Снова в поход

«Щ-303» требовала большого ремонта. Предстояло исправить форштевень, очистить винты от обрывков сигнальных сетей, заделать пробоины от осколков и пуль, отремонтировать торпедные аппараты и волнорезы. Лодку поставили в док.

Ивана Васильевича вызвал командир бригады капитан 1-го ранга А. М. Стеценко. Сразу заговорил о ремонте:

— Командующий флотом приказал увеличить число подводных лодок в море. Поэтому мне надо знать, сколько вам потребуется времени на ремонт?

— По подсчетам специалистов суток сорок, — ответил Иван Васильевич и подал ремонтную ведомость. Комбриг прочитал ее пункт за пунктом и сказал:

— Больше двадцати пяти суток никак нельзя. «Щ-303» должна выйти в числе первых лодок третьего эшелона...

Срок для ремонта «щуки» установили предельно жесткий. Было понятно стремление командования иметь больше лодок в море, активнее бить врага, но успешно воевать можно только на добротно отремонтированном корабле, где четко работают механизмы, выверен [82] каждый прибор. Чтобы добиться такого состояния техники, предстояло, казалось, невозможное сделать возможным.

Травкин встретился с начальником завода инженер-капитаном 2-го ранга Б. М. Волосатовым, рассказал о требованиях командования произвести ремонт меньше, чем за месяц.

— Трудно, — сказал Волосатов, — но сделаем. Давайте конкретно по срокам и объектам.

В том, что он встретит полное понимание экипажа, Иван Васильевич ни минуты не сомневался. На партийном собрании он рассказал о сокращении срока ремонта. Это известие встретили с воодушевлением. В решении собрания записали: «Привести корабль в полную боевую готовность досрочно. При артиллерийских обстрелах работу не прекращать!»

Такое же решение приняли на своем собрании комсомольцы.

Нелегко сочетать скорость и качество работы. Это удается лишь тем, кто отлично знает технику, помнит прежде всего не о личных нуждах, а об общем деле. Такие люди и были в экипаже. Ремонт они завершили досрочно...

Пока корабли третьего эшелона готовились к новым боям, врага атаковывали лодки второго эшелона балтийских подводников. Первая из них — минный заградитель «Л-3» под командованием П. Д. Грищенко — 17 августа на подходе к шведским шхерам обнаружила крупный вражеский конвой. 12 транспортов шли в охранении миноносцев и катеров противолодочной обороны. Командир «Л-3» нанес удар с близкой дистанции. Корабли врага яростно бомбили нашу лодку. Всплыть под перископ удалось только ночью. Грищенко увидел на фоне черных моря и неба пылающий танкер, пораженный его торпедой. Горящее топливо разливалось по поверхности моря. Когда танкер взорвался, «Л-3» перешла в другой район. [83]

Лодки серии «Л» строились как минные заградители, и «Л-3» предстояло поставить мины. Для этого была избрана Померанская бухта, находящаяся на меридиане Берлина. Здесь враг чувствовал себя в полной безопасности: ярко полыхали береговые огни, без затемнения ходили корабли и суда. На самых оживленных транспортных путях поставили мины. Позже стало известно, что на них подорвались и погибли два транспорта и шхуна.

Поставив мины, «Л-3» смогла более активно действовать как торпедная лодка. Удалось повредить миноносец, затем четырехторпедным залпом ударить по двум судам.

Грищенко в условиях большой отдаленности от своих баз и близости противника соблюдал радиомолчание. Сроки возвращения корабля истекли, кое-кто заговорил о его гибели. Командующий флотом приказал в случае получения известий от «Л-3» докладывать ему в любое время. Однажды ночью ему позвонил командир бригады подводных лодок А. М. Стеценко:

— Живы! Все в порядке! Запрашивают перед входом в Финский залив. Семь побед! Слышите? Семь...

В этот далекий и опасный поход на «Л-3» ходил писатель-маринист Александр Зонин — автор довольно известных произведений: «Жизнь адмирала Нахимова», «Капитан «Дианы», «Морское братство» и других. Наверно, в блестящих победах экипажа был и его вклад — в прошлом политработника, который часто рассказывал морякам об истории нашей Родины, славных традициях ее флота...

Успешно действовал и корабль второго эшелона «Щ-309». Вот что рассказывал сам командир счастливой «щуки» И. С. Кабо об атаке, проведенной им 25 августа:

— В перископе у меня сначала маячил самолет, а уж потом появились последовательно тральщик, транспорт и эсминец. Строй кильватера — это ясно. Но никак не определю [84] скорость основной цели — транспорта. А тут еще кто-то шепчет: «Ох, задаст нам задачку после атаки этот эсминец». Не от испуга шепчет, а будто ждет удовольствия. Думаю: значит, все спокойны, и надо поддержать общее настроение, царившее в центральном посту...

Хотя и говорят, что за двумя зайцами погонишься — ни одного не поймаешь, я решил стрелять разом и по транспорту, и по эсминцу. Во-первых, уж если топить, так топить, а во-вторых, от преследователя избавимся. Дал залп... Погрузились, но и за шумом воды в балластных цистернах отчетливо донеслись взрывы обеих торпед.

Через несколько дней «Ш-309» торпедировала транспорт. Но потом морякам не повезло. Они промахнулись и сами попали под жестокую бомбежку, ушли с трудом. 37 раз Кабо пересекал линии минных заграждений...

Успех выпал и на долю «Щ-310», которой командовал капитан 3-го ранга Д. К. Ярошевич (в послевоенные годы начальник штаба Тихоокеанского флота). Штурманом на ней был Г. М. Егоров, ныне член Президиума Верховного Совета СССР, председатель ЦК ДОСААФ. Лодка потопила вражеский транспорт сухогруз «Франц-Рудольф». Вот что написал об этом бое сам Георгий Михайлович: «Мы сблизились с транспортом на 3 кабельтова. Это пятьсот с лишним метров. И вот новый залп из двух торпед.

Раздался сильнейший взрыв. Мощный толчок сбил с ног тех, кто не успел за что-нибудь ухватиться. Наша торпеда взорвалась в районе ходового мостика транспорта... Увидел картину, которая не могла не порадовать глаз: полыхая огромным факелом, судно погружалось в пучину...»

Герой Советского Союза Адмирал флота Г. М. Егоров в послевоенные годы командовал флотом, был начальником Главного штаба Военно-Морского Флота. Однажды он сказал о И. В. Травкине: [85]

— Мы все росли на его примере. И как моряки, и как подводники...

Успешно действовали и другие корабли второго эшелона, хотя нелегко давались победы. Когда подводная лодка «Лембит» утопила два транспорта, враг нанес по ней такой удар бомбами, что вскипело море. Из помещения, где установлен лаг (прибор для определения скорости и пройденного кораблем пути), внутрь корабля хлынула вода. Близкими взрывами разбило аккумуляторную батарею. Из-за короткого замыкания произошел взрыв водорода, возник пожар.

Когда командир «Лембита» капитан-лейтенант А. М. Матиясевич (сын известного командарма М. С. Матиясевича, который командовал в годы гражданской войны 3-й армией, громившей Колчака. Постановлением Совета Рабочей и Крестьянской Обороны она была преобразована в 1-ю революционную армию труда, начальником одной из дивизий в ней служил В. К. Блюхер) рассказывал о походе, Травкин представил развороченные взрывом аккумуляторные батареи, вздутый палубный настил, всюду клубящийся дым от пожара и пар от воды, людей, десять часов в отравленном воздухе боровшихся с огнем и водой.

При взрыве Матиясевич сильно ударился о трап, болело ушибленное тело, кружилась голова. Это и от удара о железный трап, и от тяжелых дум: не повреждены ли рули, иначе не всплывешь, сможет ли лодка двигаться от энергии уцелевшей группы аккумуляторов, удастся ли фельдшеру привести в чувство боцмана — мастера управления кораблем...

К счастью, обошлось. Выучка и мужество моряков победили огонь и воду. Травкин вспомнит об этом горьком уроке, когда попадет примерно в такое же положение в сорок четвертом...

А сейчас, готовясь к походу, Иван Васильевич тщательно по отчетам и картам изучал опыт плавания, встречался [86] с командирами кораблей, побывал в разведотделе флота. Выводы не были одобряющими. Враг, усиливая противолодочную оборону, дополнительно направил на Балтику корабли с севера, для борьбы с подводными лодками стали использовать все, что можно, даже учебные суда. «Больше сложностей, значит, лучше надо готовиться и действовать, — понимал командир «Щ-303». — В том числе в мелочах».

Это вывод из опыта «Л-3». Она находилась в надводном положении в районе острова Готланд. Вдруг увидели рыбацкую шлюпку нейтральной страны. Было ясно, что и на ней заметили лодку. Но имущество рыболовов не осмотрели, какие-то дополнительные меры предосторожности сочли излишними. На шлюпке оказался радиопередатчик. Тут же за лодкой устремились сторожевые катера. За ночь они четыре раза загоняли «Л-3» под воду, не дали ей зарядить аккумуляторы. Дорого могла обойтись такая «мелочь».

Для действия наших лодок противник создал большие трудности. Значительное количество мин он поставил дополнительно, развернул наблюдательные посты по всему побережью и на островах. И еще одно обстоятельство осложняло действия. Без согласования с высшим военным командованием Красной Армии с мая по ноябрь 1942 года англичане поставили в Данцигской и Померанской бухтах 147 мин. Объявив эти районы опасными для плавания, английское адмиралтейство до конца войны, несмотря на запросы Главного штаба Военно-Морского флота, так и не дало Советскому Союзу точных координат своих минных постановок на Балтике.

К чему приводит отсутствие данных о минных заграждениях? Немецкая флотилия миноносцев, погрузив в Хельсинки мины, 17 августа вышла в Нарвский залив для минирования уже протраленных балтийцами фарватеров. Неточность нанесения на карты предыдущих минных постановок привела к тому, что корабли попали [87] на свое же минное поле. Подорвалось и затонуло три миноносца, четвертый получил повреждения. Наши сторожевые и торпедные катера подняли из воды 107 матросов и офицеров. Был взят в плен и командир флотилии. Наши союзники на словах восхваляли советский флот, СССР, в действительности старались усложнить задачи тралящих сил, рассчитывали на подрыв на минах и подводных лодок, и надводных кораблей, и транспортов...

Говорят, что у солдат острая память, потому что зазубрины на ней сделаны снарядами и пулями, ранами и утратами. Травкин уходил в новый поход в один день с командиром «Щ-320» И. М. Вишневским. Сидя вместе в каюте перед походом, Иван Васильевич не мог знать, что видит боевого товарища в последний раз, в последний раз посмеивается над его забавной привычкой поглаживать волосы перед тем, как что-то сказать. Выпили по бокалу вина из подводного рациона «за прочность прочного корпуса» — тоже последний раз в жизни. Никто не видит, как тонут подводники. Они просто перестают быть рядом с нами. У них нет могил на суше, одна братская на всех — в одной лодке...

Дотошный, привыкший вникать во все мелочи, Травкин побывал на станции, где заряжали лодочные аккумуляторы. У приземистого здания он заметил человека, в котором угадывались черты давнего знакомого, но слишком худым был этот моряк. Тот тоже внимательно смотрел на Ивана Васильевича и молчал. Так длилось минуты две.

— Иван, с трудом тебя узнаю, бороду отпустил, — услышал Травкин.

Теперь он узнал этого человека, начальника Кронштадтской электростанции Родиона Максимовича Джанашия. Его, исхудавшего, с ввалившимися глазами, можно было действительно узнать только по голосу. И, пожалуй, еще коротко подстриженные усики напоминали о некогда [88] красивом, холеном лице, которое Иван Васильевич привык видеть.

— Далась тебе эта борода, не идет же, — сказал он, продолжая рассматривать Ивана Васильевича.

— Знаешь, в походе возни с бритьем меньше.

— А начальства не опасаешься?

— На что-то намекаешь?

— Пример вспомнил... Группа подводных лодок собиралась в плавание. Командирам было приказано построить личный состав на верхних палубах. В строю одним из последних стоял недавно прибывший инженер-механик с черной, волнистой бородой. В общем, самому архиерею на зависть, такой на всей Балтике, наверно, не было. Пришел комбриг, строй обходит. Не мне тебе объяснять, что палуба на лодке узкая, полному командиру бригады вдоль строя бочком приходилось передвигаться, чтобы стоявших в строю не задеть. Засмотрелся начальник на новенького и с восхищением сказал:

— Вот это да!

Чтобы лучше разглядеть бороду, он сделал шаг назад и рухнул за борт в студеную воду.

«Человек за бортом!» — скомандовал дежурный по кораблю. В воду полетели спасательные круги, двое матросов на выручку командиру бригады бросились. Он вынырнул, не стал брать спасательные круги, не поплыл к спасателям-добровольцам, а приподнял голову и зычно крикнул:

— Бороду сбрить сегодня же!

Травкин рассмеялся.

— Чего ржешь, как конь ретивый? Не боишься, что прикажут таким же манером сбрить?

— Я и сам сбрею. Сразу после войны!..

Перед выходом в море Травкин вместе с начальником штаба бригады Л. А. Курниковым обошел лодку.

Подтянутый, худощавый, он казался гораздо моложе своих сорока трех лет, но Травкин знал, что Лев Андреевич [89] прошел большую жизненную школу. На флоте с 1922-го по комсомольской путевке. Служил в морской авиации, на эскадренном миноносце. Но его истинным призванием оказались подводные лодки. Дублер командира лодки, командир корабля, командир дивизиона, начальник штаба бригады — такие нелегкие ступени прошагал он по крутой служебной лестнице.

— Хорошо потрудились, — сказал Курников Травкину. — Все не только отлично работает, блестит, как новенькое. Со вкусом сделали.

— Здесь наш дом, товарищ капитан первого ранга.

— Вот и сберегайте этот дом для себя. Противник усилил оборону, поэтому лучше надо использовать плохую погоду. Всплывайте при свежем ветре и крутой волне, когда силы противолодочной обороны возвращаются в базы. Не появляйтесь на поверхности в светлое время суток и ночью в полосе лунного освещения. Осенняя Балтика за вас!

Вопреки ожиданиям море встретило корабль Травкина и выводившие его тральщики отличной погодой, не по-осеннему ласково улыбалось солнце, о чем-то тихо шептались друг с другом ворчливые волны. Быстроходные тральщики проложили безопасный путь до Лавенсари, дальше лодка двигалась самостоятельно.

Иван Васильевич решил прорываться через гогландскую противоминную позицию между островом Большой Тютерс и банкой Виколла. Верно сказал начальник штаба бригады о капризах осенней погоды. Задул порывистый ветер, принесший резкое похолодание, по палубе загуляли крупные волны. Под покровом ночной темноты зарядили аккумуляторы и перед рассветом погрузились.

Говорят, что на того, кто мнит себя матерым морским волком, качка совершенно не действует. В действительности даже привычный к морю человек после перерыва в плавании ощущает качку. Такова природа [90] нашего организма. На глубине прекратилась изнуряющая качка. Теперь экипажу можно было перекусить. Не валилась со стола посуда, не вылился из тарелок суп, а из кружек компот.

— Что такое компот для моряка, — начал объяснять боцману радист Широбоков. — Блюдо номер один. Лично я за компот пошел во флот.

— Вы не одиноки, — ответил ему боцман. — Мой старший коллега с «Барса» еще в царские времена за чарку водки пошел служить. Да, будучи под градусом, вовремя иллюминаторы не задраил, корабль утонул.

— Внимание, — прервал их пикировку Травкин. — Идем к черту в зубы. Повысить бдительность.

«Щ-303» приблизилась к острову Большой Тютерс, Иван Васильевич рассчитывал пройти мимо вражеских береговых гидроакустических установок в их мертвой зоне. Он вел лодку самым малым ходом, при котором корабль способен управляться. Так винты создают меньше шума, труднее обнаружить лодку.

Расчет оказался верным, но якорные мины стояли и здесь. Минрепы ползли по борту корабля, угрожающе скрипели и лишь после умелых маневров Травкина уходили за корму — ждать другой жертвы. Кругом мели, движение должно быть выверенным по картам и фактическим глубинам, поэтому несколько раз приходилось определять место лодки.

Помощник командира старший лейтенант Калинин и новый штурман лейтенант Магрилов несколько раз просили поднять лодку под перископ, чтобы поточнее определиться. Это грозило подрывом на минах верхнего яруса. Чтобы уменьшить опасность, Травкин стопорил ход, и «щука» поднималась к поверхности вертикально.

В середине следующего дня позади осталась гогландская минно-сетевая позиция. Аккумуляторная батарея разрядилась. Чтобы дождаться темноты, двинуться [91] дальше ночью в надводном положении и зарядить батарею, Травкин положил лодку на грунт в районе острова Родшер. У приборов остались только вахтенные, и у них работы было немного: следить за показаниями индикаторов.

Свободные от вахт спали, читали. Трое краснофлотцев заспорили, кому легче воевать: холостым или женатым. Федор Крутковский толковал:

— Не прошел бы командир по-умному, в мертвой зоне гидролокаторов, фашисты бы послали катера с острова, и нам ау. Холостому что, никого несчастным не оставит, дети по лавкам не плачут.

— А женатому легче служится. Его ждут. Помнишь: «Жди меня, и я вернусь», — возражал Владимир Толмачев. — А какая встреча на берегу! Слов не хватит ее описать даже у всей редколлегии нашего боевого листка.

Матросы засмеялись и обратились к Травкину:

— Кому легче, товарищ капитан третьего ранга?

Что же, и на такие вопросы приходится отвечать командиру. В первый момент хотелось сказать: «Тому, кто лучше технику знает и вахту несет». Но это был уход от прямого ответа и, подумав, Травкин ответил:

— Кого сильно любят и кто по-настоящему любит. Моряки призадумались, значит, ответ попал в самую точку.

— Идите вы в другое место толковать про любовь, отвлекаете, — взмолился старший лейтенант Калинин. — Вас слушаешь, а прокладка стоит. Мы-то с Магом и Волшебником (так Михаил Степанович назвал Магрилова) не волшебствуем.

— Дискуссию заканчиваем. Принимается точка зрения командира, — отозвались моряки.

Калинин и Магрилов склонились над прокладкой. Лейтенант впервые в походе. Готовился тщательно, [92] теоретические знания хорошие. Калинин в боевом походе в третий раз, берется помочь товарищу:

— Пока не дойдем до устья залива, навигационную прокладку, пожалуй, буду вести я. А вы (это Магрилову) будете работать параллельно, для практики. Травкин согласился с таким решением, пусть лейтенант набирается опыта. Чтобы не мешать «штурманцам», Иван Васильевич пошел отдохнуть в свою каюту, прилег, но сон не шел. Думалось о том, что же изменилось со времени июльского похода. «Усилилась противолодочная оборона противника — это ясно. А использование нашего оружия? До войны готовились стрелять одиночными торпедами. Так и стреляли в первом походе. Кроме лодки Осипова, у всех расход боеприпасов на потопленный корабль оказался большим. Стали стрелять двумя-тремя торпедами, результаты улучшились. Оказалось, залповый удар несколькими торпедами перекрывает ошибки в определении курса и скорости вражеских кораблей, затрудняет им возможности для уклонения от нашего оружия».

Размышления Ивана Васильевича прервал громкий голос вахтенного командира:

— Миноносец с левого борта!

Травкин поторопился в центральный пост, но гидроакустик уже докладывал:

— Шум винтов удаляется.

Командир корабля решил пройти по отсекам. Ведь впереди прорыв очередной минно-сетевой позиции. Следовало поговорить с краснофлотцами и старшинами, поднять их настроение. Задержался во втором отсеке, где увидел парторга корабля Бойцова. Борис улыбался, в глазах лукавинка. Едва заметным движением руки он показал в угол, где на коробке из-под галет сидел вестовой (матрос, обслуживающий кают-компанию) краснофлотец Титов и что-то внимательно читал. [93]

— Вы только посмотрите, товарищ командир, на «родненького».

Иван Васильевич понял, что речь идет именно о Титове. Тот в обращении к товарищам часто употреблял слово «родненький», и, как бумеранг, оно вернулось, прилипло к нему самому. Вестового так и стали звать — «родненький». Травкин поинтересовался, что читает Титов. Это был учебник моториста, а изучаемый раздел — о дизельных установках.

— Иванов и Голованов внушили Титову, что нельзя же всю жизнь с подносом ходить, — рассказывал Бойцов. — Решил вестовой мотористом стать.

— А мы хоть с голода пропади! — засмеялся Травкин.

Но в душе он был рад за матроса. К хорошему делу приобщается, и еще одно: такая уверенность у всех, что поход закончится благополучно, не могла не радовать.

И снова командира попросили прийти в центральный пост. Дело на этот раз оказалось посерьезнее. Гидроакустик Мироненко доложил о шуме винтов подводной лодки, находящейся в подводном положении. Иван Васильевич одел вторые наушники. Предположения акустика подтвердились. Их выслеживала подводная лодка. Травкин стал изучать карту и понял, что вражеская субмарина затаилась в районе, рекомендованном нашим подводникам для зарядки батарей. Видимо, он стал известен фашистам.

— Лодка застопорила ход! — доложил акустик.

— На грунт легла, — заметил инженер-механик Ильин и высказал то, о чем думал командир. — Выявили фашисты район зарядки, вот и охотятся здесь.

Ни наша, ни вражеская лодка в светлое время суток не всплывала. Когда стемнело, Травкин приказал подняться с грунта, и малым ходом двинулись на запад. Мироненко услышал лодку противника, когда «Щ-303» ушла уже довольно далеко. Можно было догадаться, что момент скрытого ухода нашей лодки враг не заметил. [94]

Опасность миновала, Травкин приказал всплыть и идти под дизелями. Вместе с командиром вахту несли Калинин, наблюдатель Крутковский, выше других — на первой тумбе перископа, и Толмачев, примостившийся пониже, на откидной площадке тумбы второго перископа.

Ночь проходила спокойно. Травкин, как и все на мостике, устал, продрог, хотелось поскорее спуститься вниз, в теплое чрево корабля. Из рубочного люка доносился манящий аппетитный запах жареного мяса (обедали по ночам, когда работает вентиляция и можно готовить на энергии генераторов, не расходуя аккумуляторную батарею).

К четырем часам утра на надстройке было две смены вахтенных. Травкин требовал, чтобы новая смена поднималась наверх за 15 минут, тогда глаза у моряков до заступления на посты привыкают к темноте и прибывшие дальше видят, хорошо разбираются в обстановке. Подвахтенные ушли. Командир остался на мостике.

Приближался холодный рассвет. Вахтенные по-прежнему внимательно всматривались в бескрайнее море. Вдруг послышался взволнованный голос наблюдателя:

— Прямо по курсу, дистанция шестьдесят метров, плавающая мина!

Капитан 3-го ранга Травкин мгновенно отреагировал:

— Лево на борт!

Черный зловещий шар покачивался на волнах, то всплывая на гребни, то опускаясь в пучину. Он прошел в десятке метров от корабля. Наверху все облегченно вздохнули. Травкин полез в карман за папиросой. Почему-то очень захотелось курить. В документе — вахтенном журнале — появилась короткая запись: «Правым бортом разошлись с плавающей миной»...

Рассвело, и Травкин увидел в перископ очертания острова Готска Санде. Здесь, севернее Гогланда, поточнее определили свое место по маякам, чтобы проложить кратчайший путь в отведенный район. Едва Иван Васильевич [95] оторвался от перископа, как вахтенный командир доложил:

— Вижу транспорт!

Пошли на сближение. Травкин разглядел на судне флаг нейтральной Швеции. Малым ходом обошли судно. Не нужно, чтобы кто-нибудь обнаружил лодку, даже нейтрал. Урок с рыбацкой шхуной не забылся.

Ложной оказалась и вторая боевая тревога. Снова заметили на судне флаг нейтральной страны. Наши подводники всегда уважительно относились к нейтральному флагу, беспрепятственно пропускали такие суда.

Вот и отведенная лодке позиция в северной части Балтики. Здесь пролегала дорога немецких транспортов, снабжавших свои войска в Финляндии. Когда ночью всплыли, Иван Васильевич вспомнил совет начальника штаба бригады о зарядке во время плохой погоды. Противника не было видно, действительно, его небольшие противолодочные корабли укрылись в базах от шторма. Со всех сторон от лодки громоздились холмы пенящихся волн. Корабль то резко опускался во впадины между крутыми волнами, то забирался на высокие гребни. Многих, даже бывавших в разных переделках моряков укачало, верхнюю команду беспрерывно накрывало волнами. Но все продолжали с усердием исполнять обязанности.

— Варит в кипящей воде, словно мы не лодка, а рак с клешнями. Заглатывает, потом убедится, что мы еще не сварились, опять выплюнет, — критиковал морскую стихию Михаил Калинин.

— Да, врага буря загоняет в гавани, нас под воду. Никакого сочувствия к нашему пролетарскому происхождению, — засмеялся Травкин.

— Как бы такая остервенелая болтанка бед не наделала. Уходить под воду надо, — предложил Калинин, словно предчувствуя свалившиеся вскоре на лодку несчастья. [96]

— Ладно. Полежим на грунте. В такую погоду за механизмами смотри и смотри, все на перегрузках и при перекосах работает. За меня в центральном посту останетесь. Хочу с людьми потолковать о нашей службе и флотской дружбе.

Положив корабль на грунт и немного отдохнув, Травкин пошел по кораблю. Он открыл дверь-люк в пятый отсек и услышал громкие голоса. Увидев командира, моряки замолчали, встали по стойке «смирно».

— О чем спор?

— Мы не спорим. Мы согласные, — за всех ответил боцман.

— По пословице «Согласного стада волк не берет», так?

— Волк — это шторм, а несогласное стадо — мы с боцманом? — засмеялся Широбоков.

— Догадливый, — показал на радиста Иван Васильевич.

— Вумный как восемь вуток, — сразу поддержал его Рашковецкий, который всегда стремился внести лепту в воспитание радиста.

Травкину не очень понравился тон разговора, и он перевел беседу в другое русло:

— Что касается волка, то была в русском флоте подводная лодка с таким названием. Удивительно удачливый корабль времен первой мировой войны. 17 мая 1916 года «Волк» потопил три немецких транспорта. Такой славной охоте способствовала стрельба с минимальной дистанции. Этот опыт от «Волка» мы себе возьмем.

О шторме вы правильно. Ну а какое же вы несогласное стадо? Шпильки друг другу пускаете, бывает и таким манером дружба рождается. В шторм, как в бою, и техника, и характеры проверяются. Всех нас до единого. Общую ведь задачу решаем, — командир это сказал уже погромче, видя, что подошли многие моряки, открыта [97] дверца и в другой отсек: — Одну славу и судьбу делим, одинаковые невзгоды переносим. Особенность жизни и службы такая.

От каждого все зависит. Значит, хоть дождь, хоть снег, пусть тебя качка выматывает, ветер пронизывает до костей, — не об этом думай, а о корабле, о боевых друзьях, о том, что ты делаешь в данный момент и как лучше именно эту работу сделать... О дружбе и взаимопомощи говорю потому, что труден, архитруден наш поход. Боремся и с врагом, и со стихией. Не знаешь, от кого сильнее удар получишь. Тут без взаимной поддержки и самоотверженности каждого ничего не выйдет. Надо бы выдержать нам, а техника, надеюсь, выдержит. Ведь на дне не отлежишься. Задача — искать врага и бить. Так?

Наперебой заговорили краснофлотцы: — Мы докажем, что друзья настоящие. Выдержала бы старушка наша лодка, мы-то выдержим!

Травкин был уверен: люди не подведут, когда в следующий вечер поднял лодку на поверхность. Буря продолжалась. Крен корабля доходил до 30 градусов. Вдали прошел крупный транспорт. Атаковывать было бесполезно, волны собьют торпеды с курса. Завершив зарядку, снова погрузились и здесь услышали результаты губительной работы моря.

Не выдержала шторма техника. В корме слышался скрежет металла. Сначала подумали, что минреп, но леденящий сердце звук не стихал. Увеличили ход, и он усилился.

Ночью пришлось всплывать. По-прежнему штормило. Инженер-механик доложил, что ударами волн сорвало съемные листы легкого корпуса. Часть из них унесло, а один развернуло, он встал вертикально между антеннами. Угроза была двойной: повредишь антенны, останешься без связи, да и, кроме того, своим грохотом лист мог выдать вражескому акустику точное местонахождение [98] корабля. Поэтому устранять неисправность необходимо было немедленно, даже при штормовом ветре и захлестывавшей лодку волне.

Выход в надстройку был опасен. В случае срочного погружения те, кто в ней работал, уже не смогли бы вернуться на корабль. Значит, туда должны идти люди, разумом и сердцем понимавшие необходимость срочного выполнения работ и имевшие для этого достаточные навыки и физические данные, и обязательно добровольцы. Ведь если посылают, приказывают что-то и не получилось, ошибся командир, переоценил возможности подчиненного. А вызвавшись на сложное и опасное дело добровольно, человек берет на себя дополнительные обязанности, значит, уверен — справится. Когда мнение командира и смельчака совпадают, результаты обычно оказываются наилучшими.

Отлично понимая все это, Травкин пришел в центральный отсек и включил трансляцию:

— Говорит командир... Кто хочет пойти в надстройку...

Добровольцами оказались многие. Иван Васильевич поручил работу старшему лейтенанту Калинину и командиру отделения трюмных Гусеву. Почему именно им? Калинин — помощник командира лодки, может принять быстрое и ответственное решение. Это разумный, крепкий человек. Калинин не был неженкой, «маменькиным сынком». К иному приучили его с детства родители. На него можно было во всем положиться. Алексей Гусев отлично знал и выполнял слесарные работы, он был физически сильным, надежным, смекалистым человеком.

Калинин и Гусев обвязались пеньковыми веревками и пошли через бушующий водоворот. Волны то накрывали их с головами, то уходили, давая отдышаться и поработать. Смельчаки сумели поставить съемный лист на место и хорошо его закрепить.

Но это была не единственная неисправность. На лодках стремились иметь в походе побольше топлива — [99] соляра, чтобы увеличить время нахождения в море. Для хранения дополнительных запасов топлива использовались булевые балластные цистерны (они располагаются в булях — округлых бортах легкого корпуса лодки). Моряки перебросили трубопровод от булевых цистерн к расходной системе питания дизелей. Сейчас — в штормовую погоду — в неприспособленных для топлива цистернах соляр перемешивался с водой.

Травкин и Ильин собрали мотористов и трюмных, рассказали о новой проблеме, попросили совета. Старшина команды мотористов Виктор Лебедев предложил, пока работают дизели, ни один клапан на главной водяной магистрали не открывать, на поверхности в темное время суток перед пуском дизелей закрывать кингстоны (клапана) булевых цистерн. Все мотористы поддержали предложение, хотя для них это создавало немалые трудности.

Мотористы старшина 2-й статьи Николай Суханов и старший матрос Виктор Голованов даже при срочном погружении успевали закрывать кингстоны цистерн, не допуская попадания в них воды. Таким образом удалось использовать дополнительные запасы соляра и продлить срок пребывания лодки в море. В дальнейшем этот опыт получил распространение и на других кораблях.

11 октября встретились и разошлись со «старым знакомым» — шведским пассажирским судном, которое Иван Васильевич хорошо знал с довоенных времен. Не раз попадалось оно на балтийских просторах, когда лодка плавала далеко от дома. Травкин даже знал его постоянный маршрут: побережье Швеции — остров Готланд, и цель плавания — перевозка курортников.

«Было же время, когда люди ездили на курорт, в них не стреляли, их не бомбили и не топили. А еды и воздуха — сколько хочешь, без всяких карточек, аттестатов и патронов регенерации воздуха, — думал Травкин. — [100] И воды сколько хочешь. Вот сейчас, хотя кругом, сверху, снизу вода, вдоволь ее нет. Пресная идет на питье и приготовление пищи. Умываться приходится морской, соленой, в ней мыло не мылится. С песочком бы хорошо стирать, да он глубоко на дне. Эх, в бане бы помыться, ничего больше не надо, никакого санатория. А то фельдшерские примочки да притирки только грязь размазывают...»

— О чем призадумался? — обратился к командиру Цейшер.

— На курорте побывал. До чего хорошо. Так бы и умер в санатории.

— До курортов домечтался. Разморило тебя однообразие.

— Что я. Мне скоро тридцать пять. Молодым каково по «местам... скучать».

— Это ты нашу команду «По местам стоять!» переделал. Молодым краснофлотцам побольше заботы уделим, им еще к нашему «санаторию» привыкать и привыкать...

Травкин помнил совет начальника штаба бригады в лунные ночи действовать с опаской, но все ночи подряд были лунными, к тому же давно не наблюдали вражеских транспортов. И он приказал всплыть. Штурман брал секстаном высоты звезд, быстро записывал показания прибора и время, чтобы точнее определить место лодки. Вахтенный командир лейтенант Олег Васильевич Филиппов и сигнальщик старший краснофлотец Николай Ивлечев всматривались в морскую гладь, щедро посеребренную белой, словно выплавленной из благородного металла, луной.

Травкин размышлял о том, что далеко, за тремя линиями сетевых заграждений, за минными полями, Родина... Под Ленинградом бои. У врага не хватает сил покорить город, у нас — сломать мучительную блокаду. Но теперь город снова копит силы для удара. Помочь [101] бы ему хорошим торпедным залпом. Каждый день ждем, какое сообщение придет из-под Сталинграда. Может быть, правильно парторг Бойцов говорит, что судьба города на Волге и в наших руках. Ведь в них же судьба страны и войны, значит, и Сталинграда.

— На горизонте — курсовой двадцать правого борта — белый огонь, — громко доложил Ивлечев, прервав раздумья командира.

Появившийся яркий свет вдруг исчез. Довернули на мигнувший огонь. Наконец, в серой плывущей над морем дымке показались два транспорта в охранении пяти сторожевых кораблей.

— Стоп зарядка! Оба дизеля вперед! — приказал капитан 3-го ранга.

Действовать надо было быстро, решительно, пока при свете луны враг не заметил «щуку». Когда пеленг на транспорт водоизмещением 10–12 тысяч тонн стал залповым, Травкин приказал выстрелить. Примерно через минуту раздались два взрыва. Яркое зарево поднялось над небом и морем. Головной транспорт тонул, задирая к небу корму. Сторожевые корабли открыли артиллерийский огонь. «Щука» сразу ушла под воду.

— Глубина двадцать пять метров, — доложил Рашковецкий.

Тут же грянул взрыв глубинных бомб. Травкин уводил корабль так, чтобы сторожевые корабли оказывались за кормой. Но против одного нашего гидроакустика было пятеро на немецких кораблях. Сторожевики пытались окружить лодку. Она вздрагивала от частых взрывов бомб. Все зависело от того, чьи акустики лучше. И Мироненко превзошел вражеских специалистов! Он успевал следить за движением всех сторожевиков, найдя проход между ними, доложил о нем командиру. Воспользовавшись тем, что после сброса глубинных бомб корабли теряют контакт с лодкой, Травкин направил «щуку» в коридор между сторожевиками и нырнул под транспорт. [102]

Из-за перегородки высунулся Широбоков и, ни к кому не обращаясь, нараспев, выдал:

— А ты, дурочка, боялась!

Если бы Травкин не читал «Василия Теркина» Александра Твардовского, наверно, высказал бы радисту «пару ласковых». Он посмеялся вместе со всеми и по трансляции поздравил моряков с первой победой в новом боевом походе.

Он подошел к Мироненко. Хотелось сказать ему ласковые, теплые слова, но они почему-то не находились. Махнул рукой, чего уж там, погладил по волосам, словно сына.

Из рук в руки на «Щ-303» передавали боевой листок с заголовком: «Счет мести растет!» Радист Широбоков и рулевой-сигнальщик Толмачев подали Борису Бойцову заявление с просьбой принять в ряды Коммунистической партии. Обещали еще активнее громить фашистских агрессоров...

Известно, что ошибки, просчеты не возникают сами по себе, из ничего. Они обязательно следствие определенных причин, иногда внешних, незаметных, скрытых под покровом каких-то неувязок, чьих-то недоработок, самоуверенности или утраты кем-то навыков. К этому надо добавить, что на подводной лодке в плавании царит рабочая, спокойная обстановка. Но она однообразна. Мерно поют электромоторы, сладко убаюкивает гирокомпас. Из плафонов многочисленных электрических лампочек льется мягкий желтый свет. Каждый человек и каждая вещь на своем месте. Долгими часами, из которых складываются сутки, долгими сутками, из которых образуются недели похода, все одинаково, однообразно. Это утомляет и излишне успокаивает, и, наверно, это сказалось и на результатах атаки, проведенной 20 октября.

На рассвете Иван Васильевич услышал доклад гидроакустика: «Горизонт чист». Он поднял перископ. Над [103] морем вставал холодный рассвет. Вскоре на северо-востоке увидели дым. Устроившись поудобнее на разножке, Иван Васильевич прильнул к перископу. Различались иглы мачт. Опасаясь ударов подводных лодок, транспорт шел противолодочным зигзагом, отворачивая от основного курса то в одну, то в другую сторону. Травкин по секундомеру засек время от одного поворота судна до другого, определил угол его маневрирования. Штурман проложил ниточку-курс на карте, рассчитав направление движения транспорта. Казалось бы, все предусмотрено, выверено, подготовлены к выстрелу торпедные аппараты, но... Над морем гуляла крутая волна, и боцман Рашковецкий не удержал лодку под перископом. На последней перед выпуском торпед циркуляции, он загнал «щуку» на большую глубину. Пока выбирались под перископ, транспорт прошел залповый пеленг. Атака сорвалась.

Травкин отругал боцмана, но тут же подумал, что очень легко переложить вину на другого человека. Он и сам виноват. Не решился ведь выпустить торпеды из глубины. Конечно, не видя объект удара, можно и не добиться успеха. Чтобы его достичь, нужны тренировки. А с управлением не справился весь центральный пост — избаловал прошлый летний поход в тихую погоду...

Шли дни, похожие друг на друга. Каждый в экипаже делал то, что следовало по боевому расписанию. Наблюдатели вглядывались в морскую даль, но лишь за перископом тянулся едва заметный бурун — единственный пенный след на море. Нигде не было фашистских кораблей — словно почуяв затаившуюся угрозу, они ушли, попрятались по базам и якорным стоянкам.

Тогда не знал Травкин, почему море такое пустынное, понял позже, вернувшись из похода. А дело в том, что подводная лодка «Д-2» капитана 3-го ранга Р. В. Линденберга — командира расчетливого, смелого — 14 октября отправила на дно судно «Якубус Фрицен». Через пять дней с лодки обнаружили большой конвой. [104]

Два переправочных парома охраняли вспомогательный крейсер и пять сторожевых кораблей. Командир «Д-2» понял, что перевозки важные, пустые паромы так усиленно не берегут. Держась поближе ко дну, лодка незаметно для противника прошла кольцо охранения и прорвалась к железнодорожному парому. Чтобы наверняка добиться успеха, Рувим Владимирович приказал стрелять двумя торпедами. В результате удара был тяжело поврежден железнодорожный паром «Дойчланд». На судне находились солдаты, и взрыв уничтожил около 900 фашистов. Погиб и заместитель премьер-министра Норвегии по руководству национал-социалистической партией предатель норвежского народа Лунде, возвращавшийся в свою страну после встречи с Гитлером.

Встревоженный происшедшим, командующий немецким флотом гросс-адмирал Дениц приказал всем немецким судам укрыться в ближайших портах. На несколько суток было парализовано движение на Балтике.

Мироненко доложил о шуме, похожем на работу винтов подводной лодки. Травкин приказал идти переменными курсами и менять глубины, а сам взял второй наушник — послушать море. Решил тоже, что это лодка.

Шум то усиливался, то пропадал. Подвсплыли. Вахтенный офицер в перископ заметил дым и верхушки мачт судна. Дистанция до противника сокращалась, но тонкая нить горизонта и спички-мачты то и дело закрывались наплывшим с севера туманом.

Нанося пеленги на корабль и лодку на карте, штурман прислушивался к каждому слову, доносившемуся по переговорной трубе из акустической рубки. Волнуясь, он сказал Калинину:

— Немецкая лодка, наверно, сейчас сближается с нами.

Тот спокойно ответил: [105]  — Ну и что же? Ее дело сближаться с нами. А мы будем топить транспорт, потому что это — наше дело.

«Калинин сказал так штурману, чтобы не отвлекался, и мне дал совет внимательно следить за вражеской лодкой. За совет спасибо, но я ее ни на секунду из вида не упускаю», — подумал Травкин. Он приказал акустику поточнее брать пеленги на транспорт и лодку, чтобы сразу реагировать на изменения обстановки, боцману — через каждые две минуты изменять глубину погружения на 15 метров, чтобы противник не мог прицельно выпустить торпеды.

Иван Васильевич пристально посмотрел на карту с прокладкой. На ней словно была отображена сцена охоты. «Щ-303» нацеливалась на транспорт, а вражеская субмарина — на «щуку». Кто же окажется искуснее, расчетливее, сумеет переиграть другого, превзойдет в тактическом мышлении? Ставка в этой игре была максимальной — людские жизни.

Ход мысли командира немецкой лодки для Травкина был в общем-то ясен. По маневрам нашего корабля он видел, что «щука» выходит в атаку на транспорт. Ему надо было утопить советскую лодку раньше, чем она выпустит торпеды. Нанести свой удар неотразимо, наверняка.

«Щ-303» продолжала сближение с транспортом (огромным лесовозом). Успех атаки был в ее неожиданности для противника, скрытности, точности удара: подводная лодка врага не дала бы повторить атаку. Но, если с судна заметят перископ, транспорт успеет отвернуть. Угроза атаки с вражеской субмарины заставляла все делать быстрее, точнее. Травкин присел перед тумбой на корточки и, едва высунув перископ из воды, привставал вслед за окулярами. За короткое время Иван Васильевич уточнил данные и передал их помощнику.

— А если... — в раздумье произнес Травкин и показал Калинину на карте, что неплохо бы ударить по [106] транспорту со стороны берега. — Лодку мы, наверняка, запутаем, а лесовоз никуда не денется. Помощник понял замысел с полуслова. Командир немецкой лодки видит, что «щука» выходит в атаку на транспорт, считает, что стрелять она будет со стороны моря, а тут новый вариант.

Травкин распорядился увеличить скорость, чтобы пересечь под водой курс транспорта. Завершая маневрирование, Иван Васильевич взглянул на сосредоточенные лица помощника и штурмана. Калинин завершал новые расчеты для атаки, Магрилов прокладывал курсы кораблей на карте. Лица у обоих сосредоточенные, посуровевшие.

Лодка легла на боевой курс, капитан 3-го ранга скомандовал:

— Залп двумя торпедами! Носовые аппараты — товьсь!.. Залп!

И сразу:

— Право руля! Боцман, ныряем на глубину пятьдесят метров!

У бортов «Щ-303» нарастал пронзительный свист — шум винтов торпед. К счастью, они прошли мимо. Враг, так и не разгадавший маневра Травкина, не сумел нанести прицельного удара, стрелял, как говорят в таких случаях, наудачу.

Выждав некоторое время, Иван Васильевич поднял лодку под перископ. Транспорт уже тонул. На воде плавали шлюпки. Сторожевики нашу лодку не бомбили, видимо, опасались нанести удар по своей. Иван Васильевич положил лодку на грунт, чтобы дать отдых команде и торпедисты могли перезарядить аппараты.

Боевые действия временно прекратились, «безработные» Широбоков и Рашковецкий, как видно, решили их продолжить... Один против другого. Поскольку обед был прерван сигналом тревоги, о нем и пошла речь.

— На второе кое у кого был лесовоз с мачтами, [107] можно этого товарища дальше не кормить! — высказал радист свою оценку событий, посматривая на боцмана.

Тот, не думая, отпарировал:

— Вы, гнилая морская интеллигенция, прекратите когда-нибудь свои плоские, как телеграфный бланк, разговорчики?

Термин «морская интеллигенция» прилип к радистам с момента появления на кораблях радиоаппаратуры. И не по причине особой теоретической подготовки радистов, хотя, разумеется, ими становились грамотные люди, а потому, что они освобождались от тяжелых физических работ, чтобы не сбить руку.

О нарядах вне очереди, как это было в начале похода, Рашковецкий уже не вспоминал, поскольку отрабатывать их было негде. Картошка кончалась, другой «черной работы» пока не предвиделось...

— Товарищ боцман, — не унимался Широбоков, — что же мне делать, коли я такой разговорчивый уродился. И потом, это не совсем честно: я же ваши ошибки никуда не записываю.

Намек был ясен — сорванная однажды по вине боцмана атака... Боцман насупился, покраснел. Широбокову, как видно, стало его жаль: все же старший по должности и возрасту, уважаемый человек, и он начал «спускать напряжение»:

— Хотя я такой уродился, но это не значит, что таким всю жизнь буду. Сменю в горле шестерню на другую — с редкими зубцами...

После обеда Иван Васильевич зашел в каюту, присел на койку и уснул таким крепким сном, словно провалился в небытие. Он привык спать в любых условиях, даже когда ревут и грохочут двигатели, над самым ухом громко разговаривают или поблизости играют на музыкальных инструментах, но мог просыпаться и по заказу, через столько часов, сколько самому себе отвел на отдых. [108]

На этот раз он проснулся через три часа, когда дежурная смена торпедистов сделала необходимую работу по подготовке торпед: установила глубину хода, отрегулировала гирокомпасы, удерживающие торпеды на курсе, проверила системы, ввернула капсюли-детонаторы.

И не зря говорят: «Утро вечера мудренее», имея в виду, что у отдохнувшего человека острее ум, цепче память, продуманнее действия. На свежую голову отдохнувший Травкин и принял решение вернуться к острову Готска Санде, уйдя из района, где его корабль усиленно разыскивался врагом.

У острова он намеривался точно определить подводную и надводную скорость своего корабля. Для этого Травкин выбрал участки между маяками и несколько раз провел лодку между ними. Расстояние поделили на время по секундомеру и определили, на что способна «щука». Знание скорости во многом предопределило точность плавания при прорыве через заграждения.

Приняли сводку Советского Информбюро. В ней говорилось об ожесточенных боях под Сталинградом. Травкин и Цейшер побывали во всех отсеках корабля, рассказывали о боях Красной Армии, говорили о своих задачах. В беседах участвовал молодой коммунист уроженец Сталинграда Евгений Панкратов. Он рассказывал товарищам о родном городе, его промышленных предприятиях, о славных боевых традициях Царицына-Сталинграда. Человек, влюбленный в свой город, он нарисовал его план: здесь Волга, здесь центр, а вот тут тракторный завод. «Поможем, обязательно поможем сталинградцам обороняться точными торпедными ударами», — заявляли моряки...

Новиков-Прибой как-то назвал подводную лодку маленькой, чуть заметной стрункой в грохочущем концерте войны. Наверно, это было вполне справедливо по отношению к лодкам периода первой мировой войны — плохо вооруженным, плававшим лишь в прибрежных водах. [109] В годы второй мировой войны лодки стали могучим оружием. Они могли теперь сами устроить довольно громкий концерт. Но чтобы его начать, нужно было обязательно найти того, для кого он в первую очередь предназначался, — неприятеля.

Лодка Травкина как раз и продолжала поиск вражеских судов, курсируя в утренней полутьме неподалеку от чужих военных баз. Мерно стучали двигатели, буграми вздымалась у бортов темная вода, которая журча обтекала лодку и убегала за корму — холодная, безразличная. Командир «щуки» делал над собой усилия, чтобы не задремать. Решил вспоминать забавные случаи из флотской жизни...

Царский адмирал спросил у матроса: «Почему у меня большой живот?» Тот не растерялся, сказал, что от ума, весь ум у его превосходительства в голове не помещается... Другой матрос, по специальности электрик, зазубривший разные премудрые термины, вместо ваше превосходительство назвал адмирала ваше электричество... Происходившее в давние времена виделось словно наяву. Иван Васильевич рассмеялся, сонливое состояние прошло. Подумалось, что вот так незаметно подкрался рассвет, поздний он в конце октября, неприятный, с моросящим дождем. На глубину пора идти, ложиться на грунт. В это время вахтенный сигнальщик доложил:

— Правый борт. Курсовой двадцать. Судно.

Нелегко было его рассмотреть в окутывающей лодку водяной пыли. Иван Васильевич шарил биноклем по поверхности моря, но мелкие капли дождя плотно закрывали горизонт. Все же он разглядел две трубы над низкой палубой. Это оказался миноносец. Травкин решил атаковать, пока их не видит враг. Но над кораблем вдруг взвилась белая ракета. Значит, противник, тоже готовился к атаке. Миноносец для лодки очень опасен, поэтому, словно испуганная рыба, она рванулась на [110] глубину. Стрелка глубиномера показывала: 5... 8... 10 метров.

Неожиданно лодка, резко кренясь на нос, стала проваливаться в пучину. Как бешеная, неслась стрелка глубиномера по шкале: 20, 30, 40 метров. На шестидесяти, поняв в чем дело (рули заклинило в положении на погружение), Травкин приказал пустить сжатый воздух в носовую цистерну и остановить электромоторы. Лодка выровнялась.

Миноносец сбросил бомбы и ушел. Убедившись, что поблизости нет противника, всплыли. Рулевые и электрики сдвинули с места рули, отремонтировали их. Травкин подумал, что теперь можно отдохнуть. Он пошел в пятый отсек, где у электромоторов всегда тепло и не слишком шумно, но вахтенный офицер объявил торпедную атаку. Капитан 3-го ранга срочно вернулся в центральный пост.

Калинин уже отдавал распоряжения и, не отрываясь от перископа, доложил, что не может определить тип обнаруженного судна. К перископу прильнул Травкин. Действительно, плохая видимость не давала возможности рассмотреть противника. Всплывать, чтобы получше его разглядеть, или же подойти поближе было опасно: вдруг лодку разыскивает тот же самый миноносец? До очереди разглядывали «супостата». Наконец, определили, что идет тихоходный буксир с двумя пустыми баржами. Тратить торпеды на них не следовало.

В походе встретили последний месяц осени — ноябрь, холодный, туманный, сумрачный. Небо и море по цвету ночью сливались, казалось, не существует горизонта, только беспросветная чернота и йодистый запах моря. Под стать погоде было и настроение у Травкина, словно что-то давило на сердце, хотя на здоровье он никогда не жаловался и врачи писали во время диспансеризации «здоров», не добавляя своего излюбленного «практически». Но он сразу повеселел, когда 2 ноября получил [111] радиограмму. Штаб бригады сообщил, что через позицию, возможно, пройдет танкер с горючим. Оживились люди. Проложили курс в район предполагаемой встречи. «Шука» вышла в атаку на танкер, но крутые волны сбили торпеды с курса.

Снова поиск, и снова шторм. Травкин решил увести лодку в северную часть моря, к плавучему маяку Калбодагрунд. Чтобы за ночь провентилировать отсеки, отрыли рубочный и дополнительный люки дизельного отсека. Вдруг прозвучал доклад наблюдателя:

— Три корабля справа тридцать градусов!

Значит, ждали их здесь. Над головой слышалось «чух-чух», словно спешил по рельсам трудяга-паровоз, — такой звук издают винты сторожевых кораблей. Загрохотали глубинные бомбы. Пришлось уходить из мелководного района, прижимаясь к грунту, как ящерица к песку. Чтобы подбодрить товарищей, Иван Васильевич сказал окружающим:

— Уйдем, как колобок от бабушки и дедушки.

Лодка ушла, но не без приключений. Инженер-механик Ильин с тревогой сообщил, что не может удержать лодку на заданной глубине, она все время тяжелеет. Через несколько минут стала ясна причина. В дизельный отсек через нижнюю крышку люка поступала вода. Крышку укрепили подпорками, течь прекратилась. Когда корабли противника потеряли лодку, всплыли. Выяснилось, что от взрыва выскочила из своего желоба уплотнительная резина. Моряки быстро устранили дефект.

Многое делает командир корабля, чтобы подготовить удар по врагу. Но есть в этом деле главное. И это главное, думается, — умение рассчитать и выжидать, долго подкарауливать противника, нести бесконечные вахты, выполнять изо дня в день однообразные действия, спать урывками, к тому же одетым, узнавать время только по часам и почти не видеть день, потому что лодка в светлое [112] время прячется под водой, мерзнуть на верхней вахте так, что часами зуб на зуб не попадает, оставаться на мостике насквозь промокшим во время дождя и при свисте пронизывающего ветра, неделями сидеть на консервах и сухарях, слышать зловещий скрежет минрепов, удары глубинных и авиабомб. Такова участь командира лодки. Какое же в самом деле ему нужно терпение, чтобы все это переживать, переносить из дня в день и оставаться в добром настроении и высочайшей боевой готовности.

Но выдержки и терпения Травкину было не занимать. Ночью 4 ноября Иван Васильевич стоял на мостике и жадно курил. Вспомнилось, что в позапрошлом году праздник Великого Октября встречал дома, в Ленинграде. Крохотная дочка долго не могла уснуть, капризничала. Жена все время уходила к ней из-за стола. Скомкался праздничный ужин, и испортилось настроение. Он уехал в Кронштадт не совсем довольный. Если бы те дни можно было повторить! Сейчас все виделось бы иначе. Радостно встретила жена, счастливо улыбалась старшая дочка, а писклявый голосок младшей — чарующая музыка для отца. Сколько аппетитной еды стояло на столе! Оказывается, прошлое представляется нам по-разному, смотря какими глазами на него смотреть... «А какой увижу я через год нынешнюю 25-ю годовщину Октября? Без победы над врагом, без потопленного судна она не запомнится ни мне, ни другим морякам».

Наверно, об этом же думал и старший лейтенант Калинин, когда, чтобы пораньше заметить противника, забрался на тумбу перископа. Травкин посмеялся, что на минуту раньше «супостата» увидит, а промокнет быстрее. Но Калинин с тумбы зорко всматривался в черный горизонт. И ему повезло. В общем-то не ему одному, всему экипажу. В полночь Михаил Степанович заметил несколько силуэтов судов. Шли два транспорта и два сторожевых [113] корабля. Впереди самый большой — водоизмещением свыше десяти тысяч тонн.

Для верности удара Травкин приказал готовить трехторпедный залп. Конвой повернул влево и перестроился в кильватерную колонну, когда корабли идут один за другим. Во главе ее оказался сторожевик. Иван Васильевич решил атаковать с носовых курсовых углов из надводного положения и довернул лодку, совмещая нить прицела с форштевнем судна. Вот она подошла к фок-мачте.

— Аппараты, пли!

Через каждые пять секунд вздрагивал корпус лодки — это выходили торпеды, сразу запевавшие для врага траурную песню. Как оказалось, не только для транспорта. Одна из самодвижущихся мин взорвалась у борта сторожевика, другая — транспорта. На мостике лодки услышали взрывы, по глазам резанул отсвет белого пламени. Раздался третий, чуть запаздывающий по звуку раскат — это на транспорте сдетонировали боеприпасы. При ярком свете пожара было видно, как тонул переломившийся сторожевик, а из-за горящего транспорта показался второй сторожевой корабль, разворачивавшийся на лодку.

При срочном погружении трюмные Гусев и Панкратов действовали быстро, четко. Вражеский корабль «прочавкал» над местом, где несколько десятков секунд назад была лодка.

Подарок к празднику получился, да какой — двойной! Радостным пошел Травкин в первый отсек, обнял каждого торпедиста. Командующему флотом он направил радиограмму: «Боезапас израсходован. Потоплены четыре вражеских корабля». — «Поздравляю с победой. Возвращайтесь в базу», — ответил комфлота.

«Щ-303» взяла курс на восток, чтобы засветло подойти к маяку Ристна и точно определить свое место. Это было необходимо. Слишком дорогой может оказаться ошибка, когда идешь через минные поля. [114]

Радист принял приказ Народного комиссара обороны СССР от 7 ноября. И. В. Сталин призвал бойцов Красной Армии и Флота усилить удары по врагу. Можно было перед решающим этапом похода дать команде отдохнуть, отметить праздник. Собрались все свободные от вахты. М. И. Цейшер прочел приказ. Его слушали, не пропуская ни слова. Беседу никто не планировал, но она состоялась. Моряки говорили о любви к родной стране, о готовности победить в нелегкой борьбе. Старший электрик Савельев — он родом из Ульяновска — рассказал о местах города, связанных с Владимиром Ильичей Лениным.

Вечером был праздничный ужин. Хотя к этому времени в распоряжении кока Тимофеева оставался ограниченный ассортимент продуктов, но все равно ужин получился на славу. После него Гримайло и Панкратов стали читать стихи. «Над седой равниной моря ветер тучи собирает», — прочитал Панкратов, а Травкин думал о других тучах — тучах и ветрах войны, что испытывают на прочность его боевых друзей, его флот, его Родину...

Во время одной из бесед с Травкиным я спросил: была ли на лодке художественная самодеятельность? Как удавалось готовиться к выступлениям? Ведь летом ремонтировались и плавали, а в боевом походе не до веселья. Иван Васильевич с гордостью ответил:

— Одной маленькой лодкой давали большой концерт.

Вспомнил он, как после потопления транспорта и сторожевого корабля лег спать в пятом отсеке, но сон не шел. Думалось о предстоящем переходе тревожно: не закроет ли враг известные нашим подводникам проходы в заграждениях? Потом он задремал, а проснувшись, услышал тихий разговор друзей — Гримайло, Панкратова и Голованова. Виктор Голованов вытащил из футляра баян — подарок рабочих морского завода, — пробежал пальцем по клавишам. [115]

— Тихо, — остановил его Панкратов.

Голованов продолжал щелкать по клавишам, не растягивая меха.

— Перестань, командира разбудишь!

— Его сейчас ничем не поднимешь, намаялся. Да я без всякого шума, просто, чтобы пальцы размять. А вообще-то хорошо бы сейчас сыграть да спеть потихонечку.

— Порепетировать не мешало бы. В базу придем, непременно выступать придется, — согласился Евгений Панкратов.

Травкин понял настрой людей, заглянул через люк в кубрик:

— Песню бы сейчас послушать. «Вечер на рейде», допустим...

Друзья взяли музыкальные инструменты, чинно расселись по местам, и полилась мелодия песни. В отсек потянулись моряки, молча слушали.

Подошло время сниматься с грунта. Травкин дал сигнал к всплытию. Экипаж занял боевые посты. В сумерках того же дня «щука» подошла к острову Осмуссар — одному из группы Моонзундских островов. Западнее него фашистские минные заградители ставили мины. «Значит, мин тут пока мало, — подумал Иван Васильевич, — будем здесь прорываться».

Действительно, и у острова, и к востоку от него прошли нормально, лишь несколько раз касались минрепов. Но в районе банки Виколла «щуку» обнаружили противолодочные корабли. И тут, как и в первом походе, после стольких пройденных испытаний, почти у самого дома, за лодкой гонялся и ожесточенно бомбил ее враг. Вдруг загрохотали мощные взрывы. Боевым друзьям помогли балтийские летчики, которые нанесли бомбовой удар по противолодочным кораблям. «Щ-303» всплыла и вскоре подошла к острову Лавенсари.

Путь до Кронштадта показался длиннее обычного — каждому не терпелось поскорее завершить нелегкий [116] поход. На берегу — толпа встречающих, оркестр играл марш. Нетвердо ступали на землю привыкшие ходить по палубе ноги. Подводников обступили товарищи, друзья.

Оценивая этот поход, газета бригады «Подводник Балтики» писала: «Подводная лодка «Щ-303» в двух боевых походах потопила пять транспортов и боевой корабль противника. Общее водоизмещение потопленных кораблей составляет около пятидесяти тысяч тонн...»

Почти одновременно с Травкиным вернулась из похода лодка Е. Я. Осипова. В море подводники узнали о награждении «Щ-406» орденом Красного Знамени и присвоении ее командиру звания Героя Советского Союза. В этот день «Правда» писала: «Родина с любовью и гордостью смотрит на вас, сыны Военно-Морского флота. Новыми подвигами, новыми ударами по врагу ответьте на эту любовь». В отсеках состоялись краткие митинги. «Теперь мы краснознаменцы, воевать должны еще лучше» — таково было единодушное решение экипажа.

26 октября «Щ-406» потопила судно. Через три дня торпедировала крупный транспорт. 1 ноября отправила на дно третий. Этот поход Осипова был по времени намного короче первого, но отраден результатом. Боевой счет лодки увеличился на три транспорта.

Из шестнадцати кораблей третьего эшелона отличились многие. О лодках «Д-2» и «Щ-406» уже рассказывалось. «С-9», которой командовал капитан-лейтенант А. И. Мыльников, потопила транспорт и танкер. «С-12» капитана 3-го ранга В. А. Тураева уничтожила три судна. Поход «С-12» оказался самым продолжительным, он длился 58 суток.

Кампания 1942 года подходила к концу, когда начался новый поход «Щ-304» — «Комсомольца» под командованием Я. П. Афанасьева. Во второй половине ноября, в условиях осенней непогоды и штормов лодка двинулась в северную часть Балтийского моря. Известно, [117] что экипаж корабля дерзко и решительно атаковывал вражеские суда, утопил минный заградитель, уничтожил и повредил несколько транспортов. Но «Комсомолец» не вернулся в родную базу...

Шли дни, недели, но напрасно береговые радисты вызывали подводный корабль. Когда истекли все сроки ожидания, был издан приказ об исключении «Щ-304» из списков флота. Но не знали многие друзья, жены, дети и матери подводников о приказе. А если бы и знали, все равно приходили бы к пирсу и ждали, ждали... Где лодка? Что случилось с «Комсомольцем»? Какая трагедия произошла с моряками? Эти секреты седая Балтика хранит и сегодня...

Боевые действия у вражеских берегов третьего эшелона лодок нанесли значительный ущерб флоту противника. Шли ко дну транспорты с оружием и боеприпасами, с горючим и продовольствием, с танками и солдатами. Не могли перевозить грузы многие суда, потому что при появлении наших лодок получали приказ укрыться в портах до особого распоряжения. Действия наших подводников в районах боевой подготовки противника приводили к тому, что его силы наносили удары по своим лодкам (за годы войны на Балтике из 65 потерянных фашистским флотом подводных лодок свыше 20 потоплены в результате атак своими силами ПЛО и столкновений со своими же кораблями).

24 октября 1942 года «Правда», оценивая действия подводников, писала: «...В сложных условиях ведет свою изумительную борьбу Краснознаменный Балтийский флот. Его корабли в трудных условиях наносят врагу страшные по своей силе удары, достают его в самых потаенных местах». В кампании 1942 года подводники Балтики уничтожили и повредили 60 транспортов и несколько боевых кораблей.

На совещании в гитлеровской ставке 22 декабря 1942 года отмечалось, что «даже если Ленинград будет [118] полностью уничтожен огнем артиллерии, то все же будет существовать подводная опасность, поскольку Кронштадт остается базой. Каждая подводная лодка, которая прорывается через блокаду, является угрозой судоходству на всем Балтийском море и подвергает опасности немецкий транспортный флот, которого и так едва хватает...»

Да, гитлеровцы так и не стали хозяевами на Балтике...

Наступила зима. Финский залив покрылся льдом. В Кронштадте остались зимовать всего три лодки. Среди них вставшая на ремонт «Щ-303».

Травкин собрал личный состав, чтобы обсудить два вопроса: итоги боевого похода корабля и план предстоящего ремонта. Иван Васильевич отметил, что командование высоко оценило результаты боевых действий «щуки». Командующий флотом назвал их гвардейцами Балтийского моря. Травкин перечислил отличившихся в походах, призвал их щедро делиться опытом с товарищами, говорил и о недостатках. Капитан 3-го ранга завершал доклад, когда прозвучал сигнал воздушной тревоги. К городу шли фашистские бомбардировщики. Вынужденный перерыв длился недолго. Кронштадтские зенитчики и истребители отогнали врага.

После отбоя тревоги продолжили собрание. Докладчик по второму вопросу старший инженер-лейтенант Ильин сказал, что на днях он побывал на заводе. Там видел хороший призыв: «Убьем врага выработкой!» Речь, конечно, идет о высокой выработке. Думаю, мы присоединимся к этому мнению заводских рабочих. Дел множество, но они нам по плечу.

Команда «щуки» и заводские рабочие приступили к ремонту корабля, а И. В. Травкину пришлось на некоторое время оставить его. Причина оказалась весьма необычной: вызов командира в общем-то устаревшего по технике корабля, к тому же из блокированного Ленинграда, в Москву, в Наркомат Военно-Морского флота.

Оказалось, что боевой опыт Травкина, его анализ [119] боев, тактических приемов привлекли внимание специалистов соответствующего направления и к тому же за мужество и умелые боевые действия ему предстояло получить иностранную награду, которой его отметили наши бывшие союзники по войне, — английский военный орден. Травкин летел в Москву на самолете с героем летчиком Е. Н. Преображенским, человеком широко известным в годы Отечественной. В августе-сентябре 1941 года он водил бомбардировщики Краснознаменного Балтийского флота на Берлин, бомбил фашистскую столицу. За 9 налетов его соколы сбросили на военные объекты вражеского города более 300 бомб. В дороге познакомились, поговорили. Подремали. В наркомат надо прибывать со свежей головой. К сожалению, мы не располагаем материалами о проходивших там встречах и беседах, а Травкин рассказывал об этом коротко:

— Говорил, как воюем. Вручили орден и отпуск разрешили. Представляете, во время войны отпуск! В Ленинграде об этом не смел ни думать, ни мечтать.

В Ульяновске, где в эвакуации жила семья, Иван Васильевич довольно быстро нашел нужную улицу и дом. Помог рассказ и детальный план, который нарисовал матрос Василий Савельев, попросивший низко поклониться его родному городу. Жена и дети обрадовались, не ждали такого радостного события. В то время гораздо чаще, чем фронтовики приезжали в отпуск, приходили на них похоронки.

Лидия Александровна на радостях поплакала, дети Элла и Маина никак не могли понять, почему мама плачет, когда все так хорошо... Своей маленькой племянницы, которая жила с ними в Ленинграде, Иван Васильевич уже не застал: ее забрали вернувшиеся из Германии родители (к тому времени нашим работникам удалось [120] окружным путем через нейтральные страны возвратиться на Родину).

Время отпуска пролетело быстро, как один самый длинный и, может быть, самый счастливый в жизни день. В разговорах Травкину и его жене никак не удавалось втиснуть прошедший в разлуке год в его календарные рамки. Меньше говорили о пережитом в сорок втором, больше вспоминали прекрасное довоенное время. Только не заглядывали в будущее, в разговорах обходили его, словно это была запретная тема.

Прощаясь, Лидия Александровна пообещала:

— Как начнут из эвакуации назад возвращаться, первая приеду...

Не близко было это время, а когда оно настало, она и в самом деле вернулась в Ленинград среди первых из жен офицеров-подводников...

В начале нового, 1943 года погода в Ленинграде и Кронштадте стояла мягкая, в отличие от первой военной зимы, не было суровых морозов, на небе часто для северной широты появлялись голубые просветы. Активизировала деятельность авиация. Но фронт оставался неподвижным. Советские войска готовились к наступательным боям. Травкин заметил это по ряду признаков. Пристреливали цели батареи, тренировались войска, сосредоточивались резервы. 12-го началось наступление.

К вечеру 18 января в высокую боевую готовность была приведена часть артиллерии базировавшихся в Кронштадте кораблей и фортов. У орудий находились расчеты. Они готовы были нанести удар по противнику, если он откроет огонь по Дому флота, где в этот вечер шла пьеса Александра Корнейчука «Фронт». Когда стемнело, через мостики у Петровского дока и у Кронштадтского футштока (от него отсчитывают абсолютные высоты точек земной поверхности и глубины акватории) к желтому зданию [121] у Итальянского пруда — Дому флота — поспешили люди, гражданские и военные.

Иван Васильевич с утра почистил пуговицы на кителе и сразу после ужина вместе с другими офицерами направился в Дом флота. По широкой мраморной лестнице он поднялся на второй этаж, где до войны висели картины известных русских художников. Вспомнилось, что полотно страстного певца моря Айвазовского пытался заполучить весьма известный музей. Отказали. Догадался художник написать на картине, что это дар офицерам флота, а подарки отбирать не принято...

Зал был переполнен. Травкин увидел многих знакомых из штаба базы, из охраны водного района, по-дружески обнялся со старым знакомым командиром сторожевого корабля «Аметист» Сашей Казанковым. Слышались солидный говор командиров, веселые шуточки краснофлотцев, сдержанный женский смех. И в миг все стихло, когда началось представление. Пьеса никого не оставила равнодушным, потому что в ней остро ставился вопрос: почему мы отступаем, оставляем врагу нашу землю?

Травкин и раньше читал «Фронт» в газете «Правда». Иван Васильевич понимал, что, когда центральный орган партии публикует пьесу, высказывается не только мнение редакции. В пьесе подчеркивалось, что в происходящем виноваты крупные командиры, которые не поняли веления времени, не научились воевать по-современному. Думалось о Ленинградском фронте. Отозвали Ворошилова. Освободили от должности Хозина. Назначили Жукова и Говорова. Дело действительно улучшилось. Но в этом ли вся причина неудач? Во всяком случае, пока не принято было говорить о чем-то другом. Ну а на флоте тот же командующий. Моряки его ценят. А что мы, рядовые войны? Для нас нет предела перегрузкам. Пределом может быть, наверно, только смерть в бою.

Но что это? Пьеса кончилась, а всех попросили задержаться. [122] На сцену вышел старший политрук — представитель политотдела базы. Его лицо сияло радостью.

— Сегодня, 18 января, — объявил он, — соединились войска Ленинградского и Волховского фронтов. Прорвана вражеская блокада. Неделя понадобилась советским бойцам и командирам, чтобы сокрушить «неприступную», «железную» вражескую оборону. Ленинград снова связан с родной страной по суше...

Травкин пришел в казарму, где жили его подчиненные, и сообщил им о прорыве блокады Ленинграда. Моряки стали поздравлять друг друга.

— Жаль, без нас обошлось, — заметил кто-то.

— Разве? — спросил Травкин. — А то, что гитлеровцы недосчитались потопленных нами транспортов и не было среди обороняющихся тех пушек, танков и солдат, что мы потопили, не участие? Ускорим ремонт, скорее в общее наступление включимся. Иван Васильевич не случайно сказал о ремонте. Командование бригады не скрывало от командира «Щ-303», что его лодку собираются в новой навигации использовать среди первых, торопило с работами.

С этим было связано и появление на «щуке» старого знакомого Ивана Васильевича начальника Кронштадтского морского завода инженер-капитана 2-го ранга Волосатова.

— Вот получил указание форсировать ремонт вашей лодки, — сказал он Травкину.

— Ну и как?

— К сроку все сделаем. Вы наш рабочий класс знаете. Все же трудновато придется. Многие на фронт ушли. Дети-ремесленники на многих участках работают. Норму выполняют, а в обеденный перерыв в игрушки играют. Без ваших матросов, одним словом, туго придется. Давайте вместе дело двигать.

— Давайте, не впервой же!

В феврале в связи с 25-летием героического «Ледового [123] похода» кораблей Балтийского флота из Прибалтики и Финляндии, где они базировались, в Кронштадт на кораблях и в береговых частях прошли политинформации и беседы об этом выдающемся в истории флота событии. Травкин был знаком с командирами старшего поколения, участниками беспримерного в биографиях флотов всего мира перехода, не раз встречался с ними, слушал выступления, выступил и сам.

В 1918 году немецкие империалисты решили захватить наши корабли и суда в Гельсингфорсе, Ревеле и других базах в восточной части Финского залива. Международный империализм рассчитывал лишить Советскую страну флота, нанести этим непоправимый удар обороне Петрограда. Уверенные в полном успехе, оккупанты везли с собой даже немецкие флаги, чтобы поднять их на русских кораблях.

По личному указанию В. И. Ленина в феврале — марте из западной в восточную часть Финского залива перешло 211 кораблей. Среди них 6 линкоров, 5 крейсеров, 54 эскадренных миноносца, 12 подводных лодок. Их провели через широкие ледовые поля и метровые торосы не имевшие опыта плавания в таких условиях моряки. Именно энергией и самоотверженностью матросов и командиров был спасен Балтийский флот.

Тогда в 1918-м, черноморцы были вынуждены взорвать свой флот. Балтийцы сохранили, что имело впоследствии решающее значение для морских сил Советского государства. В период гражданской войны и после нее Балтика смогла обеспечивать другие флоты и флотилии кораблями, техникой, кадрами...

Краснофлотцы «щуки» смеялись, когда узнали, на какие только ухищрения не шел коварный враг, чтобы отсрочить выход кораблей и судов и захватить их.

В базу флота, в которой стояли эсминцы «Гарибальди», «Изыльметьев», дивизион тральщиков и госпитальное судно «Ариадна», в глухую темную ночь привезли [124] три вагона под пломбами. На корабли враги сумели передать: «Вагоны с коньяком, в таможенной — бочки с вином, бутылки с шампанским». Это сообщение сопровождалось призывами: «Пей, братва! Гуляй, братишки!» Команды обоих эсминцев собрались на митинг и решили: выставить к вагонам и к таможенной караул, после подъема флага приступить к уничтожению спиртного.

Утром вагоны вскрыли, увидели коньяк со шведской короной — не поскупились враги революции. Моряки стали вытаскивать ящики из вагонов и бросали бутылки в левый борт стоявшего поблизости госпитального судна. Экипажи «Гарибальди» и «Изыльметьева» соревновались, кто больше разобьет бутылок, скорее утопит в море злодейские планы врагов.

Картина уничтожения спиртного привлекла немало зрителей из местных жителей. Рабочие-финны одобрительно говорили: «Матрос оказался трезв и крепче гранита, бьет о судно бутылки с коньяком. Матрос ценит свою революцию и не отдаст корабли».

В беседах и мыслях о «Ледовом переходе» революционное прошлое переплеталось с боевым настоящим, оно не только звало балтийцев «шагать левой», как писал В. Маяковский, в ногу со старшим поколением, но и обогащало их опытом преодоления льдов, что пригодилось в 1944 году при перевозках войск для прорыва блокады Ленинграда со стороны Ораниенбаума и перехода той же зимой финскими шхерами.

Первый весенний день 1943 года стал памятным и для И. В. Травкина, и для всех балтийских подводников. Вечером, когда зазвучали позывные Москвы, Иван Васильевич подошел к репродуктору. Краснофлотцы предложили ему табуретку, отказался: «Хочу еще подрасти». Так стоя и слушал сообщение: [125]

— За проявленную отвагу в боях за Отечество с немецкими захватчиками, за стойкость и мужество, за высокую дисциплину и организованность, за беспримерный героизм личного состава удостоены гвардейского звания...

Диктор Всесоюзного радио, как всегда, отлично, с подъемом читавший текст, назвал надводные корабли, части морской авиации, удостоенные гвардейского звания. Затем по алфавиту фамилий командиров подводных кораблей он начал перечислять подводные лодки:

— Подводная лодка «Л-3» — командир подводной лодки капитан второго ранга Грищенко Петр Денисович. Подводная лодка «Щ-309» — командир подводной лодки капитан третьего ранга Кабо Исак Соломонович. Подводная лодка «Щ-303» — командир подводной лодки капитан третьего ранга Травкин Иван Васильевич...

Травкин подошел к группе моряков, развел руки в стороны, обнял сразу несколько человек, значит, весь экипаж:

— Спасибо, гвардейцы!..

Больше ничего не сказал, хотя не стеснялся, будучи вообще-то немногословным человеком, говорить о долге, чести и отваге моряков.

Нужные слова скажет при вручении награды высокое начальство, а при частом употреблении они — даже самые красивые — блекнут...

Эти слова были сказаны руководителями флота 22 марта — в день весеннего равноденствия, который многие считают началом полноправной весны, радостного, преобразующего природу времени года. Двойной праздник был в этот солнечный день у экипажей стоявших в Кронштадте подводных лодок «Щ-303» и «Л-3». На пирсе — гости: экипажи других кораблей, представители партийных и советских организаций Ленинграда и Кронштадта, друзья подводников. На лодках выстроились [126] моряки в наглаженной форме, в каждой пуговице — само солнце.

Командующий, члены Военного совета с пирса перешли на «Л-3». Ее экипаж в 1942 году побывал на меридиане Берлина, рядом с центральной частью Германии, потопил несколько кораблей и судов. Моряки нанесли немалый ущерб врагу, десятки раз пересекали минные заграждения, успешно уклонялись от преследования противолодочных сил. Но все это было хорошо знакомо Ивану Васильевичу. Его восхищало другое: после тарана лодки вражеским кораблем на «Ленинце» оказались поврежденными оба перископа, все же экипаж сумел привести в базу «слепой» корабль, на расстояние в 500 миль, словно по струнке, точно.

Сейчас, после перевода П. Д. Грищенко в штаб, на лодке новый командир В. К. Коновалов. Он четко доложил командующему флотом о сборе личного состава. Вице-адмирал В. Ф. Трибуц прочитал приказ народного комиссара Военно-Морского флота о присвоении кораблю гвардейского звания. Заключительные слова его речи: «Пусть же заблистают величием свершенных подвигов знамена, нагрудные знаки, гвардейские ленты советских моряков», — утонули в громком «ура!».

К прежним подвигам в последующем экипаж добавил новые, Владимир Константинович Коновалов стал Героем Советского Союза...

Поздравив экипаж «Л-3», Трибуц, член Военного совета Балтийского флота направились на «Щ-303». Травкин встретил высоких гостей у трапа. Командующий поздоровался с экипажем, затем зачитал приказ наркома о присвоении кораблю гвардейского звания. Он тепло поздравил экипаж с высокой наградой Родины и сказал:

— Наши подводники делами своими опровергли ложь фашистов о том, что Краснознаменный Балтийский флот уничтожен. Несмотря ни на какие трудности, вы в течение [127] всей летней кампании выходили в суровую Балтику и топили вражеские суда на огромном пространстве от Ботнического залива до предпроливной зоны. Свыше шестидесяти потопленных вражеских транспортов и боевых кораблей — таков боевой счет наших подводников за навигацию прошлого года.

Но успехи не должны кружить нам голову. Враг еще силен, его надо бить, бить до тех пор, пока на Балтике не останется ни одного судна под фашистским флагом. Вас тем более обязывает к этому славное гвардейское звание.

В. Ф. Трибуц вручил командиру «Щ-303» гвардейский флаг. Травкин преклонил колено, поцеловал край корабельного знамени, затем вместе с экипажем произнес клятву гвардейцев.

— Любимая Родина, слушай нас! — обратился Иван Васильевич к боевым друзьям, ко всей многомиллионной Советской стране. — Принимая гвардейское знамя, клянемся!

— Клянемся! — заверили Родину и народ гвардейцы.

— Клянемся тебе жестоко мстить фашистским мерзавцам за кровь и страдания, за горе и слезы наших отцов, матерей и детей.

— Клянемся! — повторили моряки.

— Клянемся настойчиво, без устали, ночью и днем искать и топить корабли врага, истреблять их до полной победы.

— Клянемся! — прогремело над заливом.

— Клянемся высоко держать гвардейское знамя, свято хранить и умножать военные традиции балтийцев...

От моряков лодки выступил ветеран корабля старшина команды мотористов В. Н. Лебедев. Он пришел на «щуку» вместе с Травкиным в 1936 году, пользовался большим уважением всего экипажа. Лебедев поблагодарил командование, Военный совет флота за высокую [128] оценку нелегкого труда подводников, затем сказал:

— Я вспоминаю первую блокадную зиму в Ленинграде. На наших глазах умирали от голода и вражеских бомб женщины и дети. И не будет нам покоя, пока сполна не рассчитаемся с фашистами за страдания, кровь и слезы нашего народа.

Экипаж получил множество писем и телеграмм. Дружески поздравили боевых друзей моряки других кораблей, бывшие сослуживцы. В тот день получил письмо из Сталинграда Панкратов. Мать писала Евгению:

«Наш город весь разрушен, но от этого он стал нам дороже. Когда мы подплывали по Волге к городу, сердца наши пылали злобой к проклятому врагу. Враг сломал здесь свой хребет, а город наш есть и будет, и слава о нем пройдет по всей земле...»

Перед походом на корабль пришли новые люди: старшие лейтенанты Бутырский — командиром минно-торпедной части и Пенькин — помощником командира, торпедист Фомичев, ставший мичманом и прослуживший затем на лодке более десяти лет, гидроакустик Васильев. Стоял вопрос о списании Мироненко с лодки. Ожесточеннейшие вражеские бомбежки не прошли для него бесследно, он потерял слух.

Мироненко пришел к Травкину, хотел начать разговор, но молчал, мял в руках ленточки бескозырки. Иван Васильевич поспешил помочь ему начать разговор:

— Не хочется уходить с корабля?

— Не могу с него уйти, товарищ командир.

— Вам же лечиться надо.

— Все, что могли, врачи сделали, теперь время меня будет лечить и еще присутствие товарищей. Не могу я без вас.

— А ведь мы идем на опасное дело. Зачем вам-то рисковать?

— Поэтому и прошусь, что, может, сгожусь. Я ведь и у орудия смогу, и акустику помочь, если... [129]

Травкин убедил командование бригады, что Мироненко ему необходим, и он остался на родном корабле. Весь экипаж одобрил этот шаг командира. Моряки любили корабль и хорошо понимали попавшего в беду товарища. [130]