За честь и славу Отечества

11 июня в район Ковно, где располагались французские войска, прибыл Наполеон — император Западной Европы (таков был его неписаный титул). Он подъехал к польскому уланскому полку, переоделся в польский мундир, сел на лошадь и поскакал выбирать удобное для переправы через Неман место.

В тот же день в полках так называемой великой армии, представленной чуть ли не всеми народностями Западной Европы, был прочитан приказ Наполеона:

— «Воины! Вторая Польская война начинается. Первая кончилась при Фридлянде и в Тильзите. В Тильзите Россия поклялась на вечный союз с Францией и вечную войну с Англией. Ныне нарушает она клятвы свои. Она объявляет, что даст отчет о поведении своем, когда французы возвратятся за Рейн, предав на ее произвол союзников наших. Россия увлекается роком; да свершится судьба ее!

Не думает ли она, что мы изменились? Разве мы уже не воины аустерлицкие? Россия дает нам на выбор бесчестие или войну в сердце ее. Вторая Польская война столь же прославит французское оружие, сколько и первая. Но мир, который мы заключили, будет прочен и уничтожит пятидесятилетнее гордое и неуместное влияние России на дела Европы».

11 июня в 10 часов вечера наполеоновские войска начали форсирование Немана. На небольших лодках первыми переправились три роты легкой пехоты из дивизии генерала Морана. Под их прикрытием саперные части энергично приступили к сооружению надежных переправ. На рассвете 12 июня армия Наполеона осадила русский берег Немана, тремя колоннами продвигаясь в глубь русской земли.

Так началась первая Отечественная война 1812 года. Наступление наполеоновской армии произвело сильное впечатление на Александра I, русский двор, генералитет армии. [63]

Многие были перепуганы, ошеломлены, растерянны. Наполеон знал об этом и надеялся, что одним сражением заставит русскую армию капитулировать. Но он еще не знал, что, вступив на русскую землю, будет воевать не только с Александром I, его министрами и царедворцами, а со всем народом, народом гордым, мужественным и оскорбленным. С народом, который на протяжении многих веков не мог признать ничьей власти над собой. Да, Наполеон не знал еще русского народного духа. А знали ли его многие царские сановники? Министры? Александр I?

Откуда? Ведь многие дети аристократических фамилий, всевозможные Нарышкины, Гагарины, Меншиковы, Бенкендорфы, Полторацкие и прочие, набирались уму-разуму в Петербургской иезуитском институте, где проникались духом иезуитского ордена, с ранних лет воспитывали в себе чувство вражды к своей родине, своему народу, культуре и вере предков.

Березовский, генерал иезуитского ордена в России, разнес иезуитское просвещение во все концы страны: в Полоцк, Петербург, Могилев, Витебск, Астрахань, Саратов, Моздок, Одессу, Тифлис, даже в Сибирь — вплоть до границ Китая. В самом начале 1812 года иезуиты проникли и в Москву.

В грозном 1812 году, когда практически вся Европа выступила против России, когда настало время тяжелейших испытаний и борьбы на жизнь и смерть, Александр I и большая часть официальной России не были готовы к этому. Они еще не верили в свой народ, в его духовные силы. Они искали опору не в народе, а во всевозможных масонских ложах и иезуитских орденах — там, откуда грозило предательство и разрушение духовных сил народа. «Я не замечала народного духа, — подчеркивала известная французская писательница г-жа Сталь, — внешняя переменчивость впечатлений у русских мешала мне наблюдать его. Отчаяние оледенило все умы, а я не знала, что у этих крайне впечатлительных людей это отчаяние — предтеча страшного пробуждения. Точно так же в простом народе видишь непостижимую лень до той минуты, когда пробуждается его энергия; тогда она не знает преград, ничего не страшится; она, кажется, побеждает стихии так же, как и людей». И далее: «Невозможно [64] было довольно надивиться той силе сопротивления и решимости на пожертвования, которую обнаружил народ».

Бесспорный военный гений Наполеона, огромная армия, блестящие победы в Западной Европе заставляли предполагать всю порабощенную Европу, что русская армия будет разгромлена в течение нескольких недель.

Только после вторжения наполеоновских войск на русскую землю Александр I понял, что избавит Россию от них не одна гвардия, а весь русский народ.

* * *

С самого начала войны император России имел неверные представления о силе и намерениях французов, да и его собственные планы отличались расплывчатостью, а порой просто необдуманностью.

Так, силы русской армии не были сосредоточены на западной границе. Значительная часть их, предназначенная для так называемых «диверсий в тылу противника», находилась далеко от Немана.

Три дивизии под начальством генерала Штейнгеля располагались в Финляндии и окрестностях Петербурга для того, чтобы помочь шведам завоевать соседнюю Норвегию, а в дальнейшем пробираться на север Германии и там поднимать восстание против французов.

Дунайская армия, недавно окончившая войну с Турцией, должна была проникнуть в Далмацию и Иллирию, а в случае благоприятных обстоятельств — даже в Северную Италию, где, как предполагалось, ей окажут помощь славянские народы Балкан и английский флот.

Александр I и его советники придавали этим диверсиям огромное значение, при этом упуская основное правило военного искусства: «Сосредоточение всех сил именно в тех пунктах, в которых должны свершаться решительные действия».

Две эти диверсии могли иметь решающее значение только тогда, когда на главном театре военных действий были бы достигнуты большие успехи.

Помимо этого, в русских войсках царила неразбериха. Дело [65] в том, что все три русские армии на западной границе им с своего особого командующего и каждый из них не признана авторитета другого командующего.

Главнокомандующий 1-й Западной армии Барклай-де-Толлн скорее всего имел право считать себя выше командующего 2-й армии Багратиона и командующего Дунайской армии Тормасова потому что он был военным министром, а также имел самую многочисленную армию.

Но, с другой стороны, в военной иерархии Багратион и Тормасов стояли выше Барклая, так как они раньше были произведены в генералы от инфантерии.

Александр I, не предоставляя Барклаю верховной власти нал всеми войсками, вначале думал командовать сам, руководствуясь советами генерал-лейтенанта Фуля.

Этот бывший прусский полковник, страстный поклонник Фридриха II, создал свою собственную систему, которая, по замечав кию известного военного историка Клаузевица, не выдерживала ни исторической, ни философской критики.

Суть ее заключалась в том, что оборонительную войну следует вести двумя армиями. Одна из них должна противостоять неприятелю на фронте, а другая — действовать в его тылу и на фронтах. Для прикрытия дорог лучше всего, по его мнению, ; располагаться в стороне от них, то есть занимать фланкирующую позицию.

Анекдотичным можно назвать и выбор Дрисского лагеря. Предназначенный для оборонительных целей, окруженный с фронта лесами, не защищенный с тыла, он был просто ловушкой для русской армии. Приходится только удивляться: как мог Александр I довериться прусскому авантюристу?

Со стороны боевых генералов этот план подвергался самой ожесточенной критике, однако Александр I придерживался иного мнения...

* * *

Платов узнал о вторжении французов ночью 14 июня, когда получил от начальника главного штаба генерала Лаврова рапорт, в котором корпусу казаков приказывалось действовать в правый фланг противника. [66]

Перед вступлением в первый бой Платов отдал патриотический приказ. В нем он подчеркивал справедливость борьбы, которую ведет русская армия, отмечал, что казаки, лишившиеся в бою лошадей, должны биться пешими до последней капли крови, а также, будучи легко раненными, не должны уходить с поля боя.

15 июня Барклай изменил первоначальный приказ и отдал распоряжение Платову идти на соединение с 1-й армией «на Лиду, Сморгонь и Всенцианы, где, может быть, дано будет неприятелю генеральное сражение». При этом Барклай требовал: «Старайтесь при отступлении тревожить денно и нощно неприятеля, не оставляя никаких способов как к скорому следованию, так и продовольствию его».

Русские армии отступали. Получив сведения о приближении французов к Гродно, Платов отправил из города большое количество продовольствия, главную аптеку, оружие, амуницию, различное имущество.

17 июня казаки Платова, узнав, что войска короля Вестфальского готовятся к переправе через Неман, сожгли мост у Гродно, огнем артиллерии значительно замедлили переправу противника и отошли к Лиде.

Прибыв в Лиду 19 июня, Платов получил приказ о дальнейших действиях: его корпус должен прикрывать отступление 2-й армии.

21 июня корпус Платова занял деревню Ивие севернее Немана. Здесь он вынужден был остановиться, так как выяснилось, что движение по маршруту, установленному Барклаем, невозможно.

21 и 22 июня казаки выдержали два серьезных сражения

с войсками маршала Даву в районе Вишнева и Гудинентов. Оценивая итоги этих боев, Платов доносил Багратиону: «...Неприятель разбит и отретировался назад. Убито у него 100 человек-Сегодня поутру наступает на меня неприятель у селения Гудинентах, и я, отразивши его, решился идти на селение Бакшты». 24 июня Платов переправил донцов через Неман у Николаева и предполагал идти на Минск для соединения с армией Багратиона. Переход корпуса Платова в состав армии Багратиона был [67] крайне важен, ибо она, измученная десятидневными арьергардными боями, нуждалась в помощи.

Уже через десять дней после вторжения французов на русскую землю обнаружилась полная несостоятельность плана Фуля. 1-я Западная армия Барклая-де-Толли под напором главных сил противника во главе с Наполеоном отступила к Дриссе. Если это и входило в план Фуля, то совершенно в бедственном положении оказалась 2-я армия Багратиона. Наполеон сразу же поставил задачу: оттеснить ее от 1-й армии, окружить со всех сторон и разгромить. Вот почему Багратион убедительно просил Платова удержать неприятеля на некоторое время в местечке Мир.

Платов тщательно готовил неожиданный удар по противнику. Багратиону он сообщал: «Я теперь нахожусь по сию сторону местечка Мир, а в Мире с полком полковник Сысоев 3-й. Впереди Мира по дороге к Кореличам поставлена в 100 человек застава, как за наблюдением за неприятелем, так и для заманки его оттоль ближе к Миру; а по сторонам направо и налево в скрытых местах сделана засада каждая по 100 отборных казаков, называемая вентерь. Для того, что ежели отрывающиеся от неприятеля будут стремиться по дороге, тогда застава отступает с намерением с торопливостью и проводит неприятеля сквозь засаду, которые тогда делают на него удар, и застава оборачивается ему же в лицо. Полк Сысоева 3-го от местечка Мир стремительно подкрепляет. Ежели удастся сим способом заманить неприятеля, тогда будет не один язык в руках наших. Дороги из Новогрудка и Слонима... полками Карпова 2-го и Денисова 6-го прикрыты, а генерал-майор Иловайский 5-й донес мне, что по Слонимской дороге сближается с ним и полк Андриянова 2-го». Замысел Платова блестяще удался. 27 июня произошло первое сражение у Мира. Кавалерийская бригада Турно попала в «вентерь» и понесла большие потери. В тот же день Платов доносил Багратиону: «Извещаю с победою, хотя с небольшою, однако же и не так малою, потому что еще не кончилось, преследую и бью... Пленных много, за скоростию не успел перечесть и донесть. Есть штаб-офицеры, обер-офицеры. Вот вентерь много способствовал, оттого и начало пошло. У нас, благодаря богу, [68] урон до сего часа мал, потому что перестрелки с неприятелем не вели, а бросились дружно в дротики и тем скоро опрокинули, не дав им поддержаться стрельбою».

28 июня при Мире произошло второе сражение. Противник, наученный вчерашним боем, атаковал осторожно. Однако, убедившись, что засады на сей раз нет, враг перешел к более решительным действиям. Его атаки следовали одна за другой. Ожесточенные схватки развернулись на довольно обширном пространстве. В один из критических моментов боя Платов ввел в сражение ахтырских гусар и киевских драгун. Неприятель также подтянул резервы: и сражение разгорелось с новой силой. Вечером на левый фланг подошла бригада Кутейникова, что решило исход боя в пользу корпуса Платова. Преследование разбитого неприятеля было прекращено под самым Миром появлением польской бригады Тышкевича.

Поздно вечером усталый Платов писал Багратиону: «Поздравляю ваше сиятельство с победою, и победою редкою над кавалериею. Что донес вам Меншиков, то было только началом, после того сильное сражение продолжалось часа четыре, грудь на грудь... из шести полков неприятельских едва ли останется одна душа, или может несколько спасется... У нас урон невелик».

Победа Платова у Мира в то трудное время являлась очень важной для русской армии, ибо поднимала дух отступающих войск.

Довольный успехом казаков при Мире, Багратион приказал Платову удерживать это местечко. Но превосходство в силах неприятеля было подавляющим, и в тот же день Платов получил новый приказ — идти к Несвижу. Багратион, подбадривая Платова, писал: «Ваших молодцов не победят. Я в полной вере, что вы их накажете».

И тем не менее обе русские армии продолжали с упорными боями отступать. Воины Наполеона, эти наемники, собранные со всех концов, вторглись в пределы русской земли как безжалостные завоеватели и варвары-поработители. Они привыкли только воевать, поэтому уничтожали все, что им попадалось под руку. И в России они стали убивать и грабить мирных жителей, мучить [69] женщин и детей, превращать в конюшни жилые дома, дворцы и церкви.

В Слуцке, получив донесение о наступлении противника и лая дать обозам возможность отойти на Мозырь, Багратион приказал Платову удерживать Романов до вечера 3 июля. Это распоряжение привело к крупному бою казаков под Романово. Здесь враг понес значительные потери. «Два лучших полка (противника. — М. А., В. Л.) истреблены, — отмечал Платов в несении, — да и другие отражены с большим уроном. Доказательством сему служит число пленных, коих взято... до 300 человек побито же их многое число, так что дорога и хлебные пол усеяны везде трупами».

Действия Платова в данном сражении во многом схожи с его действиями под Миром и представляют собой прекрасное сочетание осторожности и решительности. Убедившись в слабости противника, Платов, не колеблясь, оставляет в тылу труднопроходимую преграду, смело и решительно атакует неприятеля. Затем, придя в соприкосновение со значительными силами врага, быстро уходит назад и ставит эту преграду между собой и завоевателями.

В сражении под Романовом Платов показал себя выдающимся генералом, а казаки его корпуса явились опасными противниками регулярной кавалерии армии Наполеона.

Однако враг, используя свое подавляющее преимущество людях и артиллерии, продолжал наступать. Корпус Платова отходил с беспрерывными боями. Близ Бобруйска Платов сделал короткий привал ввиду сильной усталости казаков.

Сосредоточение почти всех казачьих войск при 2-й Западной армии значительно осложнило положение 1-й армии, также нуждавшейся в подвижной и быстрой казачьей коннице. Барклай потребовал от Платова незамедлительного перехода его корпуса в состав 1-й армии.

7 июля Платов двинулся на соединение с армией Барклая-де-Толли, приближавшейся к Смоленску. Туда же устремилась армия Багратиона. 9 июля Багратион приостановил движение корпуса Платова, сообщив, что в районе Могилева он готовится дать сражение французам. Платов оказался в очень сложном положении: с одной стороны, он должен был выполнить приказ Барклая, с другой — ему необходимо было помочь армии Багратиона, который заверял Платова, что отвечать перед Барклаем за задержку корпуса Платова будет лично он.

В районе Могилева произошел упорный и кровопролитный бой. Маршал Даву в конце концов занял город, но понес при этом значительные потери.

Барклай все чаще и чаще напоминал Платову о необходимости соединения его корпуса с 1-й армией, но Багратион продолжал удерживать казачий корпус при своей армии. В одном из писем Платову Барклай писал: «В армии моей, однако не, недостает храброго вашего войска, я с нетерпением ожидаю соединения оного со мной, отчего единственно зависит ныне совершенное поражение и истребление неприятеля».

Предполагаемое соединение двух русских армий в Могилеве не состоялось: пробиться через Могилев не удалось. Оставался единственный и наиболее бескровный путь для соединения армий — через Смоленск. После обсуждения этого вопроса с Платовым и Раевским Багратион поздно вечером 11 июля в деревне Дашковке принял решение отступать к Смоленску.

14 июля главные силы 2-й армии в районе Нового Быкова переправились через Днепр и двинулись через Мстиславль к Смоленску, выслав вперед авангард Платова и Дорохова, следовавший от Дашковки на Чаусы, Горки и Дубровну. Части Платова первыми встретились в районе Рудни с войсками 1-й Западной армии.

Благодарный Платову за соединение с 1-й армией в такие исключительно тяжелые дни, Барклай писал: «Долгом себя поставлю принести вашему превосходительству мою наичувствительнейшую благодарность за соединение ваше со мною в теперешнее время, в которое, я уверен, войска ваши покроют себя новой славой. Ваше превосходительство... много одолжили 1-ю армию присоединением к ней, оказывая тем Отечеству важную услугу».

На пути к Смоленску казачий корпус постоянно сталкивался с неприятелем. В рапорте Барклаю Платов писал: «14 числа [71] месяца отправленные от меня для поиска команды, одна Шилове... напав на неприятеля, разбила оного и прогнала через реку Днепр, взяв в плен 8 офицеров и 72 рядовых».

22 июля обе русские армии соединились в Смоленске. Здесь представилась возможность нанести неожиданный удар по врагу корпуса которого были разбросаны на значительном расстояния друг от друга. Однако Барклай начал наступление меньшей частью армии, поэтому особого успеха не добился. После двухдневного сражения русские оставили Смоленск.

Русские войска отступали ночью двумя колоннами. В арьергарде колонны, ближайшей к Днепру, шли донцы, отряженный из отряда Платова. Сам же атаман занял постами дорогу от Смоленска на север для охранения левого фланга. В дальнейшем полки должны были собраться у Соловьевой переправы и составить арьергард армии.

Французы вошли в полуразрушенный опустевший Смоленск Коленкур записал в своих мемуарах: «В городе остались несколько старух, несколько мужчин из простонародья, один священник и один ремесленник».

После ожесточенного Лубинского боя, где участвовали казаки, русская армия благополучно совершила переправу через Днепр. За Днепром для прикрытия армии оставался только арьергард под командованием Платова.

На другой день утром авангард Наполеона подошел к Соловьевой переправе, но мосты через реку были уже разрушены, и донцы последними переправлялись вплавь. Французы бросились преследовать казаков, но они артиллерийским огнем с другого берега остановили наступательный пыл противника.

На рассвете 24 июля французы стали наводить мосты под прикрытием огня. Платов приказал егерям и артиллерии отойти, а сам «лавой» выманил французов и ловко навел их на позицию, занятую пехотой и артиллерией. Кровопролитный бой, завязавшийся вскоре, длился до полуночи. Горстка русских войск отстаивала каждую пядь родной земли, однако силы врага значительно превосходили русские: арьергард медленно отступал, сдерживая мощный натиск врага. [72]

Главным виновником отступления и всех бед в русской армии объявили Барклая-де-Толли. Его обвиняли: Багратион, Ермолов, Сен-При и масса второстепенных лиц. Его обвиняли даже в измене. Платов после сдачи Смоленска в запальчивости воскликнул: «Вы видите, я одет только в плащ! Я никогда не надену больше русского мундира, так как это стало теперь позорным!» Слова эти, сказанные в минуту раздражения, несправедливы по отношению к Барклаю — человеку, который вопреки всем спас и продолжал спасать русскую армию. «Что касается до меня лично, — писал Барклай Александру I, — то я не питаю иного желания, как доказать пожертвованием моей жизни мою готовность служить отечеству в каком бы то ни было чине и положении».

Однако слухи об измене стали распространяться по всей России, и вопрос о назначении нового командующего был поставлен в конце концов голосом народным.

Кто же виноват в том, что Барклай попал в такое положение? Император, и только он. Ведь Барклай, с самого начала не облеченный полнотою власти, не мог требовать безусловного повиновения не только от Багратиона, но и от Тормасова, Чичагова, Витгенштейна, Платова...

Оставалось или сместить Багратиона и других начальников второстепенных и третьестепенных армий, а Барклаю дать всю полноту власти, или же назначить нового главнокомандующего. Общественное мнение указывало на одно-единственное лицо, способное возглавить отступающую армию, — на генерала от инфантерии графа Михаила Илларионовича Кутузова. В него верили и крестьяне, и казаки, и люди знатные, а военные видели в нем прямого преемника Суворова. «Стоит только приехать ему в армию, — говорили нижние воинские чины, — и немецкая тактика отступления будет отброшена в сторону; мы начнем наступать, начнем бить французов».

Однако Кутузова, любимца всего народа, ненавидел Александр I. Но император все же решился уступить общественному мнению («Уступая их мнению, — писал он в одном из писем, — я должен был заставить молчать мое собственное чувство»). [73]

Окончательное решение принял особый комитет. Он единогласно постановил — быть главнокомандующим М. И. Кутузову.

Перед отъездом в армию один из молодых родственников Кутузова спросил: «Неужели вы, дядюшка, надеетесь разбить Наполеона?» — «Разбить? Нет! А обмануть надеюсь!..»

С 1 по 14 августа корпус Платова почти не выходил из мелких сражений с неприятелем. Причем всюду казакам приходилось сражаться с превосходящими силами врага. И донцы с честью выдерживали этот натиск.

И вдруг 14 августа неожиданно для всех Платова отстранили от командования арьергардом армии. Это сделал Барклай, несмотря на то, что главнокомандующим всеми русскими армиями в то время стал уже Кутузов. Видимо, сказалось недовольство Барклая Платовым за то, что тот, находясь непосредственно под его началом, сражался в составе 2-й армии Багратиона и, как ему казалось, не стремился соединиться с 1-й Западной армией. Однако это было не совсем так. Во-первых, постоянный напор наполеоновских войск не давал Платову возможности оторваться от неприятеля без ущерба для отступающей 2-й армии. Во-вторых, Багратион лично удерживал Платова в составе своей армии, несмотря на приказы Барклая о немедленном соединении корпуса Платова с 1-й армией.

Интересно, что сведения об отстранении Платова от командования арьергардом русской армии дошли до Наполеона. Генерал-обер-провиантмейстер наполеоновской армии Пюибюск отмечал в своих «Письмах о войне в России 1812 года»: «Наполеона уверяли, что Платов в немилости и сослан с большою частью казаков на Дон, и он тому поверил! Кутузов в одном письме своем будто бы жаловался императору на казаков, особенно же на их атамана, и будто бы просил у государя согласия на строгие меры, к которым он вынуждаем, т. е. отослать генерала Платова и большую часть его войска на Дон. Это письмо было с тем отправлено, чтобы его перехватил неприятель; но оно и составлено было для Наполеона, дошло верно по назначению и отняло у него всякое подозрение на свою несправедливость. В истинном отбытии казачьего генерала заключалось одно только намерение, в продолжение нашей стоянки под Москвою, собрать [74] вновь 25 000 казаков, с которыми через месяц после своего отбытия Платов явился на наших аванпостах. Сие подкрепление было весьма для русских полезно».

Сведения Пюибюска не совсем верны. На Дон Платов не ездил. По прибытии к армии Кутузова Платов побывал в Москве и, возвратившись к войскам, участвовал в Бородинском сражении.