У командарма
Наступала последняя военная весна. Командующий второй ударной армией генерал Федюнинский находился в своем штабе. Он сидел в глубоком кожаном кресле, опершись руками на массивный стол с двумя тумбами, украшенными по углам резьбой. Иван Иванович неторопливо и внимательно читал каждую строчку наградных листов, вносил поправки и давал короткое заключение. Многих отважных воинов своей армии он знал в лицо и живо представлял совершенные ими подвиги.
Прочитав очередной наградной лист, генерал отложил его в сторону. Подошел к окну. По исковерканному минами асфальту размеренно ходил часовой с автоматом на груди. В небольшой луже купались воробьи. Они весело чирикали, махали крыльями, радуясь теплу. В высокое узкое окно, что выходило на шоссе, генерал увидел, как по небу плыли одинокие обрывки большого облака, разорванного частыми вспышками зенитных орудий. Он стоял в глубоком раздумье, заложив руки за спину. Тысячи наградных листов подписал он за долгие годы войны. Среди представленных к наградам было и немало женщин: врачей, медсестер, летчиц, связисток... Оп не мог найти род войск, где бы не служили славные дочери Родины. Все это было для него в порядке вещей, привычно и обыденно, но чтобы такое...
— Петр Иванович! — обратился Федюнинский к начальнику штаба армии генералу Кокореву. — До чего же удивительно! Даже своим глазам не верится. В наградном листе на снайпера старшину Петрову написано, что ей пятьдесят два года. Она все время была на передовой. Представляется к ордену Славы первой степени. По-моему, [96] еще во всей Советской Армии не было такого случая, чтобы женщина — полный кавалер солдатского ордена.
— Признаться, не помню, — отозвался начальник штаба.
Да, тогда еще никто не знал, что несколькими неделями раньше командующий второй гвардейской армией генерал Чанчибадзе подписал аналогичный наградной лист на пулеметчицу — литовскую девушку Дануте Станилиене.
— Может, в части ошиблись? — спросил Федюнинский и пожал плечами.
— Ошибки нет! — ответил генерал. — Все достоверно, товарищ командующий. Я тоже так думал, грешил на писаря. Дай, думаю, проверю. Навел справки лично у командира полка майора Семенко. Он все подтвердил. Нине Павловне действительно пятьдесят два года. Женщина она, конечно, немолодая. Но воюет славно, на зависть многим молодым.
Направляясь к камину, Иван Иванович заметил: «Ничего себе — нашел немолодую. — Неторопливо разгладив черные, с редкими вкраплениями седины усы, негромко с улыбкой добавил: — Она, уважаемый Петр Иванович, можно сказать, пожилая, и не здесь бы ей находиться».
— Не спорю! Но самая добрая слава ходит о ней по войскам армии. Солдаты называют ее матерью, с интересом читают выпущенные о ней листовки. Кстати, в последнем информационном бюллетене восемьдесят шестой дивизии, который целиком посвящен Международному женскому дню, значится и имя снайпера Петровой. А вот совсем недавно, — продолжал начальник штаба армии, — -политотдел дивизии выпустил специальную листовку. Послушайте, что в ней написано: «Слава снайперу старшине Петровой, кавалеру орденов Славы II и III степеней! Она уничтожила свыше ста гитлеровцев».
На некоторое время в комнате воцарилась тишина. Двое мужчин, каждый по-своему, оценивали подвиг русской женщины.
Дрова догорали, и языки пламени зайчиками прыгали с одного уголька на другой. Тепло ослабило боль в дважды раненной ноге командарма. Начальник штаба пошевелил кочергой начинающие чернеть сверху угольки, сгреб их к центру и, держа руки над ожившим пламенем, поинтересовался:
— Вы заметили, товарищ командующий, что она не только хорошо воюет, но и готовит отличные кадры метких стрелков. Ее ученики истребили тысячи фашистов. [97] Отдельные — наиболее способные имеют на своем счету по сто, по двести и более уничтоженных гитлеровцев.
— Как же не заметить, Петр Иванович, даже помню, что ею подготовлено пятьсот двенадцать снайперов, а это сила. Огромная сила! Если на круг положить, что каждый ее ученик убил по двадцать — тридцать гитлеровцев, то получается целая неприятельская пехотная дивизия...
— Мало! — не удержался начальник штаба армии, — Надо брать в среднем по сто убитых фашистов на ученика. Вот ее вклад в нашу победу.
— Да-а, весомый вклад, — согласился Федюнинский и вернулся к своему рабочему столу. На обратной стороне наградного листа написал: «Достойна награждения орденом Славы первой степени». Скрепил документ своей подписью и приказал начальнику штаба: — Петр Иванович! Распорядитесь: пусть Петрову привезут ко мне, интересно познакомиться с таким отважным воином.
— Когда прикажете вызвать?
— Сегодня у нас двенадцатое марта, понедельник... Давайте на среду, четырнадцатого марта, часам к десяти. Еще прошу — о подарке побеспокойтесь.
...Телефонный звонок насторожил командира первого стрелкового батальона. Было еще раннее утро. По пебу плыли тяжелые черные облака, чувствовалась прохлада и сырость. Фашисты, изнуренные последними боями, притихли, затаились. Над передним краем стояла гробовая тишина.
— Вас, товарищ комбат, — доложил телефонист и передал телефонную трубку.
— Сидоров, слушаю!
— Я — Семенко. Здравствуй, Семен Алексеевич!
— С добрым утром! Что случилось?
— Срочно пришли ко мне в штаб старшину Петрову. Ее ждет машина от командарма. Повторяю, срочно!
Связной Иван Павлович Бессонов понял комбата с полуслова и вихрем выскочил из землянки.
Через несколько минут Нина Павловна доложила:
— По вашему приказанию...
Комбат махнул рукой и предложил сесть. Он повторил приказ командира полка, а потом попросил:
— Берегите себя, Нина Павловна, шальные пули и мины не разбирают, кто вызывает и зачем.
Сначала по ходам сообщения, потом пригнувшись, короткими перебежками, а где и во весь рост, используя складки местности, она добралась до штаба полка, разрумянившаяся и немного уставшая. [98]
В первой же колее с чистой водой замыла приставшую к полам шипели грязь, стряхнула прошлогодний репейник, привела в порядок сапоги и поправила поясной ремень.
Пока добиралась старшина Петрова до штаба полка, майор Семенко не терял ни минуты. Он приказал девчатам из роты связи срочно подготовить Нине Павловне новенькое обмундирование. Старались все и сделали все как положено, но когда пришла Петрова и ей предложили переодеться, она отказалась:
— У меня все чистенькое, а что поношенное — это не беда, да и ехать в новом к генералу неудобно, зачем?
И как ни просил командир полка, уговорить переодеться Нину Павловну не удалось.
Адъютант командарма — молодой энергичный майор поначалу представился, а потом взял Петрову под левый локоть и сопровождал по скользкой тропинке до лощины, где за зарослями кустарника их ждал шофер. Он открыл заднюю дверцу и пригласил:
— Прошу, садитесь!
...Долго капитан Сидоров ходил по землянке, отсчитывая пять шагов вперед и столько же назад. Он пытался понять, почему и зачем старшину Петрову вдруг вызвал к себе сам командующий армией. Может, ей дадут отпуск, а может, демобилизуют по возрасту? Все может быть.
Об этом же, как проводил адъютанта, думал и командир полка.
Больше всех переживала сама Нина Павловна. Об Иване Ивановиче Федюнинском она была наслышана. И теперь, сидя в генеральской машине, с нетерпением ждала этой встречи, думала о ней, готовилась.
Машина неслась по мокрому асфальту, разбрызгивая лужи, разбрасывая в стороны ошметки грязи, занесенной на дорогу гусеницами танков. Вдоль магистрали стояли почерневшие за зиму от порохового дыма и копоти, израненные пулями и осколками яблони и груши. С их голых веток падали крупные капли. Земля томилась, впитывала в себя влагу, набирала силу.
Некоторое время ехали молча. Нина Павловна попыталась узнать у адъютанта цель ее вызова. Но майор, зная свое дело, пожимал плечами, старался уйти от прямого ответа. Временами он рассказывал небылицы, улыбался, давая понять, что скоро все выяснится и беспокоиться не о чем.
Мелькали километровые столбы, указатели населенных [99] пунктов. Проскочили небольшой безлюдный городишко, случайно уцелевший от бомб и снарядов. Около сосны, расщепленной снарядом, шофер сделал резкий поворот, и через полчаса машина остановилась у штаба. Дежурный проводил Нину Павловну до кабинета.
— Вот сюда, — показал он на дверь. — Я доложу генералу.
Петрова повесила шинель на олений рог, привычным движением рук расправила складки на гимнастерке, пригладила ладонью волосы, так просто, на всякий случай. Учащенно забилось сердце, немножко было боязно и тревожно. Еще бы! В солдатской жизни такое бывает редко.
— Войдите! — предложил дежурный и легонько закрыл за ней дверь.
Переступив порог, она оказалась в большой комнате. На стенах висели картины по мотивам известных немецких сказок. В углу, слева от двери, на столике стояли разноцветные телефонные аппараты. В простенке — большие настенные часы.
Пока Нина Павловна искала прищуренными глазами командующего, большая фигурная стрелка заняла строго вертикальное положение и часы медленно пробили ровно десять раз.
Навстречу ей вышел плечистый генерал. Он улыбался.
— Товарищ генерал! Старшина Петрова по вашему...
— Очень хорошо, что прибыли. Здравствуйте! — Иван Иванович пожал маленькую женскую руку.
Нина Павловна увидела приятное, доброе лицо генерала. Ей стало как-то спокойней и легче.
Выразительные глаза Ивана Ивановича под густыми бровями светились теплом и лаской. Он увидел осунувшееся, открытое лицо женщины. Волосы были подстрижены коротко. Густая проседь напоминала о пережитом. Солдатская гимнастерка сидела на ней ладно и, как показалось командарму, делала ее моложе своих лет. Широкий поясной ремень плотно перехватывал талию, придавая фигуре стройность и женственность.
— Садитесь же, Нина Павловна!
Она опустилась в кресло. Командарм заметил, что ее ватные брюки заметно вытерлись на коленях, и полюбопытствовал:
— Много приходится ползать?
— Пожалуй, немного меньше, чем ходить. Ходить же... Да что говорить, пехота сильна йогами. Если бы мне кто раньше сказал, что пройду такой путь пешком с полной выкладкой, я бы не поверила. Посчитала бы за шутку. [100]
Но вот, видите, хожу. И здоровье у меня крепкое. Иной раз по нескольку дней приходилось лежать в болоте, не простужалась никогда. Я ведь, товарищ генерал, давненько на переднем крае и не одни брюки до дыр протерла...
Его интересовало все: где родилась, училась, как питание, как живет семья... Нина Павловна рассказывала как можно подробнее обо всем и не спеша. Больше говорила о солдатах, о комбате и ни разу не обмолвилась о трудностях, а сколько их было в ее фронтовой жизни!
О том, как старшина Петрова воюет, командарму было ясно и так. Медаль «За оборону Ленинграда», медаль «За боевые заслуги» и два ордена солдатской Славы говорили сами за себя. Слегка подавшись вперед, генерал посмотрел на часы и добродушно спросил:
— Это верно, что вы уничтожили более ста гитлеровцев?
— Да! На моем счету пока сто семь фашистов.
— Говорите — «пока»... ну что же, это правильно, война еще не закончилась, и счет может увеличиться.
Шел второй час их беседы. Петрова освоилась в непривычной для солдата обстановке, стала увереннее, а командарм все расспрашивал:
— А какие у вас взаимоотношения с солдатами: не обижают, не грубят?
— Что вы, что вы, они все меня ласково мамой Ниной зовут, уважают. Скажу больше, по-сыновьи даже заботятся. — Она нагнулась вперед, чтобы быть поближе к Федюнинскому, улыбнулась и, как бы по секрету, только для него одного, негромко добавила: — Откровенно говоря, меня сам батальонный побаивается. Оп у нас еще молод, в сыны мне годится. Иногда и зову его просто Сеня. Конечно, на людях субординацию соблюдаю строго. Замечательный парень, молодой, но очень толковый, грамотный в военном деле.
Командующий улыбнулся и посмотрел в загорелое лицо старшины:
— Считайте, вам крепко повезло. Комбат — это фигура видная!
— Не только мне одной, всему батальону. Я всегда поражалась его смекалке. Ведь бой — это опасное и довольно сложное сплетение самых разных неожиданностей, передвижений, необычайно смелых, порой рискованных решений. А он никогда не теряется, наоборот, становится собранней, решительней. Любит солдат, заботится, и они ему отвечают тем же. [101]
Когда пришло время обедать, генерал пригласил гостью в столовую. Уютная комнатка, белоснежная скатерть, ковер на паркетном полу — это на миг вернуло Нину Павловну к мирной жизни, в Ленинград. Иван Иванович заметил смущение старшины.
Официантка, курносенькая, невысокого роста девушка, быстро расставляла на столе посуду. И командарму и старшине поставила по небольшой хрустальной стопочке. Генерал наполнил их водкой и предложил Нине Павловне:
— За ваше здоровье!
— Простите, не употребляю, — смущенно ответила она и легонько отодвинула от себя стопку.
— Потчевать можно, неволить — грех! Извините! — Федюнинский не знал, чем порадовать эту простую, скромную женщину, и предложил: — Знаете, Нина Павловна, я отдам распоряжение, чтобы вам выдали новое обмундирование и подогнали его в военторговской мастерской.
— Спасибо, товарищ генерал, но не надо! Зачем оно мне, новое-то? Ползать по передовой и в этом хорошо: удобно, не жалко, да и привыкла. — И со вздохом добавила: — Форсить стара стала, да и не время. Я ведь бабушка. У меня есть миленькая внучка Ларочка.
Генерал не удержался, отставил чашку с кофе в сторону и весело засмеялся. Потом настойчиво сказал:
— Я дам вам отпуск. Поезжайте-ка домой. Внучку понянчите, да и отдохнете малость. Вы его заслужили.
Нина Павловна этому предложению не удивилась, где-то в глубине души она его ждала, и после короткого раздумья ответила:
— Не могу! Война идет к концу. Пока туда-сюда едешь — глядишь, победа придет. Дождусь конца. А вот от новой снайперской винтовки не откажусь. Моя изрядно поизносилась.
После обеда они вернулись в рабочий кабинет, а командарм попросил старшину Петрову быть осторожней, беречь себя.
— Жизнь дорога каждому, товарищ генерал, да ведь война идет и отсиживаться в сторонке за кустиками или в канавках отлеживаться — просто стыдно, что скажут сыночки-то, а их у меня целый батальон, да что батальон — полк!
Федюнинский был в хорошем, приподнятом настроении. [102] Оно пришло к нему от задушевной беседы со своим солдатом.
— Нина Павловна, мне докладывали, что и два ваших сына воюют на фронте.
— Нет. Это ошибка. Сыновей у меня не было, а вот дочь Ксения действительно воевала.
— Расскажите, пожалуйста.
— Тут все просто. Как и большинство ленинградцев, когда враг приближался к городу, дочь пошла на оборонительные работы. Потом некоторое время работала на общественных началах в госпитале: занималась с больными лечебной физкультурой. Этого ей показалось мало, стала добиваться, чтобы ее отправили на фронт. Работала почти круглые сутки, а здоровье-то — не ахти... Совсем случайно она узнала, что формируется партизанский отряд для действий в тылу врага. Добилась встречи с командиром отряда. После долгой беседы командир взял ее в свой отряд разведчицей.
В августе сорок второго небольшой по численности партизанский отряд после напряженной учебы получил приказ на переход линии фронта. С наступлением темноты отряд скрытно прибыл в назначенное место. Залегли в ожидании сигнала. Одежда на всех быстро промокла до последней нитки. А сигнала нет и нет. Фашисты заметили отряд и открыли ураганный огонь из всех видов оружия. Пришлось вернуться на прежнее место дислокации. Утром Ксения почувствовала себя плохо, не могла подняться с нар. Здоровье, подорванное блокадой, дало себя знать. Температура поднялась до сорока градусов. Фельдшер отряда признал двустороннее воспаление легких. Командир приказал направить дочь в госпиталь. Выйдя из госпиталя, она решила податься к мужу. В отдельном дивизионе связи особого назначения, где служил ее муж, она стала работать на самых разных должностях: стирала и ремонтировала солдатское белье, готовила пищу и убирала помещения. В общем, делала все, пока их часть не посетил полковник Василенко из разведотдела Волховского фронта. Он-то и определил ее дальнейшую судьбу. В августе сорок четвертого года по состоянию здоровья ее демобилизовали. Сейчас моя дочка, младший лейтенант запаса, снова в Ленинграде, воспитывает дочку. Вот и вся история, товарищ генерал.
— Из мужского пола кто есть на фронте?
— Остался один, и самый близкий, — зять Алеша.
— Повидать хотите?
— Очень! Между прочим, он где-то здесь недалеко. [103]
— Найдем. Это в наших силах, поможем. На том и договорились.
К концу встречи они беседовали как старые хорошие друзья после затянувшейся разлуки. Три часа старшина Петрова была гостьей командарма. Потом Федюнинский вызвал к себе адъютанта. Выслушав генерала, майор вышел. Вскоре он вернулся.
Командарм взял из его рук небольшую серую коробочку и обратился к старшине:
— Дорогая Нина Павловна! Это вам на память о нашей встрече.
В коробочке лежали дамские часы с дарственной надписью: «Н. П. Петровой от командующего армией Федюнинского. 14.03.45».
Командарм снова повернулся в сторону адъютанта, и тот подал ему новенькую снайперскую винтовку с оптическим прицелом.
Нина Павловна растерялась от нахлынувшего счастья. Густой румянец заиграл на ее впалых, перечеркнутых местами неглубокими морщинами щеках. Глаза повлажнели. Она опустилась на колено, поцеловала винтовку. На правой стороне приклада увидела небольшую пластинку, сверкнувшую позолотой, и слова на ней: «Старшине Петровой от командующего армией». Затем встала и громко произнесла:
— Служу Советскому Союзу! Не выпущу оружия из рук, пока бьется сердце! Спасибо, товарищ генерал!
— Воюйте, как воевали. Желаю вам доброго здоровья и скорого возвращения к семье.
Иван Иванович наклонился, обнял и поцеловал женщину.
— Спасибо вам за отличную службу!
Нина Павловна села в машину, а Иван Иванович в накинутой на плечи шинели еще долго стоял на ступеньках старого мрачного замка. С крыши, местами покрывшейся лишайниками, падали на землю маленькие сосульки, разбиваясь вдребезги об асфальт.
Он вспомнил слова Наполеона, сказанные императором при бегстве из России в разграбленном и сожженном Смоленске, более века назад: «Что за страна! Здесь даже женщины воюют!» От себя командарм добавил: «И отлично воюют!» [104]