Кровь в Сагалло
Ашиновская экспедиция не прошла незамеченной. Высадка русских на африканский берег положила начало крупному замешательству в международных отношениях. Интересы великих держав слишком тесно переплелись на Африканском Роге, и появление здесь еще одного соперника не было нужно никому, даже французам с их симпатией к России. Между столицами крупнейших европейских держав началась лихорадочная дипломатическая переписка, в центре которой находился еще совсем недавно никому не известный, безродный самозванец. Первой беспокойство проявила Италия. Когда стало известно об использовании ашиновцами австрийского судна, итальянский посол в Вене граф Нигра выразил официальный протест, представив это как явно недружественные действия против своего партнера по Тройственному союзу. Венский кабинет был вынужден принести итальянцам извинения, директор австрийского пароходства, которому принадлежала «Амфитрида», был снят со своего поста{196}. Итальянцы также постоянно информировали о продвижении ашиновцев французское правительство, надеясь, что оно найдет способ утихомирить русского авантюриста. В Петербурге итальянский посол Маркетти весьма настойчиво требовал от министра иностранных дел Н. К. Гирса объяснений по поводу ашиновского вояжа в Африку. Гирсу пришлось использовать все свое мастерство дипломата, чтобы убедить итальянца в полной непричастности русского правительства к предприятию авантюриста. В беседе с послом министр признался, что в высшем петербургском свете немало весьма влиятельных людей симпатизируют Ашинову и он ниве-го не может поделать с этим. Так, бросая тень на собственные возможности в правительстве и даже почти намекая на неспособность самодержца контролировать своих подданных, Гирс смог отмежеваться от действий «вольного казака» и избежать ухудшения отношений с Италией.
Французское правительство вело себя в этой ситуации непоследовательно. Прекрасно зная о намерении Ашинова появиться в зоне их влияния, оно не сделало ничего, чтобы воспрепятствовать высадке русских в Таджуре. По некоторым данным, в момент выгрузки экспедиции рядом находилась французская [95] канонерка «Метеор», но ее экипаж только наблюдал за происходившим{197}. Более того, колониальные власти Обока никак не прореагировали и на занятие ашиновцами крепости Сагалло, хотя эта местность была приобретена ими у местного племенного вождя еще в 1882 г.{198} Скорее всего, французское правительство, а вслед за ним и власти Обока всерьез полагали, что настоящей целью русской экспедиции действительно является Абиссиния. Против религиозной миссии, пусть даже и в сопровождении большой охраны, французы ничего не имели. Поэтому кратковременное пребывание русских на их территории по пути в Абиссинию не представлялось им опасным.
Лишь через несколько дней стало окончательно ясно, что Ашинов не думает о дальнейшем движении в Абиссинию, а, напротив, обживается в Сагалло и собирается обосноваться там навсегда. Спустя неделю после переезда русских в крепость французы, наконец, решили напомнить «атаману» о том, что он находится на чужой территории. В «Новую Москву» был отправлен из Обока легкий крейсер «Пэнгвэн». Прибывший в крепость офицер Люи передал Ашинову требование обокского коменданта в кратчайшие сроки покинуть Сагалло. В ответ тот заявил, что будет считаться только с мнением настоящего хозяина этой земли — Магомет-Лейты. Поскольку же «султан» в данный момент отсутствовал, воюя со своими соседями, до его возвращения Ашинов отказался предпринимать что-либо. Тогда офицер потребовал от русских сдать лишнее оружие. «Атаман» отказался, высокомерно ответив, что лишнего оружия у него нет, но даже если бы оно и было, то ни за что не отдал бы{199}. Не ожидавший такой наглости француз ретировался несолоно хлебавши.
Получив известия об этом, 25 января 1889 г. французский министр иностранных дел Гобле запросил русского посланника в Париже Коцебу об отношении России к авантюре Ашинова. На экстренный запрос посла осторожный Н. К. Гирс сам отвечать не решился и представил его на усмотрение Александра III. Царь давно уже сожалел о том, что разрешил выпустить из России столь скандальную экспедицию. Еще 12 января 1889 г., получив от К. П. Победоносцева очередное ашиновское послание, он написал на нем: «Я все-таки думаю, что этот пройдоха Ашинов всех надует, оберет и бросит, что он уже не раз делал. Французы, мы знаем, не желают их пустить в Обок, и вряд ли что [97] выйдет из всей этой экспедиции»{200}. Последующие события только подтвердили сомнения императора. Он оказался весьма недоволен таким развитием событий. По его приказу министр телеграфировал в Париж: «Императорское правительство не принимает никакого участия в предприятиях Ашинова, который действует на свой собственный страх, нам ничего не известно о заключении будто бы означенным лицом соглашения с местным туземным начальником, и если Сагалло находится в пределах французского протектората, то, как само собой разумеется, Ашинов обязан подчиниться существующим в этой местности правилам»{201}.
Получив необходимые разъяснения, французское правительство решило продемонстрировать ашиновцам свою военную силу. Тридцатого января к Сагалло подошли три французских военных судна — «Метеор», «Пэнгвэн» и «Примогэ». Они не спеша прошли бухту, делая промеры глубин, затем выстроились в боевую линию, открыто демонстрируя враждебные намерения. На шлюпке в крепость вновь прибыл уже знакомый русским лейтенант Люи. Он передал Ашинову распоряжение коменданта Обока прибыть к нему. Явно не понимая серьезности своего положения, «атаман» пожал плечами и беззаботно ответил, что ему не хочется никуда отправляться. Если комендант желает познакомиться с русскими, он может сам к ним приехать. Получив столь обескураживающий ответ, лейтенант, тем не менее, во исполнение инструкции потребовал от ашиновцев, по крайней мере, спустить русский флаг и тем самым отказаться от претензий на эту территорию. Но и на это предложение авантюрист отреагировал крайне вызывающе. «Мы русские подданные, — заявил Ашинов, — и спускать флаг перед кем бы то ни было считаем унизительным». «Атаман» указал французу на место рядом с крепостью, сказав: «Если вам так хочется водрузить свой флаг, можете вывесить его там, мы не тронем»{202}. Получив столь жесткий ответ, французы вновь ушли из бухты обратно в Обок. Ашинов торжествовал победу. Вероятно, он считал, что после такого отпора его больше никто не осмелится беспокоить. Но это было не так.
Второго февраля, узнав от французов о поведении Ашинова, русский посланник в Париже отправил в Петербург телеграмму: «Ашинов продолжает сопротивляться. Французское правительство не решается применить силу, но должно будет на [98] это решиться, сожалея, что религиозная миссия осложнилась военной авантюрой. Пароход «Царица», по-видимому, грузит для него еще оружие и продовольствие. Французский крейсер воспрепятствует разгрузке. Не запрашивая этой услуги официально, Гобле сообщил мне, что был бы счастлив, если бы императорское правительство взяло на себя прямо предложить Ашинову сдаться. Если он сдаст излишнее оружие и признает французскую власть в Сагалло, его оставят в покое»{203}. Александр III, получив это донесение, был взбешен. В присущей ему грубоватой и малограмотной манере царь наложил на шифрованной телеграмме такую резолюцию: «Непременно надо скорее убрать этого скота Ашинова оттуда, и мне кажется, что и духовная миссия Паисия так плохо составлена и из таких личностей, что нежелательно его слишком поддерживать; он только компрометирует нас, и стыдно будет нам за его деятельность»{204}. Добрые отношения с великими державами, и в особенности с важнейшим стратегическим союзником — Францией, оказались для самодержца важнее, чем неясные перспективы приобретения незамерзающего порта. В раздражении Александр III велел напечатать в газете «Кронштадтский вестник» рапорт капитана Пташинского о безобразиях ашиновцев в Порт-Саиде. Этот рапорт перепечатали почти все российские газеты, и с этого времени пресса заняла в отношении экспедиции довольно скептическую позицию.
Помимо инструкции русскому посланнику в Париже, Н. К. Гирс также информировал и французского посла в Петербурге, что Россия найдет естественным и законным, если Франция примет меры доказать Ашинову свои права на территорию, занятую русским отрядом. Французскому правительству было сообщено также, что Россия направит в Сагалло свое военное судно со специальной целью призвать зарвавшегося авантюриста к порядку. Правда, в этом сообщении имелась небольшая оговорка: на отправку корабля к побережью Африканского Рога потребуется определенное время{205}. Таким образом, получалось, что Россия в принципе не имеет ничего против, если французы решат самостоятельно разобраться с ашиновской экспедицией.
Получив от российского правительства фактическое разрешение на насильственные действия против «казаков», французские власти немедленно предприняли решительные действия. [99] К этому их подтолкнули и известия о распрях в стане самих ашиновцев. К началу февраля несколько дезертиров из Сагалло достигли Обока. Стремясь оправдать свое бегство, они рисовали французам самую мрачную картину происходившего на занятой русскими земле. Один из них, Гордасевич, обвинял своего предводителя в организации грабежей, изнасилованиях и прочих притеснениях местного населения. Другой, Беляев, прямо призывал французов применить вооруженную силу и арестовать Ашинова.
Пятого февраля 1889 г. в Сагалло выдался прекрасный день. Светило яркое солнце, с моря дул освежающий ветерок. В 12 часов дня, когда ашиновцы сели обедать, на траверзе Сагалло вновь появились военные суда. Теперь их было четыре — «Метеор», «Пэнгвэн», «Примогэ» и «Скорпион». По свидетельству очевидца, на борту кораблей находились некоторые дезертиры из числа ашиновцев — Вороной и Михалапов. Суда медленно прошли мимо крепости, затем выстроились напротив нее в боевую линию. От ближайшего судна отделилась шлюпка и направилась к берегу. На этот раз в лодке находился не знакомый уже Ашинову офицер, а туземец. Он передал вышедшему навстречу из крепости «атаману» требование коменданта Обока Лагарда немедленно очистить крепость. В противном случае, заявил парламентер, против русских будут приняты самые решительные меры.
Ашинов и на этот раз вел себя абсолютно безмятежно. Он отказался говорить с туземцем и передал через него свою просьбу: чтобы для переговоров прибыл кто-либо из офицеров. Посланец отправился обратно на судно, а тем временем Ашинов делал распоряжения по организации торжественной встречи представителя французских властей. Для праздничного обеда зарезали барана, из хранившихся в подвале бочек налили вина. Рядовые ашиновцы получили усиленные порции водки для хорошего настроения и для угощения французских матросов. Пока с кораблей не последовало никакого ответа, Ашинов даже прилег отдохнуть. «Атаман», похоже, ни на минуту не допускал, что французы решатся не только на кровопролитие, но даже на другие мало-мальски насильственные меры против представителей дружественной России.
Командующий французской эскадрой адмирал Ольри некоторое время выжидал. В бинокль с кораблей было прекрасно видно, что ашиновцы и не думали выполнять ультиматум. В отличие [100] от них, французы были настроены предельно серьезно. На судах полным ходом шла подготовка к боевой операции. Около трех часов пополудни командование эскадрой наконец отдало приказ о ее начале. Первый выстрел из корабельного орудия был предупредительным и одновременно выполнял роль пристрелочного. Снаряд прошел довольно далеко от «Новой Москвы».
Ашинов настолько был уверен в своей неприкосновенности, что даже орудийный залп не привел его в чувство. Он принял выстрел с корабля за... салют и отдал своему ординарцу М. Цейлю распоряжение помахать французам в ответ флагом. Но второй же снаряд из 140-миллиметрового орудия угодил точно в цель. Он попал в главное здание форта, в помещение для семейных. Затем туда же попали еще два снаряда. Здание обрушилось, похоронив под своими обломками двоих женщин и троих детей. Тем временем на территорию крепости продолжали методично падать снаряд за снарядом. Интенсивность огня была небольшой, но для слабых укреплений и невеликого размера крепости ее вполне достало.
Среди ашиновцев поднялась невообразимая паника. Все бросались из стороны в сторону, не зная, что делать. Женщины и дети подняли страшный плач и крик. Оказавшийся к моменту обстрела на крыше, Цейль пытался флагом подать знаки кораблям. Он успел два раза спустить и поднять его, но вскоре бомба попала рядом, в крышу казармы, и Цейль исчез в клубах дыма и пыли. Сам «атаман», казалось, находился в прострации. Единственное, что он попытался сделать для организации сопротивления, так это отдал приказ первому взводу выйти из крепости и построиться цепью на берегу. Совершенно очевидно, что это приказание не имело никакого смысла в условиях полного превосходства французов в тяжелых вооружениях и привело бы только к быстрой гибели «казаков». К счастью для них, это приказание из-за всеобщей сумятицы не было исполнено.
Выстрелы и взрывы продолжались. Ашиновцу Делету раздробило кисть правой руки, «казака» Шевченко прямым попаданием буквально разорвало на куски. В ногу была ранена Рубцова, у которой минутами раньше завалило двоих детей в помещении для семейных. В здании казармы возник пожар. Находиться далее в осыпаемой снарядами крепости было бессмысленно и опасно. Половина ашиновского отряда пустилась [101] бежать в лес. Оставшиеся верными своему «атаману» примерно семьдесят человек укрылись в крепостном рву. Как обычно бывает в подобных ситуациях, трусость одних сочеталась с хладнокровием и даже настоящим героизмом других. Под выстрелами доктор Добровольский и фельдшер Ланде подбирали раненых и оказывали им помощь в палатке-лазарете. Им помогала жена Ашинова. Невзирая на смертельную опасность «казаки» Ингистов, Соловьев, Родионов и еще один, чья фамилия из-за суматохи осталась неизвестной, вынесли из порохового погреба боеприпасы и закопали их во рву. Иеромонахи Антонин и Ювеналий выносили из разбитой церковной палатки богослужебную утварь{206}.
Видя, что крепость уже полуразрушена, а от его отряда остались жалкие деморализованные остатки, Ашинов решил поднять белый флаг. Поскольку такового в крепости не имелось, «казак» Иванов снял с себя нательную рубаху. Она была водружена на флагшток, но обстрел продолжался еще несколько минут. Наконец на кораблях убедились в том, что ашиновцы действительно капитулировали, и орудия замолчали. Всего обстрел продолжался 15 минут, по крепости было выпущено 11 снарядов из 140-миллиметровых орудий и сделано 52 выстрела из скорострельных пушек Гочкиса. Двадцать два человека получили ранения, некоторые тяжелые. Было убито шесть человек: Дарья Марченко, Мария Мартынова (бывшая на последнем сроке беременности), ее шестилетний сын Роман, дети «казака» Петра Рубцова — четырехлетняя Матрена и двухлетний Степан. Из «казаков», против которых, собственно, и была предпринята эта акция, погиб только один Михаил Шевченко{207}. За безответственность предводителя расплатились жизнью самые невиновные — женщины и дети. Ашиновская авантюра, начавшись фарсом, завершалась как кровавая трагедия.
После прекращения обстрела люди стали вылезать из-под дымящихся развалин, из крепостного рва, выходить из леса. Все собрались на берегу залива, сюда же вынесли трупы и раненых. Ашиновцы находились в крайне подавленном состоянии. Многие из них всерьез ожидали настоящей расправы со стороны французов. Но шлюпка с кораблей прибыла только через полчаса. На встречу с французскими офицерами вышел Паисий, как глава духовной миссии. Переводчиком служила супруга Ашинова. Сам же «атаман», окончательно растерявший всю свою [102] былую храбрость и воинственность, предпочел остаться в крепостном рву.
Паисий и Софья Ашинова попытались было выразить французам протест против варварской бомбардировки, но те никак не отреагировали на гневные слова. Как заявил один из офицеров, русские сами были виноваты в том, что случилось. Они осмотрели берег и развалины крепости и отплыли обратно. Расставаясь, Паисий попросил прислать на берег корабельных медиков для помощи многочисленным раненым. Однако вместо докторов еще через полчаса появился другой офицер, передавший, что без разрешения обокского коменданта никому помощь оказана не будет. Для консультаций в Обок отправился «Пэнгвэн». Тогда Паисий и Софья Ашинова сами поплыли на «Скорпион», чтобы телеграфировать обо всем произошедшем в Россию. Но им отказали и вернули обратно на берег{208}.
Вечер и ночь ашиновцы провели на развалинах крепости. Сна ни у кого не было. Слышались стоны раненых, плач женщин и молитвы монахов. По общему признанию, эта ночь рядом с трупами близких стала для многих самой жуткой в жизни. Наутро плотники сколотили гробы, была выкопана одна общая могила. Убитых отпели по православному обряду и похоронили под скорбное молчание. В подавленном состоянии ашиновцы ждали решения своей участи.
Приблизительно в 10 часов утра к Сагалло подошел из Обока фрегат «Синьоле». Французы объявили Паисию, что берут всю экспедицию на борт своих кораблей и отвезут русских в Джибути, откуда начиналась прямая сухопутная дорога в Абиссинию. Они клятвенно обещали, что помогут с организацией каравана для отправки миссии и даже оплатят все расходы, связанные с этим. Единственное требование, которое выдвинули французы, заключалось в полной сдаче всего оружия. Паисию волей-неволей пришлось согласиться с этим полупредложением-полуультиматумом. Выбирать было не из чего. Правда, по свидетельству Л. Николаева, Магомет-Лейта предлагал Ашинову продолжать сопротивляться и даже обещал привести на помощь русским 500 своих воинов, но «атаман» отказался{209}. Очевидно, крах собственной авантюры полностью обескуражил и надломил его. Ашинов оставался в прострации и безучастно взирал на все происходившее. Впоследствии он объяснял свое поведение контузией, полученной при обстреле. [103]
Около часу дня к берегу приблизился «Пэнгвэн», и оттуда бывший ашиновец Вороной в рупор предложил всем желающим сдаться и отойти от крепости в пальмовый лесок, располагавшийся примерно за версту. Около 50 ашиновцев выполнили это указание, после чего их перевезли на борт корабля на шлюпках. Затем настала очередь руководства злополучной экспедиции. Капитан фрегата «Синьоле» от имени адмирала Ольри потребовал, чтобы Ашинов с супругой и Паисий тут же поднялись на борт его судна. После недолгих переговоров было решено, что французы гарантируют русским сохранность их вещей, остающихся на берегу. Тогда супруги Ашиновы перебрались на «Синьоле», а Паисий остался на берегу присматривать за процессом перевозки имущества миссии на французские корабли.
Около трех часов пополудни к берегу пристали два паровых катера и 8 гребных шлюпок с вооруженными матросами. Высадившись, они заняли все выходы из крепости и оцепили всю территорию вплоть до опушки леса. Раненых осмотрел судовой врач, но, по уверению ашиновцев, не оказал им никакой помощи. Тотчас началась перевозка людей и грузов на корабли. Ашиновцев переправили на суда первыми. Для контроля за сохранностью их вещей у крепости были оставлены автор воспоминаний Николаев, Ингистов, Цейль и Алексеев. За церковным имуществом смотрели Паисий, иеромонах Антонин и монах Михаил.
Перевозка грузов на корабли заняла много времени. Постоянно возникали неизбежные в таком деле эксцессы, связанные с посягательством французских матросов на содержимое ашиновского багажа. Пока было светло, порядок в целом соблюдался. Грузы переносились бережно, их не трогали. Но вскоре стемнело. Берег осветили электрическими прожекторами с судов, из привезенного ашиновцами леса зажгли пять больших костров. Но света явно не хватало, и в укромных уголках началось мародерство. По утверждению Николаева, матросы без стеснения разбивали ящики, воровали церковную утварь и личные вещи. Бочки со спиртом и вином были разбиты, и некоторые матросы были уже пьяны. Один из французов умудрился даже стащить чемодан у присматривавшего за грузом Ингистова. На все протесты русских и рядовые матросы, и офицеры отвечали, что правительство России разрешило им обращаться с ашиновцами как с пиратами{210}. [104]
К утру 7 февраля все самое ценное было погружено. Берег был усеян поломанными вещами и разбитыми ящиками. К 10 часам утра всех остававшихся на берегу русских перевезли на «Примогэ». Инженерная команда французов выкопала припрятанный ашиновцами порох и заложила заряды под развалинами крепости. Вскоре все, что еще могло быть использовано кемлибо в качестве укрепления, взлетело на воздух. Под этот печальный салют эскадра с ашиновской экспедицией на борту вышла в море. «Станица Новая Москва» перестала существовать.
Известия о произошедшей в Сагалло трагедии достигли России довольно быстро. Уже восьмого марта управляющий Морским министерством адмирал Н. М. Чихачев получил телеграмму от капитана 2-го ранга Чухнина, командира стоявшей в аравийском порту Аден канонерской лодки «Манджур». Моряк докладывал: «Пятого французы силою взяли Ашинова. Раненых
22. Ожидаю приказания — уходить или будет другое распоряжение»{211}. Это была та самая канонерка, посланная в окрестности Баб-эль-Мандебского пролива еще покойным министром И. А. Шестаковым для занятия «открытого» Ашиновым порта на африканском побережье. Очевидно, Чухнин считал следующей мишенью французов себя и свое судно, почему и собирался экстренно уходить из опасного района. Морской министр сразу поставил в известность дипломатическое ведомство и царя. Реакция Александра III была однозначной. Он и его правительство были поставлены безвестным авантюристом в крайне неловкое положение. Случившееся могло помешать успешно проходившему процессу российско-французского сближения и оформления военно-политического союза двух держав. Этого царь не мог допустить ни в коем случае. Поэтому он безоговорочно поддержал действия французских моряков. Десятого февраля 1889 г. В. Н. Ламздорф записал в дневнике: «Вчера на балу в Эрмитаже государь говорил с г. Гирсом об инциденте с Ашиновым, который, по его мнению, получил только то, чего заслуживал. В этом же смысле государь высказался перед тем в беседе с французским послом»{212}. Никаких протестов или по крайней мере сожалений из-за случившегося кровопролития Александр III не высказал. Судьбы его подданных были легко принесены в жертву большой политике. [105]
Царь понимал, что случившееся в Сагалло неизбежно получит широкую огласку. Чтобы упредить нежелательную для правительства реакцию русского общества, он приказал поместить официальное сообщение о бесславном конце ашиновской экспедиции в «Правительственном вестнике». Оно появилось уже через три дня. В нем говорилось: «Императорское правительство полагает, что не представляется основания возлагать на французские власти в Обоке ответственность за происшедшее в Сагалло кровопролитие и что ответственность за это должна всецело пасть на Николая Ашинова, решившегося нарушить спокойствие в пределах территории, подведомственной державе, находящейся в дружественных отношениях с Россией. <...> Происшедшие в Сагалло замешательства останутся без влияния на существующие между Россией и Францией отношения»{213}.
Цензурное ведомство получило строгое указание не пропускать в печать материалов, где Ашинов и его экспедиция выставлялись бы в сочувственном свете, чтобы избежать нагнетания шовинистических страстей. Это было сделано вовремя: многие издания националистической направленности продолжали пропагандировать идею русского поселения в Африке. Так, в «Московских ведомостях» готовилась к публикации телеграмма, гласившая: «Образовалось новое общество с солидными денежными средствами для колонизации Абиссинии. Переселенцы отправятся в двух партиях. Во главе первой стоит молодой врач, второй заведует крупный финансист. Общее число переселенцев около 300. Отправляются весною»{214}. Отрицательные сведения об Ашинове, напротив, пропускались в печать беспрепятственно. Российская пресса наполнилась материалами, разоблачающими Ашинова как авантюриста. Даже редакция журнала «Русский вестник», прежде рьяно поддерживавшая «атамана», вынуждена была признать, что охрана «святого дела» — духовной миссии по установлению связи с чернокожими христианами — была вверена в «нечистые руки»{215}.
Вечером 7 февраля французские корабли пришли в Обок. Руководство миссии — Паисия, Ашинова с женой, отцов Антонина и Ювеналия и шестерых ближайших помощников «атамана» — разместили в госпитале. Остальных ашиновцев распределили по частным квартирам. Багаж экспедиции был также выгружен и помещен в портовые склады. Стало очевидно, что [106] французы нарушили свое обещание отвезти русских в Джибути, откуда они могли отправиться в Абиссинию. Поняв этот обман, Паисий пробовал было послать телеграммы с протестом французскому правительству и с изложением всего произошедшего в Петербург, но местные власти отказались принять их. Затем Ашинова с супругой вновь перевели на борт военного судна. Видимо, французы всерьез опасались, что легендарный «атаман» устроит в Обоке бунт и захватит власть. Вслух же было заявлено, что это делалось в целях безопасности самого Ашинова, с которым якобы хотят расправиться некоторые из его спутников. От рядовых членов экспедиции французы потребовали отмежеваться от действий их предводителя и раскаяться. Многие пошли на это, но 42 человека отказались предать своего «атамана». Их изолировали от общей массы и заперли в бараке под вооруженной охраной. По свидетельству Л. Николаева, бывшего в числе арестованных, кормили их чрезвычайно плохо. Два раза в день давали только жидкую рисовую кашу без всяких ложек и тарелок. Ашиновцам приходилось черпать эту жижу пригоршнями. Согласно этому же источнику, французы склоняли некоторых членов экспедиции дать показания, обвиняющие Ашинова в намерении захватить и разграбить Обок. Паисия и монахов поместили в цейхгауз на другом конце города{216}.
Через несколько дней тюремщики сменили свою тактику. Теперь они заявляли, что, расстреливая русских, они имели целью только остановить авантюру Ашинова по захвату их территории. Против духовной же миссии они ничего не имеют и готовы ее свободно пропустить в Абиссинию. Паисий отказался принять это предложение. Он уже знал, как французы держат свои обещания. Архимандрит просил теперь только одного — возможности ему и его спутникам вернуться домой, в Россию. Не добившись от ашиновцев ничего, французы потеряли к ним интерес. Арестованные были выпущены на свободу, их питание значительно улучшилось. Теперь изменилось и отношение рядовых французов к доставленным в Обок русским. Офицеры приносили им пиво, сардины, табак, выражали искреннее сожаление о случившейся трагедии{217}. Обокские власти явно не знали, что им дальше делать с ашиновцами. В ожидании решения русские провели в поселке несколько томительных дней. Городок был очень небольшим, французов здесь обитало не [107] более двухсот человек. Остальные — местные аборигены, китайцы, индийцы, вьетнамцы — составляли обслуживающий персонал торговой фактории. Заняться в Обоке было решительно нечем.
Все это время между Парижем и Петербургом продолжалось обсуждение того, как быть с ашиновцами дальше. Французское руководство, по-видимому, в глубине души чувствовало себя неловко. Пролитая в Сагалло кровь могла быть оправдана лишь в случае вооруженного сопротивления русских. Те же покорно сдались в руки колониальных властей и вели себя вполне послушно. Следовательно, оснований для какого-либо преследования экспедиции Ашинова у французов не было. Париж не меньше Петербурга был заинтересован в сохранении взаимных дружеских отношений. На всем протяжении ашиновской эпопеи не только русское, но и французское правительство воздерживалось от резких публичных заявлений и предпочитало не предавать огласке свои контакты. После расстрела в Сагалло французское информационное агентство Гавас распространило сообщение, в котором подчеркивалось различие между ашиновцами и миссией Паисия: «Франция могла преследовать военное предприятие. Что же касается до предприятия религиозного, то оно заслуживало полного уважения с нашей стороны»{218}. Явно стремясь подчеркнуть вынужденность применения силы против русских, один из высокопоставленных французских дипломатов в частной беседе даже признался послу Коцебу, что его правительство решилось принять крайние меры против экспедиции Ашинова только по настоянию лондонского кабинета{219}.
Инцидент в Сагалло практически всеми во Франции был воспринят с сожалением. Шовинистическая Лига патриотов П. Деруледа опубликовала весьма эмоциональный манифест с резкими обвинениями правительства в стремлении разрушить столь выгодный для Франции стратегический союз с Россией. Буланжисты почти прямо обвинили министерство Гобле в национальной измене. За этот манифест против Лиги было возбуждено судебное преследование, и в результате она была распущена, но общественное мнение страны было в целом настроено по отношению к ашиновцам вполне дружелюбно. Газеты «Presse» и «France» открыли подписку в пользу семей [108] пострадавших и погибших, давшую неплохие результаты. Наконец, во французском парламенте был сделан депутатский запрос о подробностях событий в Сагалло. Поскольку отдавшее приказ о силовой акции правительство премьер-министра Флоке уже находилось в отставке, отвечать депутатам пришлось новому министру иностранных дел Э. Спюллеру. Он изложил вкратце общий ход дел и заявил, что считает инцидент достойным сожаления и прискорбным. Переходя к отношениям с Россией, Спюллер выразил чувство симпатии к дружественной нации, что вызвало аплодисменты. Палата депутатов официально заявила о присоединении к выраженным правительством дружественным чувствам по отношению к России и перешла к другим делам. Тем самым парламентарии сочли инцидент исчерпанным{220}.
Наконец, к середине февраля была достигнута договоренность о судьбе ашиновцев. Французские власти согласились отвезти членов экспедиции и их имущество в Суэц и передать там в руки представителей российского правительства. Никаких претензий на наказание русских за вторжение в пределы французской территории высказано не было. Это, по мнению французов, должно было компенсировать учиненное кровопролитие. Теперь настала очередь для русских дипломатов и военных решать, что делать с оскандалившимися «миссионерами». Советник российского консульства в Каире Кояндер прислал в МИД паническую телеграмму, где высказал опасение в успешности транспортировки ашиновцев через Суэц на попутном иностранном судне: «Доставка русских из Суэца до Порт-Саида представит крайние затруднения. К тому же египетской полиции в Суэце мало, и русские могут разбежаться». Он предложил выслать в Суэц специально для приема миссии русское военное судно. На этой телеграмме Александр III написал: «Действительно, это было бы лучше, и в особенности нельзя выпустить Ашинова»{221}. В результате было решено задействовать в перевозке экспедиции сразу несколько русских кораблей.
Восемнадцатого февраля началась погрузка ашиновцев на французские суда. Основная часть экспедиции была размещена на крейсере «Примогэ», осетин почему-то вместе с имуществом привезли на «Синьоле». Ашинов с супругой был также доставлен на «Примогэ», но его французское командование держало [109] отдельно от общей группы, очевидно, боясь каких-либо осложнений. Переход до Суэца прошел без приключений, и ночью 19 февраля вся экспедиция была там передана на борт русского военного клипера «Забияка». Если верить воспоминаниям Николаева, при перегрузке французские моряки украли бриллианты у жены Ашинова и оружие у двух человек. Высадив своих подневольных пассажиров, «Синьоле» и «Примогэ» ушли обратно в Обок{222}.
Плавание по Суэцкому каналу заняло немного времени. Уже 23 февраля «Забияка» встретился в порту Порт-Саида с торговым пароходом «Лазарев». Поскольку клипер не был рассчитан на перевозку столь значительного количества людей, основная группа рядовых ашиновцев и монахов была пересажена на пароход. На «Забияке» же остался сам Ашинов с женой и наиболее активные члены его отряда. «Атаман» со своими сподвижниками находились на положении арестованных. Попавшие на «Лазарев» ашиновцы встретили там самый плохой прием. Капитан и команда относились к ним как к настоящим арестантам — держали взаперти, кормили крайне плохо. В Александрии пассажиры «Лазарева» пересели на другой пароход Русского общества пароходства и торговли, «Чихачев», где отношение к ним было уже гораздо лучше. На «Чихачеве» 136 неудавшихся искателей приключений 4 марта 1889 г. в 7 часов утра благополучно прибыли в Одессу{223}. Руководство же экспедиции ожидал другой маршрут. Ашинов, Паисий и его духовная миссия на «Забияке» были доставлены до пролива Дарданеллы, где их передали на шхуну «Туапсе». По распоряжению морского министра она отправилась, не заходя в Одессу, прямо на военно-морскую базу Севастополь. Скорее всего, таким разделением экспедиции власти хотели изолировать верхушку отряда от рядовых членов. Здесь, в спокойных условиях, по делу «атамана» должно было начаться следствие. [110]