Шестьдесят дней в Гренобле
Тур, Вьерзон, Бурж. Ночь была мучительной. В вагоне ни света, ни отопления. Окна белы от изморози. Уснув, товарищи то и дело просыпались от холода. Притопывали ногами, чтобы хоть чуточку согреться. Рассвет застает нас в Сенкэзе, (департамент Ньевр), где наш состав целый час держат на запасном пути. Перепрыгиваем через ограду и бежим выпить по чашке кофе с ромом. Цена — три франка (наше шестидневное жалованье). Все ругают спекулянтов, за счет солдат набивающих свои карманы.
Одиннадцать часов. Мулен. Снова длинная стоянка. Мы выходим из вагона, и тут среди солдат я встречаю некоего Пари, в прошлом железнодорожника из Шалона, распространителя «Рюсси д'ожурдюи». Стоя около локомотивного депо, он мне подробно рассказывает, в чем состоит работа кочегара. Пари затевает разговор с каким-то железнодорожником, недавно кончившим смену. «Отработал тринадцать часов подряд, это многовато...»
Поезд трогается, а мы продолжаем говорить о труде железнодорожников; Пари объясняет мне различные сигналы, рассказывает об ответственности железнодорожной администрации за катастрофу в Ланьи.
Опять часовая стоянка в Сен-Жермен-де-Фоссе. Вдруг я замечаю на платформе в группе солдат из роты продовольственного снабжения знакомое лицо. Никакого сомнения — это пекарь из кооператива «Фратернель» в Аллюэне. Он рассказывает мне о тяжелом положении военных пекарей; его подразделение направляется [149] в Марсель. Короткая, но воодушевляющая беседа; еще один стойкий товарищ...
Роанн... В полночь прибываем в Лион. Перекусываем в военной столовой. Застаем тут подразделение нашего же полка, которое прошлой осенью перевели из Лаваля в Аррас, теперь оно направляется в Гренобль. Встретился здесь с хорошим товарищем по Курбевуа. Он интересуется подробностями нашего поведения в палате. «Фажон держался молодцом!», — говорит он с гордостью коммуниста, довольного «своим депутатом». Мы выпили по рюмке и пошли спать в казарму, заполненную солдатами всех родов войск. Тут же группа юношей в штатском, говорящих на польском языке. Большинство направляется в Марсель. Уж не посылают ли их тоже в Сирию? Ночью у одного товарища украли бумажник, в котором было 250 франков и военное удостоверение.
В девять часов отправляемся в путь, начинается последний этап путешествия. Впереди Гренобль. Погода хорошая. Мои попутчики, среди которых многие родом из департаментов Нор и Марна, впервые в жизни видят Альпы, это их первая встреча с горами вообще. «Ну и красота! До чего же здорово!» Они не находят слов, чтобы выразить свое восхищение. Выглянувшее и уже пригревающее солнце, панорама Гренобля, как бы увенчанного горами, конец двухсуточного путешествия — все это вместе делает наше прибытие радостным.
Первое разочарование ждало нас в казарме: горячей пищи еще нет, нам выдают по баночке сардин, паштета, вино отсутствует. Второе разочарование — осмотр ранцев, который тянется больше двух часов, причем здешние офицеры производят впечатление куда более придирчивых, чем в Лавале. Только к вечеру мы получили горячую пищу, после чего нам выдали немного соломы для ночлега.
Три дня не читал газет. Поэтому после осмотра я побежал искать газетный киоск. Мне повезло — [150] там оказалось три последних номера «Эпок». Главная тема — окончание войны в Финляндии. Сообщается, что Советский Союз предложил мир при условии, что Финляндия уступает часть Карельского перешейка с городом Выборг и другие территории.
Согласно официальным данным, союзники предоставили Финляндии 405 самолетов, 916 артиллерийских орудий, 2300 тысяч снарядов, 5 тысяч ручных и 124 станковых пулемета, 150 противотанковых ружей, 450 тысяч гранат, 1050 морских мин, 10 тысяч противотанковых мин, 50–60 миллионов боевых патронов.
Статья де Кериллиса в двух номерах «Эпок» сплошь вымарана цензурой. В третьем номере по поводу завершения конфликта в Финляндии он пишет следующее:
«Во Франции и Англии разочарование будет весьма глубоким и горестным, поскольку общественное мнение этих стран относилось к судьбе финского народа с таким пламенным сочувствием, что даже потеряло способность реально смотреть на вещи. Только мы, в «Эпок», проявили тревогу и сдержанность в отношении этого бездумного энтузиазма, только мы ни словом, ни делом не подогревали его, ибо отдавали себе отчет в том, с какими практическими трудностями связана любая попытка помочь финнам... Известная часть прессы отвечала нам потоками брани. И порой даже вставал вопрос: уж не стремятся ли тайные силы испытать благоразумие правительств Парижа и Лондона иди же накалить до предела общественное мнение западных стран, чтобы нанести им затем тяжкий психологический удар?»
В другом сообщении, говорится, что Чемберлен заявил в палате общин, что по соглашению с французским правительством в настоящее время Белая книга о состоявшихся в августе англо-франко-советских военных переговорах опубликована не будет.
Значит, черт подери, они по-прежнему намерены скрывать, что Советский Союз вносил практические предложения в целях заключения военного союза с Францией и Англией и, лишь после того как они отклонили эти предложения, Москва согласилась подписать с Германией договор о ненападении. Ничего, потерпим — настанет день, и мир узнает правду. [151]
Первый воскресный день в Гренобле.
С несколькими товарищами по канатной дороге поднялись в горы, откуда открывается изумительная панорама города. Погода стояла ясная, и взору открывались снежные вершины Альп. Если бы не множество людей в военной форме, можно было бы подумать, что это обычное мирное воскресенье: повсюду полно гуляющих, резвятся ребятишки, кафе переполнены.
Газеты сообщают, что последние дни отмечены ростом дипломатической активности. Сообщается, что в Москву направилась финская делегация. Риббентроп находится в Риме, а Уэллес ведет переговоры с Полем Рейно. Франко-английская военная делегация прибыла в Анкару. В Париже и Токио открываются франко-японские переговоры.
Читал также, что за тенденциозные надписи на стенах домов в городе Руане рабочий Эли приговорен к пяти годам тюрьмы и к денежному штрафу.
После прибытия в Гренобль нас временно разместили в Бастионе VII, где мы и находимся в ожидании, когда наш батальон будет полностью укомплектован за счет пополнения, прибывающего из различных сборных пунктов инженерных войск. Днем убиваем время кто как может.
«Эвр» сообщает, что внутри финского правительства существуют серьезные разногласия: маршал Маннергейм является сторонником сопротивления во что бы то ни стало, тогда как группа Паасикиви, одного из участников московских переговоров, склоняется к примирению. Финские события сильно взбудоражили парламентские круги: Блюм, Лоран, Фроссар и Тиксье-Виньянкур решили сделать запрос правительству.
Погода испортилась. Льет дождь. Утром — в наряде, во вторую половину дня рота направляется на [152] военный стадион. Кто играет в футбол, кто собирает цветы или сидит напротив в бистро. Все стараются чем-то заполнить эти долгие часы.
Пресса неистовствует против Швеции, Норвегии и Дании за их «пассивность и отказ присоединиться к союзникам в оказании помощи Финляндии».
Меня назначили ответственным за многочисленный инструментарий, предназначенный для работ, которые рота будет вести вне города (кажется, прокладка Дороги). Я немедленно приступил к делу — праздность меня угнетает.
Вечером пришли парижские газеты, и мы узнали о «заключении мирного договора между Финляндией и Россией». В ответ на запрос депутатов палаты Даладье заявил, что Франция занимает первое место по размерам помощи, оказанной Финляндии. При этом он добавил: «В соответствии с резолюциями, принятыми 5 февраля Верховным межсоюзническим советом, мы решили направить туда также и живую силу. К 26 февраля были снаряжены тысячи специально экипированных солдат и в двух крупных портах стояли наготове два транспортных судна...» Однако, добавил премьер-министр, военное вмешательство могло бы произойти лишь в том случае, если бы об этом официально попросила сама Финляндия. «Почему необходимо было это обращение к нам со стороны Финляндии? Потому что правительства Швеции и Норвегии препятствовали, тому, чтобы союзнические войска проходили через их территории». Даладье потребовал отложить дебаты до вторника, 19 марта.
Несколько дней назад англичане задержали и направили на британские контрольные базы вышедшие из Роттердама итальянские суда, груженные немецким углем. Италия заявила официальный протест. Вчера Чемберлен сообщил, что итальянские суда отпущены: «То, что могло бы послужить поводом для конфликта, благодаря здравому смыслу и доброй воле было улажено». Участник переговоров в Мюнхене не хочет причинить [153] никаких огорчений Муссолини, союзнику Гитлера.
Читал также, что в парижских пригородах вновь произведены массовые облавы на рабочих-коммунистов. Арестовано 26 человек.
Часть дня занимался учетом многочисленного инструментария, который рота должна взять с собой при отъезде.
Начал приводить в порядок свой дневник, ибо последний раз сделал подробную запись за два дня до отъезда из Лаваля и с тех пор вносил лишь краткие заметки в записную книжку.
Встретил здесь еще одного коммуниста. Он служит в 4-м саперном полку, совсем рядом с нами. Рассказал мне, что днем, будучи в клубе казармы, он слышал сообщение о том, что военные действия между СССР и Финляндией прекращены. При этом известии многие солдаты захлопали в ладоши. Мы договорились поддерживать контакты.
С утра проверка противогазов в специально оборудованном помещении; днем продолжал инвентаризацию инстументария.
Несмотря на обещание быть экономнее, данное мною Андрэа, купил полный комплект сегодняшних газет. Основное, что бросается в глаза: окончание советско-финляндского конфликта вызвало оживленную реакцию в палате, а сенат принял решение провести закрытое заседание. По мнению Леона Блюма («Попюлер»), заключение договора означает «провал Сталина и в то же время поражение союзников».
Автор передовой Аатьи в «Журналь» считает, что, «не придя на помощь Финляндии, мы доказали свою несостоятельность», и резко критикует «робость и безынициативность в ведении войны». [154]
Фернан Лоран в «Жур» не скрывает своей ярости:
«Войну можно ускорить лишь принятием смелых и твердых решений. Франция на это способна. Возможность для этого ей представлялась. Она ее упустила. Будет ли так повторяться и впредь? Неужели мы и в дальнейшем будем вести войну упущенных возможностей? Вот вопрос, который палата должна задать правительству, если оно не проявит воли, которой ждут от него армия и страна».
Де Кериллис в «Эпок» упрекает правительства Англии и Франции в том, что они не сумели сделать выбор между двумя возможными политическими курсами:
«Либо полностью устраниться от войны, развернувшейся вне пределов их стран и ставшей лишь эпизодом русско-германского антагонизма, что стало совершенно очевидно после утраты независимости Прибалтийскими странами, либо во имя священных принципов Лиги Наций немедленно бросить все свои силы против захватчика. Они этого сделать не сумели. Они проявили моральное участие, не предприняв при этом эффективных действий. Они позволили разбушеваться в Англии и Франции мощной волне безотчетного сентиментализма, который ввергает их сегодня в пучину разочарований...»
Фроссар в «Жюстис» пишет, что «надо по меньшей мере иметь мужество признать, что союзникам нанесен весьма тяжкий удар» и что «общественное мнение никогда не было так сильно встревожено». В его реакции слышатся ноты гнева и боли.
«Энтрансижан» в свою очередь придерживается мнения, что «вчерашний день принес тяжелое поражение союзникам и, уж во всяком случае, их дипломатии».
«Эвр» считает, что «скрывать бесполезно: страшная развязка финской драмы является для нас жестоким ударом».
Швеции и Норвегии достается за то, что они «погубили» Финляндию. И наиболее яростными их хулителями выступают как раз те люди, которые были самыми рьяными мюнхенцами, предали Чехословакию, [155] вместо того чтобы совместно с Советским Союзом ее защищать{45}, и допустили у нас под боком разгром Испанской республики!
Чтобы порадовать солдата, требуется немного: для меня достаточно было того, что я закончил учет инструментария и днем помылся под горячим душем, впервые после отъезда из Лаваля; это было тем более приятно, что в Бастионе VII нас более ста человек спит прямо на соломе. В казарме мы стараемся быть как можно меньше, но чем себя занять после ужина? В этот час многочисленные бистро вокруг расположения 4-го саперного полка переполнены. Официантки сбиваются с ног, посетители в зеленых униформах ведут себя с ними очень фамильярно. Некоторые дают отпор, а иные назначают рандеву особенно настойчивым кавалерам.
Вечером вместе с Пари и еще одним товарищем прошлись по грязной улочке вдоль Изеры, которая с шумом катит здесь свои мутные воды; улочка эта как будто так и просится под перо Золя. Зашли в кафе; снаружи казалось, что там абсолютно темно. Едкий запах — смесь сырости, пота, прогорклого жира — ударил нам в нос у самого порога. Тощая женщина лет [156] тридцати налила в пыльные стаканы дешевого красного вина и подала нам. «Мои гости ушли, — сказала она, — а я, как видите...» В полумраке трущобы она сняла платье, прилипшее к ее костлявому телу. Нас было всего трое. Пари шепнул мне на ухо: «Боже, до чего доводит человека голод!»
Мы буквально задыхались. Пари заплатил за три порции, и мы вышли. Вдохнув холодный вечерний воздух, мы сразу почувствовали облегчение.
Шагов через десять мы увидели ярче освещенное и более чистое кафе и решили зайти туда. В зале, сером от табачного дыма, за столиками сидело человек 20–25 солдат. Нас обслужила приветливая официантка, говорившая с сильным итальянским акцентом. Тоненькая перегородка отделяла бистро от кухни, где стояла кровать. Вошел прилично одетый и весьма респектабельный на вид мужчина лет пятидесяти. Девица облобызала его и отдала ему свой дневной заработок: сутенер пришел за выручкой. «Всего-то?» — спросил он. Она опять словно прилипла к его губам, но он оттолкнул ее и вышел. Мы вышли следом за ним и успели заметить, как этот эксплуататор заскочил в другое бистро, откуда доносились приглушенные звуки аккордеона.
С нас было довольно того, что мы видели. Мы вернулись в казарму. Свет повсюду был уже выключен. Какой-то малый допевал песенку «Кабанон». Это действовало освежающе...
Я не решался писать об этом «выходе», но в конечном-то счете во время войны, когда никто не заботится о том, чтобы чем-то занять стольких мужчин, оторванных от своих семей, от привычного дела, случается и такое.
Прочитал сегодня статью в «Тан». Газета крупных промышленников анализирует последствия событий в Финляндии. «Возникает двоякая опасность: во-первых, усиление коммунистической пропаганды и, во-вторых, упадок духа, почти с фатальной неизбежностью порождаемый политикой бездействия... Компартия, которая легально больше не существует, действует тем не менее куда более активно, чем это многие себе представляют... Кроме того, необходимо бороться с унынием, а [157] оно может наступить в результате нашего явного провала в Скандинавских странах, на левом фланге нашего боевого фронта».
Второе воскресенье в Гренобле.
Нашей маленькой группой — три коммуниста — мы поднялись сегодня на вершину Жалла. Подышали свежим воздухом, а на обратном пути посетили Дворец правосудия, где полюбовались старинными потолками с их изумительной деревянной скульптурой XV века.
Во время прогулки каждый из нас поделился с остальными тем, что слышал в казарме. Одни считают, что война продлится еще долго, другие — что она может кончиться так же внезапно, как в Финляндии. В этом смысле совершенно очевидна вредоносная роль прессы: позавчера один капрал, имея в виду профинляндскую кампанию в печати, прямо сказал своим солдатам: «Да, здорово они морочили нам голову: по-ихнему, выходило, что русские каждый день теряли по сорок танков и сорок самолетов!»
Вечером читал «Эвр». Крупными буквами напечатано: «Что такое военное правительство? Председатель и министры». Понимать надо в том смысле, что именно этого нам и не хватает. В политических кругах явное беспокойство: шестьдесят сенаторов воздержались от голосования вотума доверия правительству. Поговаривают о предстоящей смене кабинета, и на парламентском горизонте явно собирается гроза.
Ровно в полдень мы на грузовике выехали из Гренобля на наше новое место — Вореп, маленький населенный пункт, всего две тысячи жителей, в восемнадцати километрах от Гренобля. Третья рота, в которую я зачислен, расквартирована в бывшем помещении текстильной фабрики, пустующем с 1936 года. Во вторую [158] половину дня мы были свободны и смогли осмотреть городок, раскинувшийся по горному склону. Общий вид очень симпатичный, и люди приветливые, гостеприимные. Здесь расположены три роты, всего четыреста человек, но вскоре должно прибыть пополнение.
Газеты печатают статью из «Эндепанданс бельж», по мнению которой «немецкому влиянию в Прибалтике за пределами Мемеля отныне положен конец. Установилось совсем иное соотношение сил. Московский договор — это последний отголосок капитуляции Германии перед кремлевскими руководителями в августе) 1939 года». Сообщают также, что завтра состоится закрытое заседание палаты.
Командир роты лейтенант Бурбуссон назначил меня кладовщиком на склад, который размещен в одной из бывших фабричных пристроек, где мы спим.
Сегодня лейтенант заходил ко мне. Образцовым порядком на складе я заслужил его доверие. Теперь склад полностью в моем распоряжении. Слово за слово разговор перешел на политику: «Меня не интересуют убеждения моих солдат, — сказал он. — Я уверен, что каждая партия желает счастья для большинства; идеал у всех одинаков, разногласия возникают тогда, когда речь заходит о средствах его достижения. — Потом он добавил: — Люблю людей настоящих, с характером, и не терплю подхалимов».
Бурбуссон работал столяром в Воклюзе. Кто он — радикал или социалист, как большинство в этом департаменте? Во всяком случае, наверняка либеральный республиканец. И он, безусловно, совершенно другой тип офицера, не то что командир 2-го саперного полка в Лавале, бывший следователь и приверженец «Аксьон франсэз».
Репрессии продолжаются. Новые аресты в пригороде: арестованы бывший секретарь секции ФКП в Леваллуа Альбер Юссон, около двадцати молодых коммунисток и членов Союза французских девушек в Обервилье. [159]
Здесь, в Ворепе, строгая дисциплина, потому что считается, что мы на переднем крае. В одном из домов, откуда выехали жители, установлен пост военной полиции; введено круглосуточное патрулирование. После девяти вечера все кафе закрыты.
Сегодня продолжал инвентаризацию склада и завел книгу приема и выдачи, из которой сразу видно, что имеется на складе.
Из газет узнал, что в Москве ратифицирован мирный договор между СССР и Финляндией. Узнал также об аресте тридцати трех коммунистов в Туре, Вильжюифе, Альфорвиле, Л'Э-ле-Роз и Монбельяре.
В 3-й роте около ста человек — выходцы с севера, востока и с юга. Люди все очень разные, но отношения между ними самые братские, и до сих пор не было ни единой ссоры. Солдаты, назначенные в качестве поваров, почтарей, писарей, подобраны Бурбуссоном с учетом их способностей, а не просто «по блату». Да и они не считают себя «министрами», как это было кое с кем в Лавале. Командир роты знает своих подчиненных и умеет каждого поставить на соответствующее место.
В сегодняшних газетах вычитал много интересного, и у меня есть время остановиться на этом подробно.
После вчерашнего закрытого заседания палаты, на котором стоял вопрос о вотуме доверия правительству, кабинет Даладье получил всего 239 голосов. 300 депутатов от голосования воздержались, и правительство подало в отставку.
Отвечая в сенате на запрос Ребеля, министр внутренних дел Сарро огласил список «трофеев»:
«Правительство распустило 300 муниципальных советов, 2778 коммунистических избранников лишены своих мандатов, применены различные санкции в отношении 443 служащих и чиновников, закрыты газеты и типографии, распущено 650 профсоюзов, вынесено 8 тысяч приговоров. Такова работа, проделанная правительством. [160]
И к сожалению, — добавил он, — несмотря на все эти репрессивные меры, коммунизм не ликвидирован».
Вчера началось слушание дела сорока четырех депутатов-коммунистов. Из отчета в «Эпок» и «Эвр» видно, что обвиняемые и их защитники явно возобладали над обвинителями. Зеваэс и Виллар потребовали вызова в суд Даладье, Эррио, Боннэ и Кэя. Последние, сославшись на закон 1812 года, запрещающий министрам давать показания в суде, отказались от явки. Тогда Виллар разоблачил нападки, которым вопреки презумпции невиновности подвергаются подсудимые, как беспрецедентное для Франции посягательство исполнительной власти на власть судебную, и добавил: «При этом следует также иметь в виду, что Эдуард Даладье в качестве председателя партии радикал-социалистов с 1935 года участвовал вместе с коммунистами в Народном объединении и до сентября 1939 года, по всей видимости, не считал принадлежность компартии к III Интернационалу (устав и программу которого, принятые в 1928 году, он не мог не знать) препятствием для сотрудничества с ними не только в национальной жизни и парламенте, но даже во французском правительстве, куда коммунисты были приглашены наряду с господином Даладье».
Что касается обвиняемых, то по поводу допроса с целью установления их личности «Эпок» пишет следующее:
«Они горячо выступают против обвинителей, которые отказываются чем-либо мотивировать свои обвинения. Барель, Демюзуа, Рено Жан, Флоримон Бонт, Пети, Ларепп, Фажон (в форме старшего сержанта), Корнавэн, Мартель по очереди встают и выражают свое возмущение. Некоторые из них обладают незаурядным ораторским талантом и умеют выступать перед аудиторией, ибо не раз это делали на многочисленных народных митингах. Все они настаивают на своем патриотизме: они ветераны войны, сыновья многих из них находятся сейчас на фронте. Как же после этого осмеливаются обвинять их в измене? Таков лейтмотив речей, в которых они излагают свое кредо и вместе с тем клеймят политику Даладье и Боннэ. Они говорят о Мюнхене, преданной Чехословакии, о советско-германском договоре о ненападении...» [161]
Эта цитата из «Эпок» подтверждается отчетом а «Эвр»:
«Выступают Рено Жан, Флоримон Бонт, Демюзуа, Кост и другие; они подчеркивают, что являются французскими патриотами, ветеранами прошлой войны; один даже говорит о том, что отец его сражался в 1870 году под командованием генерала Фэдерба, а сам он участник сражения на Марне, боев за Кран, за форт Помпель, что сыновья его находятся на передовой. Все они горячо, резко и энергично протестуют против того, что в их отсутствие Даладье с парламентской трибуны назвал их предателями. На Фажоне военная форма. Он заявляет: «Я старший сержант. Моя обязанность учить солдат служению своему отечеству. Между тем они в любой газете могут прочитать, что я являюсь предателем. Впрочем, это не так страшно, ибо не только солдаты, но и офицеры после нескольких недель общения со мной уже не верят в подобную клевету. Но нам, господа, необходимо объясниться с вами — нашими обвинителями. Вот почему я присоединяюсь к требованию моих товарищей, чтобы в суд в качестве свидетелей были вызваны Эдуард Даладье и Жорж Боннэ». Однако трибунал вторично выносит решение о невозможности выслушать показания этих высокопоставленных особ».
Ясное дело: судьи просто боятся, что в Париже произойдет то же самое, что было в Лейпциге, где обвиняемый коммунист Димитров привел в полнейшее замешательство и совершенно подавил своего обвинителя гитлеровца Геринга.
О суде над депутатами-коммунистами мы говорили вчера на складе; наша маленькая группа решила, что, пока идет процесс, каждый из нас будет ежедневно покупать две разные газеты, с тем чтобы по вечерам мы могли бы сообща обсудить обстановку, а на другой день разъяснить ее тем из унтер-офицеров и солдат, которых мы лучше знаем.
Поль Рейно сформировал новый кабинет, в нем на три министра и на одиннадцать статс-секретарей больше, чем в прошлом. За бортом остались несколько [162] радикалов, в том числе Жорж Боннэ. Социалисты получают три министерских портфеля и три портфеля статс-секретаря. Пресса представляет новый кабинет как «правительство национального единства».
Наиболее интересный отчёт о втором дне процесса напечатала Мадлена Жакоб из «Эвр». Зеваэс и Виллар категорически возражали против того, чтобы суд продолжался при закрытых дверях. Зеваэс подробно доказывал, что «ни закон, ни юриспруденция, ни история не оправдывают этого. Вы требуете закрытого процесса, потому что боитесь отклика, какой могут иметь некоторые из сделанных здесь заявлений, боитесь, как бы это судилище не превратилось для подсудимых в трибуну. Неужели вас настолько пугает коммунистическая программа, что вы готовы отступить перед своей же собственной затеей? Закрытый процесс — это свидетельство вашего собственного бессилия что-либо доказать, закрытый процесс — это банкротство обвинения».
Марсель Виллар выступил не менее энергично:
«Процесс при.закрытых дверях был бы весьма удобен — сформулировать общественные лозунги и принципы общественной морали еще недостаточно. Эти тридцать французских граждан, тридцать депутатов, представляющих миллионы избирателей, то есть четыре-пять миллионов французов, находятся в изоляции уже более полугода. Судить их при закрытых дверях — значит идти наперекор самому духу республиканской конституции. Даже в эпоху монархии, даже в годы Империи политические процессы проводились открыто. Только у Гитлера вы найдете правосудие с кляпом во рту. Лейпцигский процесс о поджоге рейхстага и тот проходил публично, и Димитров имел возможность обвинять своих обвинителей».
Но как убедительно подчеркивает Мадлена Жакоб, из отчета которой цензура вымарала шестьдесят пять строк, «создается явное впечатление, что все его (Виллара. — Ф. Г.) ссылки на историю ничуть не изменят окончательного решения военного трибунала».
Сразу же после того, как двери суда были закрыты, уже на третьем заседании, произошел острый инцидент. В копии письма на имя Эррио — оно фигурирует в качестве одного из документов обвинения — оказалась опущенной одна важная фраза, а кроме того, в копии [163] вместо точки с запятой в двух случаях в конце фразы стоит восклицательный знак, что, по мнению защиты, лишает этот документ характера письма и придает ему характер манифеста. Защита заявляет ходатайства, но они автоматически отклоняются. Карикатура на правосудие или, вернее, классовый суд, для которого все средства хороши; машина осуждения или, по смелой характеристике Мадлены Жакоб, «суды, созданные наспех в интересах войны».
Но зато какую силу представляют обвиняемые! Лишенные своих депутатских полномочий, не имея газет, подвергаясь систематической травле в печати и по радио, находясь в тюрьме как уголовные преступники, они не дрогнули. Более того, ни Даладье, ни Боннэ не осмелились встретиться с ними лицом к лицу, и по приказу правительства их не решаются судить открыто.
Наша маленькая коммунистическая группа гордится своими товарищами. Вчера мы пустили по рукам четыре номера «Эвр». По сравнению с мужеством заключенных это немного, но каждый делает то, что в его силах.
Перед отъездом из Лаваля нам говорили, что мы едем строить дорогу в окрестностях Гренобля. Прошло уже почти две недели, но ничего еще не начиналось. Каждый занимается чем попало, некоторые ходят собирать валежник.
Единственное, что можно вычитать в сегодняшних газетах о процессе, — это то, что защита выступила против передачи правительству некоторых документов судебного следствия. Но все происходит при закрытых дверях, а это благоприятствует произволу, нарушению закона, всевозможным злоупотреблениям.
Кабинет Поля Рейно встречен палатой весьма прохладно: 258 голосов — за, 147 — против, 111 — воздержались. Отчет о дебатах оставляет гнетущее впечатление — какая-то демонстрация мелочных интересов, взаимной ненависти, соперничества. И это военный кабинет!
В который уже раз я уличаю некоторые газеты во лжи! В течение нескольких дней они говорили о «попытках Берлина вовлечь Москву в трехсторонний [164] германо-итало-русский договор» и изображали этот договор как «военный союз между тремя странами». Сегодня пластинку сменили: речь уже идет просто о гарантиях, предоставленных тремя странами Румынии. Эти писаки в очередной раз оклеветали Советский Союз и надеются, что их клевете кто-то поверит.
Сегодня пасхальное воскресенье, погода стоит великолепная. Вчетвером мы решили подняться на вершину Шале, высота которой 1000 метров. В девять утра отправились, получив в качестве «сухого пайка» четыре роскошных антрекота (наши повара — симпатичнейшие марсельцы, всегда готовы чем можно услужить). В четверть первого мы были у цели нашего путешествия. Потом собирали хворост, жарили на костре антрекоты (устроили себе королевский завтрак!), осмотрели старинный монастырь, ныне пустующий, и около четырех часов дня спустились вниз, опьяненные солнцем и воздухом, довольные, словно вырвавшиеся на волю школьники.
Прежде чем вернуться в часть, купили газеты: процесс по-прежнему идет при закрытых дверях. «Эвр» пишет, что трибунал отказал обвиняемым в выдаче бумаги, карандашей и «Журналь оффисьель».
Анри де Кериллис в «Эпок» публикует открытое письмо Полю Рейно. Говоря о том, что правые депутаты проголосовали против нового кабинета, он клеймит «низменные интересы, интриги и расчеты, которые сразу же всплыли на поверхность».
Но куда они ведут Францию?
Сегодня мы с Пари прошлись по берегу Изеры до местечка Ворей. По дороге делились друг с другом своими довоенными воспоминаниями: оба мы в ту пору работали в обществе «Друзья СССР» в интересах укрепления франко-советской дружбы. Обменялись мы также мнениями по поводу проходящего сейчас процесса, [165] нынешнего положения, настроений в роте. Поначалу, когда мы прибыли в Гренобль, нас порадовала хорошая организация дела, но постепенно бездействие начинает дурно сказываться на тех, кто не находит в себе энергии противостоять ему, кто не любит ни физической нагрузки, ни чтения, ни дружеских дискуссий. Чуждые какого-либо высокомерия по отношению к нашим товарищам по роте, мы тем не менее пришли к выводу, что быть коммунистом — это уже само по себе большое богатство.
О процессе в газетах всего несколько строк. Сказано, что были допрошены, Феликс Брен и Гастон Корнавэн, причем последний давал свои показания с девяти тридцати до двенадцати часов дня{46}.
Склад переезжает на новое место: с фабрики его переводят в помещение бывшего магазина на главной улице Ворепа. Для большей надежности лейтенант просит меня ночевать при складе. В течение дня солдаты курсировали между старым и новым помещением. Заметив это переселение, одна старушка, живущая по соседству, предложила мне кровать с матрасом. Благодаря этой доброй женщине сегодня я буду спать на настоящей постели. Для солдата это не пустяк!
Де Кериллис пишет в «Эпок»:
«Во Франции, между прочим, существует небольшая категория парламентариев, журналистов и политиков, которые пытались заставить Даладье объявить войну России, а теперь хотят заставить сделать это Поля Рейно...»
Целый день ушел на размещение имущества и составление подробной ведомости. [166]
Де Кериллис в «Эпок» резко обрушивается на противников кабинета Поля Рейно, которых немало и в парламенте и в прессе:
«И это в критический момент, когда по всей новой зоне Европы слышится оглушительный треск... Безумие! Безумие! Очередное безумие! Ибо те же круги, которые ослабляют страну внутренними распрями, хотят ввергнуть ее еще и в безграничную по масштабам внешнюю авантюру, хотят, не будучи вынужденными к этому, вовлечь ее в войну против 80 миллионов русских. Но ради кого же они так стараются? Вчера они шли против Даладье в ногу с Фланденом, в ногу с единодушными членами бывшего франко-германского комитета...»
Ради кого они стараются? Да ради Гитлера, черт побери, происки их ясны нам уже давным-давно...
Совсем в ином отношении любопытна и статья в «Эвр»:
«Рабочие, по-видимому, безразлично относятся к назначению делегатов из их же собственной среды. Если до войны делегатов избирали, то теперь они назначаются из числа членов профсоюза, а последние составляют меньшинство. Рабочий, видимо, предпочитает улаживать свои дела самостоятельно. Отношения между начальниками и исполнителями эволюционируют в сторону «системы Д», при которой они приобретают характер личных взаимоотношений. На это не приходилось бы сетовать, если бы отношения эти были пронизаны духом взаимного доверия, подлинной честностью и сердечностью. Однако чтобы такая «сердечность» могла существовать, необходим иной моральный климат, а не тот, что царит теперь...»
Какой поток признаний! Впрочем, это легко понять: трудящиеся питают доверие к делегатам, которых выбирают они сами, а не к тем, которые назначаются правительством... Когда подлинных профсоюзных деятелей снимают с постов, преследуют, бросают в тюрьмы, когда профсоюзы распускают только за то, что они не подвывали вместе со всей сворой антикоммунистов и антисоветчиков, тогда возникает пустота... и тот моральный климат, на который жалуется «Эвр»! [167]
Седьмое заседание суда над депутатами. О том, что там происходит, абсолютно ничего не известно — секретность соблюдается очень строго.
Неподалеку от склада, в бистро, где я после завтрака пил отвратительный кофе, сидели двое рабочих. Один из них рассказывал про какого-то коммуниста из Ворепа, рабочего цементного завода, отца девяти детей, которого недавно арестовали; семья страшно бедствует. Узнав адрес, я вечером после ужина пошел их навестить.
Живут они чуть в стороне от поселка. Я без труда отыскал бедную хижину, сложенную из серого камня, перед которой возились шестеро ребятишек. Меня встретила энергичная с виду женщина. После того как я представился и показал ей свое депутатское удостоверение, она рассказала, при каких обстоятельствах арестовали ее мужа. А дело было так. Он заявил в кафе: «Коммунисты живы, и все в этом убедятся после войны». Кто-то донес, его арестовали, а реакционно настроенный мэр дал против него соответствующие показания. На прошлой неделе гренобльский трибунал приговорил его к четырем месяцам тюремного заключения; если бы не большая семья, приговор был бы еще более суровым.
Госпожа Матэ, обеспокоенная судьбой детей, обратилась к мэру с письмом, но этот негодяй ей даже не ответил. Многие жители Ворепа слышали от него: «Помощь со стороны коммуны? Нет уж, извините! Пусть коммунисты сами кормят коммунистическое отродье!»
В префектуре ей повезло немногим больше: там ей выдали кое-какое пособие, но далеко не достаточное, чтобы прокормить, одеть и обуть девять ребятишек. Старший, пятнадцатилетний, работает на соседней ферме, где его кормят, другой уже два года находится в пансионате; остается семь ртов. Младшему десять месяцев, он часто болеет, остальные шесть выглядят здоровенькими и чистыми. Несмотря на нужду, мать за ними следит. [168]
Я сказал этой мужественной женщине, что коммунисты всегда приходят на помощь друг другу. Но так как деньгами я помочь не могу, я предложил ежедневно приносить ей два котелка супа и овощи — на кухне всегда могут «сэкономить», — а также горбушки хлеба из тех, что остаются на столах. Кроме того, она может каждый день посылать своего тринадцатилетнего сына в другую роту, где Пари, работающий поваром, сумеет для них кое-что выкроить.
Возвращаясь уже в сумерках, я по дороге вспомнил один давнишний случай. Было это в 1928 году. За статью, напечатанную мною в «Авангарде», меня приговорили к шести месяцам тюремного заключения, которое я отбывал в тюрьме «Лоос», около Лилля. И вот однажды я получаю письмо от коллектива рабочих и работниц одного одесского завода, членов МОПРа. Письмо было написано очень неправильным французским языком, но оно дышало таким участием, что запомнилось мне навсегда. Это был луч солнца, проникший в мою холодную камеру. То, что я ощутил в тот день, я постарался вечером дать почувствовать и другим. Ибо я убежден — и убеждение это крепнет во мне, — что мы обязаны не только ясно разбираться в событиях и нести свет нашего понимания другим (сказал же Анри Барбюс: «Кем бы ни был коммунист по своей профессии, он, кроме того, обязан быть еще и учителем»), но, насколько это возможно — не нахожу нужного слова! — сеять вокруг себя также и счастье.
Сегодня в газетах много примечательного.
В «Эвр» Марсель Деа{47} излагает причины враждебного отношения значительной части палаты к кабинету Поля Рейно:
«Одной из причин раздражения против правительства Даладье была затянувшаяся неопределенность его [169] позиции по отношению к Советской России. Невозможно было оказать помощь Финляндии и уж тем более нанести удар в направлении Кавказа, пощадив при этом Россию. Завтра, когда речь зайдет о Балканах, та же неопределенность рискует парализовать все. По логике вещей г-на де Кериллиса следовало бы завтра же направить послом в Москву. Большинство палаты не одобряет и не одобрит такой политики...»
Уж не для того ли, чтобы ублажить Деа и компанию, французское правительство потребовало отозвать советского посла в Париже Сурица, когда агентство ТАСС сообщило, что по случаю подписания советско-финляндского договора он направил Сталину телеграмму? В телеграмме говорилось, что благодаря мудрости, Советского правительства и доблести воинов Красной Армии планы английских и французских поджигателей войны, стремившихся разжечь очаг войны на северо-востоке Европы, снова провалились; что Советский Союз остается непреодолимой твердыней, о которую и впредь будут разбиваться коварные замыслы врагов социализма и трудящихся всего мира.
Французское правительство отказалось передать эту телеграмму, сочтя, что автор ее позволил себе вмешаться во внутренние дела Франции. Советское правительство ответило, что оно не видит никаких оснований для подобных претензий, но, поскольку французское правительство фактически ставит вопрос о недоверии Сурицу, правительство СССР сообщает, что Суриц освобожден от обязанностей посла Советского Союза во Франции.
Сегодня первый раз отнес еду семье Матэ. Это далековато от казармы — сорок минут ходу туда и обратно, но зато до чего же приятно накормить изголодавшихся ребятишек! Вечером снова был у них вместе с Пари. Хотя мы всячески возражали, г-жа Матэ все-таки послала старшего мальчишку за бутылкой вина, чтобы нас угостить. Она просила нас каждую неделю приносить ей в стирку наше белье. Да, простые люди всегда сумеют друг с другом договориться. [170]
О закрытом суде над нашими депутатами в газетах ничего нет. Сообщается о состоявшемся в Лондоне заседании Верховного межсоюзнического совета, на котором Великобритания и Франция приняли решения: 1) усилить блокаду и расширить ее географические границы; 2) взять на себя обязательство не заключать сепаратного мира.
Де Кериллис в «Эпок» продолжает давать отпор тем, «кто до такой степени утратил национальное чувство, что Россию, которая непосредственно с нами не воюет, ненавидит больше, нежели Германию, которая угрожает нам гибелью». Он является противником войны с Россией по трем причинам:
«1. Наши великие союзники англичане не хотят ни рвать с Россией, ни тем более вступать с ней в войну, пока не будут к этому принуждены, ибо в случае войны они неизбежно приняли бы на себя главный удар, учитывая значительную мощь русского подводного флота, огромные азиатские территории, где англичане практически являются соседями русских.
2. Другие наши союзники, турки, встали на сторону Франции и Англии в войне против Германии, обусловив это тем, что, если Париж и Лондон не будут к этому вынуждены, они не выступят против России, с которой турки совсем еще недавно находились в тесном единстве. Если русские на них нападут, они тоже будут защищаться, однако ошибаются турки или нет, но пока что они не усматривают для себя такой угрозы и делают из этого выводы, с которыми нам следует всячески считаться.
3. Французская дипломатия не хочет сблизить немцев с русскими в большей степени, чем это уже имеет место...
Итак, что же происходит? А происходит то, что почти все национальные партии, все газеты, все депутаты (и это не лишне повторить), знающие причины, по которым наше правительство отстаивает «политику объективности», восстают против такой политики. Аргументы, связанные с Англией? Они над ними смеются. Аргументы, связанные с Турцией? То же самое. Смеются они и над военными и над дипломатическими соображениями. Когда им говорят, что их кампания на руку Гитлеру, что она служит очевидным дополнением [171] кампании, проводившейся против франко-советского пакта Абецем, Фердоннэ и всей немецкой агентурой до и после начала войны, они все равно смеются. С легким сердцем они продолжают упорствовать. И тех редких людей, которые проявляют независимость и не хотят быть заодно с ними, открыто обвиняют в симпатиях к коммунизму, в том, что они изменники и продались Москве, а Бюно-Варилла{48} требует для них фонарей и виселиц...»
Я не знаю, когда и как закончится война, не знаю, увижу ли я ее конец, но считаю необходимым отметить на будущее этот обвинительный акт против крупной буржуазии нашей страны, вынесенный одним из ее же представителей. Когда все будет кончено, об этом придется вспомнить.
Снова выпал снег и резко похолодало. В казарме скучища дикая.
Второе воскресенье в Ворепе. Скверная погода сменилась солнышком, но горные тропинки еще слишком сырые, так что на прогулку, как в прошлый раз, не пойдешь. Мы шатались по деревушкам и коротали время за игрой в шашки и карты.
На процессе наших депутатов обвиняемые потребовали явки в суд Жоржа Боннэ, который уже не может прикрываться званием министра, ибо таковым больше не является. Он представил врачебное свидетельство (ему выдали его, конечно, из любезности), которое «судьи» поспешили принять. Полковник Лорио и майор [172] Брюзен произнесли свои обвинительные речи. Затем слово было предоставлено защите. Двое обвиняемых, Бешар и Вазей, отмежевались от своих товарищей.
Эжен Блен, мобилизованный для работы на одном из заводов в Кламаре, приговорен военным трибуналом к трем годам лишения свободы и тысяче франков штрафа за то, что в беседе с товарищами «в радужных красках описывал жизнь в Советском Союзе и допустил антифранцузские высказывания».
В газетах сообщается, что совет кабинета вынес решение о принятии новых репрессивных мер против коммунистов.
В статье о падении правительства Даладье депутат от Па-де-Кале Изоре (радикал) пишет:
«Невозможно оспаривать тот факт, что в течение многих недель плелись всевозможные интриги, строились бесчисленные комбинации, предпринимались различные маневры, с тем чтобы подготовить почву для падения кабинета Даладъе. Эти действия велись с разных сторон, и нам пришлось их парировать даже в нашей собственной группе. Некоторые депутаты, выступившие с трибуны, доказали, что сказать им нечего, разве что они могут цинично предложить самих себя в качестве министров завтрашнему главе правительства. И мы действительно увидели их имена в списке членов нового кабинета!»
И это в то время, когда честных людей сажают на скамью подсудимых только потому, что они коммунисты, да еще судят при закрытых дверях!
Вчера Изоре сетовал на происки против кабинета радикала Даладье. Сегодня эти происки ведутся против кабинета Поля Рей но.
Оправившись от «болезни», помешавшей ему два дня назад явиться в суд, где идет процесс над депутатами-коммунистами, Жорж Боннэ начал атаку против [173] нового правительства внутри группы радикалов. Вместе с еще одним «выбывшим», экс-министром авиации Ги Ля Шамбром, Боннэ был делегирован к Даладье выразить ему недовольство радикалов. Когда миллионы людей находятся в армии, эти ничтожные политиканы разыгрывают перед страной свою жалкую комедию!
Италия призывает из запаса военно-морского флота десять возрастных контингентов.
Позавчера, выступая в Верховном Совете СССР, Молотов подтвердил намерение Советского Союза не вступать в войну и последовательно придерживаться политики нейтралитета.
В сегодняшнем номере «Эпок» де Кериллис комментирует это выступление:
«Приходится констатировать, что все акции Советов в Прибалтике, унизительное для Гитлера изгнание немцев из Таллина и Риги, захват Выборга и Ханко свидетельствуют об очевидном и бесспорном желании воспользоваться тем, что Германия увязла в войне на Западе, и добиться против нее огромных стратегических преимуществ».
Газеты сообщают, что на процессе депутатов-коммунистов закончился допрос свидетелей. Подробности не приводятся{49}.
Вчера на процессе депутатов защитительную речь, которая продолжалась пять часов, произнес Марсель [174] Виллар, а Франсуа Бийу выступил с защитой от имени своих товарищей. После четырехчасового совещания «трибунал вынес приговор».
Девять обвиняемых, находящихся «в бегах», заочно приговорены к пяти годам тюремного заключения, денежному штрафу в размере пяти тысяч франков и лишению гражданских и политических прав. Это Катла, Жак Дюкло, Дютийель, Монмуссо, Пери, Раметт, Ригаль, Торез и Тийон. Флоримону Бонту, как подписавшему письмо к Эррио, вынесен такой же приговор.
Двадцать шесть других обвиняемых — Барель, Вартолини, Бенуа, Берлиоз, Бийу, Корнавэн, Кристофоль, Коссонно, Кост, Круаза, Демюзуа, Бонт, Гау, Греза, Ларепп, Жорж Леви, Лозерэ, Мартель, Мидоль, Моке, Мюсмо, Пети, Праше, Про, Роше, Тушар — также приговорены к пяти годам тюремного заключения, денежному штрафу в размере пяти тысяч франков и лишению гражданских и политических прав.
Что касается остальных восьми обвиняемых — Бешара, Пеша (он же Парсаль), Вазея, Филиппе, Брена, Дадо, Жана Дюкло, Рено Жана, — то суд принял во внимание смягчающие обстоятельства (в отношении первых четырех — что они отмежевались от своих товарищей, в отношении других — что они являются инвалидами войны) и приговорил их к четырем годам условно, денежному штрафу в размере четырех тысяч франков и поражению в правах. Они избежали тюрьмы, но будут интернированы в концентрационном лагере{50}.
Таков скандальный приговор, опубликованный в сегодняшних газетах. Таков исход классового суда, проведенного в условиях строжайшей секретности, в результате чего избранники народа на годы брошены в тюрьму только за то, что остались верны своим убеждениям. Этого мы никогда не забудем. [175]
Немецкий промышленник Тиссен, в течение многих лет финансировавший фашистское движение, сбежал из Германии во Францию и находится на свободе; концентрационные лагеря, в которые брошено столько немецких антифашистов, искавших убежища в нашей стране, предназначены не для торговца оружием.
Политический кризис продолжается. На заседании парламентской группы «неосоциалистов» (отколовшиеся социалисты) Марке{51} резко критиковал Поля Рейно. Группа решила требовать включения в состав правительства своего представителя. Тщательная дозировка в распределении портфелей, закулисная возня, домогательства — читать обо всем этом просто противно.
В роте по-прежнему ничего нового. Строительство пресловутой дороги, ради которой нас сюда послали, так и не началось. Офицеры и унтер-офицеры ежедневно ломают себе голову, чем бы занять людей. Дежурства, наряды, прогулки. На складе у меня полнейший порядок, и делать мне почти нечего. Если бы не чтение газет, не переписка с Андрэа, с ее братьями, мобилизованными в армию, и десятком товарищей, с которыми я не теряю связи, время тянулось бы бесконечно. В полдень я обычно запираю склад и отношу пищу семье Матэ. Один день ничем не отличается от другого, так что повторяться просто нет надобности. Как в сводках генерального штаба в течение дней, недель, месяцев: «на фронте ничего существенного не произошло».
В газетах объявлено, что на подпись президенту республики беспрерывно поступают новые приказы и распоряжения, направленные против коммунистов. Будут караться смертной казнью «лица, которые в определенных случаях сознательно занимались подготовкой, поставкой или хранением пропагандистских материалов III Коммунистического Интернационала [176] в целях их последующего распространения». У подозреваемых могут быть в ночное время произведены обыски. И наконец, концентрационные лагеря, созданные в Парижском районе, переводятся в Северную Африку.
Марсель Деа продолжает верно служить Гитлеру, когда пишет в «Эвр»:
«Я не вижу никаких оснований для того, чтобы проявлять снисхождение к Советской России, относиться к ней с каким-либо уважением или доверием».
Газеты сообщают об аресте девятнадцати коммунистов района Пари-Hop, в числе которых бывший секретарь секции ФКП заводов «Рено» в Бийанкуре Фернан Бартелеми и бывший секретарь секции в Обервилье Рауль Госсе{52}.
Чтобы ограничить потребление мяса, в течение трех дней мясные лавки будут закрыты.
Объявлено, что выдача угля по карточкам будет производиться с 1 мая до 1 июня.
Пьер Семар и Раймон Турнемен, бывший генеральный секретарь и бывший казначей Федерации железнодорожников (ВКТ), приговорены к трем годам тюремного заключения, денежному штрафу в две тысячи франков и лишению всех прав. Бывший профсоюзный деятель Жариньон не постеснялся дать против них показания.
Уже несколько дней непрерывно идет мелкий пронизывающий дождь, и от этого наша казарма кажется еще более мрачной.
Лорд Галифакс и Поль Рейно позавчера вручили послам Скандинавских стран в Париже и Лондоне ноты, в которых ставят их в известность о новых мерах, принятых союзниками в целях укрепления блокады. [177]
Это вызвало в Норвегии и Швеции оживленную реакцию.
Согласно заявлению, сделанному в парламенте министром иностранных дел Норвегии, «через Нарвик в Англию проходит сейчас значительно больше шведской руды, чем в Германию... Торговые суда союзников пользуются правом свободного плавания в норвежских водах по меньшей мере в равной степени с Германией...»
Любопытная полемика между Леоном Блюмом и де Кериллисом. Лидер социалистической партии писал в английском еженедельнике «Спектейтор»: «За последние полгода союз Сталина с Гитлером непрерывно упрочивался». Де Кериллис придерживается диаметрально противоположного мнения и обосновывает его в «Эпок» следующим образом:
«Ошибку, которую допускает Леон Блюм в финском вопросе, допускают девять десятых французов... Чего добивается Сталин? Он хотел обезопасить Ленинград и Кронштадт и овладеть последними ключевыми позициями на Балтике. Против кого была направлена эта операция? Против Франции и Англии? Нет, против Германии. Не понимать этого могут только люди, не знакомые с ее историей и географией, закрывающие глаза на самые очевидные факты политической действительности. Но для наших дипломатов, наших военных, для иностранных дипломатов все это было ясно как день. И мне кажется невероятным, что наш парламент ничего в этом не понял, что в этом ничего не поняла почти вся наша пресса. Им следовало бы уразуметь, что, помимо чисто военных соображений, которые побуждали нас не оголять своего фронта и не посылать наших солдат сражаться в Финляндию, Франция и Англия должны были подавить свои великодушные чувства и оставаться в стороне от вооруженного конфликта...»
Союзники информировали Норвегию о том, что вдоль ее побережья они установили минные заграждения. Норвегия заявила протест и потребовала, чтобы [178] эти заграждения были сняты, а военные корабли, ведущие наблюдение за ее побережьем, отведены. Франция и Англия решили не реагировать. Около Кристиансунна торпедирован немецкий транспорт с войсками: 150 человек погибло, 100 ранено. Эскадра немецких военных кораблей вышла из портов и направляется к Южной Норвегии. В норвежских водах ожидается морское сражение.
Полицией арестован Анри Жанен — бывший мэр города Вильнев-Сен-Жорж, Андре Карре — бывший секретарь секции ФКП в Сен-Дени, Фор — бывший секретарь секции в Обервилье. Кроме того, произведено семнадцать арестов в западном районе Парижа. Арестованы также четверо рабочих из Валансьенна (департамент Нор), обеспечивавших перевозку листовок из Бельгии во Францию.
На «моем» складе имеется довольно много конского снаряжения. И вот несколько дней назад команде из пяти человек поручили почистить его и привести в порядок. Сегодня утром между ребятами зашел разговор о причинах нынешней войны. Послушать их было очень любопытно. Все сошлись на том, что во всем виноват Гитлер. Однако один добавил при этом: «Да, но накопить такую силищу позволили ему Франция и Англия. Они рассчитывали, что он нападет на Россию. Об этом говорилось в каждой речи, вот Гитлер этим и воспользовался, чтобы прибрать к рукам Австрию и Чехословакию». Все согласились.
Только тут в разговор вмешался и я. Взяв свои газетные вырезки, я показал им, что война ведется не против гитлеровской Германии. Врага видят в лице Советского Союза... а мы, французские коммунисты...
Они стали спрашивать, почему меня не произвели в офицеры, почему лишили депутатского мандата. Интересовало их и то, как жили депутаты-коммунисты до войны. Когда я сказал им, что две трети нашего парламентского жалованья мы вносили в партийную кассу, мои собеседники были поражены. Ясно, что они слышали об этом впервые. [179]
В печати сообщается, что на блокаду норвежских территориальных вод союзниками немцы ответили вторжением в Данию, которую они оккупировали без единого выстрела, а также высадкой десантов в норвежских портах. Правительство Норвегии покинуло Осло — город, находящийся уже в руках гитлеровских войск.
Как всегда, когда дела плохи, ищут козлов отпущения: совет министров вынес решение «принять жесточайшие меры против коммунистов». Министр юстиции Сероль провел декрет, согласно которому «любые действия, имеющие целью нанести ущерб национальной обороне, приравниваются к государственной измене и караются смертной казнью». Расплывчатость такой формулы открывает простор для самых произвольных толкований. Одобрены также новые меры против служащих-коммунистов.
Множество телеграмм, публикуемых газетами, как мне кажется, можно резюмировать следующим образом:
1. Немецкие войска оккупируют Осло, Берген, Тронхейм и Нарвик.
2. Норвежское правительство решило противодействовать германскому вторжению.
3. В развернувшихся ожесточенных морских сражениях британский флот имеет численное превосходство.
Поль Рейно заявил в сенате: «Путь к железной руде отныне для Германии закрыт».
И непрекращающиеся репрессии. За коммунистическую пропаганду военный трибунал Лиона приговорил: Луи Сестье, бывшего секретаря общества «Друзья СССР» (департамент Рона), к трем годам тюрьмы и денежному штрафу в размере тысячи франков; Альфреда Парюжетти — заочно — к пяти годам тюремного заключения и штрафу в размере трех тысяч франков; Марселя Метраля к одному году тюремного заключения и штрафу в размере ста франков. Еще десять активистов получили суровые наказания, но условно (в их числе товарищ Кастильони, которая входила в состав возглавляемой мной делегации, посетившей в мае 1935 года Советский Союз). [180]
Правительство сумело оценить услуги, оказанные ему послушными военными судьями: так, майор Брюзен, комиссар правительства на процессе наших депутатов, получил чин подполковника, а следователь Третьего трибунала капитан Марша произведен в майоры.
Все отпуска временно отменены.
Король Норвегии отклонил условия Германии, между тем в Осло создано правительство, готовое сотрудничать с Гитлером.
Поль Рейно сообщил в палате, что из 22 кораблей, потопленных во время сражения в норвежских водах, 4 союзнических и 18 немецких.
Голландия принимает дополнительные меры для своей обороны.
Газеты — у нас в казарме их читают очень немногие — в эти последние недели раскупаются просто нарасхват. Каждый день ко мне на склад приходят унтер-офицеры и солдаты узнать мое мнение о событиях в Норвегии. Отвечать на их вопросы довольно трудно: публикуемые сведения весьма противоречивы либо, как, например, сегодня, просто недостаточны.
Прочитал о том, что в Бельгии арестованы Марта Дерюмо, которую хорошо знают текстильщики департамента Нор, и жена Артюра Раметта{53}. Никаких подробностей не сообщается.
Сведения из газет: 1) английский флот одержал крупную победу в фьорде Нарвика — потоплено 7 немецких эсминцев, 3 английских эсминца получили легкие [181] повреждения; 2) итальянская печать все более открыто становится на сторону Германии.
До Кериллис признается в «Эпок», что правительство попустительствует гитлеровским агентам во Франции. Он пишет:
«Во Франции существует гигантская организация, находящаяся на содержании у Гитлера. И это настолько очевидно, что однажды Даладье даже воскликнул, что Гитлер ищет у нас такого человека, как Зейсс-Инкварт{54}, то есть, иными словами, он считает, что условия уже достаточно созрели, чтобы такового найти, а Альбер Сарро сказал, что «повозки уже готовы». Такая организация существует, и на этом я буду настаивать. Но она защищается с несравненной ловкостью. Защитой ей служит обширная сеть невольных пособников, глухой барьер скептицизма и безразличия: «Т-с-с-с! Тише! Об этом говорить запрещено!» А кто говорит, тот «фантазер», «ненормальный», «сумасшедший», «раскольник»! Кто обнаруживает признаки измены, тот сам изменник. Его поносят, ему не дают житья. А результат таков, что в итоге восьми месяцев войны удары заступом нанесены по московской твердыне и ни единого — по твердыне гитлеровской. Нужна катастрофа, настоящая катастрофа, чтобы мы наконец поверили в существование этой работающей на полную мощность немецкой машины, чтобы мы решились ее сломать, чтобы мы покончили с нашими большими и маленькими Квислингами{55}.
Кстати, о «московской твердыне»: де Кериллис не свободен от того самого вульгарного антикоммунизма, [182] который делает из нас «агентов Москвы», и я отнюдь не забываю, что в январе он голосовал за лишение депутатов-коммунистов их полномочий. Но в его статьях я считаю необходимым отметить признание той безнаказанности, какой пользуются у нас агенты Гитлера, хотя с гитлеровской Германией мы находимся (по крайней мере формально) в состоянии войны.
Ход событий ускоряется. Сообщают, что союзникам удалось установить новое минное заграждение, которое закрывает доступ в Балтийское море и препятствует сообщению между Германией и Швецией. В одной из своих передач для солдат итальянское радио объявило, что «Италия готовится к войне».
Растет тревога в нейтральных странах: Румыния усиливает наблюдение вдоль Дуная, Швеция приводит в негодность свои аэродромы, Голландия вводит осадное положение в новых районах.
Газеты сообщают, что английские солдаты, высадившиеся в Норвегии, вновь взяли Нарвик, оккупированный гитлеровцами, и что норвежская армия продолжает сопротивляться немецкому вторжению, которое развивается в направлении шведской границы.
Леон Жуо выступил в Нанте с неслыханной по своей злобности антикоммунистической речью. «Агенты III Интернационала, — сказал он, — являются предателями рабочего класса и своей страны». «Эвр» в полном восторге. Грустно читать такое в момент, когда мы с тревогой следим за событиями в Норвегии!
По данным, которые Поль Рейно огласил в сенате, в течение недели выведено из строя 30 процентов немецких линкоров, потоплено 20 процентов крейсеров и 25 процентов торпедоносцев, 15 процентов торпедоносцев [183] повреждено; потоплено, повреждено или захвачено торговых судов общим тоннажем 78 тысяч тонн.
Агентство ТАСС категорически опровергло версию о какой бы то ни было помощи, которую Россия якобы оказала Германии при захвате Нарвика гитлеровскими войсками. Несколько дней назад эту очередную ложь распространяли все газеты; сегодня только две из них мелким шрифтом напечатали советское опровержение.
В Париже, Руане, Тулоне, в департаментах Луаре и Пюи-де-Дом арестовано 54 коммуниста, в их числе Сюзанна Жиро, ее сын Леон Деполье, бывший секретарь профсоюза энергетиков Парижского района, многие активисты Парижской компании по распределению электроэнергии, бывший секретарь коммунистической секции в Пюи-де-Дом Ги Перилу, генеральный советник в Руане Люсьен Валле.
Между союзническими и норвежскими войсками установлен контакт. Белградское правительство обеспокоено большим наплывом в Югославию немецких «туристов»; такое количество приезжих в это время года действительно может вызвать подозрение.
По сообщениям печати, в районе Осло продолжаются ожесточенные бои. Судя по тому, что Швеция, Бельгия, Голландия, Швейцария, Югославия и Румыния усиливают меры по обеспечению своей безопасности, повсюду царит большая тревога.
Газеты «Эпок» и «Ордр» продолжают вести кампанию против гитлеровских происков во Франции. Так, директор «Ордр» Эмиль Бюрэ выражает удивление по поводу странных статей, публикуемых профессором Монтандоном, швейцарцем, натурализовавшимся во Франции, в итальянском журнале антисемитского толка «Дифеза делла рацца».
«Допустим, — пишет Бюрэ, — что какой-нибудь коммунист, преподаватель одного из наших учебных [184] заведений, напечатал бы в «Правде» или «Известиях» статью в защиту своих взглядов и расхвалил бы в ней советский строй. Вся наша правая и крайне правая пресса тут же потребовала бы его увольнения и ареста».
Разумеется! Потому что правые видят в этой войне лишь средство защиты привилегий магнатов тяжелой промышленности, угольных королей, монополистов текстильной промышленности и т. п. и пытаются уничтожить коммунистическое движение, ибо только оно по-настоящему внушает им страх. Репрессии против стольких наших товарищей проводятся под флагом «национальной обороны», а это весьма удобно. Судя по последнему письму Андрэа, полицейскими комиссарами и префектурами Парижа арестовано 10 тысяч коммунистов, некоторые из них даже подвергались пыткам. Тысячи избранников-коммунистов отныне лишены права открыть рот. Профсоюзы обезглавлены, так как их лишили лучших руководителей. Повсюду рыщут шпики.
Кто может упрекнуть рабочих-коммунистов хотя бы в одном акте саботажа на предприятиях? Насколько мне известно, таковых не было. А если бы они действительно были, вся пресса воспользовалась бы этим для разжигания еще более оголтелой антикоммунистической кампании. Рабочие-коммунисты хотели только сохранить за собой право думать по-своему, свободно критиковать обрушившуюся против них прессу, право симпатизировать Советской России, право верить в пролетарский интернационализм...{56} [185]
Между тем прогитлеровски настроенные элементы действительно являются агентами врага, агентами тем более опасными, что они ловко маскируются. Они не хотят войны против Германии, потому что не хотят ослаблять Гитлера, а завтра, быть может, и Муссолини. Они за войну против Советского Союза. Это было ясно во время советско-финляндского конфликта. Они готовы пойти на мир с Гитлером, если он решит повернуть оружие против Советского Союза. Они также за физическое истребление коммунистов.
Читая в свое время о Парижской Коммуне, я, помнится, был поражен тем, что правительство Тьера, укрывшееся в Версале, попросило пруссаков вернуть ему часть французских солдат и офицеров, взятых ими в плен во время войны 1870 года. Прусские оккупанты согласились, бывшие пленные осадили Париж и учинили там резню, истребив тысячи коммунаров. Я убежден, что в известных условиях гитлеровская агентура не прочь повторить этот опыт. Если бы во Франции появилась новая Коммуна, они были бы готовы призвать на помощь фашистов и чернорубашечников{57}.
Сегодня они неприкосновенны, потому что принадлежат к господствующим классам и их прислужникам. Никаких мер против Абеца и Фердоннэ. Никакого расследования деятельности франко-германского комитета: неприкосновенность! Она распространяется и на сторонников Муссолини. Вы выражаете симпатию Советскому Союзу, который отнюдь не является союзником Германии? Вам пять лет тюрьмы, как вашим депутатам, или, пишет Андрэа, ссылка в африканское [186] пекло. Вы выражаете симпатию Муссолини, союзнику Гитлера? Это остается безнаказанным.
Из сегодняшних газет: по всей Голландии объявлено осадное положение, в прогитлеровских кругах произведены обыски. Бывший югославский премьер-министр, видный германофил Стоядинович арестован, у него взята подписка о невыезде. Немецкие войска в Норвегии, видимо, продвигаются в направлении Осло. Палата 504 голосами при 17 воздержавшихся одобрила политику кабинета Поля Рейно; против никто не голосовал.
Де Кериллис пишет в «Эпок»:
«Да, Германия провела у нас работу и располагает здесь своими людьми [далее две строки изъяты цензурой. — Ф. Г] . Нечего ждать того часа, когда прольется кровь солдат и произойдет катастрофа, чтобы выкорчевать измену, на которую Даладье и Сарро столько раз вполне обоснованно указывали, но так ни разу и не нанесли ей прямого удара{58}.
Наряду с этим военный трибунал приговорил семь молодых коммунистов из Булонь-Бийанкура к различным мерам наказания: от одного года до пяти лет тюремного заключения, от ста до десяти тысяч франков штрафа и до пяти лет поражения в гражданских и политических правах. За распространение листовок тот же трибунал приговорил имевшего отсрочку от призыва в армию специалиста Анрп Дюшателя к пяти годам тюремного заключения, денежному штрафу в сумме пять тысяч франков и к пяти годам поражения в гражданских и политических правах.
Депутат и мэр города Пюто, социалист Жорж Бартелеми выбрал «Матэн» — самую прогитлеровскую из парижских газет, чтобы присоединить свой голос к хору антикоммунистов:
«Необходимость борьбы с коммунизмом отныне признается всеми. Причем борьбы беспощадной, а не только [187] от случая к случаю и в ограниченных пределах, какой она была до сих пор. Недостаточность мер, принятых перед лицом внутренней угрозы, объясняется вовсе не пробелами в нашем законодательстве: предусмотренные законом строгие санкции дают возможность трибуналам сурово карать тех, кто подвергся аресту. Но наша полиция, несмотря на все усилия, чаще всего ловит лишь статистов, в отдельных случаях мелких «начальников» и почти никогда — подлинных вожаков. Такое положение необходимо исправить».
Сказать, что меня удивила эта тирада, значило бы сказать неправду: я еще помню призыв к убийству коммунистов, с которым Бартелеми обратился в январе к палате депутатов. Но сегодня я хотел бы занести в дневник мои мысли по поводу поведения солдат-социалистов. Двое из них были со мною в Лавале. Один, по фамилии Дюбрюль, раньше служил по ведомству путей сообщения в Витри-ле-Франсуа. Славный человек, который, надо сказать, вяло отстаивал политику своей партии. Второй — его фамилии я не могу припомнить — преподаватель откуда-то из Седана, отличный малый, стопроцентный сторонник единого Народного фронта с коммунистами.
Здесь я знаком с двумя социалистами. Первый — это рабочий, мастер Свар. Здоровяк фламандец, коренастый и крепкий, настоящий работяга, однако резкий и заносчивый. До войны он был секретарем социалистической группы в одном из районов Рубе, где работал в сфере коммунального обслуживания. Недели две назад из-за проливного дождя все торчали в помещении, нас собралось человек двенадцать, и в казарме завязался разговор. Кроме Свара, никто не одобрял того, что депутатов-коммунистов лишили их мандатов. Его аргументация: «Гитлер и Сталин — это одно и то же. Я их валю в одну кучу!» Раздались возгласы возмущения, все возражали. Не будучи в силах спорить, Свар сказал: «Больше разговаривать я не желаю. Я был социалистом и останусь им». Продолжать было бесполезно.
Второй — это некий Ремуа. Славный, общительный человек, умеющий спорить спокойно и даже как-то деликатно. Сегодня показал ему статью Бартелеми. «Как не стыдно! Так писать может только фашист», — возмутился он. [188]
Словом, социалист социалисту рознь. Большинство рядовых членов этой партии не назовешь последовательными антикоммунистами, и, если они с первого раза не согласны с нами, доказывать им надо спокойно, без раздражения.
Четвертое воскресенье в Ворепе. Уже несколько дней стоит весенняя погода, и мы решили подняться на пик Бельвю (900 метров). Утром нас собралось восемь человек: я, мой помощник по складу Гесс; лотарингец из Тьонвиля, упрямый детина, толстяк, килограммов сто весом; сержант хозяйственной части Оржерэ, нотный издатель из Лиона, человек образованный, спортсмен, отличный товарищ; капрал Кюртена, тоже лионец, книгочей, любитель вкусно поесть и побродить на свежем воздухе; сапер Идело, ординарец нашего лейтенанта, одинокий человек, которого опекает добряк Оржерэ, настолько же маленький и хрупкий, насколько огромен и толст лотарингец; девятнадцатилетний парнишка из Ворепа, вступивший добровольцем на пять лет в танковые войска в Марокко и заканчивающий завтра свой месячный отпуск; эльзасец Тото, содержатель кафе, куда мы частенько ходим по вечерам, участник прошлой войны, которую, как вспоминает он, считали «последней».
Повара нас побаловали — выдали десяток бифштексов и холодную закуску. Мы наполнили фляги вином — и в путь. Склон, по которому мы шли, лежал еще в тени, так что подниматься было легко. Первая остановка — старый замок, настоящее орлиное гнездо, густо поросшая кустарником скала, над которой сохранились остатки толстых каменных стен и глубокая пещера. У наших ног лежала долина, а из тумана постепенно вырисовывались поля и строения.
В девять часов — легкий завтрак: булка, крутое яйцо, стакан белого вина. Показалось солнце, но ненадолго. Продолжая восхождение, мы вошли в лес. По дороге, еще покрытой прошлогодними листьями, ступаешь, как по мягкому ковру. Воздух чист и прозрачен словно ключевая вода. Абсолютная тишина, лишь [189] изредка нарушаемая стуком чьей-нибудь задевшей за камень металлической трости. Выйдя из леса, мы оказались на широкой дороге, усеянной большими камнями, они были влажны и как бы дымились под горячими лучами солнца.
Было ровно одиннадцать, когда мы вышли на открытое плато; ближе к нам стояли монастырь и примыкающая к нему ферма. Посидели немного у подножия не слишком красивой статуи работы Лакордэра. Остановка была короткой, ибо до вершины нам оставалось еще с полчаса ходу. Там уж мы решили хорошенько отдохнуть.
Пик Бельвю действительно очень красив; под ним на расстоянии 900 метров лежит долина реки Изер; с одной стороны виден Гренобль, с другой — Вуарон. Вореп кажется совсем крохотным, проходящий поезд похож отсюда на ползущую гусеницу, дорога Лион — Гренобль тянется ниточкой, а человек едва заметен, совсем как булавочная головка. Растянувшись во весь рост у самого края пропасти и позабыв обо всем на свете, мы любовались этой величественной панорамой, пока один из лионцев не напомнил, что пора бы и закусить. Через полчаса мы вернулись на плато. Сложили костер, из проволоки сплели решетку и поджарили на ней бифштексы. Завтрак прошел очень весело. Отдохнув, около трех часов дня мы пустились в обратный путь, пьяные от солнца и свежего воздуха, с букетами подснежников, опустевшими флягами, счастливые, как школьники на каникулах, сожалея лишь о товарищах, которые, испугавшись подъема в гору, торчали теперь где-нибудь в душном кафе.
Прежде чем идти к себе на склад, я купил местную газету. Французские части высадились в Норвегии, где на различных участках идут ожесточенные бои между норвежскими и германскими войсками.
Югославия приняла решение направить в Москву делегацию для переговоров с целью заключить торговое соглашение.
Уже за полночь, а я еще пишу, хотя усталость после нашего сегодняшнего похода дает себя знать. За эти шесть месяцев я не раз спрашивал себя: есть ли смысл тратить время на дневниковые записи? И все-таки продолжаю. [190]
Страшная катастрофа привела в волнение Вореп: сегодня в полдень шедшая из Лиона автоцистерна с мазутом при выезде из населенного пункта врезалась в скалу. Мазут загорелся. Два шофера, охваченные пламенем, выбросились из машины в ров. Солдаты из моей роты, тут же прибывшие к месту происшествия, подобрали несчастных и немедленно доставили их в гренобльский госпиталь. Они были еще живы, но мало надежды на то, что их удастся спасти.
Каждый чем мог старался оказать помощь пострадавшим, локализовать пожар, обеспечить порядок и нормальное движение. Французы хотя и индивидуалисты, но в подобных обстоятельствах способны на чудеса: оперативность, инициатива, полная самоотдача.
В сегодняшних сообщениях указывается, что севернее Осло норвежские войска были вынуждены отойти. Прочитал также о вчерашних «достижениях» парижских военных трибуналов: Франсуа Николон, Эмильен Лабарр и Анри Прост за хранение листовок получили по четыре года тюремного заключения и оштрафованы на триста франков каждый; за такое же преступление итальянец Октавио Бансано получил пять лет тюрьмы, Арман Тио «за пропаганду лозунгов III Интернационала» приговорен к двум годам тюремного заключения, штрафу в пять тысяч франков и к пяти годам поражения в гражданских и политических правах.
Оба шофера скончались сегодня ночью в тяжких мучениях. Ко всему еще печальная подробность: один из них неделю назад получил освобождение от призыва в армию.
Английские войска, высадившиеся в Норвегии, соединились с норвежскими частями.
В газетах сообщается об аресте семидесяти четырех профсоюзных активистов, готовивших выпуск гектографированного издания газеты «Byа дез юзин». В их числе Рене Пуаро — бывший секретарь профсоюза металлистов Парижского района, Жан Кодомье, Рене [191] Кастанье, Марсель Мюнье, Шарль Никола — активный деятель профсоюза металлистов, Фурнье — работник профсоюза железнодорожников, Рене Перруо — бывший секретарь профсоюзного объединения химической промышленности, Сажетт — из профсоюза строительных рабочих, Рюш — из профсоюза служащих, и большое число железнодорожников из Нантера{59}.
Кроме статьи де Кериллиса, ничего примечательного. Он пишет:
«Со стороны русских у Германии все новые и новые разочарования. — И директор «Эпок» разъясняет: — После окончания финской войны позиция СССР... меняется на глазах. Даже итальянские газеты отметили характер манифестации в Ханко (Финляндия), где русские взорвали памятник, поставленный в честь немца фон дер Гольца. А к тому еще отказ Кремля войти в «стальной пакт», и строительство оборонительных укреплений в русской Польше и Литве, и отказ Молотова вмешаться в скандинавские события и направить советский флот из Мурманска в Нарвик, дабы упредить англичан и французов, и упорное нежелание атаковать Швецию в спину, и подписание советско-югославского торгового договора, и внезапное появление лондонских и парижских военных сводок на первой странице московских газет...»
Парижский булочник Марсель Эрво и его жена, урожденная Алис Жюйо, за «коммунистическую пропаганду» приговорены Вторым военным, трибуналом Парижа к пяти годам тюремного заключения и штрафу в пять тысяч франков. [192]
Возобновлены отпуска, и первые пять человек из нашей роты, чисто выбритые и сияющие, уже отправились в путь. После пяти месяцев разлуки они вновь повидают своих жен и детей, на несколько дней вернутся к нормальной жизни. Отпуск! Сколько надежд, сколько радости сулит это слово!
В английском коммюнике указывается, что союзнические силы в Норвегии были вынуждены оставить позиции, которые они занимали в районе Лиллехаммер.
Вот еще одна выдержка из прессы:
«В результате полицейского расследования шестьдесят три рабочих котельных мастерских одного завода, выполнявшего заказы министерства национальной обороны, изобличены в том, что они активно занимались коммунистической пропагандой; их дела были переданы следователю Третьего военного трибунала Парижа. Пятьдесят три из них взяты под стражу».
Шестьдесят три рабочих на одном только предприятии! Возможно ли более убедительное доказательство полного провала кампании ненависти и клеветы, которая вот уже восемь месяцев ведется против Французской коммунистической партии!
Сегодня получил от Андрэа письмо, куда менее оптимистичное, чем обычно. Материальные трудности, лишения сказываются на ее здоровье, и настроение у нее сникло. Наши сбережения иссякли, целый месяц ей приходится жить на триста шестьдесят франков военного пособия, из которых она еще что-то выкраивает и раз в две недели посылает мне. Мы условились, что она сходит в палату и попросит, чтобы ей выплатили деньги, которые причитались мне в качестве депутатского жалованья. Эти несколько тысяч франков были бы весьма кстати, поскольку она уже несколько месяцев тщетно пытается найти работу.
В палате тянут с этим делом. Тамошние чиновники, безусловно, получили соответствующие указания. Поэтому я обратился к председателю палаты Эдуарду Эррио с письмом, которое начинаю так: «Я пишу вам не [193] для того, чтобы обсуждать вопрос о лишении меня депутатских полномочий. Спор этот будет решен после войны рабочими, если, конечно, меня не убьют на фронте. А пока что с меня довольно моего убеждения в том, что я не являюсь ни изменником родины, ни иностранным агентом, с меня довольно моего безупречного отношения к службе...» И я прошу дать указание, чтобы моей жене выплатили причитающиеся мне деньги.
Возымеет ли действие это письмо? Будущее покажет.
Читал в «Эвр», что в Норвегии начались бои за Тронхейм. Третий военный трибунал Парижа заседает теперь ежедневно и судит коммунистов. Вчера пятеро из них (в том числе две женщины) получили от одного года до пяти лет тюрьмы за распространение подпольного издания «Юманите». Среди них бывший секретарь партийной ячейки Монтрей-су-Буа Андре Сурдо.
Коммюнике, опубликованное бюро Союза профсоюзов Парижского района (оно было создано вместо незаконно арестованных и преследуемых товарищей), весьма красноречиво. Вот главное из него:
«В течение ряда месяцев некоторые профсоюзные деятели подвергаются полицейским преследованиям. Зачастую они выражаются в отправке в концентрационные лагеря или же в высылке. Эти преследования, объясняются либо желанием отдельных лиц совершенно упразднить профсоюзную работу на своих предприятиях, либо основываются на доносах, которые, будучи по видимости анонимными, на самом деле исходят, безусловно, от сталинских агентов. Бюро Союза профсоюзов Парижского района всегда защищало активистов, преследуемых без каких-либо к тому оснований».
Нужны ли еще комментарии? Тут есть все: признание, что существуют концентрационные лагеря и что достаточно анонимного доноса, чтобы человека туда бросили, и отвратительный поклеп на коммунистов, выдаваемых за доносчиков.
Что делать в воскресный день, когда из-за капризной погоды — то проливной дождь, то яркое солнце — нельзя отправиться на прогулку в горы? [194]
Как. я это делаю ежедневно уже целый месяц, в двенадцать часов понес еду своей «побочной семье», но задержался там дольше обычного. Разумеется, главное — обеспечить детей обедом и ужином. Но ведь можно и по-другому оказать внимание ребятишкам, лишившимся отца: можно поиграть с ними, рассказать им забавные истории. Сегодня я не отказал себе в этом удовольствии и провел несколько приятных часов. Матэ была счастлива видеть, что щечки у ее детей порозовели, и для нее, в ее тяжком повседневном существовании, это тоже было праздником...
Пришел к себе на склад, почитал газеты, и это вернуло меня к мрачной действительности.
У меня впечатление, что в Норвегии дела идут не совсем гладко, потому что газеты несколько попритихли с победными коммюнике, которые печатались в начале операций. Читал я и о том, что итальянская печать все активнее выступает в пользу Германии. Не готовится ли Муссолини вступить в войну на стороне Гитлера? Однако что меня более всего возмутило, так это заявление Фернана Лорана и Владимира д'Ормессона в «Жур». Эти мерзавцы осмелились сказать: «Нет сомнения, что в течение нескольких лет Германия еще в большей степени, чем СССР, стояла за спиной Французской коммунистической партии, то есть за спиной ее действительных руководителей. Она их подкармливала. Она оказывала им поддержку».
Нет, реакция неисправима! Перед войной 1914 года она обвиняла Жореса в том, что он «немецкий агент», и вложила оружие в руки того, кто стал его убийцей, как раз перед самым началом военных действий. Она же преследует нас сегодня своей звериной ненавистью. Кто переживет нынешнюю войну, не должен этого забывать!
Моих друзей по роте, как правило, куда больше занимают всякие мелочи казарменной жизни, нежели военные операции. Разве что речь идет о событиях выдающихся. К примеру, подписание договора между Советским Союзом и Германией, свидание Гитлера и Муссолини [195] на Бреннере вызвало много разговоров и прогнозов о скором окончании войны. Оживился интерес и в связи с началом операций в Норвегии; этому способствовал безмятежный оптимизм газет с их сенсационными заголовками: «Германские войска в мышеловке», «Английские минные поля в Балтийском море не позволяют. Германии снабжать свои войска, высадившиеся в Норвегии» и т. п. Кое-кто считал уже, что немцы обращены в бегство, окружены, взяты в плен. А сегодня — холодный душ. Многие говорят: «Похоже, что нас просто надули». Более чем когда-либо прессу обвиняют в «засорении мозгов».
«Эвр» публикует заявление Пижинье, бывшего депутата и мэра Малакофа. Этот бывший коммунист говорит, что надо набраться мужества и отречься от Советского Союза и Коммунистического Интернационала. Пижинье был одним из первых, кто изменил нашему идеалу, и, по правде сказать, слова его меня не удивляют. Я всегда замечал у него левацкие, анархистские замашки. Помню, как однажды в Сен-Дени он явился на один из наших митингов во время избирательной кампании 1936 года. Вместо того чтобы выдвинуть против правительства убедительные доводы, он уснастил свою длинную речь резкостями, даже бранью — фасад, за которым, на мой взгляд, всегда скрывается пустота или недостаток коммунистического воспитания, что для парламентария-коммуниста весьма серьезный минус. Пижинье принадлежит к числу тех, кто считает, что их большой практический опыт дает им право перестать учиться, а между тем о своем теоретическом росте мы должны заботиться систематически и непрестанно. Кто не движется вперед, тот отстает. И это полностью относится к Пижинье.
Помню также, сколько бесплодных усилий было затрачено членами общества «Друзья СССР» сектора в Ванв-Малакофе, чтобы убедить Пижинье в необходимости создать у себя в городе отделение нашего общества. Он с этим не желал согласиться и отказывался помогать товарищам. Во время одного нашего разговора [196] в палате я старался убедить его, что, знакомя людей с Советским Союзом, мы тем самым показываем им, что наш идеал не утопия, поскольку он осуществляется на одной шестой части земного шара, а для коммунистов это источник их веры в будущее. Он оборвал меня: «Обстановку в Малакофе я знаю лучше тебя». Ясно, что такому вельможе учиться незачем. И то, что он уступил под натиском враждебной пропаганды, меня не удивляет.
В связи с его отступничеством я думаю о молодых людях, с которыми встретился в Сен-Дени прошлой зимой во время отпуска: они прошли всего лишь начальную партийную школу, но зато какая высокая сознательность, какое мужество! Этого недоставало бывшему депутату Малакофа. Да, честь и слава В. И. Ленину за то, что он создал революционную партию нового типа! Без нашей партии у коммунистов не было бы той уверенности в победе, какая живет в них вопреки всему тому, что пишут и делают против нас{60}. [197]
Встав утром, я. спел «Интернационал» — пел вполголоса, для себя: я это сделал в честь Дня международной солидарности трудящихся. Многим товарищам, которые мне сегодня встретились, я пожимал руку, говоря: «И все-таки с праздником! Да здравствует 1 Мая!» В глазах у людей светился огонек надежды.
В полдень, как обычно, отнес еду для семьи Матэ, а ребятишкам — немного шоколада.
Вечером мы с Пари отправились в кафе «Каскад» послушать передачу Московского радио. Хозяйка устроила нас в кухне, чтобы укрыть от любопытных взглядов. Передачу всячески глушили, но главное мне все-таки удалось разобрать. Во-первых, заявление Ворошилова о том, что Советский Союз намерен и впредь проводить политику мира, и еще очень волнующий рассказ какой-то польской писательницы: «Подготовка ко дню 1 Мая на освобожденной украинской земле».
Весь день у меня было хорошее настроение — никаких мрачных мыслей. Напротив, даже какой-то душевный подъем. Врагу не так-то легко подавить чувства, которыми охвачены наши сердца.
Газеты сообщают об ожесточенных атаках немцев в Норвегии и об аресте в Париже членов центра по распространению коммунистических листовок, которым руководил Марсель Витте — один из бывших руководителей «Авангарда». Вместе с ним арестованы Сюзанна Вигуру, Жозеф Латрей, Морис Берлемон, бывший боец Интернациональных бригад Жорж Болоре и Бланш Сомвиль; все они предстанут перед судом военного трибунала.
Главная тема сегодняшних разговоров в роте — выплата денежного содержания. Считается, что мы находимся в прифронтовой зоне, и мне выдали максимум того, что может получать солдат 2-го класса, то есть на две недели 12 франков и 4 пачки табаку.
В то же время унтер-офицерам выдали приблизительно 120–130 франков, иными словами, в десять раз [198] больше, чем рядовым солдатам. И вот целый день шли горячие дебаты по поводу того, почему столь велика разница между жалованьем солдата и сержанта, при том что уровень общей и военной подготовки у них почти одинаков.
Думаю, что правительство сделало это для того, чтобы как-то задобрить унтер-офицеров, которые живут бок о бок с солдатами и служат связующим звеном между ними и офицерами. Все солдаты считают себя обиженными и находят, что жалованье у них очень низкое.
В Норвегии после ожесточенных боев союзники эвакуировались из Домбоса, и южная часть страны, по-видимому, вот-вот окажется в руках гитлеровских армий.
Всякий раз, как мы терпим неудачу, правительство пытается отвратить от себя гнев народа. Этим, конечно, объясняется то, что сегодня на первых полосах под крупными заголовками публикуется сообщение «Ажанс Радио», согласно которому «Морис Торез находится в Германии, в Великом герцогстве Баденском, и имеются точные сведения о деятельности, которой он там занимается в полном согласии с гитлеровским правительством и под его защитой». Однако от опубликования этих «точных сведений» почему-то воздерживаются{61}.
Не случайно, что те же изолгавшиеся газеты одновременно печатают антикоммунистический «манифест», подписанный двадцатью одним бывшим депутатом, в числе которых Життон, Девез, Капрон, Фурье, Вала, Пижинье, сенатор Кламамю, муниципальный советник Парижа Виталь Гэман.
Союзные войска в Норвегии, действовавшие южнее Тронхейма, снова погрузились на суда.
Впервые статья 76 Уголовного кодекса, предусматривающая смертную казнь, применена к арестованным несколько дней назад шести молодым коммунистам. [199]
Кроме того, пять распространителей листовок, арестованных 27 января в Клиши, приговорены Третьим военным трибуналом Парижа к четырем годам тюрьмы, денежному штрафу в сто франков и пяти годам лишения гражданских и политических прав. Четвертый военный трибунал приговорил Луи Кузерна, специалиста, пользовавшегося отсрочкой от призыва в армию, к трем годам тюремного заключения, денежному штрафу в триста франков и пяти годам поражения в правах. Второй военный трибунал за попытку восстановить коммунистическую ячейку приговорил Жозефа Рено из Иври, имевшего отсрочку от военной службы, и Алину Монен к пяти годам тюрьмы и штрафу в сто франков условно: первого — учитывая его «безукоризненное поведение во время прошлой войны», вторую — как мать пятерых детей. В генеральном совете департамента Сена состоялись дебаты по поводу «коммунистических происков». Префект заявил, что с начала войны полиция арестовала 2170 человек и что в бывших коммунистических муниципалитетах многие лица отстранены от должности или уволены.
В сообщении министра почт и телеграфа говорится, что на 1 января остаток вкладов в сберегательные кассы превысил сумму взятых вкладов на один миллиард франков. Так что отнюдь не для всех война дело скверное. Впрочем, мы, солдаты, получающие в день двадцать су, нисколько в этом и не сомневались.
Газеты публикуют сообщение о «неудаче франко-английских операций в Норвегии»; при этом подчеркивается, что «в обеих странах царит большое возбуждение».
Де Кериллис в «Эпок» пишет о том, что «русская проблема выходит на первый план». И он перечисляет, по каким причинам:
1. В Софии Народное собрание одобрило болгаро-советское соглашение, и один из депутатов большинства выразил удовлетворение по поводу того, что правительство Болгарии восстановило дипломатические отношения с Советским Союзом. [200]
2. Югославия продолжает экономические переговоры с СССР. По сообщению агентства Гавас, «под видом экономических переговоров Москва, безусловно, стремится к политическому соглашению, чтобы оказать давление на Италию».
3. Венгрия, по-видимому, в свою очередь склонна начать экономические переговоры с Советским Союзом.
4. Советский Союз, должно быть, поставил Германию в известность о том, что враждебные действия против Швеции он будет рассматривать как недружественный акт и не потерпит оккупации Аландских островов Германией.
Насколько же мы были правы, не поддаваясь тем, кто хотел втянуть нас в антисоветскую кампанию! Однако наша прозорливость не помеха для разгула репрессий. Так, арестовано еще двадцать семь наших товарищей в Домбале (департамент Мерт и Мозель), в Лонгви, в Нанси (среди них Тувенэн, бывший секретарь районной организации ФКП), в Лютзелузе, в Лионе (в их числе Марселлен, бывший мэр Во-ан-Велен), в Марселе, Дижоне, Сен-Назере и Бурже.
Сто двадцать пять коммунистов — некоторые из наших депутатов, осужденных на апрельском процессе, генеральные советники, мэры, профсоюзные руководители — сосланы в Вандею, на остров Иль-д'Йе, и будут заключены в форт Пьер-Леве (в их числе, как сообщают газеты, Рено Жан, Жан Дюкло, Филиппе, Ракамон), а восемьдесят других сосланы на остров Нуармутье, также в Вандее.
Сегодня прошел слух, будто наш дорожно-строительный батальон расформирован. Стало быть, работы на дороге Гренобль — Лион, начатые с трехнедельным опозданием, будут вовсе прекращены.
В газетах сообщается, что с 11 мая солдаты призыва 1912 и 1913 годов освобождаются от службы и будут распущены по домам. Этим солдатам из резерва 2-й очереди по 47–48 лет. Зачем же надо было их мобилизовывать полгода назад, когда по обеим сторонам Рейна царило полное спокойствие, а сотни тысяч более [201] молодых мужчин не находили себе дела? Зачем освобождать их сегодня, когда газеты пишут, что Бельгия и Голландия предпринимают меры по усилению своей безопасности? Право же, постичь смысл решений нашего генерального штаба чрезвычайно трудно!
В лице коммунистов по-прежнему продолжают видеть врагов. Министр информации Фроссар принял решение два раза в неделю передавать по радио серию бесед на тему «о предательстве со стороны коммунистических лидеров».
Ничего существенного
В Норвегии, в районе Нарвика, продолжаются бои.
В палате общин большие дебаты по вопросу о ведении войны. Кабинет Чемберлена подвергается суровой критике со стороны лидеров оппозиции.
Доверие Чемберлену в палате общин выразили только 250 депутатов, а 200 других в доверии ему отказали.
Газеты сообщают, что Голландия значительно усиливает свою оборону и что «приняты меры для отражения любой попытки вторжения в Англию с моря и с воздуха». Три недели назад те же самые газеты писали, что в Норвегии «блокирована половина германского флота», что «Германия попалась в мышеловку» и т. п. И вот сегодня речь идет уже о том, что Германия способна вторгнуться в Англию с воздуха и с моря. Понять ничего нельзя. [202]
В генеральном совете департамента Сена префект полиции Ланжерон «подвел итоги репрессиям за коммунистическую деятельность: арестован 2241 человек, запрещено 67 газет, распущен 321 профсоюз, закрыто 200 постоянно действующих партийных и профсоюзных пунктов, 666 избранных представителей лишены своих полномочий, арестовано 116 работников коммунальных служб, имена 1337 активистов сообщены военным властям, 673 человека исключены из списков лиц, пользующихся отсрочкой от военной службы, и отправлены в армию». При этом Ланжерон добавил: «На одном небольшом предприятии в пригороде Парижа, где имеется 425 рабочих, обезврежено 224 коммуниста»{62}.
Ничего существенного.
Утренние газеты сообщают, что вчера в 5 часов 45 минут утра немецкие войска вторглись в Бельгию, Голландию и Люксембург; Гитлер взял на себя верховное главнокомандование. Германская авиация подвергла бомбардировке Антверпен, Амстердам, аэродром Брон около Лиона и другие французские города. В Швейцарии объявлена всеобщая мобилизация.
Ко мне на склад зашел лейтенант Бурбуссон поговорить о новостях и сообщил, что в ближайшее время меня переводят в роту водоснабжения. Сам он назначен в моторизованную часть, которая вскоре отправляется на фронт. На его вопрос, есть ли желающие ехать добровольно, готовность изъявили шесть саперов. Бурбуссон [203] расстроен тем, что ни один унтер-офицер, в том числе и из тех, кто совсем недавно получил звание, не последовал их примеру. Он даже позволил себе резкости по отношению к своим подчиненным.
— Они очень горды своими блестящими тряпицами и в воскресенье будут щеголять в них на главной площади Ворепа, но отправиться туда, где стреляют, охотников не нашлось.
— Не их и не ваша вина, что они так настроены, — сказал я. — В этом виновато правительство.
Лейтенант Бурбуссон спросил меня, что именно я имею в виду. Я рассказал о решении министра информации дважды в неделю проводить по радио антикоммунистические беседы. Показал ему вчерашнюю газету со «списком трофеев» парижского префекта.
— Моральное состояние играет на войне очень важную роль, — сказал я. — Прежде всего необходимо точно определить, кто противник и какую опасность представляет он для страны. Девять месяцев Советский Союз и коммунистов изображали врагами Франции. Наоборот, ни в печати, ни по радио ничего не делалось, чтобы показать, что же представляют собой Гитлер, его теории, фашистские зверства в Германии и Италии, кровавые репрессии Франко против испанских республиканцев.
Только один пример: во Франции проживают беженцы из всех этих стран. Никто не предложил им публично поделиться своими воспоминаниями, дабы укрепить антифашистские чувства в нашем народе. Мало того, что этого не было сделано, было еще предоставлено широкое поле деятельности для «пятой колонны», прислуживающей Гитлеру{63}.
У меня такое впечатление, что многие люди даже понятия не имеют, что же представляет собой фашизм в действительности. И виноваты в этом не они, а правительство... [204]
Тут Бурбуссон меня перебил и поделился тем, как был он обескуражен, ознакомившись с моим личным делом, где я представлен «опасным подстрекателем».
— Вы могли убедиться, что я не придал значения вашим политическим убеждениям, и я об этом не жалею. Склад у вас содержится образцово, вы показали себя человеком, который любит порядок.
«Человек, любящий порядок». При этой характеристике я не мог сдержать улыбку.
Разумеется, строго по секрету лейтенант сообщил мне, что из штаба пришел запрос по поводу моих ежедневных визитов в «какую-то коммунистическую семью». Я объяснил ему, в чем дело, и он с возмущением воскликнул:
— Нас считают шпиками! Но какой же негодяй мог на вас донести?
Затем Бурбуссон сказал, что война действительно началась, и я поделился с ним моими опасениями.
— Не знаю, как в других местах, — сказал я, — но что касается нас, то все мы тут либо саперы-подрывники, либо понтонеры. В Меце, где я проходил действительную службу, нас обучали нашей военной специальности. Но с тех пор прошло почти двадцать лет, и я уже все забыл. Мои товарищи и офицеры, видимо, тоже. Между тем за девять месяцев, что я в армии, нас ничему не учили. Если завтра нам придется восстанавливать разрушенный мост, все от начала до конца придется осваивать заново. И это относится не только к саперным работам, но к военной подготовке вообще. В Лавале за полгода занятия с винтовкой и противогазом проводились всего один раз... Я не говорю, что надо заниматься с утра до ночи, но если бы нас тренировали раза два в неделю, мы получили бы минимум того, что необходимо в бою... и не так скучали бы в своей казарме.
Лейтенант ответил, что он вполне разделяет мои опасения и уже неоднократно обращал на это внимание вышестоящих начальников.
— Ничего, однако, не изменилось, — заключил он с раздражением.
Я счел необходимым подробно записать этот разговор. Кто знает, что нас ждет впереди? Мой дневник [205] будет свидетельствовать, что такие офицеры, как Бурбуссон, не поддались яду антикоммунистической пропаганды и вели себя, как подобает французским офицерам {64}. [206]