Земля обетованная
К началу декабря 1888 г. приготовления к экспедиции были закончены. Денежные поступления в фонд миссии практически приостановились, ждать было уже нечего. Ашинов понял, что правительство окончательно отвернулось от его предприятия. Приходилось отправляться с тем, что (и кого) удалось собрать. Экспедиция, как и планировалось, состояла из двух частей. Духовная миссия, предназначенная для путешествия в Абиссинию, насчитывала, по свидетельству одного из участников ашиновского вояжа, около 40 человек. Кроме о. Паисия, в нее входили иеромонахи Антонин и Аристарх, архидьякон Ювеналий, три афонских монаха (старых знакомых Паисия), хор певчих и послушники{163}. С собой духовная миссия брала большое количество православной литературы, икон и богослужебной утвари для передачи «братьям по вере» и для запланированного к постройке русского храма в Абиссинии. По утверждению Ч. Есмана, четверо из монахов, отправлявшихся с Паисием, в прошлом были военными инженерами. Они были взяты специально для возведения фортификационных сооружений в основанной Ашиновым «станице»{164}. Однако это не подтверждается источниками.
Охранять миссию на всем протяжении ее пути должен был отряд под командованием самого Ашинова. Вместо обещанных «атаманом» нескольких сот казаков в отряде насчитывалось всего около 150 человек. Конечно, и на этот раз в ашиновском воинстве не оказалось ни одного настоящего «вольного казака» из Малой Азии. Ни для кого не было секретом, что свой отряд Ашинов набирал в Одессе «с бору по сосенке», и поступить туда мог любой желающий. В итоге в нем оказалось семь (по другим данным — одиннадцать) осетин, уже давно знакомых с Ашиновым, два терских казака, три петербуржца и два человека из Харькова. Остальные все проживали в Одессе. Среди них было всего 10–15 более или менее образованных людей: отставных офицеров (например, пехотный капитан Н. Я. Нестеров), недоучившихся студентов (как например, студент ветеринарного института Беляев), учителей народных школ. «Адъютантом» Ашинова был бывший юнкер Мануил Цейль. Прочие же представляли собой крайне разношерстную публику — столяры, плотники, кузнецы, слесари, садовники, отставные солдаты [78] с женами и детьми. Был в отряде и фотограф, и даже типографский работник. Медицинскую часть представляли зубной врач А. Добровольский и фельдшер. Кроме супруги «атамана», своих мужей сопровождали девять женщин и с ними семь-восемь детей{165}.
Очень немногие из записавшихся в отряд ехали в Абиссинию движимые романтическими чувствами или желанием действительно распространять в Африке православие и утверждать на берегах Индийского океана российское влияние. Надо думать, все ашиновцы прекрасно понимали противоречие между заявлениями их предводителя о «вольном казачестве» и действительным составом отряда. На этот счет никто не заблуждался. В Абиссинию отправлялись или люди бедные, надеявшиеся таким образом поправить свое материальное положение и закрепиться на новом месте, или прирожденные авантюристы, подобно самому «атаману» искавшие привольной жизни, полной приключений. Последних в отряде было немало. Наименее надежным элементом экспедиции являлись человек 15 откровенных одесских босяков, за многими из которых явно стояло уголовное прошлое. Ничего хорошего от такого состава ожидать не приходилось, и самые трезвые члены экспедиции поняли это с самого начала{166}.
Прямого рейса по Красному морю мимо Таджурского залива в ближайшее время не было. Ашиновцы вынуждены были отправиться на пароходе Добровольного флота «Корнилов», шедшем до Александрии, в качестве рядовых пассажиров. Это произошло 10 декабря 1888 г. в довольно праздничной обстановке — при скоплении большого числа публики и в присутствии одесского градоначальника. Перед отправкой путешественников на берегу состоялся торжественный молебен. Однако в российской печати отплытие духовной миссии и ее охраны прошло почти незамеченным. Газеты к тому времени уже получили внушение от цензурных властей и ограничились лишь скупыми информационными материалами.
Путешествие проходило не без неприятностей. В Константинополе, когда пассажиры «Корнилова» сходили на берег, двое из ашиновцев были задержаны турецкой полицией из-за каких-то проблем с документами. Ашинов уверял, что турки действовали по наущению англичан, мстивших «атаману» за невыполнение старого договора. Но все могло быть и по-другому. [79] Ашиновскую экспедицию везде сопровождали явно преувеличенные слухи о численном ее составе и вооружении. Турецкие власти, придираясь к «путешественникам», могли просто быть обеспокоены возможной контрабандой оружия через их территорию. В изложении одного из сподвижников Ашинова осетина Дзеранова (Джейранова), явно склонного к преувеличениям, события в Константинополе разворачивались гораздо интереснее. Явившихся на корабль турецких официальных лиц ашиновцы якобы просто побили, невзначай втянув их в «драку» между собой{167}.
В дальнейшем главной проблемой экспедиции стало соблюдение дисциплины. По утверждению одного из участников плавания, босяки быстро занялись привычным для себя делом — воровали из чужих ящиков мандарины и кипрское вино, пьянствовали и картежничали. К отряду прибились также три русские богомолки, направлявшиеся в Палестину. Уже в Эгейском море они обзавелись «мужьями»{168}. Дзеранов уверял, что все члены экспедиции, а не только монахи, для маскировки ходили по судну в рясах, одетых поверх черкесок{169}. Через несколько дней ашиновское воинство прибыло в Александрию. Здесь экспедиция пересела на другой русский пароход «Лазарев» и вскоре высадилась в Порт-Саиде. Судно отправилось обратно, а путешественники остались ожидать попутного парохода. В маленьком городке для них не нашлось подходящих по цене квартир, и местный агент Русского общества пароходства и торговли Фитингоф подыскал им временное жилище в виде барж у портового причала. На двух баржах разместили груз, на двух других — людей. Ашинов и руководство духовной миссии разместились в гостинице. Попутного, и самое главное дешевого, судна не было, и ашиновцы провели четыре дня в египетском порту. Участники экспедиции впоследствии обвиняли российского консула в ПортСаиде Брауна в демонстративном бездействии, поскольку тот являлся германским подданным и одновременно исполнял обязанности консула своей страны. Естественно, интересы русских путешественников его занимали мало. Однако найти пароход в этих условиях было бы трудно и при большом желании.
Если у ашиновцев возникали проблемы с дисциплиной еще на борту «Корнилова», то в людном порту с его многочисленными соблазнами удержать их в повиновении стало почти невозможно. «Атаман» пытался не допустить разложения своего [80] отряда. На баржах было очень неудобно жить из-за тесноты и духоты, и многие ашиновцы устраивались на ночлег прямо под деревьями на набережной. Ашинов распорядился выпускать «казаков» на берег партиями только по тридцать человек, отдал приказ, запрещавший им пьянствовать и буйствовать{170}. Понятно, что приказ этот выполнялся далеко не всегда и не всеми. Позднее о «подвигах» ашиновцев в Порт-Саиде распространялись целые легенды: будто бы они нагнали страху на местную полицию и она боялась к ним даже подходить. В результате город оказался полностью в их власти. «Казаки» грабили жителей, повсеместно затевали пьяные драки. Вершиной их «подвигов» якобы стало ограбление рулетки в местном игорном доме и избиение важного турецкого чиновника{171}. Даже если все это было плодом фантазии бахвалившихся своей «удалью» босяков, проблемы с местным населением у Ашинова и его спутников действительно были.
В самый разгар скандала вокруг экспедиции в российских газетах появился рапорт командира парохода «Нижний Новгород», следовавшего из Владивостока в Одессу и останавливавшегося как раз в это время в Порт-Саиде. Капитан Пташинский докладывал руководству Добровольного флота: «Все мною виденное в ПортСаиде произвело на меня самое тягостное впечатление, так как эта экспедиция делает нам стыд и позор. Вся команда состоит положительно из каких-то оборванцев, пьяных и шумящих на весь город. Днем и поздно вечером вся дружина бродит по улицам в невозможных костюмах, притом грязных и рваных от спанья на земле. К сожалению, между ними многие духовного звания и гуляют в рваных рясах. Все в веселом, бесшабашном настроении духа, кричат и поют песни днем и ночью»{172}. Пример ашиновцев оказался заразительным. Три моряка с «Нижнего Новгорода» дезертировали и присоединились к оргиям искателей приключений.
«Атаман» пытался сохранить истинную цель своей экспедиции в тайне, боясь противодействия иностранных колониальных властей в Африке — английских, итальянских или французских. Поэтому всем спутникам он строго запретил упоминать Абиссинию и вообще Африку. На все расспросы ашиновцы должны были отвечать, что они русские переселенцы, направляющиеся во Владивосток. Однако секретность соблюсти не удалось. Виноваты отчасти были сами не слишком державшие язык [81] за зубами, особенно в пьяном виде, «казаки». Но полностью лицо экспедиции было раскрыто после посещения лагеря ашиновцев целой депутацией абиссинских монахов во главе с настоятелем иерусалимского монастыря Георгием. Трое из этих монахов остались при экспедиции, чтобы сопровождать русскую духовную миссию до Абиссинии. В результате о намерениях русских путешественников узнал весь город. «Наша дружина комментируется всеми, — сообщал в своем рапорте командир «Нижнего Новгорода», — которые говорят, что это наше войско, идущее завоевывать Индию»{173}.
Наконец подходящее судно зашло в Порт-Саид. Это был пароход «Амфитрида» австро-венгерской компании, направлявшийся в Индокитай. За 36 тысяч франков капитан корабля согласился доставить «переселенцев» и их груз в Таджурский залив. Ашинов особо оговорил, что в самые опасные для них порты — итальянский Массауа и французский Обок — «Амфитрида» заходить не будет{174}. «Атаман» не хотел подвергать свое предприятие случайному риску. Если бы итальянские или французские власти узнали об его экспедиции, она могла бы закончиться очень быстро. Оставалось еще два пункта, куда австрийский пароход должен был зайти для высадки пассажиров и сдачи груза — Джедда на Аравийском берегу и Суаким в Судане. Последний порт находился под властью Британии, и Ашинов справедливо опасался возможных затруднений с тамошними властями. Но выбирать не приходилось, надо было идти на риск.
Двадцать четвертого декабря 1888 г. по старому стилю, в ночь на православное Рождество «Амфитрида» с ашиновцами на борту отплыла из Порт-Саида. В пути иеромонах Антонин отслужил всенощную. Путешественники встретили сочельник в не слишком веселом настроении. Настоящее было полным опасностей, будущее оставалось весьма неопределенным. Через два дня, благополучно пройдя по каналу, судно ночью остановилось в порту Суэц. Здесь Ашинова и его экспедицию ожидал неприятный сюрприз. Обследовав на лодке гавань, он обнаружил стоящую на рейде итальянскую канонерку «Аугусто Барбариго». Само по себе это могло ничего не означать, но утром после выхода «Амфитриды» в море оказалось, что канонерка идет следом за пароходом с ашиновцами. Встревоженный «атаман» собрал свою команду и объявил, что итальянцы стремятся [82] силой воспрепятствовать экспедиции и вот-вот возьмут судно на абордаж{175}. «Казакам» были розданы винтовки и патроны. Ашинов будто бы всерьез собрался воевать на мирном пароходе, полном пассажиров, с военным кораблем. Однако его страхи оказались преувеличенными. Итальянцы только следовали за «Амфитридой», но не предпринимали никаких активных действий.
Через неделю напряженного ожидания ашиновцы прибыли в Джедду. Здесь все было в порядке. Местные турецкие власти не чинили экспедиции никаких препятствий. Встретив на берегу русских, чиновники французского консульства передали Ашинову просьбу консула прийти к нему на беседу. «Атаман» пробыл у консула около часа, но, о чем шла беседа, остается только догадываться. Судя по всему, Ашинову удалось произвести на француза благоприятное впечатление. Утром следующего дня консул с вице-консулом прибыли на «Амфитриду» с дружественным визитом. Встреча была весьма теплой и закончилась за столом в каюте «атамана». В завершение трапезы стороны обменялись тостами: консул поднял бокал «за процветание России и успех» предприятия «казаков», Ашинов — за Францию. Более того, при прощании консул заявил, что в местах, куда плывут русские, крейсирует французский военный корабль «Метеор». В случае надобности, заверил он, моряки «Метеора» окажут путешественникам содействие{176}. Завтрак завершился лезгинкой, которую по просьбе французских гостей исполнили осетины. Демонстрация столь теплых чувств убедила ашиновцев, что французы действительно, как и обещал «атаман», будут только рады появлению русских в Африке.
Вечером «Амфитрида» снялась с якоря и проследовала дальше. Итальянской канонерки поблизости не было, и ашиновцы немного успокоились. Плавание проходило во вполне комфортных условиях. Капитан «Амфитриды» разрешил экспедиции пользоваться корабельным камбузом, и ашиновцы готовили себе горячую пищу — суп, кашу, макароны с мясом. В день каждому участнику миссии выдавалось по 4 куска сахару и три галеты{177}. Однако в следующем порту — Суакиме, куда «Амфитрида» пришла 3 января 1889 г., обстановка вновь стала тревожной. Англичане отнеслись к русским далеко не так дружелюбно, как французы. Под предлогом наличия на борту оружия портовые власти запретили членам экспедиции, в отличие от других пассажиров, даже [83] сходить на берег. На борт парохода взошла масса англичан-военных, шнырявших по всему судну. Хуже всего было то, что вслед за «Амфитридой» в порт вошла итальянская канонерка и ошвартовалось рядом. Для всех ашиновцев стало ясным, что «Аугусто Барбариго» специально следит за австрийским пароходом.
Приняв на борт несколько новых пассажиров, 4 января «Амфитрида» вышла из Суакима. Канонерка шла следом в пределах видимости, не приближаясь и не отставая. Настроение Ашинова было весьма неважным: было очевидно, что итальянцы настроены по отношению к его экспедиции предельно подозрительно. Дальнейшие события показали, что он не ошибся. Вокруг ашиновцев разыгралась настоящая детективная история. Оказалось, что в числе поднявшихся на борт парохода в Суакиме пассажиров находился итальянский военный агент полковник Миниателли. Он плыл инкогнито и, по всей вероятности, должен был следить за намерениями ашиновцев на «Амфитриде». Тайна полковника была раскрыта стараниями одного из членов ашиновской экспедиции, ранее промышлявшего в Одессе карманными кражами. Применив свои специфические навыки, тот попросту выкрал у полковника изобличавшие его документы. По ним выходило, что итальянцы намерены во что бы то ни стало воспрепятствовать высадке ашиновцев на побережье. Они собирались арестовать «Амфитриду» в ближайшем порту, воспользовавшись русско-итальянским договором о контрабанде оружия{178}.
Происходившее впоследствии по-разному описывалось в литературе. По утверждению историка Д. Чевычелова, Ашинов под угрозой применения оружия заставил капитана «Амфитриды» изменить расписание и идти прямо на Таджуру. Итальянская же канонерка ринулась за судном в погоню, намереваясь взять его на абордаж в открытом море{179}. Ашиновец Дзеранов отдавал инициативу рядовым «казакам», будто бы вообще намеревавшимся захватить «Амфитриду» и пиратствовать на побережье{180}. Однако в воспоминаниях Л. Николаева говорится, что расписание движения парохода и так не предусматривало захода в итальянский и французский порты, а канонерка лишь продолжала следовать за «Амфитридой», не собираясь ее штурмовать. Но как бы то ни было, погоня была налицо. Неожиданно ашиновцам пришла на помощь природа. Погода испортилась, на море начался шторм. Большому судну, каким была «Амфитрида», [84] буря не принесла никакого вреда — судно прекрасно справлялось с волнами. А вот небольшой канонерке пришлось туго. Зарываясь носом в волны, «Аугусто Барбариго» некоторое время пытался идти за преследуемым пароходом, но затем отстал и скрылся из виду. Поначалу ашиновцы считали, что канонерка отправилась в ближайший итальянский порт за подкреплением, но команда высказала предположение, что итальянцев, судя по их курсу, могло отнести на рифы{181}. Впрочем, все могло быть намного прозаичнее. Вероятно, «Амфитрида» к этому времени уже успела выйти из пределов вод, прилегавших к итальянской колонии — Эритрее, и дальше уже начинались владения французов. Убедившись, что ашиновцы не собираются высаживаться в зоне их интересов, итальянцы сами прекратили преследование судна.
История преследования мирного парохода военным судном и конфуза последнего, равно как и засылка на борт «Амфитриды» засекреченного шпиона, может показаться плодом фантазии Ашинова и его спутников. Слишком это похоже на манеру «атамана» чрезмерно преувеличивать выпадавшие на его долю трудности. Однако эти события оцениваются как подлинные и английским историком Ч. Есманом, имевшим в своем распоряжении иностранные, в том числе и итальянские, дипломатические архивы. По его мнению, итальянское правительство вообще чересчур обостренно воспринимало все, связанное с возможным покушением русских на их колониальные интересы. Премьер-министр страны Ф. Криспи был человеком нервным, легко терявшим чувство меры. Так, в ноябре 1887 г. русская газета националистической ориентации «Свет» поместила ряд материалов, восхвалявших мастерство и вооружение абиссинских воинов. Аналитики из итальянского Министерства иностранных дел сочли, что оружие и инструкторы могли попасть в Абиссинию только из России. Криспи тут же отдал распоряжение губернатору Эритреи проявлять особенную бдительность, дабы не допускать в Африку возможных русских агентов. В 1887–1888 гг. Криспи был буквально одержим опасностью проникновения в Африку русских, собирающихся создать в Абиссинии опорный пункт своей империи. Этому способствовало то, что информация о путешествиях Ашинова достигала Рима в несколько искаженном виде: слухи сообщали о большом количестве [85] русских монахов с Афона, пробирающихся в Абиссинию как шпионы российского императора. Также говорили, что эфиопская «принцесса», пристроенная Ашиновым в один из монастырей, готовилась Александром III как будущая правительница Абиссинии под русским протекторатом. Доклады эритрейских колониальных властей часто упоминали таинственного русского полковника Николая, который пробрался на север Абиссинии. Его настоящее имя, уверяли итальянцы, было Иванович. Нервозность итальянского премьера наглядно иллюстрировал случай с двумя русскими путешественниками, попросившими в 1888 г. разрешения проследовать через итальянские владения в Абиссинию для научных и художественных целей. Их запрос обсуждался на уровне кабинета министров и тем не менее был отвергнут{182}. Неудивительно, что на слежку за ашиновской экспедицией были снаряжены столь значительные силы.
Между тем плавание авантюристов близилось к концу. Шестого января «Амфитрида» прошла мимо торговой фактории Обок, административного центра новой французской колонии на берегах Африканского Рога. На следующий день в 9 часов утра пароход вошел в Таджурскую бухту и бросил там якорь. Вдали на берегу виднелось небольшое селение племени данакиль, где Ашинов высадился в апреле прошлого года. Таджура, обрамленная заросшими кустарником горами, выглядела как деревня средних размеров. С борта «Амфитриды» в бинокль можно было разглядеть ее довольно детально. Около пятисот сплетенных из прутьев хижин жались друг к другу так тесно, что казалось, между ними вовсе не было улиц. Кое-где из-за хижин выглядывали низкорослые пальмы, возвышавшиеся над крышами не более чем на сажень. С обеих сторон и в середине селения выделялись три каменные мечети очень простой постройки — четырехугольные домики высотой не более двух сажен и с минаретами, немногим выше самих зданий.
Никаких признаков «вольной казачьей станицы» на берегу не было заметно. Тем не менее, приободренный удачным завершением путешествия, «атаман» отдал приказание готовиться к разгрузке. На первой шлюпке к берегу отправились сам Ашинов, его жена и двенадцать вооруженных «казаков». Несмотря на жару, все были одеты по полной «казачьей» форме. На земле их ожидала толпа местных жителей, не избалованных визитами [86] европейцев, а потому проявлявших любопытство. Среди них находились трое русских, оставленных здесь Ашиновым в прошлом году. Это было все население так рекламировавшейся авантюристом «станицы Новая Москва». Остальные не выдержали трудностей африканской жизни и покинули Таджуру. Впрочем, и оставшиеся уже явно не чаяли увидеть своего предводителя. Судя по всему, они проводили время в заурядном пьянстве — часть оставленного «атаманом» имущества была к этому времени уничтожена пожаром, вспыхнувшим из-за взрыва бочки со спиртом. Их радость по случаю встречи была действительно неподдельной: оставленные Ашиновым припасы подходили к концу и дальнейшие перспективы пребывания в Таджуре представлялись весьма невеселыми.
Среди толпы встречавших находился и местный племенной вождь Магомет-Сабех. Соблюдая важность, он через своего «визиря» передал ашиновцам приглашение проследовать для торжественной церемонии встречи в свой «дворец». Бывавший уже здесь Ашинов вел себя невозмутимо, но новички из числа его охраны были поражены несоответствием между почестями, оказывавшимися ими таджурскому «султану», и убожеством жизни как его самого, так и его подданных. Резиденция Магомет-Сабеха, которую называли «дворец», на самом деле представляла собой три-четыре жалких шалаша из тонких прутьев, находившихся на особом огороженном дворе. По словам одного из очевидцев, хижины эти представляли собой нечто среднее между «обыкновенной малороссийской избой и куренем, устраиваемым на баштанах». Лачуги не имели окон и дверей, вход загораживала лишь подвешенная циновка. Внутри стены «дворца» были также покрыты циновками, они же лежали на полу и исполняли роль ковров{183}.
Ашиновцы буквально давились со смеху, наблюдая комичную церемонию «приема». В шалаш, служивший парадным залом, внесли 10 старых венских стульев, на которых расположились сам «султан» со своими приближенными и Ашинов с супругой и адъютантом. Всем русским места не хватило, и они вынуждены были стоять за спиной своего «атамана». Во время беседы подали скверно сваренный кофе, но и он достался не всем. Магомет-Сабех оказался мужчиной средних лет, высокого роста, широкоплечим. Его лицо было рябым от перенесенной оспы [87] и начисто лишено всякой растительности. Он был одет в белые полотняные узкие и короткие штаны и в такую же рубашку, поверх которой была накинута полосатая турецкая шаль. На голове у султана имелась белая арабская шапочка, обшитая серебром и обвернутая чалмой. На ногах — кожаные сандалии из ремней, обшитых серебром. На поясе вождя красовался кривой грубой работы нож с рукояткой в серебряной оправе. Знаком власти «султана» служила деревянная палка с серебряным набалдашником, которую Магомет-Сабех держал в руке{184}.
Магомет-Сабех важно восседал на стуле и только кивками головы сопровождал слова Ашинова, которые переводил ему «визирь» Саид-Али, довольно бегло говоривший по-французски. Если же «султан» хотел что-либо ответить, то произносил несколько слов, не обращаясь к кому-либо конкретно, а глядя в пространство. Торжественность обстановки несколько портила суета двенадцати жен «султана», отпихивавших в соседней комнате друг друга от дыры в стене, чтобы поглазеть на пришельцев. Между тем разговор шел лишь на самые общие темы. Наговорив друг другу любезностей, стороны расстались через полчаса весьма довольные друг другом. «Султан» был очень обрадован подарком русских — новыми нанковыми брюками. Далее по всем правилам дипломатического этикета в ответ на «радушный» прием Ашинов пригласил Магомет-Сабеха к себе на пароход.
«Султан» не заставил себя долго ждать и отправился на «Амфитриду» тут же, вместе с русскими. Здесь в его честь был устроен завтрак, на котором присутствовали не только Ашинов и руководство духовной миссии, но и другие пассажиры первого класса. За завтраком, после дежурного обмена тостами с гостем, «атаман» неожиданно раскрыл всем инкогнито итальянского полковника. Он заявил, что знает его еще с Петербурга, где Миниателли ранее служил военным атташе в посольстве. Издеваясь над растерявшимся итальянцем, Ашинов выразил ему... благодарность за организацию охраны его экспедиции во время плавания. Сконфуженный полковник вскоре незаметно исчез из кают-компании{185}. После завтрака «султан» отбыл обратно на берег, а ашиновцы начали разгрузку. У туземцев наняли две большие лодки, на которых на берег с большой осторожностью перевозили ящики и мешки с оружием, продовольствием и церковной утварью. Привезенный с собой лес просто [88] бросали за борт, увязывали в плоты и перегоняли к берегу. По причине мелководья лодки пришлось разгружать в воде и перетаскивать груз на плечах. Это заняло довольно много времени, разгрузка закончилась только вечером. Прощаясь с капитаном «Амфитриды», Ашинов подарил ему кавказский кинжал в серебряной оправе и серебряный мундштук с янтарем ахалцихской работы{186}.
В литературе можно встретить утверждение, будто в Таджуре Ашинова ожидали три абиссинских священника, посланных навстречу Ашинову их государем. «Атаман» вручил им письма, адресованные негусу, расу Алуле и Менелику, правителю провинции Шоа. Священники получили эскорт из 20 человек, вооруженных берданками. Они обещали вернуться с большим конвоем для сопровождения миссии и караваном верблюдов. Сам же Ашинов остался на побережье, не рискуя идти через пустынные земли, кишащие разбойниками{187}. Однако это мнение не подкреплено ссылкой на источник. Воспоминания же участника ашиновской экспедиции Л. Николаева говорят о другом. Трех монахов «атаман» действительно послал с письмами к негусу и другим властителям Эфиопии. Но они не ожидали русских на берегу в окружении враждебных им сомалийских племен, а приплыли на «Амфитриде» вместе с ашиновцами из Порт-Саида. Их сопровождала охрана не из 20 русских, а 10 местных жителей, нанятых Ашиновым еще в прошлый раз для охраны привезенного в апреле багажа{188}. Целью их отправки действительно, по словам Ашинова, являлся вызов охраны для духовной миссии. Почему ста пятидесяти вооруженных до зубов «казаков» для этого было недостаточно, «атаман» не объяснял.
Вернуться посланцы могли не ранее чем через два месяца. Поэтому в ожидании абиссинского конвоя ашиновская экспедиция с разрешения «султана» обосновалась лагерем в Таджуре. Занять разношерстное воинство было нечем, и Ашинов принялся обучать своих «казаков» воинскому искусству. Весь его отряд был разделен по-военному, на взводы. Первый взвод, насчитывавший 12 человек, именовался «казачьим». В него входили осетины и самые близкие «атаману» люди. Командовал им подхорунжий Никифоров. Второй, третий, четвертый и пятый взводы были отнесены к пехоте. Они состояли из 21 человека [89] каждый. Командовали ими соответственно бывшие военные Стехов, Яблонский, Осипенко, Артемьев. Последний взвод, имевший на вооружении картечницы-скорострелки «гатлинг», именовался артиллерийским. В нем насчитывалось 18 человек, командовал взводом отставной подпоручик Михалапов. Начало-никем штаба отряда Ашинов назначил отставного же капитана Нестерова, возведенного им в чин «есаула»{189}. Под руководством командиров, более опытных в военном деле, новички обучались владению оружием, стрельбе, простейшим навыкам ведения боя. Ашинов был чрезвычайно доволен. Казалось, все его мечты воплощаются.
Вскоре, однако, радужное настроение «атамана» начало улетучиваться. Одесские босяки не слишком были склонны подчиняться дисциплине. Начались конфликты с местными жителями. Уже на третий день пребывания в Таджуре ашиновцы, ушедшие в горы на охоту, украли у своих соседей корову и четыре овцы. Чтобы погасить возмущение подданных Магомет-Сабеха, Ашинову пришлось заплатить хозяину скота огромную компенсацию — 100 реалов (200 рублей). С виновников удалось взять только половину денег, больше у них просто не было. Несмотря на это, напряженность в отношениях «казаков» с аборигенами продолжала нарастать. Вскоре в лесу ашиновские головорезы ограбили старуху — сняли с нее серебряные браслеты. Вновь скандал пришлось заглаживать «атаману» подарками потерпевшим. Если бы так продолжалось и далее, экспедиция могла остаться без средств. Пытаясь поддержать порядок, Ашинов пригрозил, что впредь будет подвергать виновных в нарушении дисциплины испытанному казачьему наказанию — порке. Впрочем, угроза вряд ли возымела действие. Как признавал верный сторонник «атамана» Л. Николаев, большая часть отряда отправилась в Африку, лелея мысль о быстром обогащении. Всякое неудобство или стеснение их вольницы вызывало ропот. Доста-точно было кому-либо одному поднять шум, чтобы к нему присоединились другие. Вскоре по прибытии, в Таджуре, ашиновцы из босяков устроили скандал из-за якобы маленьких обеденных порций. Предводителю пришлось увеличить расходы на питание{190}.
Был и еще один нюанс, омрачавший пребывание ашиновцев во владениях гостеприимного Магомет-Сабеха. Дело было в том, что «султан» не скрывал своей формальной зависимости [90] от французских колониальных властей в Обоке. Правда, его отношения с французами ограничивалось только поднятием их флага при появлении иностранных судов и получением 20 тысяч франков субсидии. В Таджуре не было ни одного француза, они вообще здесь появлялись только несколько раз в году. Хотя Магомет-Сабех в разговорах с Ашиновым всячески клял французов и заявлял о своем желании освободиться от них, авантюрист прекрасно понимал, что власти Обока не позволят русским долго оставаться на своей территории. К тому же Таджура не подходила под ашиновскую историю о «казачьей станице» на берегу Индийского океана, куда должны были направляться сотни и тысячи русских переселенцев. Нужно было искать пункт на побережье, хотя бы отдаленно напоминавший рекламировавшуюся Ашиновым «Новую Москву».
Магомет-Сабех посоветовал русским обосноваться во владениях его соседа, такого же племенного вождя по имени Магомет-Лейта. Тот вроде бы считал себя полностью независимым. Ашинов заявлял своим спутникам, что в свой прошлый приезд лично слышал, как этот «султан» отказал французским офицерам, предлагавшим ему признать зависимость от властей Обока. Более того, Магомет-Лейта якобы был готов принять «казаков» на своей территории. «Султан» этот приезжал в Таджуру и имел разговор с Ашиновым. Русским, видевшим гостя, он показался очень похожим на великого русского поэта. Они так и называли его дальше — Пушкин. Ашинов говорил также, что он еще в прошлый свой приезд приобрел у этого вождя землю на берегу залива и в горах в обмен на шестьдесят ружей системы Бердана{191}. Но в таком случае непонятно, почему высадка русских произошла не там, а в Таджуре. Скорее всего, переговоры о приобретении земли проходили именно теперь. Уступленная территория не была полностью пустынной. Ее центром являлась старая полуразрушенная крепость Сагалло, примерно в 40 верстах к юго-западу от Таджуры. Это укрепление было построено еще египтянами, вплоть до 1860-х гг. предъявлявшими претензии на все побережье Африканского Рога. После ухода египетских войск крепость никак не использовалась. Она могла оказаться идеальным местом для размещения русской экспедиции.
Ашинов вместе с Магомет-Сабехом и двумя десятками своих «джигитов» отправился осматривать предложенные [91] владения. Он остался очень доволен увиденным и отдал приказ о начале переселения. Одиннадцатого января ашиновцы начали перемещение из Таджуры в Сагалло. У аборигенов наняли две большие лодки, наиболее громоздкие и тяжелые ящики везли на плотах по морю. Остальная часть отряда отправилась по берегу. Вещей было много, и переезд закончился только к 15 января. С последней партией груза вечером 15 января покинули Таджуру сам «атаман» с супругой, доктор Добровольский и Николаев. Человек десять ашиновцев гребли на веслах. На пути с плывущими едва не произошло несчастье. В наступившей темноте гребцы потеряли ориентир, лодку стало относить от берега. «Мореплаватели» бросили якорь и открыли стрельбу, чтобы при-влечь внимание своих товарищей. В Сагалло зажгли огонь, но пристать к берегу из-за сильного встречного ветра так и не удалось. Ашиновцам пришлось провести всю ночь на рейде Сагалло, они порядком продрогли.
На следующий день у развалин крепости произошла торжественная «церемония» присоединения этого края к России, приведенная в начале настоящей книги. Все участники экспедиции с утра почистились и принарядились. Перед крепостью воздвигли алтарь, за которым Паисий со своим причтом отслужил литургию, затем благодарственное молебствие и наконец провозгласил многолетие государю императору и самому Ашинову. «Казаки» стояли при этом в строю при полном вооружении с непокрытыми головами, затем по очереди подходили под благословение архимандрита. Помолившись, все вошли в крепость. Первым шел Паисий с крестом в руках, за ним — сам «атаман», в одной руке несший флаг, а другой придерживавший супругу. За ними следовали монахи и депутация от отряда. Поднявшись на плоскую крышу крепостной казармы, Ашинов поднял на заранее приготовленном шесте флаг и заявил о присоединении этого края к России. «Отныне и вовеки веков — аминь!» — прибавил Паисий и осенил крестным знамением все четыре стороны занятой ими земли. Ашиновцы прокричали нестройное «ура». Затем командование миссии сошло вниз, после взаимных поздравлений началось угощение, закончившееся обильной выпивкой. Окрестности Сагалло огласились русскими песнями{192}.
Крепость, вопреки скептическим ожиданиям некоторых ашиновцев, оказалась неплохо сохранившейся. Ее территория [92] была с трех сторон окружена земляным валом и каменной стеной с уступами и пятью амбразурами для орудий. Перед валом и стеной имелся ров шириной до трех сажен. Крепость была сориентирована для отражения нападения с моря. Поэтому главный корпус форта, имевший около 20 бойниц для стрельбы, смотрел туда. Здесь же находились крепостные ворота и остатки старой башни. Внутренний двор крепости составлял приблизительно 200 кв. сажен и был вымощен камнем, в нем находился колодец. В ста шагах от крепости начинался небольшой лесок, а за ним, примерно в четырех верстах, — горы, покрытые колючими деревьями. Ашиновцам из них была знакома только акация. «Казаки» принялись обживать свою новую базу. В комнатах каменного корпуса разместились о. Паисий и Ашинов с женой. Здесь же было устроено жилье для женатых и казарма для духовной миссии. В других помещениях находились оружейная и слесарная мастерские. На пологой крыше форта, как на самом возвышенном месте, стояла парусиновая палатка с деревянным крестом, названная Паисием походной церковью св. Николая. Каждый день утром и вечером там проходило богослужение по монастырскому уставу. Во дворе разместились три палатки и 12 шалашей для портняжной мастерской и холостых участников экспедиции. Впоследствии шалаши, а также вновь устроенные плотницкую и кузнечную мастерские перенесли за пределы крепости. В правом углу крепостного двора ашиновцы устроили пороховой погреб и склад, в левом — кухню и пекарню{193}.
Ашинов деятельно распоряжался по обустройству своей «станицы». Едва его отряд устроился на новом месте, началось освоение окрестностей Сагалло. Прямо за крепостным рвом переселенцы разбили сад из привезенных с собой саженцев. Здесь были посажены несколько вишневых деревьев, черешни, лимонные и апельсиновые деревья (всего около 100 саженцев), высажено около 15 тысяч черенков винограда. Сзади крепость окружили огороды. Ашиновцы из числа самых хозяйственных окультурили довольно большой участок земли, на котором посадили огурцы, помидоры, капусту нескольких сортов. В отдельном углу огорода на импровизированной бахче посеяли семена арбуза и дыни. Каждый день на охоту в горы, где водилась кое-какая живность, отправлялись несколько человек. Члены экспедиции не испытывали недостатка в свежем мясе: в их рационе [93] постоянно присутствовали и дикие антилопы, и кабаны, и зайцы, и даже фазаны. В заливе имелось большое количество кефали, и для рыбной ловли был сплетен невод в 20 аршин длиной. При отливе ашиновцы буквально руками ловили угрей, прятавшихся за камнями.
Ашинов, без сомнения, собирался прочно обосноваться в Сагалло. Его подчиненные восприняли это совершенно спокойно. Большинство из них и не думали отправляться в далекую Абиссинию, а напротив, с самого начала ориентировались своим «атаманом» на оседлую жизнь на берегу теплого моря. Духовная миссия, таким образом, оказалась лишь поводом для проникновения в Африку. Архимандрит Паисий также не выказывал по этому поводу никакого волнения. Думал ли он сам остаться в Сагалло насовсем или все-таки намеревался отправиться в Абиссинию, неизвестно.
Свободные от хозяйственных занятий ашиновцы могли и здесь превратиться в неуправляемую вольницу. Чтобы этого не случилось, Ашинов и его помощник «есаул» Нестеров уделяли много внимания военной подготовке своих людей. «Казаки» постоянно обучались маршировке, стрельбе, совершали ознакомительные походы по близлежащей местности. В результате таких рекогносцировок ими были найдены выходы на поверхность каменной соли и железной руды, а также открыт горячий серный источник. Предвидя будущие затруднения с дисциплиной, Ашинов устроил в своем отряде военный суд. В него входили командиры взводов и по одному выборному от каждого взвода. Председателем этого «трибунала» стал Нестеров. Стремясь пробудить у разношерстного воинства патриотические чувства и напомнить им об их высокой миссии в Африке, Ашинов постоянно практиковал всякого рода торжественные ритуалы. Так, в один из первых дней «казаки» были приведены к присяге государю императору (чего Ашинов не имел права делать, так как авантюра являлась его частным предприятием), было освящено знамя, якобы подаренное отряду городом Москвой. Отныне этот флаг торжественно поднимался на флагштоке каждое утро{194}.
Внешне жизнь в новоиспеченной колонии приобретала налаженный вид. Казалось, мечта Ашинова наконец-то осуществилась. Он стал полновластным хозяином большой территории, распоряжался жизнью и судьбами почти двухсот людей. [94] Однако управлять таким большим коллективом «атаман» явно не был в состоянии. Уже через несколько дней после переезда в Сагалло появились дезертиры. Не выдержали трудностей обустройства и военного распорядка «казаки» Вороной и Плаксивый. После них бежал, прихватив чужой карабин, Аверкий Гордасевич, сын полицейского чиновника из небольшого южного городка, исключенный ранее из юнкерского училища. Затем дезертировали «казаки» Картамышев и Кривицкий. Наиболее чувствительным для отряда стало бегство командира артиллерийского взвода Михалапова{195}. Только что созданному поселению грозила гибель из-за внутренних распрей. Однако настоящая беда пришла все-таки извне. [95]