IV. Начало осады
1. Последние атаки японцев с моря
С уходящих японских судов бросили в город, на Перепелочную гору два крупных снаряда. Первый лег выше домиков, в мелкий камень (щебень) и не принес никому никакого вреда.
Услышав, что снаряд разорвался на Перепелке, один из молодых врачей Красного Креста (Горловский) побежал туда с двумя госпитальными служителями, чтобы оказать первую медицинскую помощь, если бы она понадобилась. С другой стороны, около десятка подозрительных китайцев («Хорошему китайцу там нечего искать», — говорили китайцы безупречного поведения) спешили к верхним домикам на Перепелки, чтобы, воспользовавшись суматохой и тем, что жители разбежались в ожидании дальнейших бомб, разграбить квартиры. Бывший там полицейский при помощи железнодорожного проводника и одного госпитального служителя начал прогонять этих китайцев. В это время снова раздался вой прилетающего огромного снаряда, и он упал как раз среди убегающих китайцев. Взрывом разорвало на клочки 7 китайцев, тяжело ранило 3 китайцев и служителя госпиталя, легко ранен железнодорожник, ближайшие 2 домика-фанзы разрушены и 4 повреждены. Помянутый врач оказал первую помощь, перевязал и проводил раненых в госпиталь. Так как носилок не было, то вынули из ближайших домиков уцелевшие двери и понесли на них раненых.
Когда я пошел на место катастрофы, то почти все следы ее были уже убраны, лишь местами валялись еще отдельные куски человеческого тела и огромные кровяные пятна указывали те места, где лежали трупы убитых. Очевидцы этой ужасной сцены не могли говорить о ней без содрогания, так поразила их эта картина, в то время как только немного рассеялся дым. Один из китайцев, которому оторвало голову, пробежал еще несколько шагов вперед, затем упал. В ограду одного из ближайших домиков силой взрыва бросило его оторванную голову под окно, в других местах валялись большие куски тела. Многие из жителей ближайших домиков были дома и отделались только испугом и этим ужасающим зрелищем. Жителей разрушенных и сильно поврежденных фанз, к счастью, не было дома. [110]
Госпитальный служащий умер от ран, один из раненых китайцев скончался по дороге в госпиталь, на выздоровление прочих 2 китайцев, говорят, надежды мало.
Мне передавали, что, по наблюдениям с Перепелочной горы и с батарей, один из 5 японских крейсеров (наблюдавших на рейде, не выйдет ли из гавани наш флот) будто бы налетел на японскую же мину{62} и затонул. Так как падающие на Тигровый полуостров и в гавань снаряды отвлекали внимание зрителей, то факт этот не удалось установить точно. С батарей сообщали, что видели ясно взрыв у одного из крейсеров, после чего остальные крейсера окружили это место, а на Перепелочной горе один из офицеров-зрителей зарисовал кроки всех видимых движений японских судов и был удивлен, что из зарисованных 5 крейсеров на открытом месте оказалось потом только 4. Он тоже увлекся разрывающимися более на запад снарядами и не мог сказать, куда девался зарисованный пятый крейсер. В народе говорили, что погиб один японский крейсер, но очевидца самой гибели не случилось встретить{63}.
Сегодня прибыл из Мукдена наместник, адмирал Алексеев, поезд его простоял за Перепелочной горой до окончания бомбардировки.
Начали поступать пожертвования на постройку броненосца «Адмирал Макаров» и на памятник адмиралу{64}.
Считаю долгом привести прекрасные примеры самоотвержения русских матросов.
Как мы узнали из японских сведений, 26 февраля (10 марта), когда вся команда миноносца «Стерегущий» была перебита и миноносец был уже взят неприятелем на буксир, оставшиеся еще в живых 2 матроса не последовали приглашению сдаться, а скрылись и заперлись в трюм миноносца, там они открыли кингстоны и потопили миноносец, чтобы он не достался неприятелю. Они похоронили и себя вместе со своим судном — предпочли славную смерть за свою родину сдаче в плен. Имена этих двух матросов так и останутся неизвестными, но факт этот, их подвиг, останется светлой точкой в истории этой войны. Это были два простых, быть может, даже неграмотных, русских человека.
Не менее геройски погибла команда миноносца «Страшного» утром 31 марта (13 апреля). В ночной тьме и тумане миноносец отстал от своего отряда и, проблуждав около островов Саншан-тао, возвращался один к Артуру. Когда начало рассветать и туман рассеялся, он заметил вблизи 6 неприятельских миноносцев и 2 двухтрубных крейсера, которые открыли по нему огонь, снаряды пробивали судно и сметали все живое с палубы. Удачно пущенной с миноносца миной Уайтхеда подбило один из крейсеров. Два миноносца и другой крейсер стали помогать подбитому, четыре миноносца продолжали преследовать «Страшного». В тот момент, когда с миноносца только что хотели пустить вторую мину в ближайший неприятельский контрминоносец, попал в заряженный минный аппарат «Страшного» неприятельский снаряд, последовал взрыв и произвел страшное опустошение. Машина перестала работать. Единственный живой еще, но сильно израненный офицер лейтенант Маллеев крикнул остаткам команды:
— Погибнем, но не сдадимся!
Он поднял оторванную взрывом голову товарища, инженер-механика Дмитрова, поцеловал ее в губы: [112]
— Прощай, мой дорогой товарищ!
А у самого отовсюду сочится кровь, часть кожи на голове сорвана осколком и повисла на плече, фуражка давно сбита с головы. Он бросается к единственному уцелевшему орудию — пятиствольной митральезе, снятой с японского брандера, и обсыпает неприятеля убийственным огнем. Японцы сосредоточивают весь свой огонь на «Страшном», уже погружающемся в воду. Когда вода достигла до борта, лейтенант Маллеев еще раз крикнул:
— Братцы, спасайся, кто на чем может!
Сам же продолжал еще уцелевшей рукой стрелять в неприятеля.
Миноносец пошел ко дну, и всплыли всего 5 тяжело израненных матроса. Был ли убит лейтенант Маллеев сыпавшимися как град неприятельскими снарядами или нашел свою смерть в волнах, этого не могут сказать уцелевшие люди. Они боролись отчаянно в ледяной воде, стараясь отплыть от водоворота, образовавшегося на месте гибели «Страшного».
Во всех схватках наших миноносцев с японскими перевес в вооружении и частью в быстроте хода оказался на стороне японцев; их миноносцы вооружены пушками 120– и 75-мм калибра, а наши лишь 75– и 47-мм. Притом и снаряды у них лучше. Орудия меньше 75-мм калибра не имеют и на броненосцах ровно никакой цены при отражении минных атак. Чем меньше калибр орудия, тем меньше и дальнобойность его; неприятельский же миноносец должен быть расстрелян на почтительном расстоянии, пока он не может поражать миной{65}.
Прибыла еще партия (850 чел.) мастеровых и портовых рабочих из Петербурга.
«Новым краем» уже не раз поднимался вопрос о том, обеспечен ли город на случай тесной осады необходимыми жизненными припасами, топливом и прочими предметами первой необходимости. Кажется, что до сей поры очень мало сделано в этом отношении. Слышно, что были недоразумения между генералами Смирновым и Стесселем. Первый воспретил вывоз каких бы ни было съестных припасов из города, а последний разрешал. Комендант будто настоял на своем, но чтобы кто-либо позаботился о привозе необходимых припасов — не слыхать.
На днях прибыли в Артур германские военные агенты, капитан Гоппман и капитан-лейтенант Альфред фон Гильгенгеймб.
На днях был в штабе одного из стрелковых полков. Там рассказывали мне, что солдаты и офицеры опасаются, как бы им не просидеть здесь во время войны без дела. Если же японцы не захотят высадиться на Ляодуне, то это так и будет.
В то же время узнал, что солдаты остались чуть не босиком — в цейхгаузах нет обуви. В ожидании подвоза выдавали частями необходимый кожаный товар — например, голенища [114] или переда, подошв же нет. Солдат ждет, ждет недостающее, чтобы сшить новые сапоги, а старые разваливаются. В конце концов он или отдает полученную часть кожи за починку старых, или, что еще хуже, пропивает ее. Через долгое время получается недостающая часть кожи, например подошвы, а тогда голенищ уже нет — и снова пошла та же история.
На днях прибыл известный писатель В.И. Немирович-Данченко в качестве корреспондента «Русского слова». Он провел уже несколько ночей в каземате батареи на Золотой горе в напрасном ожидании новой атаки японцами гавани.
Получено известие о переходе японцами Ялу, о первой битве.
Вечер теплый, но темный. Гуляет много народу. Тишина в городе полная. Еле заметно обрисовываются на небосклоне темные силуэты гор, окружающих город. На береговом фронте [115] видны лучи прожекторов, ровно скользящих по морю, то скрещивающихся, то расходящихся в разные стороны, чтобы потом снова встретиться. Это исполинские щупальца, которыми водит вокруг себя притаившееся чудовище — крепость.
В гавани тоже все тихо; изредка проскользит почти бесшумно какой-нибудь катер, послышится окрик часового. Отдельные огоньки видны на судах на стороне города; иначе можно бы подумать, что и тут все спит, как большинство города после трудового дня.
Вот просигналили что-то с Золотой горы, сигнальные огоньки замигали и на «Севастополе»; в ответ им засверкали такие же огоньки на всех остальных судах. Снова все потухает и погружается во мрак довольно теплой ночи. Лишь от времени до времени раздаются мелодичные судовые склянки{66}, оживляя на минуту начинающую уже надоедать тишину.
В исходе одиннадцатого часа восходит луна, становится светлее. На море какая-то молочная пелена, в которой совершенно теряются лучи прожекторов. Зато громады гор с их вооруженными вершинами получают красивую, фантастическую обрисовку; и военные суда в гавани как бы проснулись и вновь насторожились в ожидании чего-то. В 12 часов 50 минут ночи вдруг мелькнуло что-то и раздались как будто далекие выстрелы.
— Должно быть, опять миноносцы, — говорит кто-то.
В это время загрохотали орудия береговых батарей и сторожевых судов — канонерок «Гиляка», «Отважного» и «Гремящего», но ненадолго. Показались 5 японских миноносцев, которых этот неожиданный артиллерийский огонь отогнал на почтительное расстояние. Орудия вновь замолкли. Весь город встрепенулся, но не в прежнем в таких случаях испуге, а со значительной долей любопытства — не начинается ли задуманная японцами грандиозная атака. Отовсюду спешат любопытные к гавани, им хочется посмотреть величавую картину ночного боя. На Перепелочную гору часовые не пускают, поэтому каждый пристраивается, где надеется лучше видеть.
Вдруг снова заревели береговые батареи, и с большей силой. Оказывается, что на горизонте показалась неприятельская [116] эскадра и от нее отделилось одно судно, идущее полным ходом в проход гавани. Значит, новый брандер-заградитель.
Вспышки от выстрелов следуют одна за другой или по несколько зараз на разных батареях; рокот орудий сливается в общий гул, перебиваемый громом орудий самого крупного калибра, как бы отдельными сильными ударами — и отдается в скалах многократным эхом. Несмотря на то что светит и луна, заволакиваемая лишь изредка отдельными тучками, огромные огненные языки, изрыгаемые орудиями, освещают светлыми полосами Перепелочную гору с ее белыми домиками. Иногда кажется, будто на ней рвутся неприятельские снаряды. Брандер затоплен вскоре градом смертоносного металла. В 1 час 20 минут замолкает и грохот мелких орудий и пулеметов, добивавших спасающихся с брандера людей.
В 1 час 45 минут показываются снова два брандера, провожаемые или, вернее, маскируемые прожекторами с неприятельской эскадры, пытающимися ослепить защитников гавани. Снова адский рев и рокот орудий, покуда и эти брандера не погружаются в воду, не достигнув намеченной цели.
Не успела еще замолкнуть эта канонада, как в 2 часа 25 минут двинулись ко входу гавани сразу 4 брандера. Заревели с новой силой все орудия, и воздух оглашался надрывающими барабанные перепонки шумом и свистом. Поднялся легкий ветерок с моря, усилилось рокотание жерл металлических чудовищ на батареях, ясно слышен полет снарядов с шипением и воем, и видно, как они разрываются, ударяясь в обреченное на гибель судно.
Из этих брандеров два взорваны минным заграждением, а остальные два потонули, изрешеченные снарядами. На Золотой горе взвиваются иногда ракеты, освещая на мгновение все кругом. В проходе гавани снуют миноносцы, идущие навстречу неприятелю, и катера, передающие приказания и получающие сведения. Слышатся команды и свистки.
В 2 часа 40 минут только что начала редеть канонада, как вновь показались 5 брандеров-заградителей, встреченных новым сильнейшим огнем. Происшествия этой ночи не поддаются описанию. Целый вихрь, ураган снарядов окружал брандера. Звуки принимали все более бешеный, озверевший, [117] какой-то адский характер. Земля дрожит, в воздухе чувствуются почти беспрерывные толчки, треск, шипение и вой снарядов, все клокочет как в котле, в домах дребезжат стекла, уже треснувшие высыпаются, увеличивают, разбиваясь, своим звоном хаос звуков. Можно подумать, что неприятельские снаряды или их осколки достигают уже и города. Ветром наносит неприятный запах пороха. Между выстрелами и резкими взрывами снарядов слышны и мягкие, как бы ватные звуки взрывов мин.
Три брандера пошли ко дну, а два будто повернули обратно к эскадре, не надеясь выполнить своей задачи и, быть может, сильно поврежденные. Их участь точно не известна. Как только канонада начинает редеть, можно расслышать выстрелы мелкокалиберных скорострельных орудий, татакание пулеметов и залпы ружейные. Эти звуки особенно леденят душу — ими истребляются уцелевшие на брандерах люди, пытающиеся достигнуть на своих шлюпках крейсирующие вблизи японские миноносцы.
Все попытки миноносцев подойти ближе к гавани к брандерам оказываются тщетными, один из них пущен ко дну попавшими в него снарядами. Но перестрелка с ними все еще продолжается. С наших сторожевых судов и ближайших батарей раздается «ура» и слышны какие-то выкрики.
Иду домой усталый, но уверенный, что кончилась и эта ночная трагедия, и кончилась опять благополучно для нас. Мне говорят, что между прочими заградителями японцы послали одно судно, похожее на старый китайский броненосец.
«Новый край» все еще печатают. Чтобы китайцы — машинная прислуга — не разбежались, редактор, его помощник и секретарь, т. е. вся редакция в полном составе, были здесь во все время атаки брандеров и могли отлучаться лишь по одному, чтобы посмотреть на происходящее на рейде.
Если бы мы ушли, объясняют мне, то все китайцы непременно разбежались бы и завтра не было бы номера. В типографии каждый выстрел отдается еще сильнее, чем на улице, — окна дребезжат, и все трясется так, что кажется, будто тут же, рядом рвутся снаряды. Нечего и удивляться желанию китайцев убежать. [118]
Зрители только что окончившейся чудовищной трагедии утомились и пошли спать, эпилог же ее продолжал разыгрываться вплоть до белого дня. Японские миноносцы не перестают крейсировать на рейде, вне выстрелов, они пытаются подходить ближе, но та или другая батарея открывает по ним огонь и заставляет их снова отойти вне выстрелов. Их задача — подобрать уцелевших людей с брандеров — сегодня безуспешна.
На рассвете на море, вблизи прохода в гавань, представилась следующая картина. На мачтах и трубах вновь затопленных брандеров виднелись люди, окоченевшие от холода, утомленные, одичалые от пережитых ужасов сатанинской ночи; некоторые из них подавали знаки о спасении. Взволновавшееся море, казалось, хотело добыть и эти жертвы — доставало их разбивающимися о новые препятствия пенящимися волнами. По рейду плавали трупы, куски одежд, всевозможные обломки и судовые принадлежности.
Из порта и от сторожевых судов спешат катера и шлюпки, чтобы снять уцелевших на брандерах людей, что удается с большим трудом, вследствие волнений моря. На ближайшем затонувшем под Золотой горой японском пароходе уцелевшие люди пытаются при приближении русского вельбота взорваться заложенной внутри парохода миной. В другом месте волной прибивает к берегу шлюпку с несколькими японцами. Один офицер выскакивает из шлюпки, прячется за камень и начинает из-за него стрелять в офицера и солдат, собравшихся на берегу, чтобы принять спасенных. Пришлось дать по нему залп.
Одна шлюпка с несколькими японцами отчаянно отталкивается от берега, и в ней обезумевшие храбрецы сами убивают друг друга, лишь бы не попасть в плен. В другой шлюпке, прибитой волной к берегу, находится около 30 человек почти в бессознательном состоянии, обессилевших, окоченевших от холода. Их приняли наши солдаты, обогрели и напоили чаем. Придя в себя, они полезли драться, кидаются на солдат, царапаются, один даже пытается задушить самого себя. Наши солдаты усмиряли их как непослушных детей.
Один из катеров привез в порт спасенного с трубы или мачты японского офицера. Два матроса конвоируют его мимо собравшейся публики. Японец вдруг выхватывает револьвер и [119] стреляет в конвоира. Другой конвоир, конечно, хватил его прикладом.
— Вот народ, — удивляются наши солдаты. — Был молодцом, ну и ладно. Теперь уж нечего буянить. Как будто мы тоже нелюди!..
Раненых японцев отвезли в госпиталь, здоровых поместили на гауптвахту, где были помещены уже раньше взятые.
Японская эскадра держалась на горизонте почти до обеда, напрасно поджидая уцелевших храбрецов. Едва ли кому из них удалось вернуться к своим. Сказывают, что на многих из трупов, как и при прежних попытках заграждения, найдены кресты. Из этого выводят заключение, что японцы заставляют своих собратьев-христиан доказать именно этим отчаянным делом, что их любовь к родине не умалена чужестранной верой{67}.
По собранным сведениям, за эту ночь японцы потеряли кроме 10 (если не всех 12) брандеров-заградителей{68}, два миноносца. Вход в гавань остался свободным. И этой жертвой не достигнуто ровно ничего. Несмотря на отчаянную стрельбу с брандеров и миноносцев, у нас никто даже не ранен. С брандеров и в этот раз снято много мелкокалиберных пушек и множество снарядов к ним. Но сообщают, что отбитие этой атаки стоило нам 1776 крупных снарядов, не считая мелких и мин. Не дешево.
2. Высадка японцев
Получены сведения о появлении неприятельских транспортов перед Бицзыво — ожидают высадки и попытки порвать [120] наши сообщения с севером. Все уверены, что если это и удастся, то ненадолго.
Сегодня, в 11 часов утра, уехал наместник на север, передав временное командование эскадрой начальнику своего штаба контр-адмиралу Витгефту, до прибытия вице-адмирала Скрыдлова, назначенного после смерти адмирала Макарова его заместителем. Скрыдлов пользуется славой лихого моряка, и все надеются, что с его прибытием вновь оживет морское дело.
Сегодня же отправили на север санитарный поезд с тяжелоранеными.
В городе некоторое возбуждение. Полагают, что высадка японцев встретит сильный отпор.
Между Бицзыво и Талиенваном (у бухты Кинчан) японцы высаживаются, и, кажется, никто им не мешает.
— Пусть, — говорят, — высаживаются! А то нам не с кем будет воевать...
Чем дальше, тем труднее разобраться, что происходит на самом деле и что принадлежит к вымыслам. Сообщают, что японский отряд, повредивший мост у Пуландяна, потерял в стычке (по рассказам китайцев) около 20 человек, у нас убита 1 лошадь и взят один нижний чин в плен. Пуландян, по одним сведениям, сожжен японцами, по другим — своими, бросившими станцию на произвол судьбы. Там, говорят, грабят китайцы, по другим сведениям, они берут себе побросанные хозяевами вещи.
То, что поезд с амуницией мог пройти в Артур, доказывает, что путь не в руках японцев.
Ожидаем известий о первом сражении генерала Фока с японцами. Мы уверены, что северные наши войска уже двинулись на японцев, идут к нам в помощь, на выручку.
Одни говорят, что Кинчжоу{69} укреплен так сильно, что японцам и думать нечего взять его. Там и окопы, и проволочное заграждение с волчьими ямами, и фугасы, одних орудий что-то около 64 штук. Другие говорят, что это очень слабая позиция, выбранная во время восстания боксеров, чтобы не допускать прорыва боксеров на Квантун, для этой цели вполне хороша, но чтобы противостоять современной, хорошо вооруженной армии, слаба. Орудия там большей частью старые, китайские{70}.
Предпринимаемые пограничниками и охотничьими командами разведки не выяснили ничего положительного. Одно теперь ясно — мы отрезаны с суши и блокированы с моря, пока нас не выручат долженствующие подоспеть с севера войска.
Вчера объявлен приказ генерала Стесселя: [122]
«№ 168. Градоначальнику города Дальнего инженеру Сахарову мною даны необходимые приказания по приведению в надлежащий вид всего того, что необходимо по военным обстоятельствам.Мирному населению городов Дальнего и Талиенвана спокойно оставаться на местах жить, так как им не угрожает никакой опасности от неприятеля».
Значит, наши опасения за участь Кинчжоу совершенно напрасны. Кто же может знать это лучше, как не начальник всего укрепленного района.
Следующие приказы генерала Стесселя не менее интересны.
«№ 170. Гражданскому комиссару предписываю принять все меры к тому, чтобы различные чины гражданского ведомства отныне не смели оставлять свои места без моего, всякий раз особого разрешения.Из Бицзыво самовольно ушел начальник участка и весь служебный персонал, сняты были и телеграфные аппараты значительно ранее того, чем начал наседать противник. Все служащие будут привлечены к законной ответственности.
Гражданский комиссар ответствует за своих подчиненных.
Самовольно оставившего свой пост я тотчас предам полевому суду».
«№ 171. Гражданскому комиссару предписываю немедленно собрать старшин (китайских) и лично объявить им, что я желаю, чтобы китайцы продавали скот крепостному интендантству и в полки 4-й Восточно-Сибирской стрелковой дивизии по взаимному соглашению. Комиссару разработать этот вопрос и доложить мне не позже 29-го сего апреля.
При свободной продаже скота не нужна будет реквизиция».
Эти приказы удивляют очень многих. Никто не может понять, какую пользу мог принести начальник участка Бицзыво, оставаясь дольше на своем посту; он и так еле-еле успел убраться, увезти с собой все казенное имущество в то время, как японцы начали уже высаживаться. Нельзя же было ему думать бороться при помощи десятка казаков и стражников с целой японской армией — помешать ей высадиться! Казенное имущество [123] и бумаги он отправил в Артур, а сам отправился в Северную армию, чтобы поступить в ряды своего драгунского полка.
Последний приказ тоже непонятен. Несмотря на то что неприятель только теперь высадился, — а ожидать должно было его много раньше, — весь скот Бицзывоского участка остается нескупленным и нереквизированным. По официальным данным, там находилось не менее 1500 голов быков, на самом же деле могло оказаться и больше. Неприятель может насесть в любую минуту, а мы все еще не торопимся обеспечить себя убойным скотом на случай, если бы могли оказаться отрезанными на более долгое время.
Но «с горки должно быть виднее».
В бухте Керр, говорят, появились японские суда, видимо, японцы желают и там высаживаться.
Где и что именно происходит, что делает генерал Фок и где он даст сражение японцам, никак нельзя узнать, все официальные сведения туманны и противоречивы. Генерал Стессель объявляет, что неприятель оттеснен отрядом генерала Фока и что железнодорожная стража поставлена опять на своих местах. Между тем поезду из Дальнего пришлось вернуться.
Даже нельзя точно выяснить, кто именно взорвал мост и испортил железнодорожный путь — японцы ли или же наши пограничники (жел.-дор. стража).
— Вот так штука! Взяли да сами себя отрезали! — говорит почтенный сослуживец. — Захотелось быть отрезанными — пожить отдельно!..
Он не верит в то, что мы действительно отрезаны и что этого нельзя было избегнуть. Во мне таится лишь сильная уверенность, что все это ненадолго, что Северная армия выручит нас.
Привезли, говорят, нескольких раненых в стычках на аванпостах. [124]
3. Первый реванш
2/75 мая. Необычайный день — первые наши удачи. Сегодня утром получено известие, что в бухте Керр наскочил на мину и потонул японский крейсер — полагают, что это «Асама», виденный там вчера. От потонувшего крейсера видны только концы мачт. Катастрофа произошла вследствие того, что прапорщик флота Дейчман с охотниками вечером переставил японские буйки, указывающие уже протраленное ими, очищенное от подводных мин место, на то место, где именно были наши подводные мины. Крейсер, видимо, хотел воспользоваться ночным покровом, чтобы войти в бухту и оказаться утром перед самым носом наших отрядов, отбивших вчера попытку высадки, и открыть по ним самый губительный огонь. Спасся ли кто из экипажа судна, неизвестно.
Ночью подходил к Артуру отряд японских миноносцев, но как только ближайшая батарея открыла по ним огонь, они повернули и ушли.
Все эти дни виднеются на горизонте некоторые дозорные японские суда — поддерживается блокада. Утром показались на горизонте, на восток от Ляотешаня, три неприятельских броненосца, приближающиеся к рейду в кильватерной колонне.
В 10 часов 10 минут раздалось на береговых батареях радостное «ура» — верхушки батарей были усыпаны зрителями. Неприятельский головной броненосец типа «Ясима» наскочил на мину — показался огромный столб дыма, воды и пара, и судно сильно накренилось. Броненосец понесло сперва течением на запад. В подзорные трубы было видно, что с него спускали шлюпки. Остальные два броненосца пошли к нему на помощь. Поврежденный броненосец стал постепенно выпрямляться. Прошло с полчаса, как вдруг под другим броненосцем типа «Хацусе» показался взрыв, а вскоре затем другой, еще сильнейший, и через несколько мгновений броненосец исчез с поверхности воды. Совершенно так, как наш «Петропавловск».
После первого взрыва на головном броненосце неприятельские суда открыли огонь с обоих бортов, видимо предполагая, что они атакованы нашими подводными лодками. При [125] виде второй катастрофы снова загремело на береговых батареях «ура». В городе стало известно о случившемся, и все были довольны тем, что гибель «Петропавловска» отомщена. Сколько на нем погибло людей, неизвестно; но, во всяком случае, очень много, больше, чем на «Петропавловске»; может быть, погиб и адмирал.
Замечательно то, что эта катастрофа также произошла с двумя броненосцами, как это было 31 марта (13 апреля). Разница только в том, что наш подбитый миной броненосец «Победа» мог войти в близкую гавань, а японскому броненосцу нелегко добраться до своей гавани — он может не выдержать такого перехода. К подбитому и уцелевшему японским броненосцам подошли три крейсера, а затем они все стали медленно удаляться на юг.
В это время, в первом часу дня, вышли наши миноносцы в море, чтобы атаковать поврежденный броненосец, вышел «Новик», но стал почему-то на рейде на якорь. Туман на море не дает рассмотреть всего, что там творится. Через некоторое время раздается вновь оттуда гул выстрелов, длившийся не менее получаса. Затем возвращаются все наши миноносцы обратно, их 16. Вернулся и «Новик». Что они сделали, не знаем.
— Да, нет у нас Макарова! — восклицает старый почтенный артурец. — Некому у нас выйти из гавани в такую минуту, в такую великую минуту! Не обидно ли! У нас три боеспособных броненосца, четыре крейсера, кроме того, минные крейсера, 4 канонерские лодки и более 20 миноносцев. Коптят же они небо попусту целые дни и ночи, а когда нужно, до зарезу нужно выйти в море и побить хоть раз врага, то некому! И миноносцы-то вышли через два часа после катастрофы. Неужели им нужны два часа на разведение паров! Почему вышли только 16 миноносцев, а не все? Почему «Новик» не пошел на помощь им, а стал на якорь? Почему остальные суда остались в гавани лежать, а не пошли уничтожать эту часть неприятельской эскадры?
Ему отвечают, что довольно сегодняшнего успеха.
— Как довольно? Глупости! — горячится он снова. — Японцы не задумались бы уничтожить нас до последнего, не струсили бы в таком положении! А мы довольны тем, что на удачно [126] вчера поставленные «Амуром» мины японцы налетели сами. Мы довольны тем, что наши миноносцы вернулись все в гавань целыми и невредимыми! Никто не спрашивает, что они там сделали на море! Посмотрели, как японцы уводят на буксире поврежденный броненосец, как они бессильны в этот момент. Для того ли у нас миноносцы, крейсера, броненосцы и все такое прочее, чтобы лежать в гавани и греться на солнышке? Нет! Но если они не выходят в нужную минуту, когда они могли и должны были выйти и могли нанести врагу чувствительный удар, то грош им цена!..
Все присутствующие чувствуют, что он прав, слишком прав, и что нам нечего особенно ликовать по поводу сегодняшней удачи — она бледна в сравнении с тем, какой она могла и должна была быть. Чувство удовлетворения за гибель «Петропавловска» портится этой горечью — сознанием, что наш флот стал снова неспособным к активным действиям, погряз в пассивном созерцании{71}.
Японцы утащили свой подбитый броненосец за горизонт. Мнения о том, может ли он дойти до Сасебо или нет, разделялись. Одни уверяли, что может, другие говорили, что напор воды в пробоину погубит его{72}.
На бульваре и на судах играли «Боже, царя храни», и настроение вообще приподнятое. Все же удовлетворение за испытанные тяжелые удары.
Последняя отбитая атака брандеров-заградителей утешала нас тем, что не так-то легко запереть гавань, если ее защищают, но, с другой стороны, она нам показала, что японцы не жалеют средств на то, чтобы достигнуть успеха, что они взялись за оружие с решимостью умереть или победить. И они идут, идут, не задумываясь, на неминуемую гибель, чтобы только достигнуть намеченной цели. Мы защищаемся, но не умеем сами нападать. [127]
Передают интересный инцидент. Насколько он правдив, не знаю. Наша станция беспроволочного телеграфа на Золотой горе всегда могла перехватывать японские депеши с аппаратов на их судах, и если не каждую могли разобрать, то знали нередко о приближении японской эскадры, когда она была еще за горизонтом. Японцы перехватывали также телеграммы с Золотой горы{73}. Когда же наши миноносцы завязали перестрелку с японскими крейсерами и последние наседали на них со своими более крупными орудиями, то с Золотой горы — имея в виду, что японцы после взрывов мин стреляли в воду, подозревая подводные лодки, — подали приблизительно такую телеграмму: «Подводная лодка № 7 вернулась благополучно в гавань, № 5 входит, а остальные на указанных местах и ожидают приказаний Вашего Превосходительства». Японские крейсера, перехватив эту депешу, повернули в море и поспешили скрыться за горизонт. Значит, прогнали их не миноносцы...
Одно несомненно — это что теперь японские крупные корабли будут остерегаться подходить близко к гавани.
4. Кинчжоуский бой
Должно быть, победа наша не из важных.
В последнее время буквально нельзя понять, что именно творится там, на севере, около и за Кинчжоу. Официальные сведения говорят одно, со стороны узнаешь другое. [128]
Генерал Стессель распоряжается отсюда, генерал Фок в Нангалине. Притом говорят, что распоряжения одного отменяются нередко другим; разные части войск посылаются то в одну, то в другую сторону, а то обратно в Артур. Говорят, будто полковник Третьяков, командир 5-го Восточно-Сибирского стрелкового полка, как комендант кинчжоуского укрепления, требует уже давно усиления артиллерии на позиции, а добиться ничего не может.
Генерал Фок будто уверяет, что Кинчжоу неприступен, японцам его никогда не взять, а кто думает иначе — дурак, изменник... Этот генерал не скупится на тому подобные слова.
— Так что давеча один снаряд попал вот, около нестроевой роты (недалеко за нами на горе), и убило там 2 лошади, а ранило 3 солдата. Их-то сейчас и пронесли в госпиталь. Едва ли выживут.
Спрашиваю, не слыхал ли, не осколки ли это по крышам ударились?
— Не только осколки, — говорит, — пролетали, но и снаряды просвистачи, туда, к Красному Кресту.
Оказалось что подходили какие-то суда, но, встреченные нашими батареями, скоро повернули обратно. Полагают, что это были минные заградители, из которых одного или потопили, или только сильно повредили. Одну канонерскую лодку{76} потопили несомненно, и подбиты два миноносца. Два крейсера держались вдали. По городу стреляли канонерка и миноносцы. Еще один снаряд разорвался в новом европейском городе около ресторана «Звездочка», но там никого не ранило. Надо полагать, что японцы стреляли нарочно по городу, чтобы потревожить жителей.
Видно, на самом деле понадобятся нам какие-либо укрытия, если такие бомбардировочки будут повторяться. До сей поры смеялись над теми, кто строил блиндажи на всякий случай. Сегодня же слышно, что уже многие собираются строить таковые, но беда в том, что не найдешь рабочих рук. Китайцев осталось в городе очень мало, и их иногда и за деньги не наймешь. Всюду нужны рабочие.
Сегодня получено сведение, что впереди Кинчжоу, около горы Самсон, было небольшое сражение между передовыми отрядами. В другом месте, заметив передвижения неприятеля с бухты Хунуэза к Самсону, наши батареи открыли огонь и заставили их отодвинуться.
Японцы, оказывается, одеты в мундиры цвета хаки. И наши солдаты всячески изощряются подкрашивать свои белые рубахи (так называемые гимнастерки), чтобы не быть столь заметными. [130]
«С 1-го мая носить летнюю форму. С 8 часов вечера на фортах и батареях надевать мундиры или шинели, то же когда непогода.
Часто рубахи и чехлы не мыть, они более подойдут под цвет местности».
Наблюдавшие за исправлением поврежденных судов уверяют, что русские мастеровые работают вдвое скорее и основательнее, чем китайцы. Следовательно, китайцы обошлись нам очень дорого.
Среди китайцев слух, что японцы намерены взять Артур 15 мая.
Цена на мясо поднялась очень, и то не всегда можно его купить. Зелени пока на базаре вдоволь.
Кто-то высказал мысль, что если бы неприятель придвинулся к Артуру, то единственный исход — арестовать генерала Стесселя, объявить его сумасшедшим.
Начали посылать на Кинчжоу пушки и прочее для усиления позиции. Отправили и два морских орудия 6-дюймового калибра.
Говорят, что генерал Фок начинает уверять, что было бы безумием сильно защищать Кинчжоу. То он будто уверяет, что ранее 45 дней японцы не посмеют начать наступление... Про него рассказывают такие чудачества, что не знаешь, что о нем и думать.
Исправление наших судов идет так успешно, что можно ожидать, что в случае более серьезного сражения под Кинчжоу флот выйдет на помощь.
Несмотря на японскую блокаду, сегодня утром пришли из Дальнего пароходы «Зея» и «Бурея», а также плавучий паровой [132] кран. Раньше привели также пароход «Амур». Охотников на такое предприятие много; хотели бы привести так весь плавучий материал из Дальнего. Но, говорят, не велят и этого.
Получены сведения, что сегодня с утра до 12 часов дня были частичные наступления японцев на Кинчжоу и артиллерийская перестрелка. Японцы, кажется, пристреливались по нашим батареям. Утром ушел туда санитарный поезд с молодыми врачами — москвичами и петербуржцами.
Характерна беспечность, неподвижность и неосведомленность штаба о том, что именно там происходит.
Получено сведение, что около Кинчжоуской позиции начался серьезный бой.
Еще вечером ушел «Бобр» (канонерская лодка, под командой капитана 2 ранга Шельтинга) к Дальнему, чтобы там из ближайших бухт обстрелять позиции японцев. Говорят, что командиры других канонерских лодок отказались пойти вместе с «Бобром». Ему будто приказано, если японские суда отрежут ему обратный путь, остаться в Дальнем или взорваться.
Остальной флот собирается выходить к Кинчжоу с западной стороны, но собирается что-то вяло. Передаются разные сигналы, но ни одно судно пока не двигается с места, хотя уже скоро обед.
Получена депеша от генерала Надеина (бригадный командир), что первый штурм японцев отбит с большим для последних уроном и взяты 9 пушек. Значит, наши даже вышибли японцев из занятых ими позиций и преследуют неприятеля!
У генерала Стесселя, который следит за ходом боя, находясь в Артуре, пили шампанское за первую победу.
Другое сообщение, что будто начался второй отчаянный штурм. Пока результаты неизвестны. Должно быть, подоспели [133] японские резервы. Уже вечером разнеслось по городу известие, что кинчжоуские позиции взяты японцами и наши будто отступают прямо на Артур. Что-то невероятное. И рядом с этим сообщают, будто японцы отбиты окончательно с уроном около 10 тысяч человек.
Флот так и не вышел никуда. Говорят, что телеграмма генерала Надеина заставила (?) отменить уже данное приказание о выходе.
Сообщают тоже, что около Сяо-бин-дао появился неприятельский флот в 30 (!) вымпелов, как бы ожидающий выхода нашего флота к Кинчжоу.
Вечером был командирован отряд миноносцев в Кинчжо-ускую бухту, чтобы взорвать там японские канонерки, обстрелявшие наши позиции. Сообщают, что миноносцы успели обогнуть Ляотешань, пройти Голубиную бухту, как вдруг один из них, «Внимательный», наскакивает на подводный камень. (Какая ирония! «Внимательный» у нас не знает даже ближайших прибережных вод, «Внушительный» спасается бегством (12 февраля) в Голубиную бухту и потопляется собственным экипажем.) И кто бы подумал — не попытавшись спасти судно, его взрывают со всеми орудиями и имуществом! И весь отряд возвращается тотчас в гавань, не исполнив задачи...
«Бобр» вернулся благополучно, не встретив никакой японской эскадры у Сяо-бин-дао. Он вчера подошел в бухте Хунуэза близко к неприятелю и начал неожиданно громить оттуда надвигающиеся колонны, заставил отступить левый фланг японцев и, расстреляв все снаряды, вернулся в Дальний. Узнав о том, что кинчжоуские позиции взяты японцами, он вечером пошел обратно в Артур, решив на совете офицеров в случае опасности выкинуться на берег, спасти команду и взорвать судно, чтобы оно не досталось неприятелю. Геройство «Бобра» обрадовало всех; о нем отзываются с восторгом, зато по адресу остальных судов послышались далеко не лестные замечания. [134]
Чем дальше, тем безотраднее известия. Уже ночью стали прибывать поезда с ранеными и убитыми, и все еще приходят. Удручающая картина эта бесконечная вереница носилок с тяжелоранеными. Всего около 700 раненых.
Вот вкратце история вчерашнего боя, как это передавали мне. Окопы впереди батарей были заняты только одним 5-м Восточно-Сибирским стрелковым полком, двумя ротами 13-го и охотничьей командой 16-го полка{79}. В ночь на 13/26 число разразилась страшная гроза, в течение которой горсть (взвод) наших храбрецов отчаянно защищалась на стенах города Кинчжоу от наступающих в больших силах японцев и нанесла им огромный урон, но в конце концов должна была отступить к позициям. Утром началось артиллерийское сражение. Японцы установили не менее 120 скорострельных орудий и засыпали наши батареи и траншеи убийственным огнем. Наши батареи работали изо всех сил, но люди выбывали, пушки были подбиты и снаряды вскоре израсходованы. Наши батареи начали замолкать. Те батареи, на которых оставались снаряды или уцелели пушки, нужно было взорвать, чтобы они не достались врагу.
Были случаи, что у уцелевших пушек оставалось по одному, по два человека, и они продолжали стрелять. Одной из последних замолкла батарея начальника крепостной артиллерии на кинчжоуских позициях — штабс-капитана Высоких, раненого хотя и не тяжело, но в нескольких местах.
Штурмовые колонны японцев надвигались как тучи и уничтожались огнем стрелков и еще уцелевших батарей позиции, а также полевой артиллерией, разместившейся за позициями.
Покончив с батареями, японцы перенесли артиллерийский огонь на окопы, занятые стрелками, и произвели там губительные опустошения. Но наши стрелки не двигались с места и отражали штурм за штурмом, подкашивая цепь за цепью.
Ряды стрелков редели, таяли с каждой минутой, но генерал Фок не посылал требуемых резервов, которые стояли в числе целой дивизии — четырех полков за Тафашинскими высотами, [135] позади позиции. Говорят, что не знали, где найти генерала Фока — и он будто даже сам заблудился. Поэтому не было ни подкрепления, ни наблюдения за ходом боя, ни приказа о своевременном необходимом передвижении частей. Полковник Третьяков был на позиции, распоряжался там и ободрял своим примером всех. Японцы обошли своим правым флангом наших уцелевших храбрецов и, наконец, заставили их отойти. Почти то же самое, что было на Ялу. Это ужасно! Оказывается, что генерал Фок в последние дни начал, наперекор своим прежним уверениям, что японцам не взять кинчжоуские позиции, называть изменниками тех, кто считал нужным дать здесь серьезное сопротивление неприятелю.
Позиция очищена, все пушки, говорят, подбитые и испорченные, достались неприятелю, там остались даже два только что привезенных морских орудия, которые не успели еще установить; положим, замки вынуты. С наступлением темноты возникла среди отступающих частей паника, и некому было восстановить в них необходимого порядка, ибо старшее начальство со штабом уехало вперед в Артур.
Откуда взял генерал Надеин, тоже не бывший сам во время боя на позиции, не видавший, что там происходит, известие об отбитии японцев и взятии 9 пушек, так и осталось для нас загадкой. Уверяют, что вследствие этой депеши не вышел наш флот, который мог прогнать японские суда, стрелявшие из бухты Кинчжоу по тылу и флангам наших батарей, мог не допустить обхода японцев и так же отбросить их, как отбросил левый фланг японцев «Бобр». Положим, это не оправдание невыходу флота, лишь предлог к оправдыванию. Сообщают, что адмирал Витгефт был за выход эскадры к Кинчжоу, но против этого был адмирал князь Ухтомский и другие.
Кинчжоу пал, 5-й полк почти весь уложен, уложено много охотников и артиллеристов, которые сражались все как львы, но позиции, пушки в руках неприятеля. Уныние полное. Видны только мрачные лица. Около вокзала сложено много ружей, шашек, патронов — все в крови.
Но что же сталось с жителями города Дальнего и Талиенвана, с теми запасами, которые там хранились и вывозить которые было воспрещено генералом Стесселем? [136]
На этот вопрос нескоро получился ясный ответ. Оказывается, что только в 11 часов вечера уведомили жителей города Дальнего о том, что приказано немедленно очистить город. Железнодорожных вагонов нет, подвод мало, и поэтому большинству жителей пришлось отправиться в Артур пешком. И отправились, каждый захватив что мог с собой и побросав все свои пожитки. Мужчины, женщины и дети, молодые и старые, поплелись по прямой горной дороге в Артур. Часть их уже прибыла; все еще прибывают и говорят, что по дороге еще много отсталых, мучимых жаждой и голодом. Все их имущество, все склады припасов, товары, все досталось неприятелю.
Но занял ли еще неприятель Дальний, так и не удалось сегодня выяснить{80}. Нужно ли, потеряв кинчжоускую позицию, тотчас отступить к Артуру?
Все способные носить оружие призваны вступить в вольные дружины, которые будут формироваться завтра.
Все это вздор. Войска наши отступили в беспорядке, японцы их пока не преследуют. Даже попытки штурмовать снова Кинчжоу не было, также в приходе войск с севера нет ничего вероятного. Куда отступили наши войска, неизвестно. По крайней мере, передовые части их на Волчьих горах. Говорят даже, что все отступили к Волчьим горам, но получат, по настоянию коменданта, генерала Смирнова, приказ отодвинуться назад и занять удобные позиции, выставить аванпосты. На этом настаивает будто и генерал Кондратенко.
Еще сегодня прибывают отсталые жители города Дальнего. Жаль смотреть на этих измученных людей. Помимо усталости и голода они истомлены страхом, ибо каждую минуту на них мог напасть неприятель. [137]
Только теперь появляются разъезды японцев по эту сторону Дальнего, разведывают. Никаких арьергардных стычек не было. На крепостных верках приказано быть в боевой готовности, часть людей спит одетыми около орудий, усилена бдительность.
Все это вдруг так непонятно, странно...
Сегодня опять, по крайней мере странное, официальное известие о том, будто кинчжоуская позиции «оставлена по приказанию начальника укрепленного района (генерала Стесселя)», когда всем и каждому известно, что наши войска были принуждены оставить позицию из-за полного отсутствия там распорядка. Ни генерал Стессель, ни генерал Никитин, начальник полевой артиллерии, ездившие туда недавно, когда там было тихо, не потрудились отправиться туда, когда там шел бой и нужно было распоряжаться.
Генерал Разнатовский помешался: уверяет всех, что нужно сдать и Артур, все равно не удержаться!.. Его уже поместили в госпиталь. Говорят, что у него замечались и раньше признаки прогрессивного паралича. Про генерала Фока говорят странные вещи, кто-то прозвал его даже «сумасшедшим муллой». А генерал Надеин, говорят, стар и немощен. Все это мало утешает нас.
Сообщают, что генерал Стессель обозвал 5-й полк трусами, изменниками и не велел пускать уцелевших из этого полка людей в город. Будто вернули их, голодных, обратно на Волчьи горы. Они будто деморализуют пережитыми страхами гарнизон и народ{81}. А эти-то остатки полка вынесли на своих плечах весь [138] Кинчжоуский бой, в котором урон японцев не менее 5000 человек, по самым достоверным данным. Вот так благодарность! Все возмущены этим.
Сегодня узнаем из приказа генерала Стесселя № 271, что 15/28 числа ему еще не были известны подробности о ходе Кинчжоуского боя и отступлении.
Только еще сегодня отдан приказ о занятии позиций впереди Волчьих гор. Между тем неприятель мог беспрепятственно продвинуться к нам уже довольно близко.
5. Затишье
Между прочим, сильно угнетал в первый момент призыв при помощи полиции всех мало-мальски способных носить оружие в дружину. Дружины сформированы — целых 12 (3 батальона) и обучаются теперь ежедневно. Там и стар, и млад, и сухощавый, и горбатый, и тучный, и подслеповатый, некоторые из дружинников раньше и ружья в руках не имели. Трудно им, но это все же и ободряет. Говорят, генералы разных мнений о дружинах. Генерал Стессель желает употребить их в активном строю, а генерал Смирнов только в качества внутренней стражи.
Уже эти дни доказали, что без мирных жителей и в осажденной крепости обойтись трудно. Пока происходят учения дружинников, все лавки запираются, все дела останавливаются, что задерживает снабжение войск на позициях всем необходимым. Приехавшие на двуколках и пришедшие пешком с позиции солдаты должны ждать, без толку толкаться покуда, после обеда, откроют торговлю и т. д.
Нельзя не отметить, что и все оставшиеся здесь иностранцы{82} — немцы, французы и т. д. — поступили или в строй, в дружины, [139] или же записались в добровольные братья милосердия, наравне с русскими подданными. Между нами, таким образом, нет чужих — все наши, все свои.
Встретил трех драгун и китайчонка-переводчика, сопроводивших корнета Елкина, прибывшего сюда на шлюпке мимо японских расположений, из армии Куропаткина с «бумагами». Интересно то, что когда они хотели было пристать к Кинчжоу (не имея сведений о том, что эти позиции уже в руках японцев), то береговые жители — китайцы махали им руками и крикнули о грозящей им опасности. Пришлось пробираться дальше.
Генерал Куропаткин будто спрашивает, нужна ли нам помощь и в чем именно нуждаемся. Корнет Елкин отправляется завтра же в обратный путь таким же способом. Из привезенных ими известий узнали, что Северная армия не имела после Ялу даже серьезной стычки, а у нас давно ходили слухи о больших там сражениях и победах. В армии очень бодрое настроение.
Интересное шествие — несколько запыленных солдат ведут четверых китайцев со связанными назад руками и надетыми на голову мешками. Наверно, шпионы. Провели в штаб генерала Стесселя.
Вечером узнал, что китайцы эти взяты еще где-то около Кинчжоу и между ними один с коротко стриженной головой, называет себя монахом (бонзой), но ходит в обычной, не монашеской одежде; местные китайцы признают его по разговору, росту и зубам — японцем, но полицмейстер будто по глазам (не правда ли, довольно странный способ) признал его китайцем... и освободил.
Погода до сей поры довольно прохладная, если не сказать иногда суровая, становится заметно теплее. Бывали, конечно, в промежутках, уже очень теплые дни.
Между тем генерал Стессель объявляет свою благодарность генералам Фоку и Надеину «за славно исполненное дело» и всем полковым командирам шлет спасибо. Интересно бы знать, чем заслужили благодарность люди, не бывшие в бою и не организовавшие отступление и не обеспечившие себе даже тыла? Где же справедливость?
И невоенному ясно как день, что если бы резервы были хотя бы установлены на временных полевых позициях на Тафашине, позади кинчжоуских, то они могли бы дать отступающим после боя частям маленький отдых, передышку и стать сами грудью против неприятеля. Тогда бы не было никакого беспорядка. Укрепились бы помаленьку — благо, японец и не думал преследовать отступающих. Оправились бы и остатки 5-го полка и показали бы еще чудеса храбрости. А мы выиграли бы время, имели бы разные преимущества.
Сообщают о дерзости хунхузов в окрестностях города; они будто грабят втихомолку, поодиночке китайцев-крестьян, производят кражи и будто даже уничтожают посевы — как бы по поручению японцев, чтобы ничто не оставалось для снабжения осажденной крепости.
Только под вечер удалось узнать причины этого сильного грохота — молния взорвала целых семнадцать фугасных мин в овраге около Куропаткинского люнета. Этот взрыв видели только часовые с ближайших батарей; по другим сведениям, это было на Казачьем плацу.
Сообщают, что японцы сгрузили в Дальнем с транспорта локомотив, чтобы пользоваться железной дорогой при подвозе осадных орудий к крепости.
У нас все еще разрабатываемые проекты охранений судов эскадры от неприятельских мин не получают движения. Дело будто не идет дальше теоретических рассуждений, бракующих все эти проекты.
Сегодня, в первый раз после начала войны, пошел на так называемый Николаевский бульвар{84}, в то время когда там играла музыка. Увидав преобладающие среди гуляющей публики [142] военные мундиры, а также погоны Военно-медицинской академии, мне вспомнился минеральный парк в Старой Руссе{85}. Разница только та, что там, среди гуляющих во время музыки, много дам без кавалеров, за недостатком их, а здесь наоборот — масса кавалеров ухаживают за одной дамой, иногда даже за «старым, подкрашенным брандером», как прозвали здесь перезрелых кокеток. Да простят меня читатели, что привожу здесь это далеко не галантное, но зато специально артурское прозвище. В каждой местности, где мужчин более, чем женщин, не ускользает от наблюдателя то, что жизнь там получает не совсем нормальный вид, здесь это особенно заметно. Вот, например, женатый офицер, безусловно добрый семьянин, недавно со слезами проводивший свою семью в Россию, увлекается барышней курсисткой М., находя в ней прекрасные душевные качества, идеализируя ее; она кокетничает с ним, но бросает томные взгляды также женатому железнодорожнику, который обменивается с ней улыбками менее идеального свойства. Там молодой, красивый офицер увивается за женой техника, не стесняясь его присутствием. В другом месте эмансипированная, далеко не молодая дева-конторщица окружена своими поклонниками, чуть не на полвека моложе ее; она награждает их всех очень благосклонным вниманием. Заведомые кокотки щеголяют своими дорогими нарядами и смотрят чуть не с презрением на скромно одетых, а те как будто и на самом деле конфузятся.
Все это раздражает своей реальной пошлостью.
Все это, конечно, бывает везде, но нигде это не бросается так в глаза, все это здесь кажется как бы не вовремя, неуместно, неловко. Что-то обидное вкрадывается в душу, несмотря на желание оправдать эти явления скукой, изолированностью от всего мира, надорванностью нервов, грозящей опасностью и поэтому особенным желанием пожить.
В последнее время объявлены сведения о раненых в Кин-чжоуском бою. По этим сведениям, 8 офицеров и 491 нижний чин находятся в госпиталях (кроме легкораненых, оставшихся в строю), из них 301 нижний чин и 3 офицера 5-го Восточно-Сибирского стрелкового полка и 56 нижний чин и 1 офицер крепостной артиллерии. Если принять во внимание, что кроме убитых и многие раненые были оставлены на поле сражения, то надо полагать, что у нас выбыло из строя разве немногим менее тысячи человек. Одно утешение в том, что японские потери с лишком в 5 раз больше.
В госпиталях работы много, а поэтому и добровольные сестры милосердия начали свою деятельность, высоко ценимую ранеными.
Много частных лиц и фирм предоставили свои дома в новом европейском городе под устройство госпиталей. Между ними стоит особенно отметить дома германской фирмы «Кунст и Альбере» как очень удобные и поместительные. Служащие фирмы уступили свои великолепные помещения под офицерские палаты госпиталя, занимая сами на это время менее удобные. Также уступлен большой дом — гостиница господина Никобадзе.
Жизнь снова входит в обычную колею, как будто ничего и не было. Угнетающее впечатление кинчжоуских боев стушевывается и заменяется снова верой в то, что неприятелю не удастся овладеть крепостью, которая не так слабо укреплена, как Кинчжоу. Это кажется нам тем достовернее, что не решился же он сразу наступать на наши уходившие в беспорядке войска и все еще не подвигается вперед.
Прекрасная погода и тишина (мы уже слишком привыкли к таким легким перестрелкам, какая была прошлой ночью на береговом фронте, чтобы обращать на них особенное внимание) способствуют возрастанию общей бодрости. Когда видишь утром, как все спешат на свои работы, видишь мирный торг на базаре и всюду лишь бодро спокойные лица, то забываешь совсем, [144] что находишься в осаде и отрезан от всего мира и что тебе грозит еще многое худшее.
Где именно и в каких силах неприятель — все еще не удалось выяснить нашим лазутчикам. Натыкаются они на передовые посты японцев, пробираются и дальше, но все еще ничего положительного не обнаруживают. Находят и японские окопы, устроенные как бы для батарей, но по ночам пустые.
С высот наши отряды наблюдают движение около Дальнего, сообщают, что японские войска отправляются на север. Возникает даже подозрение, не выдвинули ли японцы только заслон против нас, не желая брать крепости.
Войска, в беспорядке отступившие от Кинчжоу, теперь смеются над собой. Кабы генералы не уехали сами вперед, говорят они, ничего подобного и быть не могло. Теперь им досадно, и они просятся все в более решительные вылазки, в охотники.
Снова приходится удивляться, почему японцы не воспользовались кинчжоуской победой и не пришли, так сказать, на плечах наших отступающих войск сразу под Артур? Успех был бы верный. Но надо полагать, что понесенные ими потери были тяжелые и заставили их приостановить действие, отдохнуть, или же они предполагали, что у нас приготовлена для них засада. Во всяком случае они не ожидали, что генерал Фок вполне очистит им дорогу к крепости.
Уверяют, что генерал Фок и на военном совете, после сдачи им Кинчжоу, все еще сопротивлялся занятию передовых позиций, и это, по его мнению, напрасная трата людей. Только доказательства генерала Смирнова, что если допустить сразу неприятеля к крепости, которая еще далеко не достаточно укреплена, то немыслимо будет долгое время защищать ее, убедили и генерала Стесселя (глядящего на все происходящее глазами генерала Фока) в необходимости занятия передовых позиций. Генерал Смирнов начал укреплять Угловые горы, чтобы насколько возможно лучше обеспечить западный фронт крепости.
Характерный случай передавали мне сегодня.
В ночь на 25 мая (7 июня) при стрельбе по неприятельским судам с батареи № 22 одно орудие дало осечку, т. е. заряд не воспламенился. В таких случаях полагается выждать определенное время, прежде чем открыть затвор орудия. Но в данном случае артиллеристы погорячились, открыли затвор сейчас же, желая дать скорее следующий выстрел по уже поврежденному неприятельскому минному заградителю, но в ту же минуту последовал выстрел, которым убит на месте один, ранено два канонира и поврежден самый затвор. За такой несчастный случай по закону ответствен командир батареи, не предупредивший такого несчастья, хотя это в пылу стрельбы очень трудно и почти невозможно, скорее можно бы обвинить фейерверкера, командовавшего орудием. Обстоятельства — увлечение боем — вполне оправдывали в данном случае виновника этого несчастья, и несмотря на то, что известие о нем разнеслось по всему городу, никому не пришло в голову обвинять кого-либо. У нас сейчас не маневры, а война, когда нужно дорожить каждой минутой.
На днях генерал Стессель отправился на эту батарею, как бы для расследования этого случая. Там он, говорят, первым долгом грубо напустился на командира батареи, капитана В., указывая ему, что ретирады грязны и содержатся не в должном порядке. Капитан, обиженный таким неосновательным выговором генерала, не вытерпел.
— Ваше превосходительство, — сказал он, также возвышая голос, — я не ассенизатор, а первым долгом артиллерист, и прямая моя обязанность стрелять по неприятелю!.. Устройство же ретирад лежит на обязанности инженеров{86}.
Это как бы озадачило генерала, и он перешел на дружеский тон, желая загладить свою вину, после, осмотрев батарею, он благодарил капитана за службу и порядок.
Казалось, инцидент исчерпан.
Но нет, этим не кончилось. Вчера объявлен приказ генерала Стесселя: [146]
«№ 305 (экстренно). 26-го мая нарочно был на батарее № 22 и, произведя самый тщательный осмотр пятого орудия, я пришел к убеждению, что порча замка, смерть канонира Бондарева и поранение канониров Гурского и Ларионова произошли от попавшего снаряда с судов противника{87}, стрельба которого имела место во время стрельбы батареи № 22 по минному транспорту, который и был этой батареей затоплен в расстоянии 1000 сажен (2 верст) от батареи».
— К чему эта официальная ложь? — спрашивают все удивленно. — Неужели не будет конца этой лжи! В самом начале войны береговым батареям приписывалось больше заслуг, чем они на самом деле оказывали. Это делалось как бы с целью взвалить все несчастья на флот. При отражении же брандеров приписывалось больше заслуг флоту, чем батареям, вопреки справедливости. На флот посыпались щедро награды, батареям — спасибо. К чему же извращать хорошо всем известный факт?
В следующем приказе генерала объявляется о том, что он представляет капитана Вамензона к награждению орденом Св. Георгия.
В этот же день объявлен еще один, смущающий всех, приказ:
«№ 304. Вместо подполковника Петруша, назначенного командовать 27-м Восточно-Сибирским стрелковым полком, в приемную вещевую интендантскую комиссию назначается подполковник Скорняков. Суточные получает подполковник Петруша».
— Как же так? — восклицают офицеры удивленно. — Работать должен Скорняков, а суточные будет получать и впредь Петруша? Где же тут справедливость?
Но возражения эти бесполезны и ни к чему не ведут. Власть командующего районом неограниченная. Вопрос — так ли это? Странность этого приказа объясняется дружбой генерала Стесселя с подполковником Петруша. [147]
Хунхузы перенесли свою деятельность на море, грабят уезжающих из Порт-Артура китайцев, зная, что они заработали у русских много денег. В последнее время китайцы стали усиленно выселяться из Артура, и это отражается на общей жизни — многие остаются без прислуги, так как службу поваров и лакеев несли преимущественно китайцы. Китайские купцы и торгаши распродают свои товары, а скупщики — греки, армяне и прочие сильно подымают цену на товар, купленный ими по очень дешевой цене.
6. Стычки на Зеленых горах
Поручик Злобинский умер сегодня по дороге в госпиталь. Разведка эта не дала нам также никаких положительных сведений о положении и силах неприятеля.
Штаб укрепленного района организовал разведки через китайцев и доверяет вполне этим сведениям; насколько они верны, покажет будущее.
Трудно избавиться от сомнения — не служат ли эти китайцы-разведчики «и нашим, и вашим». В таком случае вернее всего, что нас обманывают. Японцы же получают настолько [148] достоверные сведения, насколько китайцы способны передать им необходимое. Можно смело предполагать, что японцы подготовили себе до войны еще опытных шпионов из среды китайцев; это доказывается массой сигнальщиков, которые при всем старании со стороны наших властей остаются неуловимыми.
Несколько несомненно верных китайцев, ходивших на разведки, казнены японцами, как передают спасшиеся. Предательство со стороны других китайцев. У нас пользуются услугами каждого, кто их предлагает. Но кто он и откуда, этого никто не знает и узнать не старается.
Велосипедная летучая почта, организованная из числа мирных жителей, уже успела оказать большие услуги делу обороны. Всего в этой команде 60 человек, и они постоянно чередуются. Их услуги ценны по быстроте передачи приказов и тем, что солдаты, занимавшиеся разноской приказов, теперь могут нести свою прямую обязанность — службу на фортах и позициях. Самые дальние расстояния, не соединенные телефоном, пробегаются велосипедистами быстрее, чем конным вестовым.
Сообщают, будто вчера же за Ляотешанем японский миноносец наткнулся на мину и погиб.
Сегодня передали нам слух, будто у Голубиной бухты обнаружен погреб с японскими или китайскими орудиями и снарядами. Подобные слухи выплывали уже не раз. Поэтому произвел маленькое дознание — в чем тут дело? Оказывается, что все эти слухи, быть может, и пускаются для ободрения гарнизона, но подкладка их весьма простая.
Когда подполковник Меллер спросил главного артиллериста порта подполковника Тр. и заведующего складами морского ведомства К., где те китайские орудия, снаряды и патроны, о [149] которых он слышал и которых нет в сухопутном арсенале, ему ответили, что таких орудий в складе морского ведомства нет. Один из вахтеров склада, Денисенко, шепнул подполковнику Меллеру, что есть они и там-то, на складе же... И вот подполковник Меллер «обнаружил» и орудия, и китайские пулеметы, и снаряды, и патроны, исправлял, приспособлял, отправлял их на линии обороны — и оказал этим услуги защите крепости. Но... однако, порядки у нас хороши, если приходится «обнаруживать» то, что у нас же на складе!.. И оправдывать слухами о нахождении закопанных орудий.
Сегодня открыли городскую дешевую столовую. Из военных властей присутствовал при этом только комендант крепости генерал-лейтенант Смирнов. Плата за обед и ужин в месяц 18 рублей — очень умеренная.
Джонки изредка приходят из Чифу с разными продуктами, привозят иногда и небольшую почту. Но мытарства, которые приходится испытывать китайцам в Артуре, отбивают у них охоту предпринимать эти опасные экскурсии. Обещанная, ввиду огромного риска, очень скромная награда будто выдается не всем, много таскания по штабам, пока они получат деньги; из одного штаба посылают их в другой, оттуда обратно и т. д.
По китайским сведениям, наши северные войска передвинулись к югу и имели большое сражение, что пока не подтверждено. По слухам японцы устроились в Дальнем, пользуясь всеми удобствами, в саду будто играет музыка, в город будто понаехало много интернациональных дам и т. д. Японские же войска будто отправляются все на север; против нас выдвинут только заслон.
Официальные сведения сообщают о кавалерийской стычке южнее Вафандяна. [150]
7. Выход флота
На рейде протралили путь, причем взорвано много японских мин. Несмотря на всю, казалось бы, бдительность нашу и на усердное ежедневное траление, японцы успевают набросать массу плавучих мин, приносимых к гавани приливом.
Только около 2 часов дня флот снялся с якоря и около 6 часов скрылся за горизонтом.
Вскоре услышали мы с моря канонаду — завязывался бой. С наступлением темноты морская канонада стала слышней — гул орудий как бы приближался. Неужели наш флот отступает?
Около 10 часов вечера флот вернулся и стал на рейде под защиту батарей. Пальба то усиливается, то затихает.
Публика прислушивается с тревогой, следит внимательно за происходящим на рейде. По-видимому, идет минная атака. Не повреждены ли наши суда?
Пришлось наблюдать вблизи чудную, но полную ужаса картину ночной минной атаки. Канонада только что замолкла, когда мы пришли на морской берег. Лучи прожекторов скользят по еле волнующейся морской глади. На море ничего не видно. Но по чему же стреляли?.. Тишина мертвая. Становится тоскливо на душе. Вот что-то мелькнуло — в луче прожектора появилось какое-то, будто облитое серебром судно, другое, третье — это японские миноносцы... Заговорили орудия батарей и судов. Море огня, рев, шипение кругом. Около мчавшихся к нашим судам миноносцев вздымаются столбы воды, снаряды падают в воду. И на миноносцах мелькают огоньки, и они стреляют, и на них рвутся наши снаряды. Трубы на миноносцах покраснели от доведенной до высшей меры топки. Один миноносец вдруг окутался паром — значит, попало в машину!.. Огонь, дым, и вскоре ничего там не видно. Сосредоточенный огонь наших орудий пустил ко дну смельчаков. Другие миноносцы не выдерживают адского огня, поворачивают обратно и, [151] маневрируя зигзагами, ищут спасительную даль. Пальба затихла, и вскоре все замолкло, снова темно, лишь лучи прожекторов скользят по морю, то скрещиваясь, то расходясь в разные стороны — будто щупальца чудовищного спрута, приютившегося среди темнеющих громад береговых скал. Тишина — но нет в ней убаюкивающего покоя: нервы напряжены, глаза впились в тускло освещаемую прожекторами даль — ждут, не появятся ли снова серебристые силуэты с краснеющими трубами, мчащиеся почти на верную гибель... Вот они! Снова ад — ослепляющие снопы огня, выбрасываемые невидимыми орудиями, рев, свист, треск...
Получены известия, что на передовых позициях замечены наступательные движения неприятельских колонн.
Такое возвращение флота — без серьезного боя — никого не радует. Что же будет дальше?
Смешно и грустно: сегодня вышел «Новый край» с восторженной статьей о выходе флота, о надеждах, возлагаемых на него, а он уже снова в гавани, снова на старом месте.
Боже! Сколько было радости, надежд и тревоги, и все напрасно.
Японцы подбрасывают нашим войскам на передовых позициях прокламации, в которых стараются их уверить, что война эта — высшая несправедливость со стороны России, что русское правительство жестоко, во всем неправо, принося в жертву стольких людей, и поэтому японцы приглашают наших солдат сложить оружие и сдаться в плен, обещая обходиться с ними любезно; там наши солдаты могут отдохнуть и т. д.
Некрасивый прием вести войну! [152]
Но странно, что широковещательные воззвания японцев, призывающие наших солдат к непослушанию своему правительству, пока не имели ровно никакого успеха. Солдаты смеются над их хитростью, и только.
8. Начало боев на Зеленых горах
— Все, что вы здесь видите, может быть срыто японскими снарядами, все мы, артиллеристы, можем быть перебиты до единого, но пока у нас останутся штыки в окопах, пехота, до тех пор японцам не взять Артура!
Эта молодая уверенность ободрила меня, часто мучимого сомнениями при виде закулисных неурядиц в делах крепости.
— Не забудьте, что если нас перебьют, то и мы перебьем их немало. Труднее взять крепость, чем защищаться!
На батареях уже устроены перевязочные пункты, есть носилки и все необходимое.
После обеда с другой батареи мы увидали довольно красивую картину. В бухту Тахэ пришли «Новик», канонерки и миноносцы. Японские суда отодвинулись. Подойдя к берегу далее Лунвантанской долины, наши суда начали обстреливать занятый японцами берег. Особенно красива была стрельба с «Бобра» из крупного орудия. В первый момент казалось, что или судно попало на мину, или же в него попал неприятельский снаряд. Судно запарило, скрылось в облаке дыма. Но вскоре [153] мы поняли, что оно стреляло дымным порохом, тогда как остальные суда стреляли бездымным, на них беспрестанно мелькали огненные языки и желтый дымок, скоро уносимый ветром. Мы ожидали, что японские суда — один большой крейсер, бывший китайский броненосец «Чин-Иен» и миноносцы — вступят в бой с нашими, но они оставались все время лишь зрителями.
В это же время солдаты, собравшиеся на бруствере, указали нам, что на Зеленых горах рвется неприятельская шрапнель. Действительно, над местом, где расположены наши передовые позиции, стали появляться белые дымки.
Бои на правом фланге продолжаются. Интересен приказ генерала Стесселя.
«№ 368. Объявляю при сем выписку из телеграммы мне командующего армией генерал-адъютанта Куропаткина: «...Теперь требуется самая упорная и продолжительная оборона Артура, на что мы все вполне надеемся». Генерал-адъютанту Куропаткину я ответил благодарностью и донес, что, зная дух защитников, я уверен, что они превзойдут даже надежды своего любимого командующего армией».
Мне передавали, что генерал Стессель, всегда прежде на запросы генерала Куропаткина, не нужно ли чего доставить в [154] Артур, отвечавший, что ничего не нужно, обратился после падения Кинчжоу через корнета Елкина с просьбой о помощи и получил очень неприятную телеграмму{90}. Генерал Куропаткин будто удивляется, почему понадобилась помощь теперь, когда ее нельзя уже доставить, так как перед ним стоят значительные неприятельские силы. Выписка в приказе будто и есть продолжение депеши, в которой требуется одно — защищать упорно крепость, не рассчитывая на помощь и т. д.
Узнаем, что солдаты на передовых позициях изорвали по скалам одежду, особенно обувь, и нуждаются во многом. Подошв уже нельзя купить в городе. Недостаток и во многом другом, во всем проявляется мало предусмотрительности. Жители начали собирать между собой деньги, покупать и посылать нашим защитникам кто что может: белье, табак, чай, сахар. Решено устроить в городе, за счет города, бесплатные чайные, где солдаты, приходящие по делам с позиций и уходящие на позиции, идущие с работ и на работы, могли бы попить чаю. Там же будут раздаваться им бесплатно папиросы. Мысль симпатичная{91}.
Погода стоит довольно жаркая. [155]
Об адмирале Скрыдлове нет никаких вестей, никто не знает, прибудет ли он к нам или нет. Назначение его командующим флотом было обрадовало всех, но он что-то не поторопился с выездом. И вет — нас отрезали. Миноносец «Лейтенант Бураков» ходил уже несколько раз в Инкоу. Мы ожидали, что Скрыдлов прибудет на нем. В последнее время возникло сомнение — приедет ли он вообще к нам, стремится ли он сюда? Не верим, чтобы он не мог приехать, если бы у него было на то сильное желание. Говорят, что он не ладит с наместником, у них будто есть какие-то личные счеты. Это что-то ужасное, прямо преступное! Подводить в данное время личные счеты, когда интересы Отечества в величайшей опасности!
Мне сообщали на днях, что «Лейтенант Бураков» собирался пойти еще раз в Инкоу, Сеньючен или в другой условный пункт в том же направлении с секретным поручением. Не состоит ли это секретное поручение в том, что он должен принять и доставить сюда Скрыдлова?
Долгое отсутствие миноносца «Лейтенант Бураков» вызывает опасение за его судьбу. Он, оказывается, действительно ушел с официальной почтой и все еще не вернулся. Хотя он и принадлежит к самым быстроходным, но все же его могли окружить большие силы.
По городу разнесся «секрет», что готовится большая внезапная вылазка против японцев. Говорят, рассказал этот «секрет» генерал Фок, восстающий против этой вылазки. Если все «секреты» будут храниться так и впредь, то японцы узнают через китайцев об них раньше, чем мы успеем собраться что-либо сделать.
Многие из жителей уезжают на джонках в Чифу. Удастся ли им прорвать блокаду, неизвестно. [156]
На днях привезли с позиции два трупа — японца и русского. Оказывается, что это часовые передовых постов. Они сперва ранили один другого пулей, потом пошли в штыки и закололи друг друга. Прибежавшие на выстрелы нашли их уже мертвыми. Коротко и ясно: надоело ожидать битвы и сразились между собой. Их привезли на одной двуколке, похоронили в одной могиле. Мир праху вашему, достойные сыны отечества!
Сегодня утром прибыл миноносец «Лейтенант Бураков», привез с собой из Северной армии военного корреспондента Б.Л. Тагеева и адъютанта генерала Стесселя — князя Гантимурова, почту и несколько газет, в том числе «Вестник Маньчжурской армии», издающийся в Ляояне. Адмирал Скрыдлов не прибыл, и нет вестей, чтобы он собирался пробраться к нам. Это неприятно. Значит, нечего на него и рассчитывать. Разве он явится сюда из Владивостока?
Попытки взять обратно Куинсан не удались; японцы укрепились на нем с пулеметами. Атаки велись против этой потерянной нами позиции сильные. Впереди своего 13-го полка пошел на штурм командир, безусловно храбрый князь Мачабелли{92}; сообщают, что и генерал Кондратенко водил некоторые колонны в бой. Но отряды таяли под убийственным огнем пулеметов. И все же можно было еще надеяться овладеть вершиной, если бы генерал Фок не прекратил атаки с левой стороны Куинсана, называя этот штурм напрасной тратой людей. [157]
Все у него напрасная трата людей!.. Но кто же ему велел отдать Куинсан японцам! Впрочем, отдача кажется специальностью этого генерала. Отдал Кинчжоу, отдал Куинсан, отдаст, пожалуй, и Артур!
Зеленые горы вновь в наших руках, но ключ позиции, Куинсан, остался в руках японцев, откуда они могут прекрасно наблюдать за всеми движениями наших войск, за попаданием снарядов и т. д. и т. д.
9. Японцы наступают
Сегодня, будучи вновь на батареях, был свидетелем характерной сцены. Один взвод 6-дюймовых полевых мортир, под командой подпоручика Кальнина с Заредутной батареи, был отправлен на передовые позиции, у Куинсана; сегодня уходит туда же второй взвод под командованием подпоручика Дударова, с Куропаткинского люнета. Дударов вернулся с люнета видимо утомленный и говорил, что замаялся при выборе команды. Что и как, он не успел объяснить, его вызвали из барака по делу. В то время как Дударов собирался вновь войти в офицерский барак, к нему подбегает с виду очень смущенный солдат. Подпоручик остановился и выслушал солдата, который затем побежал от него, по-видимому обрадованный.
У меня мелькнула мысль, что этому солдатику, вероятно, не хотелось сейчас идти в огонь и он нашел себе охотника-заместителя. Нужно было добыть только разрешение на то командира. Его виновато-смущенный вид говорил именно за что-то подобное.
— Чистое горе мне с солдатами, — сказал нам Дударов, как бы отвечая на наши вопросительные взгляды, — всем хотелось бы к Куинсану. Пробовал вызвать охотников — выступают все. Говорил, что не могу же взять всех, что каждый успеет еще не раз побывать под огнем. Ничто не помогает. Выстроил, отсчитал — нет, просятся и другие. Тогда я начал придираться к амуниции, одежде и обуви, находя то у одного, то у другого что-либо [158] в беспорядке, ненадежным. Таким образом, насильно отсортовал. Этот солдатик, который только что приходил, забракован за то, что у него сапоги стоптаны. Так что же вы думаете — успел купить себе пару совершенно новых сапог и пристал-таки, чтобы я его не обидел!.. Пришлось пообещать. Придется кого-нибудь из стариков-запасных оставить насильно, а взять его.
Вот как истомились наши солдаты в ожидании того, что им грозит, — в ожидании кровавого спора. Каждому хотелось бы возможно скорее сразиться с противником, отплатить за нанесенную нам обиду; скорее умереть, если это суждено, чем томиться под гнетом бездействия и неизвестности в то время, когда товарищи дерутся, проливают свою кровь.
Проводили мы этого красивого симпатичного горца, вечно грустного, но фаталистически спокойного, с самыми сердечными пожеланиями успеха и возвращения здоровым{93}.
Одновременно с ним отправился к Куинсану прибывший оттуда утром подпоручик полевой артиллерии (бывший студент Петербургского университета) Соколовский, который описал нам прекрасное состояние духа наших войск там, на передовых позициях, объяснил все значение нашей потери вершины Куинсана. Досадовал на то, что у нас нет даже сносной карты местности, где приходится сражаться.
На картах, имевшихся на батареях, не оказалось ни Зеленых гор, ни Куинсана...
Жители относятся теперь совершенно равнодушно к стрельбе на морском фронте и заняты всецело снабжением сражающихся на передовых позициях всем необходимым. Постоянно получаем самые искренние благодарности наших защитников за присылаемые подарки. Особенно ценное для солдат белье, так как они сильно обносились, двигаясь между скал и кустов. Все женщины города заняты шитьем белья, на которое все жертвуют кто чем может — кто деньгами, а кто материалом.
Городские бесплатные чайные считаются нашими солдатами большим благодеянием. И отдыхают они там, и подкрепляются, освежаются, и, как они сами говорят, усталости как не бывало — идешь снова на работу, на позиции, благословляя добрых людей.
Говорят, что между шаландами, прибуксированными японцами и расстрелянными нашими батареями, оказалась и та, на которой отправились в Чифу наши военные корреспонденты господа Тагеев и Купчинский. На ней будто нашли частные письма, отправленные с ними отсюда. Уехавший раньше корреспондент «Русского слова» М.Ф. Черниховский прибыл благополучно в Чифу и выехал оттуда на пассажирском пароходе в Инкоу.
Нас постигло новое несчастье. Высланные вечером в бухту Тахэ три миноносца: «Лейтенант Бураков» (совершивший несколько удачных рейсов в Инкоу и удачно ушедший в последний раз от погони), «Боевой» и «Грозящий», дежурившие в бухте, были атакованы японцами, причем «Лейтенант Бураков» поврежден так сильно, что нет никакой надежды на его спасение, «Боевой» получил серьезное повреждение, но приведен в гавань уцелевшим «Грозящим». Благодаря туману и темноте японские миноноски или даже минные катера пробрались к ним вдоль берега, зашли им в тыл и выпустили по ним мины. Когда эти миноноски проходили вдоль берега, с них, говорят, был слышен довольно громкий русский говор — русская ругань, этим японцы обманули часовых. Но это не оправдание — ясно, что бдительность у нас плоха. После катастрофы произошла сумятица, и даже ближайшие батареи не могли расстрелять нападавших, из опасений поражать своих, тем более что не знали, что именно случилось. На миноносцах 4 убитых и несколько раненых. Особенно жалеем мы о гибели «Лейтенанта Буракова» — одного из наших лучших миноносцев, оказывавшего нам столь важные услуги. Где тонко, там и рвется.
Из Северной армии прибыл штабс-капитан Кичеев и привез с собой 1500 вытяжных артиллерийских трубок, которых у нас мало. Его принял за огромное вознаграждение французский пароход из Инкоу, подвез его против Артура и спустил на вельботе чуть ли не на 60 миль расстояния от берега. Счастье помогло, и офицер со своим вестовым добрался благополучно до берега. Он будто просил дать ему больше трубок, но ему в этом отказали, не надеясь на то, что ему удастся пробраться благополучно в крепость. Удастся ли нам получить еще что-нибудь из Северной армии — сомнительно, так как японцы усилили блокаду с моря и расстреляли уже не одну китайскую джонку, идущую в Артур. Кичеев рассказывал, что в Ляояне — бесшабашное пьянство.
На позициях японцы все это время только укреплялись, отстреливаясь только ружьями и пулеметами. На наш артиллерийский [161] огонь они не отвечают. Вокруг Куинсана устроили проволочные заграждения и впереди них протянули проволоку, увешанную пустыми жестянками из-под консервов, чтобы этим предупредить могущее быть внезапное ночное нападение. Все попытки наших смельчаков остаются пока без особых результатов — Куинсан находится все еще в руках японцев.
Рассказывают, что японцы сламывают китайские деревушки, для того чтобы бревнами и брусьями, добытыми этим путем, укрепить занятые позиции. Так как китайцы строят свои фанзы из камня и глины, то лесного материала в них очень мало. Но и подвозить из Дальнего этот материал по горным тропинкам немыслимо.
Объезжал, сегодня батареи нашего сухопутного фронта. Все зеленеет и от всего веет такой мирной жизнью, что трудно себе представить, что в этих оврагах, на этих склонах и кручах, на этих батареях и редутах в недалеком будущем должны произойти кровопролитные сражения, леденящие сердце сцены.
Быть может, неприятелю не удастся прорвать наши передовые позиции, не удастся подойти к крепости раньше, чем к нам подоспеет помощь и выручка{95}.
В последнее время упорядочена перевозка раненых с передовых позиций. Их привозят на рикшах, на извозчиках, которые предложили добровольно свои услуги, а главное, организована перевозка раненых на двух велосипедах, скрепленных между собой разборной рамой. Это самое удобное и самое быстрое передвижение... Велосипеды катятся легко, не производят мучительного для раненых трясения. Сдавши раненого, велосипедисты разбирают соединительную раму и мчатся снова на позиции. На перенесение же раненых на носилках до железной дороги требуется много людей, на обозных же двуколках и в санитарных фургонах раненые испытывают страшные мучения, пока их везут по горным дорогам. Эти фургоны — что-то ужасное, скорее орудия пытки, чем облегчение страданий.
Во время морской перестрелки наши суда нанесли, как сообщают, повреждения японской канонерке и крейсеру «Ицу-кисима». В то же время крейсер «Чиода» нарвался на мину, но оправился — должно быть, подвел пластырь — и ушел к Дальнему.
Сегодня идет бой с половины четвертого утра. Отдаленный грохот пушек не умолкает. Иногда стреляют только залпами. Страшно подумать, какие адские орудия, какие сокрушительные снаряды придуманы лишь для того, чтобы истребить как можно больше людей — этих хлипких, хрупких созданий!..
А зловещий рокот там, за горами, все еще не смолкает — рычит как голодный зверь. Удастся ли нашим удальцам удержать его вдали от нас или же этот молох войны разинет свою ненасытную пасть и на нас? Это вопросы, которые не хотелось бы ни задавать себе, ни решать, но они возникают сами собой, когда слушаешь отвратительный рокот беспрерывной канонады, и надоедливо сверлят твой мозг... Хотелось бы лучше убаюкивать себя надеждой — авось минет нас эта горькая чаша!
При возвращении в гавань «Баян» наскочил на японскую мину. Говорят, работы по исправлению хватит на месяц; его ввели в док.
— Я бы желал умереть такой смертью, — воскликнул капитан, — совершивши так много, можно и умереть! Это идеальная смерть для артиллериста!..
Наши войска отступают к ближайшей линии позиций. Правый фланг отошел к Дагушаню и Сяогушаню, левый — к Волчьим горам. Разрушены железнодорожный путь и мосты, но трудно поверить, чтобы разрушение это, совершавшееся во время боя спешно, было сделано основательно.
Значит, японцы придвинулись к нам еще ближе. Наши надежды — желания удержать их вдали от крепости — теряют все более под собой почву. Главной причиной отступлений считают все тот же Куинсан, который, находясь в руках японцев, был наилучшим пунктом наблюдения для корректировки стрельбы и т. д. — словом, пункт, царящий над Зелеными горами. Отступление произошло довольно торжественно, местами войска проходили позиции с музыкой. Невольно бросается в глаза привычка некоторых из начальствующих лиц отступать первыми, хотя их распоряжения нужны более всего в арьергарде. Так, например, командир участка на правом фланге полковник Семенов отступил впереди войск, идущих с музыкой{96}, в тылу же в это время произошло замешательство, последствием чего были напрасные жертвы. С трудом, почти чудом, удалось спасти там наши тяжелые мортиры.
Вышедший вчера на подмогу береговым судам броненосец «Ретвизан» попал несколькими снарядами на вершину Куинсана, где находился японский штаб. Там появились носилки с ранеными. [164]
10. Отступление в крепость
Тут сказались все пагубные последствия нашего преступного легкомыслия. В самом начале войны на основании опытов китайского похода 1900 года были исписаны целые страницы газет о том, что не следует допускать посева гаоляна на Квантуне и в Маньчжурии, в тех местах, где может произойти бой. Были даже распоряжения высших военных властей, воспрещающие этот посев. Тем не менее вокруг железной дороги и всюду на Квантуне был посеян гаолян. Солдаты начали было косить его на фураж, гражданский комиссар приказал, чтобы заблаговременно скосили весь гаолян там, где он может способствовать укрытию неприятеля, но этому воспротивился генерал Стессель, что можно видеть из его приказа:
«№ 344 (4/17 июня). Косьба войсками засеянных полей допускается только в непосредственной близости неприятеля, т. е. там, где иначе посевы могут попасть в его руки, а владельцы полей разбежались. В остальных же местах косьба хлеба воспрещается».«№ 360 (исправленный 361 от 10/23 июня). Гражданскому комиссару запретить китайскому населению косить на корню свой еще неспелый хлеб».
И вот — мы уже пожинаем плоды этих распоряжений{99}. Японцы, пользуясь гаоляном, шли, так сказать, на плечах наших отступающих войск вплоть до Волчьих гор и взяли эти горы приступом, не давая нашим укрепиться. Из гаоляна не [165] было возможности выбить их ни ружейным, ни артиллерийским огнем, потому что их не было видно в гаоляне; они же поражают наших на выбор{100}.
Наши войска были лишены артиллерийского прикрытия, в то время когда японская легкая артиллерия устанавливалась в том же гаоляне и осыпала наши позиции убийственным огнем. Наши войска стойко держались, но непосильная борьба с невидимым врагом заставила их отойти к крепости. Во время перехода по открытой местности японцы расстреливали их почти безнаказанно{101}. [166]
Генерал Фок, начальник левого фланга, разумеется, был уже в крепости. Сообщают, что еще в то время, как Кондратенко держался на Зеленых горах, Фок прислал ему записку: «Я отступаю. Делайте, что хотите»...
Батареи сухопутного фронта открыли огонь по неприятелю. Наши суда стреляют по расположению неприятеля перекидным огнем. Наши передовые позиции в данное время: на правом фланге Дагушань и Сяогушань, на левом — Угловые горы, а в центре только несколько выдвинутых вперед редутов.
Все надежды удержать неприятеля вдали от крепости рухнули; наступила тесная осада и можно ожидать бомбардировку. Заметна подавленность настроения жителей. Кто может, собирается попытать счастья — уехать на джонках в Чифу.
Выход эскадры 10-го дня. [167]