Пепел Цусимы

Пять лет — небольшой срок. И потому недавнее прошлое, что называется, смотрело на «Тамбове» из всех щелей. Однажды Малинин, выйдя покурить, услышал, как поют на полубаке матросы. Он знал, что никогда ранее и нигде такую песню слышать не мог. Но названия, мелькавшие в ней, были хорошо знакомы... Да это же бухты, в которых стояла эскадра Рожественского по пути к Цусиме. Он до дыр зачитывал газеты тех дней.

Рывком поднялся по трапу, стараясь остаться незамеченным, не помешать, слушал матросов, старательно выводивших:

При первом удобном случае Малинин выяснил у Киселева, правильна ли его догадка. Механик подтвердил: песню сложили в пути матросы 2-й Тихоокеанской эскадры. На «Тамбове» Киселев был единственным офицером со времен того похода, а вот рядовых участников осталось довольно много. Были и кочегары, рядом с которыми Малинин стоял вахту в раскаленных котельных, машинисты, — с ними делил трудные часы возле жарко дышавших цилиндров.

«Тамбов» отправился в далекий путь на восток 28 октября 1904 года из Севастополя. Капитан 2-го ранга Федор Шидловский повел транспорт в порт Суда на острове Крит. Здесь на рейде стояли эскадренный броненосец «Сисой Великий» под флагом контр-адмирала Фелькерзама, эскадренный броненосец «Наварин», [86] крейсер 1-го ранга «Светлана», крейсера 2-го ранга «Алмаз», «Жемчуг» и семь миноносцев. Эти корабли отделились от эскадры Рожественского в Танжере, поскольку осадка позволяла им пройти через Суэцкий канал. Остальные броненосцы Рожественский повел вокруг Африки. Рандеву назначили в порту Носси-Бе на Мадагаскаре. Отряд Фелькерзама из разношерстных кораблей и судов двигался не спеша, без особых приключений. В Носси-Бе прибыл на несколько дней раньше Рожественского.

— Такая у нас жизнь, — говорил Киселев, беседуя со студентами. — Пушек не носим, однако подкрепления для них сохраняем. Едва где порохом запахнет — пожалуйте стричься, бриться и в строй. В первый же день войны и мы курс меняем. Был добровольный, стал действительный. В русско-японскую славно поработали. Отряд транспортов — почти сплошь из «добровольцев» — обеспечивал эскадру. А самого большого «добровольца» — «Камчатку» — переделали под госпитальное судно.

Киселев замолчал. Лицо его потемнело. Рванул ворот:

— Ну да не одна Цусима в нашей истории. И не один Рожественский. Был и сгинул. Зато остаются с нами и нашими потомками рыцари российского флота Ушаков и Нахимов, Сенявин и Бутаков, Макаров еще есть, Степан Осипович, боцманский сынок.

Он встал, вытащил из отверстия подставки графин с водой, наполнил стакан:

— Господа будущие инженеры могут подумать, с чего это стармех ударился в лирику? Тем, кто еще не понял, поясняю: хотя вы ходите нынче в рядовых «духах», однако через год-другой получите дипломы и сами станете командовать людьми. Чем бы вы ни занимались, что бы ни делали, вам предстоит служить долгие годы России на море или возле оного, сооружая корабли. А коли так, надо знать историю. Гордиться надо своей историей. А Цусиму будем помнить долго. Полагаю, ни один матрос, кроме русского, такой поход не выдержал бы. В котельных падали замертво. А сколько на своих плечах матросики перетаскали угля? А всякого другого добра? Ведь это уму непостижимо, чего только транспорты не везли в своих трюмах! [87]

Из вахтенного журнала парохода «Тамбов»:

«Воскресенье, 2 января 1905 года. Стоя на якоре на рейде Носси-Бе. С полуночи случаи: выдавали провизию из трюмов первого и третьего. Отпущено на «Бородино» крупы гречневой 260 пудов и овсянки 70 пудов. На «Орел» вина обыкновенного 154,6 ведра».

«4 января. Отпущено на миноносец «Бравый» 18 ведер вина и на крейсер «Аврора» 115 ведер, 80 чар. вина».

«5 января. Команда продолжала скатывать палубу. Из трюма № 3 выдавали провизию, всего дано на «Бородино» консервы: щи с мясом и кашей 4800 банок и мясных 1200 банок, на «Аврору» консервы: щи с мясом и кашей — 3600 банок. Судовой катер прибуксировал 4 бота с водой, — выкачивали в цистерну».

«1 февраля. С полудня случаи: принимали с ботов подошедших пароходов уксусную эссенцию 200 ящиков, асбестового картону 55 ящиков, бумажных очесов 13 тюков, сахару 86 ящиков, — 470 пудов 37 фунтов, масла коровьего 40 ящиков — 80 пудов. Все погружено в трюм № 1 эмигрантского отделения. В 7.45 — молитва».

«2 февраля. Приняли с ботов сотни ящиков сахару (1653 пуда 18 фунтов)».

«4 февраля. Отпущено на «Орел» масла коровьего 60 пудов, на миноносец «Бравый» кудели 6 пудов 5 фунтов. Отпускали парусину и флагдук разных цветов».

«5 марта 1905 года. Идя Индийским океаном. Застопорив машины, подали буксир на миноносец «Бравый». Подали провизию 10 1/2 пуда хлеба и 1 пуд 25 фунтов мяса. Дождь. Пасмурно».

Что еще щедро раздавал «Тамбов»? Малинин листал выписки из вахтенного журнала, сделанные Киселевым. Сухари в ящиках, мыло, горох, ром и вино обыкновенное, сиречь водку, сахар, соду, масло минеральное, дрова дубовые и древесный уголь, кудель и уксусную эссенцию... Еще квашеные бураки и шинкованную капусту, топленое масло и русский сыр. И уголь. Его выгружали из трюмов транспортов на баркасы, те отправлялись к броненосцам, и начиналась перегрузка. Бесконечное множество угля требовали ненасытные топки боевых кораблей. [88]

Однажды, по обыкновению посопев, что означало крайнюю степень волнения, Киселев дал Малинину еще одну выписку из вахтенного журнала:

— Последняя наша выгрузка. Трюмы уже под метелку обобраны были. Нас и «Меркурия» после нее отпустили с богом. А сами пошли на гибель.

«Четверг, 5 мая 1905 года. Стоя в Южно-Китайском море. С полудня случаи: продолжали погрузку угля из трюмов № 1 и № 4 на баркасы броненосцев «Бородино» и «Орел».

В 1.10 спустили паровой катер и шестерку и отправили на транспорт «Ливию» 2 судовых манильских перлиня в 10 дюймов и 8 дюймов толщиной.

В 1.30 развели команду по работам.

В 2.45 сигнал адмирала: «При построении курс NO 72 градуса».

В 3.00 сигнал адмирала: «Тамбов», «Меркурий», адмирал изъявляет свое особенное удовольствие за службу; идти по назначению».

В 3.15 сигнал адмирала: «Окончить погрузку угля, поднимать все шлюпки».

Отпущено на броненосец «Орел» угля 163 тонны, мыла 125 ящиков, на броненосец «Бородино» угля 170 тонн.

По возвращении катера и шестерки подняли их.

В 4.40 дали ход, легли на SW 40 градусов по главному компасу.

В 5.10 выпущен лаг. Подняли сигнал: «Желаю благополучного плавания». «Суворов» ответил: «Тамбов», благодарю».

В 6.25 легли на SW 52 градуса по главному компасу. Огней не открывали.

Погода — температура воздуха в полдень до +27 градусов».

Тепло и влажно было в этот день в Южно-Китайском море...

— Так вот и расстались? — Малинин поглядел на Киселева.

— А ты чего бы хотел, студент? Артиллерийский салют грохать? Нет-с... Их ждал впереди другой салют. Через неделю и два дня...

Однажды, когда разговор в который уж раз зашел о Цусиме, Киселев стал вспоминать:

— Двадцать четвертого марта это было? Да, точно, [89] двадцать четвертого. Накануне мы втянулись в Малаккский пролив. От Носси-Бе через океан прошли за двадцать суток три тысячи сто шестьдесят миль... Так вот, плывем проливом и часов в семь утра между «Суворовым», флагманом, и колонной миноносцев, что по его левому борту шла, вдруг забурлила, закружилась вода — вроде воронки в стакане, если ложкой быстро вертеть. Что тут было! «Суворов» вправо кинулся, за ним все броненосцы, а миноносная компания шарахнулась влево. Почему, думаете, такая чертовщина?

— Полагали, всплывает японская подводная лодка?

— Так точно. У страха глаза велики. А оказалось, между нашими судами решил зародиться смерч. Такая тонкая кишка с небом связалась и потом прошла неподалеку от «Тамбова».

— А разве были тогда у японцев подводные лодки?

— В том-то и дело, что никто этого не знал. А боялись их все, чего скрывать! На Владивосток базировалось несколько русских субмарин, по пальцам их можно сосчитать, а японцев удерживали на почтительном расстоянии от города одним своим присутствием.

— А представьте себе, Иван Петрович, такую подводную лодку, которая идет вместе с эскадрой, или, действуя, к примеру, из Владивостока, топит далеко в океане вражеские суда. Может, тогда обошлось бы и без Цусимы?

— Где ж они, студент, такие лодки? И не мыслю их в походном ордере. Миноносцы и то еле дотащились. Вот уж где служба, не приведи господь! Не служба, а просто собачья жизнь!

— А вы и на миноносцах ходили?

— Посылал меня Шидловский на «Грозный», течь там у них в носу открылась, и сами никак не могли управиться. Несколько суток маялся я на миноносце. Ну, мать честная! Просто удивительно, как люди терпят! Едва «Грозный» ход даст, как начинает все трястись, дрожать, писать невозможно, карандаш из рук выбивает. Нещадно качает, а грязищи-то: везде сажа! Тесно, сыро, по кают-компании вода гуляет, волны миноносец то и дело «с головой» накрывают... После миноносцев эта моя каютка дворцом показалась. [90]

Киселев умолк, утратив нить в разговоре.

— Так с чего это я вдруг на миноносцы съехал? А, про подводные лодки мы заговорили... Так ты хотел бы такую лодку, чтобы сопровождала эскадру океаном? Сказки, студент. Нет таких лодок.

— Почему сказки? Нет, так будут.

— Года два назад в Петербурге у стенки завода довелось мне увидеть «Акулу». Господи прости, кто же на такой отважится идти в океан?

— На «Акуле» и верно — в океан не сунешься, но дело подводного плавания движется вперед, и «Акула» — не последнее слово.

— Ну что ж, поглядим.

— Когда про Цусиму читал — у меня дома в Москве все газеты хранятся — не раз думал про лодку. Будь у нас хоть одна большая лодка, как сейчас предлагает инженер Журавлев, не наши ребята, а японцы пошли бы кормить рыб.

— Журавлев? Не слыхал. Но нам еще плыть и плыть, как-нибудь расскажешь. Сейчас не о том душа болит. Ведь будто вчера мы тут шли, и «Суворов» нам прощальные сигналы поднимал... Так и расстались. Мы — на зюйд-вест, они — на норд-ост... К погибели. Дымы еще долго висели над океаном. И вот теперь, как вспомню я все, так стопку-другую пропущу и бреду к флагштоку на корму. Оттуда я глядел, как они удалялись навеки. И знаешь, студент, еще песню ору во всю глотку, благо никто меня не слышит, один я одинешенек у флагштока. Хорошая песня, простая, не артисты ее складывали. Вот только с мотивом у меня не получается, как говорят, медведь на ухо наступил:

Столько боли и горечи было в словах Киселева, что Малинину показалось, будто и он видит те дымдл, уплывавшие в вечность. И вслед за механиком Борис повторял:

Не там ли, в далеком и бесконечном чужом море, где волны катились над погибшими русскими кораблями, впервые столь определенно подумалось: «Только [91] лодки!» Он стоял вахты, сиживал у Киселя, думал о том, что впереди еще не один год учебы, но на душе стало куда спокойнее, чем прежде. Тогда внутри был холодок от мыслей о будущем. А теперь твердое: «Только лодки!» Большие лодки, океанские. Он все-таки рассказал Киселеву, какую лодку задумал корабельный инженер поручик Журавлев:

— Кстати, он мой тезка, тоже Борис Михайлович. Служит на Черном море. Газеты много пишут о его проекте подводного крейсера.

— Крейсера? — хмыкнул Киселев.

— Вот именно. Подводным водоизмещением пять тысяч четыреста тридцать пять тонн...

— Это ж больше половины нашего «Тамбова», — изумился Киселев. — И ты, студент, полагаешь, что можно построить такое подводное чудовище?

— Проект господина Журавлева привлекает своей продуманностью, относительной простотой устройства крейсера. И еще поручик утверждает, что ничего такого из механизмов, чего не существовало бы сейчас, ему не потребуется. В том числе и двигатели.

Двигатели, конечно, сразу заинтересовали Киселева. Малинин пояснил:

— Господин Журавлев предлагает два варианта — с паровыми турбинами или с дизелями. В первом случае надводную скорость обещает до двадцати шести узлов.

— Так даже «Аврора», уж на что быстроходный крейсер, а и та не дает больше двадцати. А что за оружие твой Журавлев поставит?

— Тридцать торпедных аппаратов, пять пушек, сто двадцать мин заграждения. Дальность плавания над водой — пятнадцать тысяч миль, в подводном положении — двести пятьдесят миль, скорость под водой может развить до четырнадцати узлов... Сам изобретатель называет свой корабль так: «Автономный подводный бронепалубный крейсер».

— Еще и броню на палубу?

— Очевидно.

— Я, конечно, не велик в теории и потому не берусь утверждать наверняка, но, полагаю, немало наворотил тут твой Журавлев. Зачем лодке броня?

— Для артиллерийского боя. [92]

— Допустим. Ну а как он с горячими котлами, под воду нырнет?

— Сначала стравит пар.

— А сколько времени уйдет? Пока стравит, пока погрузится, его и прикончат. Нет, не верю я в такое. Не бывать подводным крейсерам, не убедишь.

* * *

Дружная, в общем, компания стала распадаться во Владивостоке. Там с парохода списались сначала Семенов, а вскоре Руберовский: дома, в селе Пестяки Владимирской губернии, опасно заболела мать. Ксенофонт помрачнел, развернув во Владивостоке письмо, и, ни с кем из друзей не советуясь, пошел к Киселю. Тот развел руками: «Мать у каждого одна. Надо ехать. А на будущий год нанимайся снова. Сплаваем».

Через месяц в Моджи рассчитали Ивана Каубиша. Малинин, Крюгер и Казанский списались 3 октября 1910 года в Константинополе: кончался срок, проставленный на отпускных билетах, а «Тамбов» сначала направлялся в Батум. Вернулись они в Одессу на подвернувшемся попутном «добровольце». До Батума «дотерпели» трое. И только один из политехников, Модест Ерюхин, завершил плавание там, где оно началось, — 19 октября «Тамбов» ошвартовался в Одессе у того же Платоновского мола.

Капитан К. К. Камышанский сообщил комитету, а тот в Политехнический институт, что студенты «за время плавания были безукоризненного поведения и выказывали большое старание в отношении занятий».

С Киселем прощались на скорую руку. В машине опять что-то стряслось, и стармех поглядел на студентов отсутствующим взглядом: «Мир невелик, авось встретимся». Малинину сказал отдельно: «На прощание можно, думаю, не зазнаешься, — голова у тебя хорошая, так распорядись ею как следует. Лодочки твои — это игрушки на елку детям. Несерьезно. Любя говорю». — И скрылся внизу, в царстве запахов, казалось, пропитавших Малинина за четыре месяца насквозь.

Плавание на «Тамбове» осталось для Малинина особой страницей жизни. С двумя «тамбовцами» — Руберовским и Крюгером — он будет работать на одном заводе. [93]

Незадолго до окончания Малининым института, Татьяна Владимировна и Борис Михайлович обвенчались. В январе Малинин получил диплом. В нем, в частности, говорилось, что обладатель его «имеет право занимать должности штатного преподавателя в специальных учебных заведениях, заведовать фабриками и заводами, составлять проекты всяких зданий и сооружений, производить всякого рода строительные работы и сооружать всякого рода суда, судовые машины и механизмы: вообще ему предоставлены все права и преимущества законами Российской империи, с званием морского инженера соединяемые».