Коллективная борьба против коллективной безопасности (1933 — 1935 гг.) СССР
Мир неделим!
Марсель, 9 октября 1934 г. В 2 часа дня сюда прибыл югославский король Александр. В порту его встречал министр иностранных дел Франции Барту. Они садятся в открытую автомашину. В сопровождении небольшого конного эскорта официальный кортеж направился к ратуше. По обеим сторонам улицы — многолюдная толпа, сдерживаемая редкой цепью полицейских.
Король еще сравнительно молод. На нем парадная военная форма с плюмажем и эполетами. Сегодня Александр необычно бледен, отсутствует самодовольная улыбка, скрывающая жестокость. Он с тревогой поглядывает на неспокойную толпу. Ведь уже давно в Белграде ходят слухи, что хорватские террористы готовят на него покушение.
Слева от короля, в темном костюме, держа цилиндр на коленях, сидит Барту. Он стар, большая лысая голова и золотое пенсне придают вид скорее ученого, чем политического деятеля. Внешне он спокоен. Но ему известны факты, о которых решили не сообщать королю. Несколько дней назад полиция арестовала группу анархистов, готовивших покушение в Марселе. Префект полиции заверил, что будут приняты особые меры предосторожности. И вместе с тем нет обещанного эскорта мобильных гвардейцев, да и кортеж почему-то движется со скоростью ленивого пешехода. Это беспокоит...
В тот момент, когда машина поравнялась со зданием Биржи, раздался резкий свист. Из толпы выбежал человек и, прорвавшись сквозь цепь охраны, вскочил на подножку. Неизвестный делает несколько выстрелов. Король убит наповал. Барту смертельно ранен. Полковник, [48] ехавший верхом рядом с машиной, ударом сабли смертельно ранил преступника. Взбудораженная толпа топчет его тело...
Убийцей был некий Калеман, чья татуировка указывала на принадлежность к организации македонских националистов. В 1936 г. на суде во Франции было установлено, что нити заговора из центра «усташей»{21} в поместье Янка Пуста (на территории Венгрии, близ югославской границы) тянулись в Берлин и Рим. Главу хорватских террористов Павелича заочно приговорили к смертной казни, трех человек, причастных к убийству, осудили на каторжные работы.
О связи Павелича с Альфредом Розенбергом, в ту пору руководителем внешнеполитического бюро нацистской партии, и с Муссолини, чьим любимцем он был, на суде не говорилось. Усилиями гитлеровской агентуры и будущих французских коллаборационистов дело замяли. Только в 1958 г. стали известны документы, которые свидетельствуют, что одним из организаторов марсельского убийства являлся помощник германского военного атташе в Париже Ганс Шпейдель.
Выстрел, сразивший французского министра иностранных дел, ярко осветил на мгновение тревожную обстановку в Европе. Между силами, отстаивающими мир, и силами войны шла острая борьба. Демократическая общественность в большинстве капиталистических государств была озабочена развитием событий и требовала от своих правительств принять действенные меры для предотвращения нового военного конфликта. Необходимость их понимали и наиболее трезво мыслящие буржуазные деятели. К ним принадлежал Барту.
В таких условиях роль Советского государства в борьбе за сохранение мира необычайно возросла. Кроме СССР и Монгольской Народной Республики, в тот период не было правительств, искренне заинтересованных не только в том, чтобы отвести угрозу от собственных границ, но и спасти сотни миллионов трудящихся всех континентов от надвигавшейся войны. Верный ленинской [49] идее мира, которая лежит в основе его политики, верный своему интернациональному долгу, Советский Союз стал ведущей силой в борьбе за сохранение мира.
Для решения этой задачи требовалось правильное понимание всеми правительствами и народами перспектив развития международной обстановки. Между тем многие буржуазные политики утверждали, будто агрессоры ограничатся лишь «локальными» войнами, не представляющими опасности для судеб всего мира. Трудно было придумать более порочную и опасную для человечества концепцию, чем эта. Парализуя сопротивление и разобщая народы, подобная точка зрения предоставляла агрессорам возможность душить более слабых противников поодиночке. Ее инициаторы выступили, по существу, с требованием легализации войны, предоставления свободы экспансионистам. Правительство и Коммунистическая партия Советского Союза вскрыли несостоятельность «теории» локализации войны и выдвинули идею неделимости мира. Советская формула «мир неделим» означала, что в тех исторических условиях война, возникшая в любом районе земного шара, была бы чревата опасностью превратиться в мировую. Отсюда очевидной была равная заинтересованность всех миролюбивых народов в обуздании агрессоров. Это положение стало объективной основой предложенного правительством СССР принципа коллективной безопасности. В противовес тезису буржуазного мира — безопасность агрессии — Советский Союз выдвинул принципиально противоположный тезис — безопасность народов.
Решение о развертывании борьбы за коллективную безопасность было принято ЦК ВКП(б) в декабре 1933 г. Оно определило главное направление внешнеполитической деятельности Советского государства накануне второй мировой войны. Реальный и наиболее надежный путь обеспечения мира Советское правительство видело в создании региональных пактов взаимной помощи. Оно заявило о своей готовности принять участие в таком пакте с широким привлечением европейских государств.
«Обеспечение мира не может зависеть только от одних наших усилий и требует сотрудничества и содействия других государств, — говорил народный комиссар иностранных дел M. M. Литвинов на IV сессии ЦИК СССР 29 декабря 1933 г. — Стремясь поэтому к установлению и поддержанию дружественных [50] отношений со всеми государствами, мы уделяем особое внимание укреплению отношений и максимальному сближению с теми из них, которые, как и мы, дают доказательства своего искреннего стремления к сохранению мира и готовы противодействовать нарушителям мира. Мы никогда не отказывались и не отказываемся от организованного международного сотрудничества, имеющего своей целью укрепление мира. Не будучи доктринерами, мы не отказываемся от использования тех или иных существующих или могущих образоваться международных объединений и организаций, если у нас есть или будут основания рассчитывать на их служение делу мира».
Воплощением идеи коллективной безопасности явился проект «Восточного пакта», разработанный в результате советско-французских переговоров. Как предусматривалось, участниками пакта, помимо СССР и Франции, должны были стать государства Центральной и Восточной Европы — Польша, Чехословакия, Литва, Латвия, Эстония, а также Финляндия. Кроме того, было решено пригласить присоединиться к пакту и Германию. Это парализовало бы возможности гитлеровцев осуществить свои агрессивные замыслы. А в случае отказа они разоблачили бы себя как потенциального нарушителя мира{22},
Заметный поворот Франции к сближению с Советским Союзом, имевший место в рассматриваемый период, явился результатом действия многих факторов. Огромную роль играло упрочение международных позиций СССР, активная деятельность советской дипломатии в защиту мира, за обуздание фашистской агрессии. Вместе с тем трудящиеся массы Франции во главе с коммунистической партией настоятельно требовали от правящих кругов нормализовать отношения с СССР и объединить усилия во имя укрепления мира в Европе, Немалая заслуга принадлежит и таким буржуазным деятелям, как Э. Эррио, Ж. Поль-Бонкур, Л. Барту, П. Кот. Далекие от симпатий к коммунизму, они обладали широким политическим кругозором и трезво оценивали факты. Поэтому они должны были прийти к выводу о жизненной необходимости для их страны союза с СССР. [51] Интересная иллюстрация того пути, который привел Эррио к решению заключить пакт с СССР, содержится в его мемуарах.
«...Международная обстановка действительно скверная, — отмечает он в записи, относящейся к апрелю — маю 1935 г., — Германия сорвалась с цепи... Германия вооружается, не признавая никаких ограничений. Мне кажется, что на протяжении моей политической карьеры я предпринял все возможное, чтобы склонить ее к соглашению с нами... От нее довольно легко добиться подписи под каким-либо документом, но она не уважает этой подписи. Весьма прискорбно, но это факт...Что же делать? Франция с ее 40 миллионами жителей не сможет одна противостоять государству с 60-миллионным населением... Где нам искать поддержки?
Итак, я изучаю карту. Я вижу на ней только одну страну, которая была бы для нас необходимым противовесом и могла бы создать в случае войны второй фронт. Это Советский Союз... Даже царь при всем своем деспотизме пошел некогда на союз с республикой. Неужели наша буржуазия, наша печать окажутся менее умными?.. По моему мнению, это диктует сама логика развития и даже просто здравый смысл».
Насколько эффективным средством борьбы против захватнических замыслов гитлеровцев мог явиться «Восточный пакт», свидетельствует реакция на него в Германии.
«Политические цели нового предложения о пакте легко различимы, — отмечалось в циркулярном письме министра иностранных дел Нейрата от 8 июня 1934 г. — Германия будет вовлечена в систему, где господствующее положение займут Фракция и Советский Союз... В силу своего центрального положения Германия окажется во власти русско-французской политики...»
В другом документе отмечалось, что пакт выражает желание Советского Союза «совместно с Францией держать Германию в железных клещах и одновременно обеспечить свой тыл в предвидении развития событий на Дальнем Востоке».
Итак, существовала реальная возможность держать фашистских агрессоров в «железных клещах». Почему же не воспользовались ею?{*8}
Договариваться с большевиками?!
Перспектива создания в Европе большевиками системы коллективной безопасности, предложенной СССР и поддержанной демократической общественностью, всполошила международную реакцию. В одном ряду с гитлеровцами и итальянскими чернорубашечниками, [52] встретившими в штыки советско-французские предложения, оказались британские аристократы и американские воротилы бизнеса, пестрая стая будущих французских коллаборационистов и банда пилсудчиков, монархи всех кровей и геральдических отличий, а также нанятые профессиональные убийцы. Секретная переписка между столицами Старого и Нового света, связанная с проектом «Восточного пакта», запестрела возгласами удивления, недоумения, возмущения: пустить большевиков в Европу?! В дипломатических канцеляриях идея Барту — заключить военный союз с Москвой — воспринималась как «странная и дикая».
Об умонастроениях в политических кругах Запада дает представление, в частности, беседа английского министра иностранных дел Саймона с германским послом в Лондоне Хешем. 12 июня 1934 г. немецкий дипломат явился в Форин оффис, чтобы сообщить о только что полученной в Берлине от французов информации относительно проекта «Восточного пакта».
«Г-н Хеш сказал, — отмечается в британской записи беседы, — что он был настолько удивлен французским предложением о гарантировании Россией Локарнского договора, что позвонил по телефону в «Берлин, чтобы убедиться, правильно ли передано это... Но поступило подтверждение: таково предложение, которое Барту сделал Литвинову».
Сэр Саймон полностью разделял «недоумение» германского посла.
Удивление в связи с позицией Франции выразил также английский посол в Париже Кларк. «Действительно ли таково намерение вашего правительства?» — спросил он у генерального секретаря французского МИД. Леже пояснил Кларку мотивы такого решения.
«...Невозможно переоценить, — заявил он, — значение для Франции возможности использовать огромные промышленные ресурсы России. Если, к примеру, взять только одну область самолетостроения, то французское правительство понимает, что в случае войны с Германией Франция не сможет обойтись без помощи. С другой стороны, если русские предложения будут отвергнуты, Советы, стремящиеся к обеспечению своей безопасности в Европе, могут оказаться вынужденными попытаться аналогичное соглашение достичь с Германией, которая в таком случае получит в свое распоряжение преимущества, от которых отказалась Франция. Нынешнее французское правительство по своему составу не таково, чтобы склоняться к союзу с Советами, [53] но за отсутствием какого-либо урегулирования (sic){23} на Западе, которое сняло бы все дальнейшие страхи, оно просто не может позволить себе отвергнуть столь выгодные предложения, какие делаются русскими, если другая схема, неизмеримо более предпочтительная для него, не сможет быть осуществлена».
Приведенный документ исключительно интересен. Подтверждалось, что именно СССР — инициатор и главная сила, борющаяся за создание в Европе системы коллективной безопасности. Кроме того, правительства западных держав учитывали заинтересованность СССР в укреплении мира и безопасности своих границ на западе (особенно в связи с военной угрозой на Дальнем Востоке), ради чего он шел на весьма выгодные для них предложения. Они понимали решающее значение, которое имело бы участие СССР в коллективных мерах по пресечению германо-фашистской агрессии. Понимали, но, если говорить об Англии и США, действовали в прямо противоположном направлении.
Для правильной оценки позиции Франции и Англии в связи с проблемой европейской безопасности следует рассмотреть еще один вопрос: насколько их правительства были информированы об агрессивных намерениях фашистской Германии?
В 1954 г. вышла книга французского военного историка Кастеллана «Секретное перевооружение Германии. 1933 — 1935. По материалам Второго бюро генштаба Франции». Появись на 20 лет раньше, она серьезно встревожила бы общественность Запада. Как пишет автор, в предвоенные годы французская разведка уже располагала исчерпывающими данными о вооружении рейха. Какие же сведения поступали от резидентов в Германии?
Широкая сеть агентов Второго бюро сообщала о резком усилении с весны 1934 г. производства вооружений.
«Полигон завода Круппа в Меппене используется так же интенсивно, как и накануне войны: завод Рейнметалл (Дюссельдорф) приступил к изготовлению 130 стволов 75-мм орудий...»«Крупп получил секретное указание об изготовлении тяжелой артиллерии...»
«С 1934 г. заводы Круппа начинают серийное производство легких танков, снарядов 75- и 77-мм, тяжелых [54] орудий для армии и флота, проводят испытания орудий большой мощности...»
«Несмотря на предосторожности, которыми он окружен и которыми окружают все свои мероприятия, Геринг не сумел полностью сохранить тайну. Можно утверждать, что германский военно-воздушный флот находится в стадии создания. Возможно даже, что при первом подходящем случае Германия поставит мир перед свершившимся фактом и официально объявит, что располагает военной авиацией...» Это предупреждение было сделано за полгода до того, как гитлеровцы действительно заявили о создании (в нарушение Версаля) военной авиации.
«Сообщал ли генеральный штаб последовательно сменявшимся правительствам... то, что ему казалось очевидным в результате информации разведки? — пишет Кастеллан в конце книги. — Можно ли сказать, что ответственные французские политические деятели были не только осведомлены, но и предупреждены?Документы, отвечающие на это, имеются в изобилии».
Тревогу должна была вызвать и информация, поступавшая из Германии в Лондон.
В связи с этим большой интерес представляет так называемый «меморандум Ванситарта», опубликованный в одном из томов «Документов британской внешней политики». Будучи в 1930 — 1938 гг. постоянным заместителем министра иностранных дел, Ванситарт в своей оценке германской проблемы отражал настроения той части английской буржуазии, которая понимала серьезную опасность, грозившую британским интересам со стороны гитлеровцев. Весной 1934 г. он подготовил меморандум, где обосновывал мысль, что Германия в перспективе является потенциальным врагом Англии. В подтверждение дипломат приводит выдержки из донесений английских послов в Берлине, Так, в начале 1933 г. Румбольд сообщал:
«Нынешнее германское правительство намерено восстановить сухопутные вооружения, и, как объясняет Гитлер в мемуарах, ему придется усыпить бдительность своих противников до такого состояния комы, чтобы они позволили Германии заниматься ими поодиночке... С момента прихода к власти Гитлер стал настолько же осторожен и сдержан, насколько раньше был резок и прямолинеен. Было бы ошибочным возлагать [55] какие-либо надежды на серьезное изменение взглядов канцлера и его окружения. Гитлеру, конечно, следует отдать должное: он достаточно хитер для того, чтобы понимать необходимость камуфляжа... Именно такого рода являются торжественные заверения о стремлении к миру в духе речи канцлера в Потсдаме... У меня сложилось твердое убеждение, что в настоящее время проводится заранее рассчитанная политика. Цель этой политики — довести Германию до уровня готовности, до исходного пункта для прыжка, чтобы она могла захватить прочные позиции прежде, чем ее противники смогут вмешаться».
В меморандуме цитируется также сообщение посла, который сменил Румбольда. В январе 1934 г. Фиппс, впоследствии ставший мюнхенцем, обращал внимание Форин оффиса на то, что внешняя политика Германии ставит целью присоединить Австрию, пересмотреть восточные границы, найти «какой-либо выход для германской энергии на юг или восток», возвратить колонии и создать в центре Европы мощное немецкое ядро. Этот посол весьма проницательно раскрывал смысл тактики гитлеровцев:
: «Когда Германия вооружится и будет чувствовать себя в безопасности от иностранного вторжения, то сможет приступить к реализации изложенной выше программы... В настоящее время она желает мира по той причине, что не готова к войне... Затем она, по-видимому, потребует, как своего права, пересмотра территориальных условий «несправедливых» мирных договоров и будет надеяться осуществить эти desiderati{24} мирными средствами или в крайнем случае угрозой применить силу. Если такой метод не принесет успеха и «справедливые» претензии Германии приведут к войне, вина за это будет возложена на ее противников...»
Обобщая информацию, которой располагал Форин оффис, Ванситарт указывал, что рейх являлся потенциальным противником Англии, и предупреждал: по истечении строго ограниченного времени Германия приступит к проведению политики шантажа и силы.
Так представляли себе обстановку в Европе тех дней буржуазные политические деятели, стремившиеся более или менее объективно оценить поступавшую из фашистского рейха информацию. И Франция изъявляла в этих условиях, хотя и не совсем последовательно, готовность ради собственной безопасности сотрудничать с Советским Союзом. Иной была позиция Англии. [56]
Опубликованные документы Форин оффиса, относящиеся к рассматриваемому вопросу, хранят традиционную английскую сдержанность. Из них заботливо устранены следы эмоций и подлинных чувств руководителей британской внешней политики. Но дела «коварного Альбиона», предпринявшего целую серию тонких дипломатических маневров для провала «Восточного пакта», красноречивее слов. Они показывают, с каким неудовольствием, даже возмущением, в Лондоне восприняли идею коллективной безопасности.
Действительно, давно ли ответственные представители Англии и Франции поставили свои подписи под «Пактом четырех»? Правда, осуществить замысел английской дипломатии в полной мере в 1933 г. не удалось. Тем не менее Форин оффис не намеревался отказаться от него. Наоборот, курс на сближение с фашистской Германией становился основой британской политики в Европе. Ее творцы учитывали, что Франция обеспокоена ростом германских вооружений; однако Гитлер постоянно заверял, что целью его жизни является «уничтожение коммунизма». Это позволяло надеяться на возможность «примирить» Францию с третьим рейхом. И тогда идея «Пакта четырех» могла бы быть наконец осуществлена. Напротив, создание системы коллективной безопасности означало бы крушение этих планов — так размышляли ответственные английские руководители. Союз французов с «большевиками» разрушил бы надежды на «примирение» между Францией и Германией{25}.
«Я слышу отовсюду, — сообщал в те дни германский посол в Лондоне, — что английские политические деятели не очень довольны ожидаемым планом вовлечения России в систему коллективной безопасности».
Так возникал единый фронт борьбы против «Восточного пакта». Наиболее влиятельные круги реакционной буржуазии во главе с английскими тори объединялись с фашистскими агрессорами{*9}.
Германия: сорвать заключение пакта любой ценой
В идее коллективной безопасности руководители фашистской Германии усмотрели угрозу срыва своих агрессивных замыслов. Пожалуй, впервые после захвата власти гитлеровцами судьба их планов да и само существование режима оказались в столь сильной зависимости от того, удастся ли германской дипломатии обмануть и разобщить страны - объекты будущей агрессии.
Гитлер и его ближайшие приспешники были весьма невысокого мнения о немецких дипломатах «старой школы», почтительно приветствовавших рождение фашистского рейха с порога Вильгельмштрассе{26}. «Фюрер» требовал, чтобы «новая» дипломатия отказалась от весьма условных буржуазных представлений о чести и морали и, не теряя времени, овладела «искусством» усыпить бдительность противника, деморализовать и разбить его изнутри с помощью тайных агентов. Она должна заставить иностранных политических деятелей работать на нее или хотя бы запугать их, широко применяя подкуп, шантаж и убийства.
«Я не буду ждать, когда эти куклы переучатся, — говорил Гитлер Раушнингу. — Если наши худосочные дипломаты думают, что можно вести политику так, как честный коммерсант ведет свое дело, уважая традиции и хорошие манеры, — это их дело. Я провожу политику насилия, используя все средства, не заботясь о нравственности и «кодексе чести»... В политике я не признаю никаких законов. Политика — такая игра, в которой допустимы все хитрости и правила которой меняются в зависимости от искусства игроков».
Сложная международная обстановка, необходимость лавировать, чтобы выиграть время для воссоздания армии и укрепления стратегических позиций Германии, невежество фашистских «деятелей» в области дипломатии заставили Гитлера сохранить практическую сторону внешних сношений за старыми чиновниками МИД и его заграничных учреждений. Кстати говоря, вскоре выяснилось, что его упреки в адрес «дипломатов карьеры» не были слишком обоснованными. Получив от «фюрера» «свободу совести», те с энтузиазмом приступили [58] к планированию и проведению в жизнь внешнеполитических авантюр, отдав себя, свои титулы и приобретенный за долгие годы опыт служению новому режиму.
Среди них характерной фигурой являлся барон Нейрат. Его аристократическое происхождение и внешняя респектабельность внушали доверие правящим кругам западных держав. Усилиями буржуазных историков и бывших гитлеровских дипломатов сочинена легенда, будто Гинденбург оставил Нейрата у руля внешней политики для того, чтобы «сдерживать крайности фашистского режима». Стоит полистать дипломатическую переписку германского МИД в период исполнения Нейратом обязанностей министра{27}, чтобы прийти к другому выводу.
Проявляя безоговорочную преданность фашистским главарям, Нейрат отдал свое искусство разработке тактики борьбы германской дипломатии против «Восточного пакта». Он учитывал тот факт, что систему коллективной безопасности могли создать и без участия Германии. Поэтому Нейрат призывал любыми средствами скомпрометировать проект и сорвать подписание договора. Но отказ Германии участвовать в пакте демаскирует замыслы гитлеровцев. Как считал Нейрат, «тайной целью» СССР и Франции при выдвижении проекта «Восточного пакта» было «загнать» Германию на эту столь невыгодную позицию. В циркулярном письме послам в Лондоне, Риме и посланнику в Бельгии от 8 июня 1934 г. он дал следующие инструкции:
«Для срыва такого намерения хорошо было бы, если мы не отклоняли бы предложения сразу, а стали на путь затягивания вопроса. При этом мы могли бы, наряду с нашими возражениями, отметить и ряд положительных моментов, присутствующих в предложении; и мы должны были бы позаботиться также о том, чтобы как можно больше возражений выдвинули другие страны».
Еще более откровенно подсказанная Нейратом линия поведения сформулирована в одном из писем германского посла в Лондоне Хеша. Находясь в дружеских отношениях с Нейратом и статс-секретарем Бюловом, немецкий дипломат нередко позволял себе высказывать в депешах собственные суждения по проблемам внешней [59] политики и рекомендовать те или иные шаги. 21 июня 1934 г. он писал Нейрату:
«...наша тактика должна быть построена с таким расчетом, чтобы оттягивать окончательный отказ так долго, как только возможно, и одновременно систематически затягивать разрешение вопроса. Как мне представляется, в данный момент это легко осуществить, поскольку мы можем сослаться на тот факт... что пока нам не сделали конкретных предложений, а посему мы не имели возможности выразить свое окончательное мнение, не говоря о том, что даже не знаем, кому адресовать ответ о нашей точке зрения. Позже, если нам сделают конкретные предложения, то сможем пообещать изучить их и затем начнем указывать на разные явные нелепости, содержащиеся в проекте [которого автор письма еще и не видел!]. Вероятно, тем временем позиция Польши станет несколько более четкой в смысле несогласия с предлагаемым пактом, а также выявятся другие препятствия и затруднения. Следовательно, не исключено, что таким образом проект пакта в целом потерпит провал, как часто в последнее время мы видели это в связи с другими аналогичными проектами. Если же тактика затяжки не принесет успеха, то в конечном итоге можем оказаться вынуждены заявить, что мы против пакта...»
И все же главным средством фашистской Германии в борьбе против создания системы коллективной безопасности явились не циничная ложь о миролюбии и не изощренная стратегия саботажа, которую разработал Нейрат, а игра на антисоветских настроениях правящих кругов западных держав. Через официальные каналы и тайных агентов гитлеровцы всячески чернили «Восточный пакт», называя его «ловушкой большевиков», «замыслом Маккиавели», нашептывали, будто СССР стремится вступить в Лигу наций{28} с одной целью — с ее трибуны пропагандировать «мировую революцию». Расчет делался на то, что «красный призрак» сделает свое дело и правительства Англии, Франции, Польши и других стран сами убьют идею пакта, а значит, избавят Германию от необходимости открыто высказаться против него. Не к этому ли сводилась провозглашенная Гитлером тактика: разложить противника, заставить «разгромить себя собственными руками»?! [60]
К закулисной деятельности нацистов, пугавших буржуазную Европу жупелом коммунизма, относился и внезапный визит Риббентропа в Париж (середина июня 1934 г.), когда в Берлине узнали о «Восточном пакте».
Широкие связи, которые германский посол Дестер наладил в Париже, давали возможность Риббентропу{29} быть в курсе настроений влиятельных кругов делового мира Франции. Например, г-н Море, управляющий одного из крупнейших банков страны - «Банк де Франс», сказал Кестеру, что он и его коллеги смотрят с «большим скептицизмом» на возможность сближения с Россией. Многие сенаторы, сообщал Кестер в Берлин, опасаются, как бы союз с Россией не стал «излишним грузом» для французской внешней политики. А один из членов парламентского комитета по иностранным делам дал понять, что далеко не все его коллеги относятся серьезно к «затее Барту».
16 июня Риббентроп был приглашен на обед в замок Орсэ, являвшийся собственностью Бюно-Варилла, владельца одной из правых газет. Среди гостей находился Барту. После обеда французский министр иностранных дел и гитлеровский посланец совершили прогулку по парку. В германских секретных архивах сохранилась запись их беседы. Как свидетельствует этот документ, исчерпав все аргументы, которые должны были убедить Барту в «миролюбивых» намерениях Гитлера в отношении Франции, Риббентроп решил пустить в игру антисоветскую карту.
«Когда речь зашла о России и возможном распространении на Россию пактов о взаимной помощи, — записал Риббентроп, — мы обменялись мнениями относительно различия между идеологиями национал-социализма и большевизма, а также о трудностях, какие отсюда проистекают для пактов о взаимной помощи. Барту заметил, что русские, безусловно, изменили образ действий и их пропаганда во Франции полностью прекратилась{30}. Я ответил, что в раннюю пору нашего государства на протяжении многих лет я лично боролся с коммунистами в Германии, [61] что Франция расположена на большем расстоянии от России и поэтому мы в Германии находимся, пожалуй, в лучшем положении, чтобы знать, насколько опасным является большевизм».
Беседа не дала конкретного результата. В «мемуарах», написанных в камере Нюрнбергской тюрьмы, Риббентроп отмечал, что разговор разочаровал его. Барту показался ему «неисправимым германофобом». Напрашивается вопрос: не сыграла ли эта беседа роковой роли в судьбе Барту? Не в те ли минуты, когда эмиссар Гитлера слушал энергичного не по годам министра, ему пришла мысль «убрать» Барту? И, может быть, искоса поглядывая холодным взглядом на своего спутника, Риббентроп уже прикидывал, с кем из французских «патриотов рейха» следует потолковать на такую тему? Обстоятельства марсельского убийства, совершенного менее чем через три месяца после описанных событий, свидетельствуют, что «друзья Франции» за Рейном действовали весьма активно.
Впечатлением от разговора с Барту Риббентроп поделился с хозяином замка. «Вы добиваетесь осуществления ревизии, — ответил ему Бюно-Варилла, — я вас понимаю. Но вы совершаете ошибку, обращаясь с этим вопросом к Барту. Возможен лишь один путь — обратитесь в Лондон».
Бюно-Варилла был хорошо информирован о настроениях влиятельных кругов по ту сторону Ла-Манша. Как показали последующие события, его совет заслуживал внимания{*10}.
Сэр Саймон удаляет «жало» в проекте Барту
Коварство Альбиона вошло в пословицу. Сложные ходы Форин офиса в связи с проектом «Восточного пакта» в проекте Барту подтверждают такую характеристику. Несмотря на резко отрицательное отношение к проекту, правительство Англии не рискнуло открыто заявить об этом. Идея создания системы коллективной безопасности и сотрудничества в этих целях с Советским Союзом быстро завоевывала широкую поддержку на Британских островах. Английские коммунисты активно боролись за дружбу с СССР. Руководство лейбористской партии вынуждено было учесть настроения масс. Национальный объединенный совет, представлявший лейбористскую партию и профсоюзы, обратился к правительству [62] с призывом «сделать все, что в его силах, для облегчения вступления СССР в Лигу наций». В пользу сближения с СССР высказался и ряд видных политиков. Черчилль, к удивлению многих, выразил в палате общин надежду, что предложение о приеме СССР в Лигу наций будет поддержано «даже теми, кто серьезно предубежден против политической и социальной философии и системы русского правительства». Из-за предстоявших на следующий год выборов правительство вынуждено было прислушаться к таким высказываниям. Форин оффис учитывал и возможное влияние английской позиции в рассматриваемом вопросе на взаимоотношения с Францией. В сложной дипломатической игре, развернувшейся в Европе, английская дипломатия старалась сохранить Францию в своем «активе».
Многовековой опыт европейской политики Англии, строившейся на «золотом правиле» баланса сил, а проще говоря, на известной формуле Маккиавели «разделяй и властвуй», подсказывал Форин оффису, что создавшаяся ситуация таит заманчивую перспективу. Нельзя ли использовать Германию для срыва франко-советского предложения и одновременно заработать на признательности гитлеровцев за оказанную таким образом помощь? Прием, классический для английской дипломатии. И он был вновь использован.
Замысел Форин оффиса отчетливо просматривается в беседах Саймона с немецким послом в Лондоне. В соответствии с разработанной германским. МИД тактикой Хеш высказал британскому министру ряд «опасений» в отношении пакта. Как заявил он, Германия, «находясь в подобной комбинации, не будет чувствовать себя уверенной, что к ней отнесутся справедливо в случае, если встанет вопрос об определении виновной стороны». Хотя у Саймона не было ни малейшего сомнения в том, кто являлся потенциальным агрессором, он отнесся к словам Хеша с полным «пониманием». Министр дал почувствовать, что Англия встретила идею «Восточного пакта» весьма скептически. Ход Саймона, естественно, мог лишь поощрить противодействие фашистской Германии усилиям СССР и Франции по укреплению мира в Европе.
Насколько далеко завел английскую дипломатию соблазн за счет безопасности европейских стран приобрести [63] дружбу рейха, свидетельствует неблаговидный шаг Саймона в отношении Франции. За несколько дней до прибытия в Лондон Барту, рассчитывавшего получить там поддержку своей идеи, он сообщил Хешу о позиции, какую намерен занять на предстоявших переговорах.
«Барту, — говорил Саймон, — по-видимому, выдвинет на первый план вопрос о безопасности и выскажет просьбу, чтобы Англия помогла в осуществлении идеи региональных пактов. Барту, разумеется, не предпримет безнадежной(!) попытки убедить Англию присоединиться к какой-либо комбинации, но, используя тот факт, что Англия в принципе одобрила идею региональных пактов, постарается побудить ее правительство оказать влияние на другие страны, а это практически означает Германию, чтобы склонить их вступить в систему региональных пактов. На это он ответит, что попытки уговорить Англию, по-видимому, будут иметь мало успеха и что, по его мнению, главное заключалось в том, чтобы автор идеи создания пакта сам позаботился сделать вступление в него приятным для тех стран, какие избраны в качестве партнеров».
Саймон ожидает визита Барту в состоянии холодного раздумья, сообщал Хеш в Берлин, и не намерен позволить себе броситься в какой-либо экстравагантный проект, который предусматривал бы новые обязательства для Англии. «Не исключено, конечно, что француз, южанин с горячей головой, может несколько взбудоражить царящее здесь спокойствие».
Между строк сообщения германского посла сквозит плохо скрытое ликование: английский министр сам лез в ту западню, которую ему расставила дипломатия третьего рейха. Нетрудно понять, насколько ободрила гитлеровцев позиция британского правительства. Их страх перед перспективой оказаться зажатыми «в железные клещи» системы коллективной безопасности начинал рассеиваться. Тактика Вильгельмштрассе вполне себя оправдывала. Германским дипломатам оставалось лишь ожидать дальнейшего развития событий, наблюдая из первого ряда, как Саймон начнет раскидывать «камни», собранные Барту для возведения «Восточного пакта».
Англо-французская встреча, о которой речь шла в цитировавшемся выше документе, проходила 9 — 10 июля в Лондоне. Протоколы переговоров опубликованы, но в них зафиксировано далеко не все. Поэтому представляет интерес информация, полученная в Берлине по нелегальным каналам. Как сообщалось, в ходе переговоров «англичане... [64] проявили по отношению к России враждебность, глубина которой удивила Барту».
В связи с этим весьма неожиданными, на первый взгляд кажутся результаты встречи. Правительство Англии не только согласилось с идеей создания «Восточного пакта», но и выразило готовность рекомендовать проект правительствам Германии, Польши и Италии. Такие инструкции действительно были направлены английским послам в столицах трех государств.
Протоколы англо-французских переговоров позволяют установить причину, которая повлияла на позицию Саймона. «Горячий южанин» Барту, почувствовав в ходе переговоров более чем холодное отношение к его идее, припугнул Саймона тем, что Франция может заключить договор с Советским Союзом.
«Если французское правительство, — заявил Барту, — не добьется успеха в этом деле (т. е. заключения «Восточного пакта. — Авт.)... проблема безопасности останется открытой в рамках отношений между Россией и Францией. Французский кабинет еще не обсуждал вопроса, что произойдет в таком случае. Но в далеком прошлом республиканская Франция заключила договор с царской Россией, хотя их режимы очень отличались друг от друга. География, однако, определяла историю, и возник франко-русский союз.Будет ли нынешняя Франция тоже вынуждена вступить в союз с СССР?.. Если Восточное Локарно потерпит неудачу, опасность положения в Европе, возможно, заставит Францию пойти на это».
На фоне тусклой и малолривлекательной политики, проводившейся Францией в предвоенные годы, заявление Барту является последним ярким и самостоятельным шагом ее дипломатии. Одним из главных аргументов французских мюнхенцев (о них речь пойдет ниже) было такое утверждение: поскольку Франция не имела достаточных сил для единоборства с Германией, ей приходилось якобы идти в данном вопросе на поводу у Англии. Решительная и твердая позиция Барту и, главное, тот эффект, который она произвела в Лондоне, блестяще опровергают этот фальшивый тезис. Франция в сотрудничестве с СССР имела возможность проводить самостоятельную и реалистическую внешнюю политику, подобающую великой державе и отвечающую ее национальным интересам.
Заявление Барту вынудило Саймона заново оценить ситуацию. Заключение франко-советского союза означало [65] бы крушение его надежд на создание антисоветского европейского альянса по британскому рецепту. Одним из основных условий такого объединения английские дипломаты считали «примирение» франко-германских противоречий за счет уступок со стороны Франции. Но если та обретет такую опору, как союз с СССР, то возможности оказывать на нее давление исчезнут.
И английский министр проявил необычайную изворотливость. Чтобы не допустить франко-советского союза, Саймон скрепя сердце согласился «поддержать» проект пакта. Документы подтверждают, что он руководствовался именно этим соображением, а вовсе не желанием обеспечить безопасность европейских государств от германо-фашистской агрессии. В телеграмме от 12 июля 1934 г., адресованной в Рим, Саймон поручил британскому послу сообщить правительству Италии позицию Англии в отношении «Восточного пакта». Министр писал: если этот региональный пакт не будет создан, то «альтернативой легко может оказаться франко-русское соглашение или союз предвоенного образца. Мы рассматривали бы это как нежелательный возврат к системе замкнутых союзов, тогда как нашей целью всегда было, и мы надеемся, что это верно и в отношении Италии, содействие установлению хороших взаимоотношений между Францией и Германией и изыскание средств для примирения их точек зрения».
Свою готовность поддержать идею «Восточного пакта» Саймон обусловил внесением в договор существенных поправок. Во-первых, министр выразил озабоченность тем, что «Восточный пакт» якобы выгоден Франции и России и ничего не дает Германии. Он потребовал предусматривавшиеся пактом гарантии распространить и на нее. Практически Франция должна была взять обязательство помогать Германии, если та станет объектом агрессии. (Решать же вопрос, кто агрессор, будет Лига наций, где Англия и Франция смогут провести угодное им решение.)
Во-вторых, Саймон заявил, что Германия должна получить право на равноправие в вооружениях. Третья оговорка была высказана в очень деликатной форме: «Восточный пакт» должен создаваться «по образцу» Локарнского договора. Имелось в виду действие пакта подчинить Лиге наций. [66]
Итак, суть оговорок, внесенных Саймоном: Германия должна вооружиться и получить французские гарантии на случай «агрессии» со стороны СССР. Таким образом, из средства укрепления безопасности в Европе «Восточный пакт» превратился бы в орудие антисоветской политики империалистических держав, и прежде всего Англии и Германии. Поддержав «Восточный пакт», Форин оффис лишь переставил паруса, курс политики оставался прежним.
Получив информацию из Лондона, Муссолини раскусил, куда метит Саймон, и сразу же одобрил его маневр.
«В теплых словах он выразил высокую оценку того метода, с каким вы подошли к решению вопроса, — сообщал английский посол Друммонд о беседе с «дуче» 12 июля 1934 г. — В особенности он выразил вам свои поздравления в связи с тем, что вы извлекли ядовитое жало из первоначальных французских предложений, явно имевших целью изолировать Германию, против которой они были направлены. Позиция Италии идентична нашей. Район, на который будет распространяться действие пакта, не представляет непосредственного интереса для Италии, но теперь, поскольку Германии обеспечена абсолютная взаимность, Италия с одобрением отнеслась бы к такому пакту. Он сказал, когда вопрос об этом пакте обсуждался во время встречи в Венеции{31}, что господин Гитлер был против него, поскольку пакт выглядел как явно антигерманский. Однако теперь, поскольку была обеспечена полная взаимность, он полагает, что Германия может согласиться с ним. Я отметил, — писал Друмонд, — что разделяю эту надежду, так как он предоставит Германии, кроме того, возможность возобновить переговоры по вопросу о вооружениях».
Английское правительство находилось во власти иллюзий, будто Гитлер и его клика намерены действовать только в соответствии со своими антикоммунистическими лозунгами. Поэтому оно полагало, что «Восточный пакт», вывернутый Саймоном наизнанку, будет таить «полезные возможности» для Германии. В Берлине же маневр Форин оффиса восприняли иначе. Готовясь к большой войне за мировое господство, гитлеровцы имели в виду до похода против СССР укрепить позиции за счет соседей. «Советская Россия — большой кусок. Им можно и подавиться, — рассуждал Гитлер в кругу приближенных. — Не с нее я буду начинать». Поэтому фашистская Германия не хотела связывать себе руки пактом даже в том виде, в каком его предлагал Саймон. [67]
Печать фашистского рейха подняла шум, будто британская политика повернула «на опасный путь». Английскому послу в Германии была «подброшена» реплика «фюрера»: «Великобритания предает Европу». Телеграмма из Рима, в которой посол писал, что Муссолини тоже одобрил идею «Восточного пакта», вызвала в Берлине раздражение. Возмущенный Гитлер бросил дела и выехал в свою резиденцию в Баварских Альпах,
Огорченный такой реакцией, Саймон постарался разъяснить гитлеровцам, что «Восточный пакт» с английскими поправками не только не послужит помехой Германии, а, наоборот, станет выгодным ей.
«Возражения Германии имели бы под собой некоторую основу, — говорил Саймон советнику германского посольства в Лондоне 14 июля 1934 г., — если бы, подписывая пакт, Германия делала какую-либо уступку или что-либо приносила в жертву... в действительности же дело обстояло далеко не так. Гер-, мания выиграла бы не только в силу самого пакта, но и в результате того, что это улучшило бы ее позиции в вопросе равенства прав».
Немало труда потратил Саймон на то, чтобы растолковать Хешу следующее: «Восточный пакт», созданный по английскому рецепту, сохранил бы лишь название, а суть стала бы иной. Как подтверждает запись беседы, дипломатия Форин оффиса, «поддерживая» пакт, не отказывалась от замысла похоронить идею коллективной безопасности.
«Главный вопрос в настоящее время заключается в общем характере предлагаемого проекта (курсив мой. — Авт. ), — говорил Саймон нацистскому послу. — Мне представляется в связи с этим, что германское правительство рассматривает проект, предложенный нами для его благожелательного рассмотрения, как если бы он являлся тем же самым проектом, который первоначально был предложен Россией и Францией, Но это не так: мы против создания в Европе замкнутых союзов, которые были бы направлены или практически действовали бы против других государств. По моему мнению, Германия должна осознать существенную разницу между пактом, базирующимся на принципе взаимности, на основе которого она получает защиту и одновременно оказывает ему поддержку, и франко-русским союзом, основанным на принципах, против которых мы, не меньше чем Германия, возражаем, и эта. разница, добавил я, не является плодом моего воображения. Она была настолько глубокой, что Италия, возражавшая против франко-советских предложений, теперь высказалась в их поддержку. Совершенно очевидно, таким образом, что видоизменение было подлинным [68] и существенным... Мы полагаем, что предложение о Восточном, пакте, в его видоизмененном виде, содержит полезные возможности».
Документ исключительно интересен с точки зрения оценки дипломатии Англии. Между строк сквозит гордость Саймона. Он полагал, что сумел втащить в рамки «Восточного пакта» в замаскированном виде близкую его сердцу идею «примирения» Франции и Германии, что открывало бы путь к объединению буржуазной Европы. Естественно, английский министр вынужден был весьма тщательно выбирать слова. И он нашел «удачное» выражение: его предложение содержит «полезные возможности». «Полезными возможностями» гитлеровцы могли считать только возможность вооружиться и приступить к реализации своих замыслов на Востоке, о чем так откровенно говорил в Лондоне год назад господин Гутенберг.
Заранее предлагая гитлеровцам сговор в рамках будущего пакта, Саймон облек свое предложение в форму «морального обязательства».
«...Я признал, — писал он Фиппсу о беседе с Хешем; — что, если после завершения переговоров и уточнения деталей Германия присоединится к пакту и тот вступит в силу, она получит определенное основание в случае, если, как намекнул посол (Хеш), будет иметь место злоупотребление пактом с целью окружения Германии, обратиться к нам с жалобой. Тогда Германия могла бы с известным основанием сказать, что мы настаивали на ее вступлении в пакт и поэтому несем определенную моральную ответственность за то, чтобы пакт действовал должным, образом».
Что следовало понимать под словами «должным образом», не представляет секрета.
Так выглядела дипломатия Саймона. В связи с этим стоит напомнить высказанное однажды Ллойд-Джорджем в парламенте в его адрес замечание: «Много людей почище его ходили по полу этой палаты до него, но ни один не оставил после себя таких следов хитрого лицемерия»{*11}.
Америка будет «разочарованным наблюдателем»
Во второй половине июля посол США в Москве Буллит беседовал с народным комиссаром иностранных дел СССР. Он поинтересовался ходом переговоров о «Восточном пакте». Литвинов довольно подробно информировал его о позиции стран, участвовавших в обмене мнениями. [69]
«Он выразил также, в более или менее шутливой форме, надежду, — сообщал Буллит в Вашингтон, — что правительство США последует примеру английского правительства и публично выступит в поддержку предложения о Восточном Локарно. В ответ я только улыбнулся».
Кислая улыбка Буллита — единственное, чем госдепартамент, публикуя дипломатическую переписку тех лет, согласился поделиться с историей относительно позиции США в рассматриваемом вопросе. Подборка документов по этому вопросу в томе за 1934 г. содержит информацию, поступавшую в Вашингтон из различных европейских столиц, и обходит молчанием точку зрения самого Белого дома.
Чем объяснить подобное явление? Может быть, США не ведали о быстро нараставшей угрозе агрессии со стороны фашистской Германии и потому не обратили внимания на советское предложение о коллективной безопасности? Или же американский посол в Берлине Уильям Додд не видел маршировавших под его окнами гитлеровских штурмовиков, которые горланили: «Сегодня нам принадлежит Германия, завтра будет принадлежать весь мир»?
Именно такое впечатление и рассчитывали создать издатели дипломатических документов США. К их несчастью, Уильям Э. Додд имел привычку вести дневник. Каждый день на протяжении пяти лет пребывания в Германии (с 1933 по 1938) посол методично заносил на бумагу все, что считал достойным внимания.
Додд не был профессиональным политиком и среди окружавших его дипломатов карьеры и дельцов выглядел белой вороной. Ученый либеральных взглядов, написавший ряд работ по историй США, пацифист по убеждениям, о'н чувствовал себя в фашистском рейхе чрезвычайно неуютно. Режим террора и концлагерей вызывал у него отвращение, фигура Гитлера ассоциировалась с образом мясника. «Когда я смотрю на этого человека, меня охватывает ужас», — пометил он в дневнике. В его зарисовках «из окна посольства» нередко появляются нотки мрачного юмора.
«Животные — единственные счастливые существа, которых я встречаю здесь... В то время, когда людей сотнями убивают без суда или без всяких доказательств виновности, когда население буквально трепещет от страха, животные пользуются [70] неприкосновенными правами, о которых люди не могут и мечтать. Да, тут уж поневоле захочешь стать лошадью!»
Приверженец капиталистического строя, Додд сумел различить за антикоммунистической шумихой гитлеровцев их подлинные цели. «Политика Гитлера была и остается агрессивной... — пишет он. — В его сознании прочно укоренилась старая немецкая идея об установлении господства над Европой путем войны».
Лихорадочное вооружение Германии вызывало у Додда растущую тревогу, и он тщательно фиксировал факты, свидетельствовавшие о подготовке Германии к войне.
«Ко мне в посольство приходил наш военный атташе полковник Уэст, — записал Додд 26 октября 1934 г., — который часто обозревает территорию Германии с самолета, и рассказал о проводимых немцами военных приготовлениях. Он десять дней ездил по стране и теперь очень взволнован, «Война неизбежна, к ней готовятся повсюду», — сказал он».
Есть ли что-нибудь о «Восточном пакте» в дневнике Додда? К сожалению, несколько строк, но весьма красноречивых. 18 июня 1934 г. посол беседовал со статс-секретарем германского МИД Бюловом.
«Мы отклонили Восточный пакт с Россией и Польшей, на котором настаивал Литвинов, — заявил Бюлов, — потому что мы не вооружены и не можем участвовать в этом пакте на равноправных началах, которые гарантировали бы наши интересы. В связи с этим Германия обязана обеспечить безопасность прибалтийских государств, а также Чехословакии от агрессии в какой бы то ни было форме».
Совершенно ясно, отмечает в своем дневнике Додд, что Гитлер не позволит этим странам, где немцы составляют меньшинство населения, сохранить независимость.
Сообщал ли Додд в госдепартамент о своих тревогах и предложениях? На одной из страниц «Дневника» читаем: «...мои доклады, посланные в Вашингтон в октябре и ноябре (1934 г. — Авт.), достаточно полно отражают милитаристские устремления Германии».
Тревожные сигналы Додда из Берлина, по-видимому, не ограничивались упомянутыми им докладами. К сожалению, ни один из них не получил отражения в американской официальной публикации документов. Весьма скупо представлена там и информация, поступавшая от разведки. Вместе с тем есть основания полагать, [71] что, заботясь о сохранности крупных капиталовложений США в Германии, она не дремала. Это подтверждает, в частности, сообщение американского генерального консула в Берлине Мессерсмита от 28 апреля 1933 г.
«...Два сотрудника Генерального консульства, недавно совершившие поездки на автомобиле в радиусе 50 миль от Берлина, обращают внимание на то, что практически в каждой деревне и каждом городе, на поле и в лесу можно видеть людей, занятых строевыми учениями, стрельбой в цель и различными военными маневрами... Поступающая в Генеральное консульство из различных источников по всей стране информация свидетельствует о том, что подобный интерес к военной муштре и упражнениям наблюдается повсеместно. Такого рода движение, однажды начав, остановить будет нелегко».
Еще более характерен секретный меморандум, подготовленный для американского правительства по вопросу о политике Германии.'Подобно упоминавшемуся «меморандуму Ванситарта», он не оставлял сомнений в том, насколько опасны были замыслы нацистов не только для соседей рейха, но и для США.
«Основная цель (гитлеровского правительства. — Авт. ), — говорилось в документе, — обеспечение в мире будущего большей доли для немцев, расширение территории Германии и рост арийской расы до тех пор, пока она не образует наибольшую и самую мощную нацию в мире и в конечном итоге... не будет господствовать над всем миром....Германия должна вступить в гигантскую борьбу с остальным миром, чтобы вырасти за счет своих соседей. Воздушное перевооружение Германии происходит быстрыми темпами. В течение года или двух она будет обладать несколькими тысячами боевых самолетов. Необходимые части для этих машин заказаны в настоящее время в США... Национал-социалистское движение создает чудовищную военную машину... Контроль над этой машиной находится в руках ограниченных, невежественных и неразборчивых в средствах авантюристов».
Как реагировали на эту информацию американские правящие круги? Формирование внешнеполитического курса США происходило в условиях сложной внутриполитической борьбы. Захват Маньчжурии Японией и установление гитлеровского режима в Германии активизировали антивоенное и антифашистское движение. Миллионы американцев заявляли, что не намерены проливать кровь за интересы капиталистов, как это было в первую мировую войну. Они требовали удержать страну [72] вне военных конфликтов. Разумеется, их требование ничего не имело общего с политикой попустительства агрессорам. Наоборот, рабочие и прогрессивные организации США стремились оказать помощь народам, порабощенным фашистскими государствами. Но за исключением компартии эти организации так и не поднялись до выдвижения лозунга коллективной безопасности.
В правящем лагере США вопрос об ориентации внешней политики вызывал острые разногласия. «В течение ближайших 2 — 10 лет всеобщая война более вероятна, чем мир» — так оценивал в 1933 г. международную обстановку государственный секретарь Хэлл. Каким образом использовать надвигавшуюся войну для укрепления позиций американского империализма и осуществления его экспансионистских целей? По этому вопросу развернулась борьба между различными группировками монополистического капитала.
Крупный военно-промышленный потенциал и значительное политическое влияние, каким располагали США в капиталистическом мире, давали им тогда возможность, произнести веское слово для обуздания агрессоров. Белый дом, однако, отклонил все предложения Советского Союза по созданию системы коллективной безопасности. Тем самым США нанесли серьезный ущерб миру и собственным национальным интересам. Произошло это, отмечает У. Форстер, по двум причинам. Во-первых, империалистические круги были убеждены, что спасти капитализм можно только с помощью фашизма и войны. Во-вторых, они надеялись, что война, к которой готовился Гитлер, будет направлена против СССР. Характерное признание содержится в книге бывшего заместителя государственного секретаря С. Уэллеса.
«Многие финансовые круги, — пишет он, — были твердо уверены, что война между Советским Союзом и Германией лишь соответствовала бы их собственным интересам. Россия, по их мнению, неминуемо должна была потерпеть поражение, и это повлекло бы за собой крах большевизма».
О какой же тогда коллективной безопасности может идти речь? — считали эти круги. Затея Барту просто нелепа! Надо помочь Германии поскорей стать на ноги и вооружиться! И пусть госдепартамент позаботится о том, чтобы дорога на Восток была открыта для фашистского [73] рейха. А если тому мешают условия Версаля — пересмотреть их!
Эти взгляды самых реакционных и наиболее антисоветски настроенных группировок американского капитала откровенно выразил Аллен Даллес, являвшийся членом делегации США на Конференции по разоружению. Летом 1934 г. стала очевидной полная неудача конференции. СССР, стремившийся использовать малейшую возможность для сплочения миролюбивых сил, предложил превратить конференцию в перманентный, периодически собирающийся орган, призванный заниматься вопросами безопасности всех государств, охраной всеобщего мира. Советское предложение поддержали Франция и делегации еще ряда стран (Турция, балканские страны, Китай и др.). США и Англия выступили против. Это был недвусмысленный, демонстративный отказ от идеи коллективной безопасности, как раз в те дни широко обсуждавшейся мировой прессой. Раскрывая соображения, которыми руководствовался Белый дом, А. Даллес писал в журнале «Форин афферз»: Конференция по разоружению явится «бесполезным» делом. Европа нуждается во второй «мирной конференции», где вопрос о разоружении стал бы «лишь одним из пунктов повестки дня». Конференция занялась бы исправлением несправедливых решений Версальского договора в отношении Германии с целью «урегулировать» ее политические и территориальные проблемы с соседями.
Интересные данные для оценки позиции США в отношении «Восточного пакта» содержит беседа их представителя на Конференции по разоружению Хью Вильсона с заместителем министра иностранных дел Великобритании А. Иденом 17 июля 1934 г. Издатели американских дипломатических документов ни словом не упоминают об этой беседе. Ее содержание стало известно после опубликования Форин оффисом записи, сделанной английской стороной.
«Накануне вечером я имел беседу с Хью Вильсоном... — записал Иден. — Разговор коснулся сначала визита Барту в Англию, и г-н Вильсон сообщил, что он очень удовлетворен тем поворотом, который произошел в развитии событий. Он полагает, что правительство его величества заслуживает высокой похвалы, поскольку добилось расширения того, что в действительности являлось лишь франко-русским союзом, в пакт взаимной гарантии... Теперь ситуация такова, какой он хотел ее видеть [74] уже давно и в последнее время почти потерял надежду; а именно — оба, и французское и германское, правительства, руководствуясь различными мотивами, стремятся к взаимной договоренности. Франция стремилась к созданию Восточного пакта, исходя из собственных интересов и ради той безопасности, которую он ей даст; Германия может найти его полезным как средство для практической реализации равенства в правах в области вооружений.По всем этим соображениям г-н Вильсон полагает, что сентябрь может оказаться критическим месяцем в Женеве. Не представляется ли возможным, чтобы правительство его величества, используя все средства, имеющиеся в его распоряжении, повлияло бы тем временем на германское правительство, чтобы оно дало конструктивный ответ на наше предложение сотрудничать в Восточном пакте? Нельзя ли было бы, например, намекнуть ему, что оно вполне могло бы ответить в том смысле, что готово начать переговоры о Восточном пакте одновременно с обсуждением вопроса о практическом признании равенства его прав? Как мне кажется, это предложение имеет свои привлекательные стороны».
Прежде всего бросается в глаза, что X. Вильсон, один из крупных и хорошо информированных американских дипломатов, воспринял изложенный выше маневр Саймона с таким же восторгом, как и Муссолини.
В чем же усмотрел Вильсон «достоинства» задуманного Лондоном хода? Во-первых, он открывал дорогу к «примирению» Франции и Германии. Во-вторых, предоставлял Германии возможность «практической реализации» ее требования в.. отношении вооружений.
Вильсон не ограничился комплиментами в адрес Саймона. Весьма недвусмысленно он высказал пожелание, чтобы английское правительство растолковало гитлеровцам преимущества подготовленного Форин оффисом плана. Вильсон предложил «намекнуть» им, что рейх должен потребовать практического признания «равенства прав» Германии, т. е. права на вооружение, в качестве условия присоединения к пакту.
Правительство Англии поспешило выполнить американские рекомендации. Беседа Идена с Хешем состоялась 20 июля 1934 г. Предложение Вильсона, высказанное Иденом от имени британского кабинета, буквально поразило немецкого посла. Иден, сообщил Хеш в Берлин, «прямо заявил, что английское правительство рассматривало бы как конструктивный шаг, если бы германское правительство просто заявило, что оно может дать согласие только на одновременное (курсив мой. — Авт.) [75] обсуждение вопросов о вступлении Германии в пакт и признании ее равенства прав в области вооружений»{*12}. Утверждая в публичных документах о стремлении США к миру, американская дипломатия на деле взяла курс на срыв коллективной безопасности в Европе и энергично способствовала вооружению третьего рейха. Послы США в западноевропейских столицах старательно избегали заявлений, которые в какой-либо мере могли ограничить для их страны «свободу выбора» в условиях надвигавшейся военной грозы. А если собеседники проявляли излишнюю настойчивость, они отделывались банальными фразами. Так, Лонг писал из Рима:
«В связи с вопросами о том, что я думаю о возможности войны и о времени, когда она может разразиться, я уклоняюсь от высказывания какого-либо мнения. Но что касается позиции Америки в случае войны, то говорю: если вопреки нашему глубокому и альтруистическому желанию, чтобы мир был сохранен во всем мире, Европа из-за какой-либо несчастной случайности... окажется вовлеченной в новый конфликт, Америка будет разочарованным наблюдателем».
Приведенные документы помогают понять, что скрывалось за формулой Лонга. Стержнем политики США и Англии, справедливо писала в те дни «Правда», являлось «вооружение Германии для удара по СССР»{*13}.
Нуждалась ли Польша в безопасности?
Среди государств, которым грозила наибольшая опасность со стороны фашистской Германии, находилась и Польша. Казалось бы, ее правительство должно было в числе первых одобрить и поддержать советское предложение о системе коллективной безопасности в Европе. Буржуазная же Польша, словно влекомая какими-то темными силами, упорно придерживалась курса, который делал неизбежной трагическую развязку, наступившую в сентябре 1939 г.
Действительно, в те годы Польша находилась во власти темных сил. Их олицетворял антинародный режим Пилсудского, представлявший интересы самых реакционных кругов капиталистов и помещиков. Яд великодержавного шовинизма в отношении национальных меньшинств, террор против коммунистов и демократов — таковы отличительные черты режима «санации». Неизменной чертой ее внешней политики была ненависть к стране социализма. [76]
Развитие событий в Европе поставило перед Польшей самую ответственную за историю страны проблему — предотвратить смертельную опасность, которая исходила от фашистской Германии. И это можно было сделать при условии тесного сотрудничества с СССР. Объединение усилий двух государств во имя защиты мира определило бы совершенно иную расстановку сил в Европе и, безусловно, изменило ход событий. Оно способствовало бы созданию системы коллективной безопасности. Это в огромной степени затруднило бы подготовку гитлеровцев к войне, а возможно, привело бы и к крушению фашистского режима. В самом зародыше была бы разбита коварная тактика агрессоров — расправляться с противниками поодиночке, начиная с самого слабого. Ставшие недавно известными документы немецкого командования подтверждают, что без подчинения военно-экономических ресурсов Западной Европы Германия не рискнула бы вступить в борьбу против Советского Союза, прикрывающего Польшу. Но если бы гитлеровцы напали на Францию, то Польша и СССР, находясь в тылу Германии, не допустили бы ее разгрома.
Следует отметить любопытный факт. Сразу же после установления в Германии фашистского режима польское правительство довело по неофициальным каналам до сведения советских руководителей, что «Польша никогда, ни при каких обстоятельствах не объединится с Германией против России». Заявление встретило в Москве благоприятный отклик, но в дальнейшем эта инициатива не получила развития. Как выяснилось, вспышка благоразумия у Пилсудского была вызвана опасением, как бы гитлеровцы, требовавшие отторжения от Польши «коридора» и Верхней Силезии, не начали реализацию своих замыслов. Вскоре приступ страха прошел. Деятели «санации» стали восхищаться репрессиями нацистов против коммунистов и демократов (разве не по гитлеровскому образцу был ими создан в Березе Картуской «свой» концлагерь?). Их пленила другая перспектива — добиться дружбы «фюрера». Порожденная душевной симпатией и политической близорукостью правящей клики, эта политика связана с именем тогдашнего министра иностранных дел Юзефа Бека. Он участвовал в формировании этого курса и после смерти Пилсудского [77] довел его до логического конца — крушения польского государства.
Политическая карьера Бека началась осенней ночью 1917 г. Переодевшись кучером и взобравшись на козлы коляски, знававшей лучшие времена, он нелегально пересек бвшую австрийскую границу и въехал на территорию Украины. В России только что свершилась революция. Ее активными участниками стали тысячи польских трудящихся. Многие из них в отрядах Красной Армии защищали молодую Советскую республику от нашествия империалистов, зная, что тем самым борются за лучшее будущее Польши. С иными целями прибыл Бек.
Обзаведясь формой командира Красной Армии, Бек побывал на Кубани, в Сибири и Мурманске, где тайно вербовал поляков в нелегальные вооруженные отряды. Подозрительные разъезды молодого «командира» привлекли внимание чекистов. Кое-как избежав ареста, Бек ищет спасения в бегстве. Без документов, то пешком, то на крыше вагона он возвращается в Польшу.
Участие в войне, спровоцированной империалистами и развязанной панской Польшей против Советской России весной 1920 г., позволило Беку проникнуть в ближайшее окружение Пилсудского. Вскоре он получил назначение в Париж в качестве военного атташе при польском посольстве. «Французская глава» в биографии будущего министра оказалась кратким эпизодом. Похитив документ, содержавший не предназначавшиеся для иностранцев сведения о французской армии, Бек вынужден был расстаться с Парижем и его ночной жизнью.
«Маршал Пилсудский, — отмечает биограф польского министра, — был весьма доволен тем, как Бек выполнил поставленную перед ним задачу. Но воспоминания о его деятельности в Париже в качестве военного атташе, по тем же причинам, стали тяжелым грузом во взаимоотношениях будущего министра иностранных дел с определенными французскими кругами».
После государственного переворота Пилсудского в 1926 г. Бек стал шефом канцелярии военного министра. Эту должность он совмещал с выполнением доверительных поручений маршала. В 1932 г., когда правительство Франции отклонило его кандидатуру на пост посла, он получил портфель министра иностранных дел.
Среди коллег на Западе Бек пользовался дурной репутацией. В дипломатических кругах он был известен [78] как человек, слову которого опасно доверять. Его откровенный цинизм и неразборчивость в средствах коробили даже видавших виды буржуазных политиков. Поговаривали, что драгоценности на вечерних туалетах супруги министра наглядно свидетельствовали о высокой оценке в Берлине его усилий по укреплению «добрососедских» отношений Польши с фашистским рейхом.
В качестве основы польской внешней политики Бек провозгласил «равновесие» в отношениях с СССР и Германией. Он толковал данный курс как стремление избежать того, чтобы сближение с одной из держав отрицательно сказалось на взаимоотношениях с другой. С легкой руки Бека такая характеристика польской политики тех лет бытует на страницах исследований буржуазных авторов. Однако документы и, в частности, опубликованные в самое последнее время материалы из личного архива бывшего польского посла в Берлине Липского раскрывают смысл затеянного Пилсудским и Беком «балансирования» на канате натянутых советско-германских отношений.
Словесная эквилибристика по поводу политики «равновесия» была призвана скрыть сговор между Берлином и Варшавой против СССР. Антикоммунизм явился той платформой, вступив на которую Пилсудский и Бек тотчас же встретили Гитлера, протягивавшего им руки.
Нацистов чрезвычайно беспокоила возможность польско-советского сближения. Для противодействия этому они решили «заморозить» конфликт с Польшей до наступления «выгодной для Германии ситуации». Их дипломатия не скупилась на лицемерные авансы. В беседах с польским посланником Высоцким в мае 1933 г. Гитлер подчеркивал «миролюбие» и «уступчивость» Германии к своему соседу. Упор делался на «общность задач» в борьбе против мифической «угрозы с Востока». Немецкая печать раздувала значение «майских встреч», рекламируя их как доказательство желания правительства рейха урегулировать путем переговоров отношения с Польшей.
Стратеги из Бельведера{32} поспешили откликнуться на «заманчивые» предложения. Они пошли на сближение с фашистской Германией, в основе которого лежала враждебность обоих государств к Советскому Союзу. [79] Крупный польский помещик князь Сапега, выступая в сентябре 1933 г. с лекцией о международном положении, так сформулировал новую концепцию:
«Перед нами встал вопрос — будем ли мы форпостом Европы, расширяющимся в восточном направлении, или станем барьером, преграждающим путь европейской экспансии на Восток. Господа, история уничтожит этот барьер, и наша страна превратится в поле битвы, где будет вестись борьба между Востоком и Западом. Поэтому мы должны стать форпостом Европы, и наша внешнеполитическая задача заключается в том, чтобы подготовиться к такой роли и всячески содействовать европейской солидарности и европейской экспансии...»
Решив проявить инициативу, польская дипломатия сочла, что выход Германии из Лиги наций создал подходящую ситуацию для соглашения. Новому послу в Берлине Липскому поручили довести до сведения германского правительства соответствующие предложения, которые включали гарантию рейхом западной границы Польши. Бывший кайзеровский офицер граф Юзеф Липский, горячо симпатизировавший фашистскому режиму, был подходящей фигурой для этой миссии.
Предложения Пилсудского устраивали гитлеровцев. Подготовка Германии к войне только началась, и ее соседи пока были сильнее. Гитлер готов был дать «торжественное обязательство» жить с ними в мире. «Я гарантирую любые границы, — говорил он, — и подпишу любые пакты о ненападении и дружбе». В беседе с польским послом 15 ноября 1933 г. «фюрер» рассыпался в комплиментах Пилсудскому. В его пространном монологе главной была мысль об опасности коммунизма для Европы и о той роли «бастиона», которую должна сыграть расположенная на границе «с Азией» Польша. Что касается отношения к Польше, то Гитлер заверил, будто имеет самые мирные намерения.
«Он не хочет, — доносил посол в Варшаву, — чтобы внешняя политика его правительства была запятнана кровью. Это было бы в полном противоречии с его мировоззрением». Гитлер заявил, что сама мысль о войне должна быть устранена из германо-польских отношений (танки, которые через пять лет ворвутся в Варшаву, только проектировались на заводах Круппа). И он предложил зафиксировать высказанную им точку зрения в форме договора. [80]А что сказал «фюрер» о германо-польской границе? Если судить по записи беседы, опубликованной в 1939г. в «Белой книге», то данный вопрос даже не затрагивался. В действительности же правительство Польши фальсифицировало документ, изъяв весьма важную «деталь». В конце пятого абзаца, где излагается немецкая точка зрения на перспективы германо-польских отношений, опущена фраза Гитлера: «Возможно, когда-нибудь в будущем некоторые проблемы взаимоотношений с Польшей смогут быть разрешены в дружеской атмосфере, например путем компенсации».
Разъясняя этот пункт беседы с «фюрером», Липский писал Беку 30 ноября 1933 г.:
«...проблема границ не была затронута в разговоре с канцлером непосредственно; он лишь намекнул, что эти вопросы следует отложить на будущее, в надежде, что при благоприятных обстоятельствах может быть найдено решение, удовлетворяющее обе стороны».
Речь шла о «компенсации» за счет советских земель, а под «благоприятными обстоятельствами» подразумевался распад социалистического государства, о чем мечтали тогда на Западе. Германо-польские переговоры завершились подписанием 26 января 1934 г. декларации о мирном разрешении споров. Содержание беседы Гитлера с Липским накануне подписания декларации свидетельствует, что в действительности она представляла собой нечто большее.
«В своей длинной речи канцлер указал на значение улучшения польско-германских отношений, — сообщал Липский в Варшаву о беседе с «фюрером». — Он подчеркнул ответственную роль, которую Польша играет на Востоке. Обратившись к вопросу о России, он сказал, что, в отличие от других, не является оптимистом в том, что касается России. Он опасается, в частности, что в будущем этот гигант, чей уровень вооружений является весьма угрожающим, может превратиться в опасность для Европы. Он подчеркнул, что по тракторам, например, Россия в четыре раза сильней Германии. Коснувшись русско-японского конфликта, он высказал мнение, что Россия перед лицом такого динамичного курса Японии будет вынуждена отказаться от своих позиций на Дальнем Востоке. Она получит тогда возможность всю силу своего давления обратить на Запад. Очень серьезная опасность тогда возникнет для западной цивилизации, особенно в связи с тем, что Россия прочно укоренилась в своей коммунистической доктрине. С этой точки зрения канцлер рассматривает роль Польши как очень важную. Он сказал: Польша является последним барьером цивилизации на Востоке...» [81]
Улучив минуту, когда Гитлер распространялся о роли Польши как «бастиона против коммунизма», Липский уважительно поддакнул: мол, Польша «часто играла роль щита для европейской культуры». В качестве примера он назвал сражение под Варшавой в 1920 г.
«...Если мы воспримем нынешнее направление политики канцлера в отношении нас как положительный фактор, — спешил сообщить Липский в Варшаву, — то мне представлялось бы в высшей степени желательным, чтобы в ближайшем будущем развитие польско-германских отношений шло в направлении высказанных канцлером идей».
Приведенное выше содержание беседы раскрывает подлинный смысл и цели германо-польской декларации. Речь шла не только и не столько о «добрососедских» отношениях между Германией и Польшей, сколько об их объединении против СССР. Так на деле выглядел польский принцип «равновесия» в отношениях с двумя соседями.
Это объясняет позицию правительства Польши в отношении «Восточного пакта». Зачем связывать себя договором о взаимопомощи с СССР, когда глаза застилает мираж «благоприятных возможностей», которые вот-вот появятся в результате назревавшего между СССР и Японией конфликта. Польша сумеет реализовать их только с помощью Германии, а Гитлер настроен против пакта. Но прямо сказать об этом, разумеется, нельзя. И вот «Мефистофель в дипломатии», как иронически называли Бека, заявляет, будто проект договора ему пока неясен и нуждается в дальнейшем изучении.
Сразу же после посещения Москвы с целью создать там «дружескую атмосферу» Бек начинает повсюду высказывать свои «сомнения» относительно искренности СССР в связи с проектом «Восточного пакта».
«Бек по-прежнему тянет и находит десятки вопросов, которые требуют еще «выяснения», — говорил французский посол в Варшаве советскому полпреду 17 июля 1934 г. — Но в общем он против пакта. Он указывал... что Польша, собственно говоря, не нуждается в таком пакте (курсив мой. — Авт.), ибо, кроме добавочных обязательств, он ничего ей дать не может. Польша, мол, имеет договор о ненападении с СССР и Германией и союзные договоры с Францией и Румынией. Зачем же ей еще пакт о взаимной помощи?.. Поляки не хотят его, но станут свое поведение приноравливать к тому, как будет реагировать Германия». [82]
Для западноевропейской дипломатии не были секретом причины такой позиции правительства Польши. В обзорной записке Форин оффиса среди прочих факторов отмечалось: «Польша, возможно, желает иметь свободу рук на случай, если русские потерпят поражение от Японии...» На польское правительство сильно влияло враждебное отношение международного капитала к СССР и его идее о коллективной безопасности.
В ходе переговоров о «Восточном пакте», когда стало очевидным противодействие Германии, позиция Польши приобрела важное значение. Многосторонний договор о взаимопомощи, который заключили бы СССР, Франция, Польша, Чехословакия, Эстония, Латвия и Литва, стал бы прочной основой укрепления мира в Европе. Гитлеровцы забеспокоились.
В конце августа Липский был приглашен к Нейрату. Министр иностранных дел высказал мысль о необходимости польско-германского сотрудничества в связи с обсуждением проекта «Восточного пакта», но во избежание «фальшивых слухов» переговоры должны вестись в тайне. Затем он проводил Липского к Гитлеру.
В начале беседы «фюрер» заявил о своем желании говорить «со всей откровенностью».
«Канцлер вновь заявил, — сообщал Липский, — что присоединение Германии к пакту означало бы усиление Советов, чего он не желает по принципиальным соображениям, и что было бы, по его мнению, не только в ущерб Германии, но и всей Европе.В создавшейся обстановке позиция Польши имеет решающее значен-ие. Если Польша, хотя она и является соседом (СССР. — Авт.), присоединится к пакту, это лишит его главного аргумента, каким он располагает. Это вынудит его изменить свою позицию и доторговаться в конце концов до чего-либо с великими державами (хотя это не совсем точно, но ясно, что он.имеет в виду Gleichberechtigung{33}. С другой стороны, если бы он мог быть уверен, что отношение Польши к пакту тоже отрицательное, тогда достаточно одних тактических мер, которые осуществить сравнительно просто».
Смысл слов Гитлера достаточно ясен. Играя на антисоветских настроениях пилсудчиков, он предложил сообща сорвать заключение «Восточного пакта». Правители Польши согласились на самоубийственный шаг. В [83] сентябре 1934 г. правительства обоих государств официально заявили об отказе участвовать в предложенном СССР и Францией пакте.
Советское предложение обеспечить безопасность народов Европы путем коллективных действий обозначило в 30-х годах главный рубеж борьбы за предотвращение мировой войны. Аналогичные меры Советское правительство предлагало принять и для укрепления мира на Дальнем Востоке. Для обуздания японского агрессора оно разработало проект регионального Тихоокеанского пакта. В качестве первого шага предусматривалось заключение СССР, США, Китаем и Японией пакта о ненападении.
Основанные на глубоком марксистском анализе характера современной эпохи и ее основных закономерностей, советские предложения отвечали жизненным интересам народов. Опыт последующих лет, за который чело-; вечество заплатило столь дорогой ценой, говорит о том, что создание системы коллективной безопасности в Европе и на Дальнем Востоке было единственно реальным средством пресечь фашистскую агрессию в самом зародыше. Отвергнув советскую инициативу, мир империализма, раздираемый противоречиями и проникнутый ненавистью к Стране Советов, толкал человечество к новой мировой бойне{*14}.