III. Эпоха адмирала Макарова
1. Прибытие и первые дни
Адмирал поблагодарил в кратких словах за встречу и за икону и обещал свою помощь городу, когда она понадобится.
Многим из привыкших к пышно-чванным официальным встречам артурцев не особенно [83] понравился на этот раз адмирал Макаров{48}. В нем сказывалось что-то, если не резкость, то некоторая сухость, деловитость, и он как будто торопился, не смаковал устроенной ему встречи, не рисовался. Его, по-видимому, меньше всего интересовала сама встреча. В нем не видно было того внешнего блеска, к которому мы привыкли и который считали присущим такому известному моряку, избраннику царя в данную трудную минуту. Но все поняли сразу, что приехал действительно начальник, командующий, а не чей бы то ни было «покорный слуга». Думаю, что не у одного мелькнула в эту минуту мысль: а пожалуй, лучше бы убраться отсюда поскорее.
Адмирал Макаров поселился и поднял свой флаг на крейсере 1 ранга «Аскольд». Этим он сразу выказал свое предпочтение быстроходному судну. В этом сразу сказалось что-то ободряющее — адмирал не искал спасения за толстой броней и под прикрытием Золотой горы, а перешел на легкий крейсер, стоявший как раз напротив входа в гавань, будто стал сразу на страже и готов был сам защищать эту гавань. Это поняли все и вздохнули облегченно.
— Приехал! — говорили друг другу при встрече.
— Каково! — восклицал восторженно другой. И все были довольны, веселы.
Приезд адмирала Макарова ознаменовался радостным событием — броненосец «Ретвизан» был в этот день снят с мели, на которой он выдержал три минные атаки, и торжественно введен в Западный бассейн. Во время его прохода на судах играла музыка, команды судов приветствовали освободившегося великана радостным «ура», подхваченным наблюдавшей на берегу публикой. Долгое пребывание броненосца на мели объяснялось тем, что при каждом отражении атаки, т. е. при усиленной стрельбе из крупных орудий, при сильном сотрясении судна, [84] отрывало подведенные заделки, вода заливала вновь судно и все работы по снятию его с мели приходилось начинать снова. На снятие броненосца с мели смотрели как на счастливое предзнаменование, что адмирал Макаров снимет с мели и весь русский флот...
Одновременно с адмиралом прибыли в Артур: капитаны 2 ранга М.П. Васильев и К.О. Шульц, главный инженер-механик Кронштадтского порта Линдебек, корабельный инженер Вешкурцев, лейтенант Кедров и доктор Филипченко. Накануне прибыл подполковник Меллер с мастеровыми Обуховского сталелитейного завода, а до них еще прибыло порядочное число морских офицеров и инженер-механиков и, между прочим, заведующий воздухоплавательным парком лейтенант Лавров, парк которого захвачен был японцами с пароходом «Маньчжурия». Говорили, что адмирал Макаров выбирал в свой штаб только способнейшие силы. Передавали, что адмирал Макаров уже высказывал кое-кому из своих приближенных, что он не потерпит того-то и того-то и будет строго требовать точного исполнения своих приказаний. Вследствие этого предвещают возможность нескольких «заболеваний» и просьб об отпуске на лечение...
Будучи у генерала Стесселя с визитом и познакомившись с ним, он высказал ему свое желание, чтобы возможно скорее приехал вновь назначенный комендант крепости.
Бой продолжается. «Решительному» удается прорваться в гавань, но «Стерегущего» не могут выручить наши крейсера и бравый адмирал, так как помимо 12 японских миноносцев и 5 крейсеров, окруживших «Стерегущего», к нему подходит японский броненосный флот, и крейсера наши должны отступить. «Стерегущий» погибает, спасти его нельзя! Он пойдет ко дну, ибо наши суда не сдаются.
Вскоре получаем известие с береговых батарей, что «Стерегущий» погиб. На нем были лейтенанты Сергеев и Головизнин, мичман Кудревич, инженер-механик Анастасов и 45 нижних чинов. По всей вероятности, все они погибли, а если и были уцелевшие, раненые, то они попали в плен. Новая жертва ненасытному молоху — войне. Сколько сразу осиротелых, сколько печали и скорби!
Не успели мы еще опомниться от этого потрясающего события, как в десятом часу началась третья бомбардировка крепости и города со стороны Ляотешаня. Много людей на Перепелке{49} и Военной горе наблюдали эту ужасную картину.
Наши береговые батареи отвечали мало. Неприятель посылал из-за Ляотешаня свои смертоносные снаряды в Новый европейский город, в Западную бухту и в прилегающий к ней район железнодорожного вокзала; обстрел все расширялся, снаряды прилетали даже в Восточный бассейн. Видимо, главной целью этой бомбардировки был наш расположенный в гавани флот, который не мог выйти на рейд вследствие отлива.
Оказывается, что неприятельские суда расположились за Ляотешанем так, что ни одна из наших батарей не могла его обстреливать. Японская эскадра выстроилась в трех боевых колоннах — ближайшая всего на одну милю от берега — и стреляла перекидным огнем по невидимой цели. [86]
Были ли у японцев шпионы, наблюдатели-сигнальщики, сказать нельзя с уверенностью; факт тот, что когда снаряды, наконец, достигли места стоянки наших судов, то прицел уже не изменялся и стрельба продолжалась только по этому направлению.
Около 11 часов канонада замолкла, но ненадолго; как потом сообщали, во время этого перерыва суда первой колонны отошли назад, а на их место стали суда второй колонны и продолжали бомбардировку с прежней силой, и также по последнему и тому же прицелу, установленному первым отрядом. Снаряды попадали в гавань и рвались на наших судах, на Тигровом хвосте и в порту. Большинство, конечно, попадало в воду. Осколки гранат долетали и на Военную гору, падали и на улицах Старого города, прилегающих к гавани. Один снаряд попал во введенный в Западный бассейн «Ретвизан» и потопил около него катер с находящимися на нем людьми. Но несмотря на то, что кругом рвались снаряды, далеко разбрасывая свои смертоносные осколки, что в воздухе стоял рев орудий, вой, свист и треск пролетающих снарядов, в гавани и около судов не прекращались движение и работы. Несмотря на то что на улицах уже появлялись носилки с ранеными, движение и здесь не прекратилось. Мальчишки собирали, перегоняя друг друга, упавшие, еще горячие осколки бомб, любопытные наблюдали спокойно за ужасающим зрелищем. В этот день видали одну даму, запасшуюся перевязочными средствами, спешившую туда, где требовалось оказать первую медицинскую помощь, — наложить перевязку. [89]
В первом часу дня японцы прекратили огонь, повернули в море и вскоре скрылись за горизонтом. Наступил прилив, и русские суда могли выйти каждую минуту из гавани. По сообщению наблюдательных постов, японцы выпустили по Артуру в этот день 204 одних 12-дюймовых снарядов, не считая снарядов более мелкого калибра.
Главные наши потери за этот день были в районе гавани. Сколько было раненых и убитых на эскадре, так и не удалось точно установить, но можно полагать, что было около 20 человек более или менее тяжко пострадавших. Нам сообщали, что японский крейсер «Такасаго» поврежден нашими снарядами. Но что поразило и угнетало всех, это то, что японцы своей сегодняшней бомбардировкой снова доказали нам, что крепость наша имеет такие места, откуда они могут безнаказанно забрасывать гавань и город снарядами.
— Что же это за крепость?! — восклицали удивленные жители города.
Так же возмущались и вновь прибывшие офицеры, которые только что узнали, как плохо вооружен наш береговой фронт. И на самом деле, мы, владея уже шесть лет этой крепостью, не потрудились не только вооружить ее, но и не изучили ее так, как изучили ее японцы. У нас нет даже по береговому фронту необходимых наблюдательных пунктов, соединенных с крепостью телефоном, необходимых для отражения неприятеля перекидным огнем, когда он подходит так близко к берегу. Спрашивается, изучали ли у нас вообще перекидную стрельбу?
Что же будет с нашим флотом? Стоит он в гавани, его расстреливают, а он не может выйти в море, чтобы под защитой береговых батарей дать неприятелю чувствительный отпор. Вход в гавань настолько мелок, что наши большие суда не могут ни выходить, ни входить во время отлива. И этим обстоятельством прекрасно пользуется наш неприятель.
Японский флот не посмел бы подходить так близко к крепости, если бы ему было известно, что наши суда имеют возможность выйти в море во всякое время, и если даже не вступать в открытый бой, то все же сильно угрожать неприятелю при помощи и под защитой береговых батарей, тогда бы он держался всегда на почтительном расстоянии от нашего берега. [90]
Почему вход в гавань не был углублен до необходимой для военных судов глубины, объяснить трудно чем-либо иным, как не тою же, всюду оказавшейся преступной небрежностью, легкомыслием, соблюдением меньше всего интересов государства. Тратили же мы десятки миллионов на искусственно выращиваемый «мировой» торговый порт Дальний, который сам по себе все еще не принимался расти! Будь эти десятки миллионов приложены к устройству Артура (и сколь плохо бы по установившимся у нас порядкам не прикладывали их, сколько бы из них не утекало в бездонные карманы ненасытных казенных подрядчиков и их покровителей), все же что-нибудь да было бы здесь вместо сплошных минусов.
«№ 223. Вновь назначенный комендант крепости генерал-лейтенант Смирнов прибыл и вступает в исполнение своих обязанностей. Я на днях должен уехать из крепости для командования Высочайше вверенным мне 3-м Сибирским армейским корпусом. Начиная с 1899 года я был свидетелем роста крепости, был свидетелем всех тяжелых работ, которые легли на начальников и солдат по устройству и вооружению, я как первый комендант Артура имел счастье видеть и крещение его первым огнем неприятеля, причем славные защитники крепости имели счастье порадовать Батюшку Царя отбитием всех трех бомбардировок. Благодаря энергии всех чинов, от младшего до старшего, Артур теперь представляет твердыню, неодолимую для врага». Далее генерал благодарит всех начальников [91] частей гарнизона поименно — и заканчивает свой приказ так: «Отъезжая к корпусу, я уверен, что скоро услышу радостные боевые вести из Артура и буду иметь счастье поздравить коменданта крепости генерал-лейтенанта Смирнова и вас, своих старых боевых товарищей. И. о. коменданта крепости генерал-лейтенант Стессель».
В последнее время он не раз высказывался, что и он ожидает с нетерпением прибытия нового коменданта.
— Я стрелковый генерал, мое дело полевой бой. Как защищать крепость и как ее укрепить, не знаю. Вот приедет новый ваш комендант, который, как расписывают газеты, прошел чуть не целый десяток академий, человек образованный, это его дело. Все, все переходит в его распоряжение.
Новый комендант осматривал крепость и, по слухам, пришел в отчаяние от ее состояния, говорят, будто он выразился, что это укрепленный лагерь, а не крепость.
Эта бомбардировка не причинила почти никакого вреда, если не считать повреждений Ляотешанского маяка, но одна бомба, попавшая в казарму команды плавучих средств на Тигровом хвосте, под Маячной горой, убила 5 человек и поранила 9 человек тяжело и несколько человек легко из собравшихся там солдат. Картина ужасная — люди разорваны на куски, на клочья.
2. Деятельность адмирала и его смерть
Неважен тут результат, а важно то, что адмирал не побоялся начать активные действия и поднял этим общий дух. За короткое время его пребывания в Артуре им вооружены даже все катера. Деятельность в порту стала кипучей, в штабе адмирала на «Петропавловске» (куда адмирал перешел ради удобств помещения) разрабатываются всевозможные проекты дальнейшей борьбы. Всюду царит воодушевление, уверенность в успехе. Говорят, что адмирал нередко советуется с генералом Смирновым относительно согласования действий крепости и флота.
Недавно принялись за устройство батарей на Ляотешанс-ких высотах, и, как ни странно, по проекту подпоручика 28-го Восточно-Сибирского стрелкового полка Крумина{51}. Сколько ни восставали против этого проекта инженеры и непосредственное начальство молодого офицера, высшие власти одобрили проект и приказали выполнить его. Тогда инженеры заявили, [93] что невозможно втащить пушки крупного калибра по крутизнам Ляотешанских скал на высоту в 461 метр. Подпоручик Крумин заявил готовность доказать эту возможность, лишь бы дали ему необходимое количество людей. Пушки втащили, в умелых руках все оказалось возможным{52}.
Для того чтобы не допустить заграждения входа в гавань японскими «брандерами-заградителями», впереди прохода затопили четыре старых торговых парохода. Затопление это совершено как будто не вполне удачно, так как кто-то из действующих лиц взял старые канаты, вместо новых, из экономии, вероятно. Канаты лопнули, и затопляемые пароходы легли не совсем так, как это нужно было. Но все же суда эти защищают в некоторой степени вход в гавань. Остальное пространство прохода заграждается боном.
Новая попытка японцев заградить выход из гавани. 4 больших коммерческих парохода в сопровождении 6 миноносцев на всех парах стремятся к намеченной цели. Вдали свет прожекторов больших неприятельских судов. В это время снова скрывается луна, наступает непроглядная тьма. Почти беспрерывно вспыхивающие выстрелы орудий ослепляют глаза, после них становится как бы еще темнее. [94]
Миноносец «Сильный» под командой лейтенанта Кривицкого{53} проявил себя героем, взорвал миной носовую часть первого брандера и этим заставил его выскочить на мель влево от входа, свистком обманул он остальные два брандера, которые взяли курс вправо и вместо прохода оказались на мели под Золотой горой. «Сильный», выдержав бой с пятью неприятельскими миноносцами, был принужден и сам выброситься на берег{54}.
Только четвертому брандеру удалось, несмотря на ужасный артиллерийский огонь и на пущенную в него с миноносца «Решительный» мину, достичь входа в гавань, стать почти поперек и лечь здесь на мель, носом к тому брандеру, который месяц тому назад подошел так близко к «Ретвизану». Очевидцы замерли от ужаса. Еще один брандер, проведенный настолько же удачно к корме этого, — и гавань заграждена! И главное, заграждена на глазах самого адмирала Макарова, несмотря на только что затопленные пароходы «Хайлар», «Харбин» и др. Точно и это уже было известно японцам.
Адмирал не растерялся, послал охотников-офицеров на уже загоравшиеся брандера обрезать провода к минам, находящимся в трюмах, и потушить огонь, чтобы японцы не могли при помощи этого освещения направить еще брандер прямо в желанное место.
Тем временем люди, остающиеся в живых на брандерах, искали спасения на шлюпках, надеясь доплыть до ожидающих их миноносцев, но напрасно. Лишь только заметили наши сторожевые суда отчаливающие от брандеров шлюпки, как тотчас же направили на них огонь пулеметов и мелкой артиллерии. Луна осветила снова на мгновение море. Там убегающая шлюпка, над которой дружно подымается около шести пар весел, она успела уже порядочно отойти от брандера и удаляется с каждым ударом весла все дальше и дальше. Но ее заметили и начали осыпать смертоносным градом из пулемета. Момент — и видневшиеся весла редеют и редеют, наконец остается только одно, и его не стало, лодка погружается медленно в воду. Так исчезали одна шлюпка за другой. [95]
Но и на нашей стороне не без потерь. На одном миноносце «Сильный» немало жертв: 6 человек убитых и 13 раненых.
Брандера вооружены пушками Гочкиса; они засыпали сторожевые суда и берег своими снарядами, много снарядов с них и с миноносцев попадало и в город, особенно в окрестности Пресного озера и Отрядной церкви, не причинив, однако, никому ни вреда, ни ранений. Пушечная пальба и татаканье пулеметов умолкает, и вскоре царит снова такая тишина, что и трудно представить себе, что тут только что разыгралась ужасная драма, что там еще умирают, еще тонут люди.
Наутро опять появился на горизонте японский флот, видимо, желая удостовериться, не удалось ли на этот раз заградить вход в гавань Артура. Как только адмирал получил известие о появлении неприятеля, тотчас приказал он всей эскадре выйти на внешний рейд. Рейд протралили, выловили японскую мину, потом вышли и стали ждать атаки. Японцы же, убедившись, что и на сей раз их жертвы напрасны, повернули в море и вскоре скрылись. Кто-то назвал брандер, заградивший часть прохода, «макаровским», и это имя осталось за ним до конца{55}.
Узнал, что утром, при выходе эскадры «кокнулись» два наших броненосца, причинив друг другу незначительные повреждения. Говорят, что адмирал Макаров уже сменил командира, виновного в столкновении, прочел всем большое наставление, что недостаточно одних теоретических знаний — необходимо уметь и управлять судном. Молодецкий выход эскадры после ночной атаки, при первом появлении неприятеля, подействовал ободряюще даже на скептиков.
— Да, — говорили все, — будь адмирал Макаров здесь до начала войны! Совсем было бы другое дело.
— С дедушкой Макаровым мы не пропадем! — говорили матросы.
Прибыла из Петербурга первая группа мастеровых (170 человек) Балтийского судостроительного завода. Работа по исправлению поврежденных судов пойдет теперь много успешнее.
Сегодня уехал вновь на север наместник, адмирал Алексеев, прибывший в Артур 18/31 марта. Конечно, пышная встреча и проводы, осмотры судов эскадры, батарей и т. д.
Говорят, что генерал Стессель снова приобрел благоволение наместника. Как мне передавали, между наместником и адмиралом Макаровым, а также новым комендантом крепости, генералом Смирновым, не установилось дружеских отношений, существует некоторая натянутость. Адмирал Макаров желает действовать совершенно самостоятельно и резок относительно попущений, найденных им здесь во всем. Генерал Смирнов также неосторожен в выражениях относительно рекламированной боевой готовности крепости. Генерал же Стессель изучил тонко своего начальника и пользуется полным его доверием. Ходят слухи, что благодаря этому он будет утвержден начальником укрепленного района Порт-Артур — Кинчжоу с подчинением ему коменданта крепости. Сколько правды во всех этих слухах, покажет будущее.
Отрадную картину представляет энергичная деятельность в порту и на эскадре. Адмирал Макаров принимает все меры, чтобы не дать неприятелю загородить вход в гавань. Он выслушивает охотно все проекты по защите и дальнейшему отражению атак, по очистке рейда от неприятельских мин, по заграждению, где это необходимо, минами{56}, по обеспечению судов от возможности наскочить на мину и т. д. Одобренный проект передается им способнейшим офицерам штаба для дальнейшей разработки и осуществления. Между проектами, говорят, есть один, представляющий прекрасный способ охранения судна от [97] мин, — изобретение одного молодого моряка. Приспособление недорогое, но вопрос в том, удастся ли изготовить это приспособление, найдется ли здесь необходимый для этого материал и возможно ли скоро доставить недостающее.
Насколько адмирал сочувствует всем занимающимся изобретением лучших средств к обороне и всем деятельным исполнителям его планов, настолько же беспощаден он к нерадивым. Он посоветовал уже не одному уехать отсюда, чтобы более деятельные могли заступить их места. Многие не привыкшие к серьезному труду недовольны им, но это недовольство не встречает сочувствия более деятельных товарищей. Говорят, адмирал Макаров неправ в том, что привез с собою много сотрудников и замещает ими места, вытесняя старых служак. Но спрашивается: что же сделали эти, старые служаки? В чем же их заслуга?
Главное, что поставил себе целью адмирал Макаров, это поднятие духа во флоте — желание приучить флот к активным действиям, чтобы вырвать инициативу на море из рук неприятеля. Недавняя его рекогносцировка к островам Мяо-Тао была первым и блестящим доказательством того, что тактика сидений в гавани неправильна, она только угнетает.
К адмиралу являются ежедневно офицеры-охотники с просьбой разрешить им то или другое отважное предприятие против неприятеля, ночной набег на места стоянки неприятельских судов и т. д. Он обещает каждому из них дать возможность доказать свою отвагу, но поручает им пока то, что более необходимо. Между тем подготовляются и к этим набегам, снаряжаются необходимые для этого катера с минными аппаратами и т. д. Все храбрецы находят в нем отца-покровителя и сочувствующего друга. Предложения некоторых он отклоняет, не находя соответствующим или самый проект, или самого исполнителя, но направляет в то же время молодую энергию в ту сторону деятельности, которую он находит более подходящей для данного офицера.
Адмирал уверен, что японцы сильнее нас только технической стороной и что сильный духом, хотя и слабее техникой флот имеет больше данных на победу. У японцев поднят этот дух первыми удачами, ими же подавлен он среди наших моряков. Надломить [98] дух японцев безуспешностью предпринимаемых атак и этим же приподнять этот дух на русской эскадре считает адмирал Макаров возможным и имеет в этом уже видимый успех.
— А тогда померяемся силами! — говорит он.
Что он прав, можно было видеть сегодня, при раздаче им Георгиевских крестов отличившимся, наблюдая за общим настроением, за выражениями лиц. Взгляд адмирала на каждого вызванного к награде матроса, казалось, говорил этому последнему:
— Ты отличился — я вознаграждаю тебя, но и ожидаю от тебя еще большего в будущем.
Просветлевшее от радости лицо матроса как бы отвечало своему обожаемому начальнику с полной решимостью:
— Готов в огонь и в воду!
И на лицах присутствовавших при этом команд ни капли зависти к товарищам, а можно было прочесть, что каждый из этих плечистых молодцов ловит жадно взгляд адмирала и желает поскорее удостоиться той же награды из рук самого адмирала. Нужно видеть, с каким восторгом, с какой глубокой верой в адмирала матросы говорят: «наш дедушка». Его знает и любит каждый матрос. В этом верный залог успеха.
В городе циркулировали самые нелепые слухи о замыслах японцев. Одни уверяли, что японцы приплавят целый караван керосина, зальют во время начала прилива всю гавань керосином и зажгут этот керосин, все, что около берега, загорится, и удушливый дым керосина не даст возможности загасить этот ужасный пожар — люди задохнутся в этом противном дыму, и все погибнет. Другие сообщали, что японцы нагрузили целый пароход пироксилином и взорвут его на внешнем рейде, возможно близко к батареям и гавани. От этого взрыва получится такое сотрясение воздуха, что разрушатся все батареи, а в городе не останется и камня на камне, одним словом — смерть и гибель. К счастью, этому слуху верили лишь самые наивные и самые трусливые из мирных жителей. [99]
Что все это время прошло в очень напряженном ожидании, это правда. На рейде с наступлением темноты дежурили все канонерские лодки, миноносцы и вновь приспособленные минные катера, чтобы предупредить всякую новую атаку брандерами-заградителями. Прошлая ночь была кульминационным пунктом этих ожиданий. Своеобразная ночь на светлый праздник, торжественная и страшная.
Все готовились встретить великий праздник Христова Воскресения и с трепетом ожидали, что вот-вот может грянуть зловещий выстрел, за ним неизбежная адская канонада со взрывом мин, с ужасным воем прилетающих в город и разрушающих все японских снарядов, возможной ночной бомбардировкой, одновременно с новыми брандерами или другим адским замыслом.
Погода стояла пасмурная, и дул небольшой ветер. Ночь наступила темная, но все еще кое-где были заметны освещенные, но плотно занавешенные окна, все еще было заметно некоторое движение по пустынным улицам, слышен тихий говор. Когда раздался тихий благовест небольших колоколов наших все еще временных церквей-бараков, весь город ожил, но не было того шума и света, той радости, что видится в далекой России среди мирной жизни. Со всех сторон бесшумно задвигались тени по направлению церквей, кто только мог спешил помолиться об избавлении от грозящих бед, но, уходя, прощался с остающимися дома, могли ведь не вернуться или не застать в живых.
Все окна церкви со стороны моря плотно завешаны темными занавесками. Внутри обычное праздничное освещение. Среди молящихся особенно много солдат и офицеров. Кто знает — не последняя ли это пасхальная ночь для большинства из них. Адмирала Макарова нет в церкви, он на одном из сторожевых судов на рейде и встречает там светлый праздник, служа для всех примером бдительности и неустрашимости.
Комендант и прочие высшие чины уже в церкви, прибывает, наконец, и генерал Стессель. Началось пасхальное богослужение{57}. Трудно себе представить более торжественную службу, [100] более искреннюю молитву, более захватывающее пение. Все устремились к Всевышнему с мольбой и с надеждой. Нередко блистали слезы на истомленных лицах молящихся.
Все чувствуют, что смерть витает над головой каждого жителя одинокой крепости, удаленной на тысячи верст от родного края, и опустевшего города, что смерть его может быть ближе около него, чем когда-либо. Служба кончается, и каждый спешит радостно домой. Неприятель оставил нас в эту ночь в покое, не нарушил наш праздник.
Первый день Пасхи был довольно холодный, облачный. Два месяца прошло с начала войны, но казалось, что прошло не более двух недель. Правда бывали моменты, которые казались вечностью. Русская пословица говорит: «Привыкнешь — и в аду хорошо!» В этом мы убедились как нельзя лучше. В трудные же минуты успокаиваешь себя мыслью: «Чему быть, того не миновать!»
Вчера прибыла специальная минная рота, которая начнет заграждать гавань электроударными минами.
Когда мы добрались до вершины Большого Орлиного Гнезда — высокой, конусообразной вершины, на которой когда-то стояла китайская батарея, нам открылся чудный вид на море, окружающее с трех сторон Артур. На востоке виден остров Кеб и мыс, за которым расположен город Дальний, на запад видны бухты Голубиная, Луизы и Десяти Кораблей. На северо-западе, севере и северо-востоке — Волчьи и Зеленые горы.
На море виднеется наша эскадра. Адмирал Макаров вышел на прогулку-разведку с полным составом боеспособных судов. [101]
Мы узнаем эти суда, называем по имени. А там, по направлению Дальнего, что это за судно — наше или неприятельское? Вдруг да начнется грандиозный морской бой!.. Мы увидим это ужасное зрелище...
Человек забывает, что такое зрелище губит сотни, тысячи людей и что оно не для праздного любопытства. Всматриваемся и узнаем подозрительное судно. Это наш «Аскольд», выходивший вперед на разведку; он возвращается и занимает свое место рядом с колонной броненосцев. Вскоре эскадра начинает скрываться за горизонтом.
Из разговоров собравшихся здесь с окрестных укреплений офицеров слышу, что они не знают точно, как был укреплен китайцами Артур в японско-китайскую войну, где находились батареи и как происходил бой. Один из присутствующих уверяет, что с этого места — Большого Орлиного Гнезда — китайский штаб наблюдал за ходом боя и здесь же будто один китайский генерал проглотил золотую пластинку, т. е. покончил с собою посредством ее. Последнее, конечно, неважно, но первое должно бы быть именно теперь известно каждому из защитников Артура, не помешала бы и поучительная лекция на местах боя, из нее можно бы сделать ценные выводы.
Вечером мне пришлось по делам службы побывать в первый раз на броненосце, а именно на «Петропавловске», где я познакомился с профессором академии Генерального штаба полковником Агапеевым, который поразил меня своим моложавым, но весьма бледным лицом. В штабе адмирала Макарова он заведовал военным отделом и прибыл сюда одновременно с адмиралом.
Он возбудил в свое время много злобы против себя тем, что назвал китайский поход 1900 года не войной, а разбойничьим набегом, который не послужил уроком, а только испортил участвовавших в нем солдат и офицеров. Конечно, особенно озлобились против него некоторые герои этой войны, осыпанные наградами и пообогревшие свои руки около чужого добра. Видел там также капитана 2 ранга Васильева, одного из выдающихся офицеров, которому предсказывают блестящую карьеру. [102]
Матросы весело разгуливали по средней палубе и оживленно беседовали, должно быть, о впечатлениях дня, о выходе в море и о предстоящих делах. Их загорелые лица сияли довольством и уверенностью. Пока я ожидал приема, к дверям, отделяющим меня от батарейной палубы, подошла близко группа гуляющих, остановилась и посмотрела на меня весело. Их глаза как бы говорили мне:
— И ты пришел посмотреть на «нашего дедушку», поговорить с ним, посоветоваться!.. Стоит!
Вскоре прошел к матросам священник, иеромонах о. Алексей, и началась вечерняя молитва. Только тот, кому довелось слышать вечернюю молитву на русских военных судах, только он знает, как в вечерней тишине величественно льются звуки из полной груди сотен молодых людей, этого стройного хора: «Отче наш, иже еси на небесех».
Из чисто деловой беседы выделилось особо желание адмирала Макарова, чтобы о нем возможно меньше писали в газетах и телеграммах.
Здесь два великих человека, одинаково украшенных сединами, — адмирал Макаров и художник Верещагин, окруженные блестящей способностями молодежью, — наша гордость, наши надежды.
Меня поражали невиданные до сей поры обстановка и размеры плавучей железной громады с ее 12-дюймовыми пушками и прочими механизмами. Встретивший меня вахтенный начальник, мичман Шлиппе, проводил меня при уходе до трапа, освещенного на то время, пока я сходил на берег. Когда же я прошел мимо часового, стоявшего у конца трапа, огонь погас и снова все погрузилось во мрак и тишину. Все это увеличило мои сегодняшние впечатления.
День редко богатый воодушевляющими впечатлениями. Но я не чувствую того утомления, которое получается после даже незначительной бомбардировки, как последняя, к которым все же начинаем больше и больше привыкать.
Один из возвращающихся из ночной разведки с островов Эллиот (предполагаемая японская морская база) миноносцев, «Страшный», был отрезан от других, проскочивших в гавань, бился богатырски и погиб от снаряда, попавшего в заряженный минный аппарат в тот момент, когда мина должна была быть выброшена в бок японскому миноносцу. Поспешивший на помощь крейсер «Баян» спас только 5 человек, удержавшихся еще на поверхности воды. Японским миноносцам помогали подошедшие крейсера и два броненосца, сосредоточивая на «Баяне» свой огонь. «Баян» бился с многократно сильнейшим противником, пока выходил из гавани наш флот с броненосцем «Петропавловск» под флагом адмирала Макарова впереди.
Завязался артиллерийский бой, японцы оттягивались, преследуемые успевшими выйти на рейд судами. Последние наши суда все еще выходили. В это время заметили с востока появление японской эскадры в 12 вымпелов. Адмирал приказал отступить на рейд и стать в боевую колонну, чтобы принять атаку японцев.
На всех укреплениях наблюдали за происходившим на море. На Перепелочной горе собралась масса публики с биноклями и подзорными трубами, все напряженно следили за движениями эскадр. Дул холодный ветер, тем не менее морской горизонт застилался синеватой дымкой — туманом. Сперва нам было непонятно, почему наши суда возвращаются на рейд, но вскоре заметили мы на восточной стороне появление неясных силуэтов — один, другой, третий, и еще, и еще...
Вдруг около «Петропавловска» показался столб дыма — один, другой, с огромным пламенем. Раздались крики, вопли: [104] «Петропавловск» погибает! Не хочется верить, но его уже нет над водой... Ужас охватывает всех. Многие сбегают с горы, чтобы справиться по телефону, что это случилось? Еще столб дыма около другого броненосца, он накреняется, но продолжает держаться на воде.
Как я узнал потом, на батареях, откуда яснее была видна катастрофа, солдаты и офицеры завопили, кричали, рвали на себе волосы. Внизу, в городе, поднялась суматоха. Крики: «"Петропавловск» погиб!» — «Неправда! Только подбит миной!» — «Погибла «Победа»!» — раздавались всюду. Люди бегут бледные, растерянные, спрашивают друг друга и, не получив ясного ответа, бегут к гавани и на Перепелочную гору, откуда полиция начинает прогонять зрителей по приказанию генерала Стесселя.
Никто не знает, находился ли адмирал Макаров на «Петропавловске» или, по своему обыкновению, был на одном из крейсеров. Первое настолько ужасно, что не хотелось бы об этом и думать. Хотелось еще надеяться, хотелось верить во второе. Кто уверяет одно, а кто и противоположное. В гавань начинают входить, отстреливаясь от предполагаемых подводных лодок, заметно накренившиеся броненосец «Победа», некоторые катера и миноносцы. На набережной собирается все больше и больше народу. В порт не пускают публику и даже офицеров. «Победа» входит во внутренний, Восточный бассейн.
Людей, выходящих из порта обступают, расспрашивают. Лица их страшно бледны. Они видели привезенных раненых, обгорелых, умирающих и уже умерших. Говорят, адмирала еще не нашли. Наша эскадра начинает входить в гавань. Все устремляются на набережную против входа и ищут глазами флаг адмирала Макарова. Как дети-сироты, наивно верим и ожидаем возвращения уже похороненного отца-кормильца, защитника.
— А вдруг да появится судно с вице-адмиральским флагом? То-то будет радостно!..
Но напрасно — судно это не появляется. Все еще не хочется верить, что так, в одну минуту, осиротел наш флот, осиротели все мы, злосчастные артурцы, а с нами вся Россия! [105]
Солнце клонится уже к западу, но все еще кучки людей сидят и стоят на набережной, устремив свои потускневшие взоры на вход в гавань. Но «он» не возвращается, лежит он на дне морском — погиб впереди вверенного ему и уверовавшего в него флота, погиб, готовый ринуться в смертный бой с превосходящим силами врагом. К вечеру не осталось сомнений, что адмирала Степана Осиповича Макарова не стало.
Как только на эскадре убедились, что командующий погиб, тотчас контр-адмирал князь Ухтомский принял командование и приказал эскадре вернуться в гавань. Неприятель продержался недолго на горизонте. Убедившись, что после катастрофы, происшедшей на его глазах, наша эскадра возвращается в гавань, он повернул в море и скрылся. Кроме адмирала Макарова погибли художник Верещагин, полковник Агапеев{58}, капитан 2 ранга Васильев, лейтенант Дукельский. Трудно всех перечесть, погибло всего около 500 человек. Спаслось всего лишь около 90 человек, да из них еще многие умерли от ран и ожогов, полученных при катастрофе. Пробоина, полученная «Победой», говорят, легко исправимая.
— Конец! — говорит с отчаянием вошедший ко мне полковник. — Теперь наш флот будет снова сидеть в гавани. Хотя бы не оставили мер предосторожности по охране гавани, установленных адмиралом Макаровым!
Пытаюсь успокоить его и себя тем, что недавно прибывшая минная рота заградит вскоре минами вход в гавань.
— Если снова проспим, то и это не поможет!..
Утешаю его тем, что, наверно, вскоре будет назначен сюда адмирал Скрыдлов или Рожественский. Он качает головой.
— Когда это будет! А тем временем дух, внесенный Макаровым, заменится прежней угнетенной нерешимостью. Не верю я в наших адмиралов, ни в кого из них не верю. Макаров — да, в него нельзя было не верить! Он жил, он дышал морем и флотом, он работал для них всю жизнь, его успехи налицо. Он не [106] был паркетным адмиралом, его поэтому не любили. И умер-то он как настоящий моряк, лег на дно моря вместе со своим кораблем. Вы говорите — роковая случайность. Что такое роковая случайность? Случайность ли привела нас к этой утрате, к этой невозместимой утрате, к этому ужасному несчастью, этого мы еще не знаем. Произошел ли взрыв внутри судна, мина ли побила его, подводная ли лодка неприятеля — кто объяснит нам все это? Это уму непостижимо, в одну минуту погиб броненосец, скрылся с глаз, погиб адмирал и столько людей! Если это были вражеские мины, то как же они оказались на этом-то месте? Ведь их нужно было поставить. А что же делала наша береговая стража, если не видала, что неприятель ставит у нас под носом мины?..
Добираясь до причин гибели «Петропавловска», мы пришли к убеждению, что никаких подводных лодок тут не было, а броненосец наскочил на связанные плавучие японские мины, пробоина у «Победы» получена от такой же мины. Оказывается, что ночью были замечены около этого места японские миноносцы. Об этом будто доложили адмиралу и предлагали ему протралить это место, но адмирал будто ответил, что это пустяки.
Это просто невероятно{59}. Вернее всего, что мы прокараулили или, по обычной нашей простоте, приняли эти миноносцы за свои. Иначе по ним открыли бы огонь с батарей, или же адмирал Макаров приказал бы атаковать их миноносцами, тем более что наши миноносцы вышли на разведку и могли попасть, при возвращении, между двух огней. Если бы адмиралу было известно, что японские миноносцы на внешнем рейде, он выслал бы непременно навстречу возвращающимся своим подкрепления из миноносцев и крейсеров и сам бы вышел с ними, а в таком случай японцам не удалось бы потопить в это утро «Страшный». Поэтому несомненно, что мы проспали и валим вину на самого покойного адмирала, который уже возразить не может. [107]
Другое дело, если бы адмирал боялся выходить в море, или же мины эти были поставлены за горизонтом, а не, так сказать, под самым носом{60}. [108]