«Все выше и выше...»
Лето медлило уходить. По утрам землю уже прихватывало холодком, и тогда, перед рассветом, трава блестела морозной алмазной россыпью. Но днем, когда солнце словно сбрасывало зябкий сон и снова жарко светило, казалось, что лето все еще в разгаре. К вечеру дурманно пахли душистый табак и резеда, томно алели розы. На лотках на улицах переливались яркими красками фрукты и овощи.
Пожалуй, вот это время конца августа, когда стояли тихие задумчивые дни и в небе, поблекшем от летнего зноя, мягко скользило солнце, Марина особенно любила. В такие дни в свободную минуту она уходила в парк, раскинувшийся недалеко от Военно-воздушной академии, где она работала. Бродила здесь, наслаждаясь покоем и тишиной.
Но сегодня Марина шла по парку, ничего не замечая вокруг. Она торопилась к остановке трамвая и думала о встрече, которая предстояла ей.
О военном летчике-истребителе Полине Осипенко она слышала давно. В советской авиации среди женщин-летчиц имя Осипенко стояло первым. Когда вчера Марина снова услышала это имя в связи с неожиданным предложением из Управления ВВС в качестве штурмана принять участие в перелете, к которому готовится Осипенко, она вдруг подумала, что совершенно не знает эту женщину и совсем не уверена, сложатся ли их взаимоотношения достаточно хорошо.
Длительные полеты невозможны без полного понимания друг друга, доверия и даже симпатии, когда порою один жест, кивок головы, взгляд говорят быстрее и понятнее многих слов. А полет предстоял сложный: на гидросамолете [4] от Черного моря до Белого. Такой полет протяженностью более 2400 километров может стать рекордом мира. Но сложность заключалась не только в длительности полета. При возникновении каких-либо неисправностей в машине на вынужденную посадку практически рассчитывать нельзя, особенно в начале пути: самолету для посадки нужна вода — река, озеро, а они по маршруту почти не встречаются. Марина знала все это, но даже не допускала мысли о том, что можно отказаться. Для нее, молодого штурмана, это было лестное предложение.
Вот и здание Управления Военно-Воздушных Сил. В вестибюле стояли группы летчиков, молодцеватых, подтянутых, в синих пилотках, чуть сдвинутых на одну бровь.
Взгляд Марины перебегал с лица на лицо и никак не мог уловить черты, знакомые ей по газетным фотографиям. Кое-кто уже искоса бросал на нее вопросительные взгляды. А Полины все не было. Досадуя, что встреча не состоится, Марина повернулась и направилась к выходу. Но вдруг услышала мягкий, певучий голос:
— Марина Раскова?
Марина обернулась и увидела невысокую круглолицую девушку.
— Полина! — радостно улыбнулась Раскова. — А я тебя не узнала. Ты как парень.
— Только со спины, — рассмеялась Полина. — А к форме привыкла, в юбке уже неудобно чувствую себя. Пойдем-ка побалакаем о деле где-нибудь, где потише.
Марина порой нелегко сходилась с незнакомыми людьми. Однако Полина, ясная и открытая, сразу вызвала в ней симпатию.
Они вышли на бульвар и сели на скамейку. Полина стала рассказывать о предстоящем полете.
— Понимаешь, — говорила Полина, — интересный должен быть полет. Но без штурмана нельзя. И вот я вспомнила про тебя. Не побоишься лететь со мной?
Марина смущенно и радостно улыбнулась. [5]
— Ну что ты! Если ты сама не передумаешь. Ведь большая часть маршрута мне незнакома. Я летала только в Крыму.
— Ну и что ж? Тренироваться-то придется именно там, на море. Вот давай так и решим: зима на подготовку, а весной летим. Ты знакомься с картами маршрута и делай расчеты.
Марине хотелось выяснить все детали полета, но Полина торопилась — ей надо было возвращаться в часть.
— Значит, договорились, — сказала Полина, поднимаясь и поправляя на коротко стриженной голове синюю пилотку. — Напишу тебе обо всем. Надо на завод лететь.
— Буду ждать, — Марина тоже поднялась и с улыбкой наблюдала, как прохожие, замедляя шаги около скамейки, где они стояли, с любопытством разглядывали молодую женщину-летчика.
Полина протянула руку, и Марина ощутила крепкое пожатие сильных, слегка огрубевших пальцев. Потом, ловко козырнув и метнув озорной взгляд на прохожих, Осипенко ушла. Марина проводила взглядом невысокую, крепкую фигуру Полины, чуть пружинящим шагом пересекавшей улицу, и пошла вдоль бульвара. Ей хотелось сейчас побыть совсем одной, неспеша и обстоятельно обдумать все. Она чувствовала, что этот полет в ее силах, она знала, что то новое, что вошло в ее жизнь, — авиация — это не просто временное увлечение, это то, чему она посвятит жизнь. И от того, что именно ей предложили участвовать в этом перелете, рождалась в душе радость, от которой хотелось петь... Один за другим шли обычные рабочие дни. Рано утром, поцеловав дочку, Марина спешила в Военно-воздушную академию имени Н. Е. Жуковского, где работала уже шесть лет. Она была всего лишь вольнонаемной в Красной Армии и не имела воинского звания, но по положению носила летную военную форму, только без знаков различия. Военная форма — темно-синие гимнастерка и юбка — ладно и красиво сидела на ее стройной фигурке, синий берет, [6] чуть сдвинутый набок, подчеркивал женственный овал лица и лишь слегка тяжеловатый подбородок выдавал твердость характера.
Марине не хотелось, чтобы слушатели видели в ней только милую молодую женщину. И желание поставить себя вровень с летчиками-мужчинами делало ее порой сдержанной и суховатой.
Все женщины ходили с модной шестимесячной прической, а Марина по-прежнему гладко причесывалась на прямой пробор и свертывала свои длинные волосы в узел на затылке. Ей казалось, что так она выглядит старше и солиднее.
...Был поздний вечер. В окно сыпал мелкий дождь, и в тишине квартиры слышался его легкий шорох. Марина возвратилась домой, когда дочка уже ложилась спать. Размазывая пальчиком капли дождя на кожанке Марины, Танюшка попросила:
— Посиди со мной, ладно? Ты увидишь, как я расту. Бабушка сказала, что, когда дети спят, они растут.
Марина улыбнулась, поглаживая волосы дочери. Действительно, Таня выросла: в работе, в заботах, в частых отлучках Марина не заметила как. Что из того, что свой отпуск она старалась всегда проводить с ней, что иногда даже в летние лагеря она брала ее с собой — все-таки поле, чистый воздух. Но большая часть забот лежала на плечах бабушки. Редкие минуты, когда Марина могла побыть с дочкой, были для них подарком.
— Сейчас, мышок, — сказала Марина, снимая и стряхивая кожанку. — Умоюсь и будем с тобой долго, долго...
Танюшка юркнула под одеяло, а Марина, накинув фланелевый халатик, села рядом.
Танюшка взяла прохладную ладонь Марины, положила себе под щеку и сладко зажмурилась. Потом тихонько попросила: [7]
— Мамуся, спой мне... Ну чуть-чуть... Марина тихо запела:
...Мой Танюшек так уж мал, так уж мал,Дочка слушала, чуть вздрагивая прищуренными ресницами, и тихонько шевелила губами, повторяя слова песни.
...Мой Лизочек так уж мал, так уж мал,Дочка уснула, и Марина тихо вышла. Мать Анна Спиридоновна задумчиво сидела у накрытого для ужина стола. Она не очень одобряла выбранную Мариной тревожную и трудную дорогу военного летчика, мечтала увидеть ее певицей, похожей на свою сестру — оперную артистку. Или, наконец, музыкантшей, как отец Марины. Но Марина, при всей любви к матери, сказала однажды твердо и решительно:
— Я обязана тебе всем, мама. Я знаю, как трудно тебе было без отца вырастить меня и брата, дать нам образование. Ты, наконец, взяла на себя заботы о Танюшке, нелегкие заботы, я знаю. Но пойми, я никогда не смогу изменить своему делу, своей теперешней работе.
С тех пор Анна Спиридоновна не возвращалась к разговору о перемене специальности. Она вдруг сама «заболела» — говоря новым модным словом — авиацией. Ей понятны были трудности преподавательской работы дочери. Она близко к сердцу принимала все волнения при подготовке к рекордным перелетам и к парадам, в которых участвовала Марина, и, случалось, горячо объясняла на кухне соседкам разницу между строем самолетов «клин» и «пеленг».
— Устала? — Анна Спиридоновна протянула Марине чашку душистого чая.
— Да, очень. Сегодня были занятия с двумя потоками. И к перелету готовиться надо. [8]
— А как же с отпуском? Лето проходит.
— Если не успею, поедете сами, а я приеду позже.
— Танюшка так мечтает, чтобы вместе.
_ Да и мне хочется. Но начальство приказывает, а я ведь почти военный человек. Писем не было? — Она ждала новостей от Полины.
— Нет, только звонила Валя Гризодубова. Сказала, что позвонит еще...
С Валей Гризодубовой Марина была знакома уже года два. Встречались они нечасто, занятые службой, семьей, детьми. Но все же выдавались вечера, когда Марина забегала в академическое общежитие, где Валя жила с семьей, и тогда в комнате звучали музыка, смех. Они садились за рояль и играли в четыре руки вещи, которые, как оказалось, любили все. Валя была немного старше Марины и, как она говорила (и что было правдой), летала с детства. С тех пор как она начала себя помнить, все разговоры, заботы семьи были вокруг самолетов. Отец ее, авиаконструктор и летчик, сам проектировал, строил летательные аппараты и летал на них. Мать помогала ему. И было бы удивительно, если бы Валя осталась в стороне от увлечения авиацией. Характер ее — уверенный и решительный — тоже соответствовал выбранной профессии. Она стала летчиком-профессионалом.
У Марины все было намного сложнее. Стечение обстоятельств или ее характер, с детства самостоятельный и в то же время увлекающийся, в какой-то момент вдруг круто поворачивали ее жизнь совершенно неожиданно, как казалось окружающим. Так случилось после окончания восьмого класса, когда Марине надо было принять решение — продолжать заниматься музыкой или нет. Ей прочили музыкальную карьеру — хороший слух, богатая музыкальная память, голос — все, казалось, говорило: да, да, только музыка. Она занималась музыкой с детства и [9] испытывала к ней глубокую любовь. Но выбор ее оказался иным.
Марина уже в школьные годы серьезно и ответственно относилась к жизни. Она понимала, как трудно рано овдовевшей матери растить двоих детей на небольшое жалованье школьной учительницы. Анна Спиридоновна работала то в детском доме, то в детской колонии. Марина видела вокруг себя новую жизнь, трудовую, нелегкую, знала цену ломтику хлеба и тарелке супа, разделенных с братом. Годы, проведенные среди сверстников, часто детей беспризорных, научили ее участию и доброте. Все эти обстоятельства не могли не сыграть свою роль в выборе жизненного пути. Видимо, сказалась и идейная зрелость Марины-подростка, в которую уже тогда, говоря ее словами, «запала искра коммунизма». Она с увлечением делала доклады на исторические и политические темы, активно участвовала в общественной жизни школы.
После семилетки она поступила в восьмой класс школы с химическим уклоном (или, как тогда говорили, на химические спецкурсы). Это давало возможность сразу после окончания школы устроиться на работу.
Одновременно Марина продолжала заниматься в музыкальном техникуме. Учебный день начинался рано утром, а заканчивался поздно вечером.
Слишком большое напряжение сказалось на неокрепшем организме. Она тяжело заболела. Врач категорически потребовал уменьшить учебную нагрузку девочки. «Либо химия, либо музыка», — заявил он.
В то время Марина считала себя уже достаточно взрослой, чтобы самостоятельно выбирать дорогу в жизни. Родные предоставили ей возможность принять решение. Марина оставила музыкальный техникум.
Но вот школа окончена. Марина, по-прежнему не колеблясь, совершает следующий самостоятельный шаг — идет работать. Позже она вспоминала: «О вузе и разговора не было. Если уж учиться дальше, то скорее брату надо [10] было дать возможность подготовиться в вуз; ведь чтобы я могла спокойно окончить школу, он последние годы работал, забросив учебу».
В 1929 году она поступила на Бутырский анилиновокрасочный завод.
Ей было около шестнадцати лет, но тоненькая, с серыми лучистыми глазами на похудевшем после болезни лице она казалась совсем девочкой. Завод круто изменил ее жизнь. Марина почувствовала себя взрослой среди взрослых, почувствовала, каким нужным делом она занята. Страна строит социализм. И она в рядах строителей новой жизни.
У нее появилась масса новых увлечений, и среди них вдруг все заслонил собой театр. Клубная сцена никогда не пустовала. Сюда прибегали после смены. Кто-то рисовал декорации, кто-то шил костюмы, кто-то в уголке учил роль.
Марина возвращалась домой радостной и счастливой и, расхаживая по комнате, декламировала:
На землю выходилаЕй, как самой младшей, досталась роль маленькой русалочки в «Русалке» Пушкина.
Так прошли осень и зима. Легкая влюбленность, царившая среди девушек и ребят, обходила Марину стороной. Подруги относились к ней чуть покровительственно и часто поверяли ей свои сердечные тайны.
Но однажды, когда они веселой гурьбой выходили с завода, кто-то окликнул ее:
— Маринка!
Она оглянулась и увидела Сергея — инженера из соседней лаборатории. Они часто встречались на собраниях и репетициях, и Марина хорошо знала его.
— Может быть, пойдем погуляем? — смущенно предложил он. — Смотри, какой сегодня хороший вечер...
Марина в нерешительности остановилась. Она не могла [11] скрыть от себя, что ей нравится этот скромный парень, но вдруг пойти с ним вдвоем, без подружек... Что завтра будут говорить?! А вечер был действительно замечательный, по-настоящему весенний: ясный, теплый, из парка растекался медовый запах цветущих деревьев, и Марина невольно согласилась.
Домой она возвратилась притихшая, смущенно пряча от любопытных взглядов соседок букетик фиалок.
В семнадцать лет она вышла замуж. А через год родилась дочь. И веселый круг друзей, работа, театр остались где-то позади. Она полностью отдалась заботам о маленьком родном человеке.
Марина очень изменилась. Сгладились порывистость и угловатость подростка, и глаза стали другими — глубокими и мудрыми — глазами матери.
Но Танюшка росла, стала привычной частью ее самой, уже не требовала столько внимания, и Марина вдруг затосковала по работе, по друзьям. Она снова стала заниматься музыкой. Ее тетка — оперная певица — настаивала:
— Учиться, учиться. Голос бесспорно хорош, свежий, глубокий. Я буду давать тебе уроки сама. А потом — в консерваторию...
И вот три раза в неделю Марина ходит к ней домой на урок. Тетя строга, нетерпелива. Требует точного соблюдения всех оттенков и раздражается, когда Марина «сбивает» дыхание.
Музыка вызывала в ней глубокие чувства, сплеталась с какими-то туманными мечтами, но все-таки — Марина это чувствовала — не могла заполнить ее мир. Вокруг кипела жизнь — бурная, быстрая; росла, крепла Советская страна, а она — так ей казалось — стоит на берегу этой бурной жизни-реки и смотрит, как та стремительным потоком несется мимо нее.
В это время в жизни Марины произошло событие, на первый взгляд незначительное, но это был поворот, начало нового пути. [12]
Однажды кто-то из знакомых сказал Марине, что нужен чертежник в один из отделов Военно-воздушной академии. Быть причастной к авиации... Миллионы юношей и девушек мечтали тогда связать с ней свою судьбу — стремились учиться в аэроклубах Осоавиахима, работать в системе Гражданского Воздушного Флота... Марина не раздумывая, с радостью согласилась на предложение. Чертила она хорошо и была знакома с техническими чертежами еще в школе.
Марина принялась за работу с какой-то душевной радостью, с веселым нетерпением, увлеченностью. Приборы, окружавшие ее, казались ей новыми друзьями, ей необходимо было узнать их, понять. Правда, на первых порах названия приборов — непонятные и таинственные — немного пугали своей загадочностью. Тахометр... Секстант... Ветрочет... Она не сразу отличала один прибор от другого. Постепенно стала присматриваться к ним и скоро поняла, что к чему. Разговоры о перелетах, об испытаниях новых типов самолетов, о новых способах самолетовождения были для нее словно страницы из увлекательной книги. Она присутствовала на всех лекциях по навигации, и память ее, изголодавшаяся по знаниям, словно губка впитывала все, о чем рассказывали ее первые учителя в области аэронавигации Александр Васильевич Беляков, Николай Константинович Кривоносое, Иван Тимофеевич Спирин.
Может быть, другой человек на месте Марины остался бы равнодушным к тому главному, для чего существовали карты, приборы, чертежи, которыми она занималась. Но душа Марины была уже настроена на этот «романтический» ключ, и достаточно было прикоснуться к летному делу, чтобы в ней вспыхнула любовь к нему — глубокая, всепокоряющая. Оно стало для нее смыслом всей жизни.
Занимаясь чертежами штурманских приборов, приготавливая их к практическим занятиям со слушателями, она узнавала их суть, их значение и незаметно тренировалась в расчетах, как всякий начинающий штурман. [13]
Через год она сдала экстерном экзамен на звание штурмана и была зачислена на должность инструктора-летнаба аэронавигационной лаборатории, а затем стала преподавателем штурманского дела в академии. Самостоятельно вела занятия по практике самолетовождения, во время летной и штурманской подготовки в военных лагерях летала наравне со всеми остальными преподавателями, обучая и тренируя слушателей академии в аэронавигации. Поступив в 1934 году в школу пилотов Центрального аэроклуба в Тушино, она научилась самостоятельно управлять самолетом.
Это была жизнь, о которой она мечтала, — увлекательная, интересная, каждый день ставящая перед ней новые задачи, решение которых давало ей удовлетворение, жизнь, заполненная без остатка. Теперь к роялю она садилась редко, уступая лишь просьбам маленькой дочки.
Танюшка с бабушкой уехали на юг, к морю. Марина тоже собиралась к ним. Ей так хотелось побыть с дочкой, поваляться на песке, ни о чем не думая, не тревожась. Но отпуск все откладывался — после летних лагерей нужно было закончить отчет о проделанных полетах.
Однажды вечером, укладывая в чемодан свои немудреные наряды, Марина тихонько напевала. Вопрос об отпуске был наконец решен, на днях она уезжает на юг. Ей уже представлялся синий простор, соленый запах моря.
— Марина, тебя к телефону, — раздался голос соседки.
— Ну, Марина, — услышала она радостный голос Вали, — есть новости, и какие! Кричи ура и бис!
— Какие новости? Я собралась уезжать завтра. И по какому поводу ура?
— А на рекордик не хочешь слетать?
Марина тихонько ойкнула.
— Наконец-то, Валечка! Но почему же ты так долго не звонила? [14]
— Это дело непростое. Расскажу после. Но теперь уже все позади. Разрешение получено. Летим «бить» рекорд дальности полета по прямой на легкомоторном самолете конструкции Яковлева.
— Я хоть сейчас готова. Но все же когда и куда лететь? — спросила Марина.
— Летим в воскресенье на Казалинск. Я эту трассу знаю, летала здесь не раз.
— Сумасшествие... Совсем мало времени! Надо же обдумать маршрут со штурманской точки зрения...
— Ну вот... — вздохнула Валя. — Я думала, будет греметь ура, а ты сразу — проблемы. Освободись на несколько дней от работы, надо потренироваться.
На следующий день, едва начало светать, Марина быстро собралась и поехала на аэродром в Тушино, где готовилась машина к перелету.
У входа она остановилась в изумлении. Навстречу ей торопилась Валя, нарядная, яркая, в модной шляпке. Пестрое платье из набивной ткани разметалось из-под распахнутого широкого пальто. Ноги, обутые в «лодочки», едва касались земли.
Марина в своей синей гимнастерке с голубыми петлицами, надвинутом на брови беретике вдруг показалась себе будничной и скучной.
— Ты куда собралась? — спросила она, когда Валя подбежала.
— На аэродром, на аэродром, — посмеивалась Валя, встряхивая длинными кудрями. — Куда же еще. Посмотрим самолет.
Они подошли к самолету.
— Ну вот и наш самолет! — Валя похлопала по крылу рукой. — Все готово?
— Так точно, товарищ пилот! — ответил техник. — Самолет к полету готов.
— Ну, тогда можно и слетать. Разрешение на полет получено. [15]
Валя стряхнула с ног туфли и, бросив шляпку в руки Марины, стала надевать парашют.
— Ты так босиком и полетишь? — удивленно спросила Марина.
— Конечно. А как же еще? Я ведь не собиралась сегодня летать, да не могу удержаться. Ничего, не замерзну, — приговаривала Валя, залезая в самолет, — высоко подниматься не буду.
Мотор зафыркал сначала неуверенно, потом все громче, с блестящего круга пропеллера брызнули светлые капли ночной росы, самолет легко разбежался по мокрой траве и взмыл в воздух. Марина, запрокинув голову, следила за полетом Вали. Она и восхищалась и изумлялась. Впервые она видела, как взлетала Валя — уверенно, легко, так, как будто бы она знала эту машину давным-давно и налетала на ней много часов.
— Молодец... — шептала Марина, прищурившись и всматриваясь в блестящую точку, кружившуюся в небе.
После нескольких кругов над аэродромом Валя посадила самолет, и механик, стоявший рядом с Мариной, прищелкнул языком.
— Ну как? — крикнула Валя, заруливая и выключая мотор. — Где же бис и ура?
Она вылезла из кабины, и ноги ее в шелковых чулках заскользили по крылу.
— Очень даже ничего, очень даже. — Марина радостно смеялась, подавая Вале туфли. — Можно даже кричать «браво!».
— Вот так-то! — Валя пригладила растрепавшиеся волосы и надела шляпку. — Готовь карты. Завтра мы с тобой вдвоем полетаем, проверишь свое хозяйство, а в воскресенье, если будет погода, летим.
Ночь накануне вылета Марина провела у Вали. Допоздна клеили карты.
Марине казалось, что она едва заснула, как Валя уже тормошила ее. [16]
— Подъем, подъем! — приговаривала она, надевая комбинезон.
— Ты ничего больше не берешь с собой?
— Нет, а зачем? Прилетим, отметимся и обратно. Не люблю лишних вещей. Да и так самолет тяжел — горючего полные баки.
Рассвет только брезжил, когда они подъехали к аэродрому. Самолет стоял, матово поблескивая под лучами прожектора влажными от росы крыльями с красными звездами. Вокруг суетились механики, стаскивали чехлы с мотора, проверяли количество масла, бензина. Горючим заправились с вечера, но проверяли, нет ли где утечки. Спортивные комиссары устанавливали на самолете контрольные приборы. День обещал быть ясным. Но сейчас край аэродрома едва просматривался, и молодой конструктор Яковлев нервно шагал около своего самолета. Его беспокоило то, что самолет впервые поднимался с такой нагрузкой и, конечно, будет иметь большой разбег.
А Гризодубова, казалось, не испытывала никакого волнения. Чтобы понять машину, почувствовать, на что она способна, какой у нее «характер», ей нужно было всего несколько полетов. И теперь она была уверена и в благополучном взлете, и в том, что весь полет пройдет хорошо.
Затягивая пояс на меховом комбинезоне, она тихонько мурлыкала про себя какую-то мелодию, искоса поглядывая на конструктора.
Раскова уже разложила в тесной кабине планшет с картой, штурманское снаряжение. Нетерпеливое ожидание заставляло ее часто высовываться из кабины, в который раз проверять приборы, установленные спортивными комиссарами.
Наконец все было готово. Валя повела самолет на взлет, туда, где над горизонтом чуть поблескивала розовая полоска зари.
Марина почти не заметила, как самолет оторвался от земли. Она увидела, как Валя широко улыбается, — самолет [17] оторвался далеко от конца аэродрома, тревога конструктора была напрасной. Внизу замелькали огни улиц, блеснула светлая лента Москвы-реки. Самолет поднимался все выше и выше, и вот уже россыпь огней уплыла куда-то в глубину, показался предрассветный туманный горизонт...
Это было время невиданных планов и свершений, время, когда самолеты носили имена, когда о дальних перелетах Михаила Громова, Валерия Чкалова говорил весь мир и все мысли и чувства рвались ввысь. «Все выше и выше...» — гремела песня, и она звала не только в небо, она вела вперед, к прекрасной жизни, в которой есть место для мечты и для дела.
Рекорды... рекорды... Забойщик Стаханов установил мировой рекорд по добыче угля. Ткачихи из далекого маленького городка Вичуги взялись обслуживать 144, а потом и 216 станков!.. «Девушки, на Дальний Восток!» — пронесся по стране клич Хетагуровой, и тысячи комсомолок отправились в неизвестные края строить и жить...
В тот день они установили новый мировой рекорд дальности полета по прямой для женщин. Сделан еще один шаг в истории авиации.
...В Москве стояла зима. После перелета, после короткого отдыха с Танюшкой и матерью на море Марина снова окунулась в привычный ей мир академических занятий, контрольных работ, проигрышей полетов, тренажей. По утрам в своем неизменном кожаном пальто бежала она, поскрипывая сапожками по свежему снегу, в академию. Заработная плата ее оставалась скромной, и кожаное пальто было единственной роскошью, «де люкс», как говорила Марина.
К известности, которая вдруг пришла к ней, Марина отнеслась спокойно. Конечно, было лестно слышать в академических коридорах легкий шепот среди слушателей, когда она проходила мимо: «Раскова...» Но это вызывало [18] в ней скорее смущение, чем радость. К счастью, на официальных собраниях и приемах рядом всегда была Валя Гризодубова, и первые жаркие лучи славы падали на нее. Кроме того, Марина помнила слова, сказанные ей как-то тетей Таней, еще тогда, когда Марина брала у нее уроки пения:
— Слава, моя милая, — это вершина горы. Кто слишком быстро взбирается на высоту, у того может закружиться голова. Чтобы подняться к вершинам славы, надо долго трудиться, упорно идти к ней. Тогда не страшно головокружение. Голова останется ясной, будешь видеть все вокруг и себя со стороны. Самый строгий судья — это ты сама. Но и судьей тоже надо стать.
...Уже кончался февраль 1938 года, когда к Марине неожиданно нагрянула Полина. Пунцовые, круглые, как яблоки, щеки горели от мороза, вся она была увешана ворохом пакетов и свертков.
— Ну, ну, показывай свою хату, — с любопытством разглядывая комнату Марины, приговаривала Полина, потирая замерзшие руки. Потом присела к столу и положила рядом с собой сложенный вчетверо листок бумаги. — А теперь рассказывай, что ты думаешь о маршруте, который нам утвердили?
Марина вытащила из письменного стола полетные карты и разложила их по всей длине.
— Я этот маршрут уже во сне вижу. На занятиях в академии «проиграла» не менее сотни раз все варианты. И пришла к решению, что надо лететь по прямой, без выхода на водные пространства. Если идти от воды к воде, времени много, следовательно, и горючего надо брать больше, а куда?
— Вот и я так думаю, — решительно сказала Полина. — Лучше лететь прямо на Киев и дальше. Я написала, что надо взять с собой. Завтра пойдем в Управление ВВС, окончательно согласуем маршрут и отдадим заявку на приборы и снаряжение.
Она прочла, чуть запинаясь, список необходимых вещей. [19]
Здесь было все, в том числе одежда и продукты питания. Чувствовалась хозяйственная, чисто крестьянская сметка Полины, ее предусмотрительность.
— Ну, Полина, — улыбаясь, заметила Марина, — нам еще и самолет придется выпрашивать, чтобы дотащить все это.
— А як же ты думала, — серьезно ответила Полина.
Марина, слушая свою новую подругу, ее певучий украинский говор, удивлялась и восхищалась этой крестьянской девушкой, ставшей военным летчиком в годы Советской власти.
Полина родилась в селе Новоспасовка Бердянского района Запорожской области в бедной семье. Грамоту едва знала и батрачила по соседним селам: жала, ходила на молотьбу, на «буряки», как говорила сама Полина. Когда в селе был организован колхоз имени Котовского, правление послало девушку на шестимесячные курсы птицеводов.
Учение давалось ей трудно. Она никак не успевала делать запись за преподавателем, непонятные слова вдруг заставляли ее останавливаться, она старалась уловить их значение, понять и пропускала следующие фразы. Вечерами она подолгу переписывала конспекты, терзая вопросами девушек, живших с нею в одной комнате.
Но кончила курсы с похвальной грамотой и, когда приехала в деревню, сдержанно-радостно положила ее на стол председателю. Она никогда не расставалась с этой первой своей наградой.
Через два года Полина уже заведовала птицефермой, и, казалось, так и шла бы ее жизнь в родном селе в обычных деревенских заботах. Но, наверное, у судьбы были свои виды на эту девушку. Однажды у села приземлились два небольших самолета. Полина, с раннего утра пропадавшая на ферме, замерла, увидев такое чудо.
И перевернулась вся жизнь Полины. Другая дорога вдруг поманила ее, лишила сна. Она выискивала в газетах все, что касалось авиации, выспрашивала у людей. Наконец [20] узнала, что недалеко от Севастополя есть авиационная школа. Только вряд ли, сказали ей, примут ее — школа военная.
Но она подумала: «Ничего, примут, сейчас другое время...»
И уехала Полина из села, упросив председателя и сельсовет отпустить ее, захватив с собой все свои почетные грамоты.
В летной школе грамоты не помогли.
— Не могу, — сказал начальник школы, — тут готовят военных летчиков. Нет тут, понимаешь, женщин.
— Ну так что же, что военных, — твердила Полина. — Я и хочу быть военным летчиком.
Но начальник был неумолим:
— Куда тебе на самолет? Образование какое? — И уже шутливо добавил: — Да и щеки у тебя какие — не щеки, а пампушки.
Но в село Полина не возвратилась. Устроилась работать в летную столовую и, когда была свободна, часами сидела на краю летного поля, завороженно наблюдая за взлетами и посадками самолетов. Потом однажды, никому не сказав ничего, написала письмо наркому Ворошилову. Рассказала в нем, как умела, про то, как батрачила, как училась, как работала в колхозе. Поведала и о том, что очень хочет летать, — пусть бы только ее приняли, а уж она будет стараться...
Отправила письмо и стала ждать.
И ответ пришел. И стала Полина курсантом авиационной школы, и ходила по земле, словно летала, и первую в своей жизни фотографию, в военной форме, послала на село.
Она окончила военное училище. Теперь уже командир звена. В прошлом, 1937 году, в мае, установила три мировых рекорда в полетах на высоту.
О ней писали газеты, она стала известной, но ничуть не изменилось ее отношение ни к друзьям, ни к работе, ни [21] к односельчанам — им она писала часто, обстоятельно рассказывая о своей работе...
Окончательный вариант маршрута был утвержден начальником ВВС. Он отдал распоряжение обеспечить перелет всем необходимым. Было принято решение поставить на самолет радиостанцию. Маршрут длинный, и радиосвязь будет необходима.
— А ты умеешь на такой станции работать? — озабоченно спросила Полина.
— Нет, — призналась Марина. — Но думаю, что научусь.
— Ты, серденько, дуже постарайся. Раз нужно, то нужно.
— Хорошо, я засяду сразу же. У нас в академии хорошие преподаватели, научат.
Осипенко уехала. Договорились с Расковой встретиться в Севастополе.
Перед Мариной стояла серьезная задача — освоить радиосвязь. Нужно было усвоить правила и технику приема и передачи по радио, изучить радиостанцию, уметь находить и устранять простые неисправности в ней. Поскольку она работала с навигационными приборами, понять принцип работы радиостанции не составляло большого труда. Овладеть же навыками приема и передачи оказалось делом более сложным. Но Марина была настойчива. Помогли ей прекрасная музыкальная память и слух. Марина каждому звуку придумывала свое музыкальное звучание, музыкальную фразу, и дело пошло проще и быстрее. Через два месяца она уже свободно принимала и передавала довольно сложные радиограммы.
Наступил март. Приехала из Архангельска Вера Ломако — второй пилот. Она осматривала место посадки — Холмовское озеро. Вера тоже военный летчик, старший лейтенант. В предстоящем полете в ее обязанности входил контроль за расходом горючего, масла, и, конечно, она должна быть готова в случае необходимости управлять самолетом. [22]
Проводив ее, Марина тоже стала готовиться к отъезду в Севастополь. Наступил день отъезда. Вещи — радиостанция, приборы — были уже уложены и лежали в прихожей. Марина опять оставляла дочку. Надолго ли? Она сама не смогла бы ответить. Как сложится подготовка? Какая будет погода? Хорошо, что бабушка все свое время отдавала внучке. И девочка росла вдумчивой и прилежной.
Марина прошла по комнате, приоткрыла старый отцовский рояль. Таня тихонько прижалась к ней.
— Ты ведь скоро вернешься?
— Да, маленькая. Как все закончим, так и вернусь. Дочка, словно котенок, ласково терлась головой о плечо Марины.
— Спой, мама, немножко. Ладно?
Марина села к роялю, а Таня, положив голову на ладошки, серьезно и задумчиво смотрела на нее. Тихо и ласково поплыли звуки колыбельной.
Спя, дитя мое, усни, спи, усни,С утра, если позволяла погода, они отправлялись на морской аэродром, и Вера тренировалась в посадке и взлете на «летающей лодке» — гидросамолете МП-1. Марина ждала ее на берегу. Все расчеты она давно приготовила, и вечерами в гостиничном номере они «гуляли» по картам, где был проложен маршрут. Купаться в море было еще холодно, и время тянулось томительно медленно. С нетерпением ждали Полину, с ее приездом должны были начаться тренировочные маршрутные полеты.
Однажды Марина и Вера медленно шли вдоль набережной. Неожиданно Марина увидела странную фигуру в тяжелой меховой одежде, в шлеме.
— Смотри, Вера, чудак какой-то. Солнце жарит вовсю, а он в мехах, словно на север собрался. [23]
Вера пригляделась.
— Да ведь это Полина! — залилась она смехом. — Честное слово!
Действительно, навстречу им, медленно шаркая меховыми унтами, шла Полина. Перегнувшись набок, она несла туго набитую парашютную сумку.
Девушки бросились навстречу ей.
Теперь по утрам, едва показывалось над водой солнце, с первым катером они отправлялись на гидроаэродром. Если был хороший ветер, начинали тренировки: катер буксировал самолет в открытое море, и они взлетали с полной нагрузкой, придирчиво вслушиваясь в работу моторов.
Они чувствовали, что уже готовы к выполнению задания. Но разрешения на перелет все не получали. Мешала погода: стоял июнь, месяц гроз и ливней. То там, то здесь вклинивались по маршруту фронты с облаками и дождями, то северные озера, где планировалась посадка, застилали туманы. А командование считало, что хорошая погода необходима хотя бы на двух третях всего маршрута.
Однажды рано утром, когда бушевавшая ночью гроза ушла за перевал на восток, Марина, выглянув в окно и увидев притихшее и безмятежное море, сказала Полине:
— Надо что-то делать... Мы не можем сидеть в гостинице курортниками. Командир ты, Поля, принимай решение...
Полина, надев старательно выглаженную гимнастерку, решительно затянула ремень.
— Пойду звонить.
— Куда? — спросила Марина.
— Ворошилову. Да, — все более утверждаясь в своем решении, твердо сказала Полина. — Позвоню и обо всем доложу. Ждать до осени, когда будет погода, мы не можем. Так ведь?
Марина кивнула головой.
К полудню Полина возвратилась. Всегда сдержанная, она, казалось, светилась от радости и возбуждения. [24]
— Я говорила с товарищем Ворошиловым по прямому проводу, — радостно улыбаясь, говорила Полина. — Он обещал узнать, в чем дело, и помочь.
— Ну, Полина! Ну, молодец! — обнимая ее и тормоша, приговаривала Марина. — Теперь недолго нам здесь загорать.
Через несколько дней пришла телеграмма. Полина осторожно и неуверенно раскрыла ее. «Вылет разрешаю, — негромко читала она, — еще раз тщательнее проверьте материальную часть. Желаю полного успеха. Ворошилов».
Наконец наступил день вылета. Когда катер с летчицами подошел к гидроаэродрому, самолет уже спускали на воду. Не было никакого желания снова влезать в меховую одежду, но на той высоте, где будет проходить полет, нежарко — около нуля градусов, а может быть, и ниже. И поэтому, вздыхая, девушки натянули на себя меховые комбинезоны и парашюты.
Полина отдала рапорт о готовности к вылету командующему флотом. Он пожелал экипажу успешного полета и благополучной посадки. Полина, Марина и Вера заняли свои места в самолете. Марина поймала брошенный с катера буксировочный конец, и самолет медленно пошел за катером из бухты в открытое море. Марина высунулась по пояс над кабиной, в руках у нее бился на ветру красный флажок для команд катеру и Полине на взлете.
На месте старта уже в открытом море, в нескольких милях от берега, Полина запустила моторы. Марина сбросила буксировочный конец, и катер помчался прочь от самолета — при взлете его могло захлестнуть волной. Прямая взлета шла в направлении входа в бухту. Берег, бухта и розовая полоска зари стремительно летели навстречу. И море вдруг ушло вниз, поток теплого воздуха слизал струйки морской воды, Марина протерла очки и облегченно вздохнула: наконец-то! Она оглянулась на Полину и крикнула ей:
— Первый курс на Киев! Триста сорок пять!
Полина плавно развернула самолет. С набором высоты [25] они легли на первый отрезок маршрута. Прощай, Севастополь!
Прошло более трех часов. Плывущие внизу облака становились все гуще. Облачность подбиралась к ним. Слева появилась огромная «наковальня» — гора облаков, признак надвигающегося грозового фронта. Высота таких «наковален» порой доходит до 10 тысяч метров, и на своем самолете они не смогут перебраться через нее. Марина передала Полине записку:
— «Возьми курс правее на пять-шесть градусов. Обойдем «башню». Потом я исправлю курс».
Марина включила радиостанцию и попыталась связаться с Киевом — по расчету времени город скоро должен быть у них по курсу. Но в наушниках слышался громкий треск разрядов, обрывки наплывающих и исчезающих слов. Облака скользили уже рядом, временами обволакивали кабину, и тогда Марина не видела даже компаса. Она все чаще высовывалась наружу, стараясь не пропустить Киев. Радиомаяк звучал все громче, указывая на приближение к городу.
Полина снизила самолет, и внизу через разрыв облачности мелькнула река: Днепр!
Марина замахала рукой Полине:
— Смотри! Днепр! Сейчас выйдем на Киев!
Киев остался позади. Снова набрали высоту. Облака остались внизу, и по ним бежала тень маленького самолета. Земли не видно. Попутный ветер прибавил им скорости, и Марина рассчитала, что прилетят они на контрольный пункт в Новгород, где находился спортивный комиссар, гораздо раньше намеченного времени.
По расчетам Марины выходило, что они уже подлетают к Ильмень-озеру, да и радиомаяки показывали близость города. Она передала Полине записку: «Подлетаем к Ильмень-озеру! Скоро будем снижаться!»
Полина недоверчиво глянула через край кабины вниз. Они летели в облаках больше часа, и за это время их могло [26] снести ветром в сторону. Но Марина уверена в своих расчетах и через несколько минут дала команду на снижение.
Они вынырнули из облачности на высоте около 700 метров. Внизу плескалось озеро, сумрачно-серое под тяжелым облачным покрывалом. Впереди, словно вырастая из воды, белел город. Стены кремля белой полосой окаймляли берег озера.
Полина снизилась почти до самой воды и пронеслась над кремлем. Потом снова набрала высоту...
Рассчитав курс на последний отрезок пути — до Архангельска, Марина оглянулась и увидела, как Вера Ломако ползком пробирается в хвост самолета к бензобакам. За время полета Вера в который уже раз проделывает этот путь. Что-то она чересчур бледна и веки красные... Марина знаками спрашивает, что с ней? Оказывается, у Веры сильно болит голова: наверное, надышалась паров бензина. Полина велела ей надеть кислородную маску.
Вот и пройден почти весь путь. Скоро Архангельск. Летчицы очень устали. Сказывалось кислородное голодание — летели почти все время на высоте 5 тысяч метров. Особенно тяжело Полине, ведь она почти десять часов не выпускала штурвал из рук.
Наконец Марина махнула рукой:
— На снижение!
Они вышли на высоту около тысячи метров и полетели вдоль железной дороги к Холмовскому озеру, недалеко от Архангельска, где должны произвести посадку.
Машина коснулась воды почти незаметно и понеслась по неподвижной глади озера. Вдруг наступила тишина — Полина выключила мотор. Замер самолет, прекратив свой бег, и плавно закачался на легких пологих волнах.
На следующий день они были в Архангельске. Торжественная встреча, приветствия, флаги и транспаранты с надписями «Привет отважным советским летчицам Осипенко, Ломако и Расковой!» смутили летчиц.
В гостинице их ожидал еще один сюрприз: на столе [27] кипа газет, на первых страницах — сообщения об успешном завершении их полета и телеграмма Сталина. Они с волнением прочитали:
«Архангельск.
Старшим лейтенантам тт. Осипенко, Ломако и лейтенанту т. Расковой.
Горячо поздравляем славных летчиц тт. Полину Осипенко, Веру Ломако и Марину Раскову с успешным выполнением беспосадочного перелета на гидросамолете по маршруту Севастополь — Архангельск.
Гордимся мужеством, выдержкой и высоким мастерством советских женщин-летчиц, вписавших своим блестящим перелетом еще один рекорд в историю советской авиации». [28]