Лидер неотразимых атак
Михаил Дмитриевич Никишин широкоплеч, приземист. Лицо выразительное: белесые брови вразлет, под ними серые глаза блестят добрым огоньком, плотно сжатые губы и широкий подбородок свидетельствуют о характере волевом, а посеребренные сединой волосы — о том, что в жизни ему досталось всего — и радостного и горького.
Вспоминая о пережитом, он хмурит брови:
— Судьба бросала меня от края и до края нашей советской земли. Родился в деревне Воронино Шатурского района, что в Подмосковье. Когда закончил начальную школу, подрос и окреп, пошел в плотничью артель. Помахал, поиграл топориком! Сколько изб крестьянских срубил — не счесть! Потом захотел потрогать руками облака. Стал обучаться в аэроклубе, затем в школе военных летчиков. Думал: окончу летную школу, пойду в строевую часть летчиком. Но судьба распорядилась иначе. Назначили меня летчиком-инструктором. Выпустил несколько групп молодых пилотов, как говорится, дал им путевку в небо. Работа была интересная и почетная, а сердце звало в другие просторы, не ограниченные школьными зонами. Вскоре попал на строительство железнодорожной магистрали Котлас — Воркута, стал там линейным летчиком и был безмерно рад такой самостоятельной, творческой, интересной, хотя и очень трудной работе...
Михаил Дмитриевич задумывается, проводит ладонью по широкому, изборожденному морщинами лбу, потом продолжает:
— Когда началась война с фашистской Германией и бои загремели на фронте от Балтики до Черного моря, стал добиваться отправки на фронт. Не отпускали. В трескучие морозы, метели и сизые туманы продолжал летать по трассе Котлас — Воркута, развозил почту, пассажиров, строительные материалы, медикаменты. Так было надо... Но не смирился.
Михаил Дмитриевич улыбнулся, повеселел:
— Однажды вызывает меня начальник строительства магистрали. Пришел к нему. Вижу — хмурится: «Добился своего! А мы как, ты подумал? Кто тебя заменит? [170] Скажи, могу я доверить молодому сосунку полеты на северной трассе, а?» Я слушал, молчал. Начальник строительства тоже замолчал, потом стукнул ладонью по столу и примирительно сказал: «Ну ладно, иди в бухгалтерию, рассчитывайся. И возвращайся после победы». Он подошел ко мне, дружелюбно обнял, похлопал по спине, спросил: «Договорились?» — «Возвращусь!» — ответил я. И знаете, после войны возвратился на Север. И еще около десяти лет летал по знакомой трассе Котлас — Воркута, осваивал новые трассы.
И вновь задумывается Михаил Дмитриевич:
— Только на фронте со мной сыграли злую шутку. Вместо боевого самолета вручили По-2! В штабе Ленинградского фронта сказали: «Вы опытный летчик транспортной авиации. Будете перевозить к линии фронта срочные и важные грузы, срочную почту, обеспечивать связь с боевыми соединениями и частями, доставлять им боеприпасы и запчасти. Дело очень ответственное». И я стал летать. Летал днем и ночью, в погоду и непогоду. И мечтал о боевом самолете, о схватках с фашистами, о штурмовых ударах по их позициям... Двести четырнадцать успешных вылетов совершил я на По-2, выполняя специальные задания командования. А потом добился-таки перевода в боевую авиацию и с радостью пересел за штурвал самолета-штурмовика Ил-2. Каждого боевого вылета ждал с нетерпением. Фашисты не зря прозвали наш штурмовик «черной смертью». В каждом вылете на боевое задание я старался оправдать это название нашего самолета чувствительными ударами по врагу, понимая, что каждый такой удар приближает час нашей победы. Летать нам приходилось много, часто по четыре-пять раз в день. Выматывались, конечно, до последней степени. Бывало, в конце такого летного дня даже не оставалось сил, чтобы выбраться из кабины...
Михаил Дмитриевич прерывает рассказ, открывает и пододвигает ко мне папку с документами.
— Здесь у меня сохранились некоторые бумаги военных лет, — говорит он, смущаясь. — Годы идут, многое забылось. Приходится иногда обращаться к документам, чтобы восстановить в памяти некоторые события.
«Несмотря на свой возраст — 37 лет, — читаю в наградном листе Михаила Дмитриевича, — старший лейтенант Никишин на задания летает с большим желанием. [171] В дни напряженной боевой работы по ликвидации блокады Ленинграда, по прорыву сильно укрепленной оборонительной полосы на Карельском перешейке и в боях по освобождению Эстонии производил по 4–5 вылетов в день в качестве ведущего.
Боевые задания выполняет хорошо и отлично в сложных метеорологических условиях. Над целью умело руководит подчиненной группой. В бою хладнокровен, настойчив, инициативен, проявляет при этом отвагу и геройство».
Продолжаю внимательно читать документы военных лет, каждая страница которых раскрывает новые черты летчика-героя...
Шел май 1943 года. Повсюду буйствовала вешняя зелень, радовало разноцветье трав, в голубом небе звенели прилетевшие жаворонки и ласточки. Пригородный аэродром оживал, у остывших за ночь штурмовиков появились техники, загремели стремянками, инструментами. Тишина уступила место разговорам, крикам, стуку молотков, оглушительному треску включаемых моторов. Техники и механики готовили самолеты к вылету на боевое задание. Вскоре около командного пункта стали собираться летчики. Они шумно переговаривались, ожидая командира эскадрильи. Комэск майор Александр Пономарев пришел и — сразу за дело.
— Прошу внимания! — обратился он к летчикам. — Получено задание. Не скрою — сложное и опасное. Надо отыскать и уничтожить вражескую тяжелую артиллерийскую батарею. Для этого придется пройти над передним краем противника, проникнуть в его тыл. Батарея где-то здесь, — указал майор на карте предполагаемый район размещения батареи. — Нас будут сопровождать истребители. От группы не отрываться, на побочные цели не отвлекаться, пока не уничтожим батарею. Ясно?
Комэск обвел цепким взглядом летчиков и, убедившись, что задание уяснено, скомандовал:
— По самолетам!
Взревели моторы. Через несколько минут вся эскадрилья была в воздухе. Штурмовики построились, набрали заданную высоту и скрылись в серой пелене неба. На маршруте к ним присоединились истребители сопровождения... [172]
Майор Пономарев строго держал курс к линии фронта. В небе было спокойно. Но это пока. Все летчики знали, что им придется преодолевать заградительный огонь зенитных батарей фашистов. Не исключалась и встреча с «мессершмиттами». Штурмовики не в первый раз летели за линию фронта и были готовы ко всему.
До линии фронта долетели спокойно. Полоса переднего края обозначилась вспышками выстрелов пушек и минометов, разрывами снарядов и мин, светящимися нитями трассирующих пулеметных очередей.
Вот и к «илам» потянулись эти нити. Они перекрещивались, рассыпались веером, сливались в пучки. Едва штурмовики успели удалиться от переднего края противника, по ним стали бить зенитные батареи. Особенно неистовствовали автоматические пушки. Разноцветные пунктиры их трассирующих снарядов вот-вот, казалось, вонзятся в самолеты. Розовые огоньки разрывов вспыхивали то чуть ниже самолетов, то чуть выше, то правее их, то левее, там и здесь оставляя барашки сизого дыма...
А группа продолжала поиск тяжелой артиллерии, ловко маневрируя в обстреливаемом пространстве. Через минуту-другую майор Пономарев передал по радио:
— Вижу вражескую батарею. Приготовиться к атаке... За мной!
Окинув быстрым взглядом местность, Никишин не сразу разглядел, что там внизу. Лишь присмотревшись повнимательнее, увидел расставленные ромбом большие пушки вражеской батареи. Следуя за ведущим, он ввел самолет в пологое пикирование.
— Теперь держись, вражина! — проговорил Михаил, нацеливаясь на одно из орудий. Он поймал его в прицел и нажал кнопку бомбосбрасывателя. Освободившись от четырех «соток», самолет взмыл вверх, словно вздохнул облегченно.
Выходя из атаки, Никишин осмотрелся. Вражескую батарею дружно атаковали и его товарищи. Внизу взрывались бомбы, взметывали вверх землю, обломки пушек, снарядных ящиков, клубы дыма и пыли.
— Молодцы! Ударили что надо! — раздались по радио восторженные голоса летчиков истребителей сопровождения, прикрывавших штурмовики. — Работайте спокойно. «Мессеров» не видно. [173]
Фашистских истребителей действительно не было. Зато вражеские зенитчики, опомнившись, открыли ураганный огонь.
— Заходим на вторую атаку! — скомандовал комэск, не обращая внимания на огонь зениток.
И вновь шестерка «илов» пошла в пике. Теперь заговорили их пушки и пулеметы, сокрушая технику, уничтожая вражеских солдат и офицеров.
А зенитки продолжали неистовствовать. Огненные клубки и сизые шапки разрывов все плотнее окружали наши самолеты. Один снаряд разорвался в нескольких метрах от самолета Никишина. В следующую секунду Никишин почувствовал сильный удар снизу. Машину подбросило и затрясло, она накренилась и стала терять скорость. Михаил прибавил обороты. Мотор взревел, но тряска не прекращалась. Не увеличивалась и скорость.
— Спокойно! — проговорил Никишин. — Сейчас разберемся, что там произошло...
— Никишин! — услышал он голос комэска. — У тебя правая «нога» вывалилась из гнезда. Выходи из боя!
— Разрешите остаться, — попросил он. — Рулей самолет слушается. Буду продолжать выполнять задание...
— Хорошо, работайте, — ответил ведущий и подумал: «Молодец. Я бы на его месте поступил так же. Надежный летчик».
Пренебрегая смертельной опасностью, Михаил повел подбитую машину в очередную атаку на фашистскую батарею. Выпустив реактивные снаряды, он видел, как они попали в цель, взметнув вверх султаны огня и дыма.
Возвращаясь на базу, Михаил соображал, как лучше посадить тяжелый штурмовик на одну стойку шасси. Он был спокоен. Рядом шли его боевые товарищи, каждый из них был готов в любую минуту прийти на помощь. Они наперебой давали ему по радио различные советы. Из опыта летной работы Михаил знал, как нелегко и опасно производить такую посадку. Но он был уверен в себе. Ни секунды не сомневался и в надежности своего боевого друга — самолета.
Над аэродромом сделал несколько кругов, вырабатывая бензин из баков, чтобы облегчить машину и обезопасить ее от пожара. Получив разрешение на посадку, пошел на снижение, выключил мотор, перекрыл [174] бензокраны. Потом, накренив машину на левое крыло, осторожно подвел ее к земле и аккуратно приземлился на одно колесо. Самолет пробежал несколько десятков метров, гася скорость, потом плавно опустился на правое крыло, чиркнул консолью по высокой траве, развернулся на девяносто градусов и застыл...
— Ловко он его посадил, мастерски! — восхищенно воскликнул Пономарев и направился к Никишину, чтобы поздравить его с успешным завершением такого трудного полета.
К вечеру была получена телеграмма от командования 2-й ударной армии. В ней говорилось: «Отмечаем отличную работу группы Ил-2 на участке Гонтовая Липка. Внезапным налетом был нанесен мощный удар по огневым точкам противника. Такой мастерский удар командование 2-й ударной армии наблюдало впервые. Восхищены и благодарим соколов!»
Майские дни были ясными, светлыми, Штурмовики много летали на боевые задания. В эти дни Никишин произвел несколько боевых вылетов на «свободную охоту». Он любил такие вылеты. Они давали простор инициативе, воспитывали у летчика упорство, целеустремленность, вырабатывали умение отыскивать и уничтожать тщательно замаскированные объекты противника.
И вот ему вновь дано задание вылететь на «свободную охоту» в паре с Николаем Коробейниковым.
Перед вылетом майор Пономарев напутствовал:
— Ваша главная задача — «пощипать» железнодорожные составы на перегоне Тосно — Чудово — Новгород. От боя с истребителями уклоняться! Понятно?
— Задание выполним. Будьте уверены, — заверил комэска Никишин.
Через несколько минут два «ила» взлетели и скрылись за косматыми макушками леса. День клонился к вечеру. Стояла хорошая летная погода. Воздух прозрачный, чистый. Видимость отличная. И маршрут приятный, не однообразный. По пути попадались небольшие заболоченные озера, заросшие ивняком речушки, лесные массивы, на фоне которых можно было скрыться в случае преследования истребителей.
Железнодорожный эшелон Никишин заметил издали. За кургузым паровозом стлался черно-рыжий, словно лисий хвост, на всю длину состава дымный шлейф. [175]
— Приготовиться к атаке! — приказал Михаил ведомому лейтенанту Коробейникову. — Я ударю по паровозу, а ты — по вагонам!
— Добро, командир!
Самолеты пошли в пикирование. Никишин стеганул огненной очередью из пушек по паровозу. Окутавшись паром и дымом, замер весь состав. В это время Николай Коробейников ударил по вагонам. Вспыхнул пожар. Платформа, покрытая серым полотном, взорвалась.
— Сбросить бомбы!
— Высота мяла. Опасно!.. — взволнованно предупредил Коробейников.
— Молодец, Коля! Набираем высоту.
Самолеты стали набирать высоту, потом развернулись на сто восемьдесят градусов и вновь пошли в пике.
Словно большие черные капли, оторвались от самолетов бомбы и полетели вниз, ритмично покачиваясь из стороны в сторону. Потом разорвались, корежа вагоны, платформы, колею.
— Полыхает состав.
— Вижу, командир! — радостно ответил Николай.
— Возвращаемся на базу.
...Проходили суровые фронтовые будни. Михаил Никишин успешно командовал звеном. Часто водил в бой группы самолетов и всегда возвращался с победой.
Вот перечень некоторых боевых вылетов Михаила Никишина, взятых из его наградных листов.
«22 июля 1943 года, командуя группой из шести Ил-2 без прикрытия истребителей, Никишин подавил огонь двух батарей полевой артиллерии южнее поселка Эстонский. Задание выполнено отлично. Взорван склад с боеприпасами».
«3 сентября 1943 года. В качестве ведущего четверки Ил-2 под общим командованием Героя Советского Союза капитана Зинченко уничтожал огневые средства, живую силу и разрушил оборонительные сооружения в опорном пункте противника Спасская Полисть. Задание группа выполнила отлично. На цель было произведено шесть заходов, в результате штурмовых действий возник очаг пожара и произошел взрыв большой силы».
«1 февраля 1944 года. В составе четверки штурмовиков Никишин уничтожал автотранспорт и живую [176] силу противника на дороге Сольцы — Угоща. Задание выполнено отлично. Сделано четыре захода на штурмовку, уничтожены бензозаправщик, четыре автомашины с боеприпасами и до двадцати пяти повозок с грузом».
«14 апреля 1944 года. Будучи ведущим пятерки Ил-2, Никишин громил огневые средства и живую силу противника юго-западнее города-крепости Нарва. Наземное командование сообщило, что в опорном пункте противника Барбаши вспыхнули три пожара и произошел сильный взрыв».
«12 июня 1944 года. Шестерка Ил-2 под командованием старшего лейтенанта Никишина уничтожила эшелоны отступающих войск противника. На станции Перкярви группа атаковала эшелон до 60 вагонов с двумя паровозами. Были разбиты восемь вагонов, уничтожено несколько автомашин и взорван склад с горючим. Пламя и дым наблюдались с расстояния пятидесяти километров...»
Но были у Михаила Никишина и его боевых товарищей не только победы. Летом 1944 года погиб под Ленинградом командир эскадрильи Александр Пономарев. Это была горькая утрата для полка, особенно для Михаила Никишина.
— Я очень любил Сашу, — вспоминает Михаил Дмитриевич. — Работая бок о бок с ним, всегда чувствовал его поддержку, внимание, сердечность. Советы и подсказки его были очень своевременны и ненавязчивы, доброжелательны. Храбрый и дерзкий в бою, на земле он был неторопливым, внимательным и вдумчивым. Настоящий воспитатель, наставник. Летная судьба у него была интересной, хотя и трудной. В начале войны он был сбит над вражеской территорией. Тяжело раненный, нашел силы и выбросился из пылающей машины, сумел раскрыть парашют и приземлиться. Но уже на земле потерял сознание. Очнулся, увидел вокруг себя смеющихся фашистов с прижатыми к животам автоматами. «Рус капут!» — ржали они, пиная его ботинками. Потом, на допросах, издевались, били, обливали холодной водой. Требовали сведений об авиации. Не сказал ни слова. Как камень был. Позже, вылечившись и окрепнув, бежал из фашистского ада. Еле добрался до своих, вернулся в полк и стал еще злее громить врага. И вот — погиб...
Михаил Дмитриевич встал, прошелся по комнате, успокоился, продолжил рассказ о своем комэске: [177]
— Я многому научился у Саши Пономарева. Всегда брал пример с него. А когда меня назначили командиром эскадрильи вместо Пономарева, честно говоря, задумался, смогу ли быть таким руководителем эскадрильи, каким был Пономарев? Не растеряю ли добрую славу эскадрильи?
Нет, доброй славы эскадрильи Никишин не растерял. Наоборот, он приумножил ее своими боевыми делами, умением руководить подчиненными на земле и в суровом фронтовом небе, личным мужеством и храбростью.
Сам летал часто. Задания выполнял честно. Не боялся риска, но шел на него всегда осмысленно.
Однажды шестнадцать штурмовиков под общим командованием подполковника Баешко совершили массированный налет на аэродром противника. В этой полковой группе ведущим второй восьмерки штурмовиков был Михаил Никишин. В то раннее утро погода выдалась великолепная. На востоке занималась заря. В голубом небе плыли редкие облака, подсвечиваемые яркими лучами восходящего солнца.
Летчики знали, что аэродром охраняется истребителями, зенитной артиллерией, прожекторами и прорваться к нему будет нелегко. Летели на высоте тысяча двести метров. Когда подошли к переднему краю обороны противника, он встретил наши самолеты лавиной зенитного огня. Небо над позициями противника ощетинилось разрывами сотен снарядов, непреодолимой, казалось, стеной пулеметного и ружейного огня. Применив противозенитный маневр, группа вышла из зоны обстрела и, прикрываемая нашими истребителями, продолжала полет к цели. Прошло около десяти минут.
— Подходим к цели, — сообщил подполковник Баешко и скомандовал: — Приготовиться к атаке!
Через одну-две минуты штурмовики были над целью.
Вражеский аэродром Никишин увидел издалека. Ровная взлетно-посадочная полоса блестела накатанной и отшлифованной поверхностью. Серыми квадратами выделялись ангары и другие аэродромные сооружения. С двух сторон аэродрома черной стеной стоял лес, по краю которого были расположены стоянки самолетов.
— В атаку! — раздалась команда. [178]
Две восьмерки штурмовиков пошли на цель. Блеснули огненными хвостами реактивные снаряды. Полетели вниз серии авиабомб — «соток».
Никишин видел, как рвались на взлетно-посадочной полосе бомбы, корежа бетонные плиты. Видел, как на южной окраине аэродрома, там, где стояло приземистое куполообразное здание, вспучился огненный шар и, расширяясь в окружности, устремился вверх. Это взорвался склад бензина.
— Заходим на вторую штурмовку! — услышал Никишин по радио команду ведущего.
Он развернул свою восьмерку и, прижимая самолет к верхушкам леса, понесся к цели. За ним последовали ведомые.
— Пушки к бою! Огонь! — скомандовал он, нажав на гашетку.
Две пушки, установленные в крыльях штурмовика, исторгая огонь, посылали снаряд за снарядом во вражеские самолеты. Вот от прямого попадания вспыхнул «юнкерс», затем взорвался «брустер»... На стоянке бушевал огонь, и все небо над аэродромом вскоре заволокло дымом.
— Пора уходить! — проговорил Никишин, осматриваясь. — Дело сделано. Вон какой пожар устроили — в полнеба! Хорошо горят крестатые!
В этот момент раздалась команда ведущего:
— Всем сбор! Уходим.
Группа «илов» уже отошла от фашистского аэродрома, когда Михаил услышал по самолетному переговорному устройству взволнованный голос своего воздушного стрелка Василия Батизады:
— Командир, «мессеры»! — И в ту же секунду застрочил его пулемет.
«Молодец стрелок! — подумал Никишин. — Хороший у меня щит».
— Командир! Попался один! Сел на мушку, — радостно доложил стрелок, — заковылял к земле!
— Так их, Вася, так! Держись, друг! — подбодрил Никишин стрелка.
В ту же секунду стрелок вновь застрочил из пулемета. И вдруг самолет содрогнулся от сильного удара.
«Кажется, из пушки врезал?! А куда?» — подумал Михаил и спросил стрелка:
— Куда попал? Что с машиной?
— Не знаю, командир. Вроде, цела, — ответил стрелок. — А «мессеры» отстали... [179]
Никишин почувствовал запах горелой резины. В кабине появился дым.
— Горим, Вася! — крикнул он стрелку.
— Вижу, командир. Что будем делать?
— Тянуть к дому. Лишь бы пожар не усилился.
Самолет дымил, стал терять скорость и высоту, отставать от группы. Никишин заметил, как два «яка» из группы сопровождения пристроились к их подбитому «илу».
«Охраняют «ястребки», беспокоятся», — потеплело на сердце у Михаила.
Никишин посмотрел на часы. «По времени вот-вот должна быть линия фронта. Как-то удастся ее проскочить?» — с тревогой подумал он. Мотор работал с перебоями и еле тянул. В кабине было не продохнуть от едкого дыма...
Но вот наконец-то показалась линия фронта. Они подходили к ней на небольшой высоте и над передовыми позициями противника появились неожиданно. Едва проскочили их, мотор, несколько раз чихнув, заглох. Тяжелая машина сразу осела и стала резко снижаться. К счастью, внизу было более или менее ровно — большая заросшая кустарником луговина.
— Держись, Вася, иду на посадку! — сообщил Никишин стрелку, изо всех сил удерживая самолет в горизонтальном полете.
Штурмовик, оставляя за собой хвост дыма, мчался над самой землей. Вот по крыльям и фюзеляжу стали хлестать ветки, потом самолет с грохотом и треском опустился на фюзеляж, прополз на «животе» десятка два метров, ломая и сминая кусты, на что-то натыкаясь и скрежеща в клубах дыма и пыли, и остановился.
— Жив, Василек? Вылезай быстрее, бежим...
Снимая на бегу парашюты, летчик и стрелок бросились прочь от вспыхнувшего ярким пламенем самолета. На пути попалась им большая воронка от взрыва авиабомбы. Они прыгнули в нее и легли на дно... Раздался взрыв.
— Ну, вот и все. Прощай, дружище! — проговорил Никишин, выбираясь из воронки.
— Да, жаль самолет! — в тон ему сказал стрелок.
— Где мы?
— Похоже, на нейтральной, — ответил летчик, достал из планшета карту и стал сличать ее с местностью. Его догадка подтвердилась. Раздалось несколько взрывов мин. Это фашисты стреляли из минометов [180] по горящему «илу». Самолет действительно приземлился на нейтральной полосе. Обстрел его продолжался. Никишин и Батизада на всякий случай опять укрылись в воронке. Неожиданно они услышали голос:
— Летчики! Давайте сюда, к своим!..
— Нас спасли разведчики-пехотинцы, — пояснил Михаил Дмитриевич. — В полку посчитали, что мы погибли при взрыве самолета, а мы на пятые сутки возвратились. Это был радостный день и для нас и для всего полка. В тот же день нам стало известно, что при штурмовке аэродрома было уничтожено одиннадцать вражеских машин разного типа. Кроме того, четыре вражеских самолета наша группа сбила в воздушном бою. Это была большая победа. Через несколько дней после возвращения в полк мы получили новый самолет и на нем успешно продолжали свою тяжелую работу в огненном небе Ленинграда...
В наградном листе на М. Д. Никишина, подписанном командиром 448-го штурмового авиаполка подполковником Баешко в конце сентября 1944 года, говорится:
«4 августа 1944 года Никишин, командуя шестеркой Ил-2, уничтожал артиллерийские и минометные батареи и живую силу противника в районе населенного пункта Вивикона. Были уничтожены минометная батарея и несколько пушек полевой артиллерии».
«17 сентября 1944 года капитан Никишин в качестве ведущего группы в составе двенадцати Ил-2 участвовал в массированном налете на артиллерийские и минометные батареи и живую силу противника в районе Корвэкюла. Метким огнем было разбито и уничтожено несколько орудий и минометов, три автомашины, взорван склад с боеприпасами, зажжен административный дом, подавлен огонь восьми пулеметных точек, истреблено до шестидесяти солдат и офицеров противника».
Более трехсот раз поднимался во фронтовое небо Михаил Никишин, выполняя задания командования. Родина высоко оценила его боевые заслуги, присвоив прославленному летчику-штурмовику звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда», а также наградив его двумя орденами Красного Знамени, орденами Отечественной войны I и II степени, медалью «За оборону Ленинграда», многими другими медалями. [181]
В 1946 году майор Михаил Дмитриевич Никишин попрощался с военной авиацией и вновь вернулся к своей довоенной работе пилота Гражданского воздушного флота, как и обещал, уходя на фронт. Много лет водил он пассажирские самолеты на северных трассах нашей Родины, помогал осваивать эти нелегкие полеты молодым пилотам. Он щедро делился с молодыми авиаторами не только опытом летной работы, но и своей житейской мудростью ветерана войны, коммуниста. До самых последних дней жизни Михаил Дмитриевич Никишин был самым уважаемым человеком в своем коллективе и желанным гостем молодежи, пропагандистом боевых традиций советского народа.
Он умер в 1982 году в Москве.
П. Гуськов. Не расстался с авиацией
Тревожно было на душе у Николая Федоровича Макаренко, когда он после длительного путешествия по эвакогоспиталям страны возвращался с далекого Урала на фронт, в свой родной полк. Более полугода потребовалось врачам пяти госпиталей, чтобы снова вернуть его в строй после тяжелого ранения, полученного в последнем воздушном бою. «Только, видно, зря они старались, — думал он. — Все равно медицинская комиссия, как я ее ни умолял, осталась непреклонной и вынесла твердое решение: «Не годен к летной работе». Значит, прощай авиация...»
Кто из мальчишек его поколения не мечтал стать летчиком! Мечтал и он. Бывало, пролетит над его родным селом Сенное, на Харьковщине, редкий самолет, опрометью выбегал он из хаты и подолгу всматривался в голубое небо, пока не замолкал вдали гул мотора. Эта юношеская мечта и привела его в военную авиационную школу пилотов. В ежедневном разнообразии классных и строевых занятий, бесконечных тренировочных полетов на учебном аэродроме он и не заметил, как пролетели три года напряженной учебы.
После окончания школы лейтенанта Макаренко направили в 44-й истребительный авиационный полк, который базировался под Ленинградом. Здесь его первым [182] наставником и воспитателем стал опытный летчик-политработник, комиссар полка батальонный комиссар Шалыганов, награжденный за участие в боях в Испании двумя орденами Красного Знамени. Он охотно делился с молодыми летчиками своим боевым опытом, учил их мужеству и умению побеждать врага.
Во время советско-финляндского военного конфликта комсомолец Макаренко вступил в партию, чтобы идти в бой коммунистом. Он совершил тогда пятьдесят три боевых вылета: сопровождал наши бомбардировщики в тыл врага, патрулировал над Ленинградом, оберегая его от возможных налетов вражеской авиации.
На пятый день Великой Отечественной войны Николая Макаренко с группой других летчиков перевели в 163-й истребительный авиационный полк, которым командовал Герой Советского Союза майор С. И. Миронов (впоследствии генерал-полковник авиации). Полк базировался в Ленинградской области. С этим полком и С. М. Мироновым, который стал его вторым наставником и воспитателем, Макаренко прошел весь свой дальнейший боевой путь.
— Вместе со своими товарищами Большаковым, Волковым, Кисляковым, Кривойкиным, — вспоминает Николай Федорович, — я вылетел на разведку войск противника в район Сортавалы. Выйдя к цели, обнаружили колонну боевой техники, которая двигалась по направлению к Ленинграду. По команде ведущего, заместителя командира эскадрильи лейтенанта Кривойкина быстро перестроились в боевой порядок и устремились в атаку. С первого же захода вспыхнуло несколько фашистских автомашин. Неожиданный удар был настолько сильным, что гитлеровцы в панике бросили технику и разбежались. Выполнив задание, мы взяли курс на свой аэродром. Я шел последним. Вижу — на опушке леса скапливается немецкая пехота. Снизился до двухсот метров и с бреющего полета расстрелял ее из пулемета. Набирая высоту, чтобы догнать группу, вдруг увидел идущих на меня четырех «мессершмиттов». Поначалу, признаться, немного струхнул — ведь их четверо, а я один. Но неравный бой принял. Используя маневренность «чайки», сумел избежать вражеских ударов, а выбрав удачный момент, развернул машину и сам пошел в лобовую атаку. Сблизившись до пятидесяти метров, нажал на гашетку... «Мессер» вспыхнул и, оставляя огненно-дымный [183] хвост, рухнул на землю. Оставшись без ведущего, фашисты покинули поле боя и убрались восвояси.
Об этом поединке Николая Макаренко с четырьмя «мессершмиттами» ленинградцы узнали 24 августа 1941 года из заметки «80 вылетов», опубликованной в «Ленинградской правде».
Шел август 1941 года. Трудное это было время. Враг упорно рвался к Ленинграду. Тесня наши войска, фашисты с каждым днем все ближе и ближе подходили к городу. Особенно неистовствовала авиация противника. Налеты не прекращались ни днем, ни ночью. Одна волна бомбардировщиков сменялась другой. Но каждый раз им преграждали путь наши зенитчики и летчики. И хотя по численности наша авиация значительно уступала врагу, зато мужеству, отваге и дерзости советских пилотов не было предела.
В один из таких дней группа летчиков-истребителей в составе Кривойкина, Любутина, Макаренко, Мухина и Ржавского была поднята по тревоге на перехват вражеских самолетов. В завязавшемся воздушном бою лейтенант Макаренко сбил «мессершмитт», но и его самолет получил серьезные повреждения. Уж слишком неравные были силы. Юркая, послушная каждому движению руки «чайка» вдруг перестала повиноваться и все больше валилась на нос. Он попробовал увеличить обороты двигателя — не получилось. Тогда решил посадить машину на озерный островок, но она начала резко терять высоту и упала в Ладожское озеро. Коснувшись поверхности воды, скапотировала, перевернулась кабиной вниз и пошла ко дну. Отстегнув привязные ремни, Макаренко выбрался из открытой кабины самолета и доплыл до островка. Подобрали его наши моряки, с волнением наблюдавшие за ходом воздушного боя.
На аэродром наши летчики возвращались вчетвером. Не сразу лейтенант Н. А. Кривойкин, водивший группу в бой, нашелся, что ответить на молчаливый вопрос техника-лейтенанта А. А. Егорова, обслуживавшего самолет Макаренко.
— Герой твой командир, — опустив глаза, произнес лейтенант. — Хороший был летчик...
К вечеру на столе начальника штаба полка майора Садовникова лежало боевое донесение командира эскадрильи лейтенанта Родионова о подвиге и гибели летчика Макаренко. Какова же была радость однополчан, когда перед отправкой донесения в штаб корпуса [184] Николай Макаренко живым и невредимым прибыл на аэродром!
А на второй день он снова был в воздухе, выполняя очередное боевое задание. Таких заданий в горячие августовские и сентябрьские дни 1941 года было много. Вот что я узнал об одном из них.
— С вечера поступило приказание, — рассказывает Николай Федорович, — совершить налет на вражеский аэродром. По данным разведки, немцы сосредоточивали там самолеты для нанесения удара по Ленинграду. Была сформирована штурмовая группа во главе с опытным летчиком командиром эскадрильи старшим лейтенантом Родионовым. В нее вошли летчики Кисляков, Мухин, Авдеев, Костюк, Праводелов и я. Мне, как «старожилу» ленинградского неба, хорошо знающему заданный район, поручили вывести группу на цель. С полевого аэродрома вылетели рано утром. К цели подходили с востока, со стороны солнца, на бреющем полете, чтобы не попасть под зенитный огонь противника. На аэродроме стояли готовые к вылету бомбардировщики и истребители сопровождения, а взлететь успел только один «мессершмитт». Пришлось мне прошить его длинной очередью из всех четырех пулеметов. Он рухнул почти на краю аэродрома. Первый бомбовый удар нанесли по бомбардировщикам. Потом сделали еще четыре захода и, уничтожив более десятка вражеских самолетов, без потерь вернулись на свою базу.
Дерзко сражался в ленинградском небе Николай Макаренко. Отважный летчик уходил на боевые задания даже тогда, когда погода считалась нелетной. Не было противника в воздухе — искал его на земле. Товарищи удивлялись, откуда у него, щуплого с виду человека, берется столько сил, энергии и выносливости. Вот всего одна запись из журнала боевых действий полка: «23 ноября 1941 года старший лейтенант Макаренко дважды в исключительно тяжелых метеоусловиях при сильном снегопаде вылетал штурмовать позиции противника в районе Ивановское и Усть-Тосно. Уничтожил до полутора взводов пехоты. За эти вылеты командование ВВС Ленинградского фронта объявило старшему лейтенанту Макаренко благодарность».
К концу 1941 года на счету Николая Федоровича Макаренко было уже 262 боевых вылета. За мужество и героизм он был награжден орденом Ленина и представлен к званию Героя Советского Союза. [185]
В июне 1942 года 153-й истребительный авиационный полк, после переучивания, на новых самолетах-»аэрокобрах» был переброшен на Воронежский фронт. Здесь он был включен в состав одной из трех созданных в ВВС ударных авиационных групп, подчинявшихся Ставке Верховного Главнокомандования. Ударные группы предназначались для завоевания господства в воздухе и нанесения массированных ударов на определенных участках фронта. Их основная отличительная черта — подвижность. Когда требовалось, они быстро перелетали на новые аэродромы и выполняли поставленные перед ними задачи. Во главе каждой группы стояли командующий и военный комиссар. Командующим 3-й ударной группой, в состав которой входили три бомбардировочных и два истребительных полка, был опытный военачальник и воспитатель генерал-майор авиации Л. А. Горбацевич, а военным комиссаром — не менее опытный политработник дивизионный комиссар А. Г. Рытов (впоследствии генерал-полковник авиации, начальник Политуправления ВВС). Для встречи 153-го полка на аэродром под Воронеж прилетел Л. А. Горбацевич. Обращаясь к летному составу, он сказал: «На нашем фронте еще мало истребителей и враг летает безнаказанно. Вам надо проучить его!» И они проучили...
Через день, только успев совершить облет района действия, полк во главе со своим командиром майором С. И. Мироновым уже вылетел на свободный поиск самолетов противника в воздухе. Ведущим был назначен командир эскадрильи капитан Макаренко. Он лучше других ориентировался в воздухе, хорошо изучил карту района боевых действий. Через пять минут полета в заданном направлении заметили идущих навстречу трех вражеских бомбардировщиков. Командир полка, летевший справа, быстро вырвался вперед и с малой дистанции в упор расстрелял ведущего. Ю-88 перевернулся и камнем пошел вниз. Остальных двух фашистов сбили капитан Макаренко и старший лейтенант Иванов. Только закончился этот бой, как встретилась пятерка «юнкерсов». Они были окружены нашими самолетами и уничтожены. Затем обнаружили еще семерку фашистских стервятников, которых постигла та же участь.
Каждый летчик полка сбил в этом полете по одному, а некоторые — даже по два самолета. Оказывается, фашистская авиация пыталась совершить в тот день [186] звездный налет на Воронеж, в котором участвовало более ста ее самолетов. В отражении налета участвовали летчики и другого истребительного полка 3-й ударной группы. Наши наземные подразделения выловили потом выбросившихся с парашютами вражеских летчиков, штурманов и стрелков-радистов. Их оказалось более семидесяти. Налет на Воронеж дорого обошелся фашистам. Наши летчики вернулись без потерь. С тех пор фашисты стали летать большими группами, плотным строем и с истребителями прикрытия.
О подвиге летчиков-истребителей полка С. И. Миронова дивизионный комиссар А. Г. Рытов в тот же день сообщил политработникам частей 3-й группы и попросил их донести эту весть до всех авиаторов. Слава о мироновском полете гремела по всему фронту. Его летчики дрались под Воронежем три месяца, нанося по врагу один удар сокрушительнее другого.
К сожалению, для Николая Макаренко один из воздушных боев оказался роковым...
Раннее июльское утро 1942 года. Внезапный налет немецких бомбардировщиков на аэродром полка. Взлететь успел только капитан Макаренко. Одному ему и пришлось идти в атаку. Догнав девятку уходящих фашистских бомбардировщиков, он пристроился к ним в хвост и огнем из пушки и пулеметов сбил Ю-88. Сразу же после этого атаковал второй самолет и в пылу боя не заметил, как появились истребители противника и открыли по нему огонь. Машина неожиданно вздрогнула. Резкая боль обожгла левое плечо, сковала руку, по телу заструилась кровь. Превозмогая боль, он одной рукой посадил машину на запасной полевой аэродром, а выбраться из кабины ему помогли товарищи.
Это был 325-й боевой вылет Николая Макаренко за время Отечественной войны и десятый лично сбитый им фашистский самолет. Так закончился его последний воздушный бой, спустя семь месяцев после которого он и возвращался из госпиталя в свой авиационный полк на Северо-Западный фронт, где вскоре был назначен помощником командира полка по воздушно-стрелковой службе.
День возвращения в полк был ознаменован многими радостными событиями. Радио принесло весть, что двадцати пяти защитникам Ленинграда, в числе которых был и Николай Федорович Макаренко, присвоены [187] высокие звания Героев Советского Союза. В тот же день он узнал, что за отвагу в последнем воздушном бою его наградили орденом Красного Знамени, а 153-й истребительный авиационный полк за успехи в боевых действиях преобразован в 28-й гвардейский истребительный авиационный полк. Позднее ему было присвоено наименование «Ленинградский».
Сослуживцы горячо поздравили Николая Федоровича с наградами, но многие из них считали, что его песенка в авиации спета. Однако Макаренко и не думал расставаться с авиацией. Правда, иногда его одолевали сомнения: что делать? Может быть, вернуться к своей доармейской профессии фельдшера и лечить людей в своем тихом районном городке Богодухове? Но вправе ли он считать, что это его профессия? Медицинский техникум в Изюме он действительно окончил, но фельдшером так и не стал, потому что сразу после получения диплома ушел в летную школу. Очевидно, придется начинать все сначала...
— Надо не начинать, а продолжать, — рассеял его сомнения при первой же встрече командир полка Сергей Иванович Миронов. — Человеку, хорошо знающему авиацию, после фронта прямой путь в академию.
Так гвардии майор Макаренко стал сначала слушателем подготовительного курса, а затем — инженерного факультета Военно-воздушной инженерной Краснознаменной академии имени Н. Е. Жуковского. В 1950 году он успешно окончил академию и возвратился в авиацию летчиком-инженером высшей квалификации. Умело сочетая летную и инженерную подготовку с опытом боевых действий на фронте, он целиком посвятил себя воспитанию и обучению молодых летчиков-инженеров, которые до сих пор вспоминают его как хорошего наставника. К наградам за ратные подвиги прибавилась награда за трудовые успехи.
Вот уже десять лет как гвардии полковник-инженер Макаренко вышел в отставку, но он по-прежнему в боевом строю и не расстался с авиацией. Связь с небом продолжается. Все эти годы он работает инженером-конструктором и возглавляет совет ветеранов войны. Часто выступает на предприятиях, в клубах и школах с лекциями по военно-патриотическому воспитанию молодежи. [188]
В торжественные дни, когда Николай Федорович надевает свой парадный костюм, на его груди рядом с Золотой Звездой Героя сияют двадцать боевых и трудовых наград Родины и среди них скромная, но дорогая сердцу медаль «За оборону Ленинграда», напоминающая о боевом крещении в неравных воздушных боях с фашистами в ленинградском небе.
А. Сеин. Из плеяды отважных
Шел март 1944 года. За полтора месяца наступательных боев войска Ленинградского фронта продвинулись на запад на 180 километров, до города Нарвы. Нужна была передышка, чтобы восполнить потери, подготовиться к новым сражениям. По указанию Ставки Верховного Главнокомандования фронт перешел с 1 марта к обороне и начал подготовку к последующим операциям. Для наземных войск наступила пора затишья, боев местного значения. Авиация тоже снизила активность. Но штурмовикам, хотя и реже, приходилось вылетать на боевые задания. Характер этих полетов оставался тот же — разведка, штурмовка вражеских позиций. Одним из таких заданий был удар по опорному пункту Сиргала.
В воздух взметнулась сигнальная ракета. Не успела она выписать в небе сизую дугу, как взревели моторы самолетов. Разбрызгивая весенние лужи на подтаявшей взлетно-посадочной полосе, штурмовики поспешно выруливали из капониров. Первым взлетел ведущий группы А. Манохин. За ним — С. Потапов и В. Аверьянов. Им и было приказано нанести массированный удар по опорному пункту обороны противника.
Идти пришлось на малой высоте. Сплошная облачность висела чуть ли не над самой головой. Впрочем, Александр Манохин даже радовался такой погоде — обеспечивалась внезапность появления. Лишь перед самой целью «илы» выполнили горку и обрушились на врага.
Фашисты встретили их сильным зенитным огнем. Светящиеся трассы пулеметных очередей, разрывы зенитных [189] снарядов встали на пути штурмовиков. Впереди справа ведущий заметил «ворота» в стене зенитного огня — участок неба, свободный от разрывов.
Энергичный маневр — и вся группа прорвалась к цели.
— В атаку!
Самолет ведущего спикировал первым. За ним устремились остальные.
Валентин Аверьянов успел заметить, откуда бьет вражеский пулемет: его огненные трассы прошли впереди самолета ведущего.
Казалось, штурмовик наткнется на огненную трассу. И тогда...
Доворот вправо. Ручку управления еще больше от себя. Сброс! Бомбы накрыли пулемет.
— Хорошо работаешь, Валентин. Так держать! — послышался в наушниках одобряющий голос командира.
— Есть так держать!
Штурмовики буквально висели над противником. Бомбили. Реактивными снарядами, пушечными очередями уничтожали огневые точки врага, его пехоту, укрывшуюся в траншеях. Над опорным пунктом стояли клубы дыма, пламя поднималось к пасмурному мартовскому небу. Лишь когда был израсходован весь боекомплект, советские летчики покинули поле боя.
Докладывая командиру полка о выполнении боевого задания, капитан Манохин особо отметил уверенные действия Валентина Аверьянова. Это был один из первых боевых вылетов молодого летчика в составе 15-го гвардейского штурмового авиационного полка.
Поначалу к Валентину Аверьянову, как, впрочем, и к другим молодым летчикам, относились настороженно. Присматривались: как-то он поведет себя в бою? На что способен этот ничем внешне не примечательный, невысокого роста, но плотно скроенный, со спокойным, уравновешенным характером парень? Глядя на него, трудно было представить, что новичок способен на героические поступки.
Эта настороженность, однако, быстро прошла. После каждого вылета ведущие отмечали отвагу и мастерство молодого летчика. Ни яростный зенитный огонь, ни истребители противника не останавливали Аверьянова. Он спокойно и уверенно делал свое опасное дело — бомбил вражеские мосты, штурмовал аэродромы, [190] железнодорожные эшелоны, утюжил вражескую пехоту, летал на разведку. Опытные, опаленные огнем войны летчики охотно летали с ним на любые задания, потому что он был надежным товарищем в бою.
— Вот тебе и тихий Валя! — шутили однополчане. — Дает немцам прикурить!
Недавно прибывший летчик быстро вошел в полковой строй, завоевал репутацию умелого, бесстрашного воздушного бойца. Спустя несколько месяцев он уже сам водил группы самолетов на задания.
Родился Валентин Аверьянов в 1922 году в Москве. Как и все, учился в школе. Потом работал на заводе. В 1940 году поступил в аэроклуб. Летом 1941-го, после окончания школы военных летчиков, был направлен на Дальний Восток. Конечно, как и все, стремился на фронт, но приказ есть приказ.
Опять начались учебные полеты: стрельба по конусу, высший пилотаж, воздушный бой. Валентин понимал, что все это необходимо. Понимал и то, что они очень здесь нужны: ведь Япония — союзник гитлеровской Германии, ее войска находились рядом, в Маньчжурии. В любой момент могут напасть на нашу страну. И все же тянуло на запад, туда, где сейчас решалась судьба нашей Родины.
— Разве это служба! — вздыхал Валентин в кругу таких же молодых и таких же нетерпеливых ребят. — Там наши люди жизни не жалеют, а мы сидим здесь и чего-то ждем.
В такие минуты завязывались взволнованные разговоры. Молодые летчики анализировали свои учебные бои и те бои, которые велись там, на фронте. Они с жадностью читали каждое сообщение о воздушных схватках и приходили к выводу, что одной смелости и отваги для победы все же мало. Необходимо еще и умение. И они снова и снова вели учебные бои, занимались высшим пилотажем, стрельбой по конусу.
Летом 1943 года Аверьянов и еще несколько летчиков их части после переучивания были направлены в состав 15-го гвардейского штурмового авиационного полка.
Майор А. Фефелев, опытный, проницательный командир, познакомившись с личным делом младшего лейтенанта Аверьянова и побывав с ним в воздухе, решил выпустить новичка в боевой вылет уже спустя [191] несколько дней после его прибытия в полк. И не ошибся.
18 апреля 1944 года четверка «илов» вылетела на штурмовку укрепленного рубежа противника в районе Атеки. Валентин летел замыкающим в паре с Сергеем Потаповым.
Самолеты прорвались сквозь заградительный огонь и стали наносить удар за ударом.
У кромки леса Аверьянов заметил какое-то сооружение. Доворот. Ручка от себя. «Ильюшин» послушно перешел в пологое пикирование.
Молчавший до тех пор объект вдруг ощетинился ураганным огнем. «Что-то важное, раз так беснуются», — отметил Валентин и еще больше подал ручку управления вперед. Теперь штурмовик в крутом пикировании с ревом несся на цель. Пулеметные трассы проносились совсем рядом. Разрывы зенитных снарядов вспухали то слева, то справа. Но штурмовик стремительно приближался к земле.
В эти короткие минуты боя, полные физического и нервного напряжения, летчик как бы слился с самолетом: он ощущал вибрацию фюзеляжа, слышал рев двигателей, свист воздушного потока, обтекавшего кабину. Глаза неотрывно следили за приделом.
Пока экран чист. Но вот цель появилась у обреза внешнего кольца, затем переместилась ближе к центру. Когда перекрестие прицела точно наложилось на цель, Валентин нажал кнопку электрического бомбосбрасывателя. Внизу рвануло так, что выходивший из пикирования самолет подбросило вверх. Подозрительным сооружением оказался крупный склад боеприпасов.
— Всем занять оборонительный круг! — послышалась команда ведущего.
Аверьянов осмотрелся. Впереди самолет Потапова. Он уже успел набрать высоту после очередной атаки. Остальные продолжали утюжить вражеские траншеи, поливать их пулеметным огнем.
Валентин повернул голову в сторону солнца и увидел темные точки. Одна, две, три... шесть. С каждой секундой они разрастались в размерах. Шесть «фокке-вульфов». Шесть против четырех. Многовато...
— Держаться плотнее! Крен максимальный!
Напоминание ведущего было не лишним. Дело в том, что в одном из предыдущих боев один из летчиков начал разворот вяло, словно ощупью. Крен самолета [192] не достигал и 20 градусов, тогда как для правильного выполнения фигуры требовалось не менее 50. Поэтому вираж получился пологим, растянутым. Летчик никак не мог прикрыть хвост машины впереди-идущего, выпадал из общего строя. Вместо неприступного для вражеских истребителей круга обороны получилась разорванная цепь самолетов, лишенных огневого взаимодействия. Этой ошибкой летчика тотчас же воспользовались гитлеровцы. Заметив образовавшуюся в круге брешь, они стремительно атаковали нашу группу и сбили один самолет.
Валентин Аверьянов старался не повторить ошибку товарища. Его самолет лежал в крутом вираже, и, когда пара «фоккеров» попыталась атаковать Сергея Потапова, Аверьянов заградительным огнем отсек их.
Карусель воздушного боя медленно смещалась в сторону наших войск. В воздухе стоял рев авиационных двигателей, сухой треск пулеметных очередей, стучали пушки. Трассирующие пули и снаряды исчертили небосвод. Штурмовики дружно отбивались. Один из «фоккеров» вдруг задымил, перевернулся на крыло и пошел к земле. Это была «работа» ведущего.
— Так их! Бей их, ребята! — закричал в азарте Валентин и снова нажал на гашетку.
Подоспевшие истребители прикрытия заставили гитлеровцев отказаться от дальнейшего преследования штурмовиков. С пробитыми плоскостями, с подтеками масла на капотах, наши самолеты благополучно приземлились на своем аэродроме.
Из каждого полета Аверьянов выносил для себя что-то новое, поучительное. Он анализировал свои действия, прикидывал, как лучше маневрировать в зоне зенитного огня, обнаруживать цели, точно поражать их. Такой творческий подход к делу способствовал тому, что он быстро вырос в грамотного, умелого летчика. Не случайно, когда предстояло выполнить сложное задание, командир полка включал в состав группы младшего лейтенанта Аверьянова.
Так было, когда потребовалось нанести удар по вражескому, аэродрому. В тот раз летчики сожгли 12 самолетов противника. Несмотря на чрезвычайно сильный зенитный огонь и завязавшийся над аэродромом воздушный бой, Валентин не только решительно атаковал цели, но и произвел фотографирование. Снимки подтвердили высокую эффективность действий всей группы. [193]
Так было и тогда, когда понадобилось выполнить задание особой важности — сфотографировать оборонительные сооружения фашистов на участке дороги Нарва — Таллин, так называемый «Тихвинский обвод». Группу возглавил старший лейтенант Е. Кунгурцев, ныне генерал, дважды Герой Советского Союза, Ведомыми были Сергей Потапов и Валентин Аверьянов.
Когда Валентин Григорьевич рассказывал об этом полете, я представил себе всю сложность и опасность задания. Чтобы сфотографировать вражеский объект, надо было какое-то время вести самолет по прямой. Маневрирование исключалось: начнешь уклоняться от разрывов зенитных снарядов — смажешь снимки, не выполнишь задание. Какое же надо иметь мужество, чтобы, не дрогнув под прицельным огнем врага, пройти из конца в конец этим коридором смерти!
Чтобы выполнить задание и остаться в живых, необходимо было до минимума сократить время пребывания самолетов под обстрелом. Но как этого достичь? Только путем внезапного появления над целью, Погода этому благоприятствовала. Облачность 8–10 баллов. Именно этим обстоятельством и решили воспользоваться наши летчики: идти над облаками, в районе цели резко снизиться и на бреющем пройти над оборонительным рубежом противника. При этом выполнить маневр с таким расчетом, чтобы без дополнительных разворотов сразу же выскочить в точку начала фотографирования.
Так и поступили. Появление советских штурмовиков для врага оказалось неожиданностью. Когда фашисты открыли огонь, фотоаппаратура, установленная на самолетах Кунгурцева и Потапова, уже отсняла намеченные к съемке объекты.
Аверьянов шел замыкающим группы. Летчик и стрелок-радист Щукин били по зенитной батарее и пулеметам, которые сосредоточили огонь по ведущему советскому самолету. Но Аверьянов не был бы Аверьяновым, если бы ограничился выполнением лишь основной задачи — обеспечить ведущему наилучшие условия для фотографирования. Ведь и на его самолете была установлена фотоаппаратура, и он не замедлил ею воспользоваться.
Штурмовики исчезли из поля зрения противника так же стремительно, как и появились. Плотные облака скрыли их не только от зенитного огня, но и от вражеских [194] истребителей, которые вот-вот должны были появиться.
Задание выполнили отлично. На фотопленке ведущего оказался заснятым весь оборонительный рубеж противника. Снимки Валентина Аверьянова дополнили фотопланшет командира. За выполнение этого важного и опасного задания отважной тройке советских летчиков объявил благодарность командующий Ленинградским фронтом.
В августе 1944 года бои шли уже под Выборгом. А здесь, под Нарвой, накапливались силы для нового мощного удара по фашистам.
В один из августовских дней группа из шести самолетов во главе с Николаем Полагушиным вылетела на «обработку» ближних тылов противника. Домой, однако, вернулись не все — самолет Валентина Аверьянова был сбит.
Потерю любого летчика в полку переживали тяжело. Тем тягостнее было сознавать, что не будет больше рядом Валентина Аверьянова. Однополчане любили его за добрый характер, за отвагу и мужество. И вот этого боевого товарища больше нет. И потеряли его по своей вине: поздно заметили вражеские истребители.
Какая же была радость, когда вечером Валентин появился в полку!
В тот раз его постоянный стрелок-радист сержант Щукин остался на земле. Накануне в полк прибыли стажеры — курсанты авиационной школы. Один из них и занял место Щукина в кабине стрелка.
Над линией фронта нашу группу атаковала шестерка «Фокке-Вульф-190». Оборонительный круг замкнуть не успели. Пара «фоккеров» с ходу ринулась на самолет Аверьянова, шедший замыкающим. И тут же штурмовик вздрогнул от прямого попадания.
— Костя, почему не стреляешь? — закричал Аверьянов по самолетному переговорному устройству.
Ответа не последовало.
— Что случилось? Костя, отвечай!
Но стрелок молчал. Слышалось лишь учащенное, прерывистое дыхание. Потом донесся его глухой голос:
— Командир... я ранен... Заходят...
Да, они снова заходили для атаки. Он и сам это видел. Уклоняясь от прямого удара, Аверьянов разворачивал [195] самолет на восток. Но штурмовик плохо слушался рулей, и очередь полоснула по кабине. С треском полетели осколки приборной доски.
Аверьянов ничего не мог противопоставить врагу. Единственное, что у него осталось, — это маневр. Маневр и воля. И Аверьянов, насколько позволяло поврежденное управление, уклонялся от вражеских атак.
А гитлеровцы, поняв, что им ничто не угрожает, как коршуны, крутились возле беззащитного «ила», клевали его пулеметными очередями.
Но вот двигатель умолк. Самолет падал. В эти минуты он походил на подбитую птицу — большую, черную, которая, распластав широкие крылья, старалась удержаться в воздухе, но силы ее иссякали, и она все ниже и ниже опускалась к земле. Аверьянов выровнял все же машину и посадил ее на сухое болото. Он вынес раненого товарища к дороге, которая проходила в десятке километров от места вынужденной посадки, и отправил его с попутной машиной в ближайший полевой госпиталь.
В самом конце войны, когда Аверьянов в паре с Кунгурцевым летал на штурмовку скопления боевой техники и живой силы противника юго-западнее Кенигсберга, во время очередной атаки его самолет снова был подбит. С большим трудом удалось вывести штурмовик из пикирования и дотянуть до своего аэродрома.
Однополчане были поражены увиденным. Вместо привычного хвостового оперения болтались какие-то ошметки, — зенитным снарядом разнесло рули управления. Теоретически пилотировать такой самолет, посадить его — невозможно. Валентин Аверьянов сумел сделать то и другое.
Мне приходилось в войну встречать многих летчиков. Помнится, в ходе боев за Витебск один из летчиков штурмового полка, базировавшегося на аэродроме, который мы только что ввели в строй, в течение одного дня дважды возвращался из боя с огромными пробоинами в плоскостях. Во втором случае «Ильюшин» настолько был побит осколками снарядов и пулями, что обшивка левого крыла походила больше на изрезанный кусок брезента, нежели на самолет. Фонарь кабины забрызгало маслом из пробитого радиатора. Обзора почти нет. И все же летчик дотянул до своего аэродрома и посадил самолет. [196]
Валентин Аверьянов принадлежал к таким замечательным, умелым летчикам. Говорили: везет же ему! Возможно. Но еще А. В. Суворов говорил, что кроме везения необходимо и умение. Каким бы ты ни был «везучим», но если плохо пилотируешь самолет, тактически безграмотен, не обладаешь находчивостью, силой воли, отвагой — успеха не жди. Ведь штурмовиков всегда встречала стена зенитного огня. Сквозь этот огневой заслон надо было суметь прорваться и потом под ожесточенным обстрелом работать по цели.
— Не один летчик был сбит потому, что действовал по шаблону, — с горечью замечает Валентин Григорьевич. — И мне доставалось на орехи. Иной раз самолет светился, как решето. Механик только головой качал, говорил: «Как это вас, товарищ командир, угораздило столько дырок нахватать!»
В бою побеждает сильный, смелый, искусный воин. На войне эту истину быстро постигали все. Учились воевать и солдаты, и генералы. Учились летчики. Перед каждой операцией войск Ленинградского фронта они усиленно тренировались. На специально оборудованных полигонах держали связь с танковыми экипажами, отрабатывали противозенитный маневр, старались как можно точнее поразить малоразмерные цели. В конце концов мы и одолели фашистов потому, что овладели наукой побеждать, потому что были сильнее духом, боролись за правое дело, верили в окончательную победу над фашизмом. И победа эта пришла в солнечный майский день 1945 года.
Каждый год в такой майский день ветераны 15-го гвардейского Краснознаменного Невского штурмового авиационного полка собираются в небольшом населенном пункте под Ленинградом. В годы Великой Отечественной войны они базировались рядом с этим селом. Двадцать из них стали Героями Советского Союза. Четверо удостоены этого звания дважды.
Валентин Григорьевич Аверьянов, ныне полковник запаса, из этой плеяды отважных. Свидетельство тому — семь боевых орденов, Золотая Звезда Героя.
На такие встречи приезжают со всех концов страны. Из Одессы и Минска, Запорожья и Ростова, Томска и Астрахани. Их всех влечет туда, где они сражались с фашизмом, защищали наш Ленинград, нашу Родину.
С каждым годом все меньше остается тех, кому мы обязаны своей жизнью, своим счастьем. И тем дороже [197] им эти встречи, тем приятнее узнавать, что о них и их делах помнят. Здесь, в сельском клубе, создан музей боевой славы полка. С особым интересом слушают рассказы героев-летчиков молодые сельчане, будущие призывники. Ведь им скоро в армию. Родина вручает теперь им свой покой, свою безопасность. И они во всем хотят походить на фронтовиков.
Г. Шарпило. На крыльях победы
Никто из молодых авиаторов не мог предположить, каким длинным окажется их путь к месту службы после выпуска из летной школы. А все складывалось так хорошо! Начальник школы, представители партийных и советских организаций города поздравили их с окончанием учебы, получением военной специальности летчиков бомбардировочной авиации. Напомнив о том, что в мире очень неспокойно, что за пределами нашей Родины уже полыхает война, командир пожелал выпускникам успехов в дальнейшей службе в авиационных частях Рабоче-Крестьянской Красной Армии.
Даже когда ярко блестевшие на солнце медные трубы военного оркестра заиграли «Интернационал» и все стоявшие в строю учебных эскадрилий стали как будто строже, а командиры вскинули руки к головным уборам, — даже тогда у многих из вчерашних курсантов не сходила с лица радостная улыбка.
Отгремели последние звуки «Интернационала», в то время Государственного гимна Советского Союза, и послышалась команда к торжественному прохождению мимо трибуны.
Снова грянули трубы — теперь уже известный авиационный марш, — и весь строй пришел в движение. Эскадрильи маршем проходили мимо трибуны.
Владимир Семенов, твердо чеканя шаг в такт полюбившемуся маршу, про себя напевал его слова, которые курсанты не раз пели в строю:
Наш острый взгляд пронзает каждый атом.После торжественного обеда по случаю выпуска из школы молодые летчики впервые за многие месяцы учебы почувствовали себя свободными. Конечно, относительно — как может быть свободным от своих постоянных обязанностей человек, находящийся на военной службе.
В конце дня их приглашали на прощальный вечер с концертом и танцами в Дом Красной Армии. А до вечера надо было собраться в дорогу — завтра утром молодые летчики специальным поездом уезжали на запад, почти к самой границе, где должна была начаться их боевая служба.
Володя Семенов и его друзья по учебе прошлись по военному городку, вышли на окраину — туда, где раскинулось летное поле, а на нем ровными рядами выстроились учебные самолеты У-2 и СБ — бомбардировщики.
Хозяевами таких скоростных машин молодым летчикам предстояло стать через несколько дней в боевых частях.
С летного поля они прошли в Ленинскую комнату учебного подразделения, постояли у карты, прикидывая примерный путь, который им предстояло совершить по железной дороге до Западной Белоруссии — места их будущей службы.
Через два дня, в пути, молодые летчики узнали, что началась война с фашистской Германией. Их поезд, как и многие другие, сутками стоял на запасных путях. Его обгоняли составы с боевой техникой и подразделениями Красной Армии, безостановочно мчавшимися туда, где полыхало пламя войны.
Третьего июля их состав на станции Тула загнали в тупик. Летчики побежали на вокзал, чтобы узнать, как обстоят дела на фронте. Еще издали они увидели многочисленную толпу, чутко прислушивавшуюся к каждому слову, доносившемуся из репродуктора.
Выступал Председатель Государственного Комитета Обороны И. В. Сталин. От имени Коммунистической партии и Советского правительства он обращался к советскому народу, воинам Красной Армии, разъяснял всю глубину опасности, нависшей над нашей страной, призывал не щадить сил для отпора врагу, для победы над ним.
— Вот такие дела, ребята, — сказал кто-то из летчиков. — А мы тут загораем. Пошли к коменданту! [199]
Они дружно направились в вокзальное помещение. Войдя в комнату коменданта, увидели двух командиров — подполковника и капитана. Перебивая друг друга, стали рассказывать, кто они, требовать немедленной отправки на фронт.
— Ваш патриотический порыв понятен, — сказал подполковник. — Но вы, хотя и имеете специальность военных летчиков, еще по существу ими не стали, к боевым действиям не готовы. Ведь вы только научились летать, а в частях не служили.
На груди говорившего сверкала Золотая Звезда Героя Советского Союза. Она вызывала у молодых летчиков большое уважение — ведь в то время не каждому доводилось встретить человека со столь высокой наградой.
— Слыхали сводку с фронта? Враг силен и жесток. Он рвется в глубь страны. У него превосходство в авиации и другой технике. Чтобы остановить его, надо действовать не только смело, но и умело, бить на земле и в воздухе. Поэтому в Наркомате обороны приняли решение: в учебном авиационном полку, которым я командую, продолжить ваше обучение.
В подтверждение своих слов подполковник показал телеграмму из Наркомата обороны, предписывавшую разыскать находившихся в пути выпускников авиашколы и зачислить их в учебный авиационный полк для продолжения их подготовки к боевым действиям.
Приказ есть приказ. И они снова стали курсантами, детально изучали устройство самолетов, их вооружение, принципы и тактику боевого применения.
Конечно, многие теоретические вопросы теперь отпали. Поэтому больше времени отводилось на практические действия, полетам — вначале с инструктором, а потом и самостоятельно.
Наступил день, когда командир полка велел построить всех курсантов.
— Ну вот вы и стали штурмовиками, — сказал подполковник, обращаясь к курсантам. — Поздравляю вас с этим важным событием в вашей военной жизни! Конечно, чтобы быть настоящими воздушными бойцами, того, чему мы вас обучали, недостаточно. Главное вы получите в бою. Там!..
После минутной паузы подполковник продолжал:
— Завтра летчики первой и второй эскадрилий отбывают на фронт. [200]
Заметив движение в шеренгах третьей эскадрильи, командир полка строго взглянул на стоявших в строю и, несколько повысив голос, повторил:
— Первой и второй эскадрилий! Желаю вам, друзья, боевого счастья! Деритесь с фашистами умело и смело. Как и подобает защитникам социалистического Отечества.
Командиры увели эскадрильи, отправлявшиеся на фронт. А в третьей с нетерпением ждали, что же им скажет подполковник.
— Вы, конечно, понимаете, что летчиков готовит не только наш полк, не одна школа. Труженики тыла многое делают для того, чтобы ликвидировать превосходство врага в технике, создали новые ее образцы. В наш полк прибывают новые машины. Это двухместные штурмовики конструктора Ильюшина — Ил-2. Они уже прошли боевую проверку и показали себя с самой лучшей стороны. Ил-2 — бронированный штурмовик, с двумя пушками, двумя пулеметами, имеет реактивные установки, может брать бомбы весом до полутонны. У гитлеровцев такого самолета нет. Так что будем завтра встречать наши «илы».
Было интересно посмотреть на новые машины, как говорится, пощупать их своими руками. И в то же время...
Пять лет прошло с тех пор, как прозвучал для Владимира Семенова последний школьный звонок. Пять лет он стремится к тому, чтобы, став специалистом, приложить свои руки, знания с пользой для родной страны. И все пока безрезультатно.
Отец советовал Владимиру после окончания восьми классов поступить в железнодорожный техникум. Можно было учиться в Ашхабаде, где родился. Владимир решил по-иному: поступил в Ташкентский текстильный техникум, чтобы стать мастером текстильного производства.
Окончив первый курс, вместе с Николаем Литвиненко уехал на Волгу. В Вольске устроились электромонтерами в СМУ. Одновременно занимались в аэроклубе. Затем поступили в школу пилотов, стали военными летчиками... Теперь вот снова!
— Сколько же можно учиться! — сетовали они. — Так и война закончится. И пороху не понюхаешь.
Сетуй — не сетуй, а Ил-2 пришлось осваивать.
Наконец подошла и их очередь.
Весной 1943 года их вызвали в штаб полка и вручили [201] каждому предписание о назначении в действующую армию.
В кабинете командира полка находился незнакомый летчикам капитан. По внешнему виду, по наградам на груди было видно — фронтовик.
— По заданию командования, товарищ Семенов, — сказал Владимиру командир полка, — комплектуется отдельная корректировочно-разведывательная эскадрилья. Работать она будет на знакомых вам штурмовиках Ил-2. Вы назначены летчиком одного из таких экипажей.
— Товарищ подполковник! Как же так? Чуть не два года доучивали — и опять не в бой!
— Разрешите, товарищ подполковник, ответить молодому товарищу, — заговорил капитан и назвал свою фамилию: — командир вашей эскадрильи капитан Неменко. Так вот, товарищ Семенов. Вы военный человек и должны знать, какое огромное значение для успеха в бою имеет разведка. В том числе и воздушная. Чтобы успешно бить врага, надо знать, каков он, на какой местности укрепился, какой техникой, какими резервами располагает. Воздушный разведчик в отличие от сухопутного — всегда у противника на виду, всегда под огнем. Так что войну почувствуете даже тогда, когда на вашем участке затишье.
Участок фронта, на котором начал свою боевую деятельность летчик разведывательного штурмовика Ил-2 младший лейтенант Владимир Кузьмич Семенов, вошел в историю Великой Отечественной войны под названием Курская дуга.
Здесь, на Орловско-Курском выступе гитлеровцы хотели взять реванш за разгром своих войск под Сталинградом. Советское Верховное Главнокомандование сумело своевременно раскрыть замысел врага и активной обороной в течение нескольких месяцев стремилось измотать и обескровить его. И конечно, авиация сыграла важную роль не только в том, что наносила беспрерывные удары по вражеским позициям, но и в том, что умело вскрывала систему обороны противника, места сосредоточения его живой силы и техники.
Под прикрытием истребителей Владимиру Семенову приходилось на своем «ильюшине» вылетать далеко за передний край, подолгу кружить над расположением противника, создавая условия для того, чтобы [202] штурман Николай Кубасов сфотографировал все, что могло представить интерес для нашего командования, для нашей артиллерии и авиации.
Фотографирование велось через бомболюки качающимися широкозахватными авиафотоустановками. Как понял Владимир, Николай Иванович Кубасов был мастером воздушной съемки. Результаты разведки зависели, конечно, не только от Кубасова, но и от летчика, от его умения, выдержки, смелости. А Владимиру Семенову, всей душой рвавшемуся на фронт и наконец оказавшемуся здесь, было еще ой как далеко до совершенства.
Когда обстрел фашистской зенитной артиллерии казался особенно плотным и хотелось круто отвернуть в сторону от протянувшихся с земли трасс, в наушниках раздавался твердый, уверенный голос штурмана, как бы угадывавшего, что должно твориться в душе молодого летчика.
— Спокойно... Так держать! Скорость не прибавлять... Снимаю!.. Хорошо... Еще заход!.. Так держать!.. Снимаю!
Спокойный голос штурмана придавал уверенности и летчику. Но, пожалуй, самое большое впечатление на Семенова произвели результаты разведки.
Как-то вечером после нескольких вылетов Владимира Семенова и Николая Кубасова вызвали в штаб.
— Глядите на свою работу! — сказал находившийся здесь командир эскадрильи капитан Неменко.
— Вот это да! — невольно вырвалось у Владимира.
То, во что у него не было возможности пристально вглядываться, пока они «утюжили» занятую противником территорию, отчетливо отпечаталось на снимках. Видны были и ломаные линии траншей, позиции артиллерийских и минометных батарей, пехотные колонны, и бензовозы, направлявшиеся к роще, где могли быть танки или склад с горючим. И многое другое.
— А вот здесь, Володя, — показал Кубасов на один из снимков, — ты вильнул. Видишь: снимок смазан. А здесь был крен — окопы задрались в небо.
— Так ведь «мессер» мчался навстречу!
— Истребители же перехватили его, не дали атаковать нас.
— Кто же знал, что все закончится хорошо. Да и вильнул я как-то невольно... Все-таки здорово у тебя получается! [203]
— Не у меня, а у нас.
— Ну, у нас, — согласился Владимир. — Вот бы долбануть в эту рощицу из бомбардировщиков!
— Все это немедленно отправляем в штаб фронта, — сказал командир эскадрильи. — А вам, Кубасов и Семенов, завтра предстоит разведать вот этот участок.
Летчики отметили на картах район, интересовавший командование, и пошли готовиться к предстоящему боевому дню.
Теперь во время боевых вылетов Семенов пристальнее вглядывался в местность, многое замечал и даже иной раз подсказывал Кубасову, что, по его мнению, следовало бы «отщелкать» фотоустановкой. Преодолевая напряжение, связанное с сознанием опасности, он старался вести самолет спокойно, без рывков, виляний, помня, что их постоянно сопровождают и охраняют истребители, готовые в любую минуту броситься на «мессеров», прикрыть собой боевых товарищей.
За успешные разведывательные действия в период обороны и подготовки контрнаступления летчики разведывательной авиаэскадрильи капитана Неменко удостоились государственных наград. Высоко был оценен труд и молодого пилота Владимира Семенова. Ему вручили ордена Красной Звезды и Отечественной войны II степени.
С каждым новым заданием Владимир действовал увереннее, смелее.
Как-то один из «мессершмиттов», прорвавшись сквозь огонь советских истребителей, стрелой понесся навстречу «ильюшину». На какой-то миг опередив его, Владимир прошил врага длинной пулеметной очередью. В другой раз Николай Кубасов сразил фашистского истребителя, пикировавшего на «ил» сверху.
В январе 1944 года шла интенсивная подготовка к полному снятию блокады Ленинграда.
К решительному наступлению готовились войска Ленинградского фронта, авиация и артиллерия Краснознаменного Балтийского флота, части и соединения Волховского и 2-го Прибалтийского фронтов.
Как и всем частям, воздушным разведчикам приходилось решать большие и трудные задачи. За время блокады противник создал вокруг города на Неве мощную, глубокоэшелонированную в инженерном отношении [204] оборону. В нее входили многочисленные узлы сопротивления и опорные пункты с круговой обороной, развитая система траншей и отсечных позиций. Помимо долговременной обороны непосредственно вокруг Ленинграда были созданы сильно укрепленные рубежи «Пантера» в районе Пскова и Острова и «Танненберг» между Финским заливом и Чудским озером. Гитлеровцы настолько были уверены в прочности своей обороны вокруг Ленинграда, что объявили ее «неприступным Северным валом».
Воздушной разведке было необходимо не только детально изучить объекты для нанесения по ним ударов авиации и артиллерии во время прорыва обороны противника, но и корректировать артиллерийский огонь во время продвижения наших частей вперед.
Авиационная эскадрилья, в которой служил Владимир Семенов, к тому времени уже действовала в составе отдельного корректировочно-разведывательного авиационного полка.
Лейтенант Семенов летал теперь с лейтенантом Владимиром Галичем. Штурман Галич окончил артиллерийское училище и в вопросах воздушной разведки и артиллерийской стрельбы разбирался очень хорошо.
Когда была полностью снята блокада города на Неве и Ленинградский фронт во взаимодействии с Прибалтийскими фронтами все дальше и дальше теснил противника на запад, работы у воздушных разведчиков прибавилось. Теперь Владимир Галич корректировал стрельбу наших артиллеристов, которые, передвигаясь вслед за «царицей полей», расчищали ей дорогу меткими огневыми налетами.
— Мы теперь с тобой воздушные артиллерийские наблюдатели, — говорил Галич товарищу. — Наш НП — там, в небе. Засекаем цель, передаем данные для стрельбы на батарею, ведем пристрелку, корректируем огонь артиллеристов, пока все не взлетит вверх тормашками.
Буквально через несколько дней они вместе с артиллеристами разгромили важную цель.
А было это так. Экипажу поставили задачу корректировать огонь артиллерии по крупному железнодорожному узлу. Воздушная разведка установила, что на станции скопилось несколько составов с боевой техникой, которую фашисты уже начали выгружать. Лесистая местность скрывала цель от артиллеристов, но [205] находилась на расстоянии, доступном их дальнобойным пушкам.
Обстрел железнодорожного узла продолжался часа четыре. Зная по карте место нахождения батареи, Галич довольно точно определил направление и прицел для стрельбы по одному из эшелонов. Передав по радио данные на огневую позицию, он произвел пристрелку, затем перешел на поражение. Огневым налетом эшелон был разбит.
Владимир Семенов как можно медленнее и как можно ниже «проплывал» над железнодорожными путями. Совершив круг, он позволял Галичу начать пристрелку следующего эшелона, дать команду на огневой налет.
От нападения с воздуха нашего корректировщика защищали истребители. А с земли навстречу ему неслись огненные трассы. Машину буквально изрешетило осколками, но она вела себя безотказно. С помощью авиаторов артиллеристы разбили несколько составов. Во многих местах вспыхнул пожар. Станцию и прилегающие к ней пути затягивало густым, черным дымом.
Сквозь этот дым летчики заметили, что один из составов сдвинулся с места, сделал попытку уйти за пределы станции.
— Видишь? — крикнул Семенов.
— Вижу! Черт возьми, не успею пристрелять цель.
— А мы его сейчас по-другому!
«Ильюшин» описал круг, зашел к составу с хвоста, снизился до предела и полоснул эрэсами по паровозу.
Раздался сильнейший взрыв. Взметнувшееся над паровозом пламя, перекидываясь с вагона на вагон, вскоре охватило весь эшелон.
— Здорово ты его! — послышался в шлемофоне голос Галича.
Семенов, кивнув головой в сторону товарища, поднял большой палец левой руки вверх. Дескать, оба мы неплохо поработали. И тут же мелькнула мысль: «Что бы мы могли сделать, если бы не понимали друг, друга с полуслова?»
Конечно, они были под стать друг другу — смелые воины, настоящие мастера своего дела, Это и позволило им успешно выполнить задачу по разгрому вражеского железнодорожного узла, за что оба были награждены орденами Красного Знамени. [206]
О признании высокого боевого мастерства воздушных разведчиков-корректировщиков говорит и тот факт, что, когда не удавалось «разгрызть крепкий орешек» в обороне противника пристрелкой с наземного наблюдательного пункта, командующий артиллерией Ленинградского фронта генерал-лейтенант Г. Ф. Одинцов просил авиационное командование выделить для корректировки стрельбы артиллерии экипаж Семенова — Галича.
Он же, командующий артиллерией фронта, от имени Военного совета фронта вручил лейтенантам Семенову и Галичу ордена Красного Знамени.
А впереди был еще целый год напряженных боев. За это время Ленинградский фронт изгнал фашистов из Эстонии, во взаимодействии с моряками Краснознаменной Балтики освободил острова Моонзундского архипелага. Воины Карельского фронта во взаимодействии с Северным флотом очистили от врага советское Заполярье. И везде наземным войскам активно помогали авиаторы — штурманы, бомбардировщики, истребители, разведчики, корректировщики...
На заключительном этапе войны в состав Ленинградского фронта вошли войска двух Прибалтийских фронтов. Под руководством Маршала Советского Союза Л. А. Говорова планировался разгром курляндской группировки противника, цеплявшегося за каждый километр захваченной им советской земли.
После вылетов снова и снова приходилось «штопать» раны «ильюшину», нанесенные ему фашистскими зенитчиками или нападением с воздуха.
Однажды его подбили над территорией, занятой противником, далеко от линии фронта.
— Была повреждена плоскость. Машина теряла устойчивость, плохо слушалась рулей, — рассказывал Владимир Кузьмич. — А тут еще появилась пара «мессершмиттов», летчики которых, очевидно, решили, что смогут без труда разделаться с подбитым самолетом. «Тяни! — крикнул мне Галич. — А я буду отбиваться». Теперь вся тяжесть поединка легла на плечи моего товарища. Пока Галич отстреливался от «мессершмиттов», я старался удержать машину в горизонтальном положении, тянул к линии фронта. И, как видите, дотянул.
К вечеру мы добрались в часть, представили результаты разведки. И тут мне хочется сказать доброе слово о наших боевых друзьях — авиатехниках и механиках. [207] Всем приходилось нелегко. А они — в зной и стужу, днем и ночью, сутками не отходя от наших израненных самолетов, восстанавливали их, чтобы мы снова могли подняться в воздух, снова могли бить врага.
Так и в тот раз. Через несколько дней мы с Галичем снова взлетели на своем «иле» и приступили к фотосъемкам, кружа над позициями противника, маневрируя между разрывами зенитных снарядов.
Каждая из вынужденных посадок памятна Владимиру Кузьмичу по-своему. Но особенно — последняя. Зенитным огнем у «ила» были выведены из строя все приборы.
Владимиру Семенову удалось дотянуть до ближайшего аэродрома, на котором базировался штурмовой авиаполк, и удачно посадить самолет.
Авиатехники, механики штурмового полка делали все возможное, чтобы восстановить самолет. К вечеру того же дня экипаж прилетел в свой полк. Трудно передать радость боевых друзей, узнавших, что их однополчане живы и невредимы.
— Данные фотосъемки сохранились? — спросил командир. — Очень хорошо.
Ночью летчики проснулись от выстрелов. Выхватив пистолеты, бросились к выходу.
— Победа! — кричали кругом. — Слышишь, старший лейтенант? Победа! — И огненные полосы снова устремлялись в небо.
31 мая командующий Ленинградским фронтом доложил Верховному Главнокомандующему, что курляндская группировка гитлеровцев перестала существовать.
В тот же день Военный совет фронта рассматривал реляции о награждении воинов, отличившихся при окончательном освобождении Ленинграда от блокады и в последующих боях при освобождении Прибалтики.
— Старший лейтенант Семенов Владимир Кузьмич, летчик корректировочно-разведывательного полка, — зачитывал секретарь Военного совета. — Представляется к награждению орденом Ленина.
— Семенов... Что-то знакомая фамилия.
— Помните, товарищ Маршал Советского Союза, я вам рассказывал об этом экипаже, — сказал командующий артиллерией фронта генерал Г. Ф. Одинцов. — [208] Боевые ребята. Это они помогли нам тогда разгромить железнодорожный узел. Да и десятки других объектов. Полностью произвели перспективное фотографирование обороны курляндский группировки. Одним словом, геройские ребята.
— Если геройские, значит, надо повысить награду. Представим к Золотой Звезде.
Члены Военного совета согласились с предложением. И там, где в наградном листе было написано «представляется», Маршал Советского Союза дописал: «...к присвоению звания Героя Советского Союза». И подписал: «Командующий Ленинградским фронтом Л. А. Говоров».
Л. Тимофеев. Упорство
Николай Никитович Степанов участвовал в Великой Отечественной войне с памятного дня 22 июня 1941 года, но свой первый боевой вылет он совершил только 21 апреля 1944 года на штурмовике Ил-2. 15 июня того же года за отличное выполнение боевых заданий командования был представлен к первой награде — ордену Красной Звезды. 15 мая 1945 кода командир полка подполковник Домущей подписал последний наградной лист на присвоение капитану Н. Н. Степанову звания Героя Советского Союза.
Ровно одиннадцать месяцев разделяли эти два наградных листа, а между ними одиннадцать месяцев войны на Ленинградском и Карельском, 2-м и 3-м Белорусских фронтах...
Стать летчиком было мечтой Степанова с детских лет. Но жизнь распорядилась его судьбой иначе. Приехав в 1933 году четырнадцатилетним парнишкой в Ленинград из небольшой деревеньки на Псковщине, он два года проработал слесарем, а потом еще четыре года проучился в кинотехникуме, после которого по специальному комсомольскому набору был призван в ряды Красной Армии. Казалось, наконец-то должна была сбыться его мечта, но вместо летного училища, куда он так стремился, его направили в авиационное техническое училище. Как отличнику предложили после окончания остаться в училище инструктором, но [209] он не согласился и, используя право выбора, попросился в Особый Белорусский военный округ, где его и застала война.
Тревожно было на пограничных аэродромах Западной Белоруссии в июне 1941 года. Участились облеты границы немецкими самолетами. Все чаще они залетали в глубь советской территории. На рассвете 22 июня фашистская Германия нанесла мощный удар по нашим сухопутным силам, железнодорожным узлам и военно-морским базам, расположенным вблизи границ. Более тысячи самолетов обрушили свои бомбовые удары по приграничным советским аэродромам. Массированному налету вражеской авиации подвергся ранним утром 22 июня и аэродром под Минском, где служил Николай Степанов. Многие наши самолеты так и не успели подняться в воздух, чтобы остановить врага, — они были уничтожены противником. Вдоль взлетно-посадочной полосы дымились обгоревшие скелеты «ястребков», а те, что смогли взлететь, были в меньшинстве. И все же советские летчики дрались мужественно, неистово, насмерть... Воздушные бои порой завязывались тут же над аэродромом. Не все летчики возвращались из этих жестоких и неравных схваток. Почерневшие от копоти и солнца лица пилотов, вернувшихся на аэродром, были суровы и усталы.
На аэродроме техники и механики работали сноровисто, готовя самолеты к новым вылетам. Летчики в эти короткие передышки между боями с нетерпением ожидали, когда будут наполнены горючим баки и перезаряжены пулеметы, чтобы снова можно было подняться в воздух навстречу врагу. Сквозь непрекращавшийся рев моторов слышались возбужденные голоса пилотов.
— Гады! На одного — десяток!
— И как только дотянул... Одни дыры, а где самолет — и не видно!
Каждый стремился выговориться за те несколько минут, пока готовились машины.
Техник звена Николай Степанов с нетерпением ожидал из боя самолет своего командира Николая Богатыря. Его машину он узнавал издалека. Не успевал летчик приземлиться, как Степанов оказывался у самолета, чтобы подготовить «ястребок» к новому вылету. [210]
— Молодец, Коля! Спасибо... Достается сегодня! Смотри, как отделали за день!
Степанов с завистью следил, как командир ловко перемахнул с крыла в кабину. Взревел мотор, и Богатырь, махнув на прощание рукой, вырулил на старт.
Жарко на аэродроме. Жарко в воздухе. Жарко от боев: шел первый день войны.
...Шел первый день войны, и Степанов бесповоротно решил добиться направления в летное училище, чтобы самому сесть за штурвал самолета и самому драться с врагом. Но командир полка отказался принять рапорт и просто прогнал Степанова, резко ответив на его просьбу: «На войне нужны не только летчики, но и опытные техники!»
Через несколько дней после изнурительных боев, когда полк под натиском врага вынужден был перелетать на другие аэродромы, сильно потрепанный в боях, понесший большие потери в личном составе и технике, был получен приказ лететь в Подмосковье на формирование. И снова Степанов явился к командиру полка с рапортом. Его глаза с надеждой поглядывали на командира. От волнения пересохло во рту. Он боялся, что комполка, узнав суть рапорта, опять ответит отказом.
— Что у вас, Степанов?
— Товарищ командир, я не могу сидеть на аэродроме, когда мои товарищи дерутся в воздухе. Хочу стать летчиком, хочу воевать. Прошу направить меня в летное училище!
Вручив рапорт и высказав на одном дыхании свою просьбу, Степанов внимательно следил за выражением лица командира: разрешит или снова откажет? Неужели откажет?
— На фронте нужны не только летчики...
Далее Степанов уже не слышал. Отказ, снова отказ.
После переформирования полк осенью 1941 года был переброшен на Калининский фронт. Противник, захватив Калинин, стремился развить наступление на Торжок, но наши войска при поддержке бомбардировочной и истребительной авиации приостановили это наступление. Боевая деятельность полка была настолько интенсивной, что зачастую самолеты приходилось ремонтировать здесь же, в полевых условиях, и иногда надо было основательно поколдовать над растерзанной [211] машиной, прежде чем она вновь могла подняться в воздух.
Из-под Старой Руссы, куда потом был переброшен полк, Николай Степанов был откомандирован в распоряжение Управления командующего ВВС Северо-Западного фронта. Он получил назначение в специальную группу, которую возглавил подполковник Константин Груздев.
Летчик-испытатель Груздев с начала войны ушел на фронт и за восемь месяцев сбил в воздушных боях 16 вражеских машин.
Группа была сформирована для выполнения специального задания командования по перехвату вражеских самолетов в районе Смоленска. Немцы имели под Смоленском базу, на которую они перебрасывали новые боевые машины из Восточной Пруссии и центра Германии. Отсюда затем их перегоняли в различные соединения, действовавшие на нашей территории. Группа Груздева получила приказ перехватывать эти самолеты на пути их полета к месту назначения.
Степанов после очередного боевого вылета своего командира дотошно проверял каждый узел и вооружение самолета, а в думах у него было одно: летать самому. За короткое время летчик и техник сдружились. Груздев всегда и во всем доверял своему технику, на знания и старания которого безоговорочно полагался. И когда его отозвали с фронта в тыл, он взял с собой и Степанова.
Прилетев в назначенный пункт, Степанов узнал, что там только что был сформирован 2-й учебный истребительный авиаполк. Он поспешил к Груздеву.
— Отпустите, товарищ подполковник. Я должен переучиться. Не век же гайки завинчивать.
Степанов и на фронте и в тылу упорно продолжал писать рапорты с просьбой направить его в летное училище. Помнилось ему, как в последний раз один штабист даже пригрозил неприятностями, объясняя настойчивость Степанова желанием сбежать в тыл.
— Жалко расставаться с тобой, Николай. Техник ты отличный, но я понимаю тебя.
По-мальчишески нахмурив брови, Степанов ждал решения своего командира.
— Ну что ж, попробуем, — улыбнулся Груздев.
Командиром учебного полка оказался старый друг Гращенков, и Груздев надеялся на его помощь. Когда [212] Гращенков пригласил Груздева к себе в гости, тот пошел вместе со Степановым.
— Если дело выгорит, то считай, что тебе повезло, — шепнул Груздев своему технику, пока хозяин дома хлопотал на кухне. — В Испании воевал.
Гращенков оказался очень душевным и внимательным хозяином. Потчуя гостей, он расспрашивал Груздева о фронтовых делах, отвечал на вопросы друга. А Степанов ждал. Чувствуя его беспокойство, Груздев решил поговорить с Гращенковым о своем товарище.
— Есть у меня к тебе одна просьба, Сергей. Возьми этого парня в свой полк, — кивнул он в сторону Степанова. — Сделай из него летчика-истребителя. Отличный парень. Любит авиацию и давно мечтает летать.
Вскоре Николай Степанов стал обучаться летному делу, к которому так долго и настойчиво стремился. Сбылась его мечта. Занятия в классах сменились учебными полетами, осваивалась техника пилотирования и ведения воздушного боя. Потом — запасной полк. И вот получено назначение на Ленинградский фронт, куда Степанов прибыл в начале 1944 года, но ему опять не пришлось воевать: снова переучивание, теперь уже на штурмовика. После снятия блокады Ленинграда для развертывания наступления войск фронта все больше требовалось летчиков-штурмовиков. Только в апреле Степанов пришел в боевой полк и получил грозный Ил-2.
В 566-м штурмовом авиационном полку, где начал свою службу Степанов, он оказался одним из самых старших и по возрасту, и по службе в армии, но молодые летчики успели сделать уже не один десяток вылетов, а он только начинал. Летал Степанов охотно, не зная усталости.
Севернее Ленинграда, на Карельском перешейке, противник за три года войны создал мощный укрепленный район с тремя оборонительными полосами железобетонных сооружений толщиной до 2,5 метра. Общая глубина обороны составляла более 100 километров. Для успешного развертывания наступления в этом направлении летчики штурмовых и бомбардировочных полков 13-й воздушной армии и КБФ получили приказ разрушить долговременные оборонительные сооружения противника.
В подготовительный период операции в полк прибыли [213] командующий фронтом Л. А. Говоров, главнокомандующий ВВС А. А. Новиков и командующий 13-й воздушной армией С. Д. Рыбальченко. Командование уделяло особое внимание воздушной разведке и фотографированию оборонительных полос. Командир полка вызвал в штаб капитана Степанова. Перед ним была поставлена сложная и ответственная задача: облететь и сфотографировать линию фронта.
Вылеты на разведку занимали особое место в его летной биографии. Только наиболее опытных летчиков, отлично владевших самолетом, способных под носом у врага произвести фотосъемку, посылали в разведку. В одиночку, на небольшой высоте, разведчик выполнял задание. Чтобы засечь огневые точки, часто приходилось выжидать, когда зенитная артиллерия начнет обстрел самолета. Только тогда включались фотоаппараты. Степанов вскоре после начала своей летной биографии оказался в числе наиболее опытных, быстро освоивших высшее мастерство летчиков.
— Сколько вам потребуется самолетов прикрытия для выполнения задания? — обратился Говоров к Степанову.
— Ни одного, товарищ командующий. В данном случае они будут только мешать.
Успешно летал Степанов и на штурмовку железнодорожных станций и оборонительных укреплений.
10 июня 1944 года в период артподготовки за полчаса до начала наступления на Карельском перешейке 172 бомбардировщика и 168 штурмовиков нанесли массированный удар по опорным пунктам противника в районе Старого Белоострова, озера Светлого и станции Раяйоки. Степанов, летавший в тот день в район Старого Белоострова, отлично справился с фотографированием результатов бомбежки, за что получил благодарность от ВоенноЕО совета Ленинградского фронта. Через день группа из восьми штурмовиков нанесла успешный удар по железнодорожной станции Перкярви, в результате которого было уничтожено десять вагонов, а после атаки Степанов сделал еще заход и для фотографирования результатов бомбометания.
Только с 15 по 26 июня, когда были успешно прорваны все три оборонительные линии врага, освобожден Выборг и многие другие населенные пункты и железнодорожные станции и узлы, Степанов 22 раза летал на выполнение боевых заданий и уничтожил 1 танк, 5 вагонов, 19 автомашин с грузами, 2 дзота, [214] 7 точек зенитной артиллерии и 3 артбатареи, за что получил вторую свою награду — орден Красного Знамени.
26 июня разведка засекла передвижение войск противника. Враг перебрасывал на Карельский фронт резервы, пытаясь остановить наступление Советской Армии. Задание, поставленное перед штурмовиками, было предельно кратким: уничтожить резервные части. Двенадцать экипажей ушли на выполнение задания. Когда группа выстроилась в боевой порядок, к ней примкнула четверка истребителей прикрытия Владимира Серова. Сначала полет проходил спокойно, но вдруг Степанов, летевший в замыкающей четверке, заметил резкий маневр Серова, а спустя несколько секунд понял, чем он был вызван: из-за облаков выскочила четверка «мессершмиттов».
— Идем на цель! Идем на цель! — услышал Степанов через переговорное устройство голос ведущего. Прорваться к цели, однако, удалось не сразу. Над шоссе, по которому двигались вражеские войска, крутилось еще около десятка фашистских истребителей. Завязался воздушный бой. Часть вражеских истребителей пыталась блокировать четверку Серова, остальные атаковали штурмовиков. Степанов, уводя машину от атак, пытался прорваться к шоссе.
Нелегко было и нашим истребителям. Серов был талантливым летчиком. Хотя он воевал всего второй год, на его счету было 40 сбитых вражеских самолетов. Слава о его мастерстве гремела по всему фронту. И в этом бою с превосходящими силами врага Серов упорно атаковал, пока не поджег «мессер».
«Молодец, Володя! Молодчина!» — радовался Степанов. Но радость оказалась недолгой. Двое «ястребков», увлекшись погоней, не заметили, как на них свалились из-за облаков четыре фашистских стервятника. В следующий миг наши самолеты были подбиты. Сложная задача встала перед Серовым и его ведомым Головачевым: одновременно прикрывать и штурмовики и два подбитых истребителя. Дерзкими и неожиданными для врага атаками Серов и его ведомый старались отвлечь противника на себя. Бой был неравным и тяжелым. Оставив на время наши штурмовики, фашистские летчики атаковали Серова и Головачева. Степанов видел, как вспыхнул самолет Головачева, видел гибель Серова...
Штурмовики остались без прикрытия. Прекрасно [215] вооруженные «илы» уступали истребителям в скорости и маневренности, но сосредоточенный огонь их стрелков мешал атакам врага. И все же один из штурмовиков был сбит. Несколько снарядов попало и в самолет Степанова. Воздух гудел от десятков авиационных моторов. Штурмовики упорно пробивались к цели. И пробились. Атакуемые Ме-109, штурмовики все же сбросили бомбы и пошли на разворот. Самолет Степанова поочередно обстреляли три «мессера». Фашисты, конечно, видели, что советский летчик с трудом ведет к линии фронта поврежденную машину, и спешили ее добить.
Хотелось спасти самолет, но более всего хотелось отплатить врагу за сбитых товарищей и погибшего Серова. Трудно соперничать с истребителем, но Степанов надеялся на свое оружие. Пулеметы и 37-миллиметровые пушки были большой силой. Степанов ждал малейшей оплошности врага и, когда один из вражеских самолетов неожиданно выскочил впереди штурмовика, снаряды его пушек распороли фюзеляж фашистской машины.
Мельком взглянув на горящий на земле самолет, Степанов снова стал следить за маневрами врага. Потеря одного самолета на время охладила пыл фашистских летчиков, но вскоре они снова перешли к атакам с хвоста и сбоку. Точной очередью стрелок сбил еще одного, но в это время трассирующие пули прошили кабину штурмовика. Машину потряхивало. Летчик уловил срывы в работе мотора.
До аэродрома было не дотянуть, и Степанов решил посадить самолет. Внизу раскинулось озеро. Берег бежал навстречу быстро снижавшейся машине. До боли в глазах летчик всматривался в него, отыскивая подходящую площадку. Увидев, как ему показалось, удобное место, Степанов решил совершить посадку, но, когда шасси почти коснулось земли, он заметил впереди овраг. Выжимая последние возможности из поврежденной машины, Степанов потянул ручку на себя и уже почти в зависшем положении с трудом проскочил овраг. Однако зацепил за крышу дома и врезался в кроны елового леса, раскинувшегося за деревней. Летчика выбросило из кабины, и он упал в родник, на миг потеряв сознание...
Так закончился этот боевой вылет, а с ним первые два месяца его боевой работы. Степанова отправили в госпиталь, и лишь через месяц он снова был в строю. [216]
Неунывающий народ жил на аэродроме под Ленинградом. Серьезные и мужественные в боях, летчики в минуты отдыха превращались в веселых и задиристых юнцов. Они радовались охапке полевых цветов, поставленных заботливыми руками медсестер в их землянках, не прочь были затеять пляски или танцы под старенький патефон, который приносили в полковую столовую. Музыка вызывала воспоминания о мирном прошлом и родном доме, и это прошлое казалось таким далеким и неправдоподобным...
А ранним утром, когда первые лучи солнца полосовали верхушки деревьев, они снова и снова уходили на штурмовку врага.
Прошло только шесть месяцев, как Николай Степанов стал летчиком, а на его счету уже значились различные виды оружия и боевой техники противника, уничтоженные точными бомбовыми ударами и пулеметно-пушечным огнем. К этим вылетам на штурмовку войск и боевой техники врага следует добавить и охоту за вражескими катерами и транспортами на Балтике во время наступления в Восточной Пруссии. Для многих летчиков полка эти вылеты были в новинку. Полеты над морем имели свои особенности. Как правило, Балтийское море не радует погодой. Низкая и густая облачность, частые туманы, сливавшаяся с горизонтом серая поверхность воды и маленькие точки кораблей и катеров, которые надо было еще отыскать в этом необъятном просторе волн, где отсутствуют какие-либо ориентиры, — все это требовало от летчиков, летавших над морем, особого мастерства.
Степанов быстро освоил технику полетов над морем. Летал он на Даго, Муху и другие острова, обеспечивал высадку десанта, топил фашистские транспорты, идущие с техникой и вооружением в Хельсинки и другие порты на помощь отступавшим войскам противника.
Получив задание разыскать и уничтожить радиостанцию на одном из островов у эстонского побережья, Степанов поспешил в штаб, чтобы узнать метеосводку. «Облачность сто пятьдесят метров. Видимость — полтора-два километра», — услышал он сообщение дежурного. Не очень радостное известие, но лететь надо, и Степанов отправился готовиться к полету. В этот раз он вылетал в паре с Николаем Кузнецовым.
Курс на Балтику. Свинцово-серая поверхность моря была пустынна. Плотные тяжелые облака прижимали [217] к воде. Первый облет многочисленных небольших островов не дал никаких результатов. Кончилось горючее, и пришлось возвратиться на аэродром. Пока самолеты готовились к повторному вылету, продрогшие летчики за кружкой горячего чая обсуждали план дальнейшего поиска. Во втором заходе радиостанцию все же удалось обнаружить. Выход самолета на остров был настолько неожиданным, что фашистская батарея не успела даже открыть огонь. Штурмовка оказалась успешной: бомбы угодили в склад с боеприпасами, мощный взрыв разметал все постройки.
При возвращении Степанов заметил, как у побережья немцы перебрасывали на катерах и баржах войска с одного острова на другой. Решено было атаковать противника, и пара штурмовиков пошла на снижение. Степанов и Кузнецов видели, как вражеские солдаты при заходе штурмовиков бросались в воду, надеясь укрыться за бортами барж от снарядов и пуль.
Упорство, с которым Степанов накапливал боевое мастерство, тренировался на полигонах в промежутках между боями и воевал, выделяло его среди товарищей в полку. Он стремился быть похожим на однополчан В. Мыхлика, Л. Обелова, А. Артемьева — лучших летчиков полка, ставших впоследствии Героями Советского Союза. У них он учился бить врага, а став командиром эскадрильи, сам начал учить молодых летчиков, прибывших в полк. Когда же возникала необходимость выполнить ответственное боевое задание, командир полка с уверенностью поручал его Степанову: он знал, что этот летчик задачу выполнит.
В период наступательных боев в Восточной Пруссии командир эскадрильи Степанов не раз водил полк на штурмовку вражеских укреплений, а в знаменательный день начала штурма Кенигсберга 6 апреля 1945 года его самолет был включен в ведущую группу, составленную из лучших летчиков. Эта группа шла впереди штурмовой авиадивизии на город-крепость.
В полк в тот день самолет Степанова не возвратился. Служба ВНОС сообщила на аэродром, что летчик сбитого самолета в бессознательном состоянии отправлен в госпиталь, а стрелок-радист погиб под обломками самолета.
...Ныло все тело. Голова, казалось, была сдавлена тисками. С трудом разжав веки, Степанов медленно обвел [218] глазами комнату. Провел рукой по лицу. Оно было закутано в толстый слой бинтов. Так ничего и не поняв, снова погрузился в забытье. Сознание возвращалось на какое-то мгновение. Во время одного из таких «пробуждений» он услышал откуда-то издалека: «Жив еще летчик-то, сестра?» «О ком это спрашивают? Не обо мне ли?» — силился определить он, но жгучая боль, сжимавшая голову, мешала сосредоточиться. Через несколько дней он стал ощущать себя. Медленно поднял, поочередно, к глазам руки. Они оказались в порядке. Пошевелил пальцами ног: действуют. «Летун-то наш зашевелился», — донеслось до него.
— Что, браток, ожил? — приподнялся на локте сосед. Хотелось ответить, но не смог, что-то мешало говорить. Только теперь, отчетливо увидев вокруг себя на койках таких же перевязанных, как и он, Степанов понял, что находится в госпитале. Малейшее движение вызывало ноющую боль, расползавшуюся по всему телу. Боль мешала сосредоточиться и вспомнить, что же произошло. В памяти всплывали бессвязные отрывки из полета, и потребовалось много усилий, чтобы привязать их последовательно один к другому. Он напрягал память и постепенно восстанавливал события того дня — 6 апреля 1945 года.
Штурмовики должны были вместе с бомбардировщиками подавить артиллерию врага, прежде чем начнется наступление наших танков и пехоты. Группа, в которой он находился, должна была уничтожить батареи в районе зоопарка. Такого массированного налета он никогда не видел: поэскадрильно в воздух поднялась вся дивизия. При первом заходе в его самолет попал зенитный снаряд. Он разворотил плоскость, но Степанов закончил штурмовку и решил, не выходя из общего строя, идти на второй заход. Над целью штурмовики снова попали в зону зенитного огня противника. Самолет сильно тряхнуло и запрокинуло. Степанов сразу и не сообразил, что же произошло. Удивила неожиданная тишина в кабине и чувство падения. Машину свалило на хвост, и она начала стремительно падать. Только тогда летчик понял, что снаряд оторвал мотор. Дальше произошло все очень быстро: самолет рухнул на деревья, а Степанова с силой выбросило из кабины.
— Доктор, — спросил Степанов во время обхода, — где меня нашли? [219]
— Что, батенька, потянуло на воспоминания? — улыбнулся военврач. — Говорят, что вытащили вас из-под обломков. В стоячем положении. Только вниз головой... А теперь спать. Меньше тревожьте себя воспоминаниями. Надо выздоравливать.
Но воспоминания наплывали сами — хотел он того или нет. Около года длилась его летная биография. 123 боевых вылета. И вот, прикованный к койке, он перебирает их в памяти. Помогая пехоте, он участвовал с товарищами-однополчанами в освобождении Пскова и Нарвы, Выборга, потом — всей Эстонии. А сколько раз они выручали пехоту во время наступлений? Хотя бы, к примеру, в Восточной Пруссии, когда шестеркой самолетов вышли на вражеские танки, которые задерживали продвижение наших войск. Возвращаясь на аэродром после выполнения задания, сверху отчетливо видели горящие коробки с развороченными гусеницами и башнями. Путь пехоте был расчищен.
Особенно трудно пришлось в Восточной Пруссии, где у врага находились мощные оборонительные сооружения. 50 боевых вылетов он выполнил там за короткий промежуток времени. Последний закончился тяжелым ранением и госпиталем.
Одиннадцать месяцев участвовал он в боях. Летал на штурмовку укреплений, железнодорожных станций, танковых колонн, артиллерийских батарей... 123 раза поднимал Степанов свой самолет навстречу врагу. 123 раза он шел навстречу смерти и победил ее. Двое — летчик и стрелок. А на их счету за эти месяцы 24 уничтоженных танка, 53 автомашины с грузами и войсками противника, две бронеавтомашины, 34 железнодорожных вагона и платформы с грузами, самоходные орудия, тягачи, повозки, около тысячи вражеских солдат и офицеров, 43 раза подавлялся огонь артиллерийских и зенитных батарей, 12 раз приходилось вступать в воздушные бои с истребителями противника... Он был награжден орденом Красной Звезды, двумя орденами Красного Знамени, орденами Александра Невского и Отечественной войны I степени.
Но пришел долгожданный конец войне, а через месяц, все в том же госпитале, Степанов узнал о присвоении ему звания Героя Советского Союза. Шли месяцы, а он все лежал. Раны зажили, но врачи обнаружили туберкулез легких. Госпитальная жизнь угнетала. [220]
Дни, которым он вел счет, складывались в недели, недели — в месяцы.
После Ялты, куда его отправили на излечение, он явился на комиссию, но, как ни доказывал свою годность летать, его демобилизовали. «Кончилась для тебя, Степанов, летная жизнь», — говорил он себе, а боль сжимала сердце. Он и сам понимал, что тяжелая контузия и туберкулез крепко подорвали его здоровье, но все же никак не мог привыкнуть к тому, что не придется больше летать. «Прошу взять этого парня в свой полк и сделать из него летчика-истребителя», — часто вспоминал он просьбу Груздева, обращенную к Гращенкову. Он стал летчиком, но ненадолго.
«С авиацией придется распрощаться», — твердо сказали ему на медкомиссии. Он этого не понимал. Просто не хотел понимать.
Работая в райкоме партии в Ленинграде, Степанов не мог смириться с тем, что в 30 лет, имея опыт, он не в авиации. Как и в трудном 1941-м, он по-прежнему был упорен в достижении своей цели. И своего добился.
В 1950 году Николай Никитович Степанов был вновь зачислен в ряды Советской Армии. Потом — учеба в военно-воздушной академии, а после ее окончания — служба в аппарате Министерства обороны СССР.
Неузнаваемой стала авиация. Новые боевые машины взяты на вооружение. Старые «чайки», «яки», «илы» стали легендой. Разве сравнить их с авиацией сегодняшнего дня! Но героизм летчиков, их подвиги, совершенные в самые трудные для Родины дни на этих машинах, вечно будут вызывать восхищение потомков. [221]
После вступления Финляндии в войну обстановка на Северном фронте еще более усложнилась. Наступавшая с юго-запада группа армий «Север» направляла острие удара на Псков — Ленинград. С севера вступили в действие немецкая армия «Норвегия» и две финские армии. Силами 21 дивизии и 3 бригад при поддержке свыше 900 самолетов 5-го немецкого воздушного флота и финской авиации они должны были наступать на мурманском и Кандалакшском направлениях, а также восточнее и западнее Ладожского озера, чтобы соединиться с немецкими войсками на реке Свирь и в районе Ленинграда.
Так битва за Ленинград с первых дней войны развернулась не только на юго-западных, но и на дальних северных подступах к городу. [222]