«Странная война»
В шесть часов утра команда: «Ранцы надеть!» Через еще спящий Лаваль идем в отведенную нам казарму. Оказывается, это большое помещение — Дворец промышленности, где раньше устраивались выставки. Вокруг огромного зала и галереи нижнего этажа набросали солому, устроили умывальню — одну на шестьсот человек! В остальном дело за французской изобретательностью, и вот уже каждая небольшая группа, человек в пять, быстро раздобыла для себя доску, приколотила ее к стене, набила гвоздей, так что есть где повесить ремень, противогаз, шлем, ранец и шинель.
Нам разрешают свободно выходить из казармы, так как обедом нас еще не обеспечивают. Мы этим пользуемся, чтобы побаловаться сидром. Стоит он здесь недорого. Заодно можно и газету почитать: злобные наскоки на Советский Союз, антикоммунистические выпады внутри ВКТ (язык некоторых лидеров федерации горняков ничем не отличается от языка фашиста Фернана Лорана в газете «Жур»)...
Много раз я думал о том, правильно ли вел себя вчера в вагоне. Не должен ли коммунист в любых случаях идти против течения, даже если он и не располагает достаточной информацией? Может ли мне служить оправданием то, что мои спутники были вне себя? Впрочем, вчерашний день — дело прошлое. Важно сегодня. Теперь мне нужно выявить — по одному — всех коммунистов, которые находятся в нашей части: нам надо как-то объединиться, общими усилиями разобраться во всех сложных вопросах, чтобы быть [50] в состоянии разъяснять их остальным товарищам и потом уже влиять на людей исподволь, без спешки, предотвращая возможные провокации и репрессии.
Наконец-то мы провели ночь нормально. Днем строевые занятия, отработка приемов обращения с оружием. Все это не слишком утомительно, так как устраиваются большие перерывы. После обеда — дежурство на кухне. Погода прекрасная.
Вечером гуляем по городу. Встретили много англичан. Набрели на душевой павильон и коммунальную прачечную, куда можем отдавать в стирку свое белье, потому что в казарме ничего для этого не приспособлено.
Сегодня утром после переклички ко мне подошел молодой человек и, тронув за плечо, тихо спросил:
— Случайно не Гренье, не депутат от Сен-Дени?
— Он самый.
— Дельфос из Ватрело, это около Рубе, коммунист, — представляется мой новый товарищ.
Крепкое рукопожатие. Десятиминутный разговор. Этот рабочий-текстильщик, с 1936 года делегат на своем предприятии, смотрит на вещи совершенно правильно, события не поколебали его убеждений. Приятно сознавать, что нас уже двое.
Утром — отработка приемов обращения с оружием. Во вторую половину дня нас послали чистить картошку, не иначе как для этого на построение нам было приказано явиться в касках...
В печати много пишут об отставке моего «коллеги» Фуррье из муниципалитета Дравея.
Сегодня я от занятий освобожден: иду на склад — туда поступили вещи, которых мне недодали еще в Меце. [51]
Примечательный случай: в огромном помещении, где мы спим, нет света, и поэтому вечерами здесь творится нечто невообразимое. Мишенью для всех является старшина действительной службы, за свое уродство получивший прозвище Сом. И вот, пользуясь тем, что в темноте никого не различишь, люди высказывают вслух все, что у них накипело. Сегодня вечером старшина обрушил на нас потоки ругани. Ему ответили свистом. Проходя мимо моей койки, он в ярости крикнул:
— Знаем, кто здесь сеет смуту — банда коммунистов!
Я встал и обратился к нему:
— Вы имеете в виду меня? Я спрашиваю потому, что являюсь коммунистическим депутатом, и вы, по-видимому, готовы возложить на меня ответственность за любое проявление недовольства. Ну что ж, дело ваше! Но только учтите, что я никогда не нарушаю порядка, не уклоняюсь от занятий, выполняю любую работу, и спровоцировать меня вам не удастся.
Я сказал это спокойно, не повышая голоса. Воцарилась многозначительная тишина. Должно быть, она подействовала на старшину отрезвляюще: он извинился, сказал, что не имел в виду лично меня, что у него нет ко мне никаких претензий и т. п. Видимо, не зря я дал ему отпор.
Вечером обнаружил в «Эпок» любопытную статью Бернара Лаверня, озаглавленную «Возвращение России в Европу». В ней говорится, что, вступление Советского Союза в Польшу позволило Москве «заполучить львиную долю» и что это не может доставить удовольствия Гитлеру. Тон уже совершенно иной, никак не похожий на тот, в каком ежедневно пишется о «соглашении Сталин — Гитлер». Я сделал вырезку: передам ее Дельфосу, а он как-нибудь, между прочим прокомментирует ее среди своих соседей по комнате.
Утром совсем еще молодой младший лейтенант повел нас в городской сад неподалеку от казармы заниматься гимнастикой. [52]
После обеда — проверка противогазов, впервые с момента мобилизации. Кое-кто забавляется: штыком проверяет прочность соединительной трубки... Мне такая беспечность кажется неуместной: «А если будет газовая атака?» — «Не будет!»
Вечером, после ужина, в кафе полно народу. Кроме рабочего-текстильщика Дельфоса, за три дня я наладил контакт с другими солдатами-коммунистами: с Шарве, строительным рабочим из XVII округа Парижа; с рабочим-стекольщиком Робером де Сент-Омером из департамента Эна; с шахтером Бисленком из Па-де-Кале. Каждый вечер хожу в город с двумя сержантами — безансонским железнодорожником Першем, называющим себя «социальным католиком», и парижским почтовым служащим Дерасинуа, сочувствующим коммунистам. Мы собираемся в маленьком кафе поблизости от казармы. Хозяин, по фамилии Мориссо, — участник мировой войны, человек веселый и экспансивный. Его жена очень любезная, приветливая женщина; у них две дочери, молодые девушки. Уютная атмосфера маленького бистро придает нашим ежедневным встречам задушевный характер. Мы обсуждаем последние новости, толкуем о жизни в казарме, бывает, что и споем какую-нибудь популярную песенку.
Первый воскресный день в Лавале. Утром нас выстроили в полном боевом снаряжении, чтобы разбить на роты. После обеда гуляли вдоль берега Майенны: собирали ежевику, болтали с рыбаками. На маленькой, тесной танцплощадке, осаждаемой солдатами и множеством молодых девиц, танцы под патефон. Наша молодежь осталась потанцевать, а мы, кто постарше, двинулись дальше — так и шатались без цели, как бывало во времена действительной службы. В девять вечера вернулись в казарму, а тут как раз один эльзасец, великолепный аккордеонист, демонстрировал свое искусство.
Сегодня прочел газеты «Пти паризьен», «Эпок» и «Пари-суар». Ни в одной из них не выражается сожаление в связи с тем, что Польша прекратила сопротивление. [53] И в то же время яростные вопли по поводу того, что в районах, занятых Красной Армией, установлена советская власть. Совершенно очевидно, что эти газеты видят врага не в лице Германии, а в лице Советского Союза.
Утром — огневая подготовка, днем — строевые занятия. Поверка производится среди полнейшего хаоса, так что многие пользуются этим и просто не являются, а уходят пошататься по набережной.
Пример «организации»: склад материальной части находится на ферме, в семи километрах от Лаваля; ежедневно туда отправляют грузовичок за каким-либо имуществом. Между тем вечером сержант Перш сказал мне, что завтра он возьмет с собой пять человек и они пешком пойдут на склад... за гвоздями!
Утром большие строевые учения в присутствии командира батальона, во вторую половину дня — марш.
Жена сержанта Дерасинуа перебралась в Лаваль. Сегодня я приглашен к ним на ужин. Это все-таки не то, что ежедневное солдатское меню. За ужином познакомился с тестем Дерасинуа, голосовавшим за нашего товарища Тушара, депутата от XIX округа Парижа. Настроен он превосходно, пропаганда в печати на него ничуть не повлияла.
Газета «Эвр» подняла большую шумиху вокруг выхода из ФКП писателя Поля Низана. Причина выхода — «предательство России». Что тут скажешь? Можно быть хорошим писателем и поддаться влиянию разнузданной антикоммунистической пропаганды. Выход Низана из партии меня лично очень огорчает (мне нравились его статьи, с удовольствием я читал его «Заговор»), но мне, как коммунисту, придает силы глубокая вера, сознательность и твердость, присущие товарищам, с которыми я встретился в Бержераке, в своей роте, и таким людям, как Дерасинуа и его тесть. [54]
Сегодня дежурил в загоне для скота. Его устроили на окраине города: на широкой поляне собрали рогатый скот, реквизированный у окрестных жителей; отсюда он будет отправлен на ближайшую бойню. Из-за плохого ухода животные быстро тощают, что приводит в негодование крестьян из резерва второй очереди, которые их караулят.
Забыл отметить: к нам в часть прибыли «старички». Для нас и то не находят дела, а тут еще призывают людей пожилого возраста! Может быть, в ближайшее время готовятся боевые операции?
О военных действиях на фронте газеты почти ничего не сообщают, разве что упоминается об отдельных воздушных боях.
В профсоюзных организациях антикоммунисты объявили войну тем, кто отказывается осудить советско-германский договор, и самым бесцеремонным образом ушли со своих постов.
Снова на дежурстве. Развернул газету, и больно кольнуло сердце: большими буквами сообщается о роспуске Французской коммунистической партии. Начали они с того, что запретили «Юманите», «Се суар», собрания; их судьи жестоко обрушились на тех, кто распространял наши листовки, и вот теперь мы объявлены вне закона. Во мне все кипит, когда я читаю комментарии всех этих подпевал, вчерашних мюнхенцев, этих синдикалистов, которые завидуют популярности наших профсоюзных деятелей и соперничают друг с другом в злобной ругани...
В течение дня повидался со всеми товарищами. Ни один из них не впал в уныние. Даже сочувствующие реагируют правильно. «Однако эта война свободы против диктатуры принимает любопытный оборот!» — сказал мне один. Другой рассуждает: «Им не дают покоя социальные завоевания Народного фронта. Они хотят воспользоваться войной и отнять у нас эти завоевания». А еще один возмущается; «Они это сделали, не спросив [55] согласия полутора миллионов избирателей, голосовавших за коммунистов! Шайка подлецов!»
Я абсолютно убежден в том, что наша партия сумеет выдержать любые удары, но страшно другое: удар нанесен единству французского народа, и нанесен во время войны...
Вечером были у Мориссо и, как всегда, не спеша тянули сидр и пиво. Эти славные люди относятся к нам совершенно бескорыстно. Как обычно, не обошлось без пения. Я вспомнил «Тружеников мысли», любимую песню моего отца; должно быть, я исполнил ее с чувством, потому что аплодировали мне особенно горячо и дружно. Думаю, что друзья видели, каково мне сегодня досталось, и захотели выразить мне свою симпатию. В трудный час такое проявление чувства солидарности, я бы даже сказал — братства, придает человеку силы.
Сегодня ровно год со дня подписания Мюнхенского соглашения, по которому Даладье и Чемберлен отдали Гитлеру часть Чехословакии — Судетскую область, где было сосредоточено 70 процентов чехословацкой промышленности, а главное, там находилась линия укреплений, построенная по образцу нашей «линии Мажино». Этим позорным соглашением Франция предала своего давнего союзника, который сдерживал на своих границах 35 немецких дивизий и авиация которого могла воздействовать на Берлин, Дрезден, всю южную Германию. Когда Даладье вернулся из Мюнхена во Францию, фашисты и кагуляры, собравшиеся на пути его следования с аэродрома Бурже, приветствовали его как «миротворца». Как же такое стало возможным? Это результат отравляющего воздействия печатной и устной пропаганды.
Чего только не выпало с тех пор на нашу долю! Мрачный 1939 год: в феврале — гибель Испанской республики и победа Франко, союзника Гитлера и Муссолини, в марте — вступление Гитлера в Прагу, в апреле — захват Албании итальянским диктатором... [56]
И вот для роспуска нашей партии они выбрали годовщину Мюнхена. Но мы устоим невзирая ни на что!
Сегодня в шести километрах от Лаваля еще с одним парнем грузили на автомашины ящики с оконным стеклом для строительства ремонтных мастерских инженерных войск. В каждом ящике по 180 килограммов веса, так что работенка эта для докеров, а нам без привычки она не по силам.
Вот уже неделю в казарме по вечерам очень холодно. Ночью мы просыпаемся и стучим зубами. Сегодня во время вечерней поверки со всех сторон раздались возгласы: «Давайте одеяла!» Санкций не последовало, иначе пришлось бы наказывать всех.
Сегодня снова в наряде: грузили огромные брусья для строительства ремонтных мастерских.
Вечером радостный сюрприз: приехала Андрэа (письмо и телеграмма с сообщением о ее приезде задержались). Она рассказала о новостях, которые слышала по Московскому радио. Оказывается, часть Польши, занятая Красной Армией, — это белорусские и украинские территории, незаконно отнятые у Советского Союза реакционной Польшей в 1921 году. Теперь мне все стало куда яснее: вернув свои же собственные территории в момент, когда польское сопротивление было полностью сломлено, а варшавские правители укрылись в Румынии, Советский Союз тем самым предотвратил оккупацию этих территорий гитлеровской Германией. Таким образом, подтвердилась правильность аргументации, к которой за последнюю неделю прибегали в своих разговорах с солдатами Дельфос, Шарве и другие товарищи.
Андрэа рассказала мне о поведении коммунистов Сен-Дени. Случаев отступничества среди них было очень мало. Не сломило их дух и сообщение о роспуске компартии. Вместе с тем наши заклятые враги дориотисты со злорадством приветствовали это решение правительства: оно льет воду на их мельницу. [57]
На утренней поверке выяснилось, что мое отсутствие прошлой ночью осталось незамеченным. В первую половину дня был назначен в наряд, два часа работал на ферме, а потом попутной машиной вернулся в Лаваль. Погода вновь установилась чудесная, и мы с Андрэа пошли погулять. Пожелтевшая листва на деревьях говорит о наступлении осени...
В связи с роспуском коммунистической партии возникает вопрос о судьбе коммунистических депутатов и сенаторов, которые являются законно избранными парламентариями. Андрэа говорит, что в соответствии с законами в парламенте создана Рабоче-крестьянская группа. Андрэа привезла мне текст заявления о том, что я готов войти в ее состав; я должен подписать это заявление, а она по возвращении передаст его Артюру Раметту, он по-прежнему работает в палате депутатов и является председателем вновь созданной группы.
В семь тридцать, во время построения, мне удалось сачкануть. как принято выражаться в армии, и я не пошел в наряд: Андрэа сегодня здесь последний день. Вечером узнал от ребят, что на мое отсутствие никто не обратил внимания.
Утренние газеты кипят возмущением по поводу письма, с которым председатель Рабоче-крестьянской группы обратился к председателю палаты, но текста этого письма не публикует ни одна газета.
Сегодня работа на строительстве. Целый день грузили солому и разгружали камень.
В роту прибыло пополнение, в основном железнодорожники, подлежащие мобилизации на тридцатый [58] день. Во время раздачи еды — полный кавардак: одним достается по две порции, другим ни одной. В моем взводе все проходит гладко, потому что ребята все больше и больше прислушиваются ко мне, когда я им объясняю, что нехорошо быть эгоистами, что надо думать и о других. А кое-где дело доходит до крупных споров и даже до потасовок. Неужели некоторым достаточно надеть военную форму, чтобы уже ни о чем больше не думать, не рассуждать и предаться лишь заботам о своем желудке?
Антикоммунистическая кампания в печати сегодня усилилась. «Эвр» вышла со злобной передовой. Мой сосед сказал мне сегодня вечером: «Такое впечатление, будто они собираются воевать не против Гитлера, а против коммунистов...»
Опять работа на стройке — целый день ковырялись в глине.
Вечером во время ужина — дикая неразбериха. Помещение для столовой до сих пор не оборудовано. Первые две недели, пока стояла хорошая погода, мы ели, усевшись прямо на лужайке около казармы. Но сегодня дождь. Пищу раздают под открытым небом: каждый получает свою порцию и потом в коридоре стоя ест. А ведь дерева хоть отбавляй, среди солдат есть десятки столяров, и, разумеется, ничего не стоило бы сколотить столы и скамейки, после еды все это можно было бы убирать. Дело нехитрое, и оно будет сделано, но только с опозданием недели на две, а то и на месяц.
Из утренних газет явствует, что Рабоче-крестьянская группа палаты может стать объектом преследований за «сговор с врагом»; сообщается о том, что предъявлены обвинения председателю группы Артюру Раметту и одному из ее секретарей, Флоримону Бонту. Правительство снимает также со своих постов мэров-коммунистов. Их муниципальная политика, имевшая целью защиту прав престарелых, безработных, заботу о детях, приравнена к «сговору с врагом»! Фактически же «двести семейств» и их сообщники пользуются создавшимся положением, чтобы разделаться с нашей [59] партией. Но это им никогда не удастся, ибо наша партия служит интересам рабочего класса, всего народа. Заслуги рабочего класса, заслуги одного из его отрядов — железнодорожников как раз и отмечают сегодня газеты в связи с высоким патриотизмом и великолепными профессиональными качествами, проявленными железнодорожниками в течение первого месяца войны. При этом газеты, разумеется, не указывают, что очень многие из железнодорожников являются коммунистами{8}.
По-прежнему работал на стройке: команде из пяти солдат во главе с капралом поручено носить воду из реки. Но так как для заполнения столитровой бочки в нашем распоряжении имеется только одно ведро, работать всем одновременно просто невозможно. Поэтому я предложил товарищам разделиться на две группы, с тем чтобы одна таскала воду, а другая тем временем помогала двум старикам крестьянам, которые неподалеку, на соседнем поле, собирали картофель. Все с готовностью согласились, так что за два часа картофель был убран, и в награду за помощь мы получили яблоки.
Во вторую половину дня — проливной дождь. Пережидали [60] его, укрывшись в сарае, целых пять часов. Вернулись в казарму довольно поздно.
Сегодняшние газеты подняли невероятный шум. Огромные заголовки взывают: «Вся нация против коммунистических лидеров!» Пять депутатов-коммунистов — Лубраду и Соссо (департамент Дордонь), Фурье и Бру (Париж), Деклерк (департамент Нор) — распространили в парламенте заявление, в котором они слово в слово повторяют «аргументы» наших противников, непосредственно содействуя, таким образом, репрессиям против коммунистов.
Тридцать пять депутатов-коммунистов в ближайшее время должны предстать перед военным трибуналом. Раметт и Бонт, которым уже предъявлено обвинение, скрываются. Товарищи меня спрашивают: «А ты?» — «Я жду созыва парламента». Многие солдаты моей роты говорят: «Всей этой грязной клевете мы не верим».
Сегодня я в карауле и в ожидании выхода на пост воспользовался возможностью привести в порядок свои записи. Из газет узнал, что Морис Торез уехал из своего полка. В сообщениях о преследованиях — большие цензурные купюры. Что говорилось в тех местах, где зияют белые пятна? Неизвестно. В то же время цензура пропустила заявление депутата Альбера Пети, мэра города Баньё (департамент Сена), в котором он от себя лично и от имени коммунистов выражает протест против того, что депутаты-коммунисты, многие из которых являются ветеранами войны 1914–1918 годов, названы «предателями».
В каком-то старом номере «Пари-суар», валявшемся в караульном помещении, случайно наткнулся на письмо группы аэростатчиков из прифронтовой полосы: «Нас кормят так, что нам могут позавидовать посетители самых лучших здешних ресторанов». Отличная возможность на конкретном примере показать товарищам по наряду, как забивают людям головы всякой чепухой. [61]
В час дня, сменившись с поста, мы отправились в кино. Было воскресенье. Кинотеатры здесь, в Лавале, получают огромные барыши. Программа весьма посредственная. Киноревю под названием «Стаканчик вина» не слишком нас развеселило. В новостях дня — представление кабинета министров. Появление на экране Даладье вызвало аплодисменты, правда, далеко не единодушные; остальных встречали шуточками.
Кадры: французская артиллерия направляется на фронт. Когда на экране возникли жуткие картины бомбардировки гарнизона Вестерплац в Данциге, в зале воцарилась мертвая тишина. В третьем фильме, «Безумная богородица», участвовал Виктор Франсан, которого я видел впервые. Играет он вяло, и фильм нам не понравился. Шарве, постоянный посетитель наших вечеров советского кино в зале Плейель, выразил и мое мнение, когда сказал: «До трилогии о Максиме им далеко!»
В «Эвр» читаю: «Вчера военный судья допросил еще несколько бывших (sic!) депутатов-коммунистов». Целая колонка посвящена «профсоюзному возрождению». На видном месте перечислены профсоюзы, которые исключают коммунистов из своих рядов. В «Пари-суар» информация об аресте тринадцати депутатов, «бывших коммунистов», фамилии не названы. Попутно сообщается и о других арестах. Обширные комментарии по поводу заявления английского военного министра Хора Белиша. «Через год мы будем иметь на фронте столько же солдат, сколько вы». Ребята спрашивают: «Выходит, через год это не кончится?» Ведь многие еще надеются, что война продлится недолго. Совсем как 1 августа 1914 года, когда уходившие на фронт говорили: «К рождеству будем дома!»
Возвращаясь с дежурства в казарму, беседовал с Жернезом, депутатом-социалистом от Камбре (департамент Нор). Несмотря на различие в политических взглядах, отношения между нами такие, какие должны быть между солдатами одной роты. Он явно не считает меня «предателем», и мы поговорили вполне корректно. [62]
Жернез рассказал мне, что он добивался «места, более соответствующего его положению депутата», и обращался с этой целью и к Эррио (председатель палаты депутатов), и к Даладье, и к начальнику гарнизона, и к командиру полка. Его жена и сын находятся сейчас здесь, в городской гостинице. Потом он коснулся отъезда Мориса Тореза из части.
— Очень жаль. Умный человек и так испортил свою карьеру! Теперь он уже не сможет играть политическую роль...
— Не могу с тобой согласиться, — ответил я. — Как и все мы, он явился в свою часть сразу же после объявления войны. Будучи генеральным секретарем коммунистической партии, он оставил армию лишь после того, как наша партия была распущена и коммунисты подверглись преследованиям. Я знаю его с юношеских лет и считаю, что поступил он правильно, иначе он и не мог поступить, к этому его обязывало решение партийного руководства{9}. А будущее покажет... [63]
Разговор наш на этом закончился, и, пожав друг другу руку, мы распрощались...
Андрэа пишет, что по возвращении из Лаваля она съездила в палату передать мое заявление о вступлении в Рабоче-крестьянскую группу; до передачи в квестуру его необходимо завизировать у председателя группы Артюра Раметта, без чего оно не имело бы силы. Раметта на месте не оказалось. -Товарищ, которого Андрэа встретила в помещении, отведенном для депутатов-коммунистов, сказал ей: «С заявлением советую вам пока не торопиться — с сегодняшнего дня против Рабоче-крестьянской группы начато преследование, а партийное руководство решит, когда можно будет его подать». С тех пор Андрэа ничего не известно.
С утра маршировка. Днем, во время обеда, сержант Перш сообщил, что он назначил меня в помощь столярам, которые будут изготовлять столы, скамейки, койки...
Когда Даладье выступал с речью по радио, в кафе у Мориссо нас было человек десять-двенадцать. Его слова о коммунистических лидерах были встречены весьма неодобрительно.
Утром — на подсобных работах при столярах. Здесь тоже никакого порядка. Молоток приходится захватывать чуть ли не силой, потому что на восемь групп их всего четыре. Этой «войны» за инструмент очень просто можно было бы избежать, для чего достаточно выдать еще четыре молотка, но служба снабжения в этом отказывает, хотя молотки на складе имеются. Наши жалобы ни к чему не приводят, так что мне остается только бросить работу и приняться за свою корреспонденцию.
Кстати сказать, по этой части дел у меня все больше и больше. Если, к примеру, кому-то из ребят понадобилось обратиться с заявлением к «властям» и он не [64] знает, как составляют бумагу, идут ко мне. Известно, что я не откажу в такой услуге. Тем более что бывают действительно любопытные случаи. Скажем, мой сосед по комнате: его призвали в самом начале мобилизации, а у парня пятеро детей, младшему нет и двух месяцев, между тем жена его до сих пор не получает военного пособия! От его имени я написал корректное, но решительное заявление префекту департамента. Если просьба его не будет удовлетворена, я обещал парню обратиться лично к военному министру.
Вечером два солдата из нашей роты из-за какого-то пустяка затеяли потасовку: эльзасец придрался к валлонцу и стал попрекать его в... бельгийском происхождении. Началось с оскорблений, а дошло до кулаков, хотя мы и пытались всячески их унять. Только вмешательство офицеров положило конец этой драке.
Читал в газете, что двум депутатам-коммунистам, Этьену Фажону и Андре Парсалю{10}, мобилизованным в армию, предъявлено обвинение в том, что они вступили в Рабоче-крестьянскую группу парламента. Вскоре я узнаю, не ждет ли и меня та же участь.
По-прежнему занят на столярных работах.
Сегодня днем к нам в часть приезжал генерал. С утра офицеры лезли вон из кожи, чтобы привести все в порядок. Нам приказано было иметь при себе винтовку, патронташ, каску, шинель. Разноречивые распоряжения следовали одно за другим. И вся эта кутерьма была из-за ничего: визит генерала продолжался ровным счетом семь минут.
Часов в двенадцать дня меня вызвал к себе командир роты — он еще не был со мною знаком, — чтобы выяснить подробности вчерашнего инцидента. Я рассказал то, чему сам был свидетелем. Воспользовавшись разговором, я спросил, почему у нас в части нет хотя бы маленькой библиотечки: будь у нас книги, солдаты, не имеющие средств на развлечения, могли бы вечерами, [65] после ужина, заняться чтением. Командир роты обещал поговорить на эту тему с майором. Проводив меня до двери, чтобы нас не слышали, он сказал: «Я вполне вами доволен... Если у вас есть ко мне какая-нибудь просьба, пожалуйста, не стесняйтесь... Мне ваше положение понятно».
Солдаты 2-го саперного полка, находившиеся на фронте с начала войны, переведены в батальон расквартирования. Один парень уверял меня, что из 280 солдат его роты целыми и невредимыми остались только 50, другие либо убиты, либо ранены. В занятых нами районах по реке Саар немцы, по-видимому, установили дьявольски коварные мины, замаскировав их в виде ржавых консервных банок. В первые дни саперам здорово досталось. Сейчас, вероятно, стало полегче, потому что для обнаружения минных полей впереди пускают скот.
Занят на столярных работах. Паузы заполнены оживленными разговорами. Тема дня сегодня — отъезд в первое суточное увольнение. Все дают друг другу советы, как вырваться в субботу возможно раньше, и всячески мудрят и изворачиваются, чтобы избежать проверки на контрольном пункте станции Лаваль.
Сегодняшние газеты комментируют выступление Чемберлена в палате общин. Люсьен Бурж в «Пти паризьен» расценивает уступку Вильно литовцам как «ловкий трюк Кремля». «Под защитой московского медведя, — пишет он, — литовцам не страшны будут происки их немецкого соседа, который, несомненно, проглотил бы их без остатка». «Пари-суар» пишет на первой полосе: «Явится ли Мемель первым куском, вырванным у Гитлера? При поддержке Москвы Литва потребует от рейха пересмотра мартовских соглашений, передавших Мемель в руки Германии».
Я вырезаю из газет эти немногие правдивые сообщения, и товарищи комментируют их и разъясняют солдатам.
Показал Дельфосу статью в «Эвр», занимающую целую колонку. Статья озаглавлена: «Профсоюзы [66] рабочих текстильной промышленности департамента Нор объединились в новую федерацию, которая приняла решение прекратить всякое сотрудничество с коммунистами, стоявшими во главе прежней организации». Дельфос на это замечает: «Объединение предпринимателей будет потирать руки от удовольствия!»
С утра столярные работы, потом уборка мастерской.
Газеты сообщают, что шесть депутатов-коммунистов были вызваны для допроса к следователю. Пятеро — Жан Бартолини, Гастон Корнавэн, Эмиль Коссонно, Альфред Кост и Амбруаз Круаза{11} — держались великолепно. По милости цензуры мы не знаем точно, что они говорили, однако «Эпок» отмечает, что они «заявили о своем согласии с содержанием письма, адресованного г-ну Эррио, считают его своевременным и настаивают на том, что они действовали без чьей-либо подсказки со стороны, а, кроме всего прочего, письмо их представляет собой не более чем парламентский рабочий документ». Шестой депутат, Марсель Капрон{12}, отмежевался от этой пятерки. В отличие от других газет «Эпок» сообщает, что наши товарищи были доставлены на допрос в наручниках.
Указывая, что Советский Союз заключил 28 сентября договор о взаимопомощи с Эстонией, 5 октября — с Латвией, и 10-го — с Литвой, газета «Тан» пишет: «Самое поразительное в договорах о взаимопомощи, заключенных недавно с Прибалтийскими государствами, состоит в том, что все их положения — все до единого — явно направлены против германской мощи». Эту статью тоже стоит вырезать и пустить по рукам.
«Эвр» по-прежнему широко предоставляет свои страницы антикоммунистической кампании в профсоюзах. [67] Сегодня сообщается о том, что федерация работников табачной промышленности и местное профсоюзное объединение города Нанта приняли решение об исключении коммунистов.
Сегодня воскресенье, погода отвратительная. Как убить вечер? Только и остается, что кино. Высокопарный и на редкость глупый итальянский фильм — название я уже позабыл. Другой фильм с участием киноактера Алибера «Человек с улицы Канебьер» — далеко не шедевр, но развлечься можно.
Вернувшись поздно вечером, отпускники долго не давали нам уснуть. Некоторые из них ввалились пьяными; другие непременно хотели перекусить при свете. Началась перебранка, временами дело доходило до форменного скандала.
Прочел в газете, что капитан де Муассак продолжает допрашивать наших депутатов. Вчера были вызваны Фернан Дадо, Шарль Гау, Жак Греза, Анри Мартель, Анри Лозерэ, Альбер Пети, Вальдек Роше, Антуан Демюзуа{13}. Подробностей сообщается мало, однако многие газеты дают понять, что во время допросов наши товарищи проявили твердость.
Весь день на столярных работах.
Получил письмо из тюрьмы «Фрэн» от секретаря парижского отделения общества «Друзья СССР» Гастона Обера. Его приговорили к тринадцати месяцам тюрьмы за выпуск листовки, разъясняющей причины заключения советско-германского договора и появившейся [68] перед самым объявлением войны. Письмо это великолепно, чувствуется, что духом он силен по-прежнему. Таких парижских рабочих, как Обер, не сломить никакими репрессиями{14}.
В газетах сообщается, что переговоры между Советским Союзом и Финляндией прерваны.
По-прежнему на столярных работах.
«Эвр» продолжает свои разглагольствования: «Германия, по-видимому, ожидает от своих русских союзников атаки в направлении Ирана и Индии».
Допрос депутатов Шарля Бенуа, Огюста Тушара, Жана Дюкло{15}. Жардон, год назад на частичных выборах избранный депутатом от Алье, вел себя не лучшим образом. Если три названных выше не дрогнули, то четвертого — увы! — приходится занести в список капитулянтов.
По-прежнему с утра до вечера работа в столярных мастерских. Дело теперь организовано лучше. За прошедшую неделю изготовлено тридцать семь коек. В понедельник было изготовлено девятнадцать, во вторник — двадцать одна, сегодня — столько же. Тем не менее командир батальона орал: «Мне нужна продукция! Надо меньше курить и больше работать!» Ничего не понимает в человеческой психологии: теперь, когда люди стали работать как следует, его ругань абсолютно неуместна.
Сегодня вечером в казарме произошла настоящая демонстрация. Все хором кричали: «Сигарет! Сигарет!» Дело в том, что на три дня задержали выплату жалованья [69] — десять су на день — и выдачу сигарет. Ничтожные пустяки в мрачной обстановке казарменной жизни вырастают до огромных размеров.
В газетах новости: немцы начали наступление в районе восточнее реки Саар на фронте шириною тридцать километров. В сообщении говорится: «Наши легкие подразделения отошли с боями». По всей видимости, те несколько населенных пунктов, которые были нами заняты, врагу удалось отбить.
Допросы депутатов-коммунистов продолжаются. Вчера были допрошены Огюст Бешар, Виржиль Барель, Франсуа Бийу, Луи Про, Жан Кристофоль, Мариюс Вазей, Пьер Ларепп, Фернан Вала{16}. Все, за исключением последнего, заявили о своей солидарности с письмом к Эррио.
«Эвр» публикует купированную цензурой статью Александра Зеваэса, посвященную истории политического режима во Франции. Статье предпослан подзаголовок: «Арестованные депутаты-коммунисты потребовали, чтобы к ним применили режим политических заключенных. Стало быть, их содержат, как уголовных преступников».
Административная комиссия парижской Биржи труда решила «отлучить» от Биржи все профсоюзы, которые не выскажутся против советско-германского договора.
По-прежнему занят на столярных работах. Наш майор снова выкинул номер. Десяток-другой солдат взяли за правило после обеда выходить из казармы, чтобы выпить чашечку кофе, после чего они сразу же возвращались в часть. Майору сие пришлось не по вкусу, и он приказал выставить около казармы пост — четыре вооруженных солдата. Все были крайне недовольны. Если большинство младших лейтенантов, лейтенантов и капитанов относятся к солдатам сочувственно, то [70] майор и полковник (по-видимому, следователь) позволяют себе обращаться с резервистами, как с новобранцами. Типичные солдафоны. Их умственные способности столь же ограниченны, как и их политические убеждения.
Во вчерашнем номере «Уэст-эклер» нашел любопытную статейку: «Как Россия готовит большевизацию Польши». Цитирую:
«Красная Армия оказывает помощь крестьянам в разделе помещичьих земель. Национализируются банки, крупные компании, промышленные предприятия. Рабочим разрешается занимать дома, оставленные поляками (читай: богатыми землевладельцами. — Ф. Г.). Крестьянам раздают скот и сельскохозяйственные машины, принадлежавшие помещикам. Открывается большое количество бесплатных начальных школ для детей рабочих и крестьян, преподавание в них ведется на родном языке, что запрещалось польским правительством. Во всех крупных населенных пунктах установлены громкоговорители, и в определенное время население слушает на своем родном языке радиопередачи из Москвы... 22 октября в Западной Украине и Западной Белоруссии должны состояться выборы в народные собрания, которые в законном порядке примут решение о возвращении этих территорий в состав СССР. Восстанавливается порядок на железных дорогах и т. д.»
Нет надобности говорить о том, что эта статья — каким образом редакция и цензура ее пропустили? — доставила мне много радости: речь идет о победах, одержанных рабочими и крестьянами указанных областей. Но это же общие победы рабочих и крестьян, где бы они ни находились!
Репрессии продолжаются. За опубликование в Бельгии статьи в защиту профсоюзного единства арестованы Ракамон, Бекер, Делобель, Финк, Гарсиа и Рейно, но причинить вред Бенуа Фрашону полицейским агентам не удалось.
Вернулся после двух дней отсутствия — «за безупречную службу» получил два суточных увольнения подряд. В субботу вечером приехал в Сен-Дени. Как [71] приятно было вновь оказаться в нашей маленькой квартирке, со своими книгами, за домашним столом, на чистой белой постели! Андрэа не падает духом и даже проявила инициативу: сразу же после роспуска партии она попросила одного товарища спрятать в надежном месте несколько книг, папки с бумагами{17}. Она мне рассказала много интересного о коммунистах Сен-Дени. «Они великолепно противостоят натиску», — говорит Андрэа. Впрочем, о том же злобно пишет и еженедельная газета Дорио «Эмансипасьон». В ней я прочитал: «Коммунисты продолжают вести свою пропаганду подпольно».
Что касается Дорио, то он публикует статьи за своей собственной подписью и собирает кадры. Его мобилизовали в Ле-Мане и недавно перевели поближе к Парижу, в Санлис, так что он имеет возможность руководить своей Французской народной партией, той, что неизменно поддерживала Гитлера, Франко, Муссолини.
Прочел в газетах о том, что правительство продолжает распускать коммунистические муниципалитеты: список, опубликованный 20-го, включает восемнадцать муниципалитетов департамента Коррез, одиннадцать — департамента Верхняя Вьенна, четыре — департаментов Воклюз, Финистер, Мозель, три — департамента Дордонь. Обыски и аресты среди студентов-коммунистов. Назначены уполномоченные по ликвидации имущества тридцати четырех организаций, включенных в число «коммунистических» только по той причине, что в состав их руководства наряду с другими входили и коммунисты. В Амьене четверо распространителей листовок получили от четырех месяцев до одного года тюремного заключения.
Леон Блюм в «Попюлер» апеллирует к общественному мнению: он жалуется на то, что цензура задержала его статью, в которой он требует созыва парламента. «Возможно ли, допустимо ли, приемлемо ли, терпимо ли, чтобы любой спорный внутриполитический вопрос — а какой вопрос является бесспорным? — заведомо [72] и принципиально не подлежал освещению в печати?» Неужели же Леон Блюм забыл уроки Италии и Германии? Буржуазия ведь всегда начинает с того, что наносит удар по коммунистам, потом она обрушивается на социалистов (даже если они требовали антикоммунистических репрессий, участвовали в них или их приветствовали) и, наконец, бьет по либералам.
Во время моего отпуска я повидался со многими товарищами. Они подтвердили, что к арестованным депутатам-коммунистам был применен режим, установленный для уголовных преступников. Узнал я и о том, что угрозы, шантаж, полицейские досье — вот способ, каким пытаются добыть от них заявления против своей партии. Лишь отдельные, слабые духом люди не выдерживают, но огромное большинство коммунистов самоотверженно, с хладнокровным мужеством обеспечивают контакты между товарищами, подпольное издание и распространение «Юманите» и наших листовок, многие экземпляры которых я прочел за время своего двухсуточного отпуска.
Словом, я вернулся полный впечатлений{18}.
В газетах сообщили, что в ближайшее время один раз в четыре месяца будут разрешены десяти — и восьмидневные отпуска. Эта новость встречена очень горячо, особенно теми, кто к моменту объявления войны находился на действительной службе, как, например, один наш товарищ из департамента Нор — он уже семь месяцев не был дома. [73]
По-прежнему занят на столярных работах. Казарменную жизнь на сегодня можно охарактеризовать словами генштабовских сводок: «ничего существенного не произошло». Каждый день доходят новые слухи, обоснованность которых трудно проверить. Видимо, на фронт требуются добровольцы. Пока записалось человек двадцать, в основном это солдаты из Эльзаса и Лотарингии, которые рассчитывают оказаться поближе к своему дому. Другие будут просто-напросто назначены; в их число прежде всего попадут «смутьяны», солдаты, побывавшие на гауптвахте, словом, все те, от кого офицеры не прочь избавиться. Поговаривают также об отъезде командира батальона (жалеть о нем никто не станет) и подчиненных ему офицеров. Наконец, некоторым из нас, и мне в том числе, по-видимому, вскоре предстоит сменить форму цвета хаки, то есть фронтовую, на голубую, а это означает, что мы еще на некоторое время останемся здесь.
Стало прохладно, особенно по ночам. Обещают поставить штук десять печек, а пока что мы буквально замерзаем.
Впервые я захандрил. Не хочется ни работать, ни говорить, ни встречаться с товарищами по вечерам. За два месяца войны нервное напряжение уже дошло до предела.
За последнюю неделю в газетах ничего выдающегося. Советско-финляндские переговоры продолжаются. Во Франции по-прежнему репрессии. Комиссарам-коммунистам, входящим в финансовую комиссию, запрещено выступать с докладами. Фернан Лоран в газете «Жур» предлагает изгнать коммунистов из парламента. Жан Кьяпп, этот полицейский покровитель стольких негодяев, намерен внести законопроект о лишении нас депутатских мандатов.
Газета «Эвр» жалуется на то, что в некоторых казармах на нее наложен запрет, но вместе с тем считает в порядке вещей запрещение восемнадцати организаций, которые отнесены к числу «прокоммунистических» и среди которых значатся такие, как общество «Друзья СССР». В «Пари-суар» что ни день, то новая сенсация. Так, например, в номере от 26 октября газета [74] вопрошает: «Заменит ли Гитлер национал-социализм национал-коммунизмом, примкнув к III Интернационалу?»
Период депрессии длился недолго — сегодня я уже опять пришел в норму. Надо держаться несмотря ни на что. День военнослужащего, который свободен от нарядов и с утра покидает казарму, проходит в Лавале так: утром он убивает время как придется (сегодня, к примеру, мы небольшой группой ходили осматривать старый замок); днем — кино: фильмы показывают в душном помещении старого театра, отделанного в стиле рококо, он сохраняет облик 1900 года даже тогда, когда зрительный зал наполовину заполняют военные в форме цвета хаки; вечером — ужин в городе; в девять часов — возвращение «домой».
Постепенно начинают устанавливать койки; приводятся в порядок отсеки будущих комнат, словом, бывший Дворец промышленности понемногу превращается в настоящую казарму. Но сколько же времени потеряно из-за бестолкового использования людей!
В газетах сообщается о вступлении литовских войск в Вильно, о речах президента Рузвельта и бельгийского короля, подтверждающих намерение их стран придерживаться политики нейтралитета.
Выполняя волю народа, народные собрания Западной Украины единодушно провозгласили установление в Западной Украине Советской власти. Цензура пропустила в Шари-суар» сообщение, которое не может не вселять бодрости:
«Народные собрания единодушно одобрили установление в этих районах Советской власти. Раздел земель крупных землевладельцев бывшего Львовского воеводства Западной Украины уже завершен: 178 тысяч крестьян, то есть 78 процентов крестьянских семей, [75] проживающих в этом районе, получили 717 тысяч гектаров земли, сохранив за собой и ранее принадлежавшие им мелкие земельные наделы. В среднем каждая семья получила 4 гектара земли; впервые получили землю 33 тысячи сельскохозяйственных рабочих, а 175 тысяч семей бедняков и середняков увеличили свои наделы на 1–3 гектара».
Новости что надо! Товарищи уже ведут разъяснительную работу.
Фернан Лоран в газете «Жур» требует покончить с коммунистическим движением: «Никаких церемоний! Объявить вне закона — и точка». Он приводит какую-то невероятную историю со списком заложников, подлежащих расстрелу, якобы найденным у одного депутата-коммуниста (имени которого он, разумеется, не называет). Лоран требует ареста тридцати семи генеральных советников департамента Сена, инициаторов создания «нелегального аппарата». И это в то время, когда в Сент-Этьенне арестованы шестнадцать коммунистов, «без разрешения собиравшихся в частном доме»; когда секретарь федерации железнодорожников Пьер Семар за свою профсоюзную деятельность обвиняется в коммунистической пропаганде, а Турнемен, казначей той же федерации, отказавшийся отдать антикоммунистам принадлежавшие федерации деньги — 1500 тысяч франков, — обвиняется в злоупотреблении доверием! До чего же они дойдут в своих репрессиях?
Сегодня принято малоприятное для нас решение: утром мы свободны, а днем работаем. Фактически это означает, что утром многие из нас будут шататься по городу, а днем приступят к работе — это никому не улыбается, тем более что никакого срочного дела нет (офицерам очень нелегко хоть чем-то занять людей). Решение это кажется тем более странным, что и в других казармах Лаваля солдаты свободны целый день. Четыре человека, не вышедшие на работу, получили по четверо суток ареста. [76]
Полковник приказал никому не давать двухсуточного увольнения. Между тем для многих ребят, живущих далеко, в северных и восточных департаментах, двадцати четырех часов отпуска недостаточно, а за двое суток они рассчитывали успеть добраться до дому и провести день со своей семьей. Теперь они крайне разочарованы и недовольны.
Ничего существенного, если не считать того, что я получил отпуск на сутки и вечером отправляюсь в Париж.
В последние дни печать с большим шумом сообщала о речи Молотова на сессии Верховного Совета СССР. Но мы имели лишь очень краткое ее изложение в одном из номеров «Пари-суар». Видимо, и это изложение было сочтено чересчур опасным, ибо в последующих выпусках той же газеты его урезали еще больше. «Эвр» вышла с одной совершенно чистой страницей — уж не содержала ли она более подробного отчета об этой речи? Однако рекорд лаконизма побила «Пти паризьен»: там изложение речи Молотова уместилось в пяти строках, из них две были сняты цензурой.
По-прежнему клевета: «Третий рейх, видимо, движется в сторону националистического большевизма» («Эвр»), или: «Рейх уступит Советам весь свой торговый флот» («Пари-суар»).
Внутри страны новые репрессии: нашим двадцати девяти арестованным депутатам отказано во временном освобождении из-под стражи.
Нахожусь в отпуске. Вновь виделся с Р., он по-прежнему бодр. Беседовал с В.; для пропаганды нашей точки зрения он пользуется только вырезками из газет. Добрые вести о Н., который находится в Фонтенбло; [77] это настоящий руководитель, пользующийся доверием своей группы{19}.
Партийное руководство обратилось к женам нескольких депутатов Парижского района с просьбой взять под свою опеку товарищей, находящихся в тюрьме «Сантэ», чьи семьи не могут навещать их каждую неделю. Андрэа по понедельникам проведывает Шарля Гау. Его биографию я прочитал в брошюре, изданной после выборов 1936 года. Ему 58 лет. Мелкий ремесленник, каретный мастер в Бриньоле, он в 1906 году вступил в социалистическую партию, а в 1920-м был одним из основателей нашей партии в департаменте Вар. В тюрьме сидел уже дважды: в 1917 году — в Ангулеме, за выступления в пользу мира, и в 1926 году — за участие в движении против войны в Марокко. В годы Народного фронта Шарль Гау был избран депутатом от Бриньоля.
Андрэа рассказала мне также, что тюрьмы «Сантэ» и «Фрэн» переполнены коммунистами, гражданскими и военными, арестованными либо за распространение листовок, либо за «антинациональные высказывания». Она поддерживает переписку со многими членами общества «Друзья СССР», мобилизованными в армию: ни один из них не отрекся от своей прошлой деятельности, ни один не отступился.
В казарменной жизни ничего нового — все идет, как обычно. В газетах много пишут о том, что происходит на предприятиях и в профсоюзах. «Эвр» указывает, что парижские профсоюзы, «руководство которыми в настоящее время сохраняют за собой коммунисты», по требованию префектуры изгнаны с Биржи труда. В их числе профсоюзы металлургов, водителей такси, рабочих и служащих электроснабжения, землекопов, работников общественного транспорта Парижского [78] района, медицинских работников, газовщиков, служащих метро. Количество набирается изрядное, и «Эвр» вопрошает:
«Чем же все это кончится? Комитеты действия, созданные по инициативе сторонников независимости профсоюзов во всех организациях, явно «колонизованных» коммунистической партией, сделают все необходимое, чтобы преобразоваться в объединения, которые будут соответствовать закону. Добившись признания со стороны ВКТ, они потребуют своего возвращения на Биржу труда, и этим все будет сказано».
Нет, этим будет сказано еще далеко не асе, ибо в конечном счете последнее слово останется за массами трудящихся, объединенными в профсоюзы, которые изгнаны с Биржи труда.
Да здравствует Октябрьская социалистическая революция! Сегодня исполняется ее двадцать третья годовщина. Сегодня не просто воскресенье — нынешний день по особому праздничный. Мы решили завтракать в городе, у товарища Эжени Грандьер{20}, в двух шагах от кафе Мориссо, обычного места наших встреч. Вчера вечером я заходил к нашей хозяйке: договорились накрыть стол в кухне, чтобы не быть на глазах у посетителей ее кафе. На завтраке присутствовало пять коммунистов и двое сочувствующих. Эжени Грандьер, наш замечательный товарищ, приготовила роскошное угощение, вдобавок она еще подала бутылку лучшего вина из своего погреба. Какой чудесный день! Завтрак — по сравнению с обычным для нас — был настоящим пиршеством. Я поделился своими воспоминаниями о поездке в Советский Союз, к которому все мы сохраняем полное доверие, а наша партия, подвергающаяся столь яростным нападкам, сегодня нам еще [79] дороже, чем всегда. Сочувствующие, как и мы, коммунисты, остались очень довольны этим скромным,'но таким сердечным празднеством.
Утренние газеты выделяют сегодня речь министра внутренних дел Альбера Сарро на заседании генерального совета департамента Од. О нашей партии он высказался следующим образом: «Эта бессовестная фракция, заклейменная, отвергнутая всем французским рабочим классом, фракция, которую Франция изгоняет из своих городов и деревень, из своих муниципалитетов и общественных организаций».
Однако такая характеристика не вполне совпадает с тем, что пишет в газете «Жур» фашист Фернан Лоран:
«В войсках эти люди продолжают делать свое дело, передавая из уст в уста и распространяя таким образом свой гнусный лозунг: «Вы сражаетесь за интересы банкиров Ситэ». 15-процентный налог на заработную плату и сверхурочные часы в тылу тоже дают пищу для их пропаганды. Отпечатанная на ротаторе «Юманите» распространяется во всех крупных центрах. Их листовки мы находим у себя под дверью, в своих почтовых ящиках, в вагонах метро, их умудряются засунуть даже в хозяйственную сумку женщины, при-, шедшей на рынок. По сведениям из весьма авторитетного источника, только за последние дни захвачены тонны листовок».
Сегодня у нас прошел слух, что полк собираются отправить на фронт.
Вся пресса приветствует Сарро. Газета «Энтрансижан» призывает его «окончательно изгнать коммунистов», которые «отравляли и продолжают отравлять сознание французов подпольными листовками». Директор газеты «Жур» Бельби пишет, что «коммунизм и по сей день остается главной опасностью, которая угрожает родине... Повсюду, где только собирается десяток человек — на заводе, в поле, в. армии, — уже пытается проникнуть предатель и очень часто ему это удается». [80]
Леон Блюм продолжает ратовать за принятие «раскаявшихся» коммунистов в социалистическую партию.
Еженедельник Дорио «Эмансипасьон насьональ» на этой неделе сообщил, что в Парижском районе создан «военный комитет Французской народной партии» с целью перегруппировать силы своих немобилизованных членов и установить контакт с мобилизованными для борьбы против коммунистов. В опубликованных письмах дориотистов из армии один, к примеру, пишет, что получил эмблему своей партии и что их объединили в группу из пятнадцати человек; другой просит поскорее прислать ему бланки заявлений для вступающих в организацию; третий сообщает, что «чистые не сложили оружия» и что «по его заявлению арестован один из них, проводивший в штабе свою грязную работу». Так что для дориотистов, этих гитлеровских прихвостней, поле деятельности открыто даже в армии.
Наконец-то разрешены двухсуточные отпуска, и завтра кое-кто этим уже воспользуется. А ведь дело казалось почти безнадежным.
Теперь я могу остановиться на провокации, объектом которой оказался три дня назад. Проснувшись утром, я увидел против своей койки рисунок — человеческое лицо с прядью волос на лбу и маленькими усиками, явно смахивающее на Гитлера. Под рисунком подпись: «Фернан Гренье». Вечером соседи по комнате мне сказали, что это работа одного солдата, здоровенного детины, хваставшего тем, что он из организации Марселя Бюкара{21}. Вечером этот тип мне повстречался, и я сказал ему, показав рисунок: «Тот, кто это сделал, — болван». Несмотря на враждебное отношение к нему других солдат, он и глазом не моргнул. На утро все, не сговариваясь, объявили ему бойкот: перестали с ним здороваться, отвечать на его вопросы. Так продолжалось весь день. Сегодня этот провокатор выбыл из нашей [81] роты — его перевели в полк, отправленный из Лаваля. Ясно, что это шпик, которого заслали к нам для грязной работы. Случай, разумеется, мелкий, но он показывает, как надо быть осторожным.
Прочитал сегодня в газете, что рабочие одного авиационного завода, Луи Бевиллар и Александр Лакруа, приговорены к двум годам тюремного заключения и штрафу в размере тысячи франков за «пораженческие высказывания». Полицейская префектура Гранж-о-Бель произвела в Доме металлистов обыск помещения профсоюза рабочих лесной промышленности.
Утром меня назначили на склад ответственным за материальную часть.
Новичок, прибывший в нашу роту — он еще одет во все гражданское, — рассказал мне, что в начале войны его приговорили к двум месяцам тюремного заключения. Судя по его высказываниям, он не похож на коммуниста. После недавнего случая с карикатурой надо быть особенно бдительным!
Перечитал свои записи за последние две недели. О военных событиях ни слова; дело в том, что в газетах об этом нет никаких сообщений, на фронте по-прежнему царит спокойствие. Зато очень много фактов, касающихся антикоммунистических репрессий. Все больше создается впечатление, что именно это и есть настоящий фронт. Так, за один только сегодняшний день я отметил: «Все провинциальные профсоюзные организации, которыми руководят коммунисты..., должны быть распущены»; «военный трибунал Парижа вынес различные приговоры за коммунистическую пропаганду» (цензура вычеркнула фамилии осужденных и меры наказания); «в департаментах Па-де-Кале и Верхняя Вьенна коммунисты исключены из состава генеральных советов»; «временно лишены свободы Ракамон, Делобель, Рейно, Финк, Бекер и Гарсиа»; «уголовный суд в Сен-Назере приговорил к одному году тюремного заключения, штрафу в размере три тысячи франков и к поражению в гражданских правах Гиацинта Баля, 48 лет, по обвинению [82] в коммунистической пропаганде». Вместе с тем Альфред Доль, депутат от Страсбурга, вышедший из Рабоче-крестьянской группы, выпущен на свободу.
Годовщина перемирия 1918 года; небольшая группа солдат сегодня утром ходила к мессе. Остальные не знали, как убить время — день выдался серый и пасмурный.
В газетах по-прежнему хроника репрессий. Обыск в помещениях профсоюзных федераций кожевников и строительных рабочих. Парламентская группа Республиканской федерации приняла резолюцию: «Обеспокоенная усилением коммунистической пропаганды, группа решила вновь обратить внимание правительства на очень серьезную опасность, которой чревата эта пропаганда для внутреннего порядка в стране».
Воспользовался воскресным утром, чтобы связаться с одним здешним товарищем, адрес которого сообщила мне Эжени Грандьер: это железнодорожник-пенсионер Луи Дюфренуа. Он с удовлетворением сообщил мне, что среди коммунистов Лаваля не было ни единого случая отступничества. В этом городе, где наше влияние, в общем, невелико, товарищи держатся твердо и продолжают вести работу. При каждом контакте с рядовыми коммунистами мне становится более понятной антикоммунистическая истерия, охватившая печать: невзирая на каждодневные усилия, ей не удается ни дискредитировать нас, ни помешать нам высказывать свое мнение по поводу происходящих событий.
На склад ко мне пришел капитан Рено, чтобы со мной попрощаться: его переводят в Версаль. Я поблагодарил его за корректное поведение. «Я считаю, что русские [83] плохо поступили, допустив наше поражение, — сказал он мне. — Вы придерживаетесь другого мнения, и это ваше право. По-моему, нет никаких оснований вас преследовать, тем паче что солдат вы безупречный». Разве не ясно, что даже офицеры, пусть смутно, но чувствуют, какой вред приносят нашей стране антикоммунистические репрессии?
А репрессии продолжаются. Два человека, вернувшиеся из отпуска, — один из Вильжюифа, другой из Аржантея, — рассказывали мне утром, что население отрицательно относится к так называемым «особым делегациям», созданным взамен коммунистических муниципалитетов. Между тем газеты публикуют сегодня список двадцати семи распущенных коммунистических муниципалитетов департамента Сена и Уаза. Они заменены такого рода делегациями, зачастую состоящими из реакционеров, провалившихся на выборах.
Несмотря на резкое недовольство трудящихся, «Эвр» в своем сегодняшнем номере пытается оправдать изгнание профсоюзов с парижской Биржи труда.
Получил от Шарля Гау, «подопечного» Андрэа, очень теплое письмо, полное веры в будущее.
Финская делегация, сообщают газеты, выехала из Москвы, не достигнув соглашения с Советским Союзом.
Вчера в Париже была объявлена седьмая по счету воздушная тревога.
Интересная статья де Кериллиса. Директор «Эпок» пишет: «В 1938 году мы всячески пытались доказать французским патриотам, что необходимо любой ценой удерживаться на чехословацком рубеже. Этого требовал и здравый смысл, и опыт, и разум...» Иными словами, мюнхенская капитуляция независимо от того, была она сознательной или бессознательной, равносильна предательству. В палате нас было всего 75 депутатов, голосовавших против ее ратификации: 73 коммуниста, 1 социалист и сам де Кериллис. [84]
Никаких новостей. Попробуем подвести итог умонастроениям в моей роте спустя два месяца после начала войны.
Ненависть к Гитлеру не ослабевает, ответственным за войну считают его. А изменилось то, что в отличие от сентября никто уже не верит, что Германия будет повержена в течение нескольких месяцев. Разговоров о «войне до победного конца» теперь не услышишь.
Интерес к газетам постепенно падает, люди все меньше и меньше верят тому, что в них пишут; в умах царит сомнение. Вслух репрессий против коммунистов уже почти никто не отстаивает. Среди солдат нашего саперного полка, где преобладают рабочие — каменщики, металлисты, столяры, строители разных специальностей, железнодорожники, — укореняется идея, что войну используют для того, чтобы ликвидировать социальное законодательство 1936 года: своеобразный реванш за Народный фронт.
Советский Союз критикуют уже не так яростно, как это было вначале. Сейчас уже рассуждают о причинах и следствиях советско-германского договора о ненападении. Можно даже сказать, что в тех комнатах, где наши товарищи терпеливо ведут разъяснительную работу, мнение солдат явно изменилось. «Они не хотели договора с русскими». «Они» — это Чемберлен и Даладье.
Бездействие, полное отсутствие организованных развлечений, однообразие серых казарменных будней — все это приводит к тому, что малейшая правительственная мера вызывает резкое недовольство. Сегодня, к примеру, по случаю вздорожания вина и сигарет я без конца слышал: «Это же позор!», «Вот что делают!» Обращает на себя внимание и то, что по вечерам все больше и больше ребят возвращаются в казарму подвыпившими.
В казарме по-прежнему ничего нового. В «Фигаро» Владимир д'Ормессон пишет, что «коммунисты являются агентами Германии». «Тан» считает, что «деятельность [85] коммунистической партии, более или менее замаскированная, представляет собой государственную измену. Опасность этого внутреннего врага нельзя недооценивать. С ним надо покончить во что бы то ни стало». Де Кериллис тоже присовокупил свой голос к общему хору антикоммунистов. «Коммунистическая пропаганда, — пишет он, — должна быть искоренена», «что поделать, если приходится прибегать к законам против подозрительных лиц, к концентрационным лагерям и ссылкам».
Семнадцатого уехал на двое суток в отпуск. Это оказалось возможным благодаря капитану де Жюниасу, который разрешил мне выехать на день раньше. Вот офицер, умеющий к каждому подойти по-человечески.
Товарищи в Сен-Дени — многие пришли со мной повидаться — продолжают вести разъяснительную работу.
В печати объявлено о ликвидации — в силу их «принадлежности к III Интернационалу» — объединения профсоюзов Парижского района, Федерации работников лесной и химической промышленности, профсоюза металлистов Парижского района, Дома профсоюзов в Гранж-о-Бель, более ста организаций, созданных профсоюзами для оказания помощи своим мобилизованным в армию членам, рабочих университетов, светских благотворительных обществ. Обыск у мэра Женвилье Гранделя и мэра Иври Маррана. Арест парижских муниципальных советников Ле Галя и Фро. Репрессиям посвящены целые столбцы. В профашистском еженедельнике «Гренгуар», тираж которого достигает 558400 экземпляров, Филипп Анрио (окопавшийся в тылу в эту войну, как и в прошлую) публикует длинную статью под названием «Москва — Венсенн через Берлин», заканчивая ее следующими словами:
«Есть люди, которых следует посадить за решетку, причем не для того, чтобы через неделю тайком выпустить на волю: кое-кого следует судить, а иных и просто уничтожить. Пришло время вернуть Франции моральное здоровье и как следует проучить ее врагов, [86] дабы все знали, что за предательство, за которое «профессора патриотизма» из компартии поплатились уже в мирное время, во время войны они получат только виселицу»{22}. И цензура это пропустила: против нас дозволено все, даже прямой призыв к убийствам!
Весьма поучительно чтение еженедельника Дорио «Эмансипасьон», особенно публикуемых там читательских писем. Вот, к примеру: «Я работаю в военной промышленности... — пишет нам Родере. — Нет, коммунисты еще не разоружены, они продолжают свою деятельность. Чтобы обезвредить какую-то партию, недостаточно издать закон о ее роспуске. Те, кто думает иначе, ошибаются. Коммунистическая партия распущена, но она продолжает действовать...» Сержант Иснар «тоже обеспокоен пропагандой, которую ведут коммунисты, особенно своими листовками».
На этой неделе абсолютно ничего нового. Казарма постепенно пустеет — людей из нашего батальона рассылают по всему району, туда, где требуются саперы. Нас осталось здесь не больше двухсот, и мы томимся от бездействия. Военной подготовкой занимаемся мало. Погода портится. Солдаты изнывают от скуки.
С тех пор как мы. прибыли в Лаваль, в часы раздачи пищи мы всегда застаем у ворот казармы целую толпу стариков, детей, женщин, пришедших «за получкой». Число их непрерывно растет. Солдат, делившихся с этими несчастными буханкой хлеба или фасолью, некоторые женщины в знак благодарности приглашают к себе на чашку кофе; возвращаются они из гостей лишь утром, к подъему. По вечерам в комнатах рассказывают грустные истории о том, как девушки заговаривают с солдатами и потом ведут их к себе. На этот счет отпускаются грубые шутки, но тут же наступает какая-то неловкость. Даже если подобные случаи [87] не столь уж часты, даже если ради красного словца кое-что и преувеличивается, все равно остается фактом, что нужда охватывает все больше и больше семей, так же считают и товарищи из Лаваля, которым я об этом рассказывал.
В газетах сообщается, что советские войска подверглись со стороны Финляндии артиллерийскому обстрелу; один советский офицер и трое солдат убиты, семь солдат и два офицера получили ранения. В связи с этим инцидентом правительство Советского Союза предложило финскому правительству отвести свои войска, сосредоточенные на границе, на 20–25 километров в глубь страны.
Приятная новость: завтра вечером еду в отпуск для отдыха.
Вечером мой отпуск заканчивается. Ежедневно встречался с одним, а то и несколькими товарищами. Они приходили ко мне или я навещал их. Некоторые тоже находились здесь в отпуску; остальные либо коммунисты из моей местной ячейки, либо соседи из числа сочувствующих, либо, наконец, товарищи, работающие в Сен-Дени и его окрестностях.
Один из них, Р., был мобилизован в Эльзасе. «Внезапно, — рассказал он мне, — в первые дни войны власти приказали населению оставить все и эвакуироваться на юг. Мое подразделение расквартировано в оставленных домах. Сперва солдаты, за редким исключением, бережно относились к тому, что было брошено жителями, а потом кое-кто стал поговаривать: «Если немцы разбомбят эти дома или придут сюда, все равно от этого ничего не останется. Так что уж лучше мы сами воспользуемся». Чемоданы отпускников стали заполняться занавесями, бельем, посудой и т. п. Началось расхищение. Р. утверждает, что серьезного ничего не было предпринято, чтобы занять людей делом. От командира своей роты он получил разрешение скомплектовать [88] библиотечку, направил различным издателям просьбу выслать книги, с тех пор любителям чтения (а их меньшинство) не так скучно...
Ж. — унтер-офицер полка африканских стрелков. Его полк недавно переведен в Сирию, куда перебрасывают много воинских частей.
В. работает у Бреге. Рассказал мне о забастовке, развернувшейся на прошлой неделе на предприятии Фармана. Дезорганизация профсоюзов сопровождается все новыми и новыми притеснениями трудящихся.
П. мобилизован в районе Ле-Мана. Он тоже отмечает бездействие, скуку, царящую в его подразделении.
Л. находится в Шартре. «Моральное состояние весьма низкое», — делится он со мной.
Я расспрашивал каждого, как он разъяснял окружающим причины заключения советско-германского договора, вступления советских войск в Западную Украину и Западную Белоруссию, которым угрожала немецкая оккупация, роспуска нашей партии. Поразило меня то, что, несмотря на отсутствие коммунистических газет и оторванность от партии, все эти товарищи в своей разъяснительной работе находили правильные аргументы. Им удалось объединиться с другими товарищами-коммунистами, не дав при этом повода для репрессий. Благодаря своей высокой политической сознательности и инициативе каждый из них сумел противостоять правительственным преследованиям и антикоммунистической истерии. Эта истерия — признак бессилия, ибо коммунистов, связанных с массами в армии и на предприятиях, не запугать.
На другой день после моего возвращения состоялось заседание палаты депутатов, но я официального вызова не получил. Первого декабря из газет узнал, что Флоримону Бонту удалось обмануть бдительность полиции и проникнуть на заседание палаты. Он был арестован на территории Бурбонского дворца и отправлен в тюрьму «Сантэ»{23}. Спустя три дня В. рассказал мне о [89] том, какой огромный резонанс получил этот смелый поступок на его предприятии среди коммунистов и сочувствующих: «Как они ни стараются, партия продолжает действовать...» — заключил он.
Теперь пресса занята советско-финляндским конфликтом. Некоторые газеты, как, например, «Тан», «Деба», «Жур», пользуются им в качестве предлога, чтобы толкнуть Францию к вступлению в войну против русских.
Репрессиям также ежедневно отводится особая рубрика: арестована группа молодых коммунистов из шестнадцати человек, которая занималась распространением отпечатанного на ротаторе первого номера газеты «Авангард».
Фроссар{24} в своей газете «Жюстис» вынужден заявить:
«И все-таки наши рабочие, эти порядочные, честные люди, не решаются еще признать, что их подло обманули, что над ними просто насмеялись. Они по-прежнему делают различие между Сталиным и Гитлером, они верят, что в конечном счете Сталин одолеет Гитлера, что, даже если он и ошибается, он все равно заботится о них, о рабочих, действует в их интересах и подготавливает безраздельную власть труда. И уж во всяком случае, рабочие считают, что намерения Сталина объяснимы, и мотивы его действий никак не отождествляют с мотивами, которыми руководствуется Гитлер. Русская революция не утратила в их глазах своего ореола».
Знаменательное признание!
Вернулся в казарму в два часа ночи. С радостью встретился с товарищами, а вечером поделился с ними новостями, которые привез из отпуска. [90]
«Эвр» поместили сообщение о том, что Флоримон Бонт допрошен следователем, но о заявлении Бонта, — ни звука.
Дежурил на вокзале. Холод собачий. Днем там достаточно нескольких человек, но с десяти вечера и до трех часов ночи все должны дежурить на платформах. Пять часов подряд с винтовкой на плече. Наша служба почему-то вызывает зависть отпускников, прибывающих сюда с «линии Мажино» или делающих в Лавале пересадку. Многие из них бросают по нашему адресу: «Осели! Окопались!» Такие реплики раздаются со всех сторон (словно мы здесь у себя дома). Но это тем более несправедливо, что «фронтовики», прибывшие с фронта, где царит полнейшее спокойствие, находятся отнюдь не в более опасных условиях. Разве что в блиндажах и укреплениях им еще скучнее, чем нам в городских гарнизонах!
В печати сообщается, что в Аржантейе арестовано десять коммунистов, в Дравее арестован Жан Дивер, девятнадцати лет.
Фроссар в «Жюстис» требует отправки оружия и боеприпасов в Финляндию.
Сменившись с поста в половине одиннадцатого, я сразу же после завтрака лег спать. Спал я недолго, ибо уже в половине третьего молодой лейтенант, совсем недавно прибывший к нам в часть, стал стягивать меня с койки. Я возражал:
— Мы пробыли в наряде весь вчерашний день и всю ночь до одиннадцати утра. Нельзя же посылать нас на работу еще и сегодня.
На что он сухо и высокомерно ответил:
— Я выполняю полученные приказания.
Все это просто абсурдно — ведь никакой срочной работы нет. [91]
Вечером с семи до девяти в казарме состоялся концерт, устроенный в пользу нуждающихся солдат. Из города приехал эстрадный оркестр. Программа включала конкуре певцов-любителей, призы предоставили местные коммерсанты. Вечер прошел очень живо. Один сапер сочинил на мотив «Марилу» песенку под названием «Дворец промышленности», где в пародийной форме изображалась гарнизонная жизнь. Он получил первый приз. Второй приз достался мне за песенку времен прошлой войны под названием «Мой милый Пьер», которую я исполнил на северном диалекте. Общий итог: в фонд помощи нуждающимся солдатам нашего подразделения собрано двести семьдесят франков.
Газеты печатают речь Поля Рейно в палате: «Мы победим врага, но, чтобы победить, нам необходимо прежде всего одержать победу над собой». Что это должно означать? Владимир д'Ормессон в «Фигаро» требует разрыва дипломатических отношений с Советским Союзом.
Уже несколько дней стоит холодная погода, и каждому выдали спальный мешок и еще одно одеяло.
«Уэст-эклер» сообщает, что «за распространение крамольных листовок» к трем годам тюрьмы приговорен Рене Юни. Французская федерация обществ физической культуры и спорта{25} исключила из своего состава все спортивные клубы, отказавшиеся осудить советско-германский договор. За «антифранцузские высказывания» военный трибунал Парижа приговорил к пяти годам тюрьмы Жюльена Лакруа, пятидесяти лет, бригадира одного из авиационных заводов.
Воскресное утро в Лавале: невзирая на сильный холод — прогулка вдоль набережной Майенны, по [92] возвращении — шашки или карты, а к концу дня — ужин в городе, традиционный бифштекс. Вечер закончился в кафе Мориссо у радиоприемника.
Газеты, страницы которых пусты и однообразны, нашли для себя новую тему: случай с немецким «карманным линкором» «Граф фон Шпее», укрывшимся в Монтевидео; сообщается, что это прелюдия к большому морскому сражению. Прочитал также следующее: «В северной Финляндии финские войска отходят на новую укрепленную линию, а на других участках ведут контратаки». Очень трудно составить себе точное представление о причинах и масштабе конфликта, поскольку в печати даются только финские сообщения. В «Жур» читаю: «Советское посольство на улице Гренель является гнездом предательства, шпионажа и, безусловно, преступлений. До каких же пор мы будем терпеть этот рассадник заразы?» (Цензура пропустила этот выпад против страны, с которой официально мы не находимся в состоянии войны.)
Пресса сообщает о том, что, высадив на берег свой экипаж из семисот человек, «Граф фон Шпее» открыл кингстоны и затонул; крупного морского сражения, объявленного вчера с таким большим шумом, так и не произошло.
По поводу советско-финляндского конфликта газеты соревнуются в самых невероятных вымыслах: восстание солдат русского батальона, волнения в Ленинграде, мятежи в Москве!
В позавчерашнем номере «Журналь оффисьель» опубликован циркуляр министра труда Помаре, касающийся рабочих делегатов; впредь они могут быть выделены лишь «наиболее представительными профсоюзными организациями». Инспекторам министерства труда дано право не утверждать избрание делегатов от организаций, распущенных на основании чрезвычайного закона от 26 сентября 1939 года, не исключая и те из них, которые «убедительным образом засвидетельствовали» свою непричастность к коммунизму. [93]
Вот уже два дня батальон сидит без угля; скандал поднялся невероятный.
Капитан пришел проверить склад. Так как здесь всегда все в порядке, он не смог сделать ни единого замечания и стал тщательно проверять наличность.
— Согласно ведомости, которая у меня перед глазами, у вас должно быть двенадцать молотков. Где они?
— Здесь пять штук, остальные семь на руках.
Капитан смотрит книгу выдачи, где стоят подписи сержантов, взявших утром молотки для работы. Так он проверил все.
— Где у вас одеяла? На полках их не видать!
— Вот ведомость: такой-то взвод, выдано столько-то штук, подпись получателя.
— И ничего в резерве?!
— Вчера вечером было очень холодно, и с разрешения младшего лейтенанта Г. все одеяла розданы по взводам. Как потеплеет, их вернут обратно на склад.
По-видимому, проверяющий искал, к чему бы придраться. Один товарищ, видевший, что капитан направился на склад, примчался ко мне часа через два, когда тот уже ушел.
— Ничего серьезного, однако ясно одно — надо быть начеку! — посоветовал он.
Антикоммунизм неизменно занимает в печати главное место. Парламентская комиссия по иностранным делам единогласно исключила из своего состава Флоримона Бонта и Габриэля Пери. В числе ста товарищей, арестованных позавчера, «Эвр» называет двух муниципальных советников Парижа — Флёри и Гардетта — и двух генеральных советников — Кариу и Дюбуа{26}. Мадемуазель Пуссе (Булонь-сюр-Мер), двадцати семи лет, преподавательница истории и географии, привлечена к [94] ответственности по доносу одной из своих учениц, заявившей, что та «отзывалась неодобрительно о внешней политике Франции». Приговора по ее делу уголовный суд еще не вынес.
Полковник Фабри пишет в «Матэн»: «Этих агентов (пораженчества) надо гнать отовсюду, от них во что бы то ни стало надо избавиться. Для этого необходимо предоставить полную свободу действий командующим военными округами, и все будет сделано».
Из газет узнал о том, что в Булонь-Бийанкуре арестованы двенадцать коммунистов за «попытку восстановить партийную ячейку»; только на одном предприятии Сен-Дени арестовано двадцать пять человек; арестовано также трое служащих мэрии в Эпине-сюр-Сен. Дориотистская «Эмансипасьон» в номере от 15 декабря рядом со статьей под заголовком «Порвать с Москвой» печатает письма из армии, которые показывают, что у дориотистов полностью развязаны руки для разложения войск, Вот несколько образчиков. «На авиабазе: я взял свой чемодан и достал оттуда брошюры с выдержками из программы нашей партии. Наши газеты и брошюры передаются из рук в руки... Несмотря на то что я скоро уезжаю, работа, проделанная для И., не пропала зря: наш друг З. остается здесь и будет подписывать вступительные заявления, а главное — отвращать людей от коммунистов...» Салобер: «Эмансипасьон» ходит по всему взводу. Я провожу беседы в отделениях, и все выражают согласие с нашим выдающимся лидером...»
Сегодня вечером еду в двухсуточный отпуск в департамент Нор, счастлив предстоящим свиданием с родителями жены, которых не видал почти год.
«Тан» публикует злобную редакционную статью, направленную «против внутреннего врага». Автор обвиняет коммунистов в том, что они саботируют производство вооружения и боеприпасов. Эти поистине чудовищные [95] обвинения лишний раз доказывают, что в ход будет пущено все, не исключая самой гнусной клеветы, лишь бы как-то оправдать репрессии.
Вот я и вернулся после короткого рождественского отпуска и поездки в родные края.
Хотя мой тесть и теща в эти праздничные вечера неизменно были оживлены и старались веселиться вместе со всеми, они очень опечалены отсутствием своего сына — в прошлую войну он провел четыре-года в плену и сейчас мобилизован, — а также троих из четырех зятьев, находящихся в армии. Живут эти старики очень скромно, и только курица, привезенная мною из Лаваля, немного украсила праздничный стол. Между тем они не унывают, эти славные люди, привыкшие к суровой жизни ткачей. Республиканцы, на долю которых выпало немало трудностей, они первыми в Невиль-ан-Феррен, маленьком местечке между Туркуэном и Аллюэном, отправили своих детей в светскую школу. Сколько колкостей пришлось им, бедным, выслушать! Как только на них ни давили со всех сторон! Тесть мой всю свою жизнь был «против белых», голосовал сперва за радикалов, потом за социалистов, а в 1936 году за коммунистов. Антикоммунистическая кампания ничуть его не поколебала, и мне доставило огромное удовольствие услышать от него: «Я всегда считал тебя порядочным человеком и честным французом. Твоя совесть чиста. А ведь это главное. И плевать тебе на их бредни!»
В течение двух месяцев тут, оказывается, был расквартирован 3-й саперный полк, и солдаты его оставили по себе самую хорошую память. Многие из них пишут здешним жителям, что не забудут их сердечного гостеприимства.
Особенно интересовало меня положение в соседнем городе, Аллюэне, где до переезда в Париж десять лет я был секретарем коммунистической секции. В этом небольшом городке с развитой промышленностью, где проживает 15 тысяч жителей и каждый друг друга знает, в начале войны разыгралась подлинная трагедия. [96]
Мэр-коммунист Жильбер Деклерк, мощной волной Народного фронта избранный 3 мая 1936 года депутатом, оказался в числе депутатов-коммунистов, которые спустя три месяца поставили свои подписи под манифестом, направленным против коммунистической партии. Деклерк был видным профсоюзным деятелем, неоднократно подвергался арестам во время забастовок — какое впечатление оказало его отступничество на рабочих?
По счастливой случайности моя родственница встретила на улице трех товарищей, рабочих-текстильщиков из Аллюэна, возвращавшихся на велосипеде с работы. Она пригласила их выпить по чашке кофе, чтобы немножко согреться, и пообещала им маленький сюрприз. Увидеть меня было для них действительно сюрпризом. Эти товарищи остались верны своей партии. Они мне рассказали, что, несмотря на большую популярность Деклерка, его осудили очень многие рабочие: они не могут ему простить его поведения, перестали с ним здороваться, не желают разговаривать с ним.
Полный контраст с другим местным руководителем, секретарем союза профсоюзов ВКТ Эмилем Бостоэном, который, к сожалению, недавно умер: до последнего своего вздоха он верил в коммунистическую партию, верил в будущее. Славный Эмиль, дорогой наш соратник, вместе с которым мы прошли через столько сражений! Как его должно не хватать трудящимся Аллюэна!
На обратном пути сделал остановку в Париже, чтобы повидаться с одной из руководительниц общества «Друзья СССР», которая пытается собрать прежних членов организации. От нее узнал, что семи — из них недавно арестованы. А в сегодняшних газетах я прочитал, что та же участь постигла четырнадцать членов нашей партии, среди них мэры Виньё и Лимей-Бреванна.
Если верить жирному заголовку через всю первую страницу «Эвр», финны проникли на советскую территорию и советские войска отступают по всему фронту. [97]
Дни в казарме тянутся уныло и однообразно. Редкие проблески — несколько часов отдыха в кафе у Мориссо, где мы позволяем себе сыграть в карты, попеть и даже подурачиться (порою солдаты ведут себя совсем как дети).
В утреннем выпуске «Эвр» сегодня читаю: «Москва призывает Берлин на помощь против «финских захватчиков». По-видимому, это чистейшая ложь.
Один товарищ рассказал мне, что он случайно поймал по радио какую-то станцию, передававшую информацию, опубликованную итальянской газетой «Стампа». Там говорилось, что в Сирии сосредоточена англо-французская армия в 100 тысяч человек, которая готовится атаковать Россию со стороны Армении с целью овладеть бакинской нефтью; такое наступление, добавляет итальянская газета, возможно лишь при поддержке Турции. И это, видимо, тоже очередная утка.
Уже несколько недель в печати все реже и реже говорится о войне против Гитлера, но антисоветская кампания в связи с событиями в Финляндии усиливается. Леон Бельби пишет в «Энтрансижан»:
«Ставшая сегодня очевидной неспособность Красной Армии и ее командования влияет не только на судьбу Финляндии; она заставляет пересмотреть всю франко-британскую политику в отношении Советского Союза... Из его нынешних военных неудач исходят те наши руководители, которые стремятся изменить ориентацию союзников, с тем чтобы открылся простор не только для смелости, но и для гения тех, кто окажется достоин нами руководить».
Из газеты «Журналь»: «Финляндия является авангардом западного мира. Намерен Запад жить или он готов погибнуть?»
Во всех материалах явное подстрекательство к выступлению против Советского Союза. Но это и предлог для усиления репрессий: в список запрещенных включена еще сорок одна организация из числа «коммунистических» — главным образом парижские профсоюзные объединения. Генеральный совет департамента Сена принял предложение Массара о выводе из состава совета депутатов-коммунистов и о снятии уличных [98] указателей с названиями «Улица Анри Барбюса» и «Улица Поля Вайян-Кутюрье». В своей злобе антикоммунисты не щадят даже памяти наших умерших товарищей!
Сильные холода. Все, кто занят на работах в казарме, и я, работающий на складе, стучим ногами, стараемся быть в движении, чтобы хоть чуточку согреться. Батальону выдается шестьсот килограммов угля на неделю, а у нас двадцать печей! Хватает лишь на то, чтобы протопить в служебных помещениях и в караулке, на остальное же почти ничего не остается.
Газеты отмечают, что впервые после 1870 года итальянский король принял папу римского. Печать усматривает в этом факте признак антисоветского сближения, и д'Ормессон, пользуясь случаем, помещает в «Фигаро» похвалу Муссолини — союзнику Гитлера!
Холод становится все сильнее.
Газеты по-прежнему уделяют главное место советско-финляндскому конфликту и настаивают на том, чтобы союзники оказали Финляндии самую широкую помощь.
Последний день 1939 года, полного таких событий! Мне кажется, что мы лишь на пороге нового «периода, чреватого различными потрясениями. Война против Гитлера отошла на задний план: почти четыре месяца прошло, а на фронте никакого движения ни с одной, ни с другой стороны. А вот репрессии против коммунистов продолжают усиливаться. Здесь наша маленькая, но стойкая группа доказывает свою безграничную веру в будущее; вечером мы соберемся в кафе у Мориссо, чтобы вместе встретить Новый год. [99]
Печать сообщает, что «бывший коммунист, депутат от XVIII округа Парижа Арман Пилло, отмежевавшийся от Рабоче-крестьянской группы, временно выпущен на свободу».
С десяти вечера до четырех утра провели в кафе Мориссо. Когда пробило полночь, мы пожелали друг другу здоровья и счастья в Новом году и скорого окончания войны. По этому случаю хозяин угостил нас белым вином.
Днем мы с Бришем навестили в больнице нашего товарища, который вернулся из отпуска с простудой. Застали его уже почти здоровым, в хорошем настроении. Он вспомнил демонстрации Народного фронта, праздники «Юманите» и в заключение сказал: «Все это, ребята, еще придет. Главное — выстоять!»
Вечером все снова собрались у Мориссо. Бриш пришел чуть позже, переодетый Дедом-Морозом, и очень нас развеселил. Потом до без четверти двенадцать играли в карты — в казарму возвращались уже бегом, чтобы не опоздать.
Главная тема газет — по-прежнему русско-финский конфликт. В «Эпок» наткнулся на любопытную статью Анри де Кериллиса:. недели две назад в ходе парламентских дебатов речь шла об антикоммунистических репрессиях. Однако депутат Ибарнегарэ сказал в своем выступлении несколько слов, направленных против гитлеровской пропаганды. На другой день, 16 декабря, «Эпок» дала обзор печати под следующей шапкой:
«Молчание прессы порой куда более красноречиво, чем ее слова. В этом смысле весьма примечательно, что почти все газеты прошли мимо той части речи Ибарнегарэ, где он коснулся гитлеровской пропаганды в нашей стране. Чем это можно объяснить? В разгар войны депутат-патриот с трибуны Национального собрания разоблачает происки вражеской пропаганды. Палата устраивает ему самый горячий прием, а патриотическая пресса скрывает столь важный факт от своих читателей. Мы констатируем это с чувством глубочайшей горечи». [100]
В утренних газетах де Кериллис возвращается к той же теме. Он желает Даладье счастливого Нового года и заклинает его принять строгие меры против «маскирующейся, но очень мощной гитлеровской организации».
«Она непрестанно действует, — пишет де Кериллис, — ее чудовищная мощь, чреватая огромной опасностью, ничуть не поколеблена. В зону молчания и тайны, которой она сумела себя окружить, никому еще не удалось проникнуть. Вы видели, как ловко замолчали великолепную речь Ибарнегарэ! Этот убедительный пример дает понятие о том, что представляет собой организация, которая столь умело фильтрует информацию, предназначенную для французского народа, что ей удается заглушить неугодные голоса, даже если эти голоса раздаются в парламенте».
Де Кериллис удивлен и негодует. А я нет, ибо еще 19 декабря 1938 года мне довелось сослаться на него с трибуны Национального собрания при обсуждении бюджета министерства иностранных дел в связи с кампанией в печати, которая предшествовала мюнхенскому сговору и сопровождала его (текст моего выступления всегда при мне и не однажды сослужил мне службу в дискуссиях). Я говорил тогда: «Гитлеровская Германия располагает во Франции могущественной поддержкой. Одиннадцатого декабря г-н де Кериллис сообщал в своей газете, что, по словам американского посла в Париже, за время с мая по ноябрь 1938 года Гитлер выплатил различным французским газетам два миллиона фунтов стерлингов, иначе говоря, около трехсот миллионов франков. Какие же газеты приняли эту подачку? Г-н министр непременно должен быть в курсе дела. Пусть же он проинформирует об этом палату!» На мой недвусмысленный вопрос Жорж Боннэ, разумеется, ответа не дал.
И вот сегодня те же газеты обвиняют нас в том, что мы якобы «предатели». Год назад Гитлер подкупил их, чтобы обеспечить себе захват Чехословакии. Не платит ли он им и сегодня через своих агентов в Швейцарии, Бельгии, Италии или Испании с целью расколоть наш народ, деморализовать нашу армию? Я убежден, что у нас в стране имеется гитлеровская организация, которая действует... уже не один год! [101]
Завтра вечером воспользуюсь сделанными мною вырезками, чтобы разоблачить в глазах товарищей эти продажные газеты, которые как нельзя более заслуживают уничтожающей оценки Поля Вайян-Кутюрье, говорившего о «растленной прессе».
По-прежнему стоят сильные холода. Ни казарма, ни склад не отапливаются. Холодно даже в столовой, пищу мы едим холодную, и лучше она не становится, скорее наоборот. Год начинается довольно скверно.
Сегодня вечером у Эжени Грандьер собралось семь человек послушать мое небольшое сообщение. Пришли и двое сочувствующих, которые пользуются у нас полным доверием. Благодаря мужеству нашей славной хозяйки нам посчастливилось прочитать ноябрьский номер «Юманите». Дорогая наша газета! Она отпечатана на ротаторе в уменьшенном формате и со множеством опечаток. Но какое это имеет значение! Мы бережно, словно драгоценность, развернули этот уже истершийся на сгибах листок бумаги. Дельфос с волнением читал вслух, а Эжени стояла за стойкой, не сводя глаз с двери своего заведения. Вошел всего один посетитель, знакомый ей человек, выпил стаканчик вина и вскоре ушел.
Радостно сознавать, что ребята все более умело используют некоторые выдержки из газет и со знанием дела разоблачают эту поистине «странную войну»!
Холод сопровождался сегодня еще и ледяным дождем, после чего у нас началась гололедица. Пострадали многие солдаты — в результате неудачного падения они получили довольно сильные ушибы, одного даже пришлось отправить в госпиталь с переломом черепа. Мои соседи по комнате говорят мало, хмурятся, настроение у всех подавленное. [102]
Из нашей маленькой группы коммунистов выбывают два члена — Бриша и Дельфоса переводят в Везуль. Бриш был моим соседом по комнате, в течение нескольких месяцев мы вместе работали, вместе проводили часы досуга. Парень из Па-де-Кале, уже несколько лет как перебравшийся в Парижский район, он во всем остался шахтером, человеком очень твердых убеждений-. Здесь он был — я говорю о нём в прошедшем времени, словно он уже уехал! — заводилой среди столяров, всегда готовым подурачиться и пошутить. Вечерами мы подолгу болтали с ним, растянувшись на наших матрасах. Бриш мне рассказывал, что, будучи делегатом от своего предприятия, перед войной он решил сделать на полгода перерыв в своей общественной работе, так как ему трудно было каждый вечер поздно возвращаться домой, тем более что в семье родилась девочка. Бриш говорил об этом каким-то извиняющимся тоном, потому что считал теперь свой поступок проявлением непростительной слабости. Историю эту он повторял мне неоднократно и каждый раз заканчивал ее так: «После войны исправим это дело и еще поработаем!» Прочитав свою фамилию в списке отъезжающих, он едва сдержал слезы.
Газеты полны всяческих измышлений. «Эвр» уже не знает, что и выдумать. Сегодня газета пишет: «Отнюдь не все члены Политбюро состоят в партии!» Выходит, члены Политбюро Коммунистической партии Советского Союза даже не являются членами партии. И надо же такое сочинить!
Специальный раздел в газетах по-прежнему посвящен репрессиям. 2-е отделение уголовного суда приговорило к двум годам тюрьмы г-жу Алер Рено, урожденную Деллиль, и к пяти месяцам тюрьмы «русского» Грассинова за пение «Интернационала» и высказывания о мощи Красной Армии. Федерация государственных служащих исключила из своего состава профсоюзную организацию оружейного завода в Леваллуа за то, что ее члены не выступили с осуждением советско-германского договора.
В статье, напечатанной с большими цензурными купюрами, де Кериллис разоблачает кагуляров как главных пособников Германии. [103]
Сегодня получил телеграмму председателя палаты с вызовом на чрезвычайную сессию 1940 года, которая открывается 9-го. В «Пари-суар» прочитал, что командирам частей предлагается предоставить мобилизованным депутатам недельный отпуск; сегодня же подал соответствующий рапорт на имя командира полка.
Последний утром устроил смотр подразделению, отъезжающему в Везуль. Вместе с Бришем и Дельфосом мы дружески выпили за нашу встречу, крепко обнялись, и я пожелал им счастья. Расставаться было все-таки очень грустно!
Вечером я уехал на двое суток в отпуск.
В газетах пишут, что «на финском фронте окружены две русские дивизии», а «Эвр» даже мерещатся «волнения в Москве и Ленинграде».
Кассационный военный трибунал принял решение не выпускать из тюрьмы «Сантэ» содержащихся там двадцать восемь депутатов-коммунистов. В Монжероне за попытку восстановить партийную ячейку арестовано одиннадцать коммунистов. Затем следует целая серия приговоров, вынесенных различным лицам «за антифранцузские высказывания». Де Кериллис продолжает в «Эпок» свою кампанию против проникновения гитлеровских элементов в самые различные французские круги и показывает закулисную сторону антисемитской кампании 1938–1939 годов.
Зашел домой к товарищу Андре Мерсье, депутату от Парижа, мобилизованному в Ванв; он живет в районе Восточного вокзала. Как держать себя в палате? Решили встретиться за час до начала заседания, чтобы повидаться с другими товарищами. Пока мы беседовали, пришла жена Жоржа Коньо{27}, депутата от XI округа [104] Парижа, ныне лейтенанта саперной роты где-то в Арденнах. В части его окружают реакционно настроенные офицеры, многие из них члены французской социальной партии полковника Де ля Рокка, и ординарец, которого ему дали, тоже член ФСП. Питается он в столовой вместе с офицерами, которые каждый день пристают к нему: «Ну что, милейший, может, сегодня скажешь наконец заветное словечко?» Речь идет об отречении от своей партии, которого тщетно добиваются от нашего товарища уже несколько месяцев, так что по одному этому можно судить, что это за люди.
Де Кериллис объясняет сегодня в своей газете, каким путем гитлеровской Германии удалось парализовать и нейтрализовать Республиканскую ассоциацию бывших фронтовиков.
Читаю в «Эвр»:
«В одном из кафе в Булонь-сюр-Сен агитатор Арсен Тригютэ всячески поносил наших правителей. Обвиненный в нарушении чрезвычайного закона от 1 сентября, он предстал вчера перед военным трибуналом. После защитительной речи Марселя Блока был вынесен приговор: три года тюрьмы и штраф тысяча франков».
Затруднения внутри социалистической партии. «Попюлер» помещает протокол секции в Вири-Шатильон, осуждающий кампанию против Леона Блюма, «идущую изнутри». Секция в Саннуа «решительно протестует против любых попыток раскола, который ослабил бы боеспособность партии».
Ко мне домой пришел один товарищ из Сен-Дени. Он рассказывает, что за последние две недели на различных предприятиях города арестовано более пятидесяти товарищей. На заводе «Сюльзер» среди двадцати пяти арестованных рабочих оказалось даже три дориотиста и два социалиста; вместе с нашими товарищами они участвовали в майских забастовках 1936 года. Это подтверждает тот факт, что арестовывают не только за «нелегальную коммунистическую пропаганду», но и за деятельность в период Народного [105] фронта, причем аресты производятся на основании списков «подозрительных», составленных еще в то время. В числе арестованных — рабочий Эрве, ветеран войны 1914–1918 годов; шестеро полицейских так его избили, что полиция даже отказалась вернуть жене его носовой платок и рабочий комбинезон, которые, по-видимому, были в крови. Кстати, г-жа Эрве, видевшая мужа за решеткой «Сантэ», обратила внимание на то, что лицо у него отекшее.
Андрэа говорит, что замок «Бэлле», где находился дом отдыха Союза парижских металлургов, превращен правительством в концентрационный лагерь. «Подозреваемые», которые там находятся, в течение нескольких дней чистили сапоги полицейским и работали на кухне. Теперь они прошли сортировку: некоторых перевели в Канталь, других отправили в колонии.
В газете много пишут об английском военном министре Хоре Белише, который направил Чемберлену, одному из печальной памяти героев Мюнхена, письмо с просьбой об отставке, однако мотивы этой отставки не приводятся.
Вернувшись прошлой ночью в казарму, узнал, что Бриш и Дельфос уехали в Везуль. Товарищи говорят, что они были очень расстроены.
Без всяких трудностей получил недельный отпуск для участия в парламентской сессии и сегодня вечером уезжаю.
Сообщается о том, что в Коньяке арестовали двух школьных учительниц, одного учителя, почтового служащего и полиграфиста только за то, что они якобы принимали участие в работе коммунистической ячейки.
Газета «Тан», орган «Комите де форж», или, как принято говорить, «буржуазия, воплощенная в газете», продолжает кампанию за разрыв дипломатических отношений с Советским Союзом. Газета пишет:
«Сегодня более чем когда-либо необходимо остерегаться этой постоянной угрозы (имеется в виду коммунистическая пропаганда. — Ф. Г.), и надо покончить с двусмысленным положением, о котором мы вновь [106] писали вчера, а для этого пора внести необходимую ясность в отношения Французской республики с правительством Советов. Двусмысленное положение, которое продолжает существовать без всяких к тому оснований и вопреки нашим дипломатическим отношениям с Москвой, с точки зрения нашей безопасности столь же аморально и столь же вредоносно, как и с точки зрения сохранения внутреннего мира в стране и ведения войны против Германии. Еще больше, чем у рабочих масс в метрополии, у местного населения колоний есть основания дивиться тому, что коммунизм, преследуемый властями, до сих пор имеет в Париже свое дипломатическое представительство, пользующееся, разумеется, привилегией экстерриториальности».
А в то же время де Кериллис обещает открыть французам глаза на то, «что представляла собой вражеская затея овладения нами изнутри, ужасающие результаты которой уже налицо...». «Гитлеризм, — пишет он, — куда более опасен, чем коммунизм, потому что он поражает главным образом элиту, те общественные круги, которые через политические партии, через парламент, прессу, крупную промышленность и благодаря своей финансовой мощи держат в руках все командные рычаги. Кроме того, буржуазия не имеет никакого права учить предателей рабочего класса, прежде чем она не покончит с изменой в своей собственной среде. Она получит право преследовать агентов Москвы лишь после того, как разделается с агентурой Берлина...»
Не будем придавать значения тому, что директор газеты «Эпок» видит в нас «предателей рабочего класса» и «агентов Москвы», но запомним его слова о том, что агенты Берлина неприкосновенны, что гитлеровскую «пятую колонну» никто не трогает, что буржуазия изменяет родине. Уж он-то в качестве депутата от Нейи хорошо эту буржуазию знает, и нельзя отказать ему в известной смелости, ибо, пожалуй, он один во всей большой прессе осудил закамуфлированную гитлеровскую пропаганду во Франции. [107]