Не числом, а умением

О капитане Владимире Шалимове среди авиаторов ходили легенды. Да и не только среди них. Знали о нем и солдаты наземных частей. Говорили они, что у этого отчаянного летчика — своя, особая летная хватка. Его, как птицу, по полету сразу узнают и наши, и фашисты, едва он появляется в воздухе над передним краем. И тогда красноармейцы радуются, а гитлеровцы глубже забиваются в свои норы.

Как и во всякой легенде, правда в таких суждениях нередко сочеталась с вымыслом, тем более что не только в устных рассказах, но и во фронтовых газетах, когда писали о Шалимове, подчас не обходилось без упоминания о его якобы особом летном почерке. И если сам Шалимов и его друзья летчики избегали подобных, излишне громких слов, то авиационные механики, мотористы и пехотинцы, то есть обыкновенный земной люд, к числу которого принадлежали и военные корреспонденты, стоял на своем.

Была тут, бесспорно, и известная доля преклонения перед мужеством воздушных бойцов вообще, когда подвиги многих приписываются одному человеку, чье имя раньше и чаще других упоминалось в сводках. Тем не менее слава Шалимова росла и ширилась, рассказы о нем, печатные и устные, поражали воображение. Дескать, не удивительное ли дело — все летчики; попав под обстрел, стараются вывести самолет из зоны огня, а этот летит себе прямиком в сплошных клубах разрывов, и — хоть бы что! Проведет таким манером атаку, проутюжит позиции противника, сделает на глазах у [58] всех спокойный разворот и опять, не дрогнув, идет напролом.

Бывало, пехотинцы обеих сторон, задрав головы, молча смотрели в небо, вроде гадали: «Собьют — не собьют?» И когда самолет — один ли, в паре с ведомым или во главе целой группы таких же остроносых краснозвездных машин — уходил невредимым, в наших окопах раздавались возгласы ликования, а во вражеских — яростная брань и пальба.

— Это он! — не сомневаясь, говорили в такие минуты наши бойцы. — Самолет у него такой — весь в броне. Видели, на крыльях — огоньки, огоньки будто искры. Пули, значит, отскакивали...

Обстановка под Ленинградом в те осенние дни сорок первого года была такова, что на многих участках фронта нейтральной полосы почти не существовало. Траншейные брустверы — наш и чужой — рукой подать, и чуть приутихнет канонада — красноармейцы явственно слышали возню и голоса гитлеровцев. В таких условиях при ударе с воздуха запросто можно было по своим угодить. Но советские бойцы, видя пикирующие самолеты с круто выступающими над фюзеляжем кабинами, весело восклицали:

— Не бойся, ребята, горбатые не подведут!

Горбатыми они окрестили новые, только появившиеся тогда штурмовики Ил-2 конструкции Сергея Владимировича Ильюшина. Внешне отличались эти машины от других тем, что кабина торчала у них действительно прямо-таки горбом. А чаще закованные в броню «илы» наши бойцы любовно называли «летающими танками», так как они действовали над полем боя на малых высотах. Причем проходили подчас до того низко, что сзади над землей поднималась пыль — воистину утюжили передний край врага. Фашисты, испытав на себе силу их ударов, с ужасом говорили о них — шварце тод, что означало — черная смерть.

Когда первая группа «илов» приземлилась на одном из аэродромов Карельского перешейка, встречать летчиков приехал сам командующий ВВС Ленинградского фронта генерал А. А. Новиков. Факт прибытия новых крылатых машин имел тогда не только большое военное, но и огромное моральное значение. Появление штурмовиков свидетельствовало о том, что советский [59] народ, несмотря на серьезные трудности и потери, наращивает производство боевой техники.

Командовал штурмовым авиационным полком майор Николай Григорьевич Богачев. Он четко отрапортовал генералу Новикову о благополучном завершении перелета.

— Все машины в полной исправности. Летчики могут хоть сейчас идти в бой, — сказал майор.

Генерал, крепко пожав ему руку, с улыбкой кивнул в сторону новеньких, поблескивающих свежей краской машин:

— А красивы! Ласточки.

— Бронированные ласточки, — в тон ему бодро отозвался Богачев.

Встречу штурмовиков запечатлел на одном из своих рисунков известный художник А. Н. Яр-Кравченко, присутствовавший на аэродроме. Он так и изобразил генерала Новикова, майора Богачева и других командиров — улыбающимися.

Впоследствии, уже после войны, увидев этот рисунок, главный маршал авиации Александр Александрович Новиков удивился. «Нам, ленинградцам, тогда было не до улыбок, — заметил он. — Ожесточенные бои гремели буквально на пороге города. Враг мог видеть окраины Ленинграда уже невооруженным глазом».

Тем не менее художник не погрешил против истины. Встречая штурмовики, все действительно радовались. Радовались тому, что получили хоть и небольшую, но дополнительную возможность еще крепче бить ненавистного врага.

Новиков, познакомившись с летчиками, спросил:

— Сколько вам нужно времени, чтобы подготовиться к боевым действиям?

— Не больше суток, — твердо ответил Богачев.

— А успеете? Район для вас незнакомый.

— Мы знаем, куда и зачем прилетели, товарищ генерал.

— Тогда знакомьтесь с обстановкой на фронте и приступайте к делу, — кивнул Новиков.

Как только генерал уехал, возле новых самолетов собрались хозяева аэродрома. Постукивали костяшками пальцев по темно-зеленой обшивке, дивились сплошному бронированию мотора и бензобаков. Даже соты масляного радиатора можно было в случае надобности [60] прикрывать стальной заслонкой, чтобы во время обстрела не пробило осколком. Лобовое стекло фонаря кабины тоже было бронестойким, пуленепробиваемым. Грозным был штурмовик. Из передней кромки крыльев угрожающе выступали длинные вороненые стволы скорострельных пушек и пулеметов. Под плоскостями — восемь металлических реек, направляющих для эрэсов — реактивных снарядов. В центроплане четыре бомбоотсека. В них да еще на два замка под фюзеляжем можно подвесить шесть стокилограммовых бомб.

Такие пояснения давал собравшимся один из прибывших пилотов.

— Мы — пехотинцы воздуха, — улыбчиво щурясь, говорил он. — Так нас Байдуков назвал. И лучше, пожалуй, не скажешь. На таких машинах можно воевать на бреющем полете, не опасаясь ни пуль, ни снарядов. Словом, на самолете — «врукопашную», то есть, если надо — винтом по головам...

На него посматривали с недоверием. Заливает? Да нет, не должен вроде, как-никак — капитан, и по званию, и по внешности мужик, кажется, солидный, серьезный.

Крепко скроенный, подтянутый и, судя по всему, общительный, летчик сразу привлек внимание окружающих. В его взгляде светились добродушие и мягкая, чисто русская, ироничность, а от плотной фигуры веяло богатырским здоровьем.

— Капитана Шалимова — к командиру полка! — послышалось на самолетной стоянке.

— Иду, — спокойно отозвался он, мягко улыбнулся, извиняясь, что вынужден прервать беседу, и зашагал в сторону командного пункта.

После его ухода авиаторы повернулись к механику самолета. Кто-то негромко произнес:

— Видать, уверен в себе.

— Кадровый, — коротко ответил механик, видимо, убежденный, что этим словом лучше всего характеризует своего командира.

Кадровый — значит всесторонне подготовленный, опытный летчик, в отличие от тех, кого обучают сейчас по ускоренной программе.

— Давно летает? — послышался очередной вопрос.

— Десятый год, — не без гордости сказал механик, и присутствующие удовлетворенно переглянулись. [61]

Дескать, именно таким и доверили новые самолеты, иначе и быть не могло. А коль так, то враг быстро почувствует, с кем имеет дело.

В своих предположениях авиаторы не ошиблись. К утру следующего дня все штурмовики были готовы к вылету и по первому сигналу с командного пункта поднялись в воздух. Одну из групп в составе четырех «илов» возглавил Владимир Егорович Шалимов. Он шел ведущим.

Ведущий в авиационной группе ценится на фронте, что называется, на вес золота. Он летает на головном самолете. Если в полку есть опытные ведущие, полк боеспособен, даже если в нем много молодых пилотов, ибо ведущий — вожак в полете, командир и наставник своих ведомых. Это он после старта собирает их в боевой порядок, ведет по намеченному маршруту, умело и хитро минуя зоны зенитного огня. Это он, несмотря на противодействие истребителей, при любой погоде отыщет на незнакомой местности нужную цель и тактически грамотным приемом, сообразуясь с обстановкой, проведет атаку. За ним или вместе с ним — в зависимости от его команд — штурмуют противника ведомые.

Именно таким ведущим был коммунист Шалимов, отличный летчик и вдумчивый, волевой командир. Потому майор Богачев и доверил ему в первый же день после прибытия на Ленинградский фронт вести четверку штурмовиков для удара по танкам и мотопехоте врага.

При подходе к переднему краю обороны наших войск перед глазами Шалимова и его ведомых развернулась мрачная панорама. Рев моторов заглушал все звуки, и в кабинах самолетов не было слышно ни орудийной канонады, ни ружейно-пулеметной стрельбы, ни визга осколков, но разрывы взметнули вокруг массы темной пыли, и она висела в небе сплошной колеблющейся завесой. Сквозь нее смутно, словно сквозь дымку, просматривалась земля, вдоль и поперек исполосованная извилистыми линиями траншей и ходов сообщений, следами гусениц танков и автомобильных шин.

Сначала впереди, а затем совсем рядом, возле левого крыла машины Шалимова, засветились зловещие нити трассирующих пуль и красноватые сполохи заградительного огня зениток. Капитан словно не видел их. Проскочив над передним краем, он перевел штурмовик [62] на снижение, чтобы вывести группу к колонне противника незамеченной.

Дальше шли бреющим — над самыми верхушками густого леса. Промчались над ровной, будто по линейке сделанной, просекой, над непривычно пустынной лесной дорогой, в расчетное время начали разворот. Левые плоскости чуть ли не чиркали по макушкам деревьев. Наконец лес остался позади, вскоре показалось шоссе, а там — колонна врага.

Впрочем, то, что увидели летчики, нельзя было назвать колонной. Это был сплошной поток техники и людей. В пыли, с грохотом катилась бронированная рать вооруженного до зубов противника.

Шалимов от неожиданности даже оцепенел. Какая наглость! Его охватила небывалая злость. Рука сама зашарила по панели, отыскивая нужный выключатель, глаза впились в прицел. Хотя, что тут целиться, бей на глазок — по такому скопищу войск не промажешь.

— На, гитлеровская мразь, получай!

На шоссе, забитое танками, вездеходами, тягачами с пушками и мотоциклами, обрушился смерч огня. Шалимов заметил, как тупоносый, крытый брезентом грузовик сразу же завалился в канаву, два других стали сворачивать, но застряли, из них в панике посыпались солдаты. На дороге образовалась «пробка», в колонне началось замешательство.

Боевой разворот влево и — повторный заход. Пикируя, Шалимов поймал в перекрестие прицела цистерну бензозаправщика. Брызнув багрово-голубым пламенем, она взорвалась, огонь тотчас перекинулся на ползущие рядом танки.

— Так! — выдохнул летчик. — Так вам и надо!

Земля внизу окуталась черным дымом. В разные стороны от шоссе разбегались фашисты, но их настигали снаряды скорострельных авиационных пушек и пулеметов. Шалимов даже пожалел, что боезапас иссяк и нужно было возвращаться на аэродром.

Вторую группу штурмовиков в тот день водил сам командир полка майор Николай Богачев, третью — старший лейтенант Федор Смышляев. От их ударов гитлеровцы понесли большие потери в живой силе и технике. Однако во время атаки вражеский снаряд угодил в самолет Богачева. [63]

Из полета Николай Григорьевич не вернулся. В командование полком вступил капитан Сергей Поляков.

22 сентября и в последующие дни штурмовики поднимались в воздух по пять-шесть раз.

Такая нагрузка для летчиков была предельной. Чтобы летать, воздушный боец, как и спортсмен, должен строго соблюдать режим труда и отдыха, что называется, быть в летной форме. Только какая уж тут «форма»! Каждому приходилось делать шесть, а иной раз восемь вылетов подряд, да и ночью не уснешь: не дают непрерывные воздушные тревоги, нескончаемый гул вражеских бомбовозов и грохот взрывов.

Когда фашистское командование убедилось, что захватить Ленинград путем прямого фронтального наступления не удастся, оно решило сломить героическое сопротивление города и защищавших его советских войск длительной блокадой, непрерывными артиллерийскими обстрелами и бомбежками. Систему дневных и особенно ночных налетов враг задумал так, чтобы создать впечатление нескончаемое воздушного вала, который ничем нельзя остановить. Ради этого гитлеровцы не заботились даже о результативности своих ударов. Они направляли самолеты группами и в одиночку один за другим, думая повлиять на психику людей своей якобы неисчерпаемой авиационной мощью. Невыспавшиеся, хмурые, поднимались наши летчики и затемно отправлялись на аэродром. Скудным был в те дни и паек. Недоедание, усталость и постоянное нервное напряжение начинали все ощутимее сказываться на качестве летной боевой работы. К концу дня даже некоторые кадровые пилоты, не говоря о молодых, выматывались так, что подчас от переутомления после последней посадки теряли сознание. Естественно, вялой становилась и их реакция при маневрировании в полете, они все чаще попадали под огонь истребителей и зениток. Редкий самолет возвращался без пробоин.

Однажды зенитный снаряд попал и в машину Шалимова. Он как раз опускал нос самолета для атаки, и тут что-то оглушительно хлопнуло, штурмовик сильно тряхнуло, резко повело в сторону. Энергично действуя ручкой и педалями ножного управления, капитан убрал крен и нажал на гашетки, нанося удар по намеченной цели. Лишь после этого он осмотрелся. [64]

В правой плоскости зияла большая дыра. Пока мотор тянул, летчик успел набрать высоту, чтобы в случае необходимости можно было спланировать, затем взял курс домой и шел со снижением. Это давало возможность не потерять скорость и не свалиться на поврежденное крыло.

До аэродрома он дотянул. Однако здесь его ожидало новое затруднение: не вышла левая стойка шасси.

Как быть? Вернее всего, пока не поздно, выброситься с парашютом. А машина? Штурмовики — каждый на счету!

Шалимов пошел на посадку. Знал, что, собираясь приземляться на одно колесо, рискует собой. И все же от принятого решения не отступил. Конечно, пришлось напрячь всю волю, вложить в пилотирование все мастерство, но самолет был спасен. Были повреждены винт и левая плоскость, но механики и мотористы в тот же день произвели ремонт. Вскоре Шалимов вновь поднялся на своем самолете в воздух, чтобы громить врага.

Летать приходилось много. Полк нес потери, машин оставалось все меньше и меньше. А командование требовало, чтобы штурмовики непрерывно «висели» над передним краем.

Слава о них уже разнеслась по всему фронту. Одно появление «илов» придавало нашим пехотинцам бодрость и силу. Особенно эффективно работали «ильюшины» при налетах на траншеи и оборонительные объекты противника. Тут от летчиков требовалась снайперская точность. Этому и учился, этого и добивался в каждом вылете капитан Шалимов. Метким, прицельным ударам учил он и своих ведомых. И если начинал атаку, то никакой огонь не мог заставить его отвернуть от выбранной цели.

Командир полка, сам опытный и смелый летчик, любивший риск и тех, кто умеет рисковать, и то порой удивлялся дерзости Шалимова. Он вынужден был предупредить его:

— Владимир Егорович, мне кажется, что вы руководствуетесь не столько здравым смыслом, сколько азартом. Ну зачем же безрассудно лезть на рожон!

— Вы меня давно знаете, Сергей Николаевич, и беспокоитесь напрасно, — возразил Шалимов. — Зря погибать не собираюсь. А спокойным да осторожненьким, простите, быть не могу. — Помолчав, он хитро сощурился: — А, [65] да что там, командир! Вы же сами говорите, что при нехватке самолетов воевать надо не числом, а умением. Ну а лихачество тут ни при чем, возраст у меня уже не тот...

Владимир Егорович не лукавил. Он и в самом деле не любил и не допускал какого бы то ни было ухарства, исключал из полета все, что было рассчитано на внешний эффект и лишено тактической целесообразности, У него все было подчинено главному — при минимальных средствах добиться максимальных результатов штурмовки. Он всегда заботился о том, чтобы внезапно и с наивыгоднейшего направления вывести группу на цель, а после атаки быстро собрать ведомых в тесный боевой порядок и не дать истребителям противника поживиться легкой добычей — отставшими одиночками.

Поскольку штурмовик Ил-2 только что поступил на вооружение, то вполне понятно, что опыта его боевого применения ни у кого еще не было. Шалимов одним из первых овладел этой замечательной по тому времени машиной. Он научился в какие-то доли секунды прицеливаться, выполнять виртуозный маневр и метко поражать цели пулеметно-пушечным огнем. Капитан любил говорить, что стрелять со штурмовика — одно удовольствие, и это не было шуткой или хвастовством, стрелял он действительно по-снайперски.

Несколько сложнее обстояло дело с бомбометанием. На Ил-2 не было бомбардировочного прицела, поэтому долгое время у каждого пилота был свой метод бомбового удара. Бомбили на глазок, по чутью. Постепенно, обмениваясь опытом, пришли к выводу, что более метко кладет бомбы в цель капитан Шалимов. Его тактические приемы стали использовать все летчики полка.

Поэтому, когда Сергея Полякова спрашивали, кому можно поручить уничтожение особо важного объекта, командир полка без колебания посылал Владимира Егоровича.

Одной из таких срочных и весьма важных задач была штурмовка железнодорожного состава, обнаруженного нашими воздушными разведчиками на станции Мга. Фашисты перебрасывали оттуда орудия, боеприпасы и пехоту. А погода, как назло, стояла скверная. Дул сырой от дождя ветер, гнал тяжелые тучи, и низкое небо, казалось, лежало на самой земле. [66]

Трудно лететь, когда горизонт впереди тебя грозит сомкнуться с мрачной кромкой облаков, сделать невидимой расстилающуюся под крылом местность. Тут запросто можно и ведомых растерять, и самому с курса сбиться. Шалимов понимал это, но командование возлагало на летчиков большие надежды, и он поднял свою группу в воздух.

Прищуренные глаза ведущего до боли всматривались сквозь плексиглас кабины. Правильно ли идет, не уклонился ли? На мгновение показалось, что взгляд затуманивают слезы, проступившие от напряжения. Это было очень некстати. Слезы все искажали, зрение могло подвести.

И вдруг из туманной мглы, словно вынырнули, набегая, станционные постройки. Мга!

Вот уж действительно мга, ничего не видно. Не от слез — от густой дымки, от серой облачной пелены. Но умение водить группу в любых метеорологических условиях не подвело капитана и на этот раз — боевой курс был точным.

Станцию прикрывало несколько зенитных батарей, и в распоряжении Шалимова были считанные минуты. Всего несколько минут. Если его обнаружат и он не успеет прицелиться, все пропало. Даже если не собьют при первом заходе, второй сделать не дадут.

Вот уже ударили — перед самолетом расплылись шары зенитных разрывов. Шалимов успел сманеврировать. Машина, резко клюнув острым носом, скользнула вниз, устремилась туда, где виднелись крыши товарных вагонов. Штурмовик содрогнулся от залпа пушек, огненные трассы от него потянулись к паровозу.

Ведомые, следуя за командиром в растянутом правом пеленге, прицеливались самостоятельно. Они тоже не мазали. Из паровоза вырвался клуб пара, от вагонов полетели щепы. «Илы» пронеслись над самым составом и бросили стокилограммовые бомбы.

Заполыхал пожар. От детонации взорвались пульманы, набитые артиллерийскими снарядами. Путевое хозяйство было разрушено более чем основательно — долгое время ни один эшелон не мог проследовать к фронту. Вот что, оказывается, могут сделать четыре штурмовика при удачном выборе цели и внезапном снайперском ударе. [67]

Боевой счет капитана Шалимова рос с каждым днем. Уже к началу октября в его летной книжке было записано более тридцати штурмовок, и друзья отдавали должное его мастерству и смелости. Он одним из первых был представлен к правительственной награде, и вскоре генерал А. А. Новиков перед строем полка вручил Владимиру Егоровичу орден Красной Звезды.

Своими действиями капитан Шалимов и его однополчане вписали не одну славную страницу в летопись героической обороны Ленинграда. И все же одна из них, без сомнения, наиболее памятна среди других.

Было это незадолго до Октябрьского праздника в сорок первом. Тяжелой оказалась та фронтовая осень. Фашисты захватили всю Белоруссию, почти всю Украину, рвались к Ростову и к Москве, стояли под стенами Ленинграда. В те дни эфир был забит наглой вражеской радиопропагандой. Нередко гитлеровцы на плохом русском языке призывали наших летчиков выйти из строя и садиться на немецкие аэродромы. В шлемофонах слышался гнусавый голос с сильным акцентом: «Рус, брось воевать, лети в гости! Будет очень хорошо. Есть много вина, закуски, хорошие девочки».

В начале ноября самолеты противника стали сбрасывать листовки. Враг угрожал по-своему «отметить» годовщину Октябрьской революции: «6-го и 7-го будем бомбить, а 8-го будете хоронить».

Владимир Егорович был человеком не злым, даже добродушным, улыбчивым. Однако, когда ему в руки попала такая листовка, он почувствовал, как от ненависти к фашистским извергам сжалось сердце. Сидя в землянке, капитан гневно сжал кулак и грохнул по столу: — Нет, мало мы их бьем!..

На ленинградском направлении у противника к тому времени осталось не так уж много бомбардировщиков, но фашистское радио оповещало, что для готовящегося массированного удара сюда стягиваются новые крупные авиационные силы. Никакими иными данными, кроме заявлений самих гитлеровцев, наше командование пока не располагало, поэтому не только среди населения, но даже среди военных начали распространяться различные слухи. Говорили, что летные поля некоторых захваченных врагом аэродромов битком забиты бомбовозами, причем стоят они там, как на выставке, без всякой [68] маскировки. И вообще, дескать, оккупанты чувствуют себя там в полной безопасности, как дома: открыли казино, пьют шнапс и развлекаются.

— Это еще надо проверить, — поразмыслив, сказал Шалимов. — Тут, скорее всего, игра на нервах. Ну, а если так, то мы угостим их по-своему!

По приказу генерала Новикова была срочно проведена воздушная разведка ближних и дальних вражеских аэродромов, прежде всего — псковского аэродромного узла, откуда чаще всего немецкие бомбардировщики совершали налеты на Ленинград. Ничего существенного обнаружить там не удалось. Однако поиски продолжались, и вскоре на стол командующего легли дешифрованные снимки, вызвавшие тревогу: не на отдельных, а на самых близких к фронту фашистских стартовых площадках появились новые группы «юнкерсов» и «хейнкелей».

Генерал Новиков распорядился на всякий случай повторить разведку. Данные подтвердились. Нет, самолеты врага не стояли там впритык, крыло к крылу, но только в Сиверской было обнаружено около сорока бомбардировщиков Ю-88 и более тридцати истребителей. Отмечалось оживление на гатчинском и некоторых других аэродромах.

Большое скопление авиации вблизи Ленинграда было, конечно, не случайным. Противник намеревался омрачить советским людям праздник. Сорвать его замысел, предотвратить готовящийся налет можно было лишь одним способом: опередить врага и уничтожить бомбардировщики в месте их сосредоточения на земле, не позволив подняться в воздух.

Утром 6 ноября первыми приступили к выполнению такой задачи наши пикировщики Пе-2, ведомые майором В. Сандаловым. Следом комбинированный удар нанесли несколько групп истребителей и штурмовиков.

Должно быть, намерение подвергнуть Ленинград жестокой бомбардировке и самонадеянность противника были столь велики, что ему изменила осторожность. Когда советские самолеты появились над фашистским аэродромом в Сиверской, «юнкерсы», «хейнкели» и «мессершмитты» стояли там открыто в несколько рядов. Между ними виднелись бензозаправщики. Экипажи готовились к взлету и были захвачены врасплох.

Из-под крыльев краснозвездных машин дымными [69] росчерками рванули эрэсы. Внизу полыхнул огонь, закувыркались над летным полем обломки.

Небо полосовали косые трассы немецких скорострельных пушек. По Шалимову вражеские зенитчики ударили среднекалиберными: разрывы легли кучно и так близко, что самолет тряхнуло. Но капитан, пренебрегая опасностью, продолжал пикировать и прицеливаться. Наконец навел вздрагивающее перекрестие на огромный бомбовоз, нажал на гашетки и не отпускал их, стараясь в оставшиеся до сближения с землей секунды выпустить как можно больше снарядов по всей стоянке. Выровнял он свою машину так низко, что отчетливо увидел кресты с белой окантовкой и даже пробоины на крыльях, фюзеляжах и килях с паучьей свастикой.

Казалось, для выхода из пикирования не хватит мощности мотора. Но Шалимов рассчитал точно. Он энергично выполнил разворот и снова нацелился на аэродром. За ведущим, повторяя его маневр, неотступно шли ведомые. Били зенитки, рвались бомбы и бензовозы, горели объятые пламенем «юнкерсы» и «хейнкели», а штурмовики все поливали стоянки пулеметно-пушечным огнем. Не успела стартовать эта разбойничья армада! И теперь уже не взлетит.

Ровно тянул мотор, тихо потрескивало в наушниках шлемофона. Уходя от цели, Шалимов скомандовал: «Сбор!» — и оглянулся. Позади вставал черный столб дыма. Он, будто гигантский смерч, подпирал нижнюю кромку облаков и растекался под ними, точно нефть на воде. Это горело бензохранилище, и были видны, как в сильную грозу, отблески вспышек — рвались боеприпасы. Капитан посмотрел на пристроившихся к нему ведомых и показал большой палец: порядок!

После посадки в память об удачном вылете решили сфотографироваться. Встали друг возле друга — в шлемофонах с очками и без очков, в кожаных регланах и меховых куртках с узкими ремешками планшетов, перекинутых через плечо. Так и запечатлел их полковой фотограф — стоящими одной шеренгой перед самолетом. Снимок этот до сих пор хранится в музее боевой славы Н-ского гвардейского истребительно-бомбардировочного полка. Внизу — подпись: «Участники разгрома вражеской авиации под Сиверской В. П. Емельянов, В. Е. Шалимов, С. Н. Поляков, Ф. А. Смышляев, А. Я, Панфилов, А. Н. Манохин». [70]

Небо над Ленинградом в дни Октябрьского праздника было тогда спокойным. Вечером, когда генерал Новиков приехал в Смольный, член Военного совета фронта А. А. Жданов сказал ему:

— Передайте летчикам большое спасибо — и от командования, и от населения. Авиации врага нанесен такой урон, от которого фашисты оправятся не скоро. Так оно и оказалось. Если до этого самолеты противника летали словно по расписанию, группа за группой с интервалами в 20 минут, то теперь они появлялись не столь часто. А главное, срыв массированного воздушного налета на Ленинград имел не только тактическое значение. Весь мир пристально следил за героической борьбой ленинградцев, и каждая неудача гитлеровцев под стенами гордого города на Неве оборачивалась для них поражением и в военном, и в моральном, и в политическом отношении, приобретала значение международное.

А наша авиация действовала все активнее. Наращивали удары по врагу и летчики-штурмовики. Но я они несли потери. В одном из трудных вылетов погиб майор Сергей Николаевич Поляков. Командиром полка был назначен Владимир Егорович Шалимов.

Шалимов всегда сам водил в бой подчиненных, и не было случая, чтобы он не прорывался к цели. Все знали, что если капитан сел в кабину самолета, то ведомая им группа выполнит любое задание. Это и обусловило его повышение в должности. Генерал А. А. Новиков придерживался мнения: характер командира — это характер вверенного ему коллектива. Сильный, незаурядный человек возглавляет эскадрилью или полк — значит, эти эскадрилья или полк тоже сильные, под стать своему командиру.

Весной 1942 года полку, которым командовал Шалимов, было присвоено почетное наименование гвардейского. И еще сильнее били авиаторы ненавистного врага. Они были для гитлеровцев настоящей грозой. После удара «илов» на поле боя всякий раз оставались десятки изуродованных танков, орудий и минометов, развороченных дотов и блиндажей.

Численный перевес — большое дело на войне. Но Шалимов был верен тому правилу, которому следовал и в полетах под руководством майора Полякова: бить врага не числом, а умением. Еще задолго до появления [71] наставления по боевым действиям штурмовой авиации он разработал и применил на практике ряд эффективных тактических приемов. Одним из таких приемов был так называемый круг над целью, когда самолеты, пикируя один за другим, вели огонь из пушек и пулеметов, применяли реактивное оружие, сбрасывали бомбы со взрывателями замедленного действия. При этом они строго придерживались принципа: задний защищает переднего, что позволяло им отбиваться от истребителей противника. Сам Шалимов назвал в шутку этот метод «спасательным кругом».

Будучи командиром полка, Владимир Егорович продолжал летать на выполнение самых сложных заданий. Его не без оснований считали непревзойденным мастером виртуозного пилотажа на Ил-2. В воздухе он демонстрировал умение маневрировать с предельными перегрузками. Атаку наземных целей капитан обычно заканчивал резким снижением до самой земли, и казалось, что самолет концами лопастей пропеллера подгребает под себя пыль. Затем тяжелый штурмовик с необычайной легкостью, как бы на одном дыхании, за считанные секунды с круто задранным носом взвивался вверх, чтобы тотчас сделать новый заход.

Особенно нравился Шалимову «самый низкий бреющий». Брить — значит лететь на высоте 25 — 30 метров. Шалимов «брил» на уровне телеграфных столбов и ниже, «обтекая» рельеф. Не только лес, но даже небольшие возвышенности, бугры и лощины укрывали его при этом от наблюдения врага, что давало возможность неожиданно появляться над целью и наносить точный удар. Обучая подчиненных, Владимир Егорович любил повторять, что внезапность — душа тактики.

— И вообще, — с улыбкой заключал он свои инструктажи, — маневр должен быть для летчика жизненной потребностью. Как дыхание...

Поддерживая наземные войска, «илы» действовали, главным образом, над полем боя на малых высотах, и по самолетам стреляло все, что только могло стрелять. И тут как нельзя кстати были скрытные заходы «самым низким бреющим». С чьей-то в шутку оброненной фразы их называли «партизанскими».

Вообще неожиданные тактические приемы Шалимова часто сбивали с толку фашистских вояк. Поскольку наши штурмовики обычно действовали над целью с [72] левым кругом, то вражеские зенитчики приспосабливали свои установки для стрельбы по самолетам, пикирующим слева и уходящим тоже влево. А шалимовцы начинали бить их с правого круга, путали тем самым все расчеты гитлеровцев и почти беспрепятственно подавляли батареи.

Зима прошла в непрерывных полетах. Даже в те дни, когда из-за ненастья фашистские асы предпочитали отсиживаться на аэродромах, «илы» поднимались в воздух. Нередко они возвращались буквально изрешеченные пробоинами, механики и мотористы еле успевали их латать. Но после их «визита» всякий раз оставались на земле десятки полыхающих гитлеровских автомашин и танков, скошенные смертоносными очередями гитлеровские солдаты.

В петлицах Шалимова появилась еще одна «шпала» — ему присвоили звание майора, а вскоре на груди засверкал второй орден Красного Знамени. Владимир Егорович внес много предложений по совершенствованию боевого применения штурмовиков. О своем опыте он написал несколько корреспонденции в армейскую газету «Боевая тревога». Опыт Шалимова впоследствии использовали и другие летчики.

В ту пору фронтовая авиация постоянно требовала пополнения. Поэтому в военных авиаучилищах курсантов готовили по ускоренной программе. Доучивать новичков приходилось в строевых частях. Шалимов считал своим долгом вводить молодежь в строй лично.

23 июля 1942 года был вновь организован массированный налет нашей авиации на оборонительные рубежи врага. Первую группу штурмовиков возглавил, как всегда, майор Шалимов.

Точно в назначенное время эскадрилья подходила к опорному пункту противника. Цель была уже близко, но вражеские зенитчики огня почему-то не открывали. Почему? Шалимов догадывался, что они, вероятно, заранее провели пристрелку по нижней кромке облаков. Он начал выполнять противозенитный маневр. Однако маневр был на этот раз словно бы неуверенный, осторожный. Очевидно, потому, что ведущий взял сегодня под свое крыло малообстрелянных пилотов. Оберегая их и опасаясь энергичным пилотажем расстроить боевой порядок перед атакой, он по возможности спокойнее начал переводить машину в пикирование. [73]

И тут вражеская батарея дала залп. Головная машина вздрогнула и устремилась к земле. За ней потянулся хвост густого дыма.

Это был черный день для штурмового полка.

Через две недели на аэродроме построились летчики. Комиссар полка Трофимов зачитал им письмо вдовы Шалимова — Клавдии Леонидовны. Глубоко скорбя, она нашла в себе мужество обратиться к однополчанам мужа с призывом отомстить за его гибель и еще беспощаднее бить врага.

Затем раздалась команда:

— По машинам!

Взревели мощные моторы. Из патрубков вырвалось фиолетовое пламя выхлопов. Один за другим самолеты ушли в воздух, чтобы нанести новый удар по фашистам.

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 10 февраля 1943 года майору В. Е. Шалимову было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.