«Станица Новая Москва»
Во главе всего предприятия встал морской министр А. И. Шестаков, после двухлетнего раздумья наконец решившийся попытать счастья на далеком африканском берегу. Поскольку он ничего не мог предпринять без санкции императора, весьма вероятно, что именно Шестаков сумел убедить Александра III проверить истинность многообещающих рассказов Ашинова. Чтобы не допустить международных осложнений, было решено не посылать отдельную экспедицию, а использовать для рекогносцировки обычный регулярный грузопассажирский рейс парохода Добровольного флота. Он должен был доставить Ашинова и его «вольных казаков» на побережье Абиссинии и продолжить далее свой путь во Владивосток. Это позволило бы правительству в случае неудачи экспедиции отмежеваться от ашиновской команды и объяснить все исключительно собственной инициативой авантюристов.
Морской министр выбрал для этой цели пароход Добровольного флота «Кострома», отправившийся из Одессы 24 марта 1888 г. Его командир лейтенант Ивановский получил секретное предписание от Морского министерства принять на борт в Константинополе Ашинова со спутниками и высадить их в одном из мест на побережье Красного моря. Помимо высадки колонистов, лейтенант должен был найти подходящую для устройства постоянной базы бухту, оценить ее стратегическое положение, сделать промеры глубин. Обязательным условием являлась непринадлежность залива какому-нибудь европейскому государству. Это Ивановский должен был выяснить в переговорах с представителями местных племен. В случае успеха миссии «Костромы» и закрепления на побережье ашиновских «казаков» окончательное решение о судьбе гавани должен был принять император{110}.
Ашинов, как и было запланировано, поднялся на борт «Костромы» в Константинополе. Перед этим он, заметая следы от возможной слежки, распустил в среде русских паломников слухи о своей гибели во время недавнего восстания в болгарском порту Бургас. Это могло показаться правдой, поскольку ближайший приятель «атамана» капитан Набоков как раз в это время исчез из турецкой столицы. Все были уверены, что он снова направился в Болгарию, а значит, и «казак» мог последовать [60] за ним. Вместе с Ашиновым на «Костроме» плыли шесть человек — С. Самусеев, П. Шелипенко, Ф. Львов, А. Литвин, И. Павлов и С. Тимрезов. Возможно, кто-либо из них сопровождал «атамана» во время его первой поездки в Абиссинию, но все они являлись российскими подданными. «Вольных казаков» в окружении Ашинова снова не оказалось. Кроме русских спутников, в Порт-Саиде Ашинов нанял 12 местных жителей в качестве вспомогательного персонала для задуманного им путешествия от берега Красного моря к двору абиссинского негуса. Они должны были помочь транспортировать подарки абиссинцам — несколько десятков винтовок, закупленных Ашиновым в Константинополе{111}.
Пройдя Красное море, «Кострома» сошла с пути в Индийский океан и направилась в Таджурский залив, глубоко вдающийся вглубь Африканского Рога. После недолгого поиска лейтенант Ивановский нашел самую подходящую бухту — у поселка Таджура на северном берегу залива. Земля выглядела не слишком приветливой. Засушливая всхолмленная местность с редким кустарником и небольшими лесными массивами заканчивалась на горизонте довольно высокими горами. Территория вокруг залива была населена племенами данакиль, исповедовавшими ислам. Их главным занятием являлось скотоводство, важным источником доходов оставались набеги на соседей-абиссинцев и разбой на торговых караванных путях. Местные правители гордо именовали себя султанами, но по сути оставались еще самыми обычными племенными вождями.
6 апреля 1888 г. «Кострома» бросила якорь у Таджуры, а ее командир отправился на берег с обязательными в таких случаях подарками для аборигенов. Таджурский «султан» Магомет-Сабех встретил русского офицера чрезвычайно любезно и даже угостил того лимонадом. Подарки лейтенанта — флаг Добровольного флота, старый зонтик, кусок ковровой дорожки, японский деревянный веер и потрепанное теплое одеяло — привели правителя в неописуемый восторг. В беседе Ивановский узнал вполне благоприятные для себя новости. Из слов вождя следовало, что его владения простирались едва ли не на сотни километров: на север — почти до французской торговой фактории Обок, на запад — до самой Абиссинии и на юг — вдоль всего Таджурского залива до территории, занятой сомалийскими [61] племенами. В Европе окрестности Таджурского залива считались зоной интересов Франции, здесь как раз в это время происходило становление ее новой колонии — Французский Берег Сомали. Однако Магомет-Сабех решительно опротестовал это мнение, высказанное лейтенантом. Он клятвенно заверил русского гостя, что является абсолютно независимым правителем. Более того, вождь дал понять, что и не собирается переходить под власть французов ни добровольно, ни силой{112}.
Ивановский, тем не менее, предпочел не форсировать события и не стал говорить «султану» о подлинной цели своего визита. Кичившийся своей независимостью Магомет-Сабех мог воспротивиться планам русских, в сущности, ничем не отличавшимся от деятельности французов. Лейтенант завел речь только об экспедиции Ашинова и его спутников, которая должна была отправиться из Таджуры в Абиссинию. Долго уговаривать местного правителя не пришлось. Магомет-Сабех с готовностью вызвался за одну тысячу реалов снарядить Ашинову караван из 12 верблюдов и предоставить путешественникам проводника до самых границ Абиссинии. Более того, он обещал своим авторитетом удержать воинственные племена, жившие по дороге, от недружественных поступков по отношению к экспедиции. Ивановский торжественно заключил с «султаном» словесный договор о покровительстве прибывшим русским. Ашинов с его спутниками высадились на берег, и «Кострома» отправилась в дальнейший рейс{113}.
Несмотря на намерения всерьез обосноваться на берегу Таджурского залива, Ашинов ненадолго задержался там. Уже 24 апреля он писал своему давнему знакомому В. И. Аристову по дороге в Россию из французской фактории Обок. Впоследствии он рассказывал своим покровителям совершенно фантастические истории о приключениях в Африке. В. А. Панаеву, например, авантюрист поведал, что вез в Абиссинию 20 тысяч ружей, купленных во Франции. Мало того, в эту поездку якобы вместе с Ашиновым отправилась и его беременная жена. С небольшой группой казаков, оставшихся в Африке еще со времен первого путешествия, и несколькими абиссинскими воинами, присланными навстречу ему «Рас-Аллулой», он героически отбивался от наседавших на них дикарей. Во время боя супруга Ашинова рожала в палатке под пулями, а неустрашимый муж, [62] улучив минуту, благополучно принял ребенка{114}. Конечно, все это было полным вымыслом в духе прежних мистификаций «вольного казака». Участник следующей ашиновской экспедиции Л. Николаев прямо сообщил в своих воспоминаниях, что в 1888 г. «атамана» арестовали французы за вторжение в их владения и выслали из Африки{115}.
В русской прессе, тем не менее, вскоре появились сообщения о том, что «казаки» успешно выполнили задуманное и основали на африканском берегу свое поселение, названное ими «станица Новая Москва». Здесь же сообщалось о новом успехе Ашинова. Оказалось, что он еще из Константинополя писал негусу, приглашая его послать своих представителей на готовящееся празднование 900-летия Крещения Руси. Прибыв же на берег Таджурского залива, русские поселенцы как раз и встретили там двух посланцев негуса — абиссинских священнослужителей иеромонаха Григория и дьякона Михаила. Ашинов, разумеется, не мог бросить монахов и отправился обратно в Россию сопровождать дорогих гостей{116}.
В конце мая 1888 г. Ашинов с двумя абиссинскими монахами действительно появился в российском посольстве в Константинополе. Посланнику Нелидову он рассказал историю, заметно отличавшуюся от газетных сообщений. По словам «атамана», негус давно хотел установить с Россией дружественную связь и приближавшийся юбилей оказался для этого прекрасным поводом. Но деньги и подарки, направленные в Россию через абиссинский монастырь в Иерусалиме, были задержаны итальянцами. Тогда негус отправил своего личного представителя обходным путем — через Шоа и Таджуру. Здесь посланец императора Эфиопии встретился с Ашиновым, и тот помог ему добраться до Иерусалима. Там абиссинец почему-то и остался, а из монастыря на торжества в Россию были посланы два монаха. Явно подхлестывая посольство к скорейшей помощи путешественникам, Ашинов пугал Нелидова кознями иезуитов, будто бы усиленно утиравшихся в доверие к абиссинцам{117}.
Осенью 1888 г. в абиссинском монастыре в Иерусалиме побывал советник российского посольства в Константинополе М. К. Ону и совершенно точно установил, что мнимые посланцы негуса на самом деле были обычными монахами, отправленными своим настоятелем в Россию по прямому наущению [63] Ашинова. Никакого же специального представителя негус не посылал{118}. Однако летом авантюрист смог убедить власти в своей правоте. Переведенный им текст обращения архимандрита этой обители Георгия к церковным властям России оказался (явно не случайно) выдержан в двусмысленном тоне. Его многочисленные пассажи, такие как «Под вашею сению жить желаем. Желаем, чтобы ваш царь был нам защитником»{119}, можно было прочитать и как просьбу о покровительстве со стороны православного царя всем жителям Абиссинии, и как желание помощи только обитателям иерусалимского монастыря. «Атаман» ратовал, естественно, за первое объяснение. Оно показалось правильным и церковным чиновникам. Одиннадцатого июня Синод сообщил в Министерство иностранных дел, что не видит препятствий к прибытию монахов-абиссинцев на торжества в Киев{120}.
На днепровских берегах Ашинов с чернокожими монахами был представлен лично К. П. Победоносцеву. «Посланцы негуса» рассказали ему о бедственном положении абиссинских христиан и всерьез уверяли, что их повелитель отправил их в Россию с предложением установить с ней чуть ли не союзнические отношения. Драматизируя ситуацию, монахи пугали оберпрокурора, что если они не привезут ответа, то им отрубят головы. Впрочем, переводчиком при данном разговоре служил сам Ашинов, а он вполне мог добавить от себя какие угодно детали. Монахи затем завели речь об аудиенции у царя и просили Победоносцева помощи в этом деле. Осторожный обер-прокурор Синода, хотя и полностью разделял цели абиссинцев, все же не стал проявлять инициативу. Он распорядился выдать монахам некоторую сумму денег на проезд до Петербурга, а им посоветовал в установленном порядке обратиться там к генералу Рихтеру{121}. Наученный горьким опытом Ашинов мрачно заявил, что в таком случае его к государю не допустят даже в качестве переводчика. Вопреки его ожиданиям, Победоносцев никак не отреагировал на это. Сошлись на том, что роль переводчика может выполнить молодая абиссинка, привезенная Ашиновым в прошлый раз и жившая в русском монастыре{122}.
Ашинов, вероятно, остался очень недоволен результатами встречи. Но Победоносцев, проводив монахов, отправил обо всем происшедшем подробное письмо-отчет Александру III. [64] Уговаривая императора принять абиссинцев, он поделился с ним заманчивыми перспективами установления прочных связей с далекой африканской страной. Обер-прокурор сообщил также о собственном плане — намерении отправить туда специальную духовную миссию. «В настоящее время, — писал он, — мы ожидаем с Афона одного дельного монаха Паисия с тем, чтобы уговорить его ехать в Абиссинию»{123}. Судя по документам Синода, это был бывший управляющий подворьем русского Пантелеймонского монастыря в Константинополе схимонах Паисий, вызванный в Петербург еще в конце июня{124}. Большое место в этом плане занял и Ашинов. Он и его «казаки» должны были, по мнению Победоносцева, сыграть роль удобного орудия для проникновения в Африку. Имея в виду такую важную цель, сановник призывал царя не гнушаться темным прошлым «атамана». «Что касается до Ашинова, — заключил Победоносцев, — то он, конечно, авантюрист, но в настоящее время он служит единственным русским человеком, проникшим в Абиссинию. Стоило бы серьезно расспросить его хоть о том деле, которое, по словам его, уже заведено им на берегу Красного моря. По всем признакам оно может иметь для нас немалую важность, и, по всей вероятности, в таких делах удобнейшим орудием бывают подобные Ашинову головорезы»{125}.
Несмотря на фактическую просьбу Победоносцева принять «атамана», Александр III не сделал этого. Очевидно, Министерство внутренних дел представило ему сведения о предыдущих похождениях Ашинова. По крайней мере, такая бумага за подписью товарища (заместителя) министра генерал-лейтенанта Н. И. Шебеко уже 11 августа была отправлена в канцелярию Синода{126}. Император милостиво поговорил с абиссинскими монахами, велел пожаловать им по 500 рублей на обратную дорогу{127}, но ничего конкретного эта встреча не принесла. Скорее всего, монахи вели на ней речь только о духовном сближении двух стран, а все мысли о стратегическом союзе, излагавшиеся ими Победоносцеву, являлись лишь плодом сочинительства Ашинова.
Обер-прокурор Синода не мог знать о разоблачающих «атамана» сведениях полиции. С начала августа он находился на отдыхе в Австрии, в Зальцбурге. Но и оттуда он продолжал по телеграфу руководить подготовкой задуманной им духовной миссии. По поручению Победоносцева этим занялся Петербургский [65] митрополит Исидор. Третьего августа приехавший в Россию с Афона схимонах Паисий был принят в братство столичной Александро-Невской лавры, затем спешно произведен в иеромонахи, а после телеграфного приказа обер-прокурора уже 13 августа возведен в сан архимандрита{128}. Это позволяло Паисию возглавить столь важное предприятие, как духовная миссия в другую страну.
Усилия Победоносцева по стремительному карьерному росту далеко не самого известного служителя церкви могут вызвать недоумение. В самом деле, для руководства миссией, наверняка, имелось много подходящих кандидатов, находившихся поближе, чем на Афоне. Послужной список Паисия, правда, выглядел вполне благополучно. Он родился в 1834 г. в Оренбургской губернии, с 1865 г. состоял в числе братии русского Пантелеймоновского монастыря на Афоне. Почти 20 лет Паисий в сане схимонаха управлял подворьем этого монастыря в Константинополе{129}. На подворье обычно останавливались многочисленные паломники, направлявшиеся в Палестину и обратно. Эта разношерстная публика должна была приносить немало хлопот монахам, но, судя по всему, Паисий проявил неплохие организаторские способности. Живя много лет на Востоке, он прекрасно разбирался в здешней обстановке. Наверное, схимонаху организация духовной миссии в Абиссинию была по силам.
При ближайшем рассмотрении, однако, фигура Паисия выглядит не столь однозначно положительной. По странному совпадению в молодости его судьба ненадолго пересеклась с семьей А. П. Чехова. Так, 25 ноября 1888 г., узнав из газет о Паисии, дядя писателя М. Е. Чехов писал его отцу: «Это тот самый странник Василий, который 23 года назад у меня проживал три месяца, копал ямки в саду нашем для посадки деревьев и горько в этих ямках рыдал о своих грехах»{130}. Сам А. П. Чехов уже после провала ашиновской экспедиции писал А. С. Суворину: «В истории Паисия играют видную роль его жена, гулящие бабы, изуверство... <...> Боюсь, чтобы о. Паисий опять не сбился с панталыку и не стал говорить, что его новый сан (архимандрит), Абиссиния и затеи — все от беса. Как бы он опять не бежал без паспорта куда-нибудь. Это такой человек, что и к раскольникам в Австрию бежать может. У него болезненная совесть, а ум прост и ясен»{131}. Писатель не стал из [66] деликатности конкретизировать, в чем состояло это «изуверство», но об этом известно из другого источника. Обеспокоенный заигрыванием Победоносцева с Ашиновым, генерал Шебеко 11 августа 1888 г. направил в Синод письмо с подробным изложением похождений «атамана». В этом сообщении упоминался и «содействующий обманам Ашинова» монах Паисий. Оказывается, в молодости тот был осужден Симферопольским окружным судом за участие в секте скопцов и приговорен вместе со 140 другими скопцами к высылке в Сибирь на поселение. Однако Паисий по пути в Сибирь бежал и с документами на чужое имя отправился в Турцию{132}. Очевидно, «странник Василий» жил в саду М. Е. Чехова в Таганроге как раз в то время, когда он находился в бегах.
Знал ли об этом сам Победоносцев? Скорее всего, в Синоде не ведали об истинном прошлом схимонаха. Он был известен как ревностный деятель, усердно защищавший русские интересы. Будучи на Афоне, Паисий вел отчаянную борьбу с местным архимандритом-греком, которого обвинял в казнокрадстве. Эти усилия не пропали даром. Грек был заменен на русского архимандрита Макария, но беспокойного Паисия отправили подальше от Афона, возглавлять монастырское подворье в Константинополе{133}. Но уже зная из донесения Шебеко, что репутация Паисия отнюдь не безупречна, обер-прокурор не заменил его более достойной фигурой. Совершенно очевидно, что кандидатура беглого скопца была названа Победоносцеву Ашиновым, многократно останавливавшимся на монастырском подворье в Константинополе и прекрасно знавшим схимонаха. Вероятно, их могли связывать и какие-то не совсем благовидные дела. Судя по отзыву А. П. Чехова, Паисий был человеком с не совсем уравновешенной психикой. Именно такой экзальтированный попутчик, которым было легко манипулировать, и нужен был «атаману» в задуманном им предприятии. Победоносцев же либо попал всецело под обаяние авантюриста, либо не поверил полученной информации. Вернувшись из Австрии, Победоносцев решил запросить другое ведомство — Министерство иностранных дел. Но директор Азиатского департамента Зиновьев сообщил ему: «Из справок в нашем архиве оказалось, что все имеющиеся об о. Паисии сведения говорят в его пользу»{134}. В результате Паисий остался во главе будущей духовной [67] миссии, подготовка ее продолжалась полным ходом. Большое участие в этом приняло Православное палестинское общество, открывшее публичную подписку на нужды миссионеров и постройку в Абиссинии православного храма. Подписка шла под покровительством великого князя Сергея Александровича, известного своими националистическими взглядами. Средства собирались не только в Петербурге, но и во всех крупных городах империи.
Ашинов в это время отправился в Париж. По сравнению с прошлым визитом он смог добиться здесь значительно большего. Французские националисты за это время нашли влиятельного финансиста, согласившегося помочь «вольным казакам». Это был виконт Жан-Робер де Константен, сам принадлежавший к шовинистическим кругам. Знакомство с «атаманом» привело Константена в неподдельный восторг. Он полностью поверил всем россказням Ашинова и стал самым горячим его поклонником на Западе. Спустя два года после провала экспедиции «вольных казаков» Константен опубликовал на страницах принадлежавшего Ж. Адан журнала «Nouvelle revue» серию подробных очерков об Ашинове{135}. Они были полны самых невероятных историй об «атамане», очевидно, рассказанных им самим, но в них содержалось и много ценной информации о контактах Ашинова с иностранцами. Двадцатого августа 1888 г. «атаман» заключил очень важное соглашение с Константеном, по которому «вольные казаки» должны были получить от французов для перевозки в Абиссинию 50 тысяч винтовок новых моделей, 50 тысяч кавалерийских карабинов, 20 пулеметов и 5 тысяч сабель, а также боеприпасы — 100–200 патронов на винтовку и 500–1000 на пулемет. Кроме этого, к оружию прилагалось большое количество другого военного снаряжения. Взамен Ашинов обязался защищать не только российские, но и французские интересы на территориях, которые он собирался контролировать. «Казаки» должны были создать укрепленные пункты на основных торговых путях, ведущих из Абиссинии к французским портам на Красном море, а также усмирить воинственные сомалийские племена в тылу новообразующейся колонии Французский Берег Сомали{136}.
Договор, заключенный Ашиновым и Константеном, имел большое значение не только для «атамана». Поддерживая активность русских на Африканском Роге, французские националисты [68] преследовали и свои собственные интересы. Деятельность «казаков» и поставки огромного количества оружия негусу должны были в корне изменить ситуацию в регионе. Усилившаяся Абиссиния и русское присутствие могли стать надежной преградой для дальнейшей экспансии главных колониальных противников Франции — англичан и итальянцев. Именно поэтому французские шовинистически настроенные круги оказали значительное давление на свое правительство, чтобы побудить его помочь русским на официальном уровне. По некоторым сведениям, французский кабинет министров обсуждал эту идею, хотя и не пришел ни к какому решению. По утверждению Константена, даже премьер-министр Флоке на словах одобрял интригу вокруг Абиссинии{137}.
Соглашение сразу стало известно в Париже и за его пределами. У итальянцев оно вызвало очень резкую реакцию. Премьер-министр Криспи, выступая в парламенте, нарисовал красочную картину расширения русско-французского влияния в Восточной Африке и запросил выделения дополнительных средств для усиления итальянских колониальных войск. Британское правительство выразило французам резкий протест против продажи оружия абиссинцам и предложило заключить совместную конвенцию о запрещении впредь подобных операций{138}. В этой обстановке французский кабинет предпочел не обострять отношения. Он начал переговоры с англичанами и вскоре подписал так называемую Брюссельскую конвенцию по запрету поставок оружия в Африку. Грандиозным планам Ашинова и Константена не суждено было сбыться. По утверждению Ч. Есмана, из Парижа «атаман» направился в столицу другого государства, тоже разворачивавшего широкую колониальную экспансию в Африке, только Центральной, — Бельгии. Король Леопольд II вроде бы заинтересовался проектом «вольного казака», но также не решился портить отношения с англичанами{139}. И здесь Ашинов не добился успеха.
Контакты с иностранцами не принесли «атаману» ни оружия, ни денег. Поэтому он, вернувшись в Россию, возобновил поиски средств внутри страны. В Нижнем Новгороде Ашинов, как не раз уже ранее, рисовал перед купечеством экономические и политические перспективы проникновения России в Африку. Теперь к этим мотивам присоединился еще один — [69] стратегический союз с Францией. По мнению авантюриста, это должно было успокоить скептически настроенных купцов. Партнерство с великой державой могло стать надежной гарантией реальности предприятия. Император Абиссинии, заявил Ашинов купцам, с французской и российской помощью должен объединить народы Африки под своим знаменем и положить конец англо-итало-германской экспансии на Черном континенте{140}. Это был уже не просто призыв к колониальному проникновению в новый регион. Речь шла, таким образом, о глобальном противостоянии двух международных блоков, где Африка служила лишь одной из многих арен соперничества. В Европе такое заявление неизбежно вызвало бы гигантский международный скандал, но в Нижнем Новгороде оно осталось неоцененным слушателями. Русское купечество вновь показало свою осмотрительность. Впрочем, некоторые из купцов рискнули предоставить «атаману» для доставки в Абиссинию небольшое количество своих товаров.
Гораздо больше пользы принесли авантюристу контакты с его давним покровителем — нижегородским губернатором Н. М. Барановым. Как сообщал тот царю, Ашинов на беседе у него «отбросил легендарную форму повествования» и заговорил как вполне светский, образованный человек. «Атаман» просил губернатора оказать давление на неподатливых купцов, чтобы они оказали помощь его экспедиции деньгами и товарами. Он уже не упоминал о «православных братьях», ждущих помощи, а повел речь с предельной ясностью. Ашинов предлагал российскому правительству принять под свое покровительство якобы занятые его «казаками» окрестности Таджурского залива, исходя исключительно из колониалистских и геополитических соображений{141}. Авантюрист не ошибся. Его соображения нашли горячий отклик в сердце Баранова, также не лишенного авантюрной жилки. Губернатор принялся энергично хлопотать в пользу ашиновского предприятия, используя все свои связи при дворе и особенно близость к императору.
Баранов не обманывался насчет личности «атамана», зная от полиции о многих его неблаговидных делах. В одном из писем Александру III он заявлял: «Ввиду многого лганья Ашинова и недавней его попытки доверенные ему Морозовым (известным фабрикантом. — А. Л. ) товары продать в Одессе, я не могу и не [70] хочу просить купечество оказать Ашинову доверие»{142}. Однако нижегородский губернатор всерьез увлекся возможностью самому отличиться в невиданном еще деле — утверждении России на африканском континенте. Двадцатого сентября 1888 г. Баранов отправил Победоносцеву записку с изложением своих мыслей, которую просил представить царю. «Примите к сердцу дело двух разбойников — Ашинова и Баранова, — откровенно писал он. — Крепко уверен в том, что при помощи божией много путного выйдет для России»{143}.
К. П. Победоносцев выполнил просьбу Баранова, благо что она находилась в русле его собственных мыслей. Александр III внимательно ознакомился с запиской и наложил на нее следующую резолюцию: «Я желал бы знать мнение И. А. Шестакова, который, кажется, сочувствовал Ашинову»{144}. По распоряжению царя записка была отправлена морскому министру, в бумагах которого она и была обнаружена после его кончины. В ней Н. М. Баранов писал: «Долгие беседы с атаманом Ашиновым, который неоднократно по поручению казачьего круга приезжал в Нижний Новгород, привели меня к заключению: 1. Залив (Таджурский. — А. Л. ) в стратегическом отношении совершенно удобен и хорош. 2. Форсировка входа (для неприятеля. — А. Л. ) весьма затруднена. 3. Посредством владения заливом Россия входит в соприкосновение и сближение с 30-миллионным православным населением Абиссинии. 4. Местные богатства обещают добрую будущность для сбыта наших изделий и товаров. 5. Захват берегов Таджурского залива так называемыми вольными казаками весьма радостное для нас событие, потому что не может при самом зародыше колонии вызвать недоразумения с товарищами по захватам колоний — с англичанами, итальянцами и т. д. Но заселение русскими выходцами африканского побережья только тогда принесет России всю массу возможной пользы, когда правительство будет твердо руководить устройством колонии и ее сношениями с соседями, и главное с Абиссинией...»{145} Итак, Баранов не верил в возможность вольной колонизации и настаивал на государственном вмешательстве в этот процесс. Но он прекрасно понимал также, что открытое участие российского правительства в организации колонии на африканском берегу вызовет неминуемые международные осложнения и сильное сопротивление Министерства иностранных дел. [71] Поэтому он предлагал окольный путь: «...я с особенной радостью взял бы на себя съездить под видом отпуска в казачью колонию на захваченные берега Таджурского залива и в Абиссинию, дабы фактически на месте проверить полученные сведения и затем, если, как надо полагать, сведения окажутся верными, при некотором содействии правительства образовать Российско-Африканскую компанию. Промышленной компании этой могло бы быть предоставлено право иметь свои суда и гарнизон для собственной обороны. По прошествии же некоторого времени и в удобный в политическом отношении момент последовало бы Высочайшее Вашего Величества распоряжение о переходе в руки правительства военной, морской и административной частей управления новым краем, при оставлении за участниками-пайщиками частей торговой и промышленной»{146}. Себя в таком случае Н. М. Баранов видел не иначе, как на посту наместника «Русской Африки». Ему претило подчиняться купцам в будущей компании, но ради успеха дела он готов был пожертвовать самолюбием. В уже приводившемся письме Победоносцеву он откровенно сетовал: «Конечно, не бойся я влияния всего боящихся наших дипломатов, я много предпочел бы роль командира-губернатора, посланного царем, роли управляющего частной компанией, посылаемого купцами»{147}.
Осенью 1888 г., кроме Баранова, и другие экспансионистски настроенные придворные деятели организовали настоящее давление на царя, чтобы убедить его придать ашиновской авантюре государственный характер. Советник российского посольства в Константинополе М. К. Ону уверял В. Н. Ламздорфа, что Ашинов был все-таки представлен Александру III во время его осеннего пребывания в Крыму. По заключению Ламздорфа, здесь не могло обойтись без участия генерала О. Б. Рихтера, отвечавшего за контакты императора с внешним миром. Сам Рихтер, правда, отрицал факт аудиенции и заявлял, что только докладывал царю об Ашинове в благоприятном для него свете{148}. К. П. Победоносцев со своей стороны всячески обхаживал главного противника вмешательства в африканские дела — министра иностранных дел Н. К. Гирса, превознося достоинства Ашинова и призывая не обращать внимания на его личные качества. «Колумб тоже был сорвиголова», — так в передаче В. Н. Ламздорфа заявлял обер-прокурор Синода{149}. Девятого [72] октября Победоносцев направил царю еще одно письмо Н. М. Баранова с его проектом{150}. Наконец и морской министр И. А. Шестаков, еще недавно скептически смотревший на возможность использования «вольного казака» в интересах России, изменил свое мнение. Историк А. В. Хренков объясняет это влиянием слухов о скором создании Средиземноморского союза в составе Германии, Австрии, Италии и Англии. В условиях возможного обострения международных отношений надо было спешить занять стратегически выгодный пункт на африканском побережье. По наблюдениям историков, на царя оказывал влияние и военный министр П. С. Ванновский, также склонявшийся к поддержке ашиновцев{151}.
В конце концов Александр III уступил давлению и впервые за долгое время задумался о возможности осуществления предлагавшихся ему планов. На письме Победоносцева от 9 октября он наложил резолюцию: «Увижу, что можно будет сделать по этому делу»{152}. По возвращении в Петербург в конце октября 1888 г. царь послал барановский проект министру иностранных дел. Хотя Н. К. Гирс вновь обратил его внимание на то, что предприятие Баранова кажется ему очень рискованным, а рассказы Ашинова весьма сомнительными, Александр III все же не смог удержаться от соблазна попробовать утвердиться на побережье Красного моря. Судя по всему, в основу действий была положена схема И. А. Шестакова. В отличие от решительного Н. М. Баранова, морской министр понимал щекотливость ситуации. Он призывал царя действовать осторожнее и поначалу выдать ашиновцам небольшое количество оружия. Поскольку Ашинов клялся, что в Турции его ждут сотни «казаков», желающих переселиться в Африку, то для их перевозки Морское министерство собиралось за символическую плату предоставить большой пароход Добровольного флота. Кроме ашиновцев, пароход должен был привезти в Таджурскую бухту большой груз каменного угля. Команда судна получила бы приказ независимо от «казаков» устроить на берегу бухты угольную станцию с небольшим русским персоналом для снабжения проходящих мимо российских судов. Это должно было стать первым шагом на пути к организации настоящей военно-морской базы на пути из Суэца в Индию. Для охраны экспедиции и будущей станции Шестаков направил в район Африканского Рога канонерскую лодку [73] «Манджур». Эти планы очень хорошо наложились на проект посылки в Абиссинию духовной миссии, который подготавливался в это время Победоносцевым. Очевидно, Александр III принял решение об отправке отца Паисия вместе с его братией на этом же пароходе. Ашиновцы очень кстати пригодились бы в таком случае в качестве охраны миссии.
Предприятие, которое так долго вынашивалось Ашиновым, наконец-то сдвинулось с мертвой точки. В одесском порту готовился к дальнему рейсу пароход Добровольного флота. «Атаман» вместе с архимандритом отправились в приморский город для практической подготовки экспедиции и набора людей. Не только в одесских, но и в столичных газетах появились броские объявления о сборе пожертвований в пользу миссии и «черных христиан», а также о приеме всех желающих переселиться на пустынные, но благодатные берега Африки. Паисий формировал духовную миссию, а Ашинов — «конвой» для экспедиции. По секретному указанию И. А. Шестакова «атаман» получил в военно-морском арсенале в Николаеве 200 винтовок системы Баранова, 200 кавалерийских сабель, 4 пуда пороха и пять пулеметов. Оружие было доставлено в Одессу, но при ближайшем рассмотрении оказалось, что часть винтовок непригодна к стрельбе{153}. Ашинов нагло обратился прямо к командующему войсками Одесского военного округа генералу Роопу и потребовал у него предоставить взамен негодных ружей сто исправных, причем более современных — системы Бердана. Опешивший генерал сообщил о требовании «вольного казака» военному министру. П. С. Ванновский не осмелился лично решить вопрос и запросил мнение императора. Седьмого ноября Александр III наложил на доклад министра резолюцию «согласен»{154}.
Аппетит Ашинова рос на глазах. Теперь ему уже было мало только оружия. Он требовал у правительства финансовой поддержки, поскольку сбор пожертвований шел довольно туго. Очевидно, именно к этому времени относится письмо О. Б. Рихтера, сохранившееся в бумагах Победоносцева и, вероятнее всего, адресованное ему. Генерал еще раз убеждал своего адресата помочь Ашинову: «Какой там ни на есть Ашинов, а дело само стоит того, чтобы его не бросать. <...> Оружия, кажется, приказано выдать, недостает только денег. Признаюсь, я бы [74] решился рискнуть 3 тыс. золотых. Выгорит, и слава Богу, пропадут — ну что ж, где наше не пропадало... Только этим путем, то есть поддержавши вовремя кучку флибустьеров, оставляя правительство в стороне, можно достигнуть результата»{155}.
Казалось, удача окончательно повернулась к авантюристу лицом. Ему все сходило с рук. Но именно в этот момент над ашиновским предприятием сгустились тучи. Седьмого ноября 1888 г. посол в Константинополе Нелидов направил министру иностранных дел Н. К. Гирсу секретное послание, где сообщил, что рассказ Ашинова об основании им «станицы Новая Москва» на берегу Таджурского залива оказался вымыслом. На деле «атаман» попросту бросил своих попутчиков без всяких средств к существованию, приказав им ждать своего возвращения. К донесению прилагались протоколы допроса двух ашиновцев, после многих злоключений сумевших добраться до Константинополя и явившихся в российское посольство — отставного фельдшера С. Самусеева и жителя Аккермана П. Шелипенко. Двое других беглецов, унтер-офицер Литвин и кантонист Павлов, смогли добраться только до ближайшей французской фактории Обок и были там госпитализированы. Донесение быстро попало к царю. Потрясенный вскрывшимся обманом, Александр III приказал отправить эти материалы для ознакомления Победоносцеву и управляющему Морским министерством адмиралу Н. М. Чихачеву{156}.
К. П. Победоносцев был, вероятно, разочарован в Ашинове не меньше царя. Но бросать начатое дело на полдороге ему не хотелось. Подготовка духовной миссии продолжалась, хотя теперь обер-прокурор Синода практически устранился от помощи Паисию. Положение мог спасти убежденный сторонник создания военно-морской базы в теплых морях И. А. Шестаков, но старый адмирал был в это время тяжело болен и уже не руководил министерством. После смерти Шестакова, наступившей 21 ноября, Ашинов лишился самого надежного покровителя. Преемник адмирал Чихачев, хотя и был ближайшим сотрудником Шестакова, не разделял его экспансионистских замыслов. Остальные сановники, поддерживавшие его ранее, послушно сменили свое мнение вслед за изменением настроения императора. Уже 15 ноября Ванновский отменил свое решение о выдаче ста современных винтовок ашиновцам. На следующий день инспектор Добровольного флота полковник Вахтин, руководивший [75] подготовкой парохода для ашиновской экспедиции, отправил Победоносцеву, как главе Синода, письмо с выражением своих сомнений. Поскольку русского поселения на берегах Таджуры в действительности не существует, писал полковник, то специальная посылка парохода, к тому же с грузом угля для снаряжения склада, равносильна захвату чужой территории{157}.
В конце ноября готовящаяся экспедиция попала в тяжелое положение. Специальный рейс парохода был отменен, уже погруженное на него имущество ашиновцев оказалось снова на берегу. По требованию министра иностранных дел, озабоченно-го возможными протестами со стороны других держав, отцу Паисию было запрещено публиковать в газетах воззвания о сборе пожертвований на экспедицию и постройку храма в Абиссинии{158}. Руководство Министерства иностранных дел организовало утечку информации о брошенных в Таджуре ашиновцах в прессу, и скандал стал известен широкой публике. Однако Александр III так и не отдал приказа о роспуске миссии и ее «конвоя». Очевидно, в глубине души царь все же сохранял надежду на успех этого предприятия. Им было принято компромиссное решение: миссия продолжала готовиться к путешествию, но государство полностью устранялось от участия в ней. Экспедиция должна была иметь статус исключительно частного предприятия Ашинова и Паисия. Царь не обратил внимания на одно противоречие: в составе духовной миссии находились люди, занимавшие официальные должности в русской православной иерархии, а значит, она имела прямое отношение к русской Церкви, Синоду, а следовательно, и государству.
Возможно, на решение о продолжении подготовки к дальнему вояжу повлияли отчаянные усилия любимца царя Н. М. Баранова. Тридцатого ноября 1888 г. он писал К. П. Победоносцеву: «Простите, что снова возвращаюсь к Ашинову. Жалобы на него Нелидова и Гирса меня нисколько не удивляют. Слишком хорошо знаю манеру наших великих деятелей никогда не относиться к делу по существу его, а лишь обсуждать его с анекдотической стороны. Быть может, началом моих действий в Абиссинии была бы постановка виселицы для Ашинова. Что Ашинов плут — это многие знают, но из-за этого странно не воспользоваться берегом Чермного (Красного. — А. Л. ) моря и не завязать сношений с Абиссинией»{159}. [76]
Ашинов и Паисий пытались вернуть расположение сановников к своему предприятию. Семнадцатого ноября архимандрит отправил из Одессы Победоносцеву письмо, где сообщил, что духовная миссия в количестве 50 человек в основном уже сформирована. Для успешного осуществления путешествия собранных по подписке средств было недостаточно, и Паисий просил обер-прокурора хотя бы заимообразно выделить 15 тысяч рублей{160}. Ответа на эту мольбу о помощи не последовало. Двадцать первого ноября Ашинов писал лично Александру III, запрашивая всего 5 тысяч рублей. Это письмо было составлено в обычной ашиновской «простонародной» манере и изобиловало цветистыми фразами: «За все тебе, великий государь, отслужим и умрем с честью за тебя и Россию, и не посрамим имени русского, и, Бог даст, твоя царская корона увенчается еще драгоценным африканским камнем и жемчугом для славы России»{161}. Это послание адресат, понятно, также не удостоил ответом. Наконец, 18 декабря авантюрист писал Победоносцеву уже без всяких малограмотных выражений, делая упор на геополитическое значение занятия порта на Африканском Роге: «Недаром все европейцы стараются, чуть не в драку, занимать на этом всемирном пути места. Почему же России не занять? Нам еще нужнее, если мы развиваем торговлю с Востоком, как с Владивостоком. А Абиссиния — это ключ всего Египта и Африки, и кто будет владеть Абиссинией, тот будет владеть и всемирным путем. И политическую тяжесть, без нашей, конечно, дипломатии, можно всегда перенести вместо Балканского полуострова на африканскую сторону»{162}. Но все старания искателей приключений остались напрасными. Экспедиция больше не получила никакой помощи от правительства. Подготовка к отъезду завершалась полностью самостоятельно. [77]