С путевкой политотдела — в деревню
Гоню и гоню. Мелькают деревни, села. Останавливаюсь лишь для того, чтобы сменить на ямской станции лошадей. И дальше! Еще вчера, 1 августа, был в Ирбите, а сейчас уже Камышлов позади. Впереди Борисова.
Пока запрягут лошадей (что-то долго мешкают), делаю эту запись.
По дороге от Егоршино вспомнил многое. Здесь мы отступали. Здесь в 1918 году бился 1-й Крестьянский коммунистический полк «Красных орлов» совместно с Камышловским и 4-м Уральским полками. Сколько с тех пор пройдено дорог, во скольких боях участвовал, а не забывается все, что связано с «красными орлами», с милым сердцу Камышловом.
С волнением въехал в Камышлов, вглядывался в каждую улицу, в каждый дом, в каждого встречного. Прежде всего проехал на двор Дембовского, содержателя большой ямской станции, попросил пару лошадей до Ильинского.
Старик Дембовский спешить не любит: «Давайте ваши документы, молодой человек». Надел очки, посмотрел: «Все в порядке. Но подвода будет часа через три — четыре. Не взыщите, раньше не могу».
И на том спасибо,
Отправился к Прасковье Ионовне Владимировой. Шел и боялся: жива ли, не обидели ли чем белые?
Застал дома. Прасковья Ионовна, как увидела меня, задрожала, заплакала, бросилась целовать:
— Феликс ты мой родной!.. Обнимает, ощупывает, словно бы проверяет, в целости ли я. Крестится, благодарит бога.
Потом стала хлопотать над чаем. Когда попили чайку, твердо сказала:
— Никуда не пущу. У меня отдохнешь, пока лошадей приготовят.
Так я и провел с Прасковьей Ионовной три часа. Ничуть о том не жалею.
Прасковья Ионовна о многом рассказала. Перво-наперво об отце. Ему удалось бежать от белых, когда с партией других большевиков гнали в Сибирь по тракту Камышлов — Тюмень. Это все она знает от самого отца. Он к ней на днях забегал на минутку.
— Как выглядит? — спрашиваю я.
— Да вот так и выглядит... Сам скоро увидишь.
Что правда, то правда, совсем скоро увижу я своих.
Порассказала мне Ионовна и о наших гимназистах. Незавидная судьба выпала на их долю. Белые мобилизовали учащихся седьмых и восьмых классов в колчаковскую армию, послали их во всевозможные ударные, штурмовые и «бессмертные» батальоны, попросту говоря — на верную гибель. Забрили и многих моих товарищей, в том числе Грибуську Донова.
Ничего не поделаешь, кто хочет сохраниться между двумя огнями, между двумя борющимися силами, обречен. Милый был паренек Грибуська. Но у него не хватило твердости, решимости встать на сторону народа. Вот и угодил в колчаковскую банду.
Перед уходом я зашел в садик, где год назад, накануне отступления, зарыл печать Борисовской партийной ячейки. Откопал ее. Печать в полной сохранности. Теперь-то она пригодится!
Попрощался я с дорогой Прасковьей Ионовной и отправился на ямскую станцию. В обед выехал из Камышлова.
По этой пыльной дороге я не раз ездил с папой. Все-то тут мне знакомо.
Лошадей менял в Ильинском. Отсюда родом геройский командир батальона товарищ Полуяхтов Андрей Афанасьевич и его земляк, ординарец командира полка «Красных орлов», мой друг-приятель Осип Полуяхтов.
В Ильинском долго не задерживался. Хозяин станции, богатый мужичок, хорошо помнит моего отца. Тот не раз менял у него лошадей во время поездок в Камышлов и обратно.
Дорога от Ильинского накатанная. По сторонам — поля, леса, снова поля. Хлеба хорошие... Так добрался до Суворов...
Но вот уже зовут меня. Лошади готовы. Прощайте, Суворы!
Скоро буду дома.
Даже не верится, что можно написать: вот и я в родном доме.
Первым увидел отца. Было такое мгновение — мы остановились и не могли сделать ни шагу. Потом бросились друг к другу.
Я всегда чувствовал, что отец меня сильно любит. Но он это прямо не проявлял, не умел говорить ласковые слова. Однако после разлуки, смертельных опасностей, папа не мог сдержаться. Крепко-крепко обнял меня, прижал к себе. Я даже растерялся, испытывая всегдашнюю перед ним застенчивость.
Потом подбежали мама, шестилетняя Маруся, младшие братишки Валентин и Шурик. Вслед за ними пришла моя любимая бабушка Анна.
Что было дальше, описать трудно. Подошли соседи, соседки, знакомые, молодежь. Посыпались вопросы и потекла беседа.
Не представляю себе, сколько прошло времени. Говорили о том, о сем. Не было бы конца этой беседе, не позови меня крестьяне в село Зырянское. Там прослышали о моем приезде и просили выступить,
На пути в Зырянское встретился с женой Ивана Андреевича Голикова — Еленой Дмитриевной. Тяжелая была встреча. Иван Андреевич погиб в те дни, когда полк «Красных орлов» с боями отходил к Глазову.
Что я мог сказать одинокой, несчастной женщине, которую зверски избивали белые?
В Зырянском на площади у церкви собралась целая толпа. Сразу же стали задавать всевозможные вопросы. Отвечая на них, я рассказал о текущем моменте, о колчаковщине, об уроках, которые надо из нее сделать мужикам, о работе органов Советской власти в деревне и о многом другом.
Говорил, а сам вглядывался в лица крестьян. Мужики знают меня, я — их. Некоторые все время кивают головами, соглашаются с каждым словом. Другие задумчивы — взвешивают, прикидывают. А третьи — едва сдерживают злобу, несогласие.
Но большинство, подавляющее большинство, настроено хорошо, за Советскую власть. Поэтому-то, наверное, и понравилось им мое выступление. Едва кончил, подошли старики. Как маленького, ласково похлопывают по плечу, по затылку:
— Молод, а знает, что к чему на белом свете...
Отец стоял в стороне. Но вдруг не выдержал, подбежал ко мне, обнял и поцеловал. Все одобрительно зашумели. Я же был смущен и сгорал от волнения.
Надо бы еще о многом написать, да братишки зовут ужинать. Валентин служит писарем в сельском совете, Шурик — в работниках у богатого соседа,
Завтра обязательно продолжу запись.
Сел за стол и не верю. Неужели и впрямь я со своими, и это отец с матерью и бабушка?!
Куда ни глянешь, все вокруг такое родное, близкое. И стол этот, который добела выскоблили мамины руки, и чашка с отбитым краем, и ложки деревянные, с которых давно сошла краска...
Сегодня узнал много новостей, в том числе и горьких. Прежде всего о том, как белобандиты арестовали наших коммунистов и что этому предшествовало.
...В марте 1918 года в Борисовой собрались крестьяне из всех двенадцати сел и деревень волости. Представитель Камышловского у ком а РКП (б) товарищ Аксенов рассказал о задачах коммунистов — большевиков. Потом высказывались мужики.
На собрании 30 человек вступили в партию. Председателем ячейки избрали моего отца, секретарем товарища Будрина.
Когда вместо волостного ревкома был создан волостной исполком, председателем его стал товарищ Тарских Павел Мамонтович, секретарем тот же товарищ Будрин.
Мой отец ведал отделом здравоохранения и культуры. Начальником милиции назначили товарища Калистратова.
Большевики начали отнимать землю у церквей. И тут разгорелась сильная борьба. Заведующим земельным отделом в волисполкоме был тогда «левый» эсер Сивков, а «левые» эсеры всегда действовали заодно с кулачьем. Сговорившись, они послали своих гонцов за белоказаками к атаману Дутову.
И вот 12 июля, на вторые сутки после Петрова дня, из Бродкалмака прибыла ночью белая шайка — человек восемьдесят: казаки, офицеры, кулаки, подкулачники и поддавшиеся на вражескую агитацию башкиры. Незаметно, лесами и покосами провели ее к нам местные кулаки — прапорщики Яков Паюсов и Андрей Козлов.
Бандиты ворвались в дома коммунистов перед самым рассветом, когда сон покрепче. Первым схватили отца. Он даже не успел револьвер достать. Так, в одном нижнем белье, и погнали его палками да плетьми в сторону Зырянки.
Вслед за отцом арестовали Алексея Андреевича и Егора Андреевича Голиковых, Матвея Савельевича Пиньженина. Всех их избили в кровь, а Пиньженина прогнали даже «сквозь строй». Тем же утром в поле, у озера Маян, схватили и избили братьев отца — Сергея, Матвея и Митрофана, хотя коммунистом из них был только дядя Сережа.
Сумели скрыться Иван Андреевич Голиков (его изба на самом конце деревни) да Гавриил Григорьевич Голиков, находившийся случайно в поле.
Всего по волости в ту ночь белая банда арестовала больше сорока человек.
Отца привели в Бродокалмакскую тюрьму, потом погнали в Челябинскую, потом — в Екатеринбургскую, а под конец колчаковщины — в Камышловскую. Сколько пришлось пережить отцу в этих тюрьмах, не опишешь, да он и сам не желает о том рассказывать.
Местное кулачье, особенно Семен Пермяков и его брат Федосей, Андрей Козлов и Артемий Пономарев, добивались, чтобы отца передали в руки каменской белогвардейской дружины. Там заправляли офицеры и кулаки из нашей волости. Они-то, конечно, имели зуб на отца и на нем желали выместить всю свою злобу против Советской власти.
Когда услышишь о том, что вытворяла каменская дружина, кровь в жилах стынет. Неужто люди способны на такое злодейство?
Хватали и избивали не только коммунистов, но и каждого сочувствующего им. Арестовали чуть ли не полторы тысячи человек. Людей, истерзанных арапником с проволокой и железными шипами, бросали на пол, в грязь, в навоз. И так оставляли. В ранах заводились черви. Тогда арестованных снова пороли, раздавливали червей в гнойных ранах. А зимой, в декабрьские морозы, заставляли лазать в прорубь и «доставать со дна реки Исети железо».
После занятия Каменска белые все же нашли Гавриила Григорьевича Голикова. Его тоже посадили в тюрьму и избивали так, что он на всю жизнь остался хромым.
В этих кровавых делах белобандитам помогали и попы...
Но вернусь к отцу. Просидел он в белогвардейских тюрьмах год и двадцать дней, С приближением Красной Армии к Екатеринбургу и Камышлову белые принялись «очищать» тюрьмы. Одних арестованных убивали прямо на месте, других гнали в Сибирь.
Отец попал в партию, которую этапным порядком эвакуировали в Тюмень. Наступили самые страшные дни. На дороге убивали прикладами каждого ослабевшего или больного, каждого, кто хоть немного отставал.
Едва вышли из Камышлова, у села Никольского конвоиры отобрали группу арестованных и на глазах у остальных расстреляли ее. Так расстреливали на всех стоянках, наобум выбирая очередные жертвы.
Этой страшной дорогой смерти отец прошел до станции Тугулым, откуда со своим другом Фролом Васильевичем Калистратовым сумел убежать. На остановке спрятались в кустарнике, потом — в лес и скрылись.
Выглядит отец неважно. Не жалуется, но видно, что тюрьма и побои подорвали его здоровье. Сильно постарел, а ведь ему нет еще и сорока.
Немало страху натерпелась при белых и мама, остававшаяся с детишками. Ей то и дело угрожали. Много раз устраивали дома обыски. Однажды ночью, в церковный праздник, в доме выбили стекла. А сколько муки приняла мама, думая о судьбе отца, обо мне!
Очень жестоко измывались, белые над женой Ивана Андреевича Голикова — Еленой Дмитриевной. Они срывали на ней злобу за то, что не сумели тогда, июльской ночью, арестовать мужа. Несчастная женщина была избита и истерзана.
Наслушался я такого, что сердце огнем запылало.
Ни о чем сейчас не хочется больше писать.
С утра ходил в Зырянское. Повидался с родней Павла Мамонтовича Тарских, с его братьями — Иваном, Макаром, Павлом, Петром, с его дядей — боевым стариком Корнилом Сергеевичем и другими. Все они коммунисты. Всех их арестовали и нещадно избили в ту памятную июльскую ночь восемнадцатого года. От них я узнал, что полк «Красных орлов», наступая на Шадринск, прошел неподалеку от нашей волости, и все родственники сумели повидаться с Павлом Мамонтовичем.
И в Зырянском услышал я немало трагических историй из времен хозяйничанья белых. В Бродокалмаке палачи расстреляли наших зырянских коммунистов: Егора Кондратьевича Пшеницына, Николая Тарских — единственного сына старушки Матрены Герасимовны, а также секретаря нашего волисполкома Михаила Алексеевича Будрина. Много перенес Федор Степанович Лобанов. Его белые захватили на дежурстве в волисполкоме. Избили до беспамятства, водили на расстрел, но потом почему-то передумали и прогнали «сквозь строй» своего отряда.
А Павлу Мамонтовичу удалось спастись прямо чудом. Он был схвачен вместе с другими. Когда арестованных выводили из села, его сразу же отделили от остальных и погнали в лес расстреливать. Но Павел Мамонтович не растерялся. Неожиданно, двумя руками наотмашь, ударил по зубам обоим конвоирам. Они повалились на землю и пока приходили в себя, Тарских был уже далеко. Лесами он пробрался к Катайскому и там вступил в формировавшийся тогда полк «Красных орлов».
Удалось скрыться от ареста и агроному — коммунисту товарищу Машталеру.
Зато семьи у всех коммунистов натерпелись горя и страху. Их обкладывали дополнительными налогами, обижали и оскорбляли на каждом шагу, постоянно грозили арестами, не пускали на сельские сходки, не однажды вне очереди заставляли мыть полы в сборнях, в волостном правлении...
После обеда в Борисовой состоялось большое собрание. Затянулось оно надолго. Однако время это не пропало зря. Обсуждали многие важные вопросы. Например, об общественной обработке земли, о сдаче хлеба, о лишении белогвардейских карателей земли.
Когда решали эти вопросы, выявились бедняки-активисты, которые горой стоят за власть Советов.
У меня к ним очень теплое чувство. Это прежде всего наш слепой сосед Филипп Иванович Заусаев, братья Козловы — Никита, Порфирий и Демид, Петр Власимович и Филипп Кузьмич Голиковы, Селиверст Яковлевич Бабкин.
Хорошо себя показали и многие середняки, в первую голову Кузьма Дмитриевич, Василий Николаевич, Михаил Кузьмич, Осип Емельянович. Все они, как и большинство в нашей деревне, Голиковы.
Собрания крестьян помогают работе наших молодых сельских Советов и волостного исполкома.
Да, чуть не забыл. С радостью встретил я своих учительниц. В Зырянском — Лидию Алексеевну Сапожникову, в Борисовой — Екатерину Яковлевну Могутину. Обе они — за власть трудящихся.
Лидия Алексеевна еще в 1918 году активно работала в волостном исполкоме, заведовала отделом народного образования. Из-за этого была на подозрении у колчаковских властей. Они ее называли «советской» и лишь случайно не арестовали. Сейчас Лидия Алексеевна с горячей душой помогает Зырянскому Совету и волисполкому. Одновременно заведует школой и обучает детишек.
Екатерина Яковлевна и при колчаковщине не оставляла своего поста — вела уроки в борисовской школе. У белых тоже находилась на подозрении, так как они знали, что она сотрудничала с сельсоветом и с борисовскими большевиками.
Как приятно, что у меня на родине столько смелых, крепких людей, преданных революции и новой власти!
Вечерами встречаюсь с молодежью. Девушки у меня частенько выпытывают, не завел ли зазнобу в каком-нибудь городе или в армии. Этот вопрос, как мне показалось, особенно волнует Палашу, дочь Ивана Осиповича. Она — славная девушка. Многие наши парни на нее заглядываются.
Отношения у меня со всеми ровесниками хорошие Ходим, поем песни, играем.
Мама и бабушка обижаются, что мало бываю дома. Они, конечно, правы. Но как поступить? Весь день — в бегах, разговорах, работе, а вечером хочется погулять.
Ходил в Окатову, побывал в тамошнем сельском Совете, повидался с вырвавшимися из белогвардейских застенков коммунистами. Там тоже в июле 1918 года белая банда устроила налет. Были арестованы Фрол Васильевич Калистратов, Сергей Викуло-вич Пшеницын, братья Дмитрий и Василий Зыряновы, Тимофей Дмитриевич Зырянов, Иван Карпович Пшеницын, Зыряновы Парамон Александрович и Моисей Алексеевич, Пшеницыны Максим Архипович и Федул Алексеевич. Последний был расстрелян белыми.
До сих пор не известна судьба С. В. Пшеницына. Гнали его в Сибирь с той же партией арестованных, в которой был и мой отец. Жену его Анну Васильевну бандиты избивали неоднократно. Первый раз прямо на площади. Ударами тяжелой плети насмерть засекли шестимесячную девочку, которую она держала на руках. Женщину терзали до того, что она потеряла сознание.
Впервые свиделся с другом отца Фрол ом Васильевичем Калистратовым. Видный мужчина, энергичный, смелый. От роду ему 37 лет. В партии с 1918 года. Фрол Васильевич был на русско-германском фронте. Дослужился до старшего унтер-офицера.
В последние дни земляки часто рассказывают мне о том, как Колчак загонял крестьян в свою армию. Мобилизации следовали одна за другой. Призывали всех служивших в старой армии и всю молодежь. Двое из моих сверстников и товарищей детства убиты в боях против Красной Армии. Жаль мне их, Митрофана Власимовича и Филиппа Кузьмича Голиковых. Погибли, что называется, не за понюшку табаку. Ну что было бедняку Митрофану или малоимущему середняку Филиппу до Колчака? Я их знаю с детства. Они наши соседи. Вместе росли, вместе играли...
Многие сумели избежать белой армии, скрывались в лесах. Особенно усилилось дезертирство при отступлении колчаковской орды. Почти все мужчины из нашей деревни попрятались в лесах и там ожидали прихода Красной Армии. Скрывался и мой дядя Сережа. Однажды за ним погнались три кавалериста. Он стал стрелять из винтовки, потом убежал в густой лес.
Был такой случай. Приезжает в волость полковник проводить мобилизацию. Отдал строжайшие приказы всем старостам, урядникам, волостному старшине. А дело — ни с места. Едва со всей волости согнали 50 человек. И то двое в последнюю минуту удрали.
Полковник пришел в такую ярость, что собственноручно поджег избы беглецов. Не дал ничего вытащить и спасти.
Не успел обернуться, а уж кончается жизнь в родном доме.
Вчера ездил в село Акуловское, помогал создать партийную ячейку. Организационное собрание прошло активно. В ячейку записалось 14 человек.
И в этом селе, а также в соседних деревнях Потоскуевой и Пироговой белые арестовывали и мучили коммунистов. Я записал имена некоторых товарищей, натерпевшихся от нашего классового врага: Макар Александрович и Максим Павлович Акуловы, Василий Кириллович, Иван Агафонович и Кузьма Павлович Симоновы, Михаил Шляпников, Никита Федорович Перевалов, Максим Павлович Спицын, Николай Еремин.
Под Камышловом, у села Никольского, белые расстреляли Семена Евлампиевича Симонова.
Ну, подождите, гады, отольется вам каждая капля крови рабочих и крестьян!
Закончилась моя жизнь в Борисовой. А кажется, только-только приехал. Очень мало пришлось пробыть дома, посидеть со своими, поговорить с отцом.
Сегодня отбываю. Вчера целый день разговоры, встречи, собрания, в том числе одно партийное. Перед отъездом все надо успеть.
Здешняя партийная ячейка уже действует. Председателем снова избран отец. Общественных дел у него столько, что пришлось забросить фельдшерский пункт.
Зашевелился волостной исполком. В председатели его намечают Федора Степановича Лобанова. Сам он зырянский. Недавно вырвался из колчаковского застенка. Человек серьезный, положительный.
Вчера вечером ходил с товарищами хоронить одного красноармейца. Белые, когда отступали, пытались задержаться в нашей деревне. В бою этот красноармеец был ранен. Рана оказалась настолько тяжелой, что бойца нельзя было отправить в лазарет. Остался в деревне, крестьяне старались выходить его. Но все тщетно. Красноармеец умер.
Часа через два — в дорогу. Вначале — в Камышлов, оттуда — в политотдел.
Не хочется так скоро уезжать. Утешение одно: время здесь не прошло зря. Не только повидал своих, но и успел поработать. А от одного дня работы в деревне больше толку, чем от месячного секретарства в политотделе.
Жаль, что не мог побывать в деревнях Даньковой и Марай. Там тоже многих арестовали и мучили беляки. Забрали коммуниста Германа Кирпищикова и его сыновей Якова и Анисима. Якова расстреляли у села Никольского.
Распрощался с отцом, матерью, бабушкой, братишками, друзьями-приятелями и вот снова в Камышлове у Прасковьи Ионовны.
Когда уезжал, у дома собралась толпа. Мама плачет. Убивается бабушка Анна. Отец насупился, молчит. Я тоже с трудом крепился: когда-то теперь их увижу?
Ехал той же дорогой, через знакомые села и деревни.
Сегодня с утра в Камышлове. Хожу по городу. Побывал в гимназии, в помещении двухклассного училища, в котором записывался красноармейцем, у Шадринского моста, где впервые стоял в карауле. Наведался, конечно, в бывший кинематограф «Чудо», потому что там меня вместе с отцом принимали в партию.
Места все знакомые, привычные, а глядишь на них с волнением. Все так, да не так. Что-то изменилось и в городе, и во мне самом. Люди, которым столько пришлось перенести, тоже, наверное, иначе смотрят на жизнь.
Хочется каждого остановить, расспросить, понять, что у него на душе, чего ждет он от будущего, на что надеется, о чем мечтает?
Прошел не спеша по главной улице города — Торговой. Лавки и магазины открыты. На витринах товары. Но немного. В один магазин, не выдержал, заглянув. Это магазин Фельдмана. Здесь отец купил мне первую гимназическую фуражку и сразу же надел на голову. Давно это было, очень давно, кажется, много, много лет назад.
На Шиповаловской улице навестил мою бывшую квартирную хозяйку Анну Гавриловну Заостровскую. Анна Гавриловна и ее младшая дочь Вера мне очень обрадовались. Не так, конечно, как Прасковья Ионовна, но все же от души. Невесело рассказывали о своем житье-бытье при белых.
От них отправился на Заводскую улицу, надеялся; повидать моего хорошего товарища по гимназии Мишу Карповича. Но не застал у них никого. Карповичи всей семьей эвакуировались в Сибирь.
Уехали не только Карповичи. Многие, так и не разобравшись в идеалах Советской власти и партии коммунистов, удрали вместе с белыми. Обиднее всего, что среди эвакуировавшихся немало скромных, небогатых людей, за интересы которых бьется Красная Армия. Отсталость, мещанские взгляды до сих пор мешают некоторым понять, кто их настоящий друг, а кто — злобный враг. Что же поделаешь, словам не поверили — жизнь научит.
Большой урон понесла молодежь, гимназисты. Письмоводитель Иванов и классный надзиратель Василий Васильевич Крупин (за большие торчащие рыжие усы мы его называли «Тараканом») порассказали мне такое, что вовек не забудешь. Беляки, оказывается, вымели под метелку всех из старших классов. Гимназисты-старшеклассники почти поголовно принесены в жертву угнетателям. О многих уже известно, что погибли или тяжело ранены в боях с Красной Армией.
Очень огорчило меня известие о том, что наша ЧК еще летом 1918 года расстреляла как заложника Ивана Петухова. Ничем не оправданная жертва! Я знал Ивана, он не был буржуем, никогда не говорил против власти Советов. Такие трагические случаи только восстанавливают против нас тех, кто колеблется, не может быстро прийти к определенным выводам...
Володе Брагину белогвардейская свора не простила его умных революционных статей. Володю держали в тюрьме, долго истязали, потом расстреляли... Еще один из моих друзей отдал жизнь за Красный Октябрь.
Услышал, что Шурка Чуваков, который в трудные дни на Салке каркал: «все погибло, все разбито», действительно дезертировал из Красной Армии, вернулся в Камышлов. Где сейчас, никому неведомо.
Говорят, что Трошев, Аркашка Казанцев и сестры Грибуськи Донова в городе. Постараюсь их завтра разыскать.
Выспрашивал относительно редактора наших «Известий» Степана Васильевича Егоршина. По слухам, он вместе с бывшим учителем закона божия отцом Тихоном Андриевским был арестован белыми за большевизм. Вроде бы оба уцелели и должны со дня на день появиться в Камышлове. Интересно будет повидать их.
Когда был у Заостровских, не удержался, задал вопрос о Лиде. Она со всей семьей уехала в Сибирь в числе первых, как только началась эвакуация. Ее брат Костя стал заядлым белогвардейцем. Все это понятно, но вместе с тем как-то неприятно.
Встретил домовладельца Баранова (ему принадлежит и домик, в котором проживает Прасковья Ионовна). Всегда был надутый, важный — не подступись, а сейчас прост, разговорчив, душа-человек, да и только.
Жизнь в Камышлове постепенно налаживается. Одна беда — не хватает работников, совсем мало осталось местных коммунистов. Одни ушли в Красную Армию, другие погибли в белогвардейских застенках.
На первом собрании в конце прошлого месяца участвовало лишь три члена партии с партбилетами: Лайковская, Романов и Худеева. Пять человек, утративших свои партийные билеты, присутствовали как сочувствующие. Это собрание избрало временный партийный комитет и попросило находившийся тогда в городе железнодорожный батальон выделить 10 коммунистов для работы в Ревкоме.
Через пару дней на втором собрании присутствовало уже 13 коммунистов. Речь шла об уездном Ревкоме, его составе.
Снова возник вопрос, как быть с теми, кто раньше состоял в партии, но утерял или уничтожил партийный билет во время белогвардейского владычества? Решено впредь до выяснения считать товарищей сочувствующими.
Во временный партийный комитет единогласно доизбран известный камышловцам по 1918 году товарищ Куткин Григорий Ефимович, возвращенный с фронта, из 1-й бригады 29-й дивизии.
Уездным военным комиссаром работает товарищ Васильевский Леонид Владимирович, который весной -1918 года был в Камышлове командиром отряда Красной Армии. Он прислан в Камышлов из нашей Особой бригады временно для организации Советской власти.
Со дня на день на должность военного комиссара должен приехать товарищ Басаргин Иван Иванович, которого я знаю как хорошего коммуниста по полку «Красных орлов» и партколлективу 29-й дивизии. Он сменит товарища Васильевского, а тот вернется в бригаду на свою должность командира части.
Узнал кое-что о моем боевом товарище первых дней красноармейской службы, задушевном друге С. Д. Гоголеве. Он вернулся с фронта, но, к сожалению, по каким-то делам уехал на несколько дней из города.
Снова наслышался о злодействах белогвардейских палачей.
Жену комбата-3 полка «Красных орлов» товарища Жукова — Наталью Алексеевну бросали в тюрьму. Даже то обстоятельство, что она беременна, не остановило извергов: ее жестоко избивали, четыре раза с детьми выводили на расстрел и сослали в Тобольск.
Недавно на Каменском заводе рабочие хоронили Таисию Полухину, растерзанную белогвардейскими бандитами. Товарищ Полухина не была коммунисткой. Вся ее вина в том, что она в 1918 году, зарабатывая на жизнь, шила белье для красноармейцев. Такого «преступления» колчаковцы не могли простить. За несколько дней до своего бегства они схватили Таисию Полухину, глумились над ней, терзали, обрубили пальцы, а потом убили.
Чего только ни делали белые, но все равно не могли запугать трудовой народ.
Перед отступлением из Каменска они решили частично уничтожить, а частично увезти с собой в Сибирь заводское оборудование. Все уже было подготовлено. Однако в последнюю минуту кассир товарной станции товарищ Ларионов, воспользовавшись суматохой, подменил накладные. Поезд ушел, а станки остались. Незаметный герой товарищ Ларионов спас народное достояние.
...Из ума не идут рассказы о пытках, расстрелах, злодеяниях белой гвардии. Беляки чувствовали, что им приходит конец, а потому и неистовствовали, как дикие звери.
В Камышловскую тюрьму прибыла однажды этапная партия в 180 человек. Здесь ее принял какой-то казачий отряд. Уже на первой перекличке одному старику за то, что он не расслышал свою фамилию, дали 25 ударов саблей плашмя. Остальных били прикладами, сбрасывали с лестницы, стегали плетками. По дороге на Тюмень отставшим отрубали головы. Пока дошли до села Никольское (оно от Камышлова в девяти верстах), от партии арестованных осталась половина.
За Никольским — опять расстрелы. Стреляли прямо по сбившимся в кучу людям. Раненых добивали штыками, прикладами, саблями. В конечном счете от этой большой партии уцелело лишь десять человек.
Сейчас в Камышлове создана следственная комиссия. Она занимается расследованием преступлений белогвардейцев, вскрывает могилы расстрелянных.
Мне многое рассказывали товарищи, которые присутствовали при раскопке могил. В каждой могиле — пять, десять, а то и больше человек. У трупов разбиты черепа, отсечены руки, отрублены саблями головы, у женщин штыками проколоты груди. Даже не верится, что люди способны на такое.
Нет, это не люди, это звери, которые питаются человеческой кровью, кровью рабочих и крестьян! Народ никогда не забудет безвестных страдальцев и мучеников за Советскую власть, за победу мировой социалистической революции.
Вечная память и вечная слава дорогим товарищам, отдавшим свои жизни за счастье грядущие поколений!
Поезд мой отходит через два часа. С ним намереваюсь добраться до Талицы, где находится политический отдел 51-й дивизии.
Вещи собраны. Могу спокойно писать.
Вчера вечером был небольшой любительский спектакль. После него долго танцевали. Встретился со многими старыми знакомыми.
Прежде всего видел Трошева. Услышал от него новость, которая мне не давала долго уснуть. Арька Рабенау не погиб в Кривском! Он попал в лапы белых, но сумел избежать смерти. Трошев видел Арьку своими глазами, но где он сейчас, не имеет представления.
Может быть, мне еще посчастливится и я встречусь с Арькой. Каких только встреч не было за последний год!
Вместе с Мишей Сизиковым Трошев таскался по занятым белыми губерниям и увидел там столько ужасов, что из правого эсера превратился в коммуниста.
Да, жизнь трет и учит, крепко учит. Трошев сейчас совсем иначе смотрит на окружающее и на будущее, чем год назад. Сейчас он во всем соглашается со мной, а раньше спорил, да еще как спорил... Не хочу вспоминать о его прежних ошибках. Человек наконец выбрал правильную дорогу и теперь пойдет по ней.
Был на вечере и Аркашка Казанцев. Этот ни в чем не изменился. Как и раньше, работает на железной дороге, играет в духовом оркестре, ведет свой обычный трудовой образ жизни.
А про гимназистку Мусю Комарову, которую тоже встретил на вечере, даже не знаю, что написать. Хорошенькая барышня-хохотушка. И только. Ее отец и старший брат в лагере наших врагов.
Судя по вчерашнему спектаклю и вечеру, культурно-просветительная работа в городе начинает помаленьку налаживаться. Это, конечно, лишь первые шаги. Уже идут разговоры об организации уездного бюро по внешкольному образованию, в волостях создаются культпросветкружки. Скоро в дачном поселке Бамбуковке откроется Народный дом. Собирают средства (а главным образом хлеб) на приобретение кинематографических аппаратов. На заборах и тумбах появились объявления о лекциях. Приводятся в порядок школы, детские сады, приюты, ясли, родильные покои. Все эти безобидные учреждения сильно пострадали при владычестве белых.
Ростки новой жизни упрямо пробиваются из почвы. Сейчас самая большая беда — нехватка опытных работников. Чувствуется это и в народном образовании. Иные учителя, забыв про совесть и гражданский долг, бежали в Сибирь. Удрал и директор нашей гимназии Максимов. Он раньше любил себя называть народником, и многие этому верили. Никакой он не народник, а самый обычный прислужник старого режима. Не случайно в 1917 году Максимов объявил себя кадетом.
До сих пор камышловцы не могут опомниться после террора и разгула колчаковских офицеров. Офицерье измывалось не только над мирным населением, но и над своими солдатами. Дело дошло до того, что какой-то контр-адмирал Старк, командир бригады морских стрелков, отдал специальный приказ, запрещающий «господам офицерам» на улицах употреблять по отношению к солдатам «площадную брань» и называть их «мордами». В приказе делалось предупреждение: «Мы дойдем до того, что публика будет убегать с улиц, дабы не слышать командных прибавлений господ офицеров».
Кончаю. Надо идти на вокзал.
...Дописываю на вокзале. Сейчас подойдет поезд. Часа через два — три буду на месте, в Талице.
Прасковья Ионовна плачет, крестит «своего Феликса». И мне тяжело с ней расставаться. Старая она, дряхлая, здоровье плохое. Да и жить-то не на что...
Вчера приехал из Камышлова в Талицкий завод. Здесь его попросту называют Талицей.
Нашел политотдел, в котором не был целых две недели. Это уже политотдел не Особой бригады, а только что созданной 51-й стрелковой дивизии. В нем много старых сотрудников, агитаторов и инструкторов. Но заведующий новый. Товарища Черноусова уже нет. На его месте товарищ Вольфович. Новый секретарь, новые заведующие некоторыми отделениями. Товарищ Чазов по-прежнему ведает общим делопроизводством. С ним его неизменная подружка машинистка Гликерия Головина. Товарищ Басманов — заведующий крестьянской секцией. Нахожусь в его распоряжении как инструктор-организатор по работе в деревне.
Да, теперь у меня дело по душе. Говорить с мужиками, рассказывать им про власть Советов и революцию, помогать, чем сумею, — это по мне.
Сегодня выступал в Талицком Народном доме, держал речь о текущем моменте и о том, как труженики Талицы могут пособить Красной Армии. Народу было, наверное, с полтысячи. Молодежь и старики, мужчины и женщины.
Говорил от всего сердца, и слушали меня хорошо. Когда кончил, сильно хлопали, громко кричали «ура».
От местных граждан выступали рабочий, крестьянин и молодой парень из заводских. Все об одном: скорее покончить с Колчаком и по-революционному строить новую жизнь.
Вышел после митинга из Народного дома, вижу — Миля Гребешкова. Она родом талицкая, училась в камышловской женской гимназии. Мы с ней иногда встречались на вечерах.
Миля радостно поздоровалась со мной. Мне тоже было приятно встретить знакомого человека.
Пошли гулять. Вечер теплый, ласковый. Она мне показывала улицы, провела к большому пивоваренному заводу братьев Поклевских-Козелл, потом к зданию лесного училища.
Сначала мы были на «вы», но уже около лесного училища перешли на «ты».
Миля спросила:
— Когда война кончится, кем будешь?
Я ответил, что еще не решил окончательно. Мне нравится медицина. Но, возможно, поступлю учиться на техника-лесовода. Только бы Колчака доконать, там видно будет.
Очень хорошо погуляли.
Колчаковцы отступают все дальше и дальше на восток.
В нашу дивизию пришел мой старый знакомец — 10-й Московский стрелковый полк. Он уже теперь не 10-й, а 457-й. После переформировки полк пополнился, закалился. Сейчас в нем все девять рот, пулеметная и прочие команды. Во главе все тот же товарищ Савельев.
Хотелось бы побывать в полку, да пока не удается. Не сегодня — завтра товарищ Басманов пошлет меня в деревню.
За эти дни составил отчет о поездке в Камышлов и Зырянскую волость. Старался ничего не пропустить. Отчет в крестьянской секции взяли, но еще не прочитали, сейчас все заняты.
Басманов по-товарищески поговорил со мной, расспросил об отце, о семье, о моих встречах в Камышлове. Вопросы задавал не из вежливости и не по служебной обязанности. Видно, все его интересует.
Вчерашний вечер с Милей танцевали в Народном доме. Во время танцев, не переставая, разговаривали. Продолжали тему, которую задели при первой встрече — что станем делать, когда закончится война? Мне ясно одно — буду учиться. Миля тоже хотела бы вернуться в гимназию, закончить ее. Однако у родителей нет средств. Придется поступать на работу. Но вот вопрос: куда?
Пока танцевали, я присмотрелся к Миле. Она беленькая, голубоглазая, личико веселое. Держится бойко, однако не развязно. Ростом небольшая, фигурка аккуратная. Приглянулась она мне. Я с ней чувствую себя легко. И даже танцую легко. Тут уж ее заслуга. Она танцевать умеет. Обо мне этого не скажешь.
Характер у Мили самостоятельный, но довольно колючий. За словом в карман не лезет.
Сегодня после обеда вместе с Яшей Горбуновым бродили по саду заводчиков Поклевских-Козелл. Это всем богачам богачи. Оба брата были приняты при дворе, лично знакомы с Николаем Вторым. Один служил послом за границей.
Сад у них — дай бог. У нас в Камышлове у городского головы Скачкова куда меньше. А скачковский сад я изучил неплохо. Осенью не раз лазили туда с дружками за китайскими яблоками.
Здесь же не только яблоки, но и малина, смородина, крыжовник. Ягоды уже сходят. Но на нашу долю еще осталось. Сторожа недружелюбно косились на нас, однако прогнать не решались.
Нам объявили приказ товарища Блюхера в связи с его вступлением в командование. 51-й дивизией. Приказ интересный, не совсем похожий на обычные. Вот его содержание:
«...Приказом Реввоенсоварма я назначен начдивом 51-й стрелковой дивизии в момент победоносного продвижения Красной Армии в Сибирь с великой целью освобождения трудящихся из-под ига мировых хищников империалистов. Учитывая горький опыт партизанщины на юге и считая лучшим учителем для правильного формирования новой дивизии весь полуторагодовой опыт строительства рабоче-крестьянской армии, мы призываем всех товарищей, участвующих в формировании и боевой работе в рядах нашей дивизии, приложить все усилия к тому, чтобы она в ближайший срок оказалась на должной высоте как по своей боеспособности, так и полному осознанию великих задач, возлагаемых на нас трудящимися. Мы призываем 3-ю бригаду брать достойный пример со своих старших боевых товарищей — Особой бригады и Северного экспедиционного отряда, влитых теперь в нашу дивизию.Все товарищи командиры и комиссары обязаны строго проводить линию центра, точно выполнять все распоряжения, зная заранее, что никакие ссылки и отговоры не могут быть приняты во внимание. Полная централизация в работе, строгая организованность и твердая революционная дисциплина в рядах, а также дружное сотрудничество всех работников дивизии есть залог успеха и боевой мощи последней. Все разгильдяи, плохо учитывающие серьезность момента для Советской власти, легкомысленно играющие интересами рабочего класса, не могут встречать пощады, получая должную кару по всем строгостям революционного времени.
По отношению к крестьянству освобожденных местностей и прифронтовой полосы должна строго проводиться политика, принятая на VIII съезде РКП и ставшая основой для Советской России в целом.
Мародерству, грубостям и самовластью по отношению к трудовому населению не должно быть места с первого же дня существования нашей дивизии. На вас, товарищи комиссары и коммунисты дивизии, лежит особая ответственность за всякое отступление от общепринятой в данный момент линии Советской власти.
На ваше содействие к поднятию дивизии на должную высоту мы рассчитываем и надеемся в каждом из вас встретить достойного сотрудника.
Товарищи красноармейцы! Очередной задачей нашей дивизии является продолжение славного дела июньских дней, когда было заложено прочное начало уничтожения банд Колчака. Славные дивизии и бригады нашей армии не уступали по храбрости, стойкости и легендарному геройству другим частям могучей Красной Армии. Наша молодая дивизия получает участок уже за пределами Урала на прямой дороге в Сибирь. Мы должны довести до конца славно начатое дело и быть во главе тех, кому выпадает на долю великое счастье ликвидировать, т. е. разбить наголову банду Колчака. В вашем сознании, дисциплинированности, готовности к последнему решительному бою с врагами — залог освобождения рабочих и крестьян от мировых паразитов. Сплоченными рядами вперед, славные полки 51-й дивизии!..»
Готовлюсь в поездку. Перечитал «Красный набат» и «Правду» за те дни, что был в Зырянке и Борисовой. Ознакомился с донесениями комиссаров полков. Больше всего меня интересует теперь, что пишут о настроении крестьянства. Комиссары докладывают о радости, с какой трудовые крестьяне принимают Красную Армию.
Сегодня встретил нашего старого политотдельца Мишу Кесарева, брата военкома 10-го полка. У меня с Мишей, так же как и с его братом, хорошие отношения.
С Милей постояли вечером у Народного дома и разошлись. Каждый торопился по своим делам. А все-таки хорошо, что встретились.
Не первый раз пишу на вокзале. Рядом сидит Яша Горбунов. Мы с ним составляем агитационный отряд, будем работать в двух волостях.
Яше любопытно, что это за тетрадь у меня в руках, какие записи делаю. Но я не люблю рассказывать о дневнике.
Наконец, Яша не выдержал:
— О чем строчишь?
Я сказал, что записываю кое-что по работе. Да я и не соврал. Ведь в своем дневнике я больше всего пишу о сражениях, красных героях и политической работе...
Бригады и полки ушли далеко вперед, Политотдел переехал в Тюмень. На его место в Талицкий завод прибыли тыловые учреждения. Вся дорога до Тюмени забита тылами, командами этапных частей и разными отрядами.
Выехали мы из завода в спешке. Я едва успел известить Милю и повидаться с ней. Она пришла к политотделу. Мы посидели полчасика на скамейке. Разговор не ладился. Было невесело. Никаких особенных слов не сказали друг другу. Да и о чем?
— Значит уезжаешь? — спросила Миля.
— Уезжаю.
— Жаль.
— И мне жаль.
Миля встала, крепко сжала мою руку (не предполагал, что девушки так умеют) и пошла. Я ждал, пока она дойдет до угла. На углу Миля повернулась и помахала мне рукой.
Вот и все...
Последние дни у меня прошли в суете, в разработке инструкций и планов. Но определенного дела не было. Возможно из-за переездов.
Больше всего суеты создают товарищи, которые составляют сводки, справки, отчеты. Они дергают всех и каждого.
Для меня самое трудное — писать инструкцию для агитаторов крестьянской секции. Ведь опыт-то совсем куцый. Всю войну мы провели в ротах, батальонах и полках. Наш руководитель товарищ Басманов — человек умный и добросовестный. Но у него опыта меньше нашего.
Одна надежда — жизнь научит.
Получил удостоверение в том, что являюсь инструктором крестьянской секции политотдела и командируюсь «в прифронтовую полосу для инструктирования волревкомов, исполкомов, партийных организаций и др.». Мне разрешается за плату пользоваться советскими и обывательскими лошадьми.
Успел немного познакомиться с Тюменью. Походил по улицам, заглянул в магазины. Город большой, заселен густо. Грязь неописуемая. Поэтому, вероятно, больше всего мне понравилась баня. Провел в ней часа два. Напарился досыта.
Я не впервые в Тюмени. Дважды был в детстве. Хорошо запомнились обе поездки.
Первый раз меня, семилетнего, мама возила из Борисовой в Тобольск, где отец служил фельдшером в гарнизонном лазарете. От Камышлова до Тюмени ехали поездом, а дальше пароходом. Помню, как пароход — звали его «Ласточка» — нагнал выводок маленьких утят. Утка не успела вовремя отвести их и стала сильно крякать. Утята мечутся, ныряют. Только когда пароход прошел, собрались вместе и всем выводком спокойно поплыли в прибрежные кусты.
Второй раз был в Тюмени десять лет назад. Тогда мы всей семьей из Покровского, где служил отец сельским фельдшером, перебирались в Зырянскую волость. Мне запомнился вокзал, привокзальная площадь, небольшой садик...
Спешно кончаю. Подошел поезд на Тугулым. Это наш.
По берегам гнилой, заросшей тиной речушки широко расползлось богатое сибирское село Тугулым. Важно, словно бы в насмешку над окраинными лачугами бедноты, высятся дома деревенских богатеев.
Крыши сверкают зеленой краской, наличники привлекают глаз затейливой резьбой.
В подвале большого каменного дома лавка общества потребителей «Крестьянин». В распахнутую дверь сельской сборни видны низкие своды, темные, грязные стены. Возле сборни на бревнах сидят мужики. Уставились в землю и не спеша о чем-то толкуют.
Подошел, поздоровался. Разговор знакомый: война, трудная жизнь, разорение. Я принялся рассказывать, как Советская власть помогает трудовому крестьянству. Слушают не перебивая. Одни — с надеждой, другие — с сомнением. Но всем хочется верить, что я прав, верить в лучшее будущее.
Душу вкладываю в свои слова, объясняю про гражданскую войну, про колчаковщину. Мужики согласно кивают головами. Что такое Колчак, они знают, испытали на собственном горбу. Но и к Советам еще относятся с опаской, помнят ошибки, допускавшиеся на местах в восемнадцатом году.
Я доказываю, что теперь у Советской власти больше опыта, да и мужики за этот год лучше поняли, кто им враг, кто друг.
— Дай-то бог, — сказал один из стариков.
«Мужики хотят во всем разобраться, доискаться до причин. Поэтому прислушиваются к каждому слову. Уже то, что им так подробно стараются объяснить положение, действует хорошо. Они понимают, что без трудностей, без жертв не обойтись.
От нас, от нашего поведения зависит, пойдет ли за Советами крестьянская сермяжная Сибирь.
Сегодня страдный день. С девяти утра до шести вечера — в сборне. До двенадцати проходило организационное собрание, на котором создали партийную ячейку из двадцати одного товарища. С половины первого началось большое общеволостное собрание. Его тема — «Что такое Советская власть и как она строится».
С четырех до шести читал лекцию «Программа РКП (б)».
На всех собраниях полно народу. Интерес небывалый. Просят газет, журналов, книг. Много неграмотных. Приходится читать вслух. В работе нам крепко помогает здешняя молоденькая учительница Елизавета Петровна Ковригина.
Устал и охрип за сегодняшний день. Но чувствую, что он прошел не зря.
Вечером на улице играл вместе с молодежью.
Думаю о работе здешней ячейки.
Рабочие и крестьяне привлекают меня своей преданностью революции и желанием проникнуть в тайны сложных политических вопросов. Но знания и силы их часто невелики. От этого им тяжело. Им нужна помощь и помощь. Они ждут ее от нас, членов РКП (б). Их надо учить и воспитывать, говорить о терниях, которые будут еще на пути.
Всей душой хочу пособить здешнему крестьянству. В этом мой высший долг.
Как ценят мужики прочувственное слово! Как прислушиваются к нему! Как отзываются на доброе к ним отношение!
Моя душа устремлена к ним. Помочь, чем могу, научить, — вот моя цель.
Целый вечер мы беседовали об отношении Советской власти к крестьянству. Брали тему и так и эдак. Мужики не стеснялись с вопросами. Но мы говорили на одном языке, хорошо понимали друг друга и пришли к одному решению — работать, напряженно работать на благо народа и Республики Советов.
Мне ясно: культурно-просветительная деятельность не может быть внепартийной. В этих мыслях убедила работа в Тугулыме. Вечером хочу написать на эту тему статью в «Красный набат»,
Сегодня долго беседовал с председателем волостного ревкома, рассказал ему все, что знаю о задачах ревкома. Кое-какие подробности, по его просьбе, записал на листке бумаги. Речь у нас зашла также об устройстве 31 августа концерта-митинга для делегатов созываемого волостного съезда Советов. Внес сорок рублей добровольного пожертвования на библиотеку. У некоторых крестьян чувствуется неприязнь к ячейке. Причина простая — не понимают ее цели и значения. Выходит, надо больше и глубже разъяснять. Два крестьянина спросили меня, что такое сельскохозяйственная коммуна. Вот ведь чем интересуются! Постарался ответить на их вопрос.
Хочется написать о Елизавете Петровне Ковригиной.
Она старше меня на два года. Но дело не только в возрасте. По-моему, она взрослее меня по взглядам. Видно, многому научила ее трудная, скудная жизнь.
Отец умер рано. Мать — просвирня, зарабатывает гроши тем, что печет просфоры для церкви.
Проучилась Лиза восемь лет, включая, видимо, и сельскую школу. Сейчас на селе — одна из самых грамотных, работает учительницей. Не откажешь Лизе и в уме, и в наблюдательности. Понимает борьбу классов. Насмотрелась на порядки, которые установили белые.
Сама рассказывала мне о расстрелах красноармейцев, которых белые захватили в июле восемнадцатого года на станции Тугулым, об огромных налогах на крестьянство, о том, как пьянствовали и развратничали офицеры. А полы в церквах прославляли Колчака и молились о ниспослании ему победы.
Едва прогнали белых, Лиза стала добровольно помогать во всем волостному ревкому. Она редко когда смеется. Едва улыбнется и снова сдержанная, даже суровая. Однажды я прямо спросил ее:
— Почему вы не замужем?
— Не до того, — коротко ответила Лиза. И больше ни слова.
Эта ее строгость, серьезное выражение лица и серо-зеленых глаз удерживают собеседника на определенном расстоянии.
Лицо не из красивых, но чистое, черты правильные. Волосы пострижены коротко, почти как у парня. Фигура тонкая, гибкая.
С одной стороны, Лиза вроде бы привлекает к себе, а с другой — как бы отдаляет. Не пойму: нравится она мне или нет.
И все-таки, должно быть, нравится.
Прошел еще один день.
Было собрание членов волостной избирательной комиссии. Утвердили списки, наметили районы. Старались все предусмотреть, чтобы добиться успеха в работе.
Завтра в девять часов утра по всей волости выборы членов районных Советов. Великий день, великая работа! Как хорошо находиться в самом ее водовороте.
Завтра же, кроме того, партийное собрание, потом — лекция, потом — собрание культурников. Буду проводить мысль о том, что культпросветработа должна быть глубоко партийной. Без этого она не даст тех результатов, на которые мы рассчитываем. Партийность — основа всей и всякой нашей работы.
Яша Горбунов, вернувшись из поездок по деревням Тугулымской волости, с удовольствием рассказывает о революционно-сознательном настроении крестьянства. На собраниях, которые он проводил, высказывались многие.
Проверили списки избирателей по всем 19 селениям волости. Кулаков немного — несколько десятков человек. Но есть бежавшие от Советской власти. Ревкомы лишили их права участия в выборах. Правильно поступили.
Четыре часа дня. Быстро собираемся и едем с Яшей в Успенскую волость. Потом допишу.
11 часов вечера. Наверстываю то, о чем не писал в последние дни.
Пятницу провел в Тюмени. Ездил в политотдел за деньгами. Вместе с Яшей Горбуновым выкупили у тугулымского портного новые кожаные «комиссарские» тужурки и не осталось ни копейки. Впрочем, нас с Яковом это не особенно беспокоило.
После деревни как-то тесно в политотделе. В тот же вечер сел в поезд и в час ночи был в Тугулыме.
Каждый день встречаемся с Елизаветой Петровной. Я ее сейчас называю Лизой. Но остались на «вы», отношения прежние.
Гуляли вдоль железной дороги. О многом переговорили. Лиза придерживается серьезных взглядов на жизнь.
Вчера завершил работу в волости. Главный итог — волостной съезд Советов и концерт-митинг для его делегатов.
Делегаты проявляют серьезное и сознательное отношение к делу. Члены исполкома надежны. На них можно положиться.
Концерт был довольно удачен. Публике нравились номера. На митинге я выступил с речью о пролетарской культуре. Вечер провел с Лизой...
Сейчас нахожусь в Успенском. О многом хочется подумать.
Последнее время я часто выступаю с докладами и речами. Чтобы не стать пустым говорилыциком, надо крепко верить в то, за что агитируешь. Я верю, стараюсь сердце вложить в каждое слово. Только такое слово дойдет до людей, поможет им.
По прибытии в Успенское сразу же провел разведку: зашел в маленькую избушку, поговорил с хозяином и немало узнал о здешних богатеях, кулаках и прочих «сильных мира сего». Эти сведения пригодятся.
Интересна, но тяжела наша работа. Сегодня очень устал от собрания, которое продолжалось ни много, ни мало — шесть часов. Народ слушал, спрашивал, одобрял и воскресал духом. Нет, не напрасно проводим мы собрания. Только порой хочется отдохнуть. Однако об отдыхе рано думать. Борьба продолжается.
С фронтов — радостные известия. Наши войска взяли Ишим, а красные повстанцы — Томск и Омск. При этом на сторону повстанцев перешли две дивизии белых. Отрадно!
В восемь вечера пойду на первое организационное собрание сочувствующих. Буду рассказывать о программе РКП (б)...
Прерывал записи. Разговаривал с крестьянами. Они только что узнали о нашем с Яшей приезде. Идут со своими думами и нуждами. Завязалась беседа о лошадях, которых подобрали бедняки при бегстве белых. Теперь кулачье оттягало этих лошадей себе. Бедняки опять остались у разбитого корыта.
Но не будет так! Мы заставим богатеев вернуть всех лошадей до последней.
Задыхаюсь от ненависти, когда узнаю о кулацких подлостях. Сколько наслушался я за свою жизнь рассказов о несправедливости кулаков, сколько видел горя и слез в деревне!
О паразиты, гнусное порождение старого гнилого строя! Из-за вашей жадности страдает народ, мучается молодежь.
Час кулацкого владычества пробил. Кончилось ваше раздолье, гады проклятые. И не надейтесь — никогда оно не вернется.
В два часа ночи пришел с выборов сельского Совета. Завтра еду на выборы в деревни.
Какая благодать, лежа на поленнице дров в лесной чаще, предаваться своим мыслям.
Высокие ели и сосны словно шепчутся друг с другом, качая вершинами. Порой пробежит по лужайке белка, вскочит на дерево и быстро взберется на верхушку.
С ветки, удивленно тараща маленькие глазки, глядит на меня пичужка: кто ты такой, что тебе, человеку, здесь надобно? Щебечет громко, тревожно.
Мне хочется сказать:
— Не бойся, милая. И ты, резвая белка, не спеши к вершине. Я не враг вам. Мне так отрадно с вами в густом бору.
Но надо вставать, идти.
Поднимаюсь, и взлетает птица, скрывается в ветвях белка. Я невольно испугал вас, дружки мои. Что поделаешь. Для того чтобы люди могли наслаждаться природой, разговаривать с деревьями и птицами, надо бороться против злобных врагов человечества, надо нести свет революции в самые глухие уголки.
Здешние крестьяне настроены решительно. Гонят прочь паразитов. В страхе перед народным гневом бежал кулак Чауж, выдавший белогвардейским палачам более семидесяти человек. Теперь в деревне есть Совет, которому доверяет крестьянство.
Сегодня провел собрание жителей трех деревень. Выбирали районный Совет. Избраны большевистски настроенные товарищи. Здешние жители не боятся коммунистов. Не то что некоторые крестьяне Тугулымской волости.
Мужики расспрашивали о войне 14–18 годов, о гражданской войне, о сельском хозяйстве. Старался подробно и просто ответить на каждый вопрос. Все хорошо понимали мои слова и соглашались со мной.
Позавчера ночью читал лекцию о программе РКП (б). Окно было открыто, и меня здорово продуло. Сейчас поясница болит, как у старика.
Небольшая татарская деревушка. Грязь непролазная. Сбились в кучу маленькие, убогие домишки. Редко когда увидишь порядочное хозяйство. Нищета, бескультурье.
Татары этой волости имеют много земли. Но бедняки, — а таких большинство, — вынуждены сдавать ее богачам.
Был у муллы. Он живет в двухэтажной избе. Имеет лошадей, коров, овец. Семья большая, несколько жен.
Здешние татары сильно пострадали при белогвардейщине. Сейчас поддерживают Советскую власть, всячески помогают нам с Горбуновым. Главная работа уже сделана. Надо кое о чем еще побеседовать с жителями и ехать дальше, в сторону Тобольска.
Целую неделю не прикасался к своей тетрадке. Бывает так: то пишешь каждый день, то словно забываешь.
Еще 5 сентября закончили работу в Успенской волости. Как обычно, устроили концерт. Большую помощь и здесь нам оказало учительство. Впечатление от концерта такое: репертуар приличный, но постановка слабая. Народу было не густо.
В постановке я играл одну из главных ролей. Актер из меня так себе.
Перед концертом рассказал о пролетарской культуре. После концерта играли, танцевали.
Успенский волостной съезд Советов прошел организованно. Председательствовал местный житель товарищ Владимир Грехов. Избрали исполком, а кроме того, делегатов на уездный съезд Советов и народного судью.
По текущему моменту съезд принял боевую резолюцию. В ней записано:
«Мы, делегаты волостного съезда Советов, приветствуем революционные войска Красной Армии, освободившей нас от рокового гнета и ига белогвардейцев. Мы громко заявляем перед лицом всего трудового народа, что твердо будем стоять на защите прав трудящихся, исполняя и проводя в жизнь все идеалы власти Советов!»
Рано утром 6 сентября с 25-ю рублями в кармане выехали на лошадях в политотдел дивизии. К счастью, застали его в Тюмени. Получил кучу денег. 2000 рублей сразу же послал домой.
В политотделе пробыл два дня. Пуще прежнего тяготила канцелярская суета и толкотня. Рвался скорее в деревню, на живую работу, на деревенский воздух.
Как только выехали из Тюмени, повеселел. Кругом поля, луга — душа ликует. Как раз начинался осенний пролет птицы. Прямо вдоль дороги попадается много озер, а в них полно уток, особенно — матерых крякв. Эх, если бы ружье!..
На пути лежало Покровское. В нем заночевали.
Знакомое село. Одиннадцать лет назад я прожил здесь больше года. Получилось это так. Отец, окончив в 1908 году военную службу, хотел вернуться к себе на родину, в Камышловский уезд. Однако сделать это сразу не удалось. Пришлось год отработать на фельдшерском пункте в зажиточном сибирском селе Покровском, что на тракте между Тюменью и Тобольском.
Жителем этого села, кстати говоря, был Гришка Распутин. И поныне стоит его большой двухэтажный зеленый дом.
Когда мы приехали в Покровскую волость, там уже проводились выборы исполкома. Народ хотел установить власть Советов, однако не все делалось правильно. Мы вмешались, поговорили с местными товарищами, помогли им.
Встретил своих прежних приятелей по 1908–1909 годам. Не сразу узнали друг друга. К одному из них, Степану Колесникову, ходил в гости. Был невзрачный парнишка — замухрышка, а сейчас — красивый, сильный мужчина. Успел послужить в колчаковской армии, недавно дезертировал. Старший его брат Петр, который не раз лупцевал нас, погиб в рядах белых.
Ночевали у бывшего ямщика Чуланова. Его изба рядом с фельдшерским пунктом. Сразу же признали один другого. Пошли воспоминания, разговоры. Оказывается, здесь многие помнят моего отца, хорошо о нем отзываются.
Наутро заглянул в сельскую школу, где окончил первый класс. С нами занимался дьякон, человек лютого нрава. Бил он учеников нещадно. Однажды поставил меня на колени и тоже пытался ударить. Но я увернулся.
В те годы напротив фельдшерского пункта, в котором мы жили, стоял большой деревянный дом, со всех сторон обнесенный высоким дощатым забором, — «этап». Сюда партиями пригоняли ссыльных. Они держали путь дальше, на Тобольскую каторгу.
Насмотрелся я тут всякого. Поныне помню, как солдаты били арестованных, обращались с ними хуже, чем со скотом. А ночами — стрельба...
Из Покровского в полдень двинулись в Нердинскую волость.
Утрами было холодновато. Из предрассветного тумана постепенно проступали поля, леса, берега рек, озера. Днем хорошо пригревало сентябрьское солнышко.
На этом кончаю. Надо писать письмо Лизе. Обещал.
Сейчас одиннадцать часов — по здешним понятиям ночь. Только что вернулся из соседней деревни. Ездил с целью агитации за Советскую власть: проводил беседы с крестьянами, раздавал газеты и книги.
На собрание пришла вся деревня, несмотря на то что состоялось оно после трудового дня. Крестьяне с сочувствием говорили о власти Советов, очень интересовались происходящими в мире политическими событиями. За ответы долго и горячо благодарили, звали приезжать еще.
Я удовлетворен сегодняшним собранием.
В деревню после неудачной «эвакуации», т. е. бегства от Красной Армии, вернулся из Тобольска здешний поп. Мужики встретили его враждебно, кричали:
— Не надо нам его!
— Дьякона поставим!
— Убежал, все промотал, теперь опять обирать приехал.
— Поцарствовал при белых. Хватит!..
Утром с тремя зарядами и шомполкой, взятой у местного охотника, бродил по болотам, неподалеку ют деревни. Потерпел полную неудачу. Дважды промазал. Третьим выстрелом попал в гагару, но ее отнесло сильным ветром, и я не смог достать.
Половина второго ночи. Только что пришел с районного собрания. Выбирали Совет трех селений.
Состоялся долгий разговор на тему «Что нужно знать каждому крестьянину». Отвечал на множество вопросов.
Мужики смотрят тебе в глаза, и ты чувствуешь их желание поверить тебе, получить долгожданное объяснение. Только кончишь — встает кто-нибудь:
— А скажи еще, товарищ сынок...
Выборы прошли хорошо. Ни одного кулака не выставляли. Избраны середняки и бедняки. Отношение к делу сознательное. Год белогвардейского ига многому научил сибирское крестьянство. Да и работа агитаторов дает свои плоды. Деревня шагнула далеко вперед и неплохо понимает, что такое классовая борьба.
Завтра — волостной съезд Советов. После него — дальше в путь.
Пишу в татарской деревушке, в которую приехал днем. Кругом леса, сенокосные угодья, болота.
Представители волости ждали меня. Сразу же провели собрание. Создана волостная избирательная комиссия. Завтра — волостной съезд.
Из Калымской волости поеду в село Плехановское, что в семи верстах отсюда. Яков Горбунов уже там.
Среди татар многие говорят по-русски. К просвещению относятся с уважением. А его даст только Советская власть. Народная масса определенно на стороне Советов.
Позавчера написал доклад в политотдел и три статейки в газету. Думаю, красноармейцам интересно узнать о жизни освобожденных ими деревень.
Вчерашний день прошел бесцельно. Тобол, через который мы должны были перебраться, сердито ревел и волновался. Здесь он очень широкий и сильный. Перевозчики-татары старались нам помочь, но ничего не могли поделать. Дождь и сильнейший ветер не стихали. Мы с Яковом промокли до нитки, а толку никакого. Пришлось вернуться и переночевать в соседней деревне.
Работу в Калымской волости вчера закончил. Избран исполком и делегаты на уездный съезд Советов.
Интересно работать с татарами. На собраниях никто не молчит. Не заметишь угрюмого или равнодушного. Говорят чинно, долго, с жестикуляцией.
Горе в одном: татарского языка не знаю. Крестьяне меня тоже точно понять не могут. Долго ходим вокруг да около.
На выборах татары выступают дружно и согласованно: избирают бедняков и середняков.
Некоторые жалуются на русских соседей, рассказывают о спорах и ссорах. Разбирался в этих неурядицах. Причины, конечно, не национальные, а хозяйственные. Написал подробную статью в губернскую газету. Очень важно, по-моему, с самого начала Советской власти устранить всякие трения. Люди всех наций должны стать, как родные братья.
Вчера утром попросил у здешнего охотника берданку и несколько патронов, пошел на охоту. Берданка хуже моей, вся на проволочках, на веревочках. После нескольких промахов все-таки пару уток добыл. Старался подобраться к лебедям. Полз не меньше сотни саженей. Подполз, хотел уже вскинуть ружье и вижу: это вовсе не лебеди, а... белая пена, которую ветер подогнал к берегу.
Завтра — в Тюмень.
Утро. Через полчаса едем в Тюмень. Дневник опять пойдет в сумку.
В политотделе дивизии меня ждали три письма из дома от семьи и четвертое — из Тугулыма.
Отец завален работой. Настроение у зырянских крестьян неважное. Те, что побогаче, не хотят выполнять требования Советской власти.
Из Тугулыма получил письмо от Лизы. Она пишет о серьезных жизненных вопросах. Письмо хорошее, душевное. И рад ему, и боюсь...
Пишу урывками. Сильно болит глаз, трудно смотреть.
Оставалось еще верст 80 до Тюмени, когда в глаз попала соринка. Боль была невозможная. Но нигде не оказалось ни доктора, ни фельдшера. Выручила пожилая крестьянка. Языком вылизала соринку из глаза. Она уже давно пользует пострадавших, как я, этим способом. Крестьяне окрестных селений хорошо ее знают.
— Снова деревня. Сеем семена нового среди крестьянства. Нелегкая работа, упорная борьба. Много сил нужно положить, чтобы ветер не унес брошенных нами зерен, не развеял их.
Осложняется наша работа еще и тем, что уездные органы неопытны, допускают ошибки, не всегда действуют согласованно. А слухи, вражеские слухи ползут, как туман вечером. Затемняют сознание крестьян, подрывают их веру в Советскую власть. Порой чувствуешь: слова твои проходят мимо тех, кому они предназначены. Хмуро и недоверчиво смотрят мужики. Кажется, махнешь рукой, плюнешь в сердцах: «Да будь ты все неладно!» — и уйдешь.
Но уйти нельзя. Надо снова и снова бросать семена и ждать, чтобы они дали всходы. Только борьбой, упорством, настойчивостью можно одолеть недоверие, победить темные слухи. Десятки раз я убеждался: правда все равно рано или поздно восторжествует. Потому что это правда великой народной революции.
Какие бы трудности ни возникали, не стану отказываться от работы в деревне. Буду упорно вести ее до конца.
Так же рассуждает и Яша Горбунов. У нас с ним мысли почти всегда сходятся. Потому мы и сдружились. Как важно, что дело свое мы делаем в дружбе и согласии. Всегда можем начистую поговорить, открыть друг другу душу. Кроме как с Яшей, посоветоваться не с кем. Политотдел далеко, туда, каждый раз бегать не будешь.
Хорошо, что Яша оказался веселым, жизнерадостным товарищем. Никогда не унывает. Любит похохотать. Хохочет до тех пор, пока слезы на глазах не выступят, пока за живот не схватится. И невольно заражаешься его настроением сам.
Яша может спеть веселую песенку, смешно рассказать о каком-нибудь случае из жизни. Не дурак опрокинуть рюмочку — другую (но не больше!).
Напрасно только много курит. Я как бросил после боев курение, так ни-ни. Держу слово...
На фронте дела пошатнулись. Под Ишимом колчаковцы изловчились и прорвали наш фронт. Красным частям пришлось отступить.
На дорогах встречал красноармейцев, санитарные повозки и тылы 29-й и нашей 51-й дивизий. Пишу «нашей 51-й дивизии», но ведь и 29-я тоже моя, кровная. В ней по сегодняшний день воюет полк «Красных орлов», а также другие полки 1-й бригады — Камышловский и 4-й Уральский.
4-й Уральский тоже из наших краев. Его сформировали под Шадринском, когда там уже шли бои. Под тем самым Шадринском, на который наш камышловский отряд во главе с товарищем Кучмеем хотел было наступать в июле 1918 года из села Кривского, но попал в окружение и сильно пострадал.
От раненых всегда узнаешь какие-нибудь новости. Сейчас это плохие новости: там-то отошли, там отступили, много жертв, большие потери имущества.
Говорят, что убит товарищ Юдин, незабываемый комиссар нашего 1-го Крестьянского Коммунистического стрелкового полка «Красных орлов». Последнее время он был комиссаром 2-й бригады 29-й дивизии. Недавно в селе Медведецком Юдина вместе с командиром бригады товарищем Захаровым неожиданно захватил конный отряд Пепеляева. Их подвергли пыткам, мучениям, а потом повесили.
Тяжелая потеря!
Сколько в моей жизни связано с Александром-Алексеевичем, товарищем Юдиным. Это он приучал меня к политической работе, помог выступить с первым докладом 7 ноября 1918 года в Лае. Глядя на Александра Алексеевича, учился я внимательно, по-братски, относиться к бойцам. Если бы не он и не товарищи Ослоповский, Тарских, Ковригин, я бы не поехал на военно-агитаторские курсы в Петроград.
Страшно подумать, какой ценой завоевывается наша победа. Пусть никогда люди не забывают об этом!
10 часов вечера. Только сейчас закончилось собрание. Выбирали районный Совет четырех деревень. Мне пришлось говорить около часа. Рассказывал о новой власти, отвечал на различные вопросы. Удалось убедить мужичков принять постановление об устройстве библиотеки-читальни. Не всегда получается легко с этим делом.
Один древний старичок меня спросил:
— А на нас из-за той читальни налогу дополнительного не наложат?
Я объяснил: расходы на читальню копеечные. Молодежь поддержала: «Не помрем, зато книги читать станем, уму-разуму наберемся».
Не впервые наблюдаю я такую борьбу «отцов и детей». Споры возникают чуть ли не по всякому вопросу. Молодые крестьяне, особенно из бедноты, горой стоят за новое, за Советскую власть. Старичкам приходится все больше признавать их роль.
Женщины пока что мало участвуют в новой жизни. На собрания, а тем более на вечера и спектакли ходят. Но всегда молчат или шепчутся между собой.
Мужички садятся впереди, громко говорят, курят. Женщины теснятся где-нибудь сзади.
Но и это наследие прошлого мы одолеем.
Закончили с Яшей работу в деревнях Городовой волости. Название у нее такое, потому что селения расположены неподалеку от города.
Трудно было создавать Совет деревень Комаровой, Патрушевой и Ожогиной. На общем собрании перво-наперво крепко поспорили насчет сельскохозяйственной взаимопомощи. Наконец после криков и шумных споров приступили к выборам Совета.
И тут «отличились» патрушевские крестьяне. Как кого назовут кандидатом, встает и заявляет: — Отказываюсь!
Или начинают кивать один на другого:
— Я свое отслужил. Теперь твоя очередь.
— Я тоже служил. Давай-ка ты послужи.
И так, кажется, конца не будет. Полтора часа без толку разговоры разговаривали, воду в ступе толкли. С грехом пополам избрали Совет. А на утро председатель последними словами стал честить своих избирателей: «Ах, вы такие-этакие, зачем в Совет выбрали».
Вот тебе и избранник. Такого позорного отношения к общественному делу я еще не встречал. Да и вообще от собрания осталось неприятное впечатление.
Картины общественной жизни деревни, которые я наблюдал еще перед выборами, поразительны. С утра до вечера в квартире временного председателя волостного Совета было полно народу. У всех жалобы на потраву полей. Крики и ругань невообразимые. Бесконечные упреки в воровстве друг у друга снопов и даже намолоченного хлеба.
Почтенного вида мужичок слезливо рассказывает, как у него убили в поле свинью, которая разворошила кучу зерна. Не успел он закончить, в избу, запыхавшись, вбегают двое новых жалобщиков: чьи-то жеребята травят у них овес. Этих сменяет еще один. С горестным видом он рассказывает, как его сосед загнал к себе жеребят и хочет за потраву овса уморить их голодом.
Понять, кто прав, кто виноват — невозможно.
На собрание из Патрушевой явилось меньше половины жителей, хотя проводилось оно ночью, дабы не отрывать мужиков от полевых работ. Крестьяне отсиживались дома, боясь, как бы не избрали в Совет. Даже с собрания иные удирали, я бы сказал, дезертировали.
Возмутило меня все это до глубины души. Кто же, кроме мужиков Патрушевой, будет выбирать для них власть? Как велика еще темнота, отсталость, если этого не могут понять. Не удивительно, что такой хаос в крестьянском хозяйстве.
Нет, со старой мудростью «моя хата с краю» в наше время не проживете, товарищи крестьяне из Патрушевой!
Обо всем этом я написал статью в «Известия Тюменского Ревкома».
А в соседнем районе выборы прошли хорошо. Крестьяне отнеслись к ним здраво, толково. Сразу же организовали библиотеку-читальню.
...На улице грязь, слякоть. Дождь льет не переставая. Рано началась осень.
Завтра нам с Яшей проводить волостной съезд Советов. Потом мне выступать на митинге.
27-е число для меня оказалось несчастливым днем. Угодил в госпиталь. Болит желудок. Болит и перед едой, и во время еды, и после. Но вряд ли госпиталь поможет. Лечение скверное, пища плохая.
Одно утешение: немного передохну. Очень измотался за последние дни и сильно простыл. Но залеживаться не собираюсь.
Работу в Городовой волости можно считать пока что законченной. Организовано пять библиотек-читален, десять Советов и волостной исполком.
Мне попались «Известия Тюменского ревкома» с заметкой о нашей работе в Городовой волости. Она не во всем точна. Перепутана Яшина и моя роли. Но все-таки любопытна. Я решил ее сохранить{4}.
«РАБОТА АГИТАТОРА-ОРГАНИЗАТОРА ГОРБУНОВА23 сентября Горбунов был командирован в Городовую волость для организации Советов.
Прибыв в волостной ревком, ознакомился с положением дел. Затем вместе с тов. Голиковым, его же агитатором-организатором, отправился по районам. В Букинском районе было созвано общее собрание, на котором производились выборы Совета и разъяснялись крестьянам организация Советской власти, организация и задачи Красной Армии, взгляд Советской власти на коммунизм и сельхозартели, хлебная монополия и др.
Крестьяне слушали внимательно и с большим интересом.
После доклада лица крестьян прояснились, так как рассеялись все сомнения, навеянные пребыванием в течение года под ярмом Колчака.
В деревне агитаторы узнали о недовольстве крестьян горожанами, которые выпускают на их поля скот. Крестьяне неоднократно обращались в городскую милицию с жалобами, но милиция мало обращает внимания на искоренение этого зла. Не мешало бы кому надлежит обратить на этот вопрос самое сугубое внимание.
Трения возникают также с проходящими частями, которые забирают сено без разрешения Совета. Такие заявления приходится встречать часто, поэтому необходимы пресечения.
Не мешало бы разъяснить вопрос по оплате труда президиума Советов, так как деревня отказывается оплачивать своих выбранных.
28 сентября состоялся волостной съезд Советов, на котором избран исполком».
Хорошо, что в заметке говорится о недостатках и недочетах. Это должно помочь искоренению их...
Вчера в городской фотографии получил карточки. Снимался в кожаной тужурке. Снимок мне не очень-то нравится. Один послал домой.
Только что заходил доктор. Борода, усы, пенсне на черном шнурке. Потыкал пальцем в живот: «Здесь болит? Здесь болит? А здесь?» И ушел. Наверное, думает, что я от его вопросов поправлюсь.
Лежу в постели. Пью sodium bicarbonate{5} четыре раза в сутки. Два по назначению доктора, два — самовольно. Надеяться на лекарей не приходится. Мажу себе йодом глотку, т. к. она сильно болит. Фельдшерица, обегая больных, тоже мажет. Язык стал коричневый.
Смех и горе. Доктор с серьезнейшим видом выписывает acidum boricum{6} и два раза в сутки быстро обходит палаты, едва успевая на ходу спросить больных: «На что жалуетесь?». За ним семенит фельдшерица с пузырьком йода в руке.
Вот и все лечение.
Смертность в госпитале порядочная: в сутки умирает 3–4 человека.
Сегодня у меня в истории болезни фельдшерица пометила: температура 36,1. А градусник даже не ставила. Потом я померял сам. Было 37.
Кормят скверно. Ржаной хлеб, как правило, сырой.
В палате — стоны, шум. Воздух спертый. Люди хотят жить, надеются на помощь. Но помощи и лекарств мало. Чувствую, что долго здесь не выдержу, сбегу.
Читаю сочинение товарища Ленина «Империализм как высшая стадия капитализма».
Последние дни прошли так.
7-го выписывался из госпиталя и бездельничал.
8-го — баня, письма.
9-го — работа. В красноармейской части читал лекцию «Война белых и красных». Потом выступал в кинематографе «Гигант» на тему «Покушение контрреволюционеров на наших вождей».
Смотрел кинофильм «Товарищ Елена». Его снимали в 1917 году на киностудии «Скобелевского комитета» вскоре после свержения царизма. Мне фильм понравился. Особенно хорошо играет Юренева роль Елены Чернецкой и Терехов роль Литарева.
Товарищ Елена очень любила своего мужа. Но без колебаний убила его, когда узнала, что он сотрудничает с тайной полицией и выдает революционеров.
В зале было около семисот красноармейцев. С большим энтузиазмом они просмотрели фильм и прослушали мою речь. Все громко хлопали, кричали: «Ура», «Смерть врагам рабочих и крестьян!».
Сегодня днем, стоя на крыше, читал лекцию «Власть Советов». Было четыреста человек. Потом опять «Гигант», опять выступление.
У красноармейцев, как я убедился за эти дни, боевой и твердый дух.
В Москве раскрыт заговор кадетов под названием «Национальный центр». Расстреляно 67 человек — бароны, князья, помещики, генералы. Туда им и дорога.
Вскоре после раскрытия этого заговора, там же, в Москве, в Леонтьевском переулке, в здание, где проходило заседание партийных работников, была брошена бомба. Есть убитые. Например товарищ Загорский — секретарь Московского Комитета РКП (б). Среди раненых товарищ Ольминский, Стеклов и другие.
Жалкие убийцы из-за угла! Убийцы вождей пролетариата!! Смерть гадам!!!
Жестокая схватка с буржуазией продолжается. В то время как Деникин, взяв Курск, движется на Орел, контрреволюционеры точат нож в тылу, чтобы нанести удар в спину Советской власти. Но негодяи просчитались. Их планы не сбудутся. Семьсот заговорщиков арестовано накануне дня их выступления.
Крепче пролетарские ряды! Выдержка и месть! — вот наш ответ врагам.
Получил сегодня мандат на работу в Кулаковской волости. Мы теперь действуем в согласии с губернскими органами. Подписавший мой мандат заведующий Губернским отделом управления товарищ Горностаев мне показался солидным работником. Лет на 10 старше меня.
Еду один и без оружия. Теперь мое оружие — слово.
Хочется о многом написать.
Кулаково — большое пригородное село. Мужчины занимаются хлебопашеством, кустарничеством. Приторговывают. По слухам, кое-кто не брезгует и воровством.
Было довольно много кулаков (не в их ли честь название села?). Самые крепкие богатеи бежали с белыми. Это неплохо во всех отношениях. Несколько больших домов освободилось и можно устраивать библиотеку, читальню, клуб.
В «Известиях Тюменского Ревкома» я недавно прочитал статью здешнего жителя П. Т. Елистратова о том, что здесь творили колчаковцы. В статье этой все изложено очень убедительно, и я хочу, чтобы она осталась в моем дневнике.
«...24 сентября 1918 года был вызван в волость. За судейским столом сидели дьякон соседней церкви, псаломщик, один крестьянин, да еще кулачок — волостной старшина.Эти люди составляли волостную следственную комиссию. Крестьянин считался председателем. Обращаясь ко мне, он сказал: «Вы, Елистратов, обвиняетесь в грабежах совместно с красноармейцами». Я стал настаивать, чтобы они допросили население, и они после допроса нашей деревни не нашли за мной никакой вины, кроме того, что я работал по выбору в крестьянском отделе при Тюменском Совете. Однако через три дня снова меня призвали в волость. Председатель Зырянов объявил: «Вы, Елистратов, арестованы». Дьякон повышенным голосом сказал: «Вы обвиняетесь как большевик и агитатор против Временного правительства. Завтра же направить его в тюрьму». Приказ дьякона был исполнен. Я попал в уездную Тюменскую тюрьму.
Не буду описывать все детали тюремных порядков, напоминавших времена Ивана Грозного. Надзирателям была дана полная власть бить, чем попало. Без всяких причин сажали в карцер, всего больше женщин, которыми распоряжалась старшая надзирательница Тюменской тюрьмы Серафима Бессонова.
«Параши» в камерах были постоянно. Камеры открывали не более трех раз в день, прогулок не было месяцами, матрацев на 50 человек — один, белье и баня — не более трех раз за одиннадцать месяцев.
Прошения и жалобы вовсе не принимались во внимание. В камеру, которая рассчитана на 30 человек, вмещали по 90 и 100 человек, а в одиночные — по 7 и 8.
Около 25 декабря 1918 года через Тюменскую тюрьму пересылались партии взятых в плен красноармейцев и арестованных на местах из числа сочувствующих Советской власти товарищей. Мороз был 35–40 градусов. А обувь с красноармейцев снята и заменена лаптями, шинельки и остальные вещи получше также заменены тюремным тряпьем. В таком виде под усиленным конвоем арестованных погнали на Тобольск. Люди шли по сугробам снега, полунагие, среди бушующей зимней метели, почти голодные. Пришла из них только половина, да и те полуживые.
Около 10 января на Тобольск гнали новую партию в 85 человек. На другой день троих вынесли из камеры уже мертвыми, 30 человек унесли в больницу, и в конце концов из 85 человек в живых осталось только 3.
После восстания тюменских рабочих в ночь на 14 марта 1919 года было выведено из тюрьмы и расстреляно 8 человек. Многих заковали в кандалы. Из контрразведки в тюрьму приводили измученных пыткой людей, которые не могли сидеть после того целыми месяцами.
28 июля более 1000 человек вывели из тюрьмы и поместили на баржу для отправки в Тобольск ввиду приближения красных.
На барже находились и пленные германской войны — мадьяры и австрийцы, которые работали на наших полях. Колчак нашел нужным арестовать и их...
По счастливой случайности мне лично удалось бежать с баржи.
Когда прощались в камерах перед отправкой в Тобольск, мы все поклялись: кто останется жив, отдать свои последние силы на борьбу с угнетателями. И я, один из спасшихся, призываю всех рабочих и крестьян Сибири к дружной совместной работе, чтобы помочь борющимся братьям, идущим по пятам белой банды, чтобы спасти нашу залитую кровью страну.
Деревня теперь нуждается в рабочих руках: хлеб сыплется. Идите к нам на помощь.
Крестьяне в благодарность раскроют свои амбары. Они дадут хлеба армии и мирным гражданам. Но для предупреждения появления в деревнях скупщиков и спекулянтов необходима общественная организация в этом деле.
Да здравствует честный труд!
Крестьянин села Кулаковского П. Т. Елистратов».
Когда я первый раз прочитал эту статью, мне вспомнилась беседа с одним уральским крестьянином минувшим летом при подходе к Перми.
— Ну, что же, дедушка, — спросил я его, — кто лучше, белые или красные?
Старик помолчал, посмотрел мне в глаза, потом ответил:
— Ты смеяться вздумал, товарищ?
— Нет, — говорю, — всерьез.
— А коль всерьез, то слушай. Нас времечко кое-чему научило, знаем теперь, чья власть мужику нужна. Колчак, он нам образование дал. Ведь не то, чтобы коммунистов, никого не щадил. Пришли беляки в нашу деревню — все грязные, оборванные, жадные, как саранча. Прожили день — тихо, два — тихо. Никого не трогают. Ну, вот, думаем, все будет в порядке, в спокойствии. Потом вышел от них первый приказ — собрать 15 пудов печеного хлеба. А где нам его взять, сами кое-как на овсянке перебиваемся. Конечным делом, не дали мы хлеба. На другое же утро, чуть свет, бац — второй приказ: всему мужскому населению явиться к коменданту. Пришли. Так вот, родименький, девять мужиков схватили и выпороли. Их секут, а комендант рядом ходит, приговаривает: «Покрепче, по-ядренее». Про баб-то наших не слыхал?
— Нет, — признался я.
— Их не хуже мужиков избили, да еще надсмеялись.
— За что же так?
— Молоко не принесли...
Потом я поинтересовался судьбой советских работников, оставшихся дома. Старик рассказал, как издевались над председателем, как забрали у него хлеб, скотину, как избивали, а потом посадили в тюрьму. Где сейчас председатель, никто не знает.
— Разве же все, касатик, припомнишь, что понаделали эти изверги рода человеческого.
Старик опустил седую голову. Я не утерпел:
— Надо бы все припомнить.
В ответ мой собеседник только посмотрел на меня скорбными глазами.
Колчаковцы своими издевательствами сами агитировали народ за Советы. Из здешних жителей несколько человек ушло добровольно в Красную Армию.
В селе имеется партячейка, правда слабая. Стараюсь помочь ей, чем могу. Вчера два часа беседовал с мужиками в сборне о программе и задачах РКП (б). Крестьяне интересуются кооперативным способом улучшения жизни. В селе существует «Союз кустарей», производит сани, телеги. Работа на условиях найма, сдельная. Правление свое, из кустарей. При «Союзе» — общество потребителей под названием «Рубль».
Провел собрание членов исполкома, помог организовать его работу по отделам. Вынесли постановление об открытии общественной библиотеки-читальни. На праздник Октябрьской революции решили устроить манифестацию-митинг.
Вообще народ здесь активный, боевой. Собрание молодежи прошло в революционном духе. Приняли резолюцию: всем, кто может держать оружие, выступить на защиту Октября. Под резолюцией подписалось даже пять девушек.
Меня особенно радует молодое поколение крестьян. Оно начинает жизнь с чистой верой в Советскую власть.
По старому стилю сегодня Покров день.
Едва проснулся, сел за дневник. Потом уже не будет времени. К вечеру так намотаешься, что карандаш в руках не удержишь.
Утро чудесное. Солнце залило все ярким светом, словно не последние дни осени, а первые весенние дни. В такое бы утро за зайцами да тетеревами. Или побродить по речке.
Вчера ночью состоялось организационное собрание сочувствующих. Записался 21 человек.
Сегодня будет собрание женщин.
Сейчас подумал: что бы записать про свою личную жизнь? И убедился — нечего. Нет у меня личной жизни. Откуда ей взяться?
Был гимназистом, сам занимался, других учил, зарабатывая себе на хлеб. Потом бои, походы. Разрушаем, чтобы созидать! В борьбе, работе и проходит вся моя жизнь.
Но я об этом не жалею. Верю: мы создадим лучший мир, в котором счастлив будет каждый трудовой человек.
Прежде чем лечь спать, хочу коротко записать о недавно закончившемся весьма оживленном женском собрании.
Народу собралось много. Тетушки быстро освоились, шумели, смеялись. Задавали иногда такие вопросы, что я только отшучивался. Оставайся, говорят, сынок, мы тебя быстро женим.
Но это все шуточки, а была и серьезная беседа. Женщины всем интересуются, обо всем расспрашивают. Ты им изволь ответить и когда война кончится, и когда мужики вернутся, и как будет с налогами, и можно ли в церковь ходить — детей крестить, венчаться, собороваться, отпевать покойника, и как насчет керосина, спичек, сахарку, ситчика, и дадут ли «фершала», и почему мала школа, нет букварей, и когда выгонят жулика-приказчика из потребительской лавки, и правда ли, что на землю явится антихрист?.. Всех вопросов не упомнишь.
Горячо интересуются политикой. Расспрашивают о партии, о коммунах, о товарище Ленине.
Меня обрадовала такая активность. Чем сознательнее народ, в том числе и женщины, тем крепче наша власть Советов.
Ложусь спать. Завтра надо пораньше встать и отправляться в Тюмень.
Грешен я перед дневником. Забросил его. Целую неделю не притрагивался.
15-го приехал в Тюмень, а политотдел уже в Покровском. Расстояние невелико — 80 верст, но добирался полтора суток.
Наши части наступают вновь. В дни сентябрьской неустойки мы вынуждены были отойти от Тобольска, и теперь в боях за него отличился 10-й Московский полк.
На дорогах все еще беспорядки, подводная повинность подорвана.
Да, сейчас я знаю точно и даже с некоторыми подробностями о героической гибели товарища Юдина. Мысль о нем не выходит из головы. Вот ведь человек был! Смелый, принципиальный, твердый. Всегда с массами — и в радости, и в горе. Особенно же, когда людям трудно. Ему не нужны никакие блага, никакие удобства. Только бы быть с народом, жить с ним одной жизнью.
Сам он — сибиряк. Работал в Кургане на разных предприятиях. Много хлебнул тяжелой жизни. Перед Октябрьской революцией стал большевиком и был верен партии до последней своей минуты. Когда его, измученного пытками, белогвардейцы подвели к виселице, он крикнул столпившимся вокруг крестьянам:
— Бейте врагов Советской власти! Идите за Коммунистической партией, за товарищем Лениным!
Вспоминаются разные случаи... Комиссар Юдин впереди других с наганом в руке идет в атаку... Товарищ Юдин, как брат и друг, беседует с бойцами.
Я помню, какую большую помощь оказывал наш военком товарищу Ослоповскому и как умело он делал это. Словно бы незаметно охлаждал излишне иной раз горячего командира полка, подсказывал ему правильное решение.
Вечная память и вечная слава доблестному бойцу нашей партии, политработнику-массовику, другу бойцов и командиров!
С 18 числа нахожусь в Покровском. Помогаю исполкому наладить дела. Агитирую. Создаю ячейки и библиотеки. Обычная работа рядового строителя новой светлой жизни.
А бывают минуты — с трудом удерживаешь себя от» того, чтобы не схватить ружье и не уйти в лес, на охоту. Меня всегда притягивают леса, долины. Но обуздываешь себя, говоришь — нельзя. Еще не пришло для этого время.
Борьба разгорается все сильнее. Если банды Деникина, взяв Орел, рвутся на красную Москву, то наш долг здесь, в Сибири, напрячь все усилия и скорее победить Колчака.
Вчера познакомился с одной любопытной девушкой. Она — моя ровесница. Жизнь ее наподобие моей. Рано возненавидела «высший свет» и «блестящее общество». Душа потянулась к борьбе.
В семье — пролетарская атмосфера. Отец, слесарь-революционер, открыл дочери глаза на жизнь трудящихся и жизнь богатеев. Месяц тому назад девушка влюбилась в красного солдата, который проездом на фронт пробыл здесь три дня.
Мне показалось (могу судить по ее рассказу), что боец валял дурака, шутил с доверчивой и честной девушкой. А она влюбилась по уши. Все время думает о нем, вспоминает его поцелуи.
Дала мне почитать свой дневник. Суть его я бы определил так: «Пойду с ним, пойду за ним! Куда угодно и когда угодно. Пусть далеко, пусть останусь одна. Душа рвется вперед и вперед!».
С ее разрешения я написал в ее дневнике несколько строк. Смысл их примерно таков: жизнь — самое лучшее, самое ценное, чем мы владеем; надо жить не в тумане, а с ясно понятой целью.
Она прочитала, крепко задумалась.
Задумался и я. Ведь я сам еще молод, меня самого надо учить, а уже даю другим советы...
Написал письма Лизе и домой.
Ночь. Половина первого.
Проделали от Покровского четырнадцать верст и оказались в селе Усалка.
Приехал сюда часов в пять вечера. Остановился на квартире, которую уже занимали красноармейцы. Они по-товарищески пригласили меня обедать, до отвала накормили мясом и пельменями.
Потом отправился в сельский Совет. Разобрали там ряд вопросов.
Собрание крестьян продолжалось часов пять. Помещение сборни переполнено. Все курят. Свет от сальника едва мерцает. Открыть двери или окна нельзя, так как на улице уже холодно.
Хоть и устал крепко, но доволен. Мужики расшевелились. Им теперь до всего дело. Расскажи о деньгах, о коммунистах, о налоге, о фронте.
Никто не уходил до тех пор, пока я не ответил на все вопросы.
Просыпается, пробуждается деревня, тянется к свету революции. Сельский Совет работает без передышки. Советчики извелись вконец. Председатель в чахотке, но не оставляет своего поста. Выбивается из сил, однако в каждую жалобу, в каждое заявление вникает сам. Это истинный слуга народа и революции. Вот кому нужно поклониться с уважением.
После агитационной поездки в Усалку побывал еще в двух деревнях — Монастырской и Подбулыге. Вспомнил, как в 1908 году по этой же дороге из Покровского шел с отцом, который был вызван к больному. Дорога показалась мне тогда длинной и трудной.
В деревнях беседовал с крестьянами, прочел 2 лекции. Тема первой — «Коммунистическая партия, ее теория и практика». Вторая лекция — «Что нужно знать каждому».
Выступал и в красноармейских частях, которые стоят в Покровском. В Красной Армии с 25 октября проводится партийная неделя. После моего выступления записалось в партию 18 красноармейцев. В следующий день — еще больше. Всего на собраниях, на которых я был, записано в партию свыше ста человек. Уверен, что в основном это хорошие товарищи. Они становятся членами партии, чтобы еще сильнее и крепче биться за ее дело.
Второй день уже заседает волостной съезд Советов. Вопросов, которые требуется обсудить, набралось много: текущий момент и задачи Советов, отчет волостного исполкома, реорганизация районных Советов, утверждение ставок жалованья членам Советов и изыскание для этого необходимых средств. Я выступал с докладом о текущем моменте. Выслушали меня внимательно и вынесли такое постановление:
«Встать на защиту Советской власти и рабоче-крестьянской республики всеми имеющимися силами. Приветствовать доблестную Красную Армию. Приветствовать Коммунистическую партию, которая ведет трудящиеся массы на решительную борьбу за освобождение от ига капитала».
Летаю по уезду, как метеор. Сейчас семь утра. Коротко запишу кое-что.
Вчера получил от товарища Басманова распоряжение ехать в село Созоновское (верст тридцать от Покровского в сторону Тюмени). Задание такое: урегулировать взаимоотношения исполкома и коменданта этапа. Кроме того, в отправительной бумажке сказано: «Выяснить физиономию исполкома». Что ж, буду выяснять.
Осень сменяется зимой. На улице снег. В прошлое отошло славное, солнечное лето, которое запомнилось мне по нашему пребыванию в Вятской губернии и Уральской области.
Если верить слухам (а в них порой немало правды), мы поедем в сторону Тобольска. Дальше от своего дома, но ближе к желанной победе.
Наступление белой гвардии провалилось. Колчак снова отступает по всему фронту.
Начинают колошматить и Деникина. В «Красном набате» недавно писали, что под Воронежем наголову разбито восемнадцать деникинских полков. Значит Москве, нашей красной столице, не угрожает опасность!
К зиме, к Новому году, нужно с врагами покончить и приступить к светлой, мирной жизни...
Продолжаю днем. Сейчас три часа. Забежал на квартиру перекусить. Пока ел, перелистал дневник. Многое из того, что я думаю, переживаю, отразилось в нем. Но все-таки какая это малая толика моей жизни и жизни, которую я наблюдаю каждый божий день. А сколько слышу рассказов, историй, былей и небывальщины. Сколько картин проходит передо мной.
Постараюсь писать более подробно. Вот бы только времени побольше...
Давненько не получал писем из дому.
Все время жду писем из Тугулыма от Лизы. Чем это объяснить?
Завтра — великий день Октябрьской революции.
Уже два года, окруженная классовыми врагами, стоит рабоче-крестьянская Россия, как маяк, возвещая всему миру грядущую победу угнетенного человечества. Со всех концов земного шара виден этот маяк мировой революции. Глядя на него, усиливают свою борьбу труженики разных стран.
Два года истекает кровью могучая пролетарская Россия, отбивая яростные атаки озверелого врага. Атаки эти не захлестнут, не победят новую Россию, потому что в центре ее, подобно гранитной скале, высится Коммунистическая партия. Грудью отражает она бешеный натиск контрреволюции, делаясь все тверже, несокрушимее, возвещая всем, всем, всем близкую победу светлой новой жизни над мраком угнетения, рабства и нищеты.
Силы партии множатся, потому что в ряды ее вливаются все новые бойцы, те, что готовы отдать свою жизнь за благо трудящихся. В партии увидели они единственную защитницу прав народа, прав угнетенных и обездоленных.
Праздник прошел. Была манифестация, потом митинг.
Сегодня едем дальше, в глубь Сибири. Наши войска неудержимо продвигаются вперед и вперед.
Для меня вчерашний день — праздник вдвойне. Получил несколько писем. Отец пишет, что избран в члены Екатеринбургского губисполкома. Уезжает работать в Екатеринбург. С ним вместе мой братишка Валя. Будет там учиться.
Небольшое письмишко прислал деревенский друг Иван Зиновьевич Голиков. Странный человек, жалуется на скуку.
Несколько слов написала дочка нашего соседа в Борисовой.
Два интересных хороших письма от Лизы.
Особенно радовался письму от Грибуськи Донова, моего гимназического дружка. Долго ничего не знал о нем. Оказывается, жив и здоров. По этой причине вчера весь день чувствовал себя именинником, дурачился, прыгал, скакал.
И на митинге выступал. Митинг, на мой взгляд, прошел отлично.
Как только политотдел доберется до места стоянки, я отправлюсь во 2-ю бригаду. Вместе со мной два агитатора. Поедем поближе к фронту.
Деревушка маленькая, вокруг безбрежные леса Сибири. Живут здесь сыто, но тьма — кромешная.
Отъехали от Покровского верст семьдесят. Дорога хорошая. День прекрасный. Однако в санях из-за мороза долго не усидишь. Особенно зябнут ноги в сапогах. Соскочишь, попляшешь и снова в сани. Зимний ветерок щиплет щеки, заставляет ежиться.
Впервые за всю походную кочевую жизнь меня везет не мужчина, а молоденькая девушка. Звать ее Нюра Цолокитина. Она настоящая сибирячка, мороз ей нипочем.
Отмахали еще семьдесят верст. Из густого, величественного сибирского леса выехали на укрытые снегом равнины Ишимско-Ялуторовского уезда.
Крестьянство здесь в большинстве своем крепкое, зажиточное. Но и ему Колчак, что кость в глотке. Мужики, натерпевшиеся от белогвардейцев, встречают Красную Армию приветливо, с хлебом и солью. Кормят-поят нашего брата от души, ничего не жалеют.
От Плетневского уже в восьмидесяти верстах. Политотдел ушел дальше, а меня оставили здесь на неделю. Надо помочь в организации волисполкома, партячейки, молодежного союза, наладить культурно-просветительную работу,.
Голод и лишения местным жителям мало знакомы. Но темнота страшная. Просвещение едва коснулось здешних мест. А ведь одной сытости людям мало.
Настроение народа, особенно после того как недавно здесь побывали белые, революционное. Но, конечно, еще очень сильны житейские предрассудки. Превратно судят о коммунистах, о нашей политике и борьбе.
Работы здесь — партийной, просветительной и административной — непочатый край. Работа эта уже началась, и видны ростки новой жизни.
Вчера был на заседании сельского Совета. Товарищи толково разбирались в сложных вопросах. Судили о различных делах строго и прямо, как требует того революционная совесть.
Члены Совета — люди еще не старые. Но все с бородами. Так тут заведено.
Сегодня долго толковал с мужичками о «коммунии». Спрашивали о самых разных вещах. Как мне кажется, столковались. Крестьяне в конечном счете согласились с тем, что аннулирование колчаковских денег было необходимо. А ведь сколько спорили об этом!
На общем собрании разбирался любопытный случай. Один старик обратился к «обществу» с просьбой освободить его сына, которого арестовали за то, что он написал воззвание против Советской власти. Председатель сказал мужикам:
— Ваша власть, вам и решать.
Крестьяне высказывались свободно, резко, без всякой боязни. Они напомнили старику, как он и его сын вели себя при белых, как грабили односельчан.
— Так что же, — спросил председатель, — освобождать или нет? Враг он народу или друг?
Все закричали:
— Враг! Его место — в тюрьме!..
Это очень хорошо, что крестьяне сами во всем разбираются.
Намереваемся 19-го поставить в селе спектакль. Удастся ли? Больно уж пассивна здешняя интеллигенция, никакого интереса к работе. Надо бы ее встряхнуть.
После 15-го не удавалось сесть за дневник. Ни минуты свободной. Потерял счет собраниям. Но одно из них запомнилось. Это собрание культурно-просветительного кружка. На нем разгорелся спор с попом-саботажником. Поп хитрый, велеречивый. Сыплет высокопарными словами. Хочет, гад, убить интерес к культурно-просветительной работе. Зачем она, дескать, потребна, когда надо о душе заботиться, о царствии божьем думать, и т. д. и т. п.
Но как поп ни вилял, ушел побежденным.
Вчера на общем собрании, где было человек двести, снова принялся за свое «царство божье». Но и здесь ничего не получилось.
Люди уже совсем не те, что были прежде. Их теперь не так легко провести...
Пишу утром. Кончаю, надо идти в ревком.
Так вчера и не завершил запись. Ушел в ревком, там много всяких дел. Под вечер репетировали пьесу украинского писателя Кропивницкого «По ревизии». Пьеса против сельских тунеядцев и взяточников, которые при царизме угнетали крестьян на Украине.
Спектакль состоялся вечером. Народу было полным-полно. Представление всем понравилось. Дружно хлопали.
Я тоже участвовал в спектакле. Исполнял роль «головы».
Молодежь долго не расходилась: играла, пела, писала «почту». Было весело, легко. Мне понравилось. Да и всем, кажется.
Стоило только захотеть, решительно приняться за дело — и спектакль получился. Больше всего помогло в этом сельское учительство. Культурно-просветительный кружок нанес удар по попу. Тот даже сам признался, что был не прав. Но я не уверен, что это искренние слова.
Днем присутствовал на волостном съезде. Отличительная черта его — прямота и революционность выступлений. Когда один делегат не проявил определенности, его лишили мандата. Боюсь, товарищи погорячились.
Речь на съезде шла о текущем моменте, о задачах Совета и о колчаковских деньгах.
На съезде и среди крестьян я чувствую себя свободно.
Сегодня еду дальше, в Нижне-Николаевскую волость.
Отсюда до Ишима верст сорок.
В Нижне-Николаевскую волость приехал 20-го вечером и сразу попал на волостной съезд. Проводил съезд наш агитатор товарищ Васильев. Но ему одному никак не удавалось справиться с собранием — шум, галдеж, никакой организованности. Принялись за дело вместе. Главная наша опора украинцы-переселенцы. У них наиболее революционное настроение. Хорошо с ними поговорили, крепко их раскачали.
21-го и 22-го провел в дороге. В селе Абадском встретил товарища Басманова. Он направил меня в Тушнолобовскую волость. Здесь я и нахожусь уже второй день.
За два дня до моего приезда крестьяне сами организовали здесь ревком, в котором три члена. Разбираются в делах еще с трудом. Помогаю на первых порах. Назначили волостную избирательную комиссию из трех человек. Рассказал ей, чем и как она должна заниматься.
Помог ревкому издать приказы: № 1 — о сдаче оружия; № 2 — о формировании милиции; № 3 — об учете бродячего скота; № 4 — об описи брошенных хозяйств.
Вчера выступал на агитационном собрании. Говорил о текущем моменте, о гражданской войне, о сельскохозяйственных коммунах. Присутствовало около ста крестьян. Мою речь приняли хорошо, по-революционному. Потом многие сами брали слово. Вовсю материли офицеров карательных отрядов и попов. Особенно крепко честили одного «старца» — организатора «дружины святого креста».
Ненависть к врагам революции в этих краях огромная. Сюда частенько наведывались карательные отряды. Здешние мужики никогда не забудут о палаческих преступлениях белых банд...
Омск наш! Масса трофеев. Одних снарядов — полтора миллиона. Красные полки безудержно идут вперед, освобождают города, деревни и просторы Сибири.
С западного фронта тоже радостные вести. Взят Гдов. На Южном — бежит Деникин.
Скоро грянет час полной победы в кровавой борьбе.
В четверг закончу здесь работу и буду нагонять дивизию. Прошел слух, что ее могут перебросить на Южный фронт.
Только бы не свалиться, не заболеть. Третий день преодолеваю слабость. То в жар бросает, то озноб бьет. Но нельзя поддаваться. Надо работать, выступать... Минутами все плывет перед глазами. Стиснешь зубы, еле держишься... Что-то странное происходит со мной. Неужели не одолею болезнь?
Домотался, Филипп. Свалил тебя тиф. Ну, ладно. Лишь бы известили мать о дате... помер, если случится{7}...
Вчера температура была сорок градусов. Томительно долго тянулась ночь.
Лекарств не дают. Их, говорят, и нет в госпитале. Смерть не страшна, но она просто не нужна. Мало прожил и мало сделал... А дома столько родных, близких, знакомых. Я должен их видеть...
Сегодня хочу ехать в Ишим. Надо спешить отсюда.
Появилась сыпь. Особенно заметно на левой руке.
Перевезли На новое место. Говорят, недалеко от Омска. Лежим на полу в переполненной комнате пристанционного здания. Все тифозные. Лечение — один порошок в сутки. Силы убывают.
А ведь в Тушнолобовском я ходил, работал, когда был уже совсем больным. Едва добрался до волостного правления.
Третий день лежу в городском госпитале. Всего же болею сыпным тифом уже 18-й день. Сейчас наступило выздоровление. Болезнь, как видно, победил.
Недавно заходил врач, посмотрел меня, сказал: скоро на выписку.
Сестра объяснила, что после тифа комиссия всем дает месячный отпуск. Вот бы славно. Поехал бы домой, отдохнул немного. Говоря правду, сил-то осталось совсем чуть-чуть. Едва пишу. И вижу даже плохо, хотя сейчас ясный день.
До чего хочется побывать дома, а по пути заехать в Камышлов, зайти к доброй Прасковье Ионовне, к старым товарищам!
Даже не верится, неужели возможно такое счастье!
Перечитывал дневник. Скупо все-таки записано о поездке домой в августе. Лежу и вспоминаю об этих добрых днях.