VI. Новые ужасы осады
1.11-дюймовые бомбы
Это что-то ужасное! Японцы грозят искрошить этими чудовищами (11-дюймовая бомба имеет в длину около аршина, весом она около 16 пудов) все наши форты и поведут тогда на них новые штурмовые колонны, бетон не выдерживает этого удара — значит, скоро негде будет укрываться нашим стрелкам и тогда надломится вся их стойкость. Говорят, что местоположение этих орудий уже определено и отмечено на картах для стрельбы по квадратам. Но что-то не [292] начали еще их обстреливать, должно быть, все еще экономят снаряды. Как бы не переэкономили.
Только что мы вернулись домой, как японцы начали вновь усиленно обстреливать внутренний порт (восточный бассейн), западную гавань, а также, разумеется, и город.
Пообедал, уснул, встал — уже скоро 5 часов, надо бы идти на занятие, а японцы стреляют и стреляют; видно, сегодня их не переждешь. Иду. Над головой так и шипят и воют снаряды; то ударится в выступ Военной горы, то пролетит в порт, а то пробивает крышу или стены домов, облепивших Военную гору со стороны порта. Путь не из приятных.
Встречаю минера П. Р.; мчится куда-то, удобно развалившись, на извозчике. Увидал меня, соскакивает — и торопится весело поделиться последней новостью: два господина в очень почтенных чинах, но имеющее много свободного времени, состязались в ухаживании за одной из красавиц, бывших шансонеток, ныне добровольной сестрой милосердия. Певица оказалась практичной и, не оценив старческую любовь, назначила сразу за счастье владеть ею кругленькую сумму — 6 тысяч рублей. Один из старых донжуанов взмолился:
— Помилосердствуйте, я человек семейный!.. И предложил ей только 3 тысячи. Другой, несемейный, дал все шесть{182}...
— Но, — говорю, — послушайте, все это хорошо и забавно, но здесь, в данную минуту, небезопасно ни рассказывать, ни слушать такие пикантные вещички.
— А не все ли равно! — возражает мне с веселым смехом уже изрядно обстрелянный молодой офицер.
И на самом деле — не все ли равно?
Иду дальше. Еще издалека видно, как в гавани подымаются огромные белые столбы воды от попадающих туда снарядов. Вот такой столб поднялся как раз у rope-крейсера «Джигит»; казалось, что он уже погиб, что вода эта вырвалась прямо из его середины. Но нет — столб воды исчез, а «Джигит» стоит себе, как ни в чем не бывало, хотелось бы сказать — «на страх врагам»...
В 6 часов вечера японцы перестали стрелять. [293]
Н. Н. высказывает опасения, как бы маршал Ояма не отделил из Северной своей армии тысяч 50 и не ринулся бы с ними на Артур; тогда нам не устоять. Он относится с большим скептицизмом к действиям, планам и успехам Куропаткина; мы же более верим в его таланты и удаль. Не может быть, чтобы он допустил падение Артура — падение опорной точки нашего престижа здесь, на Крайнем Востоке.
9 часов утра. Немного левее Ручьевской (Волчьей) батареи виден японский воздушный шар{183} — белый, формы тупой сигары, с придатком вроде руля. Одна шрапнель с наших батарей разорвалась на воздухе, по направлению к нему, казалось, будто совсем близко от шара, но может быть и огромный недолет. Сомневаюсь, чтобы у нас было, наконец, организовано правильное наблюдение за разрывами снарядов; если бы оно было, то можно было бы расстрелять этот шар. Но по нему уже больше не стреляют — должно быть, нет надежды попасть в него.
Наши суда и, должно быть, Золотая гора и Электрический утес стреляют по квадратам вперекидную.
Но вот, как будто опять один снаряд с Золотой горы сорвался и полетел в город; особенный сильный звук, будто близко промчался паровоз...
Приблизительно через полчаса раздался снова тот же подозрительный звук. Вот наказание! Золотая гора взялась расстреливать город!.. От нее никуда не укроешься.
Кто-то острит, будто у нас были сшиты три воздушных шара, но так как не знают, что делать с ними дальше, будто решили шелк этот пожертвовать дамам на кофточки...
10 часов 20 минут. Сейчас видел, как по эту сторону Залитерной батареи, в лощине, где раньше были резервы, разорвался какой-то необычайно крупный снаряд — целое облако дыма [294] и пыли; это, должно быть, и есть 11-дюймовый мортирный снаряд. По взрыву видно, что это что-то ужасное по сравнению с обыкновенными бомбами.
11 часов 5 минут. Приблизительно через каждые полчаса пролетают к Золотой горе или к проходу в гавань какие-то снаряды с необычайным шумом и шипением, подавляющим обычный шум города. Значит, мы сегодня напрасно обвиняли Золотую гору. Но неужели японцы стреляют и сюда 11-дюймовыми мортирами? — Похоже на то.
Наши батареи и суда замолчали.
Надо бы во что бы то ни стало постараться сбить эти ужасные орудия, а то они наделают нам много бед!
Японцы убрали свой воздушный шар; должно быть, все-таки побаиваются расстрела. Стреляют по гавани и городу обычными снарядами, а через большие промежутки слышится опять это новое, зловещее шипение — будто снаряд летит с особенной стремительностью, но взрыва не слышно — должно быть, попадают в воду.
Стою на горке и прислушиваюсь Это, несомненно, мортирные снаряды, полет которых дугообразный, снаряд подымается довольно круто ввысь, а потом опускается так же, почти отвесно, вниз — оттого получается такая стремительность; к силе заряда присоединяется еще инерция падающей с высоты 16-пудовой тяжести. Удар должен быть ужасный.
Вспомнилось, что как-то за обедом на батареях, в то время когда японцы были еще за Зелеными горами, один почтенный полковник высказался, что, по теории, нельзя установить орудия крупнее 6-дюймового калибра без бетонного основания. Однако же японцы установили.
Ныне доказано уже не раз, что не всегда теория уживается с практикой, что многое, невозможное по теории, возможно при энергии и сильном желании.
А все, нет-нет, среди свиста обычных японских снарядов через наши головы раздается это необычайное шипение.
Японцы стреляли до 6 часов вечера. Весь вечер полное затишье. Оказывается, что и крупные снаряды ложились в гавань по направлению эскадры, но попаданий не было. Зато много мелких снарядов попадало в суда. [295]
Передают, будто адмирал Вирен собирается выводить суда на рейд; но вопрос в том, как охранять там суда от минных атак. На судах остались лишь одни крупные орудия; мелкие все взяты на сухопутный фронт.
Сообщают, что 6 японских миноносцев держались сегодня на горизонте; видимо, наблюдали за результатами стрельбы по гавани и поджидали возможного выхода наших судов на внешний рейд.
Невольно бросается всем в глаза, что после отъезда загадочных корреспондентов японцы, во-первых, усилили бомбардировку и, во-вторых, она стала точнее{184}. Все сознают, что не следовало выпускать этих господ, тем паче после того, как они разгуливали по крепости с открытыми глазами. У генерала Стесселя, конечно, был свой расчет, чтобы затрубили все газеты об его геройстве — ему нужна реклама.
Случаи заболевания среди войск и жителей города дизентерией были уже в июле и августе. В последнее время заболевания повторяются чаще и сильнее. В некоторых полках заболело больше 30 процентов состава, но в некоторых процент заболеваний ничтожен. Надо полагать, что в этом сказывается и ведение полкового хозяйства: в том полку, в котором больше заботятся о пище солдат, меньше заболеваний, и наоборот. Думается, что при кишечных заболеваниях играет немалую роль снабжение войск питьевой водой, особенно после закрытия водопровода. В этом отношении бесплатные чайные оказывают гарнизону большие услуги.
Вчера вечером опубликован приказ генерала Стесселя:
«№ 666. Газете «Новый край» разрешается продолжать издание, но без права какого бы то ни было участия корреспондента Ножина».
Новая узурпация власти — захват внутренней жизни газеты. До сей поры никто никогда не вмешивался в эту область [296] газетного мира — никому не было никакого дела, кто бы ни сотрудничал в газете — на то существуют ответственные редакторы. Газету могут карать, но ее внутренний мир должен оставаться неприкосновенным. Ни управлением по делам печати, ни каким бы то ни было министерством, даже именем государя, никогда не запрещалось какому-либо Иванову или Петрову сотрудничать в газетах; нет такого закона, в силу которого можно запретить писать писателю, а газете печатать написанное этим писателем. На что же цензура?!
Но то, что другие не находят возможным, то оказывается возможным для генерала Стесселя и его начальника штаба полковника Рейса или для тех, кто там еще орудует за кулисами.
Причина этого небывалого запрещения ясна — господин Ножин в последнее время нередко сопровождал по позициям генерала Смирнова и его немногочисленный штаб и затем писал об этих поездках и деятельности генерала Смирнова; это не нравилось генералу Стесселю потому, что деятельность коменданта умаляла значение начальника укрепленного района, который ничего не делал.
Так как газета не стала упоминать имени генерала Стесселя, то он напоминал о себе приказами, печатаемыми в газете по особому требованию. Но этого казалось ему недостаточным для деланья истории защиты Артура, благоприятной для него. Он желает искоренить всякое другое мнение. Желание, впрочем, наивное: ведь господин Ножин не один знает положение, весь состав редакции и вся прочая пишущая братия давно уяснили себе, что центром, руководящим обороной крепости, ни в коем случае нельзя считать генерала Стесселя{185}.
Портовый чиновник Д., привлеченный к суду за пропажу 30 тысяч футов проводов, будто начинает обличать агента Китайской Восточной железной дороги К. и прочих, за кем имеются грешки. [297]
Мнения о том, из каких орудий стреляют японцы крупными снарядами, разделяются: одни уверяют, что это мортиры, а другие — что это морские орудия, снятые с канонерок, — следовательно, они могут стоять и очень далеко; мортиры же не могут стрелять на такое далекое расстояние и должны быть установлены довольно близко к крепости{186}. [298]
Все, бывшие в каземате, вскочили моментально, лица у всех мертвенно бледны. Женщин обуял неописуемый страх — они трясутся, дрожат, слышно, как у них зубы стучат. Приходится прибегнуть к валериановым каплям. И на мужчин действует это состояние удручающе: страх — чувство заразительное, в теле чувствуется холод. Все сознают, что блиндаж, прекрасно оберегающий от 6-дюймовых снарядов, не устоит под ударом этого чудовища, могущего превратить его в могилу, всех искавших в нем спасения. Каземат наполняется народом из соседних домов, рискнувшим было переночевать у себя дома. Все теснятся молча — поглубже в подземное помещение, подальше от входа, слышны вздохи. Снова начинается в воздухе зловещее шипение (выстрела никто не слышал), все усиливающееся, идущее прямо на нас. Сердца замирают, слышен шепот: «Господи! Спаси и помилуй!» [299] Бух! — упал снова без взрыва, но, точно, еще ближе первого. Приблизительно через полчаса то же самое. Еще один. Но больше не слыхать.
Долго не расходился народ, но сон берет свое, ложимся снова спать. Не хочется даже раздеваться. Куда же бежать и где скрыться? «Попадет, так уже не будете бегать!» — успокаивает внутренний голос. В эту ночь спалось очень плохо, это был снова какой то кошмар. То и дело вздрагиваешь, ухо чутко прислушивается — не шипит ли что в воздухе. Странно, но это факт, что все эти ужасы действуют на людей гораздо сильнее ночью, чем днем — точно дневной свет уменьшает впечатлительность, а ночью, в темноте, человек чувствует себя более беспомощным, более беззащитным.
Утро солнечное. И на душе становится легче, веселее — пережитое кажется уже не таким страшным. Узнал, что снаряды легли недалеко, у Пушкинского училища и на горе около ограды дворца наместника. Прежде чем пойти на занятия, пошел посмотреть на эти чудовища. Около Пушкинского училища снаряд ушел в землю — виднеется только большое отверстие; другой зарылся в землю под оградой дома наместника; образовалась большая яма, засыпанная щебнем, мусором разбитой ограды. Один разбил будку торговца-китайца в щепы, и остался тут же на поверхности, не разорвавшись. Вокруг него собрался народ и стал спорить, из какого он орудия.
Но все убедились окончательно, что японцы начали бомбардировать не только форты и укрепления, но и гавань, и город 11-дюймовыми снарядами. Наступают времена все ужаснее и ужаснее.
Узнаю, что вчера же, ночью, где то впереди Орлиных батарей японцами вырезаны наши часовые. Случилось это, или оттого, что непосредственная близость неприятеля стала чем-то привычным, не столь ужасным, как это казалось в начале, или же вследствие непреодолимой усталости, перенапряжения нервов, перешедшего в апатию ко всему совершающемуся кругом. Явление, во всяком случае, печальное, весьма тревожное и может стать в нужную минуту роковым для крепости и для нас всех. [300]
Положим, это же проделывается, и очень нередко, и нашими солдатами. Все эти частичные ночные вылазки, внезапное нападение подкравшихся к передовым цепям и окопам, — не что иное, как бессердечное убийство измученных людей.
Да сама война — это сплошное убийство, кажущееся только со стороны нападающего и победителя геройством. А между тем это тот же бой гладиаторов: победитель — герой, его чествуют, им восторгаются, его награждают. А побежденный, и побежденный только потому, что в нужную минуту дрогнул у него один мускул или поскользнулась нога — такой же человек, как и победитель, — вдруг становится никому ненужной вещью, не стоящей никакого внимания, его вытаскивают, волокут по земле с арены — с глаз долой, про него все забыли.
У нас сейчас, как у израильтян во время голода в Синайской пустыне, появились перепела, и в большом изобилии. Китайцы приносят их огромными корзинами и продают даже по 20 копеек за сотню.
Как-никак, а все же большое подспорье в нашем скудном донельзя меню. И мирные жители города начали уже поедать конину. Но все как-то трудно к ней привыкнуть, бьют коней изувеченных и большей частью старых. А солдаты питаются ею уже давно. Сначала получали они консервированное мясо и солонину. Теперь, говорят, уже все это на исходе. Только у моряков есть еще большие запасы солонины.
С 12 часов 30 минут дня началась буря с севера, поднявшая массу пыли с песком; его несет прямо в глаза нашим солдатам. Надо опасаться, чтобы японцы не воспользовались этим и не начали где-нибудь наступления. Японцы стреляют, но нельзя разобрать, куда ложатся снаряды.
Передают, что вчера было, по одним сведениям, 13, по другим — 18 попаданий в «Пересвет»; двум матросам оторвало ноги, есть и более легкие ранения, повреждено и судно — одна пробоина под ватерлинией.
На днях наши вышибли японцев из ближайшего окопа, или сапы, и, заложив там мину, отступили — ждут сегодня наступления на этот пункт, чтобы взорвать.
Не отметил, что вчера после обеда, когда все еще продолжалась японская стрельба по гавани, и снаряды падали только [301] туда, на Перепелочную гору, где была пожарная каланча, взобралась группа сестер милосердия из Сводного госпиталя. Они там, кто сидя, кто стоя под зонтиками, наблюдали за падением снарядов в гавань, любовались давно не виданными окрестностями и поглядывали в сторону расположения японцев. С Перепелочной горы хорошо видны Волчьи горы и часть долины, занятой неприятелем. Вдруг — бух! — и снаряд разорвался тут же, на вершине горы, казалось, чуть ли не среди них. В момент все присели, пригнулись, затем вскочили и побежали врассыпную, бегут под гору, немного придя в себя, собрались снова в группу и спустились уже спокойно к госпиталю.
Японцы заметили их и пугнули, конечно, не подозревая, что привело их на гору одно безобидное любопытство.
Дружинники рассказывают, что утром приехал на место работ, где они копают укрытый ход сообщения, — углубленную дорогу через дамбу в новый город — генерал Стессель и разнес их на чем свет стоит за то, что вовремя не заметили его и не так отдали честь, вместо «спасибо» за уже законченный участок, он кричал и ругался:
— Я вас буду пороть без устали! А если еще раз замечу кого из дружинников пьяным — расстреляю!..
Это за чьи-то прежние прегрешения.
Вечер сегодня очень темный, буря свирепствует. Настоящий тайфун. На позициях то и дело блеснет огонь или матовая вспышка-другая, оттуда несется с бурею какой-то гул, но нельзя разобрать, что там творится.
Северная буря принесла с собой холод, он так и пронизывает тебя. Бедные солдаты! Особенно трудно тем, кто на часах и в патрулях, — песок засыпает глаза, ветер сшибает с ног, темно, опасно и холодно. Одно утешение в том, что японцы более чувствительны к холоду, а то, чего доброго, подвезли бы за ночь орудия и устроили бы грандиозный штурм. В такую ночь у нас одна надежда — на Бога; на людей надеяться невозможно.
Ночь на позициях прошла спокойно. Зато в городе буря завывала ужасно. На дворе она рвала и метала, свистела и выла, а в вентиляционных трубах блиндажа гудела густым басом. Спалось под эту музыку очень недурно.
Наступающий холод грозит отягчить жизнь осажденных недостатком теплой одежды. Сегодня встречаю извозчика-китайца, нарядившегося в пеструю стяженную женскую кофту, не успел я еще пройти улицу, как встречаю другого китайца — боя или повара, нарядившегося, сверх обычной одежды, в старый серый с красными атласными опушками шлафрок (халат) европейского покроя, красные большие кисти на таком же шнуре развеваются по ветру. Смешно. Но ведь если осада не будет снята до зимы, то мы увидим и не то еще, будем одеваться во что попало, лишь бы не замерзнуть.
Сегодня вышел снова «Новый край», его берут нарасхват. Вчера вышел приказ генерала Стесселя.
«№ 678. Военного корреспондента Ножина я лишаю права быть военным корреспондентом. — Свидетельство на право быть военным корреспондентом сдать в штаб крепости, а сему штабу представить в штаб укрепленного района. Вместе с сим — лишается права посещать батареи, форты и позиции».
Неизвестно, кто надоумил генерала Стесселя, что по законам он может лишить господина Ножина звания военного корреспондента (конечно, если имеются на то основания), но не запретить ему писать или газете печатать написанное им. Этим произвол как бы оформлен, но и только, покуда он не имеет неоспоримых причин — таких причин, которые можно бы было высказать открыто, гонения Стесселя остаются тем же произволом, личными расчетами — грязной историей.
Сегодня японцы бомбардировали гавань в течение 5 часов, замечательно удачно для нас — попал всего 1 снаряд, но он попал в плавучий лазарет Красного Креста, «Монголию».
Около 11 часов вечера началась ружейная перестрелка и канонада на крайнем правом фланге. Это первая там стрельба после взятия Дагушаня и Сяогушаня. [303]
Потом началась перестрелка и по направлению редутов, занятых японцами. Затем зататакали за Малой Орлиной батареей японские пулеметы{187}; им отвечали наши. На крайнем правом фланге стрельба прекратилась, раздаются лишь редкие раскаты орудийных выстрелов.
Сообщают, что вечером японцы обстреливали крайний наш правый фланг с моря, и в это время высадившийся там отряд японцев успел занять Сигнальную горку; говорят, мало кто из нашего небольшого отряда уцелел.
С 11-го часа японцы усиленно обстреливали Старый город — район церковной площади и северо-западный склон Военной горы, а потом перенесли огонь на гавань; временами слышатся особенные взрывы, потом как бы барабанная дробь... Поняли, что это падают шрапнельные пули на суда и железные крыши. Несколько шрапнелей упало в гавань и на набережную, но не слыхать, чтобы несли ранения людям.
Зашел знакомый и говорил мне, что наши миноносцы не бездействуют, а предпринимают еженощно довольно рискованные рейсы. Он же подтверждает, что по разным наблюдениям становится несомненным, что корреспонденты, высланные 16-го числа отсюда, были взяты японским крейсером и отвезены в бухту Луизы к японцам. Китайцы-лазутчики уверяют, что они видели этих корреспондентов в Дальнем, у японцев.
Бомбардировка продолжалась до 5 часов, временами она усиливалась до жестокости. Стреляли и 11-дюймовыми снарядами, но попаданий не было — падали все в воду. Зато обыкновенными снарядами (6-дюймовыми и 120-миллиметровыми) убиты 1 солдат и 1 матрос; ранен 1 унтер-офицер.
Не подлежит сомнению, что свист и вой неприятельских снарядов действует скверно на сердце — оно сжимается и как бы перестает биться; это должно сильно отозваться на нем и впоследствии. Думаю, что все пережитое и перечувствованное [304] нами в Артуре должно иметь пагубное влияние даже на совершенно здоровые сердца — ослабить их деятельность, и долго, если не всю жизнь, наши сердца не будут в состоянии спокойно переносить малейший шум, похожий на полет или разрыв орудийного снаряда. Иначе и быть не может.
Наконец и мне удалось увидать два номера иностранных газет. Не нашел в них ничего утешительного — все пишут в мрачных для нас красках.
Видимо, иностранцы уже начинают делить шкуру России, а также и артурцев...
Около 4 часов утра на северном небосклоне прошла грозовая туча, настолько близкая, что громовые раскаты ее смешиваются с редким орудийным огнем на позициях; также смешиваются орудийные вспышки с молнией. Спавший где-то на дворе мальчуган наших соседей стучался к матери в дверь.
— Мама, буди папу — Куропаткин идет!..
Потом грянул дождь с градом и грозой; шел более часа. Температура понижается.
Узнал, что японцы сброшены с Сигнальной горки на крайнем правом фланге, которую они заняли в прошлую ночь. Говорят — уничтожены.
В 8 часов вечера. Термометр показывает всего 9° тепла.
Японцы начали сегодня бомбардировку довольно рано и усилили огонь к обеду; среди обычного свиста через наши головы слышалось очень часто шипение 11-дюймовых бомб.
Только что мы собрались обедать, как один из 6-дюймовых снарядов упал совсем близко, в меблированные комнаты Пос-халиса и очень тяжело ранил старика — портового чиновника, ему оторвало руку и ногу. Он только вчера переехал сюда; говорят, боялся смерти и беспрестанно менял квартиры, ища более безопасную. Здесь, в самом центре обстреливаемой части города, он нашел совершенно уцелевший до сего времени дом и считал его местом вполне безопасным.
Сообщают, что сегодня вблизи дома генерала Стесселя легло 8 снарядов, 2 из них попало в верхний этаж и ранило кого-то из прислуги. Над этим смеются. [305]
— Это корреспонденты благодарят его за хороший обед!..
Генерал Стессель собирается — если еще будут его обстреливать — переехать в дом генерала Волкова, находящийся на склоне Перепелки; в этом доме имеется прекрасный подвал-блиндаж. Один из адъютантов генерала осматривал уже эту квартиру. Ее считают совсем безопасной, так как гора прикрывает дом со стороны японцев.
Один из 11-дюймовых снарядов попал сегодня в броненосец «Победу» или же «Полтаву».
Б., бывший у командира порта по делу, передает, что адмирал «шибко ругался» по телефону с начальником штаба Стес-селя — полковником Р. и грозил жаловаться в Петербург. О чем «ругались» — не знает. Неприятно слышать про эти раздоры в такое время.
Заходили Т-вы; они уже перестали ходить в блиндаж «трех статских советников» во время бомбардировок и на ночевку. Говорят, что собирающаяся там публика раздражает их своими разговорами, по вечерам не дают уснуть, играют в карты, хохочут, спорят.
Сегодня началась бомбардировка гавани 11-дюймовыми снарядами в 9 часов 50 минут утра; снаряды ложились около «Ретвизана», который стоит вблизи прохода в гавань, и также около «Полтавы». Потом наши суда, Перепелочная батарея, Тигровка и, кажется, Электрический утес или Плоский мыс начали отвечать японцам. На это японцы открыли огонь по городу залпами из 120-миллиметровых орудий. Много попаданий, но про человеческие жертвы не слышно.
Опять приходится отмечать, что со времени отъезда корреспондентов-иностранцев японцы бомбардируют город, мельницу и гавань более усиленно.
Зашел М. Л. и говорит, что в «Белом доме», т.е. у командира порта, все хорошо настроены: надеются быть освобожденными недели через две — три.
Ах, как все бы обрадовались этому, вздохнули бы наконец свободно, пообмылись бы и легли бы спокойно спать дома, раздевшись!.. [306]
Разве не скромны наши желания?
Дело улучшилось бы и насчет «чифана»{188}.
Бомбардировка длилась сегодня до 5 часов. Были попадания в «Ретвизан» и в «Полтаву», где начинался даже пожар; есть и человеческие жертвы. Сегодня пробило снарядами Отрядную церковь.
В. и Т. попали чуть-чуть что не под снаряды и отделались замечательно легко. Так как бомбардировка длилась целый день (а это продолжается уж сколько времени) и перерыва ждать долго, они пошли к цирюльнику. Вдруг, что называется перед самым их носом, рвутся два снаряда и сшибают их с ног. Т. говорит, что когда он очнулся, то начал соображать: жив ли он? Затем попытался встать.
Гляжу, говорит, В. отбросило к высокому тротуару и он, полусидя-полулежа, изображает из себя живой вопросительный знак. В это время нам навстречу бежит Ц. с окровавленным лицом; вскакиваем и бежим под гору, в блиндаж. Некогда размышлять. Их, оказывается, оглушило, Т., кроме того, получил небольшой осколочек в бедро, который ушел в тело с кусками платья, но рана не опасна — ему сделали перевязку и он ходит. Ц. тоже ранен легко — царапина осколком. Но пройди В. и Т. на шаг, на два дальше, поторопись Ц. им навстречу и — трудно надеяться, чтобы они остались живыми.
Бог, судьба, счастливый случай, целый ряд таких случаев — назовите как вам угодно, но одни уцелевают при величайшей опасности, тогда как другие погибают в то время, когда, казалось бы, никакой опасности и не было.
Прибыла джонка с почтой. 15 писем сдано в почтовую контору для рассылки адресатам. Пришла, конечно, и официальная почта и газеты. Скорее бы узнать, что творится на свете!
С половины восьмого утра японцы открыли по гавани огонь залпами из мелких и крупных орудий; стреляют очень жестоко. Они, должно быть, заметили, что суда наши перемещаются [307] в гавани и что «Ретвизан» вышел на рейд. «Полтава» подтянулась еще ближе к берегу.
Японцы стреляют то залпами, то из трех-четырех орудий подряд, как бы врассыпную. Электрический утес, Перепелочная и другие батареи отвечают им, но далеко не таким сильным огнем — нам нужно экономить снаряды{189}.
Снаряды попали в машинное отделение миноносца «Бойкий» и в корму другого миноносца, но особого вреда не причинили. Несколько попаданий было в так называемый артиллерийский городок, где произвели некоторые разрушения, человеческих жертв нет. Несколько 11-дюймовых снарядов задевали вершину Перепелочной горы и падали рикошетом в гавань.
К обеду японцы принялись обстреливать 11-дюймовыми бомбами Перепелочную батарею; выпустили по ней около 20 снарядов, но ни один не попал. Были близкие недолеты и перелеты то в одну сторону, то в другую. Видно, что эта батарея для них, что бельмо в глазу; сильно донимает она их своими морскими 6-дюймовыми орудиями. Командует ею лейтенант Сухомлин; говорят, очень дельный офицер. После обеда японские батареи молчали, но вечером, после того как «Ретвизан» отбил первую атаку японских миноносцев, батареи с правого фланга начали обстреливать редким огнем Старый город.
Официальную почту получил только Стессель. Говорят, будто Куропаткин имел еще два боя и подвинулся немного на юг; но никто не может сказать, где находится он теперь.
По китайским сведениям, японцы оттягиваются за Волчьи горы и направляются на север, по другим сведениям — они стягиваются к нашему правому флангу. В уход японских войск не верится. Жестокие бомбардировки гавани и города объясняют тем, что будто генерал Ноги ранен или убит и его заменил более энергичный генерал... который все же тратит попусту массу снарядов и воюет с мирными горожанами... [308]
Сообщают, что японцы сегодня здорово обстреляли батарею Крестовой горы и подбили на ней одно орудие. Туда потребовали портовых мастеровых для его исправления.
Был в Красном Кресте, навестил друзей и знакомых. Выздоровевший подпоручик Кальнин назначен временно на форт III — в самый центр огня; на его Заредутной батарее уцелело только одно орудие и им командует фейерверкер Пломодяло.
В. А. В. получил несколько писем: одно от жены, а два на имя покойного брата. Перелом руки срастается плохо, душевное состояние незавидно, должно быть, последствия контузии головы.
Н. В. В. поправляется, уверяет, что, по его мнению, у нас все же слабая точка — наш левый фланг, именно Высокая гора, — и что на ней следовало бы сильно укрепиться.
Замечательно, что господа офицеры неохотно дают сведения о своих убитых товарищах. Газета уже сколько времени приглашает всех сообщать ей данные для некрологов, а все еще не отмечены все павшие в бою и, хотя бы вкратце, их деятельность. Говорят, неоткуда взять материалов — офицеры-товарищи сваливают эту работу друг на друга — одному неохота писать, другому некогда. А следовало бы отметить в газете всех павших здесь за русское дело, помянуть добрым словом героев. Это было бы единственной наградой для многих, а также некоторым удовлетворением для родных и близких павшего.
Так называемая великая русская лень сказывается и тут. На позициях, конечно, не до того; но находящиеся в госпиталях могли бы помочь редакции в этом деле.
11 часов 30 минут ночи. Японцы все еще изредка стреляют по гавани.
2. Перелет японских пуль
Иду дальше, спрашиваю того, другого — не знают или говорят, что это там, в центре, были перестрелки, или же — стреляла Перепелка. Один из знакомых уверяет, будто наши миноносцы и канонерки ходили ночью к Дальнему, чтобы топить неприятельские транспорты. Поэтому будто «Ретвизан» не вошел вечером обратно в гавань, а лишь показал входные огни и, потушив все свои, остался на страже. Вошел же «Ретвизан» в гавань только утром. Наши суда шли к Дальнему вдоль берега и стреляли порой в море, для отвода глаз...
Что-то похоже на сказку. Спрашиваю, какие же результаты?
— Этого еще не знаем.
Иду дальше — «Ретвизан», действительно, вернулся в гавань и ошвартовался у подножья Перепелки, против управления морского пароходства — в местности, где еще никогда не стояли броненосцы. Сомнительно, чтобы японские снаряды не нашли его и здесь; а если он останется тут, то все прибережное население Перепелки рискует подвергаться ежедневной бомбардировке, так как будут и недолеты, и постепенная пристрелка.
Наконец, к обеду узнаю, будто ночью на правом фланге колонны японской пехоты и кавалерия нарвались на наши фугасы и уничтожены. Это более правдоподобное объяснение.
Ночью в нашей окрестности 11-дюймовым снарядом разбита одна фанза по Стрелковой улице и пробито здание полицейского правления. В первой находился один из ночевавших в ней; комната, в которой он спал, уцелела и он остался живым, в то время как весь дом был превращен в груду обломков, остальные же двое жильцов спаслись от верной гибели только потому, что засиделись в гостях. В полицейском управлении пробило крышу и стену навылет, снаряд не разорвался. Бывшие там чины и полицмейстер Тауц отделались одним испугом.
До 12 часов дня было тихо, и мы радовались праздничному отдыху. Вдруг залп — 3 снаряда — по городу, по району Военной горы... и так целые полчаса. Потом также вдруг и прекратилась бомбардировка. У нас одним снарядом пробило стену и [310] полконюшни; снаряд разорвался в земле, уже за второй стеной. Лошадь получила царапину в шею, должно быть, щепкой.
Вскоре забежал З. и сообщил, что в бывший морской штаб — ныне строевой отдел — попал снаряд и оторвал делопроизводителю штаба и следовательной комиссии Михаилу Львовичу Делакуру обе ноги ниже колен... Это ужасно! Мы только что с ним ходили по городу и расстались за несколько минут до первого залпа. Жаль симпатичного, скромного, трудолюбивого человека; у него семья, рискующая теперь потерять своего друга, отца, кормильца, средств никаких. Это ужасно! К чему эта жертва Молоху войны? Он, кажется, и муху не был способен обидеть — и вдруг стал жертвой войны. Перенесет ли он ампутацию при его вообще незавидном здоровье — это еще вопрос. Жаль доброго коллегу — чуткого, честного и бедного человека. Его отнесли в обморочном состоянии в хирургическое отделение морского госпиталя. Подвергли операции.
С 2 часов дня началась ожесточенная бомбардировка наших укреплений — района форта III. Перепелочная и береговые наши батареи помогают отбиваться.
В 3 часа бомбардировка позиции прекратилась. Сообщают, что в этой бомбардировке участвовали и японские канонерки из бухты Луизы, но наши дальнобойные орудия заставили их отойти.
Новость! Сегодняшний номер «Нового края» конфискован по приказанию генерала Стесселя. В нем был напечатан приказ генерала Кондратенко без разрешающей подписи генерала Стесселя. По уверению генерала Кондратенко, Стессель дал ему на это свое согласие, но лишь словесное. Вот этот приказ:
«Приказ по войскам сухопутной обороны крепости. 25 сентября 1904 г.№ 36. Прошу начальников участков обратить внимание разных командиров и разъяснить нижним чинам, что упорная оборона крепости, не щадя своей жизни, вызывается не только долгом присяги, но весьма важным государственным значением Порт-Артура.
Упорная оборона до последней капли крови, без всякой даже мысли о возможности сдачи в плен, вызывается, сверх [311] того еще и тем, что японцы, предпочитая сами смерть сдаче в плен, вне всякого сомнения, произведут, в случае успеха, общее истребление, не обращая ни малейшего внимания ни на красный крест, ни на раны, ни на пол, ни на возраст, как это и было ими сделано в 1895 году при взятии Артура.
Подтверждением изложенного может служить постоянная стрельба их по нашим санитарам и добивание наших раненых, случай которого имел даже место 22 сего сентября, при временном занятии Сигнальной горы.
Вследствие весьма важного значения Порт-Артура, не только Государь и вся наша родина с напряженным вниманием следят за ходом обороны, но и весь мир заинтересован ею, а потому положим все наши силы и нашу жизнь, чтобы оправдать доверие нашего Государя и достойно поддержать славу русского оружия на Дальнем Востоке».
Что в этом приказе преступного, отказываемся понимать. Тем не менее, говорят, что редактор газеты имел бурное объяснение с начальником штаба — чуть ли не грозили новым закрытием газеты за напечатание приказа. Дело кончилось конфискацией нерозданных номеров; номер печатается вновь, но без приказа.
Вся беда в том, что смели напечатать приказ без подписи генерала Стесселя — нарушили его монополию...
С 4 часов японцы бомбардируют редким огнем из 11-дюймовых орудий гавань — посылают через 5 или 10 минут по снаряду. Им отвечает одна из береговых батарей — Плоский мыс, Стрелковая или Лагерная.
Раз среди грохота телег, двуколок и экипажей показалось мне, что в направлении форта III идет залповая ружейная стрельба, но городской шум мешал расслышать с точностью. Очень возможно, что японцы пытаются после артиллерийской подготовки фронта штурмовать какое-либо из укреплений.
6 часов 15 минут. Сидел на горе, наблюдал и слушал, но не слыхать, чтобы японцы шли на штурм. Небо застлалось сегодня с утра серой пеленой. После заката солнца тучи казались особенно тяжелыми, мрачными над центром и правым флангом, казалось, что они прямо легли на зубчатые вершины нашего [312] сухопутного фронта, а туман все сгущался и производил давящий полумрак. Изредка в этом полумраке сверкнет огонек, потом слышен рокот, но сегодня совсем нельзя понять — стреляют ли наши орудия, или это прилетают неприятельские бомбы, или же, наконец, это шрапнель. Картина мрачная, угнетающая.
Неприятным диссонансом в это время является лихое выпиликиванье гармошкой трепака во дворе дома, занятого полицейской командой, слышно, как городовые подхватывают этот народный танец с прикрикиванием, с пристукиваньем каблуков. Должно быть, опять нашлась даровая выпивка. Рассказывают, что полицейские чины прекрасно знают, в какой из заколоченных китайских и других лавок имеются напитки и другие более ценные товары и как их добыть оттуда.
7 часов 30 минут. Только что затихла штурмовая стрельба по направленно форта III, но ненадолго и вновь разгорается лихорадочная перестрелка. Между ней видны орудийные вспышки и слышен рокот, то и дело взлетают боевые ракеты.
Сейчас сообщают, что еще днем отбит один штурм на форт III, значит, слух не обманул меня.
Другое известие — будто японцами занят капонир № 3. Не верится.
9 часов 10 минут. За это время несколько раз разгорался штурмовой ружейный огонь, сейчас только слышен редкий орудийный и отдельные ружейные щелчки. Японский прожектор направлен на форт III и его окрестности.
Японцы начали опять посылать в гавань свои И-дюймовые снаряды, некоторые как будто не долетают и рвутся на берегу, другие — слышно, как грохаются на землю, но не рвутся. Стреляют через промежутки от 10 до 16 минут, должно быть, из одного орудия.
Сейчас мне передавали, что на днях дружинников заставили приготовлять для генерала Стесселя квартиру в доме генерала Волкова, заставляли мыть полы, окна, натирать паркет воском и даже очищать и мыть ретирады. Некоторые из дружинников отказались наотрез от этой работы: «Копать окопы, траншеи и тому подобное не отказываемся, всегда готовы; знаем, что все это необходимо. [313]
Но эти работы мы находим не необходимыми, ни даже пристойными для дружины. Пусть нас повесят, но не хотим быть ни поломойками, ни... ассенизаторами для генерала Стесселя! Не видим в этом государственной необходимости!» Все же безответных заставили окончить эту работу.
Сейчас сообщили, что во время штурмов на форт III местами по городу летали японские пули и не совсем безобидные — около интендантских складов ранило солдата в руку, пробита кость. Новые прелести — новая опасность для мирного населения, новое стеснение движения.
Японцы стреляли по гавани ночью до 12 часов.
Оказывается, что на населенный склон Перепелки, к которому подтянулись наши суда, попадало за ночь много снарядов. Японцам шпионы-китайцы, вероятно, сообщили место нахождения наших судов и они теперь подбираются к ним со своими 11-дюймовыми снарядами. Впрочем, и с моря видны некоторые наши суда под Перепелкой.
Сведения о штурмах форта III подтверждаются; все попытки японцев отбиты, их урон огромный. Наши потери за вчерашний день, вечер и ночь — 18 убитых и около 60 человек раненых. Ночью, говорят, наши наступали, желая отвлечь внимание японцев на то время, как охотники наши прокрадывались к японским батареям, чтобы взорвать их орудия. Удалось ли им это — вопрос, но мы можем гордиться тем, что у нас всегда находятся охотники на такие безумно-отважные предприятия. Ночью японцы высадились на крайнем правом фланге и полезли было на Крестовую гору. Конечно, все — более полутораста человек — легли костьми. Стараются нащупать слабое место, чтоб забраться в тыл передовых позиции и, конечно, взорвать орудия на батареях, а то и пробраться в город. Маленькая удача на Сигнальной горе ободрила их.
У М.Л. Делакура ампутированы обе ноги. Несмотря на органический порок сердца он прекрасно выдержал операцию под хлороформом. Он ослаб, но бодр духом. Врачи надеются на его выздоровление. [314]
Только что пришел домой к обеду, как японцы послали залп по городу; один снаряд упал за нашими воротами, вырыл огромную яму.
Хотя бомбардировали город до 4 часов, но не слыхать, чтобы были человеческие жертвы. Все же хорошо, что люди в это время прячутся, иначе были бы всегда пострадавшие от осколков — совершенно бесполезные жертвы.
Нашу жизнь характеризует в некоторой степени приказ генерала Стесселя:
«№ 698 (25 сентября). Ввиду неоднократно поступающих заявлений, что содержатели торговых магазинов и лавок непомерно повысили цены на все предметы потребления, как-то: на белье, обувь и материалы на шитье их, а также на оставшиеся нераспроданными{190} жизненные припасы, — в последний раз вновь объявляю содержателям магазинов, лавок и других торговых заведений, что все предметы потребления обязательно должны продаваться по нормальным ценам, какие существовали до осады крепости.Я решительно не вижу никаких причин к повышению их, так как торговцы распродают большею частью заваль, оставшуюся от многих лет и которая покупается потребителями лишь по нужде, за неимением ничего лучшего, пользоваться же безвыходностью положением жителей и гарнизона осажденной крепости, по меньшей мере, недобросовестно.
Лиц, уличенных в неисполнении настоящего приказа, я буду подвергать штрафу в высшей мере, а затем закрою торговлю.
Комиссару по гражданской части и полиции наблюдать, чтобы приказ этот исполнялся в точности, и в случае неисполнения его составлять акты и представлять их мне».
И этот приказ появился поздновато, теперь уже мало осталось что продавать, и торговцы ловко применились к этим приказам и таксам, давно издаваемым городским советом. Желаешь [315] купить по таксе — нет такого товару, только немного оставили для себя. По «вольной» цене — изволь, уважу...
А в этом их не может изловить никакая власть, никакой надзор. Получивший товар не пойдет жаловаться, чтобы ему и впредь не отказывали. Торговцы, в свою очередь, жалуются на большие убытки. Впрочем, со времен Козьмы Минина не слыхать, чтобы наши купцы когда-либо, при каком бы то ни было большом бедствии оказывались большими патриотами. Уже начало войны дало тому отвратительные примеры их пользования случаем{191}.
У нас же торговый люд преимущественно иноплеменные — греки, турки, армяне, евреи и иностранцы, русских совсем немного.
Солдатам нашим становится все тяжелее и тяжелее относительно питания. С июня месяца начали с уменьшения мясной дачи; с 17 июля давалось им по ¼ фунта конины на человека 4 раза в неделю, с 8 сентября они получают ту же дачу только по 2 раза в неделю, с 16 сентября они получают сверх того только по 1/3 банки консервированного мяса по 2 раза в неделю. Голодновато при отсутствии корнеплодов и прочей растительной пищи.
Сегодня снова пронесся слух о купленных нашим правительством аргентинских крейсерах, которые, вероятно, прошли во Владивосток прямо Тихим океаном. Этому слуху нет основания не верить. Наше правительство имеет достаточно средств, а продавцы всегда найдутся. И здравый смысл говорит за эту покупку. Гибелью «Рюрика» и аварией «Богатыря» Владивостокская эскадра ослаблена наполовину — осталось всего 2 крейсера, и усилить ее необходимо. Если правда, что куплены 4 крейсера, да если они не уступают «Ниссину» и «Кассуге», то это представляет уже внушительную силу. Если Балтийский флот прошел во Владивосток, то, вероятно, для того, чтобы там немного пооправиться после дальнего перехода, затем дать сражение японскому флоту и идти на выручку Артура. Эти надежды оживляют нас снова. [316]
Японцы стреляли по городу до 4 часов дня.
Вечером, с 7 часов 33 минут они начали снова посылать в гавань и на береговую полосу свои 11-дюймовые бомбы — «тележки», «паровозы», «чемоданы», как мы их прозвали. Ну и вечерок!
Через каждые 2–3 минуты по снаряду; или же минут через 5 по два, один за другим. Земля вздрагивает от удара 16-пу-довой глыбы если даже она и не взрывается, письменный стол трясется, окна дребезжат, лампы, подсвечники бренчат. Большинство снарядов не рвется, но, тем не менее, они превращают своей тяжестью и инерцией дома в развалины. Падают они где-то близко. Прежде все интересовались, старались узнать, где упал последим снаряд, теперь же никто. Стреляют неопределенно, вразброс. Попадет в дом, даже в блиндаж — погибнем, а если мимо, то уцелеем. И к страшному шипению снарядов мы успели уже привыкнуть, оно уже не так сильно действует на нервы.
Сообщают, что генерал Стессель решил не переезжать на Перепелку, в дом генерала Волкова, так как вблизи падают японские снаряды. Перевезенные туда комнатные цветы увезли обратно.
В 5 часов утра слышал перестрелку, временами оживляющуюся — вот-вот начнется штурм, начнется лихорадочная непрерывная трескотня — залпы, взрывы... но нет, все стихает. На дворе сыро, холодно.
В 8 часов 15 минут. Перепелочная и еще какая-то батарея ближайшей части левого фланга открыли частый огонь, но ненадолго. Должно быть, заметили передвижение неприятельских частей или обоза.
К нам до обеда зашел Б-в, весь сияющий, и говорит, что прибыли три китайца — два солдата и один чиновник, привезли хорошие вести — война должна скоро окончиться. Но почему, не знает, не слышал подробностей. Китайцы ушли в штаб и туда созваны переводчики. [317]
Около 2 часов дня на Золотой горе собралось много народу, чего-то смотрят на море. Говорят, на море происходит стрельба, идет бой между нашими и японскими миноносцами. Все встревожены этим известием.
Наши миноносцы вскоре вернулись в гавань, говорят, их было по 9 штук с каждой стороны. Значит — наши не устояли, утекли. Обидно, что наши моряки все пасуют. Японцы сильнее техникой и, главное, духом. Их миноносцы быстроходнее и лучше вооружены; офицеры управляют ими, точно на маневрах, уклоняются от опасности, когда это нужно, и стремительно кидаются в атаку, когда это возможно. Не верится, чтобы наши миноносцы не могли принять бой с равным по числу врагом вблизи своей гавани и под защитой береговых батарей; если они решили и тут отступить, то нечего, конечно, рассчитывать на успех в открытом море. Обидно.
Эскадра наша в самом жалком положении — сколько времени ее обстреливают и надо ожидать, что, наконец, пристреляются к ней и она погибнет, так как деваться ей положительно некуда. Выйти на рейд?.. Но ей не устоять против минных атак; уйти же в море без орудий и боевых припасов на неисправленных судах — безумие. Остается одно — дожидаться выручки Балтийской эскадры с Владивостокским отрядом, усиленным аргентинскими броненосными крейсерами. Владивосток может остаться под охраной миноносцев и подводных лодок{192}, которые, по слухам, перевезены туда по железной дороге.
За день так и не удалось узнать, в чем именно заключаются приятные новости. Рассказывают, будто японской армии в Ляояне грозит плен. Значит — предстоит заключение мира. Но почему штабы не опубликуют этих известий? Разве что-нибудь другое — быть может, идет наш Балтийский флот с десантом?
Вечер точно такой же, как вчера; бомбы грохаются где-то на набережной, потрясая землю, заставляя вздрагивать людей. [318]
Дождик перестал, но тучи все же нависли так низко, что вспышки японских орудий отсвечивают как бы за облаками.
Широкий яркий луч японского прожектора лежит неподвижно, как бы застывший, поперек нашего фронта по направленно форта III; дымки от японской шрапнели, от наших орудий и взрывов бомб плывут красивыми облачками, порой снежно-белыми комочками попадают в лучи света этих прожекторов и расплываются очень медленно. Своеобразная красота.
Порой раздается ружейная трескотня, вроде небольшого боя, и видны какие-то вспышки, вроде взрывов — должно быть, разрываются ручные бомбочки...
Сколько ужасов! И вот — уже девятый месяц войны! К чему только не успели мы привыкнуть за это время, а в начале ведь все это казалось нам невыносимым. Чего-чего только мы не переиспытали, не перечувствовали! Иногда негодуем и ужасаемся, что столько времени приходится ночевать в блиндажах, там же отдыхать в обед, когда обыкновенно идет бомбардировка города.
Но если подумаешь, сколько людей томилось и сколько их томится посейчас волею судеб, вернее, обстоятельств — из-за стремления к свободе, этому естественному праву каждого человека, томятся в ужаснейших подземельях, где и сырости больше, и воздуху никакого, да еще на пище, еле поддерживающей жизнь, — то все то, что нам приходится переносить, кажется нам не самым ужасным на свете. Тяжело, но терпеть все еще возможно. При том, знаем, что не вечно продлится эта осада, когда-нибудь да освободят нас из этого заключения. И это утешает, ободряет.
Сегодня командир порта переехал на дачные места; вчера вблизи его блиндажа попал 11-дюймовый снаряд и разворотил чью-то квартиру. На дачных местах будто устраивают ему очень прочный блиндаж.
День прошел без бомбардировки города мелкими снарядами, зато 6 дней подряд жарили по нескольку часов, немилосердно. Вечером один из 11-дюймовых снарядов попал в городскую дешевую столовую, пробил стены, пролетел через комнаты и остался лежать под столом. В первой комнате еще ужинал персонал столовой и было несколько запоздавших посетителей. [319]
Снаряд пролетел через их головы, но не задел и не контузил никого; следовательно — снаряд попал только рикошетом.
В 10 часов 15 минут прошипел первый 11-дюймовый снаряд к гавани.
Чудный, ясный и довольно теплый вечер. Новолуние. Луна уже закатилась, зато звезды сияют ярко. Из порта доносится стук молотков, и слышно, как там работает паровой двигатель. Подкрадываются опасения, как бы японцы не услыхали этот стук и не начали опять стрелять по порту. Они обстреливали сегодня гавань 11-дюймовыми, 6-дюймовыми и 120-миллиметровыми до 7 часов 30 минут вечера. После обеда им усиленно отвечал «Ретвизан» из своих больших орудий. Земля дрожала, окна дребезжали и двери растворялись от этих выстрелов. Но это уже не пугает нас, а, наоборот, как бы удовлетворяет нас за японские бомбардировки:
— Так нате же и вам!
Перед обедом японцы обстреливали преимущественно Золотую гору, были попадания и на батарею. Но не слыхать, чтобы они причинили серьезный вред или чтобы были потери в людях. В «Пересвет» попало 10 снарядов.
Сегодня снова появились утешительные слухи, положим, довольно жиденькие, не совсем уверенные. Будто к нам идет на выручку генерал Сахаров со значительным отрядом и должен прибыть на Кинчжоу 30-го числа, т. е. завтра. У Куропаткина было несколько боев, и все удачные. Японцы пытались атаковать даже Мукден, но отбиты с огромным уроном. Куропаткин оттеснил их к Ляояну и продолжает наступать.
Вчера японцы заняли один железнодорожный мост против форта III.
С 9 часов японцы обстреливают гавань. [320]
Сегодня одним из 11-дюймовых снарядов отшибло угол у дома морского пароходства, а следующий упал на дорогу тут же, в то время как там проходило много народу. К счастью, никого не убило и не ранило; будто только одному ушибло ногу камнем{193}.
Скверная вещь — японцы пристреливаются к судам, которые стоят вблизи берега и этим же затрудняют движение по набережной, в Новый город и обратно, что крайне неудобно, так как эта дорога более других оживленна и необходима. Если так будет и впредь, то дело не обойдется без жертв, это место — угол вокруг подножья Перепелки — никак не минуешь, другой дороги нет.
Японцы обстреливали гавань до половины пятого вечера.
Сообщают, что на днях неприятельским снарядом разбит один из наших прожекторов на сухопутном фронте.
Луч японского прожектора лежит уже которую ночь неподвижно поперек района форта III; бледный луч нашего прожектора с левого фланга как бы старается его лизнуть, перехватить.
Досадно, что все у японцев лучше нашего. Прожектора их много сильнее наших; на убитых японских офицерах найдены чудные бинокли. А у нас с биноклями одно горе.
С 9 часов 35 минут до 10 часов 30 минут японцы сильно обстреляли город из мелких орудий; 11-дюймовыми обстреливают изредка гавань.
Один из снарядов попал в редакцию «Нового края». Пробита газетная кладовая, разрушена часть типографии; пострадал и кабинет секретаря. Один осколок пробил еще и наружную стену и вылетел на Пушкинскую улицу. К счастью, в момент попадания в этих помещениях не было никого. Затлевшую было бумагу затоптали прибежавшие служащие, иначе возник бы пожар. Часть газет разорвана взрывом на мелкие клочки. [321]
Вслед за этим снарядом попал другой в квартиру военного врача, против редакции. Остальные падали уже дальше к гавани. Один из них пробил в ресторане «Саратов» биллиардную комнату. Человеческих жертв нет.
В 1 час 20 минут японцы дали новый залп из трех орудий по городу и начали стрелять в одиночку. Наши батареи стали отвечать довольно сильным огнем. Особенно усердствует Перепелочная. Стрельба продолжалась полтора часа.
Вечером пошел в Красный Крест навестить друзей. В саду, между новым зданием и общиной сестер милосердия, попал в сферу японских перелетных пуль, но прошел благополучно. Довольно неприятное ощущение, когда мимо тебя все пшик да пшик...
Сообщают, что около театра Тифонтая убит такой пулей наповал, в голову, матрос; было несколько новых ранений в городе пулями.
Врачи жалуются, что стало меньше солнечных дней, а то солнце быстро залечивало раны. Как только возможно, выносили раненого на солнце и он поправлялся неимоверно скоро. Теперь процесс залечиванья идет уже медленнее.
В прошлую ночь японцы наступали на наши окопы (контрапроши) впереди форта III, но отбиты. Там будто сейчас еще видны трупы двух японских офицеров и около десятка солдат. На месте схватки собрано 85 японских ружей. Вчера нашей артиллерии удалось подбить несколько японских орудий.
Артиллеристы рассуждают, что артиллерия в нашей армии, сравнительно с японской, очень слаба. У нас «полагается» на дивизию пехоты одна бригада артиллерии, т. е. всего 4 батареи. Ныне выяснилось, что этого недостаточно, что следовало бы увеличить артиллерию вдвое против прежнего, т. е. чтобы на дивизию пехоты приходилось по две бригады артиллерии, а было бы еще лучше, если бы на каждый батальон пехоты приходилось по одной батарее. Ныне главная сила в артиллерии.
Зашел инженер Г. и говорит, что только что встретил Я-ва, который узнал в порту, будто японская армия разбита и передовые [322] отряды Северной армии около Кайджоу или даже Кин-чжоу. Все, конечно, обрадовались.
А. поехал в штаб района узнать, правда ли это. Р. сказал ему, что сведений об этом еще нет, но он допускает его достоверность; кроме того, он сообщил, что сейчас нужно ожидать штурма, так как замечено некоторое передвижение японских войск. Значит, мы обрадовались рановато{194}.
Позднее собралось нас целое общество, и началось обсуждение всевозможных злободневных вопросов. Одни уверяют, что между адмиралом Алексеевым и генералом Куропаткиным возникли недоразумения, главным образом, из-за того, что наместник все время настаивает на необходимости наступления и выручки Артура, а Куропаткин не решается. Другие говорят, что Куропаткин знает лучше, что он делает, что адмиралу не следовало бы вмешиваться в дела сухопутной армии.
Передают, что Куропаткин отдал генерала Засулича под суд за Тюренченский бой и что после неудачного боя под Вафан-гоу он сказал генералу Штакельбергу:
— Извольте немедленно отправиться в Петербург и лично доложить государю императору о ваших боевых успехах!..
Это выставляется доказательством энергии Куропаткина. К. слышал, будто Куропаткин сам виноват в этих неудачах, даже больше, чем генералы Засулич и Штакельберг. Право, не знаешь, чему верить, чему нет. Все это может потом оказаться плодом фантазии осажденных, как прочие всевозможные слухи.
Большинство артурцев верят в Куропаткина и приписывают все недочеты наместнику. Это, пожалуй, не совсем справедливо: Куропаткин был сам в Артуре, видал все недочеты крепости, мог позаботиться об обеспечении Артура провиантом и боевыми припасами, а также увеличить его гарнизон. [323]
Говорят, что Куропаткин, а не наместник приказал отправить коренной артурский гарнизон, знавший окрестность крепости, на Ялу. Все это, конечно, выяснится в будущем.
Странно — в который уже раз какие-то китайцы приносят к нам известие о готовящемся отступлении японцев; на самом деле японцы после этого штурмуют крепость. Что же это — желание усыпить нашу бдительность в пользу японцев, или же наши разведчики ничего не знают; или же, наконец, эти заведомо ложные сведения распространяются самим штабом в целях поднятия духа гарнизона? Как ни стараешься узнать, откуда взялись эти сведения, не добьешься ничего. Все как бы сходятся в штабе генерала Стесселя и появляются оттуда же.
Получил целую серию характерных приказов генерала Стесселя, которые привожу здесь дословно.
Первый из них доказывает, что генерал Стессель не придумал в разгаре августовских штурмов — 8-го числа — ничего лучшего, как издать приказ о последних (!) японских резервах, желая этой заведомой неправдой помочь отстоять крепость; это в то время, когда сражающимся было совсем не до чтения его приказов и когда нельзя было даже подумать о доставлении этого приказа на боевые позиции. Второй показывает, как составлялись у нас комиссии для исследования дефектов инженерного дела; но в актах находим все таки много интересных данных. (Некоторые не совсем доверяют этим данным.)
Впрочем, читатель найдет в каждом приказе интересные сведения в том или ином отношении.
«Приказ по войскам Квантунского Укрепленного района. Августа 8 дня 1904 г. Кр. Порт-Артур.№ 514 (экстренно). От пленного раненого японца узнано, что из Дальнего сюда прибыл их последний резерв до 10 тысяч. Вы, славные защитники, держитесь уже давно против впятеро сильнейшего врага, потери японцев громадны, несоизмеримо больше нашего, надо напрячь все усилия, чтобы и последние их резервы растрепать так же, как Вы упразднили их Дивизии. Надеюсь на помощь Бога и на Вашу беззаветную храбрость». [324]
«Августа 29 дня 1904 г. Кр. Порт-Артур.
№ 592. При сем объявляются акты комиссии за № 382 и 383, состоявшейся 12-го сего августа, относительно повреждений в бетонных сооружениях от неприятельских снарядов на форте № 1 и на батарее Лит. Б.»
«Акт № 383. Во исполнение приказа по Войскам Квэнтун-ского Укрепленного района от 10-го августа за № 515, комиссия под председательством Генерал-майора Никитина, при членах полковнике Григоренко, подполковниках: Крестинском и Рашев-ском и штабс-капитане Сахарове, 12-го сего Августа 1904 года осматривали на месте повреждения в бетонных сооружениях от неприятельских снарядов на форте I и на батарее Лит. Б.
Осмотр показал следующее: на форту 1-м 15-сантиметровая фугасная бомба, попавшая в нижний край щеки свода, отбила угол, сделав выбоину длиною и шириною тридцать соток сажени при наибольшей глубине в десять соток сажени; в другом таком же месте 16-сантиметровый фугасный снаряд сделал выбоину с наибольшей шириною в пятьдесят соток сажени, длиною в четыре фута и наибольшей глубиной семнадцать соток сажени у нижнего угла. Над сводом левого порохового погреба такой же снаряд сделал наверху воронку длиною сорок соток сажени, шириною тридцать соток и наибольшей глубиною десять соток сажени. Трещин в сводах нигде нет. На батарее Лит. Б: в батарею с 6 до 12 августа попало несколько тысяч неприятельских 12– и 15-сантиметровых снарядов, из которых несколько сотен и никак не менее 300 штук, а по заявлению артиллерийских офицеров около 500, разорвались на бетонных сооружениях и произвели следующие повреждения. Большая часть верхней поверхности бетона изрыта выбоинами, имеются некоторые воронки глубиною от одного до двух футов; над одним из казематов, где в одно и то же место легло несколько снарядов, в своде воронка глубиною на половину толщины свода, и внутри имеется трещина по направляющей линии свода. В других местах трещин нет, и ни один каземат не пробит. Особенно пострадали углы. Фотография с наиболее поврежденного угла при сем прилагается. Точного обмера воронок нельзя было произвести, так как батарея находится все время под беспрерывным обстреливанием». [325]
«Акт№ 382.12-го сего августа 1904 года комиссия, осматривая повреждения в бетоне, одновременно выяснила о действиях фугасов следующее, все фугасы между фортами взрываются гальваническим током. Затруднение в уничтожении на форту I неразорвавшегося неприятельского снаряда. Э-го августа пироксилиновым патроном с бикфордовым шнуром произошло оттого, что патрон, полученный еще на передовых позициях два с лишним месяца тому назад перевозился в чемодане и перед зажиганием конец шнура с фитилем должен был быть оправлен. И капсюль, и бикфордов шнур, и фитиль действовали, а соединения этих частей от перевозок были потревожены. Что касается фугасов, то с 7 до 10 августа взорвано от батареи Лит. Б. до форта III не менее восемнадцати камнеметов и мин. Кроме того, в деревне Шуйшиен взорвано два больших заряда, а также, по заявлению артиллерийских офицеров, удачно действовали фугасы влево от Угловой горы. По донесению поручика Дебогорий-Мок-риевича, обошедшего в ночь с 9. на 10 августа места взрывов, около них много трупов и оружия, между которыми на одном из фугасов найдено 2 офицерских сабли и рожок».
«Сентября 10 дня 1904 г. Кр. Порт-Артур.
№ 637 (экстренно). 6, 7, 8 и 9 числа шли ожесточенные штурмы с переменным счастьем. Важный для нас пункт, Высокая гора, был облеплен японцами; они лезли дни и ночи, много там храбрых легло. Сегодня в 4 часа 45 минут утра от храброго из храбрейших полковника Ирмана я получил следующее донесение:
«С вечера шел сильный бой на Высокой горе с наступающими японцами. Около 1 часу ночи нашим охотникам, высланным вперед с пироксилиновыми зарядами, удалось разрушить блиндаж в нашем окопе, который занимали японцы и где стоял их пулемет; воспользовавшись паникой, вызванной у неприятеля взрывами 18-фунтовых зарядов пироксилина, комендант горы штабс-капитан Сычев приказал атаковать и занять окопы. Потери у неприятеля громадные; у наших сильный подъем духа. Отличились все, а особенно лейтенант Подгурский, руководивший бросанием пироксилиновых зарядов и даже сам бросавший их. Его энергии и храбрости мы обязаны тому, что блиндаж был разрушен. Полковник Ирман». [326]
Слава и благодарение Богу, Слава Войскам-героям, Слава Ирману, Сычеву, Подгурскому, Слава всем героям Начальникам и Офицерам, Слава и благодарность героям, охотникам, взорвавшим блиндаж. Бог дал нам возможность отбить врага, молитесь ему. П. П. Начальник Квантунского Укрепленного района генерал-адъютант Стессель».
«Сентября 18 дня 1904 г. Кр. Порт-Артур.
№ 672 (не подлежит оглашению. Экстренно). Сего числа японцы примерно из-за Сахарной Головы{195} открыли огонь из 11-дюймовых мортир по фортам № 2 и 3 и произвели кое-какие повреждения. Положение неприятеля, в силу полного господства на море и близости сухопутной базы — Дальний — с железной дорогой исключительно благоприятное, и хотя местные инженеры могли, может быть, не предусмотреть, что с суши будут бить снарядами 11-го калибра, так как в осадных парках подобных калибров нет, но местные инженеры должны были настоятельно указывать, что ввиду близости моря по фортам нашим может бить и артиллерия с эскадры противника, а потому и своды, хотя и на сухопутных фортах, должны быть от орудий 10–12-дюймовых калибра. Ну, да! Теперь об этом говорить нечего! Предписываю полковнику Григоренко лично руководить работами по усилению сопротивления бетона на № 2 и 3, употребив все средства к выполнению сего в кратчайшие срок»{196}.
«№ 681. За смелую вылазку в ночь на 19 сентября объявляю мою благодарность начальнику команды 15-го Восточно-Сибирского стрелкового полка штабс-капитану фон Бурзи. — Молодцам стрелкам объявляю «спасибо»{197}.
«№ 729 (2 октября 1904 г.). Тиф увеличился, причина известная и постоянная — вода, а я прибавлю: и свинство, грязь; загаживание местности, отправление естественных надобностей повсеместно; какая-то особая халатность ко всему; посмотрите, [327] что делается возле некоторых колодцев, ведь стоит зеленая грязь. Особенную клоаку представляют: овраг, ведущий от завода Ноюкса, казармы 10-го полка, где теперь моряки; морские казармы в Новом городе, здесь у самих ворот все выбрасывают. Где наша Санитарная комиссия{198}, которая в мирное время исписала целые стопы бумаги, а сама теперь ни за чем не смотрит; где Городской голова, первый ответчик за санитарное состояние города, где полиция: все и вся отсутствуют; отсутствуют по понятным для всех причинам. Но не делая ничего, кроме, разумеется, марания бумаги, содержание продолжают получать полностью. Мне важно здоровье офицеров и солдат, а между тем они-то и болеют. Приказываю строго, и в последний раз, городской администрации немедля все привести в порядок, иначе предам Военному суду, как за неисполнение своих обязанностей и неоднократных моих приказаний. Возле мест биваков следить за санитарным состоянием войсковому начальству, а особливо полковым и прочим войсковым врачам, донося об антисанитарном состоянии корпусному врачу 3-го Сибирского армейского корпуса для доклада мне.
Городскому голове подполковнику Вершинину ежедневно подробно осматривать город, считая это главным, а не писание бумаг. Прошу коменданта крепости лично и через начальника своего штаба проверять исполнение сего важного требования; всякий бывший в походах и в войнах отлично помнит, что за бич эпидемическая болезнь, с которой не справились в самом начале. Инспектору госпиталей осматривать чаще госпиталя и около их; свинство и грязь везде; ведь посмотрите, что делается у Дальнинского госпиталя. — П. П. Начальник Квантунского Укрепленного района, Генерал-Адъютант Стессель». [328]
«В. Нужное.
Приказание по Войскам Квантунского Укрепленного района.
№ 58 (сентября 28 дня 1904 г. Кр. Порт-Артур). Начальник Квантунского Укрепленного района приказал: ввиду того, что в Штаб района почти весь наличный запас японской восковой бумаги и литографской переводной краски для печатания приказов по Войскам Квантунского укрепленного района истощился, предлагаю всем частям войск, получившим приказы и приказания и желающим продолжать получать таковые, то прислать, по мере возможности, означенных выше материалов в Штаб района, так как таковых в настоящее время не представляется возможным достать за неимением в магазинах Порт-Артура. — Подписал: Начальник Штаба Полковник Рейс».
Как примеры храбрости, стойкости и самоотверженности гарнизона привожу сведения о некоторых нижних чинах, награжденных знаком отличия военного ордена (солдатским Георгиевским крестом):
Батареи литера Б фельдфебель Иван Колесников, будучи 11 августа сильно ранен осколком гранаты в голову, только 16 августа отправлен в госпиталь, а остальное время находился в строю и командовал батареей.
Форта V младший фейерверкер Дмитрий Попов, бомбар-дир-лабораторист Алексей Дикий и канонир Федор Устинов 9 августа, когда на форту от попавшего неприятельского снаряда загорелся батарейный пороховой погреб с порохом и снаряженными гильзами, бросились тушить пожар, рискуя каждую минуту взлететь на воздух от взрыва и быть убитыми от неприятельских снарядов, сыпавшихся на батарею во время пожара, и от своих рвавшихся гильз, они подавали пример другим и ободряли товарищей, благодаря чему пожар был скоро прекращен.
5-го Восточно-Сибирского стрелкового полка младший унтер-офицер Михаил Носков и стрелок Андрей Волков в ночь с 10 на 11 сентября вызвались охотниками на вылазку осмотреть Длинную гору, занятую неприятелем, когда высмотрели расположение неприятеля, подкрались к окопам, собрали 8 винтовок и одну пулеметную ленту с патронами, оставленную нашими [329] войсками, и возвратились благополучно, сдали все в штаб полка. Того же полка младший унтер-офицер Михаил Чернов отличился в боях на Высокой горе 6, 7 и 8 сентября. В начале боя получил рану в голову, перевязавшись, он возвратился в строй; через некоторое время он опять был ранен в шею, и опять, после перевязки, вернулся в строй. Потом он еще два раза был ранен в левую руку навылет, и снова возвратился в строй, где оставался до конца боя; примером личной храбрости ободрял измученных трехдневным боем людей своей роты.
5-й роты Квантунского флотского экипажа матрос 1-й статьи Илья Сотников награжден за то, что во время атаки японцами вершины между Длинной и Дивизионной горами вынес под сильным артиллерийским огнем раненого своего командира, капитана 2 ранга Циммермана.
Факты эти говорят за себя. Повторяю, что это лишь незначительные, попавшиеся мне под руку примеры.
3. Новые уступки
11 часов 15 минут утра. Полчаса тому назад японцы послали один большой снаряд высоко над городом, по направлению к батареям Тигрового полуострова. Сейчас обстреливают укрепления района форта III бомбами и шрапнелью. Наши батареи отвечают, Перепелочная послала несколько снарядов. Японцы замолчали.
12 часов 15 минут дня. Ровно через час пролетел еще один крупный неприятельский снаряд к Тигровому полуострову. Снова бомбардируют наши позиции.
3 часа 30 минут. С полчаса слышен штурмовой огонь по направленно форта III; сплошной ружейный и пулеметный огонь, шрапнель беспрестанно рвется над местом боя, вершина наших укреплений дымит от взрывов фугасных бомб. [330]
4 часа 10 минут. Ружейный огонь затихает. Зато японская артиллерия бомбардирует как бы залпами то одну, то другую вершину. Наши батареи берегового фронта, с Золотой до Крестовой горы, развили сильный ответный огонь; Перепелочная батарея лихо громит неприятеля, который ей хорошо виден.
4 часа 30 минут. Стрельба утихает все более и более, лишь порой ружейный огонь вдруг разгорается снова, и снова тихо. Орудия, как засыпающие чудовища, все еще нет-нет изрыгают клубы дыма. Кажется, что все вот-вот совсем утихнет, но вдруг начинает снова трещать, как угасающий костер, когда бросишь на него свежие дрова.
5 часов. Сейчас было снова усилился артиллерийский огонь, особенно шрапнельный, но ненадолго. Ружейный огонь все еще продолжается. Японцы начали снова посылать через город свои 11-дюймовые снаряды. Оказывается, что они обстреливают не Тигровый полуостров, а выведенный за Золотую гору крейсер «Баян».
«Ретвизан» послал несколько снарядов по адресу японских 11-дюймовых батарей через батарею литера Б. 5 часов 50 минут; затишье. Штурм отбит.
9 часов 15 минут. На позициях полное затишье.
По дороге в Красный Крест встретил раненого солдата, от которого узнал, что капонир № 3 пришлось оставить, не было мочи держаться, артиллерийским огнем разрушены все прикрытия; отступили за вал. Солдат этот ранен в спину шрапнельной пулей, которая засела в позвоночнике. Говорит, хотел было остаться в строю, но доктор прогнал в госпиталь.
— Досадно, — говорит он, — когда в прошлый раз меня ранило, я, по крайней мере, знал, за что: тогда уложил я человек 15 японцев. А на этот раз так, ни за что!.. Но ничего, поправлюсь и отомщу же им!
Сегодня в саду Kpacndro Креста падало много перелетных пуль. Одна из пуль пробила окно в палате (в которой лежат артиллеристы штабс-капитан Высоких, поручик Приклонский и мичман Вещицкий) и пробила металлическую кружку. Следовательно, такая пуля может убить человека наповал.
10 часов вечера. Ружейный и пулеметный огонь разгорается вновь около форта III. [331]
10 часов 45 минут. Перестрелка продолжалась недолго.
12 часов 30 минут. Небо ясное, звездное. Очень редко ружейный выстрел, другой, будто сквозь сон тявкнула дворняжка. Еще реже зарычит какое-либо орудие, как большая цепная собака, и снова все тихо.
Сообщают, что в «Баян», выведенный вчера на рейд, попали 3 снаряда и причинили довольно серьезные повреждения.
Вчера вечером, около 10 часов, наши было пытались вновь завладеть капониром № 3, но это не удалось; при этом ранен 1 офицер и несколько солдат. По рассказам пришедших с позиции, японцы подкопались во всех мертвых пространствах (а таких пространств, по характеру местности, у нас много!) совсем близко к нашим позициям, засели у нас под носом. Немудрено, что поэтому теперь придется чаще и чаще делать такие «маленькие уступки», как вчера капонира № 3. Положим, это еще не значит, что Артур будет взят японцами.
Наконец должна же подоспеть и помощь!
Новые слухи: 1) остатки японских армий, около 100 тысяч человек, отступили в Корею. Линевич не успел преградить им путь; 2) адмирал Скрыдлов потопил весь японский флот, но и сам погиб вместе с крейсером «Россия» и 3) Балтийская эскадра около Шанхая; она имела уже бой, в котором погибли 4 японских крейсера и 18 миноносцев. С 7 часов вечера японцы бомбардировали гавань 11-дюймовыми снарядами залпами из двух орудий. Наблюдал за вспышками японских мортир; одна появляется левее, а другая правее Залитерной батареи — следовательно, орудия стоят у них на большом расстоянии друг от друга. Стреляли всего около часу, из всех снарядов взорвался лишь один; пока не знаю, во что он попал — в судно ли, в здание ли какое-либо, или же просто на берег.
По городу сегодня не стреляли вовсе.
В редакции жалуются, что им не дают из штаба и не разрешают печатать ровно никаких сведений о ходе военных событий. Будто войны совсем нет. [332]
Узнал, что вчера во время бомбардировки позиций погибла от 11-дюймового снаряда женщина-стрелок Харитина Короткевич, явившаяся на Квантуй вслед за мужем-запасным и разделявшая с ним всю боевую жизнь; она давно носила солдатскую одежду и несла активную службу на передовых позициях.
Сообщают, что в последнее время японцы начали бросать на форт II и в других местах в наши окопы какие-то жестяные банки со взрывчатым веществом — своего рода мины. Взрыв такой мины ранит и убивает много людей.
Сегодня мы узнали, что только вчера генерал Горбатовский назначен вновь начальником боевого фронта на правом фланге и что после отбития августовских штурмов он находился как бы не в милости, должен был заведывать хозяйством 7-й дивизии, во время последних боев он ходил по позициям лишь в качестве наблюдателя. Это известие удивило нас немало.
Оказывается, что когда после счастливо отбитого в ночь на 11 августа прорыва японцев (этим и кончились бешеные августовские штурмы) солдаты увели, почти унесли на руках генерала Горбатовского с Заредутной батареи под Скалистый кряж, чтобы не подвергать жизнь генерала опасности, так как японцы начали снова бомбардировать батареи, он заплакал, растроганный заботой о нем солдат, нервы были перенапряжены почти непрерывным боем в течение пяти суток, ему за это время не пришлось и подумать о том, чтобы уснуть, отдохнуть — японцы или бомбардировали, или же штурмовали фронт, которым он командовал, постоянно и всюду нужно было наблюдать и распоряжаться. Поэтому немудрено, что когда бой, наконец, утих, то генерал крепко заснул на голых камнях под Скалистым кряжем. В то же утро он попросил приехавшего на этот фронт начальника всей обороны генерала Кондратенко, чтобы ему дали дня два-три отдыха, так как он иначе не в силах находиться на должной высоте исполнения своих обязанностей — при переутомлении могут случиться оплошности. Тотчас дали ему этот отдых, его заменил генерал Надеин, командир бригады 4-й дивизии. Но когда он явился по истечении трех дней в [333] штаб, чтобы отправиться вновь на свои позиции, его спрашивают, как его здоровье?..
— Помилуйте, — возражает он, — я вовсе не болел! Мне нужен был лишь отдых, нужно было выспаться, очувствоваться, вымыться, надеть чистое белье! Вот я и отдохнул.
Но к нему отнеслись как-то странно, чуть не хихикали над ним, рассказывает об этом очевидец инцидента К.
Это озадачило Горбатовского. Когда ему предложили разделить фронт с генералом Надеиным пополам, причем на его долю выпадал совсем не атакуемый крайний правый фланг, он отказался от этого, сказал, что в таком случае он не желает мешать генералу Надеину, не видит пользы от такого раздела фронта на два участка и займется лучше хозяйственными делами дивизии.
За это время будто генерал Фок успел убедить генерала Стесселя в том, что попытки завладеть обратно редутами № 1 и 2 были напрасным истреблением людей{199} и что в этом виноват Горбатовский, хотя как тот, так и другой прекрасно знали, что контратаки производились по распоряжению генерала Смирнова, не пожелавшего отдавать позицию за позицией без попытки удержать ее за собою. В то же время кто-то пустил инсинуацию (вероятно, тот же Фок, который не стеснялся кивать на Петра и наделял всех, кто с ним не соглашался, нелестными эпитетами), будто Горбатовский струсил и с ним будто случилось расстройство желудка. Такая подлость! И все это только потому, что генерал Горбатовский явно выказал нежелание согласиться с теориями Фока «о сохранении гарнизона», приведшими нас уже к стольким пагубным последствиям, с теориями, которыми последний ловко прикрывал свою неспособность и прочие отрицательные качества полководца. И Горбатовский сторонник сохранения гарнизона, но лишь при условии сохранения самой крепости. Причиной инсинуаций было еще столкновение из-за резервов, в котором Фок оказался побежденным, а также и то, что Горбатовский уже действительно отличился, между тем как отличия Фока заключались лишь в донесениях [334] генерала Стесселя и мотивированы Бог знает чем и как. Но вот когда японцы вновь завладели кое-чем на атакуемом фронте и дело становилось вновь опасным, признали необходимым послать туда того же Горбатовского вместо Надеина.
10 часов 15 минут вечера. Погода отвратительная — небо мутное, сильная холодная буря с песком бьет в глаза; крыши, ворота, двери стучат. На позициях слышна перестрелка, но нельзя разобрать, что там творится. Трудно солдатам в такую погоду, очень трудно, конечно и японцам не легче.
В 7 часов утра рота стрелков ушла на позиции, по направлению форта III, должно быть из резерва.
С 8 часов утра идет на позициях орудийная перестрелка.
Сегодня появился целый рой слухов.
Балтийский флот всего на расстоянии 100 часов ходу от Артура.
Куропаткин и Линевич совсем отрезали японцев от Ляодунского побережья; им остались два пути: или на север, или на Инкоу.
Эскадра адмирала Камимуры уничтожена (раньше сообщали, что уничтожен весь японский флот), но при этом погиб наш крейсер «Россия».
Будто вновь прибывший шпион-китаец сообщает, что армия генерала Куроки разбита наголову, генерал Нодзу успел посадить свою армию в Инкоу на транспорты и убраться в Японию, генерал Оку идет на помощь генералу Ноги, на Порт-Артур, но должен наткнуться у Кинчжоу на заслон генерала Мищенко.
К 21-му октября Артур должен быть освобожден в подарок царю на десятилетие вступления на престол.
В 12 часов 30 минут началась бомбардировка гавани 11-дюймовыми снарядами; первый упал вблизи «Полтавы» в воду.
Зашел сапер-капитан Линдер; он уверен, что крепость может продержаться еще несколько месяцев. У него около редутов [335] № 1 и 2 готова минная галерея, ждут лишь удобного момента, чтобы взорвать{200}. [336]
Позднее собралось у нас еще несколько офицеров. Обсуждались новые слухи. Высказывалось еще раз сожаление, что коренной артурский гарнизон отправлен на Ялу; здесь он принес бы много пользы делу обороны своим знакомством с местностью, в которой он много маневрировал. В этом ныне приходится убеждаться на каждом шагу{201}.
После обеда японцы усиленно бомбардировали батарею литера Б.
Вечером в течение полутора часов обстреливали 11-дюймовками район редакции, складов Гинсбурга и близлежащей набережной. Земля дрожала от падения тяжелых снарядов, из которых взорвался лишь один.
Сегодня послали дружинников на саперные работы около форта III — на сооружение второй линии обороны. Японцы утром обстреливали этот форт.
9 часов 15 минут вечера. Вечер чудный, лунный, но холодный; небо ясное. Зашел Г-ский и сообщил неблагоприятный для нас слух: японцы будто получают 50 тысяч человек подкрепления из северных армий и строят массу новых батарей; выпустили прокламацию, обращенную к китайцам, в которой говорят, что они не думают отступить из-под Артура, будут биться до последнего, пока не возьмут крепость.
Далее он рассказывал, как он в воскресенье, во время боя, обходил позиции с И.П. Балашовым и А.Л. Тарданом. Говорит, много интересных наблюдений. По его мнению, японцы серьезно подкопались к нашим фортам и, пожалуй, возьмут форт II следующим штурмом; он опасается японских минных галерей и не верит талантам наших саперов, говорит, что с нашей стороны [337] все работы ведутся вяло, как-то не так... Не хватает рабочих рук.
10 часов 5 минут. Слышу, ружейная перестрелка оживилась; грохочут и пушки. Выхожу. Огромная полоса облаков, откуда не возьмись, застилает северный небосклон; поднялся ветер, стало еще холоднее. Щелканье ружейных выстрелов доносится вновь яснее; будто перестрелка происходит совсем близко.
Обычная перестрелка, которая уже затихает.
Вечером, с 11 часов японцы бомбардировали гавань и Перепелку; в так называемый Железнодорожный городок упало 4 снаряда, разрушена квартира доктора Константинова, были попадания в «Севастополь» и «Ретвизан», в последнего целых три снаряда, из коих один сделал подводную пробоину. Человеческих жертв нет ни на судах, ни на берегу.
На «Ретвизане» того мнения, что японцы стреляют из вновь поставленных орудий.
Сегодня кто-то пустил по городу предположение, что японцы потому не стреляют по жилищу генерала Стесселя, что это не в их интересах; убить его значило бы прямо вредить себе... Всюду слышишь, как это мнение комментируется с нескрываемым удовольствием.
В 7 часов вечера. Всего 4° тепла.
С 9 часов японцы начали стрелять по направлению береговых батарей левее Электрического утеса.
В Красном Кресте узнал, что прошлой ночью была вылазка у форта II для выяснения японских работ в мертвом пространстве гласиса. Застали японцев врасплох, часть их перебили, другие бросились к колодцам минных галерей. Эти-то галереи и нужно было обнаружить. Колодцев будто оказалось два, по обеим сторонам форта; их взорвали пироксилином. Только очень жаль, что при этом очень тяжело ранен начальник вылазки, за-уряд-прапорщик, сапер, кавалер всех степеней солдатского Георгия Марченко. Он ранен в кишечник; при перевязке пришлось вырезать около 2 аршин кишки; его считают погибшим. Говорят, что результаты вылазки не стоят этой жертвы, так как, [338] по другой версии, колодцы остались неразрушенными — пироксилиновые шашки не взорвались.
Оказывается, что японцы вечером обстреляли район Пресного озера, разбили здания пятого госпиталя; люди разбежались, никто не ранен.
Сообщают, что вчера поручику Соломонову удалось сбить японский пулемет, давно досаждавший нашим своей меткостью; будто попал и в бойницу замечательно точно. Только вчера обнаружили его и разбили вторым снарядом вдребезги; убиты 2 пулеметчика. Все это хорошо, если бы у японцев нечем было заменить разбитый пулемет. По наблюдениям наших офицеров и солдат, у них не менее двух пулеметов на каждую роту пехоты. Это сила, с которой справиться нелегко. А у нас?..
С. принес известие, будто горит город Дальний; так сообщили с Ляотешаня. Если это правда, то не отступают ли японцы на самом деле? Он же говорит, что если только установится попутный ветер, то нужно ожидать из Чифу много джонок. Дай-то Бог!
После обеда Б. сообщает, будто пришла одна джонка.
Встретил мичмана М., участвовавшего в морском бою 28 июля; он соглашается со статьей в шанхайском «Ostasiat. Lloyd», что была возможность разбить японцев. Говорит, команды и младшие офицеры вели себя во время боя выше всяких похвал. Не было только руководителя эскадрой.
Поручик Р. говорит, что бросаемые японцами на форт II жестяные коробки-мины причиняют своими взрывами небольшие повреждения, но лоскутами жести ранено в один день 18 человек. Раны резаные — тело изрезано, точно ножом.
С 8 часов бомбардируют Перепелочную батарею и гавань 11-дюймовками.
10 часов 15 минут утра. Бомбардировка прекратилась.
Узнал, что вчера один 11-дюймовый снаряд попал в литейную мастерскую порта.
Сейчас провезли с музыкой хоронить тело прапорщика Марченко. [339]
Сообщают, будто в Голубиную бухту прибыло 9 джонок. Что-то не верится. Слух о том, что Дальний горит, продолжает держаться. Будто японцы увозят крупные осадные орудия. Новая версия слухов о делах на севере: часть разбитой японской армии бежала на китайскую территорию за рекой Ляохе и должна там разоружиться. Генерал Нодзу идет с остатками своей армии на Артур.
11 часов вечера. В обед была небольшая бомбардировка.
Узнал характерный факт: в последнее время стало почти невозможным работать днем в портовых мастерских, вследствие частых бомбардировок было уже много убитых и раненых. Поэтому начали работать по вечерам. Вскоре японцы начали бомбардировать порт по вечерам. На днях портовое начальство отменило вечерние работы и приказало начинать работы с половины первого часа ночи.
В первую же ночь, ровно в половине первого, японцы начали бомбардировку порта...
Ясно, что тут имеем дело со шпионами среди китайцев — мастеровых и рабочих. Удивительно, как они ухитряются передавать эти сведения японцам! Мы бессильны бороться с ними.
В городе не достает махорки; солдаты принуждены покупать незавидные, но дорогие сорта картузного табаку. Возмутительно — водки, одной смирновки может еще хватить более чем на год, а такого незатейливого, но необходимого предмета для солдатского обихода, как махорка, уж нет! Никто об этом не позаботился. Быть может, все вывезено в Северную армию до осады.
Теплый, тихий лунный вечер, около полуночи оживленная перестрелка.
8 часов утра. Солнышко светит, но не греет, всего +4°.
Ночью японцы бомбардировали правый фланг крепости, а мы этого и не слыхали.
В 12 часов 30 минут дня японцы открыли огонь по городу из 120-миллиметровых и 6-дюймовых орудий залпом, потом начали стрелять вразброс, по разным направлениям. Бомбардировка [340] прекратилась после 3 часов. Не слыхать, чтобы были человеческие жертвы. Поговаривают, что это, быть может, последний салют городу перед отступлением. Не верится. Мечты эти слишком розовы.
Около 10 часов вечера началась бомбардировка 11-дюймовками города, внутреннего порта и гавани, наши батареи отвечали усиленно, неприятельские снаряды валились близко, в воздухе гудели, жужжали осколки. Казалось, что в это время разорвались над городом два снаряда с Золотой горы, т. е. свои.
Вечерняя бомбардировка длилась с час времени, в то же время развилась и на позициях оживленная перестрелка. Когда орудия замолчали, слышалось еще какое-то шипение, когда прислушался внимательно, то оказалось, что это шипят, благодаря своеобразному состоянию атмосферы, японские перелетные пули. К нам во двор прилетел осколок, сильно ударился о доски и, должно быть, зарылся в землю, так как утром нигде не нашел его. Другой осколок оказался сегодня утром в соседнем дворе, довольно большая глыба чугуна облипшая похожей на деготь черной массой, перегаром пороха. Рассматривая этот «гостинец», мы задавали себе вопросы: кто прислал нам его — японцы или же мортиры Золотой горы?
В 5 часов утра началась было пальба на позициях. Так как к 13-му числу ожидают штурма, вышел на горку послушать, но все вскоре затихло.
Когда рассвело, поднялся на Военную гору. По улицам уже кипела жизнь: солдаты, матросы и мирные жители бегут к хлебопекарням покупать хлеб, у каждой из них собралась толпа народу.
В доме генерала Волкова амбразура одного окна увеличилась — 11-дюймовый снаряд пробил над ним большое круглое отверстие, как бы свод. Генерал Стессель, конечно, не переедет теперь туда и работы дружинников по приготовлению квартиры окажутся напрасными. Узнал, что склон Перепелки, на котором дом Волкова, подвергся вечером сильному обстрелу 11-дюймовками. [341]
Узнал в городе: 1) что вчера видели с Ляотешаня, как японские миноносцы расстреляли 3 джонки, идущие в Артур, 2) что наши ежедневные потери в среднем по 30 человек, из них, также в среднем, 5 человек убитыми, 3) слух о том, что Дальний горит, все еще держится, добавляют, что туда ушло около 30 транспортов и 4) что из штаба подтверждают слух о том, будто армия Куроки разбита и взята в плен, а Оку и Нодзу отступают.
Сегодня японцы бомбардировали город и гавань в два приема — утром и после обеда, и притом очень долго.
В то же время они обстреливали дороги, ведущие из города к укреплениям. В гавани сильно обстреляли госпитальное судно «Ангара».
Вечер светлый, ясный, холодный; полнолуние.
В ночной тишине далеко слышен грохот обозных двуколок, едущих с позиции и на позиции по нашим каменистым дорогам, везущих боевые запасы и продовольствие. Так и кажется, что японцы должны слышать весь этот грохот и начнут снова обстреливать пути сообщения.
После полуночи вновь принялись бомбардировать город 11-дюймовыми снарядами. Один из первых снарядов попал в типографию «Нового края», прямо в большую машину, на которой начали печатать номер газеты. Все помещение превращено в груду развалин, работавшие там печатники-китайцы перебиты и переранены, русских служащих в это время там не было, они закончили свои работы и разошлись по домам до стрельбы. Следующие снаряды попали в гостиницу Никобадзе, в квартиру военного прокурора полковника Тыртова (3 снаряда), в склады офицерского экономического общества, фирмы Гинсбург и лесопромышленного товарищества, где возник пожар — загорелись масло, керосин и спиртные напитки. Вследствие ясного полнолуния зарева не было видно, иначе японцы участили бы огонь по пожарищу. Там все еще догорает.
Снова остались мы без газеты, но на сей раз по вине японцев, на которых нельзя и сетовать. Это могло бы случиться давно, так как этот район города обстреливался тут не ежедневно. [342]
Передают, что утром генерал Стессель, проезжая мимо развалин здания «Нового края», остановился и высказал сожаление по этому случаю, но добавил, что, впрочем, без этого учреждения можно обойтись. Сопровождавший его офицер будто поспешил лакейски согласиться с последним мнением генерала и прибавить, что это даже хорошо.
4 часа 45 минут. С 2 часов дня японцы развили сильный артиллерийский огонь по району Курганная батарея — форт II, с 3 часов 40 минут начался в направлении укрепления № 3 и форта III жестокий штурмовой огонь и длился почти целый час, артиллерийский огонь не прекращался — высоты окутывались дымом от японских фугасных снарядов, а в воздухе то и дело разрывалась шрапнель. Батареи нашего левого фланга усиленно помогали батареям атакуемого фронта, стреляли и береговые. Японцы усиленно бомбардировали Перепелочную батарею и, кажется, что один снаряд попал среди орудий, батарея замолчала. Был момент, когда ружейный огонь казался очень близким — будто японцы прорываются в лощине между фортом III и укреплением № 3.
Сейчас уже можно сказать с уверенностью, что штурм отбит и — дай Бог, чтобы без уступки позиций.
9 часов 20 минут вечера. С час времени японцы бомбардируют гавань и внутренний порт (восточный бассейн) И-дюймовками.
Говорят, что японцы взяли форт III, по словам других — укрепление № 3. Не верится, вернее — не хотелось бы верить.
Узнал, что вчера на левом фланге, между Высокой горой и фортом V, погиб зауряд-прапорщик (запасный фельдфебель, кавалер трех степеней Георгиевского креста) Александр Набережных — несомненный герой, очень дельный служака{202}, обидно, что он погиб от нашего же снаряда. Орудие дало осечку; он поторопился открыть створку, в это время последовал выстрел.
10 часов 45 минут вечера. На позициях обычная перестрелка. Бомбардировка гавани все еще не прекращается. С четверть часа тому назад Золотая гора выстрелила и снаряд снова разлетелся [343] кусками по городу. Вот напасть! Всегда нам приходится более опасаться своих снарядов, чем неприятельских. Это сильно удручает.
Досадно, что, когда разговор коснется снарядов, приходится слышать, что по осколкам легко узнать, чей снаряд.
— Если осколок из хорошего металла, то несомненно японский, если же дрянной чугун, то непременно наш{203}...
Обидно, но это правда.
1 час 5 минут утра. Вот уже прекратилась третья атака. Наступают ли снова японцы, или же это контратаки наших, этого нельзя знать.
В промежутках стреляли и крупные орудия; сегодня благодаря особому состоянию атмосферы, вероятно, ветру в ближних слоях атмосферы, снаряды воют в воздухе как голодные волки. Ясно слышно, как они разрываются, достигнув цели.
В 7 часов утра 7° тепла.
Лег спать в 2 часа утра, не слыхал, чтобы атаки еще повторились.
Первые сведения, будто японцы наступали вчера целой дивизией на форт III, но отбиты.
Ни форт III, ни укрепление № 3 не были в руках японцев. Будто колонны прорывались в овраг, но были уничтожены.
Позднее получил точные известия: японцы атаковали окопы перед фортом III и укреплением № 3, окоп впереди форта III занят окончательно; начали венчать гласис, окоп у укрепления № 3 занят лишь частью. Потери японцев во вчерашнем бою около 2500 человек убитыми, число раненых неизвестно. Наши потери 75 человек убитыми и около 100 ранеными. Небывало высокий процент убитых в сравнении с ранеными доказывает, что дрались ожесточенно. [344]
8 часов 30 минут вечера. С 12 часов 40 минут дня японцы начали сильно бомбардировать город, прибережье и гавань 120-миллиметровыми и 6-дюймовыми орудиями, как бы в отместку за понесенные потери. Около 3 часов дня орудия замолчали точно лишь для того, чтобы народ задвигался по улицам, предполагая, что бомбардировка прекратилась — и вдруг, залпами из 5–6 орудий, осыпали город в разных местах снарядами. При первом же залпе убит на Саперной улице телеграфный рассыльный.
В Сводный госпиталь попали два снаряда.
Стрельба продолжалась до вечера; а с 6 часов начали посылать из двух орудий 11-дюймовые снаряды — из одного в гавань, а из другого по портовым сооружениям. Недавно перестали.
За дворцом наместника загорелось какое-то здание.
10 часов 30 минут. Было вышел погулять на чудном вечернем воздухе, при ярком лунном освещении, встретил гуляющих знакомых, как вдруг японцы снова начали бомбардировку мелкими орудиями района Военной горы. Вероятно, заметили пожар и метили по нему. Стреляли около часа времени.
Сообщают, что генерал Стессель ездил сегодня на Зубчатую батарею и получил там царапину в голову не то камнем, не то осколком.
Сегодня достал несколько приказов генерала Стесселя:
«№ 769 [14 октября). Объявляю благодарность фельдшеру 4-й роты 7-го Запасного батальона Иосифу Сенетовскому, сделавшему мне сего числа перевязку под Зубчатой батареей».«№ 772 (15 октября). Младшие Инженер-Механик Эскадренного броненосца «Полтава» Лосев за отличие в делах против неприятеля и за отлично выполненное поручение в ночь на 15-е октября, когда он пробрался с охотниками в окоп противника и, бросая ручные бомбы, выгнал из окопа японцев, награждается мною Орденом Св. Анны III степени с мечами и бантом». [345]
«№ 773. Бывший Градоначальник г. Дальнего Инженер Штабс-Капитан Сахаров 13-го числа скончался в Мариинской общине. На руках этого офицера могут быть документы, суммы и прочие отчеты по постройке Дальнего, а потому я, как Начальник Квантунского Укрепленного района, куда входит и город Дальний, назначаю комиссию под председательством Начальника Жандармской команды Ротмистра Князя Микеладзе и членов Судебного пристава Порт-Артурского Окружного суда Скалозуб, Саперной роты Поручика Селунского, бывшего Полицмейстера г. Дальнего Меньшова, Прапорщика запаса флота Курилова и бывшего Бухгалтера при судостроительстве Герцог для описи и приведения всего в ясность Комиссии вменяется в обязанность через опрос бывших служащих в г. Дальнем выяснить все необходимое, осмотреть и описать все имущество, деньги и документы».
С 6 часов утра начали грохотать на позициях орудия, ветер и пыль мешают разобрать, но кажется, что обстреливают район форта II и батареи литера Б.
С 8 часов утра японцы начали бомбардировку города и вновь залпами из 5–6 орудий.
К 11 часам дня бомбардировка прекратилась.
В помещения «Нового края», как сообщают, попадают теперь чуть не ежедневно снаряды, сегодня вновь разбита газетная кладовая, где хранились запасные номера. От бомбардировки загорелся дом лесопромышленного товарищества на Банковской набережной, но вследствие бури и пыли японцы, должно быть, не заметили пожарища, иначе они не прекратили бы бомбардировки, а усилили бы ее.
Брандмейстер Вейканен показывает всем при тушении пожаров пример неустрашимости — работает во время даже сильного обстрела, как будто он не видит рвущихся кругом снарядов. И удивительно, что при тушении уже многих пожаров ранены всего 2 пожарных.
По сообщению солдат, японцев в данную минуту под Артуром «видимо-невидимо», это привычное выражение солдат, не дающее нам никакого понятия о количестве неприятельских сил. [346]
Полагают, что прибыли остатки армии Нодзу и Оку; но если это так, то вслед за ними идет армия Куропаткина к нам на выручку.
Говорят — чем больше беда, тем ближе Бог.
7 часов 5 минут вечера. С 12 часов 30 минут японцы начали снова бомбардировать город, и в то же время зарокотали орудия на позициях и по позициям, этот рокот сегодня своеобразный — если так можно выразиться, круглый, похожий на гром. Часто приходится отмечать, что звуковые эффекты зависят от состояния атмосферы и поэтому очень разнообразны.
Бомбардировка города прекратилась в 3 часа. С 6 часов вечера началась бомбардировка 11-дюймовками. На позициях канонада почти не прекращалась.
8 госпитале мне сообщили, что вчера генерал Смирнов был на форту II, лазил в минную галерею, слушал подземные работы японцев и взорвал электрическим током заложенный заряд. Говорят, что при взрыве полетели вверх люди, брусья, плахи, а дым еще долго выходил в сторону японцев из входа в их минную галерею. Раненые офицеры допускают, что наши потери за эти дни достигают 300–400 человек убитыми и ранеными, зато японские потери не меньше чем в десять, если не в пятнадцать раз больше наших.
Вчера интендантский чиновник К-ко рассказывал у Т-ча, будто в штабе района решено отступление на Тигровый полуостров. Что-то невероятное! Быть может, решено, ввиду усилившейся бомбардировки города, увезти все важные бумаги казенных учреждений в безопасное место?
Вечер очень темный; луна взойдет лишь часа через два. При наблюдении за боем выстрелы наших орудий на позициях, взрывы неприятельских бомб и шрапнели очень утомляют глаза.
12 часов ночи. После восхода луны ружейная и орудийная перестрелка на позициях заметно затихла, лишь изредка усиливаясь на короткое время.
Недавно 11-дюймовые снаряды перестали летать в гавань. Сегодня стрельба ими прошла замечательно счастливо для нас — взорвались всего 2 снаряда, остальные легли безмолвно, вероятно в воду. [347]
В 7 часов утра 6° тепла; ветер стих.
Сообщают, что японцы, подошедшие тихой сапой вплотную к форту II, взорвали посредством минной галереи потолок капонира и вошли в него, но были выгнаны оттуда, и отверстие заложено мешками. Подземная битва была беспощадная, люди озверели — били друг друга чем попало, душили руками, кусали зубами.
Раненые матросы, пришедшие с позиций, сообщали, что наши ночные вылазки были довольно удачны, они застали японцев в ближайших окопах спящими и перекололи всех штыками, у второго окопа дело было рукопашное, и оттуда вышибли японцев с ничтожным уроном с нашей стороны.
С 8 часов утра японцы бомбардируют Перепелочную батарею, мешает она им сильно. Снаряды ложатся так близко, что, кажется, подобьют они все орудия.
Сегодня была обыденная бомбардировка города. Канонада на позициях продолжалась целый день и охватывала весь фронт, орудия рокотали и на крайнем правом фланге, чего не было давно. Японцы развили особенно сильный артиллерийский огонь по району форта II, обстреляли и Большую гору. Под вечер вдруг заговорила вновь Перепелочная батарея, мы думали, что она сбита, вероятно успели исправить повреждения.
В 6 часов 30 минут вечера снова зашипели над нами японские «тележки», как называют 11-дюймовые снаряды.
По дороге в Красный Крест встретил знакомого нестроевого офицера, который прежде малодушествовал и все говорил, что Артуру не устоять. Сейчас у него спокойной уверенности хоть отбавляй, часто посещает батареи и наблюдает там за ходом боя.
Говорит, что все успехи японцев нужно приписать лишь тому, что у них техническая сторона сильнее нашей — артиллерия и саперных войск много, ни в снарядах, ни в инструментах, ни в материалах нет недостатка, все можно подвезти. Будь мы в таких же условиях, заключает он, успехи японцев на Квантуне [348] и под Артуром были бы совсем мизерны при тех же колоссальных потерях.
Пока вечером было темно, то и дело взвивались боевые ракеты, освещали местность. Когда взошла луна, то перестрелка почти прекратилась, но дым собрался над позициями в виде облака и держится так в холодном воздухе.
В пятом часу утра слышна была орудийная пальба по направлению к форту II, затем она затихла.
С 6 часов 20 минут японцы начали усиленно бомбардировать позиции правого фланга. Шрапнель рвется и над Большой горой.
Около полуроты стрелков прошли с двуколками на правый фланг.
С 7 часов утра японцы перенесли огонь на район форта III.
Перепелочная батарея начала усиленно стрелять, и японцы бомбардируют ее и крупными и мелкими снарядами.
Японцы прошлой ночью вновь взорвали потолок капонира{204} форта II, завладели частью капонира и укрепились в нем.
4. Новые штурмы
8 часов 50 минут утра. Был момент, когда казалось, что артиллерийский огонь утихает, в это время кто-то из трусливоно-ющих пустил слух, что форт III взят японцами. Поднимается северный ветерок; небо застлалось облаками. Бомбардируемый фронт крепости окутан дымом.
10 часов 55 минут. Страшный артиллерийский огонь продолжает вспахивать все вершины фронта, целые тучи дыма и пыли от взрывов закрывают наши укрепления, иногда порывом ветра сносятся эти тучи в овраги, и лишь на момент видим знакомые сопки, затем они вновь покрываются клубами грязного дыма, будто вырывающегося из-под земли. Рокот сливается в какое-то рычание. На момент увидал контур форта III, он обезображен, взрыт. [349]
Перепелочную батарею все еще усиленно бомбардируют И-дюймовыми снарядами. В то же время идет бомбардировка гавани. Не подлежит сомнению, что готовится штурм.
11 часов 40 минут. По всему фронту слышен среди орудийного гула ружейный штурмовой огонь; адский артиллерийский огонь нисколько не уменьшается.
В гавани затоплены бомбардировкой госпитальное судно «Ангара» и торговый пароход «Новик», капитан последнего Михельсен убит наповал, также потоплено несколько шаланд. Сейчас обстреливают госпитальное судно «Казань».
В эти ужасные минуты, откуда ни возьмись, всплыли вновь ободряющие слухи: 1) по сообщению китайцев, японцы должны скоро уйти из-под Порт-Артура и поэтому напрягают последние усилия; 2) генерал Куроки будто покончил с собой, Оку окружен, а Нодзу идет на Артур; 3) от Куропаткина прибыл китаец, его увели в штаб района, но какие он принес известия, пока не известно и 4) будто джонки с припасами прибывают ежедневно в Голубиную бухту.
12 часов 15 минут дня. Артиллерийский и штурмовой огонь на позициях ужасающий, небывалый. Центр тяжести атаки в данную минуту в район форта II и батареи литера Б — Залитерная гора порой совершенно заволакивается дымом и пылью, в которой беспрестанно появляются красиво-белые дымки японской шрапнели.
Перепелочная, Электрический утес и прочие береговые батареи, а также «Ретвизан» стреляют усердно.
Японцы бомбардируют Перепелочную батарею, пока все еще благополучно, все недолеты и перелеты.
2 часа 30 минут. Бой все еще не прекращался ни на минуту, в воздухе стоит рокот орудий, вой снарядов, визг шрапнели, рвущейся целыми пучками, посылаемой залпами и поодиночке беспрерывно; среди всего этого то и дело слышен «крах» взрывающихся фугасных снарядов и переливается трескотня ружейных выстрелов — словно горох сыплется из мешка.
Впечатление усиливается еще тем, что весь боевой горизонт покрыт густым дымом, как бы завесой, и мы не знаем, что увидим там, когда завеса эта спадет. Нервы надрываются при одном [350] наблюдении издалека, сердце сжимается. Но каково быть там, среди самого этого ада!
3 часа дня. Наконец бой начинает все более и более стихать. Нужно полагать, что самый отчаянный натиск неприятеля отброшен или же... Об этом не хотелось бы думать! Впрочем, если бы японцам удалось прорваться, то бой не утихал бы.
По тому, что на наших батареях все еще взрываются неприятельские снаряды, можно судить, что они все еще в наших руках, что японцам не удалось завладеть ими.
Что творится около форта II — не видать, и об этом судить трудно. Но на душе стало легче, чувствуется, что опасность миновала. Ветром разогнало не только дым, но и тучи на северном небосклоне, прояснило. Словно и природа участвовала в этих ужасах, прикрывая их, ужасы окончились — и она снимает свою завесу, свою траурную пелену.
4 часа 20 минут. Стрельба затихает все больше и больше, лишь изредка учащаясь — точно хищный зверь щелкает зубами издыхая, в последних судорогах.
Появились устные депеши о результатах боя, пока весьма сомнительные: 1) будто японцы сожгли форты II и III, забросали их минами и 2) будто японцы взяли укрепление № 3 и какой-то редут, предварительно уничтожив защитников минами. Но так как форты не могут быть сожжены, ибо там нечему гореть, и на этом фронте у нас нет никакого редута, считаем сведения эти фантазией.
Японцы штурмовали укрепление № 3, форт II, Куропаткин-ский люнет и батарею литера Б, взобрались было уже на Куро-паткинский люнет, но выбиты.
Не завладели ровно ничем. Во время штурмов они поддерживали сильный ружейный огонь вдоль всего фронта — от железной дороги до батареи литера А — будто вот-вот бросятся на штурм. Этим они отвлекали на себя огонь нештурмируемых укреплений, не давали им помогать в отбитии штурмов фланговым огнем, что, конечно, удалось им лишь настолько, насколько удавалось обмануть наши войска, уже знакомые с этой хитростью.
Встречаю раненых, идущих, несомых и везомых с позиций. [351]
Все бодры духом, рады, что удалось отбросить и на этот раз японцев, которые не столько штурмовали, сколько громили артиллерией. Говорят, что наш урон значителен, но японцев уложили тьму. Подпускали шагов на 50 и били наверняка; впереди укреплений остались груды тел, пути штурмовых колонн устланы трупами — черным-черно. Японцы шли на штурм, вооружившись и шашками пироксилина, но использовать их не удалось. Лезли на укрепления лениво, понуждаемые сзади своей шрапнелью; теснились как стадо, гонимое на убой; лишь офицеры шли бодро впереди.
Сегодня японцы, видимо, хотели взять позиции артиллерийским огнем, усилив его до невероятного, прошлые штурмы доказали им, что недостаточная подготовка артиллерии влечет за собой большие потери в штурмующих войсках. Но и на этот раз они, так сказать, не дорассчитали и ошиблись; засыпав позиции и дороги действительно адским огнем, они послали на штурм недостаточно войск, как бы полагая, что им легко удастся занять позиции, защитники которых перебиты. Но не тут то было. Гарнизоны позиций пострадали, конечно, значительно, растаяли; но когда пришли штурмовые колонны, то уцелевшие встретили их сильным огнем и дружным ударом в штыки, подтянутые к позициям резервы подоспевали всюду вовремя.
Говорят, что японцы побывали сегодня и на Куропаткинском люнете и на батарее литера Б, но отовсюду отброшены. Со слов участников боя можно заключить, что если бы японцы штурмовали сегодня настолько же интенсивно, насколько они развили артиллерийский огонь, они могли бы иметь некоторый и, пожалуй, не малозначительный успех.
Когда я наблюдал за боем с Военной горы, меня порой брало сомнение — устоит ли сегодня крепость. Мне казалось, что японцы должны попытаться прорваться в тыл наших позиций и что им это удастся, если пойдут беспрерывной колонной по оврагу между Куропаткинским люнетом (миновав форт II по мертвому пространству или по траншее, ведущей к люнету) и батареей литера Б — взять в этом месте китайскую стенку. При этом они оказались бы сразу в тылу батарей Малой Орлиной, литера Б и Залитерной и могли бы фланкировать китайскую стенку и дороги. Если бы этот прорыв случился днем, то, конечно, [352] наши батареи (морские скорострельные) на кряже над Китайским городом и на другом кряже под Большой горой, составляющие в этом месте вторую линию обороны (не имеют ни окопов, ни прикрытия пехотою), могли уничтожить прорвавшихся; если же прорыв этот был бы подогнан к ночи, то дело наше оказалось бы не только плохим, но и проигранным, бесповоротно проигранным.
Мы было считали августовские штурмы безумием со стороны японцев — безумием пытаться взять крепость штурмом, не подготовив себе успех артиллерией и саперными работами. Но это не совсем так, если принять в расчет, что долговременная осада стоит не меньше, если не больше человеческих жертв, хотя бы вследствие одних болезней, развивающихся при ненормальных условиях жизни армии и что, кроме того, постоянный огонь со стороны защитников крепости, вылазки и все такое прочее требуют массы жертв, а осадные работы требуют массы труда и средств, и при всем этом нужно потратить много времени; от успешности же операций зависит всегда конечный результат и цель войны. Если же обратим внимание на то, что во время августовских штурмов японцы на левом фланге завладели Угловыми горами, продвинулись к Высокой горе, завладели частью Панлуншаня — подошли к Кумирнскому и Водопроводному редутам и заняли редуты № 1 и 2, то уже нельзя признать эти штурмы ни безумными, ни безуспешными. Если же вспомним, что 11 августа им почти удалось прорваться (нас спасла лишь бдительность и решительность, а их успеху помешал лишь педантизм и нерешительность), то ясно, что японцы действовали с верным расчетом. Но у них все как бы чего-то не достает. Главное, что помешало им использовать свой относительный успех, заключается, по мнению более компетентных лиц, в том, что японцы не знают, так сказать, центра тяжести штурма, или же они по своим физическим или же нравственным особенностям не способны нанести противнику тот стремительный штыковой удар с той силой, которая обеспечивает окончательный успех.
Сегодняшние штурмы как бы подтвердили этот вывод; когда японцы взобрались было на Куропаткинский люнет и батарею литера Б, они старались расстрелять уцелевших защитников, [353] последние отбросили их штыками, а тем временем подоспели резервы и в результате — напрасная потеря в людях.
Впрочем, нельзя сказать, чтобы японцы не имели сегодня ровно никакого успеха, весьма возможно, что они кое-где, так сказать, присосались, и пока штурмовые колонны погибали в одном и другом месте, они могли укрепиться, засесть прочно.
Сообщают, будто взятый сегодня в плен раненый японец сказал: «Нас мало, но снарядов у нас много!»
10 часов 50 минут вечера. На позициях очень редкая перестрелка. Все утомились. И прожектор глядит, как бы борясь со сном.
С 5 часов утра началась в направлении Курганной батареи атака, продолжавшаяся недолго; потом снова обыденная перестрелка, а около 7 часов полное затишье.
С 8 часов 30 минут японцы начали бомбардировку города и гавани 120-мм снарядами.
Узнал, что в ночь с 16-го на 17-е японцам удалось внезапно занять горку у малой Голубиной бухты, охранявшуюся небольшим отрядом стрелков. В прошлую ночь отряд 28-го полка отбросил японцев на их прежние места и вновь укрепился на этой горке. Руководивший контратакой подпоручик Крумин представлен к награждению орденом Св. Георгия IV степени. Это тот же молодой офицер, который в свое время представил проект устройства батарей на Ляотешане.
Вчера во время боя у генерала Горбатовского, обходившего позиции для того, чтобы убедиться, где необходимы резервы, оторвало осколком полу шинели и пробило пулей фуражку, но сам он остался невредим.
Новый слух: Куропаткин решил пойти прямо в Корею, а оттуда в Японию; если же Артур не устоит, то все равно при заключении мира японцы будут принуждены вернуть нам эту крепость-Другие уверяют, что скоро должна прибыть к нам выручка, так как наместник настаивает на том, что нельзя допустить падение Артура. [354]
4 часа 55 минут пополудни. Сегодня японцы усиленно бомбардировали город мелкими (120-мм) и крупными (11-дюйм.) снарядами; дали всего около часа передышки.
Это обычное явление после неудачного штурма. По этому поводу смеются, что японцы, не имея успеха на позициях, воюют с мирными жителями.
Сегодня много попаданий по прибережью бухты Таучин; на южном склоне Перепелочной горы загорелся чей-то дом, а позднее снарядом подожгло кладовые фирмы «Чурин и К°»; подул ветер и сейчас уже догорают магазин и все здания фирмы, огонь охватил и склад материалов Кондакова; с трудом отстояли дома Ефимова и товарные склады Тифонтая.
У Чуриных сгорело много товару и съестных припасов. Около 3 часов 30 минут началась по направлению форта II частая ружейная стрельба — огонь, похожий на штурмовой, продолжавшийся около часу. Сейчас там обыкновенная перестрелка.
В госпитале сообщили мне, что японцы штурмовали сегодня форт II, штурм отбит, но они засели на гласисе и что теперь начнется там настоящая минная война.
Кто-то принес известие, что поручик Афанасьев, командовавший ротой Квантунского флотского экипажа, убит. В Красном Кресте умер раненый вчера на Куропаткинском люнете подпоручик крепостной артиллерия Корзун.
Сегодня Т. М. Д-ва нашла своего мужа уже раненым в городской больнице.
Пожарище все еще догорает, освещая Перепелку, Военную и даже Золотую гору. Японцы не стреляют по пожарищу; надо полагать, что японские артиллеристы утомились стрельбой два дня подряд, или же у них вышли снаряды.
Говорят, что один японский 11-дюймовый снаряд попал сегодня в «Палашу» (так иногда называют крейсер «Палладу»); думали, что пойдет ко дну.
Сегодня, с восьмого часа утра, японцы обстреливают расположение торговых пароходов в западном бассейне гавани. «Зея», «Бурея» и «Цицикар» уже потоплены. [355]
Приказы генерала Стесселя от 18 октября:
«№ 776. По сведениям, мною полученным, армия Куропаткина двигается с успехами, причем один японский старший генерал взят в плен (!); а здесь 13 или 14-го числа сего месяца тоже один старший японский генерал лишил себя жизни — (?!]. Взятый в плен японский солдат при опросе почти не отвечал, но все таки показал, что они потому торопятся, чтобы взять форты к 21-му числу, ко дню рождения Микадо, нам же известно, что 21-го числа сего месяца день Восшествия на Престол нашего Великого Царя. Я Вас знаю и не сомневаюсь, чья возьмет, осталось два дня».«№ 779.14-го сего октября, находясь в окопах 26-го Восточно-Сибирского стрелкового полка у Зубчатой батареи, я был ранен неприятельскою пулею из окопов внизу временного укрепления № 3 в правую теменную область с повреждением кожного покрова и ушибом теменной кости. — Поранение это внести в мой послужной список{205}.
Основание: Перевязочное свидетельство за № 20 и ст. 901 кн. VIII Св. Воен. Пост. изд. 1892 года».
«№ 780. Слава Богу, пока все отбито. Японцы в некоторых местах присосались, и разумеется теперь, что может быть? Возьмут человек 10–20, полезут ночью, а гарнизон утомлен и спит, вот что Боже сохрани; когда лезут на штурм, это не страшно, вы их отобьете, а вот когда вы заснете сном богатырей, ну тогда вас, сонных, хоть руками бери; а потому надо этого не дозволять, да не на словах, а на деле. Предписываю следующее: 1] Гарнизон каждого форта и батареи поделить на 3 смены, одна смена должна быть на ногах и в полной боевой готовности, и менять через 2 часа, начиная с 6 часов вечера и до 6 часов утра. Если два офицера, то ночь пополам. 2] Для поверки сего, так как без поверки ничего не будет, кроме начальников участков, поверку возлагаю на следующих [356] Старших начальников: генерала Никитина, генерала Церпиц-кого, полковника Рейс и полковника Савицкого, подполковника Хвостова и подполковника Некрашевич-Поклад. Старшим назначаю генерала Никитина, коему и установить очередь поверки и указать участки и время, все это предоставляю генералу Никитину»{206}.
На днях будто был принесен в штаб найденный при убитом японском офицере приказ генерала Ноги о том, что микадо повелел взять Артур к 1 ноября.
По новому стилю сегодня 1 ноября.
6 часов 15 минут вечера. Ходил в Новый город. Когда шел по Перепелочной набережной к Мертвому углу{207}, заметил, что одну из больших пушек «Ретвизана» поднимают — значит, готовятся к выстрелу; чтобы не быть оглушенным, решил открыть рот и шел не спуская глаз с пушки, чтобы увидать выстрел. Дошел до самого Мертвого угла, как вдруг близко над головой просвистел неприятельский снаряд. Невольно шарахнулся, повернулся посмотреть, куда попадет снаряд. В это время грохнул выстрел с «Ретвизана», напором воздуха отбросило меня к скале и совершенно оглушило, так как в данный момент забыл про поднятую пушку и закрыл рот. [357]
Дальше прошел благополучно; дорогой догнал раненого солдата, плетущегося в госпиталь, который сообщил, что японцы повели ночью две атаки, но отбиты.
— Все ничего, — говорит он, — но, проклятые, бросают эти бомбочки — это скверно. А так, выходи по-честному, нисколько не боимся!
В Новом городе узнал, будто в штабе готовят второй приказ для гарнизона, в котором говорится, что отряды Куропаткина уже около Санпшлипу.
Точно на самом деле такими приказами можно отразить штурмы! Другая новость — будто 17-го числа, во время штурмов, международный (?) флот держался на горизонте, чтобы предупредить резню в случае, если японцы завладеют крепостью. Не знаешь, верить или не верить, хотя говорят это люди серьезные.
Узнал, что генерал Стессель был в первых числах октября на форту II. Первому сообщению об этом и даже его приказу никто не хотел верить.
Оказывается, что генералы Смирнов и Кондратенко, встретившись у генерала Стесселя, решили, что нужно обследовать новую японскую траншею в мертвом пространстве форта II и предложили ему, сперва шутя, а потом более настойчиво, проехать с ними на форт, чтобы решить вопрос на месте. Он сначала отговаривался, что не может быть полезным, что не к чему ему ехать туда; но когда ему сказали, что решено поехать туда на заре, в то время когда японцы сменяют свои части, дежурившие ночь, когда на время стрельба совсем прекращается, и что туда же поедет адмирал Вирен и еще кое-кто, тогда решился ехать и генерал Стессель, вопреки желанию и просьбам своей супруги.
На следующее утро он действительно поехал, побыл на форту, полез даже на бруствер, но когда японцы начали стрельбу, поторопился уехать, отказался пойти рассматривать траншею с Куропаткинского люнета и батареи литера Б, откуда она была видна. Об этом своем пребывании на форту II изданы им уже два приказа, по которым кажется, будто генерал Стессель бывает на форту нередко, и распоряжается там. [358]
Дружинники были ночью на работах, копали окопы сзади форта III и Орлиного гнезда — вторую линию обороны.
Сообщают, что для более успешного производства инженерных работ на атакуемом фронте подполковник Рашевский назначен заведующим этими работами на северо-восточном фронте крепости, а капитан Шварц его помощником. Первый наблюдает за крайним правым флангом, а второй за участком от железной дороги до Орлиного Гнезда. Кроме них на атакуемом фронте следующие инженеры: на форту II Зегденидзе, на форту III Добров, а на укреплении № 3 Затурский.
Сообщают слух, будто международный флот собрался в Чифу... С другой стороны, уверяют, что в эти дни виднелись на горизонте до 15 японских судов.
1 час 45 минут дня. Вскоре после 10 часов произошел за Саперной импанью взрыв и что-то загорелось, в течение часа времени произошли там же еще два сильных взрыва, дым подымался огромным белым столбом и долго держался в виде гриба над местом катастрофы. Несчастье произошло в одной из лабораторий, где было много пироксилину и пороху, заготовленных для фугасов. По месту взрыва японцы открыли огонь, стреляли даже И-дюймовыми бомбами и шрапнелью. Один 11-дюймовый снаряд упал между зданиями Красного Креста и мельницей Тифонтая, взорвался и страшно переполошил всех раненых. В каждую минуту такой снаряд мог попасть и в здание Красного Креста, но этого не случилось. Снаряды ложились, кроме того, в окрестности театра Тифонтая.
На месте катастрофы погибло 50 и ранено 12 человек, из которых 2 уже умерли. Говорят, что и там отличилась отвагой наша пожарная команда и брандмейстер В.
Причина несчастья — та же непростительная халатность, отсутствие опытных рабочих-лаборатористов и невозможность усмотреть за ними.
Сообщают, что и на левом фланге была сегодня подобная же катастрофа, лишь в меньших размерах и с меньшим числом человеческих жертв. Там матросы принесли пироксилиновые [359] шашки для изготовления ручных бомбочек и та же неосторожность.
Новый слух, будто японцы увозят свои тяжелые орудия и наши стреляют им вдогонку; отряды Куропаткина прошли уже Кинчжоу и на Зеленых горах был уже бой.
9 часов 45 минут вечера. В Красном Кресте узнал, что комендант форта I капитан 25-го полка Резанов ранен; не решился пойти к нему, думаю, ему нужен некоторый отдых после пережитых тяжких дней.
5. Сравнительное затишье
До 11 часов утра изредка раздавались орудийные выстрелы на позициях; наши суда выстрелили несколько раз. Ровно в
11 часов японцы открыли огонь залпом из 8–10 орудий по городу и стреляли до того часто, что снаряды свистели беспрерывно. В 11 часов 50 минут загорелся инженерный склад материалов; должно быть, горят смола, масло. Вслед за тем загорелась городская читальня и наборная «Нового края». Только в 12 часов 30 минут японцы прекратили небывалый по городу огонь. Японцы еще никогда не выпускали столько снарядов в такое короткое время по городу. Пожарища догорают, дым стелется благодаря ветру низко, и его уносит в море.
У нашего соседа убита снарядом лошадь, о человеческих жертвах не слышно.
Сообщают, что сегодня, в то время когда у нас был парад по случаю 10-летия восшествия на престол государя, японцы праздновали парадом день рождения микадо. В это время «Ретвизан» и «Полтава» или же «Пересвет», а также и Перепелочная батарея послали несколько снарядов по адресу японского парада; по сообщению наблюдательных постов снаряды взорвались среди войск. Этим объясняют жестокую бомбардировку города. [360]
Слух: Балтийская эскадра, состоящая из 90 миноносок, 12 крейсеров и т. д., прибыла во Владивосток.
9 часов 20 минут вечера. По направлению форта II слышна сильная ружейная и пулеметная перестрелка и редкие пушечные выстрелы; быть может взрывы бомбочек.
9 часов 40 минут. Атака прекратилась. Это была или вылазка, или же какое-нибудь демонстративное наступление неприятеля. Сейчас взвиваются боевые ракеты.
Пожарища все еще догорают, но благодаря ясному небу зарева не видать.
М. принес известие, будто прошлой ночью мичман Дмитриев и прапорщик Морозов (говорят, что он инициатор и главное действующее лицо этого предприятия) с «Ретвизана» предприняли вылазку на вооруженном катере, удачно подошли за бухтой Тахэ к японскому контрминоносцу и попали в него миной Уайтхеда. Катастрофа так переполошила японский отряд миноносцев, что те поспешили спасать команду погибающего судна и не заметили уходящий катер; должно быть полагали, что миноносец нарвался на плавучую мину. Катер вернулся незамеченным. Дело молодецкое и должно вызвать новых охотников на такие предприятия.
Вчера прибыла джонка с небольшой почтой. Китайцы-Джо-ночники будто ничего не знают ни о делах на севере, ни о Балтийском флоте. Быть может, скрывают от нас приятные известия. Они сообщают, будто японский консул в Чифу кормит всех бедняков-китайцев, прибывающих из Артура, между которыми будто есть много японцев, отрастивших себе косы и носящих китайскую одежду; он, будто, присутствует при ревизии каждой джонки, прибывающей из Артура. Японцы укрепляют окрестности города Дальнего.
Пришедший с позиции Р-в говорит, будто взятый вчера в плен японский гвардеец говорит, что Куроки с остатками своей армии здесь, под Артуром. Оку разбит. Будто японцы оставляют свои передовые окопы. Будто какой-то офицер с Ляотешаня сообщил, что в подзорную трубу видно, как над Кинчжоу рвется шрапнель... [361]
Многие высказывают мнение, что японцы стали стрелять по городу особыми зажигательными снарядами — брандскугелями. Что-то не верится. Кажется, что пожары возникают потому, что дождя не было давно, все высохло и загорается легко, а главное, некому во время бомбардировки затушить пожар в самом его начале. Поэтому не верю ни в какие брандскугеля доброго старого времени, которые начинялись чуть ли не смоленой паклей. При той силе взрыва, какою обладает порох, шимоза, меленит, лиддит и прочие, едва ли может спокойно загореться что-либо такое. Наблюдая за бомбардировкой, не замечал никаких особых взрывов. Впрочем, это дело специалистов.
10 часов 45 минут вечера. Японцы бомбардировали сегодня город и гавань всего в течение двух часов, в два приема, но сравнительно редким огнем.
В. узнал, будто вылазка мичмана Дмитриева имела целью взорвать японский (бывший китайский) броненосец «Чин-Иен», державшийся в последнее время в бухте Тахэ. Оказалось, что он освещает вокруг себя прожектором, и его стерегут три миноносца. Луч прожектора скользнул по катеру, но его не заметили. Подойти к броненосцу было почти невозможно, поэтому Дмитриев предпочел потопить миноносец, не рисковать собой и катером без надежной цели.
Л. говорит, что получил из штаба полковника Семенова следующие сведения: японцы увозят куда-то свою полевую артиллерию, также некоторые осадные орудия, вчера ушла с левого фланга вся японская кавалерия.
Что это такое? Все уверяют, что что-то такое есть... Но никто не может сказать, что именно это такое.
Вот горе — наступают холода и темные ночи, а ни топлива, ни света, ни угля, ни керосина нет, и не знаешь, где купить. Свечи пока еще удавалось приобретать, а что будет дальше, не знаем. Съестные припасы все на исходе, много их сгорело в складах Гинсбурга и Экономического общества, у первого было много сгущенного молока и прочего, но он не продавал частным лицам, снабжал лишь портовое начальство. И у Чурина погибло кое-что из съестного. [362]
В городе нет сахара, которого в начале войны много увезли в Маньчжурию. Сегодня хотел купить для раненых карамель или монпансье, нигде не нашел. Рис на исходе, и не знаем, удастся ли еще купить. Недостатка нет лишь в винах и водках. Позор!
У многих, конечно, есть еще огромные запасы солонины и консервов, но ныне все стали черствыми эгоистами и не думают помочь другому даже при явном избытке. Говорят, что интенданты устраивают еще лукулловы обеды и снабжают своих друзей. Но этого мало, большинство нас питается впроголодь. Тут еще наступает холод. Кто-то высказал предположение, что японцы разрушают бомбардировками город потому, что не надеются занять в нем зимние квартиры. Мы радуемся этому как дети, но мы не должны забывать, что японцы все таки еще попытаются завладеть Артуром, 9 ноября будет годовщина первого занятия японцами Артура в японско-китайскую войну, к тому времени нужно ожидать новые штурмы, ужасов будет еще довольно.
А там, в Петербурге, о чем-то философствуют — и до сей поры нет Балтийской эскадры!
Сегодня выпал первый снежок, но это не то что в России, когда там идет снег. Буря с песком и снегом бьет в глаза, снег забивается где сугробиками, а где и совсем его нет. Оказывается, что раненый комендант форта II капитан Резанов застрелился, он вообразил, что лишится ноги, и ему не хотелось быть калекой, оставил записку, что он никуда не годен, а потому и желает покончить с собой.
Жаль офицера, геройство которого уже было доказано многократно. Надо полагать, что это последствия переутомления, перенапряжения нервов в постоянном бою и перестрелках. Случаи, подобные этому, уже бывали.
Получил два приказа генерала Стесселя:
«№ 786. 28-го полка Подполковнику Киленину объявляю выговор за неумение представить Церковный парад. Прошу Начальника [363] 7-й Дивизии проследить, чтобы Штаб-Офицер сей постоянно был в строю в должности Командира батальона».«№ 787. Генерал-Майор Никитин доложил мне об отличном порядке, установленном Комендантом форта № 2–25 Восточно-Сибирского стрелкового полка Поручиком Флоровым на вверенном ему участке и об отличном состоянии людей как у Поручика Флорова, так и у Штабс-Капитана Курдюкова.
Приятным долгом считаю объявить благодарность отличным боевым офицерам 25 Восточно-Сибирского стрелкового полка Штабс-Капитану Курдюкову и поручику Флорову за отличное состояние и геройский дух их команд. Разумеется, люди берут пример со своих Начальников, и, видимо, на форту № 2 не забывают указания Капитана Резанова».
С 9 часов 15 минут утра «Ретвизан» и Электрический утес постреливали. Японцы же бомбардировали Заредутную или же Волчью мортирную батарею И-дюймовыми бомбами и шрапнелью.
С 12 часов 37 минут дня начали бомбардировать гавань 11-дюймовыми и город 120-мм (4-дюймовыми) снарядами.
Сегодня исполнилось 3 месяца с тех пор, как японцы бомбардируют город с суши; а завтра вечером будет 9 месяцев с начала войны. Время идет незаметно, не останавливаясь от того, что на одном из клочков земли совершаются ужасы, что там люди стараются пролить возможно больше крови. Мы так втянулись в эту ужасную жизнь, что будто и не заметили, как прошло время; вот оглянулись и приходится удивляться: неужели прошло уже так много времени? Чередующиеся все новые и новые события и дело, которое удается делать лишь урывками, совершенно исключили возможность скуки.
Пришедший с позиции Н. И. уверял, что «Ретвизан» стрелял по отступающим японцам, а штаб воспретил ему продолжать эту стрельбу — надо-де беречь снаряды для наступающих, а если отступают — пускай, с Богом!..
Слух: новый русский броненосец «Петербург» (?!) погиб, он сел где-то около Чемульпо на мель, там атаковали его японские миноносцы; но прежде чем пойти ко дну (на мели-то!), он потопил 20 миноносцев... Здорово! [364]
Никто не может объяснить, чего этому броненосцу нужно было искать в Чемульпо... Но полагают, что это один из чилийских или аргентинских броненосцев{208}...
Сегодня что-то загорелось в арсенале от неприятельского снаряда, сообщают, что там много раненых среди команды, самоотверженно спасавшей боевые припасы.
Вечером зашел С. и говорит весьма самоуверенно, что японцы раньше чем окончательно отступить из под Артура, постараются основательно разрушить город.
Вчера говорили, что броненосец «Севастополь» собирается выйти в бухту Тахэ и обстрелять японцев во фланг. По густому дыму из гавани я подумал, что на самом деле некоторые из судов эскадры собираются выходить, и полез на Военную гору посмотреть, что творится в гавани. Там не заметил никакого движения, суда стоят все на своих местах и коптят себе небо.
Многие переезжают на житье в Новый город. В Старом остаются большей частью те, кому некуда переехать и нечего там делать.
8 часов 45 минут вечера. С четверть часа началась небольшая атака в направления форта II, казалось, что бросают ручные бомбочки — много вспышек, но нет орудийного гула. Вслед за тем очень оживилась перестрелка и в направлении форта III и укрепления № 3. Сейчас все затихает. Должно быть, вылазки.
Прошлой ночью не стало капитана Владимира Федоровича Линдера. Он начал было даже поправляться от раны, а умер от отека легких.
Сообщают, что вчера вечером японцы наступали маленькими отрядами, человек по 5–6; тревожили наши передовые [365] посты, быть может, отвлекали внимание во время перевозки осадных орудий на более близкие позиции.
С восьмого часа Перепелочная батарея открыла огонь по замеченному передвижение неприятельских сил. Вскоре японцы начали обстреливать Золотую гору и вход в гавань 11-дюймовыми мортирами.
М. рассказывает, что на днях один китаец указал ему на двух праздношатающихся по Новому городу китайцев: «Эти люди — худо есть!..» Их арестовали. Вскоре японцы начали обстреливать батареи шрапнелью. По всему вероятно, эти китайцы были присланы японцами для наблюдения за разрывами шрапнели, чтобы пристреляться ею наверняка. Что стало с арестованными и оформлено ли дело так, чтобы их зря не выпустили — не знаем. Если их освободят, то они отомстят доказчику и будут сами впредь осторожнее. Не подлежит сомнению, что китайцы-шпионы сообщают обо всем японцам, их никак не переловишь. Некому наблюдать за ними.
Интересные данные передал нам подполковник Ш., прекрасно знающей подпоручика Крумина, который ранен и находится в госпитале; он его только что навестил. Этот молодой человек, прибывший 25 января в Артур, усердно наблюдал за всем происходившим с самого начала войны, обследовал местность и взвешивал все обстоятельства по своим еще не забытым со школьной скамьи военно-научным теориям, старался приложить эти теории на деле. 27 января он видел проехавших на Ляотешань верхом японца и китайца. Это дало ему повод для всестороннего обследования Ляотешаня, и он пришел к заключению, что японцы прекрасно подготовились для войны на Квантуне, организовали шпионство и прочее, что если охрана берега не будет усилена, то японцы могут легко высаживаться небольшими отрядами, занять Ляотешань, укрепиться и напасть на наши батареи с тылу, с оврагов, которые застроены кирпичными сараями, точно руками японцев. Когда он сообщил о своих наблюдениях старшим офицерам, его просмеяли, лишь подполковник К. одобрил некоторые его соображения. Но когда он стал указывать на то, что на Ляотешане необходимы батареи, притом не около маяка, где их легко сбить, а на высших пунктах кряжа, то ему сказали, [366] что это невозможно, и внушали ему не заниматься делами, не подходящими под его компетенцию.
Он, тем не менее, не переставал обследовать Ляотешань, Угловые и даже Волчьи горы. На многих вершинах, которые могли служить хорошими наблюдательными пунктами или же для установки орудий для далекого обстрела, он нашел сложенные кучи камней, как бы условные метки. Снова возникли у него сомнения — не сложены ли эти кучи камней японцами для ориентировки во время войны? Обо всем он доложил полковнику М. письменно. Тот одобрил проектируемые подпоручиком меры и обещался доложить обо всем генералу Кондратенко, начальнику дивизии. Но время шло, и ничего не предпринималось.
Тогда он решился написать обо всем рапорт коменданту крепости, доказывая, что если мы не будем иметь на Ляотеша-не дальнобойные орудия, то японцы могут завладеть им, поставить там свои орудия, и тогда форт VI и прочие лежащие под Ляотешанем укрепления потеряют всякий смысл, могут быть расстреляны сверху весьма легко и не будут в силах оказать какого-либо сопротивления.
Этот рапорт имел успех, на другой же день была назначена комиссия с генералом Кондратенко во главе. Он представил генералу кроки главной дороги к вершине Ляотешаня. Работы начались и велись энергично под руководством самого Конд-ратенки, а охрана горы, недопущение китайцев на вершину были вверены им подпоручику Крумину, указавшему в своем рапорте на необходимость этой строгой охраны и производство работ без присутствия рабочих-китайцев, чтобы то, что делалось на вершине, так и осталось загадкой для всех желтолицых, которым доверять было нельзя. Никто из них не был допущен ближе чем на версту от вершины{209}. Этим отчасти можно объяснить то, что японцы и посейчас держатся в почтительном отдалении от Ляотешаня и, видимо, не думают атаковать его.
Это небольшой пример того, что совсем молодой офицер, не увлекающийся ни вином, ни картами, ни женщинами, а лишь [367] своим делом, сколь узка бы ни была его компетенция, может принести делу некоторую пользу, может усмотреть то, что ускользает от внимания других, старших, в массе других вопросов. Можно сказать, что если бы каждый офицер обследовал окрестности крепости настолько же усердно, то дело от этого выиграло бы много.
Японцы обстреливали и мелкими, и крупными снарядами вход в гавань, стоявшие там сторожевые суда, их уводили за Маячную и за Золотую гору; один 11-дюймовый снаряд попал в канонерскую лодку «Отважный», другой попал в затопленный брандер, причем взрыв был ужасен; должно быть, в нем взорвалась (детонировала) заложенная японцами мина.
Все еще сообщают, будто полковники И. и С. уверяют, что японцы увозят свои осадные орудия за Волчьи горы.
Балтийский флот будто вышел лишь 20 сентября.
Т. провел прошлую ночь на форту II; там ожидали новый пролом — приготовились, ночь прошла очень тревожно, но ничего не было.
Узнал интересную новость. Снарядов к мортирам (11-дюйм.) на Золотой горе осталось всего несколько десятков, поэтому решили пускать в ход японские невзорвавшиеся, которых валяется везде много. Приспособили и попробовали — удачно. Теперь занялись этим серьезно; собрали около 300 японских снарядов, отвинчивают ударные трубки, исправляют, налаживают пояса и стреляют ими.
Будто только один из них не взорвался в расположении японцев, у Кумирнского редута. Сейчас японцы могут узнать, по клеймам на донышке, что их обстреливают ихними же снарядами.
Сегодня «Новый край» вышел вновь. Оказывается, что при катастрофе одна небольшая ножная печатная машина — американка уцелела настолько, что оказалось возможным ее исправить. Где-то в портовых мастерских исправили ее. Из разбитого [368] и рассыпанного шрифта собрали столько, что хватит на газету небольших размеров. Редакция перебралась в Новый город, нашла там себе помещение в новом, не совсем достроенном доме. Хотя в газете и нет ничего нового из внешнего мира, все же есть что почитать; описываются события, которые немыслимо подвести под статью «военная тайна», помещаются некрологи павших офицеров и все то, о чем имеются сведения и о чем разрешается писать. Она оживляет жизнь осажденных. Японцы обстреливали сегодня Соборную гору, гавань, город, укрепления левого и правого фланга с 10 часов утра до сумерек, но довольно редким огнем.
Японцы бомбардировали город и порт до полуночи; иногда снаряды падали совсем близко — земля вздрагивала. В полночь лег спать и уснул крепко, как ни в чем не бывало.
Сообщают, что японцы ночью опять наступали человек по десять — тревожили наших, и наши отвечали тем же.
С 8 часов 30 минут утра японцы начали сильно обстреливать Золотую гору, должно быть, обозлились на нее за то, что она посылает им японские же 11-дюймовые бомбы. Много снарядов рвалось на северном склоне горы, все выше и выше к батарее и сигнальной станции; но когда по ходу пристрелки должны были начаться попадания, снаряды стали перелетать через гору, падали в море. Не слыхать, чтобы были попадания на самой горе. Очевидно, очень трудно попадать в небольшую площадь вершины.
Пепепелочная и Крестовая батареи усердно отвечали японцам.
Потом японцы обстреляли Перепелку и склон ее к Мертвому углу и в то же время западный бассейн, стоящие там пароходы и берег около минного городка. На одном из пароходов начался от попавшего снаряда пожар; несмотря на сильный обстрел, пожар потушили вскоре, видно было, как там суетились люди, а кругом то и дело вздымались огромные красивые столбы воды от падения и взрывов 11-дюймовых снарядов. [369]
Японцы, вероятно, подбираются стрельбой к лабораториям на Тигровом полуострове.
Н. И. Р., пришедший с позиций, говорит, что солдаты страшно измучены работами: нужно заготовлять ручные бомбочки, копать окопы, строить блиндажи и нести сторожевую службу. В мирное время ничего не подготовили. Люди ослабли от плохого питания.
В последнее время во время бомбардировок на Золотой горе стали вывешивать флаги, указывающие, в каком районе падают неприятельские снаряды.
6. Начало подготовки к сдаче
На днях один из офицеров 13-го полка, находившийся все время на передовых позициях, сказал товарищам, что он намерен покончить с собой — надоело, но чтобы самому не стреляться, влез на бруствер, и японские пули сразили его наповал. Товарищам, не поверившим его намерению, пришлось лишь констатировать уже совершившийся факт. Нервы надорваны постоянными картинами смерти, увечья и крови, бессонницей, всегда тревожным состоянием.
Ш. рассказывает, что были случаи, когда весь груз джонки — муку и прочее — забирали и не уплачивали ни гроша. Вот почему к нам не приходят джонки с припасами.
Сегодня мне опять говорили, что иногда матросы и солдаты начали мародерствовать; орудуют пока по пустым, брошенным хозяевами квартирам и складам. Впрочем, говорили, что чины полиции занимаются этим давно; не знаю, насколько тут правды.
Одновременно с проявлением все большего мужества, равнодушия к ужасам, встречаются и противоположные явления — беспричинная трусость, какая-то полная безнадежность. Так, сегодня встретил знакомого М. — он бледен, растерян, подавлен или очень нездоров. Спрашиваю, что с ним такое? [370]
Говорит, был в штабе генерала Стесселя, там какая-то ерунда — уже четвертый день, как заготовляют все бумаги к уничтожению...
— Вздор! — говорю ему, — это еще ничего не означает. Давно следовало приготовиться на всякий случай, прибрать, припрятать важные бумаги, закопать их в землю, но не уничтожать. Этого быть не может.
Молчит и смотрит тупо в землю.
Говорю, что он напрасно видит в этом что-то особенное.
— А вы разве верите, что японцы не возьмут Артур? — спрашивает он меня полушепотом, как бы не доверяя сам себе.
— Верю! Почему же не верить?
— А что же они там, в штабе, трусят?
— Что вы на них там смотрите! Они там трусили уже сколько раз...
М. пошел дальше, будто успокоившись.
Зато мне пришлось задуматься: что же это такое? Они там должны лучше знать положение дел. По-моему, Артур устоит, должен устоять, пока откуда-нибудь не подоспеет помощь, покуда есть возможность держаться; японцы еще ничем таким не овладели, что могло бы грозить крепости падением.
Факт, характеризующий штаб района и генерала Стесселя, храбрившегося только на бумаге, на самом же деле уже начавшего приготовляться к сдаче крепости. Факт этот обрисовался мне еще ярче, когда я впоследствии добыл записку генерала Фока от 21 октября, поданную им генералу Стесселю и доказывающую необходимость начать постепенно отдавать крепость неприятелю, очищая укрепление за укреплением. Записка очень длинная, какие генерал Фок обыкновенно любил составлять, поэтому привожу лишь часть ее, достаточную для того, чтобы ознакомиться с характером ее автора и с его талантом освещать дело так, чтобы его мнение казалось дельным и честным.
«21 октября 1904 г. Кр. Артур. ЗАПИСКАОсажденную крепость можно сравнить с организмом, пораженным гангреною. Как организм, рано или поздно, должен [371] погибнуть, так равно и крепость должна пасть (?){210}. Доктор и Комендант должны этим проникнуться с первого же дня, как только первого позовут к больному, а второму вверят крепость (?!). Это не мешает первому верить в чудо, а второму в изменение к лучшему хода внешних событий. Вера эта для Коменданта еще более необходима, чем для доктора, лишь бы она не усыпляла его деятельности с первого момента. Гангрена поражает организм с его конечностей, например с пальцев ног. Доктор должен своевременно удалить пораженную часть.
Задача доктора сводится к тому, чтобы продлить существование организма, а коменданта — отдалить время падения крепости. В этом весь трагизм [?!) их положения, особенно последнего.
Доктор не должен допустить скоропостижной смерти, равно как комендант — неожиданного падения крепости, по непредвиденной случайности. Организм должен погибать постепенно, начиная с оконечностей; так равно падение крепости должно идти постепенно, начиная с ее внешних верков. Успехи, как первого, так и второго будут зависеть от того, насколько первый своевременно удалит поврежденный член, а второй оставит атакованную часть (?!). Задача эта не из легких — доктору надо иметь верный взгляд, чтобы определить тот момент, когда орган для организма делается более вредным, чем полезным; но этого одного еще недостаточно, так как в этом надо убедить и организм, без согласия его ведь нельзя произвести операцию (?!]. Кому хочется расстаться с ногой, глазом; другому кажется лучше расстаться с жизнью, и доктору надо убедить, что и без ноги можно обойтись и даже с американской искусственной ногой и плясать будешь (!). Коменданту не легче; ему надо также иметь верный взгляд, чтобы он мог вовремя оценить, чтобы данный пункт выжал все, что он мог выжать от атакующего и что с той минуты перевес переходит уж на сторону врага, что наступает время его жатвы. Искусство и состоит вовремя уйти от подготовленного им удара и тем самым дорого продать ему его успех [?!). Надо помнить, что бои в крепости должны носить на себе дух боев [372] арьергардных{211}, что однако не всегда и не всеми сознается, тем более, что итоги этих ошибок подводятся не тотчас же, как в поле, а, как говорится, когда приходится строиться к расчету. Но, кроме глаза, Коменданту надо иметь и характер и, пожалуй, более, чем доктору, которому приходится побороть другого, а Коменданту самого себя, — а что может быть труднее этого? Ум и совесть говорят «оставь», а самолюбие и азарт [!) говорят «дерись»; а еще и то видишь, что теряешь, не знаешь, чем его заменить, какой американской ногой{212}. В докторском каталоге все это есть, а в Комендантском нет ничего; надо брать все из своего ферштанда (?!].
Доктор отделяет пораженные органы, чтобы не потратить на них напрасно жизненные соки, приберегая их для сердца (?!). Комендант оставляет постепенно периферию крепости, чтобы сберечь силы для ядра [?]. Длина оборонительной линии должна соответствовать силе гарнизона...
Ни один доктор не станет пытаться удаленный им орган, будь это хоть зуб, по ошибке вырванный, вновь приобщать к организму. Так равно ни один Комендант не будет тратить силы гарнизона для того, чтобы отбить отданное противнику укрепление, хотя бы оно было отдано и не по воле Божьей, а по беспечности (!). И это по одному тому, что не было примера, чтобы такого рода попытка увенчивалась успехом (?!). Под Севастополем крепко держались за то, что имели; но раз отдавали, отбивать не пытались: редуты Камчатский, Селенгинский и Волынский тому могут служить примерами. Осман-паша, знаменитый защитник Плевны, тоже ничего не отбивал, а только, теряя одно, спешил подставить под наши удары другое; так, зная, что мы возьмем Гривицкий редут, он подготовил для нас такой же другой, окрестив его именем Гривца № 2, чем и отбил нашу охоту к атакам{213}. Долго ли держался бы Осман-паша, если бы пытался со своею сорокатысячною армией отбивать от нас свои редуты? Он берег людей, и они отслужили ему службу лопатою. [373]
Доктору, чтобы с успехом выполнить свою задачу перед организмом, недостаточно иметь верный глаз и руку, и ему надо уметь заставить своих ассистентов строго относиться к своим обязанностям, а также знать до мелочи их черную работу и уметь руководить ими во время этих работ. К чему послужит отлично сделанная операция, если ассистенты неумело ее зашьют, или, по оплошности, забудут вынуть из раны нитку или кусочек ваты. Тут обыкновенно один конец — смерть{214}.
Тоже и коменданту недостаточно выбрать место для укрепления и указать род самого укрепления; ему надо знать и черную работу. К чему послужит укрепление, если его бойницы не приспособлены для успешной борьбы с ружейным огнем противника, если эти бойницы не прикрывают стрелка, а, напротив, выдают его. Немцы смотрят, что при нынешнем огне можно идти летучею сапою только до 800 метр. Раз бойницы устроены дурно, они обыкновенно закладываются камнями и завешиваются тряпками; правильного ружейного огня из укрепления не ведется (?!). Стреляют обыкновенно только любители; стреляют поверх бойниц, для чего им приходится чудно примащиваться, чем они и обращают на себя общее внимание и делаются знаменитостями. Мне пришлось видеть так чудно примостившегося матроса, который на одной ноге и на одном локте более часа вел стрельбу, — дал за такой фокус [?!] рубль.
На любителях не выедешь. Весь гарнизон обращается в пассивное оружие, так сказать, орудие противоштурмующее, т. е. гарнизон начинает действовать, когда противник прекращает огонь и бросается в штыки. Таким образом укрепление далеко не выполняет своего назначения, так как дает возможность безнаказанно подойти противнику (?!] на 30 м, чего не было и при гладкоствольном оружии, а не говоря про штуцера. В Севастополе{215} враг более 60-ти саженей не подходил»...
И так далее, рацея в том же роде, посредством которой он пытается убедить, что пора отдавать укрепление за укреплением [374] и сдать всю крепость потому, что генералу Фоку надоело воевать...
Замечательно ловко указывает он на необходимость подготовить к этой операции гарнизон, без согласия которого это немыслимо, тем более, что солдаты уже возмущались не раз:
— Не хочет ли начальство уже отдать крепость японцу?..
От внимания солдат не ускользнуло двусмысленное поведение генерала Фока и его покровителя Стесселя, начиная с Кинчжоуского боя, вплоть до несвоевременной присылки резервов во время августовских штурмов.
Мне передают из верного источника, что генерал Стессель имел эту записку Фока при себе на многих заседаниях военного совета, но не решился доложить ее, чувствуя, что она не встретит одобрения со стороны подавляющего большинства (за исключением присных Стесселя). Он знал, что если он предложит начать сдавать крепость, то комендант и Кондратенко могут арестовать его как изменника.
Но раз Фок убеждал в необходимости сдавать крепость, то, несомненно, грозила опасность. Так думали у Стесселя и в его штабе. Тем, кто получил — ни за что, ни про что — высокие награды, не хотелось быть убитыми.
К чему тогда все награды, слава героев?
Генерал же Смирнов уже высказался, что крепость должна держаться, хотя бы всем генералам пришлось положить свои головы за Отечество... А Кондратенко говорил все одно — драться до последнего патрона, до последнего штыка.
Вот почему в штабе трусили, как о том передал М.
7. Мелочи и совсем не мелочи
Еще инцидент с газетой. Вчера адмирал Григорович прислал в редакцию «Нового края» письмо, в котором ставит на вид, что в газете печатается зачеркнутое им как цензором морского района, в «известиях «Нового края» (сведения о ходе событий для этого отдела даются начальником штаба генерала Стесселя полковником Рейсом, т. е. они из официального источника), что уже неоднократно печатались вредные (?!) для нас сведения... [375]
Что в этих сведениях вредного, так и осталось тайной для всех. Ясно, что при таком усердии господ цензоров двух ведомств в газете можно будет печатать лишь всегда одну и ту же фразу: «Все обстоит благополучно»...
П. передает маленький инцидент из штаба генерала Стесселя. Так как в последнее время генерал Стессель воспретил производить вылазки без его разрешения, то каждый раз предварительно докладывают ему о задуманном предприятии. На этот раз генерал Горбатовский объяснял ему на плане готовящуюся вылазку. Генералу Стесселю вздумалось изменить план действий по своему усмотрению.
— Нет, ваше превосходительство, — будто сказал на это Горбатовский, — так нельзя. Пальцем по плану можно произвести все как угодно, а на деле только так, как я о том сейчас доложил вашему превосходительству...
Пришлось согласиться.
Сообщают, что ночью была удачная вылазка около укрепления № 3, наверное, вышибли японцев из ближайшего окопа и засыпали его. Такие дела большого значения не имеют, но все же замедляют осадные работы японцев, наносят им урон.
Около 6 часов утра оживилась канонада и перестрелка в том же направлении, но ненадолго.
Рассказывают, что третьего дня один наш миноносец, выходивший в море, наскочил на японскую мину, ему оторвало всю корму. Притащили на буксире в гавань.
Получил несколько приказов генерала Стесселя. Из них интересны в том или ином отношении следующие.
«№ 797(27 октября, экстренно). Объявляю глубочайшую благодарность инженеру Подполковнику Рашевскому за его беззаветную деятельность на самых опасных местах атакованного фронта».«№ 798. Вновь указываю и приказываю, чтобы на всех участках инженеры жили, а на атакованном фронте на вр. укр. № 3, фортах № 2 и 3 постоянно жили инженеры и давали все решительно [376] указания и вели бы работы постоянно, а не приходили бы как гости. — Наши строевые офицеры не специалисты и, разумеется, не могут справиться с задачами без постоянных указаний, теперь же каждый час дорог, вы видите, что теперь японцы стреляют мало, что это значит? Значит это, что у них еще не подвезены снаряды, надолго ли? Нам это неизвестно, а потому и гоните работы, пока возможно».
«№ 811 (31 октября). Ввиду незначительного количества консервов, предписываю крепостному Индентанту: 1) Отпуск консервов в войска прекратить с 30-го октября; 2) Имеющиеся консервы отпускать только для больных в госпиталях по расчету ½ банки в день на человека в течение пяти дней в неделю и два дня конское мясо по ¼ фунта на человека, г.г. Офицерам, находящимся на позициях, отпускать ежедневно ½ банки на человека; 3) На довольства остальных нижних чинов выдавать конское мясо четыре раза в неделю по ¼ фунта на человека».
Кто-то сказал крылатое слово, которое слышишь теперь всюду:
— У японцев Того, а у нас никого...{216}
СИ часов дня ветер перешел в бурю и стало прохладнее, под вечер пошел дождик. Весь день был слышен редкий грохот орудий, но трудно сказать, стреляли ли японцы по городу и гавани. Буря не давала различать, кто и куда стреляет. Быть может, стреляли и по городу.
Пришла Т. М. и рассказывает про порядки, вернее — про отсутствие таковых в № 8 запасном госпитале (бывшей городской больнице), в котором лежит ее раненый муж. Там недостает многого, самого необходимого для ухода за тяжелоранеными, например, в палатах для нижних чинов нет ни одного подкладного судна, всего там одна сиделка, и та приходит лишь на ночь, в остальное время раненые сами помогают друг другу, насколько в силах. Два слабосильных солдата, раны которых [377] уже зажили, но которые неспособны к строевой службе, ухаживают за другими особенно усердно, но утомляются при этом в такой степени, что когда они уснут, то уже не слышат стонов и криков тяжелораненых.
Порядки в наших полевых госпиталях заставляют желать много лучшего. На должной высоте находится лишь Красный Крест. Лучше других казенных госпиталей поставлен Сводный госпиталь и, пожалуй, еще № 10 (бывшая городская гостиница); впрочем, о том, где лучше и где хуже, могут верно судить лишь специалисты. Говорят, что везде худо. Сравнительно хорошо обставлен офицерский госпиталь морского ведомства.
Думается, что государство, если оно не может поставить военно-медицинское дело на должную высоту, не должно бы вообще воевать; это нужно бы обусловить международным соглашением. Впрочем, таким же соглашением следовало бы вменять в обязанность воюющих держав полное обеспечение после войны всех искалеченных на войне, лишившихся трудоспособности. Это обеспечение должно было быть оказано не в виде какой-то милости, снисхождения, подачки, а стать должным и бесспорным правом каждого, имеющего на то причины. Это обеспечение — сознание солдата наперед, что если он будет искалечен, то все же ему не будет грозить в будущем крайняя нужда и даже голодная смерть, — придавало бы каждому из них более нравственной стойкости, готовности жертвовать собой для Отечества.
Мне могут возразить на это, что во время боя не приходится задумываться над этим, что русский солдат и без того охотно жертвует собой. Но это-то обстоятельство, по-моему, еще сильнее подчеркивает долг государства пред теми, кто стал жертвой войны, хотя и остался в живых. Семьи же павших на войне, лишившиеся кормильца, должны быть также обеспечены{217}.
Следовательно, всякое государство, прежде чем решиться на войну, должно бы взвесить, в силах ли оно не только дать на [378] войну необходимый материал людьми, оружием и прочим, но в силах ли оно, кроме того, обеспечить существование всех тех, которые так или иначе могут быть обездолены войной. Если нет, то оно не имеет права разрешать свои споры посредством войны.
Помимо недостатка в пищевых продуктах нам приходится привыкать к попортившимся продуктам. Первое явление было — затхлый в большей или меньшей степени хлеб, потом пришлось довольствоваться и прогоркшим маслом и мясом, и солониной с душком; теперь и рис, и манная крупа пахнут плесенью. Как еще Бог хранит здоровье!
8 часов 40 минут вечера. На дворе темень, буря воет и стучит по крышам и заборам оторвавшимися досками; таких оторвавшихся досок везде вдоволь, где они оторваны снарядами, а где здания и заборы требуют починки, разваливаются; теперь некому их починять, да и к чему?
На позициях идет редкая орудийная пальба, видны вспышки, но не знаешь, что там творится. Быть может, там под покровом темноты и пыли, несомой бурей, творятся ужасные вещи — идет жестокая рукопашная борьба, а ручные бомбочки и фугасы, быть может, довершают там этот ад. Не дай Бог, если бы японцам вздумалось сейчас серьезно наступать одновременно в разных местах! Впрочем, холод, темень и буря и им непривычны.
Пришел С. и сообщает, что по направлению Пресного озера только что просвистел 11-дюймовый снаряд.
Не слыхать ни свиста, ни падения, ни взрывов. Так-то лучше — будто нет ничего.
Снова пронесся слух, что будто около Кинчжоу происходит бой. Говорят, что, по сообщению какого-то очень правдивого китайца (имеющего уже медали за оказанные нам услуги), японцы укрепляли в последнее время Тафашинские высоты. Одни допускают полную возможность этого боя, другие сомневаются. [379]
Пришедший с форта III артиллерист уверяет, что сейчас японцы не в силах взять Артур.
Сообщают, что какие-то китайцы принесли депеши в бамбуковых палках, но не могут сказать, что в этих депешах.
Г. говорит, что на днях пострадал не один, а несколько миноносцев. Говорит, что достоверно то, что «Скорый» погиб, а у «Сильного» оторвало корму. На последнем будто погибли спасенные с первого раненые: мичман Соколов, механик Носович и трое матросов, помещенных в кают-компании.
Ко мне зашел по делу артиллерийский фейерверкер, участвовавший 17 октября в отбитии штурма на Куропаткинский люнет.
— Ох, и поливали они нас тогда артиллерийским огнем, — рассказывает он, — не знаю, как мы еще уцелели; положим, не много нас осталось. Когда начальник скомандовал «по местам», я должен был стать у скорострельного орудия, заряженного картечью. Гляжу — японцы уже у проволочного заграждения; офицер ихний машет шашкой и кричит что-то. Я — раз — и как под метелочку... Но уже другая колонна тут как тут, успей только заряжать и стрелять. Положили их там множество, тем временем японцы налегали на другой угол люнета и было уже взобрались там на бруствер, с ними разделались штыками. Тогда они оставили нас в покое, но, глядим, другие колонны лезут на Литербу{218}; начальник скомандовал винтовками к брустверу; пушку мою увезли к форту III отбивать там штурмовые колонны. Мы залегли и расстреливали их; пока колонна дошла до бруствера, уцелевших было не больше 15 человек. Их оттуда вышибли штыками. Вся дорога к батарее устлана трупами. Убегавших назад мы также расстреливали.
Он рассказывает ровным, спокойным голосом, как будто в этом не было ничего особенного:
— Как под метелочку!.. [380]
Ужасно! Десятки, сотни людей были сметены картечью в один миг с лица земли, вычеркнуты из книги живота, корчились там в предсмертных судорогах. Но не до них было солдату, а знай только заряжай — и снова «раз»!
Массы людей лишаются в миг драгоценнейшего их достояния — жизни — из-за того, что государства не могут разрешить свои споры мирным путем, — потому, что их интересы диаметрально противоположны; а это происходит оттого, что на свете еще преклоняются пред правом сильнейшего, — что человечество еще не развилось нравственно до такой высокой степени, чтобы презирать это гнусное «право», — чтобы преклоняться лишь пред справедливостью.
А мы воображаем себя нередко чуть не полубогами!..
Сегодня объявлены два экстренных приказа генерала Стесселя:
«№ 814. 26-го В. С. Стрелкового полка 4-й роты стрелок Егор Третъяков убит на Укреплении № 3 вчера 31-го октября с. г.Я помню Егора Третьякова; он бежал из своего Звенигородского полка, пробрался в Артур и за побег из полка был переведен в разряд штрафованных. Я недоверчиво отнесся к его заявлению о том, что он, желая драться, убежал. Служба его, полная отваги, показала, что он говорил правду, штраф ему был прощен; командир полка полковник Семенов уже представил его к Георгиевскому кресту, и, разумеется, он бы по заслугам носил его, но Бог распорядился иначе, вчера, 31-го октября на Укреплениии № 3 вражеская пуля уложила молодца на месте. Царство тебе Небесное, Герой Егор Третьяков, об упокое души твоей будем молиться Богу, а грехи человека ты искупил своей геройской смертью. По предоставленной мне Высочайше власти я пожаловал тебя еще 30-го октября знаком отличия военного ордена 4-й степени, но ты об этом не узнал{219}. Родные и родина [381] будут тебя чтить, а славные Звенигородцы простят твой поступок, за тебя я прошу у них прощения».
«№ 816. По полученным сведениям японцы занимают Ляоян, но южнее Ляояна на запад от Ташичао находится значительный отряд нашей кавалерии, а на юг от Ташичао по направлению к Порт-Артуру движется значительный наш отряд из пехоты и артиллерии. Японцы намерены еще атаковать Порт-Артур, а потому нам надо не зевать и тщательно готовиться, дабы, при помощи Божьей, вновь дать славный русский отпор, учить Вас этому нечего — я только напоминаю».
Последний приказ нам очень благоприятен; но к нему относятся скептически.
В одной телеграмме, опубликованной в полученной из Чифу иностранной газете, сообщается из Петербурга, что адмирал Вирениус настаивает на необходимости освобождения Артура посредством флота. Это как бы противоречить приказу, ибо если предпринято освобождение с суши, то помощь с моря Артуру пока не нужна. Было бы другое дело, если бы было сказано, что нам необходимо завладеть морем и флот посылается только для этой цели.
Разбираемся с этим вопросом на все лады. Кто-то говорит, что пока придет флот, это такая долгая история, что до той поры можем все успеть помереть с голоду и что ему думается, что адмирал Алексеев все еще настаивает на необходимости скорейшего освобождения Артура. Нельзя же допустить падения крепости! Другие возражают, что таким настаиваньем можно лишь расстроить весь разработанный план кампании Куропаткина, который знает, что он делает... Говорят, что даже не важно, если бы пал Артур, а тем временем была бы выиграна сама кампания.
— Положим, — говорит с раздражением в голосе полковник П., — я не знаю, какой это там у Куропаткина разработан план, но весь ход событий пока не утешает меня нисколько. Когда Куропаткин прибыл в армию, то первым долгом отступили из Кореи, потом отступили с Ялу, далее с Фынхуанчена, с Инкоу, с Ташичао и — наконец — с Ляояна. Докуда мы будем отступать, не понимаю; также не понимаю, как можно побеждать [382] посредством отступления! Например, и у нас все отступали: с Кинчжоу, с Зеленых и Волчьих гор, но я не вижу, чтобы этим улучшилось наше положение. Еще одно отступление Куропаткина и — нечего думать о какой-нибудь выручке Артура.
Ему возражают, что очень может быть, что понадобится и пожертвовать Артуром...
— Как вам угодно, — разводит П. руками, — но в таком случае мы потеряем весь свой престиж на Дальнем Востоке; японцы укрепятся здесь и на Кинчжоуском перешейке так, что их ничем не сшибешь с места — укрепятся не по-нашему и ни за что не отдадут нам Артура.
— Но Куропаткин же знает, что он делает!
— Эх, не слушал бы! — горячится старик. — Мы не знаем, знает он что или не знает. Я говорю, что его тактика не нравится мне с самого начала, и я не верю в нее! Но вот чему я удивляюсь: я знаю, что наместник высказался с самого начала войны, что не следует японцам уступать ни пяди земли без самого упорного сопротивления; знаю, что он не только знает значение Артура, но и любит его. Но почему он не мог настоять на подаче помощи нам, не могу понять — он все же главнокомандующий!
— Не забудьте, что Куропаткин — самостоятельный командующий армией и не особенно-то подчинен наместнику, — замечает Л., ярый поклонник Куропаткина. — Не может же он подчиняться адмиралу! Это само собою разумеется.
— Ничего не вижу тут самого собою разумеющегося, — огрызается П. с нескрываемым сарказмом. — Быть может, что моя башка отказывается мыслить, но я до сей поры не могу понять таких вещей, как самостоятельный командующий, который все еще не проявил ровно никакой активной инициативы, не подчиняется главнокомандующему, у которого несомненно больше энергии. Не понимаю также, как и то — почему понадобилось поставить здесь над комендантом высшего начальника, не предусмотренного никакими законоположениями. Все это вне закона!
Китайцы сообщают, что японцы разгружают в бухте Луизы какие-то пароходы и джонки. Быть может, эти суда были предназначены нам и перехвачены японскими миноносцами. [383]
Впрочем, и они сами могут подвозить провиант и снаряды прямо сюда, чем возить через Дальний.
Японцы обстреливали сегодня город и гавань с 1 часу до 4 часов, не слыхать, чтобы что-нибудь набедокурили.
Встретил солдата с позиции. Говорит, что японцев осталось здесь очень мало; на левом и правом фланге почти совсем пусто. И орудий осталось у них здесь всего несколько; из них-то и стреляют по городу и гавани. Но он не вполне доверяется этому. Как бы, говорит, не кинулись вдруг в такое место, где их не ожидают.
Был в Новом городе и попал там под бомбардировку. Первый снаряд пролетел так низко над головой, что, казалось, чуть не задел шапку. Пришлось стать под ближайшую стену. Стал неудачно — шагах в 30 упал снаряд и разорвался. В этот момент вспомнилось, будто следует ложиться на землю, чтобы осколки не задели. Какой вздор! Покуда ляжешь — это уже поздно.
В течение 55 минут японцы пустили по городу 19 снарядов, а потом перенесли огонь на Старый город и обстреливали его довольно долго.
Передают, что в госпитале на Тигровом полуострове (кажется, № 11), куда в последнее время перевели большинство больных дизентерией, тифом и цингой, умирают ежедневно не меньше 15 человек. Обстановка и порядки, говорят, там незавидны, чтобы не сказать из рук вон плохи.
Вес эти ужасные болезни, пожирающие столько жертв, происходят главным образом от плохого питания.
Дизентерия началась первой. И мудрено ли, когда солдат стали кормить даже прогоркшим бобовым маслом, как это было видно из одного из приказов генерала Стесселя.
Говорили, что среди войск появился брюшной тиф; врачи же утверждают, что это не что иное, как голодный тиф.
Цинга возникает также главным образом на почве недостаточного питания и отсутствия растительной пищи. С ней бороться легко при помощи того же питания, которого у нас недостает. [384]
За что, спрашивается, гибнет такая масса людей, за что крепость лишается стольких защитников?
Ответ на это один — из-за наших порядков, из-за того, что начальство наше не заботится, не желает заботиться об интересах дела, заботится лишь о своих личных делишках и выгодах!
Готовы, кажется, повысить человека, лишь бы он не сообщил о том, что было на самом деле.
Вчера во время бомбардировки Нового города ранен офицер и контужен священник 5-го полка.
Кажется, уже в сотый раз повторяются слухи о том, что Балтийская эскадра прошла во Владивосток и — что порт-артурская эскадра получила приказание выйти к Кинчжоу.
Говорят, будто крейсер «Всадник» или другая такая же малоценная «посудина» ушел в Чифу, значит, решили в случае чего пожертвовать им. Но не понимаю, что за нужда жертвовать даже таким судном. Ушел же на днях в Чифу «Расторопный» и увез официальную почту!
Зашел М. А., он слышал, будто прапорщик флота Дейчман вернулся из Чифу и привез известия, подтверждающие приказ от 1 ноября о том, что Куропаткин наступает.
Японцы обстреливали батареи левого фланга и Перепелоч-ную, наши батареи стреляли целый день. По направлению форта V, будто к Голубиной бухте, одно время была слышна частая пальба из мелких, полевых или горных пушек. Что там творится, не знаю.
С конца октября отряду крайнего левого фланга (капитана Романовского) приказано сильно укрепиться на горке между [385] большой и малой Голубиной бухтами и оказать самое упорное сопротивление, так как левый наш фланг вообще ослаблен и нужно предотвратить прорыв в этом месте японцев, противопоставить им хотя что-нибудь. Хорошо, что они еще серьезно не наступали в этом месте. Форт V все еще не совсем достроен, а про форт VI и говорить нечего.
Когда я вернулся в Старый город, то узнал, что здесь была сегодня довольно жестокая бомбардировка до самых сумерек. Разрушено несколько фанз. В соседстве нашем, за греческой столовой, снаряд попал во вход в блиндаж, убил одну женщину и ранил трех человек. В типографию Иогансона попал опять снаряд, это уже в который раз — только успеете убрать развороченное, заколотить окна и крышу, как снова попадает снаряд и превращает все в груду обломков.
Вечером был в госпитале и беседовал с участниками боев на Зеленых горах. Разговор коснулся и отступления капитана Лопатина с Куинсана.
В то же время, оказывается, на горе Уайцелаза была охотничья команда под начальством прапорщика запаса Диатроптова{220}. Японцы начали наступать по долинам в больших силах и, таким образом, отряд на вершине Уайцелазы был обойден ими с двух сторон. Положение было таково, что горсти людей нельзя было и думать оказать сопротивление. Отряд этот считали уже погибшим, когда генерал Кондратенко получил записку Диатроптова, чтобы ему разрешили отступить. Конечно, Кондратенко послал тотчас приказ отступить, но не надеялся, чтобы это удалось. Диатроптову удалось организовать отступление так, что он не потерял при этом даже ни одного человека.
Говорят, что положение отряда капитана Лопатина на Ку-инсане было тождественно с отрядом Диатроптова на Уайцелазе, но он не должен был отступить, не получив на то приказания. Юридически это так. Вину Лопатина увеличивало то, что Куинсан оказался ключом позиций, чего не признавало до этого наше начальство... А разница в этих двух случаях та, что отряд Диатроптова был в районе генерала Кондратенко, который распоряжался быстро и точно, а отряд Лопатина — в район генерала [386] Фока, от которого он не получил, как говорится, ни ответа ни привета на свои донесения о необходимости или дать помощь, или же разрешить отступить{221}.
Дело прошлое и теперь уже не важно, прав или не прав был покойный Лопатин, отступая с Куинсана; но разговоры эти выяснили мне разнородное отношение наших генералов к делу.
Генерал Кондратенко был искренно обрадован, когда Диатроптову удалось вывести отряд невредимым; генерал же Фок кричал, рвал и метал, собирался расстреливать и предал суду Лопатина, который отступил с большими потерями.
Слух: будто 3 солдата из Северной армии прибыли ночью на лодке в Голубиную бухту и тотчас сообщили по телефону генералу Стесселю о своем прибытии.
Сообщения с позиции: колонны японской пехоты двигаются к Артуру; вчера было замечено передвижение японцев против Высокой горы. Вчера и сегодня наши батареи стреляли по замеченным войскам неприятеля. Прошлой ночью будто очень удачно взорвали у форта II минную галерею, направленную против работ японцев. Японцы, видимо, заложили тоже заряд — у них получилась детонация, и все обвалилось в их сторону; это застало их врасплох. Занятый ими капонир вновь в наших руках.
Навестил М. Л. в морском госпитале; ему предстоит еще одна операция. Он передал мне, что недавно ушел на миноносце в Чифу доктор Штернберг, вызвавшийся доставить сведения извне. Главная его задача, наверное, состоит в том, чтобы приобрести для Артура перевязочный материал. Он еще не вернулся.
Миноносцу приказано в случае чего взорваться{222}.
И он слышал о гибели будто четырех наших миноносцев. [387]
Удивительно трудно добыть сведения хотя бы только об убитых в бою и умерших от ран офицерах. Редакция «Нового края» печатает начиная с 11 августа чуть ли не ежедневно большое объявление, посредством которого она просит товарищей погибших сообщать редакции необходимые для некрологов материалы, чтобы ими почтить память павших за Отечество печатным словом.
Но, как ни странно, сведений этих не поступает. Казалось бы, в такое время, где каждый из нас может стать в любую минуту жертвой войны, можно бы удосужиться на сообщение этих кратких данных об уже умерших товарищах.
Явление это объясняют двояко: во-первых, будто много офицеров озлоблено на «Новый край» за то, что в статьях военных корреспондентов Купчинского и Ножина, а также и в других случайных статьях и сообщениях будто давались не вполне правдивые сведения о ходе событий и о подвигах — сообщая об одних, умалчивают о других, как будто в этом возможно найти умысел{223}; во-вторых, говорят, будто начальство воспрещает давать какие-либо сведения для газеты.
Сегодня японцы бомбардировали город и гавань недолго. Говорят, что японцы начали на днях бомбардировать Новый город потому, что туда перевозят наши интендантские запасы.
Вернулся из Нового города к 6 часам вечера при чудной погоде. Солнце закатилось уже давно, но на западе багровая вечерняя заря; высоко в зените луна в половинном фазисе. Поэтому сумерки не сгустились, а царил какой-то полусвет. На западе, на фоне яркой вечерней зари резко выделялись Ляоте-шань, Высокая гора и укрепления; севернее контуры гор сливались с небосклоном, на котором редкие облачка. К луне сперва стягивались облака в виде длинных прядей волос, постепенно покрывших ее прозрачной пеленой, в это время вокруг луны образовалось желтовато-красное кольцо, на наружных краях его были слабо заметны и остальные цвета радуги. Заря угасала больше и больше, и получился какой-то фантастически прекрасный полумрак. Вокруг все тихо. Вдруг с батареи Золотой [388] горы вылетает огромный сноп огня, посыпались большие искры, словно от ракеты. Вздымается колоссальный столб дыма, верхушка которого отделяется в виде широкого кольца; раздается выстрел, повторяющийся многократным эхом в окружающих горах. Другой выстрел — та же картина и тот же красивый грохот — и все смолкло. Снаряды поднялись ввысь бесшумно и улетали куда-то вдаль. На позициях засверкали огоньки — затеялась редкая орудийная перестрелка; защелкали и ружья, и пулеметы.
Тотчас забыл про поэзию вечерней тиши и чудных атмосферических явлениях.
8. Известие об уходе наместника
Первое известие, полученное мной сегодня: на днях появилась под Артуром японская эскадра в значительных силах, разделилась на две части и ушла, одна часть по направлению к Инкоу, а другая по направлению к Дальнему. Это ставят в связь с движением на Квантуй нашей Северной армии.
Кроме того сообщают, будто купленные в Америке крейсера прибыли во Владивосток и Владивостокский отряд крейсеров вышел с ними в море на новые предприятия. Будто видели наши крейсера вблизи Курильских островов. Не понимаю, чего бы они туда пошли? Разве только для пресечения окончательного расхищения наших котиковых промыслов? Это едва ли уже не поздно. Казалось бы, нам сейчас не до котиков и камчатского бобра.
Второе известие: наместник, адмирал Алексеев отозван в Петербург, а вместо него назначен главнокомандующим сухопутными и морскими силами генерал Куропаткин.
Эта весть встречена двояко — одни радуются перемене главнокомандующего, а другие говорят, что пока радоваться нечему, что одинаково ненормально то, что главнокомандующим сухопутными силами был адмирал, так и то, что сейчас главнокомандующим над морскими силами является сухопутный генерал. [389]
В доме одного знакомого собралось большое общество, заинтересованное этим известием. Тут я встретил людей разного рода оружия, разного положения и возраста. Зашедший случайно весьма почтенный штаб-офицер узнал здесь впервые это известие. Он опешил — сперва было не поверил этому. А когда убедился, что речь идет о совершившемся уже факте, сел и, махнув рукой, сказал со вздохом:
— Ну, теперь Артуру — крышка{224}!..
Он посидел недолго, угрюмо молчал и вскоре ушел, не вступая в наши споры.
Начались оживленные дебаты. Явные сторонники наместника сваливали всю вину во всех неудачах на Куропаткина как на бывшего военного министра, не позаботившегося об укреплении Артура и о подготовлениях к войне, когда она была, очевидно, на носу.
— Проезжал же он через Артур, осматривал все, ему докладывали обо всем своевременно! — говорят они. — Разве его путешествие на Дальний Восток, стоившее России сотни тысяч рублей, имело целью лишь удовольствие генерала, смакование оваций, устраиваемых ему всюду?
— Почему же адмирал Алексеев уверял всех, что дело обойдется без войны? — спрашивают поклонники Куропаткина, которых в данное время у нас больше, чем первых. — Почему же наместник не настаивал энергично на необходимости усиления войск в Маньчжурии и на тому подобном? — Почему же у него не хватило гражданского мужества поставить вопрос ребром: или пусть дадут все то, что необходимо, или же он уходит?
Им отвечают, что наместником проявлено много этого мужества именно тем, что он, назначенный сюда самим государем помимо партий и течений, не покинул своего поста тогда, когда в Петербурге многие желали этого ухода, и потому только тормозили все его ходатайства, и что он не уходил потому, что знал, что все, что он сделал для Дальнего Востока вообще, а особенно для Артура, что все это пойдет сейчас насмарку, всему будет поставлен крест, и не потому, что этого [390] требуют интересы государства — нет! — только потому, что это сделал Алексеев...
Кто-то высказал уверенность в том, что будто сам Куропаткин метил в наместники Дальнего Востока, что, будучи здесь, в Артуре, он вполне сознал всю опасность положения и необходимость усиления наших военных сил, но когда узнал о назначении наместником адмирала Алексеева, то, раздосадованный этим, по прибытии своем в Петербург высказал в своем докладе совершенно противоположное.
Мы — так называемые «куропаткинисты» — возражаем на это, что и Куропаткин мог быть хорошим наместником, что командовал же он Закаспийской областью и доказал там свои дипломатические таланты... Но, говорим, чтобы адмирал, не участвовавший даже ни в одном морском бою, мог командовать армией и вмешиваться в дела этой армии, тем более, что во главе ее стоит сам Куропаткин — это явный абсурд, который никак не может принести пользы делу...
Наконец, и приверженцы адмирала сознают, что он был неправ, оставляя командовать эскадрой совершенно неспособных к тому начальников. Но они все-таки уверяют, что главные недоразумения между наместником как главнокомандующим и Куропаткиным как командующим сухопутными силами произошли потому, что адмирал требовал с самого начала активных действий против японцев, упорной обороны правого берега Ялу, недопущения беспрепятственной высадки японских войск, требовал не допускать, чтобы отрезали Квантуй, требовал усиления гарнизона Артура и войсками, и боевыми запасами; наконец, настаивал на скорейшей подаче помощи крепости с севера, заявлял, что он коренным образом не согласен с системой вечных отступлений. Они уверяют, что из-за одного того, что адмирал любит Артур, им устроенный, устроенный на широких началах — вплоть до открытия в нем женской гимназии и реального училища, — он считал невозможным подвергнуть крепость опасности быть взятой неприятелем — не считая еще того, что после падения крепости все меньше и меньше шансов на удачный исход всей кампании.
Мы разбиваем стремительно все их доводы тем, что «Куропаткин знает, что он лелает», что если он допустит падение крепости, [391] то лишь с верным расчетом разбить наверняка главные силы японцев, выиграть войну и, если не отобрать Артур силой, то заставить при заключении мира уступить его нам обратно добром...
После этого споры утратили свою остроту, перешли в пикировку.
Мы упрекаем адмирала Алексеева в том, что он назначил генерала Стесселя начальником укрепленного района; его сторонники уверяют, что Куропаткин — друг Стесселя, и поэтому он назначил его, изобрел для него должность, не предусмотренную никакими законами.
Главным козырем у нас осталась фраза:
— Куропаткин знает, что он делает{225}!
Сторонники же наместника остались при том убеждении, что Куропаткин может допустить падение Артура, хотя бы только ради того, чтобы доказать, что все то, что сделано адмиралом Алексеевым, плохо. Но они сомневаются в том, чтобы после того, как сделано столько оплошностей, еще удалось поправить дело и выиграть войну. Мы же мечтаем вслух о том, что после войны наместником будет здесь Куропаткин. Наши оппоненты сознают, что в случае, если Куропаткин выиграет теперь дело, все бывшие до сей поры неудачи падут на голову адмирала Алексеева.
Мы же допускаем, что Куропаткиным, быть может, до сей поры и руководило отчасти нежелание делить лавры победы с наместником; но мы уверены в том, что теперь, когда он стал господином положения, когда он имеет полную свободу действий, он не преминет осуществить по всем пунктам свой грандиозный план кампании, о котором даже все иностранцы отзываются с благоговением...{226}
Сегодня, куда не повернись, все обсуждают уход наместника. Можем констатировать факт, что на нашей стороне, т. е. поклонников Куропаткина, подавляющее большинство. [392]
Все говорят с видимым облегчением:
— Наконец-то, додумались!
Но удивительно то, что явные приверженцы генерала Стес-селя, близкие ему люди, воздерживаются от всяких суждений по этому поводу, они ни за, ни против кого-либо.
Это, должно быть, требуют тонкие дипломатически расчеты — выждем-де, что из этого выйдет, а тогда будет видно, чью сторону принять больше расчета. В этом секрет карьеры...
С обеда батареи северного участка нашего левого фланга постреливали довольно усердно. С 1 часа дня японцы бомбардировали город и порт, особенно много снарядов падало у подножья Золотой горы, где склады угля; должно быть, хотели вновь вызвать там пожар.
Сейчас, вечером, идет перестрелка вдоль всего правого фланга до батареи литера Б, видно много шрапнели, рвущейся над нашими позициями. Орудийный рокот иногда довольно сильный.
Вчера удалось вымыться в ванне. И это по нынешним обстоятельствам — роскошь. Это наш «водоноса» постарался.
9. Ноябрьские штурмы
На рассвете рокотали где-то орудия.
Около 8 часов стреляли где-то на левом фланге.
9 часов утра. Японцы начали обстреливать отдельные наши укрепления на правом фланге залпами из нескольких орудий — одновременно рвется на них по нескольку снарядов почти рядом и вздымают букеты пыли и дыму.
Нельзя не отметить, что в последнее время японцы стреляют преимущественно с левого фланга, когда раньше стреляли более всего с правого и с фронта. Быть может, они перенесли туда большинство своих орудий.
Не таится ли в этом обстоятельстве причина уверений, будто японцы увозят свои орудия?
Сейчас нельзя вспоминать без возмущения о том, чего-чего только не писали «знатоки» в начале войны о японских войсках, [393] по их описаниям, японские войска имели слишком много недостатков и очень мало положительных качеств. Между прочим, уверяли, что японцы лезут на штурм без предварительной артиллерийской подготовки местности. На деле же получилось совершенно обратное.
Будто эти «знатоки» нарочито усыпляли уверениями, что японцев нечего опасаться!
Теперь уже ясно, что или наши военные агенты в Японии совершенно не знали, что представляет из себя японская армия, или же им не верили, когда они сообщали об истинном положении вещей.
Как люди менее сильные физически, японцы, естественно, должны были рассчитывать более на технически успехи — и к этому они подготовились основательно. Артиллерия у них всегда превосходит нашу числом орудий, их скорострельностью и умением стрелять. Командующий артиллерией играет у них будто на клавишах точно настроенного инструмента. Пристреливаются они лишь из нескольких орудий, а затем направляют всю силу огня на какое-либо место будто из одного орудия, в другой момент весь огонь перенесен на другое место или же распределен равномерно по разным пунктам и т. д. Видать, что люди знают свое дело в совершенстве.
Как маленький пример, приведу такой случай.
Еще во время августовских бомбардировок японцы заметили, что откуда-то сзади линии фортов стреляют по ним очень удачно{227}. Они заподозрили местом этой батареи угол кряжа над Китайским городом (на котором лишь много позднее были установлены морские орудия). В один момент угол кряжа скрылся с глаз за облаком пыли и дыма от массы попадающих в него снарядов и, покрытый до этого ровной зеленью, был основательно вспахан, обсыпался весь, побурел, таким он остался посейчас, хотя я не видал, чтобы японцы обстреливали его еще [394] раз. Через несколько минут японцы перенесли огонь опять на позиции, а впоследствии их снаряды ложились и поблизости действительного расположения разыскиваемой батареи{228}. Мне казалось, что точность стрельбы объясняется лишь массой наблюдателей-шпионов. Но нельзя отрицать того, что в такой стрельбе виден огромный опыт, что люди обучались действительной стрельбе, когда у нас этого не делалось, — не знаю, в видах ли экономии снарядов, или же в видах сбережения орудий.
Инженерное дело поставлено у них прекрасно, если японский солдат или рабочий не в силах выработать такой урок (например, целый куб земли), как наш, зато у них частые смены — и работа подвигается безостановочно вперед и вперед. Их окопы куда лучше наших, они много глубже и с отвесными стенами, наши же безобразно мелки, и нередко помимо земли, выбрасываемой из окопа на край, обращенный к противнику, вначале накладывали камни. Результаты оказались самыми пагубными: во-первых, окопы эти были издали заметны японцам, следовательно, выдавали им место нахождения наших цепей, и во-вторых, при обстреле этих окопов артиллерийским огнем гибло больше людей от своих же камней, чем от самих снарядов. Разобрались мы в этом лишь по опыту; японцы же знали с самого начала, какие нужны окопы для того, чтобы люди в них терпели возможно меньше поражения{229}.
Телефоны функционируют у японцев великолепно. Это видно уже по одному тому, как у них — о чем я говорил выше — начальник артиллерии играет огнем своих батарей словно на клавишах, схватывая на них в любую минуту любой аккорд. [395]
У нас телефонная сеть, несмотря на то, что мы в крепости, которой владеем уже седьмой год, далеко не так поставлена. Провода преимущественно воздушные (редко где подземный кабель), и их постоянно перебивают артиллерийским огнем.
Эх, даже больно перечислять все наши дефекты!
Сигнализация у японцев действует исправно, наша же... Виноват, тут я должен сказать, что на суше видел лишь матросов-сигнальщиков, передающих посредством своих красных флажков сведения о падении судовых снарядов. Сигналы эти можно разобрать лишь при помощи хорошего бинокля. Думается, что если уже нельзя при этом пользоваться телефонным проводом, чтобы скоро и без ошибок сообщать наблюдения, то целесообразнее было бы пользоваться гелиографом, который оказал англичанам в трансваальскую войну несомненную услугу. У нас в Артуре я его не видал вовсе{230}.
Досадно то, что сколько писалось и говорилось обо всем до войны — чего-чего только у нас не было тогда! Мы ничем не отстали от прогресса в военном искусстве... Но теперь оказалось, что все это не шло дальше отдельных опытов и маневров и что у нас на деле ничего нет. Мы отстали своими познаниями и обстановкой от японцев по крайней мере на столько же, насколько наши войска и снаряжение оказались отставшими от европейцев во время Крымской войны.
За все недостатки нашей техники и опыта отдувается тот же солдатский лоб, тот же солдатский горб — и вместо победы мы терпим поражение за поражением. У нас говорят одно: Бог да Николай Чудотворец!..
Получены будто бы официальные известия, что в Маньчжурии образованы три отдельные армии, что наш Балтийский флот прошел южные берега Испании и что приняты самые энергичные меры, чтобы доставить Артуру снаряды и провиант.
Вчера опубликован приказ генерала Стесселя: [396]
«№ 837. Ввиду того, что за все время войны наши зауряд-прапорщики в огромном большинстве показали себя истинными героями, вполне достойными с честью носить всегда Офицерский мундир, я предполагаю ходатайствовать о даровании права оставаться защитникам Артура Зауряд-Прапорщикам в рядах полков Офицерами. Ныне же для того, чтобы более резко оттенить их службу, при пожаловании знаками Отличия Военного Ордена предлагаю входить о них с представлением по форме, для господ Офицеров установленной. Также и для производства их в Подпоручики».
Этот приказ признается всеми данью справедливости. Мне говорили многие офицеры, что каждый зауряд-прапорщик — несомненный герой. За убылью офицеров они всюду замещают первых; мало того — почти всеми рискованными предприятиями руководят зауряд-прапорщики.
Солдаты, несомненно, ценят выше храбрых зауряд-прапорщиков, чем менее храбрых офицеров, и идут с ними, так сказать, в огонь и в воду{231}. Говорят, что у каждого ротного командира имеются всегда на примете кандидаты в зауряд-прапорщики, чтобы за убылью одного, — а гибнет их сравнительно больше, чем офицеров, — можно было бы заменить его другим.
Но если они несут теперь всю тяжесть службы, то было бы грешно выталкивать их из армии после окончания войны. Справедливость требует дать им недостающее образование, чтобы они могли занимать хотя бы низшие офицерские должности и в мирное время.
Мы не должны забывать, что в прежние времена во всех почти армиях имелись даже генералы, начавшие службу простыми солдатами. Таких генералов было немало и в победоносной армии Наполеона I.
Но, как ни странно, именно среди офицерства находим противоположные этому мнения, тогда как из общих наблюдений [397] вовсе не вытекает, что для поддержания престижа в армии непременно необходима «белая кость».
Кстати, нельзя не отметить и то, что нижние чины прекрасно оценивают личную храбрость офицера, а противоположные качества называют своим именем в глаза виновному и за глаза. В этом нельзя не усмотреть самый опасный вид подрыва дисциплины.
Мне известен такой случай.
Еще во время первых боев на левом фланге один из батальонных командиров Квантунского флотского экипажа получает приказание генерала Кондратенко послать одну роту на Мертвую сопку{232}. Рота вызвана. За неимением офицеров командир велит фельдфебелю вести роту в атаку. Рота двинулась, но шагов через десять она остановилась и оглянулась на батальонного командира, остающегося при генерале Кондратенко. Этого взгляда было достаточно для того, чтобы командир, нисколько не задумавшись, сказал: «Ну, хорошо, ребята, я поведу вас!..» И повел. В бою матросы старались загородить командира, пошедшего с ними, своей грудью, заботились больше о нем, чем о себе.
Еще одно-другое рискованное предприятие под его личным руководством — и команды забыли всякое свое прежнее недовольство им за его вспыльчивость. Когда этого офицера сменили по каким-то не совсем понятным соображениям от командования батальоном на позициях и он прощался со своими боевыми товарищами-матросами, те не удержались от слез, прослезился и командир...{233}
А это не чересчур обыденное явление в отношениях подчиненных к начальнику. [398] И, наоборот, бывали случаи, что команды отступали только потому, что командовавший ими офицер поспешил отступить первым... чего с зауряд-прапорщиками не слыхать чтобы случалось.
Если зауряд-прапорщики оказались в бою нередко выше многих офицеров, то почему же не дать им возможности быть в мирное время хотя бы среди последних?
5 часов 10 минут дня. Японцы бомбардировали сегодня город и гавань с 9 часов утра до 12 часов дня довольно свирепо. Наши суда и батареи усиленно стреляли все время. Перепелоч-ная батарея работает лихо; ее бомбардируют японцы с разных сторон — все перелеты да недолеты; она продолжает свое дело как ни в чем не бывало.
8 4 часа 20 минут начался штурмовой огонь по направлению форта III, но он продолжался не особенно долго; атака, нужно полагать, отбита. Артиллерийский огонь и перестрелка продолжается по всему фронту, японская шрапнель рвется над батареями и окопами целыми букетами, японских фугасных бомб сегодня сравнительно меньше. Должно быть, мало подвезли или же экономят.
5 часов 25 минут. На позициях стало совсем тихо; там идет лишь обычная, очень редкая перестрелка.
9 часов 40 минут вечера. Был в госпиталях. Узнал, что японцы пытались штурмовать форт III и укрепление № 3 всего двумя ротами, но лезли отчаянно и натащили в ров фашины. Эти две роты японцев истреблены, а фашины собираются полить керосином и сжечь. Наши потери ранеными и убитыми всего человек 30; ранены два офицера.
Штурм этот не особенно понятен; он скорее похож на демонстрации. Это или хитрость какая-нибудь, или же кто-нибудь из японских начальников надеялся воспользоваться нашей оплошностью, полагал, что изнуренные ночными перестрелками войска ослабят днем свою бдительность и готовность к бою.
В госпиталях оживленно комментируются официальные известия и сведения из письма одного моряка из армии генерала Линевича. По этим сведениям, часть армии генерала Оку проскользнула в Корею; Линевичу не удалось преградить ей путь. [399]
Кто-то вспомнил едва ли бывавший где-либо и когда-либо случай, тем не менее происшедший у нас.
Генерал Стессель, недовольный будто бы тем, что прибывшая лишь после начала войны крепостная жандармская команда занималась больше наблюдениями над нашими же офицерами и розысками в крепости за политически неблагонадежными, чем за шпионами, борьба с которыми требовала многого лучшего, предписал этой команде во главе с ротмистром князем Микеладзе выселиться за Ляотешань, в китайские деревни, для надзора за китайцами-сигнальщиками и будто воспретил им приезд в город без особого на то разрешения...
Ныне жандармы руководят уборкой трупов на боевых позициях и участвуют даже в вылазках и других отважных предприятиях, т. е. несут все тягости осады наравне с гарнизоном, и не слыхать, чтобы сейчас кто-либо чуждался их как жандармов.
Очевидцы передают, что сегодня под Золотой горой рвалась японская шрапнель.
Сообщают, что будто кто-то предлагает провести всю воду из водопровода на форт III, чтобы там этой водой «вымывать» японцев из занятых ими окопов.
Проект теперь едва ли осуществимый. Но, может быть, в известных условиях возможно применить и такой способ борьбы с неприятелем.
Еще одна сказка про «геройство» генерала Фока. Один из капитанов дивизии Фока (4-й) рассказал мне, будто при отступлении от Кинчжоу генерал Фок ловко надул японцев. Он приказал двум батальонам (шести ротам — в каждой около 300 чел.) многократно переваливать через один и тот же хребет. Роты возвращались назад долиной и вновь переваливали видный японцам кряж, выходило, что отступают целые полчища. Этим он будто задержал наседание японцев на наши небольшие силы и заставил их дать нашим войскам оправиться.
Другие же офицеры уверяют, что ничего подобного не было и что японцы даже не думали наседать. Опыт войны доказал, что японцы очень осторожны; завладев чем-нибудь, они сперва укрепляются там, производят дальнейшие разведки и лишь потом наступают дальше. [400]
Следовательно, если что-нибудь подобное было, то этим Фок нисколько не надул японцев, а лишь замучил понапрасну своих солдат.
Приходится сомневаться, чтобы даже что-либо подобное имело место на самом деле. При отступлении от Кинчжоу вечером, в потемках, японцы не могли видеть этот маневр; генерал Фок уехал первым в Артур, а на следующий день войска были так далеко от японцев, что те не могли наблюдать, как наши отряды переваливают через хребты! Отмечаю этот рассказ для того, чтобы кому-нибудь не вздумалось преподнести его читателю под видом факта.
Ночь прошла спокойно; на рассвете, по обыкновению, грохотали где-то орудия.
Вчера на укреплении № 3 убит поручик Эсаулов.
После обеда встретил в аптеке подполковника Вершинина. Затеялся разговор по вопросам административного устройства наших окраин.
Он говорит, что с нашей стороны большая ошибка — не считаться с обычным правом инородцев, что администрация должна ясно сознавать все свои задачи, а не бродить в потемках, как это нередко видим на деле. Для того чтобы, например, китайцы мирились с русским владычеством над ними, необходимо широко согласовать наши законы с их обычным правом.
Далее наш гражданский комиссар сетовал на то, что сейчас ему приходится работать при невозможных условиях.
Когда он приказал Дальнинской пожарной команде снабжать бесплатные солдатские чайные водой, то начальство приказало пожарным этим возить воду только на позиции, как будто чайные могут обойтись без воды. Главное затруднение в том, что ни лошадей, ни мулов неоткуда взять. Сейчас он занят устройством приютов для солдаток, бесприютных женщин и детей и для бедняков вообще — для некоторых хотя бы ночлежные помещения. Но все это нужно делать скрытно, чтобы об этом не узнал генерал Стессель, чтобы он не нашел нужным [401] приказать освободить эти помещения под другие надобности, как он уже приказал очистить дом гражданского управления под госпиталь, несмотря на все его неудобства для этой цели. В данное время переводят в Новый город большинство госпиталей, забота об ассенизации их лежит на гражданском правлении, 7 лошадей и мулов из без того уж недостаточного ассенизационного обоза убито снарядами, взамен их не дают из войсковых лошадей, ненужных в данную минуту, например артиллерийских, так как артиллерия почти не передвигается с занятых ею мест{234}. А требования ставят ему всевозможные, и диктуются разные выговоры.
Пока я был в Новом городе, там все думали, что японцы бомбардируют Старый город; оказывается, что здесь думали, что сегодня японцы бомбардируют Новый город, а на самом деле они сегодня вовсе не обстреливали ни город, ни гавань. На батареях целый день грохочут пушки, и ветер наносит эти звуки; слышен вой и свист снарядов, будто они летают над головой.
8 часов вечера. Все еще артиллерийский огонь на батареях не затихает, он оживленнее обыкновенного. Все еще слышны характерные разрывы шрапнели — «тиунинь».
Неужели японцы пристреливаются с заново установленных батарей?
Кто-то высказал предположение, что японцы, быть может, завтра попытаются взять Артур штурмом, так как завтра годовщина взятия ими крепости в японско-китайскую войну.
Вечером канонада и ружейная перестрелка была чаще обыкновенного и простиралась по всему боевому фронту правого фланга, до литеры Б; и на левом фланге была перестрелка, хотя, казалось, редкая.
Утром, с половины седьмого, началась орудийная стрельба на укреплениях; ветер мешает расслышать кто и куда стреляет. [402]
С 12 часов японцы открыли огонь по подошве Золотой горы; с первых снарядов там возник пожар в складе смазочных средств, оттуда подымается огромный черный дым; японцы усиленно обстреливают пожарище и город.
Сообщают, что против Ляотешаня подошел торговый пароход и просит сигналами встретить его; об этом дали знать на Золотую гору. Выслали ли миноносец и что это за пароход — пока неизвестно.
Чиновник гражданского управления Бадмажапов, отправившийся на катере в Чифу, будто попал в плен и сейчас находится в Дальнем, так сообщают китайцы.
Меня спрашивали, правда ли, что на днях наши охотники взяли у японцев на левом фланге орудие? Ничего подобного не слыхал, и что-то не верится. Японцы очень бдительны.
Знакомый штаб-офицер рассказал мне, что начиная с тесной обороны, пока еще Дагушань и Сяогушань были в наших руках, в передовых отрядах происходили неприятные недоразумения. Если на одном участке оказались отряды разных частей войск, то начинались споры, кто кому подчинен и кто ответствен за участок. Начальник обороны генерал Кондратенко принимал в этих случаях энергичные нравственные меры. Чтобы устранять и теперь недоразумения и возложить на определенные части ответственность за оплошность, недосмотр или отступление, известный участок обороны поручается отряду одной части. А при спутанных отрядах всегда одни валили вину на других.
8 часов вечера. Японцы все еще изредка стреляют по пожарищу. Когда мы возвращались вечером из Нового города, то остановились на дамбе за железной дорогой наблюдать. Вспышки появлялись все в стороне Панлуншаня, и вслед за ними снаряды свистели через нас к пожарищу.
Будь у нас довольно снарядов, можно было бы сбить японские батареи, а у нас нечем их сбивать.
Японцы давно не стреляли по городу и гавани из 11-дюймовых мортир; говорят, что увезли их на Тафашинские высоты, навстречу Северной нашей армии.
Ветер стих, стало холоднее.
На позициях обыкновенная редкая перестрелка. [403]
Говорят, что японцы стреляли по пожарищу до полуночи. Там, говорят, еще многое будет гореть и есть чему гореть. Хотя бы дали уголь жителям на топливо, а то и так сгорит!
Узнаю новость дня: два японских миноносца взяли вчера подошедший против Ляотешаня пароход «под жабры» и увели к себе.
Передают невероятные вещи, которым не знаешь, верить или не верить. Дело будто было так: когда получили сообщение с Ляотешаня, что прибыл какой-то пароход и просит его встретить, адмирал Григорович будто предлагал адмиралу Вирену выслать навстречу пароходу броненосец «Ретвизан», адмирал Вирен будто ответил, что невозможно посылать броненосец, а нужно послать миноносцы, будто Григорович этого не захотел{235}...
Но как бы там ни было, факт тот, что японцы подошли к беспомощному пароходу и забрали его, а мы опять — при пиковом интересе! Никто не может сказать, чей, откуда и с чем этот пароход. Но с чем бы он ни был — разве мы не нуждаемся во всем? Разве можно пренебрегать приходом такого парохода{236}? Говорят, что это уже не первый случай.
Обо всем, что нам посылалось, узнаем разве только после войны{237}.
Сообщают, что из-за отъезда корреспондента Ножина на миноносце «Расторопный» в Чифу, между генералом Стесселем, обвиняющим Ножина в шпионстве, и между морским начальством возникли крупные неприятности.
Японцы стреляли сегодня с 12 до 4 часов дня по городу и гавани, в овраг за Новым городом упали два крупных снаряда. То ли пристрелка, то ли перелеты через батареи. [404]
Около 5 часов вечера начался штурмовой огонь по направлению форта II и батареи литера Б; Золотая гора, Электрический утес и прочие береговые батареи стреляли усердно. Штурмовой огонь продолжался около часу. Порой казалось, что ружейная стрельба идет на самой литере Б или даже на Залитерной горе.
9 часов 15 минут вечера. Перестрелка по направлению литеры Б все еще продолжается, хотя довольно редкая, но выстрелы кажутся более близкими, чем когда-либо. Неужели японцам удалось что-нибудь там занять и засесть?
11 часов вечера. Сообщают, будто японцев отбросили с большим уроном, ничего не осталось за ними.
Сведения о вчерашнем штурме: штурмовали Куропаткинский люнет{238} и батарею литера Б, где-то японцы забрались на бруствер — 2 офицера и 9 солдат, из них одного офицера взяли в плен, а прочих уложили на месте. Ночью повторили штурм, но также отброшены. Японцы будто потеряли до полутора тысяч человек, наши потери — убиты 2 зауряд-прапорщика и 16 нижних чинов, ранен (очень тяжело) прапорщик Сакен и около 100 нижних чинов. По другим сведениям, ночью не было штурма, а лишь бой из-за окопов. Японцы заняли часть окопа среди двух наших рот и притащили с собой бревна, щиты и козлы, чтобы тотчас устроить траверсы. Посланные на помощь матросы и, кажется, 10-я рота 27-го полка перебежали молча, без всякого «ура» (которое ныне нередко оказывалось неуместным) впереди лежащую местность и моментально выбили их штыками — вернее, перекололи. Все попытки японцев завладеть еще раз окопом оказались тщетными.
П. передает, будто адмирал Григорович воспрещал «Севастополю», стоящему в восточном бассейне, стрелять потому, что при его стрельбе вылетают в порту все стекла из окон. Командир «Севастополя» Эссен будто ответил, что он не салютует [405] для удовольствия, а занят боевой стрельбой, не может смотреть на такие пустяки — и подал об этом рапорт адмиралу Вирену.
Жандармы будто еще на днях разыскивали корреспондента Ножина по всем закоулкам, особенно тщательно искали его на Тигровом полуострове.
Сегодня японцы стреляли по городу и гавани с 11 часов 45 минут до 4 часов дня, гавань обстреливали опять И-дюймовыми. Один из таких снарядов будто попал в «Ретвизан», под 12-дюймовую башню.
Вечером был в Красном Кресте, там узнал, что утром умер от брюшного тифа поручик Новоселов. Говорят, что капонир и боковая галерея форта II в руках японцев, японцы «присосались» и к форту III.
Зашел к Б. Он по обыкновению смотрит на дело очень пессимистически. Уверяет, что первые неудачи и нерешительность японцев можно объяснить лишь тем, что нам удалось обмануть японцев, как говорится, удалось «втереть им очки» нашей беспечной самоуверенностью. Они, как люди более серьезные, не могли поверить, что такое преступное легкомыслие возможно вообще, и поэтому подозревали, что у нас что-то не так, как им кажется, что у нас, наверное, имеются в руках какие-нибудь хитро спрятанные козыри.
С ним нельзя не согласиться в этом. Другой раненый офицер, его сосед, говорит, что теперь, когда он побыл во многих боях, видел массу смертей и прочих ужасов, он все-таки не может забыть паники среди отступающих от Кинчжоу в ночь на 14 мая войск. Это, говорит, был сплошной ужас, что-то неописуемое — стихийное. Японцы и не думали преследовать отступающих, но наши отряды стреляли один по другому, принимая друг друга за японцев. И все это только потому, что «герой» Фок поспешил уехать со своим штабом в Артур, приказав немедленно отступить.
Уже который день слышна орудийная перестрелка и на левом фланге.
По дороге в Новый город встретил Б. С. Он говорит, будто вчера ожидали какой-то пароход. Про захваченный на днях японцами пароход говорит, будто Ляотешанская батарея стреляла по нему, три наших миноносца вышли к нему, но слишком поздно, японцы увели его в бухту Луизы.
Вот уже который день едим конину вплотную, начали с ослятины и мулятины, теперь и конина — ничего. Будь у нас лук, чеснок и прочая зелень, было бы совсем недурно. Пока все еще не решались взяться за конину, а голод брал свое, купил у китайца колбасу, он уверял, что из конины. Поели — на здоровье. Потом нас уверяли, что китайцы делают эту колбасу из собачины. Больше не покупал.
Наконец-то городское управление получило от морского ведомства уголь для нужд жителей. Не дешево. Но хорошо, что можно достать. А то было не на чем кушанье готовить.
Наша жизнь все чем-нибудь да осложняется. В блиндаже, в котором ночуем, в котором жена проводит большую часть дня (там же у нас все необходимое по хозяйству и припасы; там у ней швейная машина, на которой работает белье для солдат), завелись крысы. Должно быть, холод загнал их туда. Ночью бегают они по полкам, даже по спящим людям, сыплют песок с потолка, поедают нашу провизию. Словом, мало удовольствия от этих противных животных. Поэтому теперь изобретаем всевозможные способы, чтобы избавиться от них.
Ночевки в блиндаже вообще не доставляли и до сей поры много удовольствия. Сперва было в нем страшно сыро и донимал комар. Пришлось разводить костры — сушить таким способом стены. Потом стало холодно. Сперва завесили вход циновкой, затем пришлось добавить к ней шерстяное одеяло. Моя лампа «молния» служит там и светочем, и печкой — дает много тепла. Но керосин очень дорог, и скоро неоткуда будет взять.
Наш блиндаж имеет три вентиляционных трубы, а у других нет ни одной. Удивляемся людям, которые проводят целые дни в блиндажах — боятся высунуться из них. Положим, они исхудали, очень бледны, похожи на больных. [407]
До бомбардировки 11-дюймовыми бомбами можно было чувствовать себя в блиндаже вне опасности, теперь же ничуть — если попадет, то погребет всех под землей. Одна надежда — авось не попадет!
7 часов вечера. Сегодня пришлось возвращаться из Нового города при полной темноте. Сильный ветер со снегом и песком не давал раскрывать глаза. Неприятно было брести в потемках по знакомой дороге. На левом фланге началась орудийная и ружейная перестрелка. Кругом видны вспышки; думаешь — вот прилетит снаряд! Но нет — по городу не стреляют. По городу и гавани стреляли с половины двенадцатого дня до сумерек.
Когда добрался до стены под Соборной горой, мог полюбоваться прожекторами с Электрического утеса и Белого Волка, то скрещивающимися на рейде, то раздвигающимися в разные стороны. С дамбы видны наши прожектора на левом фланге сухопутного фронта, кажется на форту IV и Зубчатой батарее.
Сегодня навстречу мне везли и несли много раненых; насчитал 8 человек.
Перестрелка идет и на правом фланге.
9 часов вечера. Перестрелка прекратилась после восхода луны. Узнал, что 10-го числа убиты: на Сигнальной горе поручик Лызлов, а на литере Б — зауряд-прапорщик Палазов.
10. Новые штурмы правого фланга
Всю ночь гремели пушки. Оказывается, что ночью японцы штурмовали Панлуншанские окопы, Высокую гору и горку между Малой и Большой Голубиными бухтами. На Панлун-шане и Высокой отбиты, у Голубиной бухты завладели передним окопом; во время контратаки убить штабс-капитан Соловьев, начальник охотничьей команды. Был очень дельный и храбрый офицер{239}. Потом японцы повели атаку большими силами на самую горку, но отбиты с большими потерями. Японский офицер взят в плен и собрано больше 100 японских ружей. [408]
С 8 часов утра японцы начали обстреливать участок правого фланга от литеры А до литеры Б.
С 9 часов начали бомбардировать гавань залпом из трех орудий. Ляотешанские батареи стреляют усиленно. Началась бомбардировка всего фронта.
В 10 часов 5 минут загорелся шведский пароход «Sentis» в Западном бассейне, его обстреливают еще сильнее.
10 часов 35 минут. Японцы все еще обстреливают горящий пароход. Из Минного городка пошел катер прямо к пожарищу, так и казалось — погибнет. Но нет — прошел линию обстрела и ушел себе к импани под Маячной горой.
Сплошной орудийный рокот на позициях; слышен вой снарядов и как бы жужжание осколков.
Как притупились нервы! Этот ужасный рев и вид пожара не производит никакого впечатления — занимаемся спокойно, как будто ничего нет.
6 часов вечера. К обеду еще усилился артиллерийский огонь по батареям; сильно обстреливали Перепелочную батарею, но она не переставала лихо отвечать им. На правом фланге был слышен штурмовой ружейный и пулеметный огонь. Над укреплениями стояли облака дыму от рвущихся бомб и шрапнели.
К 2 часам огонь начал затихать, а к 3 часам настало почти полное затишье. Какой-то солдат сказал, что форт III взят японцами. Не верим.
Около 4 часов японцы еще раз обстреляли батареи левого фланга.
Когда возвращался из Нового города, встретил много раненых: кто на рикшах, а кого и несут. Особенно жалкий вид имел молодой безусый солдат в рваном полушубке — у него вся голова укутана бинтами, сквозь которые просочилась кровь; кроме него очень много раненых в голову.
— Шрапнелька проклятая!..
Спросил более бодрых раненых, что сегодня было и чем дело кончилось.
Оказывается, что японцы штурмовали весь фронт от укрепления № 2 до Курганной батареи включительно, главным образом они наседали на батарею литера Б, на форт II, капонир [409] № 2, форт III и Курганную батарею, местами атаковали по 4 и 5 раз, но отовсюду блестяще отбиты.
Говорят, что уложили множество японцев — человек по 50 на брата, ни пяди земли не осталось за японцами.
Перепелочная батарея стреляла сегодня преимущественно по обозам и колоннам.
У нас выбыло сегодня из строя около 400 человек убитыми и ранеными.
Со стороны Волчьих гор потянулись к Артуру значительные силы неприятеля, поэтому ожидают новых штурмов ночью, завтра или послезавтра.
12 часов 18 минут ночи. В половине восьмого часа японцы начали снова обстреливать Перепелку, по направлению к центру началась усиленная ружейная стрельба; все это затихло к 8 часам.
С 8 часов 40 минут началась бомбардировка Старого города 120-миллиметровыми, 6– и 11-дюймовыми снарядами.
В 9 часов 25 минут ружейный огонь вновь усилился вдоль всего фронта, но вскоре опять затих.
Все это время японцы усиленно бомбардировали город. Это обычное явление после каждого отбитого штурма; японцы вымещают свою военную неудачу на мирных жителях.
Огонь по городу был ужасный; ежеминутно рвались кругом снаряды, при падении которых земля вздрагивала. Осколки — эти противные куски рваного железа, чугуна и стали, уничтожающие по своему пути все живое, разрывающие тело, перебивающие кости, обращающие человеческое тело в какую-то кровавую массу, пробивающие даже каменные стены — жужжали, пели беспрерывно в воздухе то целыми аккордами, то густым басом, то отдельными высокими нотами.
Всякий из нас сознает, что опасность велика — если 11-дюймовый снаряд попадет в каземат, он похоронит всех; надежда на то, что не попадет прямо, а немножко дальше или в сторону... [410]