VII. Последний период борьбы крепости
1. Штурмы Высокой горы
И в прошлую ночь японцы лезли на горку между Большой и Малой Голубиными бухтами на крайнем левом фланге, но также отбиты.
Сообщают, что вчера, во время бомбардировки города японцы еще пытались завладеть Курганной [411] батареей; по другой версии будто они пытались занять Казачий плац. Четыре колонны, по батальону каждая, истреблены стрелками, пограничниками и матросами.
Вчера пали в бою капитан 2 ранга Бахметев, капитаны 16-го полка Кантиник и Берзе и прикомандированный к 16-му полку поручик Валуев. Говорят, что погиб и комендант укрепления № 3 штабс-капитан Шеметилло, очень хороший офицер. Ранен поручик артиллерист Федоров.
На Лаперовской горе (в тылу форта III и укрепления № 3) тяжело ранен командир батареи капитан Али-Ага Аликазак-оглы Шихлинский. Храбрый, как кавказцы вообще, он участвовал в боях на Кинчжоу, на Зеленых и Волчьих горах, в начале августа был со своей батареей на Высокой горе, а с 10 августа бессменно находился на Лаперовской, откуда обстреливал подступы к укреплениям, помогал отражать штурмовые колонны и боролся с неприятельской полевой артиллерией{240}.
Сообщают, что госпитали переполнены ранеными и что поэтому некоторым раненым пришлось пропутешествовать всю ночь из одного госпиталя в другой — нигде не принимают.
С 6 часов 40 минут утра японцы начали обстреливать Перепелку; до этого орудия грохотали только по позициям. И на левом фланге слышен гул орудий, среди которого особо выделяется рокотание ляотешанских батарей, устроенных высоко над уровнем моря.
Встретил двух знакомых, с которыми давно не видался; это теперь не редкость, весь город живет в данное время особой жизнью — каждый занят своим делом, пока возможно, отдыхает во время бомбардировок и когда спит; в парках давно уже не играет музыка и никто там не гуляет, музыканты частью перебиты, ни клубов, ни вечеров в частных домах теперь нету. Встречаемся редко и только случайно.
Один из них, вспоминая адскую бомбардировку города прошлой ночью, говорит, что японцы, наверное, исполнят свое обещание — разрушат перед своим уходом город совершенно... [412]
— Ведь все еще не было одновременной бомбардировки города с суши и с моря{241}!..
Другой говорит, что при нынешних способах ведения войны «зловещей тишины» уже не полагается «по штату»; ныне ее заменяет «зловещий рокот, рев орудий».
Рассказывают разные эпизоды вчерашнего боя. Все восторгаются храбростью японских офицеров; они всегда впереди своих отрядов, которые не всегда охотно идут за ними — остаются в лощинах, в вымоинах, за офицером идет иногда лишь горсть людей. Они вчера многократно взбирались на брустверы, но их тотчас же сбрасывали назад. Один офицер вскочил на бруствер, лихо взмахнул шашкой, крикнул что-то вроде «за мной» и тотчас полетел обратно мертвым.
Никто пока не видел, чтобы японцы убирали с поля битвы своих раненых{242}.
Положим, и смотреть некому, во время штурма не до того. Кроме того, среди штурмующих всегда больше убитых, чем раненых.
3 часа 53 минут дня. Уже с полчаса японцы более усиленно обстреливают позиции от форта III до литеры Б.
Гул артиллерийского огня слышен и на левом фланге. [413]
4 часа 30 минут. Признаки готовящегося штурма: слышны ружейные залпы и татакание пулеметов, орудийный огонь иногда учащается, шрапнель рвется пучками. Сейчас центр огня между укреплением № 3 и Орлиным Гнездом — будто японцы собираются штурмовать форт III, Скалистый кряж, Заредутную батарею.
5 часов 40 минут. Огонь на позициях правого фланга то затихает, то вновь оживляется, но штурма как будто нет.
Получено известие, что японцы штурмуют с 4 часов дня Высокую гору на левом фланге. В том направлении все еще слышен сильный орудийный рокот. В направлении Китайского города и интендантских складов просвистело несколько снарядов. Город и гавань бомбардировали сегодня с 11 часов утра, часа полтора подряд, не особенно сильно.
5 часов 50 минут вечера. Ружейный огонь усилился и распространяется до батареи литера А; самый частый около литеры Б. По направлению Куропаткинского люнета и форта II взвиваются боевые ракеты; японский прожектор направлен на форт III.
6 часов 12 минут. Ружейный и орудийный огонь на позициях правого фланга затих, ведется лишь оживленная перестрелка.
По направлению Высокой горы слышен рокот орудий и виднеются боевые ракеты.
И. говорит, что вчера японцы вовсе не наступали на наш правый фланг, а развили лишь демонстративный огонь, чтобы стянуть сюда наши резервы, тем временем они направили свои атаки на Высокую гору с особенной силой. Сегодня атаки там возобновились с самого утра.
С 7 часов начали стрелять наши крупные орудия.
Когда я шел в Новый город, то далеко впереди меня на дороге, сзади госпиталя № 10 (бывшей городской гостиницы) разорвался японский снаряд, должно быть перелетный. Больше не видал сегодня попаданий в город. Зато все наши позиции левого фланга сильно бомбардируются японцами. С Высокой горы так и не сходит дым от рвущихся на ней фугасных [414] снарядов, в том числе 11-дюймовых, и от рвущейся над ней шрапнели. Гул орудийных выстрелов сливается в бесконечный рокот. Наши батареи отвечают усиленно, стреляет и Ляотешань, и Суворовская батарея на Тигровке.
Сообщают, что японцы ведут наступление двумя дивизиями, а третья у них подтянута в резерв. 4 часа после обеда. По направлению Высокой и Плоской горы сильный ружейный огонь, и артиллерия не перестает громить эти вершины.
Ходил в магазин «Чурин и К°» за покупками, из этого магазина прекрасно видна вся Высокая гора как на ладони, но невооруженным глазом не видать там никакого движения. Говорят, что она более двух верст от Нового города.
Когда шел обратно на занятия, через голову пропел густым басом осколок — видно, с 11-дюймового снаряда, попавшего в так называемую Барбетную, или Саперную гору. Упал он где-то ниже, в городе.
Когда я шел домой, в Старый город, вдруг вой снаряда вблизи заставил меня инстинктивно оглянуться в ту сторону, откуда приближался этот противный вой. Выше меня, шагах в тридцати по параллельной тропинке 4 солдата несут тяжелораненого, пятый идет рядом с ними, как бы взятый на смену. В этот момент снаряд ударяется тут же за ними. Солдаты присели, казалось, что в следующий момент все эти 6 человек будут корчиться в предсмертных судорогах. Но нет — за ними поднялось огромное облако пыли и дыму, они встали и понесли раненого дальше. В это время посыпались на меня мелкие камешки — щебень. Пошел посмотреть, как это случилось, что и солдаты уцелели, и я остался невредим, когда по направлению полета снаряда, казалось, не было для нас спасения.
Оказалось, что снаряд попал тут же, за солдатами, за сложенный для постройки кубической полусаженью камень, в земле около камня воронка, а осколки, видно, все ушли в землю и в сложенный камень.
В Старом городе зашел ко мне врач Г.
Он ходил во время последнего штурма на правый наш фланг, по позициям, с И.П. Балашовым, который в это время [415] навещает перевязочные пункты{243}. Г. говорит, что если японцы также будут штурмовать и впредь, то не взять им Артура — уж больно много их убивают. Так, говорит, можно надеяться, что недели через 3–4 будем освобождены от осады.
Ходил в Красный Крест, там узнал, что убит поручик 5-го полка Глеб-Кошанский. Ранены капитан 13-го полка Высоцкий (шрапнельной пулей, засевшей в легких) и 14-го полка поручик Трофимов. Встретил там врача Свирелина, заведующего перевязочным пунктом № 2 (где-то около Залитерной горы). От него узнал, что 13-го числа через его пункт прошло 603 человека раненых. И перевязочный пункт не гарантирован от артиллерийского огня. Там убиты 6 лошадей, переранены 15 человек раненых, в том числе подполковник Даль в руку, ранены два санитара, снарядом сворочена труба.
Он говорит, что к японцам подошли лишь свежие войска и что слухи о том, что японцы собираются уходить — вздор.
Потери японцев за 13-е число он считает, минимум, в 5000 человек. Он очень хвалит усердную деятельность наших велосипедистов-санитаров.
При нем же получилось известие, что сегодня под Высокой горой ранен пулей велосипедист Любимцев.
13-го числа при первых атаках на Высокую гору будто бы пропал без вести инженер-механик флота Ознобишин. На литере Б убит мичман Соколов. В госпитале умер от ран лейтенант Дворжецкий-Богданович.
Вчера не бомбардировали ни город, ни гавань.
Узнал, что 13-го числа вечером мичман Унковский с десантной полуротой с «Полтавы» прибыл на батарею литера Б в то время, когда японцам удалось оттеснить стрелков, засесть в наш окоп и соорудить траверсы, он тотчас бросился в атаку, забросал сперва японцев ручными бомбочками, потом выбил остатки их штыками и будто захватил два неприятельских [416] пулемета, за что представлен к ордену Св. Георгия IV степени.
Замечательно то, что мало того, что у японцев много пулеметов, но каждый раз, лишь только им удается занять какой-нибудь окоп, они устанавливают в нем свои пулеметы, и тогда уже очень трудно с ними бороться. Пулемет ужаснее целого отряда стрелков — сметает людей словно метлой. Если бы мичман Унковский не кинулся тотчас в атаку или же прибыл на полчаса позже на батарею, японцы успели бы устроиться с пулеметами, и тогда едва ли удалось бы выбить их из занятого окопа.
Утверждают, что у японцев с каждой наступающей ротой по крайней мере два пулемета. Этим они сильны.
Только сегодня узнал, что в ночь на воскресенье, во время небывалой бомбардировки города несколько снарядов попало в старую импань Красного Креста, в которой живут И.П. Балашов, его помощник мсье А.Л. Тардан и врачи; здание и имущество пострадало, но из людей никто.
Сообщают, что ночью японцы пытались овладеть фортом III, но отбиты. Все эти атаки на правый фланг имеют сейчас, вероятно, более демонстративный характер, пока серьезно штурмуют и бомбардируют Высокую гору.
Будто генерал Стессель приказал послать дружинников в окопы впереди форта IV, а генерал Смирнов воспротивился этому, так как он не видит от этого пользы — все же нельзя дружинников приравнять к солдатам, они могут в случае атаки растеряться и отступить; ведь это лишь любители-воины — и то по приказанию, а не по доброй воле. А так как генерал Стессель не слушает ни доводов, ни советов коменданта, то тот послал, как обыкновенно, генерала Кондратенко «уломать» упрямого в своих затеях начальника района — посоветовать ему послать лучше на позиции все госпитальные команды, а на место их распределить дружины по госпиталям, где они принесут несомненно много больше пользы, чем в строю.
Согласился. Уже написан приказ.
Когда я пошел в Новый город, то у бивуака 1-й дружины остановил меня дружинник, приказчик Х-н, отец большого семейства, которое осталось здесь же, в Артуре. Подошли еще и другие дружинники. [417]
— Благословите нас на смертный бой! — говорить Х-н, а сам бледен, еле сдерживает слезы. — Нам приказано отправиться.
Говорю, что приказ этот уже отменен и что их раскомандируют по госпиталям.
Не верят, говорят, что часть дружины уже ушла и, наверное, уже заняла окопы.
Уверяю их, что вернут и тех.
Рады, но все еще сомневаются.
Когда я пришел в Новый город, на Высокой горе не было видно рвущихся снарядов — будто все тихо. Где-то редкий орудийный грохот.
Там сообщили мне слух, будто генерал Линевич у Кинчжоу, и там уже второй день идет бой, а поэтому японцы полезли на нас здесь так отчаянно. Об этом рассказывают и на позициях; известие это будто принес китаец, который сказал, чтобы его арестовали, если не верят ему, а если окажется, что он лжет, то пусть отрубят ему голову...
По дороге встретил двух раненых с Высокой горы, которые говорят, что японцев отбросили ручными бомбочками и чем могли; гора за нами.
8 11 часов 15 минут зашел К-в и говорит, что японцы все еще обстреливают редким артиллерийским огнем Высокую гору, выводят этим много людей из строя, а при наступлении ничего не могут сделать.
9 часов 32 минут вечера. Японцы сегодня не стреляли ни по Новому, ни по Старому городу; в 3-м часу стреляли по гавани, но без успеха. Лишь под вечер они развили более сильный артиллерийский огонь по Высокой горе, но дым не окутывал ее так, как вчера.
Перепелочная батарея начала вечером стрелять; японцы послали по ее адресу лишь три шрапнели, которые рвались на большом недолете — над Казачьим плацем.
Вероятно, их орудия сосредоточены теперь против Высокой горы.
По дороге из Нового города встретил дружинника Гауса. Говорит, что дружины раскомандированы по госпиталям, он назначен в госпиталь № 10, где сравнительно лучшие порядки, [418] чем в прочих военных госпиталях{244}. Посланных на позиции вернули.
Ходил в Красный Крест. Там узнал, что прошлой ночью убит поручик 16-го полка Энкович. Умерли от ран зауряд-прапорщики Сакен и Попов.
В прошлую ночь японцы 8 раз атаковали Высокую гору, но отбиты.
За последние дни взорваны 18 фугасов; считают, что на каждом из них погибло 50–60 человек.
В глубокие воронки от 11-дюймовых снарядов наши саперы закладывают мины; японцы собираются во время наступления, при встрече их сильным огнем, в эти воронки-ямы, укрываются от пуль и противоштурмовых пушек и — гибнут там на фугасах.
Солдаты приносят с позиций своим раненым офицерам разные японские вещи — шашки, флажки из белой материи с красным кругом посредине, складные японские пилы, походные письменные приборы, печати и открытые письма. На этих письмах изображены преимущественно военные трофеи — пушки, взятые у Тюренчена и на Кинчжоу.
Ловкие рекламисты!
У нас, пожалуй, не сумели бы оценить такую рекламу в глазах мира и, чего доброго, не разрешили бы продавать и рассылать такие открытки, опасаясь чего-то непонятного, как это нередко бывает.
Мне передали рассказ, сообщенный с позиции, достоверность которого оставляю под некоторым сомнением. Во время последних боев один наш офицер догоняет убегающего японца и занес уже руку, что бы его зарубить, как тот бросает ружье, заплакал и что-то закричал по-японски, что называется благим матом, наверно просил о пощаде. Взяли в плен. Оказался мальчиком лет 14–15.
Бывший при этом стрелок, знающий пару слов по-японски, торжественно объяснял товарищам, что японец крикнул офицеру: «Дяденька, не убивай! Никогда больше не буду!». [419]
Раненый на Куропаткинском люнете поручик Ховрин рассказывал, со слов капитана В-нова с левого фланга, что до последних штурмов японские войска объезжал кто-то, увешенный орденами и сопровождаемый большой свитой. Подъезжал будто даже к окопам (удивляются, почему наши батареи не стреляли по нему шрапнелью). Полагают, что это тот принц, который, по словам китайцев, приехал удостовериться, почему нельзя взять Порт-Артур. Он будто наблюдает за ведением настоящих штурмов. Подпоручик Корсаков ранен вторично, на этот раз в лоб, над глазом, но легко.
Сегодня в Красном Кресте японская пуля пробила окно и отщепила у деревянной дощечки бювара край. Следовательно, тоже могла убить человека наповал.
На позициях правого фланга редкая перестрелка.
С седьмого часа утра слышен сильный орудийный рокот по направлению Высокой горы.
Все эти ночи японцы атакуют и горку у Голубиной бухты, но пока без успеха, а лишь с большими потерями для них.
Вчера на Высокой горе убит прапорщик запаса флота Дейчман, имевший уже золотой Георгиевский крест (IV степени).
Наши суда и Перепелочная батарея стреляют.
2 часа дня. Когда я шел в Новый город, Высокая гора и форт V постоянно укутывались дымом от рвущихся на них снарядов, на прочих вершинах взрывались отдельные бомбы, потом орудийный огонь стал реже, и стал слышен штурмовой ружейный и пулеметный огонь.
До сей поры идет бой в направлении Высокой горы. Везут массу раненых. Сообщают, что левее горы, в лощине, куда японцы двинулись в обход, три раза сходились в штыки. Японцы не устояли, хотя налегали большими силами. Видно, что этим способом они не могут меряться с нашими войсками — на нашей стороне больше физической силы и роста.
Вспоминаются слова подпоручика Кальнина:
— Нас, артиллеристов, быть может, перебьют до единого. Но пока у нас будут штыки в окопах, японцам не взять Артура! [420]
Хотелось, чтобы последнее исполнилось на деле. Эта мысль ободряет в то время, когда там, почти на виду, идет беспрерывный отчаянный бой, когда сознаешь, что наших сил горсть в сравнении с японцами, получающими все новые и новые подкрепления. Сообщают, что передние окопы переходят из рук в руки, японцы лезут большими массами. Орудийный огонь стал реже, но ружейный не затихает.
8 часов 10 минут вечера. Под вечер бой постепенно затих. Сообщали, что японцы всюду отброшены. Когда я возвращался из Нового города, то уже не видал, чтобы несли раненых.
Стреляли наши суда и батареи левого фланга по направлению Высокой горы.
Около моста у Соборной горы встретил отряд матросов во главе с мичманом. Это резерв, подтягиваемый к Высокой горе.
По направлению форта III редкая перестрелка.
Дорогой встретил К., который только что был в штабе. Поделился новостями. Сегодня на Высокой горе сильно контужен в голову и в грудь командир 5-го полка полковник Третьяков, начальник боевого участка; остался в строю. Ему советовали уйти с горы.
— Там, где умирает мой полк, там должен умереть и я! — сказал он совершенно спокойно и остался. Из его полка уцелело очень мало людей.
На правом фланге сегодня контужен генерал-майор Горбатовский, начальник Северо-Восточного фронта. Тоже остался в строю.
К форту III будто двигаются отряды японской пехоты. Могут начаться и тут новые атаки.
Китаец будто сообщил, что сам генерал Линевич у Кинчжоу; гора Самсон уже в руках русских.
Вчера должна была уйти джонка с донесениями в Чифу.
Сегодня японцы не бомбардировали ни гавань, ни город; зато они из своих 11-дюймовых мортир, стоящих против нашего правого фланга, стреляют по направлению к Высокой горе, вернее, по другим укреплениям нашего левого фланга.
Весь вечер слышен на левом фланге сильный ружейный огонь. [421]
На правом фланге ночь прошла спокойно. На левом фланге канонада и ружейный огонь. В восьмом часу начали раздаваться за Перепелкой характерные «крахи» — на ближайших батареях левого фланга рвутся неприятельские снаряды.
П. сообщил слухи, идущие из штаба района: Самсон на самом деле взят уже русскими войсками, к нам на выручку идут генерал Церпицкий с казаками и отряд Линевича, вчера японцы пускали в ход последние свои резервы (?!).
По дороге в Новый город встретил старика — газетного разносчика. Спрашивает, правда ли, что Самсон в руках наших? Говорю, что слышал об этом вчера и сегодня — должно быть это правда. Крестится: «Слава Богу, слава Богу!».
Спрашиваю, не слыхал ли, как дела наши на левом фланге? И там ничего не взяли — слава Богу!..
Далее встречаю поручика В.
— Ну как? Устоим?
— Кажется, — говорит, — что помаленьку начинаем уже терять Высокую гору...
Это покоробило меня. Нет, думаю, неправда! В. смотрит всегда на дело пессимистически.
Иду дальше. Около госпиталя № 10 догнал жандарма, конвоирующего китайцев-рабочих на уборку трупов. Спрашиваю, правда ли, что уже отдаем Высокую?
— И не думали еще отдавать что-либо!..
Дальше встречаю матроса, идущего со стороны Высокой горы, задаю тот же вопрос. Ничуть не бывало! Слава Богу, стало полегче, уже так не напирают, не лезут — дали оправиться. Сейчас там только перестрелка. Они, подлецы, иногда как заорут в своих окопах «ура», чтобы наши выскочили, а сами не идут. Ну, понятно, нас не надуешь! И ничего не выходит... Стреляют себе теперь по горе 11-дюймовыми.
Зашел Л. и сообщает, что его вчера штабс-капитан К-в напугал тем, что Высокая гора уже взята японцами.
Позднее сообщили мне другие, что вчера были на Высокой горе минуты в высокой степени критические. Японцы неоднократно занимали было уже левую вершину горы, но их вновь [422] отбрасывали отчаянными контратаками. При этом отличились поручик 5-го полка Васильев и инженер-механик флота Лосев, заменивший тяжелораненого командира десантной роты с «Севастополя»; Лосев затем, во время вылазки, тяжело ранен осколком 11-дюймовой бомбы.
Вчера умер в госпитале зауряд-прапорщик 15-го полка Савилов, раненый 16-го числа на Высокой горе тремя шрапнельными пулями, пронизавшими ему насквозь живот и грудь.
Б. говорит, что нижний окоп Высокой горы занят японцами; но там они довольно безопасны.
10 часов вечера. На обратном пути из Нового города меня догнали фельдшер 15-го полка и матрос, идущие с Высокой горы.
Рассказывают, как японцы идут на верную смерть — надвинут шапки на лоб и прут себе вперед, пока их не убьют. По их мнению, за эти дни уложили до 15 тысяч японцев под одной Высокой горой. Сейчас будто около 3 полков японцев продвигаются к нашему правому флангу — вероятно, на отдых. На Высокой горе идет сейчас редкая перестрелка.
Сегодня убит там поручик 15-го полка Антонов.
Фельдшер говорит, что у нас за эти дни одних раненых свыше 2 тысяч человек; сколько убитых — не знает.
Вчера генерал Смирнов был целый день у самой Высокой горы и собственноручно награждал более отличившихся Георгиевскими крестами.
Сегодня днем японцы не бомбардировали ни город, ни гавань; лишь вечером начали посылать нам свои 11-дюймовые подарки — прямо по Старому городу, по району Военной горы. Рвались они довольно близко; по крышам стучали иногда камни и, быть может, осколки. В каземат набралось много народу. Одна дама прибежала в слезах от испуга; вблизи ее дома ударился 11-дюймовый снаряд с такой силой, что у ней не только вылетели все окна, но даже обсыпались и потрескались стены.
Стреляли через большие промежутки и вскоре перестали.
Вчера в 4 часа после обеда, в Минном городке на Тигровке, в лаборатории, где изготовляли ручные бомбочки, произошел взрыв, убиты 6 минеров. [423]
Прошлой ночью человек 80 из гарнизона форта III сделали вылазку на ближайший японский окоп; нашли там всего около 20 японцев, вышибли их и засыпали окоп. По уверениям солдат, в японских окопах — новобранцы, которые и стрелять-то не умеют, а все палят в белый свет как в копейку...
— Должно быть, так им приказано.
Сегодня опять сообщают, что японцы оттягиваются к правому флангу и надо ожидать там штурма; по другой версии они уходят за Дагушань, к Лунвантаню и Сяобиндао — на отдых.
По дороге в Новый город обогнал меня комендант крепости генерал Смирнов, проскакавший на левый фланг.
С тех пор, как на левом фланге идут штурмы и бомбардировка укреплений, не видал, чтобы туда проезжал генерал Стес-сель. Он ездил туда в то время, когда японцы штурмовали правый фланг.
На позициях всюду небывалая тишина. Встречаю велосипедистов. В Артур ли мы, спрашивают они с сияющими лицами. Такая тишина! Едут сдавать велосипедные рамы-носилки, так как раненых нет. Говорят, что ротмистр Познанский сказал кому-то, что Кинчжоу уже взят казаками-бурятами (забайкальцами), сюда будто проскочили 15 казаков-бурят, переодетых в японскую форму, японцы будто очистили Высокую и Плоскую горы...
Обрадовался и я.
Дальше встречаю матроса. Говорит, что японцы и не думали отступать от Высокой горы, укрепились в занятых ими окопах. Возможно, что излишние силы отошли на отдых или заменены свежими.
Преждевременная радость рассеяна.
Около магазина «Кунст и Альбере» встретил мичмана М.; он надел палаш, чтобы показать полученный недавно английский темляк — «клюкву», как его обыкновенно называют офицеры. Говорит, что отступившие полки неприятеля заменены уже свежими. Он сейчас из штаба 4-й дивизии — должно быть, знает.
10 часов 42 минуты утра. Начинается канонада. Н. Н. говорит, что это стреляют мортиры капитана Моллера.
12 часов дня. Японцы бомбардируют гавань и Перепелочную набережную. Около Мертвого угла убило снарядом лошадь, запряженную в двуколку, солдата ранило. [424]
Подполковник Шишко (комендант города) сообщил, будто на днях на Высокой горе, когда наши стрелки дрогнули и начали отступать, полковник Третьяков крикнул им:
— Братцы! Я не отступаю. Неужели вы бросите меня, старика, здесь?
Стрелки вернулись, отбросили неприятеля и остались в своем окопе.
6 часов вечера. С 5 часов японцы начали вновь обстреливать Высокую гору 11-дюймовыми снарядами.
Когда я возвращался из Нового города, по направлению к Высокой горе прошла рота стрелков.
После одного выстрела с Моллеровской мортирной (9-дюймовой) батареи (на Обелисковой горе) снаряд поднялся ввысь с таким своеобразным визгом, будто завизжала целая свора щенят, или будто вдали завыла стая волков, как это слышно в Сибири в ясную морозную ночь около Рождества. Если бы не характерный столб дыма над мортирой, не знал бы, что это за шум. Разное состояние атмосферы и направление ветра в ее слоях придают полету снарядов всевозможные звуковые оттенки.
По дороге догнал я усталого матроса с Высокой горы. Он был несколько дней подряд там и участвовал в штыковых боях. Я попросил его рассказать мне по душе первые его впечатления в штыковой схватке.
— Как вам сказать, чтобы не соврать... Сидим себе в окопе и наблюдаем; голова ни о чем не думает. Рвущиеся кругом снаряды и осколки не дают думать, да что и думать — разве мало было времени передумать все, что есть на душе. Тут перед тобой один конец. Полезли японцы — знай отстреливайся, пока тебя не убили. Но вот полезли они как ошалелые. Думаю, придется побороться, попробовать силу; но вышло совсем не так. Лезет он на меня и хочет ткнуть меня своим штыком-тесаком; я отшиб его штык в сторону и ткнул его сам. Он и упал. Сперва я не сообразил, отчего он упал, а когда со вторым и третьим то же самое случилось, тогда я понял, что штык проходит в тело, как в кашу — и не слышишь. Они (т. е. японцы) не могут дать нам на штыках никакого сопротивления... А так-то нашему брату-матросу там труднее, чем стрелку, приходится сидеть там [425] почти без пищи, потому, что самому сходить поесть некогда, а когда принесут нам туда пищу, она уже остывшая. Солдат же во время сражения лучше кормят — и пища у них горячая, и консервы раздают...
2. Мирные встречи
Зашел А.Д. Горловский; он досадует, что не был свидетелем интересной сцены, которая происходила на нашем правом фланге. Там сегодня японцы выкинули из окопа белый флаг, предлагая переговоры; наши согласились и подняли такой же флаг. Тогда выскочили из окопов с той и другой стороны парламентеры. Японцы просили дать им убрать свои трупы с известного пространства. Наше начальство согласилось на это. Тогда явились человек 50 японских солдат и стали убирать трупы и куски тела, разбросанные взрывами бомбочек. Наши солдаты оттаскивали им трупы от наших окопов и подносили даже до японских окопов.
Встреча не имела и тени враждебности — все здоровались как старые знакомые, давно не видавшиеся. Было условлено, что можно убирать только трупы; оружие и невзорвавшиеся бомбочки должны остаться на спорной территории. Некоторые наши солдаты, усердно помогая японцам, все-таки притащили к себе в окоп по нескольку невзорвавшихся бомбочек и даже великолепную японскую офицерскую шашку.
Японцы вели себя в высшей степени корректно и не расспрашивали ни о чем. Говорили, что и им надоело воевать{245}.
После него зашел С. и принес несколько приказов генерала Стесселя. Привожу характерные. [426]
«№ 863 [17 ноября). Смотритель Полевого Запасного № 11-го госпиталя Губернский Секретарь Коробков — отрешается мною за полное бездействие от занимаемой им должности; а назначается Смотрителем такого важного госпиталя бывшие Полицмейстер г. Дальнего, Коллежский Асессор Меньшов; полагаю, что он оправдает мое доверие, на него возложенное, и приведет все в полный порядок, дабы больные не умирали там от недостатка всего по бездействию власти».«№ 865 (19 ноября — экстренно). Сейчас вернулся от Полковника Ирмана. Высокая вся наша! Ура Вам, герои! Помолимся Богу, Вы сделали невозможное, которое оказалось возможным только для таких героев, как Вы; начиная с 7-го числа сего месяца по 19, т. е. в продолжении 12 суток, от Лит. А, на Лит. Б, Куропаткинский люнет, форт № 2, Китайскую стенку, форт № 3, Вр. Укрепление № 3, Курганную батарею, Полуншан и кончая Высокой и позицией на Голубиной бухте, т. е. от моря до моря, противник посылал и посылал свои войска на штурмы; шли они и дни и ночи, шли, не жалея себя; ложились они под Вашими ударами массами, но Вы не дали им пяди земли. Что было у нас до 7, то и осталось после 18-го. Осмеливаюсь от имени Государя Императора, как его Генерал-Адъютант, объявить Вам благодарность Его Императорского Величества. Вы порадовали Батюшку Царя, Да Здравствует Наш Отец. Ура».
«№ 867. Брандмейстер пожарной команды Вейканен укрывал у себя бывшего корреспондента Ножина вопреки приказу Коменданта Крепости 1903 года за № 34; давал для поездок Ножина по городу пожарных лошадей, за что: 1 ] отрешается от должности; 2) предписываю Полицмейстеру привлечь его к суду за неисполнение приказа и 3) за незаконное пользование казенными лошадьми».
«№871.12-го В. С. Стрелкового полка стрелок Ефим Про-визион, получив приказание явиться ко мне, не исполнил сего, сказав, что болен и идти не может и явился только по второму требованию. За подобное поведение вышеупомянутый стрелок переводится в разряд штрафованных».
По поводу приказа № 865 кто-то из наших собеседников высказал сомнение — был ли генерал Стессель на самом деле у [427] полковника Ирмана, штаб которого находится у подножия Высокой горы? Говорят, что был. Объясняют это тем, что генерал Смирнов ездит к Высокой горе, а генерал Стессель не хочет дать коменданту в чем-нибудь какое-нибудь преимущество. Чуть ли не на заре, когда стрельба прекращается, он прискакал к штабу полковника Ирмана и будто не слез еще с лошади, как вблизи упал, но не разорвался неприятельский И-дюймовый снаряд. Оглянулся — и был таков{246}.
Приказ о брандмейстере Вейканене возмущает всех. Никто еще не забыл, как генерал Стессель угощал иностранцев-корреспондентов, прибытие которых в Артур оставляло за собой основательные подозрения. А тут такие гонения на русского корреспондента и даже на человека, осмелившегося приютить этого корреспондента! Чем можно оправдать такие поступки? Если даже допустить, что корреспондент Ножин освещал многие события в своих корреспонденциях односторонне, возвеличил подвиги одних и умалил этим подвиги других частей и отдельных лиц, то это нужно приписать или его неопытности, или влиянию тех из участников сражений, со слов которых он описывал эти события. Такие ошибки всегда возможны, тем паче что и среди самых участников боя возникали споры о лаврах и о причинах неудач. Эти споры грозили одно время разразиться в нескончаемой полемике на страницах «Нового края», которую прекратило высшее начальство, находя ее неуместной и недисциплинарной.
В таких ошибках не следует искать чего-либо злонамеренного, особенно после того, как стало известным, что некоторые господа офицеры намеренно извращали факты и сами рассказывали небылицы, чтобы посмеяться над попавшим впросак корреспондентом. Если не все было так, как следовало быть, то в этом меньше всего виноват корреспондент, введенный в заблуждение в мелочах. Факты остались фактами, и последствия их видны и теперь.
Начальник Квантунского укрепленного района приказал объявить: [428]
«№ 78(19 ноября). Главный врач запасного госпиталя № 9 Коллежский Советник Крживец ввиду недостатка перевязочного материала с большим успехом взамен гигроскопической ваты применяет подушечки из стерильной морской травы, им приготовляемые. Способ приготовления такой: отборная морская трава моется и вываривается в мыльной воде, затем высушивается; мелко изрезанная трава (это обязательно) набивается в мешочки из марли или, за неимением ее, из ветоши разной величины, простегивается в виде матраца и поступает в стерилизатор, а потом для перевязки. Раны сильно гноящиеся лучше перевязывать влажными мешочками, смочив их борным или другим антисептическим раствором. Для подкладки в шины стерильную траву можно брать как она есть, а чтобы не колола нежных частей тела, на последние накладывать куски ветоши.Корпусный хирург Статский Советник Гюббенет ввиду недостатка перевязочного материала одобрил предлагаемые Коллежским Советником Крживцем подушечки из морской травы, как суррогат перевязочной ваты и лигнина.
Начальник укрепленного района приказал изготовлять в госпиталях предлагаемые Коллежским Советником Крживцем подушечки из морской травы для перевязки раненых, равно как щипанную паклю из осмоленного каната, который можно достать у торговцев.
Образцы подушечек из морской травы в старом городе можно видеть в Штабе района у Корпусного Врача 3-го Сибирского армейского корпуса. Подписал: Начальник штаба полковник Рейс».
Ходил в госпиталь навещать раненых друзей. Там говорят, что и адмирал Григорович получил известие через китайцев, что наши войска у Кинчжоу и что в Дальний пришли 6 пустых японских транспортов, якобы для перевозки войск в Корею.
Прошлой ночью и сегодня японцы будто производили лишь небольшие наступления на Высокую гору отрядами человек в 50; они, должно быть, заметили, что наши резервы оттянулись.
Около 6 часов утра обычный утренний грохот орудий.
С 7 часов наши суда стреляют на левый фланг, по направлению Высокой горы, по расположению японцев. Меня, когда я шел в Новый город, оглушали эти выстрелы из 12– и 10-дюймовых орудий.
Оказывается, что вчера под вечер японцы обстреляли 11-дюймовыми снарядами артиллерийские казармы за Новым городом; они предполагали, что там сосредоточены наши резервы.
Встретил Бориса Степановича Белецкого. Он говорит, что и сегодня предстоит уборка японских трупов на правом фланге. Он ездил опять к Голубиной бухте закупать продукты; говорит, что ему везет — все что-нибудь да купит.
Китайцы, переехавшие на время осады к Ляотешаню, очень довольны гибелью японского броненосца береговой обороны «Сайен» (бывшего китайского), рассказывают и хохочут.
— Наша{247} пали, пали. Ипэнска палоход (показывают руками, как он опрокинулся) — турун, турун, турун!.. Совсем ломай — мею!..
Китайцы говорят это, конечно, не из особых к нам симпатий, но они не предвидят ничего хорошего и в случае, если японцы бы взяли Артур. И им надоела война хуже нашего, они страдают тут совсем из-за чужих интересов, война эта для них буквально «в чужом пиру похмелье». Едва ли кому придет в голову вознаградить их за то разорение и за те убытки, которые они несут. Они — народ в высшей степени покорный судьбе — не ропщут; тем более они имеют неоспоримое право на вознаграждение.
Б. С. рассказал, что во время последних ночных боев один раненый в голову стрелок, не будучи в силах разобраться, в чем суть и куда он идет, залез в японский окоп и сел. Но когда он очувствовался и услышал вокруг себя японский говор, то выбрался опять благополучно из окопа, доплелся до своих, а потом и до перевязочного пункта.
Там доктор спрашивает его, страшно ли было ему, когда убедился, что попал к японцам? [430]
— Так что, ваше высокоблагородие, не то что страшно было, а смешным показалось, чуть не захохотал...
Сегодня 8 японских судов прошли по горизонту к западу.
Слух, будто японцы тронулись назад с левого фланга, оттягиваются.
С 10 часов 30 минут флаги на Золотой горе — значит, идет бомбардировка гавани и Старого города. З. сообщает, что одним снарядом около Мертвого угла сбросило с ног двух человек, должно быть убило; не видел, чтобы встали.
Сообщают, что на Высокой горе ранен (сперва говорили, что убит) полковник Третьяков, будто командовавший сегодня там взводом своих стрелков; он ранен не опасно.
На днях убиты: поручик 16-го полка Энкович (на правом фланге) и штабс-капитан 26-го полка Здановский.
Наши судовые орудия большого калибра сильно помогают обороне. «Ретвизан» обстрелял сегодня удачно японские окопы, и потом все суда обстреливали японские 11-дюймовые батареи. Поэтому они начали бомбардировку гавани.
Во время занятия зашел к нам А. И. и говорил, что генерал Стессель намеревался расформировать гражданское и городское управления — затребовал именные списки служащих этих учреждений, надеясь, наверно, что там десятки чиновников. Но когда оказалось, что в городском управлении всего 2, а в гражданском управлении, вместе с воинским присутствием, всего 3 человека, то, вероятно, мысль эту бросили.
А расформируй он эти учреждения, говорит А. И., в жизни города могло возникнуть много замешательства.
Он будто предлагал переименовать дружинников из госпитальной прислуги в «добровольных братьев милосердия», чтобы этим дать некоторое нравственное удовлетворение людям, несущим эту тяжелую службу, смягчить обиду за то, что всюду их понукают приказами — так, приказали им вступить в вольные дружины, когда на самом деле люди сделали бы это охотнее по доброй воле. Разумеется, его предложение отклонили.
Ему стоило массу хлопот исходатайствовать у генерала Церпицкого, заведующего санитарной частью, чтобы оставили одного человека-европейца для присмотра за городской столовой. Нужно ежедневно кормить массу людей, а за китайцами [431] присмотреть некому. Китайцы-повара народ избалованный, надеяться на них нельзя.
Когда вечером возвращался из Нового города, встретил артиллериста-подпоручика Кальнина. Он совсем оправился от ран, глядит опять молодцом. В последнее время он командовал тремя разнородными и разнокалиберными орудиями (мортирой, 6-дюймовой пушкой и скорострельной полевой), очень удачно установленными в одной из лощин впереди форта IV. Все время удачно бил японцев во фланг и в тыл, а его батарея осталась неуязвимой, особенно пришлось его орудиям поработать 13 ноября, когда японцы лезли густыми колоннами на укрепления нашего правого фланга, когда они 4 или 5 раз наседали на Курганную батарею. Это, говорит, был не бой, а истребление людей. Тогда японцы, несмотря на огромные потери, без малого было завладели Курганной, лишь подоспевшие матросы с «Полтавы» опрокинули их окончательно.
Сейчас он отправляется по приказанию полковника Ирмана с одной 6-дюймовой пушкой к Голубиной бухте, чтобы за ночь доставить и установить эту пушку, а с рассвета начать обстрел японцев под Высокой горой — с тыла.
По его мнению, сейчас становится очень трудным удержать эту гору в наших руках, гарнизон ее несет страшную убыль от артиллерийского огня, а японцы, видимо, подтянули свежие силы.
На мой вопрос, что повлечет за собой падение Высокой горы для общего хода обороны крепости, он высказался, что Высокая гора нужна японцам только как наблюдательный пункт, при помощи которого можно будет руководить стрельбой по судам в гавани и по видимой части города до мельчайших подробностей; отдать Высокую гору — значит предоставить японцам уничтожить наши суда и разрушить всю видимую часть города, если японцы этого пожелают. Атак, говорит, падение Высокой не имеет особого значения на ход обороны. Другое дело, если бы японцы завладели ею во время августовских штурмов, тогда бы вся сила японских атак обрушилась на более слабый наш левый фланг, и крепость могла бы не устоять.
На вопрос, как он чувствовал себя во время октябрьских штурмов на форту III, он говорил, что эти штурмы ужасно [432] подействовали на нервы потому, что ему пришлось с револьвером в руках удерживать стрелков от отступления из окопа — за отсутствием стрелковых офицеров. Говорит, что комендант форта капитан Б., прекрасный человек в мирное время, а во время штурма растерялся окончательно{248}. Эта беспомощность в критическую минуту, говорит, угнетает сильнее всего. Солдаты без офицеров поддаются иногда панике и тогда, когда опасность невелика.
Вечер звездный, тихий, на позициях обычная редкая перестрелка.
В.Н. Никольский рассказал мне, как ловко японцы организовали сигнализацию при помощи китайцев во время бомбардировки порта. Три китайца недалеко друг от друга собирают устрицы и прочие раковины на Тигровом хвосте — занимаются обыкновенным невинным делом. Но после каждого попадания японского снаряда в порт — если недолет, то один, а если перелет, то другой подходит к среднему китайцу. В тоже время под Золотой горой, у Артиллерийского городка, откуда не видно попадания снарядов, три других китайца повторяют точь-в-точь тот же маневр, как те, что на Тигровом хвосте. Нескоро заметили этот маневр, повторявшийся во время каждой бомбардировки. Объясняется это дело так: три китайца на Тигровке наблюдают за падением снарядов и показывают своими передвижениями перелет или недолет, т. е. корректируют стрельбу, но их не видно с расположения японцев. Поэтому другие три китайца, которые сами не могут видеть падения снарядов, но которых видно при помощи подзорной трубы со стороны Панлуншаня или другого пункта расположения японцев, повторяют тот же маневр, и японцы тотчас же знают, как направить следующий выстрел. Замечательно остроумный и незаметный способ передачи сигналов{249}. [433]
В другой раз один китаец передает эти же сигналы так: с одной стороны ставит он ведро, выкрашенное в красный цвет, а с другой — свою курму (синюю куртку); в случае, например, недолета, он подходит к ведру, а в случае перелета — к своей курме. В ожидании следующего выстрела он что-то собирает, чем-то занят, так что его поведение отнюдь не бросается в глаза. Все вариации такой сигнализации трудно подметить, их может быть множество.
Японцы, имея всюду своих обученных и очень аккуратных сигнальщиков, прекрасно осведомлены о том, что делается у нас, а мы не знаем ровно ничего о том, что делается у них{250}.
Несколько приказов генерала Стесселя.
«№ 873 (20 ноября). Священники 5-го В. С. Стрелкового полка отец Василий Слюнин. 27-го В. С. Стрелкового полка О. Антоний Мшанецкий, эскадренного броненосца «Победа» иеромонах О. Никодим и крейсера 1-го ранга «Баян» О. Анатолий Куньефт — 18 и 19-го сего ноября во время боя на Высокой и Плоской служили в редутах и окопах молебны, обходили войска, кропили их Святой водой и давали прикладываться ко Кресту. Своим появлением и своими действиями они утроили дух гарнизона. — Моя слабая благодарность и испрошение наград, разумеется, может только быть слабым воздаянием сим достойнейшим Пастырям — Бог Всемогущий Один может наградить достойных Священнослужителей».«Na 874. Зауряд-Прапорщик 5-го В. С. Стрелкового полка Александр Агапов за мужество и храбрость, которые он проявлял, начиная с Цыньчжоуского боя, и участвуя в боях по сие время с отменной отвагой, награждается мною Знаком Отличия Военного Ордена 1-й степени».
«№875. Уборку японцами их убитых и раненых производить не иначе, как всякий раз с моего разрешения, для этого должно быть официально установлено перемирие между обеими воюющими сторонами и на известное определенное время, иначе они имеют возможность переводить войска на другие фронты. Если они будут просить — сейчас же мне докладывать». [434]
«№ 878. На Высокой у нас потери от полного разрушения 11-дюймовыми бомбами закрытий. Прошу инженеров измыслить устройство закрытия, которые бы могли быть сделаны немедленно, хотя бы обрубить наклонно участки горы, чтобы можно было затаиться за этой наклонной стенкой».
Не трудно, конечно, написать такой приказ, но, спрашивается, как его исполнить? Мне говорят, что когда комендант или генерал Кондратенко было распорядились заблаговременно укрепить получше Высокую гору, то этому воспротивился генерал Стессель.
Теперь же он требует «обрубить наклонно участки горы» — будто стоит лишь захотеть этого, и оно уже будет готово.
И этот приказ, кажется, опоздал.
На заре орудийный грохот, более на левом фланге. Наши суда стреляют тоже на левый фланг.
В 8 часов 50 минут с музыкой провезли хоронить тело поручика 7-го артиллерийского дивизиона Соколовского, убитого 19-го числа.
Сегодня воскресенье; не нужно идти в Новый город на службу, можно отдохнуть.
Все делается у нас не так, как бы следовало. Гаолян остался нескошенным, зато мы вырубили насаждения у велосипедного трека — у северного подножья Перепелки и вокруг арсенала, где они никому не вредили, а скорее могли принести некоторую пользу. Оказывается, что по приказанию генерала Стесселя вырублен весь питомник — сотни тысяч молодых деревьев, когда и там неприятеля нет вблизи{251}.
Интересно бы услышать по этому вопросу мнение специалистов военного дела. Помнится, что прикрытие растительностью укреплений и окопов считается весьма желательным. А у нас получилось наоборот: то, чем японцы могли воспользоваться [435] как прикрытием (гаолян), мы оставили, а то, что прикрывало нас, вырублено дочиста. Думается, что и в военном деле никогда не мешает посоветоваться с простым здравым смыслом.
3. Последние дни Высокой горы
10 часов 18 минут вечера. На левом фланге вновь оживляется орудийный огонь и слышна ружейная залповая стрельба.
Ходил в Красный Крест.
Там передавали мне, со слов статского советника Р., что за последние дни у нас убитых около 2, а раненых около 7 тысяч человек. В госпиталях будто сейчас 11 тысяч человек.
Л. С. Б-в острит по обыкновению едко о настоящем нашем положении. Он говорит, что зло могло быть еще большим, если бы, например, начальником укрепленного района был не генерал Стессель, а Фок. Нельзя себе представить, говорит он, что бы тогда можно было бы считать невозможным!..
Этот генерал навестил сегодня раненых офицеров и высказал, между прочим, что все русские — идиоты, а он, слава Богу, не русский! В Петербурге пишут только уставы, а он, Фок, слава Богу, никогда еще не написал никакого устава... И так далее, в том же духе.
Японцы штурмовали Высокую гору в последние дни 24 раза! И наши войска отбили эти 24 штурма! Число внушительное. Человеку, не бывавшему на войне, трудно себе представить, что это за титаническая борьба.
С. З. говорит, что японцы выказали себя просто небывалыми героями: столько раз идти на штурм без успеха, а главное, идти по грудам трупов — это просто небывалое! Мы, дескать, штурмовали Плевну три раза и бросили штурмовать, предпочитая выморить турок голодом.
11 часов 12 минут вечера. На левом фланге все еще слышен оживленный ружейный огонь; на правом почти совсем тихо.
Почти всю ночь был слышен редкий грохот пушек на левом фланге. [436]
С восьмого часа наши суда усердно стреляют на левый фланг; там артиллерийская стрельба усилилась.
Ровно в 9 часов утра, когда я только что прошел Мертвый угол и мост в Новый город, японцы начали обстрел дороги и судов.
Когда я дошел до госпиталя № 10, откуда видна Высокая гора и прочие укрепления левого фланга, то увидал, что все они дымятся от рвущихся на них неприятельских снарядов и от собственных выстрелов.
Рокот орудий и рев снарядов сегодня ужасен, то все словно варится и клокочет в исполинском котле, то залпы громовыми раскатами отдаются в скалах Тигровки и Ляотешаня и повторяются как бы отдаленным эхо. Порой казалось мне, что и на море, на юге, идет бой; это же утверждали и другие. Позднее сообщали, что японские канонерки стреляют из бухты Луизы по Высокой горе.
11 часов. По направлению Высокой горы слышен штурмовой ружейный огонь; орудийный огонь стал реже. П. А. виделся с командиром порта. Тот рассказывал ему, что японский броненосец (бывший китайский) «Чин-Иен», который все держится вблизи острова Кеба, стрелял из крупных орудий по направлению Дальнего, а затем открыл с бортов беглый огонь. Сообщавшие об этом ему матросы предполагают, что наша Балтийская эскадра должна вскоре прибыть.
Кроме этого, он сказал П. А-чу особенно таинственно, что 27-го числа все будет кончено. А что и как, это он скажет лишь накануне. Говорит, очень весело настроен.
Но из всего этого ничего не можем понять.
11 часов 15 минут. Японцы усиленно обстреливают Перепелочную батарею 11-дюймовыми снарядами. Тем не менее, батарея посылает им в ответ снаряд за снарядом. Все восхищаются молодцеватостью лейтенанта Сухомлина, который находится там безотлучно. Его супруга тоже там; она перевязывает раненых, ухаживает за ними и больными до тех пор, пока представится возможность отправить их в госпиталь. Сообщение Перепелочной батареи с городом возможно лишь по ночам. В это время доставляются туда снаряды, питьевая вода, припасы и все необходимое. [437]
2 часа 20 минут дня. Наблюдали с выступа скалы за Новым городом за ходом боя на Высокой горе. Кроме взрывов снарядов и шрапнели не видать ничего; слышен ружейный и пулеметный огонь. Огонь то усиливается, то стихает; снаряды рвутся почти на всех наших батареях.
К Высокой горе отправилась рота матросов растянутым строем. Люди идут бодро, спокойно — на почти верную смерть.
Бомбардировка Перепелочной батареи и гавани все еще продолжается.
Звук взрыва заставил нас оглянуться на гавань. Там над броненосцем «Полтава» поднялся огромный клуб желтовато-бурого дыма. Вероятно, неприятельский 11-дюймовый снаряд попал в пороховой погреб судна.
4 часа 18 минут. Пришел П. и говорит, что японцы уже на самой вершине Высокой горы.
Не верится. Не хотелось бы верить! Орудия не перестают грохотать.
Сообщают слух, что около Формозы был морской бой, причем японцы разбиты{252}. Этот же слух пронесся как-то уже раньше.
6 часов 20 минут вечера. На Высокой горе упорный штурмовой ружейный огонь.
Когда я проходил «Полтаву», на ней все еще что-то дымит; она погрузилась ниже обыкновенной ватерлинии.
Рассказывают, что к японцам приехал из Северной армии генерал Нодзу и сказал, что Высокую гору нужно взять во чтобы то ни стало, что иначе ничего не выйдет...
7 часов 30 минут. На левом фланге затишье. Зато на правом, между фортами II и III, перестрелка и масса вспышек, должно быть бомбочки — похоже на вылазку или частичное наступление неприятеля.
8 часов 23 минуты. Перестрелка на правом фланге продолжалась недолго. На левом поднялся вновь ружейный огонь, продолжающийся посейчас. [438]
По Старому городу сегодня японцы стреляли до половины четвертого часа. В городе убиты снарядами 2 солдата, один матрос и одна женщина.
9 часов 45 минут. По направлению Высокой горы адский ружейный огонь. Значит, японцы лезут, лезут и лезут...
Вечером японцы наступали на Китайскую стенку на правом фланге всего одной полуротой; их тотчас отбросили. Конечно, атака лишь демонстративная.
Но что самое важное — около полуночи остатки наших отрядов очистили Высокую гору; очистили и Плоскую. Не было возможности на ней держаться{253}. Оказывается, что они еще вчера завладели левой вершиной горы, затащили туда пулеметы, усилились резервом и пошли на штурм правой вершины. Наши солдаты и матросы дрались отчаянно, умирали, но не отступали. С горы вернулось не много людей. Говорят, что за эти дни наши потери около 4500 человек.
Дорого стоило японцам овладеть этой горой — не менее 15 тысяч человек. Но будь на ней выстроен в мирное время форт или устроены глубокие туннели в скалах, куда бы могли спасаться люди от артиллерийского огня, никогда бы не взять японцам горы, и наш левый фланг остался бы неуязвимым. Жалко, обидно. Но что делать? Людей мало, наша артиллерия не оказывает ту помощь пехоте, которую она должна бы оказать, будь у нас вдоволь снарядов. Нет у нас людей, чтобы послать их умирать на Высокую гору...
Недавно перечитывал «Войну и мир» Л.Н. Толстого и удивлялся, зачем наши полки стояли на полях Бородина под снарядами неприятеля и, казалось, погибали зря. Но сущность умения умирать под снарядами, не отступая назад, осталась и поныне та же: пока было кому стоять на Высокой горе под снарядами — она была наша. Разница с прежними войнами, в главных [439] чертах, лишь та, что ныне снаряды стали более ужасными, требующими и от войск больше силы воли и физической выносливости и много больших жертв.
Гарнизон доказал в эти дни, уже в сотый, быть может, раз, что он умеет умирать за интересы Отечества. Лишь высшее начальство{254} не сумело предусмотреть все то, что необходимо для того, чтобы крепость могла сопротивляться дольше.
Не помог и приказ генерала Стесселя за № 878 (от 20-го числа), не помогли жалкие слова там, где нужны дела, где в течение почти двухмесячного затишья на левом фланге можно было сделать хотя бы что-нибудь.
В 9 часов 48 минут прошипел к гавани первый 11-дюймовый снаряд, началась бомбардировка.
Броненосец «Полтава» сел за ночь на дно гавани, борт кормовой части во время отлива еле над водой. Вчера во время тушения пожара на «Полтаве» ранен осколками в ноги и в голову адмирал Вирен, распоряжавшийся тушением, раны не опасные.
12 часов дня. В гавани снаряды ложатся очень близко около «Пересвета», говорят, были уже попадания.
Н. Н. говорит, что японцы оставят нас на несколько дней в покое, а потом начнут громить батареи и Новый город, полагая, что тут имеются еще резервы.
В. А. сообщает, что еще вчера на совете было решено очистить Высокую гору и вообще беречь людей — держаться лишь на основных укреплениях{255}. Генерал Фок говорит всем и каждому, что Высокая гора хуже Шипки, стоила больше жизней. Но он говорит это не потому, что гордится геройской защитой Высокой горы, гарнизоном и не считается с тем, сколько стоило [440] жизней овладение Высокой горой японцам, он говорит это с укоризной по адресу генералов Смирнова и Кондратенко, якобы не жалеющих людей{256}.
Только что узнал, что когда в первые дни августовских штурмов генерал Кондратенко послал полковника Ирмана остановить начавшееся отступление наших отрядов с одного из кряжей предгорья (и последний остановил это отступление, следовательно, задержал наступление японцев в этом направлении), причем было убито с нашей стороны около 300 человек, то генерал Фок разослал по штабам всех полков письмо-пасквиль, в котором говорил, что вот как полковник Ирман пьет кровь солдат и матросов из-за никому не нужного кряжа...
На самом деле тут не важен был кряж сам по себе, а важно было задержать наступление японцев во фланг Угловой горы, пока у нас на этом фланге не были заняты другие позиции, чтобы не отдать японцам Угловой горы даром и не дать им продвинуться далеко вперед. Записка была оскорбительная, и полковник Ирман просил высшее дачальство уволить его от должности начальника боевого участка, если он не достоин быть им. Его, конечно, попросили остаться на своем. Генерал Фок, сознающий за собой заступничество генерала Стесселя, объяснил, что Ирман тут ни при чем{257}, что в кровопролитии он не виновен, если его послало на то его начальство, т. е. генерал Кондратенко, что полковник Ирман как лицо подчиненное не должен обижаться.
Узнаем, что вчера около перевязочного пункта ранен в голову генерал-майор В. В. Церпицкий, заведывавший госпиталями и перевязочными пунктами, говорят даже, что он уже скончался. [441]
Вчера и третьего дня убиты штабс-капитан артиллерии Корнилович, капитан 26-го полка Веселовский, штабс-капитан Здановский, поручики Оболенский, Рафалович и Бородич, сегодня умер тяжелораненный вчера подполковник пограничной стражи Петр Дмитриевич Бутусов, командовавший Высокой горой после ранения полковника Третьякова, очень храбрый офицер. Ранен между прочими поручик минной роты П.Р. Рейнбот. Над головой полковника Тахателова вчера разорвалась шрапнель, осыпала все вокруг него градом пуль, но он остался невредимым. Рассказывают, что он вчера попал вторично под снаряды, проезжая по Перепелочной набережной (где Мертвый угол) в экипаже, в то время как японцы усиленно обстреливали дорогу. И впереди, и сзади него рвутся снаряды, кучер спрашивает, куда ехать.
— Конечно, вперед! — говорит он. — Всегда нужно ехать вперед. Не может же полковник поворачивать обратно потому, что по дороге рвутся снаряды!
Так и проехал.
4. Расстрел судов
2 часа дня. С 12 часов японцы начали бомбардировать гавань 11-дюймовыми снарядами целыми залпами из нескольких орудий.
Сообщают, что и «Ретвизан», и «Пересвет» уже затонули, т. е. сели на дно гавани.
— Это начало конца! — говорит с горестью Н. Н.
Снова тяжелое, давящее чувство овладевает тобой — работа не клеится, не хотелось бы верить, что нет другого исхода, что наши суда — десятки миллионов государственных денег, народных грошей — истребляются, то, во что мы верили как в грозную силу, в могущественный оплот, что все это превращается в развалины, в ничто, но внутренний голос твердит одно: нет исхода, нет спасения.
С горестью вспоминается 28 июля. Не погиб бы тогда адмирал Витгефт — он провел бы флот во Владивосток, а если бы при этом погибло много наших судов, то не уцелели бы и японские. Если он и не был флотоводцем, то, во всяком случае, он [442] был человеком умным, честным и был добросовестным исполнителем долга. Последуй все остальные его примеру — дело не могло бы остаться без успеха. А адмирал князь Ухтомский привел суда обратно в Артур на бесцельную гибель, и то — не привел, а растерял их{258}. Не могло спасти суда и позднее назначение адмирала Вирена командующим. Думается, что дело обстояло бы совсем иначе, будь в бою 28 июля младшими флагманами, командирами отрядов Вирен, Эссен или Щенснович. Нужды нет, что они люди сравнительно молодые, они доказали с первых дней войны, что умеют сражаться, не ставят спасение своей жизни выше всего.
Горестно вспомнить адмирала Макарова. Будь он жив, все было бы не то, все вышло бы не так!
Пройди хоть половина, хотя бы третья часть нашей эскадры во Владивосток, то все сообщение японской армии было бы затруднено, находилось бы под постоянной угрозой нападения наших владивостокских судов, которые уже и так подкреплены аргентинскими крейсерами{259}.
А здесь наши суда расстреливаются одно за другим.
Одно утешение, что пушки с этих судов (до 6-дюймового калибра) и все морские команды усилили крепость, что без помощи матросов Высокая гора не держалась бы так долго и что всюду резервы из моряков оказывали самые ценные услуги — отбрасывали японцев с такой стремительностью и силой, какой и требовать нельзя от изнуренных постоянным нахождением на позициях и плохим питанием стрелков. Сила последних выражается в данное время более в стойкости и беспрестанной обороне, чем в активных действиях, конечно, не без исключений.
Батареи левого фланга стреляют по Высокой горе, чтобы не дать неприятелю возможности установить на ней свои орудия. [443]
2 часа 40 минут. П. А. сообщает, что только что проехали к японцам к Высокой горе парламентеры: прапорщик Загоровский, один офицер-моряк с несколькими солдатами — с белым флагом впереди. Цель поездки: переговорить об уборке наших трупов с Высокой горы.
«Ретвизан» сел на дно, но так как его корпус выше, чем у «Полтавы», то кажется, что он еще не совсем затонул; «Пересвет» стоит дальше от берега и поэтому трудно сказать, держится ли он над водой или тоже сидит на дне неглубокой нашей гавани.
12 часов 20 минут ночи. Был в гостях у артиллеристов. Там сказали мне, что японцы разыскивают на нашем правом фланге какой-то дорогой им труп; полагают, что это принц{260}.
Полковник И. А. говорил, что мы уже почти отрезаны от Голубиной бухты, так как местность подлежит обстрелу с Высокой горы.
Когда я возвращался домой, японские И-дюймовые снаряды все еще изредка летали по направлению к гавани.
Узнаю, что японцы не согласились на уборку наших трупов с Высокой горы{261}. Значит, они решились на это здесь, на [444] правом фланге, лишь из-за того, чтобы разыскать дорогой им труп и ради нравственного воздействия на гарнизон. Сущность самой уборки трупов их интересует меньше всего.
Отправился сегодня в Новый город, по совету П., вокруг Перепелки, через Казачий плац, чтобы ознакомиться с этой дорогой на случай, если из-за бомбардировки гавани и дороги нельзя будет пройти в Новый город по Перепелочной набережной. Но эта дорога и длиннее, и хуже, хотя можно проходить неглубокими окопами. Здесь рискуешь получить пулю из передовых японских окопов.
В Новом городе мне сообщили, что в ночь на 23-е число к гавани подходила джонка, по ней усердно стреляли с «Отважного», джонка будто оказалась совершенно пустой. Что это такое? Одно из двух: или японцы испытывали бдительность сторожевых судов, т. е. нельзя ли пробраться на миноносцах в гавань, или же команда джонки, быть может, везшая к нам почту, спасалась на шлюпке и, быть может, пущена снарядом ко дну{262}.
Оказывается, что японцы обстреливали с 12 часов ночи до 3 часов утра Новый город. Особых разрушений не заметно, но снаряды ложились по всем направлениям. Вчера вечером наблюдали на Высокой горе около десятка огней. Никто не может сказать, что бы эти огни означали — праздновали ли японцы победу, сжигали ли они там свои трупы, или же просто потешались над нами. Наша артиллерия не выпустила по этим огням ни одного снаряда — все экономят. А кажется, можно бы внезапно обстрелять Высокую и Плоскую горы, чтобы не дать им там установить орудия для расстрела Нового города.
Говорят, что вчера был морской совет для обсуждения вопросов, что делать. Обсуждался и вопрос, не открыть ли у всех судов кингстоны — не лучше ли самим затопить суда, чем дать их расстрелять. Но не пришли ни к какому решению, кроме того, что суда спасти нельзя.
1 час 54 минут. С одиннадцатого часа японцы бомбардируют гавань 11-дюймовыми снарядами. Бедные наши суда! [445]
7 часов вечера. Ветер давно перешел в бурю, которая рвет и мечет. Холодно.
На обратном пути из Нового города видел в потемках, что броненосец «Победа» и крейсер «Паллада» накренились и сидят будто глубже в воде.
Был в Красном Кресте. Зашел и к полковнику Третьякову, он уже поправляется. Говорит, что потеря Высокой горы не грозит ничем иным, как расстрелом судов и, пожалуй, Нового города и что лишь теперь начинается для левого нашего фланга более тесная осада.
Видел у Верховского японскую карту, найденную при убитом японце, на которой нанесена проектируемая японцами железная дорога Фузан — Сеул — Ийджу — Инкоу и дальше по Китаю на юг. Вот где причина войны — мечта японцев, ради которой они решили поставить на карту все, что они имеют!
Их заветная мечта завладеть Китаем, начиная с Кореи и Южной Маньчжурии — провести туда свои железные дороги. А этому мешает Россия.
На дворе холодно, на позициях редкая перестрелка.
И прошлой ночью были видны огни на Высокой горе.
В 9 часов 13 минут появились на горизонте со стороны Дальнего какие-то суда, идущие на всех парах. Наши миноносцы вышли за Маячную гору. Не наши ли эти суда? Не выходят ли миноносцы навстречу им? То-то будет радости! Мы встрепенулись, напрягаем зрение. Суда уходят на юг, а миноносцы, видимо, вышли спасаться за Тигровым полуостровом от расстрела. [446]
Сообщают, что японцев просили не стрелять по Новому городу, в котором много госпиталей, а они ответили, чтобы мы вывели из него наши войска — тогда не будут стрелять по нему. Они не верят, что здесь нет у нас никаких войск.
9 часов 5 минут вечера. Сегодня бомбардировали Старый город целых четыре часа подряд, в район города упало не меньше пяти-шести 11-дюймовых снарядов; разрушили несколько домов.
«Пересвет» потоплен, потоплена и канонерская лодка «Гиляк», ставшая у берега против вокзала. Говорят, что потоплен и «Баян».
Когда я шел из Нового города, японцы обстреливали госпитальное судно «Монголия», будто было попадание в корму. Больных свезли уже всех на берег.
Вечером был у Г. Он уверен, что выручка подоспеет к нам еще вовремя. Говорит, что генерал Куропаткин должен выручить Артур во что бы что ни стало. У меня нет этой уверенности. Например, сегодня видели на горизонте до 14 больших судов и миноносцев — целую эскадру. Если бы наши северные войска угрожали Кинчжоускому перешейку, то эскадра эта должна была быть там, помогать сухопутным войскам. Или же эта эскадра должна не допускать Балтийскую эскадру в Артур. А мы не знаем, где она. Один пленный японский офицер будто сказал, что Балтийская эскадра уже в японских водах. Можно ли ему верить?
А.Л. Тардан говорит, что нам следует ожидать еще более ужасных дней — бомбардировок и штурмов. Это не ново. Ужасы все увеличиваются, и трудно судить, до какой степени они могут дойти.
9 часов 55 минут. На позициях совсем тихо, лишь изредка щелкнет отдельный ружейный выстрел.
После почти беспрерывного грохота орудий и шипения крупных снарядов каждому приятна эта тишина, хотя бы одним тем, что уж вообще нервы могут немного передохнуть. Конечно, это не тишина мирного времени, ибо хотя и очень редкие, но выстрелы, и куда не взглянь, большие или меньшие разрушения напоминают нам горькую действительность, напоминают нам, где мы находимся и то, что может ожидать каждого [447] из нас не только завтра, послезавтра, а вот сейчас, в любую минуту...
Передают, что генерал Церпицкий был вторично ранен по дороге в госпиталь и вскоре умер. Это был скромный, добрый человек.
Говорят, что адмирал князь Ухтомский собирается уехать в сопровождении доктора Ястребова в Чифу на миноносце.
26 ноября (9 декабря). В 7 часов утра +4,8°, облачно, ветер с юга, кажется, совсем тепло.
Вчера был военный совет, созванный генералом Стесселем для выяснения вопроса — может ли крепость еще держаться{263}. Комендант, генерал Смирнов, сказал, что крепость может держаться по крайней мере до января месяца. Генерал Кондратенко сказал, что пока он командует дивизией, он намерен драться до последнего солдата. Кто-то будто поднял вопрос, не следует ли сузить линию обороны очищением Ляотешаня{264}. По другой версии, было предложение отступить всем на Ляотешань и держаться на нем. Говорят, что эти предложения исходили из штаба Стесселя и чуть ли не по мотивам Фока. Предложения отвергнуты как не выдерживающие критики. Тогда будто полковник Рейс поднял вопрос, с какого же момента нужно считать крепость не способной более держаться? На это ответили Кондратенко, полковник Ирман и другие, что с того момента, как у нас не будет уже ни патронов, ни штыков... Говорят, что у генерала Стесселя была какая-то бумага, которую он все-таки не прочел совету, а положил обратно в карман.
Вчера вечером броненосец «Севастополь», пока уцелевший от бомбардировки, вышел на рейд и стал около Белого Волка. Говорят, что адмирал Вирен не соглашался по этому вопросу с командиром «Севастополя», капитаном 1 ранга Эссеном, потому что на рейде броненосец может быть потоплен неприятельскими миноносцами и погибнуть окончательно, а суда, затопленные в гавани, могут быть подняты и исправлены. Эссен [448] же остался при своем, что лучше быть потопленным на рейде, чем здесь дать себя расстрелять. Притом он надеется погубить не один из атакующих неприятельских миноносцев и иметь еще возможность стрелять по позициям неприятеля из своих башенных орудий. Вирен все еще верит, что неприятелю не взять Артура или что подоспеет выручка; Эссен плохо верит всему этому и опасается худшего.
Выход «Севастополя» на рейд произвел хорошее впечатление на всех.
Вчера Золотая гора стреляла по Высокой горе, но, говорят, снаряды не долетали.
Прошлую ночь опять виднелись огни на Высокой.
Сообщают, будто утром пришла джонка.
Рассказывают, будто к нашим окопам где-то прискакал казак-вахмистр из Северной армии и свалился в наш окоп мертвым. Указал на свой сапог, в котором нашли зашитыми бумаги для штаба. Поэтому носится слух, что наши войска всего на расстоянии верст 30 от нас. Будто штабом получены донесения из разных пунктов о том, что с моря — с севера и с юга — слышен рокот крупных орудий. Не знаешь, чему верить и чему нет, а поэтому уж не веришь ничему.
С 9 часов утра началась бомбардировка гавани 11-дюймовыми; стреляли до сумерек. Город не бомбардировали сегодня вовсе.
Сегодня канонерская лодка «Гиляк» разбита снарядами вовсе и перевернулась набок, во время прилива она почти совсем под водой.
Кто говорит, что у всех наших судов открыты кингстоны — они затоплены самими и что машины у них целы, а кто уверяет, что в каждое судно попало не меньше двадцати 11-дюймовых снарядов.
Получил два приказа генерала Стесселя:
«№ 900 (25 ноября, экстренно). По всем донесениям от разведчиков и с наблюдательных постов видно, что как от 11-й версты, так и от Луизы сегодня прибыли к японцам войска. Следует ожидать штурма. Часть войск от 11-й версты поместилась где-то за Волчьими горами, другая часть против Западного фронта. Я полагаю, что прибыло около дивизии. [449]Надо быть наготове».
(И это предсказание генерала Стесселя не сбылось.)
«№ 904 (26 ноября). В случае прибытия к побережью шаланды с чем бы то ни было, ближайшая застава или жандармский пост обязаны принять все меры к постановке шаланды в безопасное место и установлению надзора за тем, чтобы прибывшие на шаланде ни с кем не имели сообщений. О прибытии шаланды немедленно доносить в штаб района, откуда и ожидать распоряжения. Всю найденную корреспонденцию тотчас же отправлять в Штаб района. Отходить от занятого нами побережья шаланды могут не иначе, как с разрешения Штаба района, такое же разрешение должны иметь и все отъезжающие на шаландах лица, о чем уже приказывалось. Отправление с шаландами какой бы то ни было корреспонденции помимо Штаба района безусловно воспрещается. Шаланды перед отправлением будут тщательно осматриваться, и вся найденная корреспонденция будет конфискуема, а виновные будут привлекаться к ответственности».
На позициях редкая ружейная перестрелка. Небо облачно. Наши прожектора пытаются осветить облака и как бы затевают переговоры, как по гелиографу — в надежде, не ответят ли нам с севера, со стороны Кинчжоу, тем же, т. е. нет ли там наших войск, которые идут на выручку.
Наблюдал за этим долго, но не видал на севере ничего такого, что могло бы увеличить наши надежды.
9 часов 18 минут. Опыты с прожекторами все еще продолжаются.
Д. говорил мне, что после падения Высокой горы японцы начали сильнее обстреливать тыловые подступы к нашим позициям правого фланга, наши дороги за линией обороны, которые видны с Высокой горы. Приходится делать новые крытые ходы сообщения — копать окопы рядом с дорогой, так как пользоваться самой дорогой стало невозможным.
Сегодня два слуха: 1) будто Балтийская эскадра бомбардирует Кинчжоу и 2) будто два офицера прибыли на джонке, [450] пристали к батарей № 22 (на крайнем правом фланге); туда послали катер с «Цесаревича» (?), и сам генерал Стессель поехал туда, им навстречу{265}.
С 10 часов 35 минут слышны орудийные выстрелы, должно быть, бомбардируют гавань; ветер, превратившийся в бурю, мешает разобраться, куда стреляют.
Все ожидают штурма и непременно на левый фланг. Некоторые торговые фирмы собираются сдать свои документы на хранение в Красный Крест.
9 часов 13 минут вечера. Температура — 5°, буря бушует по-прежнему. На позициях слышна лишь слабая перестрелка.
Холод, пожалуй, помешает японцам штурмовать, но их ожидают повсеместно.
Вот когда военная служба тяжелее тяжелой — и смерть-то каждую минуту, так сказать, на носу, и колей от холода в такую бурю, и желудок пустой, напихан всякой дрянью, и то не досыта. При сытом желудке и холод не чувствовали бы так сильно.
Наша жизнь в городе, несмотря на все недочеты, куда лучше жизни на позициях, сравнительно — удовольствие.
Сегодня воскресенье; можно опять отдохнуть.
После отдачи Высокой горы и потопления судов в гавани общее уныние в городе возросло: никто уже не хочет ни во что верить — ни в выручку с суши, ни с моря, ни в то, что крепость устоит, но не хочет верить и в то, чтобы японцам удалось взять Артур... Все что-то готовятся «на всякий случай», но ни у кого ни на что не подымаются руки. Все ожидают новых штурмов и всяких новых ужасов.
8 часов 50 минут вечера. По городу и гавани стреляли сегодня с 10 часов утра. Снаряды падали в порту около крейсера «Баян»; несколько снарядов упало вблизи штаба района и квартиры генерала Смирнова. С обеда начали обстреливать Новый [451] город мелкими снарядами, попали там в Дальшшский госпиталь и переранили раненых. Стреляли и по судам в западном бассейне гавани. П. видел, как И-дюймовый снаряд попал в «Полтаву», а другой попал тут же в воду. Одно время орудийный огонь оживился и на позициях, но ненадолго, и наступления не было.
Был в Красном Кресте. Полковник Третьяков говорит, что японцы не скоро будут штурмовать — быть может, опять через месяц.
5. Пришел пароход!
Кода я шел в Новый город, видел на рейде наши миноносцы и катера, занятые тралением мин. Значит — ожидают Балтийскую эскадру, прочищают ей путь.
Сообщают, что «Севастополь» выдержал прошлой ночью атаку неприятельских миноносцев.
10 часов 12 минут утра. Д. сообщает по телефону, что с час тому назад пришел полным ходом пароход с полным грузом и стал на якорь около Белого Волка. Привез много муки и еще что-то. В муке у нас пока недостатка не было, а всех особенно интересует это «еще что-то». Быть может, это орудийные снаряды, которые нам так нужны!
Известие это заставило даже привскочить с радости — значит, прорвать блокаду не невозможно!
10 часов 50 минут. Японцы начали стрелять по Новому городу. Облако пыли поднялось около недостроенного дома вблизи склада «Чурин и К°».
2 часа 17 минут. Все время стреляют и все в том же направлении, то дальше, к «Звездочке», то будто обстреливают дорогу к госпиталю № 10. Из моего окна хорошо видна пыль, подымаемая снарядами. Кто-то ехал и завернул за серый строящийся дом (кажется, Эльвангера); тотчас влепили снаряд прямо в этот дом.
Л-р говорит, что видел, как два снаряда попали в один из госпиталей (кажется, № 9). [452]
4 часа 10 минут. В складе фирмы «Чурин и К°» что-то загорелось, горит сильно и с большим дымом, японцы стреляют по пожарищу.
6 часов вечера. Только что вернулся из Нового города. Пожарище все еще догорает. Мелкие снаряды летали, казалось, невысоко над головой с особым шуршанием, без свиста и шипения, как это бывает при более крупных. Кто-то уже успел прозвать эти снаряды «воробьями».
Шли мы более верхней дорогой, так как нижнюю японцы обстреливали, вероятно, из горных или полевых орудий. Снаряды рвались все будто не ближе ¼ версты, а осколки падали совсем близко. Снаряды эти рвутся, видно, на мелкие куски — так и сыплются кругом; осколки, ударяясь в землю, поднимают пыль, поэтому видать, куда они попадают. Впрочем, как бризантные, так и фугасные снаряды у японцев хороши.
Здесь узнал, что пришедший пароход — английский «King Arthur», Bombay, привез он 50 000 кульков пшеничной муки, по пуду в кульке. Загадочное «что-то еще» грозит оказаться десятками окороков и несколькими пудами колбасы, из которых на долю госпиталей, гарнизона и мирных жителей едва ли что придется — съедят в штабах. Полагают, что под мукой есть «еще что-то», но в этом не уверены.
От капитана, говорят, нельзя узнать никаких интересных новостей — человек выпил для храбрости и выпивает еще теперь. Привез несколько номеров старых газет, в которых ничего нет, и уверяет, что ничего нового не случилось на свете.
6. Расстреливание госпиталей
Ночью японские миноносцы атаковали вновь «Севастополь», но тот отбивается от них хорошо.
В Новом городе узнал ужасную вещь.
Вечером, когда стемнело, к пожарищу склада «Чурин и К°» стали собираться солдаты и матросы и даже раненые из госпиталей, взламывать ящики с вином, пить и закусывать зажарившимися в пожарище лошадьми фирмы, убитыми снарядами. [453]
Говорят, что покрали и куски мануфактуры и поразбили сундуки служащих с их имуществом. Но главным образом пили водку и закусывали даровым жарким. Очевидцы говорят, что это была какая-то озверелая от голода толпа — жаль было смотреть на них.
Ясно, что это не обыденная картина, чтобы люди пили и закусывали полусырым мясом убитых, обгорелых лошадей в то время, как японцы не переставали стрелять по пожарищу.
Передают, что кто-то кричал в исступлении:
— Это полная деморализация! Расстрелять их!
С этим нельзя согласиться. Никакой тут деморализации нет, пировали, отводили душу исстрадавшиеся, изголодавшиеся люди — забылись на это время. Непристойно говорить о расстреле в такое время и при таких обстоятельствах. Хорошо рассуждать нам, когда мы все-таки и более сыты, и менее перенесли непосредственной близости смерти, когда мы не перечувствовали той оргии другого свойства, которая, например, длилась десять дней подряд на Высокой горе.
Поступок этот можно бы назвать деморализацией и поднимать вопрос о расстреле можно было бы лишь в том случае, если бы нижние чины, не нуждаясь ни в чем, бесчинствовали, если бы они, что называется, бесились с жиру.
Сообщают, что впереди форта V взят в плен японский солдат-перебежчик, но может быть, что это ловкий разведчик, прикинувшийся в критический момент перебежчиком. Он очень изнурен, руки его покрыты мозолями и трещинами, из которых сочится кровь. Будто говорит, что работы много, а пищи недостаточно — очень тяжело. Может быть и на самом деле перебежчик, нравственное состояние которого надломлено непосильным физическим трудом.
3 часа 15 минут дня. Бомбардировка началась сегодня с 10 часов. И батареи нашего левого фланга открыли довольно сильный огонь.
Здесь, в Новом городе, стреляют опять по тому же району — по окрестностям склада «Чурина и К°» и по дороге.
Около 12 часов японцы участили огонь по Новому городу по разным направлениям.
Стреляют со стороны Высокой горы. Сообщают, что они установили свои орудия за Высокой горой — на Плоской или [454] на другой возвышенности. Наши батареи стараются сбить эти орудия.
Но как их собьешь, когда не знаешь, где именно они установлены? Во втором часу загорелся торговый пароход «Амур», стоящий рядом с госпитальным судном «Монголия» в западном бассейне, в это же время обстреливали и Минный городок на Тигровке. Золотую гору обстреливали 11-дюймовыми, но попадания были видны только до средины горы — не достигали батареи и сигнальной станции — и у подножия горы. Сейчас стрельба затихла.
8 часов 30 минут вечера. Под вечер пошел мелкий снежок. Японцы перестали стрелять, должно быть, потому, что снег мешал наблюдать за падением снарядов. По дороге из Нового города встретил подполковника Трентовиуса. Он уверяет честью, что наши дела совсем не так плохи, не так безнадежны, как многие об этом думают. Говорит, что свободно продержимся до прибытия выручки.
Когда я пришел в Красный Крест и рассказал это полковнику Третьякову, тот улыбнулся своей добродушной улыбкой.
— А почему же вы не поверили мне, когда я говорил вам то же самое?
Говорю, что он и ранен, и контужен, и уже несколько времени в госпитале, мог не знать всей обстановки.
— Я же слежу за всем внимательно.
Тут я должен заметить, что полковник Третьяков проводит большую часть времени сидя и как бы в забытьи, с закрытыми глазами. Голова у него забинтована, кажется, что он переносить тяжелые боли и не способен даже думать.
На вопрос, как он себя чувствует, говорит:
— Пустяки! Скоро оправлюсь совсем. Но жаль тех прекрасных людей и офицеров, которые погибли и искалечены в то время, когда я отделался так легко! Я-то что ж, я ничего, но они принесли много пользы делу.
Далее он разъяснил мне, что если у нас имеются 2 миллиона патронов ружейных, как ему сообщали{266}, то ими можем мы [455] отбить три общих штурма по всему фронту. А японцы не в силах производить такие штурмы без большой передышки, без оправки. Притом, говорит он, собственно говоря, не было еще ни одного общего штурма.
В Красном Кресте мне говорили, что ожидается еще пароход, нагруженный снарядами и патронами.
9 часов 30 минут. Около 9 часов перестрелка на позициях усилилась, загрохотали и орудия. Казалось, что начнется штурм. Но вскоре все затихло, должно быть, небольшая вылазка.
Около 7 часов утра японцы пустили 5–6 снарядов по району моста около базара, это уже которое утро обстреливают район базара. Эти снаряды предназначены прямо для мирных жителей, закупающих в это время конину и прочее, что случайно подвернется из съестных припасов.
Сообщают, что ночью была вновь сильная минная атака на «Севастополь» и на пароход, привезший нам муку. При этом будто потоплены два неприятельских миноносца{267}.
10 часов 25 минут утра. Только что пришел в Новый город (9 часов 30 минут), японцы начали обстрел Русско-Китайского банка и госпиталя № 6 (здания областного штаба), снаряды ложатся и дальше этого района в разных направлениях. Все эти дни японцы стреляют как бы нарочито по госпиталям, несмотря на то что на них развеваются огромные белые флаги с красными крестами. С Высокой горы, с японского наблюдательного пункта, при помощи бинокля видны все эти флаги.
Идет редкий снежок, местами держится туман.
11 часов 57 минут. Все время стреляют по госпиталям. Слышишь выстрел и вскоре вслед затем видишь, как снаряд пробивает стену того или другого госпиталя — облачко пыли, и когда оно сойдет, то видно закоптелое отверстие в стене. Что снаряд натворил там, внутри здания — этого нам не видно. [456]
Заходил Ш. и рассказал, как вчера японцы обстреляли офицера, ехавшего отсюда по направлению к Старому городу. Снаряды рвались то впереди, то сзади едущего, и как кучер ни погонял лошадей, снаряды рвались все поблизости их. Насчитал 12 снарядов. Говорит, что уехали благополучно. Не знает, кто это был.
Вчера же будто в госпиталь № 9 влетел снаряд в комнату, в которой врач и сестра милосердия пили в это время чай. Ворвался сквозь одну стену, прошиб и другую и разорвался где-то на улице, не ранив никого.
Этот случай не особенно рекомендует наши постройки, но в данном случае тонкие и рыхлые стены спасли людей от гибели.
Ш. говорит, что вчера по просьбе генерала Стесселя егермейстер Балашов ездил к японцам с просьбой, чтобы те не стреляли по госпиталям. Будто изготовлены даже карты, по которым японцы могут знать расположение госпиталей. Результаты пока неизвестны.
6 часов вечера. Тяжелый был сегодня день. С 1 часа 30 минут японцы начали стрелять с правого фланга в Новый город 11-дюймовыми снарядами. Сперва снаряды падали на незастроенной площади и около дороги из Старого города; многие снаряды не рвались, вероятно, попадая в мягкую землю или падая на землю боком. Но затем они стали попадать все ближе и ближе к зданию Русско-Китайского банка и госпиталя № 6. Удары о землю 16-пудовых снарядов и взрывы сотрясали почву на далекое расстояние, осколки летали по всему городу. Через каждые 2 минуты один такой снаряд.
В то же время продолжали стрелять по району госпиталя № 9 более мелкими снарядами.
Около 3 часов дня начались попадания 11-дюймовыми снарядами. Раненые и больные улепетывают, кто как и куда может из госпиталя № 6 — стараются уйти из сферы обстрела, которых уносят товарищи или же санитары.
Беспрестанно взрыв за взрывом через каждые 2 или 3 минуты; земля вздрагивает, письменный стол трясется. Нервы напрягаются — шипение и взрывы снарядов действуют подавляюще на слух, занимаешься с трудом — постоянно вскакиваешь [457] и глядишь в окно, куда попал последний снаряд, будто от этого легче, будто в этот момент не может прилететь осколок и провести через твои расчеты жизни крест...
Последний снаряд взорвался в 4 часа 47 минут, стало темнеть.
На обратном пути в Старый город пошел посмотреть, что наделали 11-дюймовые чудовища.
В госпиталь № 6 попало прямо сверху несколько; рвавшиеся снаружи испестрили стены осколками, окна все выбиты. Говорят, что в госпитале погиб лишь один тяжелораненый, почти безнадежный; остальные спаслись и будут размещены по другим госпиталям.
На площади и по дороге впереди госпиталя и банка огромные ямы — воронки, произведенные взрывами; но банк пока невредим — лишь окна вылетели.
Когда вернулся в Старый город, то узнал, что гавань сегодня не бомбардировали вовсе; но зато обстреляли город, дороги и помещение штаба района, инженерного управления и квартиру коменданта крепости.
В то же время узнал, что генерал Стессель и его штаб переехали еще вчера в расположение 10-го полка, куда японцы до сей поры не стреляли{268}. Генерал Стессель поместился в дом полковника Селинена.
Привожу приказы его по этому поводу, которые интересны и в других отношениях.
«№ 911 (30 ноября, экстренно). Все Офицерские вещи Г.г. Офицеров, убывших из Артура, Г.г. Командирам полков и Начальникам команд приказать немедля не позже 3-го Декабря запаковать, опечатать и сложить в полковые цейхгаузы, а всех денщиков, сидящих при вещах, немедля в строй. Вы посмотрите, что у них делается, например, в доме Полковника Селинена, это ведь клуб, а дом запакостили до мерзости». [458]«№ 912. Штаб вверенного мне Корпуса перейдет в казармы 10-го В.-Сиб. Стрелкового полка, ввиду полного разбития снарядами офицерского дома{269}».
«№ 913. Сего числа я совместно с Генерал-Лейтенантом Фок был у Лейтенанта Хоменко{270}. Редко можно видеть такое устройство всего и заботливость, как там. По долгу службы объявляю сердечную благодарность Лейтенанту Хоменко, гг. Офицерам и молодцам матросам».
Следующему приказу не знаешь, верить или нет: что это — действительно ли данные, полученные извне, или же уже набивший оскомину способ подбадривания гарнизона перед новыми штурмами.
«№ 915(1 декабря, экстренно). По сообщению китайцев. На севере дела у японцев очень плохи. На север от Ляояна недели две тому назад было жестокое сражение у русских с японцами. Японцы разбиты, причем у них выбыли из строя от 40 до 50 тысяч человек убитыми и ранеными. У русских потери также значительны, но меньше японских. 1) Японцы отступают частями на Фын-хуан-чен и на Гайчжоу. Русские преследуют их по пятам. 2) Инкоу будто бы уже занято русскими; а также и Даши-цяо. Ляоян также очищен японцами. Среди японских войск на севере паника. 3) Войска японские, предназначавшиеся под Порт-Артур, направлены, ввиду изменившегося положения дел, на север. Но под Порт-Артуром их все-таки осталось не менее 30 тыс. человек, особенно на левом нашем фланге (?!). С этими силами японцы не осмелятся пытаться брать Порт-Артур, хотя штурм отдельных участков они все-таки думают производить. 4) Взять Порт-Артур японцы считают теперь уже для себя необходимым по тому соображению, что, взяв Порт-Артур, они надеются на возможность заключения мира с Русскими. Если же Порт-Артур они не возьмут, то им придется поспешить убираться восвояси в Японию»{271}. [459]
В госпитале мне передали, что во время последних штурмов на укрепление № 3 японцы забрались в ров укрепления и принесли с собой штурмовые лестницы. Поручик 16-го полка Бурневич привязывал к длинной палке пироксилиновые шашки, зажигал шнуры и старался так взорвать эти лестницы; взорвал 3 лестницы. Но тут японцы бросили ему в лицо пироксилиновую шашку или бомбочку, и ему опалило лицо и глаза.
11 часов 25 минут вечера. С 11 часов началась снова пальба на море за Тигровым полуостровом; должно быть, новая минная атака на «Севастополь», который там японцам как бельмо на глазу. Пальба длилась с четверть часа.
7. Тяжелая утрата
Ночью японцы стреляли еще по Новому городу 11-дюймовыми снарядами. Два из них попали в угол банка и произвели внутри здания большие разрушения.
Прошлую ночь были целые три минные атаки на «Севастополь», участвовали и мелкие миноносцы или катера, один из них будто потоплен. Японцы выпустили по «Севастополю» 21 или 22 минуты; 8 из них взорвались о камни вблизи «Севастополя», а остальные выловлены нами «живьем» и пригодятся еще для атак, но на сей раз против японцев...
Передают, что случай с японскими миноносцами прошлой ночью произошел так: один из ищущих спасительную даль японских миноносцев наскочил на скалу Лютин-рок и не мог сняться; другой пошел ему на помощь; их схватили прожектора в свою световую преграду и в это время береговая и судовая артиллерия расстреляла оба судна. Часть команды этих миноносцев будто взята в плен и помещена на гауптвахте.
С 10 часов японцы начали редкий обстрел города мелкими снарядами; с 1 часа 40 минут зашипели и 11-дюймовые — по направлению штаба и порта. Стреляли до третьего часа.
После обеда довольно сильно обстреляли Новый город; там повреждено много домов в той местности, где до сей поры не падали снаряды. [460]
Сообщают, что впереди форта V вновь взят в плен японец, как бы нарочно отставший от своего отряда.
Мне принесли интересный приказ генерала Стесселя:
«№ 819 (2 декабря, экстренно). Сего числа, проезжая под Электрическим утесом к Лагерной батарее, я был остановлен каким-то матросом, который кричал, чтобы я здесь не ездил, что Адмирал не приказал. Кто может устанавливать здесь караулы? Устав о службе в Гарнизоне ясно это указывает. Командир Порта на территории Порта может, но полагаю, что ему должно быть известно, что в районе Крепости он не может нигде распоряжаться. Что же это за самоуправство? Вся территория, где поставлены дачи, принадлежит Военно-Сухопутному Ведомству и составляет район крепости. Предписываю Коменданту крепости генерал-лейтенанту Смирнову произвести расследование о том, чьим распоряжением учрежден караул, и немедля все это снять, и мне донести».
Из этого приказа узнаем, что контр-адмирал Григорович, переселившийся с начала бомбардировки 11-дюймовыми снарядами из порта на Дачные места, учредил там особый караул, Бог весть для чего.
Говорят, что там у него устроен прекрасный блиндаж, пробить который не в силах и 12-дюймовый снаряд.
10 часов 5 минут вечера. На дворе — 4,5°.
С 9 часов на позициях более оживленный грохот орудий.
«Севастополь» еще утром отстреливался от неприятельских миноносцев.
В 9 часов зашел Л. и принес удручающую весть: вечером на форту II неприятельским снарядом убит генерал-майор Роман Исидорович Кондратенко.
Он принес и приказ генерала Стесселя по этому случаю.
«№ 920 (3 декабря, экстренно). День 2-го декабря есть день печали для всех нас защитников крепости. В 9 часов вечера на [461] форту № 2, в офицерском каземате, убит 11-дюймовой бомбой. Наш герой, наша гордость, командующий 7-й В. — С. Стрелковой дивизией генерал-майор Кондратенко, а с ним вместе убиты и выдающееся деятели: Командующий 28-м В. — С. Стрелковым полком Генерального Штаба подполковник Науменко, инженер-подполковник Рашевский, беззаветный работник и даровитый инженер, Инженер-капитан Зедгенидзе; 26-го В.-С. С. полка поручик Синькевич, 28-го В.-С. Стрелкового полка штабс-капитан Калицкий, 7-го запасного батальона шт.-капитан Триковский; 25-го В.-С. С. полка зауряд-прапорщик Смоля-нинов. Мир праху вашему, герои-защитники православной веры и Русского дела. Ранено 7 офицеров и в числе их и комендант форта № 2 поручик 25-го В.-С. Стрел, полка Фролов».«№ 921. Назначаются. Начальником Сухопутной обороны начальник 4-й В.-С. Стрелковой дивизии генерал-лейтенант Фок, Вр. командующим 7-й В.-С. Стрелковой дивизией командир 2-й бригады 4-й В.-С. Стрелковой дивизии генерал-майор Надеин; Вр. Командующим 28-м В. — С. Стрелковым полком того же полка подполковник Глаголев».
Зашли еще кое-кто из знакомых обменяться мыслями, разделить горе.
Все мы удручены смертью энергичного и очень деятельного начальника сухопутной обороны; у всех свежи в памяти рассказы о том, как он горячился на последнем военном совете после вопроса — когда, с какого момента нужно считать крепость неспособной дольше держаться. Сообщали, будто генерал Кондратенко стучал по столу кулаком и кричал, что не должно быть и разговоров о сдаче, что все должны драться до последнего штыка{272}.
Говорят, что в последнее время он окончательно стряхнул с себя всякое влияние генерала Фока и что его отношения к генералу Стесселю и его штабу сильно изменились.
Не меньше того угнетает нас назначение генерала Фока начальником сухопутной обороны — заместителем генерала Кондратенко. [462]
— Вот где начало конца! — говорит Т.
Говорят, что генерал Смирнов хотел взять на себя и обязанности начальника обороны, но генерал Стессель сказал ему, что он уже назначил генерала Фока и что он своих приказов не отменяет. Многие полагали, что на место Кондратенко будет назначен Горбатовский.
П. говорит, что можно было бы назначить начальником обороны генерала Никитина, который если и не принес никакой пользы обороне и считается другом Стесселя, — то, во всяком случае, никогда еще не мечтал о сдаче крепости и не стал бы нарушать порядки, установленные Кондратенко.
Б. говорит, что Горбатовского следовало бы назначить командиром 7-й дивизии, что он это вполне заслужил и что старшинство тут ни при чем.
10 часов 35 минут вечера. Сегодня японцы обстреливали лишь торговые и госпитальный суда в западном бассейне гавани и Тигровку.
Гибель генерала Кондратенко и стольких хороших офицеров угнетает всех. Подполковник Рашевский и капитан Зедгенидзе считались из числа лучших инженеров, а у нас таких не очень-то много.
Начальником инженеров боевого фронта правого фланга теперь капитан Шварц, к которому покойный генерал Кондратенко относился с большим доверием. А это хорошая рекомендация, так как покойный генерал относился к некоторым с нескрываемым презрением.
Он ненавидел тех, кто соблюдал личные выгоды и заботился о своей личной безопасности в ущерб делу.
На позициях почти тихо, редкая перестрелка.
С раннего утра грохотали пушки то на правом, то на левом фланге; порой казалось, что за Белым Волком, т. е. что «Севастополь» отражает атаки.
Пришел Д. с дежурства с моря и рассказывает, что во время недавней сильной атаки на «Севастополь» две мины взорвались около «Севастополя» и получены две, хотя небольшие пробоины; в то же время одному нашему миноносцу оторвало миной [463] нос. «Севастополю» подвели тотчас пластыри и его пришлось приткнуть к мели, так что он сидит теперь частью на мели, но вне всякой опасности. При этой отчаянной ночной работе, при продолжавшихся атаках неприятеля будто отличились лейтенанты А.М. Басов и П.В. Волков{273}, в общем много поработавшие за время войны по минному делу — по постановке своих мин, по тралению неприятельских и пр. Они же устроили боновое и сетевое ограждение «Севастополя» — посредством сетей, снятых с затопленных судов.
Д. не ручается за верность описания ему другими моряками приключений той ночи, но говорит, что все возможно. По этим сообщениям командиры миноносцев упросили командира «Севастополя» не освещать этой ночью море прожекторами броненосца и дать этим возможность, в случае нападения японцев, произвести контратаку. Так и сделали. Сидели впотьмах и ожидали неприятеля. Вдруг на море началась какая-то стрельба — ложная атака японцев и все обратили туда свое внимание. В это время подкравшийся вдоль берега японский минный катер выпустил мину по ближнему миноносцу, вторую по «Севастополю» и, воспользовавшись переполохом, благополучно ушел.
Не вижу в этом ничего невероятного. Похоже на случай с «Лейтенантом Бураковым». Опростоволосившиеся, разумеется, не пожелают сознаться в этом. Досадно, но нужно признать, что японцы большие мастера на всевозможные хитроумные маневры.
Зашел Р. и сообщил факт, как японцы злоупотребляют флагом Красного Креста. 1 декабря он был на Митрофаньевской горе, нужно было пристрелять одну морскую пушку.
Вскоре японцы выкинули флаг и начали переговоры об уборке трупов. Стрельба была прекращена. В это время заметили с Митрофаньевской, что японцы везут по оврагу за укреплением № 3 пушку... Что делать? Доносить начальству? Тем временем японцы довезут пушку до мертвого пространства. Стали стрелять на свой риск; попали как раз в упряжь. Японцы отступили с пушкой обратно в укрытое место... [464]
В то же время, как узнали, японские парламентеры, переговаривавшиеся об уборке трупов, спросили с беспокойством:
— Что это ваши стреляют? Скажите им, чтобы не стреляли. Их уверили, что это какое-нибудь случайное недоразумение. Можно полагать, что японцы знали лучше наших, что это за недоразумение.
При этом вспомнился случай, когда в самом начале осады наш снаряд попал в японский санитарный фургон и в нем произошел огромный взрыв... В них подвозили боевые запасы.
Далее он рассказал некоторые подробности о гибели генерала Кондратенко.
В этот день японцы выкуривали наших из капонира форта II какими-то ядовитыми веществами; пришлось через две минуты менять людей. Но и японцы не могли нападать при этих ядовитых газах и потому ничего не взяли.
В девятом часу вечера генерал Кондратенко прибыл на форт и зашел в капонир, который наполовину в руках японцев, чтобы лично убедиться, в каком положении дела. Один из бывших там солдат будто ответил на привет генерала громковато: «Здравия желаем ваше превосходительство!..». Японцы тут же, за траверсом из мешков, наверно, слышали это и сообщили своему начальству, что какой-то генерал пришел на форт. Тотчас начали стрелять по форту из 11-дюймовых мортир и стреляли довольно долго, но после катастрофы вскоре прекратили огонь.
Кроме перечисленных в приказе лиц, одновременно с генералом Кондратенко погибли еще фельдфебель — зауряд-прапорщик Дюков и три солдата.
Сегодня будут хоронить всех под Крестовой батареей.
С 10 часов 35 минут утра началась бомбардировка города и местности около бывшего штаба района. Особого вреда нигде не причинили.
Говорят, что генерал Смирнов сказал:
— Все равно не перееду в другое место. Пусть стреляют сколько им угодно!
Утром японцы сильно обстреливали форт V. Вечером собралось довольно большое общество. Тема разговоров одна — утрата генерала Кондратенко. [465]
Б. говорит, что уже теперь видно, что генерал Фок поведет дело совсем иначе. Будто уже приняты две меры, которые не могут принести пользы: установленный генералом Кондратенко порядок, чтобы известная часть войск отвечала за свой участок, уже сводится к нулю — отдельные части перетасовываются; сосредоточенные в окопах поблизости более угрожаемых мест постоянные резервы — чтобы в нужную минуту сразу оказать необходимую поддержку — генерал Фок отодвигает, будто в интересах сбережения людей, но тем ослабляет фронт. Третий явный минус тот, что генерал Фок приказал на фортах и укреплениях заложить мины; этим двояко подрывается стойкость гарнизонов укреплений: во-первых, привита мысль, что в трудную минуту можно отступить и взорвать свои мины, и, во-вторых, каково гарнизону сознавать, что неприятельский 11-дюймовый снаряд может в любую минуту взорвать наши мины и уничтожить, так сказать, своими средствами весь гарнизон. После этого естественно, что каждый будет думать лишь об одном — как бы поскорее убраться с форта. Лучше сидеть в любом окопе, чем на форту между двух огней.
При этом вспомнили, что эта дикая идея появилась у генерала Фока еще на Кинчжоу. Полковник Третьяков и инженер Шварц воспротивились ей. Тогда был прислан из Артура для закладки мин под батареи и редуты особый офицер, но тому не удалось ничего сделать, так как японцы начали бой.
Кто-то поднял вопрос — кого мы потеряли в лице генерала Кондратенко.
Этот вопрос вызвал очень оживленный обмен мнений. Взвешивались все мелочи. Порешили на том, что назвать Кондратенко душой всей обороны, пожалуй, не совсем точно.
Кто-то предложил такую формулу: генерал Кондратенко — сердце, импульс обороны, генерал Смирнов — наблюдающий, комбинирующий центр, а генерал Стессель — произвольные и непроизвольные, аффективные движения, да и все такое прочее. Мнения относительно роли генерала Фока разделялись по формулировке, но не по существу; не помню, какие положительные стороны были приписаны ему...
Порешили не спорить об этом, так как тут можно смотреть с разных точек, с разных углов зрения на весь многосложный [466] ход обороны. Лучше считаться с фактами. Все признали, что Кондратенко был лучшим начальником обороны и лучшими его помощниками боевых фронтов на правом — генерал Горбатовский и полковник Мехмандаров, а на левом — полковники Ирман и Третьяков, составляющие собой также заметные частицы «души» обороны.
Но так как генерал Фок не может достойно заместить генерала Кондратенко и, кроме того, он в свое время резко отзывался о действиях Горбатовского и Ирмана, то нужно опасаться, что он пожелает теперь доказать, что он стал их непосредственным начальником.
Генерал Смирнов потерял в лице Кондратенко самую сильную свою опору в борьбе со Стесселем.
Никто не видит во всем этом чего-либо утешительного. [467]