В опале
Судьба участников экспедиции Ашинова была решена Александром III еще задолго до прибытия их в пределы России. Еще 18 февраля 1889 г. В. Н. Ламздорф записал в своем дневнике: «Государь повелел, чтобы Ашинов был отправлен в один из самых отдаленных уездов Саратовской губернии и интернирован там на три года, чтобы товарищи его были сосланы и подверглись аресту, произвести строгое расследование для выяснения всей этой истории и нахождения виновников, и наконец, предоставить о. Паисия и сопровождавших его монахов в распоряжение Св. Синода»{224}. Но прежде надо было соблюсти все формальности. Для допроса Ашинова и производства дознания по его делу в Севастополь был специально отправлен жандармский полковник Цукаловский.
Следствие проходило довольно быстро. Уже 7 марта Северное телеграфное агентство сообщило, что иногородних рядовых ашиновцев решено отдать на поруки приехавшим родным. Очевидно, это касалось самых молодых участников экспедиции, выходцев из более или менее интеллигентных или состоятельных слоев. Четырнадцать раненых находились на излечении в Севастополе, двое тяжелораненых лечились в Одессе. Бывшее с Ашиновым духовенство вскоре обрело свободу и было отпущено для проживания в Севастополе. Паисий на допросах объяснял все злоключения миссии интригами французского католического духовенства в Обоке. Самого же Ашинова держали и допрашивали в целях безопасности на военном корабле. По распоряжению царя рядовые ашиновцы подлежали возвращению в места постоянного проживания. Те же, кто отказывался сделать это или не имел средств на проезд, отправлялись на родину этапным порядком — за казенный счет, вместе с преступниками и бродягами{225}.
Следователь Цукаловский подчинялся напрямую руководству Министерства внутренних дел. Все детали путешествия ашиновцев, открывавшиеся на допросах, незамедлительно сообщались им в Петербург. Неудивительно поэтому, что оконча-тельное решение о судьбе подследственных было принято в столичных коридорах власти, скорее всего, самим Александром III. Четырнадцатого марта 1889 г. товарищ министра внутренних дел генерал-лейтенант Н. И. Шебеко отправил севастопольскому [111] градоначальнику телеграмму с подробными распоряжениями, какие меры полиции надлежало принять по отношению к задержанным. В депеше говорилось: «Ашинова до выздоровления не отправляйте; жена его свободна, и собственное оружие может быть выдано». Подпоручика Михалапова, как офицера, следовало передать военному начальству. Главными сподвижниками Ашинова, разделившими ответственность за его деяния, признавались доктор Добровольский, Дзеранов, Цейль, Алексеев и Нестеров. В отношении их надлежало исполнить повеление Александра III — взять под гласный надзор полиции. Про-чих же ашиновцев ждала отправка на родину или в места прописки без учреждения за ними надзора. В этой же телеграмме упоминался и абиссинец Авара, привезенный в Россию вместе с интернированными. О нем не сообщают другие источники, в том числе и весьма подробные воспоминания Л. Николаева. Очевидно, это был мальчик, привезенный «атаманом» из первого своего путешествия в Африку. Его следовало передать на попечение Ашинова{226}.
Несмотря на полученное распоряжение, севастопольские власти по каким-то причинам не спешили его выполнять. Находясь в полном неведении относительно своей судьбы и, вполне возможно, ожидая самого сурового наказания, Ашинов решил обратиться напрямую к министру внутренних дел. Д. А. Толстой считался человеком, весьма близким к покойному покровителю авантюриста М. Н. Каткову, и «атаман» надеялся на его снисходительность. Пятнадцатого марта он отправил министру пространное письмо с жалобами на действия французских и русских властей и особенно — дипломатов. Используя все свое обычное красноречие, Ашинов взывал: «Прошу Вас, Ваше сиятельство, как родного нашего русского патриота, встать за правду и приказать снять всякое насилие, сделанное на нас, ничем не заслуженное, дабы мы могли рассказать всю правду. <...> Я прошу Ваше сиятельство, так как Вы меня знаете, заступиться и позволить прибыть в Петербург и публично заявить о вопиющем русском деле, поруганном французами благодаря дипломатии»{227}.
Письмо было отправлено, но не понадобилось. Ашиновскую вольницу стали отправлять в разные места. Архимандрит Паисий выехал в Симферополь и после встречи с местным архиепископом отправился в Петербург для окончательного [112] решения своей судьбы. Обер-прокурор Синода К. П. Победоносцев, еще недавно стремительно продвигавший Паисия по служебной лестнице и всячески поддерживавший идею религиозной миссии в Абиссинию, теперь стремился всемерно откреститься от причастности к скандалу. Паисий был направлен в фактическую ссылку: его перевели в распоряжение (читай — под надзор) экзарха Грузии в Тифлис. Когда шум вокруг провалившейся миссии утих, Паисия назначили настоятелем Сафарского Саввинского монастыря в Грузии. На этом посту он прослужил до 1900 г., когда по старости был переведен в братию Флорищевой пустыни Владимирской епархии.
Ближайшие сподвижники Ашинова встретили довольно мягкое отношение властей. Отставной пехотный капитан Н. Я. Нестеров ходатайствовал о разрешении проживать и отбывать полицейский надзор не на своей родине, а в Петербурге. Ему разрешили это. Вместе с ним осел в столице и доктор Добровольский. Ординарец Ашинова Мануил Цейль был направлен в Одессу, но по просьбе матери и ему разрешили переехать в Петербург. В мае 1889 г. А. Добровольский обратился в Департамент полиции с новой просьбой — на этот раз уже о снятии с него надзора. Ему не повезло, Александр III специально распорядился не принимать от спутников Ашинова никаких просьб. Впрочем, ашиновцы находились под надзором полиции недолго. Уже 31 августа 1889 г. от него был освобожден Добровольский, 13 сентября — М. Цейль. Капитан Нестеров избавился от надзора весной 1890 г.{228}
Супруге Ашинова Софье Ивановне разрешили выехать в свое имение, находившееся в Черниговской губернии{229}. Однако самого Ашинова еще некоторое время в полном соответствии с полученными инструкциями севастопольские власти держали под домашним арестом. Поэтому вместо черниговской деревни госпожа Ашинова приехала в Петербург, где принялась обивать пороги высоких кабинетов, хлопоча о смягчении наказания своему мужу{230}. Наконец выпустили под гласный надзор полиции и его. Точных сведений о месте пребывания злополучного «атамана» мы не имеем. В документах Департамента полиции прямо об этом не говорится, а пресса хранила полное молчание о дальнейшей жизни ашиновцев. По распоряжению царя органам печати было «предложено» воздерживаться от [113] освещения этой темы{231}. Можно лишь предположить, что и в отношении Ашинова было исполнено высочайшее повеление, и он отправился в один из уездов Саратовской губернии. Вероятнее всего, местом ссылки авантюриста стал его родной Царицын. Во всяком случае, в августе 1889 г. канцелярия саратовского губернатора сообщила в Департамент полиции о ходатайстве абиссинского подданного Авара-Микаеля-Айоольде-Георгиса (так его имя было записано в этом сообщении), переданного на попечение царицынского купеческого сына Николая Ашинова, о выдаче ему вида на жительство в России. В архивном деле не упоминается, получил ли абиссинец нужный документ, но очевидно, что проживал он вместе с Ашиновым. Следовательно, «атаман» также находился в Саратовской губернии{232}. Но долго здесь Ашинов не задержался. Вскоре его супруге удалось добиться изменения приговора. Уже в октябре 1889 г. опальному авантюристу разрешили обосноваться в имении жены в Черниговской губернии. Так как никаких документов об этом в архивном деле не имеется, можно предположить, что здесь не обошлось без вмешательства неких высокопоставленных покровителей «атамана». По утверждению английского историка Ч. Есмана, за Ашинова заступился граф Н. П. Игнатьев{233}. Еще через несколько месяцев, 19 апреля 1890 г., с «вольного казака» по высочайшему повелению был снят гласный надзор полиции. Однако полного прощения Ашинов не получил. Вместо гласного надзора за ним был учрежден негласный, сохранявшийся еще некоторое время{234}.
Казалось, на этом авантюры Николая Ашинова должны были закончиться. Все его планы рухнули, ни одно из начинаний не удалось, сам он полностью находился в руках полиции. «Атаману» оставалось только уединиться в провинциальном имении и заниматься сельским хозяйством, на досуге вспоминая свои приключения. Однако Ашинов уже не раз ранее доказывал свои удивительные способности начинать сначала даже после полных поражений. Так было после бегства его с Черноморского побережья Кавказа, из «станицы Николаевской», так произошло и после сокрушительного провала африканской экспедиции «вольных казаков». Ашинов выждал немного, пока страсти вокруг его имени улеглись, и снова ринулся навстречу приключениям. [114]
По сообщению Ч. Есмана, в начале 1891 г. авантюрист решил предложить свои услуги недавним опасным противникам. В беседе с итальянским дипломатом он вызвался возглавить новую экспедицию в Абиссинию и использовать свои связи с эфиопскими правителями для ее успеха. Экспедиция эта должна была разведать глубинные земли в тылу итальянской колонии Эритрея. То, что в результате выиграли бы только итальянцы, теперь Ашинова абсолютно не волновало. Главным для него всегда была власть над подчиненными людьми и, возможно, погоня за новыми впечатлениями. Однако это предложение не нашло отклика{235}. Тогда Ашинов решил обратиться за помощью к своим старым друзьям.
В феврале 1891 г. авантюрист объявился в Париже. Здесь он удостоился самого восторженного приема со стороны французских ультранационалистов. «Атаман» снова блистал в салоне Жюльетты Адан с проектами совместного проникновения в Африку, выслушивал изъявления дружеских чувств к русскому народу и соболезнования по поводу гибели женщин и детей в Сагалло. Французы кляли свое правительство, намекали на интриги англичан и немцев, обещали всяческое содействие в дальнейших шагах «вольного казака». Возможно, его давний почитатель Ж.-Р. де Константен обещал ему и материальную помощь по организации нового вояжа в Абиссинию. Стремясь оправдать Ашинова в глазах широкой французской публики, виконт опубликовал на страницах журнала Ж. Адан подробнейшее изложение всей жизни и деятельности «вольного казака», составленное в апологетическом ключе{236}.
Приободренный, Ашинов начал действовать. Вскоре он направил морскому министру Франции подробное письмо, в котором ставил правительство республики в известность о... своем скором возвращении в Африку. Отправлялся он туда, по его собственному выражению, чтобы «продолжить религиозную и цивилизаторскую миссию, которой сопутствуют все лучшие пожелания русского народа». Авантюрист просил от французских властей разрешения на свободный проезд для него и сопровождающего его священника. Ашинов также сообщил в письме, что намерен поставить в Сагалло на могилах русских памятник.
Обо всем этом русское правительство узнало из перлюстрированных телеграмм, отправленных из французского [115] Министерства иностранных дел своему послу в Петербурге. Несмотря на дружественные отношения с Францией, Александр III не гнушался вскрывать корреспонденцию своих союзников. Царь, похоже, не до конца понимал разницу между возможностями правительства в самодержавной России и республиканской Франции. На телеграмме, извещавшей о письме Ашинова французскому морскому министру, он в недоумении написал: «Отчего они его просто не прогонят из Франции?»{237} Будучи крайне недовольным новым появлением надоевшего авантюриста на международной арене, Александр III заинтересовался — кто из русских чиновников, зная об отношении правительства к Ашинову, осмелился выдать ему заграничный паспорт. Оказалось, что выпустить скандально известного «вольного казака» за границу рискнул сановный авантюрист, давний знакомый и энергичный сторонник «атамана» нижегородский губернатор Н. М. Баранов. Любой другой человек за столь вопиющее нарушение державной воли по меньшей мере удостоился бы высочайшего разноса, а то и лишился бы своей высокой должности. Однако старинная симпатия императора к бывшему моряку вновь, как и в других случаях, позволила тому выйти сухим из воды. Баранову не сделано было даже небольшого замечания. По распоряжению Александра III в российское посольство в Париже был отправлен приказ Ашинову немедленно вернуться в Россию. Как доверительно сообщил Н. К. Гирсу министр внутренних дел И. Н. Дурново, пограничной страже был отдан секретный приказ: «Как только появится Ашинов, арестовать его и сослать в Якутск»{238}.
Авантюрист, очевидно, понимал опасность возвращения в Россию и даже не думал выполнять приказ. Пробыв зиму 1891 г. в Париже и, скорее всего, так и не получив от французов обещанной материальной помощи, он покинул Францию. Впрочем, парижские патриоты уже помогли Ашинову. Все его пребывание на французской земле оплачивалось ими. Из Парижа «атаман» отправился не в желанную Абиссинию, а на берега туманного Альбиона. Точных сведений о пребывании его в Лондоне мы не имеем. Возможно, разочаровавшись в итальянской и французской помощи, он решил попытать счастья с английским правительством. Никакой мести со стороны англичан за невыполнение диверсионного контракта шестилетней давности [116] Ашинов теперь не боялся. Былые страхи за свою жизнь являлись, очевидно, только средством поднять собственную значимость в глазах легковерных слушателей в России.
Из Лондона «вольный казак» отправил 24 июля 1891 г. письмо Александру III, в котором с удивительным упорством, граничащим с наивностью, снова рисовал перспективы приобретения земель в Африке. Он просил высочайшего разрешения вновь отправиться туда для захвата обширной территории, «богатой золотом и драгоценными камнями». Эту землю Ашинов собирался преподнести русскому императору во искупление собственных грехов, как некогда казачьи атаманы во главе с Ермаком заслужили прощения за свои преступления, подарив России Сибирь. Заканчивалось письмо на своеобразной заговорщической ноте: «Прошу и молю, Ваше Императорское Величество, сего моего донесения никому и наипаче Министерству иностранных дел не передавать, сия для дела тайна должна остаться у тебя, Великий государь. Что еще узнаю, сообщу»{239}. Выведенный из себя наглостью самозванца, Александр III вернул письмо в Министерство иностранных дел с надписью, сделанной крупными буквами красным карандашом: «Записки сумасшедшего».
После Лондона следы Ашинова теряются на три с лишним года. Добрался ли он до Абиссинии на этот раз? Скорее всего, нет. С африканской страной у России уже имелись худо-бедно налаженные контакты, и приезд туда столь одиозной личности не остался бы незамеченным. Очевидно, авантюрист некоторое время обивал пороги различных кабинетов в европейских странах, обещая золотые и алмазные горы, но все это закончилось ничем. В конце концов Ашинов вернулся на родину. Почему не был выполнен упоминавшийся И. Н. Дурново приказ об аресте «атамана» прямо на границе, неизвестно. Возможно, по прошествии времени страсти улеглись и об Ашинове забыли, возможно, ему просто повезло и громоздкая бюрократическая машина империи дала сбой. Как бы то ни было, через некоторое время «атаман вольных казаков» осел в имении своей жены.
Осенью 1894 г. Ашинова посетил в его имении в деревне Кременчуковке Лотаковской волости Суражского уезда, что в [117] северной части Черниговской губернии, корреспондент столичной газеты «Неделя». Герой Обока, друг мадам Адан и творец «молодецких скасок», по его словам, оказался довольно толстым средних лет господином с русой бородой и узкими голубыми глазами, в высоких ботфортах и парусиновой куртке на крючках, походившим на отставного военного. Небольшая гостиная, где шла беседа, была меблирована на турецкий манер: с коврами, подушками, софой и плетеными кружками для сидения на полу. Два шкафа и этажерка были заставлены китайским и японским фарфором. Угол соседней комнаты был заставлен громадными тюками и ящиками. В беседе, продолжавшейся до полной ночи, Ашинов подробно описал свои приключения в Африке и посетовал, что лишь отсутствие высоких покровителей погубило его начинание. «Плохо, что Катков умер — чрез это и погибло все», — сказал он в заключение своих рассказов.
Имение, в котором жил Ашинов, располагало 240 десятинами земли и 12 десятинами парка. Лишенная простора, его деятельная личность активно занялась хозяйством. Собственная пасека в 100 ульев, недавно разбитый фруктовый сад, посевы клевера, добротные амбары, скотный двор и другие постройки усадьбы свидетельствовали о незаурядной энергии хозяина. Выход своей удали Ашинов нашел в организации пожарной дружины. На каждый пожар в окрестных селах он выезжал на собственном пожарном обозе с бочками и насосами. В деревне на средства хозяина была открыта школа для крестьянских детей. Впрочем, страсть к завоеваниям и захватам, сделал вывод корреспондент, не оставила Ашинова окончательно. Правда, вместо африканского побережья объектом захвата стал кусок соседской земли, а разрешил конфликт вместо французского адмирала уездный земский начальник.
Перед отъездом Ашинов показал заезжему гостю свои главные реликвии — две великолепно отделанные сабли восточной работы. Одна была без ножен, с агатовой ручкой, украшенной золотом, с надписью по-гречески «Юстиниану Великому». Другая, турецкая, находилась в ножнах, богато усыпанных какими-то красными камнями. Как заявил хозяин пораженному визитеру, эта сабля прежде принадлежала самому султану Ахмету III и, по турецкому преданию, ее обладатель должен был завоевать Константинополь. Прощаясь, Ашинов многозначительно [118] сказал корреспонденту: «Вот поправлюсь (от ран ноги болят), да сын подрастет, опять уеду; я, знаете, прекрасное уже дельце наметил, держу пока в секрете»{240}.
На этом эпизоде история Николая Ашинова прерывается. Мы пока не имеем надежных сведений о его дальнейшей жизни. Современный историк А. В. Хренков упомянул в своей книге вскользь, что авантюрист «окончил свои дни в доме для сумасшедших»{241}, однако не привел ссылки на источник этого утверждения. С другой стороны, в воспоминаниях одного из деятельных покровителей Ашинова инженера В. А. Панаева, опубликованных в 1906 г., содержится замечание, что в это время «атаман» по-прежнему проживал в имении своей жены и имел уже пятеро детей{242}. По-видимому, деревенская жизнь с ее повседневными заботами укротила мятежного искателя приключений и он смирился со своей участью. Во всяком случае, вопрос о конце жизни Н. И. Ашинова еще предстоит выяснить.
Общественный резонанс вокруг похождений «вольного казака» был столь велик, а личность эта, покрытая ореолом таинственности, являлась такой притягательной для романтичных и легко увлекающихся натур, что рано или поздно приключения «атамана» должны были стать сюжетом авантюрного романа. Интерес публики к Ашинову вскоре после провала его экспедиции решил использовать начинающий беллетрист Юрий Кази-бек. Фигура этого человека, также авантюриста по натуре, была не менее яркой, чем ашиновская. По происхождению горец (настоящая фамилия Ахметуков), он был усыновлен тифлисским мещанином и вместе с его семьей переехал жить в Одессу. В восемнадцатилетнем возрасте Юрий встретил Ашинова, увлекся им и записался в формировавшуюся абиссинскую экспедицию под именем Георгия Ахметова, фактически бежав из дома. Вместе с ашиновцами будущий писатель был схвачен французами, привезен в Россию и попал под следствие. Беря пример со своего кумира, на следствии Юрий скрыл свое настоящее происхождение и назвался «вольным казаком», уроженцем Константинополя, происходившим из «дворян-черкесов православного вероисповедания». По распоряжению генерала Шебеко его, как несовершеннолетнего, передали на по-печение осетина Дзеранова и вместе с ним отправили под надзор полиции в селение Ардон Владикавказского округа. [119] Впоследствии «Ахметов» был призван в армию, но дезертировал и продолжал выдавать себя за подданного Турции. С 1894 г. он стал публиковать очерки и рассказы из кавказской жизни в раз-личных журналах и газетах за подписью Юрий Кази-бек{243}.
В 1894 г. в журнале «Природа и люди» появился рассказ молодого писателя «Братья-богатыри» с подзаголовком «Из воспоминаний об экспедиции Н. И. Ашинова в Абиссинии». В нем автор представил публике события, никогда на самом деле не имевшие места. Сюжет рассказа был посвящен вымышленному походу экспедиции Ашинова из Таджуры в Абиссинию. Здесь имелся полный набор деталей, которые должны были подействовать на воображение читателя: и постоянные нападения на караван многотысячных отрядов разбойников-бедуинов, и героизм Ашинова и его спутников, и душераздирающие сцены вроде ночного «визита» в палатку предводителя дикого леопарда. Однако героический отряд преодолел все трудности. Восемь оставшихся в живых израненных русских все-таки добрались до абиссинской столицы, где были торжественно встречены негусом Иоанном. Обратно путешественники отправились в сопровождении большого почетного конвоя абиссинских воинов. В почти сказочной манере Кази-бек описывал храбрость, благородство и другие достоинства «атамана» и его «казаков». Сама повесть получила название из-за двух героев — братьев-украинцев, обладавших удалью былинного Ильи Муромца. Один из них как-то, похваляясь удалью, «взял верблюда за хвост и ударил оземь, но так сильно, что тот тут же испустил дух», второй убил грозного леопарда одним ударом дубины. На обратном пути один из братьев умер от ран, а другой, будучи не в силах перенести эту утрату, бросился с парохода в море и утонул{244}. [120]