Возвращение из ада
После неудач 1942 года немецко-фашистское командование стремилось заблокировать балтийские подводные лодки в Ленинграде и Кронштадте. Весной 1943 в Финском заливе противник выставил сплошные минные поля (8500 мин). На занятых островах противник оборудовал шумопеленгаторные станции, на море поставил дополнительные сетевые заграждения. Как отмечал в мемуарах «Война на море» немецкий адмирал Фридрих Руге: «...весной 1943 г. соединение сетевых заградителей перегородило Финский залив двойной противолодочной сетью, доходившей до дна». У заграждений противник держал значительные противолодочные силы — до 300 кораблей и судов, в воздухе почти круглосуточно висели его самолеты.
Тогда все это не было известно командованию Балтийского флота, и оно намеревалось использовать подводные лодки в борьбе на коммуникациях. Правда, разведка установила, что гитлеровцы сохранили прежние противолодочные позиции — гогландскую и порккала-удскую.
Гогландская позиция, простиравшаяся по меридиану островов Гогланд — Б. Тютерс, состояла из антенных, донных и якорных мин, системы наблюдения, береговых батарей, двух шумопеленгаторных станций и групп противолодочных кораблей. Но основной противолодочный рубеж теперь был в самом узком месте Финского залива — между островом Найссар и полуостровом Порккала-Уд. [130] Здесь враг выставил два ряда сетевых бонов (подвешенная на поплавках и притянутая ко дну якорями сеть из троса, каждая сторона ячейки которой равнялась четырем метрам).
«Щ-303» было поручено найти рубежи противолодочных заграждений, отыскать, где можно пройти лодкам. Командование флота и бригады не скрывало, что задача эта чрезвычайно трудная, что вернуться с такого задания шансов немного. Отлично представляя сложность задания, Травкин готовился к походу особенно тщательно. Часами он просиживал над картами, отчетами командиров о походах, лоцией моря. Все надо учитывать, многое заранее предусмотреть и рассчитать. Не рассчитывал он только на везение. Может повезти раз, другой, но, в конечном счете, все определяет расчет и разум. «Лучше подготовиться, делать все идеально, не спешить, лучше на сутки-двое позже с моря прийти, но думать перед каждым новым шагом», — таким было его правило.
И еще у Ивана Васильевича была своя карта. К тем, что давались в штабе, добавлялись сведения, полученные из бесед с другими подводниками, с работниками разведотдела. Кто-то, возможно, посчитает такую карту излишне детализированной, перегруженной подробностями, но, как говорится, запас карман не тянет. Очень старательно командир «Щ-303» изучал силы ПЛО и ПВО противника — какие у него корабли и самолеты, какова их скорость, маневренность, приемы атак.
Пунктиком, особой чертой Ивана Васильевича было беспокойство о запасах электроэнергии, о наибольшей плотности аккумуляторных батарей. Впереди были белые ночи, когда корабль на поверхности может быть легко обнаружен, не успев запастись электроэнергией. Вместе с инженером-механиком Ильиным и парторгом Бойцовым Иван Васильевич решил провести техническую конференцию, поговорить о том, что может сделать каждый для экономии электроэнергии. Доклад поручили [131] молодому коммунисту электрику Гримайло, содоклад Савельеву. Выступили многие моряки. Высказывались и электрики, и мотористы, и штурманские специалисты. У каждого нашлось, что сказать. Предлагали, спорили, принимали или отклоняли различные соображения. Слово имеет вес только тогда, когда становится делом. Предложения моряков на технической конференций вылились в сэкономленные в новом походе киловатты электроэнергии.
В апреле запланированный поход не состоялся. Опасаясь наших лодок, враг заминировал фарватеры у Кронштадта, сбросив значительное количество магнитно-акустических мин. Их траление, в том числе подрывом глубинными бомбами, продолжалось всю первую неделю мая. Противник вел артогонь по тралящим кораблям, по гаваням, но моряки продолжали выполнять свой долг, пока не завершили операцию.
Перед походом к начальнику штаба бригады пригласили двоих: командира «Щ-303» И. В. Травкина и командира «Щ-408» П. С. Кузьмина. Капитан 1-го ранга Курников рассказал об обстановке в море, вручил обоим командирам боевые приказы. Травкину он сказал:
— Вы уже не раз преодолевали противолодочную оборону немцев. Сейчас командование поручает вам провести в море первые лодки. Но если это сделать окажется невозможным, то хотя бы изучите и исчерпывающе доложите штабу соединения обстановку в районе противолодочных позиций.
Прорываться, думается, следует на больших глубинах на минимальной скорости и лишь в темное время суток. Если лодка застрянет в сетях, то, воспользовавшись темнотой, всплывать и освобождаться от них.
В разговоре с начальником штаба бригады было обусловлено, что, форсировав гогландскую позицию, Травкин укажет в донесении точный путь прохода через минные [132] поля, район зарядки батарей, передаст сведения о кораблях противолодочной обороны врага. После получения данных от командира «Щ-303» из базы выйдут другие лодки. Затем Травкин будет пробиваться через найссар-порккала-удскую позицию. Когда это удастся, также будет передано донесение, и можно будет по разведанным маршрутам идти другим кораблям.
Вечером 7 мая на «Щ-303» прибыли командующий флотом и командир бригады. В. Ф. Трибуц провожал в поход не каждую лодку. Но тут был особый случай. И командующий флотом, и командир бригады, и командир «Щ-303» понимали, что есть боевые задачи, которые вряд ли выполнимы. В то же время они сознавали, что Травкин постарается сделать все, что окажется в его силах, готов к подвигу ради общего дела. Командующий снова «прошелся» по карте, говорил о деталях. На прощание Трибуц крепко обнял командира лодки, тепло попрощался с экипажем.
В ночь на 8 мая «Щ-303» и «Щ-408» в сопровождении пяти тральщиков и звена катеров морских охотников двинулись к Лавенсари. Как только корабли вышли из гавани, вражеские батареи открыли артиллерийский огонь. Наши катера поставили плотную дымзавесу, а орудия Кронштадта заставили замолчать фашистские батареи.
Вот и знакомый остров Лавенсари, еще не такой зеленый, каким был прошлым летом, но гостеприимный, ждавший лодку. Здесь сделали последние уточнения на карте по свежим разведданным. В светлое время суток лодка ложилась на грунт. Свободные от вахт моряки читали книги, играли в домино, в шахматы. Упорно проходили встречи между радистом Иваном Алексеевым и боцманом Григорием Мироновичем Рашковецким. Боцман играл очень сильно, поэтому все старались помогать, подсказывали радисту. На возражения боцмана дружно кричали: [133]
— Шахматы — игра коллективная!
Но и подсказки не помогли. Рашковецкий, довольный победой, громко объявлял:
— Шах и мат интеллигенции!..
11 мая «Щ-303» покинула остров и взяла курс на запад. «Щ-408» осталась ждать первого сообщения от Травкина. На гогландской позиции наибольшую опасность представляли магнитные и противокатерные мины. Часть из них немецкие моряки связывали проволокой и притапливали, чтобы лодка намотала трос и проволоку на винт и подорвалась. Обнаружить же мины под водой было невозможно, поэтому лодка Травкина продвигалась медленно, делала 2–2,5 узла (примерно 3,5 километра в час). Но благодаря этому снижался шум винтов и при касании минрепа можно успеть отвести в сторону винты корабля.
В полдень 14 мая по переговорной трубе старший лейтенант Бутырский доложил из первого отсека:
— Справа по носу скрежет минрепа!
Травкин услышал, как из носовой части леденящий душу звук передвигался в район рубки. Знакомый скрежет, но к нему все-таки трудно было привыкнуть.
— Право руля! — быстро среагировал капитан 3-го ранга.
Минреп с миной отошел от корпуса.
И вот снова минрепы, еще и еще. Порой казалось, что невозможно преодолеть это заграждение, но, анализируя пройденный путь, Иван Васильевич заметил, что минные линии отстоят друг от друга на расстоянии полукилометра, а мины в них в сорока-пятидесяти метрах. Можно было сделать кое-какие расчеты, облегчившие дальнейший путь корабля.
Когда Травкин производил расчеты, ему вспомнились слова английского флотоводца Нельсона: «Умейте считать». Дело, конечно, не только в подсчете, сколько перед тобой кораблей врага или какие взяты трофеи. Все гораздо [134] глубже и нужнее: считать свои возможности, вычислять врага, зная его тактику, уклоняться в соответствии с расчетами, сделанными впрок, заранее и во время боя. «А я и считаю», — соглашаясь с мыслью адмирала, высказался вслух наш командир...
Настало время поворота на новый курс. Маневр опасный на минном поле, так как при циркуляции увеличивается вероятность встречи с миной. Заканчивали поворот, когда из первого отсека доложили, что с правого борта слышны глухие удары. Травкин приказал переложить руль вправо.
Стук продолжался, приближался к корме. Командир лодки понял, что случилась беда: корабль тащит за собой мину, и она стучит по корпусу. При каждом следующем ударе может грянуть взрыв. К счастью, удары вскоре прекратились, оторвалась, наконец-то, грозная мина. Все облегченно вздохнули. Про себя Травкин, отметил другое: в критической ситуации все члены экипажа действовали четко, слаженно.
Пройдя минное заграждение, всплыли. Обстановка была спокойной. Травкин и Калинин, неторопливо покуривая, разговаривали.
— Когда теперь вернемся, увидим купол Кронштадтского морского собора, — заметил Травкин.
— А знаете, Иван Васильевич, к слову пришлось, скажу: мой отец в двадцатые годы чуть комендантом Кронштадтской крепости не стал, — сказал Калинин, раньше не рассказывавший об отце.
— Он же сухопутчик? — удивился Травкин. — Насколько я помню, он командовал дивизией, был помощником командующего округом.
— Должность коменданта ему предлагали после окончания Высших академических курсов. Отец отказался, поехал командовать дивизией. На курсах с ним вместе учились известные военачальники: Тимошенко, Гай, Фабрициус, Вострецов. [135]
Калинин помолчал и продолжил:
— Интересная деталь. По рассказам отца, Вострецов своеобразным человеком был, прекрасным психологом. В девятьсот двадцать восьмом он командовал дивизией под Одессой. Состояние дел в соединении было хорошее, и кругом порядок, и вдруг при проверке комдив нашел в пирамиде для оружия грязную винтовку. Вот как бы вы, Иван Васильевич, поступили в таком случае?
— Вызвал и взгрел по первое число нерадивого бойца! Может, даже через его командира приказал устранить непорядок.
— Я бы тоже так сделал. Поэтому мы с вами и не знаменитые пролетарские военачальники, что часто по шаблону поступаем, — засмеялся Михаил Степанович.
— А что же Вострецов?
— Он вызвал бойца-неряху, при нем разобрал оружие, устранил какую-то мелкую неисправность, смазал винтовку и передал ее красноармейцу, сказав, что оружие надо любить и беречь пуще глаза, с неисправным оружием боец — не боец.
— А красноармейца он наказал? — спросил Травкин, думая, что оригинальный способ воздействия на подчиненных нашел командир дивизии. В тот же день об этом факте определенно знала вся дивизия. Каждый внимательнее стал смотреть за оружием.
— Нет, сказал ему, что, если повторится подобное, накажет.
— Понятно. Случай, чтобы за тебя комдив винтовку чистил, исключительный, в десять раз памятнее любого наказания.
Травкин достал пачку «Беломорканала», хотел снова закурить, раздумал и, убрав папиросы, сказал:
— Вы, Михаил Степанович, скромный человек. Сколько служим, не помню, чтобы об отце подробно рассказывали, а ведь второго подводника, у которого отец командующий округом, на Балтике нет. [136]
— Округ небольшой, Приволжский, — попытался отшутиться Калинин.
— Ну а если серьезно?
— Не хочу жить отцовскими заслугами, хотя сам их чту. Ведь от солдата царской армии до высших должностей дошагал.
— И правильно, что не хотите, — согласился Травкин. — Я вел бы себя, как и вы. Но раз об отце речь, скажите: он встречался с Лениным?
— Два раза. Первый в апреле тысяча девятьсот семнадцатого года. Тогда отец и еще четверо солдат были приняты Владимиром Ильичем. Расспрашивал о фронтовой жизни, говорил о необходимости покончить с войной, передать землю крестьянам, самим солдатам бороться за мир и землю.
Отец и его товарищи уехали из Петрограда на фронт окрыленные, теперь четко знали, что надо делать для победы революции.
Другая встреча состоялась летом тысяча девятьсот девятнадцатого года. Отец был командиром бригады войск внутренней охраны в Пензе, боролся с белогвардейщиной, бандитизмом. Тогда и пригласили его на соединенное заседание ВЦИК, Московского Совета рабочих и красноармейских депутатов, Всероссийского совета профессиональных союзов и представителей фабрично-заводских комитетов Москвы. На заседании Владимир Ильич Ленин выступил с докладом «О современном положении и ближайших задачах Советской власти». Доклад этот я не раз перечитал. Ильич говорил о сложном международном положении, необходимости бдительности, дисциплины и организованности, преданности революции.
— С личным составом бы побеседовали — вопросы бдительности и организованности на первом плане в походе. Да и о Вострецове, Фабрициусе, Гае.
— Не только о них можно. Отец хорошо знал [137] Фрунзе да и других весьма заслуженных людей. — Тем более, вам, как говорится, и карты в руки...
13 мая лодка вышла в западную часть Нарвского залива. Мин не было. Всплыли для зарядки батарей. Не прошло и часа, как вахтенный доложил о появлении самолета. Пришлось срочно уходить на глубину. Травкин думал: заметили ли лодку с самолета? Вскоре понял, заметили и оповестили надводные корабли, потому что неподалеку послышались взрывы глубинных бомб.
Посоветовавшись с офицерами, Иван Васильевич решил перейти к северо-восточной части острова Вайндло. Всплыв в этом районе, он передал в штаб бригады донесение, что гогландскую позицию кораблю удалось преодолеть.
Теперь предстояло форсировать или хотя бы разведать опасный район — найссар-порккала-удский рубеж. «Щука» пошла вдоль заграждения с юга на север. Временами Травкин стопорил ход, подвсплывал и наблюдал в перископ. В 50–70 метрах друг от друга виднелись буи и бочки противолодочных сетей. Стало ясно, что поставлены стационарные сети. Время от времени лодка касалась минрепов, значит, рядом с сетями — мины.
Перед тем как прорывать позицию, следовало полностью зарядить аккумуляторы, и это удалось сделать в следующую ночь. Теперь необходимо было решить: расходовать ли энергию на разведку найссар-порккала-удской позиции — второго вражеского рубежа, как предписывалось плановой таблицей перехода, или сразу начать его форсирование. Кстати, этот путь был Травкину знаком по походам 1942 года. Решил действовать по предписанию штаба.
Уже при переходе ко второму рубежу в районе банки Ксмадалик вахтенный офицер заметил пять вражеских противолодочных кораблей. Они охраняли восточную [138] сторону заграждения. Командиру «щуки» стало ясно, что строго по инструкции дальше действовать нельзя, как и руководствоваться своим прежним опытом. Обстановка во многом изменилась, поэтому Травкин решил предварительно разведать район и повел лодку с юга на север.
Через каждые полчаса он стопорил ход и поднимал лодку под перископ. Картина виделась безрадостной, даже угрожающей — впереди в пятидесяти-семидесяти метрах друг от друга в два ряда тянулись буи и бочки. Так было по всей позиции от острова Найссар до маяка Поркканаа-Каллбода. По бортам «щуки» иногда скрежетали минрепы. Значит, мины были установлены перед заграждением и, несомненно, в самих сетях.
Открытой, свободной от сетей воды по всему рубежу не было. Оставалось одно — пройти под сетями в самом глубоком месте залива, куда, возможно, не доставали коварные ячейки. Чтобы не стать добычей жадного фашистского рыболова, пробираться следовало по дну, прижимаясь к нему, как морская придонная рыба. Но поскольку опасность попасть в сети была велика, а всплывать, выпутываться из них безопаснее ночью, Травкин стал дожидаться темноты.
Он положил лодку на грунт и пошел по кораблю, поговорить с людьми, что-то подсказать, кого-то подбодрить. Начал с первого отсека, где служил комсорг корабля командир отделения торпедистов Алексей Иванов. Он, конечно, знал настрой товарищей.
— Как молодежь Себя чувствует? — спросил Травкин.
— Все в порядке, товарищ командир. Помните довоенную песню: «Кронштадт мы не сдадим — моряков столицу, через море перейдем, станем на границах»? Готовы перейти через море!
— Молодцы!
Похвала капитана 3-го ранга относилась не только к настрою подчиненных, а и к порядку в отсеке. Торпеды закреплены, при ударах взрывов и кренах не стронутся [139] с места, приготовлен аварийный инструмент. Все моряки в опрятной рабочей форме.
— Хорошо, что настроение у вас бодрое. Сегодня ожидается веселая ночь. Готовьтесь!
— Есть готовиться! Когда весело, тоже неплохо.
С теми, кто уже бывал в походах, дело оказалось ясным и верным, им не впервой. А что молодой Василий Васильев? Ведь и пост у него ответственный. Иван Васильевич зашел в гидроакустическую рубку. Васильев встал, заулыбался, но, видимо, нелегко ему далась эта улыбка.
— В первый раз в первый класс, товарищ Васильев? Как дела?
— Без привычки немного страшновато, товарищ командир. Но все, что от меня требуется, выполню, уж вы не беспокойтесь.
— Я и не беспокоюсь. У вас прекрасный наставник. Мироненко товарищи уважают, уверен, вы станете отличным акустиком.
Все были готовы к прорыву, и, когда стемнело, корабль снялся с грунта. Шли со скоростью два узла, глубина — максимально возможная, но так, чтобы не цеплять дно и проскочить под сетями. Толща воды над подводной лодкой сжимала стальной прочный корпус так, что он потрескивал.
На боевых постах все были предельно внимательны. Это показал первый же доклад гидроакустика:
— Слышу неясный звон!
— Слышу звон, не знаю, где он? — проговорил Травкин. — Стоп дизели. Ложимся на дно.
Возможно, кто-то другой усомнился бы в докладе молодого специалиста: мало ли что зазвенит у него в ушах. Да не такой человек командир «щуки». Он поверил акустику и, по существу, выполнил его команду остановиться и осмотреться. Затем зашел в рубку к Васильеву и взял у него наушники. Действительно, слышался [140] тихий звон, словно где-то вдали звенели десятки разноголосых колокольчиков. Травкин догадался, в чем дело. Волны покачивали буйки и поплавки, то поднимали, то опускали сети, и их оттяжки — куски цепей — позвякивали, сливаясь в этот унылый звон.
Но задачу надо выполнять. Лодка снялась с грунта и самым малым ходом двинулась вперед. Не прошло и десяти минут, как боцман доложил, что нарастает дифферент на нос, лодка не слушается горизонтальных рулей. Из первого отсека сообщили о скрежете за бортом. Капитан 3-го ранга приказал застопорить электродвигатели и дать задний ход. С трудом оторвались от сетей и снова пошли вдоль многоголосо звенящей изгороди.
Опять попробовали поднырнуть под сеть, но застряли еще крепче. Давали средний ход назад, создавали дифферент то на нос, то на корму, но сеть крепко держала корабль. При очередной попытке вырваться из ее цепких объятий раздался взрыв. Это сработал сетевой патрон.
И тут произошло то, что в общем-то ожидал и больше всего боялся командир лодки. Гидроакустик доложил о приближении группы кораблей. К счастью, в сети, где находилась лодка и где можно было ее бомбить, они не пошли, побоялись подорваться на своих же минах.
Посоветовавшись, с Ильиным, Иван Васильевич распорядился дать полный ход назад. Лодка задрожала, как человек, который поднимает слишком большую ношу, резко осела на корму и вырвалась из железных объятий.
Снова двинулись вдоль сетей. На карте Травкин нашел самое глубокое место в районе. Попробовал здесь пройти у дна, но крупные ячейки из тросов снова захватили лодку.
— Полный назад! — приказал Травкин.
И тут из дизельного отсека ему доложили, что не смогут выполнить указания: разрядилась батарея. Нашли [141] другой вариант. Водой заполнили кормовую дифферентную цистерну, давали рывками ход назад. Сеть дергалась вместе с лодкой, звенела всеми своими цепями, но не отпускала корабль.
Травкин решил пока прекратить попытки вырваться, обдумать положение. Ведь, если батарея разрядится совсем, придется всплыть, постараться освободиться от сети в надводном положении. На это и рассчитывают вражеские корабли. Командир собрал в центральном отсеке небольшое совещание. Заместитель по политической части Цейшер, другие офицеры, парторг Борис Бойцов, члены партбюро, комсорг Алексей Иванов, посоветовавшись, решили проявлять выдержку, показывать пример стойкости, но, если враг попытается захватить лодку, взорвать ее.
Краснофлотцы понимали, о чем идет совет у командира. Из дизельного отсека передали:
— Мотористы постановили: драться до конца, лучше смерть, чем плен.
Подобные сообщения пришли и из других отсеков. «Щ-303» была подготовлена к взрыву.
— Положение не является безнадежным, пока ты сам этого не признаешь, — сказал Травкин. — Попытаемся еще раз вырваться из сети.
До пятнадцати градусов довели дифферент на корму. Мотористов Иван Васильевич попросил сделать один рывок электродвигателями, но сильный. Рванулась лодка и покатилась под уклон, коснулась кормой дна и осела на грунт...
Не хватало воздуха, в отсеках становилось все труднее дышать. Фельдшер С. К. Андреенков доложил, что скопилось очень много углекислоты. Иван Васильевич приказал включить патроны регенерации. Инженера-механика Ильина тревожило то, что запаса сжатого воздуха осталось всего на одно всплытие.
Естественно, в таком состоянии прорываться через [142] заграждение не представлялось возможным. Чтобы выполнить задачу, надо было зарядить батарею и заполнить баллоны сжатым воздухом. Для этого прежде всего подыскать достаточно тихое место, где можно всплыть и несколько часов оставаться в надводном положении незамеченным врагом. В поисках «тихой заводи» Травкин развернул «щуку», повел ее от сетей, и сразу же последовал доклад Васильева:
— За кормой шум винтов!
Большими сериями стали рваться глубинные бомбы. От близкого взрыва отошел клапан вентиляции уравнительной цистерны, она заполнялась водой. Неуправляемая лодка уходила все глубже в пучину. Ильин не растерялся, сумел привести подводный корабль к нулевой плавучести. Лодка зависла в воде, словно лежала на грунте.
Вокруг стало удивительно тихо. Противник перестал бомбить, хотя и не потерял «щуки». Это было видно по тому, что он шел по пятам, но не бомбил, видимо, ждал — не всплывет ли лодка.
— За горло берут, — определил создавшееся положение старший инженер-лейтенант Ильин.
— Уж лучше бы бомбили, — согласился помощник, — глядишь, и оторваться сумели бы.
Травкин был согласен с подчиненными. Во время бомбежки, из-за ударяющих в гидрофоны взрывов, вражеские гидроакустики перестают слышать лодку. Легче запутать их, уйти. Это уже не раз удавалось «щуке». А вот сейчас враг шел следом, как привязанный какими-то незримыми нитями. Лодка медленно двигалась вперед, меняла курс, но неизменным оставалось «капиталистическое окружение», как назвал Иван Васильевич тесное кольцо преследующих их кораблей. Враг догадывался о тяжелом положении нашего корабля, наверно, предполагал, что это агония. Что же бомбить и топить, если вот-вот советская подлодка окажется у них в руках? [143]
Под ногами скрипело битое стекло, пересыпалась мелкая пробка. Некоторые приборы оказались развороченными, часть инструмента сорванной с места. Все труднее дышалось людям, воздух стал прямо-таки плотным из-за углекислоты. Заместитель по политической части Цейшер и секретарь комсомольской организации Иванов прошли по отсекам, подбодрили товарищей, заверили, что командование принимает все меры, чтобы обмануть врага и спасти корабль.
Примерно через час Васильев доложил, что шумы большинства окружавших лодку кораблей не прослушиваются. За ней следуют лишь два катера-охотника. «От двух, конечно, удрать легче, чем от стаи, — думал Травкин. — Давайте попробуем, кто кого обманет». Он повел корабль вправо, застопорил ход, повел влево. Если посмотреть прокладку на карте, то это не путь корабля, а балансирование эквилибриста на раскачивающейся проволоке. Впрочем, примерно таким и было положение лодки, и баланс пока складывался не в пользу нашего экипажа.
Когда человек не движется, лежит, он потребляет меньше кислорода. Для его экономии Травкин приказал всем свободным от вахты лечь и не двигаться. Все равно тяжело, часто дышали люди. Отсеки не вентилировались сорок пятый час. Один затрясся, как в лихорадке, другой начал заговариваться, кто-то лежал в полуобморочном состоянии. Но те, кто нес вахту, крепились, изо всех сил старались держаться.
Когда командир «щуки» пошел по отсекам, он увидел, чего это стоило дежурным и вахтенным. Во втором отсеке командир отделения трюмных Михаил Макаров двинулся навстречу капитану 3-го ранга, чтобы отдать рапорт, но упал, тут же поднялся и доложил, что в отсеке полный порядок. У воздуходувки, несколько раз покрутив головой, чтобы согнать сонливость, навстречу с трудом поднялся командир отделения рулевых Ивличев. Тут у самого [144] Травкина слиплись глаза, и он пошатнулся. Сопровождавший командира Ильин поддержал его и заметил:
— Идите поспите. Вы же трое суток на ногах. Свалитесь. Обстановка спокойная, лодка на грунте, особых дел нет.
В походе в надводном положении Травкин все время находился на мостике. «Начальник должен брать большую ношу, чем его подчиненные», — считал он. В данном случае особых дел действительно не было.
На флоте говорят: «Если хочешь спать в уюте, спи всегда в чужой каюте». И хотя Травкин спал в «чужой каюте»: примостившись рядом с дизелем в пятом отсеке, всем известно было его место отдыха. Туда и отправился вахтенный офицер Магрилов, чтобы доложить, что в 15 часов 35 минут (это было 21-го мая) акустик услышал шумы винтов многих кораблей.
Травкин едва смог поднять голову от подушки. Но вдруг дремоту как рукой сняло. Раздался сигнал аварийной тревоги, погас свет. Без приказания командира лодка вдруг стала всплывать. Иван Васильевич бросился в центральный отсек, но попасть туда не смог. Стальная дверь, ведущая в четвертый отсек, оказалась наглухо закрытой. Травкин и Магрилов колотили кулаками в дверь и переборку. Но это оказалось тщетным. Никто им не открывал. Через смотровой глазок в двери было видно, что в центральный пост из рубочного люка падает яркий свет.
Стучали и из другого отсека, который также оказался изолированным. Иван Васильевич не отрывал глаз от отверстия в переборке. Наконец, он увидел, что из радиорубки выскочили Мироненко и Алексеев. Они открыли люки в отсеки.
В центральный пост прибежали Цейшер и Ильин. Травкин приказал им готовить корабль к срочному погружению, а сам по скоб-трапу вскарабкался на мостик. Увиденная картина заставила его содрогнуться. Вокруг лодки на различном удалении от нее стояли вражеские [145] корабли и наводили жерла пушек на «щуку». Но это было еще не все.
На носу старшина трюмных Галкин размахивал белой тряпкой.
— Не могу больше, — кричал он. — Все равно погибнем.
«Значит, Галкин закрыл двери из центрального отсека в носовую и кормовую части корабля и, поскольку он хорошо знает лодку, всплыл, чтобы сдаться врагу, — понял Травкин. — Но он забыл о радиорубке. Там услышали громкий стук и открыли двери переборок. Галкин — предатель. Моряки говорили, что смерть лучше, чем позорный плен, а этот тип посчитал иначе... Теперь все встало на свои места. Но что же делать?»
Иван Васильевич решил не спешить со срочным погружением. Пусть пока проветривается лодка, подышат, придут в себя люди. Иван Васильевич, выигрывая драгоценные минуты, крикнул на ближайший корабль:
— Эй, на катере! Кто говорит по-русски?
Никто не ответил. Но на корабле стали спускать в воду шлюпку. Было видно, что готовится команда гребцов, подходят матросы с оружием, собираясь принимать капитуляцию советской субмарины. Но вот лодка немного провентилировалась, отдышались люди. Из центрального отсека доложили о готовности к погружению. Травкин быстро вскочил в рубку и захлопнул за собой люк. Лодка стремительно ушла под воду, лишь Галкин остался барахтаться на поверхности.
Командир «щуки» сразу повел ее под немецкий катер, находившийся ближе всех. Он воспользовался тем, что корабли противника стояли и с места, не имя хода, не могли бомбить лодку. В этом случае взрывы глубинных бомб угрожали и им самим. Пока на кораблях заработали машины, пока преследователи подготовили оружие, лодка отошла и легла на грунт.
Корабли метались в районе погружения «Щ-303». [146]
Взрывы были столь близкими, что от сильных гидравлических ударов по кораблю валились с ног люди, лопались плафоны лампочек. Электрик Савельев включил аварийное освещение. К счастью, серьезных повреждений не было. Но подводники пока не могли увести свой корабль куда-то подальше. Им оставалось только ждать, насколько благосклонной на этот раз окажется фортуна...
Лодка на грунте. Запасы электроэнергии на исходе. Вражеские корабли бомбят уже в стороне. Значит, противник потерял лодку. Травкин стал обходить корабль, чтобы побыть с людьми, убедиться самому, какой вред нанесла бомбежка. Во втором отсеке услышал всхлипывания. Плакал матрос Гусев — трюмный из отделения Галкина.
— Что, Гусев?
— Обидно, товарищ командир. Его же русская мать родила. Он же с нами вместе русские песни пел!
— В семье не без урода, но, конечно, обидно, что не разглядели такого мерзавца.
Подошли другие моряки, послышались их реплики:
— Может, утонул?
— А поднимут — придут наши в Германию, накажут. (Так оно и было. Когда наши войска вступили на немецкую землю, Галкин попал в руки нашего правосудия и получил по заслугам).
— Иногда считают, что человека только в разведке по-настоящему можно узнать. Мы были поставлены в такое положение, что каждый виделся, как на ладони. Не нашлось у гада сообщников. Во всем экипаже, я уверен, каждый в любой момент готов выполнить боевую задачу.
Разговор прервали новые взрывы глубинных бомб. Они рвались совсем близко. Было слышно, как одна из них ударилась о палубу, но не взорвалась, скатилась на грунт. Через сальники и некоторые, не выдержавшие [147] жестких ударов швы внутрь корпуса стала проступать вода. Полопалась часть аккумуляторных баков.
Два часа, обозленный тем, что его обманули, враг бомбил лодку. Усталые, измотанные, задыхающиеся от недостатка кислорода, люди продолжали бороться. Электрики Гримайло, Савельев и Бойцов быстро отключили лопнувшие баки аккумуляторов, ни один из них из-за короткого замыкания не загорелся. Немедленно прекращалось поступление воды.
Травкин понимал, что от дальнейших попыток прорыва сетевого заграждения следует отказаться. Поставленная задача уже выполнена. Главное — вернуться и доложить командованию о заграждениях. Но для этого требовалось прежде всего спасти корабль.
У гитлеровцев бомб было так много, что частые взрывы не позволяли врагу услышать работу помп, которые пришлось пустить, чтобы откачать лишнюю воду, удифферентовать корабль. Самым малым ходом ушли с прежнего места. Взрывы стали отдаляться. Повеселели люди. Широбоков, по которому Иван Васильевич судил о настроении команды, высунулся из радиорубки и запел один за трех поросят: «Нам не страшен серый волк...»
В центральном посту засмеялись. Подумалось, что самое страшное уже позади.
Когда кораблей противника не стало слышно, Травкин поднял лодку под перикоп и тут же увидел четыре дозорных катера. С тралами за кормой они ходили над местом, где недавно на грунте лежала «щука». Наверно, считали лодку потопленной и хотели окончательно убедиться в этом. Травкин повернул перископ и увидел еще четыре корабля. Они шли в сторону лодки. Чтобы не быть обнаруженными, нырнули поглубже, ушли с их курса и затаились.
Дума у командира об одном: скорее бы стемнело. Наконец, пришел этот союзник лодки — долгожданная темнота. Шума винтов кораблей гидроакустик не прослушивал.
— Горизонт чист, — доложил Васильев. [148]
Травкин поднял перископ. Вокруг темно, ни огоньков, ни других признаков противолодочных кораблей. Но когда всплыли и Травкин выскочил на мостик, с его высоты сразу же увидел несколько вражеских катеров. Они заметили лодку и дали ход. «Щука» устремилась на предельную глубину, чтобы поскорее лечь в ближайшую подводную впадину.
А пока гремели раскатистые взрывы, лодку раскачивало и швыряло, гас свет. Сбились механизмы заполнения цистерн. Лодка, словно оглушенная взрывом, измученная рыба, клонилась на нос, тяжелела. Но запустить откачивающую воду помпу было нельзя: шум выдал бы место корабля. Травкин приказал всем свободным морякам перейти в корму. Словно колеблющаяся чаша весов, поднялся нос лодки, и она выровнялась. Иван Васильевич подумал, что вот так колеблются на весах их жизни и судьбы, Но не надо быть фаталистом, важно бороться за жизнь и делать свою судьбу самим. Своими руками и разумом.
Он положил лодку на грунт, обошел посты. Так и сказал морякам:
— Всем замереть, приструнить нервы.
«А себе? Себе и труднее, и легче. Ведь крепче стал за время войны, вжился в нее. Кажется, научился глубже анализировать и, несомненно, терпеливо ждать. Спокойнее и легче переношу бессонные ночи, бомбежки, жару и холод, многими часами могу не курить, а могу выкурить три папиросы подряд. Приобретены выдержка и опыт. Впрочем, копаться в своей душе времени нет...» — размышлял Травкин.
Вражеские корабли продолжали сбрасывать бомбы. Но взрыватели устанавливались неточно или, возможно, глубины здесь оказались больше, чем на вражеских картах. Во всяком случае, бомбы рвались над лодкой, только осколки глухо стучали, падая на палубу.
Наконец, шум винтов стих. На лодке замерли. Полная [149] тишина, никто даже не разговаривал. Чтобы при ходьбе не шуметь, матросы обмотали ноги тряпками, накрыли ветошью палубу. Давало о себе знать наступающее удушье. Уснул электрик Савельев. На губах выступила розовая пена. Даже фельдшер Андреенков, человек закаленный, бессмысленно бродил по отсеку. Уперся в закрытую дверь, снова лег.
«Когда задохнутся люди? — подумал Травкин. — По расчетам, это должно было случиться через трое суток пребывания на глубине. А идут уже четвертые. И некоторые держатся бодро. Например, в дизельном отсеке Ильин. Замполиту Цейшеру невзгоды тоже вроде нипочем. Распределил, чтобы основные вахты на постах несли коммунисты...»
Во второй половине дня акустик услышал шум винтов. Уходили два корабля. Но все ли противолодочники ушли? Травкин зашел в гидроакустическую рубку. Васильев рассказывал опытному Мироненко, как он воспринимал бой:
— Слышу, как катятся бомбы по палубе катера, падают, шипят в воде. Сейчас взрыв! Тогда я сбрасываю наушники, чтобы не оглушило, а потом снова надеваю и слушаю.
— Правильно, я же говорил, чтобы ты мой горький опыт использовал, и с ушами все в порядке будет.
Травкин взял у акустика наушник. Было тихо. Он приказал готовиться к всплытию, откачивать из уравнительной цистерны воду. Делать это с перерывами, слушать, не привлек ли шум насоса вражеские корабли. Когда откачали семь тонн воды, командир «щуки» приказал всплывать и двигаться малым ходом назад. Но тут новое испытание: лодка не отрывалась от грунта. Дали средний ход. Задрожали переборки, запрыгали стрелки приборов. Только показания глубиномеров оставались прежними.
Бывает так: на илистом грунте засасывает лодку, не сразу оторвешь. Что же предпринять? Полностью осушили уравнительную цистерну, откачали часть воды из дифферентных, [150] работали электродвигатели, но лодка не двигалась, словно держал ее щупальцами гигантский спрут. Травкин приказал еще раз все проверить. Оказалось, что тубусы {2} входных люков залиты водой. Произошло это потому, что из-за близких взрывов потекли верхние крышки люков. Эту воду вместе с лодкой тоже предстояло поднять на поверхность. Иван Васильевич решил пожертвовать почти всей питьевой водой, откачав ее за борт.
Когда, наконец, всплыли, увидели залив, на котором не было ни морщинки, и безоблачное тихое небо. Оба берега хорошо просматривались. Вдали виднелись вражеские катера ПЛО. К счастью, лодку они пока не увидели. Начали зарядку батареи под увеличенной силой тока, так называемую форсированную. Травкин послал командующему флотом телеграмму об обстановке на корабле, о том, что прорваться через вторую линию заграждений не удалось.
Все же в прозрачной белой ночи вражеские корабли заметили «щуку» и, открыв артиллерийский огонь, устремились к нашему кораблю. Бомбили они в стороне, точное место лодки не засекли.
Три ночи «щука» пыталась зарядить батарею, и каждый раз корабли противолодочной обороны противника загоняли лодку под воду. Таял запас электроэнергии. Моряки давно не пробовали горячей пищи, не кипятили чай. Выдача пресной воды была тоже ограничена.
На корабле получили приказ возвращаться в Кронштадт, но чтобы сделать это, следовало зарядить батарею. Травкин работал в тесном контакте с людьми. Хотя лодка разбита на отсеки, они изолированы друг от друга. Моряки всегда ощущали незримое присутствие рядом командира. На многое они смотрели его глазами, оценивали события [151] и факты мерой его требований. В полном духовном единстве командира и экипажа и заключалось самое важное, именно то, что обусловливало нравственный климат на корабле, делавший людей смелее, увереннее в себе, чище душой. Иван Васильевич и решил в этот неимоверно трудный час обратиться к подчиненным:
— Я не раз говорил вам, что малосущественных боев не бывает. Но есть такой бой — последний, решительный. Домните: «Последний парад наступает»? Вот и у нас такое положение. Преодолеем ли мы трудности, выиграем ли последний решительный бой, от нас с вами зависит. Я надеюсь на вашу поддержку.
Обещаю, что, как бы трудно ни было, все равно приведу лодку в базу. Что я решил для этого сделать? Направить наш корабль на минное поле. Северо-восточнее маяка Кери минные заграждения состоят только из гальваноударных мин, и они не очень плотны. Враг не решится идти на него, а мы пойдем. Конечно, это немалый риск, да не вижу другого выхода.
— Товарищ командир, мы верим вам, как себе. Доверие свое поддержим делом, — заявили моряки.
«Щ-303» благополучно прошла на середину минного поля, один лишь раз задев минреп. Ночью всплыли и приступили к зарядке батарей. На поверхности удалось побыть часа полтора. Их заметил самолет и загнал под воду. Когда всплыли в следующую ночь, лодку атаковали два самолета. То же произошло и на третью. Десять суток пробыла «Щ-303» на минном поле, и каждую ночь появлялись самолеты. Все же за десять дней удалось значительно повысить плотность батареи. Теперь можно было идти к Лавенсари.
Перед последним этапом похода Травкин решил дать команде отдохнуть и набраться сил. Ведь уже почти 20 суток корабль находился в море, две недели люди не получали горячей пищи. А перед возвращением инженер-механик раздобрился, как он выразился, «для восстановления [152] жизненного тонуса» разрешил приготовить обед на электроплите. Точно в двенадцать дня раздалась команда:
— Отсеки приготовить к обеду.
Когда Травкин пришел в кают-компанию, то увидел, что стол накрыт белой скатертью и украшен так, словно лодка и не в море. В центре стола красовался торт с цифрой «35».
Тут-то Иван Васильевич и вспомнил: сегодня у него день рождения.
Командира поздравляли офицеры, старшины, матросы. Он стоял смущенный, улыбающийся и повторял:
— Спасибо, спасибо, спасибо!
Сам забыл, а боевые друзья помнили. Поговорили о Ленинграде, о семьях. Но главной темой было: лодка цела, они живы, хотя за двадцать дней на них сброшено почти две тысячи бомб, в среднем по сотне каждый день, или по полсотни на каждого, экипаж выполнил ответственное задание и возвращается в базу...
«Щ-303» удачно прошла по минному полю, но у его границы лодку атаковали вражеские катера. Ударили по корпусу гидролокаторы, загрохотали глубинные бомбы, вновь пришлось уходить на минное поле. Травкин повел по нему корабль, чтобы выйти с другой стороны. Здесь, к счастью, не оказалось противника, и 7 июня лодка пришла в Нарвский залив...
Теперь впереди была вторая за поход встреча с Гогландской минно-сетевой позицией. Учитывая, что, когда форсировали ее в мае, много раз касались минрепов, Иван Васильевич решил идти не по середине минного поля, а по его кромке. Но здесь тоже было немало мин, приходилось преодолевать целый частокол минрепов. На большой глубине маневрировали, уклоняясь от мин, то вправо, то влево.
Идти дальше в подводном положении значило «загнать» аккумуляторы. Травкин послал в штаб флота телеграмму, [153] чтобы лодку встретили наши корабли. В районе встречи и легли на грунт, чтобы дождаться условленной встречи. Когда подошло назначенное время, услышали взрывы. Всплывать Травкин не стал: не хватало еще, вырвавшись из самого ада, погибнуть здесь, на пороге родного дома.
Что же происходило над водой? Лодку встречали десять морских охотников под прикрытием семи торпедных катеров. В тралах охотников стали рваться мины. Корабли застопорили ход и по звукоподводной связи вызывали лодку, но она не отвечала (не приняла их сигналы). Из-за взрывов мин получили повреждения два катера. Приближался рассвет, и, поскольку враг был рядом, надводным кораблям пришлось возвращаться.
Травкин дождался, когда стихнут взрывы. Лодка всплыла и, пользуясь туманной погодой, начала заряжать батареи. Плотность электролита в батареях аккумулятора несколько повысилась, и «щука» самостоятельно перешла поближе к Лавенсари. Во время сеанса связи Травкину сообщили о новом районе встречи. После полуночи 9 июня Васильев услышал шумы винтов кораблей. На лодке приняли и передаваемые им сигналы. Всплыли. Травкин вышел на мостик, пошатнулся и поспешил опереться на ограждение рубки. Сигнальщик, поднявшийся наверх вслед за командиром, упал в обморок. Сказались результаты длительного кислородного голодания.
Командир встречавшего «щуку» отряда капитан 1-го ранга Ю. В. Ладинский, подойдя к лодке, крикнул обычное в таких случаях: «С благополучным возвраще...» — и не договорил последнее слово, потому что понял, что возвращение не совсем благополучное. Многие предполагали, что «Щ-303» погибла. На торпедном катере подошел давний друг Ивана Васильевича командир дивизиона торпедных катеров Сергей Осипов.
— Что вчера не встретил? — крикнул ему Травкин. — Нас же бомбили. [154]
— Иван, тебя никто не бомбил, — ответил он. — Это мы сами подрывались на минах.
Под прикрытием кораблей и флотских истребителей лодка подошла к Лавенсари. Иван Васильевич смотрел на своих и на встречавших матросов. Его товарищи были бледными, бородатыми, но сиял у них в глазах огонь радости и жизни. Встречавшие офицеры и матросы радовались их возвращению. К Травкину подошел знакомый еще с военно-морского училища командир дивизиона тральщиков капитан 3-го ранга М. А. Опарин.
— Здравствуй, Иван! Очень рад, что жив!
Боевые друзья не преувеличивали опасность, не льстили Травкину, говоря так, чтобы приподнять его подвиг. Дело в том, что долгое время он не мог дать знать о себе, а в это время фашистское радио несколько раз сообщало о потоплении лодки.
После выхода Финляндии из войны Травкину пришлось беседовать с офицером немецкой противолодочной обороны. Он показывал на карте Финского залива:
— Вот здесь была потоплена советская лодка «Щ-303» днем двадцать первого мая, после того, как она всплыла. А для преследования и уничтожения других лодок были организованы специальные отряды.
Значит, противник считал, что в мае вторую линию сетевого заграждения пытались прорвать несколько лодок и их удалось уничтожить. В действительности в этом районе действовала тогда одна лодка — «щука» Травкина. Сколько раз объявляли, что она потоплена, а она продолжала сражаться. Цейшер как-то заметил:
— Надо же, настоящие большевики и с того света возвращаются!
Если бы всегда было так...
В 1943-м пять балтийских лодок прорывались в открытое море. Почти одновременно с «Щ-303» вышла с Лавенсари «Щ-408» капитан-лейтенанта Павла Семеновича [155] Кузьмина. Трое суток корабль маневрировал в районе маяка Вайндло, пытался всплыть, чтобы произвести зарядку батареи. Ночью 22 мая в штаб флота с лодки пришло сообщение: «Противник непрерывно бомбит, не дает возможности всплыть для зарядки. Прошу оказать помощь авиацией». Наши штурмовики утопили один сторожевик и несколько кораблей повредили. Но самолеты не могли находиться в районе непрерывно. На четвертые сутки, чтобы не задохнуться, не погибнуть бесцельно на глубине, командир приказал всплыть и принять артиллерийский бой с десятком вражеских сторожевых катеров. Один катер удалось потопить, двум нанести повреждения. Получила пробоины и «щука». В прочный корпус поступала вода. Подняв на флагштоке словосочетание: «Веду бой, но не сдаюсь», лодка вместе с экипажем ушла под воду.
Никто не знает времени и места гибели «Щ-406» Героя Советского Союза Евгения Яковлевича Осипова. Из всех не вернувшихся с моря командиров он был Травкину ближе всех. Помнилось, как любила его команда, старалась не подвести ни в чем. Рассказывали, что на его лодке в 1942 году один из краснофлотцев из-за обстрела не смог прибыть на корабль к его выходу. Он успел прибежать на мост лейтенанта Шмидта, когда лодка проходила под ним, прыгнул с высокого моста на рубку. Он рисковал, но успел на выходивший в море корабль. Осипова спросили: был ли такой случай? Он улыбнулся. Теперь спросить об этом было не у кого...
Вечером 9 июня «Щ-303» покинула Лавенсари. Теперь на душе у Травкина было спокойно. Впереди шли пять базовых тральщиков, очищавших фарватер от мин. В охранении — боевые катера. Погода благоприятствовала плаванию. На море стоял штиль, по небу плыли редкие облака.
Этим и решил воспользоваться враг. Ночью 10 июня с кораблей увидели «Хейнкель-111» — немецкий разведчик. Его обстреляли, но он ушел вперед и сбросил прямо [156] по курсу конвоя четыре шашки, испускавшие заметный издали белый дым. Травкин подумал, что дается ориентир для вражеских самолетов и кораблей. Так и случилось. В районе острова Сескар на эскорт бросились вражеские торпедные катера. Морской охотник, на котором находился командир дивизиона капитан 3-го ранга И. А. Бачанов, повернул навстречу противнику и открыл огонь. Пришлось фашистам выпустить торпеды с большого расстояния. В светлой белой ночи были видны следы торпед, и Бачанов направил корабль наперерез им, чтобы корпусом охотника прикрыть лодку. Заметив, что Травкин увидел торпеды и отвернул, Бачанов снова изменил курс и ушел от смертоносного пенящегося следа.
Во втором часу ночи из темной части горизонта вынырнули два «юнкерса». Они атаковали головные тральщики. Травкин видел, как на пути самолетов встала завеса огня зенитных орудий. Один бомбардировщик напоролся на огненный кинжал, взорвался и развалился в воздухе. Вместе со всеми на кораблях командир «щуки» закричал громкое «ура!».
Через десять минут, Травкин отметил это по часам, из-за облаков вынырнула тройка «юнкерсов». Два бомбардировщика не отважились идти сквозь завесу зенитного огня, отвернули. Третий сбросил бомбы и ушел со снижением к вражескому берегу: видимо, он был поврежден. Но его бомбы сделали злое дело. Тральщик приподнялся над водой — под его днищем взорвалась авиабомба.
Ивана Васильевича, внимательно следившего за боем, беспокоил взрыв на тральщике. На нем находился его друг Опарин, с которым только что говорили на Лавенсари. А в это время Опарин возглавлял борьбу за живучесть корабля. Особая опасность исходила от артпогреба, где загорелись ящики с боеприпасом. Огонь удалось сбить. Одновременно корабль вместе с другими вел бой с новой группой вражеских самолетов. [157]
Прилетели наши истребители и отогнали фашистских коршунов. Опарин и его товарищи еще три часа боролись и вышли из этой схватки победителями. У Шепелевского маяка по конвою ударила вражеская артиллерия. Кронштадтские форты открыли огонь для ее подавления, а катера прикрыли лодку дымами.
В Кронштадте тепло встретили героев «Щ-303». Травкин доложил о результатах разведки и высказал мнение: подводным лодкам через заграждения не прорваться. К сожалению, с его мнением не сразу посчитались. Уже в августе для прорыва в открытое море были посланы «С-9» (командир капитан 3-го ранга А. И. Мыльников) и «С-12» (командир капитан 3-го ранга А. А. Бащенко). Обе лодки вместе с их экипажами погибли.
Нарком Военно-Морского флота запретил посылать балтийские лодки для прорыва. Тяжесть борьбы на коммуникациях в сорок третьем приняла на себя флотская авиация.
На бригаде говорили: «Травкин в рубашке родился». Но дело, думается, не только в везении. Лодка избежала гибели, в первую очередь, благодаря хорошей подготовке к походу, мастерству командира и мужеству экипажа.
В январе 1944 года воздух в Ленинграде, как выразился однажды Травкин, пах наступлением. Возможно, так казалось не всем, а тем, кто в какой-то мере был осведомлен о происходящей подготовке. Бывая в конце 1943-го в штабе флота, участвуя в совещаниях, Иван Васильевич знал, что его товарищи с надводных кораблей перевозят войска на Ораниенбаумский плацдарм. А когда стало известно, что туда выехал командующий флотом, понял: вот-вот должно начаться долгожданное.
Утром 14 января медленно поднялись вверх жерла орудий на крупных кораблях и фортах и застыли, готовые к бою. Словно неведомый исполин натянул гигантский лук, гибкая шестидесятикилометровая дуга которого [158] проходила по Ораниенбаумскому плацдарму от Старого Петергофа до Лебяжья и тетива — по Кронштадту и его могучим фортам.
В 9 часов 35 минут к вражеским позициям понеслись огненные стрелы с белесыми газовыми хвостами — реактивные снаряды. Над немецкими укреплениями взметнулись клубы черного дыма, заполыхали ослепительные вспышки, застонала промерзшая земля. Еще не успели рассеяться газовые клубы у реактивных установок, как раскатисто, басовито заговорила артиллерия кораблей и фортов. Залпы орудий сотрясали морозный воздух над Кронштадтом и докатились до Ленинграда.
Травкин понял, что наступление началось под Ораниенбаумом, где пошла вперед при поддержке флотской артиллерии и авиации 2-я Ударная армия И. И. Федюнинского. На другой день, 15 января, после почти двухчасовой артиллерийской подготовки, прижимаясь к огневому валу — частым разрывам снарядов, двинулись на Пулковские высоты части 42-й армии командарма И. И. Масленникова.
Больше двух лет немецко-фашистские войска создавали укрепления под Ленинградом. Сеть траншей прикрывалась широкими минными полями, противотанковыми рвами и надолбами. Десяток, а то и полтора дотов и дзотов защищали каждый километр фронта. «Неприступным северным валом», «стальным кольцом» называли свою оборону гитлеровцы. И все это «неприступное», «стальное», «долговременное» было сокрушено нашими воинами фактически за два-три дня. На пятый день наступления юго-восточнее Ропши соединились войска 2-й и 42-й армий, образовав единый фронт наступления.
27 января 1944 года Ленинград торжественно праздновал победу. На набережную Невы, у которой стояла «Щ-303», вышли десятки тысяч ленинградцев. Люди поздравляли друг друга, улыбались, плакали от радости, весело переговаривались. Репродукторы передали приказ [159] войскам Ленинградского фронта о разгроме гитлеровцев у стен города Ленина: «Мужественные и стойкие ленинградцы! Вместе с войсками Ленинградского фронта вы отстояли наш родной город. Своим героическим трудом и стальной выдержкой, преодолевая все трудности и мучения блокады, вы ковали оружие победы над врагом, отдавая для дела победы все свои силы...»
На корабле И. В. Травкина все высыпали на палубу, слушали приказ, смотрели и запоминали.
В двадцать часов яркий луч прожектора пересек Неву и осветил шпиль Петропавловской крепости. После многомесячного затемнения город залился, казалось, безбрежным светом. Лучи прожекторов чуть сбоку от «щуки» образовали гигантский светящийся шатер. В небо взметнулось разноцветье ракет. Стреляли из ракетниц. Радостные ленинградцы кричали «ура!» Кричали «ура» и все моряки. Голос Травкина тонул среди других. После светового фейерверка ударили орудия салюта. Иван Васильевич считал выстрелы, хотя знал, что их будет двадцать, как определено приказом фронта. Волнуясь, как и каждый ленинградец, он наблюдал картину народного торжества. Когда оно закончилось, Иван Васильевич собрал моряков.
— Мы были среди тех, кто завоевывал победу, — сказал он боевым друзьям. — Будем гордиться этим и сделаем все для полного разгрома врага.
В результате успешного наступления войск Ленинградского, Волховского и 2-го Прибалтийского фронтов во взаимодействии с Краснознаменным Балтийским флотом с 14 по 30 января противник был отброшен на 60–100 километров. Продолжая наступление, наши войска вышли на старую Государственную границу...
Вызов в штаб бригады для командира подводной лодки — дело в общем-то обычное. Необычным оказалось то, что сказал новый командир соединения капитан 1-го [160] ранга С. Б. Верховский. Небольшого роста, полный, но очень подвижный, он легко поднялся навстречу Ивану Васильевичу и начал разговор без предисловия, с главного:
— Вы назначены на новую большую лодку.
Комбриг ждал, что Травкин обрадуется повышению, но он угрюмо молчал. В его сознании не укладывалось только что услышанное. Всей душой он любил свой корабль, послушную, верную, столько раз вызволявшую из грозных бед старушку лодку, которой был обязан жизнью. Для моряка корабль — дом родной, и в этом доме прожито восемь лет, почти три из них — годы войны. Уйти с корабля — что уйти из дома. Но корабль это не только его надежный корпус и отлаженные механизмы, точные приборы и грозное оружие, главное — его люди. С ними рисковал и побеждал, делил радость и горе, им верил, как себе, сроднился с ними. Голодные, измученные непосильным трудом, моряки готовы были отдать его семье последний кусок хлеба, что был тогда на вес, нет, даже дороже золота.
Все это Иван Васильевич и высказал Верховскому. В сердце еще теплилась надежда, что можно что-то изменить, поправить, и он добавил:
— Прошу оставить меня на «Щ-303» до конца войны.
— Приказ уже подписан. Вам пять суток, чтобы сдать лодку другому командиру.
После этих слов надежда на то, что удастся «уломать» комбрига ушла безвозвратно, как скрывается за кормой корабля любимый город.
— Кому прикажете передать «Щ-303»?
— Капитан-лейтенанту Игнатьеву Евгению Александровичу. За лодку можете быть спокойны. Моряк он опытный. И вам давно пора на повышение. О сдаче дел доложите. Примете новый корабль — «К-52».
За хлопотами быстро пролетела пятидневка. Новый командир «Щ-303» подписал приказ по кораблю о вступлении [161] в должность. Травкину предстояло самое трудное: проститься с экипажем. «Щука» стояла у пирса, вмерзшая в лед. На корабле построился экипаж. Иван Васильевич сказал то, о чем думал в кабинете комбрига — и о корабле, и о его людях. У многих, кто не дрогнул ни в одном бою, не пролил ни слезинки, когда смотрел в лицо смерти, повлажнели глаза. И сам командир, человек в общем-то не сентиментальный, на минуту-другую отвел взгляд в сторону. К каждому подошел, пожал руку. Не сладкая была служба, а расставаться еще горше.
— Уверен, что вы добьетесь новых побед в борьбе с ненавистным врагом, — сказал Травкин. — До свиданья, родной корабль!
Помогать экипажу «Щ-303» добиваться этих побед пришлось самому Травкину. В декабре 1944 года ему было приказано обеспечить переход «щуки» из Кронштадта в финский порт Турку для действий в незамерзающей части Балтийского моря и проверить подготовленность корабля и его командира к боям.
Нелегким оказалось это поручение штаба бригады. И не потому, что надо было вести лодку через толстый лед по пробитому ледоколом незнакомому фарватеру, а по причинам и морального плана. Радовала встреча с сослуживцами, с кем столько пережил, одержал блистательные победы. Но никаких скидок на прежнее делать было нельзя, как и допустить чрезмерную требовательность к новому командиру корабля: ведь всегда кажется, что при тебе было «море ровнее и луна круглее».
Как только Иван Васильевич оказался на лодке, его окружили бывшие сослуживцы. Словно из рога изобилия посыпались вопросы:
— Как служится?
— Нормально.
— Как ваша семья?
— Все в порядке у них. Девочки растут.
— Без нас скучаете? [162]
— Скучаю.
Понял Травкин, что помнят и любят его на лодке. Но дружба дружбой, а служба службой. Все в общем-то обошлось легче, чем предполагал Травкин. Экипаж порадовал и старого, и нового командиров. Конечно, каждый смотрит на происходящее со своих позиций, у каждого собственный масштаб, но, даже измеряя положение дел на лодке масштабом самой высокой требовательности, Иван Васильевич отметил, что корабль может успешно продолжать боевые действия.
— К выходам готовы. Уверен, что добьются новых побед, — доложил он в штаб бригады.
Верно предвидел опытный командир. Прежние успехи не стали последними для экипажа.
В феврале 1945-го начался новый боевой поход «Щ-303» и продолжался в марте. Однажды ночью в районе между портами Либава и Клайпеда наблюдатели обнаружили группу из шести кораблей и судов: два транспорта шли в охранении четырех сторожевиков. Командир лодки Игнатьев выпустил четыре торпеды. Две из них попали в крупный транспорт, и он быстро затонул. Счет потопленных «щукой» судов увеличился до семи...
И ныне живут славные традиции гвардейской лодки «Щ-303». Ее боевое знамя — гвардейский флаг — носит одна из современных лодок Советского Военно-Морского флота. [163]