В море блокады нет

Так уж повелось, что короток век корабля. Он может погибнуть, принеся славу своей стране, может уйти на дно бесславно, не успев применить оружие против врага. А бывает и так, что мощный корабль устаревает, не сделав ни одного выстрела, идет на слом, хотя его техника не износилась, а оружие почти новое. Можно спорить, судьба каких кораблей счастливее, но никогда нельзя забывать одного очень важного обстоятельства: даже само существование боевого корабля — немаловажный фактор в межгосударственных отношениях и в мирное, и тем более в военное время.

В самом факте существования балтийских подводных лодок фашисты видели огромную угрозу своему судоходству [44] на Балтийском море. Чтобы обезопасить себя, в Финском заливе враг поставил минно-сетевые заграждения. Почти год ушел на создание этих линий смерти. Чтобы выйти через них в открытую Балтику, надо было преодолеть 270 миль. Враг хвастливо заявлял, что скорее английские подводные лодки смогут прорваться в Балтийское море через датские проливы, нежели советские подводные лодки выйдут из Кронштадта. Немецкие военные газеты писали, что пока их армии остаются на занятых рубежах, нечего думать, что советские подводники выйдут в море, балтийских подводников надо снять со счета.

Слово было за самими подводниками. В начавшейся кампании 42-го года командование флота готовило наступление лодок через минные поля и сетевые заграждения в открытое море. Планировали выход трех групп по 10–12 лодок в каждой. В первый эшелон включили корабли с наиболее подготовленными экипажами и командирами. Сюда была отнесена и «Щ-303» — лодка Ивана Васильевича Травкина.

Первым 3 июня 1942 года в боевой поход провожали корабль Якова Павловича Афанасьева. У любого судна своя история и своя судьба. Но и среди наиболее ярких страниц историй кораблей, пожалуй, удивляет своей необычайностью «жизнь» подводной лодки «Щ-304». Известно, что создание нового военного корабля держится в секрете. А вот о постройке «Комсомольца» Травкин узнал еще будучи гражданским, далеким от флота человеком.

В январе 1930 года пленум ЦК ВЛКСМ обратился к комсомольцам, к молодежи с призывом собрать средства на постройку подводной лодки для подшефного Ленинского комсомола Военно-Морского флота. В те дни газета «Комсомольская правда» опубликовала стихотворение Владимира Маяковского «Подводный комсомолец»: [45]

Горячо откликнулись на призыв юноши и девушки, отчисляли из скромной зарплаты трудовые рубли, устраивали воскресники и субботники. Травкин тоже внес несколько рублей.

23 февраля — в день рождения Красной Армии и Флота — состоялась закладка корабля. В 1933 году лодка под номером «Щ-304» вступила в состав Краснознаменного Балтийского флота.

В первый учебный поход корабль провожали известные советские писатели Александр Фадеев и Всеволод Вишневский. Экипаж попросил:

— Скажите ЦК комсомола, что свой долг мы выполним!

Теперь пришло время доказать это и боевыми делами...

Провожая «Комсомолец» в море, Травкин знал, сколь трудные задачи предстоит решать: разведать границы противолодочных рубежей, охраняющие их силы и средства, найти проходы в минных полях и, передав эти данные в штаб для других кораблей, развернуть боевую деятельность против вражеских судов.

12 июня с нашей передовой базы — острова Лавенсари — «щука» Афанасьева двинулась на запад. Вскоре по обшивке корпуса заскрежетали минрепы — стальные тросы, удерживающие мины на заданных углублениях. Командир увел корабль поближе ко дну. В течение суток на максимальной глубине лодка форсировала четыре линии минных заграждений. А чтобы экономно расходовать электроэнергию аккумуляторной батареи, [46] необходимую для плавания под водой, экипаж добровольно отказался от приготовления горячей пищи на электрической плите. И это сделали люди, пережившие голодную зиму!

Незадолго до полудня 15 июня вахтенный командир срочно вызвал Афанасьева к перископу. Он обнаружил следующий в сторону Таллина транспорт в охранении пяти сторожевых катеров. На палубе судна была хорошо различима боевая техника. Афанасьев удачно атаковал транспорт. Над ним взметнулся столб воды, пара и дыма, и он быстро пошел ко дну. Фашистские корабли вскоре начали тралить район, решив, что судно подорвалось на мине, не поверили, что это дерзкий торпедный удар советских подводников.

16 июня лодка нанесла еще один, на этот раз артиллерийский удар по транспорту противника. На следующий день всплыли для зарядки батарей, но появление фашистского самолета заставило погрузиться. А вскоре загремели взрывы глубинных бомб, это подоспели сторожевые катера. Семь часов они преследовали лодку, но успеха не добились...

19 июня, уклоняясь от врага, «щука» наткнулась на каменистую гряду. Воды корабль набрал немного, но необходимо было понадежнее заделать пробоину и откачать воду. Шесть часов люди трудились в частично затопленном отсеке.

Заделали пробоину и продолжили поход. Чрезвычайно опасный для «щуки», находившейся в надводном положении.

Но корабль не только вел разведку, наносил удары и уклонялся от вражеских кораблей и их оружия, он жил в общем-то обычной жизнью. Под руководством военного комиссара старшего политрука В. С. Быко-Янко — в довоенные годы комсомольского вожака на московском заводе «Красный пролетарий» — прошли два партийных собрания, обсудивших вопросы выполнения [47] коммунистами долга перед Родиной, несколько человек было принято в партию.

Под покровом тумана произвели полную зарядку аккумуляторов. Получив ход, «щука» форсировала противолодочные рубежи и вернулась на базу, пройдя в общей сложности около 500 миль.

Так «Комсомолец» первым открыл боевой счет балтийских подводников и проложил путь на запад и с запада на восток через Финский залив в навигации 1942-го — самой трудной для моряков за всю историю Балтики...

Светлыми летними вечерами — в Ленинграде начались белые ночи — командиры лодок подолгу засиживались друг у друга, обсуждая дела фронтовые и флотские. На этот раз собрались у Исаака Соломоновича Кабо — человека спокойного, одаренного моряка, которого Травкин знал еще с училища. Исаак Соломонович Кабо — в прошлом разнорабочий металлургического завода — на флоте за год после училища выдвинулся от штурмана до командира подводной лодки. Его каюту на плавбазе всегда можно было отличить от кают других командиров. В ней царствовала скрипка. Не потому, что она висела на видном месте, а потому, что в свободные минуты командир корабля играл. Происходило это поздними вечерами, когда завершались несрочные работы. Лились звуки музыки по командирскому коридору плавбазы, и шли товарищи в каюту к Кабо.

— Какое твое любимое произведение? — спросил его однажды Травкин.

— А ты послушай!

Исаак Соломонович взял скрипку, и полилась чарующая «Крейцерова соната». «Бетховен воюет вместе с нами», — подумал тогда Иван Васильевич...

Но в этот вечер Кабо не играл. Командиры разговаривали. Смелый в суждениях, Исаак Соломонович доказывал Дмитрию Клементьевичу Ярошевичу — худощавому [48] красивому брюнету, что арифметика войны — точная наука. Из его слов следовало, что в сорок втором фашисты будут сильно побиты и флот в этом большая подмога армии. Травкин соглашался с Исааком Соломоновичем.

Вдруг дверь каюты резко открылась, вошел Евгений Яковлевич Осипов — высокий блондин, человек порывистый, эмоциональный. На его лице — озабоченность:

— В море иду. Получил боевой приказ.

Засиделись допоздна. Давали советы молодому командиру (Осипов командовал лодкой около полугода), как лучше пройти минные заграждения, что следует использовать из опыта походов в 1941-м подводных лодок И. М. Вишневского, Ф. И. Иванцова, А. И. Мыльникова, успешно выполнявших задания в море.

Тогда лодка-малютка «М-97» А. И. Мыльникова, скрытно пробравшаяся в Таллинскую бухту, торпедировала транспорт. «Щ-320» И. М. Вишневского — в прошлом матроса с линкора «Парижская коммуна» — успешно форсировала минные заграждения и произвела разведку. «Щ-323» Ф. И. Иванцова потопила два танкера. Подходившую к плавбазе лодку этого, наиболее отличившегося командира в начале ноября 1941 года встречал командующий флотом, все командиры подводных кораблей. Сейчас как раз и говорили о их полезном опыте атак, разведки, форсирования минных заграждений...

«Щука» Осипова отходила от плавбазы вечером 13 июня, чтобы в короткие часы ночной полутьмы миновать опасный район Стрельны и Петергофа. Командир дивизиона Гольдберг, командиры кораблей Травкин, Ярошевич, Кабо пожелали Осипову успеха, он бросил короткое «к черту», хотя при командире дивизиона говорить такого не стоило. Гольдберг, человек простой, доступный, весьма далекий от формализма, не обратил на черта внимания, вместе с Травкиным [49] подошел к носовым швартовым. Кабо и Ярошевич взялись за кормовые. Такова традиция — уходящим на боевое задание особый почет.

Осипов скомандовал:

— Отдать швартовы!

Через несколько часов Травкин зашел в штаб:

— Что слышно об Осипове?

— Провел лодку под огнем. Уже в Кронштадте. Ни единой царапины.

23 июня «Щ-406» начала форсировать Финский залив. Во время зарядки аккумуляторов самолет противника обнаружил лодку. Он спикировал на корабль, ведя пулеметный огонь, сбросил бомбы. Несколько бомб разорвалось у кормы с левого борта. Погас свет, вышло из строя электрическое управление горизонтальными и вертикальными рулями, в трюмах появилась вода. Из-за повреждения перископа корабль «ослеп». Штурманский электрик старшина 2-й статьи Лапшонков скоро исправил один из перископов.

Несколько суток Евгений Яковлевич вел разведку, изучал район. Когда Осипов подвел корабль к границе, отведенной ему для поиска зоны, вахтенный командир обнаружил в перископ конвой. Транспорты следовали в охранении сторожевых кораблей и катеров.

— Я сразу определил курс и скорость движения цели и лег на боевой курс, — рассказал по возвращении Осипов Травкину. — Решил стрелять с предельной дистанции по шедшему первым судну. Но вдруг моя цель изменила курс и дистанция стала возрастать. Идти ближе? Мало воды под килем. Надо стрелять. Кстати, транспорты хотя и на дальней дистанции, но были на углу упреждения. Самое выгодное положение для нас. Дал залп двумя торпедами.

Взрывы Осипов услышал будучи под водой и на секунды поднял перископ. Он увидел: сторожевики и катера подбирали тонущих солдат. Включив трансляцию, командир [50] поздравил экипаж с победой — потоплением крупного транспорта противника.

На следующий день в корабельном вахтенном журнале появилась запись: «В 13.00 обнаружили конвой транспортов под охраной сторожевых кораблей. Легли на курс сближения. В 14.28 залп торпедами». После этого «Щ-406» одержала еще три победы. Все 100 процентов выпущенных Осиповым торпед попали в цель. Это был феноменальный успех...

Говорят, тяжело в учении, легко в бою. Не ставя под сомнение точность и жизненность этого правила, все же следует добавить, что и в бою приходится тяжело. Для экипажа Травкина бой начался вскоре после того, как лодка вышла из Невы. Время было ночное, но это — ленинградские белые ночи, когда, как сказал поэт, «одна заря сменить другую спешит, дав ночи полчаса».

Обнаружив под прозрачным пологом белой ночи наш корабль, фашистские батареи открыли огонь. Фонтаны взрывов окружили лодку, вот-вот окажешься в вилке. Травкин не допускал этого, маневрировал, изменяя скорость хода. Подготовленные к боям, еще в блокадном Ленинграде привыкшие к обстрелам, моряки действовали спокойно, четко. Выводившие лодку катера поставили дымовую завесу, орудия кораблей и кронштадтских фортов заставили замолчать вражеские батареи в Стрельне и Петергофе.

Несколько дней «Щ-303» простояла в Кронштадте...

Те, кто учился в школе в тридцатые годы, помнят, что тогда геометрию изучали по учебнику П. Н. Рыбкина. Книга излагала достаточно сложный для детей материал, но излагался он популярно, доступно, в задачах при желании мог разобраться любой.

Когда в Доме пионеров города Кронштадта мы, ребята, впервые встретились с Петром Николаевичем, седым, [51] худощавым, одетым в далеко не новый синий китель без нашивок, никак не верилось, что занимаемся по учебнику этого человека. Почему-то казалось, что знаменитые люди живут где-то вдалеке, не рядом с нами. А Рыбкин жил в нашем городе на улице Урицкого, где и произошла во время войны его встреча с Травкиным. Но об этом чуть позже...

Что же говорил тогда нам известный радиоинженер, что знал о нем Иван Васильевич до встречи с ним?

Неторопливо, глуховатым голосом Рыбкин рассказывал об изобретателе радио, преподавателе Минного офицерского класса в Военно-морской школе Кронштадта А. С. Попове, их совместной работе.

Петр Николаевич служил тогда лаборантом Минного офицерского класса, был сотрудником и помощником в работах Попова над изобретением. Весной 1897 года вместе с Поповым он провел опыт радиотелеграфирования, установив связь между крейсерами «Россия» и «Африка», стоявшими в 640 метрах друг от друга. Это была первая в истории передача текста с записью на ленту. После усовершенствования приборов летом того же года связь поддерживали уже на 5 километров, а в январе 1900 года — на 50.

В 1899 году Рыбкин обнаружил возможность приема телеграфных сигналов на слух, изобрел «приемник депеш, посылаемых с помощью электромагнитных волн» (телеграф).

В январе — феврале 1896 года А. С. Попов сконструировал рентгеновскую установку. Именно благодаря его деятельности на крупнейших кораблях русского военно-морского флота впервые в мире устанавливались рентгеновские аппараты. В период русско-японской войны старший врач крейсера «Аврора» проводил рентгенографию раненым.

Так рассказывал собравшимся ребятам Петр Николаевич Рыбкин, глядя на нас из-под очков добрыми, внимательными [52] глазами. Он показал фотографии и схемы первого в мире радиоприемника: на дне ящика — радиолампа на пружинных растяжках, на стенке — другие радиодетали, их соединяли провода.

После ухода Попова с флота (1901 год) и скорой кончины (в 1905 году) Рыбкин совершенствовал радиотехнику и внедрял ее во флотскую практику. На протяжении полувека Рыбкин руководил подготовкой радистов в Военно-морской школе — Школе связи имени А. С. Попова в Кронштадте. Встреча с ним — для меня память на всю жизнь. Такой же памятной оказалась последняя встреча с известным ученым и для Травкина.

В первых числах июля Иван Васильевич шел от Кронштадтских ворот к Купеческой гавани по улице имени Урицкого. У двухэтажного дома из красного кирпича он увидел человека почтенного возраста (в 1942 году Рыбкину исполнилось 78 лет) в синем морском кителе, висевшем на его худом теле словно на вешалке. На нем была фуражка и старенькие черные брюки, ноги — в галошах на босу ногу. Травкин с трудом узнал в этом человеке давно знакомого ему ближайшего помощника А. С. Попова, поздоровался.

У стены дома стояла лопата. Оказалось, что Петр Николаевич вышел окучивать картошку, устал и сейчас отдыхал.

— Давайте помогу, — предложил Травкин.

— Каждый, кто проходит, предлагает помочь. Так и самому дел не останется.

— Поле-то большое.

— Посадил много, да мне зачем столько? Пусть моя картошка людям послужит, поделюсь, кому туго придется.

Шаркая по земле галошами, Рыбкин пошел к полю, Иван Васильевич за ним. У края огорода они обогнули уже вскопанные рядки. Травкин взял у ученого лопату и стал окучивать зеленую ботву. Показалось, что далеким детством повеяло от этого картофельного участка... [53]

Игрушек у многих мальчишек — сверстников Травкина — не было. К куску кирпича или старой галоше привязывали бечевку и таскали за собой, как автомобиль или паровоз. Галоша была, конечно, лучше, в нее можно было посадить пассажиров — палочки или камушки, чем не настоящая машина!..

Командира подводной лодки подменили проходившие мимо краснофлотцы. Ученый старомодно поклонился:

— Заходите, когда урожай сниму!

Не зашел тогда больше Иван Васильевич, постеснялся. Позже, на похоронах Рыбкина в 1948 году, он узнал, что тогда, в сорок втором, за образцовое выполнение боевых заданий Петр Николаевич был награжден орденом Красная Звезда. До этого он был удостоен ордена Ленина. Подумалось: «Видно, не все я знал о заслугах старого моряка перед отечественным флотом. И по приглашению не зашел зря, да только ведь не вернешь былого...»

Завершалась подготовка «Щ-303» к походу. «Не зная броду, не суйся в воду», — говорится в русской пословице. А лодке предстояло пройти сотни километров через минные поля в обстановке, когда оба берега Финского залива заняты сильным и грозным противником. На Балтике минная опасность оказалась особенно велика из-за небольших глубин и узких фарватеров. Эффективно действовали донные магнитные и акустические мины, которые взрывались при прохождении над ними кораблей, антенные, взрывавшиеся при касании корпусом корабля тонкого провода антенны.

Чтобы обезопасить корабль, Иван Васильевич дотошно изучал карты походов других кораблей. В каждом из них было свое. Конечно, если вернулась из сложнейшего похода лодка, значит, все делали правильно. Но все же не всегда и не все. К тому же меняется обстановка, [54] враг применял новые способы действий. Все надо учитывать, взвешивать.

Иван Васильевич встретился с Афанасьевым. Вместе с Яковом Павловичем колдовали над картой, советовались о районах зарядки батарей, думали, как удачнее пройти минные поля.

— У меня на лодке за борта выходит буртик, обшитый толстой резиной. Отводить, думаю, будет минрепы, а антенные мины от корпуса лодки изолировать.

— Нужно ли это? Скорость, наверно, снижается. А польза? Не очень я в нее верю, — ответил Афанасьев. До сорокового года Яков Давлович был командиром минно-торпедной боевой части корабля. Мины и средства борьбы с ними знал.

«Время покажет...» — решил Травкин. А его главный вывод из бесед с командирами и штабными работниками был оптимистичным: «Опасностей много, но они преодолимы, топить врага можно...»

Подъем флага для Травкина был всегда священным ритуалом. В день начала первого похода — 4 июля 1942 года — он стал особенно торжествен. Вся команда неотрывно смотрела на поднимающееся над кораблем знамя. Под этим бело-голубым флагом предстояло идти в бой, преодолевать любые испытания...

В 22 часа командир «щуки» приказал:

— По местам стоять, со швартовов сниматься!

Лодка двинулась в надводном положении под дизелями. Впереди нее — тральщики, оберегавшие корабль от мин, по сторонам — катера охранения. Над кораблями барражировали наши истребители... Миновали Толбухин маяк, Шепелевский... Прощай, Кронштадт, моряков столица!

Иван Васильевич вспомнил, что Леонид Соболев назвал длинный и узкий остров Котлин, на котором расположен Кронштадт, восклицательным знаком. «Наверно, так можно назвать Кронштадт не только за форму, прежде [55] всего за громкие боевые дела, говоря о которых ставят восклицательный знак, — подумал он. — Нам бы так сходить в плавание, чтобы об экипаже говорили с восклицательным знаком: Здорово! Молодцы! Настоящие подводники!»

На следующий день лодка пришла к Лавенсари, заросшему соснами и елями зеленому острову, откуда подводники уходили к вражеским берегам. Травкин и шедший с ним в поход командир дивизиона Гольдберг получали последние инструкции и сведения об обстановке в море.

Во время стоянки на острове военный комиссар корабля М. И. Цейшер собрал моряков на политинформацию о выполнении боевых задач. Травкин тоже решил послушать комиссара. Ему показалось, что говорить тот начал слишком приземленно — не о долге и доверии страны, а о том, что уже несколько недель моряки получают отличный паек: мясо и ветчину, кофе и шоколад. И это в Ленинграде, где по-прежнему сложно с продовольствием, такого не имеют даже дети. Забота о подводниках, о нашем здоровье у Родины на первом плане. Потом комиссар сказал и высокие слова о том, чем мы ответим Отчизне и народу на заботу. Конечно, боевыми победами, самоотверженным выполнением обязанностей, задач похода.

Все было правильно. От частного военком шел к общему, от простого и очевидного — слов о питании к задачам защиты Ленинграда, всей страны. По лицам моряков Иван Васильевич видел, сколь близко к сердцу принимают они мысли комиссара. Последовали не вопросы, а небольшие выступления: клянемся биться с врагом, не щадя сил и самой жизни.

Иван Васильевич с гордостью подумал, что экипажу и ему везет на политработников. Такие беседы — большой вклад в боевые успехи. Неоспоримый и существенный. [56]

Финский залив начали форсировать в подводном положении. Ночью было светло так же, как днем, и подводную лодку на поверхности могли в любую минуту обнаружить дозорные корабли противника. Всплывать даже для зарядки аккумуляторной батареи было опасно.

Вот лодка вошла в зону минных заграждений. Люди приумолкли. В сигарообразной «щуке» отсеки: торпедные, дизельный, аккумуляторный, центральный. В походе они отделены друг от друга водонепроницаемыми переборками, общение между членами экипажа — по переговорным трубам.

По переговорной трубе и доложил командир отделения торпедистов Алексей Иванов:

— По левому борту скрежет минрепа о корпус!

В центральном отсеке услышали скрежет троса. Словно ржавая пила заерзала по твердому металлу. Трос, соединяющий мину с ее якорем, с леденящим душу скрипом полз от носовых горизонтальных рулей к корме. Все, кто находился в центральном отсеке, вслушивались в этот скрежет, поворачивали головы вслед за звуком.

Травкин испытывал то же, что и другие моряки, но у него было меньше времени на эмоции. Чтобы стальной трос не намотало на винт, он приказал застопорить левый электродвигатель, переложил руль влево. Лодка медленно отвернула и продолжала двигаться вперед.

Когда скрежет прекратился, люди повеселели. Из дверей радиорубки высунулся матрос Широбоков. Он подмигнул боцману и потихоньку пропел:

Все заулыбались. Боцман погрозил Широбокову и показал палец, что означало один наряд вне очереди — картошку чистить. Травкин ничего не сказал. Боцман — начальник над всеми краснофлотцами и старшинами, [57] ему виднее, хотя мог бы и совсем иначе отреагировать.

Поход продолжался. Слышался скрежет то с левого, то с правого борта, стопорили то левый, то правый электродвигатель. На «щуке», как сострил кто-то из командиров, мины «освоили». Но, разумеется, от этого они не стали безопаснее или путь через гогландскую позицию, которую удалось успешно преодолеть, короче. Все же возросла уверенность в силах, в неуязвимости корабля.

Подводные корабли лишь строго ограниченное время могли находиться в подводном положении. Лодке Травкина на самом малом ходу энергии для двигателей хватало на семьдесят часов. Это не считая работы других агрегатов, электроприводов рулей и плиты на камбузе.

Травкин стремился всегда иметь аккумуляторную батарею заряженной. Пусть в ущерб скорости передвижения, времени перехода. Подчас он даже рисковал, чтобы вовремя зарядить аккумулятор. Так, через сутки после ухода с острова Лавенсари, он, пользуясь недолгой темнотой, решил в надводном положении пройти рядом с дозорами немецких сторожевиков и финских катеров. Враг не ожидал такой дерзости, не проявлял особой бдительности, этим и пользовался командир «Щ-303». Конечно, на вахте стояли самые опытные и глазастые сигнальщики. Они сразу же докладывали о замеченных вражеских кораблях, и лодка уклонялась от них.

— Смело, — с удовлетворением сказал старший лейтенант Калинин, когда «щука» в который раз отвернула от катеров.

— Мы — корабль малозаметный, — ответил Травкин. — Меня другое беспокоит.

— Что, Иван Васильевич?

— Услышат супостаты гул двигателя, по воде он далеко плывет, всполошатся. [58]

— Уклонимся, успеем. Сначала ведь за свой корабль сочтут.

Травкин и сам был уверен, что успеет уклониться и от кораблей, и от глубинных бомб, иначе он не пошел бы на такой риск. Говорят, смелым всегда везет. Наверно, не всегда, но это был тот случай, когда везло дерзким, уверенным в успехе морякам. К утру «Щ-303» завершила зарядку электроэнергией и сжатым воздухом.

Но не бывает, чтобы везло бесконечно. Поздним вечером 11 июля враг обнаружил лодку. Точнее, сначала вахтенный командир Калинин заметил две темные точки на горизонте — приближающиеся самолеты.

— Самолеты противника! Всем вниз! — приказал он.

Экипаж не зря тренировался так упорно, готовясь к походу. Вахтенные с верхней палубы стремительно бросились в лодку. Мотористы остановили дизели, задрали шахты, включили гребные электродвигатели электрики. Рулевые уводили корабль на глубину. Низко летевшие самолеты успели открыть пулеметный огонь с дальней дистанции. Пули крупного калибра не смогли пробить прочного корпуса лодки.

— Вот дьяволы фашистские, чуть мне фуражку не сбили! — заметил с улыбкой Травкин.

Вблизи от лодки разорвались бомбы. Погас свет, из строя вышли электроприводы рулей. Перешли на ручное управление. Электрики старшие краснофлотцы Василий Савельев и Иван Гримайло вскоре устранили повреждения.

Западнее острова Гогланд есть островок, на котором расположен маяк Вайндло. Гитлеровцы кое-как восстановили взорванный маяк и держали около него дозорные катера. Видимо, на них заметили или услышали, что «Щ-303» всплыла и начала зарядку аккумуляторов. Катера направились к нашему кораблю. «Щука» погрузилась, послышались взрывы глубинных бомб. В тот же вечер противник сообщил по радио [59] о потоплении советской лодки. А она продолжала действовать.

Около полуночи «щука» всплыла. Наблюдатель В. Толмачев обнаружил транспорт. Сблизившись с ним до двадцати кабельтовых{1}, увидели, что судно водоизмещением около 7 тысяч тонн идет в охранении трех малых кораблей. Вот и настал момент, когда все, чему учились командир и личный состав, можно было вложить в точный залп.

Чтобы подойти ближе к цели, Иван Васильевич увеличил скорость. Помощник, штурман и сам командир рассчитывали данные для атаки. Дело упрощалось тем, что враг находился на выгодных для удара по нему пеленге и дистанции. Лодка легла на боевой курс. В это время она должна идти строго прямолинейно, чтобы словно по ниточке пошли торпеды с тремястами килограммами взрывчатки каждая. Пусть в корабль стреляют, его бомбят, но нельзя сворачивать с боевого курса, иначе торпеды не попадут в цель.

Но «щука» оставалась незамеченной. Только когда после залпа рядом с транспортом поднялся смерч огня и воды и он стал тонуть, катера охранения повернули в сторону лодки. По сигналу «срочное погружение» она исчезла под водой, оставив на поверхности моря лишь расходящиеся круги. Да и они вскоре успокоились, словно и не было тут никакого корабля. Но сторожевики засекли место погружения «щуки». Ударила серия глубинных бомб. За ней — вторая, третья. Несколько раз лодку тряхнуло, кое-где полопались электрические лампочки.

— Осмотреться в отсеках! — приказал Травкин.

Иван Васильевич считал, что эта команда действует на подводников ободряюще. Относил это к тому, что поскольку команда поступает из центрального поста, значит, [60] лодка живет, можно бороться. Это, конечно, так, дело не только в этом. Немаловажны личный авторитет командира, вера в него моряков. Командир в ответе за корабль и людей перед Родиной. Он управляет, определяет момент, когда разить врага. От него во многом зависит, вернутся ли из похода люди, увидят ли родители сыновей, жены — мужей, невесты — своих суженых, друзья — друг друга. Командир и жизнью рискует наравне со всеми членами экипажа. У него и подчиненных общая судьба, общая доля. Но он больше знает, умеет, и то, что он жив и продолжает управлять, командовать, ассоциируется с благополучием на всем корабле, заставляет верить, что все в порядке...

Из отсеков в центральный пост доложили, что все нормально. Травкин положил корабль на дно, приказал выключить механизмы. Лодка замерла, прижавшись к мягкому песку.

А на катерах знали, что где-то рядом советский корабль, уничтоживший крупное судно, и не хотели упускать «верную добычу». Гидроакустик «щуки» Иван Мироненко слушал море — шумы винтов кораблей врага не уходили. Так продолжалось целые сутки.

Чтобы найти нашу лодку, противник подвез электрический кабель и пустил его по дну. Приборы показали место, где находится корабль. Вновь посыпались глубинные бомбы. Травкин решил уходить. Начали маневрировать на малых ходах, в лодке соблюдали тишину. Только Иван Мироненко, сидя перед темно-серой коробкой гидроакустической станции, плотно прижимал массивные резиновые наушники, докладывал об изменении хода и направления движения неприятельских кораблей.

Известно, что человек лучше всего познается там, где он делает свое главное дело. Травкина еще во время стоянки лодки на Неве обрадовало отношение Мироненко к службе. Он старался прослушать шумы винтов всех проходивших мимо кораблей и судов. Изучая шумы, он [61] определял типы «целей», скорость движения и стремглав несся из своего «закутка» на мостик — проверить правильность определения. Настойчивость, острый слух помогли ему стать отличным акустиком. О Мироненко на корабле говорили, что слышит он топот ног на соседнем судне и звон разбитой посуды на камбузе. А уж такие шумы, доносившиеся из гидрофона, как треск рвущейся, бумаги (в действительности шум волны в прибрежный песок) или треск разрываемого картона (удары воды о борт корабля) для него никогда не были секретом.

И на этот раз в многоголосых шумах моря, поющего будто десятки музыкальных инструментов, гидроакустик точно указывал Травкину, где враг, откуда исходит угроза для их корабля. Командир мгновенно реагировал на изменения обстановки.

Тяжело приходилось людям, а бомбежка глубинными бомбами продолжалась. Травкин то стопорил, то убыстрял ход. Замедляли или ускоряли свой бег и катера. Казалось, лодка в ловушке: с одной стороны остров, с другой — электрокабель, рядом — минное поле. И само море против подводников — полный штиль, не высунешь перископ, чтобы сориентироваться, на морской глади его сразу же заметят.

Иван Васильевич думал, что же предпринять? Как спасти корабль? Неожиданно вспомнились слова какого-то зарубежного автора: море — враг. Сегодня оно могло оказаться не только опасным противником, но и могилой. А если сделать его своим союзником и врагом фашистов?

— Курс на минное поле? — попросил Травкин подсказать угол поворота у штурмана, ведущего прокладку.

— Правильно, хороший выход, — горячо одобрил тот решение командира.

Корабли противника, убоявшись собственных мин, не пошли за «щукой», отстали. Травкин начал форсирование второй линии заграждений — найссар-порккалаудскую [62] минно-сетевую позицию. (От острова Найссар, что у берегов Эстонии, до финского полуострова Порккала-Уд Балтика была перегорожена врагом противолодочными сетями и минами). Такие заграждения Иван Васильевич старался пройти на большой глубине. Минное поле оказалось довольно-таки плотным. Минрепы скрежетали по корпусу лодки, приходилось стопорить, снова пускать двигатели, обходя затаившуюся смерть...

Заканчивался третий час напряженного перехода, когда над лодкой взорвалась антенная мина. Эта мина рвется не при непосредственном ударе о ее корпус, а при касании кораблем длинного, идущего от якоря до самой мины троса-антенны. Лодку сильно тряхнуло, словно содрогнулось от внезапного удара током живое существо. Нарушилась герметизация банок аккумуляторной батареи. Из них стал выделяться водород. А если в воздухе его свыше трех процентов, это уже гремучий газ — взрывоопасная смесь.

Не зря говорят, что беда одна не приходит. Появилась и другая. Из первого отсека торпедисты доложили, что слышат какой-то необъяснимый шум. Гидроакустик дополнил их непонятный доклад: «Булькает за кормой». «Значит, что-то тащится за лодкой, — понял Травкин. — Очевидно, сигнальная сеть. Минное поле кончилось, возможно, здесь уже дежурят вражеские корабли. Надо погрузиться глубже, чтобы они не увидели сигнальные буйки, показывающие место нахождения лодки».

Наконец, наступила долгожданная ночь, когда можно всплыть, освободиться от сети, провентилировать лодку, зарядить аккумуляторы. Когда «щука» поднялась на поверхность, на надстройке увидели обрывок сигнальной сети. Работа по освобождению от нее довольно опасна. И не только тем, что разгулявшиеся волны могли смыть моряка, работающего с сетью, за борт. Тогда его можно поднять. Опаснее другое. Если появится вражеский самолет, лодка должна немедленно погрузиться. [63]

Травкин поручил резать сеть матросу Федору Крутковскому. Знал его как человека отважного, решительного, доброго, активного комсомольца.

— Вы представляете, на что добровольно идете? — спросил командир лодки.

— Я все сделаю. Успею.

Крутковский, привязав к рукам инструмент, забрался на надстройку. А Иван Васильевич подумал, что он мог бы приказать любому и приказ выполнят. Но если на такое дело идут добровольно, тут как бы объединяются две силы — сила приказа и внутренняя убежденность, что лучше и быстрее никто не сделает. А с уверенностью: «Если не я, то кто же!» — легче работаешь и, наверно, идешь на подвиг...

Предпринимать какие-либо крайние меры не потребовалось. Вражеские силы противолодочной обороны не появились. Умелый и сильный Крутковский довольно быстро сбросил в море сигнальную сеть. Удалось полностью зарядить и аккумуляторы. Ночью продолжили путь на запад.

Спустя двое суток корабль пришел на указанную штабом позицию. «Щ-303» вела разведку района, искала противника. Потекли, похожие друг на друга однообразием вахт, задач и... безуспешным поиском противника, дни.

Чтобы точнее определиться, 17 июля Травкин направил лодку в район маяка Родшер. Здесь вахтенному командиру удалось обнаружить судно. Начали выходить в атаку, но в последний момент Иван Васильевич рассмотрел, что транспорт стоит не на якоре, а сидит на мели и покинут экипажем. На «покойников» тратить боезапас не следовало.

Командир решил перейти к местам формирования конвоев. В середине дня 19 июля «щука» вышла на фарватер в районе рейда Утё. Наблюдения в перископ помогли сделать вывод о путях движения вражеских [64] конвоев между портами Германии и Финляндии. Глубины оказались недостаточными, стрельба торпедами затрудненной. Дело в том, что торпеда, выйдя из аппарата, вначале погружается и лишь потом всплывает и идет к цели. Она делает, как говорят подводники, мешок. В таком мешке можно оставить драгоценную «сигару» — торпеду. И хотя были видны транспорты на рейде Утё, но атаковать их было невозможно из-за малых глубин. Надо подождать, когда пойдет очередной караван судов с моря и атаковать его на больших глубинах.

Ждать пришлось недолго. 20 июля обнаружили два транспорта и шесть сторожевиков. Транспорты везли вооружение для войск. Травкин решил поймать «самую крупную рыбу» — атаковать головной транспорт водоизмещением 8 тысяч тонн.

— Атакую первый, — доложил Травкин, командиру дивизиона капитану 2-го ранга Гольдбергу. — На палубе танки, орудия. К ним наверняка есть и боезапас.

— Давай взгляну!

Григорий Алексеевич припал к резиновому окуляру перископа.

— Смотри, командир, даже заклепки видны в борту. Цель верная. Стыдно промахнуться.

Конечно, Травкину о промахе и не думалось. Ради атак и побед готовились в базе, прорывались в открытое море. Комдив напомнил о возможной неудаче в «чисто воспитательных» целях, чтобы точнее стреляли. И командир «щуки» маневрировал, занимал выгодную позицию для залпа, подходил поближе к цели.

Вот сделаны расчеты, лодка легла на боевой курс. Гольдберг понимал чувства командира, который шел к атакуемому кораблю на пистолетный выстрел, и предупредил:

— Взрывы будут близкими, увидим настоящую войну. Это был совет командиру не увлекаться. Приближалось время залпа, вдруг в перископе место [65] транспорта занял один из сторожевых кораблей, закрыл судно своим корпусом. Возникла угроза срыва атаки. Травкин нашел выход, повернул на транспорт, чтобы он раньше оказался в прицеле и торпеды успели проскочить перед носом сторожевика.

Иван Васильевич последний раз на мгновение поднял перископ и произвел залп двумя торпедами. Когда они вышли, облегченная лодка слегка вздрогнула и устремилась к поверхности. Чтобы она не всплыла, скорее уходила под воду, заполнили цистерну быстрого погружения. Через несколько десятков секунд раздались близкие оглушительные взрывы. В отсеках погас свет, с подволока посыпались крошки пробки. «Щуку» тряхнуло и подняло так, что ее рубка показалась над водой. Цистерну быстрого погружения продолжали заполнять и лодка стала стремительно проваливаться ко дну. В этом месте на карте указывалась глубина 75 метров, поэтому Травкин не останавливал погружения. Вдруг корабль ударился носом о грунт. Глубиномер показывал всего 22 метра. Или на карте была ошибка, или неточно определили истинное место корабля. Выход оставался один — уходить мористее и как можно быстрее. Секунды промедления могли стать роковыми.

Перед лодкой слева и справа от нее загремели взрывы. Уйти от них можно рассчитанными маневрами, но после удара о грунт лодка плохо слушалась рулей, нарастал дифферент на нос. Инженер-механик Ильин все же сумел выровнять лодку.

Оторваться от преследования долго не удавалось. Как докладывал гидроакустик, на смену отбомбившимся кораблям подходили другие. Наконец, взрывы смолкли. Травкин подумал, что удалось уйти от противника, приказал увеличить ход, но тут акустик доложил о приближении двух сторожевиков с левого борта. Быстро ушли на глубину, но один из кораблей повторял все маневры лодки — влево, вправо. [66]

Шло время, перемещались корабли, но их положение относительно друг друга не менялось. Сторожевики двигались в пяти-семи кабельтовых за лодкой, но не атаковали. Калинин вопросительно посмотрел на командира, Ильин чересчур внимательно — на приборы. Лицо боцмана Рашковецкого обильно покрылось потом, не поймешь, то ли от напряжения, то ли от физических перегрузок. Травкин и сам не понимал, в чем дело: откуда враг знает положение лодки? Приборами его столь точно не установишь и почему не бомбят? Чего выжидают?

— Не знаю, кому как, а мне уже надоела эта волынка, — отрываясь от приборов, заметил Ильин. И тут же подбодрил трюмного Алексея Гусева, который стоял у станции погружения и всплытия бледный, закусив губу. — Ничего, пройдет. Скоро стемнеет, всплывем, глотнем свежего воздуха, и все будет хорошо.

Гусев улыбнулся вымученной улыбкой:

— Тяжело дышать, товарищ лейтенант.

— Через тридцать минут выйдем из шхерного района. Там, на просторе, легче запутать следы.

И тут грянули взрывы, судя по их раскатистости и гидравлическому удару по лодке, недалекие.

— Уходить на глубину шестьдесят метров, — приказал Травкин.

В этот момент еще более сильный взрыв тряхнул корабль. Командира бросило к штурманскому столику, рядом с которым свалился и его помощник. Ильин держался за ушибленную голову (он ударился о перископ) и еще сумел пошутить: «Прибор остался цел и невредим». Гусев сразу вскочил и принялся маневрировать маховиками клапанов. Гидроакустик бесстрастно, словно на учении, доложил:

— Два сторожевых корабля следуют за нами, не изменяя скорости. Дистанция прежняя. Других шумов не слышно.

«Судя по силе взрыва и положению кораблей, рванула [67] не глубинная, а авиационная бомба, — понял Иван Васильевич. — Сторожевики ожидали самолеты и указали им место «щуки». Но почему они его так точно определили? Нет ли каких-то наших следов на поверхности моря? Это могут быть соляр или воздух. Значит, повреждена или топливная, или воздушная система. Надо, чтобы Ильин проверил».

Инженер-механик нашел в одном из трубопроводов утечку воздуха и перекрыл всю группу баллонов, чтобы вырывавшийся из системы воздух не демаскировал лодку.

Снова взорвалась бомба. Корму подбросило, да так резко, что вышли из строя электромоторы перекладки рулей. Перешли на ручное управление. Особенно туго ходил вертикальный руль. Для помощи рулевому Крутковскому поставили самых сильных из экипажа — трюмного Панкратова, моториста Косых и кока Тимофеева. Вчетвером они едва поворачивали рулевой штурвал.

— Это тебе не у плиты, тут погорячее, — пошутил Крутковский.

Его сатирический монолог прервал взрыв. Но более далекий, видно, точное место «Щ-303», когда перекрыли воздух, враги не знали. Пока бомбы рвались близко, люди забыли о недостатке кислорода, теперь это чувствовалось особенно остро. Все равно моряки трудились изо всех сил. За неимением других дел в радиорубке Широбоков перекладывал спички из одного кармана в другой — по количеству услышанных взрывов.

Мироненко, сравнительно долго молчавший, доложил:

— Сторожевики повернули на нас. Быстро приближаются. Разрывы послышались справа за кормой.

— Поди, последние, — прокомментировал Широбоков. — Больше у них не хватит пороху.

Каждому, кто слышал слова радиста, очень хотелось, чтобы он оказался прав, пусть скорее кончится у противника [68] боезапас, хотя бы на время наступила передышка.

Произошло то, что казалось сначала невероятным, радист был прав. Сторожевики, сбросив кабельтовых в двадцати от «щуки» последнюю серию бомб, «приумолкли». Мироненко, бодро, словно не было на лодке страшной, изнуряющей духоты, доложил, что сторожевые корабли удаляются.

Воздух в лодке застоялся, дышать стало тяжело. После пребывания на поверхности запасенного кислорода хватает для дыхания экипажа на 15–20 часов, затем воздух регенерируют с помощью специальных патронов, впитывающих углекислый газ, и добавляют кислород из баллонов. Но живительный кислород надо экономить, на лодке его ограниченное количество. И это приходится учитывать командиру. Травкин смотрел на моряков, видел, что они часто дышат, обливаются потом, с огромными усилиями делают обычные и привычные дела и, когда ушли вражеские корабли, разрешил регенерировать воздух. Легче стало дышать, работать.

Наконец, в полночь всплыли. Прохладный влажный ветер хлынул внутрь корабля. Каждый дышал полной грудью, впитывая морской воздух с такой жадностью, словно им можно было запастись до конца похода. Травкин понимал, сколь велика в этом районе угроза от противолодочных средств, поэтому повел лодку на запасную позицию. Помня об ударе о грунт, он приказал осмотреть форштевень и крышки торпедных аппаратов. Но наблюдатели сообщили о приближении патрульных самолетов, пришлось срочно уходить на глубину.

Путь корабля обычно исчисляется пройденными милями. Но в годы войны подводники измеряли его прежде всего преодоленными рубежами, а когда они пройдены, встречами с противником.

Вечером 23 июля неподалеку от острова Даго (Хиума) Травкин увидел в перископ группу кораблей. Гольдберг попросил дать и ему взглянуть. Шел крейсер типа «Эмден» [69] в сопровождении пяти миноносцев. Заманчивая цель приближалась. Решили ударить по крейсеру.

Расстояние до врага сокращалось довольно быстро. Чтобы опускающаяся на море вечерняя дымка не мешала лучше видеть корабли, Иван Васильевич опустил перископ до самой воды. В тридцати пяти кабельтовых от крейсера легли на боевой курс. Вражеский корабль хорошо просматривался на фоне окрашенного заходившим солнцем в темно-красный цвет залива. «Щ-303» шла на сближение с противником, а доклада о готовности торпедных аппаратов все не было. Вдруг бледный, растерянный командир отделения торпедистов Алексей Иванов прибежал на центральный пост:

— Товарищ командир! Крышки торпедных аппаратов не открываются!

— Был удар о грунт, а проверить не удалось, — с досадой бросил Травкин. — Но вины торпедистов нет.

Крейсер и миноносцы ушли. Травкин приказал всплыть и осмотреть лодку. Наружный осмотр показал, что сильно повреждены крышки торпедных аппаратов. Алексей Иванов и его товарищи несколько часов пытались исправить повреждения, но они оказались слишком велики, требовались специальное оборудование и запасные части.

Ночью 24 июля старшина группы радистов Иван Алексеев принял сводку Советского информбюро и передал радиограмму командованию бригады о потоплении второго транспорта и серьезном повреждении. Комбриг распорядился: «Щ-303» вернуться в базу.

Война, поход никогда не бывают сплошным путем побед. Два уничтоженных транспорта оказались неплохим результатом первого выхода, хотя, конечно, Ивану Васильевичу хотелось, как он выразился, «трахнуть всеми носовыми по крейсеру». Но теперь надо было думать, сосредоточить внимание экипажа на главном: прорыве через [70] «суп с клецками» — усеянный минами Финский залив.

27 июля начался сложный обратный путь. У бортов лодки пели грозную песню минрепы. Травкин командовал и удачно уходил от «рогатой смерти». Прорвавшись через вражеские минные позиции и линии корабельных дозоров, «щука» всплыла подзарядить аккумуляторную батарею. То ли враг увидел нашу лодку, то ли услышал шум ее двигателей, но вдруг над морем взмыла сигнальная ракета. Неподалеку от нашего корабля взорвался снаряд. В артиллерийский бой подводному кораблю с надводным ввязываться не следует. С пробоиной в борту на глубину не уйдешь, так как сильное забортное давление воды затопит поврежденную лодку.

Травкин сразу повел «щуку» на глубину. Когда глубиномер показал 20 метров, раздались взрывы. За ночь всплывали несколько раз, но противник обнаруживал лодку, загонял ее под воду. Думать же о том, чтобы без подзарядки добраться до базы, не приходилось, для этого не хватало энергии аккумуляторной батареи...

— Закон огурца знаешь? — спросил у Травкина Гольдберг.

— Бутерброда, что всегда падает на костюм намазанной стороной, помню. Про огурец не слышал. А ты про свежий или соленый?

— Свежий. По этому закону горечь всегда в концах этого уважаемого овоща.

— Понимаю, конец похода, горечь может полной мерой на нас вылиться, — ответил Травкин. — Будем опровергать этот закон. Не всегда прямой путь самый короткий. Пойдем на зарядку в другой район.

— Разумно, — одобрил командир дивизиона.

Иван Васильевич попросил по радио встречать его в Нарвском заливе морским охотникам и тральщикам в течение двух ночей — 4 и 5 августа. В ночь на 4-е «щука» всплыла в назначенном месте. Наблюдатели едва разглядели в темноте силуэты кораблей. Вдруг [71] между ними завязалась перестрелка. Произошла неожиданная встреча наших и фашистских кораблей. Травкин приказал погрузиться и покинул район морского боя.

Днем подводная лодка лежала на грунте. Ожидали следующей ночи. Воспользовавшись появившимся свободным временем, провели партийное собрание. Обсуждался вопрос о приеме в партию отличившихся в походе моряков Голованова, Иванова, Гримайло. Это были товарищи, проверенные неимоверными трудностями блокады, испытанные походами и боями. Они делами доказали свое право быть в рядах ВКП(б). Единодушно проголосовали за прием.

5 августа снова пришли в условленное место встречи с нашими кораблями. Пришли не только потому, что так намечалось накануне. Прежний план подтвердила радиограмма из штаба: «Лодку будут встречать в условленном месте наши катера и тральщики». Когда всплыли, Травкин и командир дивизиона поднялись на мостик. В темно-серой мгле виднелись корабли.

— Что будем делать, Григорий Алексеевич? Как бы опять на супостатов не нарваться, — обратился Иван Васильевич к Гольдбергу.

— Штаб ведь предупреждал о встречающих!

— А их могли сюда не пустить.

— Могли.

— Все же проверим. Может, не все огурцы горькие.

— Проверь, командир, проверь.

Иван Васильевич приказал сигнальщику передать фонарем свои позывные. Тут же, прощупывая огоньками тьму, к лодке потянулись пулеметные трассы. Взвились в воздух разноцветные ракеты. Корабли оказались вражескими. «Шука» срочно погрузилась, и тут же загрохотали глубинные бомбы. Прибавив обороты электромоторам, Травкин повел лодку на большие глубины. Поступил тревожный доклад из первого отсека:

— В отсек поступает вода! [72]

Оказалось, что она поступала из дефферентной цистерны. К счастью, пробоину удалось быстро заделать.

— Над нами три катера! — доложил гидроакустик.

Мироненко слушал шумы кораблей и каждые две-три минуты сообщал о маневрах противника, хотя по его барабанным перепонкам били многократно усиленные гидрофонами подводные взрывы. И так два с половиной часа.

— Ничего, все равно уйдем, — успокаивал Травкин подчиненных.

Когда лодку нужно срочно загнать под воду, стремятся уравнительную цистерну заполнить побыстрее, порой и с «перебором». Главное ведь скорее оторваться от противника. Так случилось с кораблем Ивана Васильевича. При срочном погружении в уравнительную цистерну набралось воды свыше нормы.

Следует отметить, что вахта на горизонтальных рулях наиболее трудная на лодке. Рулевой-горизонтальщик (это обычно многоопытный боцман) удерживает корабль на заданной глубине: не дает касаться дна или, когда он, облегченный после выпуска торпед, норовит всплыть на поверхность.

И вот на «щуке» создалась угроза, что она начнет «цеплять» дно, поднимутся ил, песок — это демаскирует корабль. Чтобы облегчить лодку, следовало откачать воду из уравнительной цистерны, но никак не удавалось запустить турбонасос. Отказало пусковое устройство. Тут четко сработал старшина 2-й статьи Борис Бойцов. Коммунисты не случайно избрали Бойцова секретарем партийной организации корабля. У него особое чутье и уменье оказываться там, где он нужнее всего, рядом с человеком, который в настоящий момент больше всех нуждается в помощи.

Борис быстро разобрался в неисправности и на этот раз. Через считанные минуты турбонасос закрутился. Но командир корабля понимал, что шум откачивающего [73] воду агрегата услышат вражеские гидроакустики, поэтому приказал включать его только в те минуты, когда будет рваться очередная серия глубинных бомб.

Так под одобрительный аккомпанемент вражеских кораблей откачивали лишнюю воду из уравнительной цистерны. Лодка стала хорошо управляться. Это облегчило положение, но за «щукой» по-прежнему следовали корабли. Неподалеку от нее рвались бомбы. Лодку бросало из стороны в сторону. Все старались держаться за что придется, чтобы не упасть, не разбиться самому, не разбить какой-либо прибор.

Командир дивизиона Гольдберг, предоставив свободу действий опытному командиру, беседовал с одним из матросов о Ленинграде. «Его ход» Травкину понятен — пусть понимают люди: к базе идем, все туда хотят. Благополучно прибудем, командир опытный, комдив не вмешивается ни во что.

Очередная серия бомб рванула неподалеку от лодки. Все попадали, устоял на ногах один Гольдберг. Он сразу увидел первую же появившуюся неисправность, показал трюмному на привод кингстона цистерны быстрого погружения:

— Подожмите, подожмите скорее.

Из аккумуляторной ямы запахло сернистым газом. Это выплеснувшийся из банок электролит смешался с проникшей в трюм забортной морской водой. После следующего сильного взрыва на правой ходовой электростанции произошло короткое замыкание, возник пожар. Электрик старший краснофлотец Гримайло голыми руками срывал с проводов горящую изоляцию и успевал выполнять команды об изменении скорости хода.

Противолодочные корабли вцепились в «Щ-303», словно голодные акулы в долгожданную добычу. Вокруг корабля рвались бомбы — 96 за 40 минут... Гас свет, метались стрелки приборов, сыпалась с потолка пробка. Из своей рубки выглянул радист Широбоков: [74]

— Мое терпение кончается, у врага бомбы тоже.

Но не кончились у сменявших друг друга преследователей бомбы. От ударов избавило то, что Травкин сумел вывести лодку на большие глубины.

Тринадцать суток подводная лодка находилась в боевом соприкосновении с противником. Она прошла 330 миль под водой. Моряки часто не получали горячей пищи. Но все то, что произошло, не казалось таким уж страшным. Никто не убит, не ранен. Все же беспокойство не уходило.

— Если нас так и дальше будут встречать, — сказал Травкин Гольдбергу, — ни я, ни корпус лодки не выдержим.

— А я железный? Что предлагаешь?

— Возвращаться в базу самостоятельно, не ожидая тральщиков и катеров.

— Я на твоем месте поступил бы так же!

Травкин увел корабль из опасного Нарвского залива и, попросив комдива управлять кораблем, нашел Гримайло. Не успевший умыться, черный, закопченный, с наскоро перебинтованными руками, он широко улыбался, словно хотел спросить: «Приняли меня в походе в партию. Оправдал я доверие?»

— Вы настоящий, коммунист и настоящий подводник! — сказал ему Иван Васильевич.

Это была, наверно, высшая похвала в устах требовательного командира «щуки».

За ночь 7 августа «Щ-303» прошла гогландскую минно-сетевую позицию противника и добралась до острова Лавенсари. Гольдберг и Травкин доложили старшему морскому начальнику о завершении похода. Оказалось, тральщики и морские охотники дважды выходили встречать лодку, но натыкались на превосходящие силы противника, уходили.

Когда «щука» находилась в Нарвском заливе, подвергалась беспрерывным атакам, Травкин собирался [75] немало высказать «этим окопавшимся в тылу на Лавенсари». Но понял, что люди делали все, что могли, а так называемый тыл — Лавенсари, самая западная точка Советского Союза в тот период, — тоже фронт. «Щуке» под завывание сирен приходилось погружаться на дно, а на берегу рвались бомбы, сброшенные с фашистских стервятников. Тыл был такой, что поскорее хотелось из него выбраться. На «Щ-303» все обрадовались, когда двинулись в сопровождении катеров к Кронштадту. Вместе с кораблем Травкина с острова шла и «Щ-406» — лодка Е. Я. Осипова.

Переход от Лавенсари в Кронштадт для всего конвоя прошел без особых происшествий. Лишь в одном месте батареи с финского берега открыли огонь, пришлось катерам прикрыть лодки дымовой завесой. 9 августа на горизонте показался остров Котлин — восклицательный знак с точкой-маяком на его западной оконечности. Иван Васильевич вспомнил, о чем думал, уходя в море: вернуться, чтобы оценка была с восклицательным знаком.

Такую оценку и получила его и Осипова боевая деятельность. Это было видно по торжественности встречи. На пирсе бывшей Купеческой гавани замер строй моряков. Среди них экипажи лодок Я. П. Афанасьева и И. М. Вишневского, вернувшиеся с победами несколько дней назад. Корабли встречали командующий Краснознаменным Балтийским флотом В. Ф. Трибуц, члены Военного совета.

Первый докладывал командир «Щ-406» Осипов. В кожаной куртке, с лицом, заросшим рыжими бакенбардами и бородой, он был похож на летчика прошлого десятилетия. Выслушав рапорт, Трибуц обнял командира.

Командующий — худощавый, высокий, чуть сутулившийся, — повернулся к Травкину, тоже отпустившему бороду (он так и носил ее до конца войны), широко улыбнулся, от чего разгладились морщинки на его усталом лице, обнял командира «Щ-303», крепко его расцеловал: [76]

— Молодцы! С благополучным возвращением, с победами!

Он сказал именно о благополучном возвращении, хотя видел покрытый огненно-рыжей ржавчиной корпус лодки, уходившей в море сине-зеленой (по цвету балтийской воды), скользнул взглядом по изуродованной взрывами надстройке, пробитому крупнокалиберными пулями козырьку мостика, вмятине и пробоинам на легком корпусе, свернутом в сторону форштевне — свидетельствам тех ударов, которые пришлось испытать подводникам.

Руководители флота побывали на лодках, заслушали краткие доклады командиров. Трибуц заметил, что подводники накопили ценный опыт, важно передать его собирающимся в море экипажам.

— Ради общего дела, — подчеркнул командующий, — надо возможно скорее представить подробные отчеты с картами и схемами маневрирования при атаках.

Когда закончилось построение, краснофлотцы и старшины, бледные, осунувшиеся, но счастливые, сели на траву, читали письма — дорогие весточки от матерей, отцов, любимых.

В столовой для вернувшихся с моря приготовили праздничный обед. Здесь снова услышал Травкин: «Здорово! Молодцы! Настоящие подводники!» Такие слова зря друзья не говорят.

Командующий флотом раньше казался Ивану Васильевичу весьма строгим, суховатым человеком, а тут он увидел его другим. Адмирал чуть надтреснутым голосом пел вместе с краснофлотцами и командирами о героическом «Варяге» и его славной доле. Командующий сел за пианино и проиграл несколько морских песен.

Травкину принесли газеты за все время похода. В «Красном Балтийском флоте» в День Военно-Морского Флота — 26 июля 1942 года — он прочитал: «Краснознаменный Балтийский флот с честью выполняет боевую задачу на ответственном участке Великой Отечественной [77] войны с немецко-фашистскими захватчиками, зорко охраняет морские подступы к Ленинграду и оказывает мощную поддержку войскам Ленинградского фронта с моря, суши и воздуха». Далее говорилось о мужественной борьбе балтийцев и стояла подпись А. А. Жданова. В газете было напечатано и приветствие Военного совета фронта в связи с праздником. Иван Васильевич прочитал эти материалы и передал Цейшеру, чтобы провел политинформацию.

Радостным было известие о награждении экипажа государственными наградами. Пять человек удостоились ордена Ленина, еще пятеро — ордена Красного Знамени, остальные — ордена Красной Звезды. Рубку лодки украсила звезда с цифрой «2» — по числу побед экипажа. На корабле Осипова появилась цифра «5».

Цифра «3» украсила надстройку подводной лодки «Щ-320» капитана 3-го ранга Вишневского, потопившего три транспорта. Травкин зашел к Ивану Макаровичу, напомнил:

— Твои краснофлотцы моим цветы при встрече вручали, спасибо.

— Июль, за городом ромашки и колокольчики буйствуют, полэкипажа просились на такое задание, — заметил Вишневский. — Не с этим же пришел?

— За это спасибо. Расскажи мне про ягодки, что на дно отправил, — попросил Травкин.

— Ты помнишь, выходили из Ленинграда 10 июня. Маневрировали за дымовой завесой. Через сутки доложил командующему, что готов в море. Восточнее маяка Порккалан-Каллбода обнаружили транспорт. На якоре он стоял. Дал залп с двенадцати кабельтовых и скоро услышал взрыв, а в перископ увидел, что транспорт накренился и опрокинулся.

5 июля неподалеку от косы Курише-Нерунг увидели пароход в сопровождении двух транспортов. Пароход утопил. Начали меня преследовать. За двое суток противолодочные [78] корабли сбросили почти сотню глубинных бомб. Ушел в новый район. А там повезло: увидев, как тралят фарватер, догадался, что поведут транспорт с важным грузом. Скоро он показался. Большой, с войсками. Торпеда разворотила носовую часть судна, тут же оно скрылось в водовороте.

— Ты так рассказываешь, словно тебе легко победы достались.

— Знаешь, Иван, не легко. Особенно последнее судно. Оно сидело в воде так глубоко, что казалось, плывут отдельно носовая и кормовая надстройки. Мористее его шло охранение — два тральщика и сторожевой корабль. Со стороны берега не подойдешь — мелковато. Стрелять из-за кораблей охранения — можно мазануть или в них попасть. Решил я поднырнуть под корабли. Точность нужна была ювелирная, иначе под таран попадешь.

— Тут ясно, глубины малые, а в один момент нужно и лодке, и кораблю пройти, — заметил Травкин, мысленно представляя положение.

— Мы со штурманом все рассчитали. Наконец, он сказал: «Можно», и я всплыл на перископную глубину. Увидел близко борт судна, на нем матросов в темных бушлатах. Сразу выпустил торпеды. Близкий взрыв оказался таким сильным, что лодку выбросило на поверхность. Полтора часа потом гонялось за нами охранение.

Как стало известно позже, лодка Вишневского потопила транспорт «Анна Катерина «Фритуен» и плавучую базу «Мозель», укоротив радиус действия многих немецких подводных лодок.

— От имени всех ленинградцев тебе, тезка, твоим орлам кланяемся.

Иван Макарович говорил о недавнем походе, а Травкину вновь вспомнилась неудачная атака на крейсер и миноносец. Рассказал об этом Вишневскому. Тот махнул рукой: [79]

— Не расстраивайся, будут у тебя еще и транспорты, и боевые корабли. Лучше скажи, зачем нам пятнадцатого в Смольный?

15 августа В. Ф. Трибуц, члены Военного совета флота Н. К. Смирнов и А. Д. Вербицкий, командиры подводных лодок И. М. Вишневский, Е. Я. Осипов, И. В. Травкин, С. П. Лисин и военкомы кораблей М. Д. Калашников, В. С. Антипин, М. И. Цейшер и В. К. Гусев прибыли в Смольный. Их принял секретарь Центрального Комитета, областного и городского комитетов ВКП(б), член Военного совета Ленинградского фронта А. А. Жданов.

Андрей Александрович поздравил подводников с успешными боевыми действиями в море и благополучным возвращением.

— Садитесь, товарищи. Рассказывайте, как фашистов бьете, — предложил он.

То, что доложили Осипов и Вишневский, Травкин уже знал из бесед с ними, а вот рассказ командира «С-7» Сергея Петровича Лисина был для него в новинку.

Сначала лодку преследовали неудачи: то корабли врага загоняли ее под воду, то атакованные транспорты в последний момент успевали отвернуть от торпед. (Напомним, что из торпедных аппаратов торпеды выталкивались сжатым воздухом. Вместе с самодвижущейся миной к поверхности воды поднимался заметный издалека пузырь, а от стреляющего корабля к цели тянулась пенистая дорожка в метр-полтора шириной. По следу торпеды, особенно заметному в тихую, штилевую погоду, противник мог обнаружить лодку и отвернуть от ее торпед. Это — одна из причин того, что подводники стреляли несколькими торпедами, чтобы от них труднее было уклониться, стремились атаковывать ночью.)

На лодке Лисина случалось и хуже. Из-за близких разрывов глубинных бомб отказывала материальная часть. Но настойчивость, желание непременно добиться победы [80] были вознаграждены: удалось торпедировать большой транспорт. Другой расстреляли из маленькой сорокапятимиллиметровой пушки — большая «сотка» была повреждена вражескими бомбами и, как позже определила комиссия, не подлежала восстановлению.

Травкин коротко доложил о потопленных кораблях, сказал об обстановке на заливе, растущем противодействии противника, необходимости совершенствования способов действий. Заверил Военный совет, что экипаж готов выполнить любые задачи.

После командиров лодок выступил командующий Краснознаменным Балтийским флотом вице-адмирал В. Ф. Трибуц.

— Потери противника на море только от действий наших подводников к началу августа составили 20 потопленных и поврежденных транспортов, — сказал он. — К этому надо добавить потери от авиации. Наши подводники успешно форсировали противолодочные рубежи и другие препятствия, обманывая врага, внезапно появлялись в его глубоком тылу и методично пускали на дно транспорт за транспортом.

Первые удары, нанесенные советскими подводными лодками на важнейших балтийских коммуникациях, переполошили фашистское морское командование. Иностранная пресса недоумевает: «Чьи же подводные лодки наносят такие серьезные потери фашистским кораблям?» Мы с гордостью здесь говорим: «Наши!»

Жданов сказал, что гитлеровцы рекламируют свои мнимые победы и хвастливо заявляют, что будто потопили в Балтийском море 30 подводных лодок.

— Выходит, каждого из вас потопили уже по несколько раз, — заметил Андрей Александрович, обращаясь к командирам лодок.

От имени партии и правительства Жданов поблагодарил за отличные боевые действия и попросил еще раз напомнить экипажам кораблей, что каждый транспорт [81] противника, потопленный в Балтийском море, лишает фашистские войска, блокирующие Ленинград, свежих резервов, срывает их планы взять город штурмом.

Вернувшись на корабль, Травкин рассказал морякам о заседании Военного совета.

— Родина знает о нашем нелегком труде, высоко его ценит, — сказал он. — Давайте быстрее завершать ремонт нашей подводной лодки, чтобы быть готовыми к новым боевым походам.