На боевом курсе

Отдельный 212-й дальнебомбардировочный полк укомплектовался быстро: уже в феврале 1941 года полным ходом шла боевая подготовка личного состава. Пилоты, бывшие летчики ГВФ, в очень короткий срок овладели навыками пилотирования новой для них машины — Ил-4. Сложнее было с подготовкой штурманов и стрелков-радистов, которых, по существу, приходилось заново обучать радионавигации и связи. Практические занятия с ними шли по двенадцать часов в сутки. Руководил занятиями Н. А. Байкузов, назначенный заместителем командира полка по радионавигации и связи (такая должность была введена в ВВС РККА впервые). Спал он не более четырех-пяти часов. «Дуглас», на котором Голованов вместе с Байкузовым летал во время советско-финляндской войны, со всем экипажем переданный из ГВФ в 212-й полк, был переоборудован в летающую лабораторию для штурманов, где двенадцать человек могли заниматься одновременно. В казармах, учебных классах, квартирах были установлены зуммеры{5} для тренировки по радиосвязи.

Голованов занимался с командирами эскадрилий, пришедшими в полк из ВВС, отработкой навыков пилотирования в условиях слепого полета. Байкузов работал с руководящим штурманским составом. Люди не жалели ни сил, ни энергии. Они овладевали необходимыми навыками и мастерством с энтузиазмом, понимая, что времени осталось немного, стремились как можно лучше подготовиться к защите Родины. Голованов видел, что летное мастерство личного [33] состава растет буквально день ото дня, подмечал, как искренне радуются штурманы всякий раз, когда в плохую погоду, вне видимости земли при помощи средств радионавигации точно выводят самолет на условную цель.

Когда люди увлеченно, самозабвенно занимаются общим делом, то и формирование коллектива идет быстро и легко, и личные отношения складываются просто и непринужденно. А это в свою очередь благотворно влияет на дело, тем более на ратное дело, сама природа которого требует особой спайки, взаимовыручки, чувства локтя. Голованов всю свою жизнь — и во время службы в органах ВЧК — ОГПУ, и во время работы в гражданской авиации, и когда пришел на командные должности в Красную Армию — придавал огромное значение царящей в коллективе атмосфере, настроению людей, их моральному состоянию.

В мае в полк прибыла комиссия для проверки боевой подготовки. После отъезда членов комиссии, высоко оценившей проделанную в полку работу, Голованов, которому начальник штаба неоднократно тактично напоминал о необходимости представиться в штабе ВВС округа, решил отправиться в Минск. 212-й полк командованию Западного особого военного округа не подчинялся, как это было установлено при его формировании. Однако этика служебных отношений диктовала необходимость визита в Минск. Сначала Голованов явился в штаб ВВС округа, где представился начальнику штаба полковнику С. А. Худякову (будущему маршалу авиации) и командующему ВВС округа, генерал-майору авиации, Герою Советского Союза И. И. Копцу{6}.

Копец порекомендовал Голованову представиться командующему Западным особым военным округом генералу армии Д. Г. Павлову. На следующий день, в двенадцать [34] ноль-ноль, как было указано, Голованов вошел в кабинет командующего.

Крутоплечий, начинающий полнеть бритоголовый генерал армии с Золотой Звездой Героя и множеством орденов на груди встретил Голованова приветливо, но в его манере держаться явственно проглядывала привычная властность. Павлов поинтересовался, не испытывает ли полк и его командир нужды в чем-либо, добавив, что распорядился, чтобы 212-й обеспечивали всем, так как об этом его просил лично Сталин. Голованов начал было перечислять некоторые нужды полка, но Павлов тут же перебил доклад предложением подчинить полк непосредственно ему. Голованов, естественно, ответил, что этот вопрос выходит за пределы компетенции командира полка.

— А мы сейчас позвоним товарищу Сталину, — неожиданно предложил Павлов, внимательно глядя на Голованова и явно стремясь определить, какое впечатление это произвело на подполковника. Но ответа Голованова командующий ждать не стал и через несколько минут уже разговаривал со Сталиным. Не успел Павлов доложить, что звонит по поводу подчинения ему полка Голованова, как его собеседник, судя по репликам Павлова, которые слышал Голованов, начал задавать встречные вопросы.

Положив трубку, Павлов вытер платком вспотевшую во время разговора голову. Голованов выжидательно молчал.

— Не хочет хозяин тебя подчинять мне. Своих, говорит, дел у тебя много. А зря...

Ничего не ответив Павлову, Голованов попросил разрешения быть свободным. Командующий, потянувшись к одному из многочисленных телефонов, разрешающе махнул рукой.

В тот же день вернувшись в полк, Голованов вновь окунулся в крутое кипение напряженных будней. Дважды, а то и трижды в неделю, в самое неожиданное, самое неудобное время в полку проводились боевые тревоги с подвеской бомб и получением боевых задач. Выполнение программы боевой [35] подготовки шло с опережением графика. К августу оно должно было завершиться. Уже вырисовывалась группа кандидатов на командные должности в будущей дивизии. Последняя боевая тревога, проведенная в три часа утра 21 июня, дала хорошие результаты, и командование полка решило в воскресенье предоставить всему личному составу полный отдых. В субботу в клубе части состоялся вечер самодеятельности, закончившийся танцами, которые в предвкушении свободного дня грозили затянуться чуть ли не до утра. Голованов, вернувшись из клуба домой, долго читал, потом заснул было, как вдруг раздался телефонный звонок. Дежурный по округу взволнованной скороговоркой сообщил:

— Боевая тревога, немцы бомбят Лиду!

Такие звонки в связи с учебными тревогами в те летние дни не были редкостью. Но тут Голованов решил поспорить:

— Товарищ дежурный, дайте личному составу хоть денек отдохнуть. Только вчера я поднимал полк по своему плану. Нельзя ли отложить?

— Немцы бомбят Лиду, времени у меня больше нет! — ответил дежурный отрывисто, но довольно спокойно и выключился.

Вызвав дежурного по полку и передав условный пароль тревоги, Голованов направился на аэродром, невесело размышляя о том, как отнесутся к тревоге командиры, которым только вчера было объявлено, что воскресенье будет днем отдыха...

Летный состав полка, собравшийся на аэродроме, ждал заданий.

К Голованову обратился инженер полка по вооружению с вопросом, выдавать ли взрыватели. «Что делать? — мучительно размышлял Голованов. — А если это очередная учебная тревога?.. Ведь командный состав неоднократно — и особенно после недавнего заявления ТАСС — инструктировали на случай всякого рода провокаций». Приказав доставить [36] ящики с взрывателями к стоянкам самолетов, Голованов отдал распоряжение начальнику штаба доложить в округ о приведении полка в боевую готовность и запросить дальнейших указаний. Не прошло и пяти минут, как запыхавшийся майор В. К. Богданов доложил, что связи с округом нет. «Ну что ж, — прикидывал Голованов, — может быть и такая вводная: проверяют, как будет поступать командир полка при отсутствии связи... А если все-таки...» Он приказал подвесить крупнокалиберные фугасные бомбы и проложить маршрут на Данциг, а сам позвонил командиру дислоцированного в Смоленске 3-го дальнебомбардировочного авиакорпуса полковнику Н. С. Скрипко. Но в тот момент Скрипко еще не имел никаких определенных указаний. И мог лишь подтвердить то сообщение из штаба округа, которое Голованову было уже известно. Напряжение нарастало. После переданной по радио речи Молотова все стало окончательно ясно. Но только на следующее утро Голованова вызвал Скрипко и объявил, что в соответствии с переданным из Москвы по телефону распоряжением на него возлагается общее командование и полку ставится задача нанести удар по сосредоточению войск противника в районе Варшавы. Поскольку до начала войны Голованова ориентировали на другие цели, у него были основания полагать, что произошла какая-то ошибка.

— Есть ли у вас распоряжение вскрыть секретные документы под литером? — обратился он к командиру корпуса.

Последовал отрицательный ответ.

— А приказ или письменное распоряжение? — настаивал Голованов.

Такого документа не было. Голованов не знал, а Скрипко не считал возможным рассказать, что двадцать минут назад ему позвонил начальник Главного управления ВВС РККА генерал-лейтенант авиации П. Ф. Жигарев, который, торопясь, крайне возбужденно требовал, чтобы все силы, находящиеся под командованием Скрипко, во что бы то ни стало задержали быстрое продвижение бронетанковых [37] колонн противника, которые не встречают должного противодействия наших наземных войск, еще не подтянутых к фронту. Не сказал Скрипко и о том, что на просьбу обеспечить прикрытие истребительной авиацией действий дальних бомбардировщиков в дневное время Жигарев ничего не ответил. «Связи с Минском не имею, выполняйте поставленную задачу!» — закончил разговор генерал.

Между тем Голованов продолжал добиваться ясности.

— Товарищ полковник, кто отдавал распоряжение о целях для нашего полка?

— Лично командующий ВВС.

— А вы вскрыли пакет с предписаниями на случай войны?

— Нет, без специального распоряжения я этого сделать не могу.

— А вы уверены, что нашему полку приказано бомбить именно данную цель?

— Я вам еще раз передаю словесный приказ командующего ВВС, — сдерживая раздражение, повторил Скрипко.

Откозыряв, Голованов отправился в свой полк. И там узнал, что распоряжения поступают одно за другим, ставятся все новые задачи, старые отменяются еще до их выполнения. Было очевидно, что точных сведений о положении дел на фронте у командования пока нет. Не было связи и со штабом Павлова.

Во второй половине дня полк в полном составе поднялся в воздух и приступил к выполнению боевых задач. В 19 часов 17 минут на скопление воинских эшелонов железнодорожного узла близ Варшавы обрушились первые бомбы.

Зенитная артиллерия фашистов вела яростный огонь по самолетам полка. Отдельные машины над нашей территорией подвергались атакам истребителей с красными звездами на крыльях. Что это — ошибки, путаница, вызванная чрезмерным нервным напряжением, или коварный прием врага, нанесшего на свои истребители наши опознавательные знаки, чтобы беспрепятственно сбивать советские [38] самолеты? Было решено не подпускать такие истребители близко, открывая по ним заградительный огонь с дальней дистанции. Позднее выяснилось, что молодые летчики-истребители, еще не освоившиеся с боевой обстановкой, действительно принимали наши Ил-4, которые они видели лишь на картинках, за вражеские бомбардировщики. И издалека Ил-4 несколько напоминал по конфигурации немецкий Хе-111. Поэтому-то в первые дни войны случалось, что наши истребители атаковали свои бомбардировщики, несмотря на сигналы «Я — свой».

А ранним утром 24 июня совершил свой первый боевой вылет и Голованов.

Обстановка оставалась сложной и неясной. Полк уже понес значительные потери. И когда поступил приказ уничтожить мост через Березину, который начали наводить фашисты вместо взорванного нашими саперами при отступлении, Голованов решил лично повести на выполнение этого задания эскадрилью. Погода была ясной, солнечной. В составе экипажа Голованова летели штурман капитан И. И. Петухов и стрелок-радист младший сержант Д. И. Чхиквишвили.

...Дороги были забиты войсками. На восток двигались внушительные танковые и мотомеханизированные колонны противника. Тут и там шли локальные бои — с воздуха были хорошо видны вспышки огня. Заметны были и колонны наших войск, преимущественно отходящих, хотя некоторые направлялись и в сторону фронта. При подходе к цели появилась облачность. Голованов вел эскадрилью на высоте около двух тысяч метров под нижней кромкой облаков. Вот блеснула лента реки. Он взял боевой курс на понтонный мост. Зенитная артиллерия противника, охранявшая мост, открыла ураганный огонь. Все девять самолетов эскадрильи отбомбились прицельно. Прямыми попаданиями нескольких бомб мост был разрушен. Но одна из наших машин прямо над целью была сбита. Едва эскадрилья развернулась от цели, ее атаковало звено фашистских истребителей. Голованов приказал сомкнуть строй [39] и открыть огонь. Маневр был выполнен мгновенно. Как ни пытались «мессеры» расколоть строй эскадрильи, им это не удалось. А когда один из фашистских истребителей был сбит, остальные два поспешили ретироваться. Но и наши самолеты сильно пострадали от зенитного огня и от огня фашистских истребителей. Особенно досталось командирской машине. После посадки на аэродроме в Ельне в ней насчитали более пятидесяти пробоин.

Голованов тяжело переживал потерю боевых друзей. Но задачу полк выполнил, экипажи умело действовали и над целью, и в этом первом для них воздушном бою.

...Подожженный фашистскими бомбами, горел Смоленск. Голованов поехал в штаб корпуса, чтобы решить вопрос о передислокации полка — оставаться на аэродроме, подвергающемся постоянным бомбежкам, было нецелесообразно. Штаб все еще находился в городе. По улицам в сторону Московского шоссе брели толпы людей. Женщины, дети, старики тащили на себе, везли в тележках и самодельных колясках разный домашний скарб. Какая-то женщина, одной рукой ведя за руку девочку, другой — прижимала к себе подушку. За ними старик, спотыкаясь, катил садовую тачку, в которой, отчаянно визжа, тыкался пятачком из стороны в сторону маленький поросенок, а рядом сосредоточенно шагала немолодая женщина, неловко взгромоздив на спину пустое корыто. Люди, видно, брали первое подвернувшееся под руку, торопясь как можно скорее покинуть город, чтобы не попасть в руки фашистов. Из уст в уста передавались слухи о якобы высаженном фашистами парашютном десанте, который вот-вот захватит город, что порождало среди населения панику.

Глядя на все это из окна «эмки», Голованов испытывал какое-то гнетущее чувство. Было трудно поверить в реальность происходящего: полыхавшие пожары, трупы на улицах, рыдания женщин, жалобный плач испуганных детей... Машина шла медленно, с трудом лавируя в толпе, и, замечая командира со шпалами в петлицах, вероятно покидающего [40] город, многие женщины качали головами, и на лицах их читались недоумение и горький укор... При виде измученных людей, оставляющих свой кров и бредущих в неизвестность, Голованов, как он вспоминал позднее, испытывал тяжкое чувство личной вины за все происходящее. Как могло случиться, спрашивал он себя, что события войны, к которой так серьезно, так целеустремленно готовились, приобрели столь трагически неблагоприятный оборот?

Особенно удручало Голованова то, что фашистская авиация хозяйничала в военном небе. В полку к исходу 28 июня из семидесяти двух осталось лишь четырнадцать машин, способных выполнять боевые задания. Остальные или были сбиты средствами ПВО и истребительной авиации врага, или требовали ремонта: ведь полк совершал по нескольку боевых вылетов преимущественно в дневное время без прикрытия истребителей.

И даже в этих тяжелейших условиях полк не только наносил весьма ощутимые удары по наземным целям, но и довольно эффективно противодействовал истребительной авиации, сбив за первую неделю войны восемнадцать Me-109. Летчики полка проявляли огромное мужество, волю, выдержку, отличную боевую выучку. Летали в любую погоду, днем и ночью, пользуясь радионавигацией и осуществляя связь с вышестоящими штабами при помощи радиосредств. Часто люди забывались коротким сном прямо под плоскостями самолетов, пока подвешивали бомбы и заправляли баки горючим. Высокая сознательность, мужество, отменные летные качества сочетались с инициативой, великолепной смекалкой.

Стрелок-радист младший сержант Д. И. Чхиквишвили после первых же боевых вылетов понял, что за хвостом самолета Ил-4 образовывалось «мертвое пространство», так как ни огнем турельной установки, ни люковым пулеметом оно не простреливалось. Тогда Чхиквишвили предложил поставить в хвост еще один закрепленный пулемет ШКАС и, прикрепив к спусковому механизму дополнительного пулемета [41] трос, во время полета привязывать этот трос к ноге стрелка. Таким образом он получал возможность одновременно управляться с двумя пулеметами. А для защиты от вражеского огня к турели прикрепили броневую заслонку, которую острые на язык летчики окрестили «сковородкой».

Не все поверили в действенность предложенной «рационализации». Но Голованов, внимательно с ней ознакомившись и все осмотрев, одобрил ее.

— Неплохо! Завтра же испытайте в бою, — сказал он.

После первого же воздушного боя в броневой заслонке оказалось семь вмятин от пуль, а сам Чхиквишвили отделался ранением в ногу, но продолжал летать. Установка третьего пулемета дала чрезвычайно высокий эффект, позволив обстреливать вражеские истребители, когда они заходили в хвост нашему бомбардировщику, уверенные в своей безнаказанности. Спасаясь от огня хвостового пулемета, фашистский истребитель, как правило, выходил вверх и подставлял брюхо под огонь турельной установки. Так Чхиквишвили сбил семь «мессеров», за что первым из стрелков-радистов 212-го полка был удостоен боевой награды. Указом Президиума Верховного Совета СССР за исключительное мужество и воинскую смекалку его наградили орденом Ленина.

Человек железной выдержки, умевший в любых обстоятельствах сохранять хладнокровие, не проявлять каких-либо признаков волнения, Голованов стремился держаться в эти трудные дни с особым, подчеркнутым спокойствием. И это ему удавалось. Но цена непоколебимого самообладания оказывалась высокой. В недолгие часы отдыха он не мог заснуть, искал ответы на трудные, порой горестные вопросы, которые задавал сам себе. Да разве только он?

Конечно же нет! Голованов вспоминал все, что знал, видел и слышал о подготовке к войне с фашизмом.

В декабре 1940 года состоялось совещание высшего командного состава, на котором обсуждались актуальные проблемы оперативного искусства и тактики, состоялся [42] разговор об основных направлениях развития советской военной теории.

Несколько позднее под руководством наркома обороны была проведена большая стратегическая игра, разбор которой состоялся в Кремле в присутствии И. В. Сталина и других членов Политбюро ЦК ВКП(б). Он прямо и откровенно назвал нашего вероятного противника, к борьбе с которым надо готовиться. Голованов не был на том совещании, но слова Сталина не являлись таким уж секретом для посвященных, да и ведь в том, памятном разговоре в Кремле, напутствуя Голованова перед отъездом в полк, Сталин их повторил. А докладные записки, с которыми обращались в ЦК партии и правительство многие военные, предлагая различные меры по укреплению обороноспособности страны, в частности по улучшению подготовки материальной части и личного состава авиации... Голованов знал, что с такими записками обращались, например, известные летчики В. К. Коккинаки, С. П. Супрун и П. М. Стефановский. Да и его собственные беседы с А. И. Шахуриным, Я. В. Смушкевичем, И. И. Проскуровым свидетельствовали о том, что было немало людей, правильно понявших уроки боев в Испании, Монголии, Карелии. Ведь есть у нас самолеты, не уступающие немецким и даже превосходящие их, размышлял Голованов, и летный состав наш хоть в целом не имеет, конечно, такого боевого опыта, каким обладают ВВС фашистской Германии, воюющей уже фактически два года, но летным мастерством, волевыми качествами, мужеством наши авиаторы, безусловно, превосходят геринговских воздушных пиратов.

Так почему же?..

Кое у кого нервы не выдерживали. После взрыва одного из полковых складов авиабомб, в который угодила немецкая бомба, находившийся в штабе, пострадавшем от этого взрыва, начальник связи полка застрелился, оставив записку: «Товарищи, бейте фашистов». Было ли это малодушием? «Нет, — думал Голованов, вспоминая этого неплохого, [43] исполнительного командира, — видимо, слишком сильным оказалось потрясение первых дней войны и в сочетании с тяжким переутомлением, бессонницей оно привело к нервному срыву». После трагического случая, оказавшегося в полку единственным ЧП, Голованов стал еще тщательнее бриться, еще внимательнее следить за собой.

На двенадцатый день войны, 3 июля, Голованова вызвали в Москву. В знакомом ему уже кремлевском кабинете было много людей. Сталин был непроницаемо спокоен, хотя на лице его и в глазах проглядывала хмурая озабоченность. Выслушав краткий доклад Голованова об обстановке и действиях полка, он сказал:

— Вот что. Мы плохо ориентированы о положении дел на фронте. Не имеем даже точных сведений о местонахождении многих наших соединений и их штабов, не знаем, где враг. Нам необходимы надежные, правдивые данные. У вас наиболее опытный летный состав. Займитесь разведкой. Все, что узнаете, немедленно сообщайте нам. Что вам для этого нужно?

— Истребительное прикрытие.

— На многое не рассчитывайте. Чем можем, поможем. Полагайтесь больше на свои силы. Видите, что происходит!..

Когда уже на склоне лет Александр Евгеньевич Голованов работал над своими мемуарами, автору этих строк, одному из первых редакторов записок Голованова, довелось долгими часами беседовать с ним о виденном и пережитом. Я благодарен судьбе, которая свела меня с этим замечательным человеком, испытанным ветераном партии, чьи суждения о прошлом и настоящем были для меня глубоко поучительны, а примеры обостренной честности во всем, особой личной скромности, жизненной мудрости, доброжелательного внимания к людям, чрезвычайной обязательности, непреклонной — несмотря на возраст и болезни — требовательности к себе незабываемы. Как и многие щедро одаренные природой люди, Александр Евгеньевич был талантлив [44] разносторонне. Прекрасный летчик, великолепный организатор и руководитель, он обладал острым, аналитическим умом, склонностью к глубокому осмысливанию не только событий и фактов, но и мотивов поведения, поступков людей, вообще человеческой психологии. Обладал он и несомненными литературными способностями. Не случайно в конце жизни написал несколько рассказов. Беседуя со мной о первых днях войны, Александр Евгеньевич неоднократно подчеркивал объективные и субъективные, чисто психологические трудности перестройки жизни, склада мышления, привычек в связи с изменившимися условиями существования — уже в военной действительности. И приводил пример, который считал весьма характерным.

212-й полк перебазировался из Смоленска в Ельню, затем в Брянск, в Орел и, наконец, в Мценск. Эскадрилья истребителей, которая была направлена для прикрытия разведывательных полетов дальних бомбардировщиков, фактически помощи оказать не смогла. Перебазировалась она по звеньям. И вот «МиГи» одного звена потерпели аварии при посадках. Летчики, по счастью, остались живы, но машины нуждались в очень серьезном ремонте. Другие звенья эскадрильи, видимо из-за частых передислокаций полка, не смогли найти новый аэродром. Летать на задания весь июль и начало августа приходилось без прикрытия, причем часто в дневное время. Вот тут-то дала себя знать высокая выучка летного и штурманского состава полка. С помощью радиосредств в любую погоду, днем и ночью летчики выполняли задания, прикрываясь облачностью, порой на бреющем полете «прокрадывались» к линии и за линию фронта и, добыв важные сведения, всегда точно выходили на свой аэродром. Конечно, работа эта требовала не только отличного летного и штурманского мастерства, но и большого мужества, напряжения всех физических и душевных сил. Тут-то и прибыл в полк следователь военной прокуратуры и начал дотошно выяснять причины самоубийства начальника связи. В частности, он потребовал письменные объяснения, почему покойный [45] был захоронен без санкции органов военной юстиции, а когда выяснилось, что и акт о захоронении не составлялся — тело было предано земле без документального оформления, — следователь, несмотря на то что ему показали предсмертную записку покойного, поставил под сомнение факт самоубийства и решительно заявил, что ему необходимо побывать на месте происшествия и, возможно, понадобится эксгумировать труп...

Нетрудно представить, как на все это реагировали люди, бесконечно усталые, потрясенные и потерями, которые понес полк, и каждодневной гибелью тысяч соотечественников — не только солдат, но и гражданского населения, глубоко встревоженные судьбой своих семей, тяжко переживающие неудачный для нас ход военных действий.

Конечно, как человек, привыкший к дисциплине и порядку, к тому же в прошлом чекист, хорошо представляющий важность правильного составления следственных документов, Голованов понимал, что военный следователь действует так, как привык действовать в соответствии с законом и служебными инструкциями. Но его поведение в конкретных обстоятельствах оказалось настолько нелепым, что было ясно: человек не осознал всю громадность ворвавшихся в нашу жизнь событий, опрокидывающих многие вчерашние установления, правила, обычаи и т. п. Вступать в дискуссии с таким человеком, видимо, было бесполезно, да и времени на это не найти. И Голованов, вызвав членов своего экипажа, в присутствии следователя распорядился:

— Подготовьте машину к вылету, ночью слетайте в Смоленск, сбросьте товарища следователя с парашютом точно над аэродромом и возвращайтесь.

— Ясно, — ответил летчик Вагапов. — Разрешите выполнять?

— Идите.

Следователь возмутился, почему это его собираются выбрасывать с парашютом, и потребовал прекратить неуместные шутки. Подчеркнуто спокойно Голованов объяснил: [46]

— Дело в том, что Смоленск захвачен врагом. Я полагал, что это вам известно, поскольку сообщалось в сводке Совинформбюро. Но так как вы настаиваете на своем требовании побывать на «месте происшествия», я не вижу иной возможности вас туда доставить...

По выражению лица немедленно распрощавшегося и быстро убывшего к месту службы следователя можно было понять, что он полностью осознал происшедшее и, видимо, сделал для себя правильные выводы.

В середине августа Голованова снова вызвали в Ставку. Сталин был немногословен:

— Вот что, есть у нас дивизия, которая летает на Берлин. Командует этой дивизией Водопьянов; что-то у него не ладится. Мы решили назначить вас на эту дивизию. Быстрее вступайте в командование. До свидания.

Расставаться с 212-м ДБАП было нелегко. Но исключительно трудная, напряженная обстановка не оставляла времени на проявление эмоций. Прибыв к новому месту службы, Голованов начал облет полков, располагавшихся на разных аэродромах. Тяжелые летные происшествия, случившиеся в дивизии и вызвавшие смену командования, требовали тщательного анализа. В штабе дивизии и в полках Голованов выяснил: в соответствии с распоряжением Верховного Главнокомандующего в ночь на 11 августа группа самолетов 81-й авиадивизии совершила налет на Берлин. На столицу фашистской Германии были сброшены бомбы и листовки. Однако до цели дошли только семь самолетов. Из-за плохой подготовки и организации полета произошло много неприятностей. В результате плохой увязки маршрута следования бомбардировщиков к цели они были обстреляны своими истребителями и зенитной артиллерией береговой обороны и военных кораблей. Летно-технический состав, как оказалось, плохо освоил материальную часть, то есть самолеты Ер-2 и ТБ-7 (Пе-8). Причиной нескольких вынужденных посадок на своей, правда, территории послужила и плохая работа двигателей на самолетах ТБ-7. [47]

Верховный Главнокомандующий, отметив в своем приказе от 17 августа 1941 года М. В. Водопьянова и командиров других экипажей, дошедших до Берлина, распорядился уделить особое внимание подготовке и состоянию 81-й авиадивизии, пополнив ее самолетами ТБ-7, Ер-2 и Ил-4. Непосредственным выполнением этого распоряжения и предстояло заняться Голованову.

Быстро установив деловой и человеческий контакт со старшим инженером дивизии И. В. Марковым (впоследствии главным инженером ВВС СА, генерал-полковником инженерно-авиационной службы), новый комдив вплотную приступил к подготовке материальной части. Но это была не единственная проблема. Как-то прилетев вместе с Марковым на аэродром 420-го авиаполка, Голованов не был встречен командиром полковником Н. И. Новодрановым. Выяснилось, что командир полка находился на аэродроме, но представиться комдиву он явился лишь часа через полтора. Не надо быть военным человеком, чтобы оценить подобное происшествие как свидетельство низкого уровня дисциплины. Все, в том числе и Марков, ожидали «грозы». Не следует забывать и о том, что многие новые подчиненные Голованова были кадровыми военнослужащими, а его по-прежнему считали гражданским летчиком и довольно скептически относились к его возможностям в качестве командира дивизии. К их числу, в частности, принадлежал и командир другого полка 81-й дивизии — 421-го — подполковник А. Г. Гусев, еще совсем недавно в качестве инспектора Управления дальнебомбардировочной авиации проверявший в мае головановский полк в Смоленске.

Так что оснований для утверждения своего авторитета, для того, чтобы раз и навсегда установить надлежащие отношения с подчиненными, у Голованова было предостаточно. Но сделать это можно было по-разному. Вот как он сам вспоминал о том, почему не применил тогда дисциплинарные меры: «К тому времени, многое повидав в своей жизни, я твердо убедился в том, что сила старшего не только в [48] той власти, что находится в его руках, а совсем в другом — в умении показать если не свое преимущество, то, во всяком случае, не меньшие, чем у подчиненных, познания в том деле, на котором он стоит. Учить и командовать может только тот и до тех пор, пока он знает больше своего подчиненного и умеет передать ему свои знания. Тогда любой работающий под твоим руководством будет относиться к тебе с уважением. Мне кажется, что не обладающий должными знаниями человек не может стоять во главе других, он не принесет пользы делу, а иногда от него просто вред. Конечно, власть совершенно необходима в руках старшего, и применять ее обязательно нужно по отношению к людям, не желающим выполнять или плохо выполняющим свои обязанности. Причем власть эта после надлежащего предупреждения должна применяться немедленно и ощутимо. Это на пользу и тому, по отношению к кому она применяется, и, конечно, делу. Применение власти, если это становится необходимым, укрепляет организацию и дисциплину. Но неразумное применение власти дает подчас плачевные результаты, начальник и сам удивляется: кажется, пользуется своими правами вовсю, а эффект обратно пропорционален его стараниям».

Утверждать, что Голованов не обращал никакого внимания на случаи, подобные описанному выше, — значит грешить против истины. Он был весьма эмоциональным, даже ранимым человеком. Личные обиды, недоброжелательность, особенно безмотивную, основанную на капризах, помнил долго, а кое-что — всю жизнь. Но, обладая редкостной силой воли, он умел, когда нужно, и подавлять и прятать свои эмоции, а главное — не позволял им влиять на принимаемые исключительно в интересах дела решения.

Вот потому-то и полковник Н. И. Новодранов, и подполковник А. Г. Гусев остались тогда на своих местах, а вскоре получили по инициативе Голованова заслуженные их боевой деятельностью повышения по службе — стали генералами. [49]

Возможно, окажись на месте Голованова другой человек, он постарался бы добиться перевода прежнего командира дивизии, да еще такого, как Герой Советского Союза комбриг М. В. Водопьянов, в другое соединение. Но сам Водопьянов просил оставить его в дивизии командиром экипажа. И Голованов добился согласия Ставки оставить прежнего, старшего по званию командира дивизии в ее составе. Добился и никогда не жалел об этом, потому что, поступившись неудобствами, презрев мелкие чувства, Голованов и Водопьянов прекрасно служили вместе, в одной дивизии, и впоследствии по представлению Голованова отважному командиру экипажа Водопьянову было присвоено генеральское звание.

Принятые новым комдивом меры дали некоторые результаты, но дивизии все еще трудно было полноценно сочетать нанесение ударов по глубоким тылам противника — военным объектам, расположенным в районах Берлина, Кенигсберга, Варшавы, Данцига, — с повседневной боевой работой по ближним тылам. Сказывалась недостаточная выучка экипажей, особенно слабая подготовка в самолетовождении с использованием средств радионавигации. Случалось, что экипажи теряли ориентировку, не находили целей и своего аэродрома, совершали вынужденные посадки, приводившие порой и к поломкам. Тогда Голованов обратился в Ставку с просьбой передать в дивизию личный состав 212-го ДБАП. Просьба была удовлетворена, и полк, который был задуман и создан как ядро будущей авиации дальнего действия, способной решать свои задачи в любое время суток и в любых погодных условиях, приступил к осуществлению своей миссии. Отлично подготовленные еще в мирных условиях и приобретшие уже некоторый боевой опыт, кадры 212-го приняли на свои плечи тяжесть работы по переподготовке личного состава всей дивизии. Естественно, что времени на занятия в классах и лабораториях больше не было. Обучение шло в перерывах между боевыми вылетами. Об успешности проходившей в беспрецедентных условиях учебы свидетельствует [50] такая цифра: за годы войны только в 81-й дивизии, ставшей затем 11-й гвардейской, с использованием средств радиопеленгации вернулись с боевых заданий на свой аэродром многие десятки экипажей.

Нанося удары по глубоким тылам фашистов, наглядно опровергая клятвы Геринга о том, что ни одна бомба не упадет на Берлин, и заверения Геббельса о том, что советской авиации больше не существует, дивизия вела напряженную боевую работу, уничтожала войска и технику противника, расположенную за передним краем. По инициативе Голованова для массированной бомбардировки вражеских позиций второго эшелона во время напряженных боев под Москвой в полосе обороны 5-й армии генерала Л. А. Говорова впервые были использованы крупные группы дальних бомбардировщиков. Удары наносились в ночное время, однако цели поражались с высокой точностью. Применялись крупнокалиберные, в том числе пятисоткилограммовые бомбы. Действия дальних бомбардировщиков оказались столь эффективными, что гитлеровцы вынуждены были резко снизить активность на этом участке фронта. Опыт был взят на вооружение и впоследствии не раз использовался при прорывах вражеской обороны.

День ото дня возрастала роль 81-й дивизии в тяжелых боях осени сорок первого года. Все чаще и чаще боевые задания дивизии давались непосредственно Ставкой. Все шире становился диапазон действий дивизии, все четче определялся профиль ее боевого применения. Увеличивался объем «обычной» для дальнебомбардировочного соединения боевой работы — нанесения ударов по глубоким тылам противника и действий в интересах наземных войск. Наряду с групповыми дивизия все чаще использовала действия и одиночных самолетов, особенно в ночное время и в сложных метеоусловиях. Все больше экипажей выделялось для «охоты» за воинскими эшелонами противника, для внезапных атак аэродромов, скоплений войск и техники противника [51] на дорогах и в оперативных тылах. Самолеты дивизии использовались для обеспечения связи с партизанами, действовавшими на временно оккупированных территориях нашей страны, а позже также и с силами Сопротивления Болгарии, Польши и других стран.

В октябре — ноябре Ставка впервые отметила боевые действия дивизии. Ее боевой работой было довольно и фронтовое командование, и общевойсковые штабы. Большая группа летчиков, штурманов, стрелков-радистов, инженеров и техников была награждена боевыми орденами и медалями. А двадцатилетний командир экипажа лейтенант Александр Молодчий первым в дивизии был удостоен звания Героя Советского Союза. Великолепное знание материальной части, отличная техника пилотирования позволили молодому летчику (впоследствии дважды Герою Советского Союза, генерал-лейтенанту авиации) увеличить бомбовую нагрузку самолета и тем повысить весомость наносимых по врагу ударов. Однажды в 1942 году самолет А. И. Молодчего попал над Берлином под шквальный огонь средств ПВО. Но умелыми маневрами преодолев огонь, Молодчий сбросил бомбы в сердце Берлина. Тогда же он передал радиограмму: «Москва, Сталину. Нахожусь в районе Берлина. Задание выполнено. Молодчий». Москва ответила: «Ваша радиограмма принята. Желаем благополучного возвращения».

В напряженных жестоких буднях войны крепло мастерство и мужество летчиков 81-й дивизии, формировались асы советской дальней авиации. Когда были получены данные о предстоящем прибытии поезда Гитлера в Варшаву, двадцать лучших экипажей были отобраны для прицельного бомбометания. Действовали не группой, а каждый экипаж самостоятельно. Бомбежка была проведена исключительно точно. От внезапного удара, вызвавшего много пожаров и взрывов, на железнодорожном узле поднялась паника, но поезд Гитлера ушел чуть раньше появления наших самолетов... [52]

Летать приходилось и днем и ночью. Люди буквально валились с ног от усталости. Не составлял исключения и командир дивизии. Однажды, находясь в Ставке, Голованов на миг потерял сознание и, если бы его не поддержал оказавшийся рядом маршал Б. М. Шапошников, наверняка упал бы. Сталин быстро подошел к буфету и, налив в стакан какую-то жидкость, протянул Голованову. Выпив единым духом, Голованов по спазме в горле понял, что в стакане было что-то очень крепкое. Долго еще после этого случая, бывая в Ставке, Голованов испытывал чувство неловкости от своей мимолетной слабости. Впрочем, никто из членов Ставки никогда ему об этом эпизоде не напоминал. Лишь Сталин через несколько дней вскользь обронил, что планировать боевую работу надо так, чтобы оставлять личному составу хоть минимальное время для отдыха...

30 ноября 1941 года постановлением Государственного комитета обороны, а затем и приказом наркома обороны 81-я авиационная дивизия была преобразована в 3-ю авиационную дивизию дальнего действия с непосредственным подчинением Ставке Верховного Главнокомандования. Документ, подписанный Верховным, предусматривал весьма широкие права командира дивизии по назначению и перемещению личного состава дивизии до заместителя командира полка и присвоению воинских званий до майора. Приказы по присвоению званий от майора и выше, а также по перемещениям и назначениям от командира полка подписывались лично Верховным Главнокомандующим.

Штаб дивизии был переведен в Москву и размещен в непосредственной близости от Центрального аэродрома в здании, которое занимала до войны Военно-воздушная академия имени Жуковского.

Подошел к концу сорок первый год. Под Москвой были разгромлены немецко-фашистские войска. Это была первая победа над фашистской армией не тактического, а стратегического значения. Она вселяла веру в то, что гитлеровским полчищам можно не только успешно противостоять, [53] не только наносить им серьезные, чувствительные удары, но и громить их. Боевой дух советских воинов, их решимость до последней капли крови отстаивать родную землю и до этого были на высоте. Теперь же надежды на скорый перелом в ходе войны получили чрезвычайно весомое, реальное подтверждение.

Голованов встретил новый, сорок второй год в Москве. Настроение у него, как и у всех советских людей в те дни, было приподнятое. Помимо подъема, вызванного победой в битве за Москву, он не мог не испытывать удовлетворения от того вклада, который внесла в общий успех вверенная ему дивизия. Но нет-нет, а мысли возвращались к недавним тяжелейшим дням, которые довелось пережить. Вспоминался горящий Смоленск и толпы беженцев на улицах оставляемого города, вспоминались боевые товарищи, погибшие в неравных боях первых недель и месяцев войны...

В канун тридцатилетия Победы — это была одна из последних моих встреч с Александром Евгеньевичем — мы долго беседовали с ним о причинах превосходства немецко-фашистской авиации в первый период войны. Голованов говорил по своему обыкновению неторопливо, иногда задавал вопросы — то ли самому себе, то ли собеседнику — и, обстоятельно отвечая на них, как бы подкреплял главное характерным одновременно плавным и резким движением правой руки. В моем блокноте сохранилась запись той беседы. Основная мысль Александра Евгеньевича сводилась к тому, что вероломное нападение фашистской Германии на Советский Союз оказалось для нас внезапным лишь по срокам, в определении которых с нашей стороны был допущен просчет. Гитлер пошел на заведомо обреченную на провал авантюру, недооценив ни прочность нашего общественного строя, ни наш военно-промышленный, в частности авиационный, потенциал. «Что касается авиации, нам не хватило какого-то года, — сказал мне в той беседе Александр Евгеньевич. — Первые полтора-два года войны на руку Гитлеру играли и элемент внезапности, и то обстоятельство, [54] что серийное производство многих видов советской военной техники, в конечном счете решивших исход войны, только разворачивалось, и, наконец, полная военная инертность союзников. Когда мы начали получать все то, что было разработано до войны, и в достаточных количествах, когда люди приобрели боевой опыт, которым к началу войны у нас обладали считанные летчики, а в фашистских ВВС — многие тысячи пилотов, наше господство в воздухе стало полным и безраздельным».

Успехи нашей страны в развитии авиации неоспоримы. К середине тридцатых годов в СССР были созданы летательные аппараты, превосходившие в своих классах большинство зарубежных самолетов. Располагала наша авиация — и военная и гражданская, в частности полярная, — замечательными летчиками, штурманами, чьи достижения на отечественных машинах поражали мир. Эти достижения объективно свидетельствовали о том, что авиационная промышленность, авиационные НИИ и ОКБ отлично справляются со своими задачами. Но они же, эти достижения, мировые рекорды высоты, дальности, скорости полетов, привели к некоторой самоуспокоенности.

В 1938–1939 годах впервые встретились в небе Испании советские самолеты-истребители И-15 и И-16 конструкции Н. Н. Поликарпова с японскими, итальянскими и немецкими боевыми машинами. Поликарповские истребители — для своего времени отличные — успешно противостояли истребителям противника. Надо при этом учесть, что в Монголии и Испании воевали на наших машинах лучшие, наиболее подготовленные летчики-добровольцы, отличавшиеся исключительными летным мастерством и отвагой. Высокий уровень боевой подготовки, смелость советских пилотов позволяли им одерживать победы над фашистскими летчиками, но в какой-то мере затушевали тот факт, что усовершенствованные к концу войны в Испании «мессершмитты» стали превосходить по летно-тактическим качествам наши истребители того времени. [55]

Специальная правительственная комиссия, созданная по решению ЦК ВКП(б), проверявшая состояние вооруженных сил, отметила, что материальная часть советской авиации отстает по скоростям, мощности моторов и вооружению от авиации передовых армий мира, не удовлетворяет возросшим требованиям, выявившимся в ходе начавшейся второй мировой войны.

Была намечена конкретная программа развития советской авиации, оснащения ее современной техникой с учетом новых требований. Последовал ряд важнейших постановлений ЦК ВКП(б) и Совета Народных Комиссаров СССР по этим вопросам, в соответствии с которыми были организованы новые ОКБ по разработке авиационной техники; стала все шире применяться практика параллельных заданий, обеспечивающая высокий уровень творческого соревнования конструкторских коллективов, что значительно сократило сроки проектирования новых самолетов, моторов, авиационного вооружения; в течение 1940–1941 годов решительно снимались с производства устаревшие типы самолетов, запускались в серию новые машины; одновременно шло стремительное техническое перевооружение авиастроительных предприятий, резко возросло их количество. В воспоминаниях «Крылья победы» бывший нарком авиационной промышленности А. И. Шахурин так подытожил результаты проделанной работы: «Если оценивать готовность к войне по освоению новых самолетов, то такая готовность была. Авиационная промышленность работала очень четко, ритмично, все время наращивая выпуск продукции. Когда приходится слышать, что новые самолеты появились у нас только во второй половине войны, то совершенно очевидно, что утверждают это люди малокомпетентные, слабо разбирающиеся в технике, не понимающие, что такую технику создать в ходе войны уже невозможно. Если бы нас война застала со старой техникой на стапелях, то никакими усилиями мы бы уже серийное производство новых самолетов освоить не могли». [56]

Это свидетельство заинтересованного человека, на которого партия возложила ответственность за работу авиапромышленности в предвоенные годы.

Обратимся теперь к свидетельству зарубежного специалиста. В журнале Академии наук СССР «Новая и новейшая история» опубликована весьма содержательная статья известного советского историка профессора В. Л. Малькова «Секретные донесения военного атташе США в Москве накануне второй мировой войны». В статье приводятся обнаруженные автором в библиотеке Ф. Д. Рузвельта среди архивных документов Гарри Гопкинса, специального помощника президента Рузвельта, донесения полковника Ф. Феймонвила, занимавшего в 1933–1938 годах пост военного атташе США в Москве. Один из наиболее образованных и профессионально подготовленных офицеров армии США, Феймонвил был человеком прогрессивно и реалистически мыслящим, относившимся к Советскому Союзу безо всякой предвзятости и весьма добросовестно выполнявшим свои служебные обязанности: объективно информировать правительство США о советском военно-промышленном потенциале и состоянии вооруженных сил.

8 мая 1937 года в донесении о посещении советского авиационного завода военный атташе США писал: «Общий вывод: авиационный завод № 19 является образцовым предприятием. Среди всех заводов, которые я посетил в СССР, его отличает самый высокий уровень культуры производства, надежность управления; по-видимому, он принадлежит к числу наиболее высокопроизводительных предприятий. Похоже, что с переводом производства авиационных моторов на поток (этот процесс начался с 1 марта 1937 г.) завод сделал самый значительный шаг в области технологического прогресса по сравнению со всем, что известно в мировой практике авиамоторостроения».

А 13 июня 1938 года Ф. Феймонвил сообщал: «...Авиационная промышленность является высоко централизованной, хорошо организованной и очень мощной отраслью [57] промышленности, в настоящее время она успешно переходит на массовое производство скоростных истребителей и средних бомбардировщиков. Система организации авиации строится с расчетом на любые обстоятельства ведения боевых операций... Личный состав военно-воздушных сил многочислен, и среди многих тысяч подготовленных пилотов сотни летчиков являются авиаторами высочайшего класса, способными в условиях войны решать любые задачи».

Заметим, что это донесение относится ко времени, когда перестройка авиапромышленности и переход на выпуск новых современных машин только начинались. Впрочем, некоторые боевые машины, сыгравшие в Великой Отечественной войне большую роль, были уже спроектированы или находились в стадии разработки, другие модифицировались, третьи проходили испытания, четвертые поступали в серийное производство. Среди них был и основной дальний бомбардировщик советских ВВС — Ил-4, на котором под руководством А. Е. Голованова проходили боевую подготовку экипажи 212-го ДБАП.

Этот самолет в разных своих модификациях на протяжении всей Великой Отечественной войны оставался основным дальним бомбардировщиком советских ВВС. Именно на этих самолетах в ночь на 8 августа 1941 года был нанесен первый удар советской авиации по столице фашистского рейха. Пролетев с аэродрома, расположенного на острове Эзель, до Берлина по прямой около 1800 километров, из них 1400 километров над морем вне видимости берегов на высоте около 7 тысяч метров, тринадцать самолетов из 1-го минно-торпедного полка ВВС Балтийского флота под командованием полковника Е. Н. Преображенского отбомбились по Берлину и через четыре часа благополучно вернулись на свою базу, совершив затем за короткое время еще девять успешных налетов на Берлин.

С соседнего аэродрома Астэ на бомбардировку Берлина в течение августа несколько раз летали две группы дальнебомбардировочной [58] авиации, возглавляемые майором Щелкуновым и капитаном Тихоновым. Действовали они, как и морские летчики, ночью в сложных метеоусловиях, значительная часть маршрута их самолетов Ил-4 пролегала над районом Балтийского моря, вне ориентиров. Возвращались большей частью на рассвете и сажали машины в тумане. В этих полетах экипажи проявили не только героизм, но и незаурядное мастерство самолетовождения, пользуясь в целях ориентировки широковещательными радиостанциями Берлина и Штеттина.

А история создания Ил-4 такова. Еще в 1933 году творческие коллективы КБ А. Н. Туполева и С. В. Ильюшина получили задание спроектировать бомбардировщик, способный нести бомбовую нагрузку в одну тонну и иметь дальность полета до 5 тысяч километров при скорости порядка 350–400 километров в час. Оба КБ успешно справились с поставленной задачей. Туполевский АНТ-37 получил в ВВС РККА обозначение ДБ-2. Он был готов чуть раньше, нежели ильюшинский ЦКБ-26. Но ильюшинский самолет несколько превзошел ДБ-2 по скоростным качествам и маневренности. После того как на первомайском параде 1936 года шеф-пилот ильюшинского КБ В. К. Коккинаки показал эту машину в воздухе, выполнив на ней петлю Нестерова, было решено запустить его в серийное производство. Коллектив ильюшинского КБ произвел некоторую доводку машины, и она была принята на вооружение ВВС под наименованием ДБ-3.

На протяжении 1936–1939 годов В. К. Коккинаки установил на новой машине несколько мировых рекордов высоты и дальности полетов. Но КБ С. В. Ильюшина продолжало упорно работать над совершенствованием дальнего бомбардировщика. В 1940 году была запущена в серийное производство новая модификация самолета, получившего название ДБ-3ф (форсированный). Мощный двигатель позволил увеличить скорость полета на высоте 6800 метров до 445 километров в час. [59]

Основные аналогичные бомбардировщики ВВС фашистской Германии «Хейнкель-111» и «Дорнье-217», созданные примерно в те же годы и принятые на вооружение в 1936–1937 годах, практически ни в одной из модификаций не превосходили Ил-4 (ДБ-3ф) ни по высоте и дальности полета, ни по вооружению.

Не только не уступали, но по ряду тактико-технических данных превосходили аналогичные по боевому применению самолеты фашистских ВВС и другие машины советских авиаконструкторов. И фронтовой бомбардировщик Пе-2 конструкции В. М. Петлякова, запущенный в серию в 1940 году, и поступивший на вооружение советских ВВС в 1943 году пикирующий бомбардировщик Ту-2, спроектированный еще в 1939 году в КБ А. Н. Туполева, безусловно, превосходили основные фронтовые бомбардировщики германских ВВС Ю-87 и Ю-88 (выпускался с 1938 года во многих модификациях). Максимальная скорость Ю-88 (465 км в час) уступала максимальной скорости Пе-2 и Ту-2 почти на 100 километров.

Великолепными летно-тактическими качествами отличался и фронтовой бомбардировщик Су-2, сконструированный в КБ П. О. Сухого в 1938 году и принятый на вооружение перед самой войной.

Еще до начала войны был создан дальний бомбардировщик ТБ-7 (Пе-8). Воплотив в своей конструкции последние достижения передовой авиационной науки и техники, он превосходил аналогичные зарубежные машины, в том числе и американскую «летающую крепость» — «Боинг-17» дальностью полета. Накануне войны было выпущено лишь десятка полтора Пе-8. После начала войны, когда большинство авиапредприятий перебазировалось на восток, резкое наращивание выпуска дальних бомбардировщиков можно было легче и быстрее обеспечить за счет уже хорошо освоенного в серийном производстве Ил-4.

Все они: и ТБ-7, и другой дальний бомбардировщик — Ер-2 конструкции Р. Л. Бартини и В. Г. Ермолаева, сыграли [60] свою роль во второй половине войны, когда их использовали для нанесения ударов по особо важным целям.

Да, прекрасные были машины, внесшие немалый вклад в повышение ударной мощи нашей дальнебомбардировочной авиации. Несмотря на большие потери, понесенные нашей авиацией в первые дни и недели войны, несмотря на то что на ВВС гитлеровской Германии работала не только поставленная на военные рельсы мощная авиаиндустрия, но и авиапромышленность многих стран Европы, оккупированных фашистами, советские авиастроители в нечеловечески трудных условиях далеко опередили противника по выпуску боевых машин.

Буржуазные военные историки частенько пытаются принизить значение блестящих побед Советских ВВС, утверждая, что мощь фашистской авиации была якобы подорвана в первую очередь ударами англо-американских бомбардировщиков по авиационным заводам Германии. Но эти утверждения опровергаются историческими фактами. До 1943 года, пока гитлеровская авиация была еще очень сильна, ВВС США и Англии бросили лишь два процента бомб на авиационные объекты врага.

Конечно, наступление авиации союзников в 1943 году отвлекло на себя некоторую часть авиации гитлеровской Германии, затруднило работу ее авиационной промышленности. Но ведь даже в 1944 году, когда уже был открыт второй фронт в Европе, фашистская Германия произвела на 16 тысяч самолетов больше, чем в 1943 году.

А ведь против ВВС Англии и США действовали только истребители противовоздушной обороны фашистской Германии. Основные же ее авиационные силы, 70–75 процентов, вели боевые действия на советско-германском фронте. Нет, завоевание господства в воздухе советской авиацией было не результатом «переброски германских ВВС на Западный фронт», а следствием разгрома фашистских воздушных эскадр на советско-германском фронте и увеличения выпуска наших самолетов. [61]