеля, из коих выяснялось следующее: около 12 ч ночи в 8 верстах от станции в сторону Подбродзе на блокпосту №37 (южнее Н. Свенцян) неприятельский разъезд силой около 40 человек пытался перейти речку с целью подойти к полотну железной дороги, но вовремя был обнаружен, обстрелян и вынужден был отступить, оставив на берегу бикфордов шнур, 14 пик, немецкий мундир и одну пару сапог. К утру 30-го возвратился посланный на Маляты и Лабонары казачий разъезд, который донес, что он был обстрелян значительной кавалерийской частью неприятеля у деревни Стырленко, отчего не мог продвинуться дальше и отошел на Лабонары, где узнал от ночевавшего там разъезда л.-гв. конного полка, что этот разъезд сжег у деревни мост, отступая под давлением больших неприятельских сил, направляющихся на линию железной дороги в сторону Ново-Свенцян, в числе около двух полков кавалерии и пехоты с артиллерией. В 12-м часу дня другой казачий разъезд по дороге на Маляты атаковал конный разъезд неприятеля из пяти человек, зарубив трех из них и захватив трех оседланных лошадей с притороченными к седлам шинелями, на [151] погонах которых стояла цифра «10». В том же часу в 4 верстах от ст. Ново-Свенцян неприятельский разъезд обстрелял шедший на Ново-Свенцяны паровоз с двумя вагонами, на паровозе были видны следы пуль; этот разъезд был казаками отогнан. В час дня было сообщено об обстреле поезда, шедшего из Ново-Свенцян на Подбродзе у блокпоста № 37, причем в вагоне 1-го класса оказалась пробита стена, а у паровоза — колпак. Около 3 часов дня телефонное и телеграфное сообщение в направлении к ст. Подбродзе прекратилось. Эвакуация станции шла весьма успешно, и управление станции к 3 ч дня перешло в ведение 2-го железнодорожного батальона. В 4 часа ушел со станции Ново-Свенцян последний поезд с железнодорожным батальоном. К этому времени вполне закончилась и эвакуация обеих станций Ново-Свенцяны: все аппараты телеграфов, телефонов и сигналов сняты, медные котлы и фонари вывезены. В 5-м часу наши цепи вошли в соприкосновение с неприятелем, обстреливая появившуюся германскую конницу, а около 5 часов на нашем правом фланге заметно стало приближение германской пехоты и артиллерии, которая открыла огонь. Одновременно с левого фланга начальник заставы донес, что хотя своим частым огнем ему и удалось слегка оттеснить наступавших спешенных германских кавалеристов числом около 100 человек, но, заметив, что противник предпринял обход фланга с целью зайти в тыл и тем самым угрожал совершенно отрезать его взвод, он вынужден был начать отход по заранее намеченному направлению к узкоколейной дороге. Сообразуясь с этими донесениями, принимая во внимание совершенно законченную эвакуацию станции и местечка и видя, во-первых, наступление весьма значительных неприятельских сил из трех родов оружия и созданную начавшимся охватом нашего левого фланга угрозу преградить отряду путь отхода к г. Свенцяны, во-вторых, отсутствие телеграфной и телефонной связи и полную неизвестность, подойдет ли поддержка строевых частей, и, наконец, в-третьих, явный недостаток в патронах при совершенной невозможности их пополнения, я был вынужден для спасения вверенных мне [152] этапных рот и всего отряда, плохо и разнотипно вооруженного, начать отход в направлении на Глубокое, согласно ранее данному мне указанию штабом армии. Начав отход под прикрытием казаков, все роты с мерами охранения двигались в полном порядке под сильным огнем неприятеля. Германская батарея, меняя позицию, все время обстреливала дорогу по пути следования рот; шрапнели и гранаты рвались шагах в 30, но, к счастью, безрезультатно благодаря удобной местности, дававшей людям возможность укрываться. С правой стороны дозор указал на неприятельский разъезд в лесу у деревни Кохановки в одной версте от дороги, который был отогнан нашим взводом, вступившим в перестрелку. Дальнейшее движение рот продолжалось походным порядком по указанному направлению до местечка Глубокое».
Так X армия охраняла и обеспечивала одну из главных станций...
«Армейский вестник», орган штаба Юго-Западного фронта, и «Наш вестник» — Западного фронта более или менее известны. Но в армии есть еще издания, например: «Известия штаба XI армии», «Боевые Новости» X армии, «Последние армейские известия» III армии, которые почти никому неизвестны и комплекта их не имеется даже в Ставке, потому что здесь ими ровно никто не интересовался и не интересуется. Я хотел наладить это дело, но его окунули предварительно в такую канцелярщину, что я сразу же устранился.
Вопрос о том, что армию нужно занять чтением, обратил на себя внимание еще в самом начале войны. 8 августа 1914 г. Янушкевич сообщил главнокомандующим фронтами, что Верховный приказал озаботиться скорейшим снабжением войсковых частей газетами, конечно, патриотического направления, и бюллетенями о событиях на всех театрах военных действий. 16 декабря 1914 г. начальник штаба Северо-Западного фронта выпустил объявление: «В городе Москве издается патриотическая газета «Голос русского». С разрешения главнокомандующего (генерала Рузского), все части войск, входящие [153] в состав фронта, могут получать эту газету бесплатно». К чести и уму частей войск надо прибавить, что эта слякоть не была ими принята, а где выписывалась, лежала нетронутой, получая потом чисто бумажное употребление...
24 июля 1915 г. начальник генерального штаба Беляев просил Янушкевича разрешить распространять «Московские ведомости» в армии без просмотра их номеров в цензуре фронтов и был поддержан начальником главного управления по делам печати Катениным. Янушкевич, просветленный все-таки годом войны, 17 августа ответил, что не находит возможным делать исключение для газеты, так как указываемое ее патриотическое направление отличает и многие другие органы.
Царь, беседуя с Алексеевым и Пустовойтенко, часто говорит о своей жене, давая понять, что она участвует в жизни страны и интересуется ею.
Начальник штаба держится при дворе очень скромно, но с большим достоинством.
Опять приехал генерал д'Амад и скоро уезжает домой; он будет заменен генералом По как постоянным представителем французской армии в Ставке. На такую же роль во французской главной квартире от нас посылается генерал Яков Григорьевич Жилинский — бывший начальник генерального штаба, варшавский генерал-губернатор и главнокомандующий Сев-Западным фронтом; он приехал сюда, чтобы получить все необходимые сведения. Все встречают его со злобой, вполне им заслуженной и по командованию фронтом, и по его неумению быть человеком. Рассказывают, что на фронте он обставлял себя всей той роскошью и недоступностью, до скороходов включительно, какая окружала его в Варшаве до войны. Его надменность, важность и петушиная надутость рельефно подчеркиваются простотой Алексеева, который, однако, сохраняет всю видимость большого гостеприимства и некоторой доли почтительности (все такие приезжие завтракают и обедают с нами, если не приглашены к царю). Надо же было царю догадаться послать этого индейского петуха во Францию, где так ценят ум. [154]
Здесь еще и второй отставленный — бывший командир гвардейского корпуса генерал Владимир Михайлович Безобразов. Царь очень расположен к нему. Это развалина (род. в 1857 г.), едва таскающая свои ноги-бревна, с тупым взглядом гурмана, снисходящего ко всему окружающему. Когда у него на фронте были столкновения с командующим армией Лешем, Алексеев, зная близость Безобразова ко двору, просто посылал копии телеграмм их обоих в штаб Верховного и таким образом остался в стороне при устранении его от корпуса, происшедшем в середине июля этого года; впрочем, Безобразова командировали в распоряжение Верховного.
По словам Носкова, состав нашего управления таков, что Пустовойтенко готов всех выгнать, кроме него и полковника Щепетова, но это не так-то просто, потому что у некоторых из них есть связи, которые нельзя игнорировать, желая сохранить свое собственное положение.
Чтобы оформить все наше с Носковым новое дело, написал для Пустовойтенко следующий его доклад начальнику штаба. Поправки сделаны самим генерал-квартирмейстером.
«В последнее время от редакций газет «Русское слово», «Русские ведомости», «Биржевые Ведомости» и «Речь» поступили ходатайства о разрешении их корреспондентам прибыть в штаб Верховного главнокомандующего.До настоящего времени русская печать относилась к армии и войне с чувством истинного патриотизма. Между тем целым рядом условий она поставлена в такое положение, при котором совершенно не имеет возможности удовлетворить запросы общества вследствие крайней скудости, туманности и неверности даваемых ею сведений и освещения всего относящегося к ходу военных действий. Главная причина такого положения печати — отсутствие необходимого руководства, а это последнее происходит в свою очередь вследствие полного отсутствия какой бы то ни было связи между печатью и единственным компетентным для нее органом — штабом Верховного главнокомандующего.
Развитие и поддержание интереса к войне в широком обществе настоятельно побуждают принять возможные меры [155] к тому, чтобы{4} печать, не оставалась не использованной, и притом наиболее интенсивно и широко. Пример наших противников в этом отношении заслуживает серьезного внимания, как давший исключительно благоприятные результаты.
Исходя из изложенною, казалось бы не только возможным дать разрешение на прибытие в штаб указанным корреспондентам, но и попытаться войти через них в постоянную связь с названными выше большими и влиятельными газетами для возможно более широкого ориентирования общества в ходе военных действий, которое при соблюдении военной тайны было бы, однако, в состоянии поддерживать в нем все время живой интерес к войне и рассеивать те неверные сведения, которые распространяются в обществе частью по невежеству, частью по злонамеренности{5}. Подобная постановка дела могла бы пригодиться штабу и в таком, например, случае, когда оперативные соображения потребовали бы отвлечения внимания противника в определенную сторону в целях демонстративных.
Наиболее подходящим способом осуществления такой задачи представляется нахождение в месте расположения штаба нескольких корреспондентов наиболее влиятельных газет столиц и провинции, руководимых в оперативной области самим штабом. Избранные своими редакциями и ими же вполне оплачиваемые такие корреспонденты пользовались бы наибольшим доверием своих читательских кругов, и с их помощью можно рассчитывать побороть недоверие, неизбежное всегда, когда какой-либо официальный орган берет на себя опубликование данных, излагаемых для всех газет в одних и тех же выражениях под видом «неофициальных» или сообщаемых из «высокоавторитетных» источников.
Организация всего дела могла бы быть осуществлена на следующих основаниях, детали коих будут подсказаны уже на опыте:
1. Руководство всеми корреспондентами вверяется особо избранному и соответственному лицу. [156]
2. Все корреспонденты живут в месте пребывания штаба как совершенно частные лица и отнюдь не входят в его состав, находясь на полном иждивении своих редакций.
3. Корреспонденты, допускаемые в район штаба, должны удовлетворять необходимым требованиям корректности, осторожности и сдержанности, и за штабом остается право просить редакцию о замене их другим лицом в случае нарушения ими указанных условий своей деятельности.
4. Все совещания, выдача материалов и сведений, обсуждение необходимых шагов в печати и т. п. производятся по усмотрению лица, руководящего корреспондентами, в назначенные им часы и дни, но, как правило, обязательно вне посещения штаба.
5. Все статьи находящихся при штабе корреспондентов подлежат окончательной цензуре штаба Верховного главнокомандующего, и на разрешаемых к печатанию ставится штемпель: «Штаб Верховного Главнокомандующего препятствий к напечатанию этой статьи не встречает». Разрешение подписывается лицом, руководящим корреспондентами, и лежит на его ответственности».